Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Рождение Дестроера


     ---------------------------------
     выпуск 1
     перевод на русский язык К. Успенский
     Издательский центр "Гермес" 1994
     OCR Сергей Васильченко
     --------------------------------


        ГЛАВА ПЕРВАЯ 

     Все прекрасно  понимали,  почему Римо  Уильямс должен умереть.  Близким
друзьям  начальник ньюаркской  полиции  признавался,  что Уильямс  -  просто
кость, которую кинули борцам за гражданские права.
     - Где  это видано, чтобы полицейского отправляли на электрический стул?
Да  еще из-за кого? Из-за какого-то  торгаша наркотиками?  Ладно, отстраните
парня от службы. Ну выгоните в крайнем случае. Но стул?! Если бы этот тип не
был черным, Уильямса не засудили бы.
     Журналистам начальник полиции заявил:
     - Это трагическое недоразумение. Уильямс  всегда был  у  нас на хорошем
счету.
     Газетчиков на мякине не проведешь. Они-то знали, почему  Уильямс должен
умереть: он -  просто псих. Да разве можно такого снова  выпускать на улицу?
Да как он вообще попал в полицию? Избил этого беднягу до полусмерти и бросал
помирать. Только  вот жетончик-то  обронил, и ну вопить: все подстроено, это
провокация! Хочет, чтобы его оправдали. Идиот!
     Адвокат Уильямса тоже мог совершенно точно объяснить любому, почему его
подзащитный  проиграл процесс: чертов жетон. Никак  не удавалось  обойти эту
улику. Вообще Уильямсу не надо было отрицать, что он избил  этого типа. Но в
любом случае судья не прав: электрический стул - это, знаете...
     У судьи по поводу приговора сомнений  не было с самого начала. Какие, в
самом  деле,  могут быть  сомнения - приказы не  обсуждаются. Судья не знал,
почему он получил такой приказ:  в определенных кругах задавать  вопросы  не
принято.
     Лишь один человек представления не имел, отчего  это приговор был столь
скор  и суров. Но раздумывать на эту тему ему оставалось совсем недолго:  до
23.35. В 23.36 уже будет все равно.
     Садя  на  койке  в камере, Римо Уильямс  курил одну сигарету за другой.
Каштановые волосы на висках выбриты: сюда охранники приладят электроды.
     Серые  брюки  -  такие у всех  заключенных в здешней тюрьме - разрезаны
снизу почти до  колен:  на лодыжках тоже  закрепят электроды.  Чистые  белые
носки. На них  кое-где следы  сигаретного  пепла.  Пепельницей Римо перестал
пользоваться еще вчера.
     Он  просто  бросал  окурок  прямо  на выкрашенный  серой краской  пол и
смотрел как он дымится.
     Время от  времени  охранники отпирали решетчатую дверь.  Кто-нибудь  из
заключенных   выметал  окурки,  а  Римо  выводили  из   камеры  в  окружении
охранников.
     Когда  его возвращали на место, он не мог обнаружить даже  следов того,
что он, Римо, здесь курил, а на полу умирали окурки.
     Никаких следов не оставит он здесь, в этой  камере смертников. Железная
койка не окрашена, даже инициалов не нацарапаешь. Можно разорвать матрац, но
его заменят другим.
     Были бы шнурки...  Привязать  что-нибудь куда-нибудь.  Но  шнурков нет.
Висящую  над  головой  единственную  в камере  лампочку  не  разобьешь,  она
упрятана в плафон со стальной сеткой.
     Можно разбить пепельницу. Но не хочется. Можно нацарапать что-нибудь на
белой эмалированной поверхности умывальника без горячей воды и затычки.
     Но что нацарапать? Полезный совет? Что-нибудь на память? Кому? Зачем? О
чем рассказать напоследок?
     Может,  о том, как  делаешь свое дело, работаешь, тебя даже повышают по
службе, а потом  в твое дежурство в плохо освещенном проулке находят убитого
уличного барыгу с твоим жетоном в  руке? Медали за такое не дают... Никто не
верит, что все подстроено, и в результате тебя ждет электрический стул.
     И  в камере смертников оказываешься ты сам, а не все эти урки, громилы,
убийцы,  барыги - мразь, паразитирующая на  теле общества, вся  эта сволочь,
которую ты  честно пытался сюда отправить.  А общество,  те самые  хорошие и
добрые люди, ради  которых ты  горбатился и не раз  рисковал шкурой, в своем
величии обращают на тебя царственный гнев.
     Что  тебе   остается,  когда   вдруг  выясняется,   что   посылать   на
электрический  стул все-таки можно, да только судьи  почему-то приговаривают
не хищников, а тех, кто старался хоть как-то защитить слабого!
     На умывальнике обо всем этом не напишешь.  Что ж, закуриваешь очередную
сигарету. Куришь. Окурок бросаешь на пол  и смотришь  как он дымится.  Дымок
струится  и, поднимаясь от пола на  метр, тает.  Потом окурок гаснет.  Но на
очереди уже новая сигарета...
     Римо  поглядел  на ментоловый огонек в  руке, вынул ментоловую сигарету
изо рта, поднес ее к лицу так, чтобы было видно, как красный огонек пожирает
пахнущий мятой табак. Бросил сигарету на пол.
     Достал новую из одной  из двух  пачек,  лежащих на коричневом одеяле из
колючей шерсти. Сквозь решетку глянул в коридор на спины охранников, стоящих
возле камеры. За два  дня, проведенные в Коридоре смерти, он не перемолвился
с ними ни словом.
     Им   никогда   не   приходилось  выходить  ранним   утром   на  уличное
патрулирование,   всматриваться  в  окна  домов  и  мечтать  о  повышении  в
должности. Их никогда  не подставляли, подбрасывая труп "пихалы", на котором
почему-то так и не нашли ни грамма наркоты.
     На ночь  они расходятся по  домам, забывая о тюрьме и  о  законе.  Ждут
пенсии, мечтают о  зимнем  домике, на который можно скопить деньжат за  пять
лет службы. Клерки от правопорядка. Правопорядок?
     Уильямс посмотрел на дымящуюся в руке  сигарету. Вдруг противен стал ее
вкус: словно жуешь мятные подушечки от кашля. Оторвал фильтр, бросил на пол.
Поднес к губам неровный конец сигареты, глубоко затянулся.
     Откинулся   на   койку,   выпуская   дым   по   направлению   к  гладко
оштукатуренному  потолку,  такому же серому, как  и пол, как  и стены, как и
перспективы на жизнь у дежурящих в коридоре охранников...
     Черты его  лица  были  сильными и жесткими.  Глубоко  посаженные  карие
глаза, в углах - морщинки. Морщинки не от смеха - он редко смеялся.
     Сильное тело  с  выпуклой грудью. Бедра были широковаты для мужчины, но
это было  незаметно на  фоне могучего размаха  плеч. Он цементировал оборону
школьной футбольной  команды,  в этом ему  не было равных. Все это не стоило
даже той воды из душа, которая смывала с кожи пот после тренировок.
     Кто-то заработал на нем очко.
     Римо вдруг привстал, лицо напряглось.  В глаза бросились все трещины на
полу. Он увидел умывальник  в углу и впервые по-настоящему  рассмотрел серий
металл  железной  решетки.  Бросил сигарету  на  пол  и  раздавил ее  носком
ботинка.  Нет, черт  побери, никто  не может сказать, что команда  соперника
хоть раз заработала очко по его вине... Им так и не удалось прорвать оборону
там,  где стоял он,  Римо. И если после него останется хотя бы это,  значит,
что-то все же останется.
     Уильямс медленно наклонился и начал подбирать окурки с пола.
     Один из охранников что-то  сказал. Он  был высокого роста,  мундир туго
обтягивал плечи. Римо откуда-то помнил, что его звали Майк.
     - Оставьте, потом уберут, - произнес Майк.
     - Нет, я сам.
     Слова  выговариваются  медленно.  Сколько   временя  он  ни  с  кем  не
разговаривал?
     - Поесть  не хотите? -  начал было охранник, но остановился.  Помолчал,
взглянул  вдоль коридора.  -  Поздновато,  правда, но  что-нибудь  раздобыть
можно.
     Римо покачал головой.
     - Нет, я лучше уберу. Сколько еще осталось?
     - С полчаса.
     Крупными ладонями  Римо  молча  сгреб  в  одну кучку  сигаретный пепел.
Шваброй получилось бы лучше, но ее нет.
     - Может, вам что нужно? - спросил Майк.
     - Нет, спасибо, -  Римо  решил, что охранник все  же неплохой парень. -
Закуривай.
     - Мне здесь курить запрещается.
     - А-а. Тогда возьми пачку. У меня две.
     - Спасибо, не положено.
     - Нелегкая у вас тут работенка, - соврал Римо.
     -  Работа  как работа. Полегче  смены в патруле,  конечно,  но  тоже не
сахар.
     - Ага, - улыбнулся в ответ Римо. - Работа есть работа.
     - Точно.
     Тишина. Еще более звенящая после того, как была нарушена.
     Римо попытался придумать, что бы сказать, но не смог.
     Снова заговорил охранник:
     - Скоро придет священник.
     Это прозвучало почти как вопрос.
     Римо скривился.
     -  Тем  хуже для него. Я  в  церкви не  был с тех  пор,  как  парнишкой
прислуживал на алтаре.  Черт, кого  ни  арестуешь, говорит,  что в детстве в
церкви прислуживал, даже протестанты и евреи. Может, попы знают что-то, чего
я не знаю? Может, от этого мне станет легче? Ладно, пусть приходит.
     Римо встал. Разминая ноги, подошел к решетке и положил на нее руку.
     - Жуткое дело, а?
     Охранник кивнул, но оба отошли на шаг от решетки.
     - Если хотите, я могу позвать священника прямо сейчас.
     - Хорошо. Нет, постой. Погоди минуту.
     Охранник опустил глаза.
     - Времени осталось немного.
     - Несколько минут-то еще есть?
     - Ладно, войду позову. Хотя он так или иначе придет.
     - А-а, так полагается, что ли?
     Плевок в морду на прощание. Они постараются спасти его бессмертную душу
только потому, что так записано в местном уголовном законодательстве.
     - Не  знаю,  - ответил охранник. -  Я тут только два года. За это время
здесь у нас никого не было. Пойду посмотрю, готов ли он.
     - Не надо.
     - Я скоро вернусь, тут рядом, в конце коридора.
     -  Тогда  вперед,  -  сказал  Римо.  Не стояло  спорить.  -  Можешь  не
торопиться. Извини, пожалуйста.


        ГЛАВА ВТОРАЯ 

     Тюремная  легенда  гласит,  что  приговоренные  к смерти  вечером перед
казнью съедают ужин с большим аппетитом,  чем начальник тюрьмы  Мэттью Уэсли
Джонсон. Так было и сегодня.
     Сидя в  кабинете, Джонсон пытался занять  себя чтением вечерней газеты,
подперев ее подносом с нетронутым  ужином.  Тихо  гудел  кондиционер.  Снова
придется  присутствовать  при  казни.  Работа  такая.  Почему же  не  звонит
телефон?
     Начальник тюрьмы посмотрел в окно. Поздние корабли шли по темной полосе
реки  к  бесчисленным  причалам,  раскиданным неподалеку  по берегу  океана.
Вспыхивали  и  гасли  огни,   передающие  закодированные  предупреждения  об
опасности  на  случай,  если  те,  кому они могут  что-то  сказать, окажутся
поблизости.
     Он бросал взгляд  на часы.  Оставалось  только двадцать пять минут.  Он
опять занялся чтением "Ньюарк ивнинг ньюс". Передовая  предупреждала о росте
преступности. "Ну и что? - подумал  он. - Уровень  преступности повышается с
каждым  годом.  Зачем  кричать  об этом  на  первой странице?  Только  людей
баламутить.   А   потом,  мы  уже  нашли  простой  способ  решения  проблемы
преступности: казнить всех до одного полицейских". Его мысли опять вернулись
к Римо Уильямсу, сидящему там, в камере.
     Уже давно он  решил для себя, что  самое неприятное -  это запах. Не от
ростбифа  из готового замороженного обеда, который стоял перед ним  на столе
нетронутым,  а от того, что произойдет сегодня. Если бы воздух был почище...
Но запах все равно  был, несмотря на  вытяжную  вентиляцию, - запах горелого
мяса.
     Сколько их было за семнадцать лет? Семь человек. Сегодня станет восемь.
Джонсон помнил  каждого.  Почему  не  звонит  телефон?  Почему губернатор не
сообщает  о помиловании? Ведь  Уильямс  не бандит, он  же полицейский,  черт
возьми!
     В  поисках раздела  криминальной  хроники  Джонсон перевернул несколько
страниц.  Вот  еще  один обвиняется в убийстве.  Он прочел статью целиком  в
поисках деталей. В баре негр  ударил кого-то ножом во время драки. Наверное,
окажется  у него. Драка в баре... Скорее всего, пройдет как непреднамеренное
убийство. Смертного приговора тут не будет. Хорошо.
     А этот  Уильямс...  Джонсон покачал головой.  Что  творится с  судебным
делопроизводством?   Неужели  судьи  паникуют  из-за  всех  этих  борцов  за
гражданские права? Разве не ясно, что каждая  принесенная жертва повлечет за
собой следующую,  еще большую,  и  так до  тех пор,  пока  вообще  ничего не
останется?   Неужто   за  десятилетием  прогресса   снова  наступает  полоса
бессмысленно жестокого, исключительно карательного закона?
     Три года прошло  с  последней казни. Казалось, что  времена меняются. И
вот, пожалуйста... Мгновенно принятый  к рассмотрению обвинительный акт! Суд
Уильямса, решительный отказ в апелляции, и бедняга в камере смертников.
     Пропади все пропадом! На черта нужна такая работа? Взгляд Джонсона упал
на фотографию, стоявшую  в дальнем углу его широченного дубового письменного
стола. Мэри и детишки. Где еще заработаешь 24 тысячи в год? Так тебе и надо:
не  будешь в  другой раз поддерживать кандидатов, побеждающих на выборах. Ну
что же этот ублюдок не звонит о помиловании?
     Тут  на  его  "вертушке" -  телефоне цвета  слоновой  кости  - замигала
лампочка.  По широкой скандинавской  физиономии  начальника тюрьмы разлилось
облегчение. Он схватил трубку:
     - Джонсон слушает!
     Знакомый голос произнес:
     - Хорошо, что ты на месте, Мэтт.
     "Где  же  мне  еще  быть?"  -  раздраженно  подумал Джонсон,  но  вслух
произнес:
     - Рад слышать вас, губернатор, даже не представляете, как рад.
     -  Весьма сожалею,  Мэтт. Помилования не  будет.  И отсрочки исполнения
приговора - тоже.
     - А-а, - сказал Джонсон. Его левая,  не  занятая  трубкой рука скомкала
газету на столе.
     - У меня просьба, Мэтт.
     - Конечно, губернатор, конечно.
     Он спихнул скомканную газету с края стола в корзину для мусора.
     -  К  вам там  должен  приехать монах-капуцин и сопровождающий. Они,  я
думаю, уже  поднимаются к тебе. Пусть монах побеседует с  этим, как его... с
Уильямсом.  А  тому, второму, разреши,  пожалуйста,  понаблюдать за казнью с
пульта управления.
     - Да ведь оттуда почти ничего не видно.
     - Ничего, пусть посидит там.
     - Но по инструкции не...
     - Перестань, Мэтт. Мы же не дети. Пусть побудет там.
     Губернатор уже не  просил; он приказывал. Джонсон снова уперся взглядом
в фото жены и детей.
     - И еще. Парень,  который  будет  наблюдать за  казнью,  он  из частной
клиники.  Департамент  медицинских  учреждений  разрешил   им  забрать  тело
казненного к  себе.  Они там  изучают мозг  преступников,  во  Франкенштейна
играют. Их будет ждать "скорая". Предупреди  дежурных на  выходе. Я  уже дал
письменное разрешение.
     На Джонсона навалилась усталость.
     - Хорошо, губернатор, я прослежу.
     - Вот и отлично. Как Мэри, как ребятишки?
     - В порядке.
     - Передавай привет. Как-нибудь обязательно загляну к вам.
     - Будем рады.
     Губернатор  повесил  трубку.  Поглядев  на  телефонную трубку  в  руке,
Джонсон прорычал: "Иди ты к дьяволу!" и швырнул ее на рычаг.
     Ругательство заставило вздрогнуть  его секретаршу, неслышно  вошедшую в
кабинет той особой походкой, которую она выработала специально для глазеющих
заключенных.
     - К вам священник и еще один человек. Пригласить?
     - Нет. Пусть священник идет к  осужденному. Сопровождающего проводите к
месту казни. Мне с ними встречаться ни к чему.
     - А как же ваш тюремный капеллан? Вам не кажется странным, что ...
     -  Быть палачом - вообще странное занятие,  мисс Скэнлон,  - прервал ее
Джонсон. - Делайте то, что я сказал.
     Он  повернулся вместе с креслом к  кондиционеру, из которого  в кабинет
струился чистый прохладный воздух.


        ГЛАВА ТРЕТЬЯ 

     Лежа  на  спине  с закрытыми глазами, Римо Уильямс беззвучно постукивал
себя пальцами по животу. А на что, собственно говоря, похожа смерть? На сон?
Спать он любил. Почти все любят поспать. Так чего бояться?
     Если глаза открыть, виден потолок. Но с закрытыми глазами, в  созданной
им для себя  темноте,  он становился на мгновение  свободным,  свободным  от
тюрьмы и от людей, которые хотят  отнять у него жизнь,  от серой решетки, от
резкого света лампы под потолком. Темнота умиротворяла.
     В  коридоре  послышался  мягкий ритм приближающихся шагов. Звук громче,
громче.  Шаги  смолкли. Бормотание  голосов, шелест  одежды.  Звон  ключей и
лязганье  отворяющейся решетки.  Римо моргнул от  яркого  света.  На  пороге
камеры  стоял  монах  в  коричневой  рясе,  сжимая в руке черное распятие  с
серебряной фигуркой Христа. Темный капюшон затенял лицо. Глаз не было видно.
Он держал распятие в правой руке, а левая была спрятана под складками рясы.
     - Вот и священник, - отходя от двери, сказал надзиратель.
     Римо сел,  спустив ноги с койки  и опершись спиной о стену. Монах стоял
неподвижно.
     - Святой отец, у  вас есть  пять  минут, -  проговорил  охранник. Снова
щелкнул ключ в замке.
     Священник кивнул. Римо жестом указал ему на свободное место на койке.
     - Благодарю.
     Монах присел рядом, держа  крест перед собой, как наполненную  до краев
лабораторную  пробирку.  У него было суровое,  в морщинах, лицо. Впечатление
было такое, словно  оценивающий взгляд его голубых глаз  прикидывает, как бы
ударить, а не спасти душу. В  свете лампы на  его верхней губе  поблескивали
капельки пота.
     -  Хочешь  ли ты спасти душу свою, сын мой? -  спросил  монах, чересчур
громко для такого вопроса.
     - Конечно, - ответил Римо, - кто же не хочет?
     - Хорошо.  Сумеешь ли ты, обратясь к собственной совести, совершить акт
самоочищения?
     - Я плохо разбираюсь в этом, отец...
     - Понятно, сын мой. Господь да поможет тебе.
     - Ага, - вяло произнес Римо. Может, если закончить побыстрее, останется
немного времени на последнюю сигарету?
     - Грешен ли ты?
     - Не знаю.
     - Нарушал ли ты заповедь Господню, гласящую: "Не убий"?
     - Я не убивал.
     - Сколько человек?
     - Во Вьетнаме?
     - Вьетнам не считается.
     - То есть это не было убийством?
     - Убийство на войне не есть смертный грех.
     - А в мирное время?  Если мне говорят, что я убил, а я на самом деле не
убивал?
     - Ты имеешь в виду свой приговор?
     - Да.
     Римо уставился себе в колени. Так это может продолжаться всю ночь!
     - Ну, в этом случае...
     - Ладно, отец. Каюсь. Я убил этого человека, - соврал Римо.
     У  выданных  ему  серых  брюк  из свежего  твида даже  не  будет  шанса
поизноситься.
     Римо заметил, что капюшон  у священника  тоже новехонький.  Но что это?
Неужели монах улыбается?
     - Алчность?
     - Нет.
     - Воровство?
     - Нет.
     - Прелюбодейство?
     - Секс, что ли?
     - Да.
     - Было. Помыслом и действием.
     - Сколько раз?
     Римо  чуть  было не  начал  на  самом  деле  подсчитывать,  но  вовремя
спохватился.
     - Не знаю. Мне хватало.
     Монах кивнул.
     - Богохульство, неправедный гнев, гордыня, зависть, чревоугодие?
     - Нет, - уверенно ответил Римо.
     Тут  монах  наклонился вперед,  так близко, что Римо  заметил  табачный
налет  на  его зубах.  Ноздри ощутили легкий  запах  дорогого лосьона  после
бритья.
     - Чертов трепач! - прошептал монах.
     Римо отпрянул, руки непроизвольно  дернулись вверх, как бы защищаясь от
удара.  Склонившись  вперед, монах не  шевелился.  По его  лицу расползалась
ухмылка. Священник ухмылялся: охранникам не было  видно, мешал  капюшон, а у
Римо не было никаких сомнений. Последнее издевательство властей над ним, над
Римо, - курящий, ухмыляющийся, богохульствующий священник!
     - Ш-ш-ш, - прошептал человек в коричневой рясе.
     - Так вы не священник... - произнес Римо.
     - А ты вовсе не Дик Трейси. Не ори так. Ты вообще-то что хочешь спасти,
душу или задницу?
     Римо уставился  на распятие: серебряный Иисус на черном кресте, а у его
ног черная кнопка.
     Черная кнопка?!
     - Слушай, у нас мало времени, - сказал  человек  в одежде священника. -
Жить хочешь?
     Из глубины души у Римо вырвалось:
     - Еще бы!
     - Встань на колени.
     Римо плавным  движением опустился на пол. Койка оказалась на уровне его
груди, а перед подбородком - складки рясы, под которыми угадывались колени.
     Распятие  приблизилось к лицу.  Римо  поднял  глаза к серебряным ногам,
пронзенным серебряными гвоздями. Пальцы человека, держащего перед ним крест,
сомкнулись вокруг живота Иисуса.
     - Сделай  вид, что целуешь крест. Вот так. Поближе,  Там  есть таблетка
черного цвета. Аккуратно оторви ее зубами, только смотри, не разгрызи.
     Раскрыв рот, Римо зажал зубами черную таблетку  под серебряными ногами.
Заколыхалась  перед  глазами  ряса,  скрывая  Римо  от  охранника.  Таблетка
отделилась от креста. Твердая, наверное пластмассовая.
     - Не прокуси оболочку. Не прокуси оболочку!  - прошипел сверху голос. -
Держи таблетку  за  щекой.  Когда  тебя  привяжут  к стулу и  наденут  шлем,
разгрызи ее и проглоти. Не раньше, понял?
     Римо держал таблетку на языке. Человек в рясе больше не улыбался.
     Римо  с  неприязнью  поглядел  на  него. Ну  почему  всегда  приходится
принимать  самые важные в жизни решения,  когда  подумать некогда? Он ощупал
таблетку языком.
     Яд? Незачем.
     Выплюнуть ее? И что тогда?
     Терять  нечего.  Терять?  Чтобы  потерять,  нужно  что-то  иметь.  Римо
попытался определить вкус таблетки, не прикасаясь  к ней зубами. Безвкусная.
Монах  склонился  над  ним.  Римо пристроил таблетку под язык и произнес про
себя очень краткую и очень искреннюю молитву.
     - Я готов.
     - Пора! - прогрохотал голос охранника.
     -  Храни  тебя  Господь, сын мой,  -  громко сказал  монах  и  сотворил
распятием в воздухе крест. И шепотом: - Скоро увидимся.
     Священник вышел  из  камеры, склонив голову  на грудь и  держа распятие
перед собой. Левая рука поблескивает металлом. Сталь? Это был крюк протеза.
     Опершись  правой рукой на койку, Римо поднялся на ноги. В рот откуда-то
хлынули целые потоки слюны.  Страшно  хочется сглотнуть.  Где таблетка?  Под
языком. Придержать ее там. Так, а теперь сглотнуть... очень аккуратно.
     - Ну, Римо, пора идти, - сказал охранник.
     Дверь распахнулась, и охранники расступились. Высокий блондин и местный
капеллан поджидали их на полпути. Монаха уже не было. Римо еще раз аккуратно
проглотил слюну и, придерживая таблетку языком, пошел к ним навстречу.


        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 

     Харолд Хэйнс был недоволен. Четыре казни за семь лет, и вдруг на  тебе:
начальству вздумалось проверять аппаратуру!
     - Обычная  проверка, -  объяснили ему, -  ваше оборудование простаивало
три года.
     По звуку чувствовалось: что-то не так. Бледное лицо Хэйнса приблизилось
к  серой  панели  управления,  расположенной  на  уровне глаз.  Он  повернул
рукоятку реостата, пытаясь в то  же  время  боковым  зрением охватить  и  Ту
Комнату, отделенную от аппаратной стеклянной перегородкой.
     Набирая полную мощь, взвыли генераторы.  Безжалостный  желтый свет  над
головой слегка померк - ток пошел на электрический стул.
     Хэйнс  недовольно покачал  головой  и  сбросил  напряжение.  Присмирев,
генераторы теперь гудели куда тише, но  в гудении чувствовалась  угроза.  Но
все  равно звук не нравился Хэйнсу.  С этой казнью вообще все было не так...
Может быть, дело в трехлетнем перерыве?
     Хэйнс  одернул  накрахмаленную  до  хруста серую  униформу.  Сегодня  -
полицейский. Да, этот Уильямс был полицейским. Ну и что?
     При Хэйнсе  четверо садились на это  кресло.  Уильямс станет пятым.  Он
окаменеет от ужаса, не сможет сказать  ни слова, не сможет даже  обосраться.
Потом начнет осматриваться. Так делали  те, что посмелей, те, что не боялись
открыть глаза.
     Ну, а Харолд Хэйнс заставит его подождать... Он не врубит напряжение на
полную катушку до тех пор, пока начальник тюрьмы не бросит сердитый взгляд в
сторону аппаратной. Вот только  тогда Харолд Хэйнс поможет Уильямсу.  Только
тогда он убьет его.
     - Что-то не в порядке? - раздался голос.
     Вздрогнув, Хэйнс  обернулся,  как  мальчик, которого  учитель  застал в
школьном сортире за рукоблудием.
     У  панели  управления стоял  невысокий  темноволосый  человек  в черном
костюме, с небольшим серо-металлическим чемоданчиком в руке.
     -  Что-то случилось? - негромко повторил  незнакомец.  -  Вы как  будто
взволнованы? У вас даже лицо покраснело.
     - Нет, - огрызнулся Хэйнс. - Кто вы такой и что вам здесь надо?
     Человек слегка улыбнулся, не обращая внимания на резкость.
     - Начальник тюрьмы предупредил вас о моем приходе.
     Хэйнс быстро кивнул:
     - Да, мне звонили.
     Он отвернулся к пульту управления, чтобы проверить все в последний раз.
     - Скоро  приведут,  -  добавил он, взглянув  на вольтметр. -  Отсюда не
очень хорошо видно, вы лучше подойдите поближе к перегородке.
     Незнакомец поблагодарил и остался там, где стоял.  Подождав, пока Хэйнс
снова занялся своими  смертоносными игрушками, черноволосый стал внимательно
изучать  стальные заклепки  на  основании  кожуха генератора, отсчитывая про
себя: "Первая, вторая, третья, четвертая... Вот она."
     Гость Хэйнса аккуратно  поставил свой чемоданчик на  пол так,  чтобы он
касался углом пятой заклепки. Она выглядела светлее остальных: заклепка была
сделана из магния.
     Скучающим  взором  незнакомец  скользнул  по  Хэйнсу,  по  потолку,  по
стеклянной  перегородке.  Наконец,  уже с интересом,  его  взгляд  уперся  в
электрический стул. В этот момент его нога незаметно придвинула чемоданчик к
пятой заклепке, утопив  ее на пару миллиметров. Раздался еле слышный щелчок.
Незнакомец отошел от панели к стеклянной перегородке.
     Хэйнс не слышал щелчка. Он оторвался от приборов и спросил:
     - Вас начальство сюда направило?
     - Да,  - ответил  незнакомец,  делая вид,  что все его внимание  занято
электрическим стулом в соседнем помещении.
     А  в это  время, в третьей комнате, дальше по коридору,  тюремный  врач
Марлоу  Филлипс,  плеснув в  стакан  изрядную  дозу  виски,  спрятал бутылку
обратно  в настенный  шкафчик с  красным крестом  на  дверце. Ему только что
позвонил начальник тюрьмы.  Доктор чуть  было не  запрыгал от радости, когда
услышал, что ему не придется производить сегодня вскрытие.
     - Очевидно, в этом Уильямсе есть что-то необычное для ученых, - сообщил
шеф. - Его тело хотят исследовать. Не знаю, что они в нем нашли. Но я,  черт
меня подери, подумал, что вы вряд ли станете возражать.
     Возражать?!  Филлипс  с  наслаждением  понюхал  стакан:  чудный   запах
алкоголя мигом успокоил нервы.
     Тридцать лет он работал тюремным врачом  и за это время тринадцать  раз
производил вскрытие казненных на электрическом стуле. И  что  бы там ни было
написано в учебниках, что бы  ни говорили власти,  он знал: не электрическое
кресло убивает приговоренного, а нож врача, вскрывающего тело после казни.
     Электрический  разряд парализует, выжигает нервную систему,  ставит  на
порог смерти. Человеку после этого уже не жить. И все-таки  именно скальпель
ставит окончательную точку. Доктор  Филлипс посмотрел  на стакан в руке. Все
началось тридцать лет назад.  "Покойник" дернулся,  как только Филлипс начал
делать надрез. Это  было  его  первое вскрытие. Ничего подобного  больше  не
повторялось. Но Филлипсу и того раза хватило. Вот так  доктор  и начал пить.
Всего лишь глоток, чтобы все забыть. Сегодня-то другое дело. Сегодня  глоток
на  радостях. Пусть кто-то  другой  приканчивает полумертвого;  пусть он сам
помрет, пока его не начнут резать на кусочки. Доктор  одним  махом опрокинул
стакан в рот и опять открыл дверцу медицинского шкафчика.
     В  голове вертелась назойливая  мысль:  "Что  в  этом  Уильямсе  такого
необычного, что к нему  проявляют интерес  исследователи? Последний осмотр и
серия положенных по закону тестов  не  показали ничего особенного, разве что
высокий болевой порог в исключительную реакцию.  Во  всем остальном - вполне
обычный человек..."
     Не  желая  дальше  забивать  себе голову подобными  пустяками,  Филлипс
открыл шкафчик и потянулся за лучшим в мире лекарством.

     Милей* там и не пахло.  Какая,  к черту,  миля?  Коридор  был  чересчур
коротким.  Римо шагал вслед  за  начальником  тюрьмы.  Он спиной  чувствовал
близость идущих позади  охранников,  но  не  оглядывался. Мысли  были заняты
таблеткой  во  рту.  Приходилось  постоянно сглатывать  и сглатывать  слюну,
удерживая таблетку под языком. Откуда у человека берется столько слюны?

     *  По  традиции,  расстояние от  камеры  смертников  до  места казни  в
американских тюрьмах называют "последней милей". (Прим. ред.)

     Язык онемел, так что таблетка почти не ощущалась. Там ли она? Рукой, во
всяком  случае,  не проверишь.  Да  и  зачем беспокоиться? Может,  вообще ее
выплюнуть? Может, вынуть изо рта и  рассмотреть получше? А потом  что? Что с
ней делать?  Попросить начальника тюрьмы,  чтобы сделали  химический анализ?
Сбегать в Ньюарк, в аптеку, или в Париж слетать - пусть ею там займутся? Это
было бы  отлично.  Вдруг начальник  тюрьмы не станет  возражать? И охранники
тоже.  Можно  всех  их прихватить  с собой.  Сколько их там: трое,  четверо,
пятеро? Сто? Все против него. Впереди замаячила последняя дверь.


        ГЛАВА ПЯТАЯ 

     На электрический стул Римо уселся сам. Он никогда не думал, что сделает
это  самостоятельно.  Скрестил руки  на  коленях. Может,  они не  станут его
казнить, если поймут, что он ни за что не снимет рук с колен  по своей воле?
Ему хотелось  помочиться. Над головой с  шумом вращался здоровенный вытяжной
вентилятор.
     С двух сторон подошли охранники, положили  руки Римо на подлокотники  и
пристегнули  ремнями.   Неожиданно  для   себя   Римо   обнаружил,   что  не
сопротивляется и даже как будто помогает  им. Ему хотелось  кричать. Кричать
он не стал, а тут и ноги оказались пристегнутыми к ножкам кресла.
     Крепко закрыв  глаза, Римо языком  пристроил таблетку  на левый  резец,
чтобы удобнее было ее раскусывать.
     На  голову  надели  металлический  полушлем с  застежками, похожими  на
внутреннюю облицовку  шлема для игры в американский футбол. Ремнем притянули
голову к деревянной спинке. Шея почувствовала ее холод - холод смерти.
     И  тогда Римо  Уильямс  изо  всех  сил сдавил  зубами черную  таблетку.
Казалось,  что  зубы  не  выдержат.  Но  зубы  выдержали,  и  рот  наполнила
сладковатая  жидкость,  смешиваясь  со  слюной. Он  проглотил  ее  вместе  с
оболочкой таблетки.
     По  телу  разлилось  тепло.  Захотелось   спать  и   даже  стало  вроде
безразлично: будут  они его убивать или нет. Тогда Римо открыл глаза и снова
увидел  стоящих перед  ним охранников, начальника тюрьмы  и там,  рядом, это
пастор  или католический  священник? Но не тот монах, это  точно. А может, и
монах.  Может,  они перед каждой казнью разыгрывают  этот  трюк, чтобы  дать
приговоренному надежду и исключить сопротивление?
     - Есть ли у вас последнее слово?
     Кто это спросил,  начальник тюрьмы? Римо хотел помотать головой, но она
была намертво притянута к  спинке кресла. Он не мог пошевелиться. Интересно,
это таблетка так действует или ремни? Эта проблема неожиданно показалась ему
чрезвычайно важной. Надо будет как-нибудь разобраться с этим  по-серьезному.
А сейчас, решил Римо, лучше поспать до завтра.
     Совершенно  забыв о находящемся рядом визитере, Харолд Хэйнс смотрел на
начальника  тюрьмы   сквозь  стеклянную  перегородку,  ожидая,   когда   тот
разозлится. Репортерам  в этот  раз  присутствовать на казни не разрешили, и
несколько  предназначенных  для  прессы стульев  были  пусты.  В  завтрашних
газетах казнь будет описана мельком, без упоминания имени  Хэйнса. А если бы
репортеры были здесь, то  расписали бы обо  всем, в том числе  и о человеке,
нажимающем кнопку, о Харолде Хэйнсе.
     Начальник тюрьмы стоял неподвижно. Не шевелился и Уильямс.  Он выглядел
совершенно  расслабленным. Потерял  сознание, что  ли? Глаза  закрыты,  руки
расслаблены. Ну точно, этот придурок вырубился!
     Хорошо  же, сейчас  Хэйнс  постарается привести его  в  чувство.  Будем
увеличивать напряжение постепенно, а потом уже дадим полную мощь.
     Дыхание Хэйнса стало прерывистым. Ток вначале будет пробуждающим, потом
скачком, напоминающим оргазм,  возрастет, и только тогда душа приговоренного
отлетит  в  мир  иной. Ощущая  жар собственного  дыхания,  Хэйнс увидел, что
начальник тюрьмы отошел на шаг от  кресла  и кивнул. Хэйнс медленно повернул
ручку реостата. Взвыли генераторы.  Тело Уильямса подскочило в кресле. Хэйнс
ослабил напряжение.  Он  почти физически  чувствовал сладковатый дух горелой
плоти,  вроде запаха жареной свинины, который щекотал  сейчас ноздри тех, за
стеклянной перегородкой.
     Начальник тюрьмы  кивнул  еще раз. И  Хэйнс снова бросил в  тело мощный
удар тока под вой генераторов.
     Тело  Уильямса  дернулось и обмякло.  Задыхаясь от  возбуждения,  Хэйнс
выключил ток. Все кончено.
     Тут  Хэйнс  заметил, что  его  визитер  исчез. Недовольный  отсутствием
прессы, дурными манерами  посетителя, странным звучанием  генераторов, Хэйнс
одну за другой отключал электрические  цепи на пульте.  Что-то здесь явно не
так. Завтра, пообещал он себе, надо разобрать панель до последнего винтика и
выяснить в чем дело.
     Обмякшее тело Римо Уильямса мирно лежало в кресле. Склонившаяся к плечу
голова упала  на  грудь, когда  охранники  начали отстегивать  ремни. Доктор
Филлипс, который вошел в комнату  уже после казни, для проформы  приставил к
груди казненного фонендоскоп и немедленно удалился.
     Торопливо    переговорив    с   начальником   тюрьмы,    санитары    из
исследовательского центра  осторожно  уложили  тело  на каталку  и  прикрыли
простыней. "Зачем торопиться?  -  подумал  один  из охранников, наблюдая  за
людьми в белых халатах. - Уильямсу теперь спешить некуда."
     Санитары церемонно сложили руки казненного на груди, но в коридоре руки
безжизненно  упали  с носилок. Лежащее  тело теперь напоминало ныряльщика  в
момент последнего  толчка с края вышки. Края простыни, прикрывавшей каталку,
волочились  по  полу.  Санитары  остановились  перед  дверью,  выходящей  на
погрузочную площадку тюремного двора.
     Новенький "бьюик" медслужбы стоял  с открытыми дверями. Санитары ввезли
каталку  в  автомобиль и закрыли двустворчатые  задние  двери с затемненными
стеклами. Затемнены были и стекла по  бокам. Как  только двери захлопнулись,
сидящий  внутри человек, в  котором  Хэйнс  узнал  бы  своего  невозмутимого
посетителя, сбросил с колен прикрывающее его правую руку покрывало.
     В  руке оказался шприц. Быстро включив освещение салона левой рукой, он
наклонился  над  телом  и  одним движением разорвал спереди  серую  тюремную
рубаху. Нащупав  пятое  ребро,  вонзил  длинную иглу  прямо  в сердце  Римо.
Аккуратно и  постепенно нажимая  на  поршень,  опустошил  шприц  и  столь же
тщательно вытащил иглу, удерживая ее под тем же углом, под которым она вошла
в тело.
     Швырнув шприц в угол, он потянулся к потолку и схватил закрепленную там
кислородную  маску.  Как  только маска  освободилась из специальных зажимов,
послышалось шипение кислорода.
     Прижав маску  ко  все  еще  смертельно бледному лицу Римо, темноволосый
стал ждать, поглядывая на часы. Через минуту он  прижал ухо к  груди. На его
лице  появилась  улыбка.  Он выпрямился,  снял  с Римо маску, закрепил ее на
потолке,  убедился,  что  кислород  перекрыт,  и  постучал  по  перегородке,
отделяющей салон от водителя.
     Чихнув мотором, "бьюик" тронулся.
     Отъехав  миль  пятнадцать от  тюрьмы,  "скорая" остановилась.  Один  из
санитаров, уже переодетый в обычную одежду, направился к стоящему неподалеку
автомобилю.  Там, присев на крыло, ждал  человек с крюком вместо кисти левой
руки, неторопливо попыхивая сигаретой.
     Человек с хрюком бросил санитару ключи, выбросил сигарету и, подбежав к
"бьюику", постучал в заднюю дверь:
     - Это я, Макклири.
     Двери распахнулись, и он  вошел  в автомобиль плавным движением большой
кошки, укрывающейся в пещере.
     Темноволосый  закрыл  дверь.  Макклири  устроился  на сидении поближе к
лежащему  на  черной коже носилок все  еще  неподвижному  телу и взглянул на
темноволосого:
     - Ну?
     -  Конн, нам, кажется,  попался  парень,  который  умеет  выигрывать, -
сказал темноволосый.
     - Не говори глупостей, - ответил человек с крюком. - В нашем деле никто
не выигрывает.


        ГЛАВА ШЕСТАЯ 

     "Бьюик" мчался вперед. Макклири принюхался к странному запаху в салоне.
Так  пахнет   слабительное  в  шоколадной   оболочке.  "Должно  быть,  из-за
повышенного содержания кислорода," - подумал Макклири.
     Конн  Макклири остановил взгляд на  человеке,  лежащем  на  приподнятой
каталке.  Каждый раз,  когда  простыня,  покрывавшая  грудь,  поднималась  и
опускалась, он  испытывал удовольствие. Он  выжил!  Возможно,  теперь многое
наконец решится.
     - Зажги-ка свет, - сказал Макклири своему спутнику.
     -  Конн, нельзя. Мне сказали, что  включать свет  запрещено, -  ответил
темноволосый.
     - Да зажигай, - повторил Макклири, - на полминуты.
     Темноволосый   протянул   руку,   и  ярко-желтый  свет   залил   тесное
пространство  кабины. Макклири моргнул и  сосредоточился на  лице с высокими
скулами, гладкой  белой  кожей,  глубоко  посаженными  темно-карими глазами,
которые сейчас были прикрыты веками, с едва различимым шрамом на подбородке.
     Макклири  моргнул, но взгляда  не  отвел. Он не мог оторваться от самой
большой авантюры в его жизни.  Он сознательно пошел  против всего, чему  его
учили, поставив все на одну карту. Решение, он знал, было неверным. В то  же
время оно было единственным.
     Если лежащий  перед ним  на  каталке полутруп сработает  так, как  было
задумано, то сработает  и  многое  другое. Больше людей  получат шанс жить в
любимой  стране.   Предначертания  предков  исполнятся,   и   великий  народ
сохранится как нация. Почем знать - очень может быть, что все теперь зависит
от  лежащего перед ним едва дышащего  человека, чьи прикрытые веки темнели в
ярком  свете, на  фоне более светлой кожи лица.  Да, эти  веки. Макклири уже
видел их раньше, и тоже под ярким светом. Только тогда свет  был  от жаркого
солнца Вьетнама, освещавшего морского пехотинца,  спящего под серым скелетом
засохшего дерева.
     Макклири  тогда еще  работал  на ЦРУ, но  для конспирации носил военную
форму,  и  его  сопровождали два парня из морской  пехоты. Война  вступила в
патовую ситуацию, через  пару месяцев все должно было кончиться. Это задание
было, похоже, последним.
     В  небольшом  селении в  американском тылу вьетконговцы  устроили  свою
штаб-квартиру. Из ЦРУ поступил приказ: захватить этот пункт, где должны были
храниться секретные списки тайных агентов Вьетконга в Сайгоне.
     Если атаковать  это логово Вьетконга, помещавшееся  в  каком-то  сарае,
обычным образом - с  перебежками и  огневым  прикрытием,  -  то  моментально
захватить его не удастся, и тогда коммунисты успеют уничтожить списки. А они
были ЦРУ крайне необходимы.
     Макклири  решил,  что  единственный   выход  -   бросить  роту  морских
пехотинцев в лоб противнику, на  манер камикадзе. Тогда, полагал Макклири, у
осажденных не будет времени ни на уничтожение списков, ни на что-либо еще.
     Ему дали роту морской пехоты.  Но  когда Макклири нашел ее командира  и
стал излагать план атаки, капитан кивнул в сторону двух морских пехотинцев с
винтовками, сидевших на кучке чего-то, прикрытой брезентом.
     - Это еще что? - спросил Макклири.
     - Ваши списки, - спокойно ответил капитан, плюгавый человечек, форма на
нем была отутюжена так, как будто линия фронта была далеко-далеко.
     - Но как же так? Ведь был приказ не штурмовать до моего прибытия.
     - Без  тебя  обошлись,  уж извини. Забирай бумажки и отчаливай. Мы свое
дело сделали.
     Макклири хотел  было  возразить, но  передумал и  направился к покрытой
брезентом кучке.  Минут двадцать он перелистывал  плотные  листы пергамента,
испещренные иероглифами. Наконец, улыбнувшись, уважительно кивнул капитану.
     - Обязательно с благодарностью упомяну о вас в рапорте.
     - Да уж пожалуйста, - последовал равнодушный ответ.
     Когда Макклири увидел тот  самый сарай, в  котором вьетконговцы хранили
свои архивы, то заметил, что на глинобитных стенах нет следов пуль.
     - Как вам это удалось? Вы что, штыками работали?
     Капитан сдвинул каску на затылок и почесал висок:
     - И да, и нет.
     - Как это?
     - Есть тут у нас парень. Он это умеет.
     - Что "это"?
     - Ну, вот как с этим сараем. Это его работа.
     - Что?
     - Пробрался туда и всех перебил. Мы  его  используем как раз для  таких
заданий, для ночной работы. Все лучше, чем потери считать.
     - А как он это делает?
     Капитан пожал плечами.
     - Не знаю. Я его не спрашивал. Делает, и все.
     - Я представлю его к "Медали чести"*! - воскликнул Макклири.

     * "Медаль чести" - высшая военная награда США. (Прим. ред.)

     - За что? - удивленно спросил капитан.
     - Да за то,  что он в одиночку добыл эти  документы, за то, что он один
уничтожил... Сколько их там было?
     - Пятеро, кажется...
     Удивление все еще не сходило с лица капитана.
     - Вот именно за это.
     - За это?
     - Именно за это!
     Капитан снова пожал плечами:
     - Уильямсу это не  впервой. Не знаю,  что такого особенного он сделал в
этот раз. Если поднимется шум с награждением, его  от нас могут перевести. А
потом, ему на медали наплевать.
     Макклири вгляделся в лицо капитана: не врет ли? Вроде непохоже.
     - Где он сейчас? - спросил Макклири.
     - Вон там, под деревом.
     С места, где стоял  Макклири, была видна  чья-то широкая грудь, да  еще
надвинутая на лицо каска.
     -  Оставьте  охрану у  этих бумаг, -  сказал  он капитану,  неторопливо
подошел к спящему и склонился над ним.
     Ударом ноги, достаточно точным,  чтобы не нанести увечья, Макклири сшиб
каску с головы спящего. Солдат мигнул и лениво приподнял вот эти самые веки.
     - Имя! - отрывисто сказал Макклири.
     - Вы кто?
     - Я - майор.
     Чтобы  не  создавать  лишних проблем  с субординацией,  Макклири  носил
майорские погоны. Морской пехотинец посмотрел на его плечи.
     - Римо Уильямс, сэр, - сказал солдат, начиная вставать.
     - Сиди. Списки ты добыл?
     - Так точно. Что-нибудь не так?
     - Нет, все в порядке. Останешься в морской пехоте?
     - Нет, сэр. Мне осталось служить два месяца.
     - А потом?
     - Вернусь  в полицейское управление,  в  Ньюарк,  и  буду  толстеть  за
столом.
     - И угробишь себя на эту ерунду?
     - Да, сэр.
     - О ЦРУ никогда не думал?
     - Нет.
     - Хочешь работать у нас?
     - Нет.
     - Может, подумаешь?
     - Нет, сэр.
     Макклири   явно  давали  понять,   что  пересыпанная  "сэрами"  угрюмая
вежливость - не более, чем дань субординации. Этому человеку хотелось, чтобы
его оставили в покое.
     - Ньюарк - это тот, что в Нью-Джерси, а не в Огайо?
     - Так точно, сэр.
     - Что ж, поздравляю с успешным выполнением задания.
     - Благодарю, сэр.
     Пехотинец  снова  закрыл  глаза, не  потрудившись  даже  потянуться  за
валявшейся рядом каской, которой он мог  бы  прикрыться  от  солнца. Это был
предпоследний раз, когда Макклири видел эти веки опущенными. Это было давно,
почти так же давно, как Макклири не работал в ЦРУ.
     Под  действием  снотворного  Уильямс мирно  спал, как  спал  и  тогда в
джунглях. Макклири кивнул темноволосому:
     - Ладно, выключай.
     Внезапная тьма слепила так же, как и яркий свет.
     - Дороговато нам обошелся этот сукин сын, а? - спросил Макклири. - Ну а
ты - молодец.
     - Спасибо.
     - Сигарета есть?
     - У тебя свои когда-нибудь бывают?
     - Зачем, когда есть твои?
     Оба рассмеялись. Римо Уильямс тихо застонал.
     - Парень умеет выигрывать, - опять сказал темноволосый.
     - Погоди, - сказал Макклири, - его неприятности только начинаются.
     Они  снова  засмеялись.  Потом  Макклири  молча  курил,  поглядывая  на
вспыхивающий при каждой затяжке оранжевый огонек сигареты.
     Прошло  несколько  минут.  "Бьюик"  свернул  на  скоростную  магистраль
Нью-Джерси, шедевр автодорожного  строительства, наводящий смертельную скуку
на водителя. Еще  несколько лет назад эта магистраль была самой безопасной в
Соединенных Штатах, но,  по мере  того  как политиканы все чаще стали совать
свой  нос  в дела  дорожников и  дорожной  полиции,  трасса  становилась все
опаснее,  превратившись в конце концов  в  самое опасное скоростное шоссе  в
мире.
     Вспарывая темноту, "бьюик" мчался  в  ночи. Макклири успел выкурить еще
пять сигарет, пока  водитель наконец не сбросил газ и постучал по стеклянной
перегородке.
     - Что? - спросил Макклири.
     - Подъезжаем к Фолкрофту.
     - Давай,  жми,  -  обрадовался  Макклири. Начальство  ждет не  дождется
прибытия посылочки, которую он им везет!
     Наконец после ста минут  езды  "скорая" свернула  с асфальта на боковую
дорогу; из-под колес посыпался гравий. Машина остановилась. Человек с крюком
вместо руки выпрыгнул через заднюю дверь и быстро огляделся вокруг - никого.
Он  посмотрел  вперед,   туда,  где  над  остановившимся  "бьюиком"  нависли
громадные железные ворота в высокой каменной стене. В свете осенней луны над
воротами поблескивали буквы - "ФОЛКРОФТ".
     Из автомобиля снова раздался стон.
     В  это время  в  тюрьме  Харолда  Хэйнса осенило: в тот  момент,  когда
Уильямса убивали, лампы  над головой не потускнели, вот  что  было не так! А
"труп"  Римо  Уильямса  вкатывали в  ворота  Фолкрофта,  и  Конрад  Макклири
подумал: "Над  воротами неплохо бы повесить  табличку: "Оставь надежду, всяк
сюда входящий."


        ГЛАВА СЕДЬМАЯ 

     -  Он в приемном отделении?  - спросил кислолицый человек,  сидевший за
письменным  столом, покрытым стеклом. На  столе царил  безупречный  порядок.
Перед  ним стояла  клавиатура компьютера, позади, за окном, молчаливо темнел
залив Лонг-Айленд.
     - Нет, я его бросил на газоне у входа. Пусть  помрет от холода, и тогда
правосудие  наконец  восторжествует,  -  проворчал  Макклири,  опустошенный,
выжатый до капли отупляющим перенапряжением нервов.
     Как будто ему последних четырех месяцев было мало, от убийства в темном
проулке Ньюарка до сыгранной сегодня роли монаха-капуцина, чтобы выслушивать
от  шефа,  доктора  Харолда  Смита,  единственного  кроме  него  человека  в
Фолкрофте, знавшего, на кого на  самом деле все здесь работают, этого сукина
сына, вечно занятого своими отчетами и  компьютерами, опасения, что он, мол,
плохо позаботился о Римо Уильямсе.
     - Не нужно нервничать, Макклири, не вы один утомились, - сказал Смит. -
Не забывайте также, что не все еще окончено. Мы не можем даже с уверенностью
сказать, сработает ли  наш новый  гость. А он ведь представляет для нас, так
сказать, принципиально новую тактику, и вы это знаете.
     Смит отличался замечательной способностью подробно разъяснять очевидные
вещи,  причем  делал  это  с  такой   невинной  искренностью,  что  Макклири
захотелось  своим  крюком  расколотить  стоящий  перед  Смитом  компьютер  и
украсить  его костюм обломками. Но вместо этого  он только кивнул  и спросил
Смита:
     - Ему тоже будем рассказывать сказку про контракт на пять лет?
     -  М-да, у вас,  я вижу, сегодня  действительно  плохое  настроение,  -
произнес Смит своим обычным менторским тоном.
     Но Макклири почувствовал, что задел его.
     Пять лет.
     Таким был уговор поначалу. Контора закроется через пять лет. Через пять
лет ты свободен - так по крайней мере, обещал Смит, когда они увольнялись из
Центрального разведывательного управления пять лет назад.
     В  тот  день  Смит  был одет в точно такой  же серый костюм-тройку, что
было,  мягко  говоря, странным, если учесть,  что они  находились  на  борту
катера, в десяти милях от берега к востоку от Аннаполиса.
     -  Через пять лет эта  проблема  будет  решена, - сказал  тогда Смит. -
Страна в опасности. Если все пройдет как запланировано, то никто не узнает о
том, что мы когда-либо существовали,  а конституционное  правительство будет
вне опасности. У меня есть один контакт, о котором вам знать не положено. Не
уверен  даже,  от  президента ли  исходит  эта  инициатива.  Контакт  будете
поддерживать только со  мной и ни с кем больше. Все остальные слепы, глухи и
немы.
     -  Ближе к делу, Смитти,  -  сказал Макклири.  Он  никогда еще не видел
Смита таким взволнованным.
     - Вас, Макклири,  я привлек  к  этому  делу  потому, что  вас ничего не
связывает с обществом. Вы ведь  разведены. Семьи  нет и  не будет. К тому же
вы, несмотря  на  ужасающие странности характера...  ну,  скажем, достаточно
компетентный агент.
     - Хватит. Чем мы будем заниматься?
     Смит взглянул на пенящиеся барашки волн:
     - Наша страна в опасности.
     - Мы всегда в опасности, - ответил Макклири.
     Не обращая внимания, Смит продолжал:
     - Мы  не в  состоянии справиться  с преступностью. Не в состоянии. Если
действовать  в рамках конституции, бороться  с ней на  равных невозможно. По
крайней  мере - с  организованной преступностью.  Законы уже не срабатывают.
Бандиты выигрывают.
     - А нам-то что?
     - Наша  задача - остановить их. В противном случае страна превратится в
полицейское  государство  или вообще  развалится.  Мы с вами  - третий путь.
Действовать   будем   под   кодовым   названием   КЮРЕ  в   рамках   проекта
психологических  исследований. Наш  легальный спонсор - фонд Фолкрофт. Чтобы
совладать с организованной преступностью и коррупцией, действовать  придется
вне рамок  закона.  Для решающего перелома  мы  пойдем  на любые меры, кроме
физического устранения. Потом самораспускаемся.
     - Убивать нельзя? - с сомнением спросил Макклири.
     - Нет. Они и так боятся, что дают нам  слишком много. Еще раз повторяю,
страна в отчаянном положении.
     Макклири заметил, что  на глаза  Смита навернулись  слезы. Так  вот оно
что. Его всегда интересовало, что движет Смитом? Теперь Макклири понял: Смит
просто любил свою Родину.
     -  Очень сожалею, Смитти, - сообщил Макклири, - но я  в  такие игры  не
играю.
     - Почему?
     - Да  потому, что я очень четко представляю себе,  как однажды всех нас
скрутят и  переправят на какой-нибудь вонючий островок в Тихом океане. Всех,
кто хоть краем уха слышал о  этой  чепухе с КЮРЕ,  перебьют. Вы что думаете,
они предоставят нам шанс опубликовать мемуары? Ничего не выйдет! Нет, это не
для меня, Смитти.
     - Отказываться поздно, Макклири. Вы уже осведомлены.
     - Повторяю, ничего не выйдет.
     - Вы должны понимать, что я не смогу отпустить вас живым.
     - А я ведь могу вышвырнуть вас за борт.
     Макклири помолчал и добавил:
     - Неужели вы не понимаете, что получается? Я убиваю  вас, вы -  меня, а
ведь только что речь шла о том, что никаких убийств не будет, а?
     Рука Смита нащупывала что-то в кармане пиджака.
     - На внутренний штат это не распространяется. Мы должны хранить тайну.
     - Пять лет? - спросил Макклири.
     - Пять.
     - Я все равно уверен,  что когда-нибудь на тихоокеанском  песочке будут
белеть наши с вами кости.
     - Возможно. Поэтому давайте ограничим потери:  только вы и я. Остальные
работают и не знают ничего. Устраивает?
     - А я-то, дурак, всегда смеялся над камикадзе, - сказал Макклири.


        ГЛАВА ВОСЬМАЯ 

     Понадобилось  больше  пяти  лет.  Вашингтонские  аналитики  ошиблись  в
оценках: преступность оказалась мощнее и организованней, чем предполагалось.
     Под  ее контролем  оказались целые  отрасли промышленности,  профсоюзы,
управления полиции и даже парламент одного из штатов: избирательные кампании
стоят  дорого, а у  преступных синдикатов денег было много. Тогда и поступил
приказ: КЮРЕ действовать и дальше до особого распоряжения.
     В Фолкрофте обучались сотни агентов, каждый из которых хорошо знал свое
дело, не имея ни  малейшего представления о  конечной цели. Некоторых из них
внедряли  в  правительственные учреждения, разбросанные по всей стране.  Под
видом  агентов  ФБР,  налоговых  или  сельскохозяйственных  инспекторов  они
собирали разрозненные крупицы информации.
     Специальное подразделение контролировало сеть осведомителей, собиравших
неосторожно оброненные слова  в барах, игорных притонах  и борделях.  Другие
агенты оплачивали работу  осведомителей пятью,  а иногда  и  большей  суммой
"быстрых" долларов. "Феи" из баров, сутенеры, проститутки, клерки, сами того
не зная, работали на проект Фолкрофта. Несколько слов за несколько долларов,
полученных  или от "того парня с  угла",  или от "того чиновника в конторе",
или даже от "той дамы, пишущей книгу".
     "Жучок"  тотализатора из  Канзас-сити за тридцать тысяч раскрыл секреты
своих  боссов,   пребывая   в  уверенности,   что  получил  эти  деньги   от
конкурирующего синдиката.
     Барыга   из  Сан-Диего,  несмотря   на  многочисленные  неприятности  с
полицией, каким-то  образом всегда оказывался  на  свободе, чему  во  многом
способствовал  его карман, полный мелочи  для продолжительных  разговоров по
телефону-автомату с неизвестным собеседником.
     Молодой,  подающий  надежды  адвокат,  работавший  на  коррумпированный
профсоюз в  Нью-Орлеане, выигрывал один процесс  за другим до тех  пор, пока
ФБР  не  получило  таинственный рапорт на  трехстах  страницах. На основании
этого документа Министерство юстиции привлекло к суду руководство профсоюза.
На судебном процессе  молодой адвокат провел защиту крайне неудачно,  однако
осужденные профсоюзные  рэкетиры  не смогли ему отомстить:  молодой  человек
покинул страну и исчез. Высокопоставленный полицейский чиновник в Бостоне  с
головой залез в  долги,  играя  на скачках. На его счастье какой-то  богатый
провинциальный  графоман  одолжил  ему  сорок  тысяч.  Все,  что было  нужно
молодому  автору,  это   -  знать,  кто  из  полицейских  от  кого  получает
"гонорары".  Естественно, он  не собирался  указывать подлинные  имена.  Его
только интересовал местный колорит.
     За  всем  этим  стоял  КЮРЕ.  Миллионы  слов  информации,   полезной  и
бесполезной,  поступали в Фолкрофт, предназначаясь для несуществующих людей,
для   действующих  только   на  бумаге   корпораций,  для  правительственных
учреждений,  которые   почему-то  никогда  не   занимались  государственными
проблемами.
     Целая армия  служащих Фолкрофта,  большая  часть которых  считала своим
настоящим  хозяином  Налоговую  службу,  фиксировала  сообщения  о  биржевых
сделках, уплате налогов, сельском хозяйстве, азартных играх, наркотиках и  о
других вещах, связанных или не связанных с преступностью.
     Затем  информация вводилась в память  гигантских компьютеров  одного из
многочисленных филиалов, расположенных на холмистой территории "санатория".
     Ни  один человек не смог бы сделать  то, что удавалось компьютерам: они
выявляли  закономерности на основе внешне не  связанных  между собой фактов.
Пройдя через  их электронное  нутро,  перед  глазами  руководителя Фолкрофта
вырастала панорама жизни американского  преступного мира. Из  многих  мелких
деталей постепенно формировалась картина организованного беззакония.
     ФБР, Министерство финансов и даже ЦРУ действовали, в основном исходя из
счастливых,  но  случайных находок  своих  агентов  и  аналитиков. Там,  где
законоохранительные  институты  были  бессильны или неэффективны, вступал  в
действие  КЮРЕ.  Например,  до  босса  крупной  криминальной  организации  в
Тускалузе   неожиданно  дошла  документально  подтвержденная  информация   о
недобрых намерениях его "коллеги", делящего с ним сферу влияния в преступном
мире Аризоны. Коллега этот  тоже получил таинственную наводку о том, что его
собирается  убрать конкурент. В результате разразилась война,  в которой оба
проиграли...
     Во влиятельном и не очень честно работающем  профсоюзе Нью-Джерси после
крупной  денежной  инъекции  и  выборов  сменилось  руководство:  неожиданно
выяснилось,  что  победил  честный  молодой   представитель  новой  волны  в
профсоюзном движении. А человек,  отвечавший за подсчет голосов на  выборах,
тихо ушел на пенсию и поселился на солнечной Ямайке.
     Но  в целом работа КЮРЕ  продвигалась убийственно медленно. Несмотря на
чувствительные, но не  смертельные  удары  Фолкрофта,  гигантские преступные
синдикаты  продолжали  расти и  процветать, охватывая щупальцами все новые и
новые сферы жизни Америки.
     Агенты, внедренные  в преступный бизнес,  особенно в регионе Нью-Йорка,
где  мафия  действовала  наиболее  эффективно  и  безнаказанно, оказались  в
положении голубей, выпущенных  в стаю  ястребов.  Осведомители исчезали. Был
убит начальник одного из отделов по сбору информации. Тело так и не нашли.
     Макклири мало-помалу привык к  тому, что он  называл "месячными": через
каждые  тридцать дней  Смит  устраивал  ему очередную  нервотрепку под видом
совещания.
     - Денег  у вас достаточно, - говорил Смит, - достаточно и оборудования,
и персонала. Только на одни магнитофоны вы тратите больше, чем  армия США на
стрелковое оружие. Но ваши новые рекруты ничего не могут сделать.
     Макклири обычно отвечал:
     - У нас связаны руки. Мы ведь не имеем права использовать силу.
     Смит ехидно усмехался в ответ.
     - Если вы припоминаете, во время второй мировой войны мы весьма успешно
действовали  против  немцев в Европе. ЦРУ в работе  против русских и  сейчас
практически не применяет силу и чувствует себя прекрасно. А  вам что, против
обычных хулиганов артиллерию подавай?
     - Вы  прекрасно  понимаете,  сэр,  что  мы  имеем  дело не  с  обычными
хулиганами,  - закипал Макклири.  -  Во  время  войны  в  Европе  за  спиной
спецслужб стояли армии  союзников, а за ЦРУ  в его противоборстве с русскими
стоит огромная  военная мощь,  в  то время как  у нас,  кроме этих  чертовых
компьютеров, ни шиша!
     Смит при этом выпрямлялся в кресле и с царственным видом произносил:
     -  Если вы обеспечите  нас компетентным  персоналом, то компьютеры  еще
сослужат  добрую службу. Ваше  дело  -  предоставить  нам верных и  надежных
людей.
     После  таких  бесед Смит  направлял  наверх очередной рапорт,  основным
содержанием  которого  являлась мысль  о  том,  что  для успеха  дела  одних
компьютеров недостаточно.


        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 

     Так продолжалось  пять лет. Рутина была  нарушена  однажды в  два  часа
ночи.  Макклири  как  раз  старался  уснуть.  В  роли  снотворного  выступал
очередной стакан виски. Неожиданно в дверь его номера постучали.
     - Кто бы там ни был, проваливайте!
     В  приоткрывшуюся  дверь  просунулась  рука   и  нащупала  выключатель.
Макклири принял сидячее положение, утвердившись на большой  пунцовой подушке
в шортах и с бутылкой в руках.
     - А, это вы...
     Смит  был в полосатом галстуке, белоснежной сорочке и, конечно, в сером
костюме. Глядя на него, можно было предположить, что сейчас полдень.
     - Смитти, а сколько у вас серых костюмов?
     - Семь. Протрезвляйтесь. Есть важное дело.
     - У вас все дела важные... Скрепки, копирка, объедки от завтрака.
     Смит  скользнул  взглядом по  комнате.  Коллекция отборной порнографии:
полотна,  наброски, фотографии, плакаты. В  углу - солидных  размеров буфет,
уставленный бутылками. На полу - разбросанные в беспорядке подушки, на одной
из которых восседал хозяин в розовых шортах.
     -  Как  вы знаете,  Макклири,  у  нас  возникли  некоторые  проблемы  в
Нью-Йорке.  Мы потеряли  уже семерых.  Ни одного тела  так и  не найдено. За
этим, судя по всему, стоит человек но фамилии Максвелл, о котором нам ничего
не известно.
     - Да-а?  Интересно, что же такое  приключилось с этими людьми?  То-то я
все думаю, что это их давно не видно?
     - Придется  сворачивать все операции в Нью-Йорке.  Подождем, пока будет
готово спецподразделение.
     - И оно пойдет на обед этому Максвеллу!
     -  На  этот раз - нет.  -  Смит плотно  прикрыл за  собой дверь.  -  Мы
получили разрешение в особых ситуациях применять силу. Лицензию на убийство.
     Макклири выпрямился и со стуком поставил бутылку на пол.
     -  Давно  пора!  Пять человек - это все, что  мне нужно. Мы  быстренько
прикончим вашего Максвелла, а потом и в стране порядок наведем.
     - Только один человек. Вам предстоит  за  неделю  подыскать подходящего
кандидата. На его подготовку даю вам месяц.
     -  Вы  спятили, черт  бы вас  побрал!  - Макклири  вскочил с подушек  и
забегал по комнате. - Один человек?!
     - Один.
     - Кто вас уговорил влезть в такое дерьмо?
     - Вы  понимаете,  почему нам  прежде  не  разрешали иметь  такого  рода
персонал? Наверху просто боялись.  Они и сейчас боятся, но считают, что один
человек большого вреда причинить не сможет. Да и убрать одного в случае чего
проще.
     - Это вы,  мать вашу,  правильно заметили  насчет  вреда.  Только вот и
проку от него не будет почти никакого, это точно. А что, если его убьют?
     - Найдете другого.
     - Вы хотите сказать, что  у нас даже не будет запасного? Мы  исходим из
того, что он неуязвим?
     - Ни из чего мы не исходим.
     - Тогда вам  нужен  не человек.  Вам, черт  вас  побери,  нужен Капитан
Марвел из детских комиксов! Черт возьми!
     Макклири  со злостью швырнул бутылку  в стену, но  она попала во что-то
мягкое и не разбилась. Макклири обозлился еще больше.
     - Черт возьми, а что вы, Смит, вообще знаете об убийствах?
     - Мне приходилось принимать участие в делах такого рода.
     - А вы знаете, что  для такой  работы из пятидесяти кандидатов с трудом
можно  отобрать  одного  более-менее  компетентного?  Вы  же предлагаете мне
выбирать одного из одного!
     - Значит, нужно найти одного, но толкового, - спокойно ответил Смит.
     - Толкового? Да это должен быть гений!
     - У вас  будут уникальные  возможности  для его  подготовки:  бюджет не
ограничен, дадим вам пять... шесть инструкторов.
     Макклири уселся на диван прямо на пиджак Смита.
     - Надо двадцать - по меньшей мере.
     - Восемь.
     - Одиннадцать.
     - Десять.
     - Одиннадцать,  -  настаивал Макклири.  - Рукопашный бой, передвижение,
замки  и запоры, оружие,  физическая  подготовка, шифры,  языки, психология.
Меньше одиннадцати не выйдет. И полгода времени.
     - Одиннадцать инструкторов и три месяца.
     - Пять месяцев.
     - Хорошо, одиннадцать и  пять. У вас  есть кто-нибудь на примете? Может
быть, поискать в ЦРУ?
     - Откуда там такие супермены?
     - Сколько потребуется времени на поиски?
     -  Такого можем вообще  никогда  не найти,  - сказал Макклири,  роясь в
буфете со спиртным. - Убийцами не становятся, ими рождаются.
     - Ерунда. Я лично наблюдал, как на войне простые клерки,  лавочники, да
кто угодно становились квалифицированными убийцами.
     - Нет, они ими не становились, они открывали  в себе убийц, Смитти, они
родились  такими! Причем в обычной  жизни такие типы - прирожденные убийцы -
часто  сторонятся  жестокости, стараются избегать критических  ситуаций. Это
как алкаш, который выпил в первый раз в жизни и понял в глубине души, что он
такое. Так и с убийцами.
     Макклири устроился на диване поудобнее и открыл новую бутылку.
     - Не знаю, попробую кого-нибудь найти.
     И он помахал в сторону Смита кончиками  пальцев,  давая понять, что его
присутствие более нежелательно.
     На  следующее  утро,  сидя  в своем  офисе, доктор  Смит запивал третью
таблетку  аспирина четвертым стаканом  "Алка-зельцера".  В  кабинет ворвался
Макклири и, остановившись у окна, уставился на залив.
     - Ну, что еще? - простонал Смит.
     - Я, кажется, знаю, кто нам нужен.
     - Кто он, чем занимается?
     - Не знаю. Я видел его только раз во Вьетнаме.
     - Разыщите  его, а  сейчас  -  убирайтесь отсюда!  - Смит положил в рот
очередную таблетку и, глядя в спину собиравшегося уходить Макклири, буднично
добавил: - Еще одна маленькая  деталь. Там, наверху, потребовали, чтобы этот
наш исполнитель не существовал.
     У Макклири от изумления отвисла челюсть.
     - Он не  должен существовать, - повторил Смит. - У  него не должно быть
прошлого. Несуществующий  исполнитель  несуществующего  дела в  организации,
которая не существует. - Смит наконец поднял голову. - Вопросы есть?
     Макклири  хотел  что-то  сказать, но передумал и,  развернувшись, молча
вышел вон.
     Прошло  четыре   месяца.  Теперь   у  КЮРЕ  был  несуществующий  агент,
официально скончавшийся на электрическом стуле минувшей ночью.


        ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 

     Первое, что  увидел Римо Уильямс, - склонившееся над  ним  ухмыляющееся
лицо  монаха-капуцина. Из-под  потолка в  глаза  Римо бил  яркий свет.  Римо
моргнул. Лицо не исчезло, как не исчезла и ухмылка.
     - Наша крошка, кажется, проснулась, - сказал монах.
     Римо  застонал. Руки  и  ноги  казались налитыми холодным свинцом,  как
после тысячелетнего сна. Болели ожоги от электродов на запястьях и лодыжках.
Во рту  сухо, язык как  напильник.  Тошнота поднималась из желудка  прямо  в
мозг. Временами ему казалось, что его рвет, но рвоты не было.
     В  воздухе пахло  эфиром. Он  лежал  на  чем-то  вроде  стола.  Пытаясь
определить, где он находится, Римо повернул голову и с трудом сдержал  крик:
казалось, что голова приколочена гвоздями к  столу,  на котором он лежал, и,
поворачивая ее, он отламывал кусок черепа. В голове что-то грохотало. Вопили
от боли обожженные виски.
     Бу-бум!  Бу-бум!  -  взрывался череп.  Римо  закрыл глаза  и  застонал.
Ударила мысль: "Дышу! Слава тебе, Господи, дышу! Жив!"
     - Надо  сделать  ему серию болеутоляющих  и  успокаивающих  инъекций, -
услышал Римо, - и тогда через пять-шесть дней он будет как новенький.
     - А если без болеутоляющего - как долго? - раздался голос монаха.
     - Пять, шесть часов, но он будет страшно мучиться, а если мы...
     - Обойдемся без уколов, - заключил монах.
     Голову, как казалось Римо, массировали  щеткой из мелких гвоздей и в то
же время по вискам били чем-то тяжелым и грохочущим: бу-бум! бу-бум!
     Прошли годы, хотя  медсестра сказала, что он пришел в себя только шесть
часов назад.  Дыхание  стало  легким,  руки  и ноги обрели чувствительность,
потеплели.  Немного стихла боль в висках  и на запястьях. Он лежал на мягкой
кровати  в  светлой   комнате.   Через  большое   окно   мягко  лился   свет
послеполуденного  солнца.  За окном  легкий  бриз волновал осеннюю  пестроту
деревьев.  Через  усыпанную гравием дорожку спешил бурундук. Римо захотелось
есть. Слава Богу, жив; и есть хочется!
     Он потер  запястья  и  повернулся  с каменным лицом к  сидевшей рядом с
кроватью медсестре.
     - Меня собираются кормить или нет?
     - Через сорок пять минут.
     Сестре  на  вид  было  около  сорока пяти, лицо  жесткое,  с морщинами.
Крупные, почти мужские  руки без обручального кольца. Но белый халат  весьма
неплохо  наполнен  высокой  грудью.  Сидит,  положив  ногу  на  ногу.  Такие
конечности  вполне  могли  принадлежать  шестнадцатилетней.  Упругий зад  на
расстоянии протянутой руки от Римо.
     Сестра читала  журнал мод, который закрывал  ее лицо.  Скрестила ножки.
Поерзала на стуле. Отложила журнал в сторону и уставилась в окно.
     Римо  оправил  на  себе  белую  ночную  рубашку, сел в кровати, поиграл
плечами. Он находился в обычной больничной палате: стены - белые, кровать  -
одна, стул - один, медсестра - одна, тумбочка - одна, окно - одно. Однако на
сестре  не  было белой папочки, а стекло в оконном переплете было армировано
проволокой.
     Закинув  руку за  голову,  Римо  подтянул  к  плечу воротник больничной
рубахи.  Ярлыка нет. Он вытянулся на кровати и стал ждать еду. Закрыл глаза.
Какая  мягкая  кровать! Хорошо  снова быть живым,  дышать, слышать, осязать,
обонять. Единственная цель жизни - жить!
     Его разбудили спорящие голоса. Монах с крюком вместо левой руки ругался
с медсестрой и двумя типами, похожими на врачей.
     - А я снимаю с себя всякую ответственность, если в ближайшие два дня он
не будет получать исключительно диетическую пищу! - визжал один из врачей, и
его коллега одобряюще кивал в подтверждение его слов.
     Монах  уже  сменил сутану  на коричневые брюки и свитер.  Вопли доктора
отскакивали от него, как мячики. Он положил крюк на край кровати:
     -  От вас  никакой ответственности  не  требуется. За все  отвечаю я. И
повторяю: он будет питаться как нормальное человеческое существо!
     - И подохнет как собака! - вмешалась в разговор медсестра.
     Монах ухмыльнулся и крюком приподнял ее подбородок:
     - До чего же ты мне нравишься, Роки!
     Сестра резко отдернула голову.
     -  Повторяю, если  пациенту  дадут что-либо кроме  больничной  пищи,  я
вынужден буду пожаловаться директору, доктору Смиту, - заявил первый доктор.
     - Я тоже пойду с ним, - объявил второй доктор.
     Медсестра одобряюще кивнула.
     -  Отлично,  - произнес, подталкивая троицу  к дверям,  монах, - идите,
жалуйтесь прямо сейчас. Да, и передайте Смитти от меня поцелуй.
     Заперев за  ними  дверь, монах выкатил из  кухни сервировочный столик с
подносом. Подвинул к себе стул  медсестры, сел  и  снял  крышку с  одного из
стоящих  на  подносе  судков.  Там  лежали   четыре  огненно-красных  омара,
источавших растопленное масло из взрезанных животиков.
     - Меня зовут Конн Макклири.
     Он положил на тарелку двух лобстеров и протянул Римо.
     Специальными щипчиками Римо  раскусил  клешни,  маленькой вилкой выгреб
нежное  белое мясо  и, положив в  рот, проглотил,  даже не разжевывая. Запил
неожиданно появившимся перед носом  золотистым  пивом  и принялся за среднюю
часть лобстера.
     - Тебе, наверное, интересно, почему ты оказался тут, - сказал Макклири.
     Римо  занялся вторым лобстером, разломил клешню  прямо руками и высосал
мясо.  Перед  ним появился высокий  бокал,  до половины  наполненный  виски.
Огненный вкус янтарного напитка Римо смягчил пенистым пивом.
     -  Тебе,  наверное,  интересно,  почему  ты  оказался  тут, -  повторил
Макклири.
     Римо обмакнул белоснежный кусок мяса лобстера в масло, кивнул в сторону
Макклири, а затем, задрав голову, поднял мясо над собой и, ловя языком капли
стекающего масла, опустил в рот.
     Макклири начал  рассказ. Он говорил, а обед шел своим чередом: лобстер,
пиво,  виски. Наполнились  пепельницы,  ушло за  горизонт  солнце,  пришлось
зажечь свет, а Макклири все говорил о Вьетнаме, о молодом морском пехотинце,
в  одиночку уничтожившем  пятерых  вьетконговцев, о смерти и о  жизни. Потом
заговорил о проекте КЮРЕ.
     - О том, кто  стоит во главе, я рассказывать, к сожалению, не могу... -
продолжал монолог Макклири.
     Посмаковав бренди, Римо  решил, что все же  предпочитает менее  сладкие
напитки.
     - Подчиняться будешь  мне. Насчет настоящей  любви - вряд ли, но женщин
обещаю столько, сколько будет угодно. Деньги? Без вопросов. Опасность только
в одном: не дай Бог попасть в ситуацию, где  тебя  могут заставить говорить.
Тогда  мы  вынуждены  будем  вывести тебя  из  игры.  Сам  понимаешь,  каким
способом. Так что держись начеку и доживешь себе до хорошей пенсии.
     Макклири откинулся на спинку стула.
     - В этом нет  ничего невозможного, - сказал он, наблюдая, как Римо ищет
что-то на подносе.
     - А кофе? - спросил Римо.
     Макклири открыл большой термос.
     - И еще учти: твоя работа страшно грязная, -  сказал, разливая  кофе по
чашечкам, Макклири.  -  Мне  лично кажется, что главная опасность в том, что
такая работа убивает изнутри. И когда  выдается свободный вечер, надираешься
в сиську, чтобы забыть обо всем. Да что я тебе вешаю лапшу на уши: не стоит,
пожалуй, и мечтать  о пенсии, потому что ни один из нас до нее не доживет. И
все разговоры об этом - чушь собачья, болтовня.
     Макклири пристально посмотрел в холодные серые глаза Римо и добавил:
     - Могу тебе гарантировать страх на завтрак, вместо ленча - стресс, ужас
на обед,  и  постоянную тревогу  вместо  сна.  Отпуск для тебя  - это те две
минуты, когда не придется оглядываться через  плечо, и ждать, что вот сейчас
кто-нибудь в  затылок пальнет. Премия для  тебя - это  те пять-шесть  минут,
когда  не  думаешь, как  лучше убить кого-то или уцелеть самому.  Одно  могу
сказать тебе точно. - Макклири встал и потер крюк.  - Одно могу сказать тебе
точно: настанет тот день, когда Америке будет не  нужен КЮРЕ, и настанет  он
благодаря  нам. И дети, не наши с тобой, конечно, смогут  без  страха ходить
вечерами по темным  переулкам, палата в наркологии  перестанет быть  для них
единственной   перспективой.   Лексингтон-авеню,   наконец,   очистится   от
несчастных сопляков, мечтающих в свои четырнадцать лет только об одном  - об
очередной дозе, а девчонок не  будут  больше  перегонять из одного бардака в
другой, как скотину.
     И повыведутся  продажные  судьи, а законодатели перестанут пользоваться
деньгами,  заработанными  на  азартных  играх. И  все члены  всех профсоюзов
будут,  наконец, честно  представлены  в профсоюзном  руководстве.  Мы  идем
принять  бой,  в который американский  народ  не  ввязывается из-за лени,  а
может, из-за того, что не хочет его выиграть.
     Макклири, повернувшись к Римо спиной, подошел к окну.
     -  Если  ты  проживешь  шесть месяцев, замечательно, если  год - просто
чудо. Вот такую мы предлагаем тебе работенку.
     Римо налил в кофе сливок, столько, что кофе стал очень светлым.
     - Ну, так что скажешь?
     Римо поднял  голову и увидел отражение стоявшего у  окна Макклири. Лицо
Макклири окаменело, глаза покраснели.
     - Что скажешь? - повторил Макклири.
     - Да-да,  конечно, -  ответил Римо, отхлебывая  кофе. - Можете  на меня
рассчитывать.
     Похоже, ответ удовлетворил тупого полицейского.
     - Так это вы меня подставили? - спросил Римо.
     - Мы, - спокойно ответил Макклири.
     - А этого типа убил ты?
     - Ага.
     - Ну что ж. Неплохо проделано, - сказал Римо. Пока он спрашивал, нет ли
сигар, ему  вдруг  ни с  того  ни  с  сего подумалось:  вот  тебя  бы самого
отправить на электрический стул, всех твоих  друзей  как  ветром бы  сдуло -
как, интересно, ты тогда бы запел?


        ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 

     - Это невозможно,  сэр,  -  Смит удерживал трубку телефонного  аппарата
специальной линии повышенной секретности между ухом и плечом, покрытым серой
тканью  пиджака  от "Брукс Бразерс". Освобожденными таким образом руками  он
поправлял что-то в графике отпусков сотрудников Фолкрофта.
     За окном  жесткие  струи дождя вспенивали воду залива Лонг-Айленд, и от
этого казалось, что ночь наступила раньше обычного.
     - Я  понимаю  ваши  трудности,  сэр, -  проговорил  Смит,  подсчитывая,
сколько дней отпуска просил к Рождеству оператор ЭВМ, - но  хочу напомнить о
решении не проводить в Нью-Йорке широкомасштабных операций.
     - Да, я в курсе. Начинает работать  сенатская комиссия по преступности.
Да. Сначала изучит  ситуацию на местах, начиная с Сан-Франциско. Да, я знаю,
что они будут переезжать из города в  город. Мы предоставим материалы вам, а
вы  -  Сенату.  Да,  авторитет Сената  повысится. Понятно.  Сенат нужен  для
множества другая вещей? Да. Правильно. Хорошо. Нет, я бы с удовольствием вам
помог, но поскольку это касается Нью-Йорка... Нам запретили изучать ситуацию
перед выборами.  Может быть, позже. Нет.  Скажите там, наверху: только не  в
Нью-Йорке. - Смит  повесил  трубку и  пробурчал, глядя в  лежащий перед  ним
список: - Рождество... Все хотят погулять на Рождество. Не в марте, когда  и
им лучше, и мне удобнее, а на Рождество. Надо же!
     У  Смита  было  хорошее настроение.  Только что  удалось  отвязаться от
одного из начальников из числа  тех, что помельче. Он  снова с удовольствием
мысленно проиграл в голове эту сцену.  "К сожалению,  сэр,  это невозможно".
Как он был вежлив. Как тверд.  Как артистичен.  Как  хорош! Хорошо было быть
Доктором Харолдом Смитом!
     Фальшиво  насвистывая рождественскую  мелодию про красный нос северного
оленя  Рудольфа,  доктор  Смит одну за другой  вычеркивал из списка  фамилии
подчиненных, собиравшихся отдохнуть на Рождество...
     Опять зазвонил телефон повышенной защиты.
     - Смит, 7-4-4, - почти пропел Смит.
     Услышав голос в трубке, Смит непроизвольно вскочил на ноги, рефлекторно
поправил галстук и проблеял:
     - Слушаю, сэр!
     Невозможно было не узнать  этот  южный  акцент в голосе, который в  тот
момент сообщал ему личный код, который никому  не  был нужен для того, чтобы
узнать, что за человек его называет.
     -  Но, сэр, у нас с этим регионом особые проблемы... Да, я знаю, что вы
одобрили новые функции нашего э-э-э... специального агента... Верно, сэр, но
он пока  не готов... Несколько  месяцев, сэр.  Исследовать,  как расположены
голосовать избиратели? Это безумие. Понимаю, сэр. Будет исполнено, сэр.
     Смит аккуратно положил широкую с белым пятном кодирующего устройства на
наушнике трубку на рычаги аппарата и прошипел сквозь зубы:
     - Чертов ублюдок!


        ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 

     - Что теперь?  -  спросил Римо,  прислонившись к параллельным брусьям в
просторном залитом солнечными  лучами  спортзале. Белый костюм  с поясом  из
белого шелка было велено надеть, так как без этого он будто бы не понял этой
самой  штуки,  которую  ему  сегодня  должны  были  показать.  Выговорить ее
название Римо так и не смог.
     Поигрывая  поясом,  он  взглянул на Макклири,  поджидавшего  кого-то  у
дальней стены зала, рядом с открытой дверью.  На хрюке, торчащем  из рукава,
болтался полицейский кольт 38-го калибра.
     - Еще минуту, - крикнул Макклири.
     -  Ах,  сейчас  умру от  любопытства, - пробормотал Римо,  водя  носком
плетеной сандалии по натертому до блеска полу. Сандалия с шуршанием оставила
на  полу едва  заметный след, от  которого,  пожалуй, можно будет избавиться
полировкой. Римо принюхался: в  воздухе возник еле заметный  запах увядающих
хризантем. В спортзалах так не пахнет. Так пахнет в китайских борделях.
     Римо это не  очень занимало. Он уже успел понять, что здесь куча вещей,
о которых сколько ни думай, все равно ничего не поймешь.
     Тихонько насвистывая,  Римо  разглядывал  железные  балки  под высокими
пролетами потолка. Что  на очереди? Опять учебная стрельба? За последние две
недели инструкторы  обучили его владеть разнообразным оружием;  от  винтовки
Маузера  до   пневматического  пистолета.  Сборка,  разборка,  слабые  места
различных систем, дальнобойность, точность.
     Потом началась учебная стрельба из разных положений.
     Например, лежа на  спине.  Рука  -  рядом с  пистолетом,  который  надо
схватить и  выстрелить. Глаза полузакрыты, так что  не понятно, спит человек
или нет. Ни один мускул не должен дернуться до того, как пистолет окажется в
руке. Было больно. Всякий раз, когда мышцы живота непроизвольно сокращались,
как они сокращаются у любого человека, который двигает рукой, лежа на спине,
его били по животу толстой палкой.
     - Так быстрее выработаешь рефлекс, - жизнерадостно объяснял инструктор.
- Управлять мышцами -  дело сложное, лучше мы их тебе натренируем. Палкой мы
вовсе  не тебя наказываем, а твои мышцы.  Они  быстренько усвоят  урок, даже
если тебе это не под силу.
     Мышцы усвоили урок.
     Потом  -  упражнение под названием "Привет". Сколько часов ушло  на то,
чтобы научиться говорить инструктору самым обычным тоном "Привет!"  и тут же
стрелять ему в лицо. Снова и снова все то же и то же.
     -  Ближе  подходи.  Ближе,   идиот!  Ты  что,  телеграмму  отправляешь?
Протягивай  руку для рукопожатия.  Нет, не так, пистолет видно за  километр.
Нужно успеть  выстрелить  три  раза,  прежде чем  все вокруг сообразят,  что
происходит. Не так! Улыбайся, чтобы тебе смотрели в глаза, а не на руку. Еще
раз. Теперь лучше. А сейчас подойди попружинистей, чтобы отвлечь внимание от
руки. Еще раз.
     Наконец начал вырабатываться автоматизм. Тогда Римо  решил  попробовать
силы  на  Макклири,  который  занимался с  ним  стратегическим  обеспечением
операций. Не успел Римо, сказав "Привет!",  нажать  на  курок  незаряженного
пистолета, как что-то вспыхнуло  в голове. Он так и не понял, что произошло,
даже когда Макклири, смеясь, помог ему подняться и сказал:
     - Что ж, уже неплохо!
     - Неплохо-то неплохо, но как ты заметил пистолет?
     - Это не я, это мои мышцы. Пойми, наконец, что условный рефлекс быстрее
сознательного движения.
     - Ага, - сказал Римо. - А чем это ты меня?
     - Ногтями.
     - Чем?!
     - Ногтями. - Макклири вытянул руку. - Видишь ли, я...
     -  Да черт с тобой, - сказал Римо, и они продолжили  занятия  по разным
системам  замков  и  способам взлома дверей.  Когда  они закончили, Макклири
спросил:
     - Не скучаешь?
     - С вами соскучишься! - ответил Римо. - Сплошные развлечения! Сижу, как
идиот, нос к носу с инструктором на занятиях. Утром будит охрана. Официантка
приносит пожрать. Никто со мной не заговаривает: боятся. Ем один, сплю один,
живу один. Иной раз кажется, что на электрическом стуле веселее!
     - Тебе виднее, Римо, ведь ты у нас специалист по электрической  мебели.
Что, понравился стульчик?
     - Не очень. Как, кстати, вы меня вытащили оттуда?
     -  Легко и просто. В  таблетке  был  спецсостав парализующего действия,
чтобы  ты  смотрелся  первоклассным  трупом.  Пришлось   к  тому  же  слегка
усовершенствовать  кое-какие  электрические  схемы   в  приборах.  В  общем;
напряжение могло тебя  только  сильно обжечь,  но не убить. Когда мы  отбыли
оттуда, случился неожиданный  для  тюремного персонала,  но  предусмотренный
нами  небольшой  пожарчик.  Аппаратура  сгорела  -  все шито-крыто.  Никаких
сложностей.
     - Это для вас, а мне...
     - Хватит. Ты здесь и будь доволен.
     С лица Макклири на мгновение сошла его извечная улыбка.
     -  Хотя,  с  другой  стороны,  может  быть,  ты  и  прав.  Может,  стул
действительно лучше. Одинокая у нас работа.
     - Спасибо,  что просветил! Кстати, послушай, ведь раньше  или  позже вы
все  равно  пошлете  меня  на  задание.  Может,  я  схожу  сегодня  в  город
проветриться?
     - Нет.
     - Почему?
     - Потому что ты не вернешься.
     - Это не объяснение.
     - Нельзя,  чтобы тебя  видели  в  округе.  Ты же  должен  понимать, что
произойдет, если мы решим, что ты нам не подходишь.
     Римо  пожалел,  что привязанный к его кисти пистолет не  заряжен.  Хотя
вряд ли  бы Макклири позволил  ему пристрелить себя. Нет, хорошо бы провести
хоть один  вечер в  городе. Один  вечер, выпить  стакан-другой. А что? Замки
крепкие, но и у них, как его учили, есть свои  слабые места... Что ему будет
за  это? Не  убьют же, слишком  дорого он  им  уже  обошелся. Хотя  от  этих
придурков можно ожидать чего угодно, черт бы их побрал.
     - Бабу хочешь? - спросил Макклири.
     - Одна из  этих  фригидных ледышек, что  убираются у меня  в  комнате и
приносят жратву?
     - Какая тебе разница? - возразил Макклири. - Все они одинаковы,  как ни
крути.
     Пришлось согласиться, хотя впоследствии Римо решил для себя, что больше
не будет доверять КЮРЕ в том, что касается его личной жизни.

     ... Римо мыл руки перед ленчем. В дверь постучали.
     - Войдите! - крикнул Римо, держа руки под струей прохладной воды, чтобы
смыть ничем  не пахнущее мыло,  каким пользовались все обитатели  Фолкрофта.
Вытирая  руки  белым  полотенцем,  он  вышел из  ванной комнаты.  То, что он
увидел, на первый взгляд выглядело неплохо.
     Ей  было  под  тридцать. Атлетическая грудь распирала  синюю  униформу.
Темные волосы  были собраны  в  "конский  хвост".  Юбка охватывала  довольно
плоский зад. Ноги, на вкус Римо, были слегка толстоваты.
     - Там, на доске, я увидела твой  номер и время, - сообщила она с легким
акцентом, который Римо определил как  южнокалифорнийский.  По крайней  мере,
так   бы   он  ответил,  услышав   ее   выговор   на  занятиях   по  речевым
характеристикам.
     - Мой номер?  - переспросил Римо, заглядывая ей  в глаза. Чего-то в них
не  хватало.  Хоть  и  были  они  голубыми,  но  напоминали  линзы  японских
портативных фотоаппаратов.
     - Да, на доске, - ответила она, все еще стоя на пороге. - Может быть, я
ошиблась?
     - Нет, нет, - сказал Римо и бросил полотенце на кровать.
     Она улыбнулась и сказала, уставившись на его широкую мускулистую грудь:
     - Не люблю в одежде.
     Римо непроизвольно втянул живот.
     Она закрыла за собой дверь и, на ходу расстегивая блузку, направилась к
кровати.  Бросила блузку на деревянную спинку и завела  руки за спину, чтобы
расстегнуть бюстгальтер. У  нее был  плоский белый  живот. Освободившись  от
бюстгальтера, ее груди не повисли:  было видно,  что они упругие и  молодые.
Соски были розовые и твердые.
     Аккуратно сложив  бюстгальтер  на  блузке  и повернувшись  к  Римо, она
сказала:
     -  Давай быстрее, а? Мне нужно быть в шифровальной через сорок минут. У
меня обед сейчас.
     Римо  оторвал  взгляд,  сбросил  полотенце  с  кровати  и, сняв  брюки,
отбросил их в сторону вместе с сомнениями.
     Когда в угол полетели ботинки, она уже ждала под одеялом. Римо тихонько
лег рядом. Взяв его руку, она пристроила  ее себе за спину, а другую - между
ног.
     - Поцелуй меня в грудь, - прошептала она.
     Через пять минут все было кончено. Она отвечала на его ласки с животной
яростью,  в которой не  было  ни грамма  искренней страсти. Прежде чем  Римо
убедился, что поимел-таки женщину, она уже вскочила с кровати.
     - А ты ничего, - похвалила она, влезая в белые трусики.
     Римо лежал  на спине и смотрел в белизну потолка. Его правая рука  была
заложена за голову.
     - Как ты определила? Ты сбежала слишком быстро.
     Она засмеялась;
     - Что поделаешь! Может, сегодня вечером будет больше времени...
     - Может быть, - ответил Римо, - хотя у меня по вечерам занятия.
     - Какие занятия?
     - Обыкновенные.
     Римо  взглянул  на  девушку. Она надевала бюстгальтер "по-голливудски":
держа его перед собой, наклонилась и аккуратно погрузила груди в чашки.
     - Чем ты занимаешься? - не смолкала она. - Я никогда не видела на доске
таких, как у тебя, номеров...
     - О какой, черт возьми, доске ты все время говоришь? - оборвал ее Римо.
Он продолжал смотреть в потолок. От нее сильно пахло дезодорантом.
     - Ну там, в комнате отдыха. Если  тебе нужно общение, вывешиваешь номер
своей  комнаты  и  код. Клерк подбирает  пары  из номеров мужчин  и  женщин.
Вообще-то не полагается  знать, с кем будешь  на этот раз. Говорят, что если
знаешь,  то появится серьезное чувство, и вообще. Но через  некоторое  время
все начинают  прекрасно  разбираться в номерах.  Надо только  вставить  свой
номер  в нужный момент. У женщин,  например,  первая цифра номера -  ноль, у
мужчин  коды чаще всего - нечетные цифры. У тебя -  девятка, я  такой  номер
вижу впервые.
     - Какой мой номер?!
     - Девяносто первый. Ты что? Не знал, что ли? Вот тебе и на!
     - Забыл.
     Она продолжала трещать:
     - Прекрасная система. Нравится руководителям групп. Никто ни в  кого не
влюбляется, и все довольны.
     Римо  взглянул  на  нее.  Она уже была  одета и  направлялась  к  двери
широкими шагами.
     -  Погоди, погоди, - Римо  состроил обиженную гримасу. - А поцеловаться
на прощание?
     - Поцеловаться? С какой стати? Я же тебя не знаю!
     Дверь захлопнулась.
     Римо не смог решить: рассмеяться ему или просто уснуть. Поразмыслив, не
стал делать ни того ни другого, а поклялся никогда не заниматься  любовью  в
Фолкрофте.
     С тех пор прошла неделя. Римо с нетерпением ждал первого задания. Не то
чтобы его привлекала  работа, просто невыносимо надоело здесь, в этой уютной
и комфортабельной тюрьме.
     Римо  опять ткнул носком сандалии в пол. Наверняка сандалии было велено
надеть  не  просто так. Здесь ничего просто так не делалось.  Но ему было на
это наплевать.
     - Ну, долго еще? - крикнул он.
     - Сейчас, - ответил Макклири. - А вот и он!
     Подняв голову, Римо с  трудом  сдержал смех.  То, что вошло в зал, было
слишком  жалким зрелищем  для  смеха. Вошедший  был чуть выше ста пятидесяти
сантиметров.  Он был  одет в белую форму - что-то вроде кимоно -  с  красным
поясом,  которая  свисала  с  хилых  телес.  Несколько  пучков  седых  волос
развивались  вокруг   сморщенного   монголоидного  лица.  Морщинистая   кожа
напоминала старый пожелтевший пергамент.
     На ногах  у старика тоже были сандалии, в руке -  две  короткие толстые
доски, гулко хлопавшие друг о друга в такт шаркающей походке.
     Макклири с почтительным видом пристроился на шаг позади старичка.
     - Чиун, это Римо Уильямс, ваш новый воспитанник.


        ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 

     Чиун молча поклонился. Римо продолжал сверлить его глазами.
     - И чему он будет меня учить?
     -  Он будет учить тебя убивать. Он научит тебя, как стать несокрушимой,
почти невидимой машиной для уничтожения людей, - ответил Макклири.
     Римо поднял лицо к потолку и глубоко вздохнул.
     - Да ну тебя, Конн. Брось. Кто, этот? Тоже мне, нашел учителя!
     -  Он учит убивать и если  бы захотел, то ты  уже  был бы  мертв,  даже
моргнуть не успел бы.
     Сильнее  запахло  хризантемами.  Так  вот  откуда  запах,  от  китаезы.
Убивать? Этот ветеран дома престарелых?
     - Не веришь? Попробуй, застрели его, - предложил Макклири.
     - Зачем? Ему и так уже недолго осталось.
     Лицо Чиуна ничего не выражало; казалось, он  не понимал сути беседы. На
крупных худых  руках, держащих деревянные  планки, отчетливо просматривались
вздувшиеся старческие вены.  Ни  на лице,  ни в узких  темно-карих глазах не
было ничего, кроме выражения вечного покоя.
     - Дай-ка мне пистолет, Конн.
     Римо  снял  с крюка Макклири  револьвер. Привычная тяжесть в  ладони. В
сознании  Римо  промелькнули вбитые  в  память инструкторами характеристики:
дальнобойность,  рассеивание  пуль,  статистика  точности,  процент  осечек,
убойная сила. Бедный старик!
     - А что, Чан будет где-то прятаться или как? - спросил  Римо, прокрутив
барабан кольта. Темные гильзы. Наверное, с усиленным зарядом.
     - Его зовут  Чиун. Прятаться  он не  будет, он  будет  гонять  тебя  по
спортзалу.
     Макклири стоял, уперев крюк  в бедро. Из опыта общения с ним Римо знал,
что  Макклири  обычно принимает такую позу, когда собирается пошутить.  Римо
уже видел этот "подвод" несколько  раз. Ему уже успели объяснить,  что нужно
знать  "подвод" каждого человека. "Подвод",  то  есть определенные  движения
перед действием в  конкретной ситуации, есть  у всех. Нужно просто научиться
их замечать. У Макклири это был крюк на бедре.
     - Если я его прикончу, ты отпустишь меня на недельку?
     - На один вечер, - отвечал Макклири.
     - Значит, ты думаешь, что у меня все же получится?
     - Нет, я просто жадина, Римо. Не хочу, чтобы ты переволновался.
     - Один вечер?
     - Один вечер.
     - Отлично, - сказал Римо, - я убью его.
     Револьвер, как  учили,  он держал  ближе  к туловищу,  чуть ниже уровня
груди. Так его труднее выбить из рук, да и точность стрельбы выше.
     Римо  направил  ствол в  хрупкую  грудь  Чиуна. Старикашка не двигался,
только на губах появилась еде заметная улыбка.
     - Можно?
     - Подожди, - ответил Макклири, - так у тебя вообще нет шансов. Пусть он
отойдет в  другой конец зала, а  то  ты помрешь  и  даже на курок нажать  не
успеешь.
     - На курок нажать недолго. Потом, инициатива-то за мной.
     -  Это как сказать. Чиун успеет прежде,  чем  сигнал дойдет  от  твоего
мозга до пальца.
     Отступив на шаг, Римо положил палец на спуск. У всех кольтов этого типа
легчайший  спуск -  "волосок".  Не стоит смотреть китаезе в  глаза: один  из
инструкторов рассказывал, что на Востоке умеют  с помощью гипноза  замедлять
реакцию.
     -  Гипноза не будет, Римо,  - сказал Макклири, - можешь  смело смотреть
ему в глаза. Чиун, положите, пожалуйста, доски. Займемся ими после.
     Чиун положил доски на пол. Он  сделал это медленно; ноги его оставались
абсолютно  неподвижными,  пока  туловище  опускалось  почти до  пола.  Доски
беззвучно  очутились на полу. Выпрямившись, Чиун отошел в дальний угол зала,
где на стене висели белые маты, набитые хлопком.  Теперь  уже не нужно  было
прижимать револьвер к себе, и Римо вытянул руку для более точной стрельбы.
     Белая униформа старика была  светлее, чем маты за его спиной, но это не
составляло проблемы: в лучах бьющего в окна солнца ярко алело пятно красного
пояса. Римо  нацелил кольт чуть выше этого  пятна. Стрелять лучше в грудь, а
когда Чиун забьется на полу в луже крови, можно  будет подойти на пять шагов
ближе и всадить пару пуль в седину волос.
     - Готов? - спросил Макклири, отступая подальше от линии огня.
     -  Готов,  -  откликнулся Римо, отметив про себя, что  Макклири даже не
потрудился задать этот вопрос Чиуну.
     Так, может, это  очередной  тест?  Вдруг этого  старикашку, на которого
плюнь  -  рассыплется и  который  по-английски-то ни бельмеса, просто  хотят
подставить, чтобы проверить, готов ли он, Римо, убивать? Ну и сволочи!
     Римо целился прямо по стволу.  Никогда  не следует полагаться на  мушку
чужого пистолета. Дистанция - меньше сорока метров.
     - Огонь! -  скомандовал Макклири, и Римо  дважды нажал на курок. Клочья
полетели  из  матов  в  том  месте, где только  что  стоял  Чиун. Старик был
невредим и быстро приближался,  двигаясь как-то по-крабьи,  боком, напоминая
движения какого-то странного, пораженного чесоткой танцора. Смешной старичок
отправился в смешное путешествие. Оно кончится...  здесь. Прогремел еще один
выстрел. Смешной старичок продолжал  продвигаться вперед,  то почти ползком,
то - подпрыгивая свечой, шаркая по полу, ни на  секунду  не  останавливаясь.
Возьмем упреждение... Выстрел!
     Ага, он все приближается, осталось метров пятнадцать. Подождем немного.
Девять  метров.  Пора.  Эхо  выстрелов еще катилось по  залу, а  старик  уже
перешел на свою обычную шаркающую походку. Патронов больше не было.
     Римо в ярости швырнул ему в голову кольт. Старик поймал его, как  ловят
медленно  порхающую осеннюю бабочку, хотя Римо даже  не заметил движения его
руки. Кислый запах порохового дыма перебил аромат  увядающих хризантем. Чиун
подал пистолет Римо.
     Римо было протянул  его Макклири,  но когда крюк  приблизился к оружию,
разжал руку, и кольт с резким стуком упал на пол.
     - Подними, - сказал Макклири.
     - Засунь его себе в...
     Макклири  кивнул старику. Не  успев  сообразить, что  происходит,  Римо
вдруг  очутился  на полу, изучая рисунок древесины. Все произошло  настолько
быстро, что даже не было больно.
     - Что скажете, Чиун? - услышал Римо голос Макклири.
     Чиун ответил по-английски, выговаривая слова аккуратно, но уверенно:
     - Он мне нравится.
     У него был высокий мягкий голос. В манере говорить чувствовался Восток;
впрочем, в ней присутствовали и рубленые, типично британские интонации.
     - Он не станет убивать  без основательных причин, из глупых побуждений.
Ни патриотизма, ни  идеалов, только  способность здраво рассуждать. Для того
чтобы  весело провести  один вечер,  он  был готов  меня  убить. Это  вполне
резонно. Он умнее вас, мистер Макклири. Он мне нравится.
     Подобрав  пистолет,  Римо встал с пола. Он  так и не успел понять, куда
его ударили, покуда не попытался отвесить Чиуну шутливый поклон.
     - А-а-арх-х, - только и смог простонать Римо.
     - Задержи дыхание. Теперь нагнись, - скомандовал Чиун.
     Римо выдохнул. Боль ушла.
     -  Мышцы снабжаются кровью  и зависят от  кислорода, - объяснил Чиун. -
Для начала будем учиться правильно дышать.
     - Ага, - ответил Римо, протягивая Макклири револьвер. - Слушай, Кони, а
зачем я-то нужен, если у вас есть он? Ей-богу, его вполне хватит!
     -  Все  дело  в  цвете кожи.  Чиун,  правда,  может  стать  практически
незаметным,  когда   захочет,  но  все-таки  он  не  человек-невидимка.  Все
свидетели будут твердить  о  тощем азиате  после каждой операции.  Газетчики
завоют о Желтом Призраке. К тому же, - Макклири понизил голос, - мы  ведь не
существуем. Ни ты,  ни  я, ни Чиун, ни  Фолкрофт. Мы работаем в организации,
которая никогда  не  существовала, и  это важнее  наших  жизней  или  любого
задания. Боюсь,  что большинство поручений, которые ты будешь выполнять, как
раз и будут связаны с ликвидацией тех,  кто выносит сор из избы. Не дай тебе
Бог с кем-нибудь здесь подружиться.
     Римо  взглянул  на  Чиуна.  Несмотря  на  улыбку, темные  прорези  глаз
оставались безучастными. Макклири смотрел  в пол, как будто  его чрезвычайно
интересовали лежащие у ног старика доски.
     - А эти деревяшки зачем? - спросил Римо.
     Макклири буркнул что-то, повернулся и  направился  к выходу.  Его синие
мокасины,  заметил Римо, шаркали  по полу так  же, как и у  Чиуна. Он так  и
ушел,  не  протянув  руки, не  обронив  ни слова. Римо  не суждено  было его
увидеть до того самого дня, когда он получил приказ: убить Конна Макклири.


        ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 

     Доктор  Смит обедал у  себя в кабинете,  когда раздался звонок телефона
повышенной секретности. От  других аппаратов, стоящих на  большом письменном
столе красного дерева, его отличала лишь белая отметина на трубке.
     Смит положил ложечку сливового йогурта, который он  собирался отправить
в рот, обратно в стоящую перед ним на серебряном  подносе фаянсовую мисочку.
Как  будто  в  ожидании  важного  визитера, он  вытер губы  льняным  носовым
платком, снял трубку и сказал:
     - Смит, 7-4-4.
     - Ну? - произнес "тот" голос.
     - Что "ну", сэр?
     - Как наши дела в Нью-Йорке?
     - Не  могу  ничем вас  порадовать,  сэр.  Никак не удается обойти этого
Максвелла.
     Смит  положил платок  на  поднос и  рассеянно принялся мешать  ложечкой
йогурт, устроив небольшой шторм  на его поверхности.  Если его  жизнь  можно
было назвать долиной слез, то начальство никогда не брезговало нагнать  туда
парочку грозовых ливней, а потом удивлялось тому, что он весь промок...
     - Что с вашим новым агентом?
     - Он проходит подготовку, сэр.
     -  Проходит подготовку?! - Голос зазвучал  громче. - Комиссия Сената на
днях  будет  в  Нью-Йорке! Как  им  работать,  если  мы  не  решим  проблему
Максвелла? Свидетели исчезали и исчезают.  Избирательная  кампания на  носу.
Если Максвелл мешает, уберите Максвелла!
     -  Из всего нашего  персонала  один  только  инструктор-вербовщик может
оперировать на таком уровне... - возразил Смит.
     - Ну, знаете... Какого черта вы вообще там делаете?
     - Если мы пошлем инструктора, у нас останется только стажер.
     - Так пошлите стажера.
     - Он и дня не продержится.
     - Тогда посылайте вербовщика! Мне плевать, как вы это сделаете!
     - Дайте нам еще три месяца. Через три месяца стажер будет готов.
     - Значит, так: в течение месяца устранить Максвелла. Это приказ!
     - Слушаюсь, сэр, - последовал ответ.
     Смит  положил  трубку и,  разгладив  следы  шторма,  утопил  ложечку  в
сероватой массе  йогурта.  Макклири  или  Уильямс? Один  - сырой,  другой  -
единственный человек, способный подыскивать стажеров. Может быть, у Уильямса
все-таки  получится? А если нет, то с кем они  останутся? Смит  посмотрел на
телефон с белой отметиной, затем -  на аппарат внутренней связи  Фолкрофта и
поднял его трубку.
     - Соедините со спецотделом! - сказал он. Последовала пауза.
     Полуденное солнце сверкало на волнах залива за окном.
     - Спецотдел, - раздался голос в трубке.
     - Позовите... - начал было Смит, - нет, никого не нужно.
     Доктор повесил трубку и, глубоко задумавшись, обратил взгляд в окно.


        ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 

     Чиун  жил  в гораздо более просторном помещении, чем  Римо, но там было
столько всяких финтифлюшек, что оно походило больше на перегруженный товаром
магазин дешевых сувениров.
     Старик заставил Римо сидеть на  тонкой циновке. Стульев вообще не было,
а стол, за которым они ели, доходил Римо  до щиколотки.  Чиун утверждал, что
мышечный тонус повышается только тогда,  когда ноги скрещены на бедрах, а не
свисают со стула.
     Целую неделю Чиун  только говорил. Но ни о  чем конкретном речи пока не
заходило. Чиун зондировал,  а Римо уклонялся. Чиун  задавал  вопросы -  Римо
вопросами же и отвечал.
     Задержала  процесс  обучения  и пластическая  операция.  Хирурги слегка
выпрямили Римо  переносицу  и четче  обозначили  скулы.  Электролиз,  слегка
отодвинув назад линию волос, сделал лоб выше.
     Однажды,  когда  лицо Римо  все еще было  покрыто повязками, он спросил
Чиуна:
     - Вы кошерный хот-дог не пробовали?
     - Никогда, - отвечал Чиун. - Поэтому я и прожил так долго. Надеюсь, что
и ты никогда больше не  станешь есть кошерные хот-доги и подобную  мерзость,
которой вы, западники, разрушаете свои желудки.
     Римо пожал плечами  и  отодвинул в  сторону черную лакированную миску с
полупрозрачными  ломтиками  рыбы.  Вечером,  он знал,  можно будет  заказать
нормальной рыбы.
     -  Я вижу,  что ты и впредь собираешься  прислушиваться только к голосу
желудка.
     - Но Макклири-то пьет! - Он поднес ко рту белесый ломтик рыбы.
     Лицо Чиуна посветлело.
     - А, Макклири! Это очень-очень особенный человек.
     - Он ваш ученик?
     - Нет. Могу только сказать, что учил его достойный человек. Ему, должно
быть, очень  было трудно работать с таким учеником, как Макклири, зараженным
идеализмом. Очень трудно. С тобой, по счастью, такой проблемы не будет.
     Римо  разжевал  несколько зернышек риса,  лежавших  подальше  от  рыбы.
Сквозь оранжевые занавеси на окнах проходил непривычный свет.
     -  Наверное,  неприлично  спрашивать,  как  ты  справился   с  бременем
идеализма?
     -  Вы  правы,  это неприлично, - ответил  Римо. Может,  сегодня удастся
разжиться кусочком грудинки...
     - Понятно,  -  сказал Чиун.  - Извини, что  я задаю такие вопросы, но я
должен знать своего ученика.
     Римо вдруг почувствовал, что одно из зернышек риса все же прикасалось к
рыбе. Он  уже  было собрался  выплюнуть  его,  но  сообразил, что тогда Чиун
наверняка пустится в  рассуждения о ценности пищи.  Вчерашняя лекция на  эту
тему продолжалась полчаса. Придется глотать.
     - Я должен знать своего ученика, - повторил Чиун.
     - Послушайте,  мы разговариваем уже  шесть дней. Может  быть,  займемся
делом? Я, конечно, слыхал о восточном долготерпении, но у меня его нет.
     - Всему свое время. Так как же ты избавился от идеализма?
     Чиун принялся  пережевывать кусочек рыбы.  Римо уже  знал, что  на  это
потребуется не меньше трех минут.
     - Вы предполагаете, что у меня когда-то были идеалы?
     Не переставая жевать, Чиун утвердительно кивнул.
     - Ну что ж. Я  был командным  игроком  всю жизнь. Что я за это получил?
Электрический стул.  Они  собирались меня  поджарить. Тогда  я пошел  на  их
условия,  а очухавшись, почувствовал себя как  в  аду. Я - здесь, рыба - вот
она, а значит и ад тут. Вот так. Понятно?
     Завершив процесс жевания, Чиун произнес:
     -  Ясно, ясно. Но единичный опыт не убивает мысли. Мысль остается.  Она
только прячется.  Ты вполне способен осознать это  сейчас. Но когда вернутся
ощущения детства - берегись.
     -  Ладно, я запомню, - сказал  Римо.  Нет, хороший  стейк будет получше
грудинки.
     Слегка поклонившись, Чиун произнес:
     - Убери со стола.
     Римо  понес  миски  в раковину,  разрисованную  фиолетовыми  и зелеными
цветами. Чиун,  закрыв глаза и задрав  голову вверх, как будто