,
Городницкий ведет главную партию.
     Недолго это длилось, когда вдруг из зала раздался громкий и ясный голос
некоей дамы:
     -- Пусть Кане поет!
     Ее попытались проигнорировать, но она настаивала:
     -- Пусть Кане поет!
     -- Но почему Кане?
     -- Он лучше поет! У него голос лучше!
     В чем-то аналогичный случай. Рассказывает Валентин Вихорев.
     17  декабря 1998  года  в лектории  питерского  зоопарка состоялся  его
концерт. На  этапе подготовки к нему обратились Татьяна и Александр Копосовы
с предложением поучаствовать в роли помощников:
     -- Валентин Иваныч, а можно, мы вам эту песенку подыграем?
     -- Валентин Иваныч, а можно, мы вам эту песенку подыграем и подпоем?
     --  Валентин  Иваныч, а  можно, вы на этой песенке посидите, отдохнете,
послушаете, а мы сами поработаем?

        Ну как тут возразишь!
     Рассказывает Берг,  как весной  1997 г. в Литве, в Висагинасе президент
местного КСП Рустам Салихов предложил:
     -- Хотите, я Вам поставлю кассету с Вашей песней в хорошем исполнении?

        Адекватно.
     Рассказывает Евгений Дреер (Ростов-на-Дону -- Иерусалим):
     --  23  мая  1998 года.  Закончился 7-й  слет "Дуговка"  на Кинеретском
озере.  Почти все разъехались, кроме нескольких панков  и  особо религиозных
участников,  дожидающихся появления на небе трех первых  звезд после  шабата
(святой субботы). И один из них мне говорит:
     -- Иду вчера по "Дугве", вижу: рыжий,  толстый,  бородатый  поет  песни
Ланцберга.  И   так  паршиво  поет!  Но  вполне  адекватно.  А  сегодня  мне
рассказали, что Ланцберг был на слете...

        Не адекватно.
     Рассказывает Берг:
     -- Очередная черная полоса  в моей  жизни пришлась  на начало июля 1973
года. Некий добрый человек  почти насильно  привез  меня  на 6-й  Грушинский
фестиваль, заставил пройти  прослушивание, выступить (я  даже что-то получил
за это)... Но все равно настроение было поганое.
     И вот утром в воскресенье  просыпаюсь оттого, что рядом с моей палаткой
кто-то поет мои  песни. И  мало  того, что врет слова  и музыку,  так  еще и
выговор пародирует,  но  неумело и пошло,  теряя  всякое  чувство меры.  Ну,
думаю, сейчас вылезу -- морду набью!
     Вылезаю, смотрю -- киевлянин Толик Лемыш вчерашнюю запись крутит.

        Не признал.
     Рассказывает Марина Меламед (автор, Харьков -- Иерусалим):
     --  Хороший  человек  Дмитрий Дихтер  приехал в 1988  году в Харьков на
первый и единственный детский слет, проигнорировал застолье у местных бардов
и отправился к детям под сосны.
     Меж  тем  у детей из КСП "Товарищ гитара" назрела  мелкая трагедия:  не
хватало Визбора. В  смысле  --  кассеты для  создания  песенного воздуха для
приезжающих.
     Дима Свербилов  (тогда 14  лет), человек дела,  пошел и грубо  разбудил
хорошего человека Дихтера, который, попав под сосны, нечаянно уснул.
     Дихтер безропотно встал, не проснувшись, и почапал, куда ведут. Привели
к  микрофону, усадили, скомандовали --  пой Визбора! Хороший Дихтер  покорно
пел минут сорок, а Свербилов, человек дела, считал песни.
     Утром над лагерем  раздался Визбор, очень похожий на настоящего, только
громко. Дихтер с омерзением проснулся.
     В это  время  в спальном лежбище появился Борис Бурда, свежий и чистый,
-- здороваться. Дихтер доверительно сказал ему:
     -- Слушай, друг, найди этого идиота, что орет на весь лагерь, и дай ему
в ухо!
     Боря ушел,  минут через  десять вернулся,  радостно  взволнованный,  но
по-прежнему свежий и чистый.
     Подошел к Дихтеру и дал ему в ухо.

        Дело о нанесении душевной травмы лыжами.
     Рассказывает Владимир Васильев:
     -- 1982  год. После  "Эсхара"  -- лауреатский концерт, уже в городе.  В
первых рядах  сидят наши ребята, выходят на сцену --  тот Клячкина поет, тот
-- Кукина, тот -- свои дурацкие песни... А мы затеяли анекдоты рассказывать.
Рассказываю им такой: весна 1945 года, в бункере к Борману подходит Гитлер:
     --  Мартин, Мартин,  все пропало,  русские нас окружили, завтра возьмут
Рейхстаг! Наши идеи, наши планы...
     -- Адя, брось, не суетись, сядь лучше, послушай, какую я песню сочинил:
     "Лыжи у печки стоят,
     гаснет закат за горой..."
     Только мы отсмеялись, выходит парень -- восемнадцать лет, первый раз на
сцене:
     -- Юрий Визбор, "Лыжи у печки стоят"!
     Мы -- ржать, а он не может сообразить, что же сделал не так.

        TV любит золотарей-интеллектуалов!
     Рассказывает Владимир Васильев:
     --  О прекрасной реакции Миши Кочеткова. Он ведет  телепередачу "Гнездо
глухаря".  Там можно импровизировать,  правда,  в определенных рамках.  Миша
говорит:
     -- Мы тебе на  сегодня  выберем  какую-нибудь  профессию. Кем ты хочешь
быть? Хочешь -- скульптором? А в связи с этим споешь какую-нибудь песню.
     И вот идет прямой эфир, Кочетков спрашивает:
     -- Так, Володя, кто ты у нас сегодня?
     -- Скульптор.
     --   Ты  знаешь,   Володя,  нет,   мне  не   нравится.  Давай,   будешь
ассенизатором.
     -- Нет, Миша, лучше я буду скульптором, мастером мелких форм.
     Миша тут же находится:
     -- Ну, конечно,  Шостакович же говорил, что  любой  человек, сидящий на
унитазе, напоминает одновременно и скульптора, и мыслителя...

        Известно лишь доке, что корабль ремонтируют в доке!
     Рассказывает Александр Руманов (Москва):
     -- В Москве выступает Юрий Кукин. Второе отделение, вопросы  и  ответы.
Девочка поднимает руку и спрашивает:
     -- Как Вы относитесь к творчеству Олега Митяева?
     -- Помнится,  -- говорит  Кукин, --  приехал  я в  Москву,  а в  дороге
потерял  записную книжку. А  ехал я к Визбору, и как его  теперь найти -- не
знаю.  Зато  знаю,  как он  писал  песни:  если,  к примеру, о  корабле,  то
выспрашивал у капитана все детали -- что как называется и работает. То есть,
он писал так, как  надо писать.  Стал я вспоминать его песни: одна -- где он
живет в последнем переулке, другая --  где окна  выходят  во двор, третья --
где номер квартиры... Позвонил в дверь, Адочка Якушева меня встретила... Да,
кстати, у Митяева  есть такая строчка: "...А  на верфи  ледоколы лечатся..."
Так вот, они там не лечатся! А вообще очень талантливый автор!

        Так чем они там занимались?
     Вспоминает Ирина Рынкевич:
     --  В  нашем КСП в  Петрозаводске долго ломали  голову над одной песней
Олега Митяева. В начале ее  говорилось,  что солдаты залегли для  броска.  В
конце же была строчка -- нечто вроде "Взвод ни на шаг не отступил..."
     В итоге песня получила местное название "Неудавшийся бросок".
     А  другую песню того  же  автора  мы просто  не  могли  себе  позволить
включать  в  репертуар  по  соображениям  собственной  репутации, ибо  любой
северянин знает, что морошка растет только на болоте, но никак не на камнях,
как уверяет Митяев.

        Несчастный случай.
     Рассказывает Берг:
     --  Год, кажется, 1973-й,  август. Я  -- в  Москве, в гостях  у Андрюши
Добровольского,   тогда   недавнего   выпускника   МАИ   и   близкого  друга
"Жаворонков", а  впоследствии -- профессионального кинорежиссера. Кроме меня
еще  некий Валера, художник, и Леша Куликов (Береза), в то время воронежский
аспирант.
     Андрей  показывает   нам   квартиру   (отцовскую,  на  проезде  Серова,
естественно,   "крутую"   --   эту   старую   мебель,   эти   комнаты,   эти
"благоустройства". А  "там", наряду с традиционным унитазом, была диковинная
штука с фонтанчиком посредине -- биде.
     Потом  стали петь  песни, и  когда я  дошел до "Грачей", а  точнее,  до
строчки "...Ты,  конечно, не знаешь, что снова в беде я..." --  Береза очень
тихо  и очень отчетливо подправил: "В биде!" Песенка была поломана. И не мог
я ее петь после этого еще лет десять.

        Не убий!
     Рассказывает Сергей Губанов (Москва):
     1996 год,  Москва,  весенний слет куста  "РЭКС". У костра  сидят Андрей
Суворов  и Володя  Рычков  и  обалденно  поют  песню  Андрея  Крючкова.  Тот
находится тут  же  и  время  от  времени  пытается им  подпевать,  но  народ
реагирует нервно, да и сам автор понимает, что с его голосиной делать это --
только  кайф ломать.  А  петь  охота! И тогда он  встает, отходит метров  на
тридцать и врубает от души...

        Утро добрым не бывает.
     На одном из слетов начала 80-х московская группа "Мышеловка", в ту пору
игравшая вполне нормальную музыку,  устроила музыкальную побудку: "мышеловы"
ходили от  стоянки  к  стоянке  и  громко  играли что-то  жизнеутверждающее.
Забредя в  лагерь куста  "РЭКС" и  узнав  от его обитателей, что в  такой-то
палатке  спит Андрей Крючков, музыканты  окружили ее  с  четырех сторон и по
команде лидера заиграли попурри из песен будимого...
     Секунд через  сорок из палатки высунулась помятая физиономия Андрея и в
весьма резкой  форме  осведомилась,  что  это за чудаки  приперлись  с  утра
пораньше играть у человека над ухом всякую фигню.

        Плод брачной ночи.
     Тоже  в начале  80-х на московском  "региональном" (межкустовом)  слете
праздновалась  свадьба  Андрея   Крючкова.  К  рассвету  на  стоянке  группы
"Алмасты" можно  было  наблюдать такую картину: под тентом у костра в  чужом
одноместном спальнике почивает  новобрачная,  а рядом на тулупчике скорчился
молодой муж.
     В ту пору  на слетах кроме вечернего концерта  бывал еще  и утренний --
"сливочный". Когда в  ходе  его  на сцене  появился Крючков, аудитория,  уже
знавшая о радостном событии, оживленно  поприветствовала его. Андрей подошел
к микрофону и трагическим шепотом произнес:
     --  Друзья! В результате  экстремальных  условий первой брачной ночи  я
потерял  голос и  не  могу  петь  свои  песни.  Поэтому  я  спою  вам  песню
харьковского автора Владимира Васильева "Когда я был щенком"...

        Карьера.
     Рассказывает Валентин Вихорев:
     --  Группа  советских  оккупационных  войск  в  Германии, 1951  год.  В
ленинской комнате была  гитара,  кстати,  семиструнная:  шестиструнных тогда
было -- по рукам сосчитать.  И я попробовал  учиться играть. Играл дня  три.
Подошли ко мне ребята со старшиной:
     -- Иди-ка ты в курилку!
     Ушел  туда.  Это во дворе вкопанная в землю бочка с  водой,  вокруг нее
скамеечки. Ребята после службы приходят, садятся, травят анекдоты. Я там дня
три-четыре тоже пробовал играть. После этого мужики, которые там собирались,
сказали:
     -- Уйди отсюда, чтоб тебя здесь не было!
     Я ушел в спортивный  городок. Там у  нас брусья параллельные, турник...
Сижу  на брусьях, дергаю  струну.  Проходит дня  три-четыре.  Подходит один,
второй... Нас уже кучка  образовалась. Тогда было очень  модно петь Бернеса,
всякие такие  песни...  Неделю  поем.  Потом один  из  них, самый  активный,
говорит:
     -- Чего мы здесь сидим на брусьях? Пошли в курилку!
     Пришли в курилку, сели на лавочку. Нас побольше  уже стало. Примерно  с
отделение. Подходит старшина:
     -- Чем занимаетесь?
     -- Поем, товарищ старшина!
     -- А чего здесь!? Ну-ка марш петь в ленинскую комнату!

        Отшибло.
     Рассказывает Берг:
     --  15 мая 1998 года в рамках  фестиваля "Петербургский  аккорд" в Доме
журналистов состоялся концерт с участием Александра Городницкого.
     Он пришел  за несколько минут до начала, которое к тому же  традиционно
задерживалось,  и попал в  лапы  Ирины Жарковой, своей  старинной  знакомой,
которая тут же принялась вспоминать былое. Она с выражением рассказала барду
о том, как тот  впервые появился  у них в редакции году,  кажется, в 1963-м.
Какая на нем была  куртка, какие сандалии, как он закинул ногу на ногу, <i>взял
гитару</i> и начал петь. И что он тогда пел.
     -- Но только гитары у меня не было, -- заметил А.М.
     -- Была. Ты же пел!
     -- Да не было у меня гитары, не умел я играть на ней!
     -- Была, была, я же помню!
     Ее   воспоминания  были   явно  ярче,  так   что   после  пятиминутного
препирательства  последнее  слово, которое, правда, осталось за Городницким,
прозвучало так:
     -- А черт его знает, может и была гитара...

        Боко-лавр.
     Рассказывает Константин Просеков (Челябинск):
     -- 1978 год. Осенью я приехал в Магнитогорск к нашим друзьям, у которых
должен был  состояться концерт.  Ждали Валерия  Бокова -- маститого барда по
тому времени. Имена Валерия Бокова и Владимира Муравьева приводили в трепет.
Как  раз прошли у нас концерты,  и я  специально поехал туда, чтобы записать
все это.
     Приезжаю я в Магнитогорск и со Станиславом Сергеевичем Мыльниковым  еду
встречать Бокова.  А  Валера  перед этим прислал телеграмму:  "Я приеду не с
Муравьевым, но не один".
     В  аэропорту Магнитогорска хмуро,  пасмурно, люди  выходят из самолета,
Станислав Сергеевич все смотрит, высматривает... А надо сказать, что Валерий
Боков ростом метр-девяносто пять. И вот подходит... Леня Сергеев, такого  же
роста, габариты его вы представляете, и говорит:
     -- Здравствуйте!
     Стас так мимо него:
     -- Здравствуйте...
     -- Вы Станислав Сергеевич?
     -- Да...
     -- Вы  знаете, я  вот  из Казани... Валера Боков не  приедет... Ну... В
общем, я буду работать концерт...
     Стас со вздохом:
     -- Ну, что ж... Ну, пошли...
     И медленно  уходит.  С  такой же  понурой  головой  вслед за ним уходит
Сергеев.
     Ну, концерт начинается. Объявляют, что вот -- Бокова не будет,  а будет
один  какой-то  Сергеев. Народ делает "У-у-у...",  но после  первых же  трех
песен народ делает "А-а-а!!!"
     Надо сказать, что это был первый сольный концерт Леонида Сергеева.

        Условно-досрочно...
     Рассказывает Константин Просеков (Челябинск):
     -- 1989 год. К тому времени я только  приехал из Германии, и меня сразу
--  бах  --  и  делают председателем регионального совета КСП. И  вот звонит
представитель из Кургана и говорит:
     -- Знаешь, у нас тут новый классный автор. Посмотри его.
     Я ему:
     --  А присылай его в Уфу, там  через  2  дня фестиваль,  я председатель
жюри.
     И вот приезжает Анатолий Киреев. А перед этим его буквально "прокатили"
в  88  году  на  фестивале  в  "Родниках"  в  Кургане  -- "мимо кассы",  что
называется. Единственный, кто оценил
     -- это Кукин, но его тогда не послушали.
     И вот прослушивание. Толя начинает песню петь, "Севера", и я  на первой
же строке понимаю, что -- да, это классно!
     -- Так, все, спасибо, достаточно!
     Он в недоумении.
     -- Пожалуйста, можете еще одну песню спеть.
     Он начинает, я ему буквально на второй же строке:
     -- Так, все, достаточно, спасибо. Идите.
     Толя понуро ушел. Потом организаторы  мне рассказывали, что он раз пять
порывался ко мне  зайти, выяснить, ну  почему он  не  прошел.  И вот наконец
решился, когда всех уже отслушали.
     -- Простите, Вы можете мне объяснить...
     -- А чего Вам объяснять? Вы лауреат!
     Он так обалдело:
     -- Как?! Ведь фестиваль еще и не начался?
     -- Я Вам говорю --  Вы лауреат. И  не только  здесь, а и  на Ильменском
фестивале.
     Что, собственно, и случилось.

        Фамилия и судьба.
     Некоторые верят, что характер, а  значит,  в  какой-то  мере  и  судьба
человека заранее  определены именем,  которым окрестили его родители. А  вот
что вспомнила Елена Настасий:
     -- Грушинский 1996 г. Юрий Рыков прослушивает телезвезду Игоря Верника.
Все скучно  и серо,  но на Гитару его  нужно  выпустить  обязательно, такова
установка начальства.
     После  полутора  часов бесплодных  поисков просвета  он издает жалобный
стон:
     -- Ребята, ну... никак!..
     Виктор Забашта, член орггруппы:
     -- Юра, партия сказала: "Надо!"
     -- Тогда его фамилия отныне -- Наверняк!..

        Надо думать о перспективе.
     Май  1996  года,  Санкт-Петербург,  фестиваль  "Петербургский  аккорд".
Рассказывает Юрий Кукин:
     -- Сидим мы с жюри первого тура, обсуждаем, кого они нам  во второй тур
пропустили.  Тут  подходят ребята из Алма-Аты (супружеский дуэт Чиковани  --
Ред.) и говорят:
     -- У нас  самолет опоздал, мы не  могли  участвовать в первом туре, как
нам быть?
     Я говорю:
     -- Давайте пропустим их сразу на второй, посмотрим, что они такое.
     Жюри первого тура отвечает:
     -- Нет, нельзя.
     Я говорю:
     -- Ну они же не виноваты, можно в порядке исключения, один номер ничего
не решает.
     -- Нет, -- говорят, -- это нарушение регламента.
     Ну, кое-как  всех убедили, один Трегер уперся:  нет -- и все.  Тогда  я
говорю:
     -- Миша, а ты помнишь, что у тебя скоро концерт в Алма-Ате?..
     Примечание  искусствоведа:  как   известно,  супруги  Чиковани  успешно
выступили в Питере, став дипломантами  фестиваля и завоевав специальный приз
фирмы "Аккорд".

        Национальный колорит.
     Рассказывает Владимир Каденко:
     --  На  одном  из  всесоюзных  слетов  туристов-ветеранов  на  Кавказе,
естественно,  был и конкурс  песни. И  каждая республиканская команда хотела
показать  что-нибудь  свое, специфическое.  Но обязательно о  туризме. Ну, я
разучил с  девчонками украинскую народную  песню,  выхожу с ними на сцену, а
наш друг из Москвы делает такое вступление:
     -- Эта песня о конном туризме. В ней поется  о юноше, который собирался
в конное путешествие. Однако старшая сестра отобрала у него снаряжение.
     И мы начинаем петь:
     -- Чом ты нэ прыйшов,
     як мисяць зишов?
     Я ж тэбэ чикала.
     Чи коня нэ мав,
     чи стэжки нэ знав,
     маты нэ пускала?


     -- И коня я мав,
     и стэжку я знав,
     и маты пускала.
     Найменьша сэстра,
     бодай нэ зросла,
     сидэльцэ сховала.
     Заняли первое место!

        Полный улет!
     Рассказывает Юрий Кукин:
     -- Однажды по радио передают песню "Париж", и мало того, что спели, еще
и  говорят,  что она получила первое место на  конкурсе туристской песни при
всесоюзном слете  "По местам былых  сражений". Стали  думать,  почему песня,
далекая от темы слета (там  про войну надо, а у меня -- про геологов) заняла
первое место.
     Когда я  приехал в  Ленинград,  мне рассказали,  что у  меня  написано:
"Отсюда  никуда не  улетишь".  Слово "улетишь"  стало  весомым,  и  какой-то
хороший  человек  из-за  него  сказал  членам жюри в  Москве, что это  песня
французского летчика эскадрильи "Нормандия  -- Неман". Песня стала военной и
автоматически -- победительницей престижного конкурса.

        О вреде постоянства.
     Валерий Мустафин  (Казань) вспоминает одну  из  историй,  связанных  со
своим легендарным земляком Борисом Львовичем. По поводу Бориса всегда кипели
споры  о том, чего у  него нет  -- отчества  или фамилии. В семидесятые годы
многих шокировало  то, что этот молодой  и не  очень еще  известный  человек
требует такого почтения  к  своей персоне (что явствовало из  того,  как  он
представлялся при знакомстве).
     С  целью  упорядочения  общения  с Б.Л. составителем  данного  сборника
проведено  расследование,  в  ходе  которого   установлено  отчество  Бориса
Львовича. Вот что он сам написал составителю:
     "Вова! Я понимаю, что за 25  лет нашего знакомства тебе мое отчество не
понадобилось ни разу. Но раз уж такая нужда  возникла --  сообщаю:  отчество
мое -- Афроимович! Не Афродитович, не  Абоносимович,  не Абросимович, и даже
не Афоризмович. А Афроимович! В отместку тебе  сообщаю,  что твоего отчества
не знаю тоже.
     Обнимаю,
     твой Львович."
     Но это -- так, кстати.
     Году  примерно  в  1976-м  Борису  вдруг  захотелось  стать  грушинским
лауреатом, да поздновато:  билетов  на поезд из Казани в Куйбышев на  нужное
число  не  было,  и  на  фестиваль  он  несколько  припоздал  --  отборочное
прослушивание  соискателей уже закончилось. На сцену  он хоть и вышел, но по
личной протекции Сергея Никитина.
     Надо сказать, он блестяще исполнил "Капли датского короля" Окуджавы, но
во   время  обсуждения  в  жюри  против   его   лауреатства  вдруг  выступил
председатель оргкомитета Борис Кейльман, причем уперся глухо:
     -- Львович не прошел прослушивание!
     Через  год  Борис приехал  на неделю раньше. Отбор  прошел без проблем:
"Капли датского короля" блистали не менее  ярко.  На "гитаре" (как известно,
такую форму имеет сцена Грушинского фестиваля) -- абсолютный успех.
     В жюри снова упирается Кейльман:
     -- Репертуар не обновляется!

        А пуркуа бы и не па?
     Об одном из эпизодов Грушинского фестиваля рассказывает в  своих книгах
Александр Городницкий:
     -- Выйдя на берег и искупавшись, мы (с  Ю.Визбором -- прим. сост.) сели
в тенек,  и  Юра взял в  руки гитару. Вокруг сразу же образовался молчаливый
кружок слушателей. А надо сказать, что как раз в это самое  время на  поляне
фестиваля  во всю работало "предварительное  жюри", проводя отбор  авторов и
исполнителей  на заключительный конкурсный концерт. Мы  с Юрой как  почетные
гости и  руководители  "Большого  жюри" от  этой  изнурительной  работы были
освобождены. Послушав пару Юриных песен, один из слушателей произнес:
     -- Слушай, парень, чего ты здесь просто так  поешь?  Ты иди  покажись в
жюри -- тебя обязательно на конкурс пропустят.

        Суд скорый, да неправый.
     Рассказывает Берг.
     -- В августе 1985 года занесло меня в Барзовку. Всего на пару дней, но,
как  вы  увидите, и  этого  хватило. Было  там  множество  прелюбопытнейшего
народу; кое-кого теперь в наших краях  и не  встретишь. Например,  Маркиз из
московского куста "МИД". Был также и Дима Кимельфельд.
     И вот попросил нас с Димой "отец-учредитель" Барзовки Юра Черноморченко
послушать   кое-кого  из  молодых  ребят  и  сказать  что-нибудь  по  поводу
услышанного.
     Ребят  оказалось  чуть  ли  не  двое. Запомнились,  во  всяком  случае,
"мальчик" из Керчи  и "девочка"  из Свердловска.  "Мальчик" показался,  быть
может, чересчур  традиционным,  но  свежим и искренним, и я  его похвалил. А
"девочка" (Рая Абельская) -- весьма техничной, но какой-то манерной, что ли,
надуманной,  даже, я  бы сказал,  выморочной, и я как мог мягко  отметил это
обстоятельство.
     Вскоре выяснилось, что я сделал все с точностью до наоборот: "мальчика"
следовало поругать,  поскольку он  тут, в Керчи,  всех уже  "достал"  своими
песнями, а "девочку"  -- похвалить, а то она обиделась и долго плакала, хотя
Дима ее как раз похвалил.
     Спустя  некоторое время Рая, что  называется, уехала и  пробовала "там"
петь, даже публиковалась, но все-таки вернулась.

        К чему пороть горячку!
     Рассказывает Михаил Сипер:
     --  Когда  готовилась к печати моя книга,  я  попросил Игоря  Губермана
написать  предисловие. Игорь Миронович улыбнулся своей неотразимой улыбкой и
сказал:
     -- Старик, такие дела в спешке не решаются. Давай я как следует подумаю
и напишу тебе сразу некролог.

        Жертва.
     Рассказывает Алексей Куликов (Волгоград).
     --  Когда  готовился  концерт,  посвященный  60-летию со  дня  рождения
Визбора,  очень  тщательно  отбиралась  программа,  которую  писал  "Одиссей
Моисеевич" Городницкий. И он из-за этой  роли не мог разучить песню, которую
в свое время Юрий  Иосифович посвятил Татьяне Хашимовне (Никитиной -- В.Л.).
Называется она "Жертва" (монолог укушенного). Но никто этого не  знал. А кто
должен исполнять -- тоже неизвестно. Подставлять он никого не хотел. то есть
многие  знали,  но  он нашел того,  кто не знал. Это был Леня  Сергеев. Леня
тщательно  готовился  к  этому  исполнению.  Наивный  человек,  он  все  это
мастерски обыграл. Глядя прямо в глаза Татьяне Хашимовне, он в микрофон спел
ей  всю эту  фиговину, после чего наступил антракт  и братья Мищуки  сказали
ему:
     --  Ты что,  с ума  сошел?  Ты  знаешь,  кому это посвящено?  Леня взял
бутылку портвейна и, тут же из горла выпив,
     сказал:
     -- Ну, вс?!

        Лишние люди.
     Вспоминают Сергей Губанов и Людмила Чеченкина (Москва).
     В ноябре 1997 г. в Москве  на концерте,  посвященном 20-летию  ансамбля
"Домино", у Вадима Мищука возникли проблемы с гитарой: строй "пополз".
     -- Сейчас здесь жарко,  -- оправдывались  братья Мищуки,  -- а когда мы
настраивали инструменты, в пустом зале было холодно...
     -- Нам выйти? -- поинтересовался кто-то из публики.

        В плену обычая.
     Рассказывает Ринат Газизов (Йошкар-Ола).
     Однажды,  30  марта в  Йошкар-Олу  неожиданно  приехал Ланцберг, причем
совсем ненадолго, числа до третьего-четвертого апреля. Я, конечно, загорелся
провести  его концерт. 1-го уже договорился  с  залом и начал обзвонку: так,
мол, и так, завтра концерт Ланцберга, приходите...
     --  Ага, конечно,  -- слышались в ответ иронические голоса. -- С первым
апреля!
     После нескольких звонков я понял,  что  дело плохо --  никто не придет.
Звоню на местную студию "Европы плюс": ребята,  выручайте, дайте информацию,
что Ланцберг приехал и завтра концерт...
     -- Ага, Ланцберг  приехал, -- отвечают  мне с той же  интонацией.  -- А
Окуджаву  он,  часом, с  собой не привез?  Или  ты  думаешь,  что мы тут про
календарь забыли?
     Пришлось  брать  гостя  под руки и тащить его  живьем на  радио. Только
тогда там поверили. Тут же сделали прямой эфир, и концерт прошел нормально.

        Заезжий музыкант...
     Кто-то из  друзей Музыкантова на том же вечере  рассказывал, как  в его
нынешних  краях  --  городе Филадельфии -- был с  гастролями Сергей Никитин.
Вообще-то  Филадельфия  отличается  мощной  и  сплоченной  общиной любителей
русской авторской песни
     -- ни один российский бард, попавший в США,  не минует этого  города, и
на их концерты  приходит  сотни  по  две слушателей. Обычно после  окончания
таких мероприятий гостя ведут в чей-нибудь дом, и там  он  продолжает петь в
неофициальной обстановке и  более узком кругу.  Так произошло и с Никитиным.
Все  участники "второго действия" удобно устроились в холле,  пропустили  по
маленькой,  на  свет  божий  явилась  гитара  и  начала  путь  по  рукам  по
направлению  к дорогому гостю. Но получилось так,  что  одна пара рук в этой
цепочке принадлежала Музыкантову...
     В  общем, до Никитина  гитара в тот раз так и не  дошла.  Все,  включая
самого Сергея Яковлевича, до утра слушали Музу.

        Второй сорт.
     Рассказывает Игорь Грызлов (Москва).
     Во второй  половине 80-х  годов фирма  "Мелодия" принялась наверстывать
упущенное  за десятилетия -- выпускать диски бардов. А  поскольку целый  ряд
бардов этого времени так и не дождался, основным источником фонограмм для их
дисков стали фоноархивы КСПшных собирателей. В частности, очень большую роль
сыграл тогда знаменитый  ленинградский коллекционер (ныне, к сожалению, тоже
покойный) Михаил Крыжановский.
     В работе над  одним  из  дисков возник  конфликт. Сотрудники  "Мелодии"
непременно  хотели  получить на  некоторое  время  в  руки  оригинал  записи
(естественно, с твердой гарантией возвращения в сохранности), а Крыжановский
предлагал  им  первую  копию (тоже  гарантируя, что она  будет ничем не хуже
оригинала). Переговоры зашли в тупик, и в конце  концов  "Мелодия" предпочла
договориться с  другим,  почти столь же авторитетным  коллекционером.  Когда
Крыжановский узнал об этом, он с удивлением спросил:
     -- И что, он отдал вам оригинал?!
     -- Да.
     Крыжановский покачал головой:
     -- Не коллекционер...

        Честь Изреэла Гау.
     Рассказывает известный архивист и высоцковед Андрей Евгеньевич  Крылов,
находясь в душевной прострации:
     --  Когда-то давно, году  в семидесятом, Михаил Баранов (один  из самых
маститых  московских фонотетчиков --  В.Л.) составил  каталог песен  Галича.
Михаил делал это основательно, в каталоге были приведены название, эпиграф и
первый куплет песни. Каталог был рукописный.
     Годом  или  двумя  позже Михаил дал  Галичу  это  творение,  чтобы  тот
проверил  и исправил, если что  не так.  Галич сделал ряд пометок по тексту,
около двух песен указал "совместно со  Шпаликовым" (одна из них -- "У лошади
была грудная жаба").
     Еще через некоторое  время каталог попросил посмотреть Виталий Акелькин
(тоже собиратель магнитных записей -- В.Л.), и Баранов отдал.
     Много  лет спустя Крылов сказал  Баранову,  что хотел бы  взглянуть  на
каталог.  Но обоих заломало  общаться  с Акелькиным, и  каталог  оставался у
него.  Когда его все же  спросили, он ответил, что вернуть не может, так как
каталог "подшит".
     Идея  подшивания   каталога   ужаснула   Крылова   --  ведь   это   или
скоросшиватель,  пробивающий  дырки,  или обложка,  прихватывающая край.  Но
поскольку дело было сделано, а общаться с Акелькиным  тем более не хотелось,
так оно там и  лежало, пока  не наступили новейшие времена, когда все отдали
свои архивы Пете Трубецкому -- и в том числе Акелькин.
     Узнав  об  этом, Баранов и Крылов решили все-таки взглянуть на каталог.
Потрясенному взору  предстала пачка компьютерной распечатки,  в которую были
вклеены <i>вырезанные из барановского каталога</i> рукописные пометки Галича...
     Статус документа каталог утратил навсегда.

        Критерий.
     Свидетель -- Берг.
     Москва, 1999 г.  Разговаривают  архивист  Виталий Арнольд и  фонотетчик
Григорий Симаков.
     -- Как прошел концерт?
     -- Хорошо. Записи у меня есть.

        Двадцать подвигов Геракла.
     На улицах  американских  городов, как и  в  других уголках человеческой
цивилизации,   нередко   можно  услышать  звучащий   из  магнитофона   голос
вилли-токареподобного  орфея,  поющего  песни,   скажем,   Розенбаума  самым
несанкционированным образом.
     Эти пиратские  пляски  совершенно  "достали"  жену  Леонида  Духовного,
киевско-сан-францискского  барда,  которая  насела  на  мужа  с  требованием
принять превентивные  меры  по  защите  своих  авторских  прав. И  "сам себе
правозащитник" Духовный обратился за помощью к тезке и бывшему земпяку, ныне
жителю  Нью-Йорка,  Леониду  Позену,  от которого мы  и узнали эту  историю.
Помощь, собственно, состояла в нотной записи "духовного" наследия.
     Просьба, казалось бы, совершенно  невинная, тем более, что по характеру
звучания творения  Духовного напоминают  песни Галича. Но  только на  первый
взгляд: при  погружении в проблему становится ясно, что последние отличаются
от первых куда большей музыкальной определенностью.
     -- В  результате,  --  закончил  свой  рассказ Позен,  --  мне пришлось
придумать около двадцати новых мелодий!

        "Товарищ, я вахту не в силах стоять..."
     2 октября 1997 года московский ЦАТ должен был открывать сезон концертом
Городницкого.  Но за пару  недель до  этого  Александра  Моисеевича внезапно
прихватила   позвоночная   грыжа   --   заболевание,   начисто   исключающее
выступление. Пришлось срочно договариваться с Юлием Кимом, который и заменил
на сцене ЦАТа  своего старого  товарища. Его выступление прошло с неизменным
успехом, а в ЦАТе родился лозунг: "Первый блин -- Кимом!".

        Сытость вприглядку (извините, я уже...)
     Рассказывает Борис Жуков (Москва).
     -- В феврале -- марте 1998 года мы провели московский  региональный тур
"Петербургского аккорда"-98. В  числе прочего  там был  предусмотрен "вход с
улицы" -- предварительное прослушивание, на которое мог прийти кто угодно и,
если экспертная группа  его рекомендует, пройти оттуда на последующие этапы.
Ввиду большого  объема работы ни в  какие  переговоры с конкурсантами группа
прослушивания  не вступала --  молча слушала по две песни и отпускала на все
четыре стороны, а через несколько дней человеку сообщали результат.
     Когда  дело  уже  шло  к  концу,  секретарь  оргкомитета  Валя  Павлова
пожаловалась  мне,   что  двое  не   прошедших   конкурсантов  звонят  ей  и
допытываются, почему же все-таки они не прошли. Я предложил ей  назначить им
и  всем прочим интересующимся какой-нибудь  день  -- пусть приходят, а мы им
попробуем что-то  объяснить. Идея  понравилась всем, день был назначен, Валя
не поленилась  обзвонить  всех не прошедших.  Из  тех двоих,  с которых  все
началось, у одного (точнее,  одной)  в этот день  оказались какие-то срочные
дела, второй же пришел -- в числе еще полутора десятков  жаждущих ясности. С
каждым из пришедших мы  разбирались индивидуально, так что разговор оказался
долгим. Его инициатор сидел в зале, не делая никаких попыток привлечь к себе
внимание экспертов. Потом вышел  и долго сидел  в фойе, где шли традиционные
песенные посиделки гитарной школы Костромина. Потом снова вернулся в  зал. И
наконец, тихо взял свои вещи и, не прощаясь, покинул нас. Поскольку во время
прослушивания  этот  автор  вел  себя как шварцевский Цезарь  Борджиа  ("Вам
нравится моя откровенность? А  я вам  нравлюсь?"), мы  решили, что он просто
испугался публичного разбора  собственного  творчества.  Тем  не  менее,  мы
праздновали  маленькую  победу: человек  сумел  приложить  к  себе  то,  что
говорилось о других -- значит, он уже не безнадежен.

        Прикладное искусство.
     Продолжает Борис Жуков:
     -- На том же "разборе полетов" некоторые авторы, не соглашаясь с  нашей
критикой  их  творений, говорили, что  публика их с  удовольствием  слушает.
Когда дело дошло до человека, певшего на прослушивании  "Колыбельную", он на
наши эстетические претензии возразил:
     -- Но ведь эффекта-то она достигает!
     -- Что, публика в восторге?
     -- Нет, но ребенок засыпает.
     Другая  авторесса, получив  свое,  долго  сидела молча и  слушала,  как
разделывали коллег. Потом снова подняла руку и сказала:
     -- Да, вы, наверное,  все правильно сказали: рифмы у меня слабые, слова
случайные, образы разваливаются... Но мне интересно знать -- а  как все  это
эмоционально воспринимается?

        Заручиться никогда не поздно!
     Алексей  Иващенко  рассказал  историю исполнения  группой "Дюна"  песни
"Перья от павлина":
     -- Звонок.
     -- Кто там?
     -- Алексей Игоревич, это Виктор Рыбин из группы "Дюна"
     -- ?..
     -- Алексей Игоревич, можно, мы одну вашу песню споем?
     -- Какую?
     -- Ну, эту... Про елы-палы?
     -- Ну, спойте.
     -- Спасибо, мы ее уже как раз  на диск записали. Мы решили, что она нам
очень подходит и вообще хорошая песня.

        Мамбринов шлем.
     Рассказывает  Виктор Партолога  (Санкт-Петербург), оператор звукозаписи
1-й эстрады на XXV Грушинском фестивале (1998 год):
     --  Заканчивается выступление на нашей эстраде Ольги  Качановой. За ней
должен идти Александр Дольский, но его почему-то нет. Делаю знаки Качановой:
пойте, пойте!
     За Дольским послан мальчик. Качанова поет.
     За Дольским послана девочка. Качанова поет.
     Ни Дольского, ни мальчика, ни девочки. Иду сам. Качанова поет.
     К  3-й эстраде, на которой  "работает" Дольский, не  пробиться. Кое-как
продираюсь, буквально по головам.  Ну, слава Богу, и  он  вроде заканчивает.
Встает, собирается уходить:
     -- Меня ждут в другом месте!
     Толпа неистовствует, не отпускает. Поет еще. Как-то там Качанова?
     Вот  вроде  уже  уходит.  Путь  перегораживает хозяин  площадки  Виктор
Забашта: пой еще! Толпа ревет.
     Дольский возвращается, поет.
     Опять уходит, опять толпа, Забашта. Поет еще.
     Ну, вроде совсем уходит. На ступеньках его перехватывают: автографы.
     Но нас уже трое  --  мальчик, девочка и я. Даже  четверо: "за  нас"  --
Ольга Уварова из Луферовского театра  "Перекресток".  Отбиваем  Дольского со
словами:
     -- Все автографы -- у 1-й эстрады!
     Вроде ведем.
     -- Ой, -- говорит Дольский, -- я тетрадку забыл!
     Бегу на сцену, забираю тексты. Ведем.
     -- Ой, я чехол от гитары забыл!
     Вот чехол, гитара... Ведем.
     -- Ой, я сына хотел взять с собой!
     Подходим к базе, сын перелезает через ограду, идем дальше...
     -- Ой, я свою кастрюльку забыл!
     -- Какую кастрюльку?!?!
     -- На которую ногу ставить.
     --  Ведите, -- говорю мальчику-девочке,  --  а я за кастрюлей. Бегом  к
сцене, благо, народу уже поменьше, можно бегом.
     На  ней  поет некая  группа.  Кастрюлька оказывается тазиком. Показываю
знаками Забаште:
     -- Нужен тазик.
     -- Споют -- возьмешь.
     Ну, спели.  Взял. В  днище тазика вот  такая  дыра проверчена,  чтоб по
назначению не использовали.
     Прибегаю к нашей эстраде. Дольского нет. Стою, как дурак, с тазиком.
     Появляется мальчик. Один.
     -- А где Дольский?
     -- Я думал, это вы его повели. А я другой дорогой пошел. Чуть в обморок
не падаю. А на сцене уже не Качанова, а кто-то другой -- "дыру" затыкает.
     Тут  и Дольский появляется.  Поет. Встает,  уходит.  Тазик остается  на
сцене.
     Хватаю его, бегу догонять Дольского...

        "Яблоко" и "Груше" -- оппозиция!
     Рассказывает Берг:
     --  1998  год,  июль,  XXV  Грушинский.  Ночной  концерт  на  "гитаре".
Фестиваль приветствует мэр г.Самары, и не как-нибудь, а в составе эстрадного
ансамбля,  солист  которого, вихляясь,  изливался в любви  к родному городу.
Непосредственно перед этим на сцене прошла череда бардов (А.Киреев и т.п.) в
режиме крутого танцевального нон-стопа.
     После мэра на сцену выходит депутат не больше, не меньше как российской
Госдумы   от   фракции  "Яблоко"   (оппозиционной)   Владимир   Лукин   и  в
приветственной речи своей выкрикивает:
     -- Не пускайте на эту сцену попсу!

        Поиск.
     Рассказывает Борис Гордон (Москва).  Не автор,  а  другой  Гордон. Дело
происходит на Грушинском в 1998 году.
     Ночью из кустов вываливается какой-то мужчина, подходит к костру:
     -- Мужики, где здесь КСП?

        Лик? Лицо? Личина?

        ("Что делать?", заставляющее задуматься, "Кто виноват?")

     Игорь Зырянов (Новосибирск)  был свидетелем того,  как Анатолий Киреев,
когда  ему дали в руки гитару  и сказали: "Пой!" (дело  происходило вдали от
сцены), -- спросил:
     -- Из "обычного" или из "не нашедшего отклика"?
     И запел что-то совсем не киреевское...

        Все не так, ребята!
     Рассказывает Берг:
     -- Сын  питерских архивистов Аллы и Марка Левитанов Данька на 15-м году
жизни заинтересовался авторской песней и даже  стал учиться играть на гитаре
(6-струнной, естественно) в гитарной школе одной КСПшницы.
     И вот 19  декабря  1998  года,  Питер, квартира  Лены Данилиной,  сидит
человек двадцать народу, а я изображаю песни экзотических авторов.
     Тут  же и Данька с родителями. Ему явно скучновато,  и мама Алла, чтобы
как-то скрасить эти часы и нагрузить неприятное хотя бы полезным, говорит:
     -- Дань, ты посмотри, как Володя играет! Аккорды и все такое..
     Даня  добросовестно  посмотрел,  как  я   пытаюсь  совладать  со  своей
безразмерной семистрункой дворовыми методами, и вынес заключение:
     -- Все не так!
     И уже  потом прокомментировал: и этот большой палец,и вообще все... Ну,
все, что может быть, -- все не так!
     Действительно, не стоит постигать секреты моего  "мастерства": первым и
главным  моим  учителем  по  классу  гитары был  Бирюк  --  Санька  Бирюков,
учившийся  в  школе  классом  младшим.  Играли  мы   тогда  "восьмеркой"  на
"семерках" и пели исключительно матерные песни.
     Сейчас это уже такая  экзотика, что, когда готовилась книжка моих песен
в московском издательстве "Аргус", которая вышла в 1996 году, Саша Костромин
не мог отказать себе в удовольствии включить в  нее  изображения аккордов  в
моей интерпретации. Сколько поломанных молодых исполнительских судеб на  его
совести, я даже боюсь думать.
     А несколько лет назад мне сделали совершенно замечательный подарок.
     Я вообще-то  не коллекционирую свои записи, видео -- тем более. Поэтому
кассету,  которую мне дали ребята из дальневосточного Арсеньева, я взял лишь
потому,  что не знал, что  на ней. Дома  вогнал в  видик... Оказалось -- мой
тамошний концерт парой лет раньше -- года 1992-го.
     Вот я  крупным  планом. Готовлюсь. Вот  первые аккорды.  Камера  плавно
переходит на руки, и дальше все два часа -- только они, шаловливые.
     Я тепло отношусь к арсеньевским ребятам, но что они хотели сказать этим
подарком?

        Прямая доставка.
     Год примерно 1997-й. По телевизору -- вечер памяти Ю.Визбора.
     К микрофону выходит Олег Митяев:
     Вчера мне принесли новую песню Виэбора...

        Флаг в руки.
     Рассказывает Вера Романова:
     --  X-й  Грушинский  фестиваль  (1976 год).  У  костра --  великолепная
компания: Визбор, Никитины, Берковский, Дулов, Егоров. Вокруг плотное кольцо
зрителей. Барды поют в основном хором. Гитара, конечно, у Никитина. Во время
исполнения "Прекрасной волны" он сбивается в  аккомпанементе при  модуляции.
Визбор, назидательно:
     -- Не умеешь играть -- не берись, отдай гитару Берковскому!


        Восемнадцатое.
     Продолжает Вера Романова.
     Тот же  X-й  Грушинский. "Великие"  уже  устали от всеобщего внимания и
рады бы смотаться,  но  чувствуют  все  же  какие-то моральные обязательства
перед зрителями, поэтому стараются сделать это понезаметнее.
     Вот встал  Визбор, тихонько пробирается "к выходу". Кто-то  из зрителей
грустно произносит:
     -- Вот так вот и Борман ушел...
     Юрий Иосифович моментально реагирует:
     Я только на мгновение!..

        Еще бы не хватало давать кому попало!
     Свидетель -- Вера Романова.
     1976-й, Грушинский.
     На Гитаре после вручения наград члены жюри вышли спеть 2-3 песни хором.
Играть, естественно, собирается Никитин. Кейльман громогласно взывает:
     -- Нужна семиструнная гитара!
     Из  толпы  зрителей  вырывается  пожилой  уже  товарищ  в  тельняшке, с
"семеркой" в руках, и  рысью устремляется  на сцену.  Никитин,  как вежливый
человек, не дожидаясь,  сам идет ему навстречу.  Где-то  на середине "грифа"
они  встречаются.  Никитин уже и  руку за гитарой протянул. Однако  владелец
гитары,  напрочь проигнорировав Сергея (заметил ли он  его  вообще?),  бежит
дальше  и...  вручает  инструмент Визбору! А недоумевающий Никитин некоторое
время остается стоять посередине "грифа" с протянутой рукой.
     Восторг зрителей по поводу этой немой сцены непередаваем.

        Школьники -- хорошие ребята!
     Рассказывает Берг:
     -- В самом начале 80-х в  Свердловске возник  детский КСП "Талисман". И
пригласили  меня  туда  со  слайд-фильмом  по  А.Круппу.  Надо сказать,  что
задействованы в его показе бывают,  как  правило, человек  5-6,  но особенно
трудная  задача  стоит   перед  слайд-оператором:   в  полумраке,  следя  за
сценарием, где прописан не полный текст, а ключевые реплики, на слух поймать
эту  реплику или  строчку песни и  вдвинуть  рамку  с нужным  слайдом.  Они,
конечно, пронумерованы, но впотьмах... Да еще материал незнакомый... Короче,
в десятках показов удачно сработал, дай Бог, каждый десятый оператор.
     Я и говорю им:
     -- Мне нужен самый толковый, какой есть.
     Подводят юношу довольно субтильной комплекции и говорят:
     -- Вот. Школьник.
     --  Ага.  Это  даже  хорошо, что  школьник:  они не  такие  тупые,  как
взрослые. А звать как?
     -- Саша.
     -- Ладно. Пусть Саша. А фамилия?
     -- Школьник.
     -- Да я вижу, что школьник. Фамилия как?
     Оказалось,  это  и  была  фамилия.   Отработал  он,  надо  сказать,  на
"отлично". С тех пор мы подружились.
     Теперь  он на  ОРТ  --  то другими школьниками  командует,  то по утрам
вторниками заведует...

        Судьбоносный выбор

        или
     <b>Из профессионалов в любител</b>и.

     Рассказывает Игорь Грызлов (Москва).
     В   незапамятные   времена,  когда   выпускники   вузов  еще  подлежали
государственному распределению, в город нефтяников  Сургут приехала  молодая
девушка со свеженьким дипломом концертмейстера в руках. В организации,  куда
ее распределили, ей сразу же сообщили, что у них есть только  одна свободная
должность для человека  с  высшим музыкальным  образованием  -- руководитель
клуба самодеятельной песни.
     --  А  что это за  песня такая?  --  несколько даже  обиженно  спросила
дипломированная специалистка.
     -- А вот заодно и узнаешь, -- ответили ей.
     Так  будущий  замечательный  автор,  лауреат множества  региональных  и
всероссийских фестивалей Раиса Нурмухаметова узнала о своем призвании.

        На три буквы.
     Во время триумфального проката в Израиле  проекта  "Песни  нашего века"
московские  завистники утверждали,  что  имели  такой разговор  с кем-то  из
участников проекта:
     -- Как дела?
     -- Да вот, на той неделе в Израиль еду.
     -- На ПМЖ?
     -- Нет, на ПНВ.
     От составителя -- для  тех, кто еще или уже не знает: ПНВ -- это проект
"Песни нашего века", многотомная подборка лучших (по мнению проектировщиков)
бардовских песен  в групповом исполнении  лучших (по их  же  мнению) бардов.
Сначала компакт-диски и кассеты, а затем и концерты по всему земному шару.
     Проект  пережил  период  бурной  популярности,  как  и  многие  удачные
эстрадные коммерческие проекты.

        Один на <i>один</i> со зрителем.
     19  мая 1999 года  в московском кафе "Клуб музыкальных гурманов" должен
был  пройти  вечер  Веры Матвеевой.  Организатор  вечера  Владимир  Бережков
пригласил  на него немало  людей -- исполнителей  песен Веры,  ее  друзей  и
вообще людей, которым было что рассказать и показать. Но накануне в квартире
Бережкова  начались   звонки:   кандидаты  в  выступавшие  один  за  другим,
рассыпаясь в извинениях, сообщали о полной невозможности их участия в вечере
по самым разным, но неизменно уважительным причинам...
     Незадолго до начала мероприятия Бережков понял, что на сцену он сегодня
выйдет один -- из запланированных  участников никого не осталось, а собирать
новых было некогда.  Он  не пал духом -- ему и самому было чем заполнить все
отведенное  время. Наскоро  прорепетировав все,  что  ему  теперь предстояло
рассказать,  показать  и  спеть,  он в урочный час мужественно шагнул  из-за
кулис  на   сцену...  И  обнаружил,  что  его  аудитория  состоит   тоже  из
одного-единственного слушателя -- известного  видеоколлекционера и архивиста
Петра Трубецкого, который, бросив все  другие  дела  (а в этот день в разных
местах Москвы проходило еще шесть или семь интереснейших концертов авторской
песни),  приехал к  "Гурманам", чтобы  зафиксировать для вечности уникальный
вечер.
     Остается  добавить, что,  согласно  первоначальному  замыслу,  вечер  в
"Гурманах"  должен был быть  простым  повторением аналогичного  мероприятия,
прошедшего  несколько ранее  с большим успехом  в другом месте, и что на это
повторение   Бережков  решился  исключительно   по  многочисленным  просьбам
восхищенных слушателей.

        ЗАМЕЧЕННЫЕ ОПЕЧАТКИ, МЫСЛИ И ИЗРЕЧЕНИЯ

        Грошевой уют.
     В 70-е  годы, как известно, самодеятельная  песня была  у властей  не в
самой большой чести, и книжки по этой тематике издавались с большим скрипом.
Публикации были все больше в периодике, нередко провинциальной.
     Но  существовало  положение,  по  которому  материал,  уже  изданный  в
последние годы  (то  есть  прошедший  цензуру), можно было  публиковать  без
повторного прохождения  ее -- достаточно было предъявить прошлую публикацию.
И  изобретательные челябинские горклубовцы во  главе с  Леонорой Коробицыной
бросили  по стране  клич  --  все песенные  публикации  шлите  нам,  сделаем
сборники!
     И сделали, целых два.
     Но, видимо, какое-то тревожное чувство не покидало тех, кто работал над
этими  книжками. Во всяком случае, в первой из них,  изданной в 1976 г.  под
невинным названием  "Песенник",  в песне В.Благонадежина  и  Н.Карпова "Пять
ребят",  которая,  как  известно,  начинается  словами "Дым  костра  создает
уют...", на  одну накладку "наклалась" другая. Сначала вместо "дыма  костра"
появился  "серый дым", создающий  уют. Но  так, видимо,  было  в  предыдущей
публикации -- деваться некуда.
     Хуже, что в слове "дым" вместо "ы" была напечатана "о"!

        С любовью к женщине.
     Рассказывает Андрей Скуратович (Минск):
     -- В 1987 году к  50-летию Арика Круппа  был выпущен буклет, в  котором
среди опечаток  была такая:  в  строчке из песни Евгения  Клячкина "Девчонки
наши катятся,  / Одергивая  платьица..." в  слове "одергивая" первой  буквой
была "с".

        Умная машина!
     Алла  и  Марк  Левитаны,  известные  питерские  архивисты и составители
сборников песен, рассказывают, какие  песни  "поет" им сканер.  А точнее, не
сканер, а "Файнридер".
     Чтобы было понятно непосвященным: сканер -- это устройство, считывающее
графические  изображения,  в том числе тексты, например, с бумаги и вводящее
их   в  память  компьютера.   А  "Finereader"   --  программа,   позволяющая
распознавать  текст  и   представлять  его  знаки  не  в   виде  графических
изображений букв, а в их машинной кодировке.
     Так вот, читая Ю.Кукина, программа выдала:
     "И чай не в стаканах,
     А в чашечках <i>чахлых</i> роз..."
     (Вместо "чайных".)
     К женщинам же она отнеслась с куда большим пиететом:
     "Л<i>е</i>ди идут по свету..."
     Нижнетагильский (а ныне израильский) автор  текстов ряда известных слов
Михаил Сипер как-то раз в Казани (в 1983 году) сказал:
     --  Я могу это  спеть. Я  могу это  сыграть. Но записывать это  надо на
стерео (гитару в  один  канал, голос  --  в другой) и  проигрывать  в разных
городах.
     Берг всегда начинает занятие в своем мастер-классе со следующей фразы:
     --  Если  с чем-либо  из  того, что  я вам сегодня скажу, вы лет  через
десять согласитесь, значит, я не такой уж и дурак. А если года через три, --
значит, и вы тоже.
     Михаил Волков (Кфар-Саба, Израиль):
     -- У меня черный пояс по КСП!

        Размерность.
     Фраза с III Всесоюзного фестиваля (1990  год,  Киев):  "Авторская песня
пока еще измеряется мэтрами, хотя в попугаях она гораздо длиннее!"

        МАНИ, МАНИ, МАНИ...

        (Цитата из другого жанра)

        Молчание и золото.
     Рассказывают...
     ...Что когда в Советский Союз должен был вернуться Александр Вертинский
и ему уже  приготовили  квартиру  в Москве,  живший  через  стенку профессор
каких-то интеллектоемких наук пришел  в панику: он представил  себе, как  из
соседней квартиры начнут доноситься пассажи, рулады и фиоритуры -- и научным
его занятиям настанет конец.
     И  вот певец приехал. И  --  тишина. День, неделю, другую...  Профессор
набрался храбрости и постучал в соседскую дверь. Открыл Вертинский:
     -- Чем могу быть полезен?
     --  Понимаете,  товарищ  артист,  -- произнес профессор, --  я вот  уже
несколько дней с трепетом ожидаю начала Ваших упражнений в области вокала, а
у Вас все тихо да тихо...
     -- Что Вы,  батенька, -- ответил великий бард, -- я, поди, тридцать лет
задаром рта не раскрываю!

        Аутотренинг.
     Рассказывает бывший фонотетчик одесского КСП "Дельфиния" некто М.К..
     -- Где-то во  второй половине 70-х  годов в Одессе с концертом оказался
известный, тогда еще  уральский,  бард, ставший  классиком с младых  ногтей.
Точнее,  он оказался где-то поблизости, кажется,  в Кишиневе, а в Одессе его
уговорили выступить  "до кучи", причем, в силу последнего обстоятельства, за
какой-то  почти  символический  гонорар.  Испытание  для  психики  классика,
видимо, оказалось не из  легких;  во всяком случае,  картина  была такая: он
меряет  большими  шагами  по диагонали тесную  артистическую и,  не  замечая
стоящего в дверях М.К., сам себе вслух твердит:
     -- Все равно работать  надо честно! Все равно работать надо хорошо! Все
равно работать надо честно! Все равно работать надо хорошо!
     Так или иначе, концерт прошел на должной высоте.

        Экономика должна быть экономной!
     А как вообще все было?
     Рассказал М.К.
     Некие  околоКСПшные одесские дамы, приходившие в возбужденное состояние
от одного упоминания имени вышеупомянутого уральского барда, узнали, что тот
должен  оказаться в соблазнительной близости от  Одессы --  в  Кишиневе. Они
насели  на   президента  КСП  "Дельфиния"  Марика  Мееровича  с  требованием
организовать в  Одессе  концерт своего кумира.  Марик  быстро смекнул, какую
выгоду можно  из этого извлечь, и поставил дамам  условие --  собрать самим,
скинувшись  в своем  узком кругу, эту  немалую  по тем временам  сумму -- 50
рублей (которая  как гонорар для птицы такого  полета была,  тем  не  менее,
ничтожна). Что дамы с энтузиазмом и сделали.
     Марик же связался с  Кишиневом и сказал барду, мол, день  задержки, три
часа дороги дизелем, -- и лишний полтинник в кармане. Не желаешь ли?
     Бард возжелал.
     В итоге он получил  сверхплановый довесок к зарплате,  дамы -- любимого
барда, а вся остальная одесская КСПшная общественность -- бесплатный концерт
классика.
     И тогда жена Марика Лариса объявила, что отныне на  базар  будет ходить
исключительно он.

        Благородный порыв.
     Из  фольклора. (Речь идет о другом уральском авторе, ставшим  классиком
благодаря одной из первых своих песен.)
     Диалог:
     -- N согласился дать благотворительный концерт.
     -- Как, неужели бесплатно?
     -- Нет, но -- за рубли!

        Нам песня строить и жить помогает.
     Рассказывает Игорь Грызлов (Москва), хотя  Борис Жуков утверждает,  что
слышал эту историю из других источников и о других героях.
     В 60-е  годы, когда песни  Окуджавы  как-то сами  собой легализовались,
сразу  несколько известных композиторов-песенников вдруг проявили интерес  к
возможному  сотрудничеству с ним. Булат Шалвович, в ту пору еще стеснявшийся
своего  вторжения  на  "чужую  территорию",  не  решился им отказать. Ничего
путного из  этого сотрудничества так  и  не  вышло  (пока  на  горизонте  не
появился Исаак Шварц), но в  одном случае  оно зашло настолько  далеко,  что
увлекшийся  мэтр пригласил своего будущего соавтора  к себе домой.  До этого
Окуджаве ни  разу не случалось  бывать дома у людей  с  таким  уровнем жизни
(ведущие эстрадные композиторы имели самые высокие легальные доходы в СССР),
и увиденное его  прямо-таки  ошарашило.  Когда он  вновь  обрел  способность
говорить, он спросил:
     -- Имярек Имярекович, откуда все это?
     Маэстро снисходительно похлопал его по плечу:
     -- Песни надо писать, молодой человек!
     Вариант  Михаила  Столяра,  слышавшего нечто аналогичное  от Александра
Городницкого.
     Однажды спускаясь в лифте, Булат, которого тогда  еще  нечасто величали
Шалвовичем, "подобрал" двумя этажами ниже жившего там Илью Резника, великого
поэта-песельника,  и,  подивившись  разнице  в  одежде  своей  и  известного
"профи",  произнес  слова о том,  что -- вот, мол, я поэт, писатель, у  меня
книжки  выходят, а такой красоты писаной, как твои, Илюша, наряды, близко не
видывал.
     На что его визави и ответил:
     -- Песенки надо писать, Булатик!
     Другую историю рассказал Павел Маловичко.
     Сергей  Волобуев (автор, исполнитель, член  квартета, а  ныне --  еще и
президент  КСП) и его  приятель  и сосед по дому Саша, оба с женами, приехав
"дикарями" на двух машинах, отдыхали неподалеку от Туапсе. Их палатки стояли
на территории  лагеря "Орленок", а точнее в районе вечно  строящейся  второй
очереди, где сторожа за разумное вознаграждение пускали постояльцев в  тенек
под деревьями метрах в двухстах от берега.
     И захотелось мужикам выпить. Но  жены были  начеку, денег  не давали  и
далеко не отпускали.
     Тогда  парни  сказали, что  в  фотоаппаратах кончилась  пленка  и  надо
сходить купить  новую. Засим и были отпущены с копейками в кармане и в одних
шортах в близлежащую Новомихайловку.
     В Новомихайловке  пленки  не оказалось. Надо ехать в  Туапсе, а это  45
километров, один проезд дороже пленки.
     Однако сели в проходящий междугородний "икарус". Без билетов.
     Первым делом Александр обратился к водителю:
     -- У вас тут петь можно?
     -- Это -- как пассажиры, -- ответил тот.
     Саша адресовал свой запрос в салон. Народ безмолвствовал, уткнувшись во
что у кого было: мало ли что за псих, в шортах-то!
     Саша воспринял молчание как знак согласия и начал. Сергей подпевал.
     Репертуар  их был разнообразен  -- от авторской  песни до романса и  от
народной  до  оперных  арий, благо  Сашин  голос  позволял.  Плюс  природный
артистизм.
     Народ оживился.
     -- А вот как бы на стакашку наступить,  -- возвестил Саша, -- так мы  б
еще ловчее спели!
     У одной тетки нашлась бутылка шампанского, у  другой -- домашнего вина,
у мужика -- водка. Сгодилось все.
     В Туапсе была куплена пленка и истрачены все деньги.  И  мужики пошли к
автовокзалу, где скучали таксисты. Там, кроме песен, пошли в ход анекдоты, в
изложении которых Саше равных не было.
     Короче,  таксист,  доставивший  их  на  место  дислокации, на  прощанье
спросил:
     -- Мужики, я вам ничего не должен?

        ДоСТОинство СТАтуса.
     Во второй половине 80-х, когда вполне нормальным (а  главное -- едва ли
не предельно реальным по возможностям большинства клубов) гонораром считался
"полтинник"  --  50  рублей,  среди  ленинградских клубных,  как  теперь  бы
сказали,  менеджеров было популярно  следующее определение: "Один мэтр равен
ста рублям".

        Бедность и порок.
     Рассказывает Владимир Васильев:
     -- Во  время фестиваля "Петербургский аккорд" в мае 1996 года мы жили в
гостинице "Октябрьская". И вот на  второй день путанья там набежало -- море,
и  стали  они звонить  по  номерам.  Одному  барду  позвонили, второму, Вите
Луферову... А я жил с Сухаревым. Говорю:
     -- Дмитрий  Антонович, что же  нам никто  не  звонит? Неужели му  такие
совсем уже никудышные?
     И  вот  надо  уезжать  на "чайхану", Дмитрий Антонович уже поехал,  а я
остался, и тут -- звонок:
     -- Алло, добрый вечер!
     -- Добрый вечер!
     -- Мы еще с Вами не знакомы?
     -- А-а!.. Все понятно!
     -- А что Вам понятно? Мы-то с Вами еще не знакомы!
     -- Всего доброго!
     Говорю ребятам:
     -- Ну вот, а нас не обошли вниманием. Теперь чувствую  себя полноценным
человеком!
     -- А-а, Володя, -- отвечают, -- ты не  видел, что вечером было!  Они же
приходят с  мордоворотами, которые проверяют платежеспособность.  "Мальчики"
такие. И вот звонят им с телефона дежурной по этажу две такие красавицы:
     -- Ребятки, не надо приезжать, не надо: они бедные все!

        Народная примета.
     Если  Вадим Мищук не порвал  во время концерта  ни одной струны, значит
концерт прошел "на халяву".

        Поэт в России больше, чем поэт

        или

        Как злоупотребить не своим служебным положением.

     Придя  в  фотоателье  за  снимками  Бахыта   Кенжеева,  сделанными   на
поэтическом вечере, Борис Гордон обнаруживает, что снимки к сроку не готовы.
     -- Теперь точно не даст, -- грустно замечает Борис.
     -- Она? Такая стерва? -- интересуется приемщица.
     -- Он. Денег, -- отрезает Гордон.
     -- Вы ему должны? -- сочувствует приемщица.
     -- Мы ему все должны, -- отвечает Борис, -- он сотрудник МВФ.
     Гордон не покривил душой -- Кенжеев  действительно является сотрудником
канадского офиса МВФ.
     Неизвестно,  правда,  насколько  поверила ему  приемщица, но через  час
снимки были готовы.

        Алчные московские барды.
     Расскказывает Борис Гордон:
     --  На сборном  концерте ведущий  Александр Карпов спрашивает меня, как
меня представить, чем зарабатываю на хлеб  и  прочую "дежурку". Отвечаю, что
работаю в "Огоньке" и на днях опубликовал материал,  где  вычислил стоимость
"отката" лоббистам  импичмента: полмиллиарда долларов. Карпов делает пометку
в программке: "Гордон -- $ 500 000 000".
     В листочек заглядывает супруга Карпова. Молчание. Стон:
     -- Да, барды нынче по дешевке не продаются...
     Вот такой я жадный.

        ОСНОВНОЙ ИНСТИНКТ

        Я тебе упаду!
     Григорий  Дикштейн рассказал,  какую  телеграмму он послал своему другу
Евгению Клячкину на сорокалетие. Текст был достаточно лаконичен:
     "Поздравляю юбилеем и пусть бычок не падает"!

        Градация успеха.
     Рассказывает Леонид Сергеев:
     -- Недавно  у  нас  был концерт  в  Олимпийской  деревне. По ходу  дела
ведущий обращается к Вадиму Мищуку, мол, говорят, у Вас сын родился...
     -- Да, у меня недавно родился сын...
     Все  начинают хлопать.  Вадим,  вероятно, смущенный почестями,  которых
более  заслуживает  его  жена,  свои  заслуги  пытается принизить  несколько
странной фразой:
     -- ...Но я не имею к этому никакого отношения...
     Все начинают хлопать сильнее.
     -- ...Нет, я не в том смысле!..
     В зале -- овация.

        Как на самом деле...
     Рассказывает Елена Данилина:
     --  У Вадима Егорова есть  песня "Южный романс": "Не торопи. Всему свой
срок..." и так далее. В одном из куплетов есть такие строчки:
     и, торопясь, в чужих домах послушных женщин раздевал,
     и,  торопясь,  хватал  такси,  глотал вино,  листал года.  Однажды жена
попросила его поменять первую из этих стро-
     чек, чтобы можно было петь за столом в кругу близких. Мол, на
     концертах о нас никто не знает, а тут неудобно. Замени это
     слово -- "раздевал".
     По  прошествии  нескольких месяцев собирается застолье,  Вадима  просят
спеть эту  песню, и  он начинает лихорадочно подбирать  замену. Подобрал  и,
дойдя до страшного места, спел "послушных женщин... обнимал".
     И тут человек сорок, сидящих за столом, хором говорят:
     -- Да не обнимал, а раздевал!
     Татьяна махнула рукой:
     -- Пой, как есть!

        Подумаешь, трагедия!
     От Ирины Рынкевич (Петрозаводск).
     Вадим Егоров  рассказывал, как во  время  выступлений  в Сибири услышал
интересную версию своей песни:
     Мужья уходят как-то невзначай.
     Мужья уходят в прошлое, как в замять
     И мы смеемся с новыми мужьями.
     А старых вспоминаем по ночам...

        Свежий кавалер.
     Рассказывает Валентин Вихорев:
     --  В  конце  60-х годов -- в начале  70-х  (точно не  помню) мы были с
гастролями в Донецке -- Юра Кукин,  я  и  наш "менеджер", председатель клуба
"Восток" Ира Костриц. В вестибюле гостиницы, когда мы получали  ключи, к Юре
подошла девочка и поблагодарила его за песни.  Через два часа  у нас  должен
был начинаться концерт.
     Нас расселили по трем разным номерам. Ирина приходит ко  мне в  номер и
говорит:
     -- Пора Юрку запускать.
     -- Что такое?
     -- Он созрел для этого. Набирай номер телефона.
     Набираю его номер, и она, немножко прикрывая платком трубку, говорит:
     -- Юра (тогда еще "Алексеевич" спокойно можно было  не говорить), у нас
еще  есть время -- около двух часов до  Вашего концерта. Мне так хочется Вас
еще раз увидеть и  поблагодарить в  более интимной обстановке, чем сейчас  в
вестибюле. Не  могли бы  Вы выйти на угол к аптеке?  Я Вас там жду. Родители
уехали, ключи у меня.
     Я прихожу к Юрке, Юрка бреется.
     -- Юр, через два часа концерт.
     -- Да, да, я знаю. Я сейчас пойду пробегусь по городу.
     -- Ты же был раньше здесь!
     -- Я не все помню.
     Захожу   за   Иркой,  и  мы  уходим  на  угол   к   аптеке,  только  на
противоположную   сторону  улицы.  Стоим,  едим  мороженое.  Приходит  Юрка,
начинает фланировать.  Ходил минут сорок. Уже  до  концерта  остается  около
часа. Пришлось "раскалываться". Подошли, говорим:
     -- Старик, ты зря ждешь...
     Он с нами не разговаривал три концерта!

        Биологическая активность.
     Рассказывает Сергей Корычев, бард и летчик из Иркутска :
     -- Были мы в  мае  1996  г. в  Находке  на  фестивале. Собралась теплая
компания  --  Игорь Набоких из Новосибирска, мы с Женей  Логвиновой и Андрей
Козловский. А поклонники Набоких наловили ведро гребешков. Это такой морской
зверь деликатесный, который весьма действует на мужскую потенцию. Ну, и весь
вечер был сдобрен коньячком и шутками вокруг этих гребешков.
     Одолев последнего моллюска, Козловский спросил:
     -- А где, ребята, у вас дискотека? -- и  поспешно удалился. Вернулся он
минут через сорок, почему-то с каким-то муж-
     чиной. Начался хохот по этому поводу, и в разгар хохота заходит в номер
еще один мужик  с букетиком  цветов  и преподносит  его Козловскому.  Кто-то
кричит:
     -- Козловскому гребешков больше не давать!

        "Берг" -- понятие розничное.
     Рассказывает Берг:
     --  7 февраля 1999 года  великолукский автор Александр Дорофеев  сказал
мне фразу, прозвучавшую довольно загадочно:
     -- Сегодня на Вас будет очень высокий спрос!
     Смысл сказанного  становился  ясен по  прочтении  газеты "Великолукская
правда"  двухдневной  давности,  где  на 8-й,  последней,  полосе красовался
портрет бодрого,  улыбающегося  мужчины  средних лет, под  которым  крупными
буквами  была  написана моя  фамилия.  Портрет  был тоже мой. А колонка была
скомпонована  так,  что  это  объявление   казалось  заголовком  к   тексту,
помещенному ниже.
     Текст  рекламировал  средство,  весьма  ценимое  менее  жизнерадостными
мужчинами моего возраста, и  начинался своим заголовком, помельче:  "Секс --
понятие розничное, или Лучший стимулятор мужской потенции".
     Вот такое Йохимбе.

        Щит и меч: конгенитально!
     Гитара  Альфреда Тальковского  висит на такой высоте, что  ему невольно
приходится наносит по  струнам удары ниже пояса. При  этом гриф  ее  как  бы
символизирует то, что прикрывает кузов.

        Где начало того конца...
     Рассказывает Берг:
     --  Кажется,  в конце  70-х  киевский  бард  Анатолий  Лемыш разродился
(правда,  не  песенным,  а  чисто поэтическим)  эротическим венком  сонетов,
который наделал много шума среди тех, кто  об этом узнал, а тем более прочел
его. Как мы помним, в означенные времена в СССР секса не было.
     Венок этот и сейчас бы не  затерялся, ибо многое в  нем  было,  как мне
кажется, за гранью фола, правда, с точки зрения вкуса и чувства меры.
     Была там такая строчка:
     В какие ножны я вложил свой меч!
     По  этому поводу  специалисты  в области  горячего применения холодного
оружия высказывались, мол, когда в  ножны вкладывают меч, это означает конец
эпизода. А когда конец, то -- начало.
     Сам  я ответил  Толику всего  одним  сонетом,  в  котором была строчка,
кажется, такая:
     Мечом своим не тыкай промеж ножен!

        Что значит школа!
     Рассказывает Берг:
     -- В конце ноября 1999 г. меня занесло в один довольно северный русский
город,  историческое  название  которого  скорее  известно   по   стиральным
машинам-амтоматам типа "Индезит". И там  меня  познакомили с цветущей дамой,
которой  с  мороза  вообще  можно  было  дать  лет  девятнадцать  и  которую
представили  в качестве местной поэтессы и...  жены известного барда,  моего
старого приятеля.
     Я спросил,  мол, нет  ли  тут  ошибки: ее муж  живет в  далеком южном и
незалежном городе,  и его жену я хорошо  знаю,  она  тоже писаная красавица,
правда, раза в полтора постарше...
     -- Ты сильно  отстал от  жизни, -- успокоил меня организатор бардовских
концертов  в  г.Индезите,  президент  местного КСП и театральный  деятель по
совместительству. -- И вообще она скоро переедет к нему.
     Так или  иначе,  я  оказался обладателем книжки  ее  стихов и,  пытаясь
оценить выбор своего любимого барда, погрузился в изучение материала.
     О первых нескольких опусах я  мог бы сказать, что не понимаю, зачем они
напечатаны. А подумать -- зачем вообще написаны.
     -- А ты, небось, книжку с начала читать начал? -- спросил меня бардорг.
-- Это неправильно.
     Я заглянул в конец и нашел там несколько вполне приличных произведений.
     -- Я же тебе  говорил! -- восторжествовал оргдеятель.  -- Она  написала
стихи ко всем лучшим песням спектаклей нашего театра. Иначе и быть не может,
ведь она  год жила с N, а  ребенок у нее от M! -- вместо букв он назвал  два
весьма известных в бардовском мире имени.
     Этот же заголовок мог бы подойти и к другим историям.
     Вот что рассказывает Берг.
     Июль 1999 г. Грушинский.  Идет конкурс  "Второй канал", поет московский
исполнитель  Родион Костин. Вопросов  практически нет: видно, что  быть  ему
лауреатом --  и  это  несмотря  на  то,  что в  манере исполнения  явственно
ощущается  стиль Дмитрия  Дихтера.  О  том, собственно,  и  немногочисленные
реплики членов жюри. Впрочем, имидж Родиона вполне глушит "чужие голоса".
     Тут на тропинке за спиной жюри появляется легкий на  помине Дихтер,  и,
почуяв его, член жюри Александр Костромин кричит:
     -- Это твоя школа!
     (Тоном: "Испортил мальчика!" Разумеется, всем понятно, что это шутка.)
     Не снижая скорости, практически без паузы, Дима швыряет с ноги шлепанец
в Костромина:
     -- А у тебя <i>нет</i> школы!
     Разумеется,  это  заявление  тоже  нельзя  считать  серьезным,  о  чем,
собственно, рассказ Веры Романовой:
     -- Итак.  Дело  в том, что  я преподаю  в Гитарной школе Костромина.  В
первом классе. А Костромин  во втором.  (Всего их  два.) И  вот у  меня года
четыре  назад  был  первый  первый  класс,  очень  хорошие  ребята,  дружные
оказались, до сих пор  общаются, ходят  в походы и т.д. После первого класса
они пошли во второй и там тоже поучились.
     И был  один ученик. Звали  его  Андрей Орлов. Отучившись год  во втором
классе и съездив на Грушинку, он слинял в Германию, дабы не попасть в  армию
(поскольку нигде,  кроме гитарной школы,  к тому моменту уже не учился). Там
он  тоже нашел околокаэспэшную тусовку, где и продолжил обретаться. (Сюда он
тоже  изредка   наезжает   и  с   одноклассниками  своими  оттуда  регулярно
перезванивается.)  И  вот ловит меня как-то в  ЦАПе  его  одноклассник,  мой
бывший ученик, и рассказывает, что вот Андрюха, потряс?нный, позвонил  среди
ночи и поделился впечатлениями.
     История  такая.  Германия.  1998  год,  осень.  Гастроли  Городницкого.
Концерт в Ганновере. После концерта День рождения кого-то из местного клуба.
Стол,  закуски, выпивка, посиделки. Песни начали  петь. И Андрюха тоже  спел
(не зря же он учился!).
     Городницкий,  будучи  после  концерта   уставши,  а  потом   и  взямши,
встрепенулся, и когда Андрюха отпел, спросил его:
     -- У Костромина учились?
     -- Да-а... -- обалдел Андрюха.
     -- Узнаю, -- сказал Городницкий.
     Андрюха  обалдел  еще  больше  и  побежал  звонить  в  Москву  корешам,
рассказавать.

        Из двух зол...
     Сергей Корычев продолжает:
     --  Когда  я  еще учился в Кировограде  в училище  летчиков гражданской
авиации, состоялся концерт нашего "Квартета минус один". После чего КСПшники
во главе с Наташей Рыбак забрали нас на квартиру, где мы пели до утра.
     Утром,  пробравшись в училище курсантскими тропками, я  узнал, что меня
вычислили и мне  грозит отчисление  за  ночную самоволку, что  гораздо  хуже
дневной. Часа два меня мурыжили в политчасти, где я  пытался говорить чистую
правду --  где был и чем  занимался. Замполит же не мог  всего этого взять в
толк, его жизненный  опыт  не допускал таких  вещей. Глядя на мои нарукавные
лычки, он сказал:
     -- Третий курс! Как отчислять-то жалко!
     И я сломался:
     -- Ладно, скажу все начистоту. У бабы я был!
     --  Да что ж  ты  нам тут  полдня  голову  морочишь!  --  с облегчением
воскликнуло начальство. -- Иди, и чтоб это больше не повторялось!
     Кстати,  из-за постоянных  поездок  на фестивали  и концерты, хотя и на
законных основаниях  (в отпуска,  за  свой счет,  за отгулы)  у меня  уже  в
авиаотряде  возник конфликт  с начальством,  справедливо считавшим, что надо
"поменьше  на  гитаре  тренькать  почаще  в  локатор  заглядывать.  Пришлось
переучиться  на другой  самолет и перейти на новое место работы, где сейчас,
пока я тут в Казани на фестивале, все уверены, что я на даче у тещи картошку
копаю. Это -- сколько угодно! Насколько легче стало жить!

     А однажды в Питере была другая  история. Почти по анекдоту про  Ленина.
Мы  там  были  два  или  три дня,  и  я  почувствовал  позыв  написать  пару
стихотворений, ставших впоследствии песнями, но так как  экипаж в  гостинице
селят  обычно  вместе, одному побыть не  удается, мне понадобилась  какая-то
жилплощадь.   В   голову  пришла  гениальная   идея:  я  спустился   вниз  к
администраторше, стал с похабным видом тереть свою физиономию и говорить:
     --  Девушка, у  меня тут  такие  обстоятельства, мне  бы комнатку, сами
понимаете... --  то  есть  всячески  намекать, что  у  меня есть  женщина, с
которой некуда пойти.
     Девушка оказалась очень понятливая, подмигнула мне и сказала:
     -- Коробка конфет, -- и выписала мне номер на ночь.
     Пришел я к своим мужикам и так же загадочно сказал:
     -- Мужики, если что -- я в номере таком-то.
     -- Хорошо, потом расскажешь, как это было!
     Пошел  я,  как  Ленин  в  библиотеку,  и  написал  песни  "Мой  великан
гоглубоглазый"  и  "Да  на  землю  с небес...".  А  утром  пришлось  мужикам
рассказать душераздирающую историю с сексуальными сценами...

        Верно говорят: поголовье!
     Сергей Гринберг,  автор из Пензы,  рассказал, как компания,  в  которой
было  много  КСПшников,  а  среди них --  один, вечно попадающий  в неловкое
положение и уже начавший  коллекционировать все эти эпизоды своей  биографии
(от него-то Сергей  и услышал эту историю) --  так вот компания эта отмечала
что-то всенародное (как бы не Новый год) где-то за городом.
     Короче,  было  холодно.  Устроились  то   ли  на  турбазе,   то   ли  в
пионерлагере,  то  есть в  помещении, но  без отопления.  На  ночь  сдвинули
кровати  и  улеглись  поплотнее,  укрывшись одним  спальником  на  несколько
персон.
     Среди ночи нашему герою приспичило подышать  свежим воздухом. Жизненным
опытом  он был уже умудрен,  поэтому, вылезая из середины "шеренги"  спящих,
пересчитал головы от края до своего места.
     История умалчивает, почему, вернувшись, он стал вычислять свою законную
жилплощадь по ногам. Возможно, с этой стороны  залезть было  проще.  Так или
иначе... Видимо, кто-то из спящих подогнул ногу.
     Короче, когда эта девочка проснулась от  того,  что  какой-то мужик изо
всех сил пытается раздвинуть ее ноги и улечься между ними...

        Навязчивая ассоциация.
     Телефонный звонок:
     -- Ты знаешь, что в это воскресенье у Кости Тарасова свадьба?
     -- Ну да?
     -- Да. Поскольку ты уже пятый, кому я это сообщаю, сразу отвечаю --  не
с Митяевым!
     Но это анекдот. А вот быль. Рассказывает Елена Настасий:
     -- Еду в троллейбусе с КСПшником. Обсуждаем события последней (1997 г.)
Грушинки,  на  которой  упомянутый  КСПшник   не  был.  Разговор  следующего
содержания:
     -- А что, Костик Тарасов правда ушел от Митяева?
     -- И правильно, надо  же в конце концов  свою  семью иметь! Костя уже и
ребеночка заделал.
     -- А как же Олег?
     -- А он с новым "мальчиком" приехал.
     Женщина рядом недовольно морщится:
     -- Господи, куда ни плюнь -- одни "голубые"...
     С той же Грушинки:
     -- А Данилов тоже с новым "мальчиком" приехал!..

        Буква и дух.
     Байка или  нет?  Александр Руманов (Москва)  рассказывает, как позвонил
некто  Булату  Шалвовичу и  попросил разрешения изменить в  его  песне  одну
букву. Тот разрешил. На концерте было спето:
     ...А Шурик вернулся,
     а он голубой...

        А что сказал бы Петр...
     Рассказывает Александр Городницкий:
     -- Как-то  я был в  командировке в своем родном Петербурге, и как раз в
эти дни мэрия проводила  ассамблею -- по образцу петровских. Мне тоже пришло
приглашение, причем  на два лица. Ну, какие  два лица --  жена-то  в  Москве
осталась... И  тут  мне говорят,  что есть такой  замечательный  автор  Миша
Кукулевич,  ему  сейчас живется трудно, возьми,  мол, его с собой, пусть  он
хоть поест вволю.
     -- Хорошо, говорю, пусть приходит.
     И  вот приходим  мы  с ним, отдаем на входе приглашение, минуем двери и
оказываемся  перед  роскошной мраморной  лестницей,  наверху  которой  стоит
Собчак  со  свитой. Мы еще ничего  не успеваем сказать, как мажордом  трижды
стукает жезлом об пол и громогласно объявляет:
     -- Господин Александр Городницкий с супругой!
     Собчак  посмотрел на меня и  отвернулся.  Видимо,  он  решил,  что я на
старости лет поменял сексуальную ориентацию...

        Понятный аргумент.
     Юрий Устинов, кроме всего прочего, известен как  мученик статьи 121  УК
РСФСР,  причем, слухи тем  масштабнее, чем  меньше  достоверных  сведений об
этом. А их, грубо говоря, нет.
     Рассказывает Денис Рогаткин:
     -- На одном фестивале в составе жюри работали  Новелла Матвеева и  Юрий
Устинов.
     Вот выступает Анатолий Киреев с "милыми туристскими песнями", и Устинов
ставит ему высшую оценку. Затем поет автор N
     -- с бородой, низким голосом и "очень сексуальной" песней. Юрий
     Михайлович котирует его по минимуму.
     При подсчете  результатов выясняется,  что  Новелла  Матвеева поступила
абсолютно  наоборот: максимальная  оценка  досталась автору  N,  минимум  --
Кирееву.
     На недоуменный вопрос Устинова о том, почему она оценила  барда N выше,
Новелла Николаевна отвечает:
     -- А он мне больше понравился как мужчина!
     -- Ну и что? А мне больше Киреев понравился как мужчина!
     -- А? Да-да, я слыхала, слыхала...

        Этюды в голубых тонах.
     Рассказывает Михаил Сипер:
     -- В 1990 году,  возвращаясь из Барзовки через  Москву, я три дня жил у
Володи Туриянского. Как-то вечером Володя  и  Тося  позвали  меня с собой на
день рождения  какого-то  их знакомого туриста.  Я  отказался,  ссылаясь  на
полное отсутствие знакомства с виновником торжества и предстоящей компанией.
Туриянские, с презрением обозвав меня "интеллигентом", ушли праздновать, а я
отправился шляться  по Москве.  Поздно  вечером, вернувшись,  я застаю злого
Володю и смеющуюся Тосю. Тося, давясь от смеха, рассказала:
     -- Рядом с Туриянским на дне рождения сидел какой-то  незнакомый юноша.
После  первой  же  рюмки   он  стал  звать  Туриянского  "Вова".  Туриянский
терпел-терпел панибратство и вдруг взорвался:
     --  Да какой  я тебе "Вова"! Я  тебя  старше в три раза и знать тебя не
знаю! Ты еще "Вовик" скажи!
     После этой сцены юноша вздрогнул, побледнел и заплакал:
     -- Владимир  Львович!  Да я... Да мы...  Простите!  Да  вы для меня <i>как
гений чистой красоты</i>!!!
     После чего,  путаясь в словах  и междометиях,  юнец  пытался поцеловать
руку опешившего барда.
     Продолжает Михаил Сипер:
     -- Когда в  Барзовку приезжают новички,  то  на  вечерней "линейке"  их
начинают   засыпать  вопросами.  Вопросы  самые  неожиданные  --  от  чистой
информации о себе до издевательских  типа "Это не вы ли автор песни "Глухари
на токовище"?" Тут  важно поймать иронию вопрошающего  и ответить  встречным
приколом.  Кто  проходит  через эту лавину достойно, тот  сразу  вливается в
веселое  барзовское братство. Но  не дай Бог  "не въехать" в вопрос или того
хуже -- обидеться. Это не прощается.
     Когда  приехали  мы  с  Васей Мешавкиным, я рассказал  коротко о  себе,
подтвердил свое  "авторство"  "Глухарей",  а  заодно  -- и  "Сереги Санина",
"Когда б  мы жили без затей"  и  "Интернационала". Но  я  был в  Барзовке не
первый раз и сильно меня не кушали.  И тут мой соавтор Вася на вопрос: "А ты
кто?" самодоволно заявил:
     -- А я -- его половина!
     Раздалось   раскатистое  ржание,   и  врач-сексолог  Сергей  Чаплинский
задумчиво произнес:
     -- Вот и клиенты прибыли...
     Больше к Васе вопросов не было.
     Рассказ Александра Дольского  на концерте в Перми  27 апреля  1998 г. в
изложении Вадима Бисерова.
     Концерт Дольского в Англии. Он поет песню со словами:
     Два мальчика на длинном берегу,
     Два юных существа, святых и голых...
     Смысл песен до публики доносит переводчик в меру своих сил.
     После концерта подходит к Дольскому некто из местных и высказывает свое
удивление и восхищение по поводу этой  песни. В  частности, его поразило то,
что еще никто не рассматривал проблемы гомосексуализма с такой точки зрения.
     Рассказыват Елена Данилина:
     -- У Городницкого в  одной  песенке есть такая строчка: "... что  нас в
порту встречают б..ди".  В советские  времена ему запретили  петь ее в таком
виде, предложили  заменить слово. И  он одно время пел: "... что нас в порту
встречают дяди".
     Получилось еще хуже: запахло сексуальными меньшинствами.

        Как стать неприкасаемым.
     Рассказывает Берг:
     -- Самую информационно емкую афишу мне напечатали  туляки в апреле 1997
года. Она вся была черно-белая, но дату концерта изобразили красной краской,
а  светло-светло-синей -- мою фамилию (крупно) и название театра-студии, где
проходило мероприятие (тоже крупно) -- "Риск".
     Короче,  издалека было  сразу  понятно  главное  --  что  я "голубой" и
отношусь к группе риска.

        Новые грани таланта.
     Рассказывает Станислав Соловкин (Москва).
     ДК МАИ. Концерт Галины Крыловой и Дмитрия Дихтера, о чем извещает афиша
в вестибюле.
     А наклеена она на какую-то другую афишу, причем не очень аккуратно, так
что верхний  край  старой (с одной строкой, крупными  буквами) виден  из-под
новой. И всего-то два слова в этой строке:
     "ЭРОТИЧЕСКОЕ ШОУ".

        Откуда берутся дети?
     Году в  90-м  дело  было, как  утверждает  Геннадий Васильев,  автор  и
клубный организатор из Красноярска.
     Серия  мероприятий,  входивших в программу местного  фестиваля,  должна
была начаться  концертом  Бориса Вахнюка и Леонида Сергеева.  Но если Борис,
хоть и  без голоса, но приехал, то Леонида ни  на этом,  ни на  каком другом
самолете  не оказалось вовсе.  А билеты почти все  проданы. А  часть публики
пришла конкретно на Сергеева. И объяснять его отсутствие, скажем так,  милой
забывчивостью  было  как-то неудобно.  И  жена  Васильева  Марина  Тарасова,
продавая остаток билетов, была вынуждена не только предупреждать зрителей об
изменениях  в программе,  но и разрабатывать версии отсутствия долгожданного
кумира,  причем такие,  которые могли  бы быть восприняты в качестве  причин
безусловно  уважительных.  Короче,  одному особенно настойчивому  поклоннику
творчества Леонида она сказала, что у него родился сын.
     -- Когда?
     -- В понедельник!
     Поскольку  дело   происходило   в  среду,   объяснение   было  принято:
действительно, какой же отец не заберет наследника из роддома!
     Примерно год спустя на Грушинском встречает Гена Леню и спрашивает:
     -- Вахнюк не рассказывал, как мы тебе в Красноярске сына родили?
     Надо было видеть выражение сергеевского лица...
     Минуты через две он произнес:
     -- Та-ак... Пойдем сядем...

        Секрет мастерства.
     Рассказывает Александр Городницкий (в книгах воспоминаний):
     -- ...Нам (А.Г.  и  Ю.Визбору на  Грушинском фестивале  -- прим. сост.)
была выдана байдарка,  на которой мы вдвоем  катались по живописным волжским
протокам.  День  был  воскресный,  и  все  островки  были усеяны загорающими
телами. Мы  никак  не  могли  наладиться вместе грести, и Юра,  старый  "ас"
гребного спорта (каковым  он  себя  считал), все время угнетал  меня  едкими
замечаниями.  Вдруг  мы заметили,  что с  соседнего  уединенного  островочка
усиленно машут две загорающие там девицы.
     -- Меня опознали, -- самодовольно улыбнулся Визбор, -- давай подгребем.
     Подплыв  поближе,  мы  обнаружили  двух  совершенно незнакомых,  весьма
привлекательных,  но  уже сильно навеселе  бабенок, одна  из  которых громко
заявила:
     -- Зинка, себе я оставлю этого толстого. А ты с чернявым забирай вторую
поллитру и греби вон на тот островок.
     Услышав  это, мы  с Юрой, не  сговариваясь, "рванули"  в  два весла  от
берега. Уже почти на середине Волги Визбор сказал:
     -- А ведь неплохо гребем. Чего я к тебе придирался?"

        Грызлов и девушки.
     Рассказывает Борис Жуков:
     --  В  19**  году  командир  московского  куста  "РЭКС"  Игорь  Грызлов
возвращался  с  Грушинского  фестиваля.  Вошел в  поезд, нашел  свою  полку,
положил на нее рюкзак и пошел дотрепываться. Возвращается  --  на  его полке
лежит незнакомая  девушка. Не успел  он  спросить, зачем она тут лежит и  не
мешает  ли ей рюкзак, как к нему  подбегает  функционер из  Донбасса  Виктор
Забашта:
     -- Слушай, Игорь, тут одного человека надо провезти... Мы договорились,
поменяли места, так что твое теперь... -- и  он назвал  место в другом конце
вагона.
     Если кто не  помнит, в те времена билет от Самары до Москвы, особенно в
разгар лета, был большой проблемой,  которую  простой смертный не всегда мог
решить, даже проявив настойчивость и смекалку.  И отказать человеку в помощи
в  такой ситуации  было  просто невозможно. С другой стороны, Грызлов всегда
был истым джентльменом. Вот  и в этот раз он понимающе кивнул, забрал рюкзак
и двинулся на  свое новое место.  Застолбив его, он вновь отправился к своим
-- рассказать, какой с ним вышел казус...
     ...Когда он  вернулся,  на  его новом месте лежала  незнакомая девушка.
Пока он выяснял, не синдром ли это "дежа вю", к нему подбежал Забашта:
     -- Слушай, Игорь, мы тут поменялись...
     Пришлось  бедному Грызлову переселяться  вторично. Но и на этом история
не  кончилась.  По  милости великого комбинатора Забашты он  и в  третий раз
ходил за полочкой и все-таки обрел ее
     -- в  другом вагоне и,  кажется, в  третьем ярусе.  Утешало его, по его
словам, лишь то,  что  все девушки  были  очень  симпатичные. (Одну  из  них
удалось  опознать,  и  она  может  подтвердить эту историю  --  это  Татьяна
Блаженнова из Ярославля.)

        Потомок лейтенанта Шмидта.
     Из  конферанса  Михаила Кочеткова  на концерте  "Визитная карточка"  --
открытии цикла вечеров авторской  песни  в  музее Высоцкого 30 октября  1998
года.
     --  Мое знакомство с этим человеком началось, когда  я приехал  к своей
будущей первой  жене  на  "картошку". Если  кто  не  знает,  студентов тогда
привлекали к  уборке урожая  под присмотром комсомольского начальства. Вот я
подхожу к  такому комсомольскому  деятелю и  говорю: я,  мол,  корреспондент
молодежной  газеты,  приехал  сделать статью  о  том, как вы  тут  доблестно
трудитесь.  Мне нужно,  чтобы меня зачислили  на довольствие,  дали спальное
место (и показываю на самый удобный двухместный балок). А кстати, говорю, не
могли бы вы  подселить  туда вон ту девушку -- и показываю на  свою  будущую
жену. Первую, конечно.
     Он, конечно, говорит:
     -- А где ваше удостоверение?
     Я отвечаю, что  следом за  мной сюда едет фотокорреспондент, у которого
все  документы.  Он на меня так подозрительно посмотрел, но  все мои просьбы
выполнил.
     Дня через  три при  очередной  встрече  с  ним  я  сказал,  что фотокор
приезжает сегодня и что я сейчас иду его встречать. И действительно  ушел на
станцию. После этого мы с ним увиделись через несколько лет. Мне тогда очень
нравились -- и сейчас нравятся  --  песни одного автора, и меня  пообещали с
ним  познакомить. Я  как  глянул --  сразу узнал в своем новом знакомом того
начальника с "картошки". Он тоже на меня  как-то странно посмотрел, но тогда
у него вообще были большие проблемы со  зрением. Так  что  он  мне ничего не
сказал, а я не стал углублять знакомство.
     Еще через некоторое время мы встретились вновь. К этому времени ему уже
сделали операцию, и он видел гораздо лучше, а потому сразу спросил:
     -- А это не вы приезжали в таком-то году  на "картошку" студентов МИТХТ
в Столбовую?
     И  мне  ничего  не оставалось,  как  сознаться.  Вот  только  тогда  мы
окончательно познакомились с Сашей Ткачевым.
     Комментарий Александра Ткачева:
     -- Ну, это все  миф, комсомольским деятелем  я  не  был никогда.  Я был
преподавателем и поехал  на "картошку" вместе  со своими  студентами.  Среди
которых,  между  прочим,  была  и  моя  будущая  жена.  Первая,  конечно.  И
единственная.

        "Производственные" характеристики.
     Михаил Кочетков в телепередаче:
     -- ...Ну,  кто  у  нас  пишет о любви?  Вероника  Долина --  ну, она --
командиром  в   любви:  как  она  решила,  так  и  будет...  Почтение  такое
испытываешь...
     А когда Елена Казанцева поет, после двух  песен  уже как-то  чувствуешь
себя виноватым в том, что ее бросил, унизил...

        Не тот инстинкт.
     Рассказывает Надежда Крупп (Минск -- Москва).
     Однажды  некий малознакомый  Миша  пригласил  Арика Круппа  и двух  его
поющих друзей --  Игоря  Коваленко и  Вэла  (Валеру Иванова) попеть песни  в
одной  компании.  Дескать, есть  девушки,  ужасные  любительницы  туристской
песни, которые очень хотели бы послушать именно их.
     Ребята запаслись сухим вином  и пришли в  квартиру,  где все это должно
было происходить. Квартира, надо сказать, шикарная. Куча  электроники, и вся
включена, от музыки в  ушах тесно. Стол сервирован  явно не по-туристски.  И
сами  любительницы  песен -- молодые, симпатичные, стройные  дамы, как потом
выяснилось, из кордебалета минской оперы.
     Ну,  туристы  повыключали электронику, состроили  гитары  и, приняв для
разгону порцию "сухаря", начали.
     Дамы ходили кругами (<i>как они ходили!</i>), но ребята не замечали: они пели.
     Миша пытался обратить их внимание на то, что  и мужчин, и женщин --  по
четверо, и комнат три, и есть ключ от соседской однокомнатной квартиры... Но
это до них словно бы не доходило: <i>они пели!</i>
     Девицы  походили  вокруг,  позевали и  рассосались. Миша делал страшные
глаза, но друзья ничего не замечали: ОНИ  ПЕЛИ!!! Им так давно не доводилось
собраться вместе и напеться "на полную катушку"...
     Когда  почти  рассвело,  Миша  сказал,  что  пора  сматываться:  должны
вернуться родители девиц или что-то в этом духе.
     Ребята зачехлили гитары и  вышли на  лестничную клетку. И  тут Миша как
стоял, так и сел. Схватившись за голову, он повторял:
     -- Что ж вы наделали, козлы! Как я теперь людям в глаза смотреть  буду!
Что же они обо мне подумают!..
     И только тут до друзей  начало доходить, что же произошло.  И они стали
придумывать версии, которые должны были спасти Мишину репутацию:
     -- Ну, скажи им, что мы импотенты...
     -- Что у нас месячные...
     -- Что мы не той ориентации...
     Больше Миша с подобными предложениями не приходил.

        Фрейд и АП.
     Рассказывает Любовь Лейбзон.
     1978,  Грушинский.  Вечер,  какой-то  костерок, возле  которого сборная
компания   --  ленинградцы,   новосибирцы,  бакинцы,   уфимцы...   Разговор,
естественно, об авторской песне.  Кто-то  в темноте говорит что-то  о песнях
Виктора Федорова. Тут же -- немедленная реакция Михаила Трегера:
     -- Федоров в своих песнях -- баба!
     Недоуменный вопрос с той же стороны:
     -- А кто, по-твоему, мужик?
     И Трегер без заминки:
     -- Новелла Матвеева!!

        Вчерашняя хохма -- сегодня уже не хохма!
     В своей известной автобиографии Юрий Визбор пишет:  "В четырнадцать лет
под  влиянием "большой принципиальной любви"  в  пионерском  лагере,  где  я
работал  помощником  вожатого,  я  написал  первое   стихотворение,  которое
начиналось следующим четверостишием:
     Сегодня я тоскую по любимой,
     Я вспоминаю счастье <i>прежних дней</i>.
     Они, как тучки, <i>пронеслися</i> мимо,
     Но снова <i>страсть</i> горит в груди моей.
     Тетрадка  с тайными  виршами  была обнаружена матушкой при  генеральной
уборке, состоялось расследование насчет "прежних дней".
     На  следующий  день  я  обнаружил  на  своем  столе  "случайно" забытую
матушкой брошюру "Что нужно  знать о сифилисе".  Матушка  была прежде  всего
врачом".
     Дмитрий Сухарев рассказывал, что когда он процитировал это место одному
своему молодому знакомому, тот удивился:
     --  А  в чем  прикол-то?  Конечно,  14-летнему  пацану нужно знать  и о
сифилисе, и о СПИДе... А стишки, по-моему, нормальные, сейчас на "Максимуме"
что-то очень похожее гоняют...

        Песочный человек.
     Рассказывает автор из Казани Эмир Шабашвили:
     -- В 1977 году мы  с Леонидом Сергеевым построили песочного человека на
берегу Волги. Дело было на  Грушинском. Ни  меня, ни Леню на гитару тогда не
пустили -- нас никто не знал, мы пели лирику (Сергеев считал свои лирические
опусы  единственно  достойными внимания),  и мы,  ошалев от  многолюдья,  на
полдня ушли вниз по течению предаваться тихим радостям жизни.
     Накупавшись и навалявшись на солнце,  мы решили,  что нам скучно вдвоем
(вокруг не было ни души), и решили слепить  из песка человека -- просто так,
для компании. Что  и сделали  незамедлительно.  Человек получился  отличный,
размером схожий с  нами.  Он лежал  на  спине и  смотрел в небо. Только одно
немного мешало:  я приделал гомункулусу женскую грудь, а Сергеев -- огромный
торчащий пенис.
     "Вопрос  пока  еще  открыт,  но кажется мне,  --  он  гермафродит!"  --
вспомнив эту  фразу  Гете  (перевод  "Фауста"  Б. Пастернака), мы завалились
загорать: Сергеев вниз, а я вверх по течению от песочного человека, но рядом
с ним, "чтобы не скучал", оставив точное определение пола нашего творения на
потом.
     Через десяток минут что-то  заставило меня приоткрыть глаза  -- о ужас!
По берегу шло  молодое босое создание женского полу, медленно  приближаясь к
нашей лежке. Я шепотом  и визгом разбудил Леню, и мы лихорадочно  уничтожили
вторичные половые признаки песочного человека.
     Не знаю, что подумала эта девушка, глядя на  нас и на наши действия  --
помню только  ее круглые глаза,  -- но могу себе представить, что чувствовал
песочный человек, лишаясь сразу всего.
     С тех пор что-то внутри меня хочет вернуться на то место, и  посмотреть
-- остался  ли  там  песочный  человек, не ждет ли он  нас с Леней, чтобы мы
вернули ему утраченное, хотя бы что-то одно.
     Да,  молодость  жестока, а старость сентиментальна  и  бессильна. Такие
дела.

        Маленький гигант...
     Рассказывает Валентин Вихорев:
     --   Это   было  в  1965-м.  Делегация  от  Ленинграда  (на   Брестском
патриотическом  слете  "Дорогами  отцов-героев"  --  <b>В.Л.</b>) была  от  горкома
комсомола. За  месяц объявили, что мы  туда  поедем,  пошили  нам  форму  по
специальному фасону для всей команды...
     Нас было четверо из  бардов --  Саша Городницкий,  Женя  Клячкин,  Боря
Полоскин и я.
     Ехали  поездом, в купированных вагонах,  и впервые тогда научили Женьку
пить  спирт, закусывая  салом.  Сало  принес  Борька Полоскин,  а  спирт  --
Городницкий:  он  был  с экспедициями  связан, и  с этим  делом у  него было
просто.
     Едем  в   поезде,  такие   экспедиционные  волки:  Сашка  --  начальник
геопартии, Борька Полоскин -- мастер по туризму, я тоже какое-то отношение к
лесным делам  имел... А  Женька  Клячкин настолько был  городской,  выглядел
по-городскому, что поневоле напрашивался на всякие розыгрыши.
     Не помню уж, кто  предложил... "Стюардесса" заходила к нам в купе время
от времени, по-моему, даже чаще, чем надо... В то время на бардов по-другому
смотрели,  чем сейчас. Да и  молодые мы  были все... И  Женя на одну девушку
глаз положил.
     Мы перемигнулись,  все трое  вышли. Она  заходит со стаканчиком чая, мы
дружно  встаем и уходим. Что  вы думаете? Женька  за нами так спокойно дверь
закрыл...
     Ну, один перегон  сидим, в окошко глядим  в коридоре, второй перегон...
Минут сорок прошло.
     Сашка Городницкий первый не выдержал, стучит.
     Дверь открывается, и Женька говорит:
     -- Что, вы не можете еще погулять, что ли?
     После этого мы Женьку так зауважали...
     Ладно, приезжаем  в Брест. А там нас поселили  не в городе,  а  в самой
крепости. Перед этим ходили минеры и действительно находили еще мины в самой
крепости -- там же бои шли. И палатки
     -- шатровые, армейские -- стояли прямо на территории самой крепости.  У
нас на четверых  была одна большая палатка с кроватями. Каждый день  полы ее
задирали, кровати выдергивались, такая получалась сцена. И с утра до  вечера
песни пели.
     Тогда и появилась  эта  байка про Арика Круппа из Минска. Он у нас  все
время находился.
     Сидели,  пели.  А маршал Конев (как  это называется теперь? Спонсор был
всего этого.  Ходил  в фуражке, такой  здоровый мужик, с ним  --  адъютанты)
подошел, послушал... Арик  пел как раз "Десять  звезд над головой"... Он так
встал:
     -- Хорошая песня! Без мата!
     Мы стоим благоговейно.
     Он:
     -- Как фамилия?
     -- Крупп.
     -- Ка-ак!?
     -- Крупп!
     -- Гхм! -- и пошел, больше ни слова.
     На следующий день все делегации построились в каре -- клятву давать. Не
помню, чему клялись, но какая-то клятва была. Торжественная такая.
     А допинг какой-то нужен был: целыми днями петь, и не только днями, но и
ночами... Эпидемия была! Пели с утра и до утра. Не с утра до ночи,  а с утра
и до утра.  Без допинга...  Я  понимаю,  почему  сейчас  вся  попса колется,
ширяется:  тяжело нормальному  человеку столько  петь, на таком  энтузиазме.
Надо  чем-то возбуждаться. А возбуждаться... Там до города километров десять
или пятнадцать -- до ларьков и магазинов. А транспорта у нас  нет никакого и
выход перекрыт из этой Петропавловской крепости, то бишь,  Брестской, но это
одно и то же. Но служебному транспорту можно было выезжать.
     А  к нам прикрепили мотоцикл  с коляской. Он  всегда ехал впереди нашей
делегации  и вез Вечный огонь. Здоровенный такой  факел сделан декоративный,
наверху -- горелочка, и зажигался такой нормальный огонь.
     Самый опытный из нас был Сашка Городницкий, начальник экспедиции...
     -- Саш, надо же!..
     -- Щас, мужики!
     А у  нас были  фирменные шапочки  в виде  армейских пилоток. Шапочку по
кругу,  авоську... И  вот  через окопы вылетает этот  мотоцикл с коляской, с
факелом... Правда, факел погашен. Как дунул -- и нету!
     А нас построили в каре. Стоим. Зачитывают там какие-то слова...
     А к Женьке приехала  делегация в гости.  Мы даже глаз  на нее положили.
Двенадцать женщин...  Была  одна в купе,  а тут двенадцать!  Все  разодетые,
красивые тетки такие, в теле...
     (Примечание Берга: эту историю Вихорев впервые рассказал нам с Дихтером
на слете в Новосибирске  в 1977  году. Подробностей тогда  было поменьше, но
запомнилась одна, утерянная в этот раз, -- как Клячкин ходил с двумя из этих
барышень,  обняв их  за  талии.  Это Вихорев  показывал,  задирая локти выше
головы.)
     А Женина, как мы  ее прозвали, "бортпроводница", была в бархате. В 60-е
годы в  моде атлас был -- это вообще что-то! И в  обтяжку, все  формы... Все
делегации смотрят  туда, где  что-то говорят, а  наша  косяка  давит.  Парча
немецкая с отливом...
     Ну, ладно. Надо вставать на колено, целовать знамя. Опускаемся -- и тут
такой треск откровенный:
     -- Др-р-р-р!
     Наша делегация куда смотрела, туда и осталась смотреть.  Думаем: как же
она теперь встанет? Ниже спины все это шелковое великолепие...
     Но Женька --  он у нас всю  жизнь был  джентльменом -- нам пошили такие
хорошие костюмчики цвета маренго... С его  плеча пиджачок  на эту женщину...
Она смогла только спереди рукава завязать.  А сзади маренго болталось просто
так. Зато вся прелесть  того  розового,  что  было  под  маренго,  оказалась
скрадена.
     И в самый торжественный момент, когда мы должны были  проходить парадом
вокруг этой самодельной трибуны, появляется мотоцикл с  коляской.  Трещит на
всю крепость.  Этот мужик с  факелом -- через окопы и  сзади нашей делегации
делает финт: поднимая коляску,  совершает левый  поворот. Коляска по воздуху
описывает дугу в 180 градусов и останавливается.
     Шеф выходит, у него какая-то куртка через руку, под курткой еще что-то.
Он крадется, а мы все четверо -- в первых рядах. Слышу сзади:
     -- Михалыч, Михалыч!
     Михалыч, не глядя, руку  за спину,  ему  в руку дают  авоську, и он так
стоит. А там бутылок восемь.
     А идти же парадом -- как с авоськой Сашка пойдет?
     Он:
     -- Мужики!
     И  мы --  по карманам, по  карманам,  по маренго  растолкали все это  и
пошли.
     Идем мимо трибуны, красиво одетые...  У всех  костюмы одинаковые, белые
рубашки, финский нейлон, галстучки... Идем, а сзади  --  делегация деповских
женщин. Все  прилично  одеты, но одна  -- рукава вот здесь затянуты, а сзади
пиджак висит. Но так гордо  шла, что ни  у  кого не хватило совести... да не
то, что совести, -- умысла посмеяться над этим!
     Такие вот женщины!
     Но  они  и  дальше  продолжали  вести  себя... По  отношению  к  Женьке
постоянство у них было стабильное.
     Когда мы  уезжали  обратно...  А  мотоцикл  еще несколько  раз ездил  в
город... Мы остались  вообще  на  нулях,  не на  что было ехать. А мы заняли
какое-то место на конкурсе авторской песни
     -- единственная делегация,  которая... Когда на трибуну выходили, Сашку
вперед вытолкнули, он говорит:
     -- Мы  от Ленинграда выступаем  четверо, нас, пожалуйста, судите  одной
командой. Не надо нам ни первых, ни вторых, ни третьих мест. Если  что-то из
нашего репертуара понравится, судите целиком всю команду.
     Но все получилось,  как всегда,  хотя  хотели,  как лучше. Первое место
заняли  Френкель с Таничем за  песню про Брестскую  крепость, взяли приз  --
магнитофон и улетели  в  Москву. Второе  место занял Боря Вахнюк с  какой-то
песней тоже о Брестской крепости (он тогда был корреспондентом  радиостанции
"Юность"), тоже получил приз и уехал. А нам дали сувениры -- расписные ложки
и   сразу   о   нас   забыли.   Мы  сделали  свое  дело  --  заняли   место,
сфотографировались с Коневым и космонавтами, и все на этом кончилось.
     Московские делегации едут на автобусе, а  нам в Ленинград добираться --
ничего не идет, только поезд. Даже Сашка сидит задумчивый.
     -- Сань, -- спрашиваем, -- как добираться-то будем?
     Он подумал-подумал:
     -- Так у нас же свой бортпроводник есть!
     И  мы идем на  вокзал. Раньше мы ходили как? Впереди Сашка, сзади -- мы
трое. А теперь впереди -- Женька Клячкин, мы трое -- сзади.
     Он:
     -- Мужики, стойте здесь!
     Был такой мальчик городской,  а  теперь -- "стойте здесь!". Мы стоим, а
он  пошел  в  депо, по  каким-то складам, конторам... Возвращается  с  двумя
женщинами. Те нас пересчитали:
     -- Мальчики, придется ехать в плацкартном вагоне, жестком. Мы:
     -- Ну, нам всего четыре места...
     -- Нет, вам -- три.
     Едем в плацкартном трое. Ни выпить, ни поесть, а ехать полтора дня!
     Вдруг появляется какая-то женщина:
     --  Вас  просили зайти в  12-й вагон,  купе  такое-то. Приходим.  Сидит
Евгений Исаакович в двухместном купе для
     проводников, красиво отделанное... Столик. На столе ломится от  еды, от
выпивки...
     -- Ну, садитесь, мужики! Только недолго: у меня тут дела кое-какие...
     Мы все быстро пометали, выпили.
     -- Ну, ребята, вы же понимаете, уж извините...
     -- Ладно, ладно, мы пошли.
     Он заболел, бедолага. Якобы. А может, и действительно заболел: от этого
заболеешь ведь...
     На следующий  день приходим -- лежит на верхней  полочке, томный такой,
бледный. Вокруг него суетятся, носят что-то, отпаивают...
     В Ленинград приехали, три дня прошло, звонит:
     -- Слушай, ты мне не поможешь?
     -- Что такое?
     -- Надо на Витебский вокзал коробочку небольшую отвезти.
     -- Ну, какие проблемы!
     С  работы  отпросился,  приехал  к  нему...  В полстола --  здоровенная
коробка  стирального  порошка.  Химкомбинат  у  нас  какой-то  только освоил
производство. Едва дотащили.
     С тех пор  мы с  Женькой... не то, что подружились, -- не  то слово, во
всяком случае, разыгрывать перестали.

        IN VINO VERITAS?

        Падение титана.
     Второй  фестиваль в Судаке, как рассказывает Бек