ствует право читать!
Да здравствует право писать!
Правдивой страницы
Лишь тот и боится,
Кто вынужден правду скрывать!
Зал уже подпевает, вернее, тихо подвывает от восторга. "Ответственные"
сидят с кислыми мордами -- а поди придерись, стихи-то хрестоматийные, сто
раз напечатанные...
Остается добавить, что в ту пору Наталья Пинаева была сотрудником
Главного управления исполнения наказаний МВД СССР -- проще говоря, тюремного
ведомства.
Текст и подтекст.
(Продолжает Борис Жуков.)
-- Но самым коварным и изощренным идеологическим диверсантом на том
фестивале оказался Андрей Крючков.
Он вышел на сцену, спел какую-то вполне нейтральную лирику, ему столь
же нейтрально похлопали. В конце концов он запел свою "визитную карточку" --
"Новогоднюю" ("У хороших людей зажигаются яркие елки..."). И все бы ничего,
но на последних двух строчках зал вдруг разразился торжествующим хохотом и
аплодисментами. Граждане начальники тупо глядели в представленный на литовку
текст (от которого Крючков, ясное дело, не отклонялся), силясь понять: чего
это они все? Ну что тут такого:
Нехороших людей давно скушали серые волки,
И следы тех волков замело еще в прошлом году?
Откуда было гражданам начальникам знать, что уже не первый год на всех
московских слетах и песенных посиделках эти строчки при повторе несколько
видоизменялись:
Нехороших людей развезли давно черные "Волги",
А хороших людей "замели" еще в прошлом году...
Рождение имени.
Рассказывает Алексей Подвальный (Москва):
-- Во второй половине 60-х Юлий Ким, тесно связанный в то время с
зарождающимся диссидентским движением, оказался без средств к существованию:
из школы ему пришлось уйти, а от концертов ему настоятельно рекомендовали
воздержаться.
В это время на него вышел режиссер саратовского ТЮЗа с предложением
написать песни для спектакля "Недоросль". Ким, конечно, радостно согласился,
но честно предупредил, что одна только его фамилия на афише может привести к
закрытию спектакля.
-- Знаете что, -- сказал режиссер, подумав, -- возьмите псевдоним.
Никаких хлопот это не требует, а начальству спокойнее.
На том и порешили.
Через некоторое время режиссер с уже готовыми песнями уезжал к себе в
Саратов. Ким провожал его на вокзале ("Я пришел на вокзал Павелецкий...").
Все уже сказано, обо всем договорено...
-- Да, -- вдруг вспомнил режиссер,-- а псевдоним?
И тут Киму, блестящему импровизатору и тонкому стилисту, начисто
отказала творческая фантазия.
-- Иванов, -- говорит Ким.
-- Нет! -- говорит режиссер. -- Ну что это за псевдоним? Поезд
трогается. Ким идет рядом с тамбуром, в котором
стоит режиссер.
-- Петров.
-- Нет.
Поезд прибавляет ходу.
-- Сидоров.
-- Нет.
Ким начинает отставать.
-- Михайлов!
Режиссер понимает, что если он опять скажет "нет", следующего варианта
уже не услышит.
-- Ладно. Михайлов!
Так родился "Юлий Михайлов" -- автор множества всенародно известных
песен из спектаклей и фильмов.
Чуть позже в народе обрел популярность возникший ранее в узком
дружеском кругу вариант известной песенной строчки:
Как Ким ты был, так Ким ты и остался!
Комментарий Юлия Кима:
-- Да, так все и было. Режиссера звали Леонид Эйдлин. Правда, мы тогда
перебрали гораздо больше вариантов, все по русским именам -- Антонов,
Андреев, Семенов... Останавливало нас каждый раз то, что уже есть известный
писатель с такой фамилией. Скажем, Иванов -- известный пародист, Сидоров --
литературный критик (который ныне министр культуры) и еще другой -- писатель
Василий Сидоров... Потом, кстати, выяснилось, что и писатель Ю.Михайлов
есть, в Ленинграде, но тогда мы этого не знали. Я, кстати, так до сих пор и
не знаю, как расшифровывается инициал в моем псевдониме -- Юлий, Юрий... А
фразу "как Ким ты был, так Ким ты и остался" задолго до этой истории, в 1954
году сказал один из моих друзей, Гена Фельдблюм.
Не верь ушам своим.
Рассказывает Александр Городницкий:
-- ...Вспоминается история, произошедшая со мной в начале семьдесят
седьмого года на борту научно-исследовательского судна "Академик Курчатов",
пересекавшего Атлантический океан. Мне в каюту неожиданно позвонил начальник
радиостанции и сказал:
-- Ну-ка иди скорей в радиорубку -- тебя Би-Би-Си передает...
Не слишком обрадовавшись этой новости, я все же пошел в радиорубку, а
когда вошел, то увидел, что там уже сидят капитан, первый помощник и еще
один член экспедиции "в штатском", которого в команде называли "Федя --
лохматое ухо". Из динамика несся мой голос, поющий песню. Все присутствующие
обратили на меня свои участливые взоры -- так смотрят на дорогого покойника.
Сесть никто не предложил. Наконец песня кончилась, и диктор Британского
радио произнес:
-- Мы закончили очередную передачу из цикла "Русский магнитофониздат":
поэты-певцы, преследуемые Советским правительством...
Взгляд первого помощника, устремленный на меня, приобрел стальную
жесткость и непримиримость. "Для вас только что прозвучала, -- продолжал
диктор, -- песня Юрия Визбора "Чистые пруды" в исполнении автора...
-- Ну что, слышали? -- сказал я присутствующим и ушел.
Конец -- делу ...
Рассказывает Валерий Мустафин (Казань).
То ли конец 70-х, то ли начало 80-х. Ульяновск. Фестиваль "Гамбургский
счет", идею которого предложил замечательный человек, президент клуба
Евгений Сиголаев.
Объявляется конкурс на лучшую песню для закрытия фестиваля. Последним
на сцену выходит Леонид Сергеев и завершает свою серию песен чем-то
гусарским с такими примерно словами:
И мы пойдем попить мадеру,
И будем пить с тобой мы до утра,
И за царя, за Родину, за веру
Мы грянем громкое "Ура! Ура! Ура!"
-- Ну, все, -- говорит он, оказавшись за кулисами, -- кажется, я закрыл
этот фестиваль. Навсегда.
"Давно я не лежал в колонном зале..."
Рассказывает Андрей Козловский (Вологда).
-- В 1980 году в Ленинграде, во Дворце молодежи проходило награждение
первых секретарей обкомов комсомола. Понятное дело, после церемонии нужна
культурная программа. Собрали концертик и почему-то -- не знаю уж, кто их
надоумил -- пригласили выступить в нем меня. Ну, я взял гитару, поехал,
вышел в свой черед на сцену, спел что-то такое... "Рыбака", там, еще
что-то... Мне хлопают, не отпускают. И что-то меня дернуло... Была у меня
тогда такая песня, в общем-то, так себе, но тут под настроение пришлась. Она
начиналась "Хорошо жить дуракам", там дурак побеждал всех сказочных
персонажей -- Змея Горыныча, там, бабу Ягу, -- а кончалась она так: "Славь
повсюду дураков, коль не хочешь в дураках остаться сам!".
Я спел, глянул в зал -- а там два первых ряда этих секретарей сидят с
каменными мордами. Я оглянулся -- а сзади, за кулисами, режиссер всего этого
безобразия голову руками обхватил и ходит из угла в угол, как волк по
клетке. Тут только дошло: ?-мое, кому же я это пел!..
Ну ладно, спел и спел. Я прямо со сцены ушел в буфет, там друзей
встретил из съемочной группы фильма "Пацаны", они выход фильма обмывали. Мы
с ними приняли, хорошо сидим... И тут в буфет влетают какие-то люди --
начальство ЛДМ, из отдела культуры и прочие, начинают что-то кричать мне, а
мы все уже такие... "кожаные". Я только слышу "скажите спасибо, что вы
отсюда уйдете без наручников!" и "мы лишаем вас права выступления на три
года!". И с трудом соображаю: какого это они меня права лишают? Кто мне его
давал, у кого я его просил?
Потом я узнал, что в Вологде после этого менты всех моих знакомых
обошли и в вежливой беседе предлагали отдать мои записи, тексты. Никто им,
конечно, ничего не отдал -- у нас к ментам всегда относились, как надо.
А что до "права выступления", так через неделю после этой истории я уже
где-то выступал по путевке от общества "Знание". В Колонном зале, правда, за
все три года выступить так ни разу и не удалось. И потом тоже...
Считаю до трех!
Рассказывает Берг.
-- 23 июня 1978 года у меня состоялась беседа с подполковником. Точнее,
у него со мной. И называлась -- профилактическая. И проходила в большом
сером доме на улице Дзержинского в Саратове.
Собеседник мой очень переживал по поводу моей дальнейшей судьбы, и я,
чтобы хоть как-то его успокоить, пообещал больше не писать двусмысленных
песен. На том он и угомонился.
А я вышел от него и задумался:
-- Как же теперь быть? Ведь вся прелесть этих песенок была именно во
втором смысле! А впрочем, я ведь никому не обещал не писать трех-, четырех-
и более-смысленных песен!
С тех пор считаю хотя бы до трех и ни разу еще не обманул этого
замечательного человека!
Так в жизни не бывает!
Рассказывает Александр Городницкий:
-- ...Мне понадобилось оформлять визу за рубеж для следующего плавания.
Дело в том, что для оформления визы предоставляется характеристика,
подписанная дирекцией института, парткомом и месткомом, и составленная по
строго установленной форме. Там, в частности, предусмотрена такая
каноническая формула: "Морально устойчив, политически грамотен, в быту
скромен. Семья дружная". Если хоть что-нибудь из вышеперечисленного не
указано, или указано не строго в соответствии с упомянутыми выражениями, то
характеристику можно не подавать -- все равно не пропустят.
... Так вот, на следующий год после появления злополучной песни "Про
жену французского посла" меня вызвал к себе тогдашний секретарь партбюро,
весьма, кстати, известный и заслуженный ученый в области изучения твердых
полезных ископаемых океана, профессор и доктор наук, седой и красивый
невысокий кавказец с орлиным носом и густыми бровями, обликом своим
напоминавший графа Калиостро. Когда я прибыл к нему в комнату партбюро, где
он был в одиночестве, он запер дверь на ключ, предварительно почему-то
выглянув в коридор.
-- У нас с тобой будет мужской разговор, -- объявил он мне.
-- У меня тут на подписи лежит твоя характеристика в рейс, так вот, ты
мне прямо скажи, что у тебя с ней было.
Удивленный и встревоженный этим неожиданным вопросом, я старался
понять, о ком именно идет речь.
-- Да нет, ты не о том думаешь, -- облегчил мои мучительные экскурсы в
недавнее прошлое секретарь, -- я тебя конкретно спрашиваю.
-- О ком? -- с опаской спросил я.
-- Как "о ком"? О жене французского посла.
Я облегченно вздохнул, хотя, как оказалось, радоваться было рано.
-- Что вы, Борис Христофорович, -- улыбнувшись, возразил я, -- ну что
может быть у простого советского человека с женой буржуазного посла?
-- Ты мне лапшу на уши не вешай, -- строго обрезал меня секретарь, -- и
политграмоту мне не читай -- я ее сам кому хочешь прочитаю. Ты мне прямо
говори -- да или нет!
-- Да с чего вы взяли, что у меня с ней что-то было? -- возмутился я.
-- Как это с чего? Если ничего не было, то почему ты такую песню
написал?
-- Да просто так, в шутку, -- наивно пытался объяснить я.
-- Ну, уж нет. В шутку такое не пишут. Там такие есть слова, что явно с
натуры списано. Так что не крути мне голову и признавайся. И имей в виду:
если ты честно обо всем расскажешь, дальше меня это не пойдет, и
характеристику я тебе подпишу, даю тебе честное слово. Потому что, раз ты
сознался, значит перед нами полностью разоружился и тебе опять можно
доверять.
-- Перед кем это -- перед вами? -- не понял я.
-- Как это перед кем? Перед партией, конечно!
Тут я понял, что это говорится на полном серьезе, и не на шутку
обеспокоился.
Последующие полчаса, не жалея сил, он пытался не мытьем, так катаньем
вынуть из меня признание в любострастных действиях с женой французского
посла. Я держался с мужеством обреченного. Собеседник мой измучил меня и
измучился сам. Лоб у него взмок. Он снял пиджак и повесил его на спинку
своего секретарского стула.
-- Ну, хорошо, -- сказал он, -- в конце концов есть и другая сторона
вопроса. Я ведь не только партийный секретарь, но еще и мужчина. Мне просто
интересно знать -- правда ли, что у французских женщин все не так, как у
наших, а на порядок лучше? Да ты не сомневайся, я никому ничего не скажу!
Я уныло стоял на своем.
-- Послушай, -- потеряв терпение закричал он, -- мало того, что я
просто мужчина, -- я еще и кавказец. А кавказец -- это мужчина со знаком
качества, понял? Да мне просто профессионально необходимо знать, правда ли,
что во Франции женщины не такие, как наши табуретки, ну?
Я упорно молчал.
-- Ах так, -- разъярился он, -- убирайся отсюда. Ничего я тебе не
подпишу!
Расстроенный, вышел я из партбюро и побрел по коридору. В конце
коридора он неожиданно догнал меня, нагнулся к моему уху и прошептал:
-- Молодец, я бы тоже не сознался!
И подписал характеристику.
Только не это!
Продолжает Александр Городницкий:
-- Неприятности из-за этой песни (Про жену французского посла" -- прим.
сост.)... продолжались много лет.
Один из эпизодов датируется концом восемьдесят второго года, когда я
уже жил в Москве и выступал накануне Нового года на вечере московских
студентов в Концертном зале Библиотеки имени Ленина напротив Кремля. В числе
многочисленных заявок на песни больше всего было просьб спеть песню "про
жену французского посла". "Все равно мы ее знаем наизусть" -- писали авторы
записок. Обычно я эту песню на концертах не пел, но тут, под влиянием
многократных просьб, притупив обычную бдительность и расслабившись, я ее
спел под бурные овации всего зала, и как немедленно выяснилось, совершенно
напрасно. Поскольку, как известно, в нашей стране скорость стука значительно
превышает скорость звука, то уже третьего января мне домой последовал звонок
из Бюро пропаганды художественной литературы при МО СП СССР со строгой
просьбой немедленно явиться к ним. Оказалось, что туда уже пришел донос на
меня, составленный "группой сотрудников библиотеки". В доносе отмечалось,
что я в "правительственном зале" (почему он правительственный? Потому что
напротив Кремля?) разлагал студенческую молодежь тем, что пел "откровенно
сексуальную" песню, в которой "высмеивались и представлялись в неправильном
свете жены советских дипломатических работников за рубежом". Услышав это
обвинение, я не на шутку загрустил.
-- Так что вы там пели? -- спросила меня строгим голосом старой девы
самая пожилая дама -- старший референт, -- про жену советского посла?
-- Не советского, а французского, -- робко возразил я.
-- Ах, французского? Ну, это уже полегче. Ну-ка, спойте нам,
пожалуйста.
И я без всякого аккомпанемента и без особого удовольствия, осипшим от
новогодних застолий голосом, спел им эту песню. Народ за столами заметно
оживился.
Ну, ладно, -- сказала пожилая дама, и в ее металлическом голосе
зазвучали смягчающие нотки. -- Идите. Только больше этого, пожалуйста, не
пойте.
Станислав Колеников (Москва) добавляет:
-- На концерте в Черноголовке (поселок в Московской области -- В.Л.)
Городницкий рассказал самое свежее продолжение приключений этой песни.
Приходят к нему его какие-то знакомые (или сослуживцы) и приносят
совершенно бульварную книжку, где основной сюжет крутится вокруг траха
главных героев. И вот в перерыве между трахами, на какой-то вечеринке
главный герой поет своей возлюбленной песню на незнакомом ей языке. Она
спрашивает: "Что это?", и он отвечает: "О, это песня на русском языке.
Написал ее русский летчик, сбитый нашими во Вьетнаме (американцами,
то-бишь), он потом много странствовал по свету, а эта песня написана им,
когда он был в Сенегале и имел страстный роман с женой французского
посла..."
Горький вкус победы.
Случай, где все было "с точностью до наоборот", рассказывает Михаил
Волков, некогда московский, а ныне израильский автор:
-- Литовка текстов в МДСТ (Межсоюзном доме самодеятельного творчества)
в Москве.
Я принес очередную пачку текстов работавшему там в то время (год
примерно 84-85-й) Диме Хоменко. Он просмотрел их и остановился на песне
"Матч по забиванию гвоздей головой в стену" о соревновании советской и
американской команд в указанном виде спорта.
Дима говорит:
-- Жалко, хорошая песня какая, а залитовать не могу.
-- Почему? -- спрашиваю. -- Наши же там выиграли, все патриотично...
-- Знаешь, в данном случае лучше бы проиграли.
"...И стало слово плотью".
В 1981 году, вскоре после XXV слета московский КСП в очередной раз был
разогнан властями. Всех предупредили: никаких слетов! Когда, тем не менее,
куст "Феня" попытался провести в первую годовщину смерти Высоцкого слет его
памяти, участников встречали на платформе милицейские наряды и, не давая
сойти с нее, сажали во встречную электричку.
Через считанные недели после этого эпизода двое лидеров "Фени" один за
другим уехали работать на КАТЭК (если кто уже забыл -- "Канско-Ачинский
топливно-энергетический комплекс"; попросту говоря, месторождение бурых
углей в малоосвоенной части Восточной Сибири).
Таким образом, известное выражение "послать к ядрене фене" обрело после
этой истории совершенно точный географический смысл.
Есть в жизни счастье!
Вспоминает Александр Городницкий:
-- ...У меня почему-то с первых дней пребывания на "Крузенштерне" сразу
же не сложились отношения с нашим замполитом.
Конфликт с замполитом, чреватый для меня потерей загранвизы, еще
обострился после того, как по его приказу судовая трансляция с утра до ночи
беспрерывно на полную громкость передавала одни и те же, безумно всем
надоевшие за полгода плавания, песни с нескольких затертых пластинок. Среди
прочих была там особенно опостылевшая мне лирическая песня на слова Михаила
Танича "Девушки сидят на подоконнике -- обнявшись, вполголоса поют". В конце
песни говорится, что девушки ее "оборвут, не кончив, и сор смехом побегут с
ребятами в кино, и уходит песня грустным эхом через запотевшее окно". Песня
эта, крутившаяся много раз на дню, обрыдла нам особенно, но замполиту она
нравилась, и просьбы ставить ее пореже успеха не имели.
В тот день, по случаю женского праздника 8 Марта, обед в кают-компании,
где мы, штатские, сидели в самом конце офицерского стола, был праздничным.
Павел Васильевич (П.В.Власов, командир парусника "Крузенштерн" -- прим.
сост.), по случаю праздника, надел парадную тужурку с многочисленными
орденами. Слева от него, как и положено, сидел замполит, справа -- старпом.
Подали борщ, и замполит налил себе полную тарелку. И тут, как назло, снова
зазвучала эта несчастная песня. Я решил идти ва-банк.
-- Павел Васильевич, -- громко спросил я через весь стол, -- разрешите
обратиться?
-- В чем дело? -- спросил он подозрительно.
-- Почему в День советских женщин у нас парадно поют такие идейно
невыдержанные песни?
Офицеры, разговаривавшие за столом, отложили ложки и стали
прислушиваться. Замполит, кося на меня недобрым глазом, тем не менее набрал
в рот полную ложку борща. Это-то его и подвело.
-- Ну, как же, -- продолжал я, -- вы послушайте, какие оскорбительные,
пошлые слова про наших женщин звучат в той песне!
-- Какие? -- покосившись на набравшего в рот борщ замполита, снова
спросил Власов.
-- А вот про них говорится, что они "оборвут, не кончив и со смехом".
Тут замполит от неожиданности и возмущения поперхнулся и весь свой борщ
выдал на ордена парадной тужурки командира. Над столом повисла мертвая
тишина.
-- За борт, -- брезгливо отряхивая салфеткой ошметки капусты с
лацканов, коротко бросил командир.
-- Его? -- с надеждой спросил оклемавшийся замполит.
-- Пластинку, -- рявкнул Власов и, поднявшись, вышел из кают-компании.
Замполит, однако, был человек опытный и злопамятный. До этого он служил
в Клайпеде на базе подводных лодок, где любил разбирать персональные дела,
связанные с супружескими изменами.
-- Что же это происходит, -- заявил он как-то на партийном собрании. --
Офицеры плавают в море, моряки с ихними женами спят, а политработники стоят
в стороне? Так не пойдет. Мы должны к этому вопросу подключиться.
В случае со мной он тоже ждал своего часа и дождался. Поход наш уже
перевалил за половину, когда московское радио вдруг передало мою песню
"Снег" в исполнении артиста Юрия Пузырева. Примерно через день после этого
ко мне явилась делегация от боцманской команды с просьбой написать "такую же
хорошую песню про море, про то, как мы здесь всякие трудности переносим
вдали от жен и подруг, но все-таки море любим больше".
-- Только, если можно, -- сказал Овчухов, возглавлявший делегацию, --
напишите попросту, по-матросски, без всяких интеллигентских выкрутасов.
И я на свою беду попробовал, написав шуточную матросскую песенку.
Морякам новая песня как будто понравилась. Во всяком случае, они ее тут же
переписали и даже пару раз успели исполнить на баке вечерком под баян, на
котором виртуозно играл старшина второй статьи, известный женский сердцеед
Слава Агуреев.
На следующий день, однако, начались неприятности. Распевавшие песню
неожиданно получили по два наряда вне очереди, а сам текст песни у них был
конфискован. Ко мне явился замполит и сказал:
-- Ну, когда мы в базу вернемся, с вами Особый отдел будет разбираться
за ваши идеологические диверсии. А я все-таки хочу спросить, как это так --
я дней и ночей не сплю, личный состав неустанно воспитываю в духе постоянной
преданности и духовной чистоты, а вы взяли и мне его весь в один день
морально разложили?
Я не на шутку испугался:
-- Чем же это я разложил?
-- Вы что, и вправду не понимаете или ваньку валяете? Это ваши слова?"
-- И он сунул мне под нос отобранную у Агуреева тетрадку, где под мою
диктовку был записан текст песни.
-- Мои.
-- Ну вот, а еще отпираетесь, -- сказал он с торжествующей улыбкой. --
Вы тут ясно пишете, что у женщины есть грудь!
-- Ну и что? -- не понял я.
-- А то, что вы таким образом на секс намекаете. А для советского
человека у женщины грудь в любви -- не главное, главное -- это моральный
облик!
Сразу стало ясно, что общего языка мы с ним не найдем... В начале июня,
когда "Крузенштерн" возвратился в Балтийск, замполит ухитрился внести
историю со злополучной песней в свое политдонесение, которое попало на стол
к тогдашнему начальнику политотдела Дважды Краснознаменного Балтийского
флота контр-адмиралу товарищу Почипайло. Туда же шустрый замполит принес и
отобранную у матросов магнитофонную пленку с записью той песни с просьбой
прослушать для определения меры наказания для автора, "разложившего личный
состав". Начальник политотдела, как рассказывали мне потом случившиеся там
офицеры, торопился на футбол -- команда балтийцев играла с каким-то сильным
противником, но все-таки выслушать песню согласился.
-- Ну, что же, -- сказал он, надевая фуражку, -- ничего особенного,
правильная песня. Она показывает, что моряк должен любить море больше, чем
бабу.
И, уже выходя в дверь, обернулся и твердо закончил:
-- Разрешить!
Это мудрое решение определило не только судьбу песни, которая не стоила
обсуждения в столь высоких инстанциях, но и судьбу автора, дав ему
возможность плавать в океане и дальше.
Перпендикулярно генеральной линии...
Рассказывает Берг:
-- Году в 69-м меня полюбили ребята из молодежной редакции Саратовского
телевидения и время от времени в те или иные передачи вставляли мои новые
песенки. Ухватились они и за песню "Я оставлю тебе...", да цензор уперся: не
понравился ему конец со словами "Рыжий парень в зеленой, нелепо торчащей
пилотке".
-- На советском солдате, -- аргументировал он, -- пилотка должна сидеть
браво, молодцевато. А эта песня пацифистская. Не пущу!
Еле пробили...
А вскоре у меня появились "Три квартала на Вольской". Писал я ее в
военных лагерях, а в это время улицу Вольскую переименовали в Братиславскую,
в честь города-побратима.
На сей раз цензор узрел попытку подрыва внешней политики и песню не
пропустил.
Детская-антисоветская.
Рассказывает Юлий Ким:
-- В одном из ленинградских театров ставили мою пьесу-сказку
"Иван-царевич". Там в кульминационный момент Иван-царевич должен сказать
некое слово -- и Кощею конец. Причем пьеса была выстроена так, что Иван
этого слова не знал, а залу оно уже было известно. Вот в кощеевом дворце
тревога, бегут его слуги, сейчас Ивана схватят, а он отчаянно перебирает
главные слова: "Жизнь? Любовь? Солнце? Земля?.." И дети в зале по сигналу
Жар-птицы (это еще один персонаж моей пьесы) начинают хором подсказывать
заветное слово. Сначала тихо, потом все громче и громче, и вот уже весь зал
скандирует:
-- Сво-бо-да! Сво-бо-да! СВО-БО-ДА!
Сидевшие в зале немногочисленные взрослые как-то очень неуверенно себя
чувствовали и с явным нетерпением ждали, когда же это кончится.
Впоследствии для того, чтобы пьеса пошла в московском театре имени
Маяковского, мне пришлось полностью переписать эту сцену.
Примечание Бориса Жукова:
-- Примерно в те же годы я (ничего, конечно, не зная об этой истории)
сказал как-то о Киме, что на месте КГБ посадил бы его под пожизненный
домашний арест, запретив не только выходить из дому, но и говорить по
телефону и даже подходить к окну на расстояние, достаточное, чтобы с улицы
могли увидеть его лицо. Потому что этот человек есть сплошной сгусток
крамолы, и любой контакт с ним приведет к ее распространению. "О, как я все
угадал!"
Методом Мюнхгаузена.
Рассказывает Михаил Смоляр (Москва -- Вашингтон):
-- На X-м московском слете было дело. Общего костра не было, и у костра
возле чьих-то палаток сидят ребята и поют что-то вроде "Пусть без обеда
оставит нас мама..."
Потом пришел Саша Костромин, спел для разгона "14 лет пацан попал в
тюрьму", а потом пошел по такому Киму, которого я почти и не слышал.
Тут подходит странный мужичок: сапоги, в них заправлены брюки, пиджак,
белая рубашка и галстук. Судя по всему, райкомовский инструктор. Стоит,
слушает. А Костромин, оценив его наряд, запел какую-то совершенно
нейтральную песню, "кавалергардов", что ли...
Песня кончилась, и тут этот человек говорит:
-- Ребята, а вы на какой слет приехали? Где вы находитесь? По-моему,
это слет патриотической песни, а не политической!
-- А что, мы как раз и поем патриотические.
-- Но ведь перед этим вы что-то другое пели!
Костромин подумал-подумал и говорит:
-- Ну, слава богу, мы из этого болота уже выбрались!
В плену традиций.
Рассказывает Сергей Моисеев, как автор сложившийся в Харькове, ныне
"разлагающийся" в Нью-Джерси (США).
У харьковских и симферопольских КСПшников было традицией собираться на
майские и ноябрьские праздники в Крыму -- песни петь, по горам ходить...
Одним из любимых мест была Малиновая балка. И вот осенью 1983 года в
процессе подготовки очередного мероприятия, во время обзвонки будущих его
участников, крымский автор Володя Грачев несколько раз произнес в трубку
слово "слет". Черт его дернул это сделать, тем более, что на слет это
мероприятие не "тянуло".
6 ноября в балке собрались харьковчане. Заночевали. Замерзли. 7-го
должны были подъехать симферопольцы. И, действительно, в означенный час
вдали показались какие-то люди.
Харьковчане приветствовали их радостными возгласами. Но, как оказалось,
несколько поторопились: кожаные плащи и пыжиковые шапки никак не могли быть
надеты на плечи и головы КСПшников. Они принадлежали второму секретарю
обкома и бойцам комсомольского оперотряда, приехавшим закрывать слет -- у
них были свои КСПшные традиции. В том месте, куда удалось подъехать, их (да
и участников "слета") ждали три автобуса.
Комсомол приблизился на расстояние вербального контакта:
-- Кто такие? Что делаете?
-- Туристы.
-- Покажите ваши карты, маршрутные листы. Что у вас в блокноте?..
Пошел натуральный шмон. У Лены Лисянской нашли тексты Фарбаржевича,
из-за которых потом были особенно неприятные неприятности.
А народ к тому времени частично разбрелся по горам, пришлось ждать
возвращения. КСПшники сидят у костра, греются, супчик горячий едят, водочкой
запивают. А комсомол стоит вокруг/ жмется сиротливо. Ему тут супчик
предлагают...
Ну и песни, разумеется, звучат. Особенно уместной оказалась митяевская
"Как здорово, что все мы здесь..." Ее повторили несколько раз.
Народ, возвращавшийся с гор, вел себя по-разному: одни спокойно
пополняли компанию у костра, а другие, вроде Саши Пекло, переоценив
серьезность обстановки, задавали деру и долго еще скитались по пересеченной
местности в экстремальных условиях...
Но вот основная масса собралась, и ребят отвезли в Симферополь.
Бесплатно, разумеется, что было большой удачей. Тем более, что в такую
холодрыгу какой "слет"!
В городе они забились по квартирам, где и продолжили.
Главное -- конспирация.
Рассказывает Юрий Резниченко -- в 80-е годы инструктор Межсоюзного дома
самодеятельного творчества, "главный цензор" авторской песни в Москве:
-- ...От КГБ КСП курировали несколько оперативников. Они официально
никогда ко мне не обращались, но я их всех скоро уже знал. Нормальные
ребята, хорошо относившиеся к песне. Они никогда не были инициаторами
каких-то запретов, репрессий -- наоборот, неоднократно именно их
вмешательство помогало добиться какого-нибудь разрешения. В общем, отношения
у меня с ними сложились хорошие.
И вот как-то они попросились со мной на слет куста "Июнь". Я, конечно,
согласился -- мне же еще удобнее, на их машине доеду. А слет был, кажется,
последним в сезоне, поздней осенью, уже под снегопадом. Мы сделали все как
надо -- поставили палатку, развели костер. Тут к нам одни ребята подходят,
наливают, другие... Потом-то я сообразил, что больно уж их много было, таких
щедрых, но тогда по холодку оно так хорошо пилось...
В общем, упоили они нас в лежку. Мне запомнилась такая сцена: сидит
один из моих гэбэшников, совсем уже лыка не вяжет, у него из левого рукава
ватника торчит микрофон, и он пальцем правой руки все пытается запихнуть его
поглубже в рукав. Вокруг народ стоит, кто-то уже фотографирует, а он,
бедняга, все тычет и тычет...
Не из того оркестрика.
Рассказывает Сергей Крылов:
-- В 60-х годах Никитинский квинтет пригласили для записи на
телевидение. Был спето некоторое количество песен. Но в эфир, как водится,
пошло не все. Часть была забракована. И, в частности, "Маленький трубач".
Крылову стало интересно, почему бы эту-то, казалось бы, совершенно
идеологически выдержанную песню забраковали. Когда он об этом спросил у
выпускавших передачу, то ему показали какую-то бумажку, на которой "Трубач"
был вычеркнут красным карандашом, что означало не только запрет на показ
этой песни, но даже и запрещение отвечать на вопрос, почему она забракована.
Однако Крылову удалось добиться ответа. Диагноз был:
-- Окуджавщина!
Линия высокого напряжения.
Рассказывает Берг:
-- Году в 1976-м в демисезонное время года в Куйбышеве должен был
состояться концерт с участием Бориса Вахнюка, Александра Краснопольского и
автора этих строк.
В аэропорту оказалось, что самолеты не летают: "погоды нет и
неизвестно", а сидячих мест в зале ожидания тоже нет, так как аэропорт
саратовский.
Я помаялся часа два, почувствовал приближение сердечного приступа, сдал
билет, отбил срочную телеграмму о непродолжительной, но тяжелой болезни и
свалил домой с целью залечь в койку до конца уикэнда.
Едва натянул одеяло, приносят не менее срочную депешу оттуда:
-- Вы срываете ответственное мероприятие. Немедленно приезжайте, иначе
у Вас будут неприятности по партийной линии!
И подписи -- женская и мужская, такие знакомые по оргкомитету
Грушинского фестиваля...
К линии партии я относился, как и требовалось, благоговейно, но моя
собственная комсомольская карьера была уже глубоко позади, а партийная не
грозила, ибо врожденная национальность и благоприобретенное высшее
образование служили сомножителями знаменателя шанса быть принятым в ряды.
Третим сомножителем являлась прогрессирующая идеологическая деградация. И я
остался в постели.
Года через полтора появился на фестивале и спросил подписантов, как их
угораздило послать такую телеграмму.
-- Серьезно? Не может быть! -- сказал он.
-- Что-то не помню, -- сказала она.
-- Ну, ты, Володечка, сам прикинь! -- сказали они.
Мы видимся до сих пор и очень тепло относимся друг к другу.
За хорошие деньги можно и потерпеть.
Рассказывает Вольф Бирман -- классик немецкой авторской песни,
прозванный "немецким Галичем":
-- В 1964 году мои песни были запрещены к публичному исполнению в любой
форме на территории ГДР. Двенадцать лет меня слушали только мои явные друзья
у меня дома и мои тайные поклонники в политбюро. Но к этому моменту мои
песни уже часто и помногу звучали в радио-- и телепередачах в ФРГ.
Естественно, что после каждого исполнения автору песни начислялась
соответствующая сумма, поступавшая в распоряжение GEMA -- агентства по
авторским правам. GEMA переводила эти деньги восточногерманскому агентству
AVA (аналогу нашего печально знаменитого ВААПа. -- Ред.). AVA получало
валютный гонорар, забирало 20% за посредничество, а остальное выдавало мне
остмарками по курсу 1:1. Конечно, рыночный курс вести остмарок составлял
тогда примерно 1:6 -- 1:8, но и выдаваемых сумм мне вполне хватало, чтобы не
умирать с голоду. Если бы власти хоть раз попытались не выдать мне гонорар,
AVA больше не получило бы ни пфеннига ни от каких западных агентств. И
государство продолжало торговать песнями, исполнение которых оно объявило
преступлением. Мало того: AVA могло получить валюту лишь после того, как я
заберу свои остмарки. Поступал же гонорар формально не на мое имя, а как бы
безлично -- для автора песни с таким-то юридически зарегистрированным
названием. Если эта песня ранее не проходила через тандем GEMA -- AVA, то
согласно правилам я должен был подтвердить, что именно я ее автор. И вот по
стране, граждане которой подвергались наказаниям за одно лишь употребление
словечка "штази" (бранная кличка местного КГБ. -- Ред.), идет официальная
бумага на бланке государственного учреждения, с подписью, печатью и примерно
таким текстом: "Уважаемый г-н Бирман! Просим Вас заявить Ваши авторские
права на песню "Баллада о штази"..."
От редакции: а мы-то думали, что все разговоры о каких-то "национальных
моделях социализма" -- просто пропагандистская болтовня! Оказывается, подход
немецких товарищей принципиально отличался от "культурного бизнеса" наших
властей тех лет, точно описанных Кимом в "Московских кухнях":
Чуть шепнут, бывало, верные люди,
Что, мол, музыка у вас там в прогаре -
Ладно, пусть мы потеряем в валюте,
Но высылаем Ростроповича с Галей!
Впрочем, Бирмана в конце концов тоже выслали...
КАК СОБАКЕ -- ПЯТАЯ ГРАФА
Летучий ирландец.
Из московской газеты "БардАрт" No20 за 1998 г.
Рассказывает О'Карпов.
О'Карпов, вообще-то, не бывает. Бывает Александр Карпров, московский
автор, член творческой ассоциации "32-е августа". Но вот что он рассказывает
сам.
Как вам известно, один из участников ТА "32.08" отличается
маниакально-навязчивой тягой к дал?кой стране, лежащей на загадочном острове
в северных морях. Имя острову тому -- Ирландия. С легкой руки Игоря Белого,
сочинившего "Сагу о Храбром Ирландце О'Карпове", главный герой этой песни с
гордостью оставил за собой право так и подписываться в дальнейшем. Однако,
довольно скоро с этим псевдонимом вышел конфуз...
Заявившееся как-то на фестиваль памяти В.С.Высоцкого "32-е" с чувством
глубокого удовлетворения отметило практически полное отсутствие конкурентов.
Помимо ассоциантов, своей очереди на выступление дожидался лишь один молодой
человек в очках. Устроители конкурса просили каждого выступающего назвать
сво? имя и фамилию. Дождавшись своей очереди, Карпов важно заявил:
-- Александр 0'Карпов. О, апостроф, Kapnoв!
-- Что это значит?.. -- озадачилась женщина, записывавшая участников
фестиваля.
-- Это значит, -- отчетливо произнес О'Карпов, -- это значит, что я --
ирландец!
Но не успела ведущая опомниться, как из угла послышался изумленный
голос незнакомого конкурсанта:
-- К-как ирландец?! Н-не может быть...
-- Может, может, -- успокоил его Карпов и запел "Долгую Дорогу в
Дублин".
Отпев положенные три песни, Карпов собрался было перекурить, как вдруг
до его рассудка дош?л смысл диалога между ведущей и тем самым молодым
человеком.
-- Скажите фамилию, пожалуйста -- попросила ведущая.
-- О'Шеннон -- с достоинством ответил незнакомец и, торжествующе
сверкнув глазами из-под очков в сторону Карпова, с достоинством повторил:
-- Александр, О, апостроф, Шеннон!
-- Вы что, тоже -- того... B смыслe -- ирландец? -- пробормотала
ведущая.
-- Я-то ирландец! -- злорадно сказал О'Шеннон. -- Прич?м я ирландец по
паспорту! А он?
-- А я -- с грустью произнес О'Карпов -- ... А я -- по жизни
ирландец...
P.S. Однажды, в присутствии О'Карпова некий человек спросил:
-- А кто-нибудь знает, О'Карпов и О'Шеннон -- один и тот же человек?..
Нет! -- довольно вскричал 0'Карпов, -- они даже не родственники! Они
просто однофамильцы!..
С турецким акцентом.
Рассказывает Берг:
-- Октябрь 1974 года. Донбасс. Серия концертов -- один в Славянске и
два в Донецке. Организатор -- опальный Юрий Миленин из Краматорска.
Участники -- Евгений Клячкин, Сергей Стеркин и автор этих строк.
Прибывают в Краматорск в обратном порядке, и Стеркин буквально "с
колес" набрасывается на Миленина:
-- Ты чего хочешь? Каких приключений тебе еще недоставало? Ты кого к
себе наприглашал!?
-- А кого? -- не может взять в толк чистый и наивный Миленин.
-- Кого-кого! Ланцберг кто по национальности?
Юра пытается ответить на вопрос, который, видимо, никогда сам себе не
задавал:
-- Наверное, еврей, да?
-- "Наверное"! А Клячкин?
-- Да я как-то...
-- Так вот знай, что и он тоже.
-- Но ты-то?..-- у Миленина еще теплится последняя надежда.
-- А я вообще до института Стэркиным был!
Антисемит.
Тот, кто хорошо знаком с творчеством московского автора Бориса
Подберезина, не будут спорить с утверждением, что он порой ведет
пародистический образ жизни. В творчестве, разумеется.
Так вот, этот замечательный бард с простой русской фамилией, которая в
былые времена все же не могла ввести в заблуждение специалистов по
отечественной интеллигенции, рассказал, как, однажды на концерте в Харькове
спев пародии на В.Долину,
А.Розенбаума и В.Ланцберга, получил записку:
-- Не являетесь ли Вы случайно членом общества "Память"?
This is my Home?
Рассказывает Александр Медведенко, автор сначала из Днепропетровска, а
затем из Петах-Тиквы (Израиль), лицо еврейской национальности.
В 1994 году решил он наведаться в Днепропетровск. Путь его лежал через
Москву. На российско-украинской границе -- паспортный контроль. Украинский
пограничник долго вертит в руках Сашин паспорт, который, как и все еврейские
книжки, пишется с заду на перед. Наконец находит фотографию, но прочесть
может только фамилию по-латыни:
-- Это какой же республики паспорт?
-- Государства Израиль.
А теперь, значит, на историческую родину?
Реабилитация.
Городницкого все всегда звали Александром Михайловичем. А после 1985
года с приходом гласности он стал публично объявлять о том, что ему вернули
"девичье" отчество Моисеевич.
Засилье.
Рассказывает Михаил Сипер.
В 1997 году на фестивале "Дуговка" в Израиле после очень мощного
концерта организатор фестиваля Евгений Гангаев подошел к Михаилу Волкову и
спросил с гордостью:
-- Ну, Миша, как концерт?
Волков мрачно ответил:
-- Плохо.
-- Почему?!
-- Неоправданно большое количество еврейских фамилий.
Поборник.
Рассказывает Михаил Сипер:
-- Мы с Михаилом Волковым сидели в жюри израильского фестиваля
"Бардюга-97". Для каждого человека, не сумевшего пройти через игольное ушко
прослушивания из-за маловысокохудожественного исполнения, мы старались найти
точное объяснение причины, не позволившей нам пропустить его в конкурсный
концерт. Отсев был достаточно большой, и объяснять приходилось много. Когда
усталость уже не позволила подыскать нужные слова, замученный Волков сказал
очередному неудачнику, который, немилосердно картавя, осведомился о причине
отсева его кандидатуры:
-- За злонамеренное искажение исконно русской буквы "Р"!
Без лишних слов.
Поведал Михаил Сипер:
-- Однажды Вадим Егоров гастролировал по Израилю. Я был очень рад
встрече и пригласил его на пару дней к себе погостить. Вадим сказал, что он
бы с удовольствием, но все свободное время занимает ходьба по родственникам.
Пораженный, я спросил:
-- Слушай, откуда у ЕГОРОВА здесь родственники?
Вадим гордо ответствовал:
-- А я никогда и не скрывал, что хоть я и Егоров, но по матери я --
Гуревич!
Потом помолчал и грустно добавил:
-- Никогда не скрывал. Но никогда и не афишировал...
О роли национальности в искусстве.
Рассказал Игорь Грызлов (Москва).
Как известно, в конце 80-х Булат Шалвович Окуджава объявил, что
авторская песня умерла. Многие с ним не согласились, но только Юлий Ким
сумел привести вещественные доказательства: он выдал патриарху записи
Михаила Щербакова.
Прошло несколько лет. Окуджава по-прежнему везде подтверждал, что
авторская песня умерла, но когда его спрашивали, кто из молодых ему
нравится, неизменно называл Щербакова. Ким немало тому дивился, да как-то
все не получалось спросить. Наконец, случай представился -- оба оказались в
одном кардиологическом отделении, -- и вопрос был задан.
-- Да-да, я как раз хотел у вас спросить, -- начал в ответ Окуджава, --
этот Щербаков -- еврей?
Ким, ожидавший чего угодно, но только не этого, растерянно ответил:
-- Н-нет.
-- Ну, может, у него есть какие-нибудь родственники-евреи?
-- Да нет вроде...
Классик помолчал и прочувствованно сказал:
-- Знаете, я, наверное, поторопился, когда сказал, что авторская песня
умерла...
И после паузы добавил:
...в России.
Два признака интеллигента.
Борис Жуков вспомнил некогда поведанную ему историю:
-- В конце 70-х три члена бакинского КАПа (клуба авторской песни) --
Яков Коган, Александр Барьюдин и еще один, фамилии которого я забыл, --
возвращаясь рано утром с какого-то слета, были задержаны постовым
милиционером, которому показался подозрительным их внешний вид (штормовки,
рюкзаки, топоры и т. п.). Никакие объяснения не помогли -- всех троих
препроводили в отделение, и дежурный начальник приступил к выяснению
личностей.
-- Фамилия?
-- Коган.
-- Имя?
-- Яков.
........
-- Национальность?
-- Еврей.
-- Горский? -- после паузы и с надеждой в голосе спросил начальник.
-- Да нет, обычный...
-- Ты тоже еврей? -- вдруг обратился начальник к Барьюдину.
-- Да.
-- И ты? -- спросил он у третьего мушкетера.
-- И я, -- подтвердил тот.
-- Слушай, ты кого мне привел?! -- вдруг набросился начальник на
бдительного постового. -- Это же интеллигенция!
Но интеллигенция там или не интеллигенция, а процедура выяснения
личности, будучи начата, должна быть доведена до конца. Последовали
неизбежные вопросы о месте жительства, а затем...
-- Телефон домашний есть?
-- Да.
-- У тебя тоже? И у тебя? Слушай, я же говорил тебе, что это
интеллигенция! У них у всех телефоны есть!
(Примечание: история может быть проверена и уточнена у обоих названных
ее участников, у израильтянки Любы Лейбзон, бывшего президента КАПа, а также
у москвички Веры Ильиной, от которой мы ее и узнали.)
ПОИСКИ ЖАНРА
Интервью.
Рассказывае Михаил Сипер:
-- На 3-м всесоюзном в Киеве среди прочих творческих мастерских
состоялась прекрасная мастерская Бориса Чичибабина. И вдруг в момент
наивысшего накала влетела в комнату бригада телевизионщиков из Москвы во
главе с некоей Грандовой. Быстро установив свет и камеры, они согнали всех в
кружок вокруг Чичибабина. Далее состоялся дивный диалог.
Грандова (очень бойко): -- Скажите, пожалуйста, свое мнение об
авторской песне.
Чичибабин (величественно): -- Я не знаю, что такое авторская песня. Я
здесь случайно. Меня Гриша Дикштейн привез.
Грандова (слегка обалдев от ответа, но все равно бойко):
-- Как вам понравился уровень конкурса?
Чичибабин (величественно): -- По моему мнению, конкурсы в области
искусства -- явление в высшей мере безнравственное.
Грандова (обалдев и желая закончить интервью): -- Как вы думаете, есть
ли будущее у авторской песни?
Чичибабин (величественно): -- Я не знаю, что такое авторская песня. --
И, после паузы, достаточно едко: -- мне кажется, ранее я на этом
останавливался.
Все!!! Враг бежит, разбитый! А мастерская продолжается.
"Ненавижу авторскую песню!"
Рассказывает Владимир Каденко:
-- Поэт Борис Чичибабин не любил авторскую песню и всегда это
подчеркивал, хотя на фестивали приезжал и даже работал в жюри. Однажды
смотрит мои стихи и говорит:
-- Володя, скажите, пожалуйста, это что, песня?
-- Да, Борис Алексеевич.
-- Жалко!
Продолжает Владимир Васильев:
-- Он так даже поздравлял! Наташа Дорошко стала лауреатом городского
конкурса за стихи песни. Он говорит:
-- Я от всей души поздравляю Наташу, хотя эта песня -- далеко не
лучшее, что у нее есть.
Примерно так же относится к поэтической песне Александр Кушнер, на
стихи которого написано немало прекрасных песен. А уж его старый приятель,
"нобелевский тунеядец" Иосиф Бродский, по легенде, в молодости (еще до
знаменитого процесса) однажды гнался за Евгением Клячкиным, крича, что
расшибет о его голову его же собственную гитару -- так на него подействовали
клячкинские песни на его стихи. К счастью для мировой культуры, Клячкина он
тогда так и не догнал, а с годами остепенился. Настолько, что, как
рассказывается в книге Михаила Кане "Время вдруг становится судьбой", на
вопрос Клячкина: "Ося, как Вы посмотрите, если я запишу диск на Ваши стихи?"
ответил вполне миролюбиво:
-- Знаете, Женя, меня это совершенно не интересует. Поступайте, как
хотите.
А в одной из последних видеосъемок, говоря о Высоцком, всего лишь
грустно заметил:
-- Это прежде всего очень хорошие стихи, и я думаю, что было бы лучше,
если бы они так и были стихами, а не песнями. То, что Высоцкий их поет,
сильно мешает восприятию.
Яркий пример.
Рассказывает Берг:
-- Иногда меня просят высказаться по поводу жанра. И я говорю, что жанр
настолько широк, что внутри его располагаются несколько достаточно хорошо
различимых поджанров. Один из них, по моей классификации, -- "театральная",
или "актерская", песня, задача которой -- достижение успеха средствами
исполнительского мастерства.
И привожу примеры: Дмитрий Дихтер, Сергей Никитин... И примеры другого
свойства. Вот один из них.
На фестивале в сентябре 1996 года в Воронеже был концерт, где Сергей
Каплан представил палеяду бардов, условно говоря, своей школы. Были они из
разных городов -- Александр Сафронов, Шухрат Хусаинов, Михаил Коноплев...
Миша допел первую песню. Признаться, при всей ее благополучности, я не
только не понял, о чем она, но уже через пару минут не смог вспомнить даже,
какой она была на вкус, цвет и запах -- как и все остальные, им спетые.
Запомнилась, правда, концовка -- тем, что, закончив петь, он продолжал
играть на гитаре. При этом, сделав поворот кругом через левое плечо, он стал
уходить вглубь сцены, удаляясь от микрофона, и звук плавно затих.
Я не очень понял, зачем он это сделал и какое отношение эта концовка
имела к содержанию песни, но отнес издержки на то, что, возможно, не все
слова разобрал.
Таким же макаром Миша закончил следующую песню, затем еще одну...
Я изловил его в коридоре за сценой и спросил:
-- А почему ты четыре песни из пяти закончил так? -- и воспроизвел
поыорот кругом.
-- Четыре? -- спросил Миша.
-- Четыре.
-- Из пяти?
-- Ну, да, я же считал, до пяти-то...
Он на несколько секунд остолбенел, потом схватился за голову:
-- Ох, это ж я себя не проконтролировал!
Тонкости терминологии.
Рассказал Александр Мирзаян (Москва), как Дмитрий Сухарев вел какой-то
концерт и каждого участника представлял то как классика, то как
основоположника.
-- А чем, -- спросил его Мирзаян, -- классик отличается от
основоположника?
Ответил не то Городницкий, не то Ким:
-- Ну, классик -- это классик. А основоположник -- тот, кто положил на
основы!
Новый сорт.
В конце 70-х, когда резко взлетела вверх популярность
А.Суханова, некто предположил, что, если бы Александр стал писать
музыку на стихи, например, Окуджавы, возникло бы новое направление жанра --
размышлягер.
Ранние похороны.
В начале апреля 1998 года в Москве в музее В.Высоцкого проходила
научная конференция. Один из докладов в секции авторской песни назывался
"Кристаллизация жанра авторской песни: истоки, проблемы, тенденции".
Как поняли слушатели, со слов докладчика, авторская песня, ставшая
социокультурным явлением в 50-- 60-е годы, в настоящее время как жанр
умерла. Возникают вопросы:
-- известно ли докладчику, студенту из Перми Григорию Геннадьевичу
Попову, что в его родном городе живет и успешно творит некто Григорий
Данской, восходящая звезда авторской песни, чье творчество уже стало
событием как жанровым, так и в целом социокультурным?
-- известно ли Г.Попову, что "Данской" -- его собственный творческий
псевдоним?
Несколько иного мнения...
Рассказывает Берг:
-- В 1988 году я был замечен Михаилом Леонидовичем Анчаровым (кто-то
напел ему мои песенки) и несколько раз по его инициативе побывал у него в
гостях.
Однажды дело дошло до гитары, и я что-то спел. Вдруг М.Л. вскочил со
своего диванчика и с неожиданной энергией зашагал взад-вперед по комнате,
столь же энергично выражаясь:
-- Коз-зел, ...! Ну, коз-зел, ... ...!
Я инстинктивно пригнулся: сие могло относиться только ко мне. А М.Л.,
не глядя в мою сторону, продолжал бушевать:
-- Вот ведь козел, ...! Ну ты посмотри, какой козел! Старый вонючий
козел!
Вонючим я еще мог себя представить, но на старого явно не тянул. Слегка
высунув голову из воображаемого убежища, я, ни на что особо не надеясь,
спросил:
-- Кто козел, Михаил Леонидович?
Но ему было явно не до меня:
-- Кто бы мог подумать, каков козел!..
Я начал понимать, что главная задача теперь -- сначала успокоить
Мастера, но любопытство все еще брало верх:
-- Кто козел-то? Козел-то кто?
-- Козел? -- тут он, наконец, заметил меня. -- Как "кто"? Окуджава
козел. Старый сумасшедший козел, ...!
-- Но почему!?!?
-- Почему, почему!.. Вот коз-зел, ...! Ты читал, что он в "Правде"
написал?
-- ?..
Что песня кончилась! Ну, коз-зел, ...!
Все познается в сравнении.
Рассказывает Борис Жуков (Москва).
Как-то в конце 80-х я зашел в магазин "Мелодия" на Новом Арбате. В те
годы одноименная фирма еще сохраняла монополию на аудиопродукцию, но уже
более-менее ориентировалась на то, что люди хотят слушать. В ее магазинах
сочился тоненький ручеек дисков бардов (я, собственно, и зашел посмотреть,
нет ли чего новенького в этой серии) и хлестал бурный поток зарубежной (да и
отечественной) массовой музыкальной продукции. Как известно, поклонники
последней принципиально не признают звуков тише forte, а поскольку любой
товар надо показывать лицом, то можно представить, какой музыкальный фон
стоял в магазине, название которого выглядело уже злой насмешкой. Звон, гам,
грохот, лязг, визг, вой -- собственного голоса не слышно...
И вдруг сквозь эту какофонию я начал различать нормальный мужской
голос, поющий что-то человеческое -- текст, конечно, разобрать было
невозможно, но мелодия явно присутствовала, довольно приятная и вроде бы
даже знакомая. Звук доносился из отдела "советской эстрады", что было еще
более странно. Заинтригованный, я взял пеленг на источник -- и уже через
несколько шагов вполне отчетливо разобрал мелодию и слова: "На ковре из
желтых листьев, в платьице простом..."
Кажется, в тот раз я не нашел ничего из того, за чем приходил, но
магазин я покинул просветленным. Надо же, думал я, мы все ругаем Александра
Яковлевича, даже имя его превратили в бранный ярлык -- а он, оказывается,
такой прекрасный автор и исполнитель. Надо только знать, где его слушать...
Бесконечный тупик
или
Через тридцать лет после конца жанра.
Рассказывает Игорь Каримов (Москва).
-- 1967 год. Мы создаем Московский! Клуб! Самодеятельной! Песни!
Крутимся как заведенные: пишем проекты устава, ездим в горком комсомола, еще
куда-то, что-то там согласовываем... Мы почти не верим, что нам дадут
довести дело до конца, но все-таки -- как здорово, что у нас скоро будет
свой клуб, куда мы сможем пригласить всех наших бардов!
И вот, когда все уже почти готово, на очередном сборище один из нас (я
не буду его называть) вдруг говорит:
-- Слушайте, а зачем все это? Ведь все уже кончилось!!!
Мы в недоумении смотрим на него -- что кончилось? Настроения в
"инстанциях" переменились?
-- Да нет... Ну посмотрите сами: Якушева -- кончилась, Анчаров --
кончился, Кукин что-то там пишет, но такое... Есть еще Городницкий, но,
ребята, он же уже старик, ему тридцать пятый год! А из молодых -- кто?
Сладенький Егоров, да этот еще, со странной фамилией... как его... ну, он
выпендривается еще очень... да, Луферов. И все! И больше уже ничего не
будет!!! Ради чего мы стараемся-то?
Честно говоря, ни я, ни остальные тогда не нашли, что ему ответить, и
очень приуныли. Но дела, к счастью, не бросили. Зато теперь я совершенно
спокойно слушаю подобные пламенные речи. А они так и звучат с тех пор, не
умолкая, только имена в них меняются.
МУХИ ТВОРЧЕСТВА
От любви до ненависти...
Рассказывает Михаил Сипер:
-- Примерно в 1981 году КСП из Нижнего Тагила побывал на фестивале в
Перми. Три дня непрерывного пения со всех сторон довели Василия Мешавкина
(соавтора М.Сипера -- прим. сост.) до исступления. Его уже тошнило от просьб
спеть или выслушать песню. И когда при отъезде домой на вокзале Люда
Бегишева из пермского КСП попросила Васю спеть на прощание, Вася взорвался и
заорал на весь вокзал:
-- Я ненавижу песни под гитару!!!
Вот так и родилась эта великая фраза, через пару лет принесенная мной и
Сашей Каллистовым в Барзовку и оттуда разлетевшаяся по всему поющему миру.
Так что автор этого гениального лозунга -- Василий Мешавкин. А все остальные
"авторы" -- эпигоны.
Учитесь у молодых, Петр Ильич!
Вот какое соображение приходит на ум то одному, то другому любителю
авторской песни: классическая музыка, конечно, тоже не массовый жанр, но
если бы, скажем, способный в общем-то композитор П.И.Чайковский еще и слова
приятные к своей музыке подбирал (или сам сочинял, как все нормальные люди
делают), аудитория его могла бы резко возрасти.
Действительно, почему бы в "Адажио" из балета "Щелкунчик" не спеть, ну,
хотя бы:
"Стрелочник, стрелку переведи!.."
А то приходится казахским бардам устранять недоделки в работе русских
композиторов...
Все познается в сравнении...
Рассказывает Павел Маловичко (Волгоград):
-- Миша Столяр приобрел себе гитару. В Гнесинском училище был какой-то
знаменитый мастер, поставлявший инструменты для студентов, преподавателей,
оркестра... Миша долго собирал деньги. Гитара получилась классная! И Михаил
очень ею дорожил: хорошая гитара -- хорошие перспективы. Ездил с нею всюду.
Год. Два. А потом перестал. Стал ездить с другой.
-- Что-нибудь случилось? -- спрашиваю. -- Сломал?
-- Нет, -- отвечает. -- Просто чем лучше гитара, тем сильнее я ощущаю
свое несоответствие ей.
Подольстил.
В 1984 году Вадим Егоров сотворил песню "Баллада о певчей стае",
увенчанную строками, вобравшими в себя все содержание:
"...летит наш певчий клин, которому названья нету,
и впереди вожак, которого зовут Булатом."
Это тот самый вожак, перу которого принадлежат слова:
"Дураки обожают собираться в стаю,
Впереди главный -- во всей красе."
Фильм с этой песенкой появился годом раньше.
Более того, эти песни встретились на концерте. Рассказывает Александр
Городницкий:
-- ...Вспоминается... одна забавная история, относящаяся уже ко второй
половине восьмидесятых годов. Тогда в Москве, Ленинграде и других городах
были организованы гала-концерты авторской песни, в которых участвовали все
ведущие авторы, включая Булата Окуджаву. В Ленинграде концерты проходили в
огромном зале Ленинградского Дворца молодежи, битком набитом зрителями. На
одном из концертов Вадим Егоров закончил свое выступление песней "Баллада о
певчей стае", посвященной Булату Окуджаве. В конце песни звучали такие
патетические строчки: "Летит наш певчий клин, которому названья нету, и
впереди вожак, которого зовут Булатом". После него на сцену вышел Булат
Окуджава, предыдущего выступления не слушавший, и спел свою знаменитую песню
о дураках: "Дураки любят собираться в стаю,-- впереди главный во всей
красе", чем вызвал большое оживление в зале.
Скрытые глубины смысла
Наблюдения Бориса Жукова.
В первой половине 1996 года российская интеллигенция напряженно ждала
результата назначенных на 16 июня президентских выборов, обсуждая, что с ней
сделают вернувшиеся к власти коммунисты. В это время в КСПшных кругах стали
очень популярны две строчки из песни Ланцберга "Кошачий вальс": "Пой до
июня, а там махнем / Вместе на Соловки!"
А вот в кругах московской "психоделической культуры" (попросту говоря,
идейной наркоты) очень любили другую строчку того же автора: "...Ты видишь,
колеса совсем зарастают травой".
Аналогичными наблюдениями могли бы поделиться многие и многие знатоки
его текстов. Так, было замечено, что в одном из детских приютов Одессы на
стене туалета красовалась следующая цитата: "Извини, старина, захотелось
немного излиться..." И это не единственное подобное место, где она была
использована.
Вообще данному автору "везет" на вариации прочтения его в народе.
Некто, кажется магнитофонщик из Казани Валерий Мустафин, а может быть,
Дмитрий Бикчентаев, рассказывал, что группа товарищей, к которой принадлежит
и сам Некто, давно уже называет "Песенку о голове" не иначе как "Песенка
человека, мающегося животом и запертого в кабинке туалета казанского
вокзала" (имелся в виду вокзал в г.Казани). Тут все пошло в ход -- и замок,
и бумажная четвертушка, и утробный вой... Ну, что ж, у кого что болит...
Сцена на слете "Костры-97" под Йошкар-Олой, увиденная Валерием
Чудиновских (Екатеринбург).
Представьте себе: над черным провалом очка сидит в характерной позе
человек и в самый ответственный момент продолжает напевать себе под нос
ланцберговский "Неуверенный монолог":
"...все хорошее во тьму --
пожалуй, да --
отходит..."
Невольный свидетель этого зрелища сам чуть было не отошел в ту же тьму,
когда сопоставил фонограмму с видеорядом. Но надо отдать должное
принципиальности безвестного героя, умудряющегося при любых обстоятельствах
следовать принципу "Жить -- как петь!".
По этому поводу вспоминаются строчки того же автора, но из другой
песни:
"И рад, что пронесло,
и жаль, что не вернуть..."
Неоднократно в народе рассказывалась и, может, слегка
трансформировалась одна "история с географией". Дело было примерно так: В
начале 80-х группа студентов биофака МГУ едет поездом на Беломорскую
биостанцию, дорогой поют песенки. Их вполуха слушают соседи -- мурманские
морячки, возвращающиеся в родной порт. Компания добирается до "Зеленый поезд
виляет задом..." -- и тут, на словах "кому на север, а мне налево..."
морячки сгибаются от хохота. Выясняется, что в Мурманске у них существует
две -- как бы это сказать, касты, что ли -- одни, выходя из порта, плывут
как раз на Север, а другие -- налево, в загранпорты Скандинавии...
А Юлия Рубинштейн, автор песен из Ижевска, описала такой случай.
Провожали на поезд кого-то то ли из друзей, то ли из гостей клуба. Пели
на перроне хорошие песни. Под это дело собралась толпа любопытных. Ну и, как
положено, тут как тут оказался сотрудник правоохранительных органов, а
попросту -- мент. И решил он навести надлежащий порядок, то бишь
ликвидировать несанкционированное скопление.
А дело было осенью 1993 года, как раз в дни противостояния Бориса
Николаевича и Руслана Имрановича. И в этот момент звучали бессмертные строки
все того же злополучного автора -- про "бой Руслана с Головой". И сказал
народ менту, чтобы он оставил поющих (и слушающих) в покое:
-- Правильную песню поют! Про Хасбулата!
Воистину, новые песни придумала жизнь! Лет через десять после своей
кончины Юрий Визбор стал крупным собственником благодаря строчке "Когда
придет мой пароход..."
А кто бы мог предположить в середине 70-х,, какую окраску обретут лет
через двадцать строчки из посвящения Б.Окуджаве Вадима Егорова:
"Я кончаю, я кончаю,
Отбуянил, откричал"!
Мистика!
Диалог в КСПшной конференции компьютерной сети ФИДО. Участники -- Игорь
Черток (Иркутск) и Дмитрий Палец (Киев). Ноябрь 1998 г. Тема: иркутский
автор Олег Медведев.
Д.П.: -- Прибежала как-то давеча к одному моему другу кассета с этим
автором. Мне он не показался, а вот друг этот самый почти что в восторге.
Вот и попросил разузнать, кто таков.
И.Ч.: -- Тридцатидвухлетний строитель. Тебя такая информация
интересует? Вообще, по замечаниям людей, близко его знающих (причем разные
люди говорят в один голос), он как поэт больше себя как человека. Может
написать "Каждый кузнец -- язычник", а потом узнать, что это так и есть. Или
спеть про анемию, а потом спрашивать у знакомых, что значит это слово (оба
примера реальны). Но что самое интересное -- слова-то использует в
правильных значениях! На вопрос, откуда берет -- отвечает, что, мол,
догадался. Понятно, что где-то слышал, встречал, скользил краем глаза. А
потом переварил и, хоть убей, не знает, как.
Сказано -- сделано.
Из интервью, данного Олегом Митяевым спецкору астраханской газеты
"Трибуна" Елене Решетняк, более известной в качестве автора песен.
О.М.: -- Недавно мы были на гастролях в Израиле (с концертом "Песни
нашего века"). Как только мы прилетели, в аэропорту ко мне подошел мужчина и
сказал:
-- Знаете, когда мы собираемся возле синагоги, то поем вашу песню "Как
здорово, что все мы здесь сегодня собрались". Нам кажется, что она наиболее
полно отражает идею еврейского народа собраться на обетованной земле".
С учетом специфики аудитории...
Владимир Качан рассказывал, что в свое время он надолго исключил из
репертуара песню Б.Окуджавы и И.Шварца "Кавалергарда век недолог..." после
того, как однажды, привычно выводя "не обещайте деве юной любови вечной на
земле...", он вдруг вспомнил, кому он это поет: дело происходило на концерте
для работников ЗАГСов.
Вероятно, нечто подобное испытал и Олег Митяев, когда его во время
благотворительного выступления в исправительно-трудовой колонии
заставили-таки спеть коронную "Как здорово, что все мы здесь сегодня
собрались!".
Ситуации, как и идеи, витают в воздухе. На первой полосе газеты
"Известия" за 24 октября 1997 г. справа внизу красуется рисунок В.Федорова
(Челябинск).
Камера. Пятеро мужчин во всем полосатом (но явно не матросы). Реплика
одного из них:
-- Как здорово, что... (см. выше).
Но не все так печально. Сергей Кульбака (г.Переславль-Залесский)
вспоминает, каким энтузиазмом была охвачена аудитория в подобном заведении,
когда они с братом Николаем и другими участниками ансамбля политической
песни (дело было в начале 80-х) пели, казалось бы, стереотипные слова о том
долгожданном, но неизбежном моменте, когда решетки заржавеют, "темницы
рухнут, и свобода..."
Это было прекрасно!
А вот что вспомнил Григорий Дикштейн (Харьков -- Чикаго). В 1980 году
выступал он в харьковском Дворце студентов и
спел там песню, вообще говоря, посвященную правозащитнику Генриху
Алтуняну, отбывавшему в то время срок. Песня называлась "Лесные пожары", и
каждый ее куплет заканчивался словами "Но смерть не пугает -- страшнее /
коль нечем дышать!" Было в ней и много других огнедышащих слов.
Через несколько дней Григорию звонят на работу:
-- С Вами говорят из пожарного управления. У нас скоро юбилей
управления, по этому случаю концерт, и мы хотим попросить Вас спеть на нем
песню "Лесные пожары".
И, наконец, история, которую рассказал Алексей Груздков
(Санкт-Петербург.)
На концерте в Новосибирском академгородке (ну, публика, понятно,
ученые, академики там разные) выходит молодой Евгений Клячкин. Ставит ногу
на стул и, перебирая струны, задумчиво произносит:
-- Что бы вам спеть такого, попроще?
Голый натурализм.
Рассказывает Борис Гордон.
Сотрудница аппарата Совета Федерации, много лет играющая в любительской
студии, разучивает к спектаклю песню Елены Фроловой на стихи Марины
Цветаевой. Над цветаевскими словами "Пойду и стану в церкви // И помолюсь
угодникам // О лебеде молоденьком" девушка на минуту задумывается и, как
подобает студийной актрисе, соображает, как она будет представлять себе
образ молодого лебедя. "Нет ничего проще, -- говорит ее молодой человек. --
Он же теперь у вас в верхней палате будет заседать".
После страшной паузы:
-- Что ж ты наделал, изверг?! Я ж теперь ни один спектакль не отыграю!
Как представлю себе Алексея Иваныча...
Общее место.
Рассказывает Наталья Дудкина.
-- На каком-то из конкурсов Борис Вахнюк прослушивает молодых авторов.
К нему подходит молодой автор Сережа Шмитько и поет свою песню, после чего
Вахнюк говорит:
-- Вы знаете, Сергей, это вообще-то неплохая песня, но меня всегда
наводят на странные мысли фразы -- такие, как, например, у Клячкина: "Не
гляди назад, не гляди", или как у Вас: "Хоть клей назад листки календаря"
(на слове "назад" он плюнул на воображаемую бумажку и показал, на какое
место клеить).
Вообще с фразировкой и дикцией порой приходится быть особенно
аккуратным.
Станислав Соловкин (Москва) напомнил, как на слете "Костры" под
Краснодаром в 1992 году на творческой мастерской Ланцберга некий молодой
человек спел фразу "...и бокал наш не выпит до дна...", по поводу чего
получил от маэстро совет -- после союза "и" делать цезуру, чтобы оно не
сливалось в "ибо" со всеми вытекающими...
Не мытьем, так каканьем.
Группа исследователей-энтузиастов составляла частотный словарь
произведений Михаила Щербакова: загнала в компьютер все доступные тексты и
заставила умную программу подсчитать для каждого слова, сколько раз оно в
этих текстах встречается.
Программа была настолько умная, что сама определяла грамматическую
принадлежность слова (существительное, глагол и т. п.) и распознавала потом
это слово во всех его формах: падежах, лицах, числах и т.д.
Когда работа была сделана, ее авторы, проверяя возможности своего
детища, поинтересовались, в частности, какой глагол у Щербакова самый
употребительный. И получил ответ: глагол "мыть".
Авторы переглянулись: они неплохо знали тексты Щербакова и что-то не
замечали там обилия этого глагола. Тогда они спросили, какой глагол
следующий по употребительности, и программа уверенно ответила: глагол
"какать"...
Только шок, пережитый авторами работы, заставил их вспомнить, что а)
программа считает деепричастия не самостоятельными словами, а формами
соответствующих глаголов, и б) никто не сказал ей о такой штуке, как
ударение, которым и различаются "какая"-местоимение и "какая"-деепричастие.
Тогда-то выяснилась и причина лидерства глагола "мыть" -- у него кроме
деепричастия есть еще и подходящая форма повелительного наклонения...
Специфический слух.
Питерский журналист Алексей Дудин воспринимает слова одной из песен
А.Коздовского "...рисовал, как умел..." несколько иначе: "...рисовал каку
мел..."
Кому что!
"Вот и все. А все-таки мне жаль их..."
Рассказывает Денис Рогаткин.
-- "Сонные звезды над лесом мигают, // Кони храпят, снег алеет с
рассветом..." -- так начинается песня Александра Краснопольского "Прощание".
На одном из фестивалей с этой песней выступает очаровательная девушка:
"Сонные звезды над лесом мигают,
Кони храпят и колеют с рассветом..."
Рассказывает Берг:
-- Подарили мне кассету, где не то "Ласковый май", не то "Белые розы"
поют мою песню "Художник".
Не буду долго описывать отличие их видения этой песни от моего (слова,
музыку, отсутствие рифм там, где раньше были...) -- только один момент.
У меня: "В сером плаще -- это я за углом..."
У них: "Вс? воплощенье -- это я за углом..."
Чего!?!?
Рассказывает Борис Жуков.
Доводилось слышать, как в известной песне А.Дольского слова "Вот
Синьяка оранжевый мыс, // Вот поля и дороги Овера..." преподносились как
"Вот свинья, как оранжевый мыс, // Вот поля и дороги абвера..."
Из такой песни слова не выкинешь.
Рассказывает Борис Жуков:
-- На "Втором канале"-98 (Грушинский фестиваль) проходил прослушивание
екатеринбуржец Сергей Беляев. У кого-то из жюри возникли сомнения по поводу
какого-то употребленного им в песне слова -- то ли оно было неправильно
употреблено, то ли, по крайней мере, имело еще и другое значение,
порождавшее двусмысленность.
-- Нет, тут все правильно, -- не согласился Сергей, -- Я же песни со
словарем пишу!
Лошадиная специфика.
Рассказывает Виктор Берковский:
-- Однажды одна дама, которая когда-то, когда были съезды партии, в
Белоруссии, в Минске готовила пионеров, чтобы они выходили строем и
рапортовали съезду, что у них все в порядке, сказала:
-- Витя, я Вас ненавижу.
Я очень удивился: до сих пор ни одна женщина мне этого еще не говорила.
-- За "Гренаду", -- уточнила она. -- Дети под Вашу "Гренаду" не могут
маршировать.
Я спросил:
-- А вы на лошадях не пробовали?
"И кто кого переживет..."
Рассказывает Борис Гордон (Москва).
В 1999 году Константин Тарасов начал выпускать серию альбомов
"Разрешите Вам напомнить о себе" -- авторские фонограммы Визбора,
"почищенные" на компьютере и дополненные тарасовскими инструментальными
аранжировками.
Виктору Берковскому первый альбом понравился настолько, что он спросил:
-- Костя, а ты можешь мне сделать то же самое, но при жизни?
-- Знаете, Виктор Семенович, -- ответил Тарасов, -- вы в студии с
музыкантами так работаете, что это, может, и получится при вашей жизни -- но
не при моей!
Одна -- хорошо, а три -- лучше.
Рассказывает Берг. Детали помог вспомнить Владимир Альтшуллер.
У московских КСПшников возникла идея организовать концерт Александра
Дулова в режиме "нон-стоп". Объясняли они это тем, что на обычных его
концертах за вычетом комментариев на песни остается слишком мало времени, а
так хочется послушать побольше!
И вот 11 февраля 1999 года такой концерт действительно состоялся. Ему
предшествовали прогоны, так как петь бард должен был при поддержке сразу
двух аккомпаниаторов -- искушенного Александра Костромина и молодого, но
академически образованного в области авторской песни Льва Кузнецова.
Говорят, те немногочисленные свидетели прогонов, состоявшихся, как и сам
концерт, в Центре авторского творчества, были вознаграждены больше, чем
зрители на концерте: Дулов, не умеющий ничего делать "вполноги", на
репетициях выложился так, что на концерт не осталось ни голоса, ни сил.
Мне довелось присутствовать на втором прогоне, 10 февраля.
Репетируется песня "На краешке лета" на стихи Владимира Попова. С
самого начала идет какая-то фальшь. Голос из зала:
-- В какой тональности песня?
Лева Кузнецов:
-- В до миноре.
Саша Костромин:
-- Нет, это ля-минорная песня!
Александр Андреич:
-- А я ее в до-миноре играю...
Технические ограничения.
Продолжает Берг.
На том же прогоне. Песня про геологов, идущих по болотам, на стихи
Вячеслава Лейкина.
На словах "Мы хотели поужинать рацией, / а она оказалась железной"
Дулов прерывает пение и обращается к Леве Кузнецову:
-- Лева, здесь нужно сделать какой-нибудь звук, по струнам, что ли,
ударить: "железной"! Звук металла нужен.
-- Не могу, Александр Андреевич: они у меня нейлоновые!
Не связывайтесь с неудачниками!
Борис Гордон рассказывает, как однажды он спел известному рок-барду
Алексею Дидурову одну из недавних своих песен.
-- В принципе это мне не близко, -- сказал маэстро. -- Однако сделано
очень чисто. Единственный мой вам совет: бросьте писать песни на стихи ваших
неудачливых, комплексующих и несостоявшихся друзей.
Гордон не стал ему говорить, что автором стихов был Иосиф Бродский.
Что-то слышится родное...
Рассказывает Борис Жуков (Москва).
-- 1992 год. Москва вместе с прочими регионами готовится к 1-му
Международному фестивалю авторской песни в Алма-Ате (так, впрочем, и не
состоявшемуся по сей день). Судейская бригада на предварительном
прослушивании выслушала очередного соискателя. Александр Васин тихо
насвистывает мелодию только что прозвучавшей песни, варьируя ее то так, то
сяк. Заметивший это Дулов обращается к нему:
-- Что, на что-нибудь похоже?
-- На все похоже...
А что-то главное...
Леонид Сергеев в ноябре 1999 г. рассказал журналу "ЭКС" (No4, январь
2000 г.) в лице его корреспондента С.Шибаева:
-- На одном из конкурсных концертов товарищ с Украины по?т такую
длинную песню: любовь моя, я для тебя сварил бы зв?здный суп, приправил его
лунным светом и вс? в таком роде. Сложная драматургия, образ непростой и
даже странный, честно говоря.
Ну, сварил он этот суп, замолкает, пауза. И в этой тишине довольно
громкая реплика из зала:
-- Чувак, мясо забыл!
Универсал.
Рассказ Александра Карпова (из московской газеты "БардАрт" No20 за 1998
г.).
Так уж вышло, что в 96-м году трехсотую годовщину основания Петром I
российского флота отмечали раза четыре. По крайней мере, бардов из "32-го
Августа" в течение года именно столько раз приглашали на мероприятия,
посвященные данному событию. Откуда пошла столь общая любовь морских волков
к "32-му", установить уже сложно. Тем более, если учесть, что у ассоциантов
песен о море -- раз -- и обчелся... Но факт остается фактом.
Вот так однажды Белый и Карпов попали на радио "Надежда". Передача
посвящалась все той же годовщине российского флота. Перед началом записи
ведущая радостно попросила бардов петь песни о парусах, кораблях и лазурных
волнах. Карпов тут же вскочил и засобирался к выходу, отмахиваясь от
остальных со словами оправдания, что нет у него ни единой песни о воде
вообще. А если где какая жидкость и поминается, то и та пивом зовется...
-- Ну, а о России есть какая-нибудь песня? -- в отчаянии спросила
ведущая. -- Или что-то такое, в народном стиле?..
Карпов остановился и задумался. После недолгого вспоминательного
процесса было решено, что будет он исполнять "Сказ". Песня эта представляет
собой что-то вроде ярмарочного зазывания скомороха. Ну, там: "Хлеба-соли
вашему доброму городу / меду-пива на мои усы да бороду", и все в таком духе.
В результате чудовищной ошибки при монтаже запись пошла в эфир в
следующем виде. Ведущая:
-- ...Ну а теперь, давайте, наконец-то, послушаем настоящую морскую
песню!.. Песню о морских просторах и об отважных моряках... Саша, Вам
слово!..
И тут, неожиданно для всех примкнувших к радиоприемникам слушателей, на
всю страну раздается скоморошья песня 0'Карпова.
Отсмеявшись, Игорь Белый написал песню, которая подходила бы и ко Дню
моряка, и ко Дню милиции, и ко Дню ВВС. Это, разумеется, была песня о
барже...
История лошади.
Рассказывает Игорь Грызлов (Москва).
В конце 60-х годов один знакомый Юлия Кима, психиатр по профессии,
предложил ему необычную экскурсию -- в психиатрическую лечебницу. Ким счел,
что такой опыт может быть полезен ему в самых разных отношениях, и
согласился. Его Вергилий показал ему впечатляющую коллекцию душевных недугов
-- олигофренов, каталептиков, жертв алкогольных психозов...
Последним в программе оказался некий Кузьмич -- благообразный бодрый
старичок, лет тридцать проработавший председателем колхоза. Провожатый Юлия
Черсаныча задал ему множество вопросов: какое на дворе время года, как
называется этот город, кто сейчас президентом в Америке и т. д. На все
вопросы Кузьмич отвечал совершенно правильно, уверенно, осмысленно, с
интонациями нормального человека.
В какой-то момент Киму показалось, что то ли это он сам сошел с ума, то
ли прямо на его глазах его приятель участвует в страшном преступлении --
насильственном помещении в сумасшедший дом заведомо здорового человека. Но
тут "экскурсовод", видимо, убедившись, что произвел на гостя нужное
впечатление, вдруг сказал:
-- Ладно, Кузьмич, последний вопрос: лошадь-то где?
-- Лошадь-то? -- спокойно и обреченно произнес пациент. -- За углом,
где ж еще... Сейчас Пахомыч приведет.
Прошло почти 20 лет, прежде чем полученные в тот день впечатления
отлились в песню "Лошадь за углом".
...А так все верно!
Рассказывает Юлий Ким:
-- Натан Эйдельман (историк -- прим. сост.) прослушал мою песню
"Бомбардиры" из цикла "песен 1812 года":
-- Хорошо, очень хорошо. Только вот... Ну это, конечно, неважно, ты
ничего не меняй, просто дело в том, что в 1812 году в русской армии чина
генерал-аншефа уже не было. Но ты пой, как поешь. Только вот еще... Ну это
уж совсем мелочь, но правильнее произносить не "гренад?р", как у тебя, а
"гренадер". Но это ерунда, не обращай внимания. Только вот...
И таких "только вот" он мне наговорил столько, что я потом, наверно,
около года эту песню не пел. Но после каждого он повторял:
-- Но это неважно, ты пой. Пой и ничего не меняй!
Стандарт на вдохновение.
Рассказывает Берг.
-- Году в 77-м одну заслуженную деятельницу КСП занесло из ее родной
"северной столицы" в обыкновенную, в частности, в квартиру ныне известного,
а тогда еще не очень, барда -- единственного, кто в определенном смысле
поплыл против "течения": почти все провинциальные знаменитости рано или
поздно мигрировали в Москву, он же, наоборот, в провинцию. Но это случилось
лет на десять позднее. А в то время, попав в его живописную комнату, все
стены которой утопали в рисунках и фотографиях детей, она растрогалась и
сочинила экспромт. Естественно, он посвящался хозяину жилплощади и был
торжественно приколот булавкой на стену над его кроватью.
Гостья вообще славилась в народе как большая мастерица писать экспромты
и через год-полтора, вторично оказавшись в этой же квартире, не удержалась
от нового всплеска творчества. Зафиксированный, как и в прошлый раз, рукою
автора результат был подколот туда же, где висело предыдущее посвящение.
Я держал в руках эти листочки. Они не отличались не только почерком, но
и текстом.
Видимо, действительно существует то, что мы называем законами
творчества, именно законами: при повторении эксперимента в тех же условиях
неизбежно получается такой же результат!
Профессионализм в законе.
Вспоминает Вера Романова:
-- Сергей Никитин как-то рассказывал, как ему позвонила Жанна
Бичевская, которая в то время тоже исполняла их с Берковским песню "Под
музыку Вивальди", да и говорит:
-- Вы, наверное, перепутали: почему-то сначала припев, потом два
куплета, потом опять припев... А нужно: запев -- припев, запев -- припев.
Никитин пытается ей объяснить, что нет, мол, не перепутали, а именно
так и задумано. На что Бичевская с глубоким чувством собственного
достоинства заявляет:
-- Молодой человек! Не дай вам бог, конечно, сделаться профессионалом,
но я-то -- профессионал и знаю законы сцены. Всегда должно быть: запев --
припев, запев -- припев!
ВЕЛИКАЯ СИЛА ИСКУССТВА
Лирика по тревоге.
Рассказывает Александр Городницкий:
-- Поздней метельной ночью мы почему-то решили зайти "на огонек" в
дежурное помещение начальника туруханского аэропорта. Сам аэропорт
представлял собой обычную грунтовую взлетно-посадочную полосу, быстро
раскисавшую под любым дождем, а здание аэропорта было потемневшей и
покосившейся на мерзлотной почве от времени избой. Начальник же аэропорта,
судя по рассказам, был человеком далеко не заурядным. Мне уже довелось
вскользь познакомиться с ним предыдущей весной в мае, когда, приходя к нему,
я безуспешно выспрашивал у него вертолет для заброски на весновку, а он
неизменно выставлял меня вон, точно указывая, куда именно я должен пойти.
Меня еще тогда поразил его неизменно хмурый и похмельный вид, и я
поинтересовался причинами такой постоянной мрачности. Причины, как
выяснилось из рассказов, были серьезные.
Всего лишь год назад этот неприветливый и обрюзгший человек был майором
военной авиации, пилотом первого класса, и командовал где-то под Москвой
эскадрильей тяжелых реактивных бомбардировщиков. Примерно через месяц ему
должны были присвоить очередное воинское звание подполковника и назначить
начальником штаба полка. Был он высок ростом, статен и широкоплеч, и очень
гордился личным сходством с "великим летчиком нашей эпохи" Валерием
Павловичем Чкаловым. Именно это сходство его и подвело...
...Всем известна нашумевшая в свое время, еще до войны, история, как
Чкалов на пари со своими друзьями-летчиками пролетел на самолете под главным
пролетом Троицкого моста над Невой в Ленинграде... Герой нашего рассказа,
всерьез относясь к своему сходству с великим летчиком, решил во что бы то ни
стало повторить чкаловcкий подвиг. А поскольку больших мостов через реки в
Подмосковье не оказалось, то он на пари с такими же асами посадил свой
тяжелый современный реактивный командирский бомбардировщик на Можайское
шоссе, и посадил, как утверждают очевидцы, классно.
Не успел он принять поздравления и почать бутылку из трех ящиков
выигранного им на пари коньяка, как дело о нем уже было передано
командованию ВВС. К тому же еще совершенно некстати выяснилось, что по
Можайскому шоссе пролегает трасса личных автомашин особо ответственных
товарищей. В итоге недолгого, но сурового разбирательства бывший командир
эскадрильи был от командования отстранен, из майоров разжалован и из военной
авиации навсегда уволен. Для исправления он послан был в Туруханск в
Полярную авиацию, командовать аэродромом без права полетов. Потому-то и
пребывал в перманентно хмуром состоянии.
Услышанная романтическая история только укрепила в нас желание
немедленно пообщаться с начальником аэропорта, и мы, несмотря на поздний
час, осторожно постучались к нему. В его полупустом кабинете, на огромном
деревянном рубленом столе, за которым он сидел, подперев щеку кулаком, стоял
селектор, соединявший его с аэродромными службами, пара телефонов и
небольшой дюралевый бачок с так называемым "антиобледенителем".
"Антиобледенителем" называется специальная жидкость, которая разбрызгивается
на плоскости летящего самолета в северных широтах, чтобы они при полете в
облаках и тумане не покрывались льдом и самолет не падал. Говорят, что в
последние годы, благодаря успехам отечественной (а может быть, зарубежной)
химии, для летчиков изобрели что-то такое, что можно только лить на
плоскости, но в то отсталое время это был чистый спирт-ректификат.
Посидев с хозяином, встретившим нас с неожиданным радушием, минут
двадцать, я решился показать ему свою песню про полярных летчиков, не
сказав, конечно, что это моя, во избежание неожиданных последствий (я уже
говорил, что он был человеком невычисляемым). Когда, немного пригубив
антиобледенителя, я эту песню спел, он действительно совершил поступок
довольно неожиданный. Включив селектор, он объявил по аэродрому боевую
тревогу, и когда минут через пятнадцать в кабинет набились испуганные и
полуодетые люди, он нетвердым голосом приказал:
-- Немедленно проснуться, отложить все дела и начать хором разучивать
новую песню.
На следующий день его сняли и с этой должности. В бумаге, посланной по
его персональному делу в Главное управление Полярной авиации, значилось, что
он, "грубо используя служебное положение, пытался принудить во внеслужебное
время сотрудников и сотрудниц (подчеркнуто особо) разучивать нецензурную
песню неизвестного содержания".
Понесенное им вторичное наказание не было, видимо, слишком долгим, уже
через пару лет выяснилось, что он снова стал летчиком, на этот раз уже в
системе Полярной авиации. А поскольку летчик он был действительно классный,
то дела его довольно скоро пошли в гору. К середине шестидесятых он уже стал
начальником крупного авиапредприятия на Северо-востоке, был награжден
орденами и впоследствии с почетом ушел на пенсию.
А песня осталась на Крайнем Севере как безымянная.
Когда деньги "не играют рояли".
Рассказывает Николай Адаменко (Харьков), хотя Дмитрий Бикчентаев
(Казань) утверждает, что это -- чистейший "фольклор".
-- Дело было во второй половине 80-х, когда Андрей Козловский еще
работал сварщиком "на северах" и "на материке" появлялся с карманами,
оттопыривавшимися от обилия билетов Госбанка СССР.
И вот он сидит в компании своих казанских друзей в не очень
меблированной квартире какой-то общей знакомой. Сидят, "квасят". В какой-то
момент горючее заканчивается, а энтузиазм еще нет, и Андрей как наиболее
кредитоспособный участник события вызывается пополнить запасы. Исчезает он
надолго.
Когда оставшиеся уже почти свыкаются с мыслью, что его планы на остаток
дня изменились круто и окончательно, на лестнице возникает какой-то шум,
возня, звучат грубые мужские голоса и раздается звонок в дверь. Хозяйка
открывает, и незнакомые мужики под руководством Андрея вкатывают не очень
старое пианино.
-- Вот, -- говорит Андрюша, -- зашел по ошибке в комиссионку, увидел
эту штуку и понял, чего нам недоставало.
Ну, добавили, помузицировали, стали расходиться. Уходит и Андрей.
Хозяйка:
-- А пианино?
-- Так ведь, может, не в последний раз...
Удалось навести справку по данному эпизоду у самого Козловского.
-- Не было этого в Казани. В Вологде было. Это пианино рублей двести
стоило всего-то.
-- А что ты сказал, уходя?
-- Не помню: пьянка же была!
Лекарство для души, и не только.
Рассказывает Александр Иванов.
Концерт в Москве. Саша поет и вдруг замечает, что один зритель время от
времени что-то записывает в записной книжке. Кто он и что пишет? Вроде бы не
гэбэшник -- времена уже не те. Тогда кто?
В перерыве этот человек подходит к Саше и говорит, мол, знаете, Ваши
песни обладают зарядом энергии, способным производить целенаправленное
лечащее воздействие на человеческий организм. Я вот тут отметил: эта песня
-- "от головы", эта -- "от сердца", эта -- "от почек"...
Тут сидящий поблизости известный визборовед Р.А.Шипов тихонько шепчет
Иванову:
-- Спроси его, а нет ли у тебя чего от геморроя?
Рассказывает Елена Настасий:
-- Волгоград 1995 г. Едем на "посиделки" после концерта Мищуков.
-- Вадик, очень уж я люблю Ваши песни. Особенно одну. Я ее мужу
частенько напевала, когда мы, случалось, поссоримся. Такая бракоукрепляющая
песня!
Вадим переглядывается с Валерой:
-- Что-то не припомню у нас таких.
-- Ребята, ну как же?
"До свиданья, до свиданья, ничего не обещай.
До свиданья, до свиданья -- это все жене прощай!"...
(В авторском варианте -- "это все же не "прощай".)
Кимельфельд и нимфы.
Кто-то рассказал.
Дело было в Киеве в середине 70-х годов.
Сидят на бульваре на лавочке трое -- Дима Кимельфельд и две живописные
особы альтернативного полу. Поодаль маячит и, судя по всему, мается
четвертый -- страж порядка. Мается оттого, что не может разрешить проблему:
если мужик, сидящий на лавочке (а это, как вы поняли, Кимельфельд) пьян,
причем до безобразия, то почему трезвым девочкам так хорошо с ним и весело?
А если он тверез, то почему так похож на пьяного?
Ну, почему похож, вы тоже догадались -- по причине незаурядного
артистического дарования. Но всему прекрасному рано или поздно приходит
конец, и по изменениям в оттенках поведения мента Дима понял, что тот уже
почти решился на исполнение служебного долга, и с шуткой пора завязывать.
Концовку Дима придумал весьма изящную -- разыграть пантомиму с воображаемыми
стаканом и бутылкой водки.
А позади скамейки рос пирамидальный тополь с низко расположенными
ветвями. И Дима со словами "Вот сейчас я возьму стакан..." засовывает в
листву руку и... достает пыльный граненый стакан, о существовании которого
он, естественно, не подозревал.
Туши свет!
Рассказывает Евгения Кузнецова (Хайфа).
11 декабря 1998 года после концерта пошли гулять в ресторан. Дело было
в Хайфе. Там были Юрий Кукин, Евгений Гангаев (президент хайфского КСП) и
еще несколько человек. Сидели, пили, слушали негра, который под минусовку
пел джаз.
Через некоторое время Женя Гангаев начал громко на весь ресторан петь
"Гостиницу". Кукина это стало очень сильно раздражать.
-- Женя, перестань!
Ноль эмоций. Пение продолжается.
-- Женя, я прошу, перестань! Я не знаю, что я сейчас сделаю. Я сейчас
свет тут везде выключу!
Моментально в ресторане гаснет свет, затихает фонограмма и негр
застывает с микрофоном в руке. Гангаев тоже замолкает.
-- Ладно, Юра, включай свет, я больше не буду.
Кукин щелкает пальцами, и через несколько секунд свет зажигается,
включается фонограмма, и негр продолжает с того же места.
Эту историю Кукин рассказывал 15 декабря на концерте в Тель-Авиве. Сам
он ее тогда назвал "История про то, как я негра выключал".
Что и было сделано.
Грустный случай. Рассказал кто-то из екатеринбуржцев.
На фестивале "Ильмены-94" Петр Старцев спел песню, в которой были
слова: "Успокой скорей поэта, озеро Ильмень!"
А на следующий день спасслужбы стояли на ушах: кто-то утоп.
Правда, не из участников фестиваля, а из соседней турбазы или чего-то
вроде этого. А на фестивале искали снарягу для спасработ и желающих в них
поучаствовать.
Но все равно. А вдруг он был поэтом?
Такие дела.
От любви до ненависти...
По случаю очередного национального траура руководство "Радио России"
велит Татьяне Визбор срочно заменить фоновую музыку в своей программе.
Татьяна вспоминает, у кого есть много грустной инструментальной музыки и
командует Борису Гордону:
-- Вместо музыки ставь Слабикова!
В этот момент в аппаратную входит Максим Кусургашев-младший, ловит
конец разговора и в ужасе спрашивает:
-- За что ж вы Слабикова так не любите?
Комментарий Бориса Жукова: ну как тут не вспомнить коронную фразу
молодого Михаила Задорнова: "Звучит музыка и произведения советских
композиторов"!
Как впервые.
Начало 70-х. Москва, Институт органической химии, вечер Евгения
Евтушенко. Когда он закончился, уговорили поэтта поехать с компанией бардов
домой к Александру Дулову в район метро "Академическая" -- попеть песни на
его стихи. Кроме хозяина квартиры и виновника торжества с
невестой-англичанкой, были Виктор Берковский, Татьяна и Сергей Никитины --
всего человек двадцать.
Евтушенко внимательно слушал песни. Особенно ему понравилась "Коррида".
Дослушав ее, он не удержался:
-- Ге-ни-альные стихи!
С первой попытки.
Напомнил Николай Адаменко (Харьков), затем -- независимо и слово в
слово -- Сергей Данилов (Петербург).
Год примерно 88-й. Лагерь "Орленок" под Туапсе. Дом вожатых. Около
полуночи. Адаменко пытается познакомить Берга со своими друзьями и их
творчеством. Саша Гейнц и Сережа Данилов начинают с песни "Голубой ледопад".
Не проходит и минуты, как дуэт пополняется третьим "голосом" -- храпом
Берга.
-- Вот это да! -- восхищается Адаменко. -- Впервые вижу человека,
который "вырубил" Берга с одной песни!
Комментарий Берга:
-- При сем присутствовал. Как проснулся -- помню. Как заснул и потом
спал -- нет. Храпа не слышал, это однозначно!
Если изоляция не информационная, жить можно!
Известный на Кавказе автор песен Валерий Митрофаненко рассказывал о
том, как после возвращения со второго всесоюзного фестиваля авторской песни
в Таллине осенью 1988 года он с удвоенной энергией включился в деятельность
ставропольского Народного фронта, за что и оказался брошенным на десять
суток в местные застенки. И вот он "отбывает", а там, на воле, кипит жизнь и
пресса печатает статьи о прошедшем фестивале, что к зэкам, понятно, никакого
отношения иметь не может.
И вот однажды в камеру вошел мент и спрашивает:
-- Кто тут Митрофаненко?
-- Я, -- отвечает Валера.
-- Вам велено передать, что Ваша песня опубликована в журнале
"Музыкальная жизнь", -- строгим голосом сказал надзиратель и вышел.
Не влезай: убьет!
Кто-то, кажется, москвич Станислав Колеников, рассказал, как один из
его знакомых с некоторых пор (и довольно долго, не меньше года) старался не
пользоваться троллейбусом как средством передвижения, а все из-за строчки в
песне Ланцберга: "Мокро. Бьет от троллейбусов током."
Ночной кошмар.
Рассказывает Ольга Уварова (Москва).
-- Когда Митяев с Казанцевой выясняли, кто кому нравится, я не
выдержала и говорю:
-- Олег, от тебя моя дочь плачет!
Он расцвел, обрадовался. Пришлось объяснить, что имеется в виду...
В 1995 году мы с Ленкой были на Грушинском вдвоем. Я ушла к
тольяттинцам позвоночник править, а Ленка с Ирой пошли на концерт. Я их,
конечно, на Горе потом не нашла, потом у меня всякие дела были... Прихожу,
наконец, на стоянку, а ребенок в палатке плачет. Я говорю:
-- Ты чего?
-- Да-а, ты ушла-а, нас не нашла-а, а там на сцену Митяев выле-е-ез! --
и ревет. Я говорю ей:
-- Ну, ты не плачь, Митяев со сцены уже слез...
Еле успокоила!
Необщительный дух
или
Легенда мастрюковских озер.
Когда главный концерт XXIV Грушинского фестиваля подходил к концу и
вышедший на Гитару Олег Митяев рассказывал публике, как бы он хотел посидеть
на кухне с Юрием Визбором, поговорить с ним, попеть, выпить и т. д.,
внезапно начался сильнейший ливень. Вообще-то ливни и грозы на Грушинском --
не редкость, но этот помимо высокой мощности отличался мгновенным выходом на
нее: только что не было ни капли -- и разом стена воды. Концерт оборвался,
огромная толпа покинула Гору с максимально возможной скоростью и только
чудом обошлось без серьезных травм.
Уже на следующий день по лагерю ходила такая версия:
-- Митяев вышел на Гитару и призвал на нее дух Визбора. Ничего не
ответил ему Юрий Иосифович, только дернул цепочку Большого Унитаза -- и
фестиваль смыло.
Кстати, в те несколько секунд, что отделяли неосторожные слова Олега от
разверзания хлябей небесных, налетевший порыв ветра развернул парус на
Гитаре -- и Гора успела увидеть, как изображенный на нем Валерий Грушин
смущенно отворачивается от Митяева...
Но это не все. Сергей Лебедев (Москва) утверждает, что Олега И Юрия
Иосифовича действительно связывают сверхъестественные отношения. Когда 21
июня 1998 года в Москве на гала-концерте памяти Визбора Митяев запел свое
ему посвящение (то самое, к которому год назад подбирался на Грушинском), на
столицу обрушился неслыханной силы ураган, поломавший несколько зубцов
кремлевской стены.
Расстояние между сценой и стеной было не больше пары сотен метров.
Видимо, есть в Олеге Митяеве нечто демоническое. Вот что поведал
Александр Сапожников (Челябинск).
История произошла на 21-м Ильменском фестивале, 14 июня 1997 г. 13 июня
стало известно о смерти Булата Окуджавы, и ни один концерт на фестивале не
обходился без исполнения его песен.
По плану -- концерт Олега Митяева, собираются тучки, Митяев пугает
переносом концерта, народ тихо возмущается, Олег по?т. Тучки вскоре
заволокли небо, заморосил дождь, Олег Митяев с присоединившимся к нему
Петром Старцевым продолжают петь, уже под зонтами, которые держат некоторые
зрители...
И тут Олег решил сменить тему: вместо своих песен попеть Окуджаву.
Зрители (числом не менее тысячи человек), несмотря на дождь, дружно
подпевали.
Спели песню, ещ? одну... Дождь кончился, к третьей песне выглянуло
солнце, Митяев переключается на сво?, проходит пара минут -- и снова ль?т
дождь.
И даже это не все. На Грушинском 1998 года в народе возникла версия,
что мгновенное исчезновение огромного количества комаров, которые на этот
раз отличались рекордными размерами и агрессивностью, -- их практически
полное исчезновение на второй день фестиваля несомненно связано с
выступлением Олега Митяева, во время которого поклонники перемолотили всю
популяцию, награждая кумира бурными, продолжительными аплодисментами.
Концерт Высоцкого в МГУ.
В 1967 году на биофаке МГУ должен был выступать Владимир Высоцкий.
Естественно, желающих попасть на этот концерт было гораздо больше, чем мест
в самой большой аудитории факультета, да и не все желающие были в достаточно
хороших отношениях с комитетом комсомола, через который распространялись
билеты -- примитивные самоделки, размноженные фотоспособом. Три
предприимчивых студента (со слов одного из которых -- Михаила Ившина -- и
записана эта история) решили помочь народному горю. попросив на время
единственный экземпляр заветной бумажки, они в кратчайшие сроки изготовили
копий с него вдвое больше, чем было в природе настоящих билетов. Своих
клиентов они, правда, честно предупреждали, чтобы те приходили заранее, так
как возможны проблемы с местами. Так что когда к аудитории стали
подтягиваться обладатели натуральных билетов, та была уже не просто полна, а
прямо-таки забита.
К моменту появления на сцене Владимира Семеновича конфликт все еще не
был разрешен: слушатели толпились в проходах и на галереях и уже довольно
плотно сидели на ступеньках (аудитория представляет собой довольно крутой
амфитеатр), а под всеми дверьми возбужденно гудели те, кому не досталось
никаких билетов. И тут случилось непредвиденное.
В самой верхней части аудитории есть двери, соединяющие ее с коридором
третьего этажа -- массивные, дубовые, в полтора человеческих роста. Большую
часть года они заперты, по особо торжественным случаям открываются --
наружу. А тут они -- в первый и пока последний раз за всю свою жизнь --
открылись внутрь. И прямо по сидящ