Аллан Коул. Когда боги спали ----------------------------------------------------------------------- Allan Cole. When the Gods Slept (1996). Пер. - А.Яковлев. М., "Армада", 1997. OCR & spellcheck by HarryFan, 6 September 2002 ----------------------------------------------------------------------- Сей караван-сарай, где то и дело день Спешит, как гостя гость, сменить ночную тень, - Развалины хором, где шли пиры Джампидов, Гробница, что дает Бахрамам спящим сень. Омар Хайям. Рубайят ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДОЛИНА ТУЧ ПРОЛОГ. ЧУЖЕСТРАНЕЦ НА ХОЛМЕ Жители деревни боялись его. Каждый день они тянули жребий - кому идти к нему с собранным подаянием. Проигравший, трепеща от страха и сжимая в руке талисман, карабкался на холм. Чужестранец знал, что они боятся дурного глаза, и потому отворачивался, не глядя на пришедшего, не двигался и не произносил ни слова, пока крестьянин не завершал своего дела и не улепетывал вниз с такой скоростью, словно за ним гнался дервиш. Жители деревни полагали его безумным жрецом и проклинали тот день, когда он нашел это убежище на холме. А он не безумный и не жрец. Но пусть они считают, как им нравится. Ведь, если бы они узнали, кто он на самом деле, казна деревни вскоре заполнилась бы золотом до отказа. Поскольку странник этот скрывался от короля. Король Протарус охотился за Сафаром Тимуром, Бывшим Некогда Его Великим Визирем. Они были кровными братьями. Сидя у трона друга, Сафар давал ему советы и изгонял злых духов, тревожащих его сон. Несколько раз он спасал жизнь королю. И за это был вознагражден землями и дворцами, драгоценностями и почестями, о которых человек мог лишь мечтать. Когда напишут историю короля Протаруса, то укажут, что лорд Тимур предал его. Отметят, что Сафар рискнул и потерял все из-за любви. Но первое обвинение он бы отмел. С точки зрения Сафара, король его предал. А вот второе обвинение признал бы. Именно из-за этого преступления Протарус жаждал его головы. Хотя Сафар за оскорбление со стороны короля потребовал бы большего. И он получит требуемое. Если только король прежде не поймает его. Из своего укрытия Сафар посмотрел на вражеский город. Ночью, под вращающейся Луной Демонов, огни Занзера мерцали подобно звездам. А по утрам дымки, поднимающиеся из литейных и кухонь, заволакивали город голубоватой пеленой. Но дворец короля, Гранд-палас, различался ясно, отражая в окнах розовые краски рассвета. Из чистейшей белой глины строил он модель этого дворца, искусно раскатывая башенки между влажных ладоней, вырезая парапеты серебряным колдовским ножом. Он шептал гончарные заклинания, лепя купола и колонны. Он вдыхал свою ненависть в глину. Вечером он откладывал завернутую во влажные листья модель в сторону, до следующего дня. Опорожнив чашу с подаяниями, он заворачивался от ночной прохлады в черный скорбный плащ. На рассвете работа продолжалась. Когда дворец будет готов, а великое заклинание брошено, свершится месть Сафара Тимура. И тогда он покинет этот одинокий холм. И устремится через пустыни и степи, через каменистые равнины к горам, туда, где он родился. Туда, где за заснеженными перевалами открываются караванам новые горизонты. И никогда больше не покинет тот край. Тот край, где началась эта история. 1. НАБЕГ ДЕМОНОВ Было время, когда мир был велик, а мечты - ничтожны. Немногие корабли отваживались отплывать далеко от тех четырех гигантских черепах, которые носили на себе по морям горы и равнины. Люди и демоны, поколение за поколением, прозябали под выцветшими знаменами королей, которые правили слишком долго. Границу от границы отделяло расстояние, которое можно было преодолеть скорым переходом, чтобы успеть укрыться в каком-нибудь вооруженном поселении, охраняющем путников от грабителей и диких зверей. Это было нелегкое время, время, криком взывающее к переменам. Придворные кудесники, успокаивая своих королей, выискивали среди звезд благоприятные знаки. Подданные собирались в укромных местечках, моля богов избавить их от тех же самых королей. Но боги помалкивали о своих намерениях. Звездное колесо, где боги спали в десяти священных владениях, год за годом вращалось, равнодушное ко всем мольбам. Затем явилось знамение. Но не от дремлющих богов, а из расплавленных глубин самого мира. И первым его заметил не кудесник, а мальчик. Этим мальчиком был Сафар Тимур. Он жил в краю, известном под названием Эсмир, на Черепахе Средних морей. В том краю людей и демонов разделяла Запретная Пустыня. Лишь древнее проклятие да внутренние междоусобицы удерживали этих заклятых врагов от того, чтобы напасть друг на друга и устроить резню. Но в городе демонов Занзере король Манасия и его чародеи в ожидании подходящего момента уже вынашивали такой замысел. Люди превосходили их числом. Однако магия их была слаба, а вождей Манасия полагал трусами. Он грезил о дне, когда из их трупов он сложит лестницу, по которой взойдет на великий трон. Бадави поерзал в седле, устраиваясь поудобнее. Его серая кобыла недовольно фыркнула и споткнулась, изнывая под тушей хозяина. Толстяк чуть не упал, едва успев ухватиться за седло. - Ну ты смотри, куда ступаешь, загаженная мухами дочь навозного жука, - взревел Бадави, ударяя кобылу плетью. Животное, привыкшее к такому обращению, даже не фыркнуло от боли, продолжая равнодушно тащиться по каменистой дороге. Полдень еще не наступил, самые страшные часы были еще впереди, но и без того жаркое солнце предгорных равнин безжалостно измывалось над перегруженной кобылой. Под копытами стлалась жесткая земля, а сухой кустарник ничего не обещал ее усиливающимся голоду и жажде. Бадави же немилосердно пришпоривал ее и проклинал, гоня все дальше. Кобыла дышала тяжело, из ноздрей валил пар, шкура потемнела от пота. Бадави не обращал внимания на ее состояние. Он не собирался идти пешком. До конечной цели путешествия среди округлых холмов южных предгорий оставалось не более пяти или шести миль. За предгорьями вставали заснеженные вершины горной цепи под названием Божественный Раздел. К востоку лежали пыльные никчемные земли, отмечавшие границу Запретной Пустыни. Бадави заставил свою серую пройти несколько шагов быстро, затем, словно что-то вспомнив, резко натянул поводья, замедляя ее ход. - Дурак ты, Бадави, - выговорил он сам себе. - Бесчувственный дурак. Он обернулся и бросил полный сожаления взгляд на животное, идущее сзади. Это был молодой грациозный верблюд, легко ступающий по каменистой почве. Веревка с его шеи тянулась к деревянному каркасу седла Бадави. - Прости меня, малыш, - сказал он. - Я на минутку забыл, что и ты идешь со мной. - Он хлестнул кобылу. - Эта бестолковая задница вывела меня из себя. Решила испытать мое терпение, вот и пришлось дать ей урок. Бадави слегка потянул за веревку, и верблюд покорно оказался рядом. Алчные глаза Бадави увлажнились, и он нежно улыбнулся животному. Из седельной сумки он вытащил пригоршню золотистого инжира, и верблюд проворно опустил голову за угощением. - Какой же я счастливец, - сказал Бадави, затрепетав от радости, когда нежные губы верблюда коснулись его мясистой ладони. - Должно быть, боги истинно возлюбили меня. Обладать существом такой красоты, и не один раз, а дважды. Верблюд покончил с угощением. Пружинисто подняв голову, он уставил на человека темные просящие глаза, окаймленные выгнутыми вверх ресницами. Бадави тихо хихикнул, кивнул и достал еще пригоршню. - Ни в чем не могу тебе отказать, Сава, - сказал он. - Кусок из собственного рта отдам. Верблюд был чисто белого цвета, белого как снег, покрывающий вершины Божественного Раздела, думал Бадави в минуту редкого романтического припадка чувств. А уж мордочка у него была такая... такая... Бадави покачал головой, не справившись с поэтическими чувствами. Он приласкал животное, затем отвернулся, чтобы и себя угостить. Бадави был человеком весьма довольным самим собой. Больше всего его радовали расходы других. Свое состояние он сколотил фермерством и разведением прекрасных лошадей и верблюдов в том краю, куда никто еще не забирался. Принадлежащие ему земли были плодородными, но приобрел он их за бесценок в силу близости их к Запретной Пустыне. Давным-давно, когда он объявил о том, что именно это место станет их новым домом, его первая жена вначале перепугалась, затем пришла в ярость. Поколотив ее, чтобы угомонилась, он затем потолковал с нею, как и положено доброму мужу. Бадави гордился своим умением контролировать ситуацию. Он был мужчиной, который знал, как исполнять семейные обязанности. - Не будь тупой коровой, - посоветовал он. - Люди только потому боятся этого места, что оно расположено слишком близко к Запретной Пустыне. А я тебе скажу, что это ерунда! Чистейшей воды глупость. Что из того, что на том краю пустыни находятся земли демонов? Ведь она все-таки называется Запретной. Демоны, как и люди, не могут ее пересечь. Кроме того, здесь уже сотню лет не видели никаких демонов. И люди не пользуются этой землей не столько из-за глупости, сколько из-за неумения предвидеть. А я, во-первых, не так глуп. И там, где люди видят лишь страх, я предвижу удачу. Так что, жена моя, если ты не соберешь пожитки до конца недели, я тебя так отхлещу, что света белого не взвидишь. А потом отправлю тебя назад к твоему отцу. И пусть он хорошенько поучит такую глупую корову. Припомнив этот давний разговор, Бадави презрительно скривил губы. С тех пор он процветал, взращивая стада на сочной траве предгорий и с выгодой торгуя с поселениями и стоянками кочевников в так называемых безопасных районах. За это время он уморил четырех жен, многих детей, заставляя их трудиться на своих землях как рабов. Проницательный делец, не брезгующий порой и воровством, он все больше богател. Но несмотря на все свои богатства, он одевался как последний из бедняков и ездил лишь на клячах, доживающих последние дни. И этот молодой верблюд являлся истинным доказательством торжества теории и практики бизнеса Бадави. Животное являлось приданым, на котором настоял вождь кочевого племени, позволив своему сыну жениться на одной из дочерей Бадави. Все дочки Бадави обликом походили на него и, следовательно, не претендовали на красоту и обаяние. И вот Бадави, доставив дочку по назначению и радуясь избавлению от лишнего рта, все же оплакивал потерю любимого белого верблюда. Но утром после свершения свадебной церемонии, когда все спали в своих палатках после обильных возлияний, Бадави ускользнул незамеченным, прихватив с собою и верблюда. Ну и пусть обманутый отец парня выказывает недовольство. Пусть попробует отправить девушку назад. Бадави ее не примет. - А я скажу ему, пусть ее хоть в колодец бросит, мне наплевать, - сказал он, обращаясь к верблюду - Все равно от нее не было никакого толку. Она мне просто ни к чему. Кобыла внезапно фыркнула и рывком закинула голову, чуть не угодив ему по носу. - Это еще что такое! - заорал он и хлестнул ее по боку. На этот раз серая отреагировала. Пронзительно заржав, она встала на дыбы. Бадави грохнулся на землю. От удара у него перехватило дух, но он не получил и царапины. Услыхав, как от страха взвыл Сава, он понял, что кобыла и его перепугала. Верблюд попытался метнуться в сторону, но его удержала веревка, привязанная к кобыле. Оба животных заметались, вопя и пытаясь оборвать привязь. Бадави, становящийся шустрым, когда дело того требовало, мячиком катаясь среди ног, заорал, призывая обезумевших животных остановиться. Но тут веревка лопнула, и кобыла с верблюдом помчались прочь, направляясь к знакомым предгорьям. Бадави вскочил на ноги и завопил: - Вернись, мой Сава! Вернись, любимый! Но мольбы его остались неуслышанными, и вскоре кобыла и верблюд исчезли за холмом. Бадави проклял этот несчастный случай. Затем вздохнул, представив себе долгий путь домой пешком. "Это кобыла во всем виновата", - сказал он себе и обругал недостойное создание, доставившее ему столько хлопот. Внезапно он похолодел. Опасность свилась кольцом в животе, а волосы на затылке встали дыбом, как колючки у пустынного ежа. Инстинкт заставил его обернуться и всмотреться в просторы Запретной Пустыни. Он приложил ладонь козырьком над глазами, но в первый момент ничего не увидел. Затем он разглядел вздымающийся столб пыли и подумал, уж не смерч ли приближается. Но изумление его тут же переросло в испуг, когда пыль раздвинулась и из нее показалась протяженная колонна темных фигур. Они быстро приближались, и он попытался бежать. Но страх сковал его ноги, и он так и остался стоять на месте с раскрытым ртом, разглядывая фигуры и пытаясь понять, кто же это такие. Фигуры быстро стали приобретать столь отчетливые очертания, что у Бадави внутри все опустилось. Демоны! Это были чудища в боевом снаряжении, с широкими рылами и крапчатой зеленой шкурой. Кони, на которых они ехали, были ужаснее всадников - даже не кони, а твари, смутно напоминающие лошадей, - с длинными клыками и когтистыми кошачьими лапами вместо копыт. Бадави вышел из столбняка, и негнущиеся ноги понесли его вперед. Но не сделал он и нескольких шагов, как шпоры его зацепились друг за друга, и он полетел лицом в землю. Тут его окружили чудища, вопя так, что по спине побежали мурашки. Всхлипывая и призывая богов, Бадави свернулся комочком, стараясь не угодить в зубы демонических коней. Наконечники копий уткнулись в него, и он завопил как поросенок, подпрыгивая всякий раз, как острие вонзалось в кожу. Затем ему показалось, что раздался чей-то громкий приказ, и тут же наступила тишина, и его перестали мучать. Чей-то голос сказал: - Встань, человек. Я хочу посмотреть на тебя. Голос звучал холодно, хрипло и странно. Оставаясь лежать, Бадави захныкал: - Прошу вас, господин. Не мучайте меня. Я всего лишь бедный фермер, не сделавший никому никакого зла. Тогда прозвучал другой нечеловеческий голос: - Послушай, Сарн, давай его просто прикончим и приготовим обед. Я голоден! Мы все голодны! Это замечание вызвало хор одобрительных выкриков у других демонов, и они принялись скандировать: - Жрать! Жрать! Жрать! У Бадави от страха перехватило дыхание. Он встал на колени и, воздев руки вверх, принялся молить о пощаде. Демон, заговоривший первым, и чудище поменьше, сидя на своих скакунах, уставились вниз на человека, ожидая, какую забавную чепуху он понесет. - Прошу вас, господин, - взвыл Бадави. - Оставьте жизнь этому недостойному насекомому. У меня дочери, господин. У меня сыновья. У меня жена. Сжальтесь, господин! Пощадите старого Бадави! Услышав эти мольбы, демоны расхохотались. И лишь Сарн не сводил с Бадави огромных желтых глаз. Он поднял когтистую лапу вверх и призвал всех к тишине. - Ты просишь жалости у меня? - презрительно спросил Сарн. - Сарн никого не жалеет. Тем более людей. - Вы не поняли, господин, - забормотал Бадави. - Я прошу не ради себя. Но ради вас. - Ради меня? - сказал Сарн. - Да что ты можешь сделать для Сарна, человек? - Ведь вы же голодны, господин, - ответил Бадави. - И я мог бы доставить вам удовольствие. Однако возьму на себя дерзость отметить... что я всего лишь один. А вас много. И я просто скорблю от мысли, что меня одного не хватит, чтобы утолить муки вашего голода. С другой стороны, господин, у меня дома, который не так далеко, этого добра достаточно, чтобы насытить всех вас. - Ты имеешь в виду дочерей и сыновей? - спросил Сарн, кривя чешуйчатые губы. - Да, господин, - ответил Бадави. - И еще моя жена. Жирный и нежный кусочек, если мне позволено будет сказать. С тех пор как она поселилась под моим кровом, я кормил ее самым лучшим. Гифф, другой демон, презрительно фыркнул: - Так ты предлагаешь свою семью, человек? Чтобы спасти собственную жизнь? Что же ты за создание такое? Не обращая на него внимания, Бадави вновь обратился к Сарну: - Позвольте, я отведу вас к себе домой. И вы увидите, что я сказал чистую правду. Сарн долго не сводил глаз с уродливого смертного по имени Бадави. В другое время он быстро приказал бы разделать эту тушу. Но тогда бы они не смогли полакомиться домочадцами Бадави. Сарн и его банда являлись одним из многочисленных бандитских кланов, беззаконно промышлявших разбоем в демонских краях. И до недавнего времени его тщеславие не поднималось выше желания совершать набеги и убивать. Но к нему прибыл от короля Манасии эмиссар с предложением заключить сделку. Сарну выдавалось королевское соизволение на переход Запретной Пустыни в поисках богатств и добычи среди людей. Взамен королю нужна была лишь информация. Сарну предписывалось продвинуться к западу вдоль Божественного Раздела, нанося на карту основные перевалы и практически все маршруты, ведущие через горную цепь. Сарн не спрашивал, для чего королю Манасии нужна эта информация. Каковы бы ни были причины, у Сарна и его бандитов была своя, солдатская работа. И когда он ее закончит, они вернутся через пустыню, нагрузив седельные сумки и вьючных животных богатыми трофеями. Оценивая Бадави, он понял, что набег мог бы стать гораздо успешнее, если бы у него был проводник-человек. А Бадави, похоже, охотно согласился бы на эту роль. И Сарн принял решение. - Пусть пока живет, - сказал он Гиффу - Он может оказаться нам полезным. Бадави всхлипнул от облегчения. Поднявшись на ноги, он низко поклонился и пробормотал: - О, благодарю вас, добрый господин. Да улыбнутся боги в ответ на все твои желания. И даже сейчас, когда жизнь его еще висела на волоске, алчность Бадави взяла свое. Осушив глаза, он сказал: - Мне... э... неловко говорить о столь несущественном деле, господин. О некой небольшой награде за службу, если вы не возражаете. Когда мы прибудем ко мне на ферму, делайте что хотите. - Он развел руками. - Все, что мое, - ваше, господин, - сказал он. - Кроме... э... одного белого верблюда. Это так немного. Толку вам от него никакого, господин. Но я к нему так привязан. И если вам только... Сарн выбросил вперед когтистую лапу, и Бадави захлопнул рот. Демон поманил его к себе, и во рту у Бадави пересохло, как в пустыне, когда он разглядел зазубренные острые когти. Покорно сделав шаг, он вдруг закачался, когда на него обрушилась невидимая сила и, как рыбу сетью, потащила к вождю демонов. Горло перехватило от страха, так что он не мог и пикнуть. Его тащило вперед заклинанием демона. Бадави затрепетал, когда грудь его уперлась в длиннющий коготь, торчащий подобно изогнутому лезвию. Но остановиться Бадави не мог. Заклинание влекло его, пока коготь не проткнул сначала одежду, а затем не вонзился в тело. Потекла кровь, пачкая халат. Боль была невыносимой, но, даже собрав всю свою волю, он не мог пошевельнуть пальцем. Он лишь ощущал, как все глубже погружается коготь. Затем раздался смех Сарна, колдовское наваждение, и Бадави оказался на свободе. Зажимая рану, он упал на землю, настолько напуганный, что позволял себе лишь слабо стонать. - Если хочешь жить, человек, - сказал Сарн, - то делай все, что я прикажу. Без всяких вопросов. И ничего не проси взамен. - Да, господин, да, - взвыл Бадави, лбом стучась о землю в знак повиновения. - Я был дураком! Прошу тебя, прости бестолкового. - Встань, человек, - сказал Сарн. Бадави мгновенно исполнил приказ и замер, трепеща от страха и ожидания, что же будет дальше. - Вот тебе мой первый приказ, человек, - сказал Сарн. - Ты сейчас ведешь нас к себе домой. И когда мы придем... - Да, господин? Сарн усмехнулся, обнажая двойной ряд бурых клыков. - Сначала ты приведешь нас к верблюду. Бадави благоразумно скрыл свое разочарование. Он засеменил впереди банды демонов, услужливо показывая дорогу и на ходу размышляя, чем же он так прогневал богов. Оказавшись на ферме, он вынужден был наблюдать, как демоны убили его молодого верблюда. Затем устроили резню среди домочадцев. Часть мяса они тут же поджарили для еды, а часть повесили вялиться про запас. Покончив с этим, демоны оседлали скакунов и двинулись на запад, вдоль гряды гор, как и приказал король Манасия. Бадави указывал им дорогу. 2. ДОЛИНА ТУЧ А в тысяче миль оттуда Сафар Тимур и его народ трудились на полях и пасли скот в относительном мире. Они жили высоко над смутой мира и с мыслью, что до них никому нет дела. Долина находилась так далеко, что существовала лишь на немногих картах. Да и те ревностно хранились главами торговых домов, перевозивших свои товары через Божественный Раздел, разделявший древние королевства людей - Залария и Каспан. Долина называлась Кирания, что на языке народа Сафара означало "Долина Туч". Это безмятежное благословенное местечко весной и летом представляло собой цветущий оазис посреди высоких зазубренных скал, прозванных Невестой и Шестью Девами. Имя это получили семь высоких изящных скал, похожих на грациозных женщин. С юга они казались процессией, шествующей вечно. Самая высокая и изящная вершина шла впереди, и для киранийцев она была Невестой, поскольку вершину ее всегда покрывали снега и белые облака. Хотя долина располагалась настолько высоко, что иным забредшим сюда чужестранцам даже дышалось трудно, все же, прикрытая высокими вершинами, она сохраняла вполне приятный климат. Половину долины занимало священное озеро Нашей Леди Фелакии, и иногда сюда с караванами забредали пилигримы, чтобы отдать дань почтения этой богине чистоты и здоровья. Они собирались для благословения в древнем храме, стоящем на восточном берегу, храме настолько маленьком, что там служил лишь один старый жрец. Пилигримов было немного, поскольку богиню эту мало кто знал, а долина находилась слишком далеко. Но все, кто здесь побывали, могли клятвенно засвидетельствовать целительные качества воды. Жрец собирал с пилигримов малую мзду, позволяющую ему вести сносное существование, тем более что пользовался он едой и питьем односельчан, расплачивающихся с ним так за обучение детей. Дважды в год в своих сезонных перелетах останавливались на озере на отдых стаи птиц. Никто не знал, откуда они летят и куда, но все ждали их с нетерпением - наслушаться их песен да и наполнить горшки тушеной птицей. Жители Кирании выращивали ячмень, кукурузу и бобы, орошая поля водой из озера. Разведя многочисленные сорта дынь, крестьяне сохраняли их в пещерах, обкладывая льдом, вырезанным зимой с поверхности воды. Процветали у них и оранжереи, где росли яблони, персики и груши. По склонам долины росли ряды вишневых деревьев, они зацветали, когда в горах еще лежал снег, и Сафари не раз любовался красотой розового цветения на фоне белого. Но сельскохозяйственный сезон был короток, и киранийцы свои основные надежды возлагали на стада коз. Весной и летом Сафар и другие ребята отводили их высоко в горы, пастись в альпийских лугах. С наступлением зимы козы загонялись в хлев под домами, питались запасенным сеном и сохраняли тепло дома теплом своих тел. Помимо молока и мяса, козы снабжали людей прекрасной шелковистой шерстью. Женщины пряли из нее ткань и создавали наряды столь искусные, что их работы были известны и в отдаленных краях. Когда приезжали торговцы, - останавливаясь на отдых в большом каменном караван-сарае, что находился за деревней, - наряды быстро расходились в обмен на заболевших или поранившихся животных, верблюдов и лам каравана. Вся эта простая жизнь, показавшаяся бы примитивной и скучной жителю города, была важной для Сафара и его народа. Им было о чем поговорить, помечтать о другой, где-то существующей жизни. По меркам Кирании Сафар являлся как бы принцем по праву рождения. Он был сыном гончара, и в Кирании его отец считался вторым по значимости человеком после деревенского жреца. Дед его тоже был гончаром, как и отец деда. Из поколения в поколение передавалось это мастерство в клане Тимура, а киранийские женщины уходили к озеру и возвращались, держа на голове кувшины, сделанные гончарами Тимура. И вся пища в деревне готовилась в горшках Тимура или хранилась в кувшинах, закрытых плотно и зарытых в землю на зиму. В кувшинах Тимура бродили спиртные напитки, затем разливались в бутыли Тимура, и уж вкус у них получался отменный, когда разливались напитки в чашки и чары Тимура. Когда банды демонов пересекли Запретную Пустыню, Сафар был занят тем, что, идя по стопам отца, овладевал этим самым священным ремеслом. И постичь таинства ремесла было верхом мечтаний Сафара. Но как некогда сказал мудрец: "Если хочешь, чтобы боги посмеялись над тобой... расскажи им о своих планах". День, который покончил с его юношескими мечтами, начался задолго до рассвета, как начинались все дни в Кирании. Стояла ранняя весна, и по утрам было холодно, так что одной из его сестер пришлось постучать по нарам, где он уютно спал на пуховой перине, древком метлы. Он заворчал, выбираясь из сладостных сновидений, где он купался в теплых водах с обнаженными девственницами. Ему ведь было всего семнадцать лет - возраст, в котором подобные сновидения почти реальны и столь же часты, как и упреки незадачливой судьбе. Затем он услыхал, как в стойле внизу жалобно заблеяла Найя, лучшая коза их семьи. Она была прекрасным животным, и Сафару казалась ненавистной сама мысль о том, что она страдает. Сафар соскочил с нар на надраенные доски пола. Подтащив к себе сундучок, в котором хранились его пожитки, он торопливо натянул на себя одежды - потрепанные кожаные штаны, свитер и тяжелые рабочие башмаки. Матушка уже суетилась возле очага, засыпая сушеные яблоки в овсянку - их завтрак. Она прищелкнула языком, укоряя его за позднее пробуждение, и сунула ему ломоть хлеба, намазанного грушевым джемом, чтобы поддержать его силы, пока дойка не кончится. Сафар был средним ребенком, но единственным мальчиком из шести детей, поэтому сестры и мать любили его и баловали. - Поторопись, Сафар, - сказала мать. - Отец скоро вернется завтракать. Сафар знал, что отец находится в пристроенной к дому мастерской, проверяя результаты ночного обжига. Старший Тимур, которого звали Каджи, предпочитал, чтобы семья собиралась вместе за столом, особенно после того, как предыдущей весной вышла замуж его старшая дочь. Он скучал без нее, хотя она проживала всего в какой-то миле от их дома. - Кетера умела рассмешить меня, - любил приговаривать Каджи. - А когда я смеюсь, радость передается и глине. А что еще нужно для хорошего покрытия глазурью? Никто из остальных детей не огорчался из-за предпочтения, оказываемого старшей дочери. Кетера всех умела рассмешить. И все они за нее переживали, поскольку она ждала своего первенца и беременность переносила с трудом. Набив рот хлебом и джемом, Сафар с грохотом спустился по лестнице и зажег масляную лампу. Перед ним стояло несколько горшков, слепленных из радостной глины отца и покрытых чистейшей белой глазурью. Но для начала он, как обычно, приласкал Найю. Она давала восхитительное молоко, и мать частенько упрекала его в том, что больше молока попадает ему в рот, нежели в горшок. - И почему, как только что-то случается, сразу во всем обвиняют меня? - протестовал он. - Да потому, что у тебя на подбородке остались следы молока, маленький воришка, - говорила она. Сафар всегда попадался на этом, тут же принимался вытирать рот, а вся семья покатывалась с хохоту, глядя на его смущение. - Не вздумай стать бандитом, Сафар, - шутил отец. - Хозяин первого же каравана, который ты ограбишь, тут же поймает тебя. И все, что останется от нашего сына - голова на колу. Хозяева караванов круто обходились с пойманными ворами. Лишь недостаток времени не позволял им насладиться пытками, которые были милосердно недолгими. Тем не менее всегда находилось время, чтобы отрезать голову пойманному и выставить ее повыше в назидание другим. В это утро Найя казалась встревоженной сильнее обычного. Когда Сафар снял тряпку, обвязанную вокруг сосков, чтобы не запачкались, то увидел несколько розоватых нарывов. Осмотрев тряпку, он увидел, что она протерлась с одной стороны. Значит, всю ночь лохмотья терлись о вымя. - Не волнуйся, маленькая кормилица, - пробормотал он. - Сафар все поправит. Он огляделся, проверяя, не видит ли кто, чем он собирается заняться. Сестры ушли на озеро за водой, так что в хлеву не было никого, кроме коз и других животных. Сафар в раздумье почесал голову. В сырую весну такие нарывы появлялись часто. Хотя Тимуры держали в чистоте хлев - особенно ту его часть, где содержались животные, дающие молоко, - все же любая инфекция могла проникнуть в такие вот ранки. Взгляд его упал на лампу, стоящую на табуретке. Обмакнув пальцы в масло, он смазал козье вымя. Затем сотворил небольшое заклинание, обмазывая нарывы: Стало легче Маленькой кормилице; Сафар с нею. Боли нет. Никакая ранка не тревожит тебя. Стало легче Маленькой кормилице; Сафар с нею. Нарывы исчезли. Осталось лишь розоватое местечко на вымени, да и оно быстро рассасывалось. - С кем это ты разговариваешь? - спросила мать. Он виновато покраснел, затем ответил: - Ни с кем, мама. Я просто... песню напевал. В те дни Сафар ощущал потребность скрывать свои магические таланты от других. Удовлетворившись ответом, мать ничего не сказала. Сафар быстро покончил с дойкой и прочей подсобной работой, и когда поднялся наверх, отец и сестры уже сидели за столом. Рассвело, и все пребывали в добром расположении духа. От вида еды, расставленной на грубом деревянном столе, настроение поднялось еще больше. Мать приготовила овсянку, хлеб, поджаренный над огнем, толстые ломти сыра, покрытого хрустящей корочкой, поскольку она держала его близ раскаленных углей. Завтрак они завершали молоком, еще сохранившим в себе тепло козы. Много лет спустя, став знающим и умудренным жизнью человеком, Сафар помнил эти застолья. И никакие последующие пиршества не радовали его больше простой пищи. - Вечером ты вернулся поздно, Каджи, - сказала мать, подавая отцу еще кусок поджаренного хлеба. - Должно быть, у совета накопилось много дел. Отец скривился. Раз в месяц совет старейшин деревни собирался в доме у главы. Как правило, дел у них было мало, и собирались они в основном затем, чтобы обменяться слухами, посудачить под ячменную водку из чаш Тимура. - Действительно, - ответил отец, - дел было много. Со дня на день ожидается караван, да и сезон сева на носу. Мать весело фыркнула. В Кирании у женщин был свой совет, который тоже заседал регулярно. Тоже за слухами и старыми байками. Правда, пили там чай, приправленный перебродившим молоком. Каджи усмехнулся, и вся семья поняла, что ему есть что рассказать действительно интересное. Сафар и остальные пригнулись в ожидании к столу. - Ох, - сказал отец, - чуть не забыл. В нашей деревне прибавилось жильцов. Брови матери взметнулись вверх. - Ребенок родился? - спросила она. - Странно. Вот уже несколько месяцев никто из известных мне женщин не был благословлен таким подарком. Включая и наших собственных дочерей. - Что ж, тут ты ошиблась, Мирна, - сказал отец. - Новый ребенок появился в Кирании только вчера. И уже достаточно большой. Почти шести футов росту. И весит он почти столько же, сколько Сафар. Мирна нетерпеливо фыркнула: - Если ты не хочешь, чтобы второй горшок с овсянкой оказался у тебя на голове, Каджи Тимур, то сейчас же объяснись. - Да все достаточно просто, - сказал отец Сафара. - Клан Бабор попросил приютить их ребенка. - Семейство Бабор возглавляло достаточно многочисленное и свирепое племя, живущее в двух неделях переезда от Кирании. - Молодого человека зовут Ирадж Протарус, - продолжил Каджи. - У него в семье какие-то трудности. Он поживет при храме, пока его дядя не пришлет за ним. - Протарус? - спросила Мирна. - Не слыхала такой фамилии. Каджи пожал плечами. - Они родственники жены главы Бабор. Живут где-то на юге. Если верить парню, люди они влиятельные. А парень симпатичный и твоего приблизительно возраста, Сафар. Хорошо воспитан. Неплохо одевается. И язык хорошо подвешен. Такие люди обычно командуют слугами. Разговор продолжался, мать Сафара размышляла вслух о семействе нового жителя деревни, а сестры приставали к отцу, прося подробнее описать внешность молодого чужестранца. Лишь Сафар сохранял молчание. И хотя он был не менее любопытен, сейчас его интересовало нечто другое. Несколько дней назад, работая вместе с отцом, узрел он видение. Хорошее или плохое, сказать он не мог. Но видение встревожило его. Видение посетило его, когда он выковыривал камни и корни из пласта глины, который отец вытащил из озера. Рядом с озером располагалось много месторождений глины. Озерная глина была чистой и, следовательно, серой. А любому горшечнику известно, что чистую глину необходимо смешать с какой-нибудь другой, иначе не получится соответствующего обжига. В неделе ходьбы от деревни, в разных направлениях, семейство Тимура открыло различные напластования глин - красных и черных, белых и прекрасного желтого, охряного оттенка. Существовала и зеленая глина, очень липкая, и, хотя из нее получались замечательные горшки, Сафар не любил с ней работать, потому что возни было уж слишком много. Глина, как всем известно, - вещество священное. А глина из Кирании была самой священной из всех. Так сказал Рибьян, бог, который сотворил людей и провел немало времени в Долине Туч, ухаживая за богиней Фелакией. Предание сообщало, что богиня отвергала его ухаживания, и, скучая во время длительной любовной осады, он вылепил все те расы, из которых вышли люди и демоны. Утверждалось, что именно из зеленой глины создал он демонов. Но во время работы Сафар был далек от подобных размышлений. Сказать правду, мысли его были устремлены к одному потаенному местечку, откуда удобно было наблюдать за купающимися в пруду девушками. И тут в глине он нашел необычный камень. Большой камень, гладкий и красный, как кровь. Рассматривая, он крутил его в руках так и эдак. С одного боку обнаружилось отчетливое, размером с ноготь большого пальца, пятно. Оно походило на маленькое окошко с прозрачным стеклом, и Сафара неудержимо потянуло заглянуть в него. Сафар даже вздрогнул. Ему показалось, что там что-то движется... внутри камня. Он вновь заглянул. Моргнул. Изображение моргнуло в ответ, и он понял, что видит отражение собственного глаза. Он присмотрелся пристальнее, отмечая про себя, какой только ерундой не занимаются люди, оказавшись в одиночестве и глядя на зеркально отражающую поверхность. Внезапно Сафар обнаружил, что падает. Но это ощущение отличалось от ощущения падения, которое он испытывал прежде. Тело его оставалось стоять на коленях рядом с глиной, а дух погрузился внутрь камня, сквозь окошечко. Дух окунулся в густые облака, затем пролетел насквозь. Сафар ощущал странное спокойствие, осматриваясь вокруг глазами духа. Тут он сообразил, что скорее парит, нежели падает. Над ним расстилалось ясное небо с быстро бегущими облаками. Навстречу плыли раскинувшиеся плодородные земли, которые рассекала широкая дорога. В конце этого пути вставал грандиозный город с золотыми шпилями. Остатки облаков рассеялись, открыв могучую армию, марширующую по дороге к городу. Под легким ветерком развевались знамена. Тучей шли войска и кавалерия - на лошадях и верблюдах. По флангам широкими крыльями грациозно катились колесницы. Впереди шла фаланга слонов, которых Сафар узнал, поскольку видел их изображение в школьных учебниках. Возглавляющий колонну слон был самым большим. На своей белой спине он нес бронированный паланкин. Над паланкином реяло гигантское шелковое знамя, на котором на фоне полной луны летела комета. Серебряная комета на фоне кроваво-красной луны. Затем он увидел, как широко распахнулись городские ворота и навстречу армии высыпала толпа. Раскинув руки, Сафар полетел к толпе. Никто не видел его полета над лесом копий и дротиков, и он испытал чисто мальчишеское наслаждение оттого, что находится среди такого количества взрослых и его никто не видит. И тут он чуть не пролетел в городские ворота. Поправившись, он завис над толпой и посмотрел вниз. Под ним толпились сотни вопящих чудовищ. Он сразу понял, что это демоны, хотя никогда ранее не видел этих созданий. Он должен был бы испугаться. Демоны являлись самыми старыми и заклятыми врагами людей. Но он находился в таком успокоительном трансе, что испытывал лишь удивление. У демонов были желтые глаза и устрашающие когти, на рылоподобных мордах торчали рога. Когда они разевали пасти, там сверкали клыки. Шкуру покрывала зеленая чешуя. На всех была роскошная одежда и ювелирные украшения, особенно на высоких изящных демонах, стоящих впереди, которых Сафар счел главами города. Самый высокий из них держал пику. На пике торчала голова. Сафару еще не доводилось видеть такого отвратительного зрелища, и оно взволновало его сильнее, нежели толпа демонов внизу. Но он не удержался и подлетел поближе. На пику была насажена голова демона. Огромная, в два раза больше человеческой. Рыло кривилось в гримасе, обнажая двойной ряд клыков, как у пустынного льва. На костяные выступы лба свисали окровавленные волосы. Словно в насмешку, на голову была надета корона из золота. Глаза мертвого короля демонов были открыты. Но Сафару показалось, что где-то в их желтой глубине дрожит искра жизни. Это напугало его сильнее, нежели вид такой смерти. Он раскинул руки и отлетел прочь. Увидев, что большой белый слон приближается, Сафар полетел к нему навстречу посмотреть поближе. В паланкине восседал крупный мужчина с длинными золотистыми волосами, разлетающимися усами и густой, остриженной по-походному бородкой. Черты его лица произвели на Сафара странное впечатление, хотя и не столь странное, как демоны. Он увидел перед собой молодого человека, генерала, красивого, но с мрачным взором темных глаз. У него был такой же крючковатый нос, как и у народа Сафара, но этот нос лишь усиливал странное впечатление. Богатое вооружение сияло, эфес вложенной в ножны сабли украшала слоновая кость тончайшей резьбы, окаймленная серебряной проволокой. На голове мерцал драгоценными редкими каменьями золотой обруч. Сафар понял, что видит перед собой нового короля, идущего на смену тому, чья голова торчала на пике. Толпа демонов разразилась приветственными криками, и новый король помахал им рукой в доспехах. Толпа завопила еще неистовей, скандируя: - Протарус! Протарус! Протарус! Король посмотрел вверх и увидел Сафара. Почему лишь он один мог видеть его, Сафар не понимал. Протарус улыбнулся. Он вытянул руку и поманил к себе парящий дух. - Сафар, - сказал он. - Всем этим я обязан тебе. Присядь же рядом со мной. Пусть они восславят и твое имя. Сафар смутился. Кто же этот великий король? Откуда он знает его? И какой службой Сафар заслужил его расположение? Протарус вновь поманил его. Сафар подлетел ближе, и король взял его за руку. Прямо перед тем, как их пальцы соприкоснулись, Сафар вновь ощутил, что падает. Но на этот раз он падал вверх! Движение было столь стремительным, что его затошнило. И тут город, армия и даже зеленые поля исчезли, и его обволокло густыми тучами. В следующий момент он оказался стоящим в скрюченной позе над ведром. Он быстро отвернулся в сторону, чтобы его не вырвало прямо в ведро с глиной. К счастью, отца рядом не было. Сафар торопливо закончил эту работу и забрался в свою постель. Пережитое измотало его, вывело из состояния душевного равновесия, поэтому он сказался больным, когда настал обеденный час, и провел тревожную ночь, размышляя над видением. Эта же тревога вернулась к Сафару, когда он сидел теперь и слушал, как его семья рассуждает о молодом чужестранце, который прибыл в Киранию, - о чужестранце, которого звали так же - Протарус. Так он и волновался, пока не настало время идти в школу. Тогда он просто отмахнулся от этого факта, как от совпадения. В юности Сафар Тимур полагал, что такие вещи случаются. Стоял ясный весенний день, когда он вместе с сестрами отправился в храм. Мужчины и женщины вышли на работу - готовить раскисшие поля к севу. Ребята, чья очередь настала, гнали стада коз на пастбище. Им предстояло провести там несколько недель, в то время как Сафар и другие проходили обучение у жреца. Затем наставала их очередь предаваться блаженной лени в высокогорьях. Небольшой деревенский рынок уже закрывался, и лишь несколько заспавшихся покупателей убеждали лавочников не закрываться, чтобы они успели сделать необходимые покупки. Дети Тимура шли, следуя изгибам берега озера, минуя развалины каменных казарм, согласно легенде, построенных Алиссарьяном Завоевателем, который пересек Божественный Раздел в процессе кампании за завоевание королевства. И то королевство, как учили детвору Кирании, некогда включало в себя весь Эсмир, и власти Алиссарьяна и люди и демоны покорялись. Но после его смерти империя развалилась, разделившись на воюющие между собою племена и феодальные владения. И во времена того воцарившегося хаоса люди и демоны пришли к соглашению, что именно Запретная Пустыня станет разделяющей границей между землями "недемонов" и "нелюдей". Однако подобные воззрения Кирании на Алиссарьяна оспаривались их оппонентами, утверждавшими, что Завоеватель никак не мог провести свою грандиозную армию через Божественный Раздел. В самой же Кирании таких споров не возникало. Существовало традиционное поверье, что Алиссарьян разместил часть своих армий в Кирании, и его солдаты даже женились на местных женщинах. Киранийцы отличались невысоким ростом и смуглой кожей, а Алиссарьян и его солдаты были высокими и светловолосыми. Подтверждая поверье, время от времени рождались в Кирании и светлокожие дети. Сафар сам являлся подтверждением этого мифа. Несмотря на смуглость, у него были голубые глаза, и, подобно древнему алиссарьянцу, он был выше обычного роста. Местные жители к тому же отличались хрупким телосложением, а у Сафара уже к семнадцати годам грудь и плечи были шире обычного, а на руках вздувались мощные мускулы. Однако же все эти отличия заставляли его в силу возраста лишь чувствовать себя неловко, напоминая о том, что он не похож на других. Когда дети Тимура проходили мимо небольшой каменной бухточки, в которой стирали женщины, одна старуха случайно подняла голову и встретилась взглядом с Сафаром. Она внезапно закудахтала от страха и сотворила знамение, защищающее от зла. Затем произнесла проклятие и три раза сплюнула. - Это дьявол, - визгливо сообщила она другим женщинам. - Сам голубоглазый дьявол из преисподней. - Тише ты, бабуся, - сказала одна из женщин. - Это всего лишь Сафар с сестрами. Идет в школу при храме. Но старуха не угомонилась. - Уходи! - закричала она на Сафара. - Уходи, дьявол! Он заспешил прочь, едва различая успокаивающие слова сестер, бормочущих, что это всего лишь выжившая из ума старуха, на которую не следует обращать внимания. Эти слова не приносили ему утешения. В душе он полагал, что женщина говорит правду. Он и сам сомневался, уж не дьявол ли он. И был уверен, что обязательно станет таковым, если не оставит занятий магией. Каждый раз после магического действа или же видения он клялся перед богами, что никогда впредь не будет заниматься этим. Но чем старше он становился, тем труднее было удержаться от искушения. Способности у Сафара проявились еще в раннем детстве. Если на глаза ему попадался какой-нибудь сверкающий предмет, то усилием воли он приближал его к себе, запихивал в рот и начинал жевать, дабы успокоить чешущиеся десны. Мать и тетки, вскрикивая в панике, вытаскивали у него предмет изо рта, боясь, что он проглотит его и подавится. Сафар доводил их до белого каления своими проделками, потому что, куда бы они ни прятали предмет, он вызывал его силой воли вновь. Став постарше, он обратил свои способности на поиски вещей, потерянных другими. Если пропадал инструмент, кухонная принадлежность или животное отбивалось от стада, Сафар всегда их находил. Он настолько преуспел в своем мастерстве, что, если в семье что-то пропадало, сразу же звали его. Сафар и сам не знал, как у него это получается, но получалось настолько естественно, что он лишь удивлялся, почему другие не способны на это. Но к концу его десятого года невинным забавам пришел конец. Однажды он находился в мастерской, лепя по заданию отца небольшой горшочек. Отец был занят своими делами, и мальчику быстро надоело занятие, как это часто происходит с детьми, оставленными без надзора взрослых. У одного из горшков был уродливый носик, по мнению Сафара, весьма напоминающий шишковатый нос деревенского жреца. Мальчик засмеялся и, скомкав горшочек в руках, стал скатывать его в шар. Затем руки, словно руководствуясь собственным разумом, в течение нескольких минут вылепили из шара крошечного человечка. Поначалу он пришел в восхищение, но тут же ему показалось, что чего-то не хватает. У человечка отсутствовал пенис, поэтому Сафар прилепил ему недостающий член в том месте, где смыкались ноги. Отложив человечка в сторону, он задумался, что же ему с ним делать. Человеку нужен друг, подумал Сафар. Нет, жена. Поэтому он скатал еще один шар и вылепил из него женщину с роскошной грудью, как у старшей сестры, и с соответствующей маленькой штучкой между ног. И вновь он задумался, что же ему делать с этими новыми игрушками. И решил, что коли они муж с женой, то у них должны быть дети. Половой акт не являлся секретом для детей, живущих вблизи природы, да еще в киранийских домах, где на интимность обращали мало внимания. Поэтому Сафар разместил две фигурки в надлежащей позе, выгнув женщине ноги так, чтобы она могла принять своего мужа. - Делайте детишек, - сказал им Сафар. Но ничего не произошло. В голове его всплыло детское заклинание, хотя в то время он и не знал его. Взяв фигурки, Сафар соединил их вместе и забормотал: Кожа и кости были из глины, когда Рибьян делал людей. Теперь Сафар делает людей, так будь же, глина, кожей, будь, глина, костью. Глиняные куколки обрели тепло и задвигались, а мальчик радостно рассмеялся, вспомнив, как совокуплялись в лугах молодые любовники, за которыми он шпионил. Затем пришел отец, и Сафар закричал: - Смотри, что я сделал, отец! Когда Каджи увидел фигурки, он решил, что его сын охвачен сексуальным возбуждением, поэтому отец пришел в ярость и отвесил мальчику пощечину. - Что это за гадость? - закричал он. Он выхватил кукол из рук Сафара, и они вновь стали безжизненными. Он помахал ими перед лицом мальчика. - Как ты мог дойти до такой дерзости? - рявкнул он. - Боги благословили нас этим наслаждением. И над ними нельзя насмехаться. - Но я и не думал насмехаться, отец, - запротестовал Сафар. Отец отвесил ему еще одну пощечину, но тут как раз появилась мать посмотреть, что произошло. - Что случилось, Каджи? - спросила она. - Что наш Сафар натворил? Он сердито показал ей кукол. - Этот грязный мальчишка занимается такими вот непристойными вещами. Ведет себя как один из этих развращенных городских гончаров, а не как богобоязненный Тимур. Мать Сафара осмотрела кукол, ничем не выдавая неудовольствия. Отец же смутился, что злость заставила его показать жене такие греховные штуки. Он быстро бросил их в ведро и собрался отвесить мальчику еще одну оплеуху. - Ну хватит, Каджи, - вмешалась мать. - У тебя свой взгляд на эти вещи. А он больше не будет так делать... не так ли, Сафар? Мальчик плакал, но скорее от унижения, чем от боли. Отец не так уж сильно ударил его. И потом герой, которым воображал себя Сафар, должен сносить боли и пострашнее. - Да, мама, - забормотал он. - Я не буду так больше. - Он обратился к отцу: - Извини, папа. Я обещаю, что не буду грязным мальчишкой. Старший Тимур что-то проворчал, но кивнул. Мальчик возблагодарил богов за то, что отец удовлетворен. И поклялся себе, что никогда не заставит отца смотреть на себя презрительно. Затем мать увела Сафара и на кухне заставила драить очаг. Всхлипывая, Сафар ожесточенно набросился на камни, очищая их со всей своей мальчишеской силой. Постепенно он перестал хныкать. Случайно бросив взгляд на мать, он увидел, что она смотрит на него. Но не сердито и не укоряюще. - Они получились у тебя очень здорово, Сафар, - пробормотала она. Мальчик ничего не сказал. - Настолько здорово, что я сомневаюсь, были ли у тебя нехорошие намерения. Это правда? Сафар кивнул. Накатила волна слез, но он одолел ее. - Ну а коли так, - сказала она, - тогда не переживай. Просто будь поосторожнее. Обещаешь мне? Она раскрыла ему объятия, и он со всех ног бросился в эту теплую гавань, спасаясь от наплыва чувств. Но с этого дня занятия магией ассоциировались у него с чем-то постыдным, с тем, чем занимаются грязные мальчишки. Стыд становился сильнее по мере того, как росло его мастерство, и все сильнее привлекали эти греховные занятия. Он ощущал себя стоящим особняком от остальных людей, добрых людей Кирании с их миндалевидными глазами и небольшим ростом. Так что, когда старуха обругала Сафара голубоглазым дьяволом, она, и сама того не желая, угодила точно в цель. Когда Сафар и его сестры добрались до храма, жрец, Губадан, уже рассаживал учеников по местам. Он был маленьким жизнерадостным человечком, с тем самым шишковатым носом, который и вдохновил Сафара на тот постыдный поступок. Выпирающий животик жреца натягивал материю желтой мантии. Во время произнесения речей, уперев руки в бока, он постукивал по животу большими пальцами. У него была бритая голова и седая борода, которую он содержал в опрятности. Когда Сафар вместе со всеми совершил обряд медленных телодвижений и глубоких вдохов, способствующих, как их учил Губадан, избавлению от суетности, мешающей учебе, он огляделся в поисках нового юноши. И очень разочаровался, не увидев его. Губадан, заметив его рассеянность, рявкнул: - Ну-ка соберись, Сафар, или я тебя отстегаю. Все рассмеялись, позабавленные такой угрозой. Губадан был безобидным человеком, для которого ударить кого-либо сравнимо было с осквернением алтаря Фелакии. Хоть он и обучал их боевому мастерству в схватке без оружия, мастерству, оставшемуся еще со времен Алиссарьяна, Губадан полагал, что все эти занятия все же в первую очередь должны быть направлены на очищение души, познающей себя. Но смех вскоре стих, и все впали в дремотное состояние замедленных упражнений. Раз в неделю мальчики отправлялись совершенствовать свое мастерство в полевых условиях. Там ими руководил свирепый старик, бывший в молодости солдатом и теперь приводивший их в восхищение замысловатыми проклятьями и байками о тех временах, когда своим искусством он служил кровавым целям. Удовлетворенный Губадан после упражнений повел их через древние порталы, на стенах которых Фелакия представала высеченной в различных видах - от изящного лебедя и нежной матери до девы в прекрасных доспехах, защищающей Киранию. Храм представлял собой разваливающееся строение, над которым после сезона ураганов трудилась вся деревня. Маленькая классная комната располагалась рядом с помещением, где хранились благовония, отчего в воздухе всегда витал божественный дух, заставляя даже самых шаловливых учеников прилежно заниматься. Хотя Кирания считалась отдаленным районом и жители ее проводили год за годом в изнурительной полевой работе, они вовсе не были невежественным народом. Учебу они полагали священным долгом и гордились своими способностями читать трудные тексты, высчитывать непростые арифметические действия и писать так же красиво, как учили в лучших школах Валарии. Особенно гордились киранийцы своими способностями к языкам - каждый мог изъясняться, по крайней мере, на полудюжине чужих наречий. Эта традиция также восходила к Алиссарьяну, который был не только могущественным воинственным королем, но и, как гласила легенда, образованным человеком. Также легенда утверждала, что первая школа в Кирании была основана самим Завоевателем для оставленных здесь своих людей. Так оно было или иначе, но только на учебу в храме не посматривали как на праздное времяпрепровождение. Сообразительные умы и знание языков требовались киранийцам для общения с торговцами. Иначе купцы-пройдохи давно ободрали бы их, оставив без товаров. А вместо этого киранийцы получали прибыль от торговли, пусть и в результате ожесточенных торгов. Но в этот день Сафар никак не мог сосредоточиться на учебе. Он заслужил несколько серьезных предупреждений от Губадана и запинался, когда был вызван, дабы перечислить ярчайшие созвездия весеннего неба. Он знал, что самое яркое называется Тигр, но именно в процессе ответа название вылетело из головы. - Ты что же, шутки шутишь со старым Губаданом, парень? - нахмурился жрец. - Ты же мой лучший ученик. Все это знают. Твоя семья тратится, чтобы я занимался с тобой лишние часы и ты получил бы больше знаний. А ты насмехаешься надо мной. А насмехаясь надо мной, ты насмехаешься и над богами, наделившими тебя способностями. Или ты считаешь себя лучше других, Сафар Тимур? - Нет, наставник, - сказал Сафар, смущенно опуская голову. - Тогда зачем же ты намеренно изображаешь невежество? - загремел жрец. - Объясни! - Я просто не мог сосредоточиться на ответе, наставник, - сказал Сафар. - Значит, ты лентяй! - закричал жрец. - А это еще более серьезный грех, нежели насмешка. Насмешку я могу простить человеку высоких духовных устремлений. Но лень!.. Невнимание!.. Непростительно, парень. А ведь ты должен подавать пример остальным. Сафар хотел сказать, что ничего не может с собой поделать, что мысли его устремлены к отсутствующему новому ученику по фамилии Протарус - так звали и короля в его таинственном видении. Вместо этого он сказал: - Простите, наставник. Я попытаюсь собраться. И он пытался, а день тянулся очень медленно. Наконец занятия закончились, и Сафар со всех ног устремился прочь, не обращая внимания на свирепый взгляд, брошенный Губаданом в его сторону. Сафар радовался тому, что отец нагрузил его работой и ему не надо идти вместе с сестрами домой и выслушивать насмешки над его поведением в школе. Он сразу же направился к залежам глины, где отец оставил ведра, чтобы сын принес домой свежего материала. Тропинка за храмом вела через благоухающий лес, где можно было бездумно насладиться чистым воздухом и мягким ветерком. Выйдя из леса, и повернув к берегу озера, к залежам глины, он услыхал сердитые голоса. Голоса показались знакомыми, и он не удивился, когда слова сменились выкриками, а затем и звуками драки. Он взбежал на холм посмотреть. Взобравшись на вершину, он глянул вниз и увидел клубок рук и ног. Четверо дюжих парней, прижав к земле пятого, немилосердно его колотили. Нападавшими были братья Убекьян, считавшиеся первыми задирами в Кирании. Происходили они из бедной семьи, зимой бродившей по долине, собирая подаяние. Убекьяны претендовали на родство с киранийцами, и хотя родство было весьма дальним, но по закону оттолкнуть их и выгнать было нельзя. Ко всеобщему неудовольствию, семья поселилась в пещере близ главной долины и постепенно устроила себе временное жилище. Сделались они и основными источниками неприятностей для самих себя. У Сафара было более причин, чем у большинства, не любить братьев Убекьян. Они постоянно и безжалостно высмеивали его необычную голубоглазую внешность. До их появления здесь никто не обращал на это никакого внимания. А теперь и другие, подобно той старухе у озера, начали преследовать его своими издевками. Сафар отлавливал братьев по одному и задавал им трепку. И они перестали насмехаться над ним - по крайней мере, в его присутствии. Сафар нисколько не сомневался, что в драке, которая развернулась внизу, виноваты были братья. Неприязнь к братьям плюс безрадостные события этого дня заставили вскипеть кровь, и он, сбежав с холма, врезался в свалку. Его атака оказалась для них неожиданной. Но братья быстро пришли в себя и бросились на него. Сафару на мгновение пришлось тяжело, а от крепкого удара в нос перед глазами поплыли звезды, образовав созвездие Тигр. Но тут жертва братьев вскочила на ноги и напала на них сзади. Все смешалось в мелькании кулаков, коленей, локтей и голов. Внезапно схватка закончилась, и братья бросились прочь, но остановились на вершине холма, чтобы потоком пустых угроз спасти свою гордость. Когда Сафар и его товарищ по борьбе двинулись вперед, братья рванули прочь, выкрикивая угрозы через плечо. Сафар повернулся, чтобы посмотреть, кого же он спас. Юноша ростом и весом не уступал ему. Но тут же Сафар потрясение увидел, что у того светлая кожа и волосы, темные глаза и крючковатый нос. Хотя он еще ни разу не встречал этого юношу, черты его лица были беспокояще знакомы. Незнакомец усмехнулся разбитыми губами, обнажая окровавленные зубы. - Ты подоспел вовремя, - сказал он. - Еще бы мгновение, и я не удержался и переломал бы им шеи. Сафар пришел в себя. - Когда я сверху увидел открывшуюся картину, - сказал он сухо, - непохоже было, что ты на это способен. Незнакомец рассмеялся. - Просто я очень мирный человек, - сказал он. Эта реплика разрядила обстановку, и Сафар рассмеялся вместе с ним. - В следующий раз, когда повстречаешь братьев Убекьян, - сказал он, - не сдерживайся. Иначе сломают тебе шею. Незнакомец протянул руку. - Меня зовут Ирадж Протарус, - сказал он. Сафар заколебался, вспомнив видение. Но у этого юноши было столь дружеское выражение лица, что непонятно было, как он вообще может быть в чем-то опасен. Сафар хлопнул по предложенной ладони. - А я - Сафар Тимур. Ирадж заинтересованно посмотрел на него. - Неужели Сафар? Я видел сон, там было парень по имени Сафар. Сафар не ответил. Такое совпадение лишило его дара речи. Ирадж, должно быть, подумал, что Сафар просто стесняется. Он крепко сжал ладонь Сафара. - Я думаю, мы будем очень хорошими друзьями, - сказал он. - Очень хорошими. 3. ОХОТНИКИ Бадави уже не мог выносить воплей этого человека. Демоны привязали рослого крестьянина к вертелу и поджаривали его на медленном огне. Мучительные вопли выводили из себя, особенно когда какой-нибудь демон отрезал кусок еще живой плоти, пожирал его и хвалил жертву за то, что она оказалась таким хорошим блюдом. Желудок торговца лошадьми зашевелился, когда налетевший ветерок донес до него запах от костра. Но крестьянин действительно ароматно пахнет, подумал он. Явно он любил приправить пищу чесноком. Но хоть Бадави и был голоден - прошло уже несколько дней, как демоны позволили ему существовать и питаться вместе с ними, - он по-прежнему не мог заставить себя пожирать то, что еще вопит. Бадави был потрясен, и его тошнило, когда ему в первый раз предложили отведать блюдо из человеческого мяса. Но когда он понял, что больше ничего ему не предложат, здравый смысл одолел препятствие. Теперь ему такая пища нравилась даже больше любой другой, и он уже опытным глазом, как и подобает гурману, мог различить, какой из пленников будет вкуснее. Но тем не менее его продолжали раздражать и тревожить вопли и телодвижения, которые они производили в процессе готовки. Он обратился к богам с мольбой смилостивиться над верным Бадави и сделать так, чтобы крестьянин умер до того, как демоны разделают его заживо. Он утешал себя тем, что когда-нибудь должен все-таки привыкнуть к этому шуму. Ведь привык же он безучастно воспринимать все те страдания, что теперь его окружали. Он и демоны разбили лагерь неподалеку от пылающих развалин некогда процветавшей фермерской деревни. И мясо, которое собирался есть Бадави, было платой за предательство по отношению к защитникам поселения. В последовавшей затем резне Бадави не ощутил ни единого упрека совести. После того как он предал собственную семью, он неоднократно видывал подобные картины. Его волновало лишь то, что демоны слишком много времени тратили на развлечения перед серьезным делом трапезы. Крестьянин издал последний крик и затих. Сердце и желудок Бадави возрадовались, он вскочил на ноги и бросился к костру, расталкивая демонов, голодом преодолевая страх. Вытерпев тычки, подзатыльники и угрозы отнять поджаристое мясо, он удалился на безопасное расстояние и уселся есть. Поев, он вытер жир с бороды и огляделся. Белый шатер Сарна стоял ярдах в ста от основного лагеря. Бадави грустнел каждый раз, когда видел этот шатер. Он был сделан из шкуры его любимого верблюда, Савы. Боковые стенки шатра были подняты, пропуская внутрь прохладный вечерний ветерок, так что был видел Сарн, сидящий на ковре, увлеченно беседующий с лейтенантом Гиффом. Удовлетворив первое желание, Бадави обратился ко второму, молясь, чтобы предмет их разговора никак не коснулся его. Он понимал, что Сарн и его дьяволы - особенно Гифф - не удовлетворены достигнутыми успехами. И это не его ошибка. Раз за разом приводил он их к поселениям, уловками и мошенничеством усыпляя бдительность защитников. Затем, когда поселение захватывалось, он помогал в случае необходимости допрашивать оставшихся в живых. И своим острым глазом он помогал не столько грабить, сколько оценивать награбленное. Но за свои старания он не получил и слова благодарности. Лишь на ужин жалкий кусок мяса. "Когда, о, когда же, - молился он, остановившись на третьей теме, обращенной к богам, - они наконец поймут мою настоящую ценность?" Демоны уже одолели около шестисот миль на запад вдоль Божественного Раздела. Рос счет захваченных и ограбленных домов и поселков, сотнями исчислялись убитые. Поначалу демоны радовались, грузя на вьючных животных награбленное добро. Они вели за собой девушек и молодых женщин, чтобы продать их на невольничьих рынках в краю демонов. Заковывали их в цепи и прицепляли к длинным жердям, которые пленники несли на своих плечах, и заставляли идти рядом с вьючными животными. Но вскоре число рабов и награбленной добычи настолько увеличилось, что начало замедлять продвижение демонов. Они теперь едва ползли вперед. Вскоре такой оборот событий заставил демонов задуматься, а Бадави вновь начал бояться, как бы не закончил он свои дни на вертеле. Демон по имени Гифф перехватил взгляд Бадави, направленный к шатру. Торговец лошадьми быстро пригнулся, дабы избежать пронзительного взгляда свирепых желтых глаз. Он забормотал молитву, прося богов сделать так, чтобы Гифф не счел его взгляд оскорбительным. Эта молитва осталась неуслышанной, поскольку сидящий в палатке Гифф злобно обнажил клыки и обратился к Сарну. - Человек смотрит на нас, - сказал он. Сарн пожал плечами. - Какая разница, куда смотрит человек? - спросил он. - А вот мне это небезразлично, - сказал Гифф. - Терпеть не могу эту низкую тварь. Его присутствие оскорбляет меня. От одного его взгляда мне хочется очиститься. Сарн рассмеялся. - Должно быть, это действительно от взгляда, мой добрый, но грязный друг, - сказал он. - Ты ведь уже четыре сезона не можешь добраться до бани. Гифф не нашел в этом ничего смешного. - Я не об этом, - сказал он. - Этот человек оскорбляет меня. Само его присутствие возмущает мое демонское спокойствие духа. Позволь, я убью его и хоть немного успокоюсь. - Будь настоящим демоном и учись терпению, - сказал Сарн. - Спокойствие приходит с терпением, так говорят наши жрецы. Меня тоже оскорбляет этот человек. Они все оскорбляют меня. От них воняет хуже, чем от дерьма любого известного мне животного. А вид их так же отвратителен, как и запах. Своей мягкостью и корчами они напоминают мне червей. Червей с волосатыми головами и туловищем. А их маленькие ротики с ровными зубами и всего четырьмя крошечными клыками наталкивают на мысль о вампирах. - Сарн содрогнулся. - Должно быть, двухголовые дети рождаются у тех матерей, которые увидели этих тварей и до полусмерти испугались. - Так почему же я должен быть терпеливым, Сарн? - спросил Гифф. - Давай осчастливим богов и прикончим кусок этого жирного дерьма. - Этот человек нам все еще нужен, о друг мой, - сказал Сарн. - Вот почему ты не должен убивать его прямо сейчас. Гифф фыркнул от отвращения. - Я и забыл, насколько этот раб ценен для нас, - сказал он с сарказмом. - Еще бы, ведь завтра он приведет нас к деревне столь же богатой, как и эта. И вновь мы захватим хранилища бесполезного для нас зерна, скверной одежды, инструментов, которые мы все равно не сможем везти с собой, ржавого оружия и, может быть, - если боги смилостивятся, - две серебряные монеты, которые удачливый демон сможет положить в свой кошель. - Я согласен, что наша добыча не может заставить наших врагов скрежетать зубами от зависти, - сказал Сарн. - Мы наталкиваемся лишь на небольшие деревушки да поселения фермеров. А все их богатство заключается в их крупах да животных. Некоторых из них можно выгодно продать на невольничьих рынках. Но мы находимся слишком далеко от дома, чтобы считать такую добычу хорошей. Гифф обнажил клыки. - Хорошей! - сказал он. - Неужели ты видел, чтобы кто-то из наших демонов плясал от радости, ощущая тяжесть своего кошелька? И даже если мы и захватили несколько золотых украшений да пару жалких камней, наш набег нельзя назвать выгодным. А ведь мы уже чуть не целый сезон не были дома. - Но ведь это же не вина этого человека, - сказал Сарн, вновь возвращаясь к теме судьбы Бадави. - Согласно условиям договора с королем Манасией, мы должны держаться рядом с горным хребтом, а тут нет крупных населенных пунктов. Приходится довольствоваться тем, что есть, и иметь дело с теми, кто попадается. К тому же мы не должны оставлять свидетелей. Ни один человек не должен донести весть о том, что мы пересекли пустыню. - Твое драгоценное соглашение с королем погубит нас, - сказал Гифф. - Какой смысл было пересекать Запретную Пустыню, если мы так мало получили взамен? И другие демоны чувствуют то же самое, Сарн. Это путешествие пугало их с самого начала. Всем известно, что над пустыней издавна висит черное заклятье. И любой человек или демон, который ее пересечет, будет проклят. - Король Манасия самый могущественный чародей, - подчеркнул Сарн. - По условиям договора он предоставил нам заклинание, которое защитит от любого проклятия. - А откуда тебе это известно? - не сдавался Гифф. Сарн непонимающе посмотрел на него. - Что ты имеешь в виду? - Ты говорил нам о договоре с королем Манасией и заклинании, защищающем от проклятия, - сказал Гифф. - Это нас убедило. Но я начинаю размышлять. Откуда тебе известно, что Манасия не солгал? И есть ли у него такое могущество, которое прикроет нас от проклятия? - А какой ему смысл лгать? - сказал Сарн, стараясь не допускать сомнений и не желая верить, что король может опуститься до такой низости. - Королю от нас нужна информация. Информация, которой, как я подозреваю, в один прекрасный день воспользуются его армии. Королю нужны карты со всеми возможными переходами через эту горную цепь. Но если Манасия солгал и мы прокляты, то как же он получит необходимую информацию? Ведь мы же погибнем, не так ли? А мертвые карт не рисуют и уж никак их не доставляют. И давай я напомню тебе, мой надежный друг, что король обещал за наши усилия много золота. Все, что мы награбим, принадлежит нам. К тому же нас ожидает и приличная награда, если мы отыщем перевал, ведущий через эти горы. - Пусть он оставит себе эту награду, - взмолился Гифф. - Ты меня послушай. Ведь мы с юности были добрыми друзьями. Ты руководил. Я советовал. Вот почему нам сопутствовал успех. И ты знаешь, что моим советам можно доверять. Так послушай, что я скажу. Я говорю тебе от самого сердца, как брат. Давай покинем эти дьявольские земли. Вернемся домой дышать добрым демонским воздухом. Если мы поспешим, то оставшегося времени сезона хватит, чтобы успеть наполнить наши кошельки. Мы ведь уже осмотрели каждое ущелье, каждую тропу на протяжении почти шестисот миль, Сарн. И я не верю, что перевал через Божественный Раздел существует. А если даже он и существует, то так хорошо спрятан, что мы не найдем его и за сотню лет. И будем бродить по этим холмам всю оставшуюся жизнь. И наши призраки воспользуются наградой короля. А призракам золото ни к чему. Сарн на минуту задумался, затем кивнул. - Если таково твое желание и желание остальных, - сказал он, - я препятствовать не буду. Но вот что я тебе скажу. Утром мы бросим жребий. Если большинство хочет вернуться домой, мы так и сделаем. Я спорить не стану. Но я предлагаю вот что. Вне зависимости от результата жребия, по крайней мере, десять демонов пусть вернутся домой с товарами и рабами, которых мы уже захватили. Десятерых вполне хватит. Я сотворю заклинание, и рабы будут покорны. Затем остальные из нас со всей возможной скоростью двинутся дальше, не беря больше рабов, а собирая лишь серебро, золото и те товары, которые легко перевозить. - Сарн протянул лапу - Согласен? - спросил он. Гифф кивнул, проскрежетав когтями по лапе вожака. - Согласен, - сказал он. - Но с одним условием. Доставь мне удовольствие. Я хочу убить этого человека. Сарн рассмеялся. - Делай с ним что хочешь, - сказал он. - Но только при всех. Давно уже у наших демонов не было хорошего развлечения. Сарн был искусным вождем. Возражения Гиффа от лица братства демонов его не одурачили. У Гиффа всегда было хорошее чутье на удачу. Но Сарн понимал, что его лейтенант представлял точку зрения, распространенную среди демонов. Для главаря бандитов Сарн обладал уникальной способностью улавливать, откуда дуют преобладающие ветра, и тем не менее доводить дело до нужного конца. Более того, его способность мага была куда сильнее магической мощи всех остальных демонов вместе взятых. Утром он собрал своих демонов и осторожно изложил имеющиеся в их распоряжении варианты. Он не напирал ни на один. Но к голосованию подготовился заранее, сотворив легкое заклинание, которое никто из них заметить не мог, но которое не позволило бы привести к нежелательным или опасным последствиям. Бадави наблюдал за происходящим издали, понимая, что на весах лежит и его судьба. Пока Сарн говорил, Гифф не сводил с Бадави испепеляющего взора, исполненного ненависти и злобы. Предыдущий вечерний напряженный разговор между Сарном и Гиффом заставил насторожиться Бадави. Торговец лошадьми всю ночь провел в отчаянных раздумьях о том, что могло бы спасти ему жизнь. И вот получилось так, как он просил у богов, - демоны бросили жребий, и выпало, что им предстоит продолжить миссию короля Манасии. Бадави ожидал в шатре, когда Сарн вернулся. - Что тебе нужно, человек? - требовательно спросил Сарн. Бадави постарался унять дрожь в руках и не обращать внимания на полный ненависти взгляд Гиффа. Он протянул Сарну старую потрепанную шаль. - Вот что я нашел, господин. Сарн оттолкнул предмет. - Тряпье! - сказал он. - Ты что же, хочешь одарить меня тряпьем? Бадави вновь протянул ему шаль. - Прошу тебя, господин, - сказал он. - Это вовсе не тряпье. Посмотри на эту ткань. Обрати внимание, как тонка она на ощупь. Как шелк. А ведь это шерсть, а не шелк. И несмотря на свою старость, она прекрасно сделана. А если бы она была новая да у нас бы их была целая связка, на любом рынке мы получили бы за них кучу медяков. - Не оскорбляй меня медяками, пусть и кучей, - сказал Сарн. - А связок тряпья у меня более чем достаточно. Приличный грабитель этим не довольствуется. - Но, господин, - сказал Бадави, - я и не предлагаю искать их. Я предлагаю найти источник, откуда они берутся. Я в своей жизни видел лишь однажды такую ткань. Она очень редкая. И следовательно, очень ценится на рынках людей. Откуда они берутся - секрет для всех, кроме хозяев караванов. На рынках же рассказывают, что это место находится высоко в горах. Люди там выращивают коз, у которых не шерсть, а просто диво какое-то. Но более замечательно искусство их женщин, которые прядут из этой шерсти ткань. - Мои уши устали слушать тебя, человек, - сказал Сарн. - Скажи, что ты хочешь, и давай покончим с этим. Какое мне дело до всех этих рыночных историй о женщинах и козах. Да пропади они пропадом! - Да, да, господин, я не задержу вас, - забормотал Бадави, продолжая, несмотря на страх, доводить дело до конца. - Та долина, о которой я говорю, господин, лежит на караванном маршруте, который ведет через эти горы. По крайней мере, так утверждает молва. Та же молва утверждает, что этим же самым караванным маршрутом прошел в древности Алиссарьян, завоевывая Валарию. Рассказывают, что его врагам показалось, будто Алиссарьян со своей армией появился совершенно внезапно, обрушившись на них с гор. Говорят, что это волшебство, господин. Но дело не в волшебстве, господин, а в том секретном перевале, который находится в Божественном Разделе. Бадави взмахнул шалью перед демоном. - В том же месте делают и эти шали. Сарн кончиком когтя извлек кусочек пищи, застрявшей в клыках. - И где же это место, человек? - спросил он. - Как оно называется? - Прости меня, господин, - сказал Бадави, съеживаясь и кланяясь, - но тот недостойный червь, которого ты зовешь своим рабом, не знает точно, где расположено это место. Однако я знаю, что мы еще не прошли его, иначе заметили бы знаки. Такую большую штуку, как караванный путь, не спрячешь. И поэтому нам просто надо дальше продвигаться на запад. Насколько далеко, точно не скажу. Путь должен проходить от Каспана, самого большого города с этой стороны гор, до Валарии, которая, как тебе известно, является самым значительным королевством на южной стороне. Бадави присел и на песке нацарапал карту. - Хозяева караванов хранят свои тайны, но они не тратят времени на то, чтобы замести следы. Время - деньги, а деньги - время, и чем больше расстояние между ними, тем страшнее деловому человеку. Так что я полагаю, мы просто наткнемся на этот путь. Бадави продолжал рисовать, пока не набросал горы и два города. Затем обвел рисунок кругом. - Это единственное разумное решение, господин, - сказал он. - Путь, который ты ищешь, находится в этом круге. И до него не более трех или четырех сотен миль. Сарн обратился к своему лейтенанту, изобразив некую гримасу, которую Бадави счел за усмешку. - Вот видишь, Гифф, - сказал вожак бандитов, - этот человек в конце концов оказался нам полезен. Гифф не ответил, но наградил Бадави еще одним взглядом, исполненным лютой ненависти. Сарн вновь обратился к торговцу лошадьми. - Как называется долина, человек? - спросил он. - Это ты знаешь? Бадави закивал головой, пытаясь подавить нервный смешок. - Конечно, господин, - сказал он. - Место называется Кирания. Что на языке местных жителей означает... - ...Долина Туч. 4. ВИДЕНИЕ КОНЦА СВЕТА Несмотря на предсказание Ираджа, Сафар вовсе не бросился сразу же к нему в объятия и не назвал молочным братом. У них было мало общего. Один был сыном гончара, другой - военного вождя. Народ Сафара был мирным и радушным к чужестранцам. Равнинные жители, к которым принадлежал Ирадж, никому не доверяли. Сафар по натуре был созерцателем. Ирадж же руководствовался импульсивными решениями. Он был столь же умен, как и Сафар, но нетерпеливость не позволяла ему полностью отдаваться учебе. Если он не мог овладеть предметом сразу, ему становилось скучно. Сафар же с удовольствием проводил долгие часы за познанием, чтобы управлять им с той же легкостью, с каким Ирадж позднее командовал людьми. И все же была одна схожесть, которая постепенно сближала их. Оба юноши глубоко в душе хранили свои секреты. Сафар стремился к магии. Ирадж лелеял кровную месть. Однако прошло немало времени прежде, чем каждый из них узнал тайну другого. Стояла идиллическая весна. Светило теплое солнце, дружно занимались всходы, а стада с благословенья Божьего приносили многочисленное потомство. В эти безмятежные дни Губадану приходилось несладко - знания с трудом пробивались в ничего не воспринимающие головы его учеников. Молодежь Кирании доводила учителя и родителей до отчаяния нежеланием исполнять свои обязанности. Сафар вскоре забыл о тревожном видении, да и Ирадж, должно быть, забыл о своих мечтах, поскольку прошло немало времени, прежде чем они вернулись к обсуждению волнующей темы. Хотя Сафар еще не считал его "лучшим из друзей", Ирадж теперь был его постоянным спутником. Он сопровождал Сафара, когда тот отправлялся к глиняным месторождениям за новыми запасами для отца. И юный кираниец показал ему потаенное местечко возле озера, откуда было удобно подсматривать за купающимися девушками. В школе ребята объединяли свои умственные усилия, дабы выводить Губадана из себя. Однажды их забавы привели к тому, что естество Ираджа проявилось во всей полноте. В этот день предметом урока у Губадана вновь были звезды. Дело было после обеда, и ученикам стоило немалого труда не задремать в тепле класса. - Весной отчетливо можно различить, как Львенок сосет свою мать, - говорил Губадан. - Зимой же Львенок должен спрятаться, поскольку на охоту за Львицей выходит Охотник. Вот и получается, что если вы рождены под знаком Львенка, то страстны по натуре, но в зимние месяцы робки и нерешительны в принятии решений... Те же, кто рожден под знаком Охотника, агрессивны, бесстрашны, но легко поддаются на уловки Львицы. Изнывающий от скуки Сафар поднял вверх перо, привлекая внимание учителя. - Простите, наставник, - сказал он, получив разрешение говорить. - Мне что-то трудно это понять. Густые брови Губадана сошлись над причудливым носом. Ему не нравилось, когда Сафар тяжело овладевал каким-либо предметом. - Что именно, Сафар? - с подозрением спросил он. - Почему мы должны считать Львенка робким, когда он прячется? - спросил Сафар. - А может быть, это признак мудрости? Ведь он же не может защитить себя при встрече с Охотником. Вмешался Ирадж. - Сафар задал хороший вопрос, наставник, - сказал он. - А меня интересует Охотник. Почему бы ему, дураку, не начать охоту за Львицей? Я бы выбрал именно ее, а не Львенка. Во-первых, она не прячется, а во-вторых, ее шкура гораздо лучше смотрелась бы на моих плечах, спасая меня от холода. Губадан хлопнул по аналою толстым учебником. На кожаном переплете выделялись тисненые звезды и планеты. - Ответы для вас обоих, - сказал он, - содержатся в этой книге. Она написана мудрыми людьми много веков назад. И много лет звездочеты, следуя изложенным здесь правилам, предсказывали великие события и судьбу великих людей. - Ох уж эти звездочеты, - сказал Сафар. - Они что же, так никогда и не ошибались? Губадан заколебался. По этому признаку Сафар понял, что попал в слабое место. - Ну, - сказал наставник, - откровенно говоря, я не могу утверждать, что ошибки не случались. Но лишь вследствие неправильного истолкования. А не в силу самих законов. Звездочеты неодинаково наделены божественными способностями. - А мне кажется, наставник, - сказал Ирадж, - что некоторые ошибки совершались намеренно. Губадан, вцепившись в бороду, покраснел от гнева. - Это грех, - проворчал он. - И с чего бы это звездочетам заниматься такими безбожными делами? Сафар быстро понял намерения Ираджа. - Из-за золота, - сказал он. - Известно, что люди идут ради него на прегрешения. - Но не звездочеты, - сказал потрясенный Губадан. - Это святые люди. Это все равно что сомневаться в честности снотолкователей. - А почему бы и нет, наставник, - сказал Ирадж. - Если предложить достаточно золота или угрожать кровавой расправой... - Наставник, - сказал Сафар. - А разве внук Алиссарьяна, король Огден, не был предан снотолкователем? Губадан просветлел лицом. Тема Алиссарьяна Завоевателя принадлежала к числу его любимых. - Вот ты и подтверждаешь мою мысль, Сафар, - сказал он. - Король Огден был рожден под знаком Охотника. Вторым его знаком был Шут, вот почему он легко поддался бездельникам и шарлатанам Занзера. Но, разумеется, за всем заговором стояли демоны. Алиссарьян же, избрав своим знаком Демонскую луну с взлетающей кометой, был одновременно и свиреп и мудр. Он принялся расхаживать, взволнованный темой, поднятой ребятами. Сафар не был дураком, и Губадан не мог не разделить его точку зрения. Бесспорно, снотолкователь одурачил Огдена. Так утверждала история. На чем и настаивал Сафар. - Что же за человек был Алиссарьян? - сказал Губадан. - Был ли он монстром, как утверждают его враги? Монстром, покорившим нас своей воле с помощью стального кулака? Или был Алиссарьян благословлен богами разрезать саблей завесу невежества? Мы были тупыми дикарями, когда он ворвался в наши горы подобно зимнему бурану. Но когда настала весна его просвещения, что за дивные поля знаний расцвели! Какое могущество!.. Сафар откинулся назад, задремывая под красноречие Губадана, посвященное Завоевателю. Однако он заметил, что Ирадж напряженно внимает каждому слову Губадана. Посматривая на Ираджа, Сафар вдруг вспомнил о том знамени с Демонской луной и кометой, которые предстали ему в видении - Демонская луна и комета взлетающая! Как только что упомянул Губадан, это было знаком Алиссарьяна! Сафар услыхал, как его друг вопросом прервал Губадана. - Скажите мне, наставник, - сказал Ирадж, - как вы полагаете, может ли появиться еще такой человек, подобный Алиссарьяну? Жрец покачал головой. - Невозможно, - сказал он. - Боги наделили его такими достоинствами, что вряд ли еще раз захотят повториться. - Губадан передернулся. - Разумеется, будут и другие завоеватели. Эсмир всегда был домом раздоров, взывающим к объединению под властью одного трона. Были завоеватели до Алиссарьяна, будут и после. Но все они - лишь тень его. Сафар заметил, что Ираджа огорчил этот ответ. Но юноша не успокоился. - Можно еще спросить, наставник? - сказал он. - Как вы думаете, будущие завоеватели станут управлять владениями демонов? Ведь они некогда были частью королевства Алиссарьяна. - Империи, а не королевства, парень, - поправил Губадан. - Что же касается твоего вопроса... вновь я должен ответить отрицательно. Демонами мог управлять только такой человек, как Алиссарьян. Ведь помимо того, что Алиссарьян был великим воином, он был и могущественным чародеем. Сравнимым по могуществу с кудесниками демонов. А как тебе известно, лишь немногие люди наделены магическими способностями. Сафар заерзал на своем сиденье, когда дискуссия коснулась предмета его стыда. - Но и эти способности людей слабее демонских, - продолжал Губадан. - Величайшим кудесником из известных мне является лорд Умурхан, возглавляющий университет в Валарии. Но даже он при всем своем могуществе вынужден признавать, что вряд ли выиграл бы единоборство с магом демонов. Людям, защищаясь от демонов, всегда приходилось уповать лишь на свое численное превосходство. Как и демоны пользуются магией, дабы противостоять людям. Алиссарьян же был настолько силен, что смог вырваться из этого тупика и завоевать демонов. И почему он их всех не истребил, лично для меня является грандиозной загадкой. Он мог бы избавить Эсмир от их мерзкого присутствия, но не стал. И никто не знает почему. А если бы он сделал так, его империя существовала бы и по сей день. Лишь это обстоятельство разочаровывает меня в нем. Признание Губаданом того факта, что его герой оказался не без изъяна, являлось выдающимся событием. При этом старый жрец так расстроился, что быстро закончил развертывание любимой темы и, ко всеобщему неудовольствию, вернулся к нудной лекции о созвездиях. Несколько дней спустя Сафар и Ирадж прогуливались среди руин старой крепости, посматривая, как детвора играет в солдатики среди останков стен. Вспомнив о том интересе, который проявил его друг на лекции, Сафар, указывая на крепость, сказал: - Предполагается, что ее построил Алиссарьян, когда пришел в нашу долину. Ирадж покачал головой. - Не думаю, - сказал он. - Смотри, как неудачно она размещена. - Он указал на недалекий холм. - Если бы враг захватил тот холм, то крепость оказалась бы уязвимой даже для выстрелов плохого лучника. Алиссарьян бы ни за что не допустил такой ошибки. Он был слишком хорошим генералом. Сафар новыми глазами оглядел развалины крепости и увидел, насколько уязвимыми оказались бы собравшиеся внутри войска. - Скорее наоборот, - продолжил Ирадж, - какой-нибудь болван вздумал оказать сопротивление Алиссарьяну из этой крепости. И был легко повержен. - Существуют истории, которые подтверждают твою правоту, - признался Сафар. - Хотя те же самые истории утверждают, что он застроил всю долину крепостями, установил сильные заградительные посты на перевалах, а в потайных пещерах скопил много оружия и припасов. Ирадж посмотрел на Сафара заблестевшими глазами. - И ты видел что-либо подобное? Сафар кивнул. - Много раз. Когда пас коз отца в горах. Есть одно особенное местечко - высоко в горах, откуда видно далеко. - Юноша передернулся. - Трава там плохая, но мне нравится забираться туда и размышлять. - Отведи меня туда! - стал упрашивать Ирадж. - Я должен увидеть собственными глазами. Сафар пожалел о сказанном. Это было его потаенное местечко, где размышлениями он исцелял юношеские душевные раны. Множество слез было пролито там в одиночестве, и не одна буйная фантазия посетила его в тех горах. - Может быть, позже, - сказал он. - Сейчас еще очень глубокий снег. Он понадеялся, что его друг забудет об обещании, но с каждым днем солнце пригревало все сильнее, ускоряя ток ручьев и таянье снегов, и Ирадж упорно просил отвести его в то потаенное место. Наконец, когда в очередной раз настал черед Сафара пасти коз, он согласился взять с собой Ираджа. Губадан разнервничался, узнав, что мальчики на несколько недель выйдут из-под его присмотра. - Что скажет семья Ираджа, Каджи, - возмущался он, обращаясь к отцу Сафара, - если с ним что-нибудь случится? - Если бы он утонул во время купания в озере под твоим присмотром, они бы тоже рассердились, - вмешалась мать Сафара. - А горы являются такой же естественной частью Кирании, как и озеро. Так что пусть мальчик идет, Губадан. Пасти коз не такое уж опасное приключение. - И потом, я иду туда за знаниями, а не за опасностями, - добавил Ирадж. - Наставник, я хочу своими глазами увидеть то место, где Алиссарьян перешел горы. Аргумент оказался решающим, и вскоре два юноши отправились к высокогорным пастбищам. Благодаря стараниям Губадана, их сверх меры снабдили различными припасами, и им пришлось прихватить с собой ламу, дабы животное везло одежду, одеяла и продукты, навязанные им. Вдохновленный юношескими романтическими мечтами, Ирадж прихватил с собою и подаренный ему при отъезде из родного дома дядей ятаган. Взял он небольшой лук, приличный запас стрел и изукрашенный орнаментами кинжал, который, по его словам, завещал ему отец. Сафар вооружился пращой, мешочком с метательными глиняными снарядами, обожженными в печи отца, и крепким посохом. Самой большой опасностью в горах, с которой они только могли столкнуться, была бы стая голодных волков, жаждущих козьей плоти. Не было случая, чтобы волки напали на киранийцев. Правда, некогда угрозу представлял один снежный барс, но это было так давно, что помнили об этом лишь старики. Сафар рассмеялся, видя Ираджа, увешанного оружием. - Там наверху лишь деревья да камни, - сказал он. - И уж если они нападут, мы встретим их в полной готовности. Ирадж усмехнулся, но глаза оставались серьезными. - Кто знает, - только и сказал он. Когда они выступили в путь, в небесах еще мерцали звезды, предгорья внизу зеленели новой жизнью. Сафар набирал пригоршни опавшего вишневого цвета, чтобы бросать в чай, когда они вечером разобьют стоянку. По дороге ребята останавливались на привалы ненадолго в высокогорных хижинах, ютящихся у древесных рощиц, обменивались слухами с упитанными крестьянами с миндалевидными глазами. Люди были им рады, и, судя по взглядам, которые они бросали на Ираджа, их больше интересовал этот незнакомец, нежели новости снизу. Горцы считали невежливым совать свой нос в дела других, но поскольку Ирадж ничего не говорил ни о своей семье, ни о себе, на их лицах читалось разочарование, когда юноши уходили дальше. Одна из девушек даже ненадолго увязалась за ними, очарованная высокой крепкой фигурой Ираджа и его красивой внешностью. Она повернула обратно, лишь когда они дошли до тропы, ведущей к козьему пастбищу. Она зазывала их по пути обратно остановиться в их доме, обещая, что ее мать хорошо покормит гостей. - Похоже, она в тебя влюбилась, - поддразнил Сафар. - И если бы ты захотел, она бы забралась с тобой в кустики и позволила бы раздеть себя. - Было у меня такое намерение, - признался Ирадж. - Давненько я уже не терся о женские бедра. Сафар удивился, услышав такие слова. Деревенские ребята частенько хвастались своими победами, но Сафар знал, что их утверждения были обычным враньем. Ему приходилось слышать шутки сестер и матери на счет молодых людей, которых созревшие девицы дурачили, кокетничая приуменьшенным приданым - пока не подходило дело к свадьбе. Иногда какой-нибудь караван завозил с собой проституток из отдаленных публичных домов. Но их интересы распространялись лишь на зажиточных людей с толстыми кошельками, а отнюдь не на нищих голоногих подростков. Слова же Ираджа звучали совсем не как пустая похвальба. - Неужели незамужнюю женщину так легко уговорить лечь с тобой в постель? - спросил он. - Я говорю не в оскорбительном смысле. Просто в Кирании на такие вещи смотрят сурово. У нас девушка может пойти с тобой только в одном случае - если ты богат. И если ты раздвинул ей ноги, то считай, что вскоре ее папаша побежит к Губадану обговаривать дату венчания. - Именно это я и подозревал, - сказал Ирадж. - Вот почему я и не вытаскиваю свою саблю из ножен. Но и наших женщин не так легко совратить. Просто, когда я достиг соответствующего возраста, у меня для моих прихотей были служанки. Мать всегда следила, чтобы неподалеку находилось несколько хорошеньких рабынь. Среди моих соотечественников принято считать, что, если молодого человека лишать таких удовольствий, это плохо сказывается на здоровье. - Хотел бы я, чтобы и моя мать так же заботилась о моем здоровье, - сказал Сафар. - Ну а если получаются дети? Как тогда? Ирадж пожал плечами. - Когда появляется младенец, мы обычно продаем таких рабынь, - сказал он. - Дешевле купить новых, чем выращивать. Сафар был потрясен. - Как же можно продать собственного ребенка? - спросил он. Ирадж посмотрел на друга как на ненормального. - Я никогда не считал их моими, - сказал он. - Тогда уж и покрывало, постеленное на моей кровати, можно считать моим ребенком каждый раз, когда я занимаюсь любовью в кулак. К тому же даже свободная женщина человек в том же смысле, что и верблюд или лошадь. Они ниспосланы нам богами лишь для нашего удовольствия и для увеличения народонаселения. И я обращаюсь к ним лишь постольку, поскольку так заведено. Сафар удержался от решительного возражения. Слышать, как кто-то отзывается о его матери и сестрах как о кобылах, дающих потомство, было весьма неприятно, и его просто злило, что с чьей-то точки зрения они просто шлюхи. Но он ничего не сказал, полагая, что Ирадж просто еще не повзрослел. Так парочка продолжала взбираться вверх и вскоре оказалась в долине, где паслись козы. Сафар сменил ребят, присматривающих за стадами, собрал коз и повел их еще выше в горы. Холмы покрывало весеннее цветение. Цветы и трава поднимались на каждом ровном участке, так что шли не торопясь, позволяя козам и ламе пастись там, где им заблагорассудится. Лагерь разбили рано, согнали коз на лужок, а сами забрались ночевать в грот, прикрывающий их от ветров. Поджарив фазана и заполнив оставшиеся пустоты в желудках жареным миндалем, сыром и черствым хлебом, сверху все залили козьим молоком. Закат был недолгим, но впечатляющим, превратившим луг и грот в волшебный золотой пейзаж. Затем засияла луна и замерцали звезды. Сафар и Ирадж долго всматривались в них, молчаливые, как прислужники на храмовой церемонии. Затем Ирадж сказал: - А ты знаешь, что я родился под тем же знаком, что и Алиссарьян? Сафар покачал головой, хотя ему вдруг показалось, что он знал об этом давным-давно. Он даже попытался пошутить: - Не хочешь ли прямо сейчас заняться завоеваниями? Ирадж не засмеялся. Глаза у него заблестели, словно эти слова ненароком попали в цель. - Извини, если я обидел тебя, - сказал Сафар. - Шутка была глупой. Ирадж кивнул, затем сказал: - У тебя никогда не было ощущения своего предназначения? - Только как гончара, - сказал Сафар. Ирадж пристально посмотрел на него: - Ты в самом деле так думаешь, Сафар? - Кем же мне еще быть? - ответил юноша. - Я - Тимур. Тимуры делают горшки. Ирадж пожал плечами, словно говоря: как хочешь, но только мне-то лучше знать. Затем он сказал: - Я рассказывал тебе, что видел сон о парне по имени Сафар? - При нашем знакомстве, - ответил Сафар. - Удивительно, что ты так больше и не расспрашивал меня об этом сне, - сказал Ирадж. - Большинство людей спросили бы. Сафар не ответил, вспомнив видение с королем на белом слоне. Ирадж долго не сводил с него глаз, затем сказал: - Если я поведаю тебе один секрет, обещаешь его никому не раскрывать? Сафар пообещал, с облегчением переключаясь на менее рискованную для него тему. - Если же ты нарушишь клятву, - предупредил Ирадж, - то меня скорее всего убьют. Сафара такое заявление напугало. В своей жизни он еще ни разу не сталкивался с секретами, разоблачение которых влекло такое наказание. - Именно по этой причине я и живу здесь, с вами, - продолжил Ирадж. - Видишь ли, мой отец был вождем нашего племени, и я должен был унаследовать власть. - А отец недавно умер? - догадался Сафар. - Он подхватил лихорадку примерно год назад, - сказал Ирадж. - За шесть месяцев она высосала из него жизнь. В течение этого времени в моей семье происходили раздоры, и она разделилась - часть поддерживала меня как наследника, а другая - моего дядю Фулена. Когда же отец умер, раскол оказался непреодолимым. Ирадж рассказал, что поначалу большая часть семьи была за него. Один из его кузенов - уважаемый всеми пожилой человек, владелец обширных земель и многих табунов коней - был назначен регентом до достижения Ираджем соответствующего возраста. - Но Фулен заключил сделку с самым ненавистным врагом моего отца, - сказал Ирадж. - С неким негодяем по имени Коралия Кан, человеком, который убил моего деда, когда отец еще был мальчиком. Но отец отомстил той семье, убив первенца Канов. Так что много крови пролито между нами. Ирадж рассказал, что однажды темной ночью Фулен позволил Кану и его солдатам свободно войти в свои земли и даже присоединился к ним, когда те устроили ряд внезапных нападений. Подчинив себе всю семью, Фулен потребовал голову Ираджа, дабы тот не оспаривал его прав на трон клана. - Моя мать обратилась за помощью к дяде - мужу ее сестры, - сказал Ирадж. - И я был вынужден покинуть собственный дом и спрятаться среди людей его племени - клана Бабор. Но вокруг было столько шпионов, что оставаться там долго оказалось небезопасно. Дяде было неловко отправлять меня дальше. Но он должен заботиться о своих женах и детях, и дядя отправил меня сюда, прятаться от Фулена и Кана. Для Сафара вся эта история звучала легендой. Он ощутил себя ребенком, слушающим, как отец рассказывает истории давно минувших дней, наполненных невероятными событиями. - И тебе уже никогда не вернуться? - спросил он. Ирадж подбросил в костер веток, пламя взметнулось, отбрасывая глубокие тени. В этом освещении он выглядел старше. И гораздо решительнее. - Война в моем семействе продолжается, - сказал он. - Но бесшумная война, война шпионов и ночных набегов. Когда станет безопасно, дядя пришлет за мной. И я стану главой племени. - Ты уверен? - спросил Сафар. - А вдруг Фулен и Кан одержат победу? Ирадж молчал, угрюмо глядя в огонь. Затем сказал: - Я обязан верить, неужели ты не понимаешь? Иначе мне и жить незачем. Сафар не понимал, почему Ирадж должен умереть, коли не суждено ему стать главой племени? И почему не остаться в Кирании, где ему не грозит опасность, и жить долгой мирной жизнью? Жениться на одной из наших женщин и быть счастливым среди благословенной красоты Кирании. Но юноша ничего не сказал, видя по взволнованному лицу Ираджа, что такие слова могут его огорчить, хотя Сафар и не мог понять почему. И вместо этого он стал расспрашивать Ираджа об обычаях его народа. - У нас все по-другому, - с неосознанным пренебрежением сказал тот. - Мы не занимаемся сельским хозяйством, не рабы земли. То, что нам нужно, мы берем в бою. А чтобы сохранить добытое, надо еще больше сражаться. Отец говорил мне: человек или любит тебя, или боится. Среднего не дано. Он рассказал, что его племя веками бродило по равнинам Джаспар. После развала королевства Алиссарьяна там сохранились свирепые племена. Они жили за счет набегов на племена послабее и ограбления крестьян и городов в отдаленных районах. - В последние годы - еще даже до заболевания отца - дела пошли хуже. Табуны наших лошадей были уже не столь многочисленны, как раньше, - сказал он. - А эпидемия погубила много верблюдов. Другие племена заключили соглашения с правителями тех городов, которые раньше платили дань. Нас окружили могущественные враги, зарящиеся на наши земли. Мой дядя Нишан - стоящий за меня - во всем случившемся обвинял отца. - Ирадж вздохнул. - И похоже, он прав, как мне ни ненавистна эта мысль. Я любил отца. Но я думаю, что он родился слишком богатым. Его отец был великим полководцем, и, возможно, именно это ослабило его. Вообще мы живем в юртах, оставаясь на одном месте до тех пор, пока пастбища не редеют, затем собираемся и двигаемся дальше. Иногда мы выбираем ту или иную равнину просто потому, что так нам хочется, и идем туда, куда глаза глядят. А последнее время мы жили в большой крепости, которую построил мой дед. Ирадж сказал, что жизнь в той крепости роскошна. Золота хватало купить то, что семье надобно, - ковры и рабов, исполняющих все желания. Питались они блюдами, приправленными редчайшими специями, запивая восхитительное горячее мясо ледяным шербетом, изготовленным из экзотических фруктов далеких стран. В саду с искусно устроенным фонтаном Ирадж и его отец любили проводить время, обсуждая повадки рыб, смакуя медовый инжир и вдыхая аромат апельсиновых деревьев и роз, приносимый мягким ветерком. - Я думаю, что именно эта роскошная жизнь и ослабила в отце волю к схваткам, - сказал Ирадж. - Когда он выпивал слишком много вина - а в последние дни так случалось частенько, - он проклинал все эти богатства и божился, что завтра же соберет все хозяйство и вновь отправится на равнины Джаспара. Чтобы жить в юртах и совершать набеги, подобно деду. Но на следующее утро все шло по-прежнему. Я понимал, что он испытывает в связи с этим чувство вины. Он даже признавался в этом несколько раз и предостерегал меня от скрытых опасностей, таящихся в слишком большом богатстве. Наверное, именно поэтому он заставил меня поклясться на сабле, чтобы я сделал то, что не удалось ему. И теперь я являюсь хранителем семейной чести. - Как жаль, что так все получилось, - сказал Сафар, про себя считая, что не захо