ы. Когда мы сели в лодку, чтобы вернуться на берег, Алло попросил взять его с собой и показать ему наше жилище в дебрях. Однако песчаные мухи и комары заставили его быстро передумать. Он поспешил дезинфицировать комариные укусы и вернулся к кистям и палитре на шхуне, где ветер отгонял всех крылатых посетителей и где он мог без помех писать подлинный рай. Нам вспомнились слова учителя на Таити: никто не рисует современному миру подлинную картину Полинезии. В самом деле, нельзя же требовать от нашего друга художника, чтобы он изображал на своих полотнах рои комаров. "Тереора" подняла якорь и пошла дальше. Словно нас на какие-то минуты обдало напряженным дыханием далекого мира. Теперь не скоро жди следующего захода. Мы снова углубились в дебри, возвращаясь к своему мирному очагу в глубине долины, Вео обещал показать нам пещеры с сокровищами. Пономарь Тиоти вызвался помочь ему раздобыть лодку и гребцов. Мы ждали, ждали, но никто не показывался. Правда, судя по облакам над вершинами Тауаоуохо, ветер был сильнее обычного. Очевидно, на море большое волнение. Наконец в один прекрасный день на нашей королевской террасе уже под вечер появился пономарь. Он принес свежей рыбы, и мы поняли, что море успокоилось. Деревенские выходили на лодках на рыбную ловлю. Лив приготовила отменный ужин - жареная рыба и таро. Тем временем мы с Тиоти, сидя на каменной приступке, обсуждали наши планы. Впрочем, пономарю не сиделось спокойно, он все время ерзал и почесывал спину. Я понял: что-то неладно. И услышал подтверждение: "Тереора" доставила на остров патера Викторина. Так звали католического священника, который не один десяток лет странствовал от острова к острову в Маркизском архипелаге и у которого Пакеекее и Тиоти пытались переманивать прихожан, когда дули в огромную раковину, зазывая желающих в свою бамбуковую церковь. На беду, патер не поехал дальше на "Тереоре", а остался на Фату-Хиве. И поселился в дощатом домике возле католической церкви. - Ну и что? - подумали мы. - Не съест же он нас. Но Тиоти явно рассуждал иначе. Гробовщик Иоане и многие другие не замедлили доложить патеру, что в дебрях поселились двое белых, которые общаются только с протестантским священником и пономарем. Неприятная новость потрясла патера Викторина. Какие чужеземцы обычно поселяются на здешних островах? Миссионеры, готовые рисковать здоровьем и жизнью во имя своей веры. Все ясно: мы - миссионеры-протестанты, посланные помочь Пакеекее в его недостойных попытках переманить записанные в книгах патера Викторина души, которые привела в лоно христианства первая католическая миссия, действовавшая на Фату-Хиве. Мы понимали тревогу патера - достаточно было вспомнить, что рассказывал нам капитан Брандер, когда по пути сюда мы зашли на атолл Такароа. Незадолго до того на Такароа прибыли два мормонских проповедника и обратили в свою веру всех трехсот жителей атолла. Всех, кроме двух: католический и протестантский священник остались при своей религии и каждый при просторной дощатой церкви. Смеясь, мы попросили Тиоти заверить патера, что мы вовсе не миссионеры. Мы собираем животных, а не души. Но Тиоти продолжал почесывать спину. Он был сильно озабочен. Не французский патер его пугал, а враги из числа собственных соплеменников. Когда приезжает патер, они изо всех сил досаждают Тиоти и Пакеекее. Даже не здороваются с ними. А стоит патеру уехать, все становится на свои места. Без него люди не очень-то думают о религии. Конечно, Тиоти преувеличивал, и все же нам стало не по себе, когда он принялся расписывать, что нам грозит. Дескать, Хаии - тот самый старик с распухшими от болезни ногами, с которым мы ели из одной миски у Вео, - однажды преподнес протестантскому священнику калебас с апельсиновым пивом, куда добавил свою мочу. Хотел заразить Пакеекее. Вот и нас ждет что-нибудь в этом роде. Да мало ли способов навредить нам, живущим вдалеке от деревни. И уж во всяком случае сейчас нечего даже думать о вылазке на восточную сторону острова. Слова Тиоти нас обескуражили. Может быть, он ошибается? Совсем пренебречь предупреждением было бы глупо, но как поступить? Остается одно - самим проверить обстановку. Проводив Тиоти, мы отправились в деревню, чтобы поговорить с Вео и Тахиапитиани. Тиоти был прав. Вео явно смутило наше посещение. Он объяснил, что никто не даст нам лодку за скромную плату. А главное, никто не согласится помочь с греблей. Чтобы показать, что втайне они дорожат нашей дружбой, супруги доверили нам секрет: один деревенский житель держит в коробке самку скорпиона с детенышами, задумал подбросить ее в нашу хижину. Прежде на Маркизских островах скорпионы не водились. Но, видимо, какая-то шхуна завезла на ФатуХиву оплодотворенную самку; да я и сам находил под камнями на берегу большущих скорпионов. Разозлившись, я хотел тотчас пойти к патеру Викторину, но Лив успокоила меня, посоветовала воздержаться от поспешных действий. Ведь нам некуда деться с острова. Всю ночь мы лежали и прислушивались к подозрительным шорохам. И обсуждали различные планы. Наконец задолго до восхода солнца встали, отыскали свою старую палатку и уложили ее в мешок вместе с двумя пледами и железным котелком. Решили пожить на горном плато, пока не улягутся страсти в деревне Омоа. Спустившись по тропе на берег, постучались в дом Тиоти. Собаки разбудили всю деревню; заспанный хозяин уже успел напялить свою соломенную шляпу. Он живо оседлал кобылу для Лив, потом сходил к Пакеекее за жеребцом, чтобы погрузить на него наш мешок, а также добрый запас орехов, таро и фруктов. Мы получили даже пару банок тушенки, доставленной на "Тереоре", ведь в горах можно было рассчитывать лишь на сочные плоды манго и гуаяву. Рассвет только занимался, когда мы взяли курс через деревню к тропе, ведущей в горы. Стук копыт выманил из домов любопытных. Нас не приветствовали обычным "каоха нуи", островитяне стояли и перешептывались с презрительными и недоумевающими минами. Мы миновали домик патера; он спал. В северном углу бухты наш маленький караван ступил на тропу, которая вилась в кишащих осами густых зарослях гуаявы. Впереди ехала Лив, за ней шли пешком мы с Тиоти, замыкал шествие Пахо, ведя на поводу вьючную лошадь. Двенадцатилетний Пахо был приемным сыном протестантского священника. Мы медленно поднимались над окутанной сумраком долиной, одновременно поднималось солнце, а с ним и наше настроение. Мы смеялись над жителями деревни внизу - не так-то легко нас сокрушить! Правда, на какое-то время мы забыли, как прекрасна жизнь. Теперь же снова душу переполнило ликование, сознание полной свободы и счастья. В нашем распоряжении было все на свете. Солнце - наше, весь мир - наш. Наше достояние не замыкалось в границах, обозначающих частное владение. Обрубив узы, привязывающие нас к частной собственности, мы стали свободны, как горные козы и кукушка. Подобно нам, они располагали всем миром. У нашего дома не было стен, ограды. Мы не видели и не ощущали никаких границ, кроме далекого горизонта, а он отступал все дальше с каждой петлей крутой тропинки. Румяное утреннее солнце оторвалось от земли и парило над ржаво-красным гребнем по ту сторону долины. Дул свежий, прохладный ветерок; безбрежное море простиралось вокруг острова, обнимало всю планету, словно гору Арарат во времена Ноя. Мы поднимались на вершину Арарата. Наконец-то мы на крыше острова. Лес кончился, его сменили трава и папоротник, по которому ковровой дорожкой тянулась тропа, такая же красная, как пики, возвышавшиеся впереди дворцовыми башнями. Высоко мы забрались... Справа в зеленую расселину долины Омоа обрывались крутые склоны, зазубренные остатки кратерных стен. Наша бамбуковая хижина была скрыта далеко внизу под сплошным лесным пологом, который с высоты напоминал густой мох с торчащими над ним косматыми цветками пальмовых крон. Воздух становился прохладнее и разреженнее. Мы очутились на открытом плато. Здесь надо было дышать глубже, и мы чувствовали себя так, словно пробуждались к реальности после лесной дремоты. Может быть, и впрямь мы дремали внизу, в дебрях? Во всяком случае теперь дремоты не было и в помине. Мы вступили в мир, который еще никем не изучался. Мир, отличный от всего, что мы прежде видели. Белое пятно на карте. Скудная литература о Маркизских островах характеризовала его как выжженную солнцем пустыню. И когда наши друзья островитяне рассказывали нам про это плато, их описания резко отличались друг от друга. Теперь мы поняли, почему так было. Нас окружал ландшафт, подобного которому по красоте и разнообразию мы еще никогда не видели. Волнистая равнина - и отлогие бугры и холмы; глубокие ущелья и расселины, а вдали - рвущиеся к небу скалы и пики. Где же тут выжженная пустыня? Ущелья заполнял темный дождевой лес, непроходимые заросли. А торчащие холмы покрывала трава с папоротником. На склонах и равнинах - саванна и редколесье; местами только древовидные папоротники отбрасывали тень, словно зонты. А сколько цветковых собралось здесь, чтобы поклоняться солнцу! Внизу, в долине, кроны могучих деревьев перехватывали благодатные лучи светила, не оставляя ничего цветочкам на земле. От цветка к цветку сновали редкостные бабочки и пестрые жуки, мелкие пичуги порхали с дерева на дерево. Люди здесь не селились. Для полинезийцев было слишком холодно, а нас климат на высоте около тысячи метров только бодрил. Тиоти и Пахо дрожали и стучали зубами. Уверяли нас, что мы пропадем. На ночь тут оставаться невозможно - как только зайдет солнце, окоченеем насмерть. Мы рассказали им про нашу родину, где вода порой замерзает так, что по ней можно ходить, ее можно разбивать, будто оконное стекло, а в холодные дни на землю и на шляпы сыплется дождь, похожий на соль или сахар. Тиоти и Пахо покатывались со смеху, продолжая стучать зубами. Пришлось сказать, что мы пошутили, не то они посчитали бы нас отъявленными лжецами. Юный Пахо был обаятельный весельчак и неутомимый проказник. То мчится по тропе, будто ковбой, то выскакивает из-за камня с жутким криком, то мигом взбегает на высоченную пальму. Пусть он был лгунишка, воришка, гроза девчонок - все равно мы восхищались его бьющей через край энергией и весельем. Мы продолжали двигаться по красной тропе среди зарослей папоротника и гуаявы, вдруг Пахо выпустил поводья своего коня и ринулся вниз по склону. Два шага - прыжок, два шага - прыжок, и вот уже скрылся из виду в кустах. Минутой позже мы услышали душераздирающий визг, а затем снова показался Пахо. Он прижимал к себе отчаянно отбивающуюся тварь. Так визжать мог только поросенок. Чтобы заглушить возмущенные вопли своей добычи, торжествующий Пахо, продираясь сквозь густой папоротник, сам издавал ликующие крики. Одной рукой он обхватил брюхо поросенка, другой сжимал его рыло. Внезапно у меня перехватило дыхание. В кустах справа показалась черная спина дикой свиньи, а слева бежала еще одна. Ощетинившись, они мчались прямо на парнишку, который похитил их отпрыска. Мы закричали, предупреждая Пахо об опасности, но, когда первая свинья, наклонив голову и оскалив торчащие вверх клыки, пошла в атаку, он не хуже матадора отскочил в сторону и пропустил разъяренного зверя мимо. Новый прыжок - вторая свинья тоже промахнулась. Пахо продолжал увертываться и не помышлял отпускать добычу. Выскочив на тропу, он с невозмутимым видом вручил нам свой трофей. Криками и камнями мы отогнали свиней, но, когда пономарь попытался связать толстячка лубяной веревкой, тот укусил его за руку и улепетнул через папоротник, подпрыгивая, будто футбольный мяч. Мне пришлось ухватить Пахо за руку и крепко держать его, чтобы не бросился в погоню. Несколько дальше Пахо показал нам холодный источник. Всего-навсего заполненная водой ямка в красной земле, а название внушительное: Те-умукеукеу - "Козий очаг". Решив остановиться здесь, мы принялись развьючивать коня, а Тиоти и Пахо поспешили проститься с нами и двинулись в обратный путь; И вот мы разбиваем лагерь среди ландшафта, живописнее которого нельзя себе представить. Для палатки выбрали место под осыпанным алым цветом, отдельно стоящим деревом и стали рвать косматый папоротник для подстилки. Неподалеку тянулась опушка горного леса с незнакомыми нам деревьями и цветами, а над лесом возвышалась гряда, делящая остров на две части. В другой стороне простирались луга, зеленели гребни, поросшие древовидным папоротником, дальше обрывались отвесные скалы долины Ханававе, в просвете голубело море. Вечером и впрямь похолодало. С немалым трудом разожгли мы костер; наконец над котелком поднялся душистый пар. Чашки из скорлупы кокосового ореха согрели руки и глотку чаем из сушеных апельсиновых листьев. Когда понадобился стол для печеных плодов хлебного дерева, которые Лив выгребла из золы, я перевернул плоской стороной вверх большой камень. Под камнем притаился единственный змей этого рая - ядовитая тысяченожка длиной с мою кисть, блестящая, как золотой браслет. Она отчаянно извивалась, защищая свое сокровище - гроздь яичек. Я постарался поплотнее застегнуть замок палатки, и мы хорошенько встряхнули одеяла, прежде чем ложиться спать. Молодой месяц заступил на пост, охраняя сказочную страну Фату-Хивы. Вскоре выяснилось, что мы не единственные обитатели этой страны. Нас разбудил топот. Кто-то мчался галопом, и, судя по звуку, не дикая свинья, а животное покрупнее. Может быть, к нам скачут островитяне? Наши лошади дергали привязь и ржали, то ли от испуга, то ли от возбуждения. Топот прекратился. Дикий скот? Одичавшие лошади? Или охраняющий свое стадо бык?.. Нам говорили, что горы кишат одичавшим скотом. Есть лошади, даже ослы. Мы лежали с колотящимся сердцем, готовые в любую секунду выскочить из палатки. Но никто не задевал растяжки. Наконец мы уснули. Когда утреннее солнце нагрело палатку, Лив выбралась наружу и раздула костер из вчерашних углей, а я сходил с котелком к роднику. Сколько мы ни смотрели кругом - никого. И все же немного погодя мы обнаружили наших ночных гостей. Три коня, три красавца, хвост почти до земли, стояли неподвижно на опушке и глядели на нас. Не одно поколение лошадей бродило на воле в безлюдных горах. Подобно встреченным нами в лесу собакам и кошкам, они происходили от домашних животных. Когда европейцы впервые пришли на Маркизы, они застали только косматую меланезийскую свинью с клыками, как у дикого кабана. Согласно преданиям, первые здешние поселенцы не знали свинью, но потом им даровал ее мореплаватель Хаии, который доставил на Маркизские острова свиней и кур по меньшей мере за триста лет до того, как европейцы начали осваивать Тихий океан. Поскольку маркизцы изо всех домашних животных знали только свинью, они были немало поражены, когда первые европейские парусники привезли неведомых четвероногих. Новых животных полинезийцы приняли за странные разновидности свиньи. Коза здесь стала называться "свинья-с-зубами-на-голове", лошадь - "свинья-которая-быстро-бегает-по-тропе". После того, что мы наблюдали во время эпидемии гриппа, нетрудно было представить себе, почему домашние животные уходили в лес и дичали. Двуногие хозяева исчезали, и голод заставлял скот ломать ограду и рвать путы. Мы спасались только встречи с дикими собаками. Большие и малые псы всевозможных пород и разных мастей охотились стаями. Лая и подвывай, они гонялись за овцами и козами, не гнушались и теленком, Если в схватке с дикими свиньями одна из собак погибала, распоротая острыми клыками, другие псы тотчас набрасывались на нее. Дикие кошки ловили плодовых крыс на деревьях, хватали птиц, грабили гнезда. Даже плодовые крысы воровали яйца из гнезд, забираясь на самые тонкие ветки. Словом, кошки и крысы оказались подлинной грозой маркизских птиц, и многие виды пернатых стали редкостью. Морские птицы чувствовали себя спокойнее, ведь они гнездились на отвесных скалах, куда кошки и крысы не могли пробраться. Отсутствие археологического материала в горах возмещалось фауной, которая являла собой примечательный образец экологического приспособления. Так что без дела мы не сидели, хотя еду на первое время привезли с собой, не надо тратить время на добычу пропитания, и лошадям тоже было где пастись. Да и что тут добавить к нашим припасам? Кокосовые пальмы попадались редко, бананы - еще реже, и далеко не все они плодоносили. Мы нашли несколько огромных манговых деревьев с грушевидными плодами, которые были мельче манго в долине и без такого ярко выраженного хвойного привкуса. Плоды на многочисленных кустах гуаявы напоминали желтые яблочки с начинкой из малины, но лучшие из них раньше нас собрали дикие животные. Мы наслаждались горным воздухом. И думали о том, что в открытой местности трудно укрыться. Правда, зато и легче заметить приближающихся посетителей. На третий день мы увидели то, чего опасались: на склоне голого холма показалась кавалькада. Медленно поднявшись на макушку, всадники остановились четкими силуэтами на фоне неба, высмотрели нашу палатку и помчались к нам галопом через саванну. Доскакали, снова остановились. Поздоровались, не слезая с коней. Лица были отнюдь не приветливые, однако выражали скорее любопытство, чем угрозу. Явно решили проверить, в самом ли деле мы живем в горах или затеяли какую-нибудь каверзу. Скажем, спустились в долину Ханававе в роли агентов Пакеекее. Поначалу угрюмые и недоверчивые, гости явно успокоились после того, как мы показали им банки с тысяченожками, улитками, жуками и бабочками. Они хлестнули своих коней, и мы снова остались одни. После этого визита мы почувствовали себя спокойнее. И все же старались не отходить далеко от своих лошадей, кроме тех случаев, когда изучали какую- нибудь лощину с совсем уж непроходимыми зарослями. Жеребец по кличке Туивета родился на воле в горах и был покрупнее. Жители Омоа иногда поднимались на плато, чтобы ловить арканом жеребят. Небольшие ростом, но крепкие и норовистые, дикие лошадки обладали врожденным чувством равновесия. Горные тропы нередко следовали вдоль узких полочек над зазубренными скалами или беснующимся далеко внизу прибоем. Невольно у нас щекотало под ложечкой, когда лошадь жалась к самому краю, чтобы пощипать свисающую траву. Роль поводьев выполняла обвязанная вокруг конской морды лубяная веревка, и, когда мы пытались отвернуть от края голову лошади, она принималась дыбиться и взбрыкивать над обрывом. Лучше уж предоставить упрямому четвероногому самому следить за равновесием, хотя бы при этом одна ваша нога болталась над бездной... Мы быстро усвоили, что можно слепо положиться на горных лошадок, они никогда не оступались. Даже в безлунные ночи, когда мы не видели собственных ног, лошади смело ступали по узким полочкам. Только однажды услышали мы рассказ про островитянина, который сорвался в пропасть вместе с конем. Но тропа в тот раз была мокрая и скользкая после сильного дождя. Да и нам довелось пережить неприятные минуты на скальной полке над долиной Ханававе. Лив шла впереди, я следовал за ней, за мной выступали обе лошади. Вольнолюбивого Туивету, который нес наши вещи, я вел на поводу, а смирная кобыла сама шагала за ним. Местами полка была меньше метра в ширину, и так как мы здесь прежде не бывали, то предпочли идти пешком. В седле нам грозила опасность защемить ногу между конским крупом и отвесной каменной стеной слева, а справа - обрыв до самого дна долины. Прижимаясь к стенке, мы продвигались не спеша и наслаждались великолепным видом. Внезапно впереди показались три дикие лошади. Ни вперед пройти, ни назад податься! Первым шел жеребец, за ним кобыла и курчавый жеребенок. Кобыла с жеребенком повернули и скрылись за поворотом, а жеребец застыл, словно бронзовая статуя, приготовившись защищать свое семейство. Туивета вскинул голову вверх и вызывающе заржал, потом решил протиснуться мимо нас к противнику. Дикий жеребец принял вызов и медленно пошел ему навстречу. Я попробовал удержать Туивету за повод, но он не обратил никакого внимания на мои жалкие потуги и поднялся на дыбы. Я крикнул Лив, чтобы прижалась к скале, и сам сделал то же самое. В ту же минуту Туивета вырвался и бросился вперед. Мы ощутили сильный толчок и увидели, как два жеребца встретились в поединке. Секунду они стояли, дрожа всеми мышцами и скрестив шеи, словно сабельные клинки. Испытав таким способом мужество противника, схватились всерьез. Кусались, брыкались, ржали, вставали на дыбы. Мы ждали, что вот-вот кто-нибудь из них сорвется в пропасть, как сорвалась на наших глазах коза, которую загнали дикие собаки. Но жеребцы держались на тропе. Хуже пришлось нашим вещам. Они взлетели в воздух и исчезли за краем обрыва. Только палатка и пледы застряли в трещине ниже тропы, все остальное скрылось из виду. Пропал наш провиант. Туивета выиграл поединок. Дикий жеребец с достоинством отступил, дав кобыле с жеребенком достаточно времени, чтобы уйти от нас подальше. И Туивета больше не упирался, когда я отважился подойти к нему и взяться за повод. Он гордился победой - и был явно обескуражен, когда повернул голову и увидел, что вьюка нет. Еще день мы перебивались сочными плодами манго и гуаявы, потом голод вынудил нас спуститься с гор. Фрукты отменные, нисколько не хуже груш и персиков, но организм требовал более плотной пищи. Хотелось рыбы, мяса, кокосовых орехов, хлебных плодов. Мы соскучились по нашим ракам, по нашему феи. Вспомнился толстый поросеночек, но нам больше не встречались дикие свиньи. Пусть в долине нас ждут скорпионы Хаии и прочие гадости. Голод еще хуже. Мечтая о сытной, богатой крахмалом еде, мы молча двинулись вниз по естественной красной ковровой дорожке. В жаркую долину Омоа мы спустились обновленными, ощущая прилив бодрости. Голод голодом, а дни, проведенные в горах, дали нам заряд энергии. Мы поняли, что бежать из долины, даже не повстречавшись с человеком, который был повинен в изменившемся отношении островитян к нам двоим, побудила нас навеянная дебрями вялость. И, подойдя к деревне, направились прямиком к дому патера Викторина. Позади католической церковки стояли два домика с тенистыми верандами, застекленными окнами, железными крышами. Один из них пустовал. В начале века, когда остров еще был густо населен и обещал стать частицей цивилизованного мира, здесь помещалась жандармерия и жил французский администратор. На открытой террасе в углу валялся барабан. В былые славные времена Иоане ходил по деревне и бил в этот барабан, когда в бухте бросала якорь какая-нибудь шхуна. Дела давно минувших дней... Оказавшиеся поблизости островитяне удивленно воззрились на нас, когда мы привязали лошадей и направились к следующему домику, где сидел, окруженный детишками, человек в длинной сутане. Он обучал детей грамоте. Они совсем не знали букв. При виде нас он встал, и мы познакомились с патером Викторином. Маленький, щуплый патер буквально тонул в чересчур просторном облачении. Он принял нас очень вежливо и предложил сесть. Сидим и мучаемся от неловкости. Я еще никогда не встречался с католическим патером. Да и протестантских священников знал не так уж много, фактически - одного Пакеекее. Моя мать верила только в Дарвина, отец, хоть и был верующим христианином, в церковь не ходил. Крестить-то меня крестили, но от конфирмации я, единственный из всего класса, отказался. О священниках у меня было такое же смутное и превратное представление, какое было о девочках в школьные годы. Люди, конечно, но совсем другого сорта, и непонятно, как с ними обращаться. Человечек в черной сутане явно был смущен не меньше моего. Дело происходило задолго до того, как различные ветви христианской церкви стали на путь примирения. Широко улыбаясь, он пристально смотрел на меня и ждал, что я скажу. Наконец спросил, не из Европы ли мы? Мы рассказали кое-что о себе и дали понять, что приехали вовсе не для того, чтобы включиться в поединок между ним и Пакеекее, нас занимает, как жили островитяне до прибытия миссионеров, интересует также происхождение местной фауны. Патер деликатно сменил тему и принялся рассказывать о своей жизни на Маркизских островах. Уже тридцать три года, как патер Викторин покинул Лозер во Франции и один странствовал здесь с острова на остров. Один тридцать три года утешал болящих и умирающих, один спал в темных лачугах, ел пои-пои и другие подозрительные блюда. Всегда один. Ни с кем из маркизцев у него нет личной дружбы. Никто не зовет его в гости. Пальмы и цветы его не радовали, здешняя природа ему, как и капитану Брандеру, казалась мрачной и угнетающей. Весь Фату-Хива сводился для него к церкви и маленькому домику, где женская рука не касалась пола и стен. Его гордостью, его страстью была книга, в которой значились души спасенных от преисподней островитян. Только двух недоставало. Рассказывая, патер все время поправлял спускающуюся на черные сапоги сутану. Тем не менее мы заметили, что его белые ноги напоминали огромные дыни. Бедняга страдал слоновой болезнью. Патер Викторин принес в жертву все, даже здоровье, делу, которому он служил. И нам стало понятно его опасение, как бы у Пакеекее не появились помощники. Он был подобен филателисту, который боится потерять хотя бы одну марку из своего альбома. Не без благоговения встали мы, чтобы проститься с этим маленьким человечком, у которого были такие печальные, пристальные глаза и распухшие ноги. У нас чудесный аппетит, аппетит к еде и к жизни. Нас двое, и есть наша хижина в дебрях, и впереди - неизведанное будущее. Ничего этого не было у патера Викторина. Бледный, щуплый, он грустно смотрел, как мы повели лошадей к домам Пакеекее и Тиоти. Мы жалели, что не можем сразу направиться к себе в лес. Нам вовсе не хотелось причинять ему боль. Мы ничуть не обижались на патера за то, что он невольно расстроил нашу дружбу с его прихожанами {5}. Табу В лучах полуденного солнца желтая бамбуковая хижина светилась, точно золотой дворец. После палатки она казалась особенно просторной, в ней можно было ходить, выпрямившись в рост, хотя рядом с могучими деревьями она выглядела кукольным домиком. Наш дом. У нас было такое чувство, словно мы здесь родились. На самом же деле мы пришли сюда ненадолго. Насытившись хлебными плодами, таро и фруктами из одичавшего королевского сада, утолив жажду из бурливого ручья, мы последовали совету Тиоти удалиться еще на несколько дней. Тиоти ждал нас на море со своей долбленкой; хоть и маленькая, но у подветренной стороны острова она вполне могла выдержать вес троих. Тиоти сам выдолбил ствол и оснастил его на полинезийский лад аутриггером - острым бревнышком, которое укрепляется параллельно лодке на двух поперечных жердях. Лодка была всего лишь вдвое длиннее обычной ванны и наполовину уже, так что мы с трудом втиснулись в нее со своими припасами. Лив полулежала на корме, придавленная тяжелыми банановыми гроздьями, а мы с Тиоти плавно взмахивали каждый своим веслом, аккуратно погружая его в длинные, пологие океанские валы. Озаренный утренним солнцем красный скалистый остров казался объятым пламенем. Высоко над головой, словно клубы дыма, плыли пассатные облака; из-за мыса дул слабый ветерок, морщиня гладкую поверхность могучих волн. Сегодня пономарь был разговорчивее обычного, однако суть его речей сводилась к тому, чтобы убедить нас в могуществе не столько христианского бога, сколько всевозможных местных демонов. Бог был один, и, хотя Тиоти вслух об этом не говорил, он явно представлял себе, что этот бог надежно заточен в бамбуковой церкви Пакеекее. А вот демоны кишели по всему острову. Простейший способ встретиться с ними - посетить какой-нибудь участок, охраняемый табу. Несколько поколений назад все островитяне запросто общались с демонами, сообщил Тиоти чуть ли не с завистью в голосе. Мы с Лив слушали вполуха. Слишком сильно увлекало нас зрелище удивительнейших рыб; словно мы оказались очевидцами того легендарного дня в истории бытия, когда живые существа впервые вышли из океана на сушу. Сейчас с подветренной стороны не было прибоя, накат лишь слегка поглаживал крутые скалы, и лодка шла вдоль самого берега. Сначала наше внимание привлекли полчища красных, серых, зеленых и черных крабов, которые сновали во всех направлениях, ныряя в трещины над водой. Светло-зеленая вода была настолько прозрачна, что позволяла рассмотреть яркие водоросли и морские анемоны на дне. Там, в глубине, ходили пятнистые рыбы, из нор выглядывали огромные, с человеческую ногу, омары, покрытые буграми и колючками, расписанные роскошными узорами. Но больше всего поразила нас рыба, которая превосходно чувствовала себя вне воды. С палец длиной, большеголовая, совершенно черная, она разгонялась на гребне волны и прыгала на камень. Присосется и скачет посуху этакой безногой лягушкой. Множество причудливых рыбок переливалось на солнце. Одни лепились к скальной стенке, другие прыгали с камня на камень, третьи блаженно распластывались на животе, словно наслаждаясь солнцем. Казалось, они сторонятся соленых брызг. Напрыгаются всласть и ныряют обратно в воду, но с очередной волной опять выходят на сушу. Тиоти не понимал нашего интереса к рыбе, которая не годилась в пищу. Встал и тонкой трезубой острогой поразил пару живописных омаров. Его обидело, что мы не принимаем всерьез рассказ о местных демонах. Сначала мы не поверили, когда он обещал доказать нам, что на Фату-Хиве есть кораллы, потом усомнились в существовании каменной рыбы, теперь вот не верим, что он может показать настоящих демонов. Они есть, хоть и остались, так сказать, без дела, а было время, помогали предкам Тиоти, как в наши дни ему самому помогает бог. Мы никогда не слышали про Тукопану? Нет, не слышали. И согласились внимательно выслушать рассказ о нечистой силе. По словам Тиоти, истинность рассказа нам могли подтвердить французские власти на Хива-Оа. Тукопана был последний великий шаман, которого еще застали европейцы. Сам он жил на Фату-Хиве, но о его связях с демонами знали на всех островах архипелага. Подойдя к главному, Тиоти от волнения даже сбился с ритма гребли. Перед смертью Тукопана собрал всех жителей долины Омоа во главе с королем и показал два изображения демонов, высеченные им из белого камня. Один демон был побольше, другой - поменьше. Когда умру, сказал Тукопана, мой дух вселится в большого демона, и пусть он называется моим именем. А когда умрет моя любимая дочь, ее дух вселится в меньшего демона, и вместе мы будем руководить народом ФатуХивы в последующих поколениях. После смерти Тукопаны обе статуи установили на кладбище над долиной, где мы изучали черепа. Двадцать лет назад на Маркизские острова прибыл французский губернатор. Он прослышал о красивых статуях на Фату-Хиве и задумал присвоить себе драгоценные диковины. По его приказу четыре островитянина отнесли статуи вниз и погрузили на правительственную шхуну, которая доставила добычу в губернаторскую резиденцию в долине Атуона на острове Хива-Оа. Здесь Тукопану и его дочь, к великому ужасу островитян, поставили у входа на участок губернатора. Вскоре на острова обрушился шторм страшной силы. День за днем лил дождь. Кончилось тем, что в горах Хива-Оа родился могучий поток, который ринулся вниз по долине Атуона. Он вырывал с корнем и разбрасывал кокосовые пальмы и огромные хлебные деревья. Поток направился прямо к дому губернатора. Сам губернатор спасся, но дом его разнесло в щепки, а когда наводнение кончилось, все увидели, что Тукопана и его дочь исчезли, словно сквозь землю провалились. Люди до сих пор тщетно ищут драгоценные статуи. А губернатор выстроил себе новый дом подальше от старого участка. Поведав эту историю, Тиоти надолго примолк. Продолжая работать веслами, мы переваливали через пологие волны. Рядом тянулся нескончаемый берег. Скалы то расступались, открывая взгляду маленькие долинки, то снова смыкались. Долина за долиной, пустынные, забытые. Высоко на кручах ходили пестрые дикие козы, а в одном месте на берегу стояла, похрюкивая, черная косматая свинья и близоруко смотрела на скользящую мимо пирогу. Проводив нас взглядом, она снова принялась грызть хлебный плод. Совсем необитаемыми эти долины нельзя было назвать, они кишели одичавшим скотом, оставшимся без двуногих хозяев. По словам Тиоти, люди ушли с ветром на запад. Вымершие язычники не попали на небеса. Их души последовали за солнцем, а солнце ныряет под океан и возвращается подземным ходом на свою родину на востоке. Все старые люди рассказывали, что дом солнца находится на востоке. Там завершают свое подземное странствие солнце и души умерших, и там же бессмертное светило снова восходит каждое утро. Островитяне помнили древних мореплавателей, которые ходили в дальние плавания на легендарную родину первых богов-королей. Души-то, чтобы попасть туда, следовали за солнцем на запад, но живые путешественники предпочитали более короткий путь, плыли прямо на восток. Восточную часть горизонта здесь называли "верхним концом" океана, потому что течение и облака всегда шли с той стороны. Кроме неподвижных островов, все находилось в вечном движении "вниз", на запад. Океан, облака, солнце, звезды в ночном небе - все. Тиоти предупредил: если грести до самого вечера, мы выйдем из-под защиты северного мыса, и нас тоже понесет на запад, тогда уже нам не вернуться на Фату-Хиву. Солнце висело прямо над головой, когда перед нами наконец развернулись сказочные декорации долины Ханававе. Широкая сцена с множеством пальм и высеченные в красном камне складчатые боковые кулисы поразили нас больше прежнего теперь, когда мы шли на крохотной долбленке, наслушавшись рассказов Тиоти про демонов, духов и предков. Могучие кулисы смахивали на хоронящихся друг за другом огромных чудовищ, и мы почувствовали себя лилипутами в заколдованном царстве. Не трудно понять, почему суеверия и черная магия так прочно владели душами людей, заточенных между этими грозными скалами. В верховьях долины голубела горная гряда и сквозь отверстие в горе светил, будто лампа, клочок неба. Ветер и дождь прогрызли туннель. Тиоти рассказал, что в старину людоеды из долины Ханахоуа на восточном побережье пробирались через этот ход и нападали на жителей Ханававе. Люди той поры лазили по горам не хуже коз, да еще они вырубили себе ступеньки на отвесных склонах. Теперь туннель с мудреным названием "Техавахиненао" с этой стороны совсем недоступен, и говорят, будто он набит человеческими костями... Если бы тропа не осыпалась, мы могли бы проникнуть из Ханававе в таинственные пещеры Вео в Ханахоуа Перед грозной полосой пенистых бурунов, которые рокотали над отмелью у входа в залив, Тиоти приметил косяк серебристых рыб, по его словам, удивительно вкусных. Встав во весь рост, он метнул острогу, она описала в воздухе высокую дугу и упала в середину косяка. Торчащее древко затрепетало, говоря о точном попадании. В деревне Ханававе нас встретили улыбки и обычные приглашения зайти перекусить. Мы вежливо отвечали положенной формулой - спасибо, сыты - и показывали свой улов. Здесь явно никто не был настроен против нас, но искалеченное проказой ухо одного островитянина напомнило нам слова капитана Брандера о том, что в этой долине распространены всякие заразные болезни. Ну да мы ведь и не собирались здесь жить, высадились только затем, чтобы посмотреть на обитель настоящего демона, с которым Тиоти так хотел нас познакомить. Пономарь зашел к своему местному приятелю, тощему фатухивцу по имени Фаи, и уговорил его помочь нам нести рыбу и бананы. Сам Тиоти нес на плече острую палку, на которую наколол хлебный плод. Потом друзья о чем-то пошептались, и сразу Фаи пошел медленнее. Ему явно расхотелось идти с нами, и я на всякий случай забрал у него рыбу. Тут Тиоти принялся высмеивать его за то, что он испугался демонов. В конце концов Фаи все-таки решился нас сопровождать. Если уж мы непременно хотим, он покажет нам обитель нечистой силы, одно из немногих мест, до сих пор охраняемых табу. Из нынешних фатухивцев никто туда не ходит. Прежде было много всяких табу, теперь они почти все забыты или ими пренебрегают. Но кое-какие запреты остаются в силе. Например, не положено проходить там, где другой стоит и кормит кур. Может случиться несчастье. Еще хуже, если поставишь на голову деревянную миску вверх дном. До сих пор кое-где в лесу заправляют злые духи и демоны; забредешь туда - жди беды в ближайшие три дня. Фаи обещал показать такое место. И когда мы вышли на берег каменистой речушки, он поднял руку, указывая направление на заколдованный участок. Тотчас Тиоти повернул назад. Ему вдруг страшно захотелось есть и загорелось найти подходящее местечко, чтобы изжарить рыбу. Чуть не бегом вел он нас по тропе обратно. Снова показалась большая светлая роща, сплошь состоящая из множества апельсиновых деревьев. Апельсины, кругом апельсины - на деревьях, на земле. Некоторые деревья, словно плакучая ива, склонили до самой травы ветви, увешанные зелеными и желтыми плодами. Мы наелись, утолили жажду да еще набрали всего впрок. В жизни нам не доводилось есть такие сочные и вкусные апельсины, как в Ханававе. Выведя нас на опушку леса, Тиоти достал спички и, махая своей неизменной соломенной шляпой, развел костер из сучьев апельсинового дерева. Вскоре кругом распространился сладковатый запах печеного хлебного плода. Почерневшая корка лопнула, обнажив белую, как мука, мякоть. Тем временем Фаи выгреб из углей жареную рыбу и омара. К черту демонов! Могут и подождать. С каким блаженством набросились мы на жертвоприношение не демонам, а самим себе, обыкновенным людям! Фаи рассказал, что в лачугах у моря живет всего с полсотни человек. Один из них китаец, он держит лавчонку и ведет меновую торговлю с фатухивцами, совсем как Вилли в Омоа. А некогда в долине Ханававе жили могущественные племена, возглавляемые тремя королями. Одно королевство находилось у самого подножия гор, другое - посередине длинной долины, третье - внизу, у моря. Все три племени вместе воевали против жителей Ханахоуа по ту сторону горного туннеля. В дебрях все еще стояли каменные сиденья, с которых караульные постоянно наблюдали за проходом. Если общий враг не показывался, три короля сражались между собой. Шаманы, состоявшие в связи с демонами, умели предсказывать, - когда противник готовит нападение. К ним часто обращались за советом в немирные времена. В состоянии экстаза, одержимые тем или иным демоном, они плясали с подвешенными к поясу черепами и говорили чужими голосами. Каждое слово, слетавшее с их губ, толковалось как совет и предупреждение. Основательно подкрепившись, мы встали и вдруг обнаружили, что нас осталось только трое. Фаи исчез. Тиоти хотел бежать вдогонку, но я вернул его и напомнил, что он ведь сам вызвался показать нам демона. Место теперь известно, обойдемся без Фаи. Тиоти засмеялся: ему не страшны никакие табу, он пономарь, протестант. Против него демоны бессильны. Мы вернулись к ручью, откуда Фаи показал нам заколдованное место, и перепрыгнули на другой берег. Дальше пошла такая чаща, что никак не продраться, даже ползком. Здесь явно не один десяток лет не ступала нога человека. Пришлось прокладывать себе путь с помощью моего мачете. Вот уж правда заколдованное место. Мрак, духота, кругом густые дебри. Но нам доводилось преодолевать заросли похуже. Здесь хоть под ногами твердая опора. Наше продвижение кончилось, когда мачете ударил о камень. Листва и вьющиеся стебли скрывали замшелую стену с меня высотой. Мох почти совершенно скрывал швы между огромными прямоугольными блоками. Теперь мы уже все трое волновались. Я влез на стену, Лив и Тиоти последовали за мной. Мы очутились на большой платформе из плотно пригнанного камня. Под сплошным лесным пологом царил угрюмый сумрак. Мы с Лив недоумевали: как это древние строители сумели доставить сюда базальтовые глыбы, ведь все ближайшие скалы состояли из рыхлого туфа. Внезапный возглас Тиоти дал нам понять, что он что-то обнаружил. Раздвинув ветки, он показал на прислоненные косо друг к другу, наподобие двускатной крыши, большие красные плиты, наполовину заросшие корнями и дерном. Осторожно мы принялись их расчищать. Плиты были величиной с толстый матрац, но с острыми углами и с рельефными фигурами на плоскостях. Ничего подобного до сих пор не находили не только на Маркизских островах, но и во всей Полинезии вообще. На одной плите выстроились в ряд семь гротескных человеческих фигур. Одни словно размышляли, подперев рукой подбородок, у других обе руки были сложены на животе, третьи подняли руки над головой, подобно изображениям, виденным нами вокруг кладбищ. Огромные торчащие уши придавали некоторым из них сходство с животными. В окружении этих демонов было высечено двойное изображение: бок о бок два маленьких человечка, руки на животе, ноги на общем цоколе. На второй плите - только три фигуры, все в танцевальных позах: одна рука на бедре, вторая плавно изогнута над головой. Обтесанная поверхность плит выветрилась меньше, чем рельефные фигуры, и мы различили врезанные линии, образующие прямоугольные лабиринты. Тиоти избегал близко подходить к этим "тики". На Маркизских островах все древние человеческие изображения называли "тики". У предков это слово означало "бог", у Тиоти - "демон". Проливной дождь загнал нас под широкие листья. К великому облегчению Тиоти, ливень кончился так же внезапно, как начался. Вернувшись к плитам, мы увидели, что с одного конца между ними вставлен белый треугольный камень. Противоположный просвет был плотно замурован. Осторожно отодвинув "дверь", я увидел темную яму. Интересно! Лив затаила дыхание, когда я ногами вперед полез внутрь. Тут Тиоти не выдержал. - Ты можешь разогнать демонов моей лампой! - предложил он, приготовившись бежать к лодке, где лежал его керосиновый фонарь. Я сказал, что обойдусь спичками. Тиоти подал их мне, соскочил с платформы и исчез. Вытянув руки вверх, я протиснулся через входное отверстие, нащупал босыми ногами опору, отпустил руки и приземлился на мягком полу. Ощупью я убедился, что нахожусь в маленькой камере с гладкими каменными стенами. Чтобы не заслонять вход, я продвинулся дальше вглубь, но светлее от этого не стало. Мои ступни уперлись во что-то твердое. Чиркнул спичкой - она тут же погасла в сыром воздухе, и стало темнее прежнего. Я успел разглядеть лишь кусок стены около моего локтя. Следующая спичка вовсе не хотела зажигаться. Вся коробка намокла. Я присел на корточках и чиркнул снова, защищая пламя ладонями. На меня глянуло оскаленное белое лицо, и опять воцарился мрак. Новая спичка. Черт, не тем концом! Еще одна. Наконец-то. И снова моим глазам предстало оскаленное лицо. Я стоял на покойнике. Присыпанный перегноем, у моих ног лежал желтоватый скелет. Не слишком древний, судя по тому, что рядом с черепом стоял европейский аптечный пузырек из цветного стекла. Вероятно, здесь был погребен последний шаман Ханававе; когда на остров впервые прибыли миссионеры, они вполне могли застать его в живых. Подобно Тукопане в долине Омоа, он призвал на помощь тики и табу, чтобы отпугивать от могилы злых духов. Самым злым духом, какой когда-либо являлся в Полинезию, был белый человек. И я выбрался наружу из заколдованного склепа, предоставив шаману спать спокойно. Найти Тиоти не представляло трудности, он ждал нас по ту сторону ручья. К нашему удивлению, мы застали здесь и Фаи. Он заявил, что и не думал удирать, просто ходил разведать еще одно заколдованное место. Фаи указал на высокий лавовый монолит, который, словно огромный палец, торчал над лесом поблизости. Моту-нуи - "большая скала". Подойдя к скале, мы убедились, что ее отвесные стены отшлифованы дождем и ветром. В поисках питательной почвы несколько кустиков на высокой полке опустили вниз длинные, тугие лианообразные корни. Эти корни заменили веревки троим мужчинам, которые задумали карабкаться вверх на заколдованную скалу. Как Лив ни дулась, а пришлось ей ждать внизу, на дереве, чтобы не опасаться диких свиней и собак. Скалолазание - дело мужское. Только унизительная перспектива остаться в обществе вахины заставила Тиоти и Фаи лезть вместе со мной. Высота их не пугала, они боялись последствий нарушения табу. Взявшись за корни, Фаи полез первым, за ним - я, последним - Тиоти. У меня кружилась голова, и я старался прижиматься плотнее к скале. Да-а, это и впрямь не девичий спорт. Из-под моего колена сорвался камень и полетел вниз. Я увидел у себя под ногами соломенную шляпу Тиоти, крикнул, чтобы он поберегся, и зажмурился. Быть беде, конец пономарю... Не открывая глаз, я тихо спросил, как он там. Спросил просто так, не рассчитывая на ответ. - Камень разбился о голову Тиоти, - донесся снизу спокойный голос. Пономарь успел увернуться. И вот мы достигли полки, которую приметили снизу. Бросив на нее один взгляд, Фаи тут же захотел спускаться. Пришлось мне протискиваться мимо него. Уступ был заполнен скелетами. На него выходила небольшая пещера; в ней лежали истлевшие лубяные веревки, черепа и кости. Многие кости были обернуты белой тапой-материей из луба хлебного дерева или вымершего дерева эуте. Под сводом висели длинные человеческие косы. Среди выдолбленных деревянных корыт стоял сколоченный из самодельных досок ящик. Останки в этом ящике были облачены в европейскую одежду с пуговицами. След меновой торговли? Или здесь погребен потерпевший крушение моряк, который кончил свои дни среди каннибалов Фату-Хивы? Фаи скрылся из виду, и снизу донесся отчаянный крик: он столкнулся с Лив, которая все же решила в одиночку лезть на скалу. Эта неожиданная встреча могла стать роковой. Фаи был вне себя от волнения и страха, пока не поменялся местами с Лив и продолжил спуск. В один день столько переживаний! Я облегченно вздохнул, когда мы все четверо собрались внизу и направились в деревню. Мысль о нарушенных табу привела наших друзей в такое смятение, что от них можно было ожидать самых нелепых поступков. На каждом шагу им чудились всякие страсти. Табу нарушены - кары не избежать... Не очень-то крепко спалось нам в ту ночь на полу лачуги Фаи. Доносился глухой кашель из соседних хижин, слышался лай раздраженных собак, сквозь щели в стене просачивался тошнотворно-сладкий запах копры, и Тиоти вертелся юлой. Рано утром мы спустились на черный галечный пляж. Пришла пора уезжать. Спустить лодку на воду даже с подветренной стороны острова было делом непростым. Океан никогда не успокаивался совсем. Катящие на запад валы засылали в обход северного мыса лазутчиков в открытую бухту. Здесь возникали длинные ряды бурлящих волн, которые одна за другой разбивались о черную гальку в туче соленых брызг. Полинезийцы маневрировали долбленками в полосе прибоя не хуже, чем европеец маневрирует автомобилем на оживленной улице. Подняв на руках лодку, они выжидали нужный момент и бежали вперед. Мы так и не научились определять подходящую волну. То ли она была пониже других, то ли просвет между нею и следующей был чуть больше. И вот Тиоти, Лив и я стоим, держа на руках долбленку, и ждем подходящей волны. Слабый пловец, я чувствовал себя далеко не уверенно. Сжимая в руках поперечные жерди, готовые ринуться вперед, мы стояли на береговом валу, куда долетали только брызги. По знаку Тиоти вбежали в пенящуюся воду, вскочили в лодку и начали грести, как одержимые, чтобы перевалить через следующую волну прежде, чем она вздыбится отвесной стеной. Несколько гребков, и вдруг я увидел нечто такое, что заставило меня живо отложить весло и упасть на четвереньки у ног Тиоти. Из круглого отверстия в дне пироги фонтаном била вода! Чертов пономарь! Когда мы вчера причалили, он вытащил пробку, чтобы вытекла накопившаяся в лодке вода, а сегодня в суматохе забыл закупорить отверстие. Пробка осталась на берегу. Волна за волной подбрасывали нас кверху; Тиоти в одиночку старался направлять нос лодки вразрез накату, чтобы нас не опрокинуло. Работая одним веслом, он уводил долбленку подальше от берега, от коварного прибоя, который норовил завлечь нас в ревущие каскады у скал. Лив схватила черпак - половину скорлупы кокосового ореха - и лихорадочно принялась вычерпывать воду, меж тем как я одной рукой зажимал дыру, другой искал что-нибудь взамен пробки. Пономарь лихорадочно перебрасывал весло с борта на борт. Лодчонка была наполовину заполнена водой, когда полоса прибоя осталась позади и Тиоти наконец получил возможность отложить весло. Сняв свою соломенную шляпу, он стал ею помогать Лив вычерпывать воду. Тем временем я законопатил дыру пучком кокосового волокна. Опасность миновала, мы мерно покачивались на длинных валах среди открытого, дружелюбного моря. Берег - вот где сосредоточилась угроза, мы все еще слышали, как галька и прибой рычат и ревут, будто разъяренные львы. Прежде я как-то не задумывался над тем, что море всего опаснее и коварнее у берега. А ведь именно эту полосу большинство из нас видит и по ней судит о нраве всего моря в целом. Я покачал головой, осуждая забывчивость Тиоти. Он встряхнул соломенную шляпу, надел ее на голову и пробормотал в свое оправдание: - Табу. Но мы не спешили возвращаться домой. Нам хотелось осмотреть берег дальше на север, вплоть до безлюдной долины Таиокаи. Там, согласно легенде, находилось подземное озеро, которое Фаи называл ВаиПо - "ночная вода". Иностранцы до сих пор даже не слышали об этом озере, а из фатухивцев только двое - Капири и Кеакеа из долины Ханававе - проникли в пещеру и видели теряющуюся во мраке гладь, Снова занавес закрыл величественную сцену Ханававе, и дальше на север мы пошли вдоль сплошной стены, над нами словно нависали небоскребы без окон. Следом, качаясь на валах, на еще меньшей долбленке шел Фаи. Мы задумали, если найдем пещеру, внести его лодку внутрь. Близился вечер, когда мы достигли цели. Перед нами открылась небольшая долинка Таиокаи. Здесь надо было пристать к берегу, и мы знали, что это не легче, чем отчалить. Когда причаливаешь, тоже следует на почтительном расстоянии ждать надлежащей волны. Снова между нами и сушей рычала галька и ревел прибой. Вспомнилась барабанная дробь, которую исполняют в цирке перед особенно рискованным номером. Мы уповали на опыт Тиоти. Он уже доказал, что умеет справляться с волнами. Но сегодня у него что-то не ладилось. Невероятно: в решающую минуту, когда мы мчались, будто доска для серфинга, на гребне блестящей водяной стены, весло Тиоти вхолостую промелькнуло в воздухе. Аутриггер, прикрепленный на концах поперечин для устойчивости долбленки, вдруг поднялся из воды. Я успел еще увидеть между задравшимися кверху поперечинами, как Фаи выскакивает на берег и вытаскивает за собой свою лодчонку. В ту же секунду аутриггер описал дугу у нас над головой, долбленка опрокинулась, и мы все трое, очутившись в воде, завертелись мячиками среди каскадов. Возможно, какой-нибудь мастер серфинга лучше совладал бы со стихией, нас же выкатило кубарем на баррикаду из обкатанных морем камней. Несколько секунд пальмы Таиокаи стояли в моих глазах вниз макушками в вихре звездного фейерверка, наконец голова перестала кружиться, и я увидел, как Лив и Тиоти с трудом поднимаются на ноги рядом со мной. Мы отделались синяками и ссадинами. Фаи помог вытащить на гальку опрокинутую долбленку Тиоти; потом мы общими усилиями отнесли обе лодки подальше от воды. Уже темнело, когда мы принялись выжимать соленую воду из наших пледов. Волны все доставили на берег, даже шляпу Тиоти. - Табу, - коротко заметил он, надевая ее на голову. В темноте все попытки проникнуть в заросли оказались тщетными; не помог и керосиновый фонарь, который Фаи привез с собой, чтобы светить в пещере. Поэтому мы разожгли костер на самом верху каменного вала, сооруженного прибоем. Приложили к ссадинам и ушибам кору гибискуса и листья, просушились у костра сами и осторожно, чтобы не спалить, подсушили пледы. Постарались сделать каменное ложе возможно более удобным и уснули на пляже. Если бы не усталость, мы, наверно, и глаз не сомкнули бы. А среди ночи меня разбудили жалобные крики и сердитые возгласы моих спутников. В первую минуту мне показалось, что из черных зарослей на берег вышел миллион духов и демонов. Я видел только звезды да тлеющие головешки угасающего костра, но со всех сторон доносился стук костей. Что-то холодное царапало мне острыми ногтями шею, ступню, пояс. Я отбрыкнулся одной ногой, но никого не задел. Тогда я начал беспорядочно отбиваться руками, колотя себя там, где меня щипали незримые гости. Задел рукой что-то противное, какие-то суставы и костлявые пальцы с когтями посыпались на меня и скатились на гальку, когда я сел. Каждая кость отдельно продолжала ползать по камням, цепляясь острыми когтями, и все вместе они с жутким сухим стуком норовили снова взобраться на меня. Судя по тому, что крики остальных я услышал в ту самую секунду, когда костлявые пальцы начали щипать меня, нападение произошло одновременно со всех сторон. Тиоти несколько раз выкрикнул какое-то имя, которого я никогда раньше не слышал, а Фаи ощупью нашел фонарь и зажег его. Тотчас сон как рукой сняло. Нас окружали сотни белых суставов величиной с куриное яйцо; они передвигались на крючковатых пальцах, напоминая огромных пауков. В свете фонаря я рассмотрел большие, выбеленные солнцем старые раковины, которые присвоил один из самых удивительных представителей ракообразных - рак-отшельник, прячущий в передвижных крепостях свое мягкое брюшко. Я в жизни не видел столько раков-отшельников одновременно. Да и наши друзья фатухивцы были поражены их размерами и количеством. Самые маленькие - с рисовое зерно, самые большие - с куриное яйцо, даже с детский кулак. Казалось, это галька ожила. И снова мы вынуждены прибегнуть к мало что говорящему слову "инстинкт" для обозначения волшебства природы, которая с детства нашептывала этим созданиям, чтобы они подыскивали себе раковину подходящего размера и прятали брюшко в ее броне. Крохотная тварь, явившись на свет в большом мире, точно знала, что ей делать. Ползая по берегу, она исследовала старые пустые раковины, пока не находила подходящую. Затем брала ее клешнями и аккуратно надевала на себя, так что раковина мешком облекала брюшко. Природа позаботилась о том, чтобы брюшко изгибалось в соответствии с извивами раковины, а также чтобы одна клешня была больше другой и служила дверью, плотно закрывающей вход в присвоенный домик. Подрастет рак-отшельник - начнет искать квартиру попросторнее. Расхаживает на длинных ногах по берегу или по дну и проверяет пустующие жилища. Найдет недовольный жилец домик, устраивающий его на следующий срок, осторожно извлекает уязвимое брюшко из старой квартиры и забирается в новую. И так из поколения в поколение. В целом мире ни одно другое тонкокожее животное не додумалось до столь гениального способа защищать свое тело, а вот раки-отшельники во всех морях не сомневаются в его правильности. Есть не менее хитроумные крабы, которые придумали свои способы защиты. Крабы не умеют думать? Значит, кто-то подумал за них и подсказал, как надо делать. Ведь знает же краб дромиа, что всем представителям его семейства положено надевать для маскировки на свой панцирь определенного вида живую губку. Эта губка, напоминающая картофелину, очень легкая, и маленький хитрец может спокойно расхаживать по дну моря, полагаясь на камуфляж, ибо несъедобная губка отпугивает любителей крабьего мяса. Крабу орегониа кто-то подсказал другой, столь же остроумный способ. Представители этого семейства снимают клешнями с прибрежных камней молодые водоросли и с ловкостью искусного садовника сажают их на свой твердый карапакс. И достигают желанной цели: где бы они ни ходили, их практически невозможно распознать благодаря колышащимся водорослям. Не берусь сказать, что побудило раков-отшельников устроить такое нашествие и нарушить наш сон. Скорее всего эти местные жители бродили каждый по своим делам: один искал корм, другой - партнера, третий - отвечающее возросшим требованиям новое жилище. Мы восприняли их как дикую, неорганизованную банду, одержимую страстью метаться и ползать взад-вперед, щипать нас просто так, протискиваться под нами от нечего делать. Когда мы стали их прогонять, чтобы оставили нас в покое, они живо укрылись в своих убежищах, захлопнули дверь и откатились прочь. Через минуту, прикрываясь бронированной варежкой, высунули глаза на стебельках, чтобы проверить обстановку. Все спокойно? Можно высовывать ноги и шагать дальше. В этом многочисленном береговом сообществе ни одна собака не уснула бы как следует. Все же я, видно, под конец задремал, потому что, когда открыл глаза, увидел, что наши друзья уже встали и Фаи выбирается из зарослей с грузом хлебных плодов и апельсинов. Он сразу же сходил за новой партией плодов и погрузил их в лодку Тиоти; сам пономарь в это время бил рыбу острогой. На пляже мы нашли крупных морских улиток, еще не покинувших свои раковины. Раки-отшельники терпеливо ждали, когда раковины освободятся, но мы повели себя более, бесцеремонно. Испекли улиток в их домиках и съели на завтрак. Хотя руки-ноги закоченели от твердого каменного ложа, мы пошли искать вход в пещеру. Дорога туда вела вдоль крутого обрыва, в который одним концом упирался пляж. Долину Таиокаи никак нельзя было назвать уютной. Некогда она была густо населена, но затем произошла катастрофа. Целый горный отрог обрушился, и деревни со всеми домами и жителями исчезли под грудами камня. Вызванная землетрясением волна прокатилась далеко по океану. И теперь горы нависали над Таиокаи, грозя обвалиться в любую минуту. Большая часть долины представляла собой поросшее кустарником чудовищное нагромождение обломков. На краю осыпи мы увидели следы кладки, наполовину погребенной обвалом. И ночью, воюя с беспокойными гостями, мы то и дело слышали стук падающих камней. Низкий, но широкий лаз в пещеру находился у подножия скальной стены и был частично завален здоровенными глыбами. Мы пробрались внутрь, и в полумраке нам открылась огромная подземная полость. Каменистый откос привел нас на окаймляющий озеро чудесный белый пляж. Свет проникал только через расселину за нашей спиной, и большая часть пещеры была окутана темнотой. С разных сторон доносился звук капающей в озеро воды. Без керосинового фонаря и лодчонки Фаи невозможно было толком что-нибудь рассмотреть, и мы сходили за ними. Ваи-По - "ночная вода"... Мы зажгли фонарь и увидели низкий волнистый свод; как будто над гладким, словно замерзшим озером простерлось опрокинутое окаменевшее море. Блики света от фонаря лежали неподвижно на воде, но по неровному своду бегали сотни беспокойных теней. Мы спустили лодку на воду и затаили дыхание. Хрустальные звуки, точно от ксилофона или серебряного колокольчика, поплыли над озером и наполнили пещеру. Кликк-клакк-клюкк-клокк-кликк. Рябь от лодки покатилась по темной глади и родила волшебную музыку, ударяясь о невидимые стены. Я прыгнул в лодку, где уже сидела Лив, и оттолкнулся от берега. Тиоти и Фаи застыли, будто каменные изваяния, сидя на корточках на каменистом откосе. Озаренные со спины призрачным светом из расселины, их фигуры казались неестественными. Серебристые полоски дневного света, дотягиваясь до озера, плясали на небесно-голубой поверхности воды и смешивались с теплыми, красно-желтыми бликами от фонаря, который держала Лив. Я начал грести, и тотчас со всех сторон опять зазвучали серебряные колокольчики. Незабываемая музыка, незабываемая игра света... Работая веслом, я направил лодку в густой мрак. Небольшой мысок заслонил от нас пономаря и Фаи, и погасла феерия красок. Тусклый фонарь обступили мрак и тишина. Хотя наши друзья пропали из поля зрения, мы слышали, как Тиоти спрашивает Фаи, заколдовано ли это место, есть ли в озере опасные течения или чудовища. Фаи ответил, что не знает. Взяв цветок тиаре, который был заткнут у нее за ухом, Лив положила его на воду. Никакого течения... Я зачерпнул ладонью немного воды и попробовал. Неожиданно холодная и вкусная, с едва заметным солоноватым привкусом. Еще несколько гребков веслом - и что-то больно ударило меня по голове. Свод опустился. Мы пригнулись и продолжали движение, пока нос лодчонки тоже не уперся в свод. Дальше продвигаться можно было только вплавь. "Ночная вода" уходила под скалу. Фаи слышал предание, будто в глубине пещеры есть еще проход, но чтобы найти его, надо нырять. Проплывешь через подводный ход - окажешься в другой, совершенно сухой пещере. До того, как жители долины Таиокаи были погребены обвалом, местный шаман обитал в этой потайной пещере. Говорили, что его скелет до сих пор сидит там в каменном кресле рядом с алтарем. Нам с Лив очень хотелось нырнуть и проверить правдивость этой истории, но фонарь Фаи не мог гореть под водой, к тому же у нас не было с собой веревки. В это время из-за мыса донесся взволнованный голос Фаи. Выйдя наружу, он обнаружил, что погода меняется. Мы быстро вернулись к белому пляжу и поднялись по откосу к выходу из пещеры. Наши друзья стояли и смотрели на выплывающие из-за нависающих гребней тучи. Тиоти почесывал спину - явный знак тревоги. Его беспокоила погода. Направление и сила ветра изменились. Кончилось затишье, когда можно было спокойно выходить в море. Надо поторапливаться, если мы не хотим застрять здесь на неопределенный срок. Первым делом мы вынесли лодки на крутой галечный вал. Потом забегали взад-вперед, высматривая, где легче проскочить через ревущий прибой. Я проверил, на месте ли пробка в днище. И вот уже, вбежав по пояс в бурлящую воду, мы вскакиваем в лодки. Кричим, гребем, смотрим вправо-влево, не подкрадывается ли коварный гребень, мокрые насквозь одолеваем препятствие за препятствием на маленькой деревянной лошадке, совершая лихие прыжки между небом и водой. И наконец выходим в море, где катят длинные ленивые валы. Фаи держался ближе к берегу, направляясь домой, в долину Ханававе, мы же решили срезать дугу, идти прямо в Омоа. Шел третий день после того, как было нарушено табу, и наши друзья не сомневались, что теперь-то уж непременно что-нибудь стрясется. Если Тиоти вообще отважился отойти далеко от берега, то лишь потому, что нависающие скалы Таиокаи пугали его еще больше, чем море. Вскоре мы убедились, что волны стали круче и пошли чаще, чем накануне. Нас то и дело захлестывало, пришлось даже, чтобы уменьшить осадку, выбросить за борт хлебные плоды. Тиоти оставил только рыбу. Проходя залив Ханававе, мы на прощание помахали веслами Фаи. Затем каменные ворота закрылись за ним, мы остались одни в океане. Тропическое солнце нырнуло отвесно в море, и нашу часть мира быстро окутал мрак. На мгновение там, где скрылось светило, небо заиграло волшебными красками, потом нас окутала тропическая тьма, и мы словно ослепли. Иногда между огромными тучами проглядывали звезды; было несколько секунд, когда весь остров чернел расплывчатым силуэтом на фоне южных созвездий. Однако большей частью мы гребли, не видя суши. Тиоти правил, руководствуясь ветром и волнами. А волны становились все выше, гребни - все острее, и все чаще в ночи с шипением сверкали белые барашки. Наша лодчонка то скатывалась вниз, то взмывала вверх, то скользила наискось, а в душе у нас росла тревога. Слишком мала осадка. Если волнение еще усилится, это может кончиться плохо. Мы не различали волн, поэтому нас каждый раз застигали врасплох коварные струи, которые поливали наши ноги. Приходилось поспешно вычерпывать воду. Иной раз долбленку захлестывало так сильно, что кокосовый черпак, которым орудовала Лив, казался наперстком. Тогда вступали в действие более емкий калебае и соломенная шляпа Тиоти. Мы спешили все вычерпать, не дожидаясь, пока новая коварная волна наполнит корпус до краев. Если поверхность воды внутри и снаружи сравняется, объяснил Тиоти, черпать уже ни к чему. Не потому, что долбленка пойдет ко дну, утешил он нас. Можно грести и дальше, сидя по шею в воде. Если бы не акулы. Когда мы шли на север, акулы не показывались, но теперь в воду, которую мы вычерпывали, попала рыбья кровь, и можно не сомневаться, что хищницы незримо следуют за нами. У акулы есть особые органы, позволяющие ей улавливать запахи, так сказать, всем телом, и она способна издалека обнаружить каплю крови. Когда со скал срывалась в море раненая коза, треугольные плавники тотчас слетались со всех сторон; то же можно было наблюдать, когда рыбак чистил рыбу, сидя в лодке. Мы знали, что у Маркизских островов водятся самые большие в мире голубые акулы. Некоторые из них были в два-три раза длиннее нашей лодки. Казалось, ночи не будет конца. В полузатопленном корыте, окруженные невидимыми шипящими волнами и безмолвными людоедами, не видя никаких ориентиров, мы изо всех сил старались удержаться на поверхности моря. Нас бросало вверх-вниз, качало во все стороны - хорошо еще, что совсем не укачало. Нам было страшно, ведь каждая минута могла стать последней. Мы то откладывали весла, то снова хватались за них. Вычерпывать и грести, грести и вычерпывать... Опять на миг показался на фоне звезд силуэт острова. Но пока ничего похожего на Омоа. Тиоти чуть изменил курс. Он ничего не говорил. Ему тоже было страшно, да к тому же он не сомневался, что нас все-таки настигла кара демонов. Он нас предупреждал. Теперь мы можем убедиться в его правоте. Пономарь, который верит в табу! Меня разбирала злость. Это из-за него вчера случилась беда. Не табу, а самовнушение повинно в его ротозействе. А он, вместо того чтобы вспомнить бога Пакеекее и патера Викторина, сидит и думает о демонах, в которых верили старые каннибалы. Того и гляди какую-нибудь промашку совершит. Достаточно одного неосторожного движения, достаточно выронить шляпу, которой он вычерпывает воду. Что бы ему сосредоточить мысли на чем-нибудь позитивном? В кромешном мраке я вспоминал, чему меня учили в детстве. Христианин обязан знать, что вера способна сдвигать горы. Я злился на пономаря, потому что он верил в мстительного демона, а не в благожелательного бога. Точнее, он верил и в того, и в другого. Я ни в каких демонов не верил. Но в эту минуту мне думалось, что не мешало бы, пожалуй, верить в какого-нибудь бога. Может быть, прав мой отец и не права мать. Впрочем, не исключено, что и она верит. Только его бог взят из древней книги, написанной иудеями, а ее - из более свежего труда, созданного англичанином по имени Дарвин. Мы гребли, мы вычерпывали, и я обзывал себя слепым дурнем. Даже в кромешном мраке среди пустынного моря, а может быть, здесь больше, чем где-либо, мне следовало бы сознавать, что наибольшее могущество воплощено не в человеке и не в том, что он видит в микроскоп, а в вездесущем и неуловимом явлении, которое выдавливает хлебный плод из сухой ветки, побуждает паука заниматься ткачеством, учит каждого рака-отшельника искать пустые раковины. Разве не видел я, месяцами живя на природе, на каждом шагу проявления этих природных сил? Свидетельства вполне реальных вещей, для которых наука еще не придумала названия, проявления силы, которая побуждает природу творить, а затем налаживать хитроумную эволюцию и автоматически регулируемое равновесие. Мы чувствовали себя совсем маленькими в безбрежной ночи. Но есть же что-то огромное, что руководит всем, сокрытым во мраке от человека. Ночью вселенная кажется куда больше; когда светло, легче "внушить себе, что в мире существует лишь то, что ты видишь своими глазами. Какая долгая ночь! Меня одолевала усталость, одолевал страх, терзала мысль о том, что силы Лив на исходе. И я обратился с мольбой к благожелательным силам, в которые сам не верил и которые все же никак не мог обойти в своих рассуждениях. Я молил сохранить нам жизнь и помочь благополучно добраться до берега. На душе стало легче, прибавилось энергии. Я бодрее заработал веслом. Заметив это, и Тиоти приналег на свое весло. Мы прибавили ход, нас уже не так сильно захлестывало. Разумеется, источником свежих сил было самовнушение, связанное с тем, что в мозговых извилинах место злокозненных демонов занял доброжелательный бог. Определенно гребни волн стали менее крутыми. Мы рассмотрели черные скалы, услышали прибой. Показались тусклые огни в лачугах Омоа, а на берегу перед пальмами пылал огромный костер, который развел ожидавший нас Пакеекее. Мы развернули лодку носом на этот маяк. Снова от райских кущ на суше нас отделял оглушительный рев бушующего прибоя. Все черно, если не считать беспокойные блики на гальке да несколько полуголых фигур, которые метались между пальмами, подбрасывая хворосту в костер. Мы задержали лодку у той черты, где рождался прибой. Наконец пономарь скомандовал: - Пошли! Могучая волна подхватила нас и понесла вперед со скоростью курьерского поезда. Впереди и сзади пенились острые гребни. Вода кипела, бурлила, вздымаясь все выше, выше, и, когда огромная водяная стена обрушилась на черную гальку, сильные руки поймали долбленку и оттащили к костру. Мы благополучно вернулись в свою долину. - Табу, - коротко произнес мокрый насквозь пономарь, встряхивая свою соломенную шляпу. - Нет, - возразил я. - Сегодня третий день, а мы живы-здоровы. - Потому что с вами был бог, - объявил Пакеекее. - Он был с нами потому, - добавил Тиоти, - что я пономарь и протестант. Бегство через океан И явился дождь. Не внезапный ливень, готовый смыть нашу хижину вместе с хранящимися под койкой черепами. Нет, дождь подкрался, как вор, похитил солнце, и воцарилась тоскливая сырость. Ни капли не просачивалось сквозь лиственную крышу, и все-таки всюду проникала, все пропитывала влага. Матрац из упругих банановых листьев перестал пружинить, пледы отяжелели, запах плесени заглушил благоухание цветов и трав. Мы не слышали грохота обвалов или оползней, но день и ночь в ушах отдавались звуки, порожденные водой: вода капала, журчала, струилась, плескалась, брызгала, текла повсюду. Грязь... Наша хижина уподобилась судну в грязевом море. Душа не лежала выходить на поиски пищи, разве что в короткие промежутки, когда проглядывало солнце. Оно казалось жарче прежнего, словно прибавило пылу, чтобы просушить дебри. Но слишком скоро светило опять скрывалось за пеленой туч, которые сбрасывали на лес свой влажный груз. Одно маленькое утешение: в такую погоду никакой враг, даже в темноте, не мог подкрасться к хижине, не оставив на грязи четких следов. В начале дождевого периода мы продолжали кочевой образ жизни, Странствовали по горам, по дебрям, ходили на лодке вдоль подветренного западного берега. Однажды, когда вроде бы распогодилось, мы снова навестили богатую археологическими памятниками великолепную долину Ханававе. Среди зарослей на одной скале нам попалась культовая терраса, выложенная из тщательно обтесанного красного камня. Тараща на нас большие круглые глаза, здесь стояли покосившиеся, источенные зубом времени деревянные фигуры. Высоко на склонах виднелись замурованные пещеры, но туда взобраться нам не удалось. Однажды вечером, когда мы вернулись в долину Омоа из очередной вылазки, нас встретил в деревне Пакеекее. Он и Тиоти явно ждали нас, их вахины приготовили чудесное угощение - зажарили дикую свинью в земляной печи. А после ужина мы были приглашены на необычный лов рыбы. Наступила ночь, очень темная, несмотря на ясное небо, так как луна не показывалась. Море дышало ровно, будто спящая красавица. Мы прошли на берег и спустили на воду две лодчонки. Пакеекее и Лив сели в одну, мы с Тиоти - в другую вместе с приемным сыном Пакеекее, юным озорником Пахо. На носу каждой лодки было привязано лубяными веревками по снопу сухой теиты, местного травянистого растения, напоминающего бамбук и достигающего трех метров в высоту. Эти снопы должны были служить факелами. Выйдя в море, мы зажгли факелы. Они с треском вспыхнули, озаряя воду кругом и рассыпая искры в ночном воздухе. Над пляжем пальмы помахивали своими веерами; над головой у нас мерцали бесчисленные звезды. Черная вода закипела рыбешками, но мы пересекли этот косяк, продолжая идти вдоль скал к рифам Тахоа. Вторая лодка следовала вплотную за нами в праздничном освещении. Где-то вверху хрипло кричали крупные морские птицы, гнездящиеся на скальных полках. Внезапно воздух над лодками стали пронизывать летучие рыбы. Они взлетали из черной воды блестящими снарядами, проносились через освещенное пространство и падали в море с другой стороны. Их-то нам и предстояло ловить, но не на крючок и не острогой. Летучих рыб здесь ловили в воздухе, как птиц. Творилось нечто неожиданное и удивительное. Трескучие факелы чудесным образом приманили полчища рыб, и веретенообразные жители моря парили в воздухе, летя на свет. Впервые в жизни увидели мы таких больших и тяжелых летучих рыб. Они были с локоть длиной. То одна, то другая, рассекая воздух, словно пущенная из лука стрела, громко ударялась о борта лодки, - Берегите глаза, - предупредил пономарь. Сверкающие стрелы не разбирали пути, некоторые из них проносились у нас перед самым лицом. Выпрямившись в рост в утлой лодчонке, пономарь размахивал сачком на бамбуковом шесте. Поймал рыбу на лету и быстро бросил нам под ноги. Я схватил трепещущий снаряд. Из лодки рыба взлететь не могла, она была беспомощна, как планер на земле. Чтобы взмыть над поверхностью воды и пролететь на широких грудных плавниках сто или больше метров, ей необходимо как следует разогнаться, энергично работая хвостом. Я едва удерживал пленницу двумя руками - сплошной комок мышцев! Спина черная, как ночное небо, брюшко белое, бока расписаны серебристо-голубыми полосами. Форма идеально приспособлена для высокой скорости. В те годы люди еще делали прямоугольные автомобили и только-только учились придавать обтекаемую форму своим неуклюжим самолетам. Рыба таращила на меня торчащие темные глазища, которые обеспечивали ей круговой обзор, когда она расправляла свои несущие плоскости - тонкие, как целлофан, пятнистые крылья на расходящихся веером распорках. Еще одна пленница очутилась в сачке... Вдруг я увидел рыбу, летевшую прямо на меня. Я не успел отклониться, и она ударила меня в живот так сильно, что я свалился с банки, к немалому удовольствию Пахо. Живая стрела попала в яблочко, но упала на дно лодки вместе со мной, и наш улов увеличился на одну рыбу. Из другой лодки тоже доносился визг и смех; видно, и туда залетали подводные ракеты. Воздух наполнился летучими рыбами, и я невольно вспомнил норвежскую зиму, когда мы, мальчишки, обстреливали друг друга снежками. Одна рыба поразила любимый головной убор пономаря, и шляпа очутилась за бортом. Другая рыба ударила Пахо по шее. Мы ловили рыб на лету и в море и хохотали до упаду, мокрые от соленой воды. Нас то и дело задевали живые снаряды. Мы с Пахо еле поспевали увертываться, а Тиоти отбивался сачком. Когда от факелов остались одни хвостики, Тиоти надел их на палку, чтобы горели до конца. Но вот последние искры, шипя, упали в море, и только звезды мерцают над нами. Тотчас потешные рыбы перестали летать. Лишь морские птицы кричали на невидимых в темноте скальных выступах над нами. В нашей лодке я насчитал тридцать пять больших рыб, причем многие залетели к нам сами. Вполне достаточно не только для нас, но и для Вео и других семей. Однако пономарь не унимался. Вернувшись в залив, мы забросили удочку, наживив крючок кусками летучей рыбы. Тиоти объяснил, что здесь сейчас должна ловиться као-као. И правда, мы в два счета поймали четыре здоровенных рыбины с вытянутой в клюв головой. Потом надолго наступил перерыв. Меня клонило в сон. Пономарь постучал веслом о борт. Не помогло. Клев кончился. Подождали еще немного. Он опять постучал о борт, так что грохот отдался в ночи. , - Зачем ты это? - спросил я. - Рыба уснула, - ответил пономарь. Прошла неделя, вторая, третья. Все чаще лил дождь, и все больше грязи прибавлялось в дебрях. Мало-помалу пришлось нам отказаться от кочевой жизни. Ноги покрылись нарывами и язвочками, которые вынудили нас ограничить вылазки районом, прилегающим к хижине. Нарывы появились еще раньше, но мы все терпели, пока они не взялись за нас всерьез. У Лив три больших фурункула образовались на голенях; у меня обросли язвами щиколотки и ступни. Фурункулы возникли без всякой видимой причины, а мои язвы начались с почти незаметной сыпи, которая появилась в тот самый вечер, когда мы вернулись в Омоа из путешествия в заколдованные места. От морской воды ноги вздувались, как воздушный шар; к тому же из-за непрестанных дождей мы ходили в лесу по колено в грязи. Наступила пора, когда мы только под влиянием голода совершали короткие вылазки; большая часть времени уходила на то, чтобы держать ноги в чистоте и промывать болячки кипяченой водой. Лекарств у нас не было. Вспомнился совет учителя Ларсена на Таити - захватить с собой мазь против тропических язв. Мы не послушались его. Отвергли все современные изобретения. Желая узнать подлинную цену цивилизации, отказались от всех ее благ и от всего того, что считали ее пороками. В один прекрасный день пономарь, встревоженный нашим отсутствием, пришел проведать нас. Мы с радостью приняли от него в дар свежую рыбу. Посмотрев на наши ноги, Тиоти объяснил, что это фе-фе - болезнь, которую можно излечить за неделю соответствующими травами. Тут же он сходил в лес и вернулся с полной шляпой желтых цветков гибискуса. Мы сварили из них кашицу, которую надо было класть горячей на обнаженные болячки. Тиоти был очень доволен, что смог нам помочь, как мы в свое время помогли ему одолеть зубную боль. Уходя, он напомнил, чтобы мы неделю продол- жали лечение горячими припарками из борао. Мы послушались его, и фурункулы Лив прошли, но язвочки остались. Целыми днями отсиживались мы дома, обернув ноги зелеными банановыми листьями и слушая шум дождя. Наш стол становился все более однообразным. Орехи. Хлебные плоды с кокосовой подливой. Лимонный сок. А дождь не прекращался. Кругом стояли сплошные лужи. Теплый воздух был насыщен влагой. И язвы не заживали, напротив, они упорно разрастались. Появилась боль в паху, мы все чаще вынуждены были отлеживаться. На сырой постели. Повернешься на бок - пахнет плесенью от бамбуковых стен, ляжешь на живот - пахнет плесенью от матраца. Всевозможные насекомые искали в бамбуковой хижине спасения от воды и грязи. Через плетенку на полу проникали полчища крохотных желтых муравьев, и встречные шеренги мурашей тянулись по стенам, словно оживший электрический шнур. Опасаясь за наши скудные припасы, мы подвесили кокосовые миски с содержимым на протянутых через все помещение лубяных веревках. Однако бесстрашные лазутчики живо раскусили нашу уловку, и на другое утро миски были желтыми от муравьев, а веревки напоминали ржавую проволоку. Крохотные разбойники ползали по ним буквально в несколько слоев. В постели тоже поселились муравьи. Решив немного просушить матрац из банановых листьев, мы потревожили покой трех муравьиных семейств, которые заметались, спасая свои яйца. Попробовали окопать столбы, на которых стояла хижина, и наполнить ямы водой, но насекомые залетали в окно и падали на крышу с деревьев. Многочисленные лужи чрезвычайно способствовали размножению комаров. Комары и раньше нам докучали, теперь же целые рои преследовали нас.на каждом шагу. На теле не осталось живого места, и повторные укусы сводили нас с ума. Окровавленными руками мы сметали сотни комаров на пол, где их тотчас подхватывали муравьи. Однажды ночью, после того, как Лив несколько часов вертелась с боку на бок, доведенная до отчаяния кровожадными крылатыми демонами, мы сдались. Все равно их не одолеешь. Нельзя больше так жить, выступая в роли невольных доноров для этих ненасытных полчищ. Кожа горела, словно нас облили кислотой. И мы заковыляли вниз, в деревню, к Вилли. Купили у него кусок кисеи против комаров, а также по паре белых тапочек, чтобы уберечь от грязи изъеденные язвами ступни. Тапочки, предназначенные для погребального облачения, были нам так велики, что пришлось привязывать их к ногам лубом. Из кисеи мы сделали нечто вроде палатки над нарами, а остатком затянули окна. Успех был полный, и мы проспали почти целые сутки. Проснувшись, Лив отодвинула кисею и сунула ноги в свои новые тапочки, чтобы пойти к роднику. И только вышла на крыльцо, как оттуда донесся вопль ужаса. Я выскочил за дверь, приготовившись к самому худшему. Лив скакала на одной ноге, а из второй тапки этакой восьминогой мышью вынырнул большущий черный паучище и скрылся в папоротнике. Он успел укусить ее за палец. Я знал, какими страшными последствиями чреват укус тарантула и других огромных пауков, но местные виды были мне незнакомы. Мы выдавили кровь из ранок, натерли их лимоном. К счастью, волосатое чудовище, укрывшееся в тапке Лив, оказалось не таким уж опасным, несмотря на устрашающий вид. Тем временем в хижине началось новое бедствие, от которого нас не могли защитить ни кисея, ни тапочки. Из крохотных круглых дырочек в плетеных стенах сочилась белая мука. Она липла к плетенке влажными лепешками, падала на пол, висела в воздухе. Она проникала всюду. Обсыпала нас снегом, когда мы спали. Мы вдыхали ее с воздухом, глотали с пищей. Иоане и его помощники наперед знали, что так получится. Они построили нашу хижину из зеленого, незрелого бамбука, прекрасно понимая, что его будет точить жучок. Для своих домов они заготавливали твердый желтый бамбук да еще нередко вымачивали его в морской воде. А нам соорудили постройку, способную простоять лишь несколько месяцев, рассчитывая заработать на новом строительстве. Белый порошок сыпался на нас из тысяч отверстий в стенах, просачивался сквозь кисею над нарами, и вечно во рту держался бамбуковый привкус. Лив не поспевала стирать пыль. Иногда из дырочек высовывалось крохотное брюшко или голова с усиками - единственное, что мы видели от полчищ производителей пыли. Только один самовольный жилец пришелся нам по нраву - Гарибальдус. Так мы назвали крупную ящерицу, точнее, геккона, поселившегося этажом выше, то есть на потолке. Гарибальдус был величиной с новорожденного котенка и платил за постой, помогая нам расправляться с муравьями и прочими насекомыми. Он отваживался даже атаковать больших ядовитых тысяченожек, когда они забирались в дом. Правда, акробатические номера Гарибальдуса не обходились без звукового сопровождения. Бегая по источенным жуками бамбуковым стенам, он довольно громко топал и притом стряхивал на нас облака белой пыли. А когда мы ложились спать, Гарибальдус, сидя на потолке, квакал, пищал и мурлыкал. Да и днем он вел себя отнюдь не пристойно, причем его визитные карточки почему-то всегда падали на меня. На первый взгляд случайно, но на самом деле он явно знал, в кого метить. Потому что, если мы с Лив менялись местами, на нее ничего не падало. Только я служил мишенью. Когда же я ударял кулаком по столу и грозил затолкать Гарибальдуса в банку с эфиром, он заливался смехом и мигом исчезал в кровле. И еще одно животное скрашивало нам одиночество - Пото. На Фату-Хиве этим словом называют кошек, и Пото в самом деле была кошкой, красивой, молодой дикой кошкой, по-звериному гибкой, с полосатой, как у тигра, шубкой и пушистым хвостом. Она не решалась входить в хижину, но прокрадывалась на каменную террасу, охотясь за мышами и ящерицами. Пото стала нашей постоянной гостьей после того, как Лив однажды поставила для нее мисочку с выжатой из тертого кокосового ореха густой подливой. В первый раз Пото сама угостилась подливой, которая была приготовлена нами как приправа к хлебным плодам. Мы увидели кошку из окна, когда она вскочила на стол под кухонным навесом и окунула мордочку в миску. С первого взгляда было видно, что кошечка в жизни не ела такой вкуснятины. Вылизав миску, Пото удовлетворенно вытерла лапкой морду и стала игриво кататься на каменной плите. Потом, должно быть, услышала какой-то звук из дома, потому что одним прыжком скрылась в зарослях. Но на другой день из-за каменной кладки снова выглянула любопытная мордочка. Миска на кухонном столе выглядела очень уж заманчиво... Она и на этот раз была полна подливы, и кошка стала нашей постоянной гостьей. Нам удалось почти совсем приручить Пото. На первых порах ее озадачивало зрелище высоких двуногих лесных жителей, однако со временем она привыкла и подходила к Лив за кокосовым молоком. Но тут наши полудикие куры вздумали ревновать. Из всех кур, подаренных нам первоначально, только две не одичали совершенно. Они постоянно приходили к дому за кормом - крошками кокосового ореха. Принадлежность к женскому полу не мешала им вести себя весьма воинственно: выпятив грудь и взъерошив перья, они важно расхаживали по террасе, по малейшему поводу затевая драку. Когда Пото покусилась на их корм, ее атаковали так яростно, что кошку будто ветром смахнуло с террасы/ и куры еще долго ее преследовали, хлопая крыльями. Надеясь умиротворить этих драчливых особ, мы попросили Тиоти принести им жениха. Но едва ослепительно элегантного храброго рыцаря с красным гребнем выпустили на террасу, как на пернатых вахин словно бес напал. Заключив перемирие между собой, они свирепо набросились на бедного петушка, и он с отчаянным криком бежал в дебри. Позже мы нашли несколько ярких перьев под дуплистым деревом. Видно, петух прятался, пока не попал в лапы какому-то хищнику. А мужеподобные куры ходили с еще более гордым видом, чем прежде, и чувствовали себя хозяевами на нашей террасе, даже нам не хотели уступать дорогу. Они явно стыдились нести яйца около дома, делали это тайно где-нибудь в чаще, а насиживать и вовсе не помышляли. Стоило удалиться курам, как Пото возвращалась за кокосовой подливой. Если куры пролетали над нашей крышей с таким шумом, словно по склону катилась лавина, то Пото двигалась бесшумно, как облачко. Однажды она представила нам своего кавалера, которому мы дали имя Пантера. Кавалер был примерно одного возраста с Пото, но с рыжеватой шубкой и более робкий. Пото завела Пантеру на расчищенную террасу и направилась на кухню, движением головы призывая его следовать за ней. Но Пантера жался к кустам и не решался приблизиться. Что ж, стой и смотри, как подруга уписывает кокосовые сливки, когда кур нет дома... Только животные и навещали нас в это время. Деревья перед окном кишели птицами, а в один прекрасный день с гор спустилась длиннохвостая кобыла с жеребенком. Некоторое время они гостили на нашем участке, однако вели себя робко, точно газели. Но больше всего поразило нас появление здоровенных крабов. Это на нашей-то прогалине, в нескольких километрах от моря! Заползи в хижину омар или появись в воздухе над крышей летучая рыба, мы и то удивились бы меньше. Это не были хорошо известные на южных атоллах пальмовые воры. Вообще какой-то совсем незнакомый нам вид, и мы поймали несколько экземпляров для университетского музея в Осло. После этого случая мы больше прежнего воспринимали свою хижину как этакий Ноев ковчег среди потоков грязи и воды. И все-таки комары оказались нашим злейшим врагом. Без рубашек и шортов лучше было не выходить за дверь, а ноги с припарками мы защищали мешками, в которых до тех пор хранились под койкой черепа. Стоило открыть дверь, и полчища маленьких писклявых чертенят устремлялись к нам, словно железные опилки к магниту. И не отбиться от них, одно спасение - снова укрыться в доме. Тогда комары облепляли кисею на окне, надеясь проникнуть внутрь. Сдуру просовывали хоботки в ячею, а длинные ноги расставляли - разве так пролезешь! Случалось иногда, что порыв ветра все-таки помогал им проскочить внутрь. Пока мы бодрствовали, с несколькими десятками таких незваных гостей еще можно было справиться. Когда же ложились спать, на всякий случай опять воздвигали оборонительный бастион в виде кисеи над нарами: на что противны дневные комары, а ночные - куда хуже. Они представляли другой вид. Именно ночные комары переносили то, чего мы боялись пуще всего, - слоновую болезнь. Возбудитель болезни - не видимый простым глазом микроорганизм филария. Этот крохотный паразит вносится на личиночной стадии в кровь человека самкой ночного комара. До прихода белого человека на Маркизских островах вообще не знали комаров. Как мы ни защищались, все же агрессивные ночные комары ухитрялись забираться под полог, и порой мы просыпались, искусанные с головы до ног. Мы знали, что зуд при укусе вызывается желудочным соком комара, который он впрыскивает, чтобы разбавить кровь, - так сказать, первая стадия переваривания. Когда комар ночью вонзал в нас свой хоботок, убивать его было поздно, и мы оставляли маленького хищника в покое, надеясь, что с каплей крови он всосет обратно заразные личинки. Первый признак заражения слоновой болезнью - высокая температура. Капитан Брандер рассказывал, что болезнь не разовьется, если переберешься в более прохладные края до того, как начнут отекать конечности. А уж когда распухнет нога, или рука, или мошонка, останется только прибегнуть к помощи хирурга. Да и то, уверял он, развитие отеков не прекратится. В те дни, когда мы отлеживались под пологом, страдая от ноющей боли в зараженных фе-фе ногах, казалось, что комары заполняют все наше существование. Ослепленные ненавистью и жаждой мести, мы ударялись в жестокость. Дадим кровожадным извергам насосаться, а когда отяжелевшие красные мячики приготовятся улетать, начинаются их затруднения. С набитым брюхом невозможно проникнуть обратно через ячею. И пищит комар, и пляшет, цепляется за кисею, поворачивая к нам корму. А мы острым шипом прокалываем раздутое красное брюшко. В своем садизме мы заходили еще дальше. Увидим рой, который кружит над кисеей в поисках прохода, и поднесем к ней палец в виде приманки. Тотчас жужжащий хор пикирует на кисею, пытаясь дотянуться до пальца хоботком. Сначала мы любуемся тщетными усилиями маленьких ненасытных демонов. Потом ухватим когонибудь двумя пальцами за хоботок и - сопротивляйся не сопротивляйся - втаскиваем внутрь, безжалостно казним и скармливаем муравьям, меж тем как остальные толпятся снаружи и буквально дерутся, крылатая бестолочь, ожидая своей очереди. Лежишь этак дома день, лежишь два, а там все же надо идти на поиски пищи. И мы ковыляли в лес на покрытых язвами, опухших ногах. Но почему так мало фруктов? Правда, пора хлебных плодов была на исходе. Однако и бананы, и феи тоже пропали... Мы перебивались кокосовыми орехами и таро. И никак не могли насытиться. Однажды пришел Тиоти, принес добрый кусок рыбы-меч. Мы испекли рыбу в банановых листьях и с упоением набросились на нее. И лишний раз убедились, что подлинный голод позволяет испытать великое удовольствие, недоступное цивилизованному человеку, который называет себя голодным, как только у него появляется аппетит. А еще через несколько дней мы выяснили, куда исчезают все плоды. Рано утром, до восхода, мы заметили нашего бывшего друга Иоане: с группой женщин и молодых парней он крался через заросли по соседству с хижиной, неся мешки и корзины, набитые плодами с арендованного нами участка. Но ведь они вполне могли собирать урожай в другом месте! А попробуй мы пойти на чужой участок, на нас тотчас пожалуются вождю. Тиоти только что рассказал, что Пакеекее обвинили в краже феи, которых он в глаза не видел. Пакеекее - человека, неспособного ни красть, ни лгать! Словом, речь явно шла о продуманном тактическом маневре. Посмотрев вверх, я увидел, что даже на нашей террасе обобрано несколько кокосовых пальм. Беда... Взбешенный, я заковылял вниз по тропе и догнал отряд у реки, где они как раз грузили свою добычу на лошадей. Основательно потрудились... - Иоане, - сказал, - это же мои плоды. - Аоэ. Нет, - нахально соврал он. - Мы собрали их на соседнем участке. Я злой, и он злой. И ничего не сделаешь. На его стороне вождь и вся деревня. Отряд ушел со своей добычей. А еще несколько дней спустя мы увидели, проснувшись, как Иоане спускается с кокосовой пальмы на нашей террасе. Одним прыжком я выскочил из хижины. Лицо островитянина исказилось от ярости. - Это наша терраса, - сказал я. - А пальма моя! - прошипел он. - Ты сдал мне участок вместе с фруктовыми деревьями! - Орехи - не фрукты. - Все плодовые деревья наши, пальмы тоже. Без орехов нам не прожить. Кстати, фруктов на участке тоже не оставили. Я был вне себя от негодования. - Кокосовые орехи для Иоане не пища, а деньги, - крикнул он в ответ. Еще немного, и я набросился бы на него, но Иоане повернулся и ушел, бормоча, что я могу забрать себе все проклятые орехи, которые остались. Мы были бессильны что-либо предпринять. Одни среди островитян. Появится какая-нибудь шхуна - можем послать с ней жалобу французским властям на Таити. Минет не один месяц, прежде чем жалоба дойдет до адресата. И поскольку мы живем вдали от собственного мира, понадобится год, чтобы разрешить вопрос. Еще неизвестно, как он разрешится: мы будем твердить свое, фатухивцы все, как один, - свое. А за белыми укрепилась дурная слава людей, обманывающих местных жителей. Может быть, наш случай вообще первый, когда дело обстоит наоборот. Но кто нам поверит? И никакого выхода. Мы ели кокосовые орехи, пытались ловить раков. Но раки с паводком словно исчезли, остались одни комары. Их в лесу развелось столько, что фатухивцы перестали заходить в долину, даже заготовку копры прекратили. Оставалось только мечтать о том, чтобы появилось какое-нибудь судно и увезло нас с острова. Куда угодно, лишь бы нам с каждым вдохом не глотать бамбуковую пыль и комаров и наполнить пустые желудки пищей, о которой уже забыли. Голод вынудил нас навестить Пакеекее. От него мы услышали, что вся деревня ждет не дождется, когда зайдет судно. Одна женщина наступила на рыбью кость, и у нее развилась язва во всю ступню. Мы знали, чем это ей грозит, и наши опасения оправдались: позже бедняжку отвезли на Таити, и там пришлось ампутировать ногу, чтобы инфекция не распространилась дальше. Стали ждать и мы. День ждем, вечером спать ложимся, утром снова начинаем ждать. И однажды, поздно вечером, сидя на табуретках у своего бамбукового стола, мы услышали в темноте низкий хриплый звук. С моря до нас через дебри донесся пароходный гудок. В ту ночь мы почти не сомкнули глаз. Задолго до рассвета вытащили из-под койки чемодан с европейской одеждой, которую сохранили на случай, если решим покинуть остров, и облачились в нее. Меня чуть удар не хватил, когда я после долгого перерыва заглянул в зеркало, чтобы повязать нелепый галстук. Он совершенно исчез под пышной каштановой бородой. Бритвенный прибор давным-давно перешел к Иоане в уплату за его труды. Зеркало явило мне загорелого викинга с волнистыми волосами до белого воротничка. Лив выглядела куда более эффектно, когда надела элегантное платье и расчесала длинные волосы. Вот только очень уж потешно видеть свои загорелые рожи в сочетании с этими нелепыми европейскими одеяниями. Мы хохотали до упаду. Настроение было отменное. Обвязав ноги мешковиной для защиты от солнца, мы весело заковыляли вниз по долине. Завидев первый дом, сняли мешковину и важно прошествовали через деревню к морю. Явление белых щеголей произвело глубокое впечатление на зрителей. Мы снова ощутили себя хозяевами положения. На берегу нашему взгляду предстал расписанный привычным узором из белых барашков синий-пресиний океан и синее-пресинее небо. Залив пуст, никаких намеков на пароход. Хоть бы маленькая шхуна... - Вчера мы только огни увидели, - сочувственно сообщил Пакеекее. - Пароход прошел далеко в море. Он тоже заметно пал духом. Нелегко приходилось этому фатухивцу, чья вера была столь же нерушимой, как вера патера Викторина, с той лишь разницей, что соплеменники не разделяли взглядов протестанта. Они всячески изводили его. Недавно передвинули камни, которыми был отмечен участок Пакеекее в долине, а вождь оштрафовал его же. Я рассказал ему про Иоане, как тот крадет плоды на арендованном нами клочке да еще врет, будто собирает их на соседнем участке. - Еще того не лучше, - сухо заметил Пакеекее. - Ведь соседний участок - мой. Когда мы уже собрались уходить, прибежал Тиоти и шепотом сообщил, что Хаии - тот самый, с распухшими ногами, - направился вверх по долине и захватил свою коллекцию скорпионов. Мы поспешили домой. На краю деревни, где мы оставили мешковину, которой защищали ноги, нам попался Хаии. Он сидел возле дома Вео, у огромного, пустого деревянного блюда из-под пои-пои. При виде нас Хаии встал; всю его одежду составляли обернутые вокруг бедер лохмотья. Я решил его сфотографировать - он расплылся в улыбке и поднял руки: в одной - топор, в другой - мачете. Дескать, заходите перекусить, если посмеете!.. Мы немедленно продолжили путь. Вокруг нашей хижины не оказалось следов, которые могли быть оставлены широченной ступней Хаии. И даже если бы кто-то пустил к нам скорпионов, они были бы съедены или изгнаны Гарибальдусом. Он, как обычно, находился на своем посту и приветствовал нас кошачьим мурлыканьем. Жизнь в деревне сильно осложнилась. Успев привыкнуть к рису и муке, фатухивцы чувствовали себя скверно без этих привозных товаров. Полагаясь на продукты, которыми их обеспечивал Вилли в обмен на кокосовые орехи, они перестали запасать пои-пои в вырытых еще предками огромных ямах, а до нового урожая хлебных плодов было далеко. Фатухивцы жаловались, что они плохо переваривают свинину и рыбу без кислой приправы. И когда лавчонка Вилли опустела, для них это явилось бедствием. Ни риса, ни сахара, ни муки... Очень уж мало завезла "Тереора" в последний раз. В Ханававе тоже все запасы кончились. Китаец запер дверь своей лачуги и отправился в горы охотиться на коз. Вилли недавно побывал в Ханававе и вернулся с пустыми руками. Все ждали шхуны. А шхуна не шла. День проходил за днем. Неделя за неделей. Месяц. Два месяца. Три. Все понятно... Прошло полгода, как мы не получали вестей из внешнего мира, а полгода назад в Испании шла жестокая гражданская война. В Китае тоже воевали. Война. Недаром у меня сложилось убеждение, что мировая война ничему не научила людей. Все больше времени и денег уходило на оружие, на изобретение новых, изощренных способов убивать собратьев. Сказочный прогресс современного мира нисколько не изменил человека, как такового. Всякому видно, что мы преобразили окружающий нас мир, но никто не докажет, что мозг наш при этом хоть на грамм увеличился по сравнению с мозгом древних. Мы погрешим против теории эволюции, если станем утверждать, будто мозг человека, сидящего за пишущей машинкой, развит лучше, чем мозг человека, который шел за примитивным плугом. И столь же нелепо внушать себе, будто человек с пулеметом этически превосходит воина с пращой или копьем. Я не сомневался: второй мировой войны не миновать, потому что человек не извлек урока из первой. Миротворцы