е Бризеиде, дочери жреца Калхаса, которая вместе со своим отцом попадает в плен к троянцам. Именно этот эпизод, выдвинутый в произведении на первый план, содействовал особой популярности "Романа о Трое" и у современников, и у последующих поколений читателей: латинской прозой он переведен был итальянцем Гвидо делле Колонна, заново обработан, через посредство этой латинской редакции, Боккаччо, а в Англии послужил источником для произведений Чосера и Шекспира. По романам Гаймара, Васа и Бенуа де Сент-Мора можно проследить совершавшуюся в XII в. эволюцию рыцарской литературы и зарождение куртуазного рыцарского романа, рассчитанного на более изысканные светские вкусы. Предпосылкой этого процесса является создание международной рыцарской культуры, объединяющей феодальную аристократию Западной Европы. Впервые эта новая культура слагается во Франции, классической стране западно-европейского феодализма. Аналогичные явления происходят и в среде англо-нормандской аристократии, теснейшим образом связанной с Францией. По мере того, как все дальше в прошлое отодвигаются времена завоевания и нормандское рыцарство все прочнее и спокойнее устраивается на "пожалованной" ему земле, меняются его интересы и эстетические запросы. Наряду с охотой и военными забавами, которые надолго еще останутся излюбленным времяпрепровождением, богатое рыцарство начинает больше, чем раньше, интересоваться наукой и поэзией; растет грамотность, расширяются умственные потребности. В новый рыцарский кодекс, наряду с культом храбрости и военных доблестей, включается требование "куртуазности" (corteisie) как собирательное понятие "светскости", "вежества", учтивых манер, знакомства с поэзией и музыкой, способности тонко и изящно чувствовать. Высшие круги рыцарства тянутся за пышным королевским двором, где культивируются хорошие манеры, изящные наряды, где процветают и поощряются искусства. В этой среде женщина занимает более почетное положение; в замковых залах собирается изысканное общество, которое интересуется вопросами личности и метафизикой любовных чувств. В подобных условиях воинственность и героический дух старых chansons de geste не могут больше удовлетворить новых эстетических запросов двора и нормандской знати; даже воинственная история предков начинает надоедать читателям и слушателям, которые ищут более занимательные и изысканные сюжеты, ждут рассказов о куртуазных рыцарских приключениях, тонких любовных историй; возникает любовный и авантюрно-фантастический рыцарский роман, как выражение господствующего светского гедонистического идеала жизни. Роман-хроника постепенно начинает отходить на второй план; усердный летописец Вас, очевидно, прискучил при дворе своими нескончаемыми стихотворениями-хрониками и казался старомодным. Он легко побежден был своим соперником Бенуа де Сент-Мором, с его античными героями, изображенными на манер рыцарей XII в., с его разработкой сентиментальных любовных эпизодов в духе куртуазных теорий того времени. Ближайшие современники Бенуа де Сент-Мора идут дальше по тому же пути: из античных поэм вроде "Энеиды" Вергилия или "Фиваиды" Стация они заимствуют действующих лиц, одевают их в современные наряды, усложняют их авантюры, вносят в повествование фантастический элемент и куртуазную эротику, смешивая отзвуки античных преданий с кельтскими легендами. Так, современник Бенуа де Сент-Мора, Гью Ротеландский (Hue de Rotelande) в конце XII в. создает в Англии на нормандском наречии два больших стихотворных романа "Гиппомедон" (Hippomldon) и "Протезилай" (Protesilaus), полных разнообразнейших приключений, в которых сцены из феодального быта мешаются с реминисценциями античных авторов и модными сюжетами кельтского происхождения. В царствование Генриха II жил также поэт Роберт де Боррон. (Robert de Borron или, по англо-нормандскому написанию, de Burrun), которому принадлежит стихотворный роман "Иосиф Аримафейcкий" (Josaph d'Arimathie). Этот роман является одним из важнейших предшественников позднейших романов о св. Граале. Легенда о Граале повествует о таинственной чаше, служившей Христу для совершения тайной вечери; в эту чашу Иосиф Аримафейский собрал капли крови, вытекшей из тела христова. Религиозная символика окружила эту чашу сонмом хранителей, обязанных блюсти ее чистоту. Чаша эта передается из рода в род; в романах говорится об искании этой чаши. В дальнейшем эта легенда сплелась с артуровскими легендами, в качестве искателей Грааля выступили рыцари "Круглого Стола". Поэма де Боррона уже наметила это слияние; к сожалению, она дошла до нас не полностью, и это затрудняет доныне вопрос о ранних стадиях эволюции закрепленной в ней легенды о Граале: для одних западно-европейских исследователей в основе этой, легенды лежит уэльская сказочная тема, к которой "применялись мотивы и имена христианских сказаний"; для других (эту точку зрения поддерживал у нас акад. А. Н. Веселовский) она представляет собой развитие христианского (скорее всего восточно-христианского) апокрифа, "обставившегося фантастическими подробностями народной уэльской саги". Новейшие исследователи большей частью считают, что поэма Роберта де Боррона не является древнейшей дошедшей до нас редакцией романа о Граале и что хронологически ему уже предшествовал неоконченный "Персеваль" (Perceval или Le conte du Gral) крупнейшего французского поэта Кретьена де Труа, написанный до 1188 г. и затем продолженный после смерти Кретьена другими поэтами. Во всяком случае Роберт де Боррон очень подробно изложил в своей поэме историю Иосифа Аримафейского, его родственников и хранимой ими чаши, которую они увозят на далекий Запад, и написал также поэму о "Мерлине" (Merlin), от которой сохранился только отрывок, и роман "Персеваль" (Perceval), не дошедший до нас совсем. Кельтские сказания представляли собою одну из важнейших сокровищниц, откуда англо-нормандские и французские поэты в конце XII - начале XIII в. черпали свои сюжеты. С одной стороны, эти сказания шли к ним через посредство странствующих бретонских певцов или рассказчиков, с другой, - они распространялись непосредственно из кельтских областей Англии - Уэльса и Корнуола. Оба сюжетных потока смешивались на обширной территории Англии и Франции, предоставляя англо-нормандским поэтам разнообразные поэтические материалы, которые они перерабатывали в куртуазно-рыцарском духе, делая из них общее достояние французской литературы. Так слагались, например, стихотворные рыцарские романы так называемого Артуровского цикла, впитавшие в себя ряд сказаний, первоначально не имевших к нему никакого отношения. Это сделали англо-нормандские и французские поэты, превратившие двор короля Артура в средоточие идеальной рыцарской культуры и сочетавшие с ним ряд развившихся, но первоначально обособленных преданий. Двенадцать "лэ" (lais) Марии Французской, поэтессы, жившей в Англии в царствование Генриха II, - тонкие стихотворные новеллы, повествующие о любви и рыцарских приключениях и окутанные сказочной дымкой, - пустили в широкий оборот французской и общеевропейской литературы ряд сказаний из кельтского фольклора; мы находим среди них и рассказ о любви рыцаря к бессмертной фее (Lanval), и легенды об оборотнях (Bisclavret), и поэтическую легенду о любви Тристана и Изольды (Chievrefeuille), одну из наиболее популярных в средневековой поэзии Западной Европы. Бретонские "лэ" известны также и позднейшей английской поэзии; ряд их поэтических обработок (Sir Orfeo, Lai le Freine, Sir Lauтfal, Sir Degare и др., XIII-XIV вв.) дожил до времен Чосера, который и сам в своем "Рассказе помещика" (Franklin's tale) ссылается на аналогичный источник (A british lay). Легенда о Тристане и Изольде, также в конце-концов примкнувшая к Артуровскому циклу, вызвала большое количество литературных обработок; повидимому, все они восходят к одной не дошедшей до нас англо-нормандской поэме, возникшей около середины XII в. К этому прототипу восходит роман о Тристане англо-нормандского поэта Томаса (Thomas), написанный, повидимому, между 1160-1761 гг. К тому же предполагаемому прототипу сказания восходит французский роман о Тристане Беруля (Beroul), возникший около 1180 г., но независимо от произведения Томаса. Король Марк, который у Томаса правит всей Британией, у Беруля является королем Корнуола и современником Артура. Король Артур у Томаса упоминается только однажды, - Беруль вплетает его в действие, а наряду с ним называет также Гавейна и "Круглый Стол". Роман Беруля пользовался большей известностью, чем роман Томаса; оба они сохранились в отрывках; роман Томаса мы знаем, однако, по нескольким обработкам, восходящим к нему как к оригиналу: по небольшой английской поэме конца XIII в. "Sir Tristrem", немецкой поэме Готфрида Стасбургского (начала XIII в.) и скандинавской саге о Тристане (1226 г.). Кельтские сказания, воспринятые англо-нормандскими поэтами, и, в частности, Артуровский легендарный цикл, особо блестящую разработку получили в собственно французской литературе, прежде всего в творчестве крупнейшего французского поэта конца XII в. Кретьена де Труа и его поэтической школы. Провансальская поэзия получила значительно меньшее распространение в Англии, чем французская. Она стала проникать, сюда при Генрихе II, жена которого Алиенора Аквитанская была внучкой "первого трубадура", графа Пуатье, Вильгельма IX. Со времени женитьбы Генриха на Алиеноре провансальские трубадуры начинают интересоваться Англией, упоминают ее в своих стихах и даже посещают эту страну. Бернарт де Вентадорн в одной из своих канцон упоминает о своей поездке "по свирепому глубокому морю" "по ту сторону Нормандии" и говорит, что ради короля он готов прозываться "англичанином и нормандцем". Генриха II и его двор по различным поводам упоминают и другие трубадуры, например, Раймон Видаль, Пейре Оверньский, а знаменитый Бертран де Борн сыграл даже видную роль в раздорах между Генрихом и его сыновьями; за это еще Данте поместил Бертрана в своем аду среди сеятелей смут. Тем не менее, в самой Англии трубадуры не пользовались большой известностью, и, вообще говоря, трудно проследить непосредственное влияние их творчества на позднейшую английскую поэзию. Даже сын Генриха II, Ричард Львиное Сердце, с которым легенды связывают имена нескольких трубадуров (например, Пейре, Видаля), не мог способствовать распространению провансальской поэзии в Англии. Предание приписывает Ричарду несколько поэтических произведений, из которых его песня, написанная в плену, сохранилась в двух редакциях - французской и провансальской. Легенды окружили личность этого "странствующего рыцаря на престоле"; в них, однако, много вымысла; к числу этих легенд, совершенно разрушенных исторической критикой, относится предание о том, как из плена освободил Ричарда его верный друг - менестрель Блондель (Blondel de Nesle). В XIII в. англо-нормандская литература приобретает более местные английские черты; рыцарские романы, например, о Бевисе Гемптолском (Boeuve de Haumtone), о Гае из Варвика (Guy de Warwick), рассказывают об Англии или основаны на местных преданиях; это позволит им вскоре в английских переводах сделаться любимейшим чтением английского средневековья. В 1215 г. английские бароны, поддержанные духовенством, рыцарством, городами и верхушкой свободного крестьянства, начали военные действия против Иоанна Безземельного и получили "Великую хартию вольностей"; это был один из существенных этапов на пути к образованию новой нации. С этого момента французский язык англо-нормандской знати начинает заметно перерождаться, а сами бароны в обстановке постоянно возобновляющихся англо-французских войн и натянутых государственных отношений между обеими странами все охотнее противопоставляют себя французам, что отражается и в политической поэзии. Англо-нормандский поэт Андре де Кутанс (Andre de Coutances) пишет свой сатирический "Роман о французах" (Romanz des Franceis), в котором высмеивает французские привычки, нравы и вкусы. "Роман о французах" - сатира, которая открывает литературно-политическую полемику между писателями обеих стран, затихшую лишь к началу XIV в. Характерно, что эта полемика с обеих сторон ведется на французском языке; однако, пока французы сочиняют направленные против англичан сатиры, от острой "Хроники французских королей" (1230 г.) с ее выпадами против царствующей в Англии династии, вплоть до "Сказа об английском возмущении" (начало XIV в.), - в Англии рождается новая нация, носительница нового самосознания, создающая также и новую английскую литературу. Глава 3 АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Первые столетия после нормандского завоевания были эпохой глубокого падения англо-саксонской литературы. В эту пору литературный англо-саксонский (уэссекский), язык перестал быть в стране не только языком государственным, но и языком письменности. Поставленный вне организующих норм письменной фиксации и ограниченный в возможностях общенационального распространения, англо-саксонский язык начал быстро изменяться, все заметнее распадаясь на ряд местных диалектов. Таким образом, вторая половина XI, XII и XIII столетия были мало благоприятны для развития английской литературы. Эти века не выдвинули ни одного крупного литературного деятеля, ни одной сколько-нибудь значительной творческой индивидуальности. На всех памятниках английской письменности этого времени лежит печать архаизма; устарелости языка соответствует устарелость литературной формы и идейного содержания. Тем не менее, было бы ошибочно представлять себе XII-XIII вв. как период полного безмолвия. Можно утверждать с полной несомненностью, что в эту эпоху не иссякли родники богатой народной поэзии англо-саксов. Эта поэзия не замолкла и после Гастингской битвы, и ей именно в наибольшей степени принадлежала в XIII в. роль обновительницы литературы на национальном языке. Летописцы нормандского периода свидетельствуют, что во второй половине XI столетия народ в Англии помнил еще старые эпические предания. По свидетельству Вильяма Мальмсберийского, в его пору народ пел о пышной свадьбе дочери Канута, Гунхильды, с немецким императором Генрихом III об их разрыве и заточении Гунхильды в монастыре. Тот же анналист ссылался также на песни о короле Ательстане; одна из них рассказывала о том, что мать Ательстана была дочерью простого пастуха, в которую влюбился проезжий принц, и что будущее возвышение было предсказано ей в вещем сне; в другой песне говорилось о соперничестве с Ательстаном его брата, который в наказание был оставлен в море на произвол волн в лодке без весел (этот же мотив встречается в преданиях о короле Оффе, о Горне и др.). Вильяму Мальмсберийскому известны также песни (cantilenae) о короле Эдгаре, - о сватовстве его к красавице Эльфриде, из-за которой он вступил в поединок со своим коварным сватом, о похищении Эдгаром монахини и т. п. Монастырский анналист из Эли приводит отрывок песни о короле Кануте; пелись, вероятно, и другие песни, о битвах с датчанами, о событиях IX-XI вв. В устной передаче до XII в. дожили также предания о короле Оффе, известные нам в латинских пересказах. Во второй половине XII в. в Англии несомненно создано было много новых песен о людях и событиях бурной и тревожной эпохи завоевания и последовавшей за ним борьбы. Самые песни до нас не дошли, но мы догадываемся об их существовании из латинских хроник или отдельных латинских пересказов. Так, латинские "Деяния Герварда" (Gesta Gervardi) XII в., удостоверяют существование целого цикла песен об этом борце с нормандскими завоевателями. Гервард стоял во главе отряда вольных стрелков, скрывался с ними в лесу, ведя жизнь "изгоя" (outlaw). В 35 главах "Деяний" рассказывается множество приключений Гарварда, временами очень сильно напоминающих позднейший балладный цикл о Робин Гуде. Так, здесь говорится о ссоре Герварда с аббатом, со злым советником короля; далее рассказывается о примирении его с королем, о смерти его от руки женщины и т. д. Легендарную жизнь Герварда рассказа в XIX в. Чарльз Кингсли в своем романе ("Hereward the Wake", 1866 г.). Из всех исторических воспоминаний, сохранявшихся в преданиях англо-саксов в XII в. следует особо выделить намять о короле Альфреде. Его образ - мудрого вождя и учителя своего народа - заслонил собою образы других англо-саксонских властителей. В сильно идеализованном виде появляется он перед нами в сборниках среднеанглийских гномических стихотворений, которые, повидимому, существовали уже в XII в., но дошли до нас в нескольких редакциях в рукописях следующего столетия в виде "изречений" или "пословиц" Альфреда. Вступление к этому произведению изображает Альфреда, окруженного виднейшими людьми его королевства. Мнимые "изречения" Альфреда принадлежат по типу к христианской учительной литературе. Наставления, заимствованные из проповедей и произведений христианской письменности, тесно переплелись здесь с изречениями народной мудрости, пословицами, обобщениями житейского опыта и даже суевериями. К числу религиозно-дидактических произведений раннего периода относится также так называемая "Нравственная поэма" (Poema morale или Moral ode), дошедшая до нас во многих рукописях XIII столетия, но написанная в середине XII в. Многие черты этого произведения связывают его с англо-саксонской литературой. Автор представляет себя умудренным годами, дряхлым стариком, который для наставления читателей извлекает из опыта собственной жизни правила мудрости и достойного поведения. Автор "Нравственной поэмы" прежде всего - христианский проповедник, и поэтому житейские наставления сопровождаются у него картинами страшного суда, изображениями ада и рая, уготованных грешникам и праведникам. В картинах ада, представленных с помощью католических легенд, кое-что предвещает уже более пластические образы "Божественной Комедии" Данте. Так, например, автор "Нравственной поэмы" говорит о мучениях душ, повергаемых то в сильный жар, то в страшный холод, которые мечтают то о палящем огне, то о цепенящем морозе и нигде не могут найти себе покоя, как волны, вздымаемые ветром. "Это души тех, кто был непостоянен... тех, кто не знал, чего хотел". В "Нравственной поэме" нужно отметить новую метрическую форму, несомненно возникшую под влиянием латинских ямбических семистопников, принципы которых, впрочем, усвоены автором не до конца, не везде соблюдены и зачастую явно перебиваются элементами старой аллитеративной техники. Характерным образцом церковно-дидактической поэзия может служить "Ормулум" (Orm's Ormulum, 19992 стиха; около 1200 г.), произведение, возникшее в пределах древнего королевства Мерсии, скорее всего на его северо-восточных границах. Автором его был монах Орм, имя которого, вероятно, свидетельствует о том, что он был потомком датчанина, так как у англо-саксов оно не встречается. "Эта книга названа Ормулум, - говорит сам автор в посвящении к своему труду, - потому что Орм ее писал". "Ормулум" представляет собою "евангельскую гармонию" - изложение евангелий на каждый день с соответствующими проповедями и комментариями. Литературного значения это тяжеловесное и совершенно архаическое даже для его времени произведение не имеет; интересны лишь его языковые и метрические особенности, в частности - отклонение от англо-саксонских стиховых традиций в сторону однообразного чередования ударных и неударных слогов по образцу средневековой латинской поэзии. Во второй половине XII и в начале XIII в. религиозно-дидактические произведения писались также прозой. До нас дошел весьма любопытный памятник этого рода - "Правила для отшельниц" (Ancren niwie), возникший на юге в начале XIII в. или, как думают некоторые исследователи (Napier), может быть даже во второй половине ХII столетия. "Правила для отшельниц" были созданы под влиянием новых богословских и этических идей, проникших в Англию после нормандского завоевания. Это род руководства для трех молодых монахинь из знатного рода. Сочинение разделено на восемь частей и представляет собою чрезвычайно ценный бытовой документ. Автор наставляет новых монахинь на все случаи их отшельнической жизни. Он много говорит о религиозных обязанностях, приводит назидательные примеры, аллегории, полные мистического значения, и т. д. Аллегорические рассказы построены с помощью образов, непосредственно заимствованных из жизни феодалов того времени. Христос в "Правилах для отшельниц" изображен в виде могущественного короля, делающего все, чтобы добиться любви человеческой души; он осыпает ее благодеяниями, хочет привлечь ее своим нравственным совершенством и, не страшась ее равнодушия и бессердечия, приносит ей в жертву собственную жизнь. "Правила для отшельниц" полны средневековой учености; мы находим в них много цитат из различных богословских сочинений. Однако здесь нет и тени педантизма; наивный юмор и особый, мягкий лиризм в увещаниях, присущие этому произведению, - качества, каким мы не найдем аналогии в предшествующей английской литературе. Кто был его автором, остается неизвестным. 2 Несколько позже в Англии получает развитие религиозная лирика на народном языке. Она возникает прежде всего из переводов латинских литургических гимнов, но ее дальнейшей эволюции в особенности содействуют различные мистические учения, подготовлявшие оппозицию к официальной религии феодального мира. Мы находим в этой лирике стремление к непосредственному общению с божеством, упраздняющему всякое средостение между богом и человеком в виде церкви и клира; отсюда ранние попытки заменить в этой религиозной поэзии латинскую речь народным языком и, в то же время, сделать ее отражением личных внутренних переживаний, что, в свою очередь, придает ей светский характер; уже в середине XIII в. наряду с субъективно-лирическими элементами мы находим в этой поэзии также ярко выраженный социальный протест, хотя и выступающий еще в религиозной оболочке. Эта поэзия возникает в значительном большинстве случаев под непосредственным французским влиянием. До нас дошло около двухсот произведений этого рода, написанных на среднеанглийском языке до 1400 г. Мы находим здесь метрические парафразы церковных молитв и различных частей литургии, лирические обращения к деве Марии, Христу, Троице, покаянные исповеди, лирические размышления, полные риторики, мистических аллегорий и символических сближений. Многие темы этой лирики остаются в пределах традиционных церковных идей. Но наряду с ними появляются и новые темы, заимствованные из латинских богословских сочинений, получивших распространение в Англии в нормандский период, - Ансельма, Бернарда и др., - или из мистических трактатов. Вскоре в Англии получают распространение гимны в честь Марии, находящиеся в тесной связи с тем "культом богоматери", который устанавливается на всем Западе в XII и особенно XIII вв. По учению Ансельма Кентерберийского, "богоматерь" являлась посредницей между грешным миром людей и небесными силами. Главные среднеанглийские произведения, посвященные "богоматери", относятся к середине и второй половине XIII столетия. В Англии, как и во Франции, культ Марии сливается с рыцарским культом "прекрасной дамы"; он вносит в произведения мистико-эротические элементы и открывает возможность воздействия светской поэзии на религиозную лирику. Другая группа поэтических памятников, связанных с культом богоматери, - "плачи Марии", где она в качестве заступницы и утешительницы проливает горькие слезы о людских грехах, заблуждениях и слабостях. Эти произведения допускают лирическое освещение житейских переживаний, повседневных забот, реального быта. Наряду с лирикой, посвященной Марии, мы находим также гимны "сладчайшему Иисусу", как "сыну Марии" и как "небесному жениху души", риторические и мистические произведения, где чувственные образы "Песни песней" в ее средневековом символико-богословском понимании мешаются с символически примененными образами феодального мира ("король", "рыцарь" и т. д.). Довольно большое количество произведений среднеанглийской религиозной поэзии представляют собой покаянные исповеди, где авторы сетуют на свою греховную жизнь, на свои мирские помыслы, увлекаются идеей аскетических подвигов, чтобы приблизить свою душу к мистическому общению с божеством. Эта группа произведений отличается и субъективностью своих переживаний и, порою, реализмом встречающихся в них житейских черт и бытовых намеков. Так, например, среди этих стихотворений находится молитва узника (Ar ne kuthe ich sorge non, 44 стиха; около 1270 г.), быть может, переведенная с французского, в которой автор, сидящий с товарищами за тюремной решеткой, вспоминает о своем былом счастье и просит небеса оказать ему помощь в его настоящей беде. В полуюмористической "Жалобе монаха" (вторая половина XIII в.) автор сетует на трудность учения и слезно просит Христа о помощи. Мотивы голиардической поэзии перемешиваются в этой поэзии с мистическими экстазами; традиционные религиозные темы приобретают здесь новое звучание. Так, в XII-XIII вв. мы находим ряд обработок известного еще англо-саксонскому периоду "Спора души с телом"; эта тема получает здесь даже некоторую социальную остроту в упреках души своему телу за те богатства и роскошь, в которых оно жило на земле, не заботясь о своей посмертной судьбе. Мотив бренности всего живущего, мелочности забот, суетности земных благ приводит и к принципиальному осуждению богатства - обычному у английских мистиков XIII столетия. Временами эта тема более резко отражает классовые противоречия той поры. В одном стихотворении, например, говорится о тех, кто хорошо ел и пил, о людях, чья жизнь проходила в веселье и пред высокомерием которых склонялись чужие колени: "Но где же теперь ваши длинные одежды, песни, которыми вы наслаждались, соколы и собачьи своры?.. Их рай был на земле, теперь получили они адские мучения; ныне пылают их члены, они стонут в муках..." Лирическая непосредственность, искренность, которая отличает среднеанглийскую религиозную лирику XIII в., впоследствии исчезает; в первой половине XIV в. мы найдем ее, пожалуй, в произведениях одного лишь Ричарда Ролля из Гемполя, еще тесно связанного с мистикой XIII в., но он в то же время является уже одним из предшественников лоллардов. В XIII столетии под французским влиянием в Англии начинает развиваться также светская письменная поэзия на народном языке. Об условиях ее возникновения, об идейных сомнениях и эстетических спорах, которые она возбуждала на первых порах у своих читателей, дает некоторое представление дидактическая поэма "Сова и соловей" (The Owl and the Nightingale), свидетельствующая о том, что процесс секуляризации поэтического сознания в тех кругах коренного населения, которые пользовались английским языком, шел чрезвычайно быстро. Возникла эта поэма между 1200-1220 гг., а форма ее близка к французским стихотворным "спорам" или "диспутам". Английская поэзия той поры тем легче усвоила эту форму, что она имела некоторые аналогии и в "прежней англо-саксонской письменности. Однако, если произведения типа "Спора души с телом" носили вполне церковный или даже строго аскетический характер и не выходили за пределы метафизических рассуждений, то "Сова и соловей", стоящая в зависимости от французских "споров" на светские темы, ставит более практические, жизненные вопросы, чем ранние англо-саксонские диалоги, и, по крайней мере устами одного из спорящих, подвергает осуждению строгую аскезу и полное отречение от земных радостей. Это - поэма о двух полюсах жизнеощущения, о двух направлениях поэтической мысли. Автор рассказывает, что однажды в зелени деревьев он услышал жаркий спор двух птиц - совы и соловья. Соловей, певец весны и любви, восхвалял свое искусство, внушающее отрадные чувства, бодрость духа, радость бытия, и упрекал сову за то, что она ищет ночного уединения, поет в холод и стужу. Сова говорит в свою защиту, что соловьиное пение не спасает людей и не откроет им двери небесного царства, тогда как она служит другой стороне человеческого духа, воспитывая его в страхе божием, напоминая ему о грехах и необходимости покаяния, соединенного с искренними слезами. Спор этот блещет живостью, острыми словечками, мудростью народных присловий; обе птицы твердо стоят на своем и не хотят отступиться от своих воззрений. За разрешением спора они обращаются к некоему жителю Дорсета, maister Nichole of Guldeforde (стихи 191, 1752-1753), в котором не без оснований видят автора поэмы. Николь отвечает очень уклончиво. Он говорит, что каждая из птиц хороша в своем роде, что сам он в молодости любил соловьев, теперь же стал разумнее и не позволит "старой привязанности" совратить его на ложный путь; таким образом, спор остается, в сущности, нерешенным. Поэма является одним из самых любопытных произведений этого рода, чрезвычайно верно отражающим основные философско-эстетические споры своего времени. Она пользовалась продолжительной популярностью. Следы ее прямого воздействия мы найдем в поэме "Дрозд и соловей" (The Thrush and the Nightingale), также созданной на юге Англии, но в царствование Эдуарда I; здесь предметом спора служат женщины, причем дрозд хулит их, приводя многочисленные примеры женского лукавства, хитрости, вероломства. Соловей же не перестает восхвалять достоинства женщин, но без успеха, до тех пор, пока он не назвал для примера "пресвятую деву Марию"; тут дрозд принужден был признать себя побежденным. Любопытный образец того же жанра "стихотворного диспута" мы находим в более поздней поэме (не ранее XIV в.), возникшей в восточной или средней Англии и с большим юмором воспроизводящей черты из быта горожанина-ремесленника, - "Спор инструментов плотника" (Debate of the carpenter tools). В мастерской пьяницы-плотника, который живет неподалеку от трактира и слишком часто ради него покидает свой собственный дом, поднимается оживленный спор инструментов относительно их хозяина; значительная часть инструментов утверждает, что плотника уже было бы трудно удержать на одной воде и что он совсем погибший человек; другие с ними не согласны. В спор этот вмешивается и жена хозяина, которая склоняется на сторону пессимистов и в особенности на сторону клещей, которые непременно хотят переменить себе хозяина. По этому поводу жена плотника высказывается очень непочтительно и о священнике их прихода, который, оказывается, очень благоволит к ее пропойце-мужу и обязательно воспрепятствует их разводу. Эта поэма совершенно самостоятельна; для нее не было найдено аналогий в других средневековых литературах. "Стихотворные споры" в Англии, как и на континенте, опирались также на народную обрядовую традицию и, подобно многим другим поэтическим произведениям XIII-XIV ве., испытали на себе воздействие народной поэзии. Так, начало поэмы "Дрозд и соловей" текстуально заимствовано из одной среднеанглийской весенней любовной песни. Форму спора имело обрядовое "прение зимы и лета", которое еще в XVI в. могло служить источником отдельных эпизодов в драматических произведениях "елизаветинцев". Так, в "Завещании Саммерса" (1593 г.) Томаса Нэша выведены четыре времени года, между ними и весна с ее свитой; песня весны подражает пению кукушки и других весенних птиц. Еще в комедии Шекспира "Потерянные усилия любви" (акт V, 2) весна и зима представлены кукушкой и совой, и в песенном "прении" их слышен то весенний припев, то клик ночной птицы. Любопытно, что одна из наиболее ранних дошедших до нас английских песен - это именно "Песнь кукушки" (Cuckoo-Sang), известная нам в рукописи середины XIII в., но в тексте, возникшем ранее, повидимому, - между 1200-1225 гг. Лето пришло, пой, кукушка, звонко. Растет посев, цветет луг, деревья распускаются. Пой, кукушка. Овца блеет ягненку, корова мычит теленку. Бычок прыгает, козел резвится, пой, кукушка, звонко и т. д. Тексты аналогичных английских произведений, к сожалению, очень малочисленны; их записями мы, вероятно, обязаны бродячим школярам. Почти все такие песни, относящиеся к концу XIII столетия, известны нам из знаменитой рукописи (Mr. Harley, 2253 стиха), написанной каким-то любителем в Герфордшире около 1310 г. Если это и не народные песни в точном смысле этого слова, то по крайней мере произведения, очень к ним близкие, проникнутые народно-песенным элементом. Большую ценность имеют также возникшие несколько позже так называемые "Роулинсоновские фрагменты" (The Rawlinson fragments, 1300-1350 гг.), представляющие собой, по-видимому, нечто вроде листков из записной книжки менестреля с частью его песенного репертуара; в этой рукописи сохранилось одиннадцать английских песен (южного происхождения) и две французских. Первая же песня этой рукописи, английская любовная песня, из которой дошло лишь восемь строк, открывается типичным для народной поэзии сравнением: "Как боярышник цветет краше всех деревьев, так и милая моя прекраснее всех на земле"; в фрагменте восьмой песни, не вполне ясного значения, говорится о девушке, которая семь ночей и один день лежала в болоте, покоясь на красных розах и белых лилиях и питаясь первоцветами, фиалками и холодной ключевой водой (вероятно, речь идет о покойнице); большинство остальных песен - застольные и плясовые, полные свежих образов и ритмического изящества, которые свидетельствуют о том, что национальное искусство уже в полном цвету, что оно выросло на народной основе, но смогло также воспользоваться всеми богатствами французской поэзии XII-XIII столетий. 3 В XIII веке в английскую письменность начало проникать влияние нормандско-французской поэзии; появляются первые рыцарские романы на английском языке. Автор огромной стихотворной энциклопедии "Бегун по свету" (Cursor mundi), написанной на севере Англии в первой четверти XIV в. (между 1300-1325 гг.), признавался еще, что презирает рыцарские романы, эти "суетные произведения" (fantums), которыми услаждает себя светское общество и которые написаны по-французски. В его книге, написанной на английском языке "из любви к английскому народу", упоминается вкратце и случайно о "несравнимом в свое время короле Артуре", о Гавейне и других рыцарях "Круглого Стола"; но его еще гораздо больше занимают другие сюжеты: в 30 тысячах стихов он пробегает всю историю мира, начиная от "сотворения его св. Троицей" и кончая будущим явлением антихриста и страшным судом. На юге Англии предубеждение против нормандской литературы рассеивалось значительно быстрее. Здесь уже в самом начале XIII в. интересовались не только религиозной литературой французского происхождения, но и светской нормандской поэзией. Об этом свидетельствует "Брут" ("Brut", около 1205 г.) Лайамона (Layamon) - первый английский памятник, в котором своеобразно сочетались традиции англо-саксонского героического эпоса и французской куртуазной литературы. "Жил среди людей священник по имени Лайамон, - рассказывается в начальных стихах "Брута", - был он сыном Леовенада, да будет милостив к нему господь! Жил он в Эрнли, в знаменитой церкви на берегу Северна... Там он читал книги. И пришло ему на ум, и стало его любимой мыслью, что нужно ему рассказать о благородных деяниях англичан, о том, как они назывались и откуда они пришли..." Путешествуя всюду по стране, он приобрел книги, которые и взял себе за образец. Сначала он взял "английскую книгу", которую написал святой Беда, затем другие, латинские, написанные "святым Альбином" (Albinus, кентерберийский аббат, ум. в 732 г.) и "прекрасным Августином"; затем среди них положил он и третью книгу, "которую написал французский монах, прозывавшийся Васом", ту самую, которую составил он "для благородной Алиеноры", жены короля Генриха. "Он с любовью смотрел на них, да будет милостив к нему господь! Взял он перо в руку и написал на пергаменте, и истинные слова составил вместе, и три книги соединил в одну..." Так повествует в своем "Бруте" сам автор. Эрнли, "неподалеку от Радестона", называемое автором своим местожительством, отождествляется в настоящее время с небольшим местечком в Вустерском графстве на границе Уэльса; на юго-западную область Англии указывает и южный диалект его произведения. О Лайамоне мы не знаем ничего больше, кроме того, что он сообщил о себе сам. Его поэма показывает, что он получил поверхностное полуфранцузское, полуанглийское образование, но что родным для него языком был английский и что он обладал некоторой, не очень значительной начитанностью в старой отечественной письменности. Лайамон интересовался национальной стариной, прошлым своей округи и, помимо книжных источников, может быть, черпал поэтические материалы из богатых эпосом местных устных преданий. Поэма Лайамона представляет собой длинную стихотворную историю Британии, начиная от предков легендарного Брута вплоть до Кадвалладера, при котором бритты были окончательно оттеснены в Уэльс (689 г.). Поэма, обнимающая 32 000 с лишним стихов, распадается на три части; в первой (стихи 1 - 18 532) рассказывается древнейшая история, от падения Трои до рождения короля Артура; во второй (стихи 18 533 - 28 651) говорится о самом Артуре и деяниях его царствования; последняя (стихи 28 652 - 32 241) повествует о событиях в Британии от смерти Артура и до победы над бриттами Ательстана. Таким образом, артуровская легенда занимает не больше трети всего произведения, и это всецело объясняется замыслом Лайамона. В начальных стихах он заявлял, что хочет рассказать "о благородных деяниях англичан", и эта тема, действительно, является для него основной; он любит доблесть, энергию, могущество, храбрые речи и героические битвы; рыцарские куртуазные авантюры ему еще чужды, так же как и сентиментальная трактовка любви. Поэтому его Артур ближе к образу Беовульфа, чем к образу того же Артура, как он дан у Васа. Описание пиров и воинских потех - другое дело; если Лайамон не скупится на изображение пышности и блеска легендарного британского королевского двора, то он делает это преимущественно из патриотических побуждений, для характеристики могущества, силы и славы Британии, не только из живописно-декоративных, эстетических соображений, которые нередко руководили Васом. Но Лайамон - не только пламенный патриот, слагающий историю своей страны, он - ревностный приверженец веры, в то время как нормандский клирик Вас старался быть, по возможности, более светским писателем. Все герои Лайамона - стойкие защитники христианства, все его злодеи - непременно язычники; в этом сказываются, конечно, личные и профессиональные пристрастия эрнлейского священника, но на этом частном примере можно проследить также глубокие принципиальные особенности, которыми отличается его "Брут" от героического англосаксонского эпоса, гораздо более примитивного по своей технике. Автор "Беовульфа", например, еще заставлял своих языческих королей произносить христианские проповеди; у Лайамона же мы находим более сознательное отношение к распределению драматических ролей. Тем не менее, и героикой своего повествования, и своей метрической формой, еще близкой к свободному строению старинного аллитеративного стиха, и своим архаическим словарем, содержащим очень немного слов французского происхождения, "Брут" Лайамона близок именно к англо-саксонскому эпосу. К кельтским преданиям восходят такие подробности, как рассказы о волшебных чарах фей при рождении Артура, о чудесной способности круглого стола превращаться то в большой, то в маленький, о таинственном отбытии мертвого короля в обитель бессмертия, на остров Авалон, и об исцелении на пути туда его смертельных ран и т. д. Но многие эпизоды "Брута", очевидно, и не следует искать в каких-либо предполагаемых, но не известных нам источниках; автор заимствовал их из собственных жизненных впечатлений. Таков, например, эпизод об охоте на лисицу (стихи 20 840 и сл.) и многие живописные описания природы. Пример Лайамона довольно долго не находил в Англии подражателей. Дальнейшие превращения французских рыцарских романов в английские как один из моментов общего процесса возрождения литературы на английском языке в XIII в. следует объяснять не только постепенно убывающим в стране знанием французского языка. Нормандское дворянство перестает быть замкнутой кастой; со второй половины XIII в. оно постоянно пополняется новыми людьми, например, богатеющими представителями растущих городов. Новые землевладельцы и духовенство происходят уже не из нормандского дворянства, ориентированного на Францию. Странствующие или оседлые певцы, менестрели, научаются английскому языку, обслуживают более широкие массы населения, воспевая то по-французски, то по-английски различные политические события (такова, например, английская "Песня о битве при Льюисе", 1264 г., сатирически высмеивающая королевскую и придворную партию, в особенности Ричарда Корнуолского, брата Генриха III). Менестрели, или "минстрели" (от ministerialis, ministrellus), как их называют в Англии, сливаются в конце-концов с местными певцами, и уже в XIII в. их безразлично обозначают терминами совершение различного происхождения: наряду с названиями menestrale, menstrel, minstrel, gestour, disour (певец, рассказчик) встречаются также старые термины gleeman или singer, segger. "Двуязычным" менестрелям XIII в., одинаково искусным в сложении и передаче французских и английских стихов, принадлежит немалая роль в деле дальнейшего национального освоения англо-нормандских поэтических сюжетов. Правдоподобны предположения, что именно менестрелям принадлежит распространение в Англии таких сюжетов, какие легли в основание романа о Горне, о Гавелоке-датчанине, о сэре Бевисе Гемптонском, о Гае из Варвика. "Король Горн" (King Horn) - древнейший из сохранившихся рыцарских романов на английском языке - сложился около 1225 г. Первоосновой его сюжета было несомненно датское предание времен датских вторжений в Англию и Ирландию. В XII в. эта датская сага была обработана нормандским поэтом во французских стихах. "Король Горн" и позднейшая английская поэма начала XIV в. о благородном юноше Горне и девушке Римнильде (Horn Childe and maiden Rimnild, 1300-1325 гг.) восходят именно к французским редакциям сюжета, в которых на первый план выдвинулась любовная история королевича Горна и принцессы Рименгильды, а старый героический эпический сюжет приобрел уже многие куртуазные черты. Древнейшая английская редакция, объемом в 1546 стихов, повествует о Горне, сыне короля Судденского (Suddene - южная Дания?) Мурри, и королевы Годгильды, и об его приключениях и любви на чужбине. Уже в детстве Горн отличался замечательной красотой; отец дал ему в товарищи двенадцать сверстников, из которых наиболее близкими друзьями его были Атульф и Фикенгильд; первый в дальнейшем рассказе является преданным, верным и храбрым другом, второй - предателем. В год, когда Горну исполнилось пятнадцать лет, на страну Судденскую нападают язычники-сарацины. Король погибает в бою, а королева Годгильда прячется в пещере. Горн попадает в плен, но он так красив, что его не убивают, а сажают в лодку с товарищами и пускают в море, на волю ветров и волн. Лодка пристает к берегам Вестернесса, где правит король Альмар; он ласково принимает юношей и отдает Горна на воспитание своему дворецкому Ательбрусу; тот учит его охотиться, удить рыбу, играть на арфе и прислуживать королю за столом. При дворе Горн приглянулся принцессе Рименгильде; она ищет с ним встречи при помощи дворецкого, объясняется ему в любви, добивается у отца посвящения его в рыцари; но, прежде чем жениться на ней, Горн стремится прославить себя рыцарскими подвигами "Рыцарь, - сказала тогда ему Рименгильда, - возьми этот золотой, превосходно украшенный перстень; на перстне вырезана юная Рименгильда; нет в мире другого лучшего перстня; носи его ради меня на пальце. Камни на нем имеют такую силу, что не будешь ты нигде отвращаться от ударов, не будешь и в битве страшиться, как только взглянешь на него и вспомнишь о своей милой". Другой такой же перстень она дает другу своего возлюбленного, Атульфу. Волшебное кольцо вскоре же пригодилось Горну: когда на страну Альмара нападают языческие дружины, он побеждает врагов. Но Рименгильда предчувствует беду; ей снится вещий сон, будто она забросила в море сеть, но огромная рыба разорвала ее. Дурной сон сбывается, коварный друг Горна Фикенгильд доносит Альмару о близости Горна к Рименгильде и клевещет, будто Горн злоумышляет против самого короля. Горну приказывают немедленно покинуть страну. Он уезжает, сказав Рименгильде, чтобы она ждала его семь лет; если же к концу этого срока он не вернется, она может выбрать себе другого супруга и не печалиться о нем. Все эти годы он проводит в бранных подвигах на чужой стороне; приняв имя Кутберта, он оказывает важные услуги ирландскому королю, вступая в битву с сарацинским великаном и одерживая другие блестящие победы. Так проходит семь лет. Рименгильда тоскует о нем, не имея никаких известий; когда же к ней сватается могущественный Моди, король Рейнеский, она в страхе посылает гонца отыскать Горна и известить его об этом. Гонец с трудом находит Горна в Ирландии, Горн спешит в Вестернесс; от одного пилигрима он узнает, что свадьба Рименгильды уже совершилась, меняется со странником одеждой и, не узнанный никем, пробирается в замок, где идет свадебный пир. Происходит драматическая сцена узнания по кольцу, которое Горн бросает в поднесенный ему кубок. Как и следовало ожидать, Горн отнимает Рименгильду у Моди и женится на ней. Но роман на этом не кончается: последний эпизод повторяет предшествующий, как это нередко, случается в эпических произведениях. Горн отлучается еще раз для того, чтобы побывать на родине, отомстить за смерть отца и вернуть свои владения, но во время его отсутствия коварный Фикенгильд увозит Рименгильду в свой замок и хочет принудить ее стать его женой. Предупрежденный вещим сном, Горн успевает, однако, во-время вернуться и убивает Фикенгильда. Затем возвращается он в Судденскую землю и счастливо правит здесь со своей королевой. Важнейшие мотивы "Короля Горна" восходят к международному фонду европейского фольклора - поездка витязя в чужую страну и сватовство за королевскую дочь, кольцо, отвращающее опасности от героя и служащее затем для узнания его, наконец возвращение жениха (или мужа) в платье странника или певца-музыканта к невесте в момент ее свадьбы: этот распространеннейший эпический мотив встречается, в частности, и в русской былине о Добрыне Никитиче. Естественно поэтому широкая распространенность "Короля Горна" в различных редакциях и переделках. Помимо поэмы "Horn Childe and maid Rimnild", которую еще Чосер имел в виду в своем пародическом "Сэр' Топаз", известна также шотландская баллада (Hind Horn) и несколько скандинавских; французская версия (Horn et Rimenhild) легла в основу французского прозаического романа XV в. о Понте и Сидонии, который, в свою очередь, был переведен на английский язык (King Ponthus and the fair Sidone) и обработан в Скандинавии. Наряду с "Королем Горном" в XIII в. широкую популярность приобрела "Песнь о Гавелоке" (The lay of Havelok), переработка англо-нормандской поэмы первой половины XII столетия. И на этот раз в основе поэмы лежит предание из времен датских вторжений в Англию. Между "Королем Горном" и английской "Песнью о Гавелоке" есть, однако, значительные различия. "Горн", судя по его начальным стихам, предназначался для пения, "Гавелок" - для декламации. И по своей поэтической технике, и по особенностям своего сюжета, и по эпическим характеристикам "Гавелок" отличается гораздо большим демократизмом, чем "Горн". Это поэма, явно рассчитанная на широкую народную аудиторию. И в "Горне", и в "Гавелоке" герои - королевичи, которые находятся в изгнании и после многих испытаний возвращают себе королевство, получая при этом в жены прекрасных принцесс; однако образы этих королевичей, приключения их на чужой стороне, их отношение к людям в обоих случаях во многом различны. "Рыцарю" Горну противостоит Гавелок, королевич, который проходит суровую школу трудовой жизни, прежде чем сесть на престол; в поэме подчеркивается необходимость близкой связи короля с трудовым населением и высказывается мысль, что "работа не является стыдом". Поэма рассказывает, что английский король Этельвольд, умирая, доверил свое королевство и дочь Гольдбургу графу Корнуолскому Годриху, поручив ему отдать ее в жены самому красивому и сильному мужчине, который ей встретится. Точно так же и король датский Биркбейн перед смертью поручает графу Годарду заботы о своем сыне Гавелоке и о двух своих дочерях. Годард - предатель; он убивает сестер Гавелока, а мальчика отдает бедному рыбаку Гриму, чтобы тот утопил его в море; но Грим не выполняет этого приказа; сияние, озаряющее голову спящего мальчика, убеждает рыбака в том, что перед ним - наследник датского престола. Тогда Грим сооружает корабль, садится в него вместе со всей семьей и Гавелоком и отправляется за море. Корабль пристает к берегу Англии, неподалеку от устья реки Гумбер, и Грим поселяется здесь; по имени его, - замечает поэма, - местность эта и прозывается Гримсби. Гавелок подрастает, становится сильным и храбрым юношей; видя бедность своего приемного отца, он уходит от него, чтобы самому добывать себе пропитание. Он идет в Линкольн и поступает здесь поваренком к графу Корнуолскому. Благодаря своей красоте, осанке и доброму характеру Гавелок вскоре обращает на себя всеобщее внимание во дворце. Однажды, на празднике, участвуя в играх, он метнул камень дальше всех; слух об его силе, ловкости и красоте доходит до Годриха, который с насмешкой решает, что за Гавелока и следует выдать замуж порученную ему королевскую дочь ("не сильнейший ли и не красивейший ли он из мужчин, которого ей удалось встретить?!"), а между тем эта свадьба лишит ее прав на отцовский престол. Молодые повенчаны и едут в Гримсби. Однажды ночью, горюя о своей опале, Гольдбурга видит чудный свет, исходящий из уст Гавелока, а по красному кресту на его плече узнает об его королевском происхождении. Они едут в Данию, где верный вассал, добрый и могущественный граф Уббе, по знаку на плече Гавелока узнает в нем королевича и помогает ему свергнуть и наказать предателя Годарда и вернуть себе отцовский престол. Затем Гавелок уезжает в Англию и свергает Годриха. Поэму заключает рассказ о наградах, которые Гавелок раздает своим друзьям и добрым помощникам. Дочерей рыбака Грима, уже умершего, Гавелок выдает замуж за графов и баронов; он обновляет также и английское дворянство: повара Бертрама, у которого он служил поваренком, Гавелок возводит в сан графа Корнуолского. Добрый датский граф Уббе получает Данию в качестве вассального владения, сам же Гавелок вместе с Гольдбургой коронуется в Лондоне и счастливо царствует здесь целых шестьдесят лет. О популярности этой саги в Англии после нормандского завоевания свидетельствует, помимо "Песни о Гавелоке", изложение ее, включенное Гаймаром в его "Историю англов" (стихи 37-818), и более поздняя редакция в составе "Стихотворной истории Англии" (Rimed Story of England) Роберта Маннинга из Брюнна (1338 г.). В конце XIII в. в Англии получили широкую популярность стихотворные романы о Бевисе Гемптонском и Гае из Варвика также нормандско-французского происхождения. Эти романы, возникшие на основе местных преданий, отвечали запросам того нормандского дворянства в Англии, которое уже находилось в оппозиции к Франции, шло своим историческим путем и жило местными, английскими, интересами. Это обеспечило романам особую популярность в Англии и тогда, когда они были переведены английскими стихами, распространились во множестве новых редакций и получили новые местные черты. Англо-нормандский "Boeve de Haumtone" начала XIII в. явился уже итогом весьма длительного литературного процесса: в сюжете этого романа своеобразно сплелись разнородные элементы англо-нормандского, кельтского, восточного и германского происхождения; любопытно, что с ними в родстве находится история Гамлета. Французский вариант этого романа получил общеевропейскую известность; к нему восходит, через посредство итальянских версий, русская сказка о Бове-Королевиче, зашедшая на Русь через Сербию. К тому же французскому источнику восходит и среднеанглийский "Sir Beves of Hamtoun" - древнейшая рукопись которого содержит 4620 стихов; их ритмом воспользовался Чосер в своем "Топазе"; этим романом зачитывались в Англии вплоть до XVII в., после того, как он был переделан в народную книгу. Гай из Варвика (Guy of Warwick) - столь же неисторическое лицо, как и Бевис Гемптонский. Весь роман сплетен из популярных повествовательных мотивов, в иных сочетаниях встречающихся во многих других французских романах. Он рассказывает о кравчем графа Варвикского Гае, который влюбляется в графскую дочь. Он возведен в рыцари и после долгих приключений получает в жены свою возлюбленную; однако, внезапно раскаявшись в том, что вел жизнь недостаточно благочестивую, он покидает дом и жену, ожидающую ребенка, и отправляется паломником в Палестину. Возвратившись домой уже стариком, в тот момент, когда король Ательстан осажден язычниками в своей столице Винчестере, Гай, никем не узнанный, побеждает в поединке великана Кольбранда, становится отшельником и, наконец, умирает на руках жены, которой он открыл свое имя. Этот роман распространился во множестве редакций в XIII-XIV вв., вызвал продолжения (Reinbrun, Gysone of Warwike) и различные обработки, в том числе одну - Лидгейта, послужил источником многочисленных прозаических пересказов и оставил в английской речи ряд пословиц и поговорок. Наряду с этими наиболее популярными переводами и переделками французских рыцарских романов и религиозных легенд, обработанных в форме феодального эпоса, мы встречаем в английской литературе XIII в. переводы также и многих других произведений французской литературы XII-XIII вв. Около 1250 г. была сделана, например, обработка сюжета о "Флуаре и Бланшефлер" (Floris and Blauncheflur, 1296 стихов), этого старофранцузского любовно-идиллического романа византийского происхождения. Известна была в Англии и история Тристана и Изольды. Английский текст (Sir Tristrem and Jsold, 3344 стиха) следует, в общем, за англо-нормандской редакцией, но сильно ее сокращает; среднеанглийскому тексту свойственны также характерные эпические повторения и стихотворный размер, близкий к балладному. Английский "Sir Tristrem" (конец XIII в.) остановился как бы на пути между рыцарской эпопеей и народной балладой и подсказывает нам один из путей, по которому балладное творчество и в более позднее время обогащалось заимствованиями из литературных источников. Английская редакция поэмы о Тристане памятна и тем, что ее издал Вальтер Скотт, добавивший к ней конец, сочиненный им самим, по французским источникам, так как в дошедшей до нас единственной, но дефектной рукописи он отсутствует. В то же время в Англии известны были и романы религиозно-назидательного типа, вроде переведенного с французского в конце XIII в. "Амиса и Амиля" (Amis and Amiloun, 2508 стихов), и поздние морально-дидактические романы типа "Семи римских мудрецов" (Seven Sages of Rome, конца XIII-начала XIV в.). Немалую популярность приобрели здесь, наконец, обработанные в форме авантюрно-рыцарских романов исторические сюжеты. В качестве примера можно указать на возникший в царствование Эдуарда I роман-хронику о "Ричарде Львином Сердце" (Richard Coer de Lyon), в котором данные исторических хроник перемешаны с мотивами из романов об Александре Македонском (King Alisaunder) и преданиями Артуровского цикла. Ричард изображен здесь сыном Генриха II от волшебницы, дочери языческого султана; поэтому он имеет несколько демонический облик, но он храбр и смел беспредельно: в темницу к плененному Ричарду впускают льва чтобы тот разорвал его, но Ричард быстро всовывает руку в разверстую пасть и вырывает львиное сердце. Отзвук этой легенды слышится еще в словах шекспировской хроники "Король Иоанн" (акт II, 1) о Ричарде I, этом бесстрашном палестинском воине, который "похитил сердце из груди льва". Особенно подробно излагает этот роман-хроника крестовые походы Ричарда, обставив их множеством легендарных подробностей. Источники романа и на этот раз французские. Ориентация большинства английских переводчиков XIII в. на демократических читателей, не знающих французского языка, определила важнейшие особенности этой обширной для того времени переводной литературы. Это были не только переводы в собственном смысле слова, это было национальное освоение чужеземных и первоначально чужеродных для Англии оригиналов, школа новой поэтической техники и литературного мастерства, существенный шаг вперед в деле обмирщения - литературы и мировоззрения. Переводная литература XIII в. помогает нам проследить сложный процесс становления новой литературной речи, начавшийся именно в это время, наблюдать постепенное угасание аллитеративного стиха. Стремление английских стихотворцев приспособиться к новой романской метрике объясняет нам своеобразное сплетение на английской почве мотивов и сюжетов, шедших из англо-саксонской старины, из кельтского мира, из богатой англо-нормандской литературы и усложненных греко-византийскими и восточными влияниями, столь сильными во времена крестовых походов. При всех своих демократических тенденциях эта переводная литература, однако, все же не могла вовсе утратить свою связь с оригиналами, созданными в расчете на иную социальную среду. Англо-нормандские поэты, менестрели, жившие в феодальных замках, повествовали о подвигах рыцарей, графов и баронов, о королях и заморских принцессах. 4 О специфической городской литературе на английском языке мы не знаем ничего до половины XIII в., за исключением, быть может, творчества странствующих клириков. Однако по мере того, как возрастает хозяйственное и политическое значение английских городов, в них появляются также зачатки собственной литературной деятельности. Намечается разложение рыцарских жанров, пишутся стихотворные сатиры, появляются стихотворные новеллы типа французских фаблио, наконец, начинается развитие драматической литературы. Во второй половине XIII в. городская литература на английском языке еще очень бедна. К ней принадлежит, например, случайная и единственная до чосеровского рассказа капеллана обработка одного эпизода из "Романа о лисе" - о лисе и волке, носящем здесь имя Seagrim (Isengrim), - написанная между 1250-1276 гг. Рядом с нею стоит созданная, вероятно, по образцу французского фаблио стихотворная сатира о "Коканьской стране" (The Land of Cockaygne, вторая половина XIII в.), об этом блаженном рае, где все пьют и едят без конца, где нет на злых людей, ни змей, ни волков, ни лисиц, ни мух, ни блох, где текут молочные, винные и медовые реки и где даже монастырская обитель окружена валом из паштета и стеной из пуддинга. В этой литературе мы встречаем также и зачатки городской новеллы. Интереснейшим образцом этого ряда является стихотворный рассказ "Госпожа Сириц" (Dame Siriz, 2-я полов. XIII в). Богатый и важный клерк Вилекин влюбился в Марджери, жену одного купца. Когда тот отлучился на ярмарку в "Ботольфстон (т. е. Бостон) в Линкольншире", Вилекин явился к Марджери и был радушно принят, но стоило ему открыться в своих чувствах, как дама выгнала его из дому. Опечаленный Вилекин обращается за помощью к старой сводне по имени Сириц, которая решает помочь ему за приличную плату. Она является к жене купца под видом бедной, голодной старушки; добросердечная, но глупенькая Марджери кормит ее и вступает в беседу, но Сириц громко вздыхает и стонет. На вопрос Марджери о причине ее печали Сириц отвечает, что была у нее хорошенькая дочка, которую она выдала замуж за благородного человека; дочка очень любила своего мужа; когда однажды в отсутствие супруга ее захотел соблазнить один клерк, она отвергла его любовь, он же, прибегнув к чародейству, превратил ее в собаку. "Смотри, - прибавляет Сириц, указывая испуганной Марджери на собачку, которую сводня предусмотрительно захватила с собой, предварительно как следует накормив горчицей, - смотри, ведь это и есть моя дочка, о которой я тебе говорила. Видишь, как слезятся ее глазоньки, а слезы-то так и каплют, так и бегут по щекам!" Чтобы не быть превращенной в собаку, Марджери тотчас же принимает у себя Вилекина и не отказывает ему ни в чем. Сюжетная основа этого рассказа была найдена в индийском рассказе о жене брамина, отвергшей любовь своих воздыхателей. Отсюда идет и мотив метемпсихозы. Варианты рассказа находятся в других восточных сборниках ("Семь визирей", греческий "Syntipas" и т. д.). Сохранился фрагмент ранней английской драматической обработки рассказа о Сириц, что подтверждает его известность, но это был, вероятно, не единственный рассказ этого типа. Оксфордский университет уже в 1292 г. предостерегал от чтения подобных рассказов; их упоминают и "Бегун по свету", и "Видение о Петре Пахаре". Несколько случайных юмористических стихотворных повестушек из городского быта (например, "Pennyworth of Wytte", начало XIV в., о купце, который узнает настоящую цену супружеской любви, напугав и испытав жену и любовницу) относятся к более позднему времени. Однако должно было пройти еще почти целое столетие, чтобы английские городские новеллы могли достичь подлинного реалистического мастерства и высокой стихотворной культуры в "Кентерберийских рассказах" Чосера. ОТДЕЛ III ЛИТЕРАТУРА XIV в. ВВЕДЕНИЕ Четырнадцатое столетие в истории Англии было периодом бурной ломки и глубоких изменений во всех областях экономической и общественной жизни. В этот век сложилась английская нация; в кровавых боях и тяжелой борьбе окреп и осознал себя народ. Новые экономические и политические отношения, многолетние войны, восстания невиданной прежде силы, опустошительные эпидемии - все это видоизменило социальный облик страны и соотношение ее важнейших общественных сил. Культурное развитие Англии пошло по новому пути; сложился ее национальный язык; ее искусство и литература приобрели новые черты. Быстрый рост городов наблюдается в Англии уже к концу XIII столетия. Если в начале нормандского периода в Англии насчитывалось до 80 городов и в них жило лишь 5% всего населения (по данным 1086 г. приблизительно 75 тысяч человек), то к концу XIII в. городов становится вдвое больше, а число жителей в них увеличивается во много раз. В XIV в. рост городов еще усиливается. В 1377 г. городское население Англии исчислялось приблизительно в 169 тысяч человек, составляя 12% по отношению к общему числу жителей в стране. Конечно, города эти, за исключением некоторых (в Лондоне в 1377 г. было от 35 до 40 тысяч человек), были сравнительно невелики. Рост товарно-денежного хозяйства видоизменял облик и деревни, и города; неизбежное в этих условиях аграрное переустройство Англии приводило к обострению классовой борьбы в деревне и выливалось в конце-концов в крестьянские восстания; в городах усилилось разложение цеховой системы, увеличилось количество наемных рабочих и возросла их эксплоатация. В то же время создавалась обеспеченная денежная верхушка бюргерства, значительно окрепли торговые связи между городами и с другими странами. С начала XIV в. внутренняя торговля становится все более важным фактором хозяйственной жизни, а развитие мореплавания облегчает торговлю Англии с другими странами. Активность заморских и в особенности английских купцов в XIV в. была очень велика; характер английского экспорта при этом несколько видоизменился. Основным продуктом экспорта Англии еще в XIII в. стала шерсть, в которой сильно нуждались суконные мастерские континента, в первую очередь Фландрии. Уже с XIII в. наблюдается развитие огораживаний общинных земель, ухудшается положение крепостного крестьянина - "виллана". Важнейшая причина изменений, происшедших в английской деревне, именно рост денежной ренты, развитие которой, по словам К. Маркса, "не только необходимо сопровождается, но даже антиципируется образованием класса неимущих и нанимающихся за деньги батраков" {Маркс, Капитал, т. III, Партиздат, 1936, стр. 703.}, складывается уже в XIII столетии. Ряд событий XIV в. обостряет все указанные процессы. Одним из таких событий была эпидемия чумы. "Черная смерть" посетила Англию в 1340 г., занесенная сюда с Востока. Вторая эпидемия, 1348 г., по своим опустошениям была неизмеримо сильнее первой вспышки; это была страшная эпидемия, которая, помимо Англии, в те же годы коснулась Франции, Италии и занесена была даже на северо-западные окраины русского государства - в Новгород и в Псков. Чума свирепствовала по всей Англии больше года (с августа 1348г.), всего сильнее сказалась в жаркое и засушливое лето 1349 г. и окончательно исчезла здесь только в 1351 г. По великим бедствиям, которые принесла с собою чума 1348 г., она была страшнее всех моровых язв средних веков; последующие вспышки чумной эпидемии в том же XIV в. (например, в 1361-1362, 1368-1369 гг. и др.) отличались значительно меньшей силой. Хроники XIV в. утверждают, что чума истребила девять десятых всего населения, но историки более позднего времени считают эту цифру преувеличенной; полагают, что Англия потеряла до одной трети своих обитателей. Согласно современным свидетельствам, больше всего пострадало крестьянство. "Черная смерть" обострила экономический кризис. Ряды сельскохозяйственных рабочих сильно поредели, недостаток рабочих рук и сокращение доходов землевладельцев отразились на заработной плате и вызвали при Эдуарде III и Ричарде II издание тяжелых для крестьянства, но благоприятных для крупных землевладельцев законов. Одним из первых законов этого рода был "Статут о рабочих" 1349 г. К. Маркс так характеризует этот статут и последующее рабочее законодательство Англии: "Законодательство относительно наемного труда, с самого начала имевшее в виду эксплоатацию рабочего и в своем дальнейшем развитии неизменно враждебное рабочему классу, начинается в Англии при Эдуарде III Statute of Labourers [Статутом о рабочих]"... "Дух "Статута о рабочих" 1349 г. и всех последующих законов ярко сказывается в том, что государство устанавливает лишь максимум заработной платы, но отнюдь не ее минимум" {Маркс-Энгельс, Сочинения, т. XVII, стр. 807-808.}. Эти законы в руках феодальных владетелей земель сделались важнейшим орудием для эксплоатации свободной крестьянской массы, а также для усиления крепостного гнета над вилланами. Во всех слоях крестьянства росло недовольство. Одновременно глухое беспокойства нарастало и в городах; рабочее законодательство коснулось также городской бедноты; в городе шел параллельный с деревней процесс дифференциации ремесленников и усиления эксплоатации рабочей массы. Война с Францией, потребовавшая значительного увеличения податей и расстроившая торговлю, усилила всеобщее брожение, начавшееся в стране; во второй половине века оно привело к крестьянскому восстанию и к возникновению ересей, которые были, лишь различными формами социального протеста и оппозиции феодальному строю. "Революционная оппозиция против феодализма проходит через все средневековье. В зависимости от условий времени она выступает то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания" {Маркс-Энгельс, Сочинения, т. VIII, стр. 128-129.}. В Англии в описываемую пору обе последние формы оппозиции близко соприкасались; мы находим "еретика" в числе вождей восставших крестьян (Джон Болл); лолларды, захваченные во второй половине XIV в. социально-религиозным брожением, пользовались широкой популярностью среди крестьянства и горожан. В мае 1381-г. в разных областях Англии почти одновременно возникли крестьянские восстания, непосредственным поводом для которых послужил поголовный налог (poll tax) и злоупотребления и жестокости, проявленные сборщиками и контролерами при его взимании. Движение быстро распространилось. Наибольшей организованностью отличались восстания в двух графствах, соседних с Лондоном, - в Эссексе и Кенте, причем кентские крестьяне выставляли особенно отчетливую антифеодальную программу, требуя лишения феодалов их привилегий, отобрания у них земельных угодий и даже уравнения сословий. Главным организатором восстания был ремесленник Уот Тайлер, но одним из идейных вдохновителей его следует считать Джона Болла, этого "безумного английского священника из Кентского графства", как его называет французский хронист Фруассар. О Джоне Болле мы знаем немного: к 1366 г. относятся известия церковных властей, что Болл, "едва ли по праву именующий себя священником", проповедует по стране "на погибель своей душе" и к "явному соблазну всей церкви". За то, что он произносил свои еретические речи "иногда в церквах и на погостах..., а иногда и на общественных рынках возле торговых рядов и в других неосвященных местах, услаждая слух мирян поносительными речами", - как говорит о нем тогдашний архиепископ Кенберберийский, - Джон Болл был сначала заочно отлучен от церкви, а затем его силой заставили прекратить деятельность проповедника, заточив в Архиепископскую тюрьму в Мэдстоне. Восставшие кентские крестьяне в 1381 г. освободили его оттуда и сделали его одним из своих вождей. Хотя обличительная проповедь Джона Болла и была прежде всего направлена против церковных неустройств и злоупотреблений, она имела острый социальный характер, притом с ярко выраженными уравнительными тенденциями. Из показаний летописцев видно, что, по словам Джона Болла, дела могли пойти в Англии хорошо только при том условии, если все имущество станет общим и уничтожится разница между вилланом и дворянином. Он любил повторять перед слушателями популярное в народе двустишие: "Когда Адам копал землю, а Ева пряла, кто был тогда дворянином?" (When Adam delv'd and Eve span, Who was then the gentleman?). Фруассар в своей хронике пересказывает одну из проповедей Джона Болла: "Зачем, по какому праву те, которых мы называем сеньорами, считают себя нашими господами? Чем заслужили они это? Зачем держат они нас в рабстве? Разве мы не дети одного и того же отца и одной матери, Адама и Евы? Чем могут они доказать, что они лучше нас, "разве тем, что они заставляют нас наживать им и зарабатывать то, что они растрачивают? Они одеты в бархат и камку, подбитые разноцветными мехами, а мы ходим в лохмотьях. Они пьют хорошие вина, едят пряности и белый хлеб, мы же питаемся ржаным хлебом пополам с мякиною и пьем простую воду. Они живут в прекрасных жилищах, мы мучимся и трудимся на поле под дождем, на ветру, и, что мы зарабатываем, идет от нас на поддержание их же достоинства... Разве нет у нас суверена, которому мы могли бы пожаловаться, который бы выслушал нас и произвел бы расправу? Пойдем же к королю, он молод, и покажем ему наше рабство и скажем ему, что мы хотим иного порядка вещей, на же попросим помочь этому горю. Если мы действительно пойдем, и притом все вместе, тогда за нами последуют всякого рада люди, которые зовутся сервами и пребывают в рабстве, чтобы получить освобождение..." Именно подобного рода призывы сделали Болла одним из руководителей восставшей крестьянской массы. Организаторами, тактиками восстания в большей степени, чем его теоретиками, были другие вожди - Уот Тайлер, Джек Стро. Их также долго помнили в народе после поражения восстания 1381 г. Об Уоте Тайлере и Джеке Стро сложено было несколько баллад. Восстание 1381 г. кончилось неудачей. Но последствия его сказывались долго и были разнообразны и значительны. Большинство требований, выставлявшихся более умеренными группами восставших, например, эссекскими отрядами, было осуществлено уже в XV в. Повсюду стала исчезать барщина; к концу XV в. в Англии почти вовсе была уничтожена крепостная зависимость крестьян. В то же время во вторую половину XIV столетия в Англии в другой сфере жизни возникло движение за церковную реформу, направленное главным образом против римско-католической церкви. Оно не было связано с крестьянскими волнениями и имело особые корни, выражая, по преимуществу, оппозиционные настроения городских слоев и отличаясь более умеренными социальными требованиями: Тем не менее это религиозно-реформаторское движение приняло в конце-концов массовый характер; временами оно соприкасалось или даже сливалось с другими оппозиционными течениями в общий поток протеста против феодальных установлений вообще и в конце XIV в. и в XV в. как "еретическое" подавлялось церковными и светскими властями с такой же жестокостью, как и социальные движения сельской и городской бедноты. Наиболее отчетливое выражение церковно-обновленческие течения и антиримская пропаганда нашли в учениях Виклифа и его последователей (лоллардов). Однако Виклиф явился скорее виднейшим последователем и теоретиком этого движения, чем его зачинателем. Его непосредственных предшественников следует искать среди английских церковных писателей и сатириков XIII в. и первой половины XIV в., в группе "мистиков", - с одной стороны, среди "вагантов" и "голиардов" - с другой. И те, и другие, на свой лад, задолго до Виклифа, начали подрывать авторитет папской власти в Англии, высказывать смелые суждения против богатства церкви и морального разложения духовенства. Лолларды высоко ставили личный пример и писания Ричарда Ролля из Гемполя (Richard Rolle of Hampole, около 1300-1349 гг.), отшельника из Йоркшира, проповедь которого не касалась, в сущности, ни католической догматики ни даже требований обновить клир, но в лирико-мистических сочинениях которого уже затрагивались струны, зазвучавшие значительно более громким и требовательным призывом для реформаторов конца века. Ричард был, повидимому, выходцем из состоятельной семьи, учился дома, а затем был отправлен в Оксфордский университет, бывший главным центром богословского образования до той поры, пока разгром "виклифизма", свившего здесь прочное гнездо, не привел его к сильному и долголетнему упадку. Вероятно" Оксфорд с его наукой, вывезенной магистрами и школярами из Франции, оставил некоторые следы в мировоззрении Ричарда, но все же его не удовлетворил. Возвратившись домой, он облекся в страннические одежды и начал жизнь пустынника, поселясь в конце-концов в Гемполе, местечке в южной части Йоркшира. Ричард Ролль получил большую известность своими лирико-мистическими проповедями-импровизациями и писаниями на латинском и английском языках. Многими нитями связаны с Роллем и Ленгденд, и Гауэр. Протест Ролля против церкви был вполне пассивным, но он проповедывал, не являясь духовным лицом, не подчиняясь никаким предписаниям, кроме внутреннего голоса совести, который он в своих мистических экстазах отождествлял с голосом божьим. Ричард Ролль был видным английским прозаиком XIV в., значение которого в истории английского языка не меньше, чем Виклифа. Влияние Ролля продолжалось около двух столетий; он был родоначальником целой литературной школы. Среди его писаний особенно известны поучения о божественной лкхбви, преподанные одной отшельнице, Маргарет Керкби, и написанные ритмизованной прозой (The boke Maad of Rycharde Hampole to an ankeresse или The form of perfect living). В качестве английского поэта Ричард известен как автор "Жала совести" (The pricke of Consience, - две версии, английская и латинская), по жанру своему близкого к восходящему к французскому источнику "Руководству о грехах" (Handlyng Synne) Роберта Маннинга из Брюнна (Mannyng, около 1288-1338 гг.) и почти одновременного с сочинением Ролля "Угрызение совести" (Ayenbite of Inwyt, около 1340 г.), кентского монаха Майкля, также имеющим французский источник. С еще большим основанием предшественниками Виклифа по его отрицанию папского авторитета и критике католической иерархии можно считать латинских писателей Англии XII-XIII вв., вроде Вальтера Мапа, Иоанна Сольсберийского или Роберта Гросстета, в особенности же - вагантов и голиардов. Инвективы против папской курии, сатиры против клира были популярны в Англии уже почти за два столетия до Виклифа. Невежественный, грубый, похотливый монах, пьяница и обжора, лукавый пастырь, вор и обманщик, мошенник - продавец индульгенций, пройдоха-пономарь и т. д. были очень распространенными фигурами латинской и английской поэзии и излюбленными объектами нападений задолго до того, как их черты с особой резкостью и мастерством характеристики увековечил Чосер в "Кентерберийских рассказах". От анекдотов Вальтера Мапа и "Исповеди Голии" вплоть до рассказа о лицемерном монахе в "Руководстве о грехах" Маннинга проводится одна тема, звучит одна резкая нота осуждения, негодования или поносительного для церкви смеха по поводу ее грешных служителей. Благоприятную обстановку для развития подобных антиклерикальных настроений создавали и устойчивые стремления королей нормандской и анжуйской династии подчинить себе церковь и отмежеваться от римского влияния в светских делах и, в особенности, поборы в пользу Рима, с исключительным рвением собиравшиеся в стране после позорной капитуляции Иоанна Безземельного перед папой. К середине XIV в., отчасти вследствие чумной эпидемии и войны с Францией, все эти старые вопросы получили особенную остроту. Еще в 1305 г. началось "Авиньонское пленение пап", когда папы стали непосредственным орудием французской политики: после начала войны с Францией в Англии были уверены, что английское золото по "авиньонскому каналу", через руки папы, идет на французские военные нужды и на подстрекательство шотландцев. "Авиньонское пленение пап", продолжавшееся почти три четверти века, и возникший непосредственно после возвращения их в Рим при Урбане VI (1378-1389 гг.) "великий раскол" окончательно уничтожили ореол святости папского престола в глазах массы. Против поборов в пользу римской церкви все сильнее начали ратовать в Англии и церковные, и светские власти. В 1366 г. парламент отказался уплачивать папе сбор, узаконенный при Иоанне Безземельном. Английская светская власть чувствовала себя вполне независимой от папского престола. Эдуард III заключил союз с германским императором Людвигом Баварским, отлученным папой от церкви, показав этим, что не обращает внимания на папский интердикт; лолларды, следовательно, опирались на давнюю английскую традицию, когда они, по словам летописцев, кричали в 1381 г.: "Мы не боимся ни папы, ни интердикта". В борьбе против папства, развернувшейся в первой половине XIV в., видную роль сыграла деятельность и писания английского францисканца Вильяма Оккама (William Ockham; умер около 1349 г.), ученика Дунса Скотта. В 1324 г. он подвергся преследованиям за свои философские учения и бежал к Людвигу Баварскому в Мюнхен, где написал ряд политических сочинений о необходимости разделения светской и церковной власти (Disputatio super potestate Ecclesiastica) и философских трудов, с многочисленными нападками на католическую ортодоксию. Критика католицизма в сочинениях Оккама отличалась "материалистическим" характером: подобно своему учителю Дунсу Скотту, Оккам был номиналистом, т. е. сторонником того течения средневековой философии, в котором Маркс усматривал один из главных элементов английского материализма. Труды Оккама создали школу его последователей в Париже и Оксфорде. Влияние Оккама, так же как и его предшественников и последователей, испытал на себе Виклиф. Джон Виклиф (John Vyclif) родился около 1320 г., учился в Оксфорде и рано связал себя с этим научным центром как виднейший схоластик-богослов своего времени. В 1372 г. он получил степень доктора и одновременно с ней почетную должность государственного секретаря по особым поручениям (peculiaris regis clerious). Он пользовался доверием при дворе и совершил несколько ответственных дипломатических поездок. Вскоре, однако, началась его серьезная борьба с папской курией; первая булла папы против него, осуждавшая 18 "ложных" положений в его писаниях и требовавшая от Виклифа отречения от них, появилась в 1377 г. Эта булла не имела никакого результата; на защиту Виклифа встал Оксфордский университет, лондонские церковные власти также поспешили оправдать его, быть может, - по приказанию двора. Виклиф мог еще несколько лет беспрепятственно развивать и излагать свое учение, приобретая все большее число последователей, все острее касаясь не только вопросов о взаимоотношении светской и церковной власти, но и церковного устройства, испорченности церкви, сущности некоторых католических догматов. Только после крестьянского восстания 1381 г., когда учение некоторых из его теоретиков, вроде Джона Болла, перепуганными властями было отождествлено с учением виклифитов, над Виклифом собралась гроза. В 1382 г. возник его конфликт с нищенствующими монашескими орденами он отказался подчиниться суду университета и подвергся резкому осуждению на церковном соборе как еретик. Слава Виклафа была, однако, столь велика, что его самого не посмели тронуть. Урбан VI, признанный в Англии в качестве законного папы потребовал Виклифа к себе на суд, но он отказался ехать в Рим и вскоре после того умер (1384 г.). Учение Виклифа о том, что всякая власть распространяется в мире из одного божественного начала, имела своим следствием ряд выводов, из которых важнейшим для английской литературы было положение о том, что каждый отдельный человек имеет частицу этой власти, следовательно, верующий может сам читать Библию и сам толковать ее. В своих многочисленных трактатах (их насчитывают около ста), написанных не только по-латыни, но и по-английски, Виклиф все чаще указывал на Библию - как на главный источник веры и на право каждого человека читать ее на своем родном языке и толковать по внушению собственной совести и внутреннему разумению. "Христос и его апостолы, - пишет Виклиф в одной из своих работ (De Qfficio Pastorall), - учили народ на том языке, который был для него лучше всего знаком, почему же нельзя было бы поступать так же и теперь?" Так определилась задача, осуществлением которой Виклиф занят был приблизительно с 1380 г. и до конца своей жизни. Английский перевод Библии, выполненный Виклифом и его сотрудниками, известен нам в большом количестве списков (около 170) и в двух основных редакциях; первая, древнейшая (сделана между 1380-1384 гг.), полна латинизмов и довольно тяжела по языку; вторая редакция, отличающаяся большей чистотой и литературностью, является результатом обработки первого перевода, выполненной Джоном Первеем (John Purvey), секретарем Виклифа, уже после смерти учителя (окончание этого перевода датируется 1395-1397 гг.). Как далеко шло участие самого Виклифа во всем этом предприятии, мы, к сожалению, знаем не во всех подробностях; некоторые исследователи предполагают, что он лишь редактировал переводы других. Перевод Библии имел некоторое значение для формирования английской прозаической литературной речи, так как он успел распространиться в довольно большом количестве списков до того, как подвергся осуждению. В XVI столетии, после реформации, он также пользовался значительным распространением уже в печатной форме: между 1525 и 1600 гг. напечатано было 326 изданий его. Английские трактаты и памфлеты Виклифа находятся в близкой связи с переводов Библии, ибо имеют отношение к толкованию библейских книг и умения; они написаны ясным, сильным, хотя и не вполне сформировавшимся английским языком; в большинстве случаев это - морально-дидактические, а не богословские трактаты; они говорят об общественных и церковных злоупотреблениях, осуждают монастырские богатства, роскошь и изнеженность быта высшего духовенства, затрагивая многие из тех вопросов, которых касались и современные ему поэты от Ленгленда и Чосера до Окклива. Самое знаменитое из английских сочинений Виклифа - "Калитка" (The Wyket) - построено на аллегорическом уподоблении человеческой жизни странствованию, с целью достигнуть настоящего жилища. Для истории английской и европейской мысли реформаторская, общественно-политическая и писательская деятельность Виклифа имела большее значение, чем для английской литературы в узком смысле слова. Из кружка Анны, дочери германского императора Карла IV (1347-1378 гг.) и сестры чешского короля Венцеслава, выданной замуж за английского короля Ричарда II (1377-1399 гг.), учение Виклифа проникло в Чехию и связалось там с движением "гуситства". Англо-чешские и чешско-русские связи этой эпохи делают вероятной некоторую связь с учением Виклифа также и рационалистических течений в русском сектантском движении XIV-XV вв., в частности, с новгородскими "стригольниками". Учение Виклифа было осуждено на том же Констанцском соборе, по приговору которого и Иоганн Гус взошел на костер. Ортодоксальная реакция рьяно взялась за искоренение виклифитских идей, распространившихся довольно широко в массе населения благодаря лоллардам. Под именам лоллардов (прозвание это происходит от голландского диалектального слова "lollaert", означающего "бормочущий молитвы" или "праздный болтун", в ироническом смысле) разумеется религиозная секта, получившая в Англии большое распространение в последней четверти XIV в.; приверженцев ее можно было встретить и среди сельского населения, и среди горожан, и даже среди аристократии, но главную их массу составляли бродячие проповедники, не принадлежавшие ни к какому монашескому ордену или церковной организации и старавшиеся в своей жизни осуществить тот религиозный евангельский идеал, от которого, по их мнению, бесконечно удалилась вся церковная иерархия. Лолларды явились главными распространителями учения Виклифа в народной массе. Борьба церкви с лоллардами велась беспощадно, вплоть до сожжения их на кострах. Церковные и светские власти чувствовали в их религиозной оппозиции связь с протестом чисто социального порядка; и эта связь, несомненно, существовала, в особенности в период восстания 1381 г.; иначе и быть не могло в эпоху, когда вся умственная жизнь была монополизирована церковью, тесно сросшейся с политической системой феодализма. "Ясно, что при этих условиях всеобщие нападки на феодализм, и прежде всего нападки на церковь, все революционные, социальные и политические учения должны были представлять из себя одновременно и богословские ереси" {Маркс-Энгельс, Сочинения, т. VIII, стр. 128.}. Задолго до крестьянского восстания 1381 г. и возникновения широкого церковно-обновленческого движения в Англии началась длительная война с Францией, оказавшая некоторое влияние на социальное и религиозное брожения второй половины XIV в; но определившая также и гораздо более поздние явления английской исторической и культурной жизни. Эта затянувшаяся война началась при Эдуарде III и получила название "Столетней" (1337-1453). Она сразу же тяжелым бременем налогов легла на плечи беднейшей части населения. Затяжной характер, который она приняла, военные неудачи англичан на втором (ее этапе свели на-нет то патриотическое возбуждение первых десятилетий, которое правительство Эдуарда искусно возбуждало в народе великолепием празднеств и турниров, устраивавшихся за счет: огромной добычи, награбленной во Франции. Уже в 1354 г: парламент единодушно потребовал прекращения войны, - это требование предъявлялось впоследствии много раз. Феодальная реакция конца века, вызванная и неудачами войны, и быстрым упадком феодального хозяйства, окончательно отняла у рыцарства в глазах массу героический ореол. Но он остался на некоторое время в литературе и искусстве, в тенденциозных идеализациях легендарного рыцарского прошлого. Этим можно объяснить устойчивую популярность в эту эпоху рыцарских романов и даже возрождение некоторых архаических тенденций в так называемых "аллитеративных" рыцарских поэмах XIV столетия. Этим же можно объяснить продолжавшееся в это время, по крайней мере среди, социальной верхушки, культурное влияние Франции, несмотря на враждебные политические и военные отношения с ней. Рыцарский кодекс Франции всех еще задает тон английской знати; у английской аристократии попрежнему в моде придворная французская культура, и она не расстанется с ней и в следующем XV столетии. Хотя в XIV в. в государственной жизни Англии все еще сохраняли свое руководящее значение крупные феодальные владетели, бывшие большей частью потомками нормандских баронов, английские короли уже вели с ними упорную борьбу за централизацию государства. В половине XIV в. парламент, с двумя палатами, получает ту организацию, которую он сохранит и в впоследствии. Значение парламента со времени Эдуарда II растет непрерывно. При Эдуарде III права палаты общин расширились настолько, что депутаты заявляли о недействительности любого закона, который был бы издан без ее согласия. Война с Францией неоднократно требовала от Эдуарда III обращения к парламенту за новыми субсидиями на военные нужды; в виде уступок парламент получал все новые привилегии. Возросшее значение нижней палаты объяснялось значительными изменениями в недрах английского общества. С ростом городов и укреплением торговли из купцов и ремесленной верхушки горожан начинает складываться буржуазия, постепенно сосредоточивающая в своих руках власть в городах. Одновременно в Англии возникает и новое дворянство, пополняющее свои ряды из числа рыцарей, средних и мелких помещиков ("джентри") и купцов. "Процесс ликвидации феодализма и развития капитализма является вместе с тем процессом складывания людей в нации... Там, где образование наций в общем и целом совпало по времени с образованием централизованных государств, нации, естественно, облеклись в государственную оболочку, развились в самостоятельные буржуазные национальные государства. Так происходило дело в Англии..." {Сталин, Марксизм и национально-колониальный вопрос, Госполитиздат, 1939, стр. 87.} Процесс формирования английской нации идет в XIV в. рука об руку с укреплением государственного единства, централизацией управления, развитием городов и товарно-денежного хозяйства и внутренним сплочением населения на основе всех этих разнообразных экономических, социальных и политических сдвигов; англо-французская война указала свое воздействие на заключительные этапы этого процесса. Вместе с формированием нации в Англии образуется и национальный "общий" язык. Все названные выше явления, ускорившие процесс формирования английской нации, были в то же время важнейшими предпосылками для образования английского литературного языка. Смешанный состав населения растущих в своем хозяйственном значении городов, притом населения более подвижного, не прикрепленного к земле, развитие торговли, оживляющей сношения между различными областями, более тесное территориально-политическое объединение страны, как следствие разложения феодальных отношений, централизация бюрократического аппарата и т. д. - все это ставит в Англии на очередь необходимость нормализации письменного языка. Для этого есть, впрочем, и другие, специфически национальные, предпосылки. В течение нескольких столетий Англия была трехъязычной. Для верхних слоев населения английский язык долго оставался чужим; первый английский король, для которого английский язык был родным, вступил на престол в 1399 г. (Генрих IV); придворная знать все это время, и даже позже, продолжала по преимуществу пользоваться французской речью; на французском языке велось преподавание в школах и судебное делопроизводство: Во второй половине XIV в. соотношение между языками французским и английским резко меняется. Французский язык, хотя и остается в употреблении, но становится языком меньшинства: Кроме того, он сильно портится; Чосер, характеризуя игуменью в "Кентерберийских рассказах", иронически подчеркивает, что она говорила по-французски очень красиво и изящно, как ее учили в стратфордской школе, "но парижский французский язык был ей не известен". В 1362 г., благодаря петиции лондонских горожан, парламент постановил употреблять английский язык в судах, с тем, однако, чтобы самое делопроизводство велось по-латыни; обычай, впрочем, оказался сильнее статута, и французский язык еще долгое время продолжал быть главным языком судебных трибуналов в Англии. В парламенте английская речь впервые зазвучала в 1362 г., но еще в 1377 г. сессия открывалась канцлером по-французски. Таким образом, в Англии развитие национального языка осложнялось и задерживалось борьбой его с языками французским и латинским. Образование письменной нормы национального языка относится здесь к XIV-XV вв., но в XIV в. эта норма впервые слагается на основе диалекта Лондона, крупнейшего экономического, политического и культурного центра страны, в дальнейшем приобретая все более широкое значение и в других районах Англии. Литература не начинает этого процесса, а лишь следует за ним. Однако гений и авторитет Чосера сыграл немаловажную роль в превращении лондонского диалекта в основу языка английской художественной литературы. Вторая половина XIV столетия была периодом бурного подъема и расцвета английской литературы. Противоречия общественной жизни тогдашней Англии сказались и в борьбе многообразных литературных направлений. В творчестве Ленгленда и его подражателей архаические дидактические аллегории средневековой поэзии становятся средством выражения насущных социальных стремлений и чаяний английских народных масс накануне крестьянского восстания 1381 г. В придворно-рыцарской среде возникает также архаическое, но совершенно иное по своему духу искусство, связанное с "возрождением" старой аллитеративной поэзии, поставленной на службу прославлению рыцарской доблести. В английской литературе этого периода возникают и совершенно новые течения. В то время, как Джон Гауэр в своем трехъязычном творчестве, свидетельствующем о широкой международной основе, на которой создавалась английская литература средних веков, объединяет всю сумму художественных достижений средневекового искусства, его великий современник Джеффри Чосер открывает английской литературе новые горизонты. Чосер входит в английскую литературу не только как последний поэт средневековья, но и как первый поэт нового времени: в его творчестве уже заметны первые веяния гуманизма Возрождения. Особыми путями идет в эту пору развитие шотландской поэзии, лишь с XV в. вступающей в более непосредственное взаимодействие с поэзией английской. Глава 1 АЛЛЕГОРИЧЕСКАЯ ДИДАКТИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ XIV в. 1 Одним из интереснейших и наиболее значительных памятников английской литературы XIV в., в которых отразились народные движения тогдашней Англии, является большая аллегорическая поэма, обычно именуемая "Видением о Петре Пахаре" (Vision of Piers the Plowman). Она возбудила к себе исключительное внимание современников, вызвала много, большею частью анонимных, подражаний, стихотворных и прозаических, и донесла до нас правдивую живописную картину своего времени со всеми его тревожными идейными запросами и исканиями накануне проповеди Виклифа и великого крестьянского восстания 1381 г. Созданный в этой поэме образ простого земледельца, Петра Пахаря, искателя правды, "божеской и человеческой", уже в XIV в. получил значение некоего символического обобщения и стал нарицательным именем, популярность которого не ослабевала вплоть до английской буржуазной революции XVII в. Создатель этой поэмы, Вильям Ленгленд (William Langlande), родился, повидимому, в 1332 г. Родом из крестьян, он получил воспитание в бенедиктинском монастыре, что и позволило ему выйти из крепостной зависимости. Вот почему с церковью его связывало чувство признательности и воспоминания детства. "Я приняла тебя в мою среду, - говорит в его поэме Церковь, обращаясь к самому автору, - я сделала из тебя человека свободного". Получив в монастыре некоторое образование, Ленгленд, однако, не был посвящен в монашеский сан и никогда не получал никакой церковной должности. Как человеку женатому, ему был закрыт доступ к большинству иерархических должностей. Он был бедняком, и жизнь цепко держала его в нужде. Трудно сказать, когда и с какой целью он появился в Лондоне. Но в этом городе он жил много лет среди бродяг, нуждаясь, без определенных занятий. Жестокая бедность сделала его гордым и угрюмым. Он рассказывает, что с ненавистью смотрел на разъезжавших по Чипсайду пышных лордов и дам, разодетых в беличий мех и украшенных золотом, которым надо было кланяться. Он отказывал в приветствии даже королевским судьям и надменным прелатам, говоря про себя: "Бог с вами, господа!" За это иные считали его вором, у других он прослыл глупцом или чудаком. Однако Ленгленд, этот суровый обличитель социальной неправды, был все же истинным сыном своего века - вот почему впечатлительность чуткого художника соединяется в нем с наивным аллегоризмом типично средневекового мышления, а острое ощущение социального зла - с консерватизмом убеждений и непоколебимой религиозной верой. Мы не знаем, когда он умер. Иные относили его смерть к самому концу века, но более вероятным является предположение, что это случилось в 1376 или 1377 г., до начала большой церковной "ереси", до появления реформаторских писаний Виклифа, наконец, - до крестьянского восстания 1381 г., руководители которого уже хорошо знали его поэму и пользовались ее образами в своих проповедях и прокламациях. Возможно, что он умер во время лондонской чумы 1376 г., свирепствовавшей в беднейших кварталах города. Одна из рукописей первой редакции его поэмы, относящаяся, как полагают, к концу 70-х гг. XIV в. снабжена следующей заключительной записью переписчика, некоего Джона Бута (Johan But), об авторе поэмы: "Внезапно смерть нанесла ему удар и свалила его. Он лежит под землей. Христос да будет милостив к его душе". Джон Бут, о котором мы знаем еще меньше, чем о Ленгленде, во всяком случае говорит здесь как очевидец. У нас нет оснований не доверять его известию. "Видение о Петре Пахаре", - вероятно, единственное произведение Ленгленда. Он работал над ним всю жизнь, возвращаясь к нему на различных этапах своего творческого пути. Поэма дошла до нас в большом количестве рукописей, - их известно в настоящее время до 50