ее величественной. Она прекрасный человек, но совсем не случайно у нее такой грозный и важный вид. Эти чернобровые Юноны умеют распоряжаться и властвовать, и чем больше размах, тем им лучше... а когда все обрушивается на одну деревушку, результаты бывают поразительные. Вы видели, как она царствовала над ярмаркой и не испугалась слона. Если бы ей довелось править целым стадом слонов, она бы не пала духом. А этот белый слон не только не напугал ее, - он ее обрадовал, снял бремя с души... - Теперь вы сами впали в его стиль, - сказал Хилари Пирс. - Что вы имеете в виду? - Опыт учит меня, - отвечал юрист, - что сильные, деловые люди гораздо застенчивей мечтателей. Самый их стоицизм велит им скрывать свои чувства. Они не понимают тех, кого любят, и не решаются в том признаться. Они страдают молча, а это страшная привычка. Словом, сделать они могут что угодно, но не умеют сидеть без дела. Блаженные теоретики, вроде Пирса... - Нет уж, простите! - вознегодовал Пирс. - Да я нарушил больше законов, чем вы прочитали!.. Если этот психологический экскурс должен все разъяснить, лучше я послушаю Уайта. - Пожалуйста, - согласился Гуд. - В его изложении события выглядят так: "Теперь все в порядке, я очень счастлив, но, ты подумай, как осторожно нужно подбирать слова! Кто бы догадался, что ей примерещится..." - Мне кажется, - вежливо перебил Крейн, - лучше тебе снова заняться переводом. Что ты говорил о застенчивых практиках? - Я говорил, - ответил юрист, - что там, на ярмарке, я увидел над толпой властное, невеселое лицо и вспомнил многое. Мы не виделись десять лет, но я сразу понял, что она страдает, и страдает молча. Давно, когда она еще была обыкновенной помещичьей дочкой, охотящейся на лисиц, а Дик - чудаковатым помощником викария, она сердилась на него два месяца за какую-то ошибку, которую можно было объяснить в две минуты. - Что же случилось сейчас? - спросил Пирс. - Неужели вам еще не ясно? - удивился Гуд. - Она была в Шотландии, он ей писал, и она его не поняла. В сущности, как ей понять, если и мы не поняли? Теперь они снова в раю, и, надеюсь, больше у них недоразумений не будет, ведь это - плод разлуки. А хобот-искуситель и впрямь похож на змия... - Значит, она... - начал Пирс. - Не поняла, кто такая Снежинка, - закончил Гуд. - Мы подумали о пони, о ребенке, о собаке - а она подумала о другом. Все помолчали, потом Крейн улыбнулся. - Что ж, я ее не виню, - сказал он. - Какая мало-мальски изысканная дама решит, что ей предпочли слониху? - Удивительно! - сказал Пирс. - Откуда же эта слониха взялась? - Сейчас узнаете, - ответил Гуд. - "Хотя это и не был, в точном смысле слова, зверинец капитана Пирса." - Черт! - вскричал Пирс. - Это уж слишком! Помню, я увидел свою фамилию в голландской газете и все думал, что там еще за слова - одни ругательства, или нет... - Хорошо, я сам объясню, - сказал терпеливый Гуд. - Как я вам уже говорил, преподобный Уайт скрупулезно точен. Он сообщает, что слон попал к нему не из вашего, свиного, зверинца, а из настоящего. Но все же это с вами связано. Иногда мне кажется, что все эти приключения связаны не случайно... что у наших кунсштюков есть особая цель. Не всякий подружится с белым слоном... - Не всякий подружится с нами, - вставил Крейн. - Мы и есть белые слоны. - Так вот... - продолжал Гуд, - когда вы, Пирс, решили возить в клетках своих свиней, власти стали разгонять повсюду бродячие зверинцы, и Уайт защитил зверей, которых везли через его приход. В благодарность ему подарили белого слона. - Как странно, - заметил Крейн, - брать гонорар слонами... Все снова помолчали, потом Пирс задумчиво произнес: - И еще странно, что все это вышло из-за моих свинок. Гора родила мышь, а здесь - наоборот, свинья родила слониху. - Она еще не то родит, - сказал Оуэн Гуд. С чудищами, которых в дальнейшем родила свинья Пирса, читатель познакомится только тогда, когда одолеет рассказ об исключительной изобретательности Еноха Оутса. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ИЗОБРЕТАТЕЛЬНОСТЬ ЕНОХА ОУТСА "С тех пор как полковник съел свою шляпу, наш сумасшедший дом лишился фона". Добросовестный летописец не вправе надеяться, что фраза эта понятна без объяснений. Однако, чтобы объяснить и ее, и породившие ее обстоятельства, он вынужден подвергнуть читателя новому испытанию и отбросить его ко временам, когда достигшие средних лет герои этой летописи были совсем молодыми. В те времена полковник был не полковником, а Джимми Крейном, и не ведал еще ни дисциплины, ни скромной элегантности. Роберт Оуэн Гуд только начал изучать право и знал законы лишь настолько, чтобы ловчее их нарушить, а друзьям приносил то и дело новый план революции, призванной уничтожить все и всякие суды. Ричард Уайт недавно обрел веру, но каждую неделю менял вероисповедание и рвался обращать соотечественников то в католичество, то в мусульманство, то в древний друидизм. Хилари Пирс готовился к будущим занятиям, пуская змеев. Словом, это было давно, и старшие из наших героев начинали свою долгую дружбу, собираясь вместе почти каждый день. Сборища эти, по здравом размышлении, они стали называть Сумасшедшим Домом. - В сущности, - сказал при этом Гуд, - нам бы надо обедать по отдельности, в палатах, обитых чем-нибудь помягче... Уайт, проходивший строго-аскетическую фазу, сообщил к случаю, что особенно святые монахи вообще не выходят из кельи. Отклика это не встретило, и Гуд предложил другой вариант: поставить мягкое кресло, символизирующее обитую изнутри одиночную палату. Кресло это займет тот, кто окажется самым безумным. Джимми Крейн не говорил ничего и расхаживал по комнате, как белый медведь по льдине. Так бывало всегда, когда его особенно сильно тянуло к льдинам и к медведям или к тому, что соответствует им в южных широтах. Он был пока что самым безумным из друзей, во всяком случае, именно он внезапно исчезал невесть куда и внезапно появлялся; увлекался же он первобытными мифами, которые гораздо причудливей сменяющих друг друга вер молодого Уайта. Кроме того, он был серьезней всех. В одержимости будущего пастора было что-то мальчишеское, как и в его диком взоре, и в резком профиле. Когда он хвастался, что вот-вот откроет тайну Изиды, все понимали, что он ее не сохранит. Что же до Крейна, он сохранил бы любую тайну, даже если то была бы шутка. И когда он отправился в долгое путешествие, чтобы поглубже изучить мифы, никто его не удерживал. Уехал он в потертом костюме, почти без багажа, но с большим револьвером и большим зеленым зонтиком, которым решительно размахивал на ходу. - Вернется он еще безумней, чем был, - говорил Ричард Уайт. - Дальше некуда... - качал головой Оуэн Гуд. - Африканский колдун не сделает его безумней. - Сперва он поехал в Америку, - сказал священник. - Да, - согласился юрист, - но не к американцам, а к индейцам. Может быть, приедет в перьях... - А может, с него сняли скальп, - с надеждой предположил Уайт. - Вообще-то он больше интересуется Тихим океаном, - сказал Гуд. - Там скальпов не снимают, там тушат людей в кастрюльках. - Тушеный он вряд ли приедет... - огорчился Уайт. - Знаешь, Оуэн, мы бы так не говорили, если бы не были уверены, что с ним ничего не случится. - Да, - серьезно сказал Гуд. - Конечно, он вернется целым и невредимым. Но вид у него, наверное, довольно странный... Гуд получал от него письма, все больше о мифологии; потом, одна за другой, пришли несколько телеграмм; и, наконец, они узнали, что Крейн прибыл и вот-вот придет. Минут за пять до обеда раздался стук в дверь. - Сейчас нам понадобится трон! - засмеялся Оуэн Гуд и посмотрел на большое мягкое кресло, стоящее во главе стола. Пока он смотрел, в комнату вошел Джеймс Крейн в безупречном вечернем костюме, гладко причесанный, с небольшими подстриженными усиками, сел за стол, приятно улыбнулся и заговорил о погоде. Развить эту тему ему не удалось; зато удалось удивить друзей. Именно в тот вечер изложил он им свою веру, которой так и не изменил. - Я жил среди тех, кого называют дикарями, - сказал он, - и открыл наконец одну истину. Вот что, друзья мои, вы можете толковать сколько угодно о независимости и самовыражении, Но я узнал, что самым честным, и самым смелым, и самым надежным оказывается тот, кто пляшет ритуальный танец и носит в носу кольцо там, где это принято. Я много развлекался и никому в том не помешаю, но теперь я увидел, чем держатся люди, и вернулся к своему племени. Так началось действо, закончившееся появлением Еноха Оутса, и мы обязаны коротко рассказать вам первый акт прежде, чем перейдем ко второму. Не покидая своих эксцентричных друзей, Крейн твердо придерживался условностей, и новые его знакомые представить его не могли никем, кроме суховатого джентльмена в черном и белом, скрупулезно точного и вежливого в мелочах. Тем самым Хилари Пирс, бесконечно его любивший, никогда его, в сущности, не понимал. Он не знал его молодым, не догадывался о том, какое пламя дремлет под камнем и снегами; и удивился происшествию с капустой гораздо больше, чем Гуд или Уайт, прекрасно видевшие, что полковник почти не стареет. Удивление это росло по мере того, как происходило все, поведанное летописцем, - горела Темза, летали свиньи, врывался на сцену белый слон. Теперь, когда друзья собирались вместе, полковник, повинуясь этикету, надевал капустную корону, а самому Пирсу предложили привести к обеду свинью. - Я давно думаю, - сказал Гуд, - почему свиней не держат дома, как собак. - Что ж, - сказал Пирс, - если у вас хватит такта и вы не будете есть свинины, я готов, приведу. - Снежинку, к сожалению, привести трудно, - заметил полковник. Пирс посмотрел на него и в который раз почувствовал, как не подходит ритуальная капуста к его благородной голове. Полковник недавно женился и помолодел до смешного, но все же что-то здесь было неверно, и летчик огорченно вздохнул. Именно тогда и произнес он слова, послужившие началом достоверному, хотя и скучному рассказу. - С тех пор как полковник съел свою шляпу, - сказал он, - наш сумасшедший дом лишился фона. - Ну, знаете! - вознегодовал полковник. - Прямо в лицо называть меня фоном! - Темным фоном, - успокоил его Пирс. - Что здесь обидного? Глубоким и загадочным, как ночь, в которой сверкают звезды. Только на этом фоне видны причудливые очертания и пламенные цвета. Ваши безупречные манеры и безупречные костюмы оттеняли наш карнавал. У нашей эксцентричности был центр... нельзя быть эксцентричным без центра. - По-моему, Хилари прав, - серьезно сказал Гуд. - Нельзя сходить с ума всем сразу. Сумасшествие лишается нравственной ценности, если никто ему не дивится. Что же нам делать теперь? - Я знаю, что делать! - воскликнул Пирс. - Да и я знаю, - сказал Гуд. - Надо найти нормального человека. - Где его найдешь!.. - вздохнул полковник. - Нет, я хочу сказать, человека глупого, - объяснил Оуэн Гуд. - Не выдумщика, вроде тебя, а такого, который и не знает ничего, кроме условностей. Важного, практичного, делового... Ну, в общем - прекрасного, круглого, цельного дурака. В его невинном лице, как в чистом зеркале, отразятся наши безумства. - Знаю! Знаю! - закричал Пирс, чуть не размахивая руками. - Енох Оутс! - Кто это такой? - спросил пастор. - Неужели владыки мира сего пребывают в безвестности? - удивился Гуд. - Енох Оутс - это свинина и почти все прочее. Я тебе рассказывал, как Хилари напал на него у свинарника. - Он нам и нужен! - не унимался Пирс. - Я его притащу! Он миллионер - значит, невежа. Он американец - значит, важный. Кого-кого, а его мы удивим! - Я не допущу шуток над гостями, - сказал полковник. - Ну, что ты! - возразил Гуд. - Мы не обидим его, да он и сам не обидится. Видел ты американца, которого не тянет к зрелищам? А если уж ты не зрелище в этой капусте, я и не знаю... - И вообще, - вмешался Пирс, - тут есть разница. Я бы в жизни не пригласил этого Хореса Хантера... - Сэра Хореса Хантера... - почтительно прошептал Гуд. - ...потому что он подлец и сноб, - продолжал Пирс, - и мне очень хочется его обидеть. А Енох мне нравится, то-то и смешно. Хороший такой человек, простой, темный. Конечно, он разбойник и вор, но он об этом не знает. Я его приглашу, потому что он на нас непохож, но он и не хочет стать на нас похожим. Что тут плохого? Мы его покормим, а он побудет для нас фоном... Когда Енох Оутс, принявший приглашение, явился на званый обед, юрист и священник сразу вспомнили, как за годы до этого вошел в эту же дверь безупречно вежливый человек в вечеряем костюме. Однако между новым фоном и старым была заметная разница. Манеры Крейна отличались поистине английской, аристократической простотой; миллионер, как это ни странно, напоминал скорее знатного француза или итальянца, который постоянно обороняется от натиска демократии. Он был очень вежлив, но как-то скован, держался слишком прямо, на стул опустился тяжело. Правда, и весил он немало, а широким красноватым лицом напоминал погрузневшего индейца. Смотрел он отрешенно и вдумчиво жевал сигару. Казалось бы, все это предвещает склонность к молчанию. Но если такая надежда и возникла, она не оправдалась. Монолог мистера Оутса не отличался блеском, зато и не прерывался. Поначалу Пирс развлекал гостя, как развлекают ребенка заводной игрушкой, рассказывая ему о полковнике и капусте, о капитане и свиньях, о пасторе и слоне. Осталось неизвестным, как воспринял все это гость, - быть может, просто не слышал. Но стоило Пирсу остановиться, он заговорил сам и вскоре опроверг ходячее мнение о живой, точной и быстрой речи американцев. Говорил он неспешно, глядел в стену, а из потока слов выделялись только нудные ряды каких-то цифр. Правда, в одном отношении он оправдал надежды: деловым и скучным он был. Однако хозяева все сильнее ощущали, что он не столько фон, сколько главное действующее лицо. - ...понял, что идея первый сорт, - говорил он. - Конечно, пришлось вложить тридцать тысяч, но ведь сэкономил сто двадцать, а сырье, можно сказать, даром. Оно и понятно, куда их девать, все равно что обгорелые спички. В общем, дело пошло, и на первом перегоне я выручил семьсот пятьдесят одну тысячу чистой прибыли. - ...семьсот пятьдесят одну тысячу... - прошептал Хилари Пирс. - Им, дуракам, и в голову не приходило, - продолжал мистер Оутс, - зачем я это скупаю. Когда я работал со свининой, я им, конечно, спуску не давал, а сейчас нам нечего делить, им это и даром не нужно. Вот, например, с ваших крестьян я собрал девятьсот двадцать пять тысяч ушей, на зиму хватит. Оуэн Гуд, привыкший к речам свидетелей-дельцов, слушал гораздо внимательнее, чем поэтичный Пирс, упивавшийся самими звуками. - Простите, - вмешался он. - Я не ослышался? Вы сказали "ушей"? - Вот именно, мистер Гуд, - кивнул терпеливый Оутс. - Простите еще раз, - продолжал Гуд. - Насколько я понимаю, вы скупаете за бесценок свиные уши? - Ну конечно! - снова согласился Оутс. - Для рекламы главное - удивить. Скажешь людям, что ты сделал невозможное, - и бери их голыми руками. Сперва мы написали просто: "А мы можем!" Целую неделю все гадали, что бы это значило. - Надеюсь, - вкрадчиво сказал Пирс, - что нам вы откроете это сразу? - Конечно! - повторил Оутс. - Мы научились делать шелк из свиной шкуры и щетины. Так вот, через неделю мы выпустили новую рекламу: "Лучшая женщина в мире ждет у очага, что вы принесете ей кошелек из свиного уха!" - Кошелек из уха... - повторил Пирс. - Именно! - кивнул невозмутимый делец. - Мы назвали его "Свиной шепот". Помните? "Любила девушка свинью..." Самый был лучший плакат... Принцесса что-то шепчет свинье на ухо. Теперь ни одна женщина в Штатах не обойдется без нашего кошелька. А все почему? Потому, что мы опровергли поговорку. Вот, смотрите. Хилари Пирс вскочил и вцепился ему в руку. - Нашли! - закричал он. - Дождались! Сюда, сюда!.. Прошу вас, умоляю, пересядьте в кресло!.. - В кресло? - удивился миллионер. - Не знаю, за что мне такая честь. Ну что ж, если вы просите... Трудно сказать, что Пирс просил. Он тащил гостя к трону, пустовавшему много лет, издавая странные крики: - Вы!.. Вы один!.. Honoris causa!.. Нашли короля!.. Сумасшедший дом!.. Тут вмешался полковник и навел порядок. Мистер Енох Оутс благополучно отбыл, но мистер Хилари Пирс никак не мог успокоиться. - Вот вам и фон! - причитал он горестно. - А мы еще думали, что вы не в себе! Господи помилуй! Да перед ним мы просто звери полевые! Современный бизнес безумней всего, что ни выдумай! - Ну, - благодушно возразил Крейн, - мы и сами, бывало... - Куда нам! - закричал Пирс. - Мы знали, что делаем глупости! А этот дивный человек совершенно серьезен. Он думает, что так и надо. Нет, далеко нам до безумия, которого достиг современный бизнесмен! - Может, они такие в Америке, - предположил Уайт. - Юмора нет... - Чепуха! - резко сказал Крейн. - У американцев юмор не хуже нашего. - Как же нам повезло, - благоговейно проговорил Пирс, - что в нашу жизнь вошло это богоподобное создание!.. - Вошло и вышло, - вздохнул Гуд. - Придется Крейну служить фоном... Полковник о чем-то думал, а при этих словах нахмурился. Потом он вынул изо рта сигару и отрывисто спросил: - А вы не забыли, как я им стал? - Давно это было, - откликнулся Гуд. - Хилари еще ходил в длинном платьице... - Я сказал вам тогда, - напомнил Крейн, - что узнал в своих странствиях важную вещь. Вы думаете, я - старый тори, но я ведь и старый путешественник... Я предан традициям, потому что много видел. Когда я приехал домой, я сказал, что вернулся к своему племени. И еще я сказал, что лучшие люди - те, кто племени верен. Те, кто носит в носу кольцо. - Помню, - промолвил Гуд. - Нет, ты забыл, - почти сердито возразил Крейн. - Ты это забыл, когда смеялся над Енохом Оутсом. Я, слава Богу, политикой не занимаюсь, и не мое дело, кинете ли вы в него бомбу за то, что он миллионер. Кстати, деньги он почитает меньше, чем Нормантауэрс, тот не стал бы говорить о них всуе. Но вы не бросаете бомбу в богача. Вы издеваетесь над американцем. Вам смешно, что он - хороший член племени, что у него в носу кольцо. - Американцы... они... вообще-то, - вставил Ричард Уайт. - Знаешь, ку-клукс-клан... - А у тебя что, нет кольца? - закричал, не слыша его, полковник, и так громко, что священнослужитель машинально пощупал нос. - Над тобой бы не смеялись? Да чем англичанин лучше, тем он смешней... и очень хорошо. Полковник не говорил так пылко с тех пор, как вернулся из тропиков, и те, кто знал его тогда, смотрели на него с любопытством. Даже самые старые его друзья не понимали, как свято он чтит законы гостеприимства. - Так и бедный Оутс, - продолжал Крейн. - Его странности, его мнения, его грубость и нелепость оскорбляют вас... а меня - еще больше, чем вас. Но вы, мятежники, думаете, что у вас - особенно широкие взгляды, тогда как взгляды у вас узкие, просто вы этого не знаете. Мы, консерваторы, хотя бы знаем, что наши вкусы - это вкусы. И еще мы знаем - во всяком случае, я знаю, - что такой вот Оутс гораздо лучший друг, лучший муж, лучший отец, чем нью-йоркский сноб, играющий в Лондоне лорда, а во Флоренции - эстета. - Не говорите "муж"! - взмолился Пирс. - Как вспомню эту рекламу... "Ждет у очага"... Неужели вам это нравится? - Мне дурно от этого, - сказал полковник. - Я бы скорее умер. Но что с того? Я - другого племени. - Нет, не понимаю, - заговорил Гуд. - Невозможно вынести эту вульгарную, пошлую, ханжескую болтовню. Это же неприлично! Куда смотрит полиция? - Ты неправ, - сказал полковник. - Это неприлично, и вульгарно, и пошло, если хочешь, но лицемерия здесь нет. Он говорил искренне. Не веришь - спроси его об его собственной жене. Он не обидится, то-то и странно. Он скажет то же самое. - К чему вы клоните? - спросил Пирс. - К тому, - отвечал Крейн, - что вам надо попросить у него прощения. Так в действе об Енохе Оутсе, кроме пролога, появился эпилог, послуживший, в свою очередь, прологом следующих действ. Новая цепь событий началась в те минуты, когда полковник вынул изо рта сигару, ибо слова его тронули сердце капитана, а слова капитана тронули сердце богача. Несмотря на всю свою драчливость Хилари Пирс был очень добр и ни за что на свете не обидел бы нарочно безобидного человека; кроме того, он глубоко, почти тайно, почитал Крейна. По этим причинам он вошел наутро в высокие золоченые двери роскошнейшего отеля, постоял минутку, а затем сообщил свое имя каким-то людям в золоте, важным, как немецкие генералы. Ему стало легче, когда американец спустился, чтобы его встретить, и протянул ему большую руку так сердечно, словно между ними никогда не бывало недоразумений. По-видимому, вчерашние безумства, как и средневековый свинарник, казались миллионеру обычными для нашей феодальной страны, а Сумасшедший Дом - одним из ее бесчисленных клубов. Быть может, Крейн был прав, предполагая, что для каждого народа все другие народы - сумасшедшие. Наверху, в номере, Енох Оутс проявил еще больше радушия, угощая гостя коктейлями самых странных цветов и названий, хотя сам пил только теплое молоко. Пирсу он доверился сразу, и тот сильно страдал, словно, пролетев пятнадцать этажей, шлепнулся прямо в спальню едва знакомого человека. При малейшем намеке на извинения миллионер открыл свое сердце, как бы раскрыл объятия, и заговорил своим трубным голосом так же легко, как вчера: - Я женат на самой лучшей женщине в мире, - сообщил он. - Это они с Богом вместе меня и создали, но ей, знаете ли, пришлось труднее, чем Богу. Когда я начинал, у нас ничего не было, и я бы сдался, если бы не она. Таких, как она, больше на свете и нет. Вот, посмотрите. С поразительной быстротой он достал цветное фото, и Пирс увидел чрезвычайно царственную и нарядную даму со сверкающими глазами, в тщательно уложенной короне золотых волос. - Она мне говорила: "Я верю в твою звезду", - мечтательно сказал Оутс. - "Держись свинины, Енох!" Так мы и выстояли. Пирс подумал было о том, как трудно вести нежную беседу, вставляя в нее имя "Енох", но ему стало стыдно, когда Свиная Звезда засияла в глазах его нового друга. - Тяжело нам было, но я держался свинины. Я знал, что жене виднее... Так оно и вышло, привалило счастье и мне, я провернул одну махинацию, вывел конкурентов из строя... и дал ей наконец то, чего она заслуживает... Сам я развлечений не люблю, но просто сердце радуется, когда позвонишь ей поздно вечером, а у нее гости... Перед его величавой простотой не могла устоять насмешка, свойственная более утонченной культуре. Нетрудно было заметить, как нелепы его слова, но это ничего не меняло. Быть может, именно так определяется все великое. - Вот, говорят, "романтика деловой жизни", - продолжал Оутс. - Как у кого, а у меня и правда это целый роман. Мы решили расширять дело, перекинулся я и на Англию... Правда, с вашими властями пришлось немного повозиться... ну, ничего, они везде одинаковы... Многие считали Пирса не вполне нормальным, и он нередко оправдывал это мнение. Но если он и был сумасшедшим, то английским. Он просто дрожал при одной мысли, что можно говорить о своих чувствах, да еще чужому человеку, в отеле, потому что это к слову пришлось. И все же чутье подсказало ему, что именно теперь надо воспользоваться возможностью, хотя он не очень ясно понимал, к чему это приведет. - Простите, - неловко проговорил он. - Я хочу вам сказать важную вещь. Он помолчал и начал снова, упорно глядя в стол: - Вы говорите, что женаты на лучшей женщине в мире. Как ни странно, я тоже. Это часто бывает. А вот и другое совпадение: мы с ней тоже держались свинины. Когда я встретил ее, она разводила свиней во дворе деревенского кабачка. Но получилось так, что пришлось отказаться от свиней... а может быть, и от кабачка, и от свадьбы. Мы были так же бедны, как были вы вначале, а для бедных такой приработок решает все. Нам грозила нищета... и все потому, что вы держались свинины. Но наши свиньи были живые, они ходили по земле, мы стелили им солому, мы их кормили, а вы покупали и продавали только имя, фантом, призрак свиньи, и призрак этот чуть не убил и наших свиней, и нас. Как по-вашему, справедливо ли, чтобы ваша романтика погубила нашу? Нет ли тут ошибки? Енох Оутс долго молчал. - Это надо обсудить, - сказал он наконец. К чему привели обсуждения, несчастный читатель узнает, когда соберет силы и сможет выдержать повесть об учении профессора Грина - которую, правда, можно читать и отдельно. УДИВИТЕЛЬНОЕ УЧЕНИЕ ПРОФЕССОРА ГРИНА Если эта часть нашей летописи покажется лишь идиллией, интерлюдией, романтическим эпизодом и вы не найдете в ней той глубины и того величия, которые придают значительность и злободневность другим рассказам, мы попросим вас не спешить с осуждением, ибо в небольшой истории о любви Оливера Грина отразились, как в притче, первые симптомы свершения и суда, увенчавших все, о чем мы пишем. Начнем ее с того летнего утра, когда солнце засияло поздно, но ярко, тучи рассеялись, серые дали стали сиреневыми, а на узкой дороге, прорезавшей холмы, показались два силуэта. Оба путника были высоки ростом, оба служили когда-то в армии, и все же они совсем не походили друг на друга. Один мог быть сыном другому, и этому не противоречило то, что он говорил без умолку, а старший молчал. Но они не состояли в родстве и, как то ни странно, шли вместе потому, что дружили. Всякий кто читал о них где-нибудь, сразу узнал бы полковника Крейна и капитана Пирса. По-видимому, Пирс хвастался тем, что обратил богатого американца. - Да, - говорил он, - я горжусь. Убийцу обратит всякий, а вот миллионера!.. Правда, он и раньше был ничего. Он пуританин, не признает ни выпивки, ни борьбы, ни нации - словом, одни отказы. Но сердце у него на месте. Потому я его и обратил. - К чему же именно? - спросил полковник. - К частной собственности, - ответил Пирс. - Он никогда о ней не слышал, он ведь - миллионер. А я ему все популярно объяснил, и он в общем понял. Я ему сказал, чтобы он не грабил в большом масштабе, а давал хотя бы в малом. Ему это показалось очень мятежным, но понравилось. Понимаете, он купил здешние земли и думал устроить образцовое поместье, где всех бреют под машинку и выпускают по воскресеньям в свой собственный садик, только не на газон. А я ему говорю: "Хотите сделать людям подарок, так и делайте. Когда вы дарите даме цветок, вы же не посылаете к ней инспектора из общества охраны растений. Когда вы дарите другу сигары, вы не требуете отчета о том, как и где он их курит. Почему бы вам не прибавить доброты к вашим добрым делам? Почему не пустить свои деньги на то, чтобы стало больше свободных, а не рабов? Почему не отдать арендаторам их земли?" Он все так и сделал, создал сотни землевладельцев, изменил самый облик этих краев. Вот я и хочу, чтобы вы посмотрели на одну из ферм. - С удовольствием, - сказал Крейн. - А что это там? Они уже приблизились к ферме, стоявшей на склоне холма, и увидели огород, а над ним - соломенную крышу, простроченную старинными окошками. Одно из окошек было открыто, а из него торчала длинная труба, черневшая в утреннем небе. - Пушка! - вскричал Пирс. - На что она ему, Господи? - Кому? - спросил Крейн. - Они сдают комнату под крышей, - отвечал Пирс. - Такому Грину, он вроде отшельника, а может - и сумасшедший... - Во всяком случае, помешался он не на разоружении, - сказал Крейн. - Ах нет, я вижу, что это такое! - Что же это? - спросил Пирс. - Телескоп, - сказал Крейн. - А не бывает пушек-телескопов? - с надеждой спросил Пирс. - Есть же поговорка "палить по звездам". Может, он на них и охотится вместо уток... Беседуя таким странным образом, они увидели, что сквозь зеленый, мерцающий сумрак сада к ним приближается медно-рыжая девушка с широким, прекрасным лицом. Пирс изысканно поклонился ей. Он считал, что новые землевладельцы ни в чем не должны уступать прежним. - Я вижу, - сказал он, - у вашего постояльца телескоп. - Да, сэр, - отвечала девушка. - Наш мистер Грин - знаменитый ученый. - Вряд ли вам нужно говорить мне "сэр", - задумчиво промолвил Пирс. - Лучше бы "гражданин"... Кстати, разрешите представить вам гражданина Крейна. Крейн учтиво склонился перед ней, не выражая особой радости от своего титула; а Пирс продолжал: - Нет, нельзя называть гражданами тех, кто живет не в городе. Моррис предлагал звать друг друга соседями... А вы не согласитесь говорить мне "дед"? - Если не ошибаюсь, - вставил Крейн, - ваш астроном гуляет в саду. - Он там часто гуляет, - сказала девушка, - и на лугу, и у коровника. Идет и разговаривает сам с собой. Он и с другими разговаривает, объясняет свою теорию всем, даже мне, когда я дою корову. - А вы нам ее не объясните? - заинтересовался Пирс. - Ну, куда мне! - засмеялась девушка. - Там что-то вроде четвертого измерения... Он вам сам объяснит. Простите, меня корова дожидается. - Крестьяне всегда живут приработками, - сказал Пирс. - Вы подумайте, получать доход с коровы, кур и звездочета! Тем временем звездочет приближался к ним по той дорожке, по которой ушла девушка. Глаза его были скрыты большими темными очками - он берег зрение, чтобы лучше видеть звезды, - и от этого его простодушное лицо казалось довольно зловещим. Хотя он сильно сутулился, хилым он не был; но рассеянным, несомненно, был. Глядел он под ноги и хмурился, словно земля ему не нравилась. Начал он, как обычно, с того, что его теорию очень легко объяснить. По-видимому, так оно и было, ибо он непрестанно ее объяснял; но он считал, что ее и понять легко, и сильно преувеличивал. Как раз в тот день он должен был изложить ее на астрономическом конгрессе, который собирался неподалеку от Бата; отчасти потому он и поселился у Дэйлов, в Сомерсетских холмах. Он думал, что ему безразлично, где он живет, и не ошибался; но воздух и цвета этих мест медленно проникали в его душу. Поговорив с пришельцами, профессор Грин печально и терпеливо вздохнул. Даже самые умные люди приносили ему разочарование. Реплики их были интересны, но никак не связаны с темой, и он все больше ощущал, что предпочитает тех, кто слушает молча. Цветы и деревья тихо стояли, слушая час за часом, как он разоблачает ошибки нынешней астрономии. Молчала и корова; молчала и девушка, а если и говорила, то мягко и весело, не претендуя на ум. И он, как обычно, направился к коровнику. Девушку, о которой идет речь в нашем рассказе, было бы несправедливо назвать коровницей. Марджери Дэйл училась в школе и немало узнала прежде, чем вернулась на ферму, где принялась за сотни дел, которым она могла бы обучить своих учителей. Быть может, Грину почудилось сейчас, что он - один из них. И небо, и землю уже тронули вечерние тени. Светящееся небо за яблонями стало яблочно-зеленым, ферма потемнела, потяжелела, и Грин впервые заметил, как странно меняет ее очертания его телескоп. Ему показалось, что с этого могла бы начаться сказка. Посмотрев на штокрозы, он удивился, что цветы бывают такими высокими, словно ромашка или одуванчик догнали ростом фонарный столб. И это казалось началом сказки - сказки о Джеке и бобовом стебле. Грин плохо понимал, что с ним творится, но ясно чувствовал, как из глубин его души встает что-то почти забытое - то, что он знал, когда не умел еще ни читать, ни писать. Смутно, словно прежнее воплощенье, он видел темные полосы полей под летними тучами и ощущал, что цветы драгоценны, как самоцветы. Он вернулся домой, в ту деревню, которую помнит каждый городской мальчик. - Сегодня у меня доклад, - сказал он. - Надо бы мне еще подумать... - Вы ведь всегда думаете, - сказала девушка. - Да, конечно... - неуверенно проговорил он и впервые понял, что сейчас, собственно говоря, не думает. - Вы такой умный, - продолжала Марджери. - Понимаете всякие трудные вещи... - И вы бы поняли, - возразил он, - то есть, вы тоже, конечно, умная... вы все на свете поймете... - Ну, нет!.. - улыбнулась она. - Я понимаю только про корову или про эту скамеечку... - Мою теорию можно связать и с ними, - оживился Грин. - Точкой отсчета может быть что угодно. Вас учили, что Земля вращается вокруг Солнца. Составим формулу иначе. Примем, что Солнце вращается вокруг Земли. - Я так и думала!.. - обрадовалась Марджери. - Точно так же, - продолжал он, - можно принять и математически выразить, что Земля вращается вокруг Луны. Тем самым любой предмет на земле тоже будет вращаться вокруг Луны... Как видите, мы принимаем Луну за центр, а дугу, описываемую коровой... Марджери откинула голову и засмеялась - не насмешливо, а счастливым, детским смехом. - Ой, как хорошо! - вскричала она. - Значит, корова перепрыгнула через Луну! Грин поднес руку к виску, помолчал и медленно проговорил, словно вспоминая греческую цитату: - Да... я где-то об этом слышал... Там еще собачка засмеялась... Тогда и произошло то, что в мире идей поразительней смеха собачки. Астроном засмеялся. Если бы видимый мир соответствовал миру невидимому, листья свернулись бы в благоговейном страхе и птицы рухнули с неба. Ощущение было такое, словно засмеялась корова. Потом астроном снова помолчал; рука его, поднятая к виску, сорвала синие очки, и миру явились синие глаза. Вид у профессора был мальчишеский и даже детский. - Я все удивляюсь, зачем вы их носите, - сказала Марджери. - Месяц для вас был совсем синий... Какая это поговорка про синий месяц? Он бросил очки на землю и раздавил ногой. - Господи! - вскричала она. - Что ж вы их так! Я думала, вы их будете носить, пока весь мир не посинеет. Он покачал головой. - Мир прекрасен, - сказал он. - Вы прекрасны. Марджери хорошо справлялась с молодыми людьми, отпускавшими ей комплименты, но сейчас она и не подумала о том, что надо защищаться - так беззащитен был ее собеседник, - и не сказала ничего. А он сказал очень много, и слова его по ходу дела не становились умнее. Тем временем в соседнем селенье Гуд и Крейн обсуждали с друзьями новую теорию. Лекционный зал в Бате был готов с ней ознакомиться. Но создатель ее о ней забыл. - Я много думал об этом астрономе, - сказал Хилари Пирс. - Мне кажется, он человек свой, и мы с ним скоро подружимся... или, вернее, он подружится с нами. Да нет, я знаю, что с нами дружить накладно, а сейчас - тем более. Я чувствую, что-то будет... как будто я астролога спросил... как будто астроном - Мерлин нашего Круглого стола. Кстати, учение у него занятное. - Чем же? - удивился Уайт. - Да и смыслите ли вы в таких делах? - Больше, чем он думает, - ответил Пирс. - Знаете, это ведь не теория, это аллегория. - Аллегория? - переспросил Крейн. - Да, - сказал Пирс. - Притча о нас. Мы все время разыгрывали ее, сами того не зная. Когда он говорил, я понял, что же с нами было. - Что вы такое несете? - возмутился Крейн. - Он принимает, - задумчиво продолжал Пирс, - что движущиеся предметы неподвижны, а неподвижные движутся. Вот вы считаете меня слишком подвижным, а многие считают таким вас. На самом же деле мы стоим как вкопанные, а вокруг все движется, мечется, суетится... - Так, - промолвил Оуэн Гуд. - Начинаю понимать... - Во всех наших приключениях, - говорил Пирс, - мы держались чего-то, как бы трудно нам ни было, а противники наши ничего не держались, даже собственных взглядов. Мы стояли, они двигались. Полковник носил капусту и съел ее, а его соседи тем временем вообще потеряли представление о том, что можно носить, что нельзя. Мода слишком воздушна, слишком неуловима, чтобы стать точкой опоры. Гуд восхищался английской природой, Хантер - английскими помещиками. Но Хантер перекинулся к новым властителям, потому что консерватором был из снобизма, а снобизм - опора ненадежная. Я решил ввозить сюда свиней и ввозил; Енох Оутс перекинулся на кошельки, а потом, к нашему счастью, стал раздавать землю, ибо деловой человек суетен и даже на праведный путь встает слишком легко. И так во всем, даже слона Уайт завел - и держал, а власти мигом отстали, когда увидели, что у него есть юрист. Мораль ясна: нынешний мир плотен, но не прочен. В нем нет ничего, что в нем хвалят или порицают - ни неумолимости, ни напора, ни силы. Это не камень, а глина, вернее - грязь. - Вы правы, - сказал Оуэн Гуд, - и я сделаю вывод. В нынешней Англии все так суетно и смутно, что революции быть не может. Но если она произойдет, она победит. Все прочее слишком слабо и зыбко. - По-видимому, - предположил полковник, глядя на Пирса, - вы собираетесь сделать какую-то глупость. - Да, - сказал Пирс. - Я пойду на лекцию по астрономии. Какой именно степени достигла глупость Хилари Пирса, нетрудно определить по газетной статье, которую друзья его читали наутро. ПОТРЯСАЮЩЕЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА НАУЧНОМ КОНГРЕССЕ  ДОКЛАДЧИК СОШЕЛ С УМА И ИСЧЕЗ На третьем съезде Астрономического общества, собравшемся в Бате, произошло прискорбное и непонятное событие. Многообещающий ученый, профессор Оливер Грин, намеревался прочитать доклад на тему: "Теория относительности и движение планет". Примерно за час до начала заседания участники съезда получили телеграмму, сообщающую, что докладчик меняет тему, т. к. только что открыл неизвестное науке небесное тело. Все были радостно взволнованы, но чувства эти сменились удивлением, когда начался самый доклад. Сообщив, что в системе одной из звезд существует неизвестная доселе планета, профессор Грин стал описывать ее с фотографической точностью. По его словам, жизнь на этой планете приняла чрезвычайно причудливые формы, в частности - некие живые объекты тянутся вверх, непрерывно дробясь на отростки, которые, в свою очередь, покрыты зелеными полосками или языками. Когда он описывал еще более невероятную форму жизни - движущийся объект на четырех цилиндрических подпорках, увенчанный несколько изогнутыми конусами, один из присутствующих, и до того привлекавший внимание неуместными репликами, крикнул: "Да это же корова!", на что докладчик отвечал: "Конечно, корова! А вы тут и коровы не заметите, хоть она перепрыгни через Луну!" Дальнейшие высказывания, сводившиеся, насколько удалось понять, к совершенно неуместному восхвалению женской красоты, были прерваны, т. к. председательствующий послал за медицинской помощью. К счастью, на съезде присутствовал сэр Хорес Хантер, крупный физиолог, интересующийся астрономией, который и установил на месте, что профессор Грин страдает нервным расстройством, что подтвердил местный врач. Тем самым больного можно было увезти без ненужных проволочек; однако человек, подававший неуместные реплики, вскочил и заявил, что профессор Грин - единственный нормальный человек в зале, после чего столкнул со сцены сэра Хореса Хантера и с поразительной быстротой увел больного. Как ни странно, погнавшиеся за ними ученые не обнаружили перед зданием никого". Спустилась ночь. Звезды стояли над фермой Дэйлов, а телескоп втуне целился в них. Огромные стекла отражали луну, о которой их владелец втуне говорил своим ученым собратьям, а самого владельца дома не было. Хозяева решили, что вполне естественно ему заночевать в Бате. - В конце концов, - сказала миссис Дэйл, - не маленький же он. - Однако ее дочь не была в этом уверена. Наутро она встала раньше, чем обычно, и принялась за работу, которая по неизвестным причинам показалась ей довольно трудной. Вполне естественно, что наедине с собой, в утренние часы, она вспоминала вчерашние действия астронома. "Как же, не маленький, - думала она. - Спасибо, если не больной... В гостинице его обсчитают..." Чем будничней и скучнее казалось ей в дневном свете все, что ее окружало, тем больше тревожила ее участь человека, глядевшего на синее небо сквозь синие очки. Она беспокоилась о том, опекают ли его в должной мере родные или близкие, о которых, кстати сказать, никогда от него не слышала. Она вообще не видела, чтобы он с кем-нибудь разговаривал, кроме капитана Пирса, который жил за холмом, потому что года два назад женился на ее старой подруге, с которой они вместе учились и были когда-то неразлучны. Вероятно, друзьям нужно пройти фазу неразлучности, чтобы безболезненно разлучиться. - Пойду-ка я спрошу Джоан, - сказала она. - Кто-кто, а ее муж что-нибудь да знает. После этого она вернулась в кухню и приготовила завтрак. Сделав все, что она только могла, для еще не появившейся семьи, она вышла в сад и постояла у ворот, глядя на лесистый холм, отделявший ее от кабачка. Она подумала, не запрячь ли пони; и пошла по дороге, к вершине холма. По карте судя, кабачок и ферма были почти рядом, и Марджери могла бы пройти раз в десять больше. Но карты, как и все ученые бумаги, очень неточны. Гребень холма был крут, как горный кряж, и дорога, безмятежно бежавшая мимо фермы, внезапно превратилась в истинную лестницу. Марджери долго взбиралась на нее под навесом низких деревьев и очень устала. Наконец между кронами сверкнуло белое небо, и она взглянула в долину, как смотрят в другой мир. Мистер Енох Оутс любил в приливе чувств поговорить о "просторе прерий". Мистер Розвуд Лоу, прибывший в Лондон из Иоганнесбурга, нередко упоминал в своих речах "бескрайний вельд". Однако ни американская прерия, ни африканский вельд не больше на вид, чем английская долина, когда на нее смотришь с холма. Ничто не может быть дальше дали - дальше линии, которою небо ставит предел человеческому взору. На нашем небольшом острове очень много бесконечных пространств, словно остров этот таит семь сокровенных морей. Глядя на долину, Марджери дивилась и бескрайности ее, и укромности. Ей казалось, что деревья растут, когда она на них смотрит. Вставало солнце, и весь мир вставал вместе с ним. Даже небо медленно поднималось, словно его, как балдахин, убирали в сияющую бездну света. Долина у ее ног была расцвечена как карта в атласе. Прямоугольники травы, земли или колосьев были так далеко, что она могла бы счесть их королевствами только что созданного мира. Но на склоне холма, над сосновым лесом, она различила белый шрам каменоломни, а чуть пониже - сверканье речки, у которой стоял "Голубой боров". Подходя к нему, она все четче видела треугольный луг, усеянный черными точками свиней, среди которых была и яркая точка - ребенок. Ветер, погнавший ее в путь, сдвинул все линии, и они стремились теперь только к этой точке. Когда дорожка пошла ровнее, ветер немного улегся, и Марджери обрела вновь тот здравый смысл, который помогал ей управляться с хозяйством. Ей даже стало неудобно, что она тревожит занятую женщину по такой глупой причине, и она принялась убеждать себя, что всякий должен бы беспокоиться о беспомощном и больном человеке. Подругу она окликнула тем бодрым голосом, который так раздражает всех в рано вставших людях. Марджери была немного моложе и намного веселее Джоан, которая к тому же познала бремя и напряжение заботы о детях. Однако чувства юмора Джоан не утратила и слушала подругу с настороженной улыбкой. - Мы просто хотим узнать, что с ним случилось, - сравнительно беспечно говорила Марджери. - А то еще нас будут ругать, мы же видели, что он такой... - Какой? - спросила Джоан. - Ну, тронутый, - объяснила пришелица. - Ты бы слышала, что он говорил про деревья, и корову, и новую планету... - Хорошо, что ты пришла ко мне, - спокойно сказала Джоан. - Наверное, больше никто на земле не знает, где он сейчас. - Где же он? - спросила Марджери. - Не на земле, - отвечала Джоан Харди. - Он... умер? - неестественным голосом проговорила Марджери. - Он летает, - объяснила Джоан Пирс. - Они его хотели схватить, а Хилари спас его и увез на аэроплане. Конечно, они спускаются поесть, когда опасности нет... - Спас! Схватить! Опасности! - закричала Марджери. - Что это значит? - Понимаешь, - отвечала ей подруга, - кажется, он рассказал ученым то же самое, что тебе. А они решили, что он сумасшедший, - для чего ж еще на свете ученые? И хотели отправить в больницу, а Хилари... Дочь фермера встала во гневе и славе, и потолок поднялся, как поднималось недавно сверкающее небо. - Отправить его в больницу! - воскликнула она. - Да как они смеют? Это им там место! У него в ногах больше ума, чем во всех их лысых черепушках! Ух, стукнула бы я их головами! Лопнули бы, как скорлупки, а у него не голова - чугун! Он же их всех обскакал в этой ихней науке! То, что она не имела представления ни об именах, ни о самом существовании вышеупомянутых естествоиспытателей, не помешало ей сильными мазками дополнить их портрет. - Старые усатые пауки! - определила она. - Им бы только кого словить. Спятили, вот и злятся на здорового человека. - Ты считаешь, что он вполне здоров? - серьезно спросила Джоан. - То есть как? - удивилась Марджери. - Здоровей некуда. Джоан великодушно помолчала. - Ты за него не беспокойся, - сказала она наконец. - Хилари его в обиду не даст. А где мой муж, там и борьба, так что твоих врагов, может, и стукнут головами. Тут у нас такое творится... Я думаю, много случится всякого, и здесь, и по всей стране... - Да? - рассеянно спросила Марджери Дэйл, не интересовавшаяся политикой. - А это твой Томми там бегает? И они заговорили о ребенке и о других будничных вещах, ибо прекрасно поняли друг друга. Если же читатель, как это ни странно, хочет узнать, что же творилось тогда и что случилось впоследствии, ему придется одолеть повествование о причудливых постройках майора Блейра, которое приблизит его к долгожданному концу. ПРИЧУДЛИВЫЕ ПОСТРОЙКИ МАЙОРА БЛЕЙРА Граф Иден в третий раз стал премьер-министром, и внешность его была всем знакома и по карикатурам, и по выступлениям. Светлые волосы и худоба придавали ему моложавость, но лицо, если вглядеться, оказывалось морщинистым, старым, чуть ли не дряхлым. Политиком он был умелым и опытным и как раз недавно победил социалистов, составлявших кабинет; добивался он этого, главным образом, тем, что употреблял вовремя удачные лозунги (которые, к большому своему удовольствию, выдумывал по вечерам). Особенно прославился лозунг: "Не национализация, а рационализация"; он, собственно, и привел Идена к победе. Однако в те дни, с которых начинается очередная повесть, премьер-министр думал о другом. Он только что получил три письма, по одному от трех столпов своей политики, и каждый просил его о немедленной встрече - и лорд Нормантауэрс, и сэр Хорес Хантер, и мистер Розвуд Лоу. Перед ними встала труднейшая проблема, связанная с тем, что один из могущественных миллионеров внезапно сошел с ума. Премьер-министр видел много американских миллионеров, включая самых диких, непохожих ни на миллионера, ни на американца. Но Енох Оутс, свиной король, стал непохож и на них самих. Судя по сбивчивым рассказам трех столпов, прибывших к нему в поместье, в Сомерсет, мистер Оутс был до времени самым обычным представителем своего типа. Как и подобает богачу-иностранцу, он купил добрую четверть графства, и все, естественно, ждали, что он будет ставить там те сельскохозяйственные и медицинские опыты, для которых так подходят жители английской деревни. Но он сошел с ума и отдал землю крестьянам. Никто не удивлялся, когда чужеземные богачи увозили из Англии картины, древности, замки и даже скалы. Но отдать англичанам английскую землю - это такое безумие, что виновного призвали к ответу. И вот он сидел за круглым столом, словно на скамье подсудимых. - Мистер Оутс, - говорил премьер-министр мрачному миллионеру, - не думайте, я вполне сочувствую романтическим порывам. Но к нашему климату они не подходят. Да, et ego in Arcadia... {и я [был] в Аркадии (лат.)} все мы мечтали о сельской идиллии. Надеюсь, вы достаточно умны, и пастушки пляшут под вашу дудку. - Рад сообщить, что это не так, - проурчал Оутс. - Под свою собственную. - Я бы не стал спешить, - мягко продолжал лорд Иден. - Мне кажется, разумный компромисс еще в нашей власти. Конечно, вы составили дарственную... Но я как раз беседовал недавно с крупными юристами... - И они объяснили, - прервал его Оутс, - как нарушить закон за хорошие деньги. - Люблю грубоватый американский юмор! - улыбнулся лорд Иден. - Я хотел сказать, что у нас, в Англии, много способов поправить наши неизбежные ошибки. Для этого есть и термин. Историки называют это гибкостью неписаной конституции. - Термин есть и у нас, - сказал Оутс. - Мы называем это мошенничеством. - Вот не знал, что вы так щепетильны! - ехидно и нетерпеливо вставил Нормантауэрс. - Что-то вы таким не были! - добродетельно добавил Розвуд Лоу. Енох Оутс медленно встал из-за стола, словно левиафан из глубин моря. Его большое невеселое лицо не изменилось, но сонным оно уже не было. - Да, - промолвил он, - да, бывало, я и сам мошенничал... нарушал, можно сказать, Нагорную Проповедь. Я разорял людей, но тех, которые разорили бы меня, а если кто из них был беден, он все равно только и думал, как меня убить или уничтожить. А вот таких, как вы, у нас бы линчевали или выкатали в перьях, если бы вы только заикнулись о том, что можно отобрать у людей их законную землю. Может быть, климат у вас и другой, но мне это не мешает. И он медленно выплыл из комнаты, оставив четверым неразрешимую загадку. - Что же теперь делать? - мрачно спросил Хорес Хантер. - Кажется, он прав, - горько сказал Нормантауэрс. - Сделать уже ничего нельзя. - Можно, - произнес премьер-министр. Все посмотрели на него; но никто ничего не прочитал на изрезанном морщинами лице, оттененном светлыми волосами. - Ресурсы цивилизации не исчерпаны, - сказал премьер. - Именно это говорили прежние власти, прежде чем стрелять в народ. Я прекрасно понимаю, господа, что вам бы очень хотелось пострелять. Вам кажется, что и собственные ваши владения вот-вот развалятся на кусочки. Что будет с правящим классом, если он лишится земли? Не волнуйтесь, сейчас я вам все объясню. Я знаю, что нам делать. - Что? - проговорил сэр Хорес. - Национализировать землю, - ответил премьер-министр - Да это же настоящий социализм! - закричал лорд Нормантауэрс. - Именно настоящий, - проворковал лорд Иден. - Так и назовем: "настоящий"... нет, "истинный социализм". Именно то, что нужно для выборов. Хорошо запоминается. У них - простой социализм, а у нас - истинный. - Что ж это такое? - закричал Хантер в порыве чувств, заглушивших весь его снобизм. - Вы поддерживаете большевиков? - Нет, - сказал Иден и улыбнулся, как сфинкс. - Большевики меня поддержат. Он помолчал и заговорил спокойней: - Конечно, чувства это ранит... Наши старые замки и поместья, жилища знати, станут общественной собственностью, как почты. Когда я вспоминаю счастливые часы в Нормантауэрсе... - Он улыбнулся владельцу. - И у вас, сэр Хорес, есть прекрасный замок, и у вас, мистер Лоу... не припомню, как же они называются... - Розвудский замок... - угрюмо проговорил Лоу - Нет, - снова вскочил сэр Хорес, - что же будет с нашим лозунгом? "Не национализация..." - Ничего, - легко ответил лорд Иден. - Теперь мы скажем "Не рационализация, а национализация". Какая разница? В конце концов мы же патриоты, мы - национальная партия. - Ну, знаете ли!.. - начал Нормантауэрс, но премьер ласково перебил его: - Компенсируем... все компенсируем... Да, компенсация - великая вещь!.. Приходите сюда через неделю... ну, скажем, ровно в четыре часа. Думаю, к тому времени я все подготовлю. Когда через неделю они снова собрались в солнечном саду премьер-министра, тот действительно подготовил все: стол на освещенном солнцем газоне едва виднелся из-под карт и документов. Юстес Пим, один из многочисленных секретарей, колдовал над ними, а лорд Иден, сидевший во главе стола, сосредоточенно читал какую-то бумагу. - По-видимому, вы хотите узнать, на каких условиях совершится национализация, - сказал он. - Как ни жаль, все мы вынуждены чем-нибудь жертвовать ради прогресса... - А, черт с ним, с прогрессом! - закричал Нормантауэрс. - Вы что, всерьез считаете, что мое поместье... - Сейчас, сейчас... - сказал премьер, глядя в бумагу. - Оно входит в раздел четвертый, "Старинные замки и аббатства". По новому законопроекту такие поместья находятся под охраной. Поручается она так называемому лорду-хранителю округи. В данном случае... так, так... вы и есть лорд-хранитель. Взъерошенный Нормантауэрс глядел на него, и взгляд его неглупых глазок медленно менялся. - С поместьем сэра Хореса, - сказал премьер, - дело обстоит иначе. В тех местах недавно свирепствовала свинка, и потому их нельзя оставлять без специального врачебного присмотра, который и осуществляет санитарный инспектор. Это, конечно, исключительный случай; в случаях же нормальных, скажем, в вашем, мистер Лоу, поместье и самый дом охраняет государственный чиновник. Учитывая ваши общественные заслуги, мы решили выдвинуть вас на этот пост. Конечно, в любом случае при национализации земли бывший владелец получит существенную сумму. Лицам же, ответственным за охрану, государство будет платить жалованье и отпускать специальные дотации, чтобы поместья содержались в достойном виде. Он замолчал, словно ожидая аплодисментов, но сэр Хорес раздраженно крикнул: - Нет, что же это такое! Мой замок... - Вот кретины! - сказал премьер-министр, впервые теряя такт и терпение. - Да вы же выгадываете вдвое! Сперва вам заплатят за то, что у вас отобрали замок, а потом - за то, что вы в нем живете. - Милорд, - смиренно проговорил Нормантауэрс, - прошу прощения за все, что я говорил или думал. Мне надо бы знать, что передо мной - великий государственный деятель. - О, это пустяки! - честно признался Иден. - Смотрите, нас не выбили из седла демократические выборы. Мы сумели управиться с палатой общин не хуже, чем с палатой лордов. Так и социализм. Мы останемся у власти, только звать нас будут не аристократами, а бюрократами. - Понял! - закричал Хантер. - Ну, теперь конец этой демагогии!.. - И я так думаю, - сказал с улыбкой премьер-министр и принялся складывать большие карты. Когда он складывал самую большую, последнюю, он вдруг остановился и сказал: - Что это? В самой середине стола лежал запечатанный конверт. - Это вы положили, Юстес? - спросил премьер. - Нет, - удивился мистер Пим. - Я его и не видел. В утренней почте его не было. - Оно вообще не пришло по почте, - сказал лорд Иден. - Как же оно сюда попало? Он вскрыл конверт и довольно долго глядел на листок письма. Видел он следующее: "4 сентября 19.. Дорогой лорд Иден! Мне стало известно, что вы заняты будущей судьбой наших древних замков. Я был бы весьма признателен, если бы Вы сообщили мне, каковы Ваши планы в отношении замка Туч, принадлежащего мне, чтобы я мог заранее подготовиться. Искренне Ваш Лорд Туч" - Кто такой Туч? - спросил озадаченный политик. - Пишет он так, будто мы знакомы, но я его не помню. И где этот замок? Надо взглянуть на карты. Они глядели на карты много часов, перерыли Берка, Дебретта, "Кто есть кто", атласы и справочники, но не нашли вежливого и твердого помещика. Лорд Иден был огорчен - он знал, что в глуши иногда таятся очень важные особы, с которыми не оберешься хлопот. Он знал, что аристократы, его собственный класс, должны быть с ним во время переворота, и очень старался не обидеть ни одного чудака или самодура. Но, как он ни огорчался, он бы утешился, если бы не то, что случилось через некоторое время. Однажды утром он вышел в сад и направился к известному нам столу, чтобы мирно выпить там чаю, как вдруг увидел в траве новое письмо. Оно тоже было без штемпеля, и почерк был тот же самый, но тон изменился. "Замок Туч 6 октября 19.. Милорд! Поскольку Вы разрабатываете свой проект, ни в малой степени не учитывая исторических заслуг и героических традиций замка Туч, я вынужден сообщить Вам, что собираюсь защищать до последней капли крови крепость моих предков. Кроме того, я призову на помощь английский народ. В следующий раз Вы услышите обо мне, когда я к нему обращусь. Искренне Ваш Лорд Туч" Заслуги и традиции упомянутого замка приковали на неделю двенадцать секретарей к энциклопедиям, хроникам и ученым трудам. Но самого премьера больше беспокоило другое: как попадает письмо в дом, точнее - в сад? Никто из слуг ничего не знал. Более того - премьера незаметно и тщательно охраняли, особенно с тех пор, как вегетарианцы сообщили, что будут убивать всех, кто санкционирует убийство животных. У каждого входа в его дом и сад кишели полисмены в штатском, и каждый из них клялся, что письма пронести никто не мог. Однако письма пришли. Лорд Иден долго об этом думал и сказал наконец, вставая с кресла: - Надо поговорить с мистером Оутсом. Юмор или справедливость побудили его пригласить на эту беседу все тех же трех влиятельных лиц. Не совсем ясно, мистер ли Оутс предстал перед их судом, или они - перед судом мистера Оутса. Лорд Иден долго говорил о пустяках, подходя все ближе к теме, и вдруг небрежно спросил: - Кстати, вы ничего не знаете об этих письмах? Американец ответил не сразу. Сперва он молчал, потом сам задал вопрос: - А почему вы думаете, что я о них знаю? - А потому, - не выдержал Хорес Хантер, - что вы связались с этой шайкой... С этими сумасшедшими... - Что ж, - спокойно сказал Оутс, - спорить не буду, они мне нравятся. Вы говорите, они сумасшедшие. Но в их безумии есть метод. Они люди верные и дельные. Помните, Пирс спас профессора. Я знаю Айру Блейра, который ему помогал, и уж он-то, поверьте мне, вполне здоров. Он крупнейший специалист по воздухоплаванию, а перешел вот к ним, значит, есть в них что-то, чем-то они его купили. Он им помогает, он сделал для Пирса эту свинью, и... - Ну, вот!- закричал Хантер. - Уж если это не сумасшествие... - Я помню майора Блейра по военным временам, - спокойно сказал Иден. - Его называли Аэроблейр. Превосходно работал. Но я, собственно, хотел спросить о другом: не известно ли вам, мистер Оутс, где находится замок Туч? - Да, мистер Оутс, - вставил слово Нормантауэрс. - Где этот замок? - Как вам сказать... - задумчиво проговорил американец. - Собственно, везде. Эй, да вот он! - Так, - промолвил премьер-министр. - Я знал, что мы чего-нибудь дождемся. - Чего же мы дождались? В чем дело? - закричали его гости - Сейчас мы увидим, - сказал премьер, - откуда приходят письма. Над деревьями сада появилось огромное облако, светящееся теплым светом, как облака на закате; точнее всего назвать это матовым пламенем. Чем ближе оно подплывало, тем невероятней становилось, тем огромней, тем очерченней, и наконец все ощутили, что оно вот-вот раздавит деревья. Когда люди глядят на облака, им кажется, что они видят крепости и замки. Но увидь они в небе настоящий замок, они бы закричали от ужаса. Однако светящаяся глыба, плывущая над садом, была замком и ничем иным, с башнями и бойницами, как в сказке. - Смотрите, милорд! - закричал Оутс громким, носовым голосом. - Вы говорили, что я мечтатель. Вот он, воздушный замок! Замок проплыл над столом, и от него оторвался крохотный белый прямоугольник. И сразу же вслед за ним вниз посыпались десятки листков, покрывая газон преждевременным снегом. Двенадцать секретарей бросились их собирать и приводить газон в порядок. Потом они их разобрали, и оказалось, что это, большей частью, предвыборные листовки. Внимательнее всего лорд Иден изучил такую: "Дом англичанина больше не крепость! Переселимся в воздушные замки! Если это кажется вам нелепым, мы вам скажем, что лишиться дома на земле несравненно нелепее". За этим следовали менее связные фразы, в которых проницательный читатель угадал бы руку поэтичного Пирса. Он восклицал: "Они украли землю, так разделим же небо!", предлагал обучить ласточек и ворон, чтобы те изображали изгороди и межи в "голубых лугах", и прилагал рисунок, где изобразил пунктиром ряды послушных птиц. Окончились его призывы кратким выразительным лозунгом: "Три акра и ворона". Но Иден читал дальше, и на лице его отражались чувства, которые вряд ли могла вызвать такая умилительная утопия. Вот что он читал: "Не удивляйтесь, что воздух, общественная собственность, станет собственностью частной, когда земля, частная собственность, стала общественной. Так уж оно теперь, общественные и частные дела поменялись местами. Вот, например, все мы видели в газетах, как сэр Хорес Хантер улыбается любимому какаду. Казалось бы, дело частное, но мы его знаем. Однако мы не знаем, что сэру Хоресу будут платить из государственной казны по три тысячи фунтов за то, что он останется в собственном доме. Видели мы и лорда Нормантауэрса в свадебной поездке и читали об его новом браке, который именуют Великой Любовью. Тоже вроде бы частное дело; но мы его знаем. Однако мы не знаем, что деньги налогоплательщиков потоком потекут в его карман и за то, что он лишится замка, и за то, что он его не лишится. Известно нам и то, что мистер Розвуд Лоу бьется над улучшением породы болонок, - и, видит Бог, они в том нуждаются!.. Но дело тоже частное, и мы его знаем, не зная, однако, что мистеру Лоу заплатят дважды за один и тот же дом. Более того: мы не знаем, что милостью этой он обязан своей удивительной щедрости, побуждающей его снабжать деньгами нашего премьер-министра". Упомянутый премьер улыбнулся еще угрюмей и бегло проглядел другие воззвания. Походили они на предвыборные, хотя выборов не предвиделось. "ГОЛОСУЙТЕ ЗА КРЕЙНА! ОН СКАЗАЛ, ЧТО СЪЕСТ СВОЮ ШЛЯПУ, И СЪЕЛ. ЛОРД НОРМАНТАУЭРС ОБЕЩАЛ ОБЪЯСНИТЬ, КАК ПРОГЛОТИЛИ АНГЛИЧАНЕ ЕГО НЕБОЛЬШУЮ КОРОНУ, НО ВСЕ НЕ СОБЕРЕТСЯ". "ГОЛОСУЙТЕ ЗА ПИРСА! ОН СКАЗАЛ, ЧТО СВИНЬИ ПОЛЕТЯТ, И ОНИ ПОЛЕТЕЛИ. РОЗВУД ЛОУ СКАЗАЛ, ЧТО ПОЛЕТЯТ АЭРОПЛАНЫ НОВОЙ МЕЖДУНАРОДНОЙ ЛИНИИ, НО ПОКА ЧТО ПОЛЕТЕЛИ ТОЛЬКО ВАШИ ДЕНЬГИ". "ГОЛОСУЙТЕ ЗА ТЕХ, КТО ТВОРИТ И ГОВОРИТ ЧЕПУХУ! ТОЛЬКО ОНИ ГОВОРЯТ И ТВОРЯТ ПРАВДУ". Лорд Иден перевел взгляд на уплывающий замок, и взгляд этот был странным. Лучше ли это, хуже ли для души, но было в нем что-то, чего не могли понять деловые и трезвые люди. - Да, поэтично!.. - сухо сказал он. - Это кто, Виктор Гюго что-то такое говорил о политике и облаках? Не у него ли сказано "Поэт всегда в небесах, но там же и молния"? - Молния! - презрительно произнес Нормантауэрс. - Да эти идиоты пускают фейерверк. - Конечно, - кивнул Иден. - Но я боюсь, что пускают они его в пороховой погреб. И он все вглядывался в небо, хотя воздушный замок давно исчез. Если бы взгляд его и впрямь последовал за замком, он был бы удивлен, ибо скепсис еще не вытравил в нем удивления. Причудливая постройка проплыла закатным облаком к закату, словно тот замок из сказки, который стоит западней луны. Оставив за собой зеленые сады и красные башни Херефорда, она перекочевала туда, где нет садов, а нерукотворные башни держат могучую стену Уэллса. Там, среди утесов и скал, она скользнула в расщелину, по дну которой черной рекою шла темная полоса. То была не река, а трещина, замок в нее опустился и по круглому, словно котел, дуплу проник в полумрак огромной пещеры. Там и сям, словно упавшие в бездну звезды, светились искусственные огни, на деревянных помостах и галереях стояли ящики и даже какие-то сараи; а у каменных стен колыхались самые причудливые аэростаты, похожие на гигантских ископаемых или на первобытные наскальные рисунки. Тому, кто попал сюда впервые, могло показаться, что здесь заново творится мир. Человек, приведший воздушный замок, бывал тут и раньше и обрадовался огромной свинье, как радуются, войдя в дом, любимой собаке. Звали его Хилари Пирс, и эта свинья играла большую роль в его жизни. Посередине пещеры стоял стол, заваленный бумагами, как и стол в саду премьер-министра, но здесь бумаги были испещрены значками и цифрами, а над ними о чем-то спорили два человека. В том, кто повыше, ученый мир узнал бы профессора Грина, которого мир этот искал, как недостающее звено между обезьяной и человеком - так же безуспешно, так же рьяно и тоже ради науки. В том, кто пониже, очень немногие узнали бы Айру Блейра, которого мы вправе назвать мозгом английской революции. - Я ненадолго, - сказал Пирс. - Почему это? - спросил Блейр, набивая трубку. - Не хочу мешать вашей беседе, - отвечал авиатор. - Не хочу я ее и слушать. Я знаю, что бывает, когда вы оба разойдетесь. Профессор тонко заметит: "9920,05", а вы скажете с мягким юмором: "75,007" На это грех не возразить: "982,09" Грубовато, конечно, но чего не бывает в пылу полемики... - Майор Блейр, - промолвил профессор, - оказал мне большую честь, разрешил ему немного помочь... - Это вы мне оказали честь, - возразил инженер. - С таким математиком я сделаю все в десять раз быстрее. - Ну что ж, - вздохнул Пирс, - если вы так довольны друг другом, не стану вам мешать. Правда, было у меня поручение от хозяйки профессора, мисс Дэйл... да что там, в другой раз!.. Грин с неожиданной прытью вынырнул из бумаг. - Поручение? - воскликнул он. - Неужели мне? - 8282,003, - холодно ответил Пирс. - Не обижайтесь, - сказал Блейр - Передайте профессору, что вас просили, а потом уж идите. - Мисс Дэйл была у моей жены, - сказал Пирс, - искала вас. Вот и все. Надеюсь, этого хватит. По-видимому, этого хватило, ибо Грин, сам того не замечая, скомкал одну из драгоценных бумаг, словно пытался побороть какие-то чувства. - Теперь я пойду, - весело сказал Пирс. - Дела, дела... - Постойте, - окликнул его Блейр почти у выхода. - А других новостей у вас нет? - В математическом выражении, - сказал, не оборачиваясь, Пирс, - новости такие: П-сьмо уже на земле, его прочитали. И он полез в свой воздушный замок, а Оливер Грин увидел скомканную бумагу и принялся ее расправлять. - Мистер Блейр, - сказал он, - мне очень стыдно. Вы тут живете как отшельник, служите великой идее, а я впутываю вас и ваших друзей в свои мелкие дела! То есть для меня они не мелкие, но вам, наверное, все это кажется ничтожным. - Я не совсем точно знаю, - отвечал Блейр, - что за дела у вас. Поистине, это дело ваше. Но я очень рад вам, именно вам, а не только идеальной счетной машине. Айра Блейр, последний и, в обычном смысле слова, самый умный из героев нашей саги, был не очень молод, невысок, но так подвижен, что его коренастая фигура в кожаной куртке запоминалась сильнее, чем его лицо. Однако, если он сидел и курил, можно было обнаружить, что лицо у него скорее неподвижное, нос короткий и прямой, а задумчивые глаза гораздо светлее черных густых волос. - Просто Гомер какой-то, - говорил он. - Две армии сражаются за тело звездочета. Вы - вроде знака, вроде символа, ведь все это безумие началось с того, что вас признали безумным. А личные ваши дела не касаются никого. Последняя фраза пробудила Грина, и он - застенчиво, но многоречиво - рассказал своему другу историю своей любви. Завершил он этот рассказ такими словами: - Вы скажете, что за телячьи нежности, и будете правы. Наверное, те, кто служит великому делу, должны пожертвовать... - Не вижу, чего тут стыдиться, - прервал его Блейр. - Может быть, в некоторых делах это действительно мешает, но не здесь. Открыть вам тайну? - Если вам не трудно, - сказал Грин. - Корова не прыгает через луну, - серьезно сказал Блейр. - Этим занимаются быки. - Простите, не совсем понял... - проговорил ученый. - Я хочу сказать, - объяснил Блейр, - что в нашем деле без женщин не обойдешься, потому что мы боремся за землю. Воздушный замок могут защищать одни мужчины. Но когда крестьяне защищают свои фермы и дома, женщины очень важны. Вот слушайте, я вам расскажу. В конце концов, почему бы и мне не исповедаться, тем более что моя история - с моралью? Вы мне - о корове и луне, я вам - о воздушном замке. Он покурил, помолчал и начал снова: - Наверное, вы думали, почему бы это такой прозаичный шотландский инженер построил этот замок, радужный, как связка детских шариков. Все потому же, мой друг... да, потому, что иногда мужчина становится непохожим на самого себя. Довольно давно я выполнял один государственный заказ в пустынных местах, на западном берегу Ирландии. Там почти не с кем было поговорить, кроме дочери обедневшего сквайра, и я разговаривал с ней довольно часто. Был я сухарь сухарем, настоящий механик, и вечно возился с грязными машинами. А она была принцессой из кельтской саги, в золотисто-рыжей огненной короне, с прозрачным, светящимся лицом, и даже когда она молчала, казалось, что слышишь песню. Я пытался развлекать ее рассказами о чудесах науки, о новых летательных аппаратах, но она говорила: "Что мне до них! Я каждый вечер вижу на небе сказочные замки", - и показывала на алые облака или лиловые тучи, плывущие в зеленом сиянии над океаном. Вы бы сказали, что я сошел с ума, если бы сами с ума не сошли. Я по-детски обижался и все думал, как бы ей доказать, что она неправа. Мне хотелось, чтобы моя наука побила ее облака на их собственном поле, и я трудился, пока не создал прекрасный, как радуга, замок. Может быть, я мечтал создать ей дом там, в небе, где она и жила, словно ангел. Пока я работал, мы сближались все больше, но об этом я вам рассказывать не буду, расскажу сразу конец, то есть - самую мораль. Мы готовились к свадьбе, и я спешил закончить свой замок, чтобы унести ее в небо. Но тут Шейла повела меня за город и показала мне кирпичный домик, который сняла очень дешево и прекрасно обставила. Я заговорил было о воздушных замках, но она мне сказала, что ее замок благополучно опустился на землю. Запомните: женщина, особенно ирландская, в высшей степени практична, когда речь идет о браке. Она не прыгает через луну, она крепко стоит посреди трех акров. Вот почему в нашем деле без женщин не обойтись, особенно - без таких, как те, которых полюбили вы и Пирс. Когда миру нужен Крестовый поход во имя небесных идеалов, тут нужны мужчины, и ничем не связанные, вроде францисканцев. Когда надо бороться за свой дом, нужны женщины, нужны семьи. Нужен прочный христианский брак. Мелкую собственность не сохранишь со всем этим зыбким многоженством, с этим гаремом, у которого даже нет стен. Грин кивнул и встал. - Когда надо бороться... - произнес он. - Вы считаете, что уже надо? - Не я считаю, лорд Иден, - отвечал Блейр. - Другие не совсем понимают, что делают, но он-то понимает. И Блейр выбил трубку, и тоже встал, чтобы вернуться к работе как раз в ту минуту, когда Иден, очнувшись от раздумья, закурил сигару и вошел в дом. Он не стал объяснять окружающим его людям, о чем он думает. Только он один понимал, что Англия - уже не та страна, которую он знал в молодости и которая обеспечивала ему роскошь и покой. Он знал, что многое изменилось и к лучшему, и к худшему, и одна из перемен была простой, весомой и грозной. Появилось крестьянство. Мелкие фермеры существовали и держались за свои фермы, как держатся везде. Лорд Иден не мог поручиться, что хитроумные проекты, разработанные в его саду, подойдут к этой, новой Англии. Был ли он прав, усталый и сломленный читатель узнает из повести о победе, после которой сможет наконец удалиться на покой. ПОБЕДА ЛЮБИТЕЛЕЙ НЕЛЕПИЦЫ Роберт Оуэн Гуд прошел через библиотеку с большим пакетом в руке и вышел в светлый сад, где его жена накрывала на стол, ожидая к чаю гостей. Даже на свету она не казалась постаревшей, хотя много нелегких лет прошло с тех пор, как он встретил ее в долине Темзы. Ее близорукие глаза по-прежнему глядели немного испуганно, и это трогательно оживляло ее прозрачно-золотистую красоту. Элизабет еще не была старой, но всегда казалась старомодной, ибо принадлежала к той забытой всеми знати, чьи женщины двигались по своим усадьбам не только с изяществом, но и с достоинством. Муж ее стал морщинистей, но прямые рыжие волосы остались такими же, как были, словно он носил парик. Он тоже страдал старомодностью, несмотря на мятежное имя и недавнее участие в успешном мятеже; и одной из самых старомодных черт его была гордость за свою жену, истинную леди. - Оуэн, - сказала она, встревоженно глядя на него, - ты опять накупил старых книг!.. - Нет, новых, - возразил он. - Хотя вообще-то они по древней истории. - По какой именно? - спросила она. - Наверное, о Вавилоне? - Нет, - сказал Оуэн Гуд. - О нас. - Ну, что ты!.. - снова встревожилась Элизабет. - То есть о нашей революции, - сказал ее муж. - Слава Богу, - мягко сказала Элизабет. - Нашу с тобой историю нельзя ни написать, ни напечатать. Помнишь, как ты прыгнул в воду за колокольчиками? Тогда ты и поджег Темзу. - Нет, Темза меня подожгла, - отвечал Гуд. - А ты всегда была духом воды и феей долины. - Ну, я не такая старая... - улыбнулась она. - Вот, послушай, - произнес он, листая книгу, - "Недавний успех аграрного движения...". - Потом, потом, - перебила его она. - Гости идут. Гостем оказался преподобный Ричард Уайт, игравший в недавнем мятеже роль ветхозаветного пророка. В частной жизни он был все таким же порывистым, сердитым и непонятным. - Нет, ты смотри! - крикнул он - Это идея... Ну, сам знаешь... Оутс пишет из Америки... а он молодец... Но он все же из Америки, ему что. Сам понимаешь, не так все просто... легко сказать "Соединенные Штаты"... - Ну, зачем нам Штаты! - отмахнулся Гуд - Я больше за гептархию, нас как раз семеро. А вот ты послушай, что пишут: "Успех аграрного движения..." Но тут снова пришли гости - молчаливый Крейн и шумный Пирс с молодой застенчивой женой. Жена Уайта редко покидала деревню, жена Крейна была занята в своей мастерской, где сейчас рисовала мирные плакаты, а недавно - мятежные. Гуд был из тех, кого книги поистине глотают, словно чудище с кожистой пастью. Не будет преувеличением, если мы скажем, что он проваливался в книгу, как проваливается в болото неосторожный путник, и не пытался оттуда вылезти. Он мог замолчать в середине фразы и углубиться в чтение или, наоборот, вдруг прервать молчание, читая вслух какой-нибудь отрывок. Никак не отличаясь невежливостью, он был способен пройти через чужую гостиную прямо к полкам и раствориться в них подобно домашнему привидению. Проехав в поезде много миль, чтобы повидаться со старым другом, он проводил весь визит над пыльным фолиантом, неизвестным ему до той поры. Сам он этого не замечал, и жене его, сохранившей старомодные представления о любезности и гостеприимстве, приходилось то и дело быть вежливой и за него и за себя. - "Недавний успех аграрного движения..." - бодро начал он, но Элизабет быстро встала, встречая новых гостей. То были неразлучные профессор Грин и механик Блейр - самый непрактичный и самый практичный из наших героев. - Какой у вас красивый сад! - сказал Блейр хозяйке. - Редко увидишь такие клумбы... Да, старые садовники знали свое дело. - Тут почти все старое, - отвечала Элизабет. - А дети ваши здоровы? - "Недавний успех аграрного движения..." - звонко проговорил ее муж. - Ну, Оуэн, - улыбнулась она, - какой ты смешной! Зачем же читать об этом людям, которые сами все знают? - Простите, - сказал полковник. - Невежливо возражать даме, но вы ошибаетесь. Участник событий никогда не знает, что именно произошло. Он узнает это на следующий день из утренних газет. - Если Оуэн начнет, он никогда не кончит, - слабо запротестовала хозяйка. - Может, правда, - поддержал ее Блейр, - нам бы лучше... - "Недавний успех аграрного движения, - властно сказал Гуд, - обусловлен в немалой степени экономическими преимуществами крестьянства. Оно может кормить город, может и не кормить, и давно этим пользуется в европейских странах. Что же до нас, все мы помним первые дни восстания. Горожане, привыкшие к тому, как мерцают в сером предутреннем свете ряды бидонов, не увидели их, и бидоны эти засверкали в их памяти, словно украденное серебро. Когда сэр Хорес Хантер занялся этим делом, оказалось, что ему ничего не стоит обеспечить каждую семью новым, более изящным бидоном. Однако население отнеслось к этому без должного энтузиазма, требуя в придачу еще и молока, и пришло к выводу, что иметь корову лучше, чем иметь бидон. Слухи же о том, что Хантер выдвинул лозунг "Три метра и бидон" не подтвердились и, по-видимому, пущены его врагами. Большую роль сыграло и то, что сэр Хорес Хантер, совместно с профессором Хейком, широко развернули в сельской местности научную деятельность и проверяли на местных жителях свои гипотезы в области здорового распорядка дня, гигиенической одежды и правильного питания. Чтобы проверить, как выполняются их распоряжения, они посылали специальных инспекторов, что неоднократно приводило к прискорбным сценам. Однако и это не все, роль сыграло и состояние общества. По прежним понятиям, граф Иден был почти идеальным политиком, но к тому времени, когда он бросил вызов крестьянству, выдвинув проект национализации, он достиг преклонного возраста, и претворять проект в жизнь пришлось его помощникам типа Хантера или Лоу. Вскоре стало ясно, что многие иллюзии его эпохи уже не существуют. Нельзя отрицать, что намеченные мероприятия страдали с самого начала некоторой призрачностью в силу определенных условностей политической жизни, принимавшихся прежде как должное. Скажем, щадя чувства незамужних молодых дам, премьер-министр посылал вместо себя в провинцию своих секретарей, дополнявших невинную иллюзию легким гримом. Когда обычай этот распространился и на личную жизнь, положение несколько усложнилось. Если верить слухам, в последние дни правительства Ллойд Джорджа на митингах выступали одновременно не меньше пяти премьер-министров; что же до министра финансов, он действовал в трех лицах, одновременно наслаждаясь заслуженным отдыхом на озере Комо. Когда в результате прискорбного просчета администрации на платформе появились сразу два одинаковых министра, аудитория сильно развеселилась, но почтение ее к властям заметно упало. Конечно, слухи о том, что рано утром целая колонна премьер-министров расходится парами по своим постам, в немалой степени преувеличены, но пользовались они большим успехом с легкой руки капитана Хилари Пирса, некогда служившего в авиации. Если свою роль сыграли такие пустяки, то еще больше значили явления серьезные, например - программы и посулы традиционных партий. Все знают, что обычный лозунг "Каждому - по миллиону!" давно стал простой условностью, своего рода узором. Однако постоянное его употребление при полном невыполнении постепенно ослабляло веру в слово. Это бы еще ничего, если бы наши политики им и ограничились. К несчастью, борьба вынудила их давать новые обещания. Так, лорд Нормантауэрс, жертвуя своим принципом трезвенности, неосмотрительно пообещал рабочим по бутылке шампанского к завтраку, обеду и ужину. Несомненно, намерения у него были весьма высокие, но выполнить их он не смог. Когда рабочие военных заводов обнаружили, что в бутылках, аккуратно обернутых лучшей фольгой, - кипяченая вода, они внезапно забастовали, что остановило выпуск снарядов и обеспечило первые, поистине невероятные победы мятежников. Так началась одна из самых удивительных в истории войн - односторонняя война. Одна сторона не могла бы, конечно, ничего, если бы другая хоть что-нибудь могла. Меньшинство боролось бы недолго, если бы большинство боролось вообще. Все существующие институции полностью утратили доверие и потому не действовали никак. Что пользы было обещать рабочим большее жалованье, когда те немедленно ссылались на шампанское лорда Нормантауэрса? Что пользы было премьер-министру клясться своей честью, когда никто не был уверен, что перед ним - премьер-министр? Правительство вводило новые налоги, но их никто не платил. Оно мобилизовало армии, но те не сражались. Никто не хотел производить новые виды оружия и пользоваться ими. Все мы помним, как профессор Хейк предложил сэру Хоресу Хантеру, который был тогда министром, новое взрывчатое вещество, способное изменить геологическое строение Европы и утопить в Атлантическом океане наши острова, но ни кебмен, ни клерки, как он их ни уговаривал, не помогли ему перенести это вещество из кеба в кабинет. Анархии нарушенных обещаний противостояли только те, кого в народе прозвали врунами, а в ученых кругах - апологетами абсурда, потому что они, как правило, сулили самые нелепые и невероятные вещи. На них работало все больше людей, ибо они делали то, что обещали; и прозвище их стало символом достоинства и благородства. Небольшое сообщество, породившее такое явление, чрезвычайно гордилось тем, что выполняет со скрупулезной точностью самые дикие свои обещания. В сущности, с самого начала они буквально осуществляли все, что издавна признается невозможным. Когда же дело дошло до крестьянской собственности, которую они же сами и воскресили, убедив американского миллионера подарить фермерам свою землю, они стали так же буквально и точно выполнять более серьезные обеты. Враги смеялись над ними и над их лозунгом: "Три акра и корова". Они отвечали: "Да, это - миф, утопия, чудо; но мы видели чудеса, и наши мифы оказывались правдой". Необъяснимая и невероятная победа их мятежа объясняется, повторим, прежде всего тем, что на сцену вышло новое крестьянство, получившее землю в собственность согласно дарственной, подписанной Енохом Оутсом в феврале 19.. г. Лорд Иден и его кабинет попытались вернуть землю путем национализации, но этому помешало новое и загадочное препятствие: дух крестьянства. Оказалось, что крестьян нельзя двигать с места на место, как жителей города, которых просто переселяют, чтобы проложить на месте их домов новую улицу; крестьяне подобны не пешкам, а растениям, у которых крепкие корни. Когда же лорд Иден решил пустить в ход весь сложный механизм насилия, поднялось крестьянское восстание, которого Англия не видела со средних веков. Оговоримся сразу: восставшие не считали себя ни мятежниками, ни изгоями, ни нарушителями закона. С их точки зрения они были законными владельцами своей земли, а чиновники, пытавшиеся ее отобрать, - преступниками и ворами. И вот они вышли на тех, кто проводил так называемую национализацию земель, как шли их отцы на пиратов или на волков. Правительство приняло срочные меры. Оно немедленно ассигновало мистеру Лоу 50 000 фунтов на подавление мятежа, и он попытался оправдать доверие, выбрав из всех своих племянников даровитого финансиста, мистера Линарда Крэмпа, и поручив ему командование правительственными силами. Однако тонкий ум и деловая хватка не возместили мистеру Крэмпу элементарного знакомства с военным искусством, которым обладали Крейн и Пирс. И все же успехи вышеупомянутых военачальников не были бы так велики, если бы на их стороне не оказался гениальный инженер. Выдающиеся открытия Айры Блейра в области воздухоплавания были совершенно неизвестны обществу, ибо он не пытался извлечь из них денежную выгоду. Такое донкихотство сосуществовало с исключительным здравым смыслом, но резко противостояло тому духу деловитости и стяжательства, которые побуждали других изобретателей широко рекламировать свои изобретения. Майор Блейр лишь в шутку демонстрировал раза два свои летательные аппараты, самое же главное скрывал в ущельях Уэллса. Обычно изобретателю мешает отсутствие капитала - важнее открыть миллионера, чем новый закон науки. Но в данном случае помешал бы именно миллионер, неотделимый от рекламы и совершенно неспособный к смирению и неизвестности. Что еще важнее, успех Блейра обнажил ошибку, лежащую в основе коммерции. Мы говорим о конкурирующих сортах мыла, варенья или какао, имея в виду лишь торговое, а не истинное соперничество. Никто не берет двух подопытных покупателей и не кормит их насильно вареньем двух сортов, чтобы определить по их улыбке, какое лучше. Никто не поит их какао и не смотрит, какой сорт легче выдержать. Оружие действительно спорит друг с другом; и оружие Блейра победило. Однако и это не было главной, самой глубокой причиной успеха. Все ученые согласны в том, что и Крейн, и Пирс грубо нарушали основные законы стратегии. Они и сами признавали это, одержав очередную победу, но было уже поздно исправлять ошибки. Чтобы понять, в чем тут дело, необходимо остановиться на странных обстоятельствах, сложившихся к тому времени. Так, например, общепризнана военная роль дорог. Но всякий, кто заметил, что делалось на лондонских улицах начиная примерно с 1924 года, догадается, что понятие "дороги" не так статично и однозначно, как думали римляне. Правительство уже ввело повсюду знакомый нам всем новый материал для покрытия дорог, обеспечив тем самым и удобство путешественников, и благосостояние мистера Хэгга. Поскольку в деле участвовали и некоторые члены кабинета, официальная поддержка была надежно обеспечена. Одно из преимуществ этою материала - то, что его надо полностью сменять каждые три месяца. Случилось так, что как раз к началу восстания все западные и многие лондонские трассы полностью вышли из строя. Это уравняло силы, вернее - дало перевес мятежникам, передвигавшимся по лесам, под прикрытием деревьев. Двигаться с места на место в это время мог только тот, кто тщательно избегал дорог. Другой пример. Всем известно, что лук - устаревшее оружие; тем обидней, если тебя из него убьют. Когда стреляли из леса, из-за деревьев, лук и стрелы оказались исключительно удобными. С точки зрения механики современное оружие и современные средства передвижения несравненно выгодней и удобней старых. Но механический фактор зависит от фактора морального. Скажем, подвезти изготовленные прежде снаряды было практически невозможно не только из-за дорог, но и потому, что владельцы грузовиков кому-то чего-то недоплатили, и больше никто не хотел им помогать; таким образом, снова все сорвалось из-за нарушенного слова. У мятежников же снабжение было идеальным. С помощью кузнецов и дровосеков они могли производить свое устарелое оружие в неограниченном количестве. Именно в связи с этим капитан Пирс произнес известные слова: "Ружья на деревьях не растут, лук и стрелы - растут". Самым невероятным, почти легендарным событием стала Битва Луков Господних, обязанная своим названием странному пророчеству знаменитого Уайта, игравшего в этом новом робингудовом войске роль брата Тука. Явившись на переговоры к сэру Хоресу Хантеру, пастор Уайт, если верить слухам, угрожал министру чем-то вроде чуда. Когда тот справедливо указал ему, что лук - устаревшее оружие, он ответил: "Да, устаревшее. Но будут у нас и луки, созданные Самим Господом и годные для Его великих ангелов!" Для историков в вышеназванной битве есть много неясного, словно над угрюмым ноябрьским днем нависла темная туча. Всякий, кто знает те края, заметил бы, что самый их ландшафт изменился. Лес на фоне неба стал низким и круглым, словно горб. Но по карте там значился просто лес, и, согласно плану, правительственные силы продвигались к нему, не обращая внимания на какие-то нелепые странности. Тогда и случилось то, чего не смогли описать даже свидетели и участники. Деревья внезапно выросли вдвое, как в страшном сне, словно лес птичьей стаей поднялся с земли и ревущей волной покатил на противника. Те, кто увидел хоть что-то, увидел именно это, а потом уж никто ничего не видел толком, ибо на правительственные войска посыпались с неба камни. Многие верят, что мятежники использовали деревья как пращи или катапульты. Если так оно и было, это значит, что пророчество пастора Уайта осуществилось, завершая ряд осуществившихся нелепиц". - А знаете, что он мне тогда сказал? - прервал его легко возбудимый пастор. - Кто и когда? - спросил терпеливый Гуд - Этот ваш Хантер, - отвечал священнослужитель. - Ну, про луки. Оуэн Гуд помолчал и закурил сигарету. - Да, - сказал он потом. - Знаю. Слава Богу, я лет двадцать с ним встречался. Начал он так: "Я не считаю себя религиозным человеком..." - Именно! - закричал Уайт, подпрыгивая в кресле. - "Не считаю, но все же, говорит, не утратил благопристойности и вкуса. Я не смешиваю религии с политикой". А я ему сказал: "Оно и видно". Тут мысли его перескочили на другой предмет. - Да, кстати, - снова возопил он, - Енох Оутс очень даже смешивает... конечно, религия у него такая... американская. Вот, предлагает мне познакомиться с литовским пророком. Кажется, в Литве началось какое-то движение, хотят образовать Всемирную Крестьянскую Республику, но пока только одна Литва и есть. Этот пророк думает, не подцепить ли Англию, раз уж у нас победили аграрии. - Ну, что вы все толкуете о Всемирных государствах? - прервал Гуд. - Сказано вам, я за гептархию. - Как вы не понимаете? - взволнованно обратился к пастору бывший аэронавт. - Что у нас общего со всемирными республиками? Англию мы можем перевернуть вверх дном, но мы любим именно ее, хотя бы и в перевернутом виде. Да сами наши обеты, сами поговорки никто никогда не переведет. Англичанин клянется съесть шляпу, испанец и не думает жевать сомбреро. Темзу поджечь можно, Тибр или Ганг - нельзя, потому что об этом и не помышляют в соответствующих странах. Стоит ли говорить французу про белых слонов? Никто не размышляет о том, летают ли чехословацкие свиньи и прыгают ли через луну югославские коровы. То, что по-английски шутка, может оказаться по-литовски настоящей, истинной бессмыслицей. - У нас все началось с шуток, - сказал Оуэн Гуд, глядя на серые и серебряные кольца дыма, тянущиеся от его сигареты к небу, - ими и кончится. Рассказы о нас станут довольно смешными легендами, если не исчезнут совсем, и никто никогда не примет их всерьез. Они развеются, как вот этот дымок, покружившись немного в воздухе. Догадается ли хоть один из тех, кто улыбнется им или зевнет над ними, что нет дыма без огня? Никто не ответил. Потом полковник Крейн встал и серьезно попрощался с хозяйкой. Начинало смеркаться, и он знал, что жена его, известная художница, уже собирается домой из студии. Он всегда старался быть в доме к ее приходу, но на сей раз все же зашел на минутку в огород, где слуга его, Арчер, стоял, опираясь на лопату, как стоял до потопа. Постоял в огороде и полковник. Тихоокеанский идол был все там же, чучело по-прежнему носило цилиндр, а капуста была такая же зеленая и весомая, как в то утро, когда начал меняться мир - Хилари прав, - сказал Крейн. - Иногда разыгрываешь притчу, сам того не зная. Я и сам не знал, что делал, когда выкопал тот кочан. Я и не знал, что страдаю ради символа. А вот дожил, увидел Британию в капустной короне! Легко сказать, "правь морями" - она не умела править собственной землей. Но пока есть капуста, есть надежда. Арчер, друг мой, вот вам мораль: страна, которая думает обойтись без капусты, добром не кончит. - Да, сэр, - почтительно проговорил Арчер. - Выкопать еще кочанчик? Полковник вздрогнул. - Нет, спасибо, - поспешно сказал он. - Революция еще туда-сюда, но этого бы я снова не вынес. Обогнув дом, он увидел, что окна светятся теплым светом, и пошел в комнату, к жене. Арчер остался в саду один, чтобы все как следует прибрать и доделать, и одинокая его фигура становилась все темнее по мере того, как закат и сумерки спускались на землю серым покровом с малиновой каймой. Окна - уже освещенные, но еще открытые - украшали газон и дорожки золотым узором. Быть может, Арчеру и подобало остаться в одиночестве, ибо только он не изменился среди перемен. Быть может, ему не случайно довелось стоять черным силуэтом на фоне сияющего сумрака, ибо его невозмутимая респектабельность была таинственней мятежа. Ему предлагали и сад, и ферму, но он не желал приноравливаться к новому миру и, нарушая законы эволюции, не спешил вымирать. Он был пережитком и выказывал странную склонность к выживанию. Вдруг одинокий садовник обнаружил, что он в саду не один, - над изгородью горели отрешенные голубые глаза. Многие заметили бы, что нежданный гость чем-то похож на Шелли Арчер такого поэта не знал, но гостя узнал, ибо тот был другом его хозяина. - Простите, если ошибусь, - с трогательной серьезностью сказал Хилари Пирс. - Я все думаю, в чем тайна вашей неподвижности. Быть может, вы - божество садов, прекраснее вон того идола и благопристойнее Приапа? Быть может, вы - Аполлон, служащий Адмету, и успешно... да, очень успешно скрывающий свои лучи? - Он подождал ответа, не дождался и заговорил тише: - А может быть, ваши стрелы попадают не в голову, а в сердце, сеют не смерть, а жизнь, расцветают деревцами, как ростки, которые вы сажаете в саду? Не вы ли ранили нас, одного за другим, пробуждая любовью к мятежу? Я не назову вас Амуром, - и виновато, и чопорно сказал он, - не назову Амуром, Арчер, потому что вы не языческий бог, а тот, просветленный, одухотворенный, почти христианский Амор, которого знали Чосер и Боттичелли. Ведь это вы в геральдических одеждах трубили в золотую трубу, когда Беатриче кивнула Данте? Ведь это вы дали каждому из нас Vita Nova? {Новую жизнь (лат.)} - Нет, сэр, - отвечал Арчер. *** Так летописец подошел к концу темных и бесплодных своих трудов, не дойдя, однако, до начала. Вероятно, читатель надеялся, что эта повесть, подобно мирозданию, объяснит, когда окончится, зачем же она была создана. Но собственный труд сломил его, он заснул, а летописец слишком вежлив, чтобы его спросить, не узнал ли он разгадки во сне. Летописец не знает, крепко ли он спал и видел ли что-нибудь, кроме крылатых башен или белых храмов, шагающих по лугам сквозь сумерки, или свиней, подобных херувимам, или пламенной реки, текущей во тьму. Образы нелепы и ничего не значат, если не тронули сердца, а летописец недалек, но все же не станет защищать своих видений. Он пустил стрелу наугад, и не думает смотреть, попала она в ствол дуба или в сердце друга. Лук у него игрушечный; а когда мальчик стреляет из игрушечного лука, трудно найти стрелу, не говоря о мальчике. ПРИМЕЧАНИЯ Стр. 127. Как святой Мартин отдал плащ. - Св. Мартин (316?- 397), епископ Турский. Однажды св. Мартин, увидев раздетого и нищего человека, снял с себя плащ, рассек его мечом надвое и половину отдал нищему. Стр. 129. ...как и врач, оказались на распутье. - Ср. пьесу Б. Шоу "Врач на распутье". Стр. 130. ...безумен, как мартовский заяц... безумен, как шляпник. - Ср. сказку Л. Кэррола "Алиса в стране чудес", гл. "Безумное чаепитие" и др. Стр. 131. Бритомарта - женщина-рыцарь из II книги аллегорической поэмы Э. Спенсера "Королева фей" (1590 - 1596). Стр. 132. Меня зовут Роберт Оуэн Гуд... Наводит на всякие мысли. - Намек на Роберта Оуэна (1771 - 1858), английского социалиста-утописта, теоретика педагогики, организатора трудовых коммун, активного участника профсоюзного движения 30-х гг. Стр. 133. Легенды о Граале - легенды о таинственном сосуде, на поиски которого в разное время отправлялись Парсифаль, Ланселот, сэр Галаад. Чудесное явление Грааля рыцарям Круглого Стола - один из сюжетов Артуровского цикла. Стр. 134. ...это просто рай... - Элитарному английскому саду (см. рассказы "Преступление коммуниста", "Летучие звезды", "Вещая собака") Честертон предпочитает демократический огород свободного крестьянина. Подробнее об этом - в эссе "Морской огород" (сб. "Смятения и шатания"). Стр. 139. Трубе придется нелегко... - Речь идет о трубах Апокалипсиса. Откр., 8, 2. Стр. 140. Уолтон Исаак (1593 - 1683) - английский поэт, автор биографии английских поэтов эпохи барокко, любитель рыбной ловли, оправдывавший свое пристрастие тем, что из двенадцати четверо апостолов были рыбаками. Автор поэмы "Искусный рыболов, или Досуг человека, склонного к размышлениям" (1653). На окнах гостиницы "Комплит Энглер" (Виндзор) и по сей день сохранились витражные изображения красочных рыб его работы. ...кита, проглотившего Иону. - Книга Пророка Ионы, 2, I, 2, II. Стр. 144. Генрих III (1207 - 1272) - король Англии с 1216 г. Стр. 145. ...мерзость запустения. - Мтф., 24, 25. Стр. 148. "Теки, река, пока не кончу петь". - Перифраза строки из "Буколик" Вергилия. Стр. 150. ...сродни... йомену - т. е. сродни тому английскому свободному крестьянину XIV - XVIII вв., который работал на земле, являвшейся его наследственной собственностью. Йомен - центральный персонаж социальной утопии Честертона. Коббет Уильям (1763 - 1835) - английский журналист, издатель, член парламента, реформатор. В его книге "Деревенские поездки" (1830) и "Советы молодому человеку" (1829) осмысляется английский национальный характер. Честертон посвятил ему книгу "Уильям Коббет". Имя Коббета упомянуто в сонете на смерть Честертона, принадлежащем перу священника и критика Роналда Нокса: "Со мной, - воскликнул Коббет, - бунтовал". Стр. 151. "Сгорели свечи, и веселый день"... - Шекспир, "Ромео и Джульетта". Акт III, сцена 5. Стр. 152. ...перевезти в Мичиган, как пытались перевезти аббатство Гластонбери. - В аббатстве Гластонбери находилась первая христианская церковь на земле Англии; здесь, по легенде, сохранилась гробница короля Артура. Гурт-Свинопас - персонаж романа В. Скотта "Айвенго". Стр. 153. ...под знаменем Борова... - Ср. эссе Честертона "О комнатных свиньях". Стр. 156. ...облако похоже на свинью... или на кита. - Комическая перифраза из беседы Гамлета с Полонием. "Гамлет", акт III, сцена 2.