ок вздумал нарушить очередь. Мейзи
этого не допустит.
   Он нагнулся и погладил  ей  голову.  Мейзи  с  обожанием  взглянула  на
хозяина.
   - Глаза твоей собаки,  -  мечтательно  произнес  Оппенгеймер,  -  самое
незабываемое на свете.
   Он широким шагом пошел по мощеной дорожке к административному зданию, а
трое боксеров спокойно трусили рядом.
   - Мистер Марлоу?
   Я обернулся. Ко мне  неслышно  подошел  рыжеволосый  человек,  нос  его
торчал, как локоть держащегося за поручень пассажира.
   -  Я  Джордж  Уилсон.  Рад  познакомиться.  Вижу,  вы  знаете   мистера
Оппенгеймера.
   - Мы немного поболтали. Он поведал мне,  как  руководить  кинобизнесом.
Похоже, для этого требуется лишь полторы тысячи кинотеатров.
   - Я работаю здесь пять лет, но ни разу не разговаривал с ним.
   - Просто вас ни разу не обмочили его собаки.
   - Может, вы и правы. Чем могу быть полезен, мистер Марлоу?
   - Мне нужно видеть Мэвис Уэлд.
   - Она на съемочной площадке. Идут съемки.
   - Можно поговорить с ней там минуту-другую?
   На лице Уилсона отразилось сомнение.
   - Какой пропуск вам выдали?
   - По-моему, обыкновенный.
   Я протянул ему пропуск. Он просмотрел его.
   - Вас послал Бэллоу. Это ее агент. Видимо,  нас  пустят  в  двенадцатый
павильон. Хотите пойти туда?
   - Если у вас есть время.
   - Я работаю в отделе рекламы. Это моя обязанность.
   Мы пошли по  мощеной  дорожке  к  проходу  между  углами  двух  зданий.
Бетонная дорога  между  зданиями  вела  к  территории  натурных  съемок  и
павильонам.
   - Вы работаете в конторе Бэллоу? - спросил Уилсон.
   - Я только что оттуда.
   - Говорят, солидная организация. Я и сам подумывал заняться этим делом.
В моей работе нет ничего приятного.
   Миновав двух полицейских в мундирах, мы свернули в узкий  проход  между
павильонами, посреди которого над дверью с  номером  12  трепетал  красный
флажок и горел красный свет,  а  над  красным  фонарем  непрерывно  звенел
звонок. Уилсон остановился у  двери.  Еще  один  полицейский,  откинувшись
назад вместе со стулом, кивнул ему и  оглядел  меня  с  тем  уныло-мрачным
выражением, которое нарастает у них на лицах, как ржавчина на цистерне для
воды.
   Звонок умолк,  флажок  замер,  и  красный  свет  погас.  Уилсон  открыл
массивную дверь и пропустил меня вперед. Еще одна дверь. После  солнечного
света за ней оказалось совершенно темно. Потом в  дальнем  углу  я  увидел
свет. Весь остальной громадный павильон казался совершенно пустым.
   Мы  направились  к  освещенному  углу.  Когда  подошли  поближе,  стало
казаться, что весь пол устелен  черными  кабелями.  Стояли  ряды  складных
стульев, несколько  передвижных  гардеробных  с  фамилиями  на  дверях.  К
съемочной площадке мы подошли не с той стороны, и я  видел  только  спинки
стульев, а по бокам -  большие  экраны.  В  стороне  стрекотало  несколько
киноаппаратов.
   -  Крути!  -  крикнул  кто-то.  Раздался  громкий  звонок.  Оба  экрана
засветились,  показались  вздымающиеся  волны.  Другой  голос  поспокойнее
произнес: "Следите, пожалуйста,  за  своими  позами,  может,  нам  удастся
подогнать эту маленькую синьетку. Начали".
   Уилсон замер  и  схватил  меня  за  руку.  Невесть  откуда  послышались
негромкие,  нечеткие,  представляющие  собой  бессмысленный   шум   голоса
актеров.
   Внезапно один из экранов погас. Спокойный голос тем же тоном произнес:
   - Все.
   Снова раздался звонок. Послышался шум общего движения.  Мы  с  Уилсоном
пошли дальше. Он прошептал мне на ухо:
   - Если Нэд Гэммон до обеда не получит этот дубль,  он  набьет  Торренсу
рожу.
   - О, здесь снимается Торренс, вот как?
   Дик Торренс был яркой звездой второго класса, в Голливуде таких актеров
не так уж мало, и в общем-то, они никому не нужны, но многим режиссерам за
неимением лучшего в конце концов приходится брать их.
   - Дик, хочешь посмотреть эту сцену еще раз? - произнес спокойный голос,
когда мы обогнули угол  декорации  и  увидели,  что  там  такое  -  палуба
прогулочной яхты неподалеку от кормы. В этой сцене были заняты две женщины
и трое мужчин. Один из них, средних лет, в спортивном костюме  -  сидел  в
шезлонге. Другой - рыжеволосый, во всем  белом,  -  походил  на  капитана.
Третий - яхтсмен-любитель в красивой фуражке,  синем  пиджаке  с  золотыми
пуговицами, белых брюках, белых туфлях,  самодовольно-обаятельный,  и  был
Торренс. Женщина помоложе была смуглой красавицей Сьюзен Краули.  Постарше
- Мэвис Уэлд. На ней был мокрый купальник из плотной  ткани,  видимо,  она
только что поднялась на борт. Гример обрызгивал  водой  ее  лицо,  руки  и
копну белокурых волос.
   Торренс не ответил. Внезапно он повернулся и уставился на оператора.
   - Думаешь, я не знаю реплик?
   Из темноты вышел седой человек в сером костюме. Черные глаза его злобно
горели, но в голосе злобности не было.
   - Или же путаешь их нарочно, - сказал он, упорно глядя на Торренса.
   - Возможно, дело в том, что я не привык играть перед камерой, в которой
всякий раз посреди сцены кончается пленка.
   - Справедливое замечание, - сказал Нэд Гэммон. - Но пленки у него всего
двести двенадцать  футов.  Это  моя  вина.  Если  б  ты  мог  играть  чуть
поживее...
   - Ха, - возмутился  Торренс.  -  Если  б  я  мог.  Мисс  Уэлд  надо  бы
взбираться на борт не за то время, что требуется на постройку яхты.
   Мэвис Уэлд резко бросила на него презрительный взгляд.
   - Хронометр у Мэвис в самый раз, -  возразил  Гэммон.  -  Исполнение  -
тоже.
   Сьюзен Краули грациозно пожала плечами.
   - Мне кажется, ей не мешало бы двигаться чуть  побыстрее,  Нэд.  У  нее
выходит неплохо, но могло бы и получше.
   - Выходи у меня хоть немного получше, милочка, - спокойно  ответила  ей
Мэвис Уэлд, - кое-кто мог бы назвать это  игрой.  Тебе  ведь  не  хочется,
чтобы нечто подобное имело место в твоей картине, так ведь?
   Торренс засмеялся.  Сьюзен  Краули  повернулась  и  сверкнула  на  него
глазами.
   - Что смешного, мистер Тринадцать?
   Лицо Торренса превратилось в ледяную маску.
   - Как ты назвала меня? - чуть ли не прошипел он.
   - О господи, неужели ты не знал? - удивленно спросила  Краули.  -  Тебя
называют мистер Тринадцать, потому что всякий раз,  когда  тебе  достается
роль, это значит, что двенадцать человек от нее отказались.
   - Ясно,  -  недовольно  сказал  Торренс,  потом  вновь  расхохотался  и
повернулся к Нэду Гэммону.
   - Ладно, Нэд. Теперь, когда  все  отвели  душу,  мы,  наверное,  сможем
сделать все, как ты хочешь.
   Нэд кивнул.
   - Чтобы разрядить атмосферу, лучше всего слегка поцапаться.  Ну  ладно,
начали.
   Он вернулся назад и встал возле камеры. Помощник  крикнул:  "Крути",  и
вся сцена прошла как по маслу.
   - Все, - сказал Гэммон. - Отпечатай этот дубль. Всем перерыв на обед.
   Актеры, спускаясь по грубым деревянным ступеням, кивали Уилсону.  Мэвис
Уэлд шла последней, ей пришлось задержаться, чтобы надеть махровый халат и
пляжные сандалии. Увидев меня, она замерла. Уилсон шагнул вперед.
   - Привет, Джордж, - сказала  Мэвис  Уэлд,  глядя  на  меня.  -  Я  тебе
зачем-то понадобилась?
   - Мистер Марлоу хочет немного поговорить с вами. Согласны?
   - Мистер Марлоу?
   Уилсон бросил на меня быстрый, резкий взгляд.
   - Из конторы Бэллоу. Я думал, вы его знаете.
   - Возможно, как-то и видела. - Она продолжала глядеть на меня. - В  чем
дело?
   Я промолчал. После небольшой паузы она сказала:
   - Спасибо, Джордж. Пойдемте ко мне в гардеробную, мистер Марлоу.
   Она повернулась и пошла вдоль дальней стороны  декорации.  Бело-зеленая
гардеробная стояла возле стены. На двери была надпись "Мисс Уэлд". Подойдя
к ней, актриса повернулась и осторожно  огляделась.  Потом  уставилась  на
меня своими прекрасными синими глазами.
   - Ну так что, мистер Марлоу?
   - Значит, все же помните меня?
   - Кажется, да.
   - Начнем с того, на чем остановились, - или возьмем новый курс с чистой
палубой?
   - Вас кто-то впустил сюда. Кто? Зачем? Это требует объяснения.
   - Я работаю на вас. Получил задаток и дал Бэллоу расписку.
   - До чего же предусмотрительно. А если я не желаю, чтобы вы работали на
меня?
   - Ну-ну, покапризничайте, - сказал я, достал из  кармана  фотографию  и
протянул ей. Она пристально посмотрела на меня  и  опустила  глаза.  Потом
взглянула  на  снимок,  где  была  запечатлена  в  кабинете  ресторана  со
Стилгрейвом.  Смотрела  пристально,  не  шевелясь.  Потом  очень  медленно
подняла руку и  коснулась  мокрых  завитков  волос  у  щеки.  Еле  заметно
вздрогнула. Протянула руку и взяла фотографию. Уставилась  на  нее.  Потом
очень медленно подняла взгляд.
   - Ну и что?
   - В моем распоряжении негатив и несколько отпечатков. Они достались  бы
вам, будь у вас побольше времени и знай вы, где  искать  их.  Или  если  б
застали того человека живым и купили их.
   - Меня слегка знобит, - сказала она. - И мне нужно поесть.
   Сказав это, она протянула мне фотографию.
   - Вас слегка знобит, и вам нужно поесть, - повторил я.
   Мне показалось, что у нее на шее бьется жилка.  Но  свет  был  довольно
тусклым. Она очень слабо улыбнулась. Словно скучающая аристократка.
   - Смысл всего этого от меня ускользает.
   - Поменьше времени проводите на яхтах. Так что же в этом снимке такого,
что ради него кому-то вдруг придется расстаться с бриллиантовым ожерельем?
   - Вы правы, - сказала она. - Что?
   - Не знаю, - ответил я. - Но выясню, если  вы  перестанете  корчить  из
себя герцогиню. А между тем вас еще знобит, и вам нужно поесть.
   - А вы ждали слишком долго,  -  спокойно  сказала  она.  -  Вам  нечего
продавать. Разве что свою жизнь.
   - Ее я продам недорого. За любовь женщины в  темных  очках  и  в  синей
шляпе, ударившей меня каблучком туфли.
   Губы ее дрогнули, словно она собиралась  засмеяться.  Но  глаза  ее  не
смеялись.
   - Не говоря о трех пощечинах, - сказала  она.  -  До  свиданья,  мистер
Марлоу. Вы явились поздно. Слишком, слишком поздно.
   - Для меня - или для вас?
   Она протянула руку назад и открыла дверь гардеробной.
   - Думаю, для обоих. И быстро вошла, оставив дверь открытой.
   - Входите и закройте дверь, - донесся изнутри ее голос.
   Я вошел и закрыл дверь. Это  была  не  роскошная,  сделанная  на  заказ
гардеробная кинозвезды. Там было только самое необходимое. Старая кушетка,
шезлонг, маленький туалетный столик  с  зеркалом  и  двумя  светильниками,
перед столиком прямой стул, а на столике поднос с чашкой кофе.
   Мэвис Уэлд опустила руку и  включила  круглый  рефлектор.  Потом  взяла
полотенце и стала вытирать мокрые волосы. Я сел на кушетку и стал ждать.
   - Дайте мне сигарету. - Актриса отбросила полотенце. Когда я поднес  ей
огонь, она в упор посмотрела мне в лицо. - Что скажете про сценку, которую
мы сымпровизировали на яхте?
   - Стервозная.
   - Мы все стервозные. Одни улыбаются больше, другие - меньше, вот и  вся
разница. Зрелищный бизнес. В нем есть что-то дешевое. Изначально. Когда-то
актеров не пускали в парадную дверь. Большую часть не  следует  пускать  и
сейчас. Громадное напряжение, громадное упорство, громадная  ненависть,  и
все это прорывается в отвратительных сценках. Совершенно бессмысленных.
   - Злословите, - сказал я.
   Мисс Уэлд протянула руку и чиркнула меня ногтем по щеке. Щеку словно бы
обожгло раскаленным железом.
   - Сколько вы зарабатываете, Марлоу?
   - Сорок долларов в день плюс расходы. Такую цену я запрашиваю.  А  беру
двадцать пять. Случалось брать и меньше.
   Мне вспомнились мятые двадцать долларов Орфамэй Квест.
   Мисс Уэлд снова чиркнула меня ногтем, и я едва не схватил ее  за  руку.
Она отошла и, плотно запахнув халат, села в шезлонг.  Маленькое  помещение
согрелось от рефлектора.
   - Двадцать пять долларов в день? - изумленно спросила она.
   - Маленьких одиноких долларов.
   - Очень одиноких?
   - Как маяки.
   Она забросила ногу на  ногу,  и  бледное  сияние  ее  колен,  казалось,
заполнило все помещение.
   - Задавайте вопросы, -  предложила  она,  не  сделав  попытки  прикрыть
колени.
   - Кто такой Стилгрейв?
   - Человек, которого я знаю несколько лет. И хорошо к нему  отношусь.  У
него есть собственность. Один или два ресторана. Откуда он  приехал  -  не
знаю.
   - Но его-то вы знаете очень хорошо.
   - Почему вы не спросите, сплю ли я с ним?
   - Таких вопросов я не задаю.
   Мэвис Уэлд засмеялась и стряхнула пепел с сигареты.
   - Мисс Гонсалес охотно сказала бы вам.
   - Ну ее к черту.
   - Она смуглая, красивая и страстная. Притом очень, очень податливая.
   - И оригинальная, как почтовый ящик, - сказал я. - К черту ее. Вернемся
к Стилгрейву. Бывали у него неприятности?
   - А у кого их не бывало?
   - С полицией?
   Глаза Мэвис Уэлд округлились слишком уж наивно. Смех прозвучал  слишком
уж звонко.
   - Не смешите меня. Этот человек стоит около двух миллионов.
   - Как он их добыл?
   - Откуда мне знать.
   - Ну ладно. Действительно, откуда. Сигарета обожжет вам пальцы.
   Я подался вперед и выхватил  окурок.  Рука  лежала  на  голой  ноге.  Я
коснулся ладони пальцем. Мэвис Уэлд отпрянула и сжала руку в кулак.
   - Не надо, - резко сказала она.
   - Почему? Я делал это с девочками, когда был мальчишкой.
   - Знаю. - Она дышала слишком уж часто. - От этого я чувствую себя очень
юной, невинной и слегка шаловливой. А я уже далеко не юна и не невинна.
   - Значит, в сущности, вы о Стилгрейве ничего не знаете?
   - Так что же у вас на уме - допрос с пристрастием или заигрывание?
   - У меня на уме совсем другое, - ответил я.
   Помолчав, она сказала:
   - Мне и в самом деле нужно поесть, Марлоу. Съемки продлятся до  вечера.
Вы ведь не хотите, чтобы я упала в обморок перед камерой?
   - Это позволительно только звездам. - Я поднялся. -  Ладно,  ухожу.  Не
забывайте, что я работаю на вас. Если б я думал, что вы убили кого-то,  то
не взялся бы. Но вы явились туда. Вы  очень  рисковали.  Там  было  что-то
очень вам нужное.
   Мисс Уэлд откуда-то извлекла фотографию и, закусив губу, уставилась  на
нее. Не шевельнув головой, она подняла взгляд.
   - Вряд ли это могло быть таким уж необходимым.
   - Именно это он и спрятал, да так хорошо, что  вам  ничего  не  удалось
найти. Но что особенного в  этой  фотографии?  Вы  и  человек  по  фамилии
Стилгрейв сидите в кабинете ресторана "Танцоры". Ничего  предосудительного
в этом нет.
   - Совершенно ничего, - сказала она.
   - Значит, тут все дело или в Стилгрейве, или в дате.
   Мисс Уэлд быстро снова посмотрела на снимок.
   - Дату здесь определить невозможно, - торопливо произнесла она. -  Если
дата имеет какое-то значение. Разве что на отрезанном куске...
   - Возьмите. - Я протянул ей отрезанную часть. - Только вам  потребуется
лупа. Покажите эту фотографию Стилгрейву и спросите, значит  ли  для  него
что-либо эта дата. Или у Бэллоу.
   Я направился к выходу.
   - Не тешьте себя надеждой, что дату невозможно определить, -  сказал  я
через плечо.
   - Вы просто строите песчаные замки, Марлоу.
   - Вот как? - Я обернулся к ней с усмешкой. - Вы и вправду так считаете?
О нет. Вы отправились туда. У вас был пистолет. Тот человек был уже  убит.
Он был известным мошенником. То, что вам было нужно от него, нашел  я.  За
утайку этого полицейские с удовольствием  загребли  бы  меня.  Потому  что
мотив убийства там налицо. Если полиция узнает об этом, у меня не окажется
лицензии. А если обнаружит еще кое-что, у меня в затылке  окажется  пешня.
Ну что, слишком много я зарабатываю?
   Мисс Уэлд, стиснув пальцами колено,  молча  смотрела  на  меня.  Пальцы
другой руки, лежащей на подлокотнике, беспрестанно шевелились.
   Мне было нужно только повернуть дверную ручку и выйти. Не знаю, почему,
но это оказалось очень трудно.



        20

   По коридору мимо моего офиса, как всегда,  сновали  люди,  а  когда  я,
открыв дверь, вошел в душную тишину малой приемной, у  меня,  как  всегда,
появилось ощущение,  будто  я  брошен  в  пересохший  двадцать  лет  назад
колодец,  к  которому  никогда  никто  не  придет.  В  воздухе,   отдающем
несвежестью, как интервью о сыгранном матче, стоял запах старой пыли.
   В кабинете - тот же спертый воздух, та  же  пыль  на  плинтусе,  то  же
крушение надежд на беззаботную жизнь. Я открыл окна и включил  радио.  Оно
заорало вовсю, я убавил звук до нормального  и  услышал,  похоже,  уже  не
первый телефонный звонок. Сбросив шляпу, я поднял трубку.
   Мисс Орфамэй Квест  было  самое  время  позвонить  снова.  Ее  холодный
твердый голосок произнес:
   - На сей раз я скажу все начистоту.
   - Так-так.
   - Раньше я лгала. Теперь - говорю правду. Я в самом деле  разговаривала
с Оррином.
   - Так-так.
   - Вы не верите мне. Я слышу по вашему тону.
   - По моему тону вам ничего не понять. Я детектив. Как вы  разговаривали
с ним?
   - Он позвонил из Бэй-Сити.
   - Минутку. - Я положил трубку на коричневую книгу записей и закурил. Не
спеша. Лжецы всегда терпеливы. Вновь поднял трубку.
   - Звонок от Оррина у нас уже был, - сказал я. - Для своего возраста  вы
слишком забывчивы. Доктору Загсмиту это может не понравиться.
   - Пожалуйста, не дразните меня. Дело очень серьезное.  Он  получил  мое
письмо. Пошел на почту и спросил,  нет  ли  ему  писем.  Он  знал,  где  я
остановилась. И когда примерно приеду. Вот и позвонил. Живет он  у  одного
врача. Делает для него какую-то работу. Я уже говорила, что  он  два  года
учился на доктора.
   - У этого врача есть имя?
   - Да. Какое-то странное. Доктор Винсент Лагарди.
   - Минутку. Кто-то стучит в дверь.
   Я очень осторожно положил трубку. Словно она была очень хрупкой. Словно
она была сделана из  стекловолокна.  Достав  платок,  я  вытер  ладонь,  в
которой держал ее. Встал, подошел к встроенному гардеробу и  погляделся  в
зеркало. Это был я, вне всякого сомнения. У меня был очень утомленный вид.
Я вел слишком беспутную жизнь.
   Доктор Винсент Лагарди, Вайоминг-стрит, 965. Почти напротив похоронного
бюро Гарленда. Каркасный дом на углу. Тихий. В приличном  районе.  Доктор,
возможно, друг покойного Клозена. Сам он это отрицает. Но все же возможно.
   Я вернулся к телефону и заговорил как можно мягче.
   - Как, вы сказали, его имя?
   Орфамэй произнесла фамилию по слогам - легко и точно.
   - Тогда мне больше нечего делать, так  ведь?  -  сказал  я.  -  Баба  с
воза... - или как там выражаются в Манхетене, штат Канзас?
   - Перестаньте насмехаться надо мной. Оррин попал в беду. Ему... - голос
ее дрогнул, и она быстро задышала. - Ему угрожают какие-то гангстеры.
   - Не говорите глупостей, Орфамэй. В Бэй-Сити гангстеров  нет.  Там  все
работают в кино. Какой телефон у доктора Лагарди?
   Она назвала номер. Совершенно правильно. Не скажу, что все части  стали
становиться на свои места, но, по крайней мере,  начали  казаться  частями
одной и той же головоломки. Этого было достаточно.
   - Пожалуйста, съездите туда, повидайте его и помогите  ему.  Он  боится
выходить из дома. В конце концов, я же вам заплатила.
   - Деньги я вам вернул.
   - Но я же ведь предлагала вам их снова.
   - Вы, можно сказать, предлагали мне совсем другое, но я отказался.
   Наступило молчание.
   - Ладно, - согласился я. - Съезжу. Только б меня не арестовали. Я  тоже
попал в беду.
   - Почему?
   - Лгал и скрывал правду. Я всегда попадаюсь на этом - не такой везучий,
как некоторые.
   - Но я не лгу, Филип. Не лгу. Я вне себя.
   - Вдохните поглубже и выйдите из себя так, чтобы я услышал.
   - Оррина могут убить, - спокойно проговорила она.
   - А как относится к этому доктор Винсент Лагарди?
   - Он,  само  собой,  ничего  не  знает.  Прошу,  прошу  вас,  поезжайте
немедленно. Адрес у меня записан. Одну минуту.
   И тут раздался звонок, заранее предупреждающий об опасности. Звучит  он
негромко, но его все же нужно слышать. Какой бы ни  стоял  шум,  его  надо
слышать.
   - Адрес можно найти и в телефонном справочнике, - сказал  я.  -  И,  по
странной  случайности,  телефонный  справочник  Бэй-Сити  у   меня   есть.
Позвоните мне часа в четыре. Или лучше в пять.
   Я торопливо повесил трубку. Встал и выключил  радио,  не  расслышав  из
передачи ни слова. Снова закрыл окна. Открыл ящик стола, вынул  "люгер"  и
пристегнул кобуру. Надел шляпу. Выходя, еще раз поглядел в зеркало.
   Лицо у меня было такое, словно я решил съехать с утеса.



        21

   В похоронном бюро Гарленда только что закончилась заупокойная служба. У
бокового подъезда стоял большой  серый  катафалк.  По  обе  стороны  улицы
теснились легковые автомобили, у дома доктора Винсента Лагарди выстроились
в ряд три черных седана. Люди неторопливо шли к углу  и  рассаживались  по
машинам. Я остановился за треть  квартала  и  стал  ждать.  Но  машины  не
трогались с места. Появились трое мужчин с одетой в  черное  женщиной  под
густой вуалью. Они чуть ли не отнесли ее  к  большому  лимузину.  Владелец
похоронного бюро суетился, выделывая руками и  корпусом  легкие,  изящные,
как финалы произведений Шопена, движения. Серое сосредоточенное  лицо  его
так вытянулось, что длиной вдвое превосходило окружность шеи.
   Неумелые  носильщики  вынесли  из  боковой  двери  гроб,  профессионалы
приняли у них ношу и легко, словно противень с катышками масла,  сунули  в
кузов катафалка. Над гробом стал вырастать курган  из  цветов.  Стеклянные
двери закрылись, и по всему кварталу заработали моторы.
   Через несколько секунд остались только один  седан  на  другой  стороне
улицы и нюхающий  розу  владелец  похоронного  бюро,  идущий  подсчитывать
доход. С лучезарной  улыбкой  он  скрылся  в  аккуратном  дверном  проеме,
выполненном в колониальном стиле, и мир  снова  стал  безлюдным  и  тихим.
Оставшийся седан не трогался с места.  Я  проехал  вперед,  развернулся  и
остановился позади него. Водитель был одет в саржевый костюм, на голове  у
него была мягкая кепочка с  блестящим  козырьком.  Он  решал  кроссворд  в
утренней газете. Надев зеркальные темные очки, я прошествовал мимо него  к
дому доктора Лагарди. Водитель даже не поднял  на  меня  глаз.  Отойдя  на
несколько ярдов, я снял очки и, сделав вид, что протираю стекла,  в  одном
из них поймал его отражение. Он по-прежнему  не  поднимал  глаз.  Все  его
внимание было сосредоточено на кроссворде. Я снова нацепил очки и  подошел
к парадной двери дома.
   Табличка на двери гласила: "Звоните и входите". Я  позвонил,  но  дверь
оказалась запертой. Я подождал. Снова позвонил.  Снова  подождал.  В  доме
было тихо. Потом дверь очень медленно приоткрылась, и на  меня  уставилось
худощавое невыразительное лицо над белым халатом.
   - Прошу прощения. Сегодня доктор не принимает.
   Увидев зеркальные очки, женщина замигала. Они ей не  понравились.  Язык
ее неустанно двигался между губами.
   - Мне нужен мистер Квест. Оррин П.Квест.
   - Кто? - В глазах женщины появилось что-то похожее на ужас.
   -  Квест.  Квинтэссенция,  вольный,  естественно,  сублимация,   трусы.
Сложите первые буквы, и у вас получится "брат".
   Женщина глядела на меня так, словно я только что вынырнул с  океанского
дна, держа под мышкой мертвую русалку.
   - Прошу прощения. Доктора Лагарди не...
   Невидимая рука отстранила ее, и в полуоткрытой двери появился  смуглый,
худощавый встревоженный человек.
   - Я доктор Лагарди. Что вам угодно?
   Я протянул ему свою визитную карточку.  Он  просмотрел  ее.  Глянул  на
меня. У него было измученное лицо человека, над которым нависло несчастье.
   - Мы с вами беседовали по телефону, - сказал я. - О человеке  по  имени
Клозен.
   - Прошу вас, - торопливо сказал он. - Я не припоминаю, но входите.
   Я вошел.
   Медсестра попятилась и  села  за  маленький  столик.  Мы  находились  в
обычной гостиной  со  светлыми  деревянными  панелями,  которые,  судя  по
возрасту дома, когда-то были темными. Квадратный проем отделял гостиную от
столовой. Стояли удобные кресла, в центре - столик с журналами.  Выглядела
она как и положено приемной доктора, ведущего прием на дому.
   На столике медсестры зазвонил телефон. Женщина вздрогнула и  потянулась
было к аппарату, но на половине пути к нему рука ее вдруг замерла. Она  не
сводила с телефона глаз. Вскоре он перестал звонить.
   - Какое имя вы назвали? - негромко спросил меня доктор Лагарди.
   - Оррин Квест. Его сестра сказала мне, что он выполняет у вас  какую-то
работу. Я разыскиваю его несколько дней. Вчера вечером он ей звонил. По ее
словам, отсюда.
   - Такого человека здесь нет, - вежливо сказал доктор Лагарди.  -  И  не
было.
   - Вы его совершенно не знаете?
   - Впервые слышу о нем.
   - Не могу понять, почему же он сказал сестре, что работает у вас.
   Медсестра украдкой вытерла глаза. Телефон на ее столике зазвонил снова,
и она опять вздрогнула.
   - Не отвечайте, - сказал ей доктор Лагарди, продолжая глядеть на меня.
   Пока звонил телефон, мы молчали.  Когда  телефон  звонит,  молчат  все.
Вскоре он утих.
   - Почему вы не идете домой, мисс Уотсон? Здесь вам нечего делать.
   - Благодарю вас, доктор.
   Она посидела совершенно неподвижно, глядя  на  стол.  Зажмурила  глаза,
потом замигала. Безнадежно потрясла головой.
   - Пойдемте ко мне в кабинет, - пригласил меня доктор Лагарди.
   Мы вышли в другую дверь и оказались в каком-то коридоре.  Я  шел  очень
осторожно. Атмосфера в доме была зловещей. Доктор открыл какую-то дверь  и
впустил меня в комнату, очевидно,  когда-то  бывшую  спальней.  Но  теперь
ничто в ней спальню не  напоминало.  Это  был  маленький,  тесный  кабинет
врача. Сквозь приоткрытую дверь виднелась часть смотровой комнаты. В  углу
кипел стерилизатор. Там кипятилось множество шприцевых игл.
   - Масса игл, - ляпнул я, как всегда не подумав.
   - Садитесь, мистер Марлоу.
   Доктор зашел за стол, сел и взял в руки длинный нож  для  бумаг.  Потом
спокойно поглядел на меня своими печальными глазами.
   - Так вот, мистер Марлоу, я не знаю никакого Оррина Квеста. И  не  имею
ни малейшего понятия, с какой это стати он сказал, что  находится  в  моем
доме.
   - Он прячется, - объяснил я.
   Брови доктора поднялись.
   - От кого?
   - От парней, у которых, очевидно, руки чешутся от желания всадить ему в
затылок пешню. Потому что он  слишком  уж  старательно  направо  и  налево
щелкает своей "лейкой". Снимает людей, которые вовсе не желают этого. Или,
может, тут что-то другое, например,  торговля  наркотиками,  и  он  что-то
пронюхал. Я говорю загадками?
   - Это вы направили сюда полицию, - холодно проговорил доктор.
   Я не ответил.
   - Это вы позвонили и сообщили о смерти Клозена.
   Я опять промолчал.
   - Это вы звонили и спрашивали, знаю ли я Клозена. Я ответил, что нет.
   - Это было неправдой.
   - Я не обязан перед вами отчитываться, мистер Марлоу.
   Я кивнул, достал сигарету и закурил.  Доктор  взглянул  на  свои  часы,
повернулся в кресле и выключил стерилизатор. Я  поглядел  на  иглы.  Масса
игл. У меня как-то были  осложнения  с  одним  жителем  Бэй-Сити,  который
стерилизовал массу игл.
   - Куда их столько? - спросил я. - В гавань для яхт?
   Доктор  взял  зловещего  вида  нож  с  серебряной  рукояткой  в   форме
обнаженной женщины. Уколол подушечку большого  пальца.  На  ней  выступила
красная капелька. Подняв палец ко рту, он слизнул ее.
   - Мне приятен вкус крови, - негромко сказал он.
   Вдали  открылась  и  закрылась  дверь.  Мы   напряженно   прислушались.
Донеслись удаляющиеся по парадному крыльцу дома шаги. Мы жадно  ловили  их
звук.
   - Мисс Уотсон ушла, - сказал доктор Лагарди. - Теперь здесь, кроме нас,
никого нет.
   Он обдумал это и снова лизнул большой палец.  Затем  осторожно  положил
нож на журнал регистрации пациентов.
   - Да, - сказал он. - О гавани для яхт. Вы, конечно, подумали о близости
Мексики. О том, как легко можно марихуану...
   - Марихуану я, можно сказать, выбросил из головы, - перебил я  и  снова
уставился на иглы. Он посмотрел в ту же сторону и пожал плечами.
   - Почему их так много? - спросил я.
   - Вас это не касается.
   - Меня здесь ничто не касается.
   - Однако вы, кажется, ждете ответов на свои вопросы.
   - Я просто болтаю, - ответил  я.  -  Тяну  время,  пока  что-нибудь  не
стрясется. В этом доме что-то  обязательно  стрясется.  Это  "что-то"  уже
злобно глядит на меня изо всех углов.
   Доктор Лагарди слизнул с большого пальца еще одну каплю крови.
   Я сурово поглядел на него. Но проникнуть таким образом ему  в  душу  не
удалось. Он был  спокоен,  мрачен,  подавлен,  в  глазах  его  можно  было
прочесть  глубокое  страдание.  Однако,  несмотря  на  это,  он  оставался
любезным.
   - Сказать вам, для чего эти иглы? - спросил я.
   - Конечно. - Он снова взял длинный острый нож.
   - Не надо, - резко сказал я. - От этого у меня по коже бегают  мурашки.
Как от прикосновения к змее.
   Доктор Лагарди положил нож и улыбнулся.
   - Мы, кажется, отклонились от темы.
   - Мы вернемся к ней. Об иглах. Года два назад меня привело в этот город
одно дело, которое свело меня с доктором Элмором. Жил он на  Элтейр-стрит.
У него была странная  практика.  Ночами  он  выходил  из  дому  с  большим
контейнером шприцев. И с наркотиками. Странная практика. Пьяницы,  богатые
наркоманы, которых гораздо больше, чем кажется. Другими словами,  все  те,
кто зашел так  далеко,  что  уже  не  может  обходиться  без  дозы.  Люди,
страдающие бессонницей, -  все  невротики,  уже  не  владеющие  собой.  Им
необходимо  принимать  таблетки  и  делать  уколы  в  руку.  Это  приносит
облегчение. Вскоре они уже не могут обходиться без этого. Недурной  бизнес
для врача. Элмор и был их врачом. Сейчас об  этом  можно  говорить.  Около
года назад он скончался. От собственного лекарства.
   - И вы думаете, что я мог унаследовать его практику?
   - Кто-то унаследовал. Пока есть пациенты, есть и врачи.
   Вид у доктора стал еще более изможденным.
   - По-моему, вы осел, мой друг. Я не знал доктора Элмора. И у меня не та
практика, которую вы ему приписываете. Что касается игл  -  просто,  чтобы
покончить с этим пустяком, - в наше время врачи постоянно пользуются  ими,
зачастую для таких безобидных целей, как инъекция витаминов.  Притом  иглы
тупятся.  А  тупые,  они  причиняют  боль.  Поэтому  на  день   их   может
потребоваться дюжина, а то и больше. Причем ни единой для наркотиков.
   Доктор Лагарди медленно приподнял голову и взглянул на меня с застывшим
презрительным выражением.
   - Возможно, я ошибаюсь, - согласился я. - Вчера я унюхал у Клозена  дым
марихуаны, потом он звонил сюда и обращался к вам по имени -  может  быть,
это привело меня к поспешному и ошибочному умозаключению.
   - Мне приходилось иметь дело с наркоманами, - сказал доктор.  -  Как  и
всем врачам. Лечить их - пустая трата времени.
   - Иногда они излечиваются.
   - Наркоманов можно лишить зелья. В конце концов после многих  страданий
они способны обходиться и без него. Но это  не  излечение,  мой  друг.  Не
снятие нервных или эмоциональных изъянов, которые сделали их  наркоманами.
Они становятся тупыми, бесцветными людьми,  сидят  на  солнцепеке,  вертят
большими пальцами и умирают просто от скуки и душевной пустоты.
   - Это очень спорная теория, доктор.
   - Вы заговорили на эту  тему.  Я  покончил  с  ней.  Предлагаю  другую.
Очевидно, вы заметили какую-то гнетущую, напряженную атмосферу, царящую  в
этом доме. Заметили, несмотря на свои нелепые зеркальные очки, которые  вы
теперь можете спокойно снять, - они вовсе не придают вам сходства  с  Кэри
Грантом.
   Я снял очки. Я совсем забыл о них.
   -  Здесь  была  полиция,  мистер  Марлоу.  Некий  лейтенант   Мэглешен,
расследующий  убийство  Клозена.  Он  будет  рад  познакомиться  с   вами.
Позвонить ему? Я уверен, что он вернется.
   - Ну-ну, звоните, - ответил я. - Я просто заглянул сюда перед тем,  как
совершить самоубийство.
   Доктор потянулся к телефону, но руку его, словно магнит,  притянул  нож
для бумаг. Он снова взял его. Казалось, обходиться без ножа он не может.
   - Этой штукой можно убить человека, - сказал я.
   - Запросто, - ответил доктор и слегка улыбнулся.
   - На полтора дюйма в затылок, точно посередине,  прямо  под  затылочную
кость.
   - Пешня лучше, - сказал он. - Особенно спиленная, остро заточенная. Она
не согнется. Но если не  попасть  в  позвоночник,  то  большого  вреда  не
причинишь.
   - Значит, требуются кой-какие познания в медицине?
   Достав полупустую пачку "Кэмел", я вытащил сигарету.
   Доктор продолжал улыбаться. Очень слабо, чуть печально. Испуганные люди
так не улыбаются.
   - Они были бы кстати, - негромко уронил  он.  -  Но  любой  более-менее
сообразительный человек может овладеть этой техникой за десять минут.
   - Оррин Квест два года был студентом-медиком, - заметил я.
   - Я уже говорил вам, что не знаю этого человека.
   - Да, говорили. Но я не очень-то поверил.
   Доктор пожал плечами. И опять поглядел на нож.
   - Мы прямо-таки приятели, -  сказал  я.  -  Сидим  за  столом  и  ведем
разговоры. Словно у нас нет совершенно никаких забот. А ведь к  вечеру  мы
оба будем в тюрьме.
   Доктор снова приподнял брови. Я продолжал:
   - Вы - потому, что Клозен обращался к вам по имени.  Я  -  потому,  что
позволил себе вещи, которые не могут сойти с  рук  частному  детективу.  Я
скрывал улики, сведения, трупы и не являлся со шляпой в руке к  прекрасным
неподкупным полицейским  Бэй-Сити.  Да,  я  конченый  человек.  Совершенно
конченый. Но сегодня в воздухе стоит  какой-то  сильный  запах.  А  я  его
словно бы не замечаю. Может быть, я влюбился. Словно бы не замечаю, и  все
тут.
   - Вы пьянствовали? - неторопливо спросил доктор.
   - Я  опьянялся  только  духами  "шанель"  номер  пять,  легким  сиянием
прекрасных  ног  и  насмешливым  заигрыванием  темно-синих  глаз.   Такими
безобидными вещами.
   Доктор стал выглядеть еще печальнее.
   - Женщины могут ужасно обессилить мужчину, разве не так? - сказал он.
   - Клозен?
   -  Безнадежный  алкоголик.  Возможно,  вы   знаете,   что   они   собой
представляют. Пьют,  пьют  и  не  едят.  Недостаток  витаминов  постепенно
вызывает симптомы белой горячки. Для них нужно только одно. - Он обернулся
и взглянул на стерилизатор. - Иглы и опять иглы. От этого я чувствую  себя
дрянью. Я выпускник Сорбонны. Но практикую  здесь,  среди  мелких  грязных
людишек в мелком грязном городишке.
   - Почему?
   - Из-за одного случая  несколько  лет  назад  -  в  другом  городе.  Не
задавайте слишком много вопросов, мистер Марлоу.
   - Клозен обращался к вам по имени.
   - Так принято у людей определенного класса. Особенно у бывших  актеров.
И бывших мошенников.
   - О, - сказал я.
   - Это все, что вы можете сказать?
   - Все.
   - В таком случае визит полицейских беспокоит вас не из-за  Клозена.  Вы
боитесь той истории, случившейся давным-давно в другом городе. Может быть,
это даже любовь.
   - Любовь?
   Доктор медленно уронил это слово, будто оно было ему неприятно. На лице
его осталась злобная усмешка: так после выстрела остается пороховая  гарь.
Пожав плечами, он достал из-за ящичка с картотекой коробку с сигаретами  и
придвинул к моему краю стола.
   - Значит, не любовь, - сказал я. - Я пытаюсь понять  вас.  Вы,  врач  с
дипломом Сорбонны,  ведете  дешевую  мелкую  практику  в  дешевом  мерзком
городишке. Я хорошо знаю Бэй-Сити. Так почему же вы живете  здесь?  Почему
общаетесь с людьми  вроде  Клозена?  За  что  вы  получили  срок,  доктор?
Наркотики, аборты или, может быть, были врачом у гангстеров в каком-нибудь
восточном городе?
   - Например, в каком? - Он чуть заметно улыбнулся.
   - Например, в Кливленде.
   - Весьма нелепое предположение,  мой  друг.  -  Голос  его  теперь  был
ледяным.
   - Нелепее некуда, - согласился я. - Но человек  с  весьма  ограниченным
умом, вроде моего, всегда  старается  привести  в  систему  известные  ему
факты.  Зачастую  эта  система  оказывается  ошибочной,  но  у  меня   это
профессиональное  заболевание.  Если  вы  согласны   выслушать,   у   меня
получается вот что.
   - Я слушаю.
   Он снова взял нож и легонько ткнул им в книгу регистрации.
   - Вы знали Клозена. Его профессионально убили  пешней,  как  раз  в  то
время, когда я находился в том доме и разговаривал наверху с мошенником по
имени Хикс. Хикс спешно покинул дом  и  вырвал  из  регистрационной  книги
страницу, где был записан Оррин Квест. В  тот  же  день  Хикса  прикончили
пешней в Лос-Анджелесе. Комнату его обыскивала женщина, приехавшая кое-что
у него выкупить. Но не нашла. У меня оказалось больше времени для поисков.
Вещь эта досталась мне. Предположение первое. Клозен и Хикс убиты одним  и
тем же человеком, не обязательно по одной и той же причине. Хикс -  потому
что вторгся в рэкет этого человека и вытеснил его. Клозен - потому что был
пьян, несдержан на язык и мог знать, кому на руку смерть  Хикса.  Ну  как,
интересно?
   - Для меня - ничуть, - ответил доктор Лагарди.
   - Однако вы слушаете. Видимо, дело просто в хороших манерах.  Ладно.  И
чем же я завладел? Фотографией киноактрисы и кливлендского  экс-гангстера,
теперь владельца ресторана в Голливуде и так  далее,  обедающих  вместе  в
определенный день. Тот самый, когда прежний сообщник  этого  кливлендского
экс-гангстера  был  застрелен  в  Лос-Анджелесе   на   Франклин-авеню,   а
кливлендскому  экс-гангстеру  полагалось  находиться  в  окружной  тюрьме.
Почему он оказался в тюрьме? Потому, что в полицию сообщили, кто он такой,
а лос-анджелесские  полицейские,  как  бы  их  ни  бранили,  всеми  силами
стараются изгнать гангстеров с востока  из  своего  города.  Кто  сообщил?
Арестованный сам донес на себя,  потому  что  экс-сообщник  доставлял  ему
неприятности, и его нужно было убрать, а  пребывание  в  тюрьме  создавало
прекрасное алиби.
   - Фантастично. - Доктор Лагарди устало улыбнулся. - В высшей степени.
   - Конечно. Дальше будет еще  фантастичней.  Полицейские  ни  в  чем  не
смогли уличить экс-гангстера.  Кливлендская  полиция  и  ухом  не  повела.
Лос-анджелесские полицейские освободили его. Но если  бы  они  видели  эту
фотографию,  то  освобождать  бы  его  не  стали.  Таким  образом,  снимок
представляет  собой  великолепный   материал   для   шантажа,   во-первых,
кливлендского  экс-гангстера,  если  это  действительно   он;   во-вторых,
киноактрисы, потому что она была в его обществе на людях. Толковый человек
мог бы  нажить  на  этом  снимке  состояние.  Хикс  оказался  недостаточно
толковым. Абзац. Второе предположение: Оррин  Квест,  парень,  которого  я
ищу, сделал этот снимок "контаксом" или "лейкой"  без  вспышки,  незаметно
для тех, кого он снимал. У Квеста есть "лейка", и он любит делать подобные
вещи. В данном случае,  разумеется,  главным  мотивом  у  него  был  мотив
коммерческий. Вопрос в  том,  как  он  получил  возможность  сделать  этот
снимок? Ответ - он брат этой киноактрисы. Поэтому  вполне  мог  подойти  и
заговорить с  ней.  Квест  лишился  работы,  нуждался  в  деньгах.  Вполне
возможно, что она дала ему денег и потребовала держаться от нее  подальше.
Ей не хотелось общаться с членами  своей  семьи.  Все  это  по-прежнему  в
высшей степени фантастично, а, доктор?
   Лагарди угрюмо глянул на меня.
   - Не  знаю,  -  медленно  произнес  он.  -  История  начинает  казаться
правдоподобной. Но почему вы делитесь  со  мной  этими  довольно  опасными
сведениями?
   Он достал из коробки сигарету и небрежно бросил  мне.  Я  поймал  ее  и
осмотрел. Египетская, овальная, плотно набитая, слишком крепкая для  меня.
Я не стал закуривать и, держа сигарету между пальцами, глядел в его темные
печальные глаза. Он закурил и нервно выпустил дым.
   - Чтобы перейти к вашей роли в этой истории, - сказал  я.  -  Вы  знали
Клозена. По вашим словам, как пациента. Узнав, что я частный детектив,  он
тут же стал звонить вам. Но был слишком пьян, и разговора не получилось. Я
запомнил номер и впоследствии сообщил вам о его смерти.  Почему?  Будь  вы
здесь совершенно ни при чем, то обязательно бы позвонили в полицию. Вы  не
стали звонить. Почему? Вы знали Клозена, могли знать и кое-кого из жильцов
того дома. Ни доказать, ни опровергнуть этого нельзя. Абзац. Предположение
третье: вы знали Хикса, или Оррина  Квеста,  или  обоих.  Лос-анджелесские
полицейские  не  разоблачили   кливлендского   экс-гангстера   -   давайте
воспользуемся его новым именем и будем  называть  Стилгрейвом.  Но  кто-то
способен это сделать - если из-за этого снимка  стоит  убивать  людей.  Вы
когда-нибудь практиковали в Кливленде, доктор?
   - Разумеется, нет. - Голос его, казалось, доносился откуда-то издалека.
Взгляд тоже был каким-то отдаленным. Губы приоткрывались  лишь  настолько,
чтобы между ними поместилась сигарета. Он был очень спокоен.
   - На телефонной станции целый склад справочников, - сказал я. - Со всей
страны. Я отыскал вас в одном из них... Клиника в административном  здании
в центре города, - продолжал я. - А  теперь  -  почти  тайная  практика  в
приморском городишке. Вы охотно сменили бы и фамилию  -  но  при  этом  не
смогли бы сохранить диплом. Ведь  кто-то  руководил  этим  делом,  доктор.
Клозен - забулдыга, Хикс - тупой болван, Оррин Квест - мелкий подонок.  Но
их можно было использовать в своих целях. Вы не  могли  открыто  выступить
против  Стилгрейва.  Тогда  вам  недолго  осталось   бы   жить.   Пришлось
действовать через пешек  -  расходуемых  пешек.  Ну  как  -  пришли  мы  к
чему-нибудь?
   Доктор чуть заметно улыбнулся и со вздохом откинулся на спинку кресла.
   - Предположение четвертое, - почти шепотом произнес он. - Вы абсолютный
идиот.
   Я усмехнулся и потянулся за спичками, чтобы зажечь  толстую  египетскую
сигарету.
   - И в довершение, -  заключил  я,  -  сестра  Оррина  позвонила  мне  и
сказала, что он находится у вас в доме. Все мои  доводы,  взятые  порознь,
слабы, я признаю это. Но они, так сказать, фокусируются на вас.
   И спокойно затянулся сигаретой.
   Доктор не сводил с меня взгляда. Вдруг лицо его словно бы  заколебалось
и стало нечетким, оно то отдалялось,  то  приближалось.  В  груди  у  меня
сдавило. Мысли замедлились.
   - Что здесь происходит? - произнес я непослушным языком.
   И, упершись руками в подлокотники, с трудом приподнялся.
   - Я что, сплю? - спросил я, все еще держа сигарету во рту и по-прежнему
затягиваясь. Сплю - не то слово. Надо бы придумать новое.
   Я поднялся, но мои ноги словно бы  оказались  в  бочонках  с  застывшим
цементом. Когда я говорил, голос мой звучал как бы через вату.
   Выпустив подлокотники, я потянулся к сигарете,  пару  раз  промахнулся,
потом, наконец, ухватил ее. На ощупь она вовсе не казалась сигаретой.  Она
казалась задней ногой слона.  С  острыми  когтями.  Они  впивались  мне  в
пальцы. Я потряс рукой, и слон убрал ногу.
   Передо мной раскачивалась нечеткая, но очень высокая фигура, и какой-то
мул лягнул меня в грудь. Я сел на пол.
   -   Совсем   немного   цианистого   калия,   -   произнес   голос    по
трансатлантическому телефону. - Не смертельно и  даже  не  опасно.  Просто
успокаивает...
   Я стал подниматься с пола. Попытайтесь сами как-нибудь. Но только пусть
вас сперва приколотят гвоздями. Этот пол выделывал мертвые  петли.  Вскоре
он немного угомонился. Угол в сорок пять градусов меня вполне устраивал. Я
собрался с силами и куда-то  направился.  На  горизонте  виднелось  что-то
похожее на гробницу Наполеона. Вот и хорошо.  Я  двинулся  к  ней.  Сердце
колотилось часто, дышать было  трудно,  словно  после  пинка  в  солнечное
сплетение. Казалось, что дыхание никогда не  вернется.  Никогда,  никогда,
никогда.
   Потом гробница Наполеона исчезла. Ее сменил плывущий по волнам плот. На
плоту стоял человек. Я его где-то видел. Славный парень, мы с ним  отлично
поладили. Я направился  к  нему  и  ударился  плечом  о  стену.  От  удара
развернулся в обратную сторону. Стал ощупью искать, за что  бы  уцепиться.
Но под руками не было ничего, кроме ковра. Как я оказался на  этом  ковре?
Спрашивать бессмысленно. Это секрет. В ответ на данный  вопрос  меня  лишь
ткнули этим ковром в лицо. Ладно, я пополз по нему. Опираясь  на  то,  что
когда-то было руками и  коленями.  Хотя  этого  не  подтверждало  ни  одно
чувство. Я полз к стене из черного дерева.  Или  же  из  черного  мрамора.
Опять гробница Наполеона. Что я сделал Наполеону? Чего он  все  пихает  на
меня свою гробницу?
   - Нужно попить воды, - проговорил я.
   И прислушался, не раздается ли эхо. Никакого эха. Ни звука. Может быть,
я не произносил этих слов? Может, это была  просто  мысль,  от  которой  я
отказался? Цианистый калий. Эта пара слов - неплохая пища для размышлений,
когда ползешь через туннели. Он сказал, что это не смертельно. Ладно,  это
просто шутка. Можно сказать, полусмертельная. Филип Марлоу, тридцати  лет,
частный детектив с сомнительной репутацией, был арестован  вчера  вечером,
когда полз по штормовому водостоку на  Юниверсити-Хейтс.  Марлоу  показал,
что нес рояль махарадже Кут-Берара. На  вопрос,  почему  он  носит  шпоры,
Марлоу ответил, что доверие клиента для него свято.  Марлоу  задержан  для
расследования. Начальник полиции Хорнсайд заявил, что пока  больше  ничего
сказать не может. На вопрос, был ли рояль настроен, Хорнсайд ответил,  что
он тридцать пять секунд играл на нем "Вальс-минутку" и пока может  сказать
только, что там нет струн. Намекнул, что  зато  в  том  рояле  есть  нечто
другое. "Полное заявление для прессы  будет  сделано  в  течение  двадцати
четырех часов, - отрывисто сказал  Хорнсайд.  -  Очевидно,  мистер  Марлоу
пытался скрыть труп".
   Из темноты выплыло какое-то лицо. Я изменил направление  и  двинулся  в
его сторону. Но уже близился вечер. Солнце садилось. Быстро темнело.  Лица
уже не было. Не было ни стены, ни стола. Не было пола. Не было  совершенно
ничего.
   Не было даже меня.



        22

   Громадная черная горилла большой черной лапой уперлась  мне  в  лицо  и
старалась продавить его сквозь затылок. Я сопротивлялся. Занимать в  споре
оборонительную позицию - моя характерная черта. Потом я понял, что горилла
не дает мне открыть глаза.
   Однако я твердо решил открыть их.  Другие  открывали,  надо  и  мне.  Я
собрался с силами и очень медленно, держа  спину  прямой,  согнув  ноги  в
коленях и бедрах, используя руки как канаты, приподнял  громадную  тяжесть
своих век.
   Лежа навзничь на полу, я глядел в потолок; в этой позе при моей  работе
мне приходилось оказываться уже не раз. Я повертел головой. Легкие у  меня
словно бы затвердели, во рту  пересохло.  Комната  была  приемной  доктора
Лагарди. Те же самые кресла, тот же письменный стол, те же стены  и  окно.
Стояла полная тишина.
   Я сел, оперся руками о пол и потряс  головой.  Она  завертелась  вокруг
шеи. Вертясь, опустилась на пять тысяч футов, потом я вытащил ее наверх  и
развернул лицом вперед. Поморгал. Тот же пол, тот же стол, те же стены. Но
без доктора Лагарди.
   Я облизнул губы, издал неопределенный звук, на который никто не обратил
внимания, и поднялся на ноги. Я ощущал головокружение, словно дервиш,  был
слабым, как изможденная прачка, робким, как синица, и мог рассчитывать  на
успех не больше, чем танцор с деревянной ногой.
   Держась за стены, я зашел за стол доктора Лагарди, рухнул в его  кресло
и стал судорожно рыться в поисках приятного  вида  бутылки  с  живительной
влагой. Ничего не  нашлось.  Я  поднялся  снова.  С  таким  трудом,  будто
поднимал дохлого слона. Шатаясь, пошел по кабинету, заглядывая в блестящие
белые эмалированные шкафчики, где оказалось полно всего того, в чем срочно
нуждался  кто-то  другой.  Наконец,  после  долгих  поисков,  показавшихся
четырьмя годами каторжных работ,  моя  маленькая  рука  сомкнулась  вокруг
шести унций этилового спирта. Так гласила этикетка. Теперь мне требовались
лишь стакан и немного воды. Цель для настоящего мужчины вполне достижимая.
Я направился к двери в  смотровую.  В  воздухе  по-прежнему  стоял  аромат
перезрелых персиков. Проходя в дверной проем, я ударился об оба  косяка  и
остановился, чтобы вновь осмотреться.
   И тут  я  услышал  в  коридоре  шаги.  Устало  прислонился  к  двери  и
прислушался.
   Медленные, шаркающие,  с  долгими  промежутками.  Сперва  они  казались
крадущимися. Потом - очень, очень усталыми. Старик,  пытающийся  добраться
до своего последнего кресла. Значит, нас двое. А потом безо всякого повода
я подумал об отце Орфамэй на веранде в Манхеттене, штат  Канзас,  медленно
идущем с холодной трубкой в руке к своей качалке, чтобы сесть, глядеть  на
газон перед домом и наслаждаться экономичным курением, которое не  требует
ни табака, ни спичек и не пачкает  ковер  в  гостиной.  Я  приготовил  ему
кресло. В тени, на конце веранды, где растут пышные бугенвиллии. Помог ему
сесть. Он поднял взгляд и благодарно улыбнулся. Откинулся назад,  и  ногти
его царапнули о подлокотники кресла.
   Ногти царапнули, но вовсе не о подлокотники.  Это  был  реальный  звук.
Раздался он вблизи, за дверью, ведущей из смотровой в коридор. Легкое, еле
слышное царапанье. Наверно, какой-то котеночек просит, чтоб его  впустили.
Марлоу, ты же любишь животных. Подойди и впусти котеночка. Я направился  к
двери. Добрался до нее с  помощью  славной  смотровой  кушетки.  Царапанье
прекратилось. Несчастный котеночек,  ждет,  чтобы  его  впустили.  У  меня
навернулась слеза и скатилась по морщинистой щеке. Я оторвался от  кушетки
и прошел целых четыре фута к  двери.  Сердце  бешено  колотилось.  Глубоко
вдохнув, я ухватился за дверную ручку. В последний миг мне пришло в голову
вытащить пистолет. Прийти-то пришло, но этим и ограничилось.  Такой  уж  я
человек, любую мысль мне надо повертеть и так, и эдак. К тому же  пришлось
бы выпустить из рук дверную ручку. Это казалось слишком сложной задачей. Я
открыл дверь.
   Он держался за косяк четырьмя скрюченными бело-восковыми пальцами.  Его
слегка выкаченные серо-голубые глаза были широко открыты. Они  глядели  на
меня, но ничего не видели. Наши лица разделяло всего несколько дюймов. Его
и мое дыхание смешивалось в воздухе. Я дышал  часто  и  шумно,  он  -  еле
слышно. Кровь пузырилась у него на губах и стекала по  подбородку.  Что-то
заставило меня глянуть вниз.  Кровь  медленно  текла  из  его  штанины  на
башмак, с которого так же неслышно стекала на пол.  Там  уже  образовалась
кровавая лужица.
   Мне не было видно, куда он ранен. Зубы его щелкнули, и я  подумал,  что
он заговорил или попытается это сделать. Но больше он не издал  ни  звука.
Дыхание его прервалось. Челюсть отвисла. Потом раздался хрип.
   Резиновые каблуки скользнули по линолеуму между ковром и порогом. Белые
пальцы сорвались с косяка. Корпус  повело  в  сторону.  Ноги  отказывались
держать туловище. Колени подогнулись. Тело повернулось в  воздухе,  словно
пловец в воде, и повалилось на меня.
   В тот же миг, казалось, на полном  исходе  жизненных  сил,  другая  его
рука, та, что была не видна, взлетела  в  конвульсивном  взмахе.  Когда  я
потянулся к нему, она упала мне на левое  плечо.  Какая-то  пчела  ужалила
меня между лопаток. Что-то еще, кроме вывалившейся из моей руки бутылки со
спиртом, стукнулось о пол и откатилось к стене.
   Крепко стиснув зубы, я расставил ноги и подхватил его под мышки.  Весил
он не меньше пяти человек. Я отступил  назад  и  сделал  попытку  удержать
раненого. С таким  же  успехом  можно  было  пытаться  поднять  за  комель
срубленное дерево. В результате мы оба свалились. Голова его стукнулась  о
пол. Я не мог ничего поделать. Не мог собраться с силами.  Слегка  сдвинув
его, я  высвободился.  Встал  на  колени,  нагнулся  и  прислушался.  Хрип
прекратился. Наступила долгая тишина. Потом раздался  тихий  вздох,  очень
спокойный,  вялый,  неторопливый.  Снова  тишина.  Еще  один,  еще   более
медленный вздох, ленивый и мирный, как обдувающий качающиеся  розы  летний
ветерок.
   Что-то произошло с его лицом - эта  не  поддающаяся  описанию  перемена
всегда  происходит  в  ошеломляющий  и  непостижимый  миг  смерти,  -  оно
разгладилось и стало каким-то детским. Теперь оно выражало некое затаенное
веселье, уголки рта как-то шаловливо поднялись. Все  это  было  совершенно
нелепо, потому что я прекрасно знал, что Оррин Квест вовсе не был таким  в
детстве.
   Вдали завыла сирена. Не вставая с  колен,  я  прислушался.  Вскоре  вой
стих. Я поднялся на ноги,  подошел  к  боковому  окну  и  выглянул.  Перед
похоронным бюро Гарленда была очередная похоронная процессия. Улица  снова
была забита машинами. Люди медленно проходили мимо розового  куста.  Очень
медленно. Мужчины снимали шляпы задолго до того, как подойдут к маленькому
портику колониального стиля.
   Я опустил штору, подошел к бутылке со спиртом, поднял ее, обтер платком
и отставил в сторону. Спирт мне был уже не  нужен.  Я  нагнулся  снова,  и
пчелиный укус между лопатками напомнил, что мне нужно поднять с  пола  еще
кое-что. А именно - лежащую у плинтуса вещь с белой деревянной  рукояткой.
Пешню не длиннее трех дюймов, со спиленным лезвием. Я поднес ее к свету  и
поглядел на острый, как игла, кончик. Казалось, на нем есть пятнышко  моей
крови. Я осторожно коснулся острия пальцем.  Крови  не  было.  Кончик  был
очень острым.
   Поработав еще немного носовым платком, я  нагнулся  и  вложил  пешню  в
ладонь его бело-восковой на темном ворсе ковра правой руки. Выглядело  это
очень уж неправдоподобно. Я потряс его руку так, чтобы пешня вывалилась на
ковер. Затем решил было обшарить его карманы,  но,  должно  быть,  их  уже
обшарила более безжалостная рука.
   Внезапно испугавшись, я проверил свои карманы. Все оказалось на  месте.
Даже "люгер" в наплечной кобуре. Я достал его и понюхал дуло. Из пистолета
не стреляли, это  можно  было  понять  и  без  осмотра.  Получив  пулю  из
"люгера", особенно не походишь.
   Я перешагнул через темно-красную лужицу у двери и выглянул  в  коридор.
Дом по-прежнему был тихим и зловещим. Кровавый след привел меня в какую-то
комнату. Кушетка, письменный стол, несколько книг и медицинских  журналов,
пепельница с пятью овальными окурками. Что-то, отливающее металлом у ножки
кушетки,  оказалось  стреляной  гильзой  от  пистолета  тридцать   второго
калибра. Еще одну гильзу я обнаружил под столом. Я поднял  их  и  сунул  в
карман.
   Выйдя из этой комнаты, я поднялся наверх. Там находились  две  спальни.
Обеими пользовались, но из одной была  убрана  вся  одежда.  В  пепельнице
лежали овальные окурки доктора Лагарди. В другой спальне оказался  скудный
гардероб Оррина Квеста. Второй его костюм и плащ были аккуратно повешены в
чулане, рубашки, носки и белье так же аккуратно сложены в ящике  шкафа.  У
задней стенки под рубашками я обнаружил "лейку" с объективом "Ф-2".
   Все  вещи  я  оставил  на  месте  и  спустился  в  комнату,  где  лежал
безразличный к этим мелочам мертвец. Из чистого каприза  я  обтер  платком
еще несколько дверных ручек, поколебался у телефона  в  вестибюле,  но  не
стал к нему прикасаться. Раз я был жив, значит, доктор Лагарди  никого  не
убивал.
   Люди все еще  тянулись  к  несоразмерно  маленькой  галерее  похоронной
конторки на другой стороне улицы. В доме стонал орган.
   Я обогнул угол дома, сел в машину и уехал. Ехал я  медленно  и  глубоко
дышал всей грудью, нет, казалось, никак не мог вдохнуть  необходимого  мне
количества кислорода.
   Оканчивается Бэй-Сити примерно в четырех милях от океана. Я остановился
возле  последней  аптеки.  Настало  время  сделать  еще   один   анонимный
телефонный  звонок.  Поезжайте,  ребята,  заберите  труп.  Кто  я   такой?
Удачливый парень, постоянно находящий для вас покойников. И скромный. Даже
не хочу назвать своего имени.
   Я окинул взглядом аптеку и поглядел  сквозь  стекло  внутрь  помещения.
Какая-то девушка в раскосых очках читала журнал. Она походила  на  Орфамэй
Квест. У меня сжало горло.
   Я выжал сцепление и поехал дальше. Орфамэй имела право узнать обо  всем
первой. Несмотря на закон. А я вышел уже далеко за рамки закона.



        23

   Я остановился у входной двери с ключом в руке. Потом бесшумно подошел к
соседней, что всегда отперта, встал и прислушался. Орфамэй уже могла ждать
меня там с блестящими за стеклами раскосых  очков  глазами,  с  маленьким,
жаждущим поцелуев влажным ртом.  Вместо  нежностей  ей  придется  услышать
суровую весть. Вскоре после этого она уйдет, и  я  никогда  больше  ее  не
увижу.
   Изнутри не слышалось ни звука. Я  вернулся  назад,  отпер  дверь,  взял
почту и, войдя, бросил ее на стол. Ничто в ней  не  могло  улучшить  моего
настроения. Потом я пошел открывать щеколду  двери  в  другую  комнату  и,
помедлив, отодвинул ее и заглянул в пустое помещение. Пустота. У моих  ног
лежал подсунутый под  дверь  сложенный  листок  бумаги.  Я  поднял  его  и
развернул.
   "Пожалуйста,  позвоните  мне  домой.  Дело  очень  срочное.  Необходимо
встретиться". И подпись "Д".
   Набрав номер Шато-Берси, я попросил мисс Гонсалес. Можно узнать, кто ей
звонит? Минуточку, мистер Марлоу. Дзинь-дзинь. Дзинь-дзинь.
   - Алло?
   - Сегодня у вас очень сильный акцент.
   - А, это ты, амиго. Я очень  долго  ждала  в  твоей  маленькой  смешной
конторе. Можешь приехать сюда, поговорить со мной?
   - Исключено. Жду звонка.
   - Ну а я могу приехать к тебе?
   - А в чем, собственно, дело?
   - Не могу сказать по телефону, амиго.
   - Приезжайте.
   Я сидел, дожидаясь звонка. Телефон не звонил. Я  поглядел  в  окно.  На
бульваре кишела толпа, вентиляция соседней кофейни  источала  запах  кофе.
Время шло, я сидел, сгорбясь и подперев рукой голову.  На  горчично-желтой
штукатурке стены мне смутно виделась фигура умирающего человека с короткой
пешней в руке, ощущалось ее  острие  между  лопатками.  Поразительно,  что
может сотворить Голливуд с разной шушерой. Заурядная  девица,  которой  бы
гладить   рубашки   водителю   грузовика,   превращалась    в    блестящую
очаровательную красавицу, мальчишка-переросток, которому на роду  написано
таскаться на работу с жестяной коробкой для завтрака, становится полубогом
со сверкающими глазами  и  неотразимой  улыбкой.  Техасская  официантка  с
образованностью юмористических  персонажей,  подающая  еду  в  автомобили,
преображается    в    международную    куртизанку,     сменившую     шесть
мужей-миллионеров и в конце концов до того пресыщенную и развращенную, что
пределом ее мечтаний становится соблазнение грузчика мебели в  пропотевшей
майке. Голливуд  даже  может  незримыми  щупальцами  ухватить  захолустную
никчемность вроде Оррина Квеста и за несколько месяцев  превратить  его  в
бандита,  доведя  незатейливую  зловредность  подросткового  характера  до
классического садизма маньяка-убийцы.
   На дорогу у мисс Гонсалес ушло чуть больше десяти минут. Я услышал, как
открылась и закрылась дверь, вышел в приемную и увидел эту Всеамериканскую
Гардению. Восхищенно уставился на нее. Глаза же  Долорес  были  глубокими,
темными и суровыми.
   Она была в черном, как и накануне вечером, но на сей раз  в  сшитом  на
заказ костюме, щегольски заломленной широкополой черной соломенной  шляпе;
воротник белой шелковой блузки был отогнут поверх  воротника  жакета,  шея
была смуглой и мягкой, а губы красными, как новенькая пожарная машина.
   - Я долго ждала, - сказала Долорес. - И не обедала.
   - А я обедал, - сказал я. - Цианидом. Очень плотно. Синева  только  что
прошла.
   - Мне сейчас не до смеха, амиго.
   -  Вам  и  не  нужно  смешить  меня.  Я  смешу  себя  сам.   Совершенно
бескорыстное деяние. А потом катаюсь от смеха. Прошу.
   Мы вошли в мой частный мыслительный салон и сели.
   - Вы всегда носите черное? - спросил я.
   - Ну да. Оно действует очень возбуждающе, когда я раздеваюсь.
   - Вам необходимо говорить, как шлюха?
   - Ты плохо знаешь шлюх, амиго. Они  в  высшей  степени  респектабельны.
Кроме самых дешевых, конечно.
   - Угу, - сказал я. - Спасибо, что просветили. Что это за срочное  дело,
о котором нам надо поговорить? Улечься с вами в постель - дело не срочное.
Это можно устроить в любой день.
   - Ты в дурном настроении.
   - Да, в дурном.
   Долорес вынула из  сумочки  длинную  коричневую  сигарету  и  осторожно
вставила в золотые  щипчики.  Подождала,  чтобы  я  поднес  ей  огонь.  Не
дождалась и прикурила сама от золотой зажигалки.
   Держа щипчики рукой в черной перчатке с раструбом, она глядела на  меня
бездонными черными глазами, в которых уже не было смеха.
   - Ты бы хотел улечься со мной в постель?
   - Как и любой мужчина. Но давайте пока не будем касаться секса.
   - Я не провожу резкой границы между делом и сексом, - спокойно  сказала
она. - И не пытайся меня унизить. Секс -  это  сеть,  в  которую  я  ловлю
дураков. Кое-кто из них полезен и щедр. Иногда кое-кто бывает опасен.
   И приняла задумчивый вид.
   - Если вы  хотите  выяснить,  -  сказал  я,  -  известно  ли  мне,  что
представляет собой определенный человек - то да, известно.
   - Ты сможешь это доказать?
   - Вряд ли. Полицейские не смогли.
   - Полицейские, - с презрением проговорила Долорес, - не всегда  говорят
все, что  знают.  Не  всегда  доказывают  все,  что  могут  доказать.  Ты,
наверное, знаешь, что в феврале он десять дней просидел за решеткой.
   - Да.
   - Тебе не кажется странным, что он не освободился под залог?
   - Я не знаю, на каком основании его держали в камере. Если как  важного
свидетеля...
   - А ты не думаешь, что он  бы  мог  изменить  это  самое  основание  на
допускающее освобождение под залог - если бы захотел?
   - Как-то не думал об этом, - солгал я. - Мы с ним не знакомы.
   - Ты ни разу не разговаривал с ним? - небрежно, даже слишком  небрежно,
спросила Долорес.
   Я не ответил.
   Она коротко хохотнула.
   - Совсем недавно, амиго. Возле дома, где живет Мэвис Уэлд. Я  сидела  в
машине на другой стороне улицы.
   - Я там случайно с кем-то столкнулся. Это он?
   - Не пытайся обмануть меня.
   - Что ж, ладно. Мисс Уэлд была  со  мной  очень  несдержанной.  Я  ушел
злющим. И тут навстречу мне попался этот красавчик с ее ключом в  руке.  Я
вырвал у него этот ключ и швырнул за кусты. Потом извинился, поднял ключ и
вернул ему. Мне показалось, что он славный парень.
   - Оч-чень славный, - протянула Долорес. - Он был и моим любовником.
   Я хмыкнул.
   - Как  ни  странно,  мисс  Гонсалес,  ваша  любовная  жизнь  меня  мало
интересует. Полагаю, в  ней  участвовало  немало  людей  -  от  Стейна  до
Стилгрейва.
   - Стейна? - негромко переспросила Долорес. - Кто такой Стейн?
   - Бандит из Кливленда, которого в феврале застрелили перед вашим домом.
Он снимал там квартиру. Думаю, вы могли его знать.
   Она издала серебряный смешок.
   - Амиго, есть мужчины, которых я не знаю. Даже в Шато-Берси.
   - Газеты писали, что он был убит в двух кварталах оттуда, - сказал я. -
Меня бы больше устроило, если б это произошло прямо перед вашим  домом.  А
вы смотрели из окна и все видели. Видели, как убийца дал деру,  прямо  под
уличным фонарем оглянулся, свет упал на его лицо, и это  оказался  не  кто
иной, как старина Стилгрейв. Вы узнали его по накладному  носу  и  высокой
шляпе с сидящими на ней голубями.
   Долорес не засмеялась.
   - Тебя больше бы устроило такое положение дел, - промурлыкала она.
   - Так мы загребли бы больше денег.
   - Но Стилгрейв сидел в тюрьме, - улыбнулась Долорес. - А даже если бы и
не сидел. Даже если бы, например, я оказалась в близких отношениях с неким
доктором Чалмерсом, бывшим врачом  окружной  тюрьмы,  который  в  одну  из
интимных минут сказал бы мне, что выдал Стилгрейву  пропуск  на  посещение
зубного врача - под конвоем, разумеется, - и как раз  в  тот  самый  день,
когда произошло убийство. Пусть  даже  все  это  окажется  правдой,  разве
лучшим способом использования этих сведений будет шантаж Стилгрейва?
   - Не хочу хвастаться, - сказал я, - но я не  боюсь  Стилгрейва  и  даже
дюжины таких, как он.
   - Ну  а  я  боюсь,  амиго.  В  этой  стране  быть  свидетелем  убийства
небезопасно.  Нет,  шантажировать  Стилгрейва  мы  не  станем.   И   будем
помалкивать об убийстве мистера Стейна,  которого  я  могла  и  не  знать.
Достаточно того, что Мэвис Уэлд - близкая подружка известного гангстера  и
появляется с ним на людях.
   - Надо еще доказать, что он известный гангстер, - возразил я.
   - Разве мы этого не можем?
   - Каким образом?
   Долорес разочарованно скривила губы.
   - Но я была уверена, что именно этим ты и занимался последние два дня.
   - Почему?
   - У меня есть свои причины.
   - Не представляю, какие.
   Она бросила окурок коричневой сигареты в пепельницу. Я подался вперед и
загасил его тупым концом карандаша. Долорес легонько коснулась  моей  руки
пальцем в перчатке. Улыбка ее была очень соблазнительной.  Она  откинулась
назад и забросила ногу на ногу, в глазах заплясали огоньки.  С  последнего
заигрывания со мной, по ее меркам, прошло очень долгое время.
   - Любовь - как скучно это звучит, - задумчиво сказала она. - Поражаюсь,
что язык, столь изысканный в  любовных  стихах,  может  назвать  ее  таким
слабым словом. В нем нет жизни, нет звучности. Оно ассоциируется у меня  с
маленькими девочками  в  платьицах  с  оборками,  с  розовыми  улыбочками,
робкими голосками и, очевидно, очень грязным бельем.
   Я промолчал. Долорес снова перешла на деловой тон.
   - Мэвис будет получать теперь семьдесят пять тысяч за фильм и  в  конце
концов дойдет до ста пятидесяти. Она пошла вверх, и ничто ее не остановит.
Разве что серьезный скандал.
   - В таком случае, кому-то надо объяснить ей,  кто  такой  Стилгрейв,  -
сказал я. - Почему  бы  не  вам?  И  кстати,  если  мы  будем  располагать
неопровержимыми данными, то как  поведет  себя  Стилгрейв,  видя,  что  мы
подбираемся к мисс Уэлд?
   - А разве ему нужно знать? Не думаю, что она  расскажет  ему  об  этом.
Собственно, я полагаю, что Мэвис порвет с ним напрочь. Но для нас  это  не
будет иметь значения - если мы добудем доказательства. И  если  она  будет
знать, что они у нас есть.
   Долорес рукой в черной перчатке с раструбом потянулась  было  к  черной
сумочке, потом побарабанила пальцами по  краю  стола  и  вернула  руку  на
прежнее место. На сумочку она не смотрела. Не смотрел и я.
   Я встал.
   - У меня могут оказаться перед мисс Уэлд кой-какие  обязательства.  Вам
это не приходило в голову? В ответ Долорес лишь улыбнулась. - И  поскольку
дело обстоит именно так, - сказал я, - не думаете  ли  вы,  что  вам  пора
убираться к черту?
   Долорес взялась за подлокотники и, все еще улыбаясь, стала подниматься.
Я схватил ее сумочку прежде, чем она успела протянуть к ней руку. Глаза ее
вспыхнули. Она издала звук, похожий на плевок.
   Открыв сумочку, я порылся в ней и обнаружил белый конверт, показавшийся
мне довольно знакомым. Вытряс из него фотографию, сделанную в  "Танцорах",
- обе ее части были сложены и наклеены на листок бумаги.
   Я закрыл сумочку и швырнул владелице.
   Долорес уже встала, рот ее растянулся в усмешке, обнажив зубы.  Она  не
издала ни звука.
   - Интересно, - сказал я и  щелкнул  пальцем  по  глянцевой  поверхности
снимка. - Если только это не подделка. Кто с ней сидит, Стилгрейв?
   Снова раздался серебряный смех.
   - Нелепый ты человек, амиго. Я и не знала,  что  еще  существуют  такие
люди.
   - Довоенный фонд, - сказал я.  -  С  каждым  днем  нас  становится  все
меньше. Откуда у вас этот снимок?
   - Взяла в гардеробной из сумочки Мэвис. Пока она была на съемке.
   - Она знает? Интересно, откуда он у нее?
   - Получила от тебя.
   - Ерунда. - Я приподнял брови на несколько дюймов. - Где б  это  я  мог
его взять?
   Долорес протянула руку через стол. Голос ее стал холодным.
   - Пожалуйста, верни его мне.
   - Я верну его Мэвис Уэлд. Мне неприятно говорить это, мисс Гонсалес, но
на роль шантажиста я не гожусь. Обаяния не хватает.
   - Отдай! - потребовала она. - Иначе...
   И запнулась.  Я  молчал,  давая  ей  досказать.  На  ее  приятном  лице
появилась презрительная гримаса.
   - Ну ладно, - вздохнула Долорес. - Это была моя ошибка.  Я  сочла  тебя
умным. Теперь вижу, что ты заурядный,  тупой  частный  сыщик.  Эта  жалкая
убогая контора, - она обвела ее рукой в черной перчатке, - и жалкое убогое
существование должны были сказать мне, что ты за идиот.
   - Они действительно говорят об этом, - согласился я.
   Долорес медленно повернулась и пошла к выходу. Я вышел из-за  стола,  и
она позволила мне распахнуть перед ней дверь.
   Мисс Гонсалес медленно вышла. В деловых колледжах так выходить не учат.
   По коридору она шла, не оглядываясь. У нее была красивая походка.
   Дверь с тихим щелчком закрылась. На это, казалось, ушло много  времени.
Я стоял и  смотрел,  словно  никогда  не  видел  ничего  подобного.  Потом
повернулся, пошел к столу, и тут раздался телефонный звонок.
   Я поднял трубку и ответил. Звонил Кристи Френч.
   - Марлоу? Нам хотелось бы видеть тебя в управлении.
   - Сейчас?
   - Чем быстрее, тем лучше, - сказал он и повесил трубку.
   Я вынул из-под журнала для записей склеенный снимок и положил в сейф  к
остальным фотографиям. Надел шляпу  и  закрыл  окно.  Ждать  было  нечего.
Поглядел на зеленый кончик секундной стрелки наручных часов. До пяти  была
еще масса времени. Секундная стрелка бежала и бежала  по  циферблату,  как
коммивояжер. Было десять минут пятого. Я снял пиджак, отстегнул  наплечную
кобуру и запер "люгер" в ящик стола. Полицейские не любят, когда приходишь
с пистолетом на их территорию, даже если имеешь право носить  оружие.  Они
любят, чтобы ты приходил заискивающим, держа шляпу в руке,  говорил  тихо,
вежливо и ничего не выражал взглядом.
   Я снова взглянул на часы. Прислушался. Здание  казалось  тихим.  Вскоре
оно  станет  безмолвным.  И  тогда  по  коридору,  дергая  дверные  ручки,
зашаркает мадонна темно-серой швабры.
   Я снова надел пиджак, запер дверь между комнатами,  выключил  звонок  и
вышел в прихожую. Тут зазвонил телефон. Я бросился к нему, чуть не  сорвав
дверь с петель. Звонила Орфамэй, но такого тона у нее  я  еще  не  слышал.
Холодный, уравновешенный, не категоричный, не пустой, не угрожающий и даже
не детский. Голос девушки, которую я знал и вместе с тем не знал. Едва она
произнесла первую пару фраз, я понял, чем вызван этот тон.
   - Звоню, потому что вы просили позвонить, - сказала Орфамэй. -  Но  вам
не нужно ничего рассказывать. Я ездила туда.
   - Ездили туда, - сказал я. - Да. Понял. Ну и что?
   - Я... одолжила машину. Поставила ее на другой стороне улицы. Там  было
столько машин, что вы не могли  заметить  меня.  Возле  похоронного  бюро.
Обратно я за вами не поехала. Попыталась было, но  вдруг  сообразила,  что
совершенно не знаю тамошних улиц. Потеряла вас. И вернулась.
   - Зачем?
   - Сама не знаю. Когда вы вышли, мне  показалось,  что  у  вас  какой-то
странный вид. Или, может быть, у меня возникло предчувствие.  Как-никак  -
он мой брат. Я вернулась и позвонила в дверь. Никто не ответил.  Это  тоже
показалось странным.  Может,  я  склонна  к  предчувствиям.  Внезапно  мне
показалось, что необходимо войти в этот дом. Я не знала, как, но мне  было
необходимо сделать это.
   - Со мной такое случалось, - выговорил я. Это был мой голос, но  кто-то
пользовался моим языком вместо наждачной бумаги.
   - Я позвонила в полицию и сказала, что  слышала  выстрелы.  Полицейские
приехали, один из них влез в окно. Потом открыл дверь и  впустил  другого.
Вскоре они впустили и меня. И не отпускали.  Мне  пришлось  рассказать  им
все: кто он такой и что я солгала насчет выстрелов из  страха  за  Оррина.
Пришлось рассказать и про вас.
   - Ничего. Мне пришлось бы самому рассказать им все это после того,  как
я рассказал бы вам.
   - Вас, небось, по голове не погладят, так ведь?
   - Да.
   - Арестуют или что?
   - Могут арестовать.
   - Вы бросили его на полу. Мертвого. И, конечно, скажете, что вам больше
ничего не оставалось.
   - У меня были на то причины, - возразил я. - Они  могут  показаться  не
особенно убедительными, но они были. Ему уже ничто не могло помочь.
   - Да, были, еще бы, - сказала Орфамэй. - Вы очень находчивый. У вас  на
все есть причины. Что ж, похоже, вам придется изложить их полицейским.
   - Не обязательно.
   - Придется, придется, - произнес голосок, в нем слышалось  необъяснимое
удовольствие. - Непременно. Вам развяжут язык.
   - Оставим это, - сказал я. - Частный детектив  всеми  силами  оберегает
клиента. Иногда заходит слишком далеко. Вот я и  зашел.  Поставил  себя  в
опасное положение. Но не только ради вас.
   - Вы бросили его на полу, мертвого, - сказала  Орфамэй.  -  И  мне  все
равно, что сделают с вами полицейские. Если посадят в тюрьму, я,  пожалуй,
буду рада. Не сомневаюсь, что вы это воспримете мужественно.
   - Конечно, - подтвердил я. - С веселой улыбкой, как всегда.  Видели  ли
вы, что было у него в руке?
   - В руке у него ничего не было.
   - Вернее, лежало возле руки.
   - Там не было ничего. Совершенно ничего. Что это была за вещь?
   - Ну и прекрасно, - сказал я. - Рад этому. Что ж, до свидания. Я сейчас
еду в управление полиции. Они хотят меня видеть. Если больше не  увидимся,
желаю вам удачи.
   -  Пожелайте  лучше  себе,  -  ответила  Орфамэй.  -  Вам   она   может
потребоваться. А мне нет.
   - Я сделал для вас все, что мог. Может,  если  б  вы  с  самого  начала
рассказали мне побольше...
   Орфамэй, недослушав, резко повесила трубку. Я же положил свою на  место
бережно, как младенца. Достал платок и вытер ладони. Подошел  к  раковине,
умылся. Поплескал в лицо холодной водой, сильно растер  его  полотенцем  и
погляделся в зеркало.
   - Вот ты и съехал с утеса, - сказал я отражению.



        24

   Посреди комнаты стоял длинный  желтый  дубовый  стол  с  беспорядочными
жжеными следами от сигарет по краям. За ним было окно с проволочной сеткой
поверх матового стекла. За столом перед грудой бумаг сидел лейтенант  Фред
Бейфус. У торца, откинувшись вместе  с  креслом  назад,  восседал  рослый,
крепко сбитый человек с бульдожьей челюстью. В  зубах  он  держал  огрызок
плотницкого карандаша. Лицо этого человека я вроде  бы  видел  недавно  на
газетном снимке. Глаза его были открыты, он дышал, но иных признаков жизни
не подавал.
   По другую сторону стола находились две шведские конторки и второе окно.
К нему была повернута одна из конторок, за которой печатала какой-то отчет
женщина с оранжевыми волосами.  За  другой  -  стоящей  торцом  к  окну  -
развалился во вращающемся кресле  Кристи  Френч.  Водрузив  ноги  на  угол
конторки, он глядел в распахнутое окно и  любовался  прекрасным  видом  на
стоянку полицейских машин и заднюю сторону доски объявлений.
   - Сядь сюда, - указал мне Бейфус.
   Я сел напротив него в  дубовое  кресло  без  подлокотников.  Далеко  не
новое, да и в лучшие свои времена уродливое.
   - Это лейтенант Мозес Мэглешен из полиции Бэй-Сити, - сказал Бейфус.  -
Ему ты нравишься не больше, чем нам.
   Лейтенант Мозес Мэглешен вынул изо рта карандаш, осмотрел  следы  зубов
на  его  толстом  восьмигранном  конце.  Затем  обратил  взгляд  на  меня.
Неторопливо, изучающе, методично оглядел. И, не  сказав  ни  слова,  опять
сунул карандаш в рот.
   - Может, я извращенный тип, - сказал мне Бейфус, - но ты  мне  кажешься
не привлекательнее черепахи. - Он полуобернулся к  женщине,  печатавшей  в
углу на машинке. - Милли!
   Та оставила машинку и взяла стенографический блокнот.
   - Имя - Филип Марлоу, - продиктовал ей Бейфус. - На  конце  "у".  Номер
лицензии?
   И снова посмотрел на меня.  Я  назвал  ему  номер.  Оранжевая  красотка
писала, не поднимая глаз. Сказать, что при виде ее лица  встали  бы  часы,
было бы оскорблением. При виде этого лица на всем скаку встала бы лошадь.
   - Теперь, если у тебя есть  желание,  -  обратился  ко  мне  Бейфус,  -
расскажи нам с самого начала, что ты делал вчера. Ничего не  утаивая.  Без
запинок и пауз. Во лжи будешь уличен тут же - сведений у нас достаточно.
   - То есть дать показания?
   - Очень подробные, - сказал Бейфус. - Весело, а?
   - Добровольно и без принуждения?
   - Да, - усмехнулся Бейфус. - Все показания только так и даются.
   Мэглешен глянул на меня в  упор.  Оранжевая  красотка  вновь  принялась
печатать. Записывать ей пока что было нечего. Тридцать лет работы отладили
ее хронометраж.
   Мэглешен достал из кармана толстую потертую перчатку  из  свиной  кожи,
надел на правую руку и сжал кулак.
   - А это зачем? - спросил Бейфус.
   - Я иногда грызу ногти, - ответил Мэглешен. - Как ни странно, только на
правой руке. - Медленно поднял взгляд и уставился на  меня.  -  Одни  люди
более разговорчивы, другие - менее, - небрежно сказал он. -  Говорят,  тут
все  дело  в  почках.  Я  знал  неразговорчивых  людей,   которые   быстро
становились разговорчивыми, а потом несколько дней  каждые  четверть  часа
бегали в туалет. Словно бы у них вдруг открылось недержание мочи.
   - Подумать только, - с удивлением произнес Бейфус.
   - А еще есть такие,  что  могут  говорить  только  хриплым  шепотом,  -
продолжал Мэглешен. - Как боксеры, которым часто доставалось по шее.
   И поглядел на меня, словно бы предоставляя мне слово.
   - Есть еще и такие, что не хотят ходить в туалет, -  сказал  я.  -  Что
усердствуют сверх всякой меры. Сидят в таком вот кресле по тридцать часов.
Потом валятся с разрывом селезенки или мочевого  пузыря.  Они  слишком  уж
разговорчивы. И после утреннего заседания суда, когда в камере для  пьяных
никого нет, Ил находят мертвыми где-нибудь в темном углу. Может, их  нужно
было показать врачу, но всего не предусмотришь, так ведь, лейтенант?
   - В Бэй-Сити мы все предусматриваем, - сказал  он.  -  Когда  есть  что
предусматривать.
   На его лице играли твердые желваки. В глазах стоял какой-то красноватый
блеск.
   - Уж я бы устроил тебе веселую жизнь,  -  проговорил  он,  сверля  меня
взглядом. - Надолго б запомнилось.
   - Не сомневаюсь, лейтенант. Бывая в Бэй-Сити, я всегда веселился  -  до
потери сознания.
   - У меня бы ты долго находился  в  сознании,  малыш.  Я  бы  специально
позаботился об этом. Уделил бы личное внимание.
   Кристи Френч, зевнув, медленно повернул голову.
   - И что вы там в Бэй-Сити такие свирепые? - спросил он. -  Как  с  цепи
сорвались.
   Бейфус кончиком языка облизнул губы.
   - Мы всегда были свирепыми, - ответил Мэглешен, не глядя на  Френча.  -
Нам так нравится. Такие вот типы, как он, постоянно выводят нас из себя. -
И снова повернулся ко мне. - Значит, ты и есть  тот  самый  голубчик,  что
позвонил нам насчет Клозена? Ты умеешь обращаться  с  телефоном-автоматом,
верно, голубчик?
   Я промолчал.
   - Я с тобой разговариваю, голубчик, - сказал Мэглешен. - Я  задал  тебе
вопрос, голубчик. Когда я задаю вопросы, мне отвечают. Ясно, голубчик?
   - Продолжай дальше, и сам ответишь на свой же вопрос, - вмешался Кристи
френч.  -  И  если  ответ  тебе  не  понравится,  ты  можешь   тогда   так
рассвирепеть, что начнешь сам себя лупить этой  перчаткой.  Испытаешь  это
удовольствие на себе.
   Мэглешен выпрямился. На щеках его выступили большие красные пятна.
   - Я приехал сюда за содействием, -  неторопливо  сказал  он  френчу.  -
Насмешек мне дома хватает. От жены. И нечего делать  из  меня  мишень  для
острот.
   - Содействие тебе будет, - ответил Френч. - Только не пытайся  заткнуть
всех за пояс репликами из старых фильмов.
   Потом развернулся вместе с креслом и взглянул на меня.
   - Давай забудем все, что здесь говорилось, и сделаем вид, что  дознание
только начинается. Я знаю все  твои  доводы.  И  я  им  не  судья.  Однако
выбирай: будешь говорить или сядешь в камеру как важный свидетель?
   - Задавайте вопросы, - сказал я. - Если ответы  не  понравятся,  можете
меня арестовать. Если арестуете, мне понадобится позвонить по телефону.
   - Правильно, - кивнул Френч. - Если арестуем. Только ведь  сажать  тебя
не обязательно. Можно поездить с  тобой  по  всем  местам.  На  это  уйдет
несколько дней.
   - А жить будешь на одних консервах, - весело заметил Бейфус.
   - Строго говоря, это будет незаконно, - сказал Френч. - Но мы постоянно
так делаем. Да и ты, возможно, не всегда бываешь безгрешен. Скажешь, что в
этой истории ты вел себя строго по закону?
   - Нет.
   - Ха! - хрипло выпалил Мэглешен.
   Я взглянул на молчаливую и  равнодушную,  снова  взявшую  свой  блокнот
оранжевую красотку.
   - У тебя есть клиентка, которую ты должен оберегать, - сказал Френч.  -
Возможно. - Так вот, она и донесла на тебя.
   Я промолчал.
   - Ее зовут Орфамэй Квест, - продолжил Френч, не сводя с меня взгляда.
   - Задавайте вопросы, - повторил я.
   - Что произошло на Айдахо-стрит?
   - Я поехал туда искать ее брата. Клиентка сказала,  что  тот  уехал  из
дома, и она приехала навестить его. Была встревожена. Управляющий оказался
вдрызг пьян. Я заглянул в книгу регистрации и  обнаружил,  что  в  комнате
Квеста живет другой человек. Поговорил с этим человеком. Ничего  полезного
не узнал.
   Френч протянул руку, взял карандаш и постукал им по зубам.
   - Потом ты видел еще этого человека?
   - Да. Я сказал ему, кто я такой. Когда я  спустился  вниз,  Клозен  был
мертв. И кто-то вырвал из  книги  регистрации  лист  с  именем  Квеста.  Я
позвонил в полицию.
   - Но на месте не остался?
   - У меня не было никаких сведений об убийстве Клозена.
   - Но на месте не остался, - повторил Френч. Мэглешен громко рыгнул и со
злостью отбросил плотницкий карандаш. Я проследил взглядом за тем, как  он
ударился о стену, упал на пол, подскочил и замер.
   - Да, не остался.
   - В Бэй-Сити, - прорычал Мэглешен, - мы бы могли тебя за это укокошить.
   Он стал подниматься. Бейфус покосился на него и сказал:
   - Предоставь заниматься этим Кристи. Еще будет и второе отделение.
   - За это мы бы могли отстранить тебя  от  дела,  -  сказал  Френч  безо
всякой интонации.
   - Считайте, что отстранили. Все равно оно мне было не по душе.
   - И ты вернулся к себе в контору. Что дальше?
   - Сообщил обо всем клиентке. Потом позвонил какой-то человек и попросил
приехать в отель "Ван Нуйс". Это оказался тот самый мужчина, с  которым  я
разговаривал на Айдахо-стрит, но теперь он выступал уже под другим именем.
   - Ты мог бы сказать нам об этом, не так ли? - Если бы сказал,  пришлось
бы рассказывать все. Это нарушило бы условия моего найма.
   Френч  кивнул  и  постучал  карандашом  по  столу.  Затем   неторопливо
проговорил:
   - Убийство аннулирует подобные соглашения. Два убийства  аннулируют  их
дважды. А два убийства одним методом - трижды. Ты выглядишь  непорядочным,
Марлоу. Совершенно непорядочным.
   - После сегодняшнего я выгляжу непорядочным даже в глазах клиентки.
   - Что случилось сегодня?
   - Она сказала, что брат  звонил  ей  из  дома  доктора  Лагарди.  Брату
угрожала опасность. От меня требовалось поспешить туда  и  позаботиться  о
нем. Я поспешил  туда.  Доктор  Лагарди  и  его  сестра  прекратили  прием
пациентов. Держались они испуганно. Там побывала полиция.
   Я перевел взгляд на Мэглешена.
   - Он опять позвонил, - буркнул Мэглешен.
   - На сей раз не я.
   - Ладно. Продолжай, - сказал Френч после паузы.
   - Лагарди утверждал, что ничего не знает об Оррине Квесте. Медсестру он
отправил домой.  Потом  подсунул  мне  одурманивающую  сигарету.  Когда  я
очнулся, то был в доме один. Но вскоре  оказалось,  что  не  совсем  один:
кто-то  начал  скрестись  в  дверь.  Это  был  Оррин  Квест  на  последнем
издыхании, который, тем не менее, пытался из последних сил  заколоть  меня
пешней.
   Я повел плечами. На том месте между  лопатками,  куда  он  ткнул  меня,
слегка стянуло кожу, и только.
   Френч сурово поглядел на  Мэглешена.  Тот  покачал  головой,  но  Френч
продолжал глядеть на него. Бейфус стал негромко насвистывать. Сперва я  не
мог разобрать мелодию, потом вдруг сообразил, что это "Старый Мозес лег  в
могилу".
   Френч повернулся ко мне и неторопливо произнес:
   - У его тела не оказалось никакой пешни.
   - Я оставил ее там, где она упала.
   - Похоже, перчатка все же пригодится, - засопел Мэглешен и расправил ее
между пальцами. - Кое-кто здесь лгун, и это не я.
   -  Оставь,  -  сказал  ему  Френч.  -  Ни  к  чему   устраивать   здесь
представление. Если у парня была в руке пешня, это вовсе не значит, что он
с ней и родился.
   - Спиленная, - объяснил я. - Короткая. От  рукоятки  до  основания  три
дюйма. Их в скобяных лавках такими не продают.
   - А чего ради ему приспичило бросаться на  тебя  с  пешней?  -  спросил
Бейфус, иронически усмехаясь. - Ты же был  его  союзником.  Приехал  туда,
чтобы оберегать его по просьбе сестры.
   - Я был просто фигурой между ним и светом. Фигурой, которая  двигалась,
могла оказаться человеком, и даже тем, кто  его  ранил.  Умирал  он  стоя.
Прежде я его ни разу не видел. Если он до этого видел меня, то мне об этом
не известно.
   - У вас могла бы завязаться прекрасная дружба,  -  вздохнул  Бейфус.  -
Разумеется, если б не пешня.
   - Из того, что он был  вооружен  ею  и  пытался  меня  заколоть,  можно
сделать кой-какие выводы.
   - Например?
   - В таком состоянии человек действует инстинктивно. Не изобретает новых
способов. Квест ударил меня между лопатками и слегка  проколол  кожу,  это
было последнее усилие умирающего. Возможно, будь он в полной  силе,  пешня
вошла бы в другое место и гораздо глубже.
   - Долго мы еще будем болтать с этой обезьяной? - не выдержал  Мэглешен.
- Вы разговариваете с ним, как с  человеком.  Давайте  я  поговорю  с  ним
по-своему.
   - Капитану такие вещи не по душе, - небрежно заметил Френч.
   - К черту капитана.
   - Капитану не по душе, когда захолустные фараоны так говорят о  нем,  -
сказал Френч.
   Мэглешен  стиснул  зубы,  челюсть  его  побелела.  Глаза   сузились   и
заблестели. Он шумно втянул носом воздух.
   - Спасибо за содействие, - процедил он и поднялся. - Я пойду.
   Он вышел из-за стола и остановился рядом со мной. Протянул левую руку и
приподнял мне подбородок.
   - До встречи, голубчик. В моем городе.
   И дважды хлестнул меня по лицу перчаткой, держа ее  за  пальцы.  Кнопки
больно впились в кожу. Я поднял руку и потер нижнюю губу.
   - Черт возьми, Мэглешен, - остановил  его  Френч,  -  сядь,  дай  парню
договорить. И держи руки от него подальше.
   Обернувшись к нему, Мэглешен спросил:
   - Думаешь, я так тебя и послушался?
   Френч лишь  пожал  плечами.  Мэглешен  утер  большой  пятерней  губы  и
вернулся к своему креслу. Френч сказал:
   - Выкладывай свои соображения, Марлоу.
   -  Возможно,  Клозен  помимо  всего  прочего  торговал  наркотиками,  -
предположил я. - В его квартире пахло  марихуаной.  Когда  я  заглянул  на
кухню, там один типчик считал деньги. У него были пистолет и тонкий, остро
заточенный нож. И то, и другое он пытался пустить в ход. Я отобрал  их,  и
он ушел. По-моему, это был рассыльный. А Клозен до того  допился,  что  на
него уже нельзя было полагаться. В организациях этого не любят. Рассыльный
счел меня полицейским. Этим людям не хотелось, чтобы Клозена взяли. Он  бы
тут же раскололся. И едва они учуяли в доме сыщика, Клозен был обречен.
   Френч поглядел на Мэглешена.
   - Что скажешь по этому поводу?
   - Могло быть и так, - буркнул Мэглешен.
   - Допустим, что так и было, - согласился Френч, - но при чем  же  здесь
Оррин Квест?
   - Курить марихуану может кто угодно,  -  сказал  я.  -  Особенно  когда
тоскливо, одиноко, тяжело на душе, нет работы. Но чувства от нее уродуются
и притупляются. Притом на разных  людей  марихуана  действует  по-разному.
Одни становятся задиристыми, другие бесшабашными. Можно предположить,  что
Квест кого-то шантажировал и угрожал донести в полицию.  Вполне  возможно,
что все три убийства связаны с шайкой торговцев наркотиками.
   - Это не согласуется с тем,  что  у  Квеста  была  спиленная  пешня,  -
заметил Бейфус.
   - По словам лейтенанта, пешни у него не было, - возразил я. - Так  что,
возможно, мне она просто  померещилась.  А  может  быть,  она  ему  просто
попалась под руку. Может, у доктора Лагарди все пешни такие.  Есть  у  вас
что-нибудь против него?
   Бейфус покачал головой.
   - Пока нет.
   - Доктор не убил меня и, возможно, не убивал  никого,  -  сказал  я.  -
Квест говорил сестре, что работает у доктора Лагарди,  но  его  преследуют
какие-то гангстеры.
   - Этот Лагарди, - спросил Френч, делая пометки в своем блокноте, -  что
ты знаешь о нем?
   - Он имел практику в Кливленде. Обширную, в центре  города.  Видимо,  у
него есть причина скрываться в Бэй-Сити.
   - В Кливленде, вот как? - протянул Френч и уставился  в  угол  потолка.
Бейфус опустил глаза в свои бумаги. Мэглешен сказал:
   - Небось, делал аборты. Я приглядывал за ним одним глазом.
   - Каким? - мягко спросил Бейфус.
   Мэглешен покраснел.
   - Наверное, тем, который ничего не  видел  на  Айдахо-стрит,  -  сказал
Бейфус.
   Мэглешен подскочил.
   - Ну вот что, остряки, к вашему сведению,  мы  всего-навсего  отделение
полиции в маленьком городке. Иной раз хоть надвое разорвись. Тем не менее,
мне нравится эта мысль насчет марихуаны. Она может  значительно  облегчить
мне работу. Я немедленно займусь этой проблемой.
   Он твердым шагом направился к двери и вышел. Френч  глядел  ему  вслед.
Бейфус тоже. Когда дверь закрылась, они поглядели друг на друга.
   - Держу пари, сегодня вечером они  опять  повторят  облаву,  -  хмыкнул
Бейфус.
   Френч кивнул.
   - В квартире над прачечной, - продолжал Бейфус. - Отправятся  на  пляж,
заберут трех-четырех бродяг, сунут в эту квартиру, а потом, после  облавы,
представят фоторепортерам.
   - Много болтаешь, Фред, - оборвал его Френч.
   Бейфус усмехнулся и умолк. Френч спросил меня:
   - Раз уж ты строишь догадки, что, по-твоему, искали в том номере  отеля
"Ван Нуйс"?
   - Квитанцию на чемодан с марихуаной.
   - Неплохо, - одобрил Френч. - А где могла бы находиться эта квитанция?
   - Я думал об этом. Когда мы с Хиксом разговаривали в Бэй-Сити,  он  был
без парика. Дома парик не носят. Но на кровати в отеле он лежал в  парике.
Возможно, надел его не сам.
   - Ну и что? - спросил Френч.
   - Под париком вполне можно спрятать квитанцию.
   - Прилепить клейкой лентой  изнутри,  -  подхватил  Френч.  -  Неплохая
мысль.
   Наступило молчание. Оранжевая  красотка  вновь  принялась  печатать.  Я
поглядел на свои ногти.  Они  могли  быть  и  почище.  После  паузы  Френч
неторопливо сказал:
   - Только не думай, что ты вне подозрений, Марлоу. Вернемся к  догадкам.
Почему ты решил, что доктор Лагарди жил в Кливленде?
   - Я решил разобраться, что он  собой  представляет.  Врач,  если  хочет
практиковать, не может изменить фамилию. Пешня  навела  меня  на  мысль  о
Плаксе Мойере. Плакса Мойер действовал  в  Кливленде.  Веселый  Моу  Стейн
действовал в Кливленде. Правда, метод там был  другой,  но  пешня  все  же
остается пешней. Вы сами сказали, что ребята могут, поумнеть. А  при  этих
шайках где-то на заднем плане всегда находится врач.
   - Слишком надуманно, - не согласился Френч. - Слишком слабая связь.
   - Если я укреплю ее, мне это пойдет на пользу?
   - А сумеешь?
   - Могу попытаться.
   Френч вздохнул.
   - С этой Орфамэй Квест все в порядке, - сказал он. - Я звонил ее матери
в  Канзас.  Она  действительно   приехала   сюда   отыскивать   брата.   И
действительно наняла для этого тебя. Отзывается Орфамэй о тебе хорошо.  Но
особых восторгов не выражает. Она действительно подозревала, что  ее  брат
впутался во что-то нехорошее. Заработал ты что-нибудь на этом деле?
   - Нет. Я вернул ей гонорар. У нее было мало денег.
   -  Значит,  не  придется  платить  подоходный  налог  с   гонорара,   -
обрадовался Бейфус.
   - Хватит  об  этом,  -  сказал  Френч.  -  Следующий  ход  за  окружным
прокурором. А насколько я знаю Эндикотта, пока  он  обдумает  как  ходить,
пройдет неделя.
   И сделал жест в сторону двери. Я поднялся.
   - Ничего, если я не буду уезжать из города?
   Ответить они не потрудились.
   Я стоял и смотрел на них. Ранка от  пешни  между  лопатками  засохла  и
горела, кожу вокруг нее  стянуло.  Щеки  и  губы  ныли  от  удара  не  раз
использованной перчаткой Мэглешена. Я  словно  бы  находился  глубоко  под
водой. Вода была темной, нечистой, и во рту ощущался соленый привкус.
   Они сидели и смотрели на меня. Оранжевая красотка стучала  на  машинке.
Происходящее  здесь  впечатляло   ее   не   больше,   чем   ноги   балерин
балетмейстера.  У  Кристи  с  Бейфусом  были  спокойные  обветренные  лица
здоровых закаленных мужчин. Глаза  же,  как  всегда  у  полицейских,  были
хмурыми и серыми, словно замерзающая вода.  Плотно  сжатые  губы,  жесткие
морщинки в уголках глаз, твердый, пустой, бессмысленный взгляд, не  совсем
уж жестокий и отнюдь не любезный. Неброская одежда  из  магазина  готового
платья,  носимая  без  шика,  с  каким-то  пренебрежением:   облик   людей
небогатых, но все же  гордящихся  своей  властью,  всегда  ищущих  способа
проявить ее, причинить тебе боль и с усмешкой смотреть, как ты  корчишься,
безжалостных без злобы, без жестокости и вместе с  тем  иногда  добрых.  А
какими еще им быть? Цивилизация для них - пустой звук. В  ней  они  видели
только изъяны, грязь, отбросы, отклонения и неприязнь.
   - Ну чего стоишь? - резко спросил Бейфус. -  Ждешь  крепкого  слюнявого
поцелуя? Не можешь остроумно ответить? Жаль.
   Голос его стал усталым  и  скучным.  Он  нахмурился  и  взял  со  стола
карандаш. Быстро разломил его пополам и обе половинки положил на ладонь.
   - Вот так и ты отломись от нас, - негромко сказал он. На  его  лице  не
было и тени улыбки. - Ступай улаживать свои дела. Как, по-твоему,  на  кой
черт мы тебя отпускаем? Мэглешен дал тебе отсрочку. Используй ее.
   Я поднял руку и потер губу. Во рту у меня было слишком много зубов.
   Бейфус перевел взгляд на стол, взял какую-то бумагу и стал  читать  ее.
Кристи Френч  развернулся  вместе  с  креслом,  положил  ноги  на  стол  и
уставился в открытое  окно  на  стоянку  автомобилей.  Оранжевая  красотка
перестала  печатать.  В  комнате  неожиданно  воцарилась  тяжелая,  вязкая
тишина. Раздвигая эту тишину, словно воду, я пошел к выходу.



        25

   В конторе снова ни души. Ни длинноногих брюнеток, ни маленьких  девочек
в раскосых очках, ни аккуратных смуглых мужчин с глазами гангстеров.
   Я сел за стол и стал  смотреть,  как  за  окном  меркнет  свет.  Поутих
уличный шум. Через бульвар свирепо уставились друг на друга огни  неоновой
рекламы. Нужно было что-то предпринимать, но я не знал, что. Да и не видел
во всем этом смысла. Прислушиваясь к скрежету ведра по кафелю в  коридоре,
я навел на столе порядок. Сунул бумаги  в  ящик,  поправил  подставку  для
ручек, взял тряпку, протер стекло на столе, а потом и телефон,  который  в
сумерках был темным, глянцевым. Сегодня  он  не  издаст  ни  звука.  Никто
больше не позвонит мне. Ни сейчас, ни в ближайшее  время.  Может  быть,  и
никогда.
   Свернув пыльную тряпку, я отложил ее, откинулся назад и сидел  так,  не
куря и даже не думая. Я был никем и ничем. Без лица, без дела, разве что с
именем. Есть мне не хотелось. Даже выпить не  хотелось.  Я  был  вчерашним
листком календаря, скомканным и брошенным на дно мусорной корзины.
   Придвинув телефон к себе, я набрал  номер  Мэвис  Уэлд.  Гудки,  гудки,
гудки. Девять гудков. Это много, Марлоу. Стало быть, дома никого нет.  Для
тебя никого нет дома. Я повесил трубку. Кому бы ты мог позвонить еще? Есть
ли у тебя друг, который не прочь услышать твой голос? Нет. Ни единого.
   Пожалуйста, пусть зазвонит телефон. Пусть бы хоть кто-нибудь  позвонил,
чтобы я вновь ощутил себя человеком. Хоть полицейский.  Хоть  какой-нибудь
Мэглешен. Я  не  жду  хорошего  отношения.  Только  бы  вырваться  с  этой
замерзшей звезды.
   Телефон зазвонил.
   -  Амиго,  -  послышался  в  трубке   знакомый   голос.   -   Произошла
неприятность. Серьезная неприятность. Мэвис Уэлд хочет тебя видеть. Ты  ей
нравишься. Она считает тебя честным человеком.
   - Где? - воскликнул я. Это был даже не вопрос, а просто  изданный  мною
звук. Я затянулся незажженной трубкой и, подперев  рукой  голову,  прикрыл
собой телефон. Ведь по нему слышался голос, с которым можно было говорить.
   - Ты поедешь?
   - Мне нужно всю ночь сидеть с больным попугаем. Куда ехать?
   - Я заеду за тобой. Буду перед  твоим  домом  через  пятнадцать  минут.
Добраться, куда нам нужно, непросто.
   - А возвращаться, - спросил я, - или наплевать?
   Но она уже повесила трубку.
   Внизу у аптечной стойки я успел проглотить две чашки  кофе,  сэндвич  с
плавленым сыром и увязшими в нем, словно дохлые  рыбки  в  иле  спущенного
пруда, двумя ломтиками эрзац-бекона. Я был безумен.
   Мне это нравилось.



        26

   Подъехал черный "меркьюри" со  светлым  откидным  верхом,  который  был
поднят. Когда я сунулся в дверцу, Долорес Гонсалес скользнула  ко  мне  по
кожаному сиденью.
   - Садись-ка за руль, амиго. Мне что-то не хочется вести.
   Свет из аптеки падал на ее лицо. Она вновь сменила  наряд,  но  все  на
ней, за исключением алой блузки,  по-прежнему  было  черным:  и  брюки,  и
свободный, наподобие мужской куртки, жакет.
   Я прислонился к дверце.
   - Почему мисс Уэлд не позвонила мне?
   - Не могла. Не знала номера и очень торопилась.
   - Почему?
   - Видимо, улучила минутку, когда кто-то вышел из комнаты.
   - А где это место, откуда она звонила?
   - Названия улицы я не знаю. Но  дом  найти  могу.  Потому  и  приехала.
Садись быстрей, и едем.
   - Может быть, сяду, - сказал я. - А может, и нет. Преклонный возраст  и
боль в суставах вынуждают меня быть осторожным.
   - Всегда острит, - сказала Долорес. - Очень странный человек.
   - Острю всегда,  когда  уместно,  -  возразил  я.  -  А  человек  самый
обыкновенный,  с  одной-единственной  головой,  которой   иногда   здорово
достается. И обычно все начиналось так же, как и сейчас.
   - Сегодня будем предаваться любви? - негромко спросила она.
   - Точно не знаю. Видимо, нет.
   - Ты не  пожалеешь  о  потерянном  времени.  Я  не  из  тех  химических
блондинок, о кожу которых можно зажигать спички. Не  из  бывших  прачек  с
большими костлявыми руками, острыми коленками и непривлекательной грудью.
   - Давай, - решив перейти на  "ты",  предложил  я,  -  хоть  на  полчаса
забудем о сексе. Штука  это  замечательная,  как  шоколадный  пломбир.  Но
бывают времена, когда ты скорее перережешь себе  горло,  чем  будешь  есть
его. Я, наверное, предпочту поступить сейчас именно так.
   Обойдя машину, я сел за руль и завел мотор.
   - Нам на запад,  -  распорядилась  Долорес,  -  через  Беверли-Хиллз  и
дальше.
   Я выжал сцепление, сделал поворот и по бульвару Сансет поехал  в  южную
сторону.
   - Пистолет у тебя при себе? - спросила Долорес и достала одну из  своих
длинных коричневых сигарет.
   - Нет. Зачем он?
   Внутренней стороной левой руки я ощупал в наплечной кобуре "люгер".
   - Так, пожалуй, и  лучше.  -  Долорес  вставила  сигарету  в  маленькие
золотые щипчики и прикурила от золотой зажигалки.  Большие  черные  глаза,
казалось, поглотили полыхнувший ей в лицо свет.
   Я свернул с бульвара на запад, и нас, вместе с машиной,  поглотили  три
ряда мчащихся невесть куда и невесть зачем лихачей.
   - Что стряслось у мисс Уэлд?
   - Не знаю. Она лишь сказала,  что  попала  в  беду,  очень  испугана  и
нуждается в тебе.
   - А ты не могла придумать истории поубедительней?
   Долорес не ответила. Я остановился у светофора, повернулся  и  взглянул
на нее. Она тихо плакала в темноте.
   - Я бы и волоска не тронула на голове Мэвис Уэлд, - сказала она. - И не
жду, что ты мне полностью поверишь.
   - С другой стороны, - сказал  я,  -  пожалуй,  отсутствие  убедительной
истории говорит в твою пользу.
   Долорес стала придвигаться ко мне.
   - Сиди где сидишь, - остановил я ее. - Мне пока  еще  нужно  вести  эту
колымагу.
   - Не хочешь, чтобы я положила тебе голову на плечо?
   - Но не при таком движении.
   В  Ферфексе  я  остановился  перед  зеленым  светом,  чтобы   позволить
какому-то человеку сделать левый поворот. Сзади раздались неистовые гудки.
Когда я тронулся, задняя машина вывернула на соседнюю полосу,  поравнялась
со мной, и толстый водитель в майке крикнул:
   - Валялся бы в гамаке!
   И  рванул  вперед,  так  заезжая  на  мою  полосу,  что  мне   пришлось
тормознуть.
   - Когда-то этот город мне нравился, - начал я, чтобы только не  молчать
и не думать слишком уж напряженно. - В давние, давние времена. Тогда вдоль
бульвара Уилшир росли деревья.  Беверли-Хиллз  был  захолустным  городком.
Уэствуд представлял собой голые холмы, участки продавались по  тысяче  сто
долларов, и никто их не брал.  Голливуд  был  горсткой  каркасных  домиков
вдоль междугородного  шоссе.  Лос-Анджелес  был  просто  большим  городом,
сухим, солнечным, с уродливыми строениями,  без  шика,  но  добродушным  и
мирным. О  былом  климате  только  вспоминают.  Люди  спали  на  верандах.
Немногочисленные круги причисляющих  себя  к  интеллектуалам  нарекли  его
американскими Афинами. Это, конечно, были не Афины,  но  и  не  трущобы  с
неоновым светом.
   Мы проехали Ла-Сьенегу и свернули на  Стрип.  Ресторан  "Танцоры"  сиял
огнями. Веранда была переполнена. Стоянка автомобилей напоминала  муравьев
на ломтике перезрелого плода.
   -  А  теперь  у  нас  развелись  владельцы  ресторанов,   вроде   этого
Стилгрейва, - продолжал я. - Развелись грубияны, вроде того толстяка,  что
заорал на меня из машины. Появились богачи, снайперы,  дельцы,  работающие
под проценты, парни, стремящиеся быстро разбогатеть, громилы из Нью-Йорка,
Чикаго, Детройта и Кливленда. Появились шикарные рестораны и ночные клубы,
которыми  они  заправляют,  отели  и  многоквартирные  дома,  которые   им
принадлежат,  воры,  мошенники  и  женщины-бандиты,  которые  там   живут.
Торговцы роскошью, женоподобные художники-декораторы, модельеры одежды для
лесбиянок,  подонки  большого  безжалостного  города,  безликого,   словно
картонный  стаканчик.  В  наших  распрекрасных   пригородах   какой-нибудь
папочка, разувшись, читает перед окном, из которого открывается прекрасный
вид, спортивные новости и воображает себя  представителем  высшего  класса
только потому, что у него есть гараж на три машины. Мамочка перед шикарным
туалетным столиком пытается закрасить мешки под глазами. Сыночек же  висит
на телефоне и названивает школьницам, которые и двух  слов-то  связать  не
могут, но уже носят в косметичках противозачаточные средства.
   - Во всех больших городах - то же самое, амиго.
   - В городах, заслуживающих этого названия, есть еще  кое-что:  какое-то
индивидуальное  лицо,  хотя  и  под  слоем  грязи.  У  Лос-Анджелеса  есть
Голливуд, но  он  его  ненавидит.  Хотя  с  Голливудом  ему  повезло.  Без
Голливуда это был бы город заказов по почте. Все, что  есть  в  посылочных
каталогах, лучше приобретать не здесь.
   - Ты зол сегодня, амиго.
   - У меня неприятности. Масса неприятностей. И еду с тобой я лишь затем,
чтобы перед лицом новой забыть о старых.
   - Ты что-то натворил? - спросила Долорес и придвинулась поближе.
   - Обнаружил несколько трупов, - ответил я. - Дело тут в  точке  зрения.
Полицейские не любят, когда эту работу выполняем мы, дилетанты. У них есть
своя служба.
   - Что они сделают с тобой?
   - Могут выгнать из города, и черт с ним. Не прижимайся. Этой рукой  мне
нужно переключать передачи.
   - С тобой очень трудно ладить. - Долорес раздраженно отодвинулась. - На
Лост-Каньон-роуд сверни налево.
   Вскоре мы проехали университет. Все фонари в городе уже были включены и
стелились широким ковром  к  югу