Пол Андерсон. Настанет время ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Л.Довлатова Файл с книжной полки Несененко Алексея http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/ ---------------------------------------------------------------------------- ПРЕДИСЛОВИЕ Успокойтесь, я не собираюсь утверждать, что вся эта история - истина. Во-первых, вы не поверите в это. Во-вторых, если под рассказом стоит мое имя, то ясно, что это развлекательная история - я ведь писатель, а не пророк. В-третьих, вся композиция этой истории придумана мною. Если возникали какие-то сомнения или были пробелы в массе заметок, вырезок, фотографий, воспоминаний, я заполнял их своим воображением. Разумеется, имена и названия городов мне приходилось изменять. Вообще мне многое пришлось досочинить. И, наконец, я сам во все это не верю. О, конечно, мы можем вместе полистать старые газеты, журналы, ежегодники, официальные документы. Однако это займет очень много времени, а результаты, даже положительные, ничего не докажут. Так что сейчас нет смысла заниматься этим, перед нами стоят более важные и неотложные задачи. В своем предисловии я задался целью рассказать немного о докторе Роберте Андерсоне. Эта книга обязана своим появлением только ему. И в ней я старался сохранить стиль его речи, его дух. Я многим обязан ему. Во многих своих романах я использовал его идеи, моими героями были люди, о которых он рассказывал часами, когда мы сидели вместе перед камином за бутылкой хорошего шерри, а в комнате тихо звучал Моцарт. Разумеется, все его рассказы я подверг литературной обработке, но основные идеи принадлежат ему. Однако он решительно отказался от своей доли в гонораре. - Если тебе удастся продать это, - смеялся он, - то угости Карен обедом в самом экстравагантном ресторане и осуши бутылочку аквавита за меня. Конечно, мы говорили еще о многом. В моей памяти сохранилось большинство наших разговоров. У него было очень развито чувство юмора. Рассказы, которыми он заваливал меня, в итоге сводились к шутке. Но, с другой стороны, часть этих рассказов была довольно мрачной. Несколько раз при наших встречах присутствовали его внуки, и я заметил, что та радость, которую он испытывал от общения с ними, порой неожиданно прерывалась глубокой печалью, даже меланхолией. А когда я последний раз видел его и мы говорили о будущем, он внезапно воскликнул: "Несчастная молодежь! Наше с вами поколение прожило жизнь удивительно легка. Все, о чем приходилось нам думать, это о здоровье людей и о мире под солнцем. Но теперь история возвращается к своему нормальному течению, а нормальный климат Земли - это ледниковый". Он поставил свой стакан на стол и вновь наполнил его дрожащей рукой. - Выживут только самые стойкие и везучие. Остальные, остальные будут иметь то, что судьба предоставит им. Медик ведь всегда должен говорить правду, не так ли? - Он печально улыбнулся и изменил тему разговора. В последние годы жизни Роберт Андерсон был по-прежнему стройным, немного сутулился, но сохранял прекрасную форму, которую постоянно поддерживал прогулками на велосипеде и крикетом. Его голубые глаза зорко смотрели из-за толстых стекол очков. Одежда и седые волосы всегда были в идеальном порядке. Говорил он медленно, особо важные места подчеркивая жестами руки, в которой держал трубку. Трубку он курил два раза в день. Держался он непринужденно и дружелюбно, но сам он был не менее независим, чем его кот. - В моем возрасте, - как-то заметил он, - для людей характерны старческие причуды. - Он улыбнулся. - Но я и сейчас отдаю предпочтение фактам. Вспомни, что я сказал, когда доживешь до моих лет. Если посмотреть со стороны, жизнь его была спокойной. Родился он в Филадельфии в 1895 году в семье дальних родственников моего отца. Хотя наша семья имела корни в Скандинавии, отдельные ее представители жили в Штатах еще со времен гражданской войны. Однако ни я, ни он никогда не слышали друг о друге, пока один из его сыновей, интересовавшийся генеалогией, не узнал обо мне и не списался со мною. Затем он сам нанес мне визит и пригласил к себе вместе с женою. Его отец был журналистом. В 1910 году он редактировал газету в маленьком городке на Среднем Западе, который он называл Сенлаком, Роберт Андерсон впоследствии говорил, что семья его была привержена к церкви и имела демократические взгляды. Андерсон получил медицинское образование, а потом началась первая мировая война. Его взяли в армию, но за океан он так и не попал. После выхода в отставку он продолжил свое образование и получил степень доктора. Со временем он вернулся в Сенлак и женился на девушке, которая очень долго его ждала. Работы у него, как и у любого доктора-практика, было много. А семейная жизнь складывалась довольно счастливо. Они с женой вырастили троих детей. В 1955 году он бросил практику и много путешествовал с женой. Однако она умерла в 1958 году. Андерсон продал свой дом и купил поблизости небольшой коттедж. Теперь он путешествовал редко. Как он говорил, без Кэйт и путешествия не доставляют ему радости. И все же он сохранил живой интерес к окружающему. Он рассказывал мне о народе, который я, а не он называл "маури", и рассказывал так, словно сам придумал этот народ, но у него не хватило умения воплотить все это в роман или повесть. Лет десять назад его состояние стало беспокоить меня, но потом все пришло в норму и он стал самим собою, хотя время от времени на него нападала какая-то хандра и он становился угрюмым, во всяком случае, без сомнения, он знал, что делает, когда вписал меня в свое завещание. Он завещал мне свои записи и воспоминания. И мне предоставлялось право использовать их так, как я сочту нужным. А затем совершенно неожиданно Роберт Андерсон умер во сне. Нам очень не хватает его сейчас. ГЛАВА 1 Как известно, начало определяет конец хотя я ничего не могу сказать о происхождении Джека Хэйвига, кроме того, что я сам принял "то в этом мире. Разве в холодное сентябрьское утро 1933 года кто-нибудь думал о генетических кодах, о теории Эйнштейна или о других высших материях, которыми занимались ученые боги на своих олимпах, или о силе тех стран, которые мы намеревались завоевать легко и просто. Я помню, как медленно и трудно он рождался. Это был первенец Элинор Хэйвиг, очень юной и миниатюрной. Мне очень не хотелось делать кесарево сечение. Может, это и было моей ошибкой, в результате которой она не рожала дважды от одного и того же мужа. Наконец маленькое сморщенное существо очутилось в моих ладонях. Я шлепнул его по заду, чтобы дать импульс для дыхания, и он негодующе закричал. А дальше все пошло, как обычно. Роды происходили на третьем, верхнем этаже нашей больницы, расположенной на окраине города. Я снял свой халат и подошел к окну, откуда открывался вид на город. Я видел скопления домов вдоль замерзшей реки - кирпичных в центре города и деревянных на окраинах, - элеватор, резервуар для воды возле железнодорожной станции. Дальше под серым небом виднелись низкие холмы, между которыми тут и там можно было рассмотреть фермы. А еще дальше темнели леса Моргана. Оконное стекло запотело от моего дыхания. От окна исходил холод, и дрожь пробежала по моему потному телу. - Ну, что ж, - громко произнес я, - земля приветствует твое появление, Джон Франклин Хэйвиг. Надеюсь, жизнь будет для тебя приятной. "Вообще-то ты выбрал для себя не самое удачное время появления на свет, - подумал я. - Мировая депрессия, висящая над всеми государствами, как тяжелое зимнее небо. Захват Японией Манчжурии в прошлом году. Марш голодных на Вашингтон. Похищение Линдберга... Этот год начался в том же духе: Адольф Гитлер стал канцлером Германии... Новый президент собирается поселиться в Белом доме. Отмена сухого закона почти неизбежна... В общем, в этом полушарии немного теплеет". Я вышел в комнату ожидания. Томас Хэйвиг вскочил с кресла. Это был человек, который не проявлял открыто свои чувства, но вопрос, мучивший его, трепетал на его губах, Я взял его руку. - Поздравляю, Том. У тебя мальчик. Мне пришлось почти на руках нести его вниз, в холл. Об этом мне пришлось вспомнить несколько месяцев спустя. Сенлак был коммерческим центром небольшого сельскохозяйственного района. В нем было также несколько предприятий легкой промышленности, работающих на местном сырье. У меня не было выбора, и мне пришлось участвовать в политической жизни города, хотя я старался свести к минимуму свою активность и оставаться подальше от политических интриг. Поймите меня правильно. Это - мои люди. Я люблю их и даже восхищаюсь ими. Они и есть соль земли. Но человеку нужна не одна только соль. У нас с Кэйт был очень маленький, но тесный кружок друзей. Банкир ее отца, который стал и моим банкиром. Я часто поддразнивая его, так как он считал себе демократом. Кроме того, одна леди, которая устроила у себя общественную библиотеку. Несколько профессоров из Холльерг-Колледжа. Правда, они жили в сорока милях от нас, а в те времена это было достаточно серьезное расстояние. И Хэйвиги. Они были уроженцами Новой Англии и немного домоседами. Сам он преподавал физику и химию в школе. Стройный, с острыми чертами лица, он был похож на тех, кого учил. Студенты очень любили его, к тому же он был неплохим футболистом, Элинор была более смуглая, живая, хорошо играла в теннис и занималась благотворительностью, считая, что каждый в этом мире должен приносить какую-то пользу. Вот почему я был так удивлен, когда однажды она позвонила мне и попросила немедленно прийти. В ее голосе чувствовалась истерика. В те времена квартиры врачей отличались от нынешних, особенно в провинциальных городах. Я переоборудовал две комнаты в большом старом доме, в котором мы жили. Одна из них предназначалась для собеседования, другая - для осмотра и лечения, в том числе и для небольших хирургических операций. У меня были фармацевт и секретарь. Кэйт помогала в различного рода бумажной работе. Оглядываясь сейчас назад, я понимаю, что основная ее работа заключалась в том, что она развлекала пациентов, ожидающих приема. Свои обходы клиентов я делал по утрам. Я прекрасно помню, что то утро было чрезвычайно жарким. На небе ни облачка, совершенное безветрие. Деревья, мимо которых я шел, обдавали жаром, как раскаленные зеленые печи. В чахлой тени деревьев стонали от жары собаки и дети. Ни одна птица не нарушала своим пением знойную тишину. Мною овладел страх. Элинор так выкрикнула имя своего Джонни, что мне было не по себе. Когда я вошел в освежаемую вентиляторами полутьму ее дома, она кинулась ко мне, вся дрожа. - Я сошла с ума. Боб? - спрашивала она снова и снова. - Скажи мне, я сошла с ума? - Спокойно, спокойно, - увещевал я ее. - Ты звонила Тому? Том сейчас был на работе, которой занимался во время каникул, - контролировал качество продукции на небольшой кондитерской фабрике. - Нет, я... я думала... - Сядь, Элли. - Я оторвал ее руки от себя. - По-моему, ты вполне в своем уме. Может, ты перегрелась? Успокойся, расслабься, докрути головой. Вот так. Тебе уже лучше? Тогда расскажи, что произошло. - Джонни. Два Джонни. А потом снова один. - Она охнула. - ДРУГОЙ! - Да? Элли, расскажи подробнее. В глазах ее был ужас, когда она рассказывала мне свою историю. - Я... я мыла его, когда услышала детский крик. Я подумала, что это на улице, но он как будто слышался из спальни... да, да, из спальни. Я завернула Джонни в полотенце - не могла же я оставить его в воде - и пошла посмотреть. И там, в колыбели своего мальчика, я увидела другого ребенка, голенького, уже мокрого. Он кричал и сучил ногами. Я была так удивлена, что... выронила своего ребенка. Я стояла над колыбелью, и он не мог упасть на пол. Но... Боб, он вообще не упал... он исчез... растворился в воздухе. Я инстинктивно попыталась схватить его, но ухватила только полотенце. Джонни исчез! Кажется, я потеряла на несколько секунд сознание. И когда очнулась, его не было. - А другой мальчик? - Он... он остался... мне кажется... - Идем, посмотрим. Оказавшись в спальне, я сказах - Ну что ж, здесь никого нет, кроме старого доброго Джонни. Она стиснула мою руку. - Он как две капли воды похож на Джонни. Ребенок уже успокоился и что-то довольно бормотал. - Он совсем такой же, - говорила Элли. - Но это не Джонни. - Элли, у тебя просто галлюцинации. Это и неудивительно, ведь сейчас так жарко, а ты еще слишком слаба. До этого мне еще не встречались такие случаи. Все это было весьма необычно, особенно для такой уравновешенной женщины, как Элли. Но голое мой прозвучал уверенно, убедительно, не хуже, чем у медицинских светил. Однако она успокоилась не полностью, и мне пришлось достать сертификат новорожденного и сравнить отпечатки рук и ног Джонни и этого младенца в колыбели. После этого я напоил Элли кофе, прописал ей тоник и вернулся к своей работе. Через неделю я совершенно забыл об этом случае. В этот год наша единственная дочь схватила пневмонию и умерла сразу после того, как ей исполнилось два года. Джонни Хэйвиг рос очень умным, впечатлительным, но любил одиночество. Чем лучше он ходил и говорил, тем меньше проявлял склонности к общению. Он с большим удовольствием рисовал, лепил глиняных зверушек, пускал по реке кораблики. Элинор очень беспокоилась о нем, а Том был совершенно спокоен. - Я был таким же, - говорил он. - Его ожидает ужасная юность, но, став взрослым, он будет вознагражден за это. - Нужно внимательно смотреть за ним, - заявила Элинор. - Ты не знаешь, как часто он исчезает. О, это игра для него - прятки. Он прячется везде. Но когда-нибудь он найдет способ проникнуть через забор, и тогда... - Пальцы ее сжались. - Он может сбежать, Кризис наступил, когда Джонни исполнилось четыре года. Сначала он прекратил свои прятки, как бы поняв, что это беспокоит всех. Но затем однажды утром его не нашли в постели. Нигде не нашли. Полицейские, соседи, весь город искали его. В полночь зазвонил звонок у двери. Элинор спала, приняв по моему настоянию снотворное. Том сидел за столом один и курия. Услышав звонок, он вскочил, повалив стул и уронив сигарету - пятно на ковре еще долго напоминало ему эту мучительную ночь, - и бросился к дверям. На пороге стоял человек. Воротник пальто был поднят, широкие поля шляпы бросали тень на его лица. Но Тому было не до этого. Все его внимание было обращено на мальчика, которого человек держал за руку. - Добрый вечер, сэр, - сказал приятный голос. - Не этого ли юного джентльмена вы разыскиваете? И когда Том упал на колени перед сыном, схватил его, плача и пытаясь выговорить слова благодарности, человек исчез. - Странно, - впоследствии говорил мне Том. - Ты знаешь, Эльм-стрит хорошо освещена. Даже бегом ее невозможно пересечь из конца в конец за минуту. Кроме того, заслышав топот ног бегущего человека, все собаки залаяли бы. Но когда я через минуту посмотрел на улицу, она была пуста. Джонни ничего не сказал о том, где он был. Он извинился, обещал, что больше не будет, и пошел спать. И действительно, больше он не убегал. Более того, его одиночество кончилось: он нашел себе друга, сына Данберов. Пит физически был лучше развит, чем Джонни, и далеко не дурак: сейчас он занимает довольно высокий пост в какой-то фирме. Но Джон, как он потребовал, чтобы его теперь называли, верховодил во всем. Они играли в игры Джона, ходили на его любимые места на реке, а позже - в лес Моргана. Мать Пита вздыхала в моем пропахшем лекарствами кабинете: "Мне кажется, Джон гораздо более мечтателен и впечатлителен, чем Пит. Весь мир для него полон контрастов. Это тревожит меня". Шел уже второй год после его исчезновения, и я видел мальчика всего раза два во время обычных осмотров. Поэтому я был удивлен, когда Элинор позвонила мне и попросила встретиться, чтобы обсудить кое-что. - Ты же знаешь, наш Том - истинный янки, - со смешком сказала она. - Он не разрешает мне обсуждать с врачом социальные проблемы, касающиеся нашего сына. - Смех ее был каким-то тревожным. Я откинулся на спинку своего скрипучего кресла, сплел пальцы и спросил: - Значит, ты говоришь, что он рассказывает о том, чего не может быть, но во что он абсолютно верит? В этом в общем-то нет ничего особенного. Обычное явление. - Я думаю. Боб, - она нахмурилась, - что он слишком много знает. - Возможно. Особенно в свете того, что за последние месяцы он очень развился как физически, так и умственно. Однако у меня, как у врача-практика, давно сложилось убеждение, что "средний" и "нормальный" - не одно и то же... Хорошо. У Джона есть воображаемые партнеры? Она попыталась улыбнуться: - Да. Воображаемый дядя. Я поднял брови: - В самом деле? Это он сам сказал тебе? - Нет. Разве дети рассказывают что-нибудь своим родителям? Я просто слышала, как он говорил Питу, что дядя приходит и берет его с собой в самые замечательные путешествия. - А что за путешествия? В то королевство, о котором ты рассказывала? Где правит Леон Лев? - Н-нет. Совсем другое. О Звериной стране он сам рассказывал мне, прекрасно сознавая, что это - чистая фантазия. Но путешествия с этим дядей... нет... они совсем другие. Все подробности, которые я подслушала, очень реалистичны. Например, визит в лагерь индейцев... Он рассказывал мне, чем занимаются индейцы, описал, как пахнет сохнущая кожа, догорающий костер... А в другой раз он говорил о полете на самолете. Я могла бы понять, если бы он вообразил себе самолет величиной с дом, но его самолет без пропеллера, летит бесшумно и очень быстро. В самом самолете показывают фильмы. Цветные. Он даже говорил, как этот самолет называется - реактивный. Да, да, ре-ак-тив-ный. - Ты боишься, что его воображение обгоняет развитие? - спросил я беззаботно. А когда она кивнула, проглотив комок в горле, я нагнулся и похлопал ее по руке. - Элли, воображение - это самое драгоценное, чем владеет ребенок. А способность воображать детали - вообще неоценимый дар. Твой сын не просто здоров. Он, может быть, гений. Постарайся не убить в нем это Я все еще верю, что был тогда прав. Ошибался, но был прав. - Что же касается реактивного самолета и прочего, - заявил я тогда, - то я могу показать тебе десятки тайников, где они с Питом прячут книжки издательства Бака Роджерса. Всем маленьким мальчикам приходит срок идти в школу. Настало это время и для Джона. Нет никаких сомнений, что он направился туда без особой охоты. Впрочем, как и все остальные дети. Кому охота сидеть в помещении, когда вокруг столько интересных дел? Однако учился он прекрасно. И особенно его захватила история. "Звезда пролетала поблизости от Солнца и выпустила облако огненного газа, который и стал планетами... Ключевые периоды мировой цивилизации - это Египет, Греция, Рим, средние века и наше время, которое началось в 1492 году..." Круг его друзей расширялся. Их родители сетовали: "Мой Билли на четыре года старше", "Мои Джимми и Стюарт младше Джонни на два и четыре года". На этом жизненном этапе такая разница в возрасте казалась непроходимой пропастью, и тем не менее Джонни умудрялся организовывать детей. Он вообще обладал организаторскими способностями. Например, Элинор полностью доверяла ему подготовку празднования дня рождения Тома. На восьмом году жизни он испытал новое ощущение. Два старших мальчика из другого района города решили, что будет весьма забавно, если они подстерегут кого-нибудь из детей по дороге из школы и поколотят. В Сенлаке еще можно было найти тогда пустынные места. Но им не повезло: они нарвались на Джона Хэйвига. Впоследствии они жаловались, что Джон созвал целую армию ребят себе на помощь. Когда эти двое пожаловались своим родителям, то получили хорошую трепку. "Болваны всегда трусят", - сказали отцы сыновьям. Долгое время после этого на Джонни все смотрели с обожанием и трепетом, хотя он отказывался рассказать подробности сражения. Прошло время, и этот инцидент канул в Лету. Это был год, когда пала Франция. - Есть какие-нибудь новости о воображаемом дяде? - спросил я Элинор, когда мы оказались вместе на какой-то вечеринке. Я подошел к ней, чтобы избавиться от политических разговоров. - Что? - недоуменно спросила она. Мы стояли на крыльце дома. Из освещенных окон слышался смех, разговоры. С площадки доносились удары игроков в крикет. Полная луна висела над часовней Холльерг-Колледжа. - О, - проговорила она. - Ты имеешь в виду моего сына? Пет, ничего подобного. Ты был прав. Это прошло. - Или он научился скрывать, - Это я подумал вслух. Она была уязвлена. - Значит, ты считаешь, что он не доверяет нам? Впрочем, да, он никогда не говорит нам ничего важного... - Спокойно, - быстро сказал я. - Он во всем следует своему отцу. Элли, не беспокойся, все будет хорошо. Лучше пойдем выпьем. В моих записях точно указан день, когда Джек Хэйвиг - да, да, теперь его все стали называть Джеком - на время потерял над собой контроль. Вторник, 14 апреля 1942 года. За день до этого Том Хэйвиг сделал гордое заявление своему сыну. До этого он ничего не говорил о своих надеждах, потому что не был уверен, что они сбудутся. И вот счастливый для него день настал. Школа приняла его отставку, а армия зачислила в свои ряды. Несомненно, он мог бы остаться. Ему было больше тридцати лет, он был учителем. По правде говоря, он лучше служил бы стране, если бы остался. По крестовый поход был объявлен, полетели дикие гуси, и тень смерти нависла над крышами Сенлака. Даже я, человек средних лет, и то рассматривал возможность надеть форму. Но меня не взяли. Звонок Элинор поднял меня с постели еще до рассвета. - Боб, приезжай! Прямо сейчас, пожалуйста! Джонни! Он в истерике! Хуже чем в истерике. Я боюсь... Мозговая лихорадка... Боб, приезжай! Я поспешил и вскоре сжимал худенькое тело мальчика, пытаясь понять его выкрики, сделать инъекцию. До моего приезда Джек кричал, вешался на шею отца, расцарапал себя до крови, бился головой о стенку. - Папа! Папа, не уезжай! Они убьют тебя! Я знаю, я знаю! Я видел! Я видел, как возле этого окна плачет мама! Папа, папа! Не уезжай! Я держал его под действием лекарств почти целую неделю. Именно столько времени потребовалось, чтобы успокоить его. И до самого мая он оставался тихим и бессловесным. Это была совершенно ненормальная реакция. Другие дети гордились своими отцами, рассказывая друг дружке об их истинных и выдуманных военных подвигах. Джек был не таким. Постепенно он оправился и вернулся к занятиям в школе. Все свое свободное время он воображал, что находится рядом с Томом. И он писал ему письма каждый день, писал отцу, который был убит в Италии 6 августа 1943 года. ГЛАВА 2 Ни один доктор не мог бы перенести своих профессиональных неудач, если бы у него не было удач. Джек Хэйвиг был несомненной удачей. Пусть я не смог помочь ему как врач, зато помог как человек. Опыт позволил мне увидеть это. Я понял, что мальчик очень страдает. В 1942 году в восточных штатах бензин еще не был ограничен. Я распределил между коллегами свою практику, а когда кончились занятия в школе, мы с Биллом отправились в путешествие. И взяли с собой Джека. В Миннесота-Эрроухэд мы наняли лодку и отправились в первозданную дикость озер, речек и ручьев, которые простирались вплоть до Канады. Целый, месяц мы были предоставлены самим себе: я, мой тринадцатилетний сын и этот мальчик, которому, как я думал, было девять лет. Это была страна москитов и дождей. Грести против течения - очень трудная работа, и это к лучшему. Чтобы устроить лагерь и приготовить пишу, тоже требовались значительные усилия. Джеку нужны были трудности, он должен был работать до изнеможения. Прошло несколько дней, и природа начала излечивать его. Восхитительные рассветы, легкий холод по ночам, воздушная рябь на поверхности воды, пение птиц, шелест листьев, ароматы леса, белки, бравшие пишу прямо из рук, неохотно удалявшиеся лани... Однажды даже появился медведь, и мы почтительно уступили ему свое места. Закаты солнца, которые мы наблюдали сквозь тучи стремительно кружащихся летучих мышей, сумрак, костер, рассказы, ребячье удивление Билла, впервые видевшего все это, спальный мешок, звездное небо... Из всего этого Джек должен был заключить, как огромен мир и насколько ничтожны в нем мы со своими радостями и горестями. Такова была основа для излечения. Когда мы вернулись, я сделал ошибку. Я сказал ему: - Надеюсь, Джек, теперь ты понял, что все твои страхи за папу - плод твоего воображения. Предсказать будущее невозможно. Он побледнел, повернулся и убежал от меня. Я затратил несколько недель, чтобы снова добиться его доверяя. И то не полностью. Он не доверял мне ничего, кроме мыслей и надежд самого обычного мальчика. Я больше не поднимал вопрос о его отце. Он - тоже. Но, насколько позволяли мне время и обстоятельства, я старался понемногу заменять ему отца. Пока шла война, мы не предпринимали больших путешествий. Однако у нас всегда были под рукой деревенские дороги для пеших прогулок, лес Моргана для пикников, река для рыбной ловли и плавания. Недалеко было также озеро Виннего с моей маленькой лодкой. Он часто приходил в мою мастерскую при гараже и мастерил там кормушки для птиц и всякие мелочи. Мы могли разговаривать там. Я уверен, что к тому времени, когда пришло известие о гибели Тома, Джек уже обрел спокойствие. Все были уверены в том, что его предвидение было чистой случайностью, игрой воображения. Элинор начала работать в библиотеке плюс несколько часов в неделю в госпитале. Вдовство потрясло ее. Долгое время она была подавленной и необщительной. Кэйт и я старались вытаскивать ее на люди, но она чаще отклоняла предложения, чем принимала их. А когда она наконец покинула свою раковину, то оказалась в кругу людей, которые раньше не были ее друзьями. Я не удержался, чтобы не заметить: - Ты знаешь, Элли, я рад, что ты снова в обществе. Но, прости, меня удивляют твои новые друзья. Она покраснела и, отвернувшись, тихо сказала: - Да. - Хорошие люди, конечно. Но их нельзя назвать интеллигентными, верно? - Д-да... - Она выпрямилась в кресле. - Боб, будем честными. Я не хочу умирать, хотя бы из-за того, что у меня еще есть Джек, есть ты. Но я не хочу быть и погребенной заживо, как это было со мною зги два года. Вы все... с кем мы раньше... вы все женаты. И я прекратил бесполезный разговор. Она все равно не поняла бы, насколько чужды ей эти новые друзья, громко смеющиеся, громко разговаривающие, с чисто практическим умом, насколько далеки они от Джека, как глубоко он презирает их. Ему было уже двенадцать лет, когда два атомных взрыва уничтожили два города и вместе с ними остатки девственности человечества. Хотя развитие мальчишки утратило прежнюю скорость, он все же намного опережал своих сверстников. И это укрепило вакуум, который он сам создал вокруг себя. Больше у него не было близких друзей. Вежливо, но твердо Джек отклонял любые попытки сблизиться с ним. Он учился - и учился хорошо, но свое свободное время проводил в одиночестве. Он читал много книг, в основном по истории, совершал далекие прогулки на велосипеде, рисовал или лепил из глины. Но не могу назвать его угрюмым бирюком. Я уверен, что в будущем он стал бы нормальным человеком. Больше не завися от меня, он стал лучше относиться ко мне. Разница в возрасте между ним и Биллом теперь сгладилась, и в 1948 году они вместе с Джимом и Стюартом совершили путешествие в Северную Миннесоту. Когда они вернулись, мой второй сын спросил меня: - Отец, ты не знаешь, что мне почитать по философии? - Что? - Я отложил газету. - Философия в тринадцать лет? - А почему бы и нет? - Кэйт оторвалась от своего вышивания. - В Афинах он начал бы раньше. - Ну что ж... Философия - это очень пространная наука, Джим. Что именно тебя интересует? - О... свободная воля... пространство... и все такое. Джек и Билл много говорили об этом во время путешествия. Я узнал, что Билл, который теперь учился в колледже, начал было изображать из себя учителя, но очень скоро запутался в вопросах Джека. Как могла быть написана история Вселенной до того, как возникла сама Вселенная? Или: почему ты считаешь, что мы сами сделали свой выбор? А если нет, то как мы можем воздействовать на свое будущее? Когда я спросил сына, что подарить ему на Рождество, он ответил: - Что-нибудь, что помогло бы мне понять теорию относительности. В 1949 году Элинор вторично вышла замуж. И выбор ее был катастрофическим. Свен Биркелунд выглядел великолепно. Родители вывезли его из Норвегии, когда ему было три года, сейчас ему было сорок лет. Преуспевающий фермер с огромным хозяйством и прекрасным домом в десяти милях от города. Он был ветераном войны, недавно овдовел, и у него росли два сына - Свен, шестнадцати лет, и Гарольд, девяти лет. Огромный, рыжеволосый, громогласный, он произвел на нас с Кэйт тягостное впечатление. Но он не был лишен и тяги к литературе: выписывал "Ридерс Дайджест", "Нейшнл Географик", "Кантри Джентльмен", читал книги, которые ему изредка попадались. Кроме того, он любил путешествовать и был опасным соперником в бизнесе. И все же... Элинор... Она была полна жизни, а со времени смерти Тома прошло шесть лет. Когда человек влюбляется, его бесполезно отговаривать. И мы с Кэйт не пытались. Мы были на свадьбе, поздравили молодых, пожелали всего самого лучшего. Более всего меня беспокоил Джек. Мальчик вырос замкнутым. Он двигался и говорил, как робот. Теперь когда они переехали в новый дом, у Джека почти не было времени видеться со мною. Впоследствии он ничего не рассказывал о жизни там. Я тоже не спрашивал. Но рассудите сами: Элинор - приверженка епископальной церкви, Джек родился агностиком, Биркелунд был слепо верующим в Библию лютеранином. Элинор с Джеком привыкли к легкой городской пище, а Биркелунд и его сыновья обожали мясо и картошку. Том в свое время сделал из Элинор политического либерала. Биркелунд же, если не занимался счетами, то слушал радио, а позже смотрел телевизор. По своим политическим взглядам это был ревностный и активный американский легионер и яростно поддерживая сенатора Джозефа Маккарти. И так далее. Я не имею в виду, что Элинор была полностью разочарована. Уверен, что Биркелунд всячески старался завоевать ее уважение, но оставил эти попытки, когда потерпел поражение. Элинор скоро забеременела, и это несколько укрепило их союз, который по этой причине продлился чуть дольше. Для Джека жизнь там была адом. Его новые братья, дубликаты своего отца, отрицательно отнеслись к его появлению в доме. Старший, интересы которого заключались в охоте и свиданиях с девушками, презирал его за то, что Джек не любил убивать животных и щупать девушек. Свен находил множество способов мучить его. И это было нетрудно, так как Джек был младше его и не мог защитить себя кулаками. Джек страдал. В конце 1950 года родилась Ингеборг. Биркелунд был разочарован, что родилась девочка, но все же шумно отпраздновал ее рождение. Все гости перепились, а Биркелунд неоднократно в течение вечера говорил с громким смехом о своём намерении сделать сына, как только доктор разрешит. Мы с Кэйт тоже были приглашены, но под благовидным предлогом отказались. Поэтому я не видел сам, а только слышал, что Джек покинул праздничный пир и как негодовал по этому поводу Биркелунд. Позже Джек рассказывал мне: "Когда те из гостей, которые еще могли двигаться, расползлись, он загнал меня в сарай и сказал, что сейчас будет вышибать из меня дерьмо. Я сказал, что, если он попытается, я убью его. Я не шутил, он понял это и рыча удалился. После этого мы перестали разговаривать. Я делая свою работу беспрекословно, но после обеда всегда уходил к себе". Вот так. Равновесие держалось до начала декабря. Что нарушило его, не знаю, да дело и не в этом. Как-то Элинор спросила Джека, думал ли он, в каком колледже собирается учиться. Биркелунд закричал: "Я не дам ни доллара на его учение, пусть служит стране, как служил я!" Разыгралась ссора, после которой Элинор сбежала по лестнице в слезах. На следующий день Джек исчез. Он вернулся в конце января и не сказал ни слова, где был и что делал, только заявил, что, если Биркелунд будет вмешиваться в его дела, он убежит навсегда. Я уверен, что он завоевал себе право остаться в одиночестве, и никто не лез к нему. Следует сказать, что его поведение и внешность заметно изменились после этого исчезновения. Снова все пришло в зыбкое равновесие. По через шесть недель, в воскресенье, Джек отправился на свою обычную прогулку и забыл запереть дверь в свою комнату. Гарольд заметил это, вошел, обшарил стол. И свою находку он сразу же принес к отцу. Это и стало концом. Снег густой пеленой валил на землю. Все казалось серо-серебряным. На улице было удивительно тихо. Элинор сидела в гостиной и плакала. - Боб, ты должен поговорить с ним, ты должен помочь ему снова... Что случилось, когда он убегал? Что он делал? Кэйт обняла ее и прижала ее голову к себе. - Ничего страшного, моя дорогая, - проговорила она. - Не беспокойся. Всегда помни, что Джек - сын Тома. Я ходил взад и вперед по пушистому ковру. В комнате царил полумрак, так как мы не зажигали свет. - Давайте будем следовать фактам, - заговорил я более уверенно, чем чувствовал сам. - У Джека оказалась эта брошюрка, которую Свен назвал коммунистической пропагандой. Свен хотел позвать шерифа, прокурора, всех, кто мог бы заставить Джека сознаться, с кем он общался во время своего отсутствия. Ты выскочила из дома, взяла машину, встретила мальчика по дороге и привезла сюда. - Да-да... Боб, я не могу больше здесь оставаться. Там Ингеборг... Свен будет разыскивать меня... Я помолчал. - Ты сказала, что выхватила эту брошюру? - Я... - Элинор отстранилась от Кэйт и сказала сквозь слезы. - Теперь, когда нет вещественного доказательства, ему нет смысла звать полицейских. - Могу я посмотреть это? Она колебалась. - Это... чепуха. Боб. Ничего важного. Джек ждет... Он ждал в моем кабинете, пока мы разговаривали. Он прекрасно владел собой. - Мы поговорим, - сказал я, - а пока Кэйт напоит тебя кофе и покормит. Кроме того, я же должен знать, о чем говорить. Она всхлипнула, кивнула и достала из сумочки несколько листов бумаги. Я устроился в своем любимом кресле, положил ногу на ногу, закурил трубку и стал читать. Я прочел это дважды. И трижды. Я совершенно забыл о женщинах. Вот это. Здесь вы не найдете никаких загадок. Но вернемся назад. Сейчас одиннадцатое марта 1951 года от Рождества Христова. Гарри Трумэн стал президентом Соединенных Штатов, победив на выборах Томаса Дэйви плюс бывшего вице-президента, впоследствии имевшего мужество признаться, что его партия была перчаткой на руке Москвы, столицы Советского Союза, которая, как когда-то уверяло нас наше обожаемое ФБР, была столицей мировой демократии, нашим верным союзником в святой войне за вечный мир. Но теперь многое изменилось. Молодые американцы умирали в боях через пять с половиной лет после победы! И их убивали северокорейцы и китайцы. Меньше чем два года назад взорвалась первая русская атомная бомба. Чуть раньше образовалось НАТО, держащее под ружьем сотни дивизий. Многое из нас сейчас находились в каком-то эмоциональном параличе, мы вели обычную жизнь, но каждое мгновение ожидали, что разразится третья мировая война... Да, я не мог осуждать Свена Биркелунда за его реакцию на этот документ. Но я читал и все больше удивлялся. Тот, кто написал это, прекрасно знал терминологию коммунистов - я сам кое-что подобное читал, хотя не был коммунистом и даже не сочувствовал им. А что же Джек? Но вернемся назад. Попытаемся понять наш мир в 1951 году. Мы прекрасно знали, что у нас, американцев, есть проблемы, но знали также, что при наличии времени и доброй воли мы разрешим их. Со временем люди всех рас, любого цвета кожи и вероисповедания будут жить бок о бок, вместе трудиться и вместе распевать песни. Дело "Браун против министерства образования" будет еще не скоро. Студенческие волнения происходят только в других странах, а у нас правительство беспокоится об апатии студентов. Французы в Индокитае чувствуют себя хозяевами и не испытывают заметных трудностей. Только-только появились телевизоры, и мы обсуждаем последствия этого. Межконтинентальные ядерные ракеты еще только разрабатываются, никто и представить не может себе, какое это грозное оружие. Много говорят о перенаселении, но эта тема скоро будет забыта. Пенициллин и ДДТ считаются друзьями человека. Смог пока что ощущается только в Лос-Анджелесе и иногда в Лондоне. Океан, бессмертный отец всего живого, навечно обречен принимать и хранить в себе отходы человечества. Космические полеты предполагаются только в будущем веке, хотя какой-то сумасшедший миллионер предложил финансировать этот проект. Компьютеров пока очень мало. Это настоящие мастодонты, сверкающие лампочками и очень дорогие. Если вы следите за научными новостями, то немного знаете о транзисторах я, может быть, даже мечтаете о дешевом карманном радиоприемнике в руках американца. Все противозачаточные средства чисто механические. Что-то говорят о генах, хромосомах. В общем, если человек не очутится в каменном веке, то ему суждено превратиться в машину. Итак, переселитесь в год 1951, если можете, и прочтите, как прочел я, эту брошюру, на первой странице которой напечатано: Джон Ф. Хэйвиг. 1970 год. ГЛАВА 3 Словарь колледжа Уитхит АКТИВИСТ - человек, борющийся за освобождение. Если это фашист, то он исповедует маккартизм. АГРЕССИЯ - международная политика, проводимая фашистами. ЧЕРНЫЙ - африканские жители, имеющие цвет кожи от коричневого до цвета слоновой кости. Не путать с КОРИЧНЕВЫЙ, КРАСНЫЙ, БЕЛЫЙ и ЖЕЛТЫЙ. Это слово заменяет первичное НЕГР, считающееся оскорблением. БОМБЕЖКА - метод ведения войны путем сбрасывания с самолета взрывчатых веществ. Осужден за возможность уничтожения детей, стариков, женщин и других мирных жителей, как это произошло в Берлине, Гамбурге, Дрездене, Осаке, Токио и т.д. КОРИЧНЕВЫЙ - выходец из Мексики. Происходит от цвета кожи. Не смешивать с ЧЕРНЫЙ, КРАСНЫЙ, БЕЛЫЙ, ЖЕЛТЫЙ. ЖЕСТОКОСТЬ - любое действие, производимое полисменом. См. ниже; СВИНЬЯ. ШОВИНИЗМ - уверенность любого БЕЛОГО, что его страна превыше всего. ШОВИНИСТ - человек любой расы, национальности, пола, исповедующий шовинизм. Любой фашист - непременно шовинист. КОЛОНИАЛИСТ - любой европеец или североамериканец, считающий, что имеет право сохранить в своей собственности территории вне его страны, если на них когда-то поселились его предки. КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ - замкнутый район, где содержатся люди, находящиеся в оппозиции к своему правительству или оккупационным силам. Ни одна прогрессивная страна или движение освобождения не используют концентрационные лагеря. КОНФОРМИСТ - тот, кто принимает существующий порядок без лишних вопросов. КОНСЕРВАТОР - см. АГРЕССИЯ, БОМБЕЖКА. ЖЕСТОКОСТЬ, ШОВИНИЗМ, КОЛОНИАЛИЗМ и т.д. ПРЕСТУПНИК - фашист, в частности арестованный и наказанный. ДЕМОКРАТИЯ - когда нация свободно выбирает свое правительство, выражающее волю народа. РАЗВИТИЕ - в фашистских странах: создание военного потенциала для захвата чужих стран. В прогрессивных странах: использование естественных ресурсов для удовлетворения нужд народа. ЭКОЛОГИЯ - наука, изучающая взаимодействие людей с окружающей средой. ОСАДКИ - радиоактивные материалы, распространяющиеся в атмосфере и губительно воздействующие на здоровье людей. ФАШИСТ - тот, кто делает все, чтобы обеспечить процветание Запада. ГЕРОЙ - тот, кто рискует жизнью во имя прогресса. ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПРАВА - все права людей на свободу. Не путать с правом на собственность - это изобретение западной идеологии. ИМПЕРИАЛИСТ - человек, утверждающий, что любая западная страна имеет право на свои заграничные территории. ОСВОБОЖДЕНИЕ - свержение западных правительств, освобождение от западного влияния. Движение освобождения стремится создать народную республику. ЛЮБОВЬ - чувство, которое могло бы разрешить все общечеловеческие проблемы. ЖЕРТВА - человек, страдающий и умирающий во имя освобождения. МАККАРТИЗМ - сокрушение политических противников путем ложного обвинения их в участии в коммунистическом заговоре. НАЕМНИК - солдат, служащий за деньги чужому правительству. ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННЫЙ КОМПЛЕКС - директорат военных я политических лидеров в США. Не путать с военными и индустриальными лидерами в СССР. Или в других народных республиках. РАКЕТА - самонаводящееся устройство, способное доставлять к месту назначения взрывные устройства. НАПАЛМ - желеобразный бензин. Осужден всеми либеральными правительствами как жестокое оружие. НОНКОНФОРМИСТ - тот, кто принимает все прогрессивные взгляды, не задавая лишних вопросов. ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ - оружие, в котором используется ядерная энергия. Применяется фашистскими правительствами для агрессии, а прогрессивными правительствами для достижения мира. ОРГАНИЧЕСКИЙ - пища, для приготовления которой применяются только натуральные продукты, следовательно, в ней не содержится никаких вредных для здоровья людей веществ. МИР - окончательное решение проблемы фашизма. Мирное сосуществование - фаза, предшествующая наступлению мира. ПЛУТОКРАТ - гражданин республики, обладающий огромными богатствами, но отказывающийся разделить ее с бедными и использующий свое богатство для достижения власти. Не путать с Кеннеди. БЕДНЫЙ - класс людей, имеющих меньше, чем все. ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ - законное право людей на, то, что они получили или заработали законным способом. РАСИСТ - белый человек, который не бежит тушить пожар, если горит дом черного. РЕАКЦИОННЫЙ - не прогрессивный. КРАСНЫЙ - происходящий от американских индейцев. Борющийся за освобождение. РЕПРЕССИИ - подавление активистов, отказ предоставить им прессу, радио, ТВ. Не смешивать с действиями прогрессивных правительств против вмешательства реакционных элементов. РЕСПУБЛИКА - страна, где политическую власть получают при помощи выборов, а не по наследству. САМООПРЕДЕЛЕНИЕ - право этнической группы управлять самой собой. Например: Биафра, Восточный Пакистан, Гоа, Катанга, Синай, Тибет, Украина и пр. ОБЪЕДИНЕННЫЕ НАЦИИ - организация, использующая войска Швеции, Индии, Ирландии, Канады во всех частях света, чтобы способствовать самоопределению народов. ВЕТЕР ПЕРЕМЕН - поэтическая метафора для поражения реакционных сил. Неприменима в случае поражения прогрессивных сил. ОСВОБОЖДЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ - движение, противоположное по смыслу мужскому движению "шовинизм". КСЕНОФОБИЯ - недоверие к иностранцам. ЖЕЛТЫЙ - выходец из Монголии или Восточной Азии и т. д. ГЛАВА 4 Когда я вошел в свой кабинет, он показался мне чужим. Этот круглый стол, настольная лампа с гусиной шеей, обтянутое кожей кресло, шкаф с книгами, дипломы в рамках на стене. Через раскрытую дверь были видны шкафы с инструментами, многие из которых узнал бы даже Кох, - все это было вне времени, маленький островок в океане, который скоро будет смыт волнами веков. Я теперь знал, что в ближайшие десять лет мне придется бросить практику. Снегопад усилился, сумрак стал гуще. Джек включил лампу, чтобы можно было читать журнал. Вокруг пятна света сгустились тени. Урчал радиатор. Он делал воздух теплым и сухим. Джек поднялся. - Прошу простить меня за беспокойство, доктор Андерсон. Я махнул ему рукой, чтобы он снова сел, устроился сам в кресле, достал табак для трубки. Я уже слишком много курил, но мои пальцы нуждались в действии. Джек кивнул на брошюру, которую я положил на стол. - Как вы это находите? - ровным голосом спросил он. Я стал протирать очки. Это был уже не тот мальчик, который знал, что потерял отца, и не юноша, отстаивающий право на личную жизнь перед своим приемным отцом. Нет, передо мной был взрослый человек с усталыми глазами. Это были серые глаза на узком длинном лице с прямым носом. Темно-пепельные волосы, стройное тело (весь в Тома), рот с полными подвижными губами (от Элинор). Нет, это был Хэйвиг, я в этом не сомневался. Он всегда одевался небрежно и сейчас был одет так, словно вернулся с прогулки в лес. Он был скорее насторожен, чем встревожен, и не сводил с меня глаз. - Ну что ж, оригинально. - Я стал набивать трубку. - Правда, ты должен признать, что несколько необычно. - Да, конечно. Это сувенир. Думаю, что мне не следовало приносить его сюда. - Откуда? Где ты был, Джек? - Так. Гулял. Я вспомнил ответ того человека, который привел малыша к отцу. И вспомнил еще кое-что. Я чиркнул спичкой, пламя показалось мне неожиданно сильным, затем я долго раскуривал трубку, пока вкус табака не заполнил мой рот. И только после этого я, смог заговорить. - Послушай, Джек. У тебя будут неприятности. Еще больше - у твоей матери. - Такое начало удивило его. - Я ваш друг и хочу вам помочь. Но ты, черт побери, отказываешься помочь мне. - Док, мне бы очень этого хотелось, - прошептал он. Я похлопал рукой по брошюре. - О'кей. Скажи мне, ты работаешь над научно-фантастическим романом, действие которого происходит в 1970 году, и это заготовки для твоего романа? Прекрасно. Я думаю, ты зря скрываешь это... Но дело твое. Все осложняется тем, что твоя брошюра напечатана. Ни одна фирма не станет печатать такое для частного лица. Только для организации. Что это за организация? - Нет никакой организации. Только несколько друзей. - Он весь напрягся. - Всего несколько среди громадного стада свиней. Я встал: - Как насчет того, чтобы выпить? Теперь он улыбнулся: - Благодарю. Это именно то, чего мне хочется. Достав бутылку бренди, я разлил его по стаканам. У меня всегда стояла в запасе бутылка. Иногда и мне, и моим пациентам требовалось выпить, особенно когда я произносил приговор. Но Джек... И я снова ощутил, что он уже не ребенок. Выпил он очень умело. Где он мог научиться? Ведь его не было всего месяц. Я снова сел и заговорил: - Я не спрашиваю у тебя никаких тайн, Джек, хотя ты знаешь, что мне в моей работе приходится выслушивать много тайных признаний людей, и я всегда храню доверенные мне секреты. Я прошу твоей помощи в разработке версии и программы твоего будущего поведения, которая помогла бы твоей матери избавиться от преследований. Он нахмурился; - Вы правы. Но самое неприятное в том, что я не могу придумать, что же рассказать вам. - Может быть, правду? - Док, вам этого не захочется. Поверьте мне. - Красота - правда, правда - красота... Помнишь Китса? Он был врач, он знал лучше, Джек. Ставлю десять долларов на то, что я расскажу тебе десяток правдивых историй, которые изумят тебя больше, чем твоя история изумит меня. - Я не приму пари, - хрипло сказал он. - Это будет нечестно. Я ждал. Он допил бренди, поставил стакан на стол. В желтом свете лицо его казалось совершенно изможденным. Но вот на нем отразилась решимость. - Налейте мне еще, - сказал он, - и я расскажу вам. - Отлично. - Бутылка немного дрожала у меня в руке, когда я наполнял стакан. - Клянусь хранить твою тайну. Он рассмеялся странным смехом. - Не надо клятв, док. Вы и так будете молчать... Я ждал. Он сделал глоток, посмотрел куда-то в сторону и пробормотал: - Я очень рад. Я всю жизнь несу в себе огромную тяжесть, а теперь могу разделить ее. Я выпустил клуб дыма, ожидая. И тут он пылко заговорил: - В основном я был в округе Сан-Франциско, в Беркли. Больше года я провел там. Мои пальцы сжали трубку. Он кивнул. - Да, да. Меня не было дома месяц, но на самом деле прошло почти восемнадцать месяцев. 1969-1970 годы. - После паузы он добавил: - Да, примерно полтора года. Но из этого времени нужно вычесть время, которое я затратил на путешествия в более далекое будущее. Пар шипел в радиаторе. На лбу Джека выступили капельки пота. Он стиснул свой стакан так же крепко, как я свою трубку. Но, несмотря на напряжение, голос его был ровным. - У тебя есть машина времени? - выдохнул я. Он покачал головой. - Нет. Я могу передвигаться во времени сам. Не спрашивайте меня, как, я не знаю. - Он слабо улыбнулся. - Что, док? Паранойя? Иллюзия того, что я представляю собой что-то необычное в космосе? О'кей. Я проведу демонстрацию. - Он обвел рукой кабинет. - Проверьте, нет ли здесь каких-нибудь тайных ходов или таинственных аппаратов. Ведь это же ваш кабинет. Я тупо повиновался и обошел кабинет, хотя был уверен, что ничего такого здесь нет и не может быть. - Все в порядке? - спросил он. - Хорошо. Тогда я перенесу себя в будущее. Полчаса? Нет. Вам придется слишком долго сидеть и курить. Пятнадцать минут. - Он сверил свои часы с настенными. - Сейчас 4.17. Я появлюсь в 4.30 плюс минус несколько секунд. Только пусть никто не занимает это кресло в течение этого времени. Меня всего трясло. - Хорошо, Джек. - Кровь бурными толчками неслась по моим венам. Он улыбнулся, тронув меня за руку. - Старый, добрый док. Ну пока. И - исчез! Я услышал только легкий вздох воздуха и ничего больше. Кресло было пусто. Я пощупал его. Ничего. Я сидел за столом четверть часа. Совершенно не помню, о чем я думал в то время. И вдруг он снова очутился в кресле. Я постарался не упасть в обморок. Джек поспешил ко мне. - Успокойтесь, док. Все нормально. Выпейте. Потом он продемонстрировал мне путешествие в прошлое. На пару минут... Была уже ночь. - Нет, я не знаю, как это происходит, - сказал он. - Но я ведь многого не знаю о себе. Я не знаю, как работают мои мускулы, какие химические процессы происходят во мне. Док, вы должны согласиться, что наши научные познания - всего лишь легкая зыбь на поверхности тайны. - Что ты чувствуешь при этом? - спросил я и с удивлением обнаружил, что спокойствие вернулось ко мне. Хиросима вывела меня из равновесия на более долгое время. Может быть, в глубине души я и подозревал в Джеке что-то подобное. - Трудно описать, - Он нахмурился. - Я... я просто хочу попасть в прошлое или будущее. Точно так же, как хочу сделать что-то, взять что-то... И это происходит. - Он старательно подыскивал слова. - Пока я путешествую во времени, я нахожусь в темноте. В темноте, где свет мелькает только при чередовании дня и ночи. Затем я решаю остановиться и останавливаюсь, становясь обычным человеком в обычном мире. Во время путешествия я совершенно не воспринимаю движения воздуха. При этом я задерживаю дыхание и не дышу все время путешествия. - Подожди. Если ты при этом не можешь дышать, то как ты видишь мелькание света? - спросил я. - Не знаю, док. Я читал учебники физики, чтобы понять хоть что-нибудь, но ничего не узнал из них. Видимо, меня перемешает какая-то сила, действующая в четвертом измерении. Если она электромагнитной природы, то я еще как-то могу понять, что фотоны захватываются ее полем и я улавливаю их. А вещество, материя не могут восприниматься мною. По это только предположение. Я не специалист. Мне бы хотелось, чтобы этим явлением занялся настоящий ученый. - Твое предположение слишком непонятно и для меня, мой друг. По ты сказал, что твое перемещение не мгновенно. Сколько же времени оно длится? Какова его скорость? Сколько лет в минуту, например? - Все зависит от меня. От силы моего желания. Однако я заметил, что чем больше скорость перемещения, тем больше я устаю... Значит, я трачу свою энергию на перемещение во времени. Правда, я никогда не путешествовал больше нескольких минут - несколько столетий. - Когда ты был ребенком... - Я замолчал. Он кивнул. - Да, я слышал об этом. Когда мать выронила меня, я переместил себя в прошлое чисто инстинктивно - и оказался в колыбели. Он сделал глоток бренди. - Моя способность перемещаться во времени росла вместе со мною. Мне кажется, что сейчас у меня нет границ. Однако я ограничен массой, которую могу переносить. Это всего несколько фунтов, считая и одежду. Чуть больше - и я не смогу переместиться. Если, к примеру, вы схватите меня, то я останусь на месте, пока вы меня не отпустите. Кроме того, я возвращаюсь на то же самое географическое место, откуда отправился в путешествие, независимо от вращения Земли. - Странно, что ты с детских лет хранил эту тайну. - Да. Но я причинил матери много беспокойства. Однако я не помню всего. Кто может припомнить первые годы своей жизни? Мне потребовалось много времени, чтобы понять свою уникальность. А когда понял, испугался. Может быть, это плохо. Или я урод? Но дядя Джек мне объяснил все. - Это тот неизвестный, который привел тебя обратно, когда ты в детстве исчез? - Да. Я тогда отправился в прошлое, чтобы посмотреть на индейцев, но нашел только лес. Он меня там разыскал, и мы с ним вместе путешествовали во времени - это было очень приятно. Потом он взял меня за руку и показал, как вернуться домой. Он не выпускал меня несколько минут, чтобы я видел страдания своих родителей. И он достиг своей цели. Я понял, что мой дар может приносить страдания другим. Теперь он говорил, словно переживая все заново. - Впоследствии мы совершили много интересных путешествий. Дядя Джек был прекрасным гидом и наставником. Я полностью подчинился его требованию соблюдать тайну. И только кое-что намекнул своему другу Питу. Дядя Джек показал мне многое, чего я сам никогда бы не увидел. - Но ты же путешествовал и сам, - напомнил я ему. - Изредка. А вы помните, когда на меня напали два идиота? Я тогда совершил несколько возвращений в близкое прошлое, чтобы меня стало восемь. - А когда ты узнал, что отец идет на войну, ты решил убедиться, что он вернется живым? - Да. - Он нахмурился. - Я стал передвигаться в будущее с небольшими интервалами. И однажды я увидел, как мать плачет у окна. Тогда я пошел обратно и нашел телеграмму. О, я думал, что никогда больше не смогу путешествовать во времени. Просто не захочу. Тишина окутала нас. За окном медленно падал снег. Наконец я спросил: - Когда в последний раз ты видел своего наставника? - В 1969 году. А перед этим незадолго до того, когда я узнал о своем отце. Дядя Джек был очень добр ко мне. Мы с ним отправились в круглый цирк, видимо, конца XIX века. Я спросил, почему он так печален, и дядя снова объяснил мне необходимость соблюдать тайну. - И ты знаешь, кто он? У него приподнялся уголок рта. - А вы как думаете, кто? В прошлом году я отправился в прошлое. Мне нужно было бежать оттуда, с фермы. Вы понятия не имеете, как прекрасна была эта страна до того, как пришли белые поселенцы. А индейцы! У меня появились друзья среди них. Мне не нужно было даже знать их языка, кроме нескольких слов. Их девушки... они были всегда ласковы, так готовы на все для меня... Я не мог не улыбнуться. - А Свен-младший издевается над тобой, потому что ты не назначаешь свидания девушкам. Он ухмыльнулся: - Можете себе представить, как эти путешествия облегчали мою душу. - Затем он заговорил серьезно: - Но вы можете также представить, каким невыносимым становился для меня дом Биркелунда. И не только дом - весь этот мир. Что я буду делать в колледже? Слушать глупое хихиканье девчонок и монотонные голоса преподавателей? Я ведь уже вырос и видел столько разных чудес! - Я полагаю, что именно домашние обстоятельства заставили тебя отправиться в будущее? - Да. Я был вне себя от ярости. Во-первых, я надеялся увидеть могилу Биркелунда. Двадцати лет, думал я, будет достаточно. И я переместился в конец 1969 года. Дом стоял на месте. - А Свен? - Думаю, он был жив. - Голос Джека дрожал от ярости. - Я не стал проверять. Моя мать к этому времени разведется с ним... - И? - Вернется в Массачусетс. Третье ее замужество будет счастливым. Мне не следовало причинять ей в то время беспокойство, и я вернулся. Отсутствовал я месяц и, вернувшись, сказал Биркелунду, чтобы он не совался в мои дела. Я видел, что Джек очень страдает. Сколько раз я видел такое выражение лица у больных людей. Поспешно я спросил его: - Ты сказал, что встречался с дядей Джеком, твоим вторым я? - Да. - Джек был искренне рад перемене темы. - Он поджидал меня в 1969 году. Я прибыл ночью в дубовую рощу, поскольку хотел обойтись без свидетелей. В то время роща была уже вырублена и участок засажен кукурузой. Он снял для меня комнату в отеле, и мы несколько дней провели вместе. Он рассказал мне о моей матери, показал старые газеты с объявлениями, показал ее письмо к нему... ко мне. А потом он дал мне тысячу долларов. Док, знаешь какие цены будут через двадцать лет!? Он предложил мне посмотреть страну. Из газет я узнал, что Беркли остался там же, где и был. А на другом краю бухты - Сан-Франциско. Я всегда хотел посмотреть его. - А как Беркли? - спросил я, вспомнив свои визиты в этот университетский городок. Он рассказал, как мог, но в 1951 году никакие слова не могли бы описать того дикого, феерического, возбуждающего, ужасающего, гротескного удара по всем чувствам, который наносил этот город в конце двадцатого столетия. - У тебя не было неприятностей с полицией? - Нет. Я остановился в 1960 году, зарегистрировался под фальшивым именем и явился в 1969 год с регистрационной картой, где было сказано, что мне двадцать один год. Люди на улицах притягивали меня. Я бродил среди них, слушал их разговоры, оценки происходящего... Целый месяц я провел с радикалами. Странное существование со строгой конспирацией, демонстрации, попойки, неопрятные девушки... - Да, твое описание не слишком привлекает, - заметил я. - Я уверен, что дядя Джек хотел, чтобы я почувствовал жизнь изнутри, чтобы я узнал, куда катится цивилизация, вскормившая меня. И теперь я изменился. - М-м-м... Я бы сказал, что ты увидел какую-то новую роль, новое поле деятельности. Что случилось? - Я предпринял путешествие в более далекое будущее. - И? - Док, - сказал он чересчур спокойно. - Вы можете считать себя счастливым. Вы ведь уже старик. - Значит, я умру? - Сердце мое застучало. - Ко времени Катастрофы - несомненно. Правда, я еще не проверял, однако могу вас заверить, что в 1970 году вы еще были живы и здоровы. Я удивился, почему он не улыбнулся, но потом понял: он не упомянул о Кэйт. - Война... ВОЙНА... со всеми ее ужасами придет позже, - продолжал он тем же звенящим металлическим голосом. - Но все ведет к нему, к этому шабашу ведьм, часть которого я видел в Беркли. Он вздохнул, потер уставшие глаза. - Я вернулся в 1970 год с ощущением, что волна надвигается, грозя затопить все. Но мало людей в 1970 году предвидели это. - Он показал на брошюру. - Они считали меня ярым республиканцем. - А ты не республиканец? - О Боже, нет. Я не видел ни одной политической партии, которая могла бы сделать что-либо полезное в течение трех-четырех поколений. Все они будут только хуже. Он допил свой стакан, но отклонил предложение наполнить его снова. - Мне нужно сохранить голову свежей, док. Ведь мы должны разработать подходящую версию. Теперь я понимаю, что навлек на себя серьезные неприятности. Правда, в том времени было бы то же самое. - Время не меняется? - удивился я. - Значит, мы завязли в нем, как мухи в застывшем янтаре? - Не знаю, не знаю. Знаю лишь, что все мои усилия были напрасны. Мои первые друзья назвали меня предателем, а других, новых, совсем мало. Мы не сможем распространить свои взгляды на всю страну, на весь мир. - В политике нельзя ждать чудес, - сказал я. - И нельзя верить тем, кто обещает их. - Правильно. Я это тоже понял. Поэтому я решил, что мой долг - вернуться назад и оставаться с матерью. По крайней мере, я смогу сделать этот мир менее ужасным для нее. - Тон его смягчился. - Конечно, я сделал глупость, сохранив эту копию. Мне помогла сделать ее очень милая девушка... Ну что ж, считаем, что мне хотя бы повезло: еще один человек будет знать тайну моей жизни. Только теперь я стал понимать, как был одинок. - Ты один такой? - спросил я. - Не знаю. Думаю, что не один. Таких, как я, конечно, очень мало. Думаю, что в мире есть и другие путешественники во времени. Как мне найти их? - воскликнул он. - А если мы соберемся вместе, то что мы сможем сделать? ГЛАВА 5 Биркелунд ничего не смог извлечь из этого. Я увиделся с ним, рассказал, что этот памфлет написан для любительского спектакля и носит чисто сатирический характер. После этого я прочел ему нотацию, как нужно вести себя с приемным сыном и женой. Он молча выслушал, хотя и неохотно. В конце концов, как я уже говорил, он не был злым человеком. И все же ситуация оставалась взрывной. Джек добавлял к ней пороху своим надменным поведением. - Он так изменился, - со слезами говорила мне Элинор. - Даже внешне. И за эти трения я не могу винить Свена и его мальчиков. Джек ведет себя невозможно. Конечно, так оно и было. Как мог вести себя человек, ненавидящий этот дом, скучающий в школе, несущий на своих плечах тяжкий груз знания будущего? - Я думаю, - сказал я, - лучше всего предоставить ему свободу. - Боб, но ему же всего восемнадцать лет, - запротестовала Элинор. Ему был уже двадцать один, а может, и больше, по моим расчетам. - Он достаточно взрослый, чтобы пойти в армию. - После паузы я продолжал: - Это даст ему шанс найти себя. Раз он пойдет добровольно, срок службы будет минимальным. - Только после того, как он получит образование. Я понимал ее разочарование. - Он может учиться заочно, Элли. Или учиться во время службы. Там организуются курсы. Он способный мальчик и справится с учебой. Боюсь, что это единственное, что можно сделать для него. Джек сразу же согласился. Он выяснил, что его могут послать в Европу. - Там я буду изучать историю, - сказал он. - Кроме того, я буду изучать оружие и технику войны. Ведь в двадцать первом веке я, скорее всего, буду убит. Армия, конечно, не была приспособлена для его темперамента, но он тем не менее получил необходимую тренировку, знания по электронике. И постоянно совершал путешествия в будущее, став старше еще на два года. Его письма ко мне содержали лишь слабые намеки на это, так как они прочитывались Кэйт. Мне было очень трудно скрывать от нее эту ужасную тайну. И вот однажды он пришел ко мне и несколько часов показывал фотографии и рассказывал. - Док, вы и представить себе не можете, как отличались друг от друга люди средних веков. Они были разными в разных местах, в разные годы... Он видел легионы Цезаря, триумфально шествующие по Риму, видел узкие серые тени кораблей викингов в фьордах Осло, видел Леонардо да Винчи за работой... Однако у него не было возможности посвятить наблюдениям все свое время. Много ли может узнать человек, попавший в совершенно чуждую эпоху, если он едва ли сможет произнести несколько слов на местном диалекте и если его каждую минуту могут арестовать - уж слишком подозрительно он выглядит. Я чувствовал себя предателем по отношению к Кэйт. Но уж если Джек не раскрыл тайну своей матери, то и я должен хранить ее. Представьте себе, если все узнают о том, что некий человек может путешествовать во времени? Начнется сущее столпотворение! Он станет жертвой тех, кто захочет узнать свое будущее, или попадет в руки людей, жаждущих власти, станет игрушкой в руках "творцов идеологии", другие же постараются уничтожить его, чтобы он не рассказывал людям, что ждет нашу цивилизацию. И если он сможет пережить все это, то у него не останется другого выбора, как только бежать в иное время и там скрыть свой дар. Нет, лучше хранить эту тайну с самого начала. Но тогда какой смысл в этом фантастическом даре судьбы? Или проклятии? - В конце своей службы я больше времени думал, чем путешествовал, - сказал он. Мы плыли на лодке по озеру Виннего. Он вернулся домой две недели назад, но у него еще было много чего рассказать мне. Были у него дела и дома. Его мать разводилась с Биркелундом, оставляла дом, где испытала столько страданий, и ей требовалась моральная поддержка сына. Прошло два моих года, и теперь передо мной сидел мужчина - молодой мужчина, но уже испытавший боль и смятение жизни. Джек Хэйвиг, сидевший передо мной, теперь полностью владел собой. Я отложил весла и достал трубку. Весна отражалась в голубой глади озера. Сладостью дышало от полей, зелени лесов, яблоневых садов. Дул легкий ветер. В его потоке медленно плыл в высоте ястреб. - Да, у тебя было над чем подумать, - отозвался я. - Во-первых, над тем, как происходит перемещение во времени. - И ты расскажешь мне, как оно происходит? Он даже не улыбнулся. - Я изучал физику, электронику, я стал профессионалом в этой области. Я читал много специальной литературы. И все ученые в один голос утверждают, что это невозможно. Все начинается с того, что для этого требуется громадное количество энергии. - А poorr si muove - и все-таки она вертится. - Что?.. Ах да, док, я изучал итальянский перед тем, как посетить Италию в эпоху Ренессанса. Я обнаружил, что Галилей никогда этого не говорил. Более того, он даже не бросал шаров с наклонной башни в Пизе. - Джек открыл еще по бутылке пива для каждого из нас. - Однако в этих разговорах об энергии есть кое-что, о чем не подозревает современная наука. Говоря математически, путешествие во времени эквивалентно передвижению со скоростью, большей скорости света; его также не допускает современная наука. Я смотрел, как кольца дыма тают в воздухе. - Ты оставил меня далеко позади, - заметил я. - Я не понимаю ничего в твоих словах, кроме того, что ты уверен: в твоем даре не замешана никакая нечистая сила. Он кивнул: - Да. Что бы это ни было, оно связано с законами природы, с соотношением типа "энергия-масса". Но тогда почему только я способен на это и никто больше? Поэтому я предположил, что это связано со структурой моих генов. - Генов? - Да. Через десять лет будет открыт молекулярный базис наследственности. - Что? - Я резко выпрямился. - Ты должен рассказать мне об этом. - Потом-потом. Я сообщу вам всю информацию по этому вопросу, хотя там еще многое неясно. Главное в том, что наши гены - не просто матрица для воспроизведения организма. Они действуют всю жизнь, управляя организмом. Их можно назвать веществом жизни. Но весь механизм до конца наша цивилизация, пожалуй, так и не сможет понять Она чуть раньше уничтожит саму себя. Однако лично я предполагаю, что в этих огромных молекулах существует что-то вроде резонанса. И если частота резонанса всех генов одинакова, то человек становится путешественником во времени. - Интересная гипотеза, - промямлил я. Для меня в его присутствии уже становилось обычным состояние ничегонепонимания. - Я - эмпирическое доказательство этого, - сказал он с усилием. - Док, у меня было несколько женщин. Правда, не в этом времени. Для него я слишком застенчив и скован. Нет, в будущем времени и в прошлом. Тогда это все происходит гораздо проще. Тем более когда окутан какой-то завесой таинственности. - Поздравляю, - сказал я, не сумев придумать ничего лучше. - Я не влюблялся в них, - сказал он, глядя на воду. - Если постель - это все, что от меня требуется, как, например, с девушкой из Дакоты три сотни лет назад, прекрасно. Но если требуется нечто большее, то я не могу на это пойти. Ведь тогда мне придется жить с нею всю жизнь. Думаю, что никогда не свяжу себя женитьбой. Но, прежде чем вступить в связь с девушкой, я заглядываю на несколько лет вперед, чтобы убедиться, что связь со мной не причинит ей вреда. После паузы он продолжал: - Я отклоняюсь, но это важно для меня. Возьмем, к примеру, Мэг. Это случилось в елизаветинском Лондоне. У меня почти не возникало проблем из-за незнания эпохи, хотя приходилось тратить время на то, чтобы постичь произношение и жаргон того времени. Прихваченный с собой слиток серебра легко удалось превратить в деньги, хотя я подозреваю, что ювелир обманул меня. Во всяком случае, моего капитала хватило, чтобы снять комнату в маленькой гостинице и пойти в "Глобус". В общем, мне не приходилось особенно стеснять себя. Однажды, когда я оказался в бедном квартале, какая-то женщина схватила меня за рукав и стала предлагать мне свою молодую дочь. Сначала я возмутился, а потом решил встретиться с бедной девочкой. Может, думалось мне, я смогу чем-нибудь ей помочь. Мэг очень нервничала, но была решительной, и, когда она мне все объяснила, я вынужден был признать, что для человека с независимой натурой лучше быть проституткой, чем вести честный образ жизни, но находиться у кого-либо в услужении. Она была очень веселая, красивая, и она сказала, что с большим удовольствием будет иметь дело со мной, чем с кем-либо другим. Что мне оставалось делать? Если бы я начал ее перевоспитывать, она не поняла бы ничего и прогнала бы меня или убежала бы сама. - Он сделал глоток пива и продолжал: - Я переехал в более просторную квартиру и взял ее с собой. Мэг была женщиной, очень юной, но женщиной. Мы прожили вместе четыре года ее жизни. О, разумеется, я совершал путешествия во времени, возвращаясь в двадцатый век. Иногда, не очень часто, я перемещался во Францию, хотя такие путешествия мне обходились довольно дорого. И я верил, что Мэг оставалась верна мне. Вам следовало бы видеть, как она отшивала своих родственников, требовавших, чтобы она облапошила меня. Я сказал ей, что нахожусь на службе Дании... Впрочем, к чему детали? В конце концов какой-то молодой коммивояжер влюбился в нее. Я дал ей приданое и благословил ее. Я даже проверил, что в ближайшие десять лет у них все будет нормально. Он вздохнул. - Док, она подарила ему полдюжины ребятишек начиная с первого года семейной жизни. Но от меня у нее никого не было. И я решил, что ни одна женщина не сможет подарить мне ребенка... Джек сообщил мне далее, что он даже прошел тест на дееспособность, который показал, что у него все в норме. И он, и я были смущены его откровенностью. - Может быть, - медленно заговорил я, - ты мутант? Мутант до такой степени, что чересчур отличаешься от обычного человека? - Да. Я думаю, что мои гены совершенно иные. - Но если есть женщина, путешествующая во времени... - Верно, док. Он долго сидел молча, наконец сказал: - Главное, конечно, не в этом. Пожалуй, самое главное - найти других таких же, как я, если они есть, и попытаться предотвратить все грядущие ужасы. Я не могу поверить, что я - всего лишь бессмысленная случайность. - Как ты предполагаешь найти их? Взгляд его был пронзительно-холодным. - Начну с того, что стану богатым. Прошли годы, и я мало что знал о его делах. Время от времени он появлялся у нас, но, я думаю, только для того, чтобы сохранить нашу дружбу, а не для того, чтобы держать меня в курсе дел. Все чаще и чаще он казался мне плодом моего воображения - настолько чужим он был в заботах нашего маленького городка, ритм жизни которого убыстрялся с каждым годом, в подрастании наших сыновей и других повседневных проблемах. Но когда он появился вновь, как бы вынырнув из ночи, я снова был захвачен странной судьбой этого необычного одинокого человека. Не хочу сказать, что он был фанатиком, хотя последовательно вынашивал идею спасения мира. Его интеллект был развит в самых разнообразных областях, хотя преобладали история и антропология. К тому же судьба подарила ему способность к познаниям языков. Мы с ним часто обсуждали, как незнание языков и неспособность быстро изучить их подрезают крылья путешественникам во времени. Сардонический юмор, сочетающийся в нем со среднезападной вежливостью, делал его весьма приятным собеседником. Он полюбил роскошную жизнь, но мог жить и в весьма скромных условиях, не жалуясь. Я заметил, что он очень неравнодушен к красоте, как естественной, так и красоте настоящего искусства. Особенно он любил классицизм, барокко, китайскую музыку, красивые корабли и оружие, а также эллинскую архитектуру. Боже, если ты существуешь, я от всего сердца благодарен тебе, что мне удалось увидеть фотографию Джека Хейвига на фоне неразрушенного Акрополя. Я был единственным, с кем он разделил свою тайну, но не единственным его другом. Теоретически он мог завести дружбу с любой знаменитостью прошлого и будущего, с Периклом, Эйнштейном, Шекспиром, Линкольном... но практически сделать это было трудно. Кроме трудностей, связанных с языком, законами, обычаями, всем укладом жизни, существовали трудности вхождения в контакт: все знаменитости обычно очень заняты. Нет, Хейвиг рассказывал мне о людях таких, как его милая маленькая Мэг, которая уже триста лет назад обратилась в прах, или горец, сопровождавший еще Льюиса и Кларка, или старый усатый солдат гвардии Наполеона... - История не стремится быть лучше, док, совсем не стремится. Мы только воображаем себе это. Но подумайте, отбросьте все романтические легенды и оставьте только голые факты. Ведь, к примеру, в 1800 году, когда Франция захватила всю Европу, никак не могла бы возникнуть первая мировая война, в которой западная цивилизация сама бы стремилась перерезать себе горло. А мы и сейчас еще кровоточим от ран, которые нанесли сами себе в 1914 году. Иногда он предпринимал путешествия во времени в чисто развлекательных целях. - Если быть честным, - как-то ухмыльнулся он, - то мне все больше и больше нравятся низкопробные развлечения. - Париж Тулуз-Лотрека? - спросил я. Он уже сообщил мне, что ранний декаданс в основном был создан людьми из высших слоев общества, которые подвизались - и не без успеха - в искусстве. - Нет, там я еще не был, - признался он. - Как-нибудь побываю. Но рассвет Старквилла... Его не интересовала проституция. Он уже многое узнал о том, какими жестокими могут быть условия жизни людей и к чему это может привести. Он любил ранний джаз, любил компанию каких-то молодых людей, о которых сказал, что эти парни гораздо более реальны, чем молодежь нашего времени, не говоря уже о семидесятых годах. А тем временем он делал себе состояние. Думаете, это было легко? Достаточно сравнить цены 1929 года и нашего времени. Все это было весьма сложно. Возможностей у него было не так уж много. Он, скажем, мог покупать марки или монеты другого времени и продавать их современным коллекционерам. Мог, допустим, прихватить с собой алюминиевые предметы и переместиться в ту эпоху, когда алюминий стоил дороже золота. Но все это были мизерные сделки. К тому же Джек не в силах был переносить больших тяжестей, а кроме того, не хотел обращать на себя внимание. Он рассматривал возможности вкладывания денег в предприятия, чтобы стричь купоны, но правила этой игры были настолько сложны, что он не хотел тратить время на их изучение. Кроме того, ему хотелось разбогатеть в нашем с ним времени. В конце концов он преуспел в своем намерении. Правда, он не рассказывал мне подробностей операции. Я знал только самую общую картину. Итак, Джон Франклин Хэйвиг основал фонд, который доверил одному из самых надежных банков, и распорядился, чтобы проценты по вкладу выплачивались "любому наследнику мужского пола" по достижении двадцати одного года. Затем в 1964 году некий Джон Франклин Хэйвиг обратился в банк как наследник и стал обладателем миллионного состояния. Сенлакская "Трампет" с трепетом сообщила о рождении нового миллионера, получившего наследство от дальнего родственника. - Вот и все, - сказал он мне. - Теперь мне нужно только выписывать чеки. Я должен еще упомянуть о помощи, которую он оказывал матери и некоторым другим. Но в целом благотворительностью он не занимался. - Это не выход, док, - говорил он мне. - Заниматься благотворительностью - все равно что лечить насморк, когда надвигается эпидемия чумы. Но я знал, что он тем не менее помог нескольким несчастным и сделал большой вклад в какую-то либеральную организацию. - Мы нуждаемся в резервах для жизни, - сказал он. - Всех форм жизни. Сегодня - для духовной жизни - это нетронутые уголки природы. А завтра - для сохранения самой жизни на Земле. - Будущая война, - не сомневался Джек, - будет не просто выяснением отношений между капиталистическим и коммунистическим миром, как мы представляли в пятидесятых годах. Я могу лишь очень слабо представить себе, что произойдет. И неудивительно. Никто сейчас, да и в будущем, не может дать точного анализа последствий. Док, ученые много спорят о причинах и последствиях прошлых войн, но никто не задумывается, к чему может привести будущая. А ведь достаточно вспомнить о гигантском облаке пыли, которое окутает Землю после ядерных взрывов, чтобы понять - Землю ждет новый ледниковый период. У него сложилось впечатление, что третья мировая война, как и первая, - это конфликт, которого все ждут, однако никто не хочет задумываться о последствиях. Он считал, что более важны экологические последствия войны, чем политические и идеологические. - Я уверен, что в пустыню обратятся огромные области планеты. И не только в пространственном смысле, но и во временном. Вы знаете, док, что океан снабжает атмосферу половиной кислорода? В 1970 году инсектициды будут обнаружены в планктоне. А в 1998 году океан превратится в зловонную клоаку, к которой даже подойти будет страшно. - Но это все можно предсказать и предотвратить, пока не поздно, - заметил я. Он поморщился: - О да, сейчас много говорят о защите окружающей среды. А она буквально бьется о ветровые стекла огромных автомобилей, принадлежащих волосатым бесцеремонным молодым людям. И эти автомобили загаживают землю и воздух... Люди стали совершенно беззаботными. Таково логическое заключение из общей тенденции. Я понимаю, глупо всю вину возлагать на будущую войну и на тех, кто готовит ее. Тем более что я до сих пор не знаю, как она возникла. Но, док, я имею моральное право утверждать, что большая часть зла произрастает в этой стране, самой могущественной в мире, передовой как в хорошем, так и в плохом. Америка не хочет ощутить свою ответственность за ту мощь, которой она обладает. Она сделает попытку наказать своих врагов в Азии, но эта попытка будет не очень уверенной, и Америка потеряет много своих сынов из-за ничтожной цели. Надеясь сложить нескладываемое, мы растеряем своих последних друзей. Люди, которые будут выбраны в правительство, станут бороться с инфляцией путем повышения цен и налогов - а это все равно, что заклеивать бумагой трещины в фундаменте. Экономический коллапс приведет к ослаблению международной политики. Белое большинство попытается переложить все экономические трудности на плечи цветного меньшинства, те начнут бунтовать, и в этом мятеже погибнут последние остатки прогресса. А наши глупые попытки сбалансировать то, что мы берем из окружающей среды, и то, что мы вкладываем в нее... Сначала американцев охватит чувство вины. Затем постепенно они станут апатичными. В Америке создадутся громадные запасы денег. Жизненные потребности людей будут полностью удовлетворены, но что касается духовной жизни... В феврале 1964 года Хэйвиг вступил в наследство, которое создал сам для себя. После этого он постарался зачеркнуть все свое прошлое и всю оставшуюся жизнь называл себя не иначе как "дядюшка Джек". Я спросил его, что он намеревается делать дальше, и он ответил: - Я хочу узнать как можно больше о том, что нас ждет. Я задумался и высказал ему свое желание узнать о своем будущем. Только теперь я понимаю, сколько бы ему пришлось рассказывать о моем будущем до дня смерти Кэйт. Я никогда не спрашивал Хэйвига, видел ли он раньше могилу Кэйт. Может, он и знал все, но молчал об этом. Как врач, я знаю, что такую информацию очень трудно хранить и улыбаться при этом. Теперь Хэйвиг занимался в нашем университете и в перерывах между занятиями наносил визиты в прошлое. Больше он не хотел, попадая в чужое общество, оставаться немым. Более того, он хотел иметь базу, с помощью которой можно было бы экстраполировать изменения языка со временем, даже в далекое будущее. Он сконцентрировался на латинском и греческом, причем на разговорном греческом, который был более распространен во времени и пространстве, чем классический. Кроме того, он занимался французским, немецким, итальянским, испанским, португальским, еврейским, арабским, арамейским и одним из языков полинезийской группы. - Там была мощная цивилизация еще до наших темных веков, - сказал он мне. - Я не мог попасть в те времена, попадал либо в начало, либо в конец ее. Очень трудно понять чужую эпоху. Предположим, что ты - путешественник во времени из Египта времен фараонов. Попадешь в сегодняшний мир и изучаешь его. Многие действия людей абсолютно непонятны для тебя, более того, ты даже не можешь определить, хорошо то, что они делают, или плохо. Потребуются многие годы, чтобы научиться хоть немножко понимать мир. Поэтому я хочу начать со старых эпох, откуда можно перекинуть мостик к будущим временам. И он подробно изучал историю. Можно даже сказать, стал профессиональным историком. Побывав во многих жестоких эпохах, он уверял меня, что ни мрачное средневековье с его сожжением еретиков, ни массовая резня где-нибудь в Турции не сравнятся по жестокости и ужасу с тем, что ждет Землю в будущем. - ...тогда погибнут почти все люди. Надеюсь, что моих коллег, путешественников во времени, эта участь не постигнет и я смогу встретиться с ними когда-нибудь в более счастливых или, вернее, в менее несчастных эпохах. И когда биологически ему исполнилось тридцать лет, ему улыбнулась удача. Это случилось в Иерусалиме в день распятия на кресте. ГЛАВА 6 О своих планах он рассказывал мне в 1964 году. Его политика заключалась в следующем: разделить эти двадцать веков так, чтобы его личный и официальный календарь - не слишком расходились. После этого я долго не виделся с ним. Он больше не жил в Сенлаке, а перебрался в Нью-Йорк, где устроил себе штаб-квартиру. Правда, иногда он наведывался и к нам. Кэйт находила это очень трогательным. Я - тоже, хотя знал, что он нуждается во мне - ведь я был его единственным доверенным лицом. - Ну что ж, ты был прав, - сказал я, выслушав его. - Это именно тот момент, когда каждый путешественник во времени, если он христианин, захочет оказаться в Иерусалиме. Почему ты не сделал этого раньше? - Это не так-то просто, док, - путешествие на абсолютно чуждую территорию. А точная дата? Или даже сам факт? - Ты имеешь в виду, что сомневался в историчности личности Христа? Я знаю, ты атеист, но тайна вокруг его имени... - Док, кем он был и был ли вообще, представляет для меня только академический интерес. Люди с тех пор прожили века в вера Моя жизнь, я уверен в этом, дана мне не для того, чтобы я занимался чистыми исследованиями, какими бы мне хотелось. Я видел слишком много человеческих несчастий. Путешествие во времени имеет свою реальную ценность: с его помощью можно попытаться спасти человечество. - Он улыбнулся. - Вы знаете, док, что я не святой. Но я хочу жить своей головой. Он улетел из Нью-Йорка в Израиль в 1969 году. К этому времени евреи уже закрепились в Иерусалиме, и по нему можно было ходить более или менее спокойно. Из своего отеля он направился по Иерихонской дороге, неся с собой сумку, пока не добрался до апельсиновой рощи, где можно было укрыться. Здесь он дождался ночи и начал готовиться. Арабский костюм он купил в лавке для туристов. Продавец заверил его, что именно так одевались арабы в библейские времена. Нож, в основном для еды, чем в качестве оружия, он прицепил к поясу. Огнестрельное оружие он почти никогда не брал с собой. В кожаном мешке был арабский разговорник (для американских студентов), пища, кое-какая посуда, желудочные таблетки, антибиотики, дезинфицирующее и деньги - несколько монет эпохи Римской империи. Кроме того, небольшой слиток золота, который можно было обменять. Хэйвиг сложил современную одежду в мешок, затем достал последнее из своего снаряжения. Он называл этот прибор хронологом. Прибор был разработан им и изготовлен по его указаниям в 1980 году на основе последних достижений электроники. Я видел этот аппарат. Это был ящик с ручкой для переноски размером 24 на 12 и на 6 дюймов. Открыв крышку, можно было увидеть ручки управления и индикаторы. В ящике размещался миниатюрный компьютер, питающийся от никель-кадмиевой батареи. Вес аппарата составлял пять фунтов - половину того веса, который Хэйвиг мог брать с собой. Этот прибор представлял для него большую ценность. Представьте. Он планирует перенестись в прошлое или будущее в определенный момент. Как ему это сделать? На небольшом промежутке времени можно ориентироваться по смене дня и ночи, отсчитывать их. А если дальше? На тысячу лет? Здесь-то его и выручает хронолог, отсчитывая время с большой точностью. Ночь была ясная, холодная. Шел даже пар изо рта при дыхании. На севере светились огни Иерусалима, а со всех остальных сторон наступала тьма, рассекаемая лишь огнями редких домов и фарами проезжающих машин. Хэйвиг сориентировался по Луне и звездам, поставил точное время по Гринвичу, затем покрутил верньер, установив стрелку на деление, соответствующее определенной дате в Anno Domini 33. Дата точно не установлена, напомнил он себе. Но, во всяком случае, эта дата больше похожа на правду, чем все остальные. Он рассмеялся. Единственное, в чем можно быть уверенным, - это в том, что все произошло в середине зимы. Иначе как бы пастухи могли уйти из своих домов пасти стада. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы насытить кровь кислородом. Затем он набрал полную грудь воздуха, но не напрягаясь, чтобы не тратить энергию, - и погрузился в силовое поле Земли. Как он мне рассказывал, ощущение было примерно таким, как у пловца, преодолевающего сильное приливное течение. Он перемещался во времени, и тишина окружала его. Единственным его ощущением были изменения света и тьмы - восходы и закаты солнца. Вот он увидел взрыв - призрачный, бесшумный. Может, это война за независимость? Или эпизод первой мировой? Но все уже осталось позади. В туманной ночи XIX века он решил остановиться, чтобы снова глотнуть свежего воздуха. Кроме того, ему хотелось сориентироваться по звездам, хотя хронолог его еще никогда не подводил. Однако это ему не удалось. Поблизости оказались несколько всадников - видимо, турецкие воины. Они не заметили его в темноте, и он продолжил свой путь. Остановившись в другой раз, он заметил, что местность изменилась: появились деревья, возделанные поля. Видимо, эта местность периодически страдала от засух, так как раньше он видел ее пустыней и знал, что она будет пустыней в том времени, куда он стремился. Вдали он увидел громадный стадион. Видимо, здесь крестоносцы устраивали свои турниры, пока Саладин не вышвырнул их из своего пропахшего кровью королевства. Остановки для восстановления дыхания становились все чаще. Путешествие истощало его силы. Им овладело возбуждение: ведь всего через несколько часов осуществится его мечта. Сердце тяжелым молотом бухало в груди. На панели хронолога замигала лампочка. Маленький прибор с огромной скоростью проделал все вычисления, учитывая всевозможные возмущения электромагнитного и гравитационного полей, и определил нужное время с большой точностью. Вспыхнул красный свет. Хэйвиг прибыл на место назначения. Кончалась ночь с четверга на пятницу. Если верить Библии, состоялась уже Тайная Вечеря, канули в прошлое душевные муки в Гефсиманском саду и Иисус уже лежал связанный, ожидая решения своей судьбы. Его скоро приведут к Пилату, осудят, распнут на кресте, пронзят копьем, объявят мертвым и похоронят. - Кстати, к кресту не прибивают, а привязывают, - говорил мне Хэйвиг. - Гвозди не выдержат тяжести тела, и ладони порвутся. Иногда гвозди все же вбивают, но в дополнение к веревкам. Это просто дополнительное наказание, так что можно сказать, что Библия в этом вопросе правдива. - Он закрыл лицо руками. - Док, я видел, как они висят: черные распухшие языки высунулись наружу, они уже не могут даже стонать, только хрипят, никакой мысли в их обезумевших глазах Ужас, ужас. Поистине, счастлив тот, у кого слабое здоровье и кто не будет долго мучиться... В огромной толпе, может, найдется несколько родственников или друзей, но они не смеют высказать свое горе, не имеют права даже плакать. Остальные в толпе отпускают шуточки, смеются, едят, пьют, поднимают на руки детишек, чтобы им было лучше видно... Что же такое человек? "А чем мы лучше? - подумал я. - Ведь наш век - это век Воркуты и Бухенвальда, век Бельгийского Конго и юга Соединенных Штатов". Может быть, в такие моменты я совсем не завидовал его способности путешествовать во времени. Утро высветило восточное небо. У него за спиной оказался чей-то сад, а вдали он увидел дома. Дорога представляла собой сплошную грязную жижу. Вдали, прячась в утреннем полумраке, раскинулся на холмах Иерусалим - город царей Иродов и римских проконсулов. Он был гораздо меньше того Иерусалима, каким стал через два тысячелетия. Вблизи городских ворот были раскинуты шатры и палатки. Это окрестные жители пришли в святой город на святую неделю. Воздух был холодным и пах землей. Слышалось пение птиц. - Раньше всегда было много птиц, - рассказывал мне Хэйвиг. Он сидел на земле, задыхаясь, пока наконец не пришел в себя. Почувствовав сильный голод, он взял кусочек овечьего сыра и ломоть хлеба. Жадно пережевывая, он с удивлением подумал, что ест пищу, самую обычную для этого периода времени и места на Земле. Пищу, которую ел сам Христос, если, конечно, он существовал. Никогда на Земле не переводились ученые, считавшие, что Христос - это просто миф, вроде какого-нибудь Озириса-Митры. Предположим, что его не было. Вернее, был, но совсем не таким, каким его изображают церковные книги, не живым воплощением Создателя Вселенной. Была бы жизнь на Земле лучше, если бы люди не следовали его заветам? Хэйвиг задумался, но вдруг вспомнил о своей цели. Он вздохнул, поднялся и пошел по дороге. Солнце появилось из-за горизонта. Вскоре к Хэйвигу присоединилась группа людей. Большинство из них встали затемно. Они прибрали в доме, приготовили пищу, сделали все дела, так как завтра была суббота. Бородатые мужчины в лохмотьях подгоняли тощих ослов, нагруженных товарами. Дети, едва начавшие ходить, перебирали зерно возле шатров, а те, что были чуть постарше, выгоняли овец на пастбище. Хэйвиг шел по дороге, и вместе с ним шли к городу шейхи, священники, бродяги, крестьяне, какие-то полупьяные девицы, два торговца из Анатолии в широкополых шляпах. И вдруг он услышал топот копыт и лязг железа. Это проехал отряд римлян, возвращающийся в город после ночного патрулирования. Я видел фотографии Хэйвига и легко могу представить себе эту сцену. Она была гораздо менее красочна, чем вы можете вообразить, вы, живущие в мире анилиновых красителей. Ткани тогда были в основном серого, тускло-коричневого, грязно- голубого тонов. Но шум стоял невероятный. Пронзительные вопли, смех, ругательства, обрывки песен, звучание музыкальных инструментов, шарканье ног, скрип колес, стук копыт, лай собак, блеяние овец, фырканье верблюдов - и над всем этим птичьи трели. Эти люди не были чопорными англичанами: они при разговоре отчаянно жестикулировали, рубили воздух ладонями, хлопали друг друга по спине или по плечу, стискивали зубы, хватаясь за кинжалы, чтобы через секунду, отбросив свою ярость, залиться жизнерадостным смехом. А запахи! Едкий лошадиный пот, пот людей, дым угасающих костров, запахи готовящейся пищи, запах навоза, запах седельной кожи, нагретой на солнце. Хэйвиг ненавидел это время, когда в живых людей вбивали гвозди, но, наблюдая жизнь простых людей, он не испытывал ни омерзения, ни презрения. Ворота Иерусалима были открыты. Сердце Хэйвига забилось еще сильнее. И он вошел. Это случилось почти сразу. Пальцы коснулись его спины. Он повернулся и увидел невысокого широколицего человека, одетого так же, как и он, тоже безбородого, с короткими волосами и светлой кожей. Лицо незнакомца было покрыто потом. Стараясь перекричать шум толпы, он спросил: - Эс ту перегинатор темпорис? Он говорил с сильным акцентом - акцентом поляка XVIII века, но Хэйвиг, изучавший как классическую, так и вульгарную латынь, понял его. - Ты путешественник во времени? - таков был вопрос. Хэйвиг в первый момент даже не мог ответить. Он утратил чувство реальности. Пришел конец его поискам! Или их поискам. Хэйвиг был высокого роста - необычного для этой местности. Он оставил голову непокрытой, чтобы можно было видеть его волосы и нордические черты лица. Иерусалим в те годы был достаточно космополитичен. И в нем свободно могли жить иностранцы. Хэйвиг надеялся, что его собратья узнают в нем одного из них, узнают человека, чуждого этому времени. И вот его надежда сбылась. Они сидели в таверне и разговаривали: Вацлав Красицкий из Варшавы 1738 года, Хуан Мендоза из Тихуаны 1924 года и те, кого они нашли. И еще Конрад ван Левей - воин из Брабанта тринадцатого века, который прибыл сюда, чтобы с помощью меча освободить Спасителя, когда тот понесет свой крест на Голгофу. Его спас Красицкий за мгновение до того, как римский легионер готов был выпустить ему кишки. Он ошеломил брабантца вопросом: "Откуда ты знаешь, что этот человек - твой Господь?" Был там и седобородый монах-ортодокс, говоривший только на непонятном языке и отзывающийся на имя Борис. Видимо, он прибыл из семнадцатого века. И тощая женщина, которая сидела, не поднимая глаз от своей миски, и говорила на языке, которого никто не мог понять. - И это все? - недоверчиво спросил Хэйвиг. - У нас есть еще несколько агентов в городе, - ответил Красицкий. Говорили они по-английски. - Мы встретимся в понедельник, а потому хм, после Вознесения. Предположим, что они найдут еще несколько путешественников, но все же вас будет слишком мало, чтобы мы могли надеяться совершить что-либо существенное. Хэйвиг осмотрелся. Посетители сидели, скрестив ноги на грязных коврах, и пили из глиняных чашек, которые мальчик-слуга наполнял из бурдюка. Вокруг бурлил Иерусалим. О Святая Пятница? Красицкий был спокоен. Он сказал, что оставил свой город и свою эпоху ради Французского Просвещения. Шепотом он сообщил, что его партнер Мендоза - гангстер. Вернее, он сказал "наемник", но смысл этого слова Хэйвигу был понятен. "Мне лично плевать на то, что какого-то еврейского плотника, страдающего манией читать проповеди, казнят на кресте, - сказал он, ухмыляясь. - Но ты относишься к этому иначе, да? Что ж, по крайней мере, среди нас появился один разумный человек". Хэйвиг спросил: - Неужели нас, путешественников во времени, так мало? Красицкий пожал плечами: - Кто знает? Многим не так просто прибыть сюда. В твое время достаточно сесть на самолет - и ты здесь через несколько часов. А в другие эры это связано с большими трудностями. Мы читали о средневековых пилигримах. Но сколько их погибало в пути? Кроме того, некоторых путешественников во времени нам просто не найти, так как они не желают быть найденными. А может, они даже не подозревают, что есть подобные им, которые ищут их. Хэйвиг смотрел на него, на непроницаемого Хуана Мендозу, на полупьяного Конрада, грязного Бориса, неизвестную сумасшедшую женщину и думал: "Естественно. Нельзя же было ожидать, что дар путешествия во времени будет распределяться выборочно. Нет, им обладают люди самого разнообразного интеллекта и направлений ума. С какой стати я решил, что представляю собой нечто необычное, специфическое?" - Мы не можем тратить много времени на поиски, - сказал Красицкий. - Нас слишком мало. - Он хлопнул Хэйвига по колену. - О Святая Богородица, как обрадуется Сахэм, когда узнает, что мы нашли тебя! В конце вечера были найдены еще отшельник из Сирии третьего века и авантюрист из Ионии второго века после Рождества Христова: Сказали еще об одной женщине, видимо, коптской христианке, но она скрылась, прежде чем ее успели задержать. - Плохой урожай, - хмыкнул Красицкий. - И все же... И он повел всю группу. Сначала они остановились после Пятидесятницы, затем отправились в двадцать первый век. Пыль клубилась над пустыней. От Иерусалима ничего не осталось, кроме костей и отдельных остатков зданий. По тут их ждал самолет - остроносый, с вытянутыми назад крыльями, с атомным реактором. Видимо, командование так и не успело ввести этот военный корабль в действие, застигнутое врасплох нападением противника. - Мы летели через Атлантику, - говорил мне Хэйвиг. - Штаб-квартира была устроена на месте павшего когда-то Висконсина. Да, они позволили мне забрать хронолог оттуда, где я его спрятал. Хотя они никак не могли понять, зачем он мне нужен. Сами они для определения точного времени пользовались маяком. Хотя и не любили долгих путешествий в прошлое, так как это укорачивало длительность жизни. В конце двадцать первого века жизнь в Америке только-только начала возобновляться. Все селения, в том числе и наша штаб-квартира, были под сильной охраной, так как в любую минуту могли подвергнуться нападению бандитов и мародеров... Я так и не узнал, видел ли мой друг Хэйвиг Иисуса Христа. ГЛАВА 7 После сотни лет разрухи и опустошения сдвиги были довольно значительными. Почва оправилась от загрязнения и начала плодоносить, что способствовало росту населения. Хлебные поля раскинулись по низким холмам под летним небом, по которому гуляли легкие облака. Выросли деревья, в листве которых пели птицы и шумел ветер. Люди были заняты работой. У них не осталось ничего, кроме ручных орудий труда и машин, приводимых в движение животными, но зато это были прекрасно изготовленные орудия. Опыт человечества не пропал даром. Все люди были похожи друг на друга, так как были одеты абсолютно одинаково, и мужчины, и женщины: голубые рабочие брюки и куртки. Лица их были обветрены и покрыты прочным загаром, волосы отросла до самых плеч, все мужчины с бородами. Все они были низенькие по стандартам нашего времени, у многих были очень плохие зубы - или же их не было совсем. И все же они были гораздо более счастливы, чем их предки эпохи Судного Дня. Люди выпрямлялись, чтобы приветствовать путешественников, ехавших верхом с аэродрома, а затем сразу же возобновляли свою работу. Иногда встречались солдаты верхом на лошадях. Они были одеты в