, -- сказал Чиун, -- когда это -- приказ. Смит приказал, чтобы мы ехали в Синанджу. -- Мы загрузимся в подлодку завтра утром. Я обещаю. Я просто хочу коечто прояснить для себя. Прежде чем мы отправимся в Патну, я хочу выяснить, нельзя ли покончить с этим делом прямо тут, в Штатах. -- А если это займет долгие дни и недели? -- спросил Чиун. -- Я остался без багажа, без моего любимого ящика, который показывает волшебные картинки. Я тут, как нищий бродяга. -- Четырнадцать сундуков с твоими пожитками и телевизор уже погружены на подводную лодку. -- Да, но пока мы не окажемся на борту подводной лодки, у меня нет всех этих необходимых вещей, которые делают жизнь не столь непереносимой для усталого человека, изнывающего в тоске по родине. Сколько лет прошло! -- И с каких пор ты изнываешь? -- Это всегда очень утомительно -- пытаться просветить непробиваемо невежественного человека. Тебе нечего гордиться своим триумфом. Раздался кашляющий рев моторов, и группа негров в отливающих серебром куртках с нарисованными на них черепами влетела на мотоциклах на Лоркистрит и с угрожающим видом закружилась по мостовой вокруг Римо и Чиуна. Обычно такого простого маневра было достаточно, чтобы старик попытался сбежать, спасая свою шкуру, а тот, который помоложе, запутался в собственных ногах. "Черные Черепа" ловко умели это делать. У них это называлось -- "разделать белую вонючку", и не проходило недели, чтобы кому-- то из мотоциклистов нс удалось "собрать косточки" -- это означало заставить какого-нибудь белого сломать ногу или руку. Со стариками "сбор костей" обычно проходил успешнее, так как кости у них были более хрупкие, чем у молодых. Последнее лето выдалось для "Черных Черепов" особенно урожайным на кости, чему способствовала новая доктрина полиции по поводу межобщинных отношений, согласно которой, вместо того чтобы арестовать мотоциклистов по обвинению в нанесении телесных повреждений, их приглашали на беседу о том, что такое белый расизм и каким образом полиции Сан-Диего следует с ним бороться. Ответ неизменно оставался один и тот же: "Отвалите, ребята!". Итак, не тронутые полицией "Черные Черепа" собрали этим летом богатый урожай костей. Разумеется, не в итальянских кварталах -- старомодное отношение этой публики к расовым проблемам привело "Черепов" к единодушному решению не связываться с макаронниками. Иногда "Черные Черепа" обращали свое внимание и па негров, но только в тех случаях, если день выдался неурожайным на белые косточки. На этот раз замыкающий в шеренге мотоциклистов оглянулся назад, чтобы посмотреть, удалось ли ему "разделать" бородатого старика в странном желтом халате и белого хлыща в легких серых брюках и синей водолазке. Казалось, мотоциклисты не произвели на них ни малейшего впечатления, и тогда Вилли "Миляга" Джонсон и Мухаммед Креншоу велели своим товарищам развернуться и предпринять новый штурм. Теперь Вилли "Миляга" Джонсон, которого школьная система Сан-Диего признала своим самым крупным провалом -- последняя его учительница не смогла научить его читать, возможно, отчасти потому, что как раз в этот самый момент Миляга ее насиловал, и названия букв алфавита недостаточно отчетливо слетали с ее разбитых в кровь губ, -- так вот, теперь Миляга избрал самый верный путь. Направление -- в живот белого помоложе. Но он промахнулся. Белая вонючка был прямо перед блестящим хромированным рулем, а потом куда-то исчез. -- Ты видел, как этот парень отскочил? -- спросил Миляга, делая поворот на другом конце улицы. -- Я целил в желтого, -- ответил Мухаммед Крен-шоу. -- Но он еще там. -- На этот раз они от нас не уйдут, -- завопил Миляга. -- Во имя Аллаха! -- завопил Мухаммед Крен-шоу. -- Ага, во имя Аллаха и его долбаной мамочки! -- заорал Миляга, и четверо мотоциклистов с ревом двинулись на двух пешеходов. Римо заметил, что мотоциклисты возвращаются. -- Я скажу тебе правду, папочка. Я тоже хочу повидать Синанджу. Я знаю, что я лучший из всех твоих учеников, и я хочу посмотреть на молодых парней из Синанджу. -- Ты стал что-то мало-мальски из себя представлять только потому, что я согласился уделить тебе дополнительное время, -- заявил Чиун. -- Не имеет значения, -- отозвался Римо. -- Все равно я лучше всех. Я. Белый. Бледнолицый. Я. Не оборачиваясь, Римо сдернул с седла первого мотоциклиста и оставил его висеть в воздухе. Чиун достиг чуть лучших результатов. Он позволил своему мотоциклисту ехать дальше, но только в пластиковом щитке, закрывавшем его лицо, произошли небольшие изменения. Там появилось отверстие диаметром в палец. И такое же отверстие появилось во лбу под щитком. Из него потекла красная жидкость, а мотоциклист, которому вдруг все стало безразлично, благодушно врезался в пожарный гидрант, где отделился от своей машины, плавно влетел в кучу гниющего мусора и очень удачно в нее вписался. Мотоциклист в руках Римо визжал и лягался. Римо держал его за шею. Миляга пытался дотянуться до кармана куртки, там у него был револьвер. К сожалению, Миляга уже стал непригоден к военной службе. Его правая рука кончалась окровавленным запястьем. Двое других мотоциклистов, полагая, что Мухаммед Креншоу, лежащий вперемешку с прочим мусором, наткнулся на кочку и потерял управление, и не зная точно, слез ли Миляга с мотоцикла по своей воле, чтобы лично разобраться с белой вонючкой, или его сдернули, продолжали путь к этой странной парочке, спокойно стоявшей посередине улицы. Римо взял Милягу за щиколотки, раскрутил в воздухе и швырнул упакованного в кожу парня по изящной, плавной траектории, которая неизбежно должна была пересечься с быстро приближающимися мотоциклами. Чиун не двигался и даже не желал замечать Римо. Он не хотел иметь ничего общего с человеком, который был настолько самонадеян, что полагал, будто он хороший ученик. Громко крякнув. Миляга вышиб обоих мотоциклистов из седел. -- Три ноль, -- сказал Римо, но Чиун даже не обернулся. Шлем Миляги резво скакал по сточной канавке. Один из мотоциклистов лежал плашмя на мостовой, другой безуспешно пытался встать на колени. Один из мотоциклов бестолково кружил по улице, окончив свой путь у двери одного из заброшенных домов. Другой опрокинулся и заглох неподалеку, горючее из пробитого топливного бака стекало в канаву. Римо обнаружил, что у парня, сыпавшего роль биты, была буйная копна волос в стиле "афро", размером вдвое больше мотоциклетного шлема. -- Привет, -- сказал Римо, глядя сверху вниз на прическу. -- Меня зовут Римо. А тебя? -- Тву мать! -- выговорил Миляга. -- Кто тебя послал, Твумать? -- Никто меня не посылал, парень. Убери свои грязные руки и пошел в задницу! -- Давай сыграем в школу, -- предложил Римо. -- Я задаю вопросы, а ты отвечаешь с милой, приветливой улыбкой. Ладненько? -- Тву мать! Держа мотоциклиста вниз головой, Римо отнес его к пробитому топливному баку и несколько раз окунул пышную копну волос в темную жидкость. Затем он таким же образом отнес свою поклажу к тому из мотоциклистов, который пытался встать на ноги. -- Огоньку не найдется? -- спросил Римо. Парень вытащил было складной нож из кармана куртки, но Римо носком ботинка выбил его из рук. -- Еще три очка, -- сказал Римо, вошедший во вкус спортивной) состязания. -- Гол с игры. -- И та же самая нога, возвращаясь назад, по пути расплющила парню ухо. -- Это чтобы ты лучше слышал, -- сказал Римо. -- Я просил огоньку. -- Не давай ему спичек! У меня волосы в бензине. -- Пшел ты, тву мать! -- сказал мотоциклист с окровавленным ухом. -- Это ты мне? -- поинтересовался Римо. -- Не-а, ниггеру. Миляге, -- ответил тот и чиркнул спичкой. Римо поднял Милягу повыше. Волосы вспыхнули, как факел. -- Кто тебя послал? -- спросил Римо. -- "А" -- арбуз, "Б" -- барабан, "В" -- воробей! -- закричал Миляга. -- О чем это он? -- удивился Римо. -- Школа. Он учит алфавит, чтобы получить диплом учителя. Не захотел кончать простую школу для черных. Там не надо считать, или писать, или знать алфавит. -- А-а-а-а! -- вопил Миляга, но тут мозг его перестал функционировать. Что было и к лучшему. Он все равно так никогда и не дошел до "Ж -- жук", даже в старших классах школы. Римо отпустил ноги. -- Ну а ты, мой друг, кто послал тебя? -- Никто не послал. Мы так развлекаемся. -- Ты хочешь сказать, что вы готовы убивать, даже если вам за это не заплатят? -- Мы просто развлекаемся. -- Ваши развлечения помешали нашему разговору. Это ты знаешь? -- Простите. -- "Простите" -- этого недостаточно. Нельзя мешать людям разговаривать на улице. Это нехорошо. -- Я буду вести себя хорошо. -- Уж постарайся. А теперь забери отсюда своих друзей. -- Они мертвые. -- Ну тогда похорони их или еще что, -- сказал Римо, перешагнул через обугленную голову еще дергающегося Миляги и подошел к Чиуну, невозмутимо стоявшему на тротуаре. -- Неряшливо, -- произнес Чиун. -- Я был на улице. Пришлось работать с подручными средствами. -- Неряшливо, небрежно и неаккуратно. -- Мне надо было удостовериться, что они не из Миссии Небесного Блаженства. -- Разумеется. Резвись на улицах. Посещай святые места. Все что угодно, лишь бы не дать своему благодетелю поехать на родину. Даже твой император приказывает тебе это, но нет -- ты должен играть в свои игрушки. И почему, спрашиваю я себя, почему человек, которому я дал так много, отказывает мне -- и в чем? В скромной поездке в родные места? Почему, спрашиваю я себя. Почему? Где я допустил ошибку в процессе обучения? Возможно ли, что вина лежит на мне? -- Мне некогда ждать ответа, -- сказал Римо. Он стоял перед массивной деревянной дверью с крохотным глазком посередине. Римо постучал. -- Неужели я ошибся, спрашиваю я себя. И, будучи скрупулезно честным по отношению к самому себе, я отвечаю: нет, все, что я тебе дал, было правильно и безупречно. Я сотворил чудеса, работая над тобой. Это я вынужден признать. Но тогда почему мой ученик все еще поступает не так, как должно? Почему мой ученик отказывает мне в маленькой и очень скромной просьбе? И, будучи строгим и беспощадно критичным к самому себе, я вынужден сделать следующий вывод: Римо, ты жесток. У тебя садистские наклонности. -- Ты здорово умеешь надрывать себе душу, папочка, -- заметил Римо. В глазке показался чей-то глаз, и дверь отворилась. -- Быстрее заходите, -- сказала девушка в розовой шали и с веснушками. Шаль сливалась с чистым изящным сари. На лбу у девушки была начерчена серебристая полоска. Чиун внимательно посмотрел на полоску, но ничего не сказал. -- Быстрее, мотоциклисты снова носятся по улицам. -- Парни в кожаных куртках? -- спросил Римо. -- Да. -- Можете о них не беспокоиться, -- Римо показал на единственного оставшегося в живых мотоциклиста, складывающего товарищей штабелем на тротуаре. -- Слава Великому Всеблагому Владыке! Он показал нам истинный путь. Идите все сюда, смотрите -- мы спасены! Вокруг девушки сгрудились новые лица -- некоторые с серебристой полоской на лбу, другие -- без. Чиун внимательно смотрел на каждую полоску. -- Всеблагой Владыка всегда указывает истинный путь, -- сказала девушка. -- И пусть смолкнет дух сомнения. -- Это я сделал, а не Всеблагой Владыка, -- заявил Римо. -- Вы действовали по его воле. Вы были всего лишь инструментом. О, слава Всеблагому Владыке! Он снова явил нам свою правду. Многие высказывали опасения, когда мы покупали этот дом. Многие говорили, что район небезопасен, но Всеблагой Владыка сказал, что мы должны купить такую обитель, какую позволяют наши кошельки, -- неважно, где она находится. И он оказался прав. Он всегда прав!. Он всегда был прав, и он всегда будет прав. -- Можно нам войти? -- спросил Римо. -- Входите. Вас послал Всеблагой Владыка. -- Я подумывал о том, не вступить ли мне в ваше общество, -- сказал Римо. -- Я пришел выяснить, что вы из себя представляете. У вас ведь тут есть главный жрец, не так ли? -- Я гуру, настоятель Миссии в Сан-Диего, -- раздался голос с лестницы. -- Вы -- те самые люди, которые очистили улицу, верно? -- Верно, -- ответил Римо. -- Я готов поговорить с вами и попытаться наставить на путь истины. Единственное, что от вас требуется, -- это возвыситься над собственными сомнениями. -- У нас скоро начнутся занятия для новообращенных, -- напомнила девушка. -- Я сам проведу с ними отдельное вводное занятие. Они заслужили его, -- возразил голос. -- Как пожелаете, -- низко поклонилась девушка. Римо и Чиун поднялись по лестнице. Человек с лицом, являвшим собой свидетельство поражения в затяжной борьбе с угрями, легким кивком головы приветствовал их. Он тоже был облачен в розовое одеяние. Волосы у него надо лбом были выбриты. На ногах -- сандалии, а запах от него шел такой, как будто его только что выкупали в благовониях. -- Я настоятель. Я был в Патне, чтобы воочию увидеть совершенство. Есть совершенство на Земле, но западное сознание восстает против этой мысли. Сам факт вашего прихода сюда доказывает, что вы признаете за собой этот недостаток. Я спрашиваю вас: против чего вы бунтуете? Чиун не ответил -- он неотрывно смотрел на серебристую полоску, пересекавшую лоб жреца. Римо слегка пожал плечами. -- Сдаюсь, -- произнес он. Они проследовали за жрецом в комнату со сводчатым потолком из розового пластика. С потолка спускалась массивная золотая цепь, а на ней висело четырехстороннее изображение пухлолицего индийского юноши с едва пробивающимися усиками. В углу комнаты грудой лежали подушки. Мягкий ворсистый ковер со сложным красно-желтым рисунком покрывал пол. Жрец продолжал: -- Во всяком бунте есть противодействие частей -- как минимум, двух. Они наносят вред друг другу. Любой человек, который не верит, что может достичь внутреннего единства, любой человек, который пытается бороться против собственных страстей, поражен бунтарским духом. Как вы думаете, почему вы подвержены страстям? -- Потому что он белый, как и ты, -- заявил Чиун. -- Все знают, что белые люди не способны обуздывать свои страсти и к тому же во глубине души они неизлечимо жестоки, особенно по отношению к своим благодетелям. -- Все люди подвержены одним и тем же страстям, -- сказал прыщавый жрец, усаживаясь под портретом толстого мальчишки. -- Все люди одинаковы, кроме одного. -- Мусор, -- заявил Чиун. -- Словесный мусор белого человека. -- Зачем же вы сюда пришли? -- удивился жрец. -- Я здесь потому, что я здесь. Вот тебе действительно истинное единство, -- ответил Чиун. -- Ага, -- обрадовался жрец. -- Значит, вы понимаете. -- Я понимаю, что в бухте Сан-Диего весьма благоприятные приливы и отливы, но очень трудно подплыть на подводной лодке сюда, на второй этаж этого здания. -- Говорите со мной, -- обратился к жрецу Римо. -- Это я хочу присоединиться. -- Все мы созданы совершенными, -- сказал жрец. -- Но нас обучили несовершенству. -- Если бы это было так, -- заметил Чиун, -- тогда грудные дети были бы самыми мудрыми из нас. А на самом деле -- они самые беспомощные. -- Их учат не тому, чему надо, -- заявил жрец. -- Их учат искусству выживания. Некоторые учатся этому лучше, чем другие. Их вовсе не учат невежеству, как ты утверждаешь. И все те страсти, которые ты называешь святыми, -- это лишь основные пружины выживания. Когда мужчина берет себе женщину -- это выживание племени. Когда человек ест -- это выживание тела. Когда человек напуган -- это выживание человека. Страсти -- это первый уровень выживания. Сознание -- это высший уровень. Дисциплина, если правильно ей следовать, помогает самосовершенствованию. Это долго, это трудно, и если делать это должным образом, то человек начинает чувствовать себя маленьким и ничтожным. Так мы растем. И никогда еще не было короткой дороги ни к чему стоящему. Так говорил Великий Мастер Синанджу, так излагал он истину и при этом неотрывно смотрел на серебристую полоску. Римо растерянно моргал, взирая на Чиуна. Он уже слышал это раньше, и это входило в программу его многолетней подготовки. Он знал это так же хорошо, как знал самого себя. Удивляло его то, что Чиун тратит силы и время, объясняя все это постороннему человеку. -- Я читаю удивление на твоем лице,-- обратился Чиун к Римо. -- Я говорю все это ради тебя. Просто чтобы ты не забыл. -- Ты, наверное, думаешь, что я полный идиот, папочка. -- Я знаю, что судно, которое отвезет нас в Синанджу, ждет в гавани, а мы сидим здесь, вот с этим. Тонкая рука изящно указала на жреца. Тот вздохнул. -- Ваш путь -- это боль при каждом маленьком шаге и мелкие, трудно достающиеся победы над своим собственным телом, -- сказал жрец. -- Мой путь -- это мгновенное подлинное просветление, которое подтвердят даже ваши тела. У нас есть три доказательства нашей правоты. Первое. Великий Всеблагой Владыка существует -- следовательно, он есть. Он есть реальность. Мы не просим вас признавать ничего несуществующего. Второе. Он через своих предков существовал много лет. Следовательно, это не просто одна из бесконечного множества мимолетных реальностей. И третье, конечное доказательство: он растет. Как бесконечная Вселенная, так и мы разрастаемся с каждым годом и с каждым днем. Вот таковы наши три доказательства. -- Они очень хорошо годятся и для загрязнения атмосферы, -- заметил Римо. Чиун хранил гордое молчание. Тратить слова на пустые разговоры с человеком в розовом больше не было необходимости. -- Есть чистое озеро изначальной и вечной истины, но ваше сознание затуманено, и вы не можете увидеть его. Это потому, что вас учили не тому, чему надо. А мы просто-напросто, благодаря совершенству Всеблагого Владыки, возвращаем вас к этому источнику, показываем вам путь познания истины о самих себе. Раз -- закройте глаза. Закройте. Плотнее. Хорошо. Вы видите маленькие светлые точки. Это лишь малая часть бесконечного света, а вы ограбили себя -- лишили возможности лицезреть чистый и светлый поток жизни. Я открою для вас этот светлый поток. Римо ощутил мягкое прикосновение пальцев к векам. Он слышал тяжелое дыхание жреца. Чуял исходящий из его рта запах мяса. Чуял запах потного натруженного тела. Маленькие светлые точки, которые может увидеть любой человек, если быстро закроет глаза, превратились в чистые, дарующие облегчение полосы света, льющегося свободно и непрерывно. Все это могло бы произвести на него сильное впечатление, если бы много лет назад Чиун уже не показал ему нечто подобное, но только дарующее несравненно большее облегчение, -- простое упражнение, которому в Синанджу обучают маленьких детей, страдающих бессонницей. -- Чудесно, -- заявил Римо. -- Теперь, когда мы дали вам возможность слегка соприкоснуться с энергией освобождения, мы дадим больше. Скажите себе: "Мое сознание спокойно, мое тело расслаблено". Повторяйте за мной: "Мое сознание спокойно, мое тело расслаблено". Почувствуйте, что вы составляете единое целое с тем светом, который вы видите. Вы -- это свет, вы -- это святость. Все, что входит в вас и исходит от вас, -- свято. Вы прекрасны. Все в вас прекрасно. Римо услышал очень легкие шаги. Мягкая ткань легонько коснулась ковра. Еще пара ног. Еще прикосновение ткани к ковру. Человек с обычным слухом ничего бы не услышал. Жрец явно готовил для них сюрприз. -- Откройте глаза, -- приказал жрец. -- Откройте. Две девушки стояли перед ними -- обнаженные и улыбающиеся. Справа мулатка, слева блондинка- на голове у нее волосы были светлее. Их единственное одеяние состояло из серебристой полоски, пересекающей лоб. -- Американки, -- буркнул Чиун. -- Типичные американки. -- Вы полагаете, что это дурно? Вы считаете, что тело -- это дурно? -- Для Америки просто прекрасно, -- ответил Чиун. -- Как я рад, что вы до сих пор не занесли свою заразу в Корею! -- Лучшие шлюхи в мире -- это кореянки, папочка. Ты сам мне говорил. -- Из Пхеньяна и Сеула. А не из приличных мест вроде Синанджу. -- "Шлюха" -- просто грязное слово, которое оскверняет то, что по сути хорошо, -- сказал жрец и хлопнул в ладоши. Девушки подошли к Римо и Чиуну и опустились перед ними на колени. Блондинка сняла ботинки с Римо. Мулатка попыталась запустить руки под кимоно Чиуна, но пальцы ее постоянно натыкались на другие пальцы -- с куда более длинными ногтями. Эти ногти впивались ей в ладони, кололи подушечки пальцев, отталкивали их -- и, скривившись от боли, девушка была вынуждена убрать руки. -- Такое впечатление, будто сунула руки в муравейник, -- пожаловалась она, тряся кистями. -- Ничего не поделаешь, -- примирительно произнес жрец. -- Некоторым бывает невозможно помочь. Со стариками такое случается... Чиун с интересом огляделся. Где же этот старик, о котором говорит жрец? Блондинка стянула с ног Римо носки и поцеловала его ступни. -- Разве это плохо? -- спросил жрец. -- Или вас обучили тому, что это плохо? Блондинка придвинулась поближе к ногам Римо и принялась тереться грудями о его ступни. Он чувствовал, как она все сильнее возбуждается. Пальцами ног он вывел ее из состояния возбуждения. Она взвизгнула, заморгала -- и от страсти ничего не осталось. -- Может, вы предпочитаете мальчиков? -- поинтересовался жрец. -- Нет, девушки -- это прекрасно. Просто у меня нет времени на все это. Я хочу вступить. -- Не пройдя стадию телесного просветления? -- Ага. -- Видите ли. Есть разные формы участия. Мы всем обеспечиваем крышу над головой и средства к существованию. Вам больше не надо беспокоиться о том, как добыть себе пропитание и что вы будете есть. Мы обеспечиваем все. Но взамен вы должны отрешиться от всего мирского, в том числе -- от имущества. -- Все мое мирское имущество при мне, -- заметил Римо. -- У него есть то, чего никогда не будет у вас, -- сказал Чиун жрецу. -- То, что вы никогда не сможете отнять у него. Единственная подлинная и непреходящая собственность. То, что знает его сознание и его тело. И, будучи неспособны понять то, что понимает он, вы никогда не сможете взять это у него. -- Ага, значит, ты думаешь, я не так уж плох, а, папочка? -- улыбнулся Римо. -- Я думаю, ты чуть-чуть выше, чем этот угреватый кусок свиного уха. -- Безнадежно невежествен, -- сказал жрец Римо. -- Боюсь, что ваш отец -- ведь это ваш отец, не так ли, вы его так называете, -- боюсь, я ничего не смогу сделать для него. -- Червяк никогда не сможет помочь орлу, -- изрек Чиун. -- Я -- жрец лишь недавно. Но у нас есть такие жрецы, которые могли бы голыми руками превратить вас в жидкое месиво, так что вам пришлось бы молить о пощаде. Эти люди пришли с гор Виндхья, в Индии. -- А у них тоже на лбу серебристая полоска, как у тебя и у девочек? -- поинтересовался Чиун. -- Да, это знак отличия у тех преданных Великого Всеблагого Владыки, которые побывали в Патне. Эти жрецы поистине устрашающи. Они бы быстренько показали вам, в чем вы ошибаетесь. -- Когда они спустились с гор? -- продолжал расспрашивать Чиун. -- Когда дед Всеблагого Владыки позвал их. Это еще одно доказательство его совершенства, его пришествия и его истины. -- И что, они просто вот так взяли да и спустились с гор без опаски? -- спросил Чиун. -- С поющими сердцами. -- И даже без каких-либо мер предосторожности? -- спросил Чиун. -- С благодарностью Всеблагому Владыке. -- Он просто сказал, что они могут спуститься с гор, и они поселились в долине? В Патне? Ни от кого не скрываясь? -- Да. -- Кто такой этот ваш Всеблагой Владыка, чтобы позволять любому идти, куда заблагорассудится? Кто он такой? Как он смеет? -- Он совершенство. -- Ты уродлив лицом и мыслями, -- заявил Чиун. -- Плохие новости принес он нам, Римо. Плохие новости. -- Что такое, папочка? -- Потом скажу. Сначала закончи свои дела с этим червяком. О-хо-хо, печально, печально. Работа убийцы никогда не бывает завершена. Римо снова обратился к жрецу. Он объяснил, что как новообращенному ему хотелось бы познать как можно больше мудрости Всеблагого Владыки. А поскольку жрецы всегда говорят правду, он, Римо, хотел бы узнать правду о предстоящем событии. О том самом, грандиозном. -- А, грандиозное событие. Оно будет самым грандиозным за все времена, -- сказал жрец и снова хлопнул в ладоши. Девушки оделись и ушли, блондинка при этом посмотрела на Римо так, будто он ее предал. -- Я видел, что вы сделали на улице с этой бандой крутых ребят, -- сказал жрец. -- Даже если у вас нет никакого имущества, вы все равно можете пригодиться. У нас много людей, чей вклад -- разнообразные услуги. Это очень влиятельные люди на очень высоких постах. Среди них есть и пожилые, и молодые. Вы бы очень удивились, если бы узнали, кто с нами. -- Так удивите меня! -- сказал Римо. -- Это тайна! -- Ничего подобного, -- мягко произнес Римо и оказался прав: с лицом, перекошенным от боли, жрец рассказал ему обо всех известных ему влиятельных людях, которые были тайными последователями Всеблагого Владыки, и Римо запомнил каждое имя. -- Есть и другие, -- говорил жрец, но я не знаю всех имен. Не знал он точно и того, какое грандиозное событие должно произойти, но Всеблагой Владыка собирается прибыть на стадион "Кезар" в Сан-Франциско. Римо сказал, что, возможно, был слишком резок. А теперь будет благоразумным. Он попытается воззвать к разуму жреца. -- Если ты мне не скажешь точно, что должно произойти на стадионе, я очень благоразумно собираюсь отделить твою голову от плеч. -- Я не знаю. Не знаю! Клянусь Богом, я не знаю! -- Каким Богом? -- Истинным Богом. Чиун сделал шаг и оказался между ними. Его рука порхнула в воздухе, как бабочка, и завершили смертоносный. полет у жреца на шее. -- Он не знает. Не трать время попусту. Пора заняться делами. -- Ты не дал мне закончить! Я же сказал, что мы поедем в Синанджу после. У меня тоже есть своя работа. -- Мы не едем в Синанджу. Вот они -- плохие новости. Мне придется заняться совсем другим делом. Делом давно минувших дней. У индийцев память -- как решето. За четыре согни лет они забывают все. Все! Нам придется отложить возвращение в Синанджу -- жемчужину западного побережья Корейского полуострова, бриллиант среди селений, сокровищницу красоты. -- А как же подлодка? -- Подождет. У твоей страны много кораблей. А Мастер Синанджу один, и он должен проследить, чтобы не нарушались соглашения минувших лет. ГЛАВА ШЕСТАЯ Когда Римо в шесть пятнадцать сообщил Смиту по закодированной телефонной линии имена влиятельных последователей Всеблагого Владыки, Смит надолго замолчал, и Римо решил, что линия автоматически отключилась, как бывало, когда к ней подсоединялось какое-нибудь подслушивающее устройство. Потом он услышал голос Смита: -- Дело крайне щепетильное. Некоторые из названных вами лиц занимают очень ответственные посты. Даже не некоторые, а большинство. Послушайте, Римо, а есть какая-нибудь возможность распрограммировать людей, прошедших обработку? -- Откуда я знаю, -- ответил Римо. -- Но вы ведь прошли. -- Ну и что? -- Возможно, раз вы прошли обработку и не поддались ей, то могли бы придумать способ распрограммировать этих людей. -- Сбросьте их с крыши небоскреба. -- Весьма вам благодарен, -- сказал Смит. -- Мне нужны паспорта для поездки в Индиго. -- Вы считаете, это лучший способ добиться цели? -- Похоже, так. -- Что вы хотите сказать? -- Чиун так считает. У него есть какие-то свои причины отложить ради этого поездку домой. -- Что-нибудь слышно про грандиозное события? -- Ничего нового. Только стадион "Кезар". -- Некоторых из этих последователей, уж если их нельзя распрограммировать, придется... э-э... удалить от дел. -- Я уже сказал: небоскреб. Священный ужас -- Я начинаю думать, что у вас и в самом деле садистские наклонности. -- Вы общались с Чиуном? -- Я считал трупы. -- Если вы хотите, чтобы я жил в мире и дружбе с человечеством, вам стоит только сказать слово, Смитти. -- Ваши паспорта будут в гостинице. Почти всю дорогу до Индии Римо пришлось выслушивать бормотанье Чиуна о том, что у некоторых людей дырявая память и им постоянно надо обо всем напоминать. Со стюардессой, подавшей им обед, Чиун заговорил на языке, которого Римо никогда не слышал. Чиун объяснил, что это ория и что стюардесса, несомненно, принадлежит к племени, говорящему на этом языке, -- Чиун определил это по тому, как она носит сари. Чиун объяснил Римо, что хотя все члены экипажа называют себя индийцами, на самом деле все они -- представители разных народностей, которые не только не любят, но даже и не уважают друг друга. Он сказал, что только белые в Америке беспокоятся по поводу голода в Индии. Разные народы в самой Индии никогда не проявляют озабоченности, если беда сваливается на других, а поскольку среди членов правительства голодающих нет, то правительству совершенно на это наплевать. -- Когда они снова попросят у вас продовольственную помощь, заставьте их питаться собственными атомными бомбами. Вы набиваете им животы, чтобы они могли бездельничать и обзывать вас всякими обидными кличками, а свои собственные деньги они тратят на создание бомб. Я очень хорошо знаю индийцев. Они продажные и подлые, всегда такими были и такими останутся. Запомни об Индии и об индийцах хотя бы это, уж если ты больше ничего не знаешь. Идеи братства в их речи вкладывают белые, но в сердце своем никаких подобных идей индийцы не носят. -- А как же Махатма Ганди? -- спросил Римо. -- А как же Римо Уильямс? Не станешь же ты говорить, что все американцы владеют своим телом, только потому, что есть ты. Чего я не понимаю, так это зачем вы взялись кормить людей, которые не хотят прокормить себя сами. -- Я никого не кормлю. -- Твоя страна. Твоя страна кормит людей, которые не держат обещаний, -- сердито сказал Чиун и замолчал до конца полета. Таможенник в Дели обратил внимание на то, что паспорта у Римо и Чиуна той серии, какая часто бывает у сотрудников ЦРУ. Обратил он внимание и на отсутствие багажа у этой парочки. -- Индия не потерпит империалистического вторжения в самое сердце страны, -- заявил таможенник. -- Десять рупий, -- сказал Римо. -- Но Индия всегда рада приветствовать друзей, -- отозвался таможенник. -- И советую вам не платить больше двух рупий за женщину. За восемь вы можете купить любую в полную собственность. Со всеми потрохами. Пользоваться ею, как вещью. А потом пустить на удобрение, когда она вам надоест. Какова цель вашего визита? -- Просветление в ашраме Всеблагого Владыки в Патне. -- Просветление вы можете получить и тут, в Дели. Какого рода просветление вам требуется? -- Всеблагой Владыка. -- В последнее время он работает просто великолепно, -- сказал таможенник. -- Просто великолепно. До Патны они добирались на старом "паккарде", которого явно не касалась рука механика с тех пор, как он покинул Штаты. Римо видел, что Чиун по-прежнему чем-то обеспокоен -- все два дня, проведенные в дороге, Чиун большей частью молчал. Когда шофер протянул руку за деньгами, Чиун пробормотал что-то о дырявой памяти и оттолкнул руку. Римо начал было отсчитывать банкноты, но Чиун остановил его. Шофер выскочил из машины и завопил. За спиной его стали собираться люди с грязными босыми ногами и изможденными коричневыми лицами. Толпа все прибывала. Шофер, которому эта поддержка придала смелости, перестал вопить и пустился в пространные разглагольствования. Чиун перевел: -- Он говорит, что мы вырываем у него еду прямо изо рта. Он говорит, что иностранцы до сих пор воображают, будто могут делать в Индии все, что пожелают. Он говорит, что у нас много денег и будет справедливо, если он их отнимет и разделит между всеми присутствующими. Ну что, Римо, ты наслушался достаточно? -- Вполне, -- сказал Римо. -- Хорошо, -- удовлетворенно произнес Чиун и чуть заметным движением правого запястья уронил шофера на мостовую Патны. Новорожденный Фронт спасения Индии рассеялся, как пыль, под палящим солнцем. Шофер остался один, мотор его "паккарда" 1947 года тарахтел на холостых оборотах, а все беды и тревоги этой жизни таксиста уже больше не волновали. Чиун указал на высокую бетонную стену и массивные деревянные ворота. -- Здесь, -- сказал он. -- Откуда ты знаешь? -- удивился Римо. -- Видишь узор на воротах? -- Такой же формы, как серебристые полоски на лбах? -- Точно. Это означает, что дом или дворец, или -- если полоска на лбу -- человек находится под покровительством определенного племени. Племени иллибад. -- Понятно, -- сказал Римо. -- Но это ложь. Они не имеют права никого защищать на равнине, и они это знают. Чиун подошел к воротам. Его белая всклокоченная голова едва доставала до самого нижнего массивного металлического засова. -- Слушайте, вы! Вы, горные червяки! Великий Мастер Синанджу пришел напомнить вам об обещании, данном вами другому Великому Мастеру из нашего Дома, -- обещании не спускаться с гор, куда он изгнал вас. Эй, вы, жалкие букашки, трепещите! Чиун с виду несильно шлепнул ладонью по деревянным воротам, и они загудели в ответ. -- Выходите, я желаю напомнить вам о вашем обещании. Выходите, жалкие извивающиеся червяки! Чиун повернулся к Римо, улыбнулся и кивком головы велел следовать за собой. -- Иногда я бываю красноречив, -- удовлетворенно произнес он. -- Сейчас они все сгрудятся возле этой двери, вооруженные до зубов, надеясь обрести храбрость в своем множестве. У них не хватит мужества открыть дверь -- они так и будут стоять там. Я знаю этих людей. Мне передали знания о них, когда я был еще ребенком, так же, как я сейчас пытаюсь передать знания тебе. Но, к счастью, я был куда лучшим учеником. Моему учителю больше повезло с учениками, чем мне. В одном месте стена вплотную подходила к обрыву холма, и они полезли вверх. Лезли они совсем не так, как лазают другие, -- они безостановочно продвигались вверх, как будто шли по горизонтальной поверхности. На гребне стены они увидели голову в тюрбане. Лицо было обращено в сторону двора. До них доносился аромат специй с кухни дворца Всеблагого Владыки. Чиун снова улыбнулся Римо, когда они добрались до самого верха стены. Человек в тюрбане держал наготове ручной пулемет, но направлен он был в сторону двора, где, припав к земле, сгрудилась уйма таких же людей в тюрбанах -- все с оружием, нацеленным на ворота. -- Видишь, я их знаю. Я знаю их мысли, -- сказал Чиун. Страж на стене обернулся на голос, и удивление на его лице сменилось ужасом, лишь только он завидел Чиуна. Челюсть у него отвисла, и он завизжал: -- А-а-а-е-е-и-и! -- На розовых одеждах в районе паха расплылось мокрое пятно, и пулемет задрожал у него в руках. Римо увидел, как напрягся указательный палец, лежащий на курке, но грозные руки Мастера Синанджу уже ухватились за тюрбан, размотали его и, щелкнув полоской материи, как кнутом, захлестнули петлю на шее стража. Потом, очертив телом стража два широких круга в воздухе, Чиун по дугообразной траектории отправил его вниз, на плиты двора. Чиун нырнул в окно под огромным золотым куполом. Римо -- за ним. Пули застучали по толстым стенам, сопровождая передвижение Чиуна и Римо от окна к окну. Потом стрельба прекратилась, и стало так тихо, что Римо, казалось, слышал шаги Чиуна. Римо выглянул во двор. Люди во дворе о чем-- то совещались. Чиун подошел к высокому окну и встал там, сложив руки. -- Взгляни на них, -- сказал он. -- Я знал, что все так и будет. Один из людей в тюрбанах склонился над распростертым телом стража, того, что был на стене, внимательно разглядывая его шею. -- Это вы?! -- крикнул он. -- Если я спущусь туда, где ты ползаешь, о горный червяк, я покажу тебе, что это именно я. Люди снова принялись о чем-то совещаться. Они размахивали руками, а голоса их звучали все громче, перекрывая друг друга. Римо не заметил момента, когда они приняли решение, но суть его была ясна. К воротам они не бежали, а скорее в беспорядке сыпались. Бег в толпе не получался. Люди падали на колени, ползли на четвереньках, колотили в ворота, хватались за перекладины и, как муравьи, атакующие огромный черный огрызок хлеба, сумели-таки сдвинуть одну громадную створку. Она отворилась, и в образовавшийся проем хлынули они на улицу Патны -- кто с оружием, кто без. -- Куда они? -- спросил Римо. -- Домой. Туда, где им место. Туда, где они теперь останутся навсегда. Теперь мы можем ехать в Синанджу. Я не хотел возвращаться домой, пока в мире было не все улажено. Должен сознаться, если бы Мастер былых времен сделал свое дело как должно, во всем этом не было бы необходимости. Но мы не станем это обсуждать. Что сделано, то сделано, а то, что сделано хорошо, -- это навсегда. -- Эти, в тюрбанах, они что, тоже работали здесь по контракту, вроде нас? -- Ты принижаешь искусство убийцы-ассасина. Ты его американизируешь. -- Ладно, ладно. У меня своя работа. Мы на службе у Смита, а ты сам недавно говорил, что приказ императора -- свят. -- Если это достойный приказ. Императоры могут быть самыми опасными и самыми невыносимыми из людей, потому что сверхъестественная власть лишает их внутренних ограничений, которые помогают нормальным людям выбирать правильный путь в жизни. Но Римо не слушал. Он спустился по лестнице вниз и принялся осматривать комнаты. Пусто было в комнатах и залах, и в крохотных каморках, и на кухне -- если не считать горшков, кипевших на очаге. Дворец был оборудован кондиционерами, но пищу здесь готовили по-старому, на дровяных плитах. В здании было электрическое освещение, но окна -- из стекол явно кустарного производства, словно новых технологий еще не было. От ароматических палочек и кубиков, тоже явно сделанных вручную, исходили запахи благовоний. А потом Римо добрался до компьютерного зала. Неужели без компьютеров сегодня уже ничто не обходится? Потом Римо увидел тюремные камеры, кое-где на ножных кандалах запеклась кровь. А вот больница. Допотопные металлические кровати и современное кардиологическое оборудование. На одной из кроватей под одеялом что-то лежало. Римо по запаху определил, в каком состоянии это "что-то" находится. От сладкого тошнотворного запаха разлагающегося трупа защипало ноздри, а если побыть здесь еще некоторое время, то вонь пропитает и одежду. Это такой запах, что от него не скоро избавишься. Римо отдернул одеяло. Белый мужчина средних лет, рост -- около пяти футов десяти дюймов, умер не менее суток назад. Труп уже начал раздуваться. Кожа на запястьях полопалась. Коричневый запекшийся крест был вырезан на правой руке, кисть которой превратилась в твердый коричневокрасный шар. На полу Римо нашел золотой значок с серебряной полоской и сунул его в карман. Выйдя из комнаты, Римо снова вздохнул полной грудью. Откуда-то из глубины здания доносились рыдания. У алтаря с изображением толсторожего мальчишки, обвешенным цветочными гирляндами, светловолосая девушка рыдала, уткнув лицо в ладони. -- Кто ты? -- спросил Римо. -- Я та, которая недостойна сопровождать Великого Владыку. Моя жизнь разбита на кусочки. О, блаженный, блаженный Всеблагой Владыка! -- Куда он уехал? -- К славе. -- Давай начнем сначала, милая. Как тебя зовут? Имя, фамилия. И давай еще раз уточним, куда конкретно поехал Всеблагой Владыка. -- Джоулин Сноуи. Он поехал в Америку. -- Хорошо. Куда конкретно? -- Стадион "Кезар". -- Ряд, номер места? -- спросил Римо, чувствуя, что ему, кажется, повезло. -- Да не место и не ряд. Он будет в центре. Это будет грандиозное событие. -- Чудесно. Что за грандиозное событие? -- Третье доказательство его истины. -- Какое именно? -- Что он растет и ширится. -- И что он собирается сделать, когда вырастет? -- Доказать, что он -- воистину истина. -- Мне кажется, мы свою истину тоже доказали, и довольно убедительно, -- сказал Римо. -- Ах, где мне найти нового Великого Владыку? -- разрыдалась Джоулин. В конце коридора показался Великий Чиун, Мастер Синанджу, с миской в руке, и Римо стал соображать, как сказать ему, что он не сразу поедет к себе на родину Надо бы сделать это подипломатичнее. -- Что у тебя в миске, папочка? -- Первая хорошая еда за все то время, что я не дома. -- Насладись ею сполна, -- дипломатично сказал Римо. -- Тебе еще долго не удастся отведать ничего подобного. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Фердинанд Де Шеф Хант скомкал обертку печенья, составившего его сегодняшний второй завтрак, и легким движением отправил ее через левое плечо в мусорную корзину, отделенную от него тремя столами. Он знал, что его сослуживцы всегда следят как завороженные за тем, как он, не глядя, попадает в цель. Пусть хоть это отвлечет внимание других аналитиков компании от огромного экрана в противоположном конце комнаты -- экрана, на котором высвечивалась неприглядная правда о состоянии дел на Нью-йоркской фондовой бирже. По мере того, как ценные бумаги на бирже падали в цене, Хант, специалист по вопросам производства и сбыта лекарственных препаратов в новоорлеанском отделении компании "Долтон, Харроу, Петерсен и Смит", имеющей свое представительство на Нью-йоркской фондовой бирже, подыскивал все новые эвфемизмы для слова "депрессия". Рынок копил силы перед новым взлетом, на рынке происходила необходимая перестройка, рынок искал новое солидное обоснование для последующего неуклонного подъема. На второй год депрессии, когда официальные лица в правительстве начали обсуждать вопрос, не стоит ли страна на пороге нового "экономического спада", Фердинанд Де Шеф Хант стал позволять себе маленькие вольности, когда его просили выразить свое мнение о состоянии рынка лекарственных препаратов. В английском языке лекарственные препараты и наркотики обозначаются одним словом (drug). (Примечание переводчика). -- Принимайте их внутривенно, -- говорил он. Покупатели хихикали и почему-то больше не звонили. И теперь, этим утром, когда, по его расчетам, шел последний месяц его блестящей биржевой карьеры -- такой блестящей, что родовое поместье на берегу Миссисипи пришлось заложить в третий раз, чего не случалось с 1732 года, когда его предки получили это поместье в дар от семейства Бурбонов, -- Фердинанд Де Шеф Хант решил, что единственное, чем ему стоит заниматься, -- это подбрасывать бумажки высоко в воздух и по плавной дуге направлять их в мусорные корзины за его спиной. Ему было двадцать восемь лет -- красивый смуглый мужчина, своими руками всего добившийся в жизни, промотав миллион, доставшийся ему в наследство от матери четыре года тому назад. -- Не стоит этого делать, -- сказал его коллега у него за спиной. -- Сами Долгой и Харроу здесь. -- В Новом Орлеане? -- Да, с раннего утра. Заперлись в кабинете босса, запросили личные дела всех сотрудников, пообщались с боссом пару часов -- и все. -- Они закрывают новоорлеанское отделение. -- Не может быть. Наше отделение -- одно из наиболее успешно работающих. -- Это означает, что мы разоряемся медленнее, чем другие. Вот погоди, сам увидишь. Мы летим под откос. Жаль только, что это не произошло несколько лет назад, когда у меня еще водились деньги на обед. -- Если ты думаешь, дружище, что я опять перекинусь с тобой в картишки на обед, то ты спятил. -- Сыграем в "ножички"? -- Я видел тебя в парке. Выглядело так, что ты нож не бросаешь, а просто втыкаешь. -- Дартс? -- Ты неделю пьянствовал на свой выигрыш в дартс. Ты был единственным на всей Бурбон-стрит, у кого водились деньги. -- Бильярд? Гольф? Теннис? Пинг-понг? Кегли? -- Сегодня для разнообразия я сам хочу пообедать. Послушай, Хант, если бы у меня были твои таланты, я бы пошел в профессионалы. Я бы сегодня же вышел на площадку для гольфа. Завтра -- на теннисный корт. А послезавтра обставил бы всех в бильярд. -- Не могу. Я обещал маме. Я не имею права зарабатывать этим деньги. -- Ты называешь свой талант "это". Я никогда не мог тебя понять. -- Ладно, -- отмахнулся Хант, и тут, к его радости, разговор прервала секретарша, сообщившая, что его ждут в кабинете директора. -- Мне очистить стол сейчас или потом? -- поинтересовался Хант. -- Думаю, никогда, -- ответила секретарша и отвела его в кабинет босса, где сидели два человека -- он хорошо знал, кто это, потому что не раз видел их портреты, развешанные на стенах конторы. Уинтроп Долтон и В. Родефер Харроу Третий. На обоих были темные полосатые костюмы-тройки. Долгой был седой и сухопарый с выражением неподкупной честности на лице, типичным для представителя старого богатого рода из штата Нью-Йорк. Харроу -- потолще, с четко очерченными скулами и подслеповатыми голубыми глазами. Он был лыс, как бильярдный шар. -- Вы -- младший представитель рода Де Шеф, так? -- спросил Долтон, сидевший справа от стола директора. Харроу сидел слева. Сам директор отсутствовал. -- Ну, сэр, да, можно так сказать. Только по линии отца я -- Хант. Мой отец -- Л. Хант из Тексарканы. Возможно, вы слышали о нем. Подряды на поставки электротехнического оборудования. Попал в список самых выдающихся людей 1954 года. Первый президент компании "Арканзас элкс". Крупнейший дилер компании "Вермиллион сокет" на всем Юге. -- Никогда не слышал о нем, -- сказал Долтон. -- Садитесь и расскажите нам о своей матери. И особенно -- о ее отце. -- Но, сэр, он умер... -- Печально слышать. А были у него еще дети? -- Да, у него был сын. Хант увидел, как задрожали челюсти В. Родефера Харроу. -- И где живет ваш дядя? -- спросил Долтон. -- Он умер ребенком. Ему было три года. Несчастный случай на охоте. Да, на охоте, хотя, я понимаю, это звучит необычно. Хант чувствовал себя неловко в прекрасном кожаном кресле, одном из тех, что были куплены компанией в лучшие времена. Руки он положил на полированные деревянные подлокотники -- словно готов был по первому слову убраться из кабинета. -- Расскажите нам об этом. Мы знаем, что в мире множество странных вещей. Даже самая простая истина может кое-кому показаться странной. -- Он утонул в пруду. -- Что в этом странного? -- удивился Долгой. -- Странно то, чем он занимался в этот момент. Вы не поверите -- он охотился. -- Я верю. А в каком возрасте вы начали охотиться? -- Дедушка -- отец моей матери -- начал учить меня рано, а потом он умер, и мама заставила меня пообещать, что я никогда больше не буду этим заниматься, и с тех пор я не охотился. А когда она умерла, мне по наследству досталось поместье, которое раньше принадлежало деду. Он умер от сердечного приступа. Ну и вот, возвращаясь к поместью, когда я заложил его в первый раз, то занялся бизнесом. Я поступил на службу в компанию "Долтон, Харроу, Петерсен и Смит". И я не охочусь. -- Вы сказали: не буду заниматься "этим". Чем "этим"? -- Ну, это у нас вроде как семейный талант. Я бы не хотел об этом говорить. -- А я бы хотел. -- Ну, сэр, это очень личное. -- Я вижу, вы не расположены говорить. И В. Родефер, и я хорошо понимаем ваши чувства. Но мы бы хотели, чтобы вы нам доверяли. Как своим друзьям. -- Как друзьям, -- эхом отозвался В. Родефер Харроу Третий. -- Как добрым друзьям, -- подчеркнул Уинтроп Долтон. -- Я правда не хотел бы, сэр. Честно говоря, я стесняюсь. -- Друзья не должны стесняться друзей, -- заявил Уинтроп Долтон. -- Ты разве стесняешься меня, В. Родефер? -- Я слишком богат, чтобы стесняться, -- брякнул В. Родефер Харроу Третий. -- Не обижайтесь на В. Родефера. Он с побережья. Прошу вас, продолжайте. -- Ну, понимаете, у членов нашей семьи есть особый дар. Во всяком случае, по маминой линии. Это имеет отношение к разным предметам. И на первый взгляд очень просто, но на самом деле довольно сложно. У этого довольно неприятная история, и моя мама заставила меня пообещать, что я не стану передавать это дальше. Похоже, я и не смогу это никому передать -- сына у меня нет. -- Мы знаем, но разве нельзя научить этому кого-нибудь еще? -- спросил Долтон. -- Строго говоря, научить этому невозможно. Понимаете, этому можно научить только человека определенного склада. Некоторые люди умеют, не глядя, чувствовать, где какой предмет расположен, и тут еще включается механизм наследственности, если вы понимаете, что я имею в виду. -- Значит, у вас есть "это"? -- Да. Поскольку я Де Шеф по отцовской линии. Челюсти Харроу затряслись от восторга. -- А не могли бы вы нам его показать, я имею в виду "это"? -- поинтересовался Уинтроп Долтон. -- Конечно, -- с готовностью согласился Хант и встал. Он взял со стола листок бумаги, ручку и календарик, сначала слегка подбросил их на ладони, а потом со словами: "Мусорная корзина вон там", -- швырнул ручку, за ней календарь, а затем резким движением кисти подбросил бумагу вверх. Ручка, как мини-дротик, полетела пером вперед и звякнула о дно металлического ведра для мусора. Календарь последовал за ней, а листок бумаги описал в воздухе круг, упал на край ведра, потом съехал вниз и тоже оказался в ведре. -- Когда бросаешь бумагу, все дело в воздухе. Бумага -- это самое сложное. Главный секрет тут в том, что слишком много переменных величин. Как, например, когда стреляешь из ружья при сильном боковом ветре. Действительно сильном -- узлов двадцать. Понимаете, что я имею в виду? Или когда играешь в гольф на сырой площадке, а тут еще начинает моросить дождь, -- тогда игроки понимают, что имеют дело с непостоянными величинами. Тут требуется особое чутье -- надо знать, где что расположено, что находится вокруг, и, конечно, чувствовать вес предмета. Большинство людей думает, что воздух -- это ничто. Но на самом деле это не так. Воздух -- это тоже предмет или вещество. Как вода или как этот стол. Воздух -- это вещество. -- И ваше мастерство распространяется на все предметы? -- поинтересовался Уинтроп Долтон. В. Родефер Харроу перегнулся через собственное пузо. Свет ламп отражался от его гладкой, словно полированной лысины. -- Конечно. -- Пошли сыграем в гольф, -- предложил Долтон. -- По-дружески. -- По тысяче долларов за лунку, -- добавил Харроу. -- У меня нет... Стыдно сказать, но у меня, бизнесмена, нет тысячи долларов. -- Для бизнесмена это довольно типично. Сколько у вас есть? -- У меня есть тридцать пять, нет, тридцать три цента. Я купил печенье. Вот все, что у меня есть. -- Мы сыграем на эту сумму, -- сказал Харроу. -- Но мне нечем заплатить за аренду площадки. -- Об этом мы позаботимся. У вас есть клюшки? Ничего страшного, мы достанем и на вашу долю. Не считайте себя бедным только потому, что у вас нет денег. У нас тоже бывают трудные времена, но секрет нашего "это", если так можно выразиться, заключается в том, что мы никогда не считаем себя бедными. И мы не хотим, чтобы и вы себя таким считали. -- Ни в коем случае не хотим, -- подтвердил Харроу. Если бы это был кто-то другой, а не эти двое, то Фердинанд Де Шеф Хант чувствовал бы себя неловко на площадке для гольфа в обществе двух людей в жилетах, в рубашках с закатанными рукавами и в уличной обуви. Долтон поспорил с администратором клуба по поводу цены за прокат клюшек. Это бы сильно уязвило гордость Ханта, если бы Долтон не был тем самым Уинтропом Долтоном. Долтон требовал самые дешевые мячи. Когда Долтон поставил мяч на стартовую отметку на первой дистанциитреке (длина -- 425 ярдов, норма ударов -- четыре) и нанес первый удардрайв, мяч позорно срезался в кусты, росшие на берегу озера Поншартрен. Он на двадцать минут задержал всех остальных, пока искал свой мяч, хотя и отыскал еще два чьих-то мяча, ползая в кустах. Хант первым драйвом послал мяч на 165 ярдов -- не слишком удачно, но зато -- точно по прямой в направлении к лунке. Бриз, дувший с озера, придавал ему силы. Траву на поле недавно подстригли, запах был чудесный, солнце ласково пригревало, и Фердинанд Де Шеф Хант полностью забыл о рынке ценных бумаг -- настолько полностью, насколько был способен. Второй удар продвинул его вперед еще на сто пятьдесят ярдов и опять -- точно по прямой, и В. Родефер Харроу заявил, что ничего особенного в этом не видит. Потом Хант послал мяч по высокой крутой параболе. Мяч взвился в воздух и упал совсем рядом с лункой. -- Фью! -- присвистнул Харроу. -- Ух ты! -- не удержался Долтон. -- Ничего особенного, -- сказал Хант и последним ударом -- каких-то два дюйма -- загнал мяч в лунку, закончив трек в четыре удара. -- Мы должны вам по тридцать три цента каждый, -- сказал Долгой. -- Итого: шестьдесят шесть центов. -- И он заставил Харроу вытащить мелочь из кармана и отсчитать требуемую сумму. -- Давайте теперь сыграем на шестьдесят шесть центов, -- предложил Долтон. -- Я хочу отыграться. А ты как, В. Родефер? -- Еще как, -- заявил Харроу, которому на прохождение трека пришлось затратить девять ударов. При этом он еще и жульничал. Долтон затратил семь ударов, причем завершающий удар был довольно неплох. Норма ударов на следующем треке тоже была равна четырем, и Хант преодолел этот трек аналогично первому: впечатляющий полет мяча и последний удар в лунку с расстояния в четыре дюйма. -- Теперь у вас доллар и тридцать два цента. Удвоим или хватит? -- Длина следующего трека -- сто семьдесят ярдов, норма ударов -- три. Я на таких -- супер, -- заявил Хант. -- Посмотрим, какой вы "супер". А "супер" был вот какой: мяч летал, как птичка, всего было затрачено два удара, а потом Хант обнаружил, что играет на следующем треке на два доллара шестьдесят четыре цента. Проходя трек за треком и загоняя мячи в лунки, новые друзья продолжали расспрашивать его об "этом" и каждый раз удваивали ставки, говоря, что они не упустят шанса отыграться. К седьмому треку ставка увеличилась до сорока двух долларов двадцати четырех центов, и Хант вовсю разговорился со своими новыми друзьями. Его мама, объяснил он, заставила его пообещать никогда не пользоваться "этим" для того, чтобы заработать себе на пропитание, так как этот семейный дар имел мрачное прошлое. Далеко не всегда им пользовались ради победы в спортивных состязаниях. Изначально это был способ заработать с помощью ножа и ружья. Де Шеф -- старинное французское имя. Род ведет свое начало от одного из слуг при дворе Людовика Четырнадцатого. Слуга был помощником шеф-повара, но королю пришлось возвести его в дворянское достоинство, чтобы он получил право убивать дворян. Все дело началось, когда по приглашению короля ко двору прибыл убийца -- иначе его не назовешь -- откуда-то с Востока. Хант не знал, хорошо ли знают историю Долгой и Харроу, но объяснил, что в то время Король-Солнце -- так называли Людовика -- столкнулся с сильной оппозицией со стороны местных феодалов. Он хотел объединить страну. Ну, и этому убийце Франция чем-то не приглянулась. Единственная его характеристика, сохранившаяся в роду Де Шефов, -- это то, что он не был китайцем. Так вот, Франция ему не понравилась. И тогда король, который испытывал к нему глубочайшее уважение -- а может быть, страх, пообещал заплатить огромную сумму, если этот азиат обучит некоторых из преданных королю дворян части того, что он умеет делать. По-видимому, этот азиат был очень хорош, просто великолепен. -- Мы считаем, что великолепны вы, сказал Харроу, отсчитывая сто шестьдесят девять долларов -- в казначейских билетах -- и запихивая их в карман Ханту. Они уже отыграли на десятом треке и теперь возвращались в здание клуба. -- Да нет, куда мне до него. Я хочу сказать, мои способности -- это ничто или почти ничто в сравнении с его. Ну, как бы то ни было, но ни один из дворян не смог ничему научиться, а потом этот азиат обнаружил, что помощник шеф-повара может, а король сказал, что простолюдин не имеет права убивать дворян, и для разрешения проблемы, как это принято во Франции, они придумали, будто один из его предков был незаконнорожденным сыном кого-то из знати, а значит, в его жилах текла дворянская кровь, и теперь, обучившись "этому" у азиата, он мог укокошить любого дворянина, какого укажет ему король. И с тех пор, как перед революцией Де Шефы приехали сюда, все они вроде как зарабатывали на жизнь именно таким способом. Пока дело не дошло до моей матери. Мама сказала: хватит, и заставила меня пообещать, что я никогда не стану использовать свой талант ради денег -- Благородный порыв и благородное обещание, сказал Долтон. -- Но если что-то неправильно, неистинно, то это не может быть благородно, так? -- Пожалуй, так, -- согласился Хант Выиграв 337 долларов 92 цента, он предложил заплатить за обед. Когда он выложил почти двести долларов за обед на троих у "Максима" и тем самым потратил большую часть своего выигрыша, Уинтроп Долгой сообщил ему, что он и так уже нарушил данное матери обещание. -- Но ведь все начиналось с тридцати трех центов! Я всегда играл на обед, иногда на выпивку или на пару баксов. -- Что ж, а теперь это -- триста тридцать семь долларов и девяносто два цента. -- Я верну. -- Это не будет означать, что вы не нарушили обещания, и честно говоря, нам не нужны ваши деньги. Наблюдать вас в работе было истинным удовольствием. -- Колоссальным, -- подтвердил Харроу. -- Одно из пятнадцати самых незабываемых впечатлений в жизни. -- Вам неприятно, что вы нарушили обещание? -- спросил Долтон. -- Да, -- ответил Хант. -- Но все было нормально, пока вы не стали об этом задумываться. Когда вы нарушали обещание, не отдавая себе в этом отчета, все было прекрасно. Да или нет? -- Ну-у, да, -- признался Хант. -- Вы себе друг или враг? -- задал вопрос Харроу. -- Думаю, я себе друг. -- Тогда зачем же вы заставляете себя страдать? -- Я, э-э, я обещал. -- Правильно. И, храня верность данному вами обещанию, вы готовы обречь себя на голод, заставить себя жить в нищете -- вы ведь разорены, и вообще -- причинить себе боль. Неужели вы и вправду думаете, что обязаны причинять себе боль? -- Ну-у, нет. -- Тогда зачем вы это делаете? -- Меня учили, что обещание есть обещание. -- Вас много чему учили. И меня тоже научили огромному множеству таких вещей, которые сделали меня жалким и несчастным и, честно говоря довольно противным человеком, -- сказал Долтон -- Вы можете уйти отсюда нищим, -- добавил Харроу. -- Вы можете возвратить нам долг. Вы можете даже считать, что должны нам за обед, и целый месяц отказывать себе в еде, чтобы расплатиться со мной, хотя мне эти деньги абсолютно не нужны. Вы станете от этого счастливее? -- Конечно, нет, -- ответил Хант. -- Значит, это довольно глупо, так? -- Да, так. Долтон по-хозяйски положил руку на плечо молодого человека. -- Скажи мне, сынок, неужели тебе ни капли не надоело быть глупым, причинять себе боль, превращать свою единственную жизнь в ад? Неужели не надоело? -- Кажется, надоело. -- Кажется? Ты не знаешь точно?-- переспросил Долтон. -- Ты что, глупый? -- Нет. -- Тогда перестань делать глупости, произнес Долтон. -- Мы просто пытаемся убедить тебя, что глупо умирать с голоду, пытаясь сохранить верность обещанию, которое уже нарушено. -- Я оставлю деньги себе, -- сказал Хант. -- Понимаешь, сынок, тут есть кое-что еще. Мы хотим, чтобы ты был богат и счастлив. Ты поможешь нам сделать тебя богатым и счастливым? -- Поможешь? -- подхватил В. Родефер Харроу Третий. -- Так точно, сэр, -- отозвался Фердинанд Де Шеф Хант. Долтон наклонился вперед. -- Мы хотим, чтобы ты познакомился с самым замечательным человеком на земле. Ему всего пятнадцать лет, но он лучше всех нас, вместе взятых, знает, как сделать людей счастливыми. В том числе и очень знаменитых людей. Ты будешь потрясен. -- Он как раз сейчас в Америке, -- вставил Харроу. -- О, да святится его блаженное имя! -- воскликнул Уинтроп Долтон. -- Да святится его совершенное блаженство! -- эхом отозвался В. Родефер Харроу Третий. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Доктор Харолд В. Смит устало смотрел на аккуратную стопку бумаг, лежавшую на его громадном письменном столе. "Договор об аренде" -- называлось все это, и он начал продираться сквозь пункты соглашения, в каждом из которых оговаривалось "если это не противоречит пункту...", и через обязательства сторон, разбавленные всякими "кроме как в случаях...". Он машинально переводил все это на нормальный английский и в конце концов понял, что через четыре дня АО Миссия Небесного Блаженства берет в аренду на один вечер стадион "Кезар" в Сан-Франциско "в целях проведения массового религиозного мероприятия". Договор об аренде был подписан за АО Миссия Небесного Блаженства неким Гопалой Кришной, известным также под именем Ирвинг Розенблатт и носившим титул "Главный гуру Калифорнийского региона". Штамп на последней странице гласил: "Оплачено полностью". Смит еще раз перечитал соглашение. Вот оно, "грандиозное событие". У него не было на этот счет никаких сомнений. Но что грандиозного может произойти на сборище одной из многих религиозных сект, на каком бы стадионе это ни проводилось? Билли Санди и Эми Семпл Макферсон, Отец Богоданный и пророк Джонс, Билли Грэм и Орал Роберте -- скольким из них удавалось убедить миллионы людей в правильности именно своего видения Бога -- и иногда на целых два дня, и страна нисколько от этого не пострадала. Что такое особенное хотел совершить этот индийский малолетний правонарушитель? Да, конечно, Римо сообщил Смиту имена последователей Шрилы. Некоторые из этих людей занимали очень высокое положение. Ну и что? Что такого могли они сделать, что оправдало бы все затраты сил и средств организации Смита из-за этого индийского мальчишки? Смит оторвал взгляд от соглашения. Если бы только несколько американцев, отправившихся в Патну, не исчезли бесследно и если бы индийское правительство не отказалось проявить хоть малейшую озабоченность по данному поводу, Смит вообще очень сомневался бы, что это входит в компетенцию КЮРЕ. Во всем этом он не мог пока усмотреть ничего, что бы представляло угрозу для его правительства. А это, в конце концов, и было первой и единственной функцией КЮРЕ -- сохранять конституционное правительство. Именно с этой целью ныне покойный президент создал КЮРЕ, и именно с этой целью он поручил Смиту возглавить ее, и именно поэтому только два человека, кроме самого президента, -- Смит и Римо -- знали, что такое КЮРЕ и чем она занимается. С точки зрения уровня секретности, "Проект Манхэттен" по сравнению с КЮРЕ мог бы показаться собранием регионального комитета демократической партии в Гринвич-Вилледж. И это естественно. Результатом "Проекта Манхэттен" была всего-навсего атомная бомба, а сохранение секретности КЮРЕ -- куда более важная задача. Раскрытие тайн КЮРЕ будет означать, что правительство не действовало и не может действовать в рамках конституции, а это может привести к полному развалу всей страны. Доктор Смит отложил бумаги в сторону. Он принял решение. Римо занимается этим делом, и пока пусть все остается как есть, а потом будет ясно, стоит ли дать Римо новое задание. А в качестве меры предосторожности он возьмет список людей, названных ему Римо, и проследит, чтобы их временно вывели из игры, прежде чем начнется "Марафон Блаженства" Шрилы Дора на стадионе "Кезар". Может быть, под предлогом медицинского обследования. И таким образом некоторые из козырей Дора будут биты. Но очень хотелось бы иметь полный список последователей Дора в Америке. Римо сообщал, что есть и другие. Смит посмотрел на компьютерный терминал, расположенный в углублении под стеклянной панелью у него на столе. Компьютер бесшумно и непрерывно выдавал распечатанную информацию, собранную тысячами агентов по всей стране -- агентов, которые думали, что работают на ФБР, или на налоговое управление, или служат таможенными инспекторами, или банковскими аудиторами, но все их донесения в конечном итоге попадали в компьютерную систему КЮРЕ. Там -- намек, тут -- неосторожное слово, где-то еще -- изменение цен, и компьютер выдавал свое заключение на стол Смиту, сопровождая рекомендациями. Компьютер бесшумно печатал: "Возможен приток иностранной валюты, следствие -- нестабильность цен на зерно на биржах Среднего Запада. Никаких рекомендаций". Пауза. И снова: "Авиакомпания, бывшая на грани разорения, снова платежеспособна. Изучить возможные связи с экспортерами нефти в арабском мире". Такие донесения целый день поступали к нему на стол. В этом состояла суть ежедневной рутинной работы Смита. Самое важное. То, что могло повлиять на безопасность Америки, на ее положение в мире. Может быть, он ошибся? Может, нужно отозвать Римо прямо сейчас? Возможно, это дело вообще не стоило того, чтобы поручать его Римо? Смит снова обратился к компьютеру, бесшумно печатавшему букву за буквой под стеклянной панелью. "Убийство полицейского на Среднем Западе, очевидно связанное с борьбой за контроль над преступным синдикатом в этой части страны. Деятели преступного мира имеют тесные связи с некоторыми сенаторами, и определенные законопроекты, касающиеся иммиграционных норм и имеющие отношение к деятелям преступного мира, были недавно внесены этими сенаторами". Вот это важно, решил Смит. Преступный мир дотянулся своими щупальцами ухе и до Сената. Возможно, это дело как раз для Римо с его способностями. Компьютер продолжал печатать: "Предлагается -- нажать на сенаторов, заставить их отказать в политическом покровительстве лидерам преступных группировок". Вероятно, так и надо поступить, решил Смит. Вероятно, это и станет новым заданием для Римо. А компьютер печатал дальше: "Да святится имя Великого Всеблагого Владыки! Он есть неземное блаженство". И Смит содрогнулся. А в 2700 милях оттуда, на другом конце страны, Мартин Мандельбаум тоже содрогался, но от гнева. Он им зачитает положения закона о массовых беспорядках, это уж точно. Он им вставит в хвост и вставит в гриву. Как они посмели? Черт их раздери, как они посмели? Он шел по отполированному до блеска мраморному полу центрального аэровокзала Сан-Франциско, и гнев его возрастал с каждой минутой. Кто этот толстомордый молокосос? На каждой стене, на каждом столбе, на каждой урне в прекрасном, чистом здании аэровокзала висела картинка, изображающая круглолицего смазливого мальчишку с убогим подобием усов над верхней губой. Черт побери, да кто он такой? А под фотографиями были слова: ОН ПРИЕЗЖАЕТ!!! ВО ВТОРНИК ВЕЧЕРОМ!! СТАДИОН "КЕЗАР"!. ПРИГЛАШАЕМ ВСЕХ. ВХОД СВОБОДНЫЙ. Черт побери, кто ОН? И еще раз черт побери, как все эти гнусные картинки попали в чудесное, чистое здание аэровокзала, где хозяином был Мартин Мандельбаум? У НЕГО, кто бы ОН ни был, наверное, не было недостатка в наглости, и служащие аэропорта, работавшие под началом Мандельбаума, сейчас об этом услышат. Мандельбаум в ярости содрал одну из картинок с мраморной колонны и прошествовал в коридор, ведший в его кабинет. -- Доброе утро, мистер Мандельбаум, -- приветствовала его секретарша. -- Соберите всех, -- прорычал он. -- Всех. Дворников, сантехников, уборщиц, маляров, мойщиков окон -- всех. Соберите всех в конференц-зале через пять минут. -- Всех-всех? -- Да, мисс Перкинс, всех-всех, мать их в душу! Мандельбаум прошел в кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь. Ух, как он им вставит! Как вставлял во время Второй мировой войны, когда был старшим сержантом, и позже, на гражданской службе, когда у него появились первые двое подчиненных, и потом, продвигаясь вверх по служебной лестнице. Словом, всю свою жизнь. Было просто невозможно представить, что вандалы проникли в здание аэропорта ночью и весь его залепили листовками с изображением ЕГО. Мандельбаум взглянул на листовку, которую держал в руке. Что за глупая рожа! Какого черта -- почему его служащие не заметили, как хулиганы поганят аэропорт? -- ОН! -- громко обратился Мандельбаум к лицу на листовке. -- Держи свой зад подальше от моего аэропорта. Он смачно харкнул в эту гнусную рожу и попал Шриле Гупте Махешу Дору, Всеблагому Владыке, прямо промеж глаз. Потом швырнул листовку в мусорную корзину, стоявшую возле его стола, и принялся ходить взад-вперед, про себя отсчитывая пять минут, которые предстояло ждать. Подождать стоило. Это было великолепно. Он им вставил в хвост, и он им вставил в гриву. Сто сорок человек сидели перед ним в тупом, ошеломленном молчании, а Мартин Мандельбаум излагал им все, что он думает по поводу их неустанных усилий, направленных на поддержание чистоты в здании аэровокзала, время от времени добавляя некоторые соображения относительно морального облика их матерей и выражая сомнения в мужских достоинствах их предполагаемых отцов. -- А теперь убирайтесь отсюда, -- сказал он в заключение. -- Убирайтесь отсюда и снимите со стен все до одной картинки с этой толсторожей сучьей жабой, а если вы увидите, как какой-нибудь ублюдок вешает их, то зовите легавых и пусть его арестуют. А если вы захотите сначала выколотить из него все кишки вместе с дерьмом, я не возражаю. Теперь убирайтесь. -- Его взгляд пробежал по лицам служащих и остановился на первом заместителе, краснолицом отставном полицейском-ирландце по имени Келли, тихонько сидевшем в первом ряду. -- Келли, последи, чтобы все было выполнено точно, -- распорядился Мандельбаум. Келли кивнул, и, поскольку речь Мандельбаума была построена так, что не располагала к свободной дискуссии, все сто сорок служащих молча встали и вышли из большого зала. Вся эта толпа понеслась по зданию вокзала, на ходу срывая со стен портреты Шрилы Дора. -- Что нам с ними делать? -- спросил кто-то. -- Отдайте мне, -- сказал Келли. -- Я их пристрою. Не рвите. Может, мне удастся продать их как макулатуру. -- Он коротко хохотнул и принялся собирать плакаты --и стопка на его вытянутых руках росла и росла. -- Я их пристрою, ребята, -- говорил он служащим, копошившимся по всему вокзалу, как рой муравьев, облепивших кусок сладкого пирога. -- Не оставляйте ни одного. Ведь не хочется, чтобы жид снова нам вставил, а?--И он подмигнул. И служащие мигали в ответ, хотя прекрасно отдавали себе отчет в том, что человек, называющий Мандельбаума за глаза жидом, без всякого зазрения совести называет их самих за глаза ниггерами, латиносами и макаронниками. Келли собрал целую охапку, и когда, потея под грузом макулатуры, он направился из главного пассажирского зала в служебное помещение, вокзал был выскоблен до блеска. Келли вошел в пустую комнату, где стояли шкафы, в которых служащие хранили свои вещи, положил стопку листовок на деревянный стол и отпер высокий серый шкаф в углу комнаты. Дверца распахнулась. С внутренней стороны к ней клейкой лентой был прикреплен портрет Шрилы Гулты Махеша Дора. Келли огляделся по сторонам, удостоверился, что в комнате никого нет, затем наклонился вперед и поцеловал портрет в обрамленные пушком губы. -- Не беспокойся, Всеблагой Владыка, -- мягко сказал он. -- Жид не сможет помешать твоему чуду. Он аккуратно положил стопку листовок в шкаф. Когда Мандельбаум уйдет домой, он, Келли, вернется за ними и снова расклеит. Как и прошлой ночью. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ -- Ты меня удивляешь, крошка. Глядя на тебя, никак не подумаешь, что ты такая патриотка Америки, -- сказал Римо. Джоулин Сноуи пропустила его слова мимо ушей. Она стояла на коленях у нижней ступеньки трапа, по которому только что сошла с самолета компании "Эйр Индия", и целовала асфальтовое покрытие, раскинув руки перед собой, словно бы молясь, аппетитно выставив круглый задок. -- О, волшебная Америка! -- стонала она. -- Земля красоты и блаженства. Римо взглянул на Чиуна, невозмутимо стоявшего рядом. -- О, жемчужина Запада! О, хранилище всего самого прекрасного! -- Смотри-ка, -- сказал Римо. -- Патриотка! -- О, возвышенная благородная страна! О, сокровищница святости! -- завывала Джоулин. -- По-моему, она перебирает, -- заметил Чиун. -- А как же расизм? А как же этот ваш Гейтуотер? -- Уотергейт. Это мелочи, -- отозвался Римо и схватил ее за правый локоть. -- Ладно, малышка, вставай и вперед. Она встала, прижалась к Римо и улыбнулась ему. Несмотря на серебристую полоску на лбу и темную краску на веках, ее лицо выглядело очень юным. -- Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты привез меня на эту великую землю. -- Да ладно, -- скромно ответил Римо. -- Страна и правда неплохая, но у нее есть свои недостатки. Даже я вынужден признать это. -- У нее нет недостатков, -- с вызовом заявила Джоулин. -- Она совершенна. -- Почему же ты из нее уехала? -- спросил Римо, ведя девушку по направлению к зданию аэровокзала. -- Я уехала потому, что Великий Всеблагой Владыка был в Индии, и тогда Индия была совершенна. А теперь Всеблагой Владыка в Америке... -- Точно, -- закончил Римо с отвращением. -- Теперь Америка совершенна. Она была неуправляемой, когда он нашел ее, она была неуправляемой на борту самолета, и до сих пор она оставалась неуправляемой, как машина без тормозов. Римо повернулся к Чиуну и пожал плечами. Чиун доверительно поведал ему: -- Человек, который посмел разрешить людям племени иллибад спуститься с гор, чтобы они его защищали, -- такой человек способен на все. Если эта девушка -- его последовательница, значит, у нее не все в порядке с головой. С нее надо не спускать глаз. И едва только через стеклянную дверь они вошли в главное здание аэровокзала, Джоулин издала дикий вопль и вырвалась из рук Римо. Публика обернулась на крик, чтобы узнать, в чем дело. Они увидели девушку в розовом, которая на полной скорости пронеслась по залу и, добежав до мраморной колонны, обняла ее обеими руками и принялась осыпать поцелуями. -- Слушай, Чиун, это уже совсем глупо, -- растерялся Римо. -- Это твоя проблема. Я желаю только одного: попасть на подводное судно и вернуться в Синанджу, и чтобы твои фокусы не помешали мне это сделать. -- Ты сам решил не ехать туда, -- возразил Римо, рассматривая спину Джоулин -- девушка все еще продолжала страстно целовать колонну. -- Только потому, что надо было исполнить долг, а теперь долг исполнен, и я хочу поехать домой. Если бы в этой стране жили порядочные люди, которые держат свои обещания, мне бы не пришлось испытать чувство обиды, как сейчас, поскольку... -- Верно, верно, верно, верно, -- оборвал его разглагольствования Римо. Он покинул Чиуна и пошел за Джоулин Сноуи. Она уже полностью удовлетворила свою страсть к одной колонне и теперь обнимала следующую. Римо разглядел, что именно она так обильно смачивает слюной. К колонне была приклеена листовка, изображающая Шрилу Гупту Махеша Дора. Римо покачал головой. Шрила был похож на толстую коричневую жабу. Коричневая жаба с растительностью под носом, которой никак не удается стать усами. Подойдя вплотную к Джоулин, он услышал, как она лепечет: -- О, небесное блаженство! О, совершеннейший Великий Владыка! -- Каждое слово сопровождалось смачным чмоканьем. -- Твоя раба снова ожидает тебя, открыв для тебя свое тело -- чистое поле, которое ты можешь вспахать по своему желанию. -- Не говори непристойности, -- сделал ей замечание Римо и, обхватив за талию, оторвал от колонны. -- Не обращай в непристойность то, что на самом деле чисто, духовно и прекрасно. Я -- служанка Владыки. -- Он похож на похотливого старичка, -- заметил Римо. -- Но нет -- и на это не потянет. Так и останется сексуально озабоченным недоростком с пухом на губе. Тут к ним подошел Чиун, и Римо повел Джоулин Сноуи по направлению к выходу из аэровокзала. -- Он совершенный Владыка! -- визгливо кричала она. -- Он блаженство! Он мир и любовь для тех, кто искренне любит его. Я была среди избранных! Она продолжала свой кошачий концерт и в такси, пока Римо пытался прокричать шоферу адрес. -- Он блаженство! Он красота! Он сила! -- Она свихнулась, -- сказал Римо шоферу. -- Отвезите нас поскорее в город. Я скажу, куда конкретно, когда она выдохнется. Но Джоулин не унималась. -- Он блаженство! Он совершенство! Он мир и любовь! -- вопила она. -- Шеф, останови-ка здесь, -- сказал Римо. Машина остановилась у обочины. Римо перегнулся через спинку переднего сиденья, чтобы шофер мог его слышать. -- Тебя этот шум не нервирует? -- громко спросил Римо. Шофер кивнул. -- Это твоя младшая сестренка или кто? -- прокричал он в ответ. Римо отрицательно покачал головой, сунул руку в карман и достал пятидесятидолларовую бумажку. -- Возьми, -- сказал он, протягивая деньги шоферу. -- Это тебе плата вперед и чаевые. А пока не хочешь ли прогуляться вон до того кафе и выпить чашечку кофе? Дай мне пять минут. Шофер развернулся на сиденье и внимательно посмотрел на Римо. -- Что ты задумал? -- спросил он. -- На прошлой неделе какие-то типы пытались разделать счетчик у одного из таксистов. -- Разделать? Я никогда в жизни не сражался со счетчиками, -- заверил его Римо. -- Давай, всего пять минут. -- Я возьму ключи? -- Конечно, -- кивнул Римо. Шофер еще раз взглянул на пятидесятидолларовую бумажку, пожал плечами, выхватил бумажку из руки Римо и засунул в карман своей желтой клетчатой рубашки. -- Ладно, мне так и так пора пообедать. Он открыл дверь и ушел, предусмотрительно положив ключи в карман. -- Он истина! Он красота! Он чудо! Он великолепие! -- Чиун, сходи прогуляйся, -- попросил Римо. -- Не пойду. Никакие вопли не выгонят меня из машины. Да и район этот мне кажется подозрительным -- может, тут совсем даже не безопасно гулять. -- Ладно, папочка. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. Римо обернулся к Джоулин Сноуи, которая все еще продолжала визжать, и положил руку ей на левую грудь, потом пальцами нащупал окончание нерва пониже соска и сильно ущипнул. -- О любовь! О совершенство! О-о-о-о-о! -- застонала Джоулин. -- О, как это отвратительно! -- заявил Чиун. -- Вы, американцы, ведете себя, как лошади на пастбище. В следующее мгновение он стоял на мостовой, и дверца машины захлопнулась за ним с такой силой, что это вряд ли способствовало продлению службы замка. Оставшись в машине наедине с Джоулин, Римо сказал: -- Ты хочешь блаженства? Я дам тебе блаженство. В конце улицы шофер такси потягивал кофе. В другом конце улицы Чиун рассматривал витрину магазина, уставленную магнитофонами, радиоприемниками и переносными телевизорами, показавшимися ему интересными и заслуживающими того, чтобы их приобрести, пока не выяснилось, что все они сделаны в Японии. Он заставил себя оставаться на месте ровно триста секунд, потом вернулся к машине. Он открыл заднюю дверцу и сел рядом с Римо и Джоулин Сноуи. При этом он не проронил ни слова. Через несколько минут вернулся шофер. Он подо-зрительно глянул на своих присмиревших пассажиров, желая удостовериться, что Римо не прикончил крикунью. Джоулин тихо сидела между Римо и Чиуном. Единственным звуком, который она издавала, было тихое постанывание. При этом она беспрестанно улыбалась. Шофер завел мотор. -- М-м-м-м, -- стонала Джоулин. -- Блаженство. Счастье. М-м-м-м-м. -- Она обхватила шею Римо обеими руками. -- Ты тоже совершенный Владыка! Чиун хихикнул. Римо с отвращением отвернулся. Десять минут спустя Римо стоял в телефонной будке. На противоположной стороне Маркет-стрит в Сан-Франциско электронные часы на здании банка показывали часы, минуты и секунды: 11.59.17. Римо чувствовал себя неуютно -- ему казалось, что времени уже больше. Часов он не носил -- не носил ухе многие годы, но он не верил, что сейчас 11.59 и уже 22-е. Римо набрал номер через код 800, позволявший звонить в любой город из любого конца страны. Смит снял трубку после первого же гудка. -- Как раз вовремя, -- сказал он. -- Я уже собирался отключать на сегодня эту линию. -- Сколько сейчас? -- спросил Римо. -- Двенадцать ноль две и пятнадцать секунд, -- ответил Римо. -- Я так и знал, -- сказал Римо. -- Тут часы показывают неправильное время. -- Что в этом особенного? Большинство часов показывает неправильное время. -- Ага, -- отозвался Римо. -- Я знал, что они врут, но не знал, на сколько. Я уже сто лет так не выбивался из чувства времени. -- Наверное, сказалась разница поясного времени, -- предположил Смит. -- На мне никогда не сказывается разница поясного времени, что бы она ни значила, -- ответил Римо. -- Ладно, не важно. Какие новости? -- Мы были в Патне, но маленькая толстая жаба ускакала еще до того, как мы туда приехали. -- Где вы сейчас? -- В Сан-Франциско. Этот Всеблагой Зашрила через пару дней устраивает тут что-то вроде митинга. -- Ясно, -- сказал Смит. -- Как я полагаю, это и есть то самое "грандиозное событие", о котором мы уже столько слышали. -- Думаю, да. Он собирал коллекцию баптистских священников. -- Баптистских священников? Зачем? -- Не знаю. Может быть, это его новообращенные последователи. Когда я его найду, я выясню. Чиун меня достал. Он хочет немедленно отправиться в Синанджу. -- Римо, с этим придется подождать. В системе секретности КЮРЕ произошел прокол. Где-то внутри нашей организации есть люди Шрилы. -- Почему бы и нет? Его люди везде. А вы сбросили всех тех людей, о которых я вам говорил, с крыши небоскреба? -- Нет. Но их всех положили на обследование, и они там пробудут, пока Шрила не уедет из страны. Вы сказали, что есть и другие последователи, имена которых тот человек в Сан-Диего не знал. --Ага. -- Попытайтесь узнать, кто это. У меня есть ощущение, что "грандиозное событие" как-то связано с американскими последователями Шрилы. -- Возможно. -- Вам помощь нужна? -- вдруг спросил Смит. -- Да, пожалуй, духовой оркестр не помешает -- пусть все знают, что мы с Чиуном здесь. Парочка команд по устройству фейерверков и артиллерийский дивизион, и тогда, я думаю, мы сумеем справиться с Его Пресветлым Толсторожеством. Конечно же, мы обойдемся без посторонней помощи. Во всяком случае, ваши компьютеры нам ничем помочь не смогут. Сколько сейчас? -- Двенадцать ноль пять и десять секунд. -- Черт возьми, я отключаюсь. Пока, Смитти. Не перерасходуйте свой бюджет. Пока Римо отсутствовал, в машине произошел следующий разговор. -- Вы его друг? -- спросила Джоулин Чиуна. -- У меня нет друзей, кроме меня самого. -- Но вы так хорошо ладите. -- Он мой ученик. Он туповат, но, со скидкой на это, мы делаем все, что можем. Он мне больше сын, чем ДРУГ. -- Не понимаю. -- Если друг вам больше не нравится, дружбе наступает конец. С сыновьями все по-другому. Даже если они вам не нравятся, они все равно остаются сыновьями. -- Верно, приятель, -- поддержал его шофер. -- В точности, как с моим. Слишком много о себе думает. Учился в школе, уже тогда входил в сборную штата по футболу. Я вкалывал, только чтобы он окончил школу. Ему за его спортивные успехи готовы были дать стипендию в колледже. И что же? Он оказался настолько ленивым, что даже школу не осилил. И вы думаете, он стал после этого искать работу? Да никогда в жизни? Он сказал, что ему нужно положение. Ему, видите ли, первая попавшаяся работа не годится. -- Меня не интересуют подробности личной жизни твоего оболтуса-сына, -- заявил Чиун. -- Да, положение! -- Шофер не расслышал ни слова из замечания Чиуна. -- Вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное? Ему не нужна работа -- ему нужно положение! -- Я придумал подходящее для тебя положение, -- сказал Чиун. -- Лежа на животе. Лицом в грязь. И молча. Римо вернулся в машину. -- Ну что? -- спросил Чиун. -- Что "ну что"? -- Когда отходит корабль? -- Боюсь, еще не скоро, -- сказал Римо и назвал шоферу адрес на Юнионстрит. Чиун скрестил руки на груди. Джоулин посмотрела на него, потом -- на Римо. Римо сказал: -- Ничего не поделаешь, папочка. Дело есть дело. Дело всегда на первом месте. Джоулин посмотрела на Чиуна. -- Дело не должно заслонять собой выполнение обещаний, -- произнес Чиун. -- Сначала надо закончить всю эту историю, -- сказал Римо. Джоулин вертела головой от Римо к Чиуну, словно следя за мячиком для пинг-понга. -- Но что такое обещание белого человека? -- спросил Чиун, обращаясь к себе самому. -- Ничто, -- ответил он сам себе. -- Ничто, данное ничем, означающее ничто и стоящее ничто. Римо, ты -- ничто. И Смит тоже -- ничто. -- Правильно, папочка, -- поддакнул Римо. -- И не забудь добавить про расистов. -- Да, и вы оба расисты. Я такого в жизни не встречал: невыполненные обещания, неблагодарность... Вы никогда бы не позволили себе ничего такого в отношении человека с кожей такой же бледной, как у вареной рыбы или у вас самих. -- Верно, -- согласился Римо. -- Мы расисты с головы до ног -- и я, и Смитти. -- Правильно. -- И нашим словам нельзя доверять. -- Это тоже правильно. Римо обратился к Джоулин: -- А ты знаешь, что он обучил меня всему, что я знаю. -- Да, -- кивнула Джоулин. -- Он мне сказал. -- А, уже успел. -- И, кстати, он прав, -- сказала Джоулин. -- В чем? -- Ты расист. -- С чего ты взяла? -- удивился Римо. -- Все это знают. Все американцы расисты. -- Верно, девочка, -- удовлетворенно заметил Чиун. -- Расизм -- это самооборона людей, которые ощущают свою неполноценность. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ В Сан-Франциско, на тихой улочке -- ответвлении Юнион-стрит, разношерстные и разномастные хиппи вразнос торговали всякими разностями. Ювелирные изделия, раскрашенные ракушки и камни, кожаные ремни заполняли маленькие лотки и лавчонки по обеим сторонам улицы. Торговля в целом шла плохо, но торговцев это, похоже, не беспокоило. Они с самым довольным видом грелись на солнце, курили марихуану и толковали меж собой, как будет здорово, когда победит революция и новое социалистическое правительство станет платить им за то, что они здесь сидят. В конце улицы была посыпанная гравием площадка, окруженная высоким деревянным забором. По периметру площадки стояли лавчонки, и на одной из них развевалась листовка с портретом Шрилы Гупты Махеша Дора. Джоулин грохнулась на колени и поцеловала стальной трос, к которому была прицеплена эта листовка. -- О, Всеблагой Владыка, -- пропела она. -- Я пересекла море, чтобы вновь узреть твое совершенство. -- Эй, ты! Какого черта ты дергаешь мой трос? -- крикнул ей бородатый загорелый светловолосый парень. Он был без рубашки, в джинсах с грязной бахромой, в ухе -- серебряная серьга. Парень торговал в лавчонке виноградным соком. Из лавок, стоявших вдоль забора, выглянули люди, главным образом молодые женщины, и воззрились на Джоулин. -- Они плохо пахнут, -- сказал Чиун Римо. Римо пожал плечами. -- Это и есть дети цветов? -- спросил Чиун. Римо кивнул. -- Почему же они не пахнут цветами? -- Хороший запах -- это составная часть общего заговора мирового империализма, -- заявил Римо. Чиун засопел. -- Впрочем, какая разница. Все белые пахнут странно. Бородатый блондин тем временем пытался поставить Джоулин на ноги. Она же упорствовала в своем намерении стоять на коленях. Обеими руками она вцепилась в трос, который крепил шест, поддерживавший крышу лавчонки. -- Я сказал, проваливай отсюда! -- орал парень. Римо направился было к Джоулин, но тут раздался чей-то громкий голос: -- Прекрати! Голос доносился с противоположного конца площадки. Все лица повернулись туда. Там стоял человек. Он вышел из калитки в заборе между двух лавчонок. На нем было розовое одеяние, ниспадавшее складками к обутым в серебристые сандалии ногам. Лоб его пересекала серебристая полоска -- такая же, как у Джоулин. -- Оставь ее, -- нараспев произнес он. -- Она одна из нас. -- Это не дает ей права дергать трос и раскачивать мою лавку, -- заявил светловолосый парень и снова попытался поднять Джоулин с колен. Человек в розовом дважды резко хлопнул в ладоши. Молодые женщины из соседних лавок повернулись, как по команде, и медленно направились в сторону Джоулин и бородатого блондина. Тот все еще был занят девушкой и не сразу увидел угрожающую ему опасность. На него надвигалась дюжина молодых женщин с ничего не выражающими лицами. Их ноги -- большей частью обутые в сандалии -- ритмично топали по гравию, производя шум, какой издает поезд, медленно отходящий от станции. -- Эй! -- крикнул им парень. -- Ладно вам, я просто пошутил. Я не хотел, чтобы она... И тут они на него набросились. Четверо навалились на беднягу всей тяжестью своих тел и как бы пригвоздили к земле, а остальные окружили и принялись бить руками и ногами по лицу и вообще по чему попало. Джоулин с непреклонной решимостью держалась за трос и бормотала: -- О блаженный! О блаженнейший! Человек в розовом посмотрел на Римо и Чиуна и улыбнулся им. Улыбка не была ни дружелюбной, ни извиняющейся. Потом он снова дважды хлопнул в ладоши. По этому сигналу женщины, избивавшие парня, прервали свое занятие, поднялись и потопали назад к своим лавкам. -- Через час тебя здесь не будет, -- обратился человек в розовом к окровавленному, в синяках парню, валявшемуся на гравии. -- Ты недостоин здесь находиться. Потом он понизил голос и обратился к Джоулин: -- Встань, дитя Патны. Блаженство ожидает тебя. Джоулин поднялась, как по команде, и направилась к нему. Римо и Чиун пошли следом за ней. -- У вас есть к нам дело? -- спросил человек в розовом. -- Мы привезли ее из Индии, -- ответил Римо. -- Из Патны. -- И, не вполне отдавая себе отчет, зачем он это делает, он показал жрецу золотой значок, найденный им на полу дворца Дора. -- Вообще-то, -- вставил Чиун, -- мы направлялись в Синанджу, но нас остановило обещание белого человека. -- Ах да, Синанджу, -- чуть растерянно пробормотал жрец. -- Заходите. -- Римо он кивнул как своему. Жрец провел их через калитку в сад, где цвели крупные, пахучие, тропического вида цветы, а затем в заднюю дверь старого здания, выходившего фасадом на соседнюю улицу. Там они оказались в залитом солнцем зале, который был переоборудован из четырех маленьких комнат первого этажа. В помещении было безукоризненно чисто. Девять молодых женщин в просторных белых одеяниях сидели на полу и шили. Когда жрец привел новоприбывших, все женщины оторвались от шитья и взглянули на них. -- Дети блаженства! -- громко объявил жрец в розовом и для пущей убедительности хлопнул в ладоши. -- Эти путники прибыли из Патны. Молодые женщины с белой кожей и соломенными, черными и каштановыми волосами вскочили на ноги и окружили Джоулин. -- Ты видела Его? Джоулин кивнула. -- Он поделился с тобой своим совершенством? Джоулин кивнула. -- Окажите ей гостеприимство -- пусть чувствует себя как дома, -- сказал жрец и жестом позвал Римо и Чиуна следовать за ним в соседнюю комнату. За их спинами раздавалась счастливые голоса молодых женщин. -- Какой он, наш Великий? -- спросила одна. -- Он -- совершенство, -- ответила Джоулин. Чиун остановился и кивнул. -- А какое это совершенство? -- спросила другая. -- Это совершенное совершенство. Чиун снова кивнул, на этот раз более энергично. Джоулин продолжала восхваления. -- Он мудрость всяческой мудрости. Он -- лучший из лучших. Чиун с этим согласился. Римо обернулся к нему: -- Чиун, они говорят о Шриле. -- Нет, -- не поверил Чиун. -- Да, -- настаивал Римо. -- Все американцы -- идиоты. Римо проследовал за жрецом и Чиуном в кабинет и на пороге обернулся. Число девушек выросло с девяти ухе до пятнадцати. Одна что-то шепнула Джоулин на ухо, та покраснела и кивнула. Девушка в восторге захлопала в ладоши: -- Расскажи нам все. -- Я тоже хотела поехать в Святую Патну, -- пожаловалась еще одна девушка. -- Но мой отец отобрал у меня кредитную карточку. -- Идите сюда! -- крикнула одна из девушек новым, которые все прибывали и прибывали. -- Познакомьтесь с сестрой Джоулин. Она была в Патне и видела Великого Владыку. Она с ним... Римо закрыл за собой дверь. Человек в розовом сел за стол и грациозным жестом указал Римо и Чиуну на мягкие кожаные кресла. -- Добро пожаловать в нашу обитель, -- сказал он.--Я- Гопала Кришна, старший гуру Калифорнийского региона. -- Где Владыка? -- спросил Римо. Кришна пожал плечами. -- Все готово для встречи. Мы приготовили лучшие комнаты. И даже поставили электронные игровые автоматы. -- Ясно, но где он сам? -- повторил Римо. -- Мы с вами еще толком не пообщались, -- ушел от ответа Кришна, -- Вы его ученики? -- Он ученик, -- ответил Чиун. -- А я- это я. -- А что такое "я"? -- Я -- это человек, поверивший обещаниям вероломных бессердечных расистов. -- Чиун, прошу тебя. -- Это правда. Правда. Расскажи ему, и пусть скажет, что это неправда. -- Правда то, что мы здесь и мы сделаем все, чтобы грандиозное событие свершилось во славу Великого Владыки, -- сообщил Римо Кришне. -- Для этого мы и приехали из Патны. Чиун рассмеялся. -- Великий! -- презрительно произнес он. -- Нам велели подготовиться к его приезду, -- поведал Кришна. -- Но он может остановиться и где-то еще. -- В зоопарке. Вместе с лягушками и жабами, -- пробормотал Чиун. -- Чиун, будь добр, выйди и поговори с девушками. Расскажи им о великолепии Великого, -- попросил Римо. Итак, Великий Мастер Синанджу вышел из кабинета, пока Римо и лжеиндиец болтали глупости, и начал вести беседу с юными женщинами, собравшимися там, и поведал им абсолютную истину, что было не слишком сложно, ибо никто особенно не задавался вопросом, о ком именно он ведет речь. -- Что вы думаете о Великом? -- Он самый благородный, самый добрый, самый чуткий человек на земле, -- ответил Великий Мастер Синанджу. -- Он правда воплощенное совершенство? -- Некоторые приближаются к совершенству. Он достиг его и пошел дальше. -- Чему он учит? -- Творите добро и любите справедливость, и будьте милосердны, и все у вас будет жорошо, -- изрек Мастер Синанджу. -- Как нам приблизиться к совершенству? -- Слушайте, что он говорит, и поступайте так, как он учит, -- сказал Великий Мастер Синанджу. -- Это самая драгоценная истина, какую я могу вам дать. -- Идите сюда! Послушайте, что говорит этот мудрый человек. Познакомьтесь с мудростью Востока, освященной блаженным совершенством Великого Владыки. Такое занятие нашел для себя Мастер Синанджу, пока по соседству, в маленькой комнате за закрытыми дверями, Римо продолжал совещаться с Кришной. Когда дверь за Чиуном затворилась, Кришна обеими руками снял с головы розовый тюрбан, и вокруг головы выросла копна светло-рыжих курчавых волос. -- Ох, нелегкая это работа, -- вздохнул он. -- Круто тебе приходится -- такое хозяйство, -- посочувствовал ему Римо. -- Не-а, нет у меня никакого хозяйства. Они просто дали мне титул и платят двадцать процентов от всего, что я заработаю. Понимаешь, я что-то вроде дилера -- торгую блаженством. А что у тебя за акцент? -- Ньюарк, штат Нью-Джерси, -- ответил Римо. Он был раздосадован -- ему давно полагалось говорить без акцента. -- Дай пять, старина, -- обрадовался Кришна. -- Я сам из Хобокена. Ньюарк изменился. -- Да и Хобокен тоже, -- сказал Римо, протягивая руку. Кришна схватил ее и начал изо всех сил трясти. -- Как ты во все это вляпался? -- спросил он. -- Да как-то просто занесло, -- ответил Римо. -- А ты? -- Ну, понимаешь, революция вроде как заглохла, и они начали закручивать гайки. А ко всему этому дерьму насчет третьего мира у меня как-то никогда душа не лежала. То есть, конечно, там можно было что-то сделать, но уж слишком много придурков. И вот пару лет назад всплыло это дело, и я решил завербоваться. Фирма Дора была тогда поменьше, чем сейчас, и им были нужны профессиональные организаторы. Ну, и Ирвинг Розенблатт тут как тут. Но и здесь все, как везде. Они начали разрастаться, и теперь на самых тепленьких местечках сидят их собственные жирные задницы. Слушай, выпить хочешь? Римо отрицательно покачал головой. -- Может, травку? У меня тут прекрасный товар с Гавайев. -- Нет, -- отказался Римо. -- Я завязал. -- Пить в одиночку -- что может быть хуже! Только одно: не пить совсем. Кришна подошел к небольшому шкафу, вытащил из-за книг бутылку виски, налил себе полный стакан "Чивас Ригал", улыбнулся и подмигнул Римо: -- За казенный счет езжу только первым классом. -- Для грандиозного события все готово? -- поинтересовался Римо. -- Хрен его знает! Это меня и бесит. Меня сделали боссом, я имею свои двадцать процентов и не жалуюсь, потому что дела идут неплохо. А теперь, когда они затеяли этот свой Марафон Блаженства, меня отставляют в сторонку. Понасылали сюда своих ловкачей со всего мира, а я вроде не при чем. -- Он злобно глотнул виски. -- Я скажу тебе, что они собираются сделать. Они заявят, что сан-францисское отделение не имеет никакого отношения к Марафону, и попытаются зажать мои двадцать процентов! -- Сволочи, -- согласился Римо. -- Они что, даже не посвятили тебя в детали? -- Даже и понюхать не дали. Скажи ты. Что там будет? Все кругом только и трубят о чем-то грандиозном. Римо пожал плечами и без особых усилий изобразил сожаление: -- Приказ, старина. Ты ведь понимаешь. -- Да, ясно. -- Кришна сделал еще один большой глоток. -- Впрочем, не беспокойся. Миссия Сан-Франциско будет присутствовать там во всей славе своей, чтобы приветствовать старину Всеблагого. -- Ты все-таки думаешь, что свами тут появится? -- продолжал допытываться Римо. -- Свами, -- расхохотался Кришна. -- Хорош свами!.. Да откуда мне знать? Но на всякий случай мы установили тут его любимый электронный пинг-понг. -- Кстати, должен тебя поздравить, -- сказал Римо. -- У тебя тут очень крутая служба безопасности. Девушки -- это здорово. Как они того парня отделали! -- Ага. Телки -- они всегда в первых рядах борцов за свободу. Тяжкая это доля -- родиться бабой. -- То есть? -- Ну а как же -- а с чего бы они тогда носились со всяким дерьмом? Все ищут каких-то великих тайн или простого способа всех сделать счастливыми. Что за жизнь! Римо кивнул. -- У тебя серебристая полоска на лбу. Похоже, ты был в Патне, но сохранил способность мыслить здраво. Кришна допил виски и снова наполнил стакан. -- Знаешь, говорят, зараза к заразе не пристает. Бизнес Дора стар, как мир. Немного наркотиков, много секса, а еще больше светлого будущего для всего человечества. Хочешь трахнуть родную мамочку? Валяй. Это средство достижения блаженства. Хочешь ограбить своего работодателя или надуть акционеров? Ты просто обязан это сделать, если хочешь достичь блаженства. -- А ты сам? -- Когда я поехал в Патну, я прекрасно представлял себе, что меня ждет. И его штучки не сработали. Я уже сидел на игле, и секса я перепробовал предостаточно, так что этим меня не проймешь. А счастье всего человечества? Тьфу, я и так всегда счастлив. Но как бы то ни было, я притворился и вел себя, как все остальные, и вот я тут, и не просто я -- а главный гуру. И сдается мне, они хотят надуть меня и отобрать мои кровные двадцать процентов. Пусть лучше поостерегутся. А если они это сделают -- я уйду в трансцендентальную медитацию. -- Во всяком случае, -- произнес Римо, вставая, -- я сообщу, куда надо, что система безопасности у тебя безупречна. И вообще все отделение, помоему, работает неплохо. -- Спасибо. У вас есть где остановиться? Римо помотал головой. -- Ладно, оставайтесь здесь. У нас наверху полно свободных комнат. Раньше тут был бордель. -- Думаю, так мы и поступим, -- согласился Римо. -- Здесь мы будем поближе ко всему происходящему Особенно если Всеблагой соизволит явиться. Скажи мне еще вот что: как ты добился такого цвета кожи? -- Лосьон для загара, -- усмехнулся Кришна. Он отставил стакан и теперь пытался запихнуть свои рыжие космы под розовый тюрбан. -- Ну, знаешь, эта химическая дрянь. Мажься погуще и почаще -- и станешь коричневым, как индиец. Одно неудобство -- когда я езжу в Малибу на уикенд, то выгляжу так, будто у меня желтуха. Зазвонил телефон. Кришна откашлялся и, подражая индийскому акценту, сказал: -- Миссия Небесного Блаженства. Может ли Кришна вас осчастливить? Он выслушал, что ему сказали, и присвистнул' -- Ни фига себе. Спасибо, что позвонили. Он повесил трубку и улыбнулся Римо: -- Черт побери, я рад, что вы тут. -- А что такое? -- удивился Римо. -- На прошлой неделе прошел слушок, что в отделении Миссии в Сан-Диего произошла какая-то заварушка. Но толком никто ничего не знал или не хотели говорить. А сейчас мне рассказали. Старший гуру, Фредди, откинул копыта. Кто-то сломал ему шею. -- Кто же? -- невозмутимо спросил Римо. -- Они пока не знают. Все там разбежались, чтобы не иметь дела с полицией. -- Ты думаешь, они подбираются к Шриле? -- Черт его знает, -- пожал плечами Кришна. -- Одно тебе скажу: я рад, что ты здесь. Мне вовсе не хотелось бы чтобы тут