Перевод Б. Дубина


     Чтобы  создать бессмертную книгу, у человека  есть два (и,  может быть,
вовсе не таких  уж несхожих)  пути. Первый  (он начинается с призыва к богам
или Святому  Духу, в данном случае они синонимы) -- впрямую задаться высокой
целью.  Так поступал Гомер или рапсоды, которых мы  называем теперь Гомером,
умоляя музу воспеть гнев Ахилла либо труды и странствия Улисса; так поступал
Мильтон,  убежденный,  что предназначен создать том, который  не сотрется из
памяти грядущих поколений; так поступали Тассо и Камоэнс.  Этот  первый путь
отмечен  величием,  гордыней, фразерством,  а порою и скукой.  Второй,  тоже
небезопасный,  --  в  том,  чтобы  задаться  целью  второстепенной,  а то  и
смехотворной:  скажем,  сочинить  пародию  на  рыцарские  романы,  придумать
забавный и печальный рассказ о  чернокожем рабе, который вместе с мальчишкой
плывет  на  плоту  по  бескрайним водам  одной  американской реки,  или  для
сегодняшних нужд актерской труппы перелицевать чужую пьесу в кровавую сцену,
навеянную томом Плутарха или Холиншеда. Предприниматель  и  лицедей, Шекспир
писал для  своего  времени,  где  слиты  прошлое и  будущее. Его  не слишком
занимала интрига, которую он развязывал на ходу с помощью то осчастливленных
влюбленных  пар, то вереницы трупов,  и  куда сильнее притягивали характеры,
разные варианты  осуществленной  судьбы, найденные человечеством, а  еще  --
бездонные   возможности   загадочного  английского   языка   с   его   двумя
переменчивыми  регистрами германской и  латинской  лексики.  Так были навеки
созданы Гамлет и Макбет,  ведьмы, они же богини-парки, три гибельные сестры,
и  похороненный шут Йорик, несколькими строками завоевавший  бессмертие; так
возникли непереводимые строки: "Revisit'st thus the glimpses  of the moon" и
"This  still  A  dream; or else  such stuff as madmen Tongue and brain  not"
(Идет  дозором  вдоль лучей луны; Сон или явь, что не под  стать безумцам --
языку и разуму).
     У  христиан  была   священная  книга,   Библия;  ее  и  сегодня  хранят
протестантские народы, особенно  --  говорящие  по-английски.  Позже  каждая
страна создавала свою  книгу,  свой  образ  человека.  Италия находит  себяв
Данте, Норвегия -- в Ибсене; список останется куцым и предвзятым, не упомяни
я Францию,  чья словесность до того богата, что читатель колеблется в выборе
между  "Песнью  о  Роланде" и эпопеями  Гюго,  прозой Вольтера и  лирическим
выплеском Верлена. Шекспир -- символ Англии, время и пространство сошлись на
нем. При этом он куда меньше англичанин, чем безымянный сакс, оставивший нам
"Seafarer" (Морестранник), чем переводчики  Писания, чем Сэмюэл Джонсон  или
Вордсворт.   Его  конек   --   усложненная   метафора,   гипербола,   а   не
"understatement" (Подтекст).  И в нем совсем не чувствуется страсти к  морю.
Как у всякого настоящего поэта, эстетическое воздействие Шекспира  опережает
его истолкование и  даже  не очень нуждается  в последнем; для необъяснимого
волнения над строкой
     The  mortal  moon hath  her eclipse endure  (Вошла в затменье  смертная
луна)
     неважно, относится ли стих к недомоганию английской королевы Елизаветы,
к самой луне или (и это скорей всего) к ним обеим.
     Человеческая  судьба Шекспира  --  того же причудливого чекана,  что  и
судьбы приснившихся  ему героев. Он с легким сердцем строчил  то, чего ждали
от  него  groundlings  (Зрители  партера)  или  надиктовывал  Святой Дух,  а
сколотив  состояние,  бросил  перо,  почти  наудачу  подарившее нам  столько
неисчерпаемых  страниц,  и  удалился  на покой  в  родной  городок, где стал
дожидаться смерти, а не славы

Популярность: 26, Last-modified: Tue, 22 Nov 2005 16:27:05 GMT