ознательности у меня хватит на человека втрое меня старше. - У тебя тело ребенка. - На загнивающем Западе думают только об этом. - Генерал Лю взял тебя в жены не за твою революционную сознательность. - Между прочим, именно за это. Но тебе этого не понять. - Она с яростью застегнула верхнюю пуговицу кителя. - Ладно, пошли. Слушай, я не могу называть тебя миссис Лю - ты понимаешь, почему. И передвигаться по стране под этим именем ты тоже не можешь. Уже ясно, что наша система безопасности вся в дырках, как решето. Как мне тебя называть? - Цветок Лотоса, дерьмо, - голос ее был исполнен сарказма. - Ладно, не остри, - отмахнулся Римо и открыл дверь дамской комнаты, пропуская ее вперед. Прохожие смотрели на него ошарашенно. - Мэй Сун, - сказала она. Чиун ждал их, спрятав руки за спину, и мило улыбался. - Моя книжка, - потребовала Мэй Сун. - Ты ею дорожишь? - Это самое ценное, что у меня есть. Улыбка Чиуна стала еще шире - он вложил в нее всю силу своей радости. Он вытянул руки вперед - в ладонях лежали мелкие клочки бумаги и кусочки красного картона, все, что осталось от книжечки. - Ложь. Это все ложь, - сказал он. - Китайская ложь. Мэй Сун остолбенела. - Моя книжка, - тихо проговорила она. - Высказывания Председателя Мао. - Чиун, зачем ты это сделал? Ну, в самом-то деле! Это же ни в какие ворота не лезет. Какие у тебя были основания порвать книжку этой маленькой девочки? - Ха-ха-ха! - ликующе расхохотался Чиун и подбросил клочки бумаги в воздух, развеяв мысли Председателя Мао по полу возле входа в дамскую комнату в аэропорту Дорваль. Пухлые губы Мэй Сун скривились, а глаза увлажнились. Тем громче был хохот Чиуна. - Послушай, Мэй Сун, я куплю тебе новую красную книжечку. У нас в стране их завались. - Эту подарил мне мой муж в день свадьбы. - Ну ладно, мы отыщем его и достанем для тебя новую. О'кей? Мы достанем дюжину таких книжечек - на английском, русском, французском и китайском. - На русском их не бывает. - Ладно, какие есть. О'кей? Она прищурила глаза, пристально посмотрела на хохочущего Чиуна, и тихо сказала что-то по-китайски. Чиун захохотал еще громче. Затем он что-то ответил на том же языке. Мэй Сун торжествующе улыбнулась, и не осталась в долгу. Каждая новая реплика, которыми принялись обмениваться Чиун и Мэй Сун, была громче предыдущей, и наконец, все это стало походить на перестрелку двух банд внутри жестяной банки. Они бушевали - пожилой мужчина и молодая женщина - всю дорогу, пока пересекали зал аэропорта, а служащие, кассиры, носильщики и все, кто только там был, в изумлении глазели на эту орущую парочку. Римо отчаянно желал оказаться где-нибудь подальше и понуро плелся сзади, делая вид, что не знаком с ними. Они проходили мимо балкона, где столпилась масса народу. Людей было так много, что задним приходилось наседать на впереди стоящих, чтобы разглядеть эту странную троицу. Все это походило на театральное представление. И Римо в отчаянии крикнул им: - Мы не остановимся ни перед чем ради обеспечения секретности! ГЛАВА ВОСЬМАЯ  Доктор Харолд В. Смит просматривал донесения, поступавшие каждый час. Если бы он ушел спать домой, то в маленьком сейфе, встроенном в левую тумбу его стола, уже накопилась бы пачка бумаг толщиной не менее фута. Но он сидел у себя в кабинете в санатории Фолкрофт, расположенном на уэстчестерском берегу залива Лонг-Айленд, а помощник приносил бумаги ему в кабинет и молча клал на стол. Этот помощник был твердо уверен, что работает в каком-то научном учреждения, настолько секретном, что у него даже нет названия. А личная секретарша Смита полагала, что служит в каком-то особом подразделении Федерального бюро расследований. Из трехсот сорока трех служащих санатория Фолкрофт большинство полагало, что работают в санатории, хотя пациентов в нем было очень мало. Значительная часть служащих была уверена, что знает, на кого работает. В подвалах санатория стояли компьютеры с объемными базами данных, и служащие думали, что работают на какую-то транснациональную компанию, занимающуюся торговлей новыми технологиями. Один из служащих, честолюбивый юный талант, преследуя свои личные цели, решил проникнуть в базу данных сквозь все коды и защитные барьеры. Он рассудил, что если получит доступ к секретной информации, то сможет очень выгодно продать ее на мировом рынке и сколотить неплохое состояние. В конце концов, зачем нужна такая секретность, если за ней не скрываются миллионные состояния? Он был парень неглупый, и сразу смекнул, что раз на содержание Фолкрофта тратится по меньшей мере двести пятьдесят тысяч долларов в неделю, значит, секретная информация может стоить во много-много раз больше. И вот мало-помалу, наряду со своей официальной работой на отведенном ему участке, он начал заглядывать и на "чужую территорию" через хитросплетения компьютерных шифров и систем защиты. Прошел год, и перед ним постепенно открылась цельная картина: сотни сотрудников, собирающих информацию, преступные организации и специфика каждой из них, шпионаж, крупные мошенничества в сфере бизнеса, подрывная деятельность, коррупция. Компьютерный портрет тайной жизни Америки. Ясно, что это не имело отношения к международной торговле, хотя та часть информации, которая проходила непосредственно через него, заставляла предполагать именно это, поскольку была связана с Нью-Йоркской фондовой биржей. Он был озадачен. Он был озадачен всю дорогу, пока добирался к месту своего нового назначения в штате Юта. И вдруг однажды ночью его словно громом поразило - он понял, зачем существует Фолкрофт. Он понял это примерно за двадцать четыре часа до того, как в Солт-Лейк-Сити повстречал одного человека. Человека по имени Римо. Только сутки существовал человек, которого можно было считать третьим сотрудником КЮРЕ, потому что он вдруг понял, на кого он работает и зачем. А потом он оказался на дне шахты лифта, переплетенный с пружиной амортизатора, и снова только два сотрудника - Смит и человек по имени Римо - знали, на кого они работают и зачем. И так и должно было быть. Из нынешних ежечасных донесений было ясно, что опасность разоблачения снова стала весьма вероятной, то есть случилось нечто такое, чего Смит опасался долгие годы, начиная с самого первого дня существования КЮРЕ. Предыдущую ночь он провел на своем рабочем месте, слегка вздремнув прямо за столом, и проснулся холодным серым утром, когда первые сполохи цвета копченой семги окрасили небо над темной гладью залива Лонг-Айленд. Тонированные оконные стекла, позволявшие глядеть из кабинета на залив, но не позволявшие снаружи увидеть, что происходит внутри, запотели по краям, хотя его уверяли, что специальная конструкция окон исключает подобные вещи, Помощник молча положил на стол очередное донесение, и в этот самый момент Смит открыл глаза. - Пожалуйста, принесите мне мою бритву и зубную щетку, - попросил Смит. - Разумеется, - ответил помощник. - Должен отметить, сэр, что отдел клиринга работает очень надежно. По правде говоря, это первый случай, когда подобная служба работает так надежно, не зная при этом, что делает. - Бритву, пожалуйста, - прервал его рассуждения Смит, перевернул стопку лежащих перед ним донесений, и начал просматривать их в хронологическом порядке. Донесения, на первый взгляд, никак не были связаны между собой - так оно и должно было казаться. Только один человек мог соединить разрозненные кусочки в единую картину. Торговый агент компании по продаже автомобилей в Пуэрто-Рико сообщал об интимной жизни владельца таксопарка. Некий бухгалтер, уверенный, что получал взятку от налоговой инспекции, сообщал о том, что тот же владелец таксопарка вдруг положил в банк крупную сумму денег. Привратник в доме, где жила молодая женщина с пуделем, сообщил репортеру одной из газет кто платил за содержание пуделя. Авиарейс из Албании в Лейпциг, оттуда - в Париж. Крупные суммы денег в мелких купюрах, поступившие из Восточной Европы. Соответствующая активизации ЦРУ на тот случай, если эти деньги идут на цели шпионажа. Но деньги поступили через Пуэрто-Рико. И через владельца таксопарка. И Смиту вспомнилась темная улица недалеко от аэропорта, машина такси и человеческие тела, разбросанные по земле. А потом пошли донесения, вызывавшие беспокойство. Девушка-китаянка, прибывшая в аэропорт Дорваль. Ее встречали пожилой кореец и телохранитель. Телохранитель: рост - шесть футов, темные глаза, смуглый, среднего телосложения. А вот и они сами! Фотография. Чиун и девушка, а за ними - Римо Уильямс. И если сыскное агентство "Пелнора", полагавшее, что работает на некую фирму из города Рай, штат Нью-Йорк, могло сделать этот снимок, то и любой другой мог вступить в контакт с троицей и с единственным, кроме Смита, сотрудником КЮРЕ, который знал, на кого он работает. Уже одной фотографии было бы достаточно, чтобы понять, что пистолет приставлен к виску не только Римо Уильямса, но и всей фирмы. Достояние гласности. Разоблачение. Итак, покров секретности сорван. И тем самым стал очевидным факт, что правительство Соединенных Штатов не может функционировать в рамках им же самим установленных законов. Если сыскное агентство "Пелнора" сумело так легко выследить эту троицу, кто еще мог сделать это? Вот они - два азиата, яростно о чем-то препирающиеся, ж человек, которого много лет назад приговорили к высшей мере, и приговор привели в исполнение. Прекрасное фото, снятое с не слишком большого расстояния. Пластическая операция изменила лицо Римо Уильямса, у него новые скулы, новый нос, иная стрижка. Но вид самого секретного и самого страшного оружия - Дестроера - на обычной фотографии, сделанной самыми обыкновенными частными детективами, осознание неотвратимости судьбы - все это буквально выворачивало Смита наизнанку. Впрочем, слабость желудка была для него делом обычным. Фирма КЮРЕ должна быть расформирована прежде, чем будет разоблачена. Только два человека имеют право знать о ней - так было всегда, но так уже не будет длиться долго. Смит подготовил процедуру ликвидации в тот самый день, когда вернулся от президента. У него есть капсула. Он позвонит жене и скажет, что уезжает в командировку. Через месяц человек из ЦРУ сообщит миссис Смит, что ее муж пропал без вести во время выполнения задания в Европе. Она поверят, поскольку до сих пор верят, что он работает на ЦРУ. Смит сунул фотографию в машинку для уничтожения бумаг. Машинка зажужжала, и портрет Римо Уильямса исчез. Он развернулся в кресле и выглянул в окно. По заливу гуляли высокие волны и ритмично плескались о камни на берегу, повинуясь велениям луны, ветра и прилива. Вода была здесь до появления КЮРЕ. Будет и после исчезновения КЮРЕ. Она была здесь, когда в Афинах была демократия, когда Рим был республикой, когда Китай был центром мировой цивилизации, славившимся справедливостью, мудростью и безмятежностью. Все они рухнули, а вода осталась. И когда КЮРЕ больше не станет, вода будет на своем месте. Прежде чем расформировать КЮРЕ, Смиту предстоит еще уладить кое-какие мелочи. Надо будет позвонить в расчетный отдел бухгалтерии, после чего примерно половина сотрудников вернется как бы в те организации, на которые, как они сами полагали, работали. Фолкрофт снова станет обычным санаторием, а оставшиеся сотрудники при увольнении получат прекрасные рекомендации. Когда информация о совершившемся процессе расформирования пройдет через компьютер, он автоматически воспламенит один из отсеков, и бушующее пламя уничтожит все записи и все оборудование. Смиту, однако, не придется полюбоваться пожаром. За двадцать четыре часа до этого он напишет записку, в которой будет сказано, что ящик из подвала должен быть отправлен в адрес похоронного бюро Махера в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Исполнения этого своего приказа он тоже не увидит. К тому времени он спустится в подвал, в кладовку, где в углу стоит ящик, в котором легко может поместиться человек средних габаритов. Он снимет легкую алюминиевую крышку и увидит, что ящик наполнен твердой белой пористой резиной, и в ней оставлено углубление приблизительно по его фигуре. Он ляжет в это углубление и закроет крышку ящика. Затем он изнутри защелкнет четыре замка, и ящик закупорится герметически. Воздух ему не понадобится. Потому что, когда защелкнется последний замок, он проглотит капсулу и уснет навеки вместе с организацией, которую он создавал для того, чтобы спасти страну, неспособную спасти себя. А что будет с Римо Уильямсом? Он умрет вскоре после этого, если план сработает. А это был единственный план, который мог сработать. Потому что, когда Смит приведет в состояние готовности план ликвидации КЮРЕ, человек, способный убрать Римо, уже будет рядом, имея задание сопровождать его. Римо, как всегда, позвонит по секретной связи через телефон доверия в Детройте, и Смит велит ему отправить Чиуна в Фолкрофт немедленно. А когда Римо скажет об этом Чиуну, тот выполнит свой контракт на убийство, как поступали корейцы уже многие столетия. И Римо со Смитом унесут с собой в могилу страшную тайну КЮРЕ. А когда единственный оставшийся в живых человек, знающий о ее существовании, позвонит из Белого дома, он услышит сигнал "занято" и поймет, что КЮРЕ больше нет. Чиун, который понятия не имел на кого он работает, а знал только, что выполняет правительственное задание, скорее всего вернется в Корею, и будет тихо-мирно доживать свой век. Волны все так же размеренно бились о берег. Мир стоял на пороге мира. Какая чудесная мечта! Сколько лет мира знал мир? Было ли когда-нибудь такое время, чтобы один человек не убивал другого, или чтобы одна за другой не развязывались жесточайшие войны ради изменения границ, ради исправления результатов прошлых деяний и даже - верх идиотизма! - ради защиты чести и достоинства нации? У президента была мечта. Смиту и Римо, возможно, придется умереть за нее. Да будет так - за такую мечту можно и умереть. Было бы неплохо рассказать Римо, почему ему предстояло умереть, но Смит никогда бы не осмелился открыть ему, каким образом это произойдет. Если уж у него и было хоть какое-то преимущество перед этой идеальной машиной для убийства, то надо было хранить его до конца. И использовать в случае необходимости. И тут зазвонил телефон специальной связи. Это Римо. Смит поднял трубку. Он вдруг к собственной досаде переполнился теплыми чувствами к этому убийце-острослову - что-то вроде привязанности, какую испытываешь к человеку, с которым провел в одном окопе - дайте-ка вспомнить, сколько? - да, вот уже восемь лет. - Семь-четыре-четыре, - произнес Смит. - Ну, вы и фрукт, - донесся голос Римо. - Задали мне работенку. Вы знаете, что эта парочка скандалит? - Знаю. - Ужасно глупо было подключать Чиуна. Он просто с цепи сорвался. - Вам нужен переводчик. - Она говорит по-английски. - А что она скажет какому-нибудь китайцу, который попытается вступить с ней в контакт? - спросил Смит. - Ладно, уговорили. Я постараюсь пережить все это. Мы уезжаем из Бостона сегодня. - Мы проверяем ту пуэрториканскую команду. До сих пор не известно, кто их подослал. - О'кей. Мы собираемся начать поиски. - Будьте осторожны. От владельца таксопарка на континент поступила весьма кругленькая сумма наличными. Я думаю, это касается вас. Семьдесят тысяч. - Это все, чего я стою? Тем более в условиях инфляции? - Если это не сработает, ваша цена, вероятно, поднимется до ста тысяч. - Черт побери, я могу заработать столько, рекламируя здоровый образ жизни и современные лекарственные препараты. А может, мне податься в профессиональный спорт? Что еще мне останется, если все дело развалится? Тридцатипятилетний крайний защитник, который будет играть до шестидесяти лет. А Чиун может стать нападающим. Спорим, может. Это их всех просто на уши поставит. Представляете, восьмидесятилетний нападающий весом в девяносто фунтов. - Перестаньте говорить глупости, - За это я и люблю вас, дорогой. Вы просто преисполнены оптимизма. - Всего хорошего, - сказал Смит. - Чиун. Алекс Каррас весом в девяносто фунтов. Смит не стал комментировать это сравнение Чиуна со знаменитым футболистом, повесил трубку и вернулся к донесениям. Все они были неприятны, и с каждым часом становились все хуже. Возможно, его собственный страх смерти мешал ему верно оценить ситуацию. Возможно, вся его фирма уже переступила ту грань, за которой ничего не поправить. Может быть, ему следовало передать Чиуну приказ возвращаться в Фолкрофт прямо сейчас. Из сейфа, вмонтированного в левую тумбу стола, он достал маленький герметически запаянный пластиковый пакетик. В нем была всего одна капсула. Он положил ее в жилетный карман, и снова погрузился в чтение донесений. Римо завтра позвонит снова. Поступили новые донесения, на этот раз с ними доставили и его бритву. Телефонный разговор с Римо был подслушан и прослежен до города Рай, штат Нью-Йорк. Эта информация поступила от одного из служащих телефонной компании в Бостоне. Смит щелкнул выключателем внутреннего переговорного устройства, чтобы проверить, пришла ли секретарша. - Слушаю вас, доктор Смит, - раздался голос. - Э-э, доброе утро. Прошу вас, передайте сообщение в транспортный отдел. Нам почти наверняка понадобится послать завтра алюминиевый контейнер с лабораторным оборудованием в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Я бы хотел, чтобы его довезли до Питтсбурга, а оттуда отправили самолетом. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ  Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер сообщил своей посетительнице, что семидесяти тысяч недостаточно. - Это невозможно, - сказал он и вышел на террасу, бесшумно ступая по каменным плитам. Он подошел к самому краю и поставил бутылку шампанского - ни один завтрак без этого не обходился - на каменное ограждение, за которым простирались холмы, покрытые садами. За садами начинался лес, а за всем этим, вдали протекала река Гудзон, берега которой скоро ярко расцветятся красками осени. - Это совершенно невозможно, - повторил он и сделал глубокий вдох, наслаждаясь ароматами бриза, несшего запах принадлежавших ему виноградников, разместившихся здесь, на холмах штата Нью-Йорк. Хорошее место для винограда - растение должно бороться за выживание среди скал. Это относится и к человеку - качество жизни есть лишь отражение борьбы за существование. Как наглядно доказывали эту истину виноградники - предмет его неустанной заботы. Это был пожилой человек, но благодаря физическим упражнениям и беззаботной жизни он сохранил прекрасную форму, а его изысканная европейская манера держать себя и безупречная манера одеваться регулярно обеспечивали ему партнерш, с готовностью деливших его ложе. Когда он этого хотел. А это всегда бывало до или после, но никогда - во время сбора урожая. И вот эта неопрятная высушенная женщина с бумажником, полным денег, явно член какой-то коммунистической банды, а скорее всего - просто посредник, хочет, чтобы он подверг риску свою жизнь за семьдесят тысяч долларов. - Это невозможно, - сказал он в третий раз и взял бокал, стоявший на каменном ограждении террасы. Он посмотрел сквозь вино на солнце, как бы говоря "спасибо", и золотистая жидкость замерцала, словно польщенная тем, что ее избрали для подношения светилу. Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер не смотрел на свою гостью. Он не предложил ей шампанского, равно как не предложил и сесть. Он принял ее в своем кабинете, выслушал ее предложение и отклонил его. Но она не ушла. И вот он услышал, как ее тяжелые башмаки протопали вслед за ним на террасу. - Но семьдесят тысяч - это вдвое больше того, что вы обычно получаете. - Мадам, - холодно, даже презрительно изрек он, - семьдесят тысяч - это вдвое больше того, что я получал в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году. С тех пор я больше не работал. - Но это очень важное задание. - Для вас - возможно. Для меня - нет. - Почему вы не хотите взяться за него? - А вот это вас совершенно не касается, мадам. - Вы утратили ваш революционный пыл? - У меня никогда не было революционного пыла. - Вы должны взяться за исполнение этого задания. Он чувствовал за своей спиной горячее дыхание нервной потной женщины. Он ощущал ее присутствие буквально каждой клеточкой кожи. Проклятая обостренная чувствительность! Та самая обостренная чувствительность, которая и делала Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернера тем самым Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернером, которому некогда платили тридцать пять тысяч за задание. Он сделал глоток шампанского, наслаждаясь тем, как оно пенится во рту. Хорошее шампанское, но не выдающееся. И, к сожалению, даже не интересное. Впрочем, как все знают, шампанское никогда не бывает интересным. Скучное. Как эта женщина. - Народные массы проливают кровь ради грядущей победы, которая уже не за горами. Это будет победа пролетариата над эксплуататорской, расистской капиталистической системой. Будьте с нами в дни торжества или умрите в борьбе. - Ах, оставьте. Сколько вам лет, мадам? - Вы смеетесь над моим революционным пылом? - Я потрясен, как взрослый человек может так серьезно относиться к подобным вещам. Коммунизм - это для людей, которые так и не повзрослели. Для меня Диснейленд - это что-то куда более серьезное. - Я не могу поверить, что это говорите вы - человек, который участвовал в нашей борьбе против фашистского зверя. Он развернулся, и повнимательнее взглянул на посетительницу. Ее лицо избороздили морщины, впитавшие в себя годы борьбы и ненависти, ее волосы жидкими прядями выбивались в разные стороны из-под безобразной черной шляпки, которую явно не мешало бы почистить. Ее глаза - глаза старухи - смотрели устало. Это лицо прожило долгую жизнь, наполненную спорами по поводу таких абсурдных вещей, как диалектический материализм и классовое сознание, но эта жизнь протекала далеко-далеко от тех мест, где обычные люди живут своей обыденной жизнью. Он прикинул, что ей приблизительно столько же лет, сколько и ему, но на вид она была старой и высушенной, казалось, что в ней погасла последняя искра жизни. - Мадам, я боролся против фашистского зверя, и думаю, имею право говорить об этом. Он ничем не отличается от зверя коммунистического. Зверь есть зверь. И мой революционный энтузиазм угас, когда я увидел, что, по вашему мнению, должно сменить репрессивный фашистский режим. Эта была бы диктатура таких зануд, как вы. По мне, Сталин, Гитлер и Мао Цзэдун ничем друг от друга не отличаются. - Вы изменились, Рикардо. - Очень на это надеюсь, мадам. Людям свойственно взрослеть, если только их не вдарит по башке какое-нибудь массовое движение или иная форма коллективного сумасшествия. Из ваших слов я заключаю, что вы меня знали и раньше? - Вы меня не помните? - впервые за все время в ее голосе появилось что-то человеческое. - Нет, не помню. - Вы не помните осаду Алькасара? - Это я помню. - Вы не помните сражение при Теруэле? - И это я помню. - И вы не помните меня? - Нет, не помню. - Мария Делубье. Бокал с вином вдребезги разбился о каменный пол террасы. Гернер побледнел. - Мария? - едва выговорил он. - Ты? - Да. - Милая, нежная Мария. Не может быть, Он еще раз посмотрел на суровое осунувшееся лицо с преждевременно состарившимися глазами, но и на этот раз не смог разглядеть в нем черты Марии, юной женщины, которая верила и любила, которая каждое утро радостно встречала солнце, и была готова так же радостно встретить открывающийся перед нею мир. - Да, это я, - сказала старуха. - Это невозможно, - не мог прийти в себя Гернер. - Неужели время так безжалостно, что уничтожает все, не оставив и следа? - Когда посвящаешь свою жизнь великому делу, все прочее уходит. - Нет. Только в том случае, когда посвящаешь свою жизнь такому делу, которое убивает в человеке все живое. - Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер мягко положил руку женщине на плечо, его пальцы наткнулись на острые кости под тонким слоем грубой ткани. - Пойдем, - сказал он. - Позавтракаем. И поговорим. - Ты сделаешь это для нас, Рикардо? Это очень важно. - Поговорим, Мария. Нам есть о чем поговорить. Мария неохотно согласилась, и за утренней трапезой, состоявшей из фруктов, вина и сыра, она отвечала на вопросы о том, куда она поехала, и что она делала после того, как та тюрьма рухнула, или после того, как эта революция победила, или после того, как агитация тут прошла успешно, а там - провалилась. И Гернер понял, куда исчезла Мария, оставив вместо себя эту сушеную старуху. Мария являла собой классический тип революционера, она была настолько увлечена идеями народных масс, силовых структур и политической борьбы, что забыла о людях. Люди стали для нее предметами. Со знаком плюс - коммунисты, со знаком минус - все остальные. И тогда ей становилось легко сваливать в одну кучу нацистов, монархистов, демократов, республиканцев, капиталистов. Все они были для нее на одно лицо. Они была "наши" и "не наши". Он также узнал, что она никогда не оставалась подолгу в тех странах, где ее революционная деятельность шла успешно и приносила плоды. Те, кто больше всех мечтает о земле обетованной, больше других боится пересечь ее пределы. Мария немного оттаяла, когда пригубила вино. - А как жил ты, Рикардито? - У меня есть мой виноград, мое поместье, моя земля. - Человек не может владеть землей. - Я владею этой землей точно так же, как любой человек чем-то владеет. Я изменил эту землю, и эти перемены - мои. Красоту земле дала природа. А все, что я могу к этому прибавить, легко обходится без помощи революционного комитета. - И ты забросил свое искусство? - Нет, я пользуюсь им, но совсем по-иному. Теперь я созидаю. - Когда ты с нами расстался, ты ведь работал и на других, так? - Да, время от времени. - Против революции? - Разумеется. - Как ты мог? - Мария, я сражался на стороне антифашистов по той же причине, по которой многие сражались на стороне фашистов - просто в то время это была единственная война. - Но ты ведь верил в наши идеалы, Я знаю, что ты верил. - Да, дорогая, я верил, потому что был молод. А потом я повзрослел. - Тогда я надеюсь, что никогда не стану взрослой. - Ты стала старой, а взрослой так и не была. - Это жестоко с твоей стороны. Впрочем, я должна была ожидать чего-то подобного от человека, который закопал свою жизнь в склон холма, вместо того, чтобы посвятить ее человечеству. Гернер откинул назад свою львиную гриву и расхохотался: - Надо же! Ну, это уж слишком. Ты просишь меня, чтобы я убил человека за семьдесят тысяч долларов, и называешь это служением человечеству. - Так оно и есть. Это контрреволюционная сила, и нам до сих пор не удается с ней справиться. - А тебе не показалось странным, что твои друзья подослали тебя именно ко мне? - У тебя есть репутация. Во всяком случае, была. - Но почему сейчас? Старая женщина взяла бокал своими шершавыми красными руками, согревая вино ладонями, как делала в те времена, когда она сама была юной, нежной и прекрасной, а вино - гораздо хуже. - Ладно, Рикардито. Мы обязательно примем во внимание твои соображения, поскольку ты единственный человек, способный соображать. И никто другой, а уж комитет в особенности, не сравнится с тобой в мудрости. - В вашей организации много людей, которые имеют богатый опыт в устранении других людей. Так? - Так. - Тогда почему сейчас, спустя более чем двадцать лет, вы прибегаете к услугам наемного убийцы? Твои шефы рассчитывают, что я не буду болтать, если меня схватят? Абсурд. Или они планируют убрать меня после исполнения задания? Зачем такие хлопоты? Они могут нанять кого-то другого за гораздо меньшую сумму. Кого-нибудь политически более благонадежного, кого не столь необходимо будет потом убивать. Так? - Так, - согласилась Мария, хлебнув еще вина и чувствуя, как тепло разливается по телу. - Понятно. Раз они выбрали меня, значит, у них нет никакой уверенности в том, что они обойдутся собственными силами. А откуда они могут это знать? Значит, они уже пытались это сделать, и у них ничего не вышло. Так? - Так. - Сколько раз они пытались? - Один. - И что из этого вышло? - Мы потеряли восемь человек. - Похоже, вы забыли, что я специалист по уничтожению одного человека за один раз. Максимум - двоих. - Никто ничего не забыл. - Тогда почему они хотят, чтобы я выступил против целой группы? - Вовсе нет. Это один человек. Его зовут, насколько мы знаем, Римо. - И он убил восьмерых? - Да. - Каким оружием? Похоже, он стреляет не только очень метко, но и очень быстро. - Насколько мы могли понять, он не пользовался никаким оружием, а только голыми руками. - Голыми руками? - Гернер в изумлении отставил бокал. - Да. - Мария, милая, - усмехнулся Рикардо. - Я бы сделал это и за тридцать пять тысяч. Этот человек - идеальная мишень для моей винтовки. И справиться с ним будет несложно. Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер снова откинулся назад и расхохотался. - Руками! - повторял он. - Выпьем за человека достаточно глупого, чтобы вместо оружия пользоваться руками! - Они чокнулись, но Мария лишь для вида пригубила вино. - Вот еще что, Рикардо. - Что такое? - Я должна быть с тобой на задании. - Это невозможно. - Мои друзья хотят, чтобы я проследила за исполнением задания. Все должно быть сделано точно. Там есть девушка-китаянка - ее убивать не следует. Только мужчину, и, возможно, старика, его спутника. Она достала фотографию из сумочки, которую не выпускала из рук даже во время еды. - Вот эти люди должны умереть. Европеец - непременно, а девушка должна остаться в живых. Гернер взял фотографию двумя пальцами. Снимок был сделан явно откуда-то сверху, с использованием телеобъектива, причем довольно мощного, позволявшего снимать с большого расстояния, и без использования вспышки, несмотря на то, что снимали в помещении, при искусственном освещении. На снимке был изображен пожилой азиат, похожий на размахивающее руками привидение. Он о чем-то разговаривал с девушкой, явно на повышенных тонах. За ним шел европеец помоложе, с выражением крайней досады на лице. У него были глубоко посаженные глаза, высокие скулы, тонкие губы, нос небольшой, но говорящий о силе и решительности. Телосложение среднее. - Корея? - спросил Гернер, изучив фотографию. - Нет, она из Китая. - Я говорю о старике. - Дай-ка взглянуть. - Мария взяла фотографию и пристально посмотрела на нее. - Не знаю, - призналась она. - Да уж, мой революционный товарищ, все азиаты для тебя на одно лицо. - А это имеет какое-нибудь значение? - Это имело бы очень большое значение, если бы он был корейцем вполне определенного рода. Впрочем, это вряд ли. Оставь фотографию себе. Я запомнил. Чуть позже, днем, мелодично насвистывая, Гернер вынул из потайного сейфа, скрытого за фамильный гербом, длинный черный кожаный футляр. Куском замши он до зеркального блеска отполировал поверхность футляра, затем аккуратно сложил замшу и положил ее на дубовый столик у окна. Футляр он поставил рядом. Солнечные лучи ослепительными бликами отскакивали от черной кожи. Гернер щелкнул замками, и крышка футляра откинулась, открыв его взору лакированный ореховый приклад и вороненый винтовочный ствол длиной в два фута. Футляр был изнутри обтянут пурпурным бархатом, и части винтовки лежали на нем как драгоценности в витрине ювелирной лавки - элегантный комплект для убийства. - Привет, любимая, - прошептал Гернер. - Вот мы и снова вместе. Хочешь поработать? Не заскучала без дела? Он погладил ствол кончиками пальцев. - Ты великолепна, - сказал он. - Ты никогда раньше не была в такой хорошей форме. - Ты по-прежнему разговариваешь со своим оружием? - рассмеялась Мария. - А как же! Ты что, думаешь, что оружие - просто бездушная машина? Впрочем, с тебя станется. Ты и людей считаешь бездушными машинами. Но ты не права - ни в отношении оружия, ни в отношении людей. - Да я просто спросила. Мне показалось, что это... немного странно. - Куда более странно, дорогая, то, что я ни разу не промахнулся. Ни разу. Это тебе не кажется странным? - Это просто мастерство. Результат долгих тренировок, Кровь прилила к аристократическому лицу Гернера, пятнами раскрасив его щеки, как в книжке-раскраске для малышей. - Нет, - сердито огрызнулся он. - Дело в особом ощущении. Надо ощущать винтовку, пулю и цель как единое целое. Надо прочувствовать свой выстрел. И тогда пуля выберет правильный путь. Те, кто промахивается мимо цели, просто не способны почувствовать полет пули, и не могут всадить ее в цель. Я не промахиваюсь только потому, что вкладываю душу в выстрел. Больше ничего не имеет значения. Ни ветер, ни освещение, ни расстояние. Все это мелочи. У тебя гораздо больше шансов промахнуться окурком мимо пепельницы, чем у меня - не попасть в цель. Гернер принялся священнодействовать. Он не стал собирать винтовку, а так и оставил ее части лежать в футляре. Усевшись за стол, он потянул шнур, свисавший с высокого сводчатого потолка. Ожидая дворецкого, Гернер тихо мурлыкал себе под нос, не глядя на Марию. Она не поймет. Она не умеет чувствовать. А раз она не умеет чувствовать, она никогда не научится жить. Открылась дверь, вошел дворецкий. - Прошу вас, Освальд, - обратился к нему Гернер, - принесите мои боеприпасы. Прошло еще несколько секунд, и дворецкий снова появился в дверях с черным кожаным чемоданчиком, подобным тем, какими пользуются врачи. Он аккуратно высыпал содержимое чемоданчика на стол. Гернер начал свою маленькую лекцию: - Только непроходимый глупец может полагать, что покупные боеприпасы все единообразны. Все они одинаковы лишь приблизительно, оттого и результаты получаются приблизительными. Настоящий специалист должен знать на ощупь каждую пулю. Он взял со стола самую обыкновенную серую пулю и начал вертеть ее в пальцах, ощупывая буквально каждый миллиметр. Он долго рассматривал пулю, оценивая, насколько она гладкая, сколько весит, правильной ли формы, какова температура. Наконец он положил ее на стол справа от себя. Одну за другой он перещупал десятки пуль, большинство клал обратно в черный кожаный чемоданчик, но наконец отобрал еще четыре, которые положил рядом с первой. Из маленького деревянного ящичка он достал гильзу, подержал ее в руках и отложил в сторону. Потом взял другую, подержал, повертел и улыбнулся. - Годится, - промурлыкал он и положил рядом с пулями. Так продолжалось долго, пока гильз не стало пять. - Ну вот, - удовлетворенно произнес Гернер. - Они созданы друг для друга. Как мужчина и женщина. Как жизнь и смерть. Маленькой серебряной ложечкой он зачерпнул белый порох и начал аккуратно насыпать его в гильзы. Порошок, крупинка за крупинкой, с легким шуршанием сыпался в гильзы, наполняя их убийственной силой. Завершив этот процесс, он нежно вложил пули во все пять гильз, а затем неторопливо вставил патроны в хромированный магазин. Патроны вошли в магазин мягко, с легким щелчком. - И вот теперь гильза, пуля и порох составляют единое целое с их творцом. Мы скоро будем готовы. Он вынул ствол винтовки из футляра, торжественно подержал перед собой на вытянутых руках, посмотрел сквозь ствол на свет и отложил. Потом взял приклад, прикинул на вес, приложил к плечу, как бы целясь. Одобрительно замурлыкав, он приставил ствол к ложу, и ключом специальной конструкции начал скреплять их между собой. Потом он встал, держа винтовку в одной руке. - Мы готовы, - сказал он, вставил патрон в патронник и защелкнул затвор. - Всего пять пуль? - удивилась Мария. - Этого будет достаточно? - Мишеней всего две. Достаточно будет и двух пуль. Три другие - просто для тренировки. Мы с винтовкой так долго не работали. Возьми бинокль. Вон там, за твоей спиной. На полке. Гернер подошел к окну, окинул взглядом долину, зеленые холмы, последние осенние цветы в саду справа. Осеннее солнце, заходящее за Гудзоном, окрасило окрестности в красный цвет, и долина казалась залитой кровью. Мария сняла с полки цейсовский бинокль с семикратным увеличением, и обратила внимание на то, что его огромные линзы покрыты толстым слоем пыли. Странно. Он преклоняется перед винтовкой, как перед женщиной, а такой прекрасный бинокль пылится. Ах, как великолепен он был когда-то! Она подошла к открытому окну и встала рядом с Гернером. В воздухе уже ощущалась вечерняя прохлада. Где-то в отдалении резко прокричала птица. Мария вытерла линзы бинокля рукавом и не заметила, с каким презрением посмотрел на нее Гернер. Он вгляделся вдаль. - Двести ярдов отсюда, - произнес он. - Там какой-то маленький пушистый зверек. Я его не очень хорошо вижу. - Где? - спросила она, поднося бинокль к глазам. - Ярдах в десяти влево от угла каменной ограды. Она навела бинокль на ограду. Ее крайне удивило, что сквозь стекла бинокля камни казались гораздо ярче освещенными, чем виделось невооруженным глазом. Она вспомнила, что такова особенность хороших биноклей. - Не вижу, - сказала она. - Он движется. А вот теперь остановился. Мария обшарила взглядом всю ограду и увидела бурундука. Он сидел на задних лапах, сложив передние перед собой, словно умоляя о чем-то. Его было едва видно. - Я знаю, что ты задумал, - сказала она, не отрывая бинокль от глаз. - Ты знаешь, что маленькие зверьки постоянно находятся на этой стене, а когда ты выстрелишь, он спрячется, а ты скажешь, что убил его, Мария услышала треск выстрела у себя над левым ухом и почти одновременно с этим увидела, как бурундук перекувырнулся, словно его ударяли теннисной ракеткой, рыжеватый пушистый шарик отлетел за ограду, скрылся из глаз, потом появился снова. Лапки были все в том же положении, а головы не было. Задние лапки дергались. Белое пятнышко на животе еще продолжало пульсировать. - Вон там птица, - тихо сказал Гернер, и опять Мария услышала треск, и неожиданно от стаи темных птиц где-то далеко, возможно, ярдах в трехстах, отпала одна. И Мария не стала подносить бинокль к глазам, потому что знала, что и у этой птицы нет головы. - Еще один бурундук, - сказал Гернер, и винтовка снова затрещала, но Мария ничего не увидела, отчасти потому, что бросила это занятие. - Это возможно только в том случае, если цель живая, - объявил Гернер. - В этом весь секрет. Нужно чувствовать жизненный пульс мишени. Надо всем своим существом ощущать, как это биение становится твоим собственным. И тогда - промахнуться невозможно. Он прижал винтовку к груди, как бы благодаря ее. - Ну, и когда же мы выступим в поход против этого идиота Римо, который работает голыми руками? - спросил он. - Завтра утром, - ответила Мария. - Отлично. Моя винтовка с нетерпением будет ждать. - Он нежно погладил ее своими ручищами. - Цель, живая цель отдается тебе. Нам нужна живая цель. Секрет в том, что жертва тоже участвует в процессе. - Голос его был мягким, глубоким и музыкальным. Точно таким же, вспомнила Мария, он был и тридцать лет назад, когда они любили друг друга. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ  Семьдесят тысяч долларов. Почему именно такая сумма? Римо повесил трубку телефона-автомата и вышел на Адамс-стрит. Солнце чуть-чуть оживляло Бостон, этот безнадежно мертвый город. Город был мертв, начиная с того самого момента, как первый поселенец заложил первый камень в основание этого грязного мрачного монстра. Мертв он и по сей день - теплый сентябрьский день, когда в воздухе только-только начинает ощущаться осенняя прохлада. Свою утреннюю зарядку он сегодня сделал за рулем взятого напрокат автомобиля - всю ночь он вел машину, и всю дорогу от самого Монреаля его сопровождала перебранка Чиуна и юной миссис Лю. Был момент - Римо тогда как раз занимался тренировкой дыхания - когда миссис Лю что-то гневно воскликнула и разрыдалась. Чиун перегнулся через спинку переднего сиденья и прошептал Римо на ухо: - Не любят, ой, не любят. Хе-хе. - Чиун, будь добр, прекрати, - огрызнулся Римо. Чиун расхохотался и повторил по-китайски ту фразу, которая вызвала гнев молодой женщины. - Мое правительство послало меня сюда для того, чтобы я официально опознала моего мужа, - сказала Мэй Сун по-английски. - А вовсе не для того, чтобы я сносила оскорбления от реакционного назойливого старика. - Я покажу тебе, какой я старик в постели, девочка. Хе-хе. - О, ты гигант, даже для корейца. Неужели ты помнишь, когда у тебя в последний раз стоял? Чиун испустил боевой клич, а потом разразился потоком китайских ругательств. Римо съехал на обочину. - Хватит, Чиун. Садись вперед, рядом со мной. Чиун моментально успокоился, перебрался вперед и уселся с сердитым видом. - Ты - белый человек, - сказал он. - Как гнилое заплесневелое зерно. Белый. - Мне казалось, ты злишься на нее, а не на меня, - заметил Римо, выруливая обратно на автостраду, где машины неслись одна за другой, словно не повинуясь воле водителей. Когда комфортабельный автомобиль на мягких рессорах едет со скоростью шестьдесят миль в час, водителю практически нет нужды управлять им - только слегка корректировать маршрут. - Ты опозорил меня. - Каким образом? - Ты приказал мне перебираться вперед, будто я собака. Да еще в ее присутствии. Вы не понимаете, что такое настоящие люди, потому что сами вы нелюди. - Все белые люди такие, - вклинилась в разговор миссис Лю. - Поэтому им и нужны цепные псы вроде тебя, чтобы верно им служили. - Фигня, - сказал Римо, и тем положил конец дискуссии. Съехав на обочину, Римо оторвался от двух из трех преследовавших его машин. Но последняя машина все еще сидела у него на хвосте. Одной рукой Римо достал из бардачка пачку таблеток от кашля и размотал красную целлофановую обертку. Он получше разгладил ее и поднес к глазам, используя как темные очки в наступающих сумерках. Около двух минут он вел машину, глядя на дорогу через красный светофильтр. Потом мало-помалу начал увеличивать скорость. Шестьдесят пять миль. Семьдесят. Восемьдесят. Девяносто. При подъеме в гору, когда машина преследователей находилась ярдах в четырехстах сзади, Римо увидел то, что искал. Как только подъем кончился, он выключил фары и отбросил кусочек красного целлофана. Его глаза прекрасно свыклись с темнотой, и он ясно видел указатель поворота на Бостон. Все на той же головокружительной скорости в девяносто миль в час Римо вписался в поворот, а потом замедлил ход, не нажимая на тормоза. В зеркальце заднего вида он заметил преследовавшую его машину - водитель, плохо видящий в темноте, продолжал гнать ее по скоростной автостраде к Нью-Йорку. Прощай, машина номер три. - Герой, - сердито произнес Чиун. - Просто помесь киногероя с чемпионом-автогонщиком. Тебе никогда не приходило в голову, что твоя жизнь была бы в меньшей опасности, если бы ты остановился и вступил в драку? А, мистер Гран-при? - Если хочешь, можешь пристегнуть ремень безопасности. - Я сам себе ремень безопасности. Но только потому, что я умею контролировать свое тело так, как это подобает цивилизованным людям. Может быть, тебе самому следовало бы пристегнуть ремень? Хе-хе. - Безрассудная, бездумная езда, - сказала миссис Лю. - Вы разве не знаете, что при езде на такой скорости расходуется гораздо больше бензина, чем на малых скоростях? И потом - я хочу найти своего мужа, где бы он ни находился, а вовсе не желаю отправиться на тот свет. - Фигня, - заявил Римо, и это было его последнее слово до самого Бостона. Он не был уверен, правильно ли он поступил, оторвавшись от хвоста. Но заданием его было найти генерала Лю, а вовсе не подвергать опасности жизнь его жены. Его преследователи, конечно же, снова выйдут на его след, если еще этого не сделали, но он хотел встретиться с ними тогда, когда он сможет диктовать свои условия, и когда не придется корректировать свои действия из риска причинить вред девушке. И вот он в Бостоне, и время чуть больше полудня, и довольно весело ощущать, что кто-то оценил тебя в семьдесят штук. Но по мере того, как он приближался к отелю, в нем начал зреть смутный гнев. Почему семьдесят, почему так мало? Недавно какой-то баскетболист надул свою команду, и, нарушив контракт, перешел в другую. Так вот, его бывшая команда выставила иск на сумму в четыре миллиона. Четыре миллиона за какого-то баскетболиста, и всего семьдесят тысяч за Римо? Когда Римо вошел в вестибюль гостиницы, он почувствовал на себе чей-то взгляд. Это было не очень сильное ощущение, к тому же гнев притупил остроту восприятия. Когда он брал ключ от номера, то заметил, встрепанную женщину в черном платье и шляпке. Женщина читала газету, но было видно, что глаза ее не следили за текстом. Может, начать продавать билеты? Ему вдруг пришла в голову мысль, как славно было бы взимать плату со всех, кто вздумает преследовать его, Чиуна и девушку. А может, подойти к этой женщине и сказать ей: " Эй, послушайте. На этой неделе мы гастролируем тут. В субботу мы будем в Фенуэй-парке, но вам туда без билета нельзя. Я бы порекомендовал вам снять ложу, чтобы вы могли воспользоваться ножом, или даже голыми руками, если один из нас случайно окажется рядом". Но подготовка Римо не позволяла ему подобных шуток. Никогда нельзя показывать, что ты знаешь, что за тобой следят. И вообще ничего никому нельзя показывать. Как сказал Чиун в одну из первых недель тренировок в Фолкрофте, когда запястья Римо еще ныли от боли, заработанной на электрическом стуле: "Не страшно, если тебе будет страшно. Но никогда не вызывай страх у своей жертвы. Никогда не воздействуй на нее своей волей. Не давай жертве даже заподозрить, что ты существуешь. Не давай жертве ничего своего. Будь похож на странный ветер, который никогда не дует". Это было все из тех же многочисленных чиуновских загадок, которые так и оставались загадками для Римо. Многие годы тренировок ушли у него на то, чтобы научиться безошибочно определять, что за ним следят. И в обычной жизни кто-то может испытывать такое чувство, особенно если вокруг много народу. Римо испытывал это везде и всегда. Как, например, сейчас, в вестибюле отеля "Либерти". Где безобидная на вид старая дама положила на него глаз. Римо направился к лифту. Вонючие семьдесят штук! Лифт остановился на одиннадцатом этаже. А за какого-то паршивого баскетболиста - четыре миллиона! Дверь лифта за его спиной закрылась. Когда лифт тронулся дальше вверх, Римо с силой оттолкнулся ногами от пола, подпрыгнул, прогнулся в спине и достал грудью потолок на высоте девяти футов. Приземлился на ноги, и принялся водить воображаемый баскетбольный мяч с ликующими выкриками. Как-то раз ему довелось увидеть в игре Лью Алсиндора. Сегодняшний прыжок Римо перекрыл бы любые прыжки этой супер-звезды баскетбола. Да уж, прыгаю я лучше, подумал Римо. Единственное, чем Алсиндор лучше меня, так это тем, что выше ростом. Ну и, конечно же, работу он себе нашел поприличнее. Такую, где не только полагаются пенсионные льготы, но и сама пенсия как таковая. Интересно, подумал Римо, а когда наступит конец, от меня хоть какой-нибудь кусочек останется? "Вот так-то, дорогой", - сказал он сам себе и открыл дверь номера. Чиун сидел посреди комнаты, скрестив ноги, и с блаженным видом мурлыкал себе под нос песенку без мелодии и без названия, служившую у него средством выражения крайней степени удовольствия. Римо сразу заподозрил неладное. - Где Мэй Сун? - спросил он. Чиун мечтательно закатил глаза. На нем было белое кимоно - признак высшего восторга - одно из пятнадцати, которые он захватил с собой. У Римо был саквояж, девушка все свое привезла в карманах кителя, а у Чиуна был огромный корабельный сундук. - Она чувствует себя преотлично, - ответил Чиун. - Где она чувствует себя преотлично? - В ванной. - Она принимает душ? Чиун вернулся к своей песне. - Что она там делает? Душ принимает? - Уууаа, хумм, уууаа... ниии... шууу... хуммм. - Чиун, что ты с ней сделал? - заорал Римо. - Как ты и настаивал, я принял меры предосторожности, чтобы она не сбежала. - Мерзавец, - заявил Римо и бросился в соседнюю комнату. Они занимали три комнаты - миссис Лю жила в средней из них. Дверь ванной была заперта снаружи. Римо открыл дверь. И увидел. Она висела на палке, на которую вешается занавес душа, и очень напоминала тушку поросенка, предназначенного для съедения на деревенском празднике. Запястья были связаны полосками ткани, оторванными от простынь, и палка просунута между ними. Точно так же были связаны и лодыжки. Тело ее прогнулось в виде буквы "Ц", лицо смотрело в потолок, изо рта торчал кляп, густые черные волосы волнами ниспадали на пол, одежда кучей валялась возле ванны. Она была абсолютно голая. Глаза ее налились кровью от гнева и страха, и она с мольбой взглянула на Римо, когда он появился в дверях. Римо быстро развязал ей ноги и аккуратно поставил их на край белоснежной ванны, затем развязал руки. Как только руки у нее стали свободными, она протянула их к горлу Римо, пытаясь вонзить ногти ему под кожу. Но Римо перехватил ее руки одной левой, а правой размотал кляп. - Держись, - сказал он ей. В ответ она что-то провизжала по-китайски. - Постой, постой. Давай поговорим, - предложил он. - Поговорим? Фашист! Животное! Зачем ты меня связал? - Я тебя не связывал. - Не ты, так твой цепной пес. - Он был не в себе. Он больше не будет. - Не держи меня за ребенка, ты, животное. Я знаю такие штучки. Твой напарник оскорбляет меня. Ты сочувствуешь и изображаешь из себя друга, а потом пытаешься убедить меня в преимуществах капитализма. Ты делаешь это потому, что вы убили генерала Лю, а теперь хотите, чтобы я стала заодно с вашей империалистической кликой, и подала ложный отчет правительству Китайской Народной Республики. - В этом нет необходимости, - сказал Римо. - Я правда сожалею. - Слова капиталиста. Как я могу доверять человеку, лишенному классового сознания? - Я говорю правду. - Римо заметил, как тело ее расслабилось, в ярость уступила место холодной ровной ненависти. Он отпустил ее руки. Она наклонилась, сделав вид, что собирается поднять с пола свою одежду, а сама попыталась ударить Римо в пах. Он уклонился, даже не пошевельнув ногами и не изменив выражения лица. - Сволочь, - гнев Мэй Сун только еще более разгорелся оттого, что она промахнулась. - Я сейчас же уезжаю из этой страны и возвращаюсь в Канаду, а оттуда - домой. Ты можешь остановить меня только одним способом - убить, как ты убил моего мужа. Но мое исчезновение станет для моего правительства последним доказательством вероломства твоей страны. Римо следил за тем, как она натягивает свои белые трусики из такой грубой материи, что любая американка или японка побрезговали бы надеть нечто подобное. Задание было провалено. Ему поручили дело, не входившее в его прямые обязанности, заставили быть телохранителем, поручили не допустить того, что как раз сейчас произошло, - и вот он наблюдает, как Мэй Сун собирается в дорогу, а все надежды доктора Смита и президента на мир растаяли, не выдержав ее ярости. Ну что ж, раз уж он исполняет не свои обязанности, почему бы не пойти еще немного дальше? Игра была рискованная, но раз уж вратаря заставляют бить пенальти, что ж, черт возьми, попробуем сделать все от нас зависящее. Мэй Сун как раз пыталась застегнуть лифчик у себя на спине. Римо сделал шаг к ней и расстегнул его. Она попыталась вырваться из его рук, в даже лягнуть в пах, но Римо легко развернул ее лицом к себе, взял на руки, и со смехом отнес в спальню, а там плюхнулся вместе с ней на бежевое покрывало кровати, всей тяжестью своего тела вжимая ее в матрас, в то время как ее руки яростно дубасили его по голове. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ  В соседней комнате Чиун забавлялся тем, что читал скрупулезный анализ сложной политической ситуации в Китае, который доказывал только одно: газета "Нью-Йорк таймс" ни черта не смыслит в том, о чем пишет. В передовице сообщалось о милитаристах в Китае, жаждущих помешать визиту премьера в Америку, и о желании "более надежных сил в руководстве страны" - Чиун поморщился при этом - развивать и укреплять отношения с Соединенными Штатами. В Вашингтоне, писала газета, президент по-прежнему ведет подготовку к встрече китайского премьера, но, по слухам, опасается, что китайцы могут отменить визит. Чиун отложил газету. Газетчики потихоньку начинают догадываться о том, что генерал Лю исчез. Это уже серьезно. Но отменить визит? Никогда. Пока китайцы думают, что могут высосать хоть один доллар из этих идиотов, которые управляют Соединенными Штатами, они никогда на это не пойдут. От мыслей о прочитанном его отвлек шум в комнате Мэй Сун, и он навострил уши. Там Римо придавил к кровати ее колени всей тяжестью тела, а запястья схватил левой рукой и завел ей руки за голову. Ее милое нежное лицо было искажено гримасой ненависти, губы сжаты, зубы стиснуты, глаза превратились в узенькие щелочки - не лицо, а страшная маска. "Животное! Животное! Животное!" - вопила она, а Римо улыбался, глядя на нее сверху вниз, чтобы показать ей, что он не стал слабее от желания, и что полностью держит себя в руках. Ее тело станет его инструментом. Ее ненависть и яростное сопротивление сыграют на руку только ему, а не ей, потому что в борьбе она потеряла контроль над собой, и ему оставалось только воспользоваться этим. Его правая рука поползла к ее ягодицам и аккуратно разорвала трусики из грубой ткани. Пальцами он начал мять ей ягодичные мышцы - лицо его при этом оставалось бесстрастным. Потом рука его поползла вверх, на талию, и снова вниз - к другой ягодице. Нижняя половина ее тела напряглась еще сильнее. Он потешил себя мыслью - а не поцеловать ли ее в губы. Но сейчас это было бы неуместно. Он действовал не ради удовольствия. Чиун отнял у него даже и эту возможность. Он сделал удовольствие невозможным, а секс - скучнейшим занятием. Это было на одной из ранних стадий подготовки. Месячный курс в гимнастическом зале Пленсикофф в Норфолке, штат Виргиния. Маленькое здание чуть в стороне от Грэнби-стрит, и лишь немногие знали, что это - не заброшенный склад. Началось все с лекций, с непонятных загадок и с вопросов Римо: "Когда мне дадут бабу?" Чиун говорил об оргазме, о том, что он становится существенным компонентом отношений только тогда, когда ничто другое их не скрепляет. Чиун сидел на полу гимнастического зала в небесно-голубом кимоно с вышитыми на нем золотыми птицами. - Когда мне дадут бабу? - повторил Римо. - Я смотрю, ты сумел превысить свое обычное достижение в концентрации внимания. Обычно тебя больше чем на две минуты не хватает. А смог бы ты сконцентрировать свое внимание, если бы тут вдруг появилась обнаженная женщина? - Может, и смог бы, - оживился Римо. - Только у нее должны быть большие сиськи. - Американское сознание, - заявил Чиун. - Тебя стоит разлить по бутылкам и закупорить как образец американского сознания. Представь себе, что здесь стоит обнаженная женщина. - Я так и знал, что все это пустые обещания, - вздохнул Римо. Деревянный пол зала был жесткий, и зад его онемел. Он чуть-чуть переменил позу, чтобы восстановить кровообращение, и заметил, как Чиун посмотрел на него осуждающе. Вечернее солнце освещало зал сквозь покрытые пылевыми разводами стекла, глаза Римо следили за мухой: вот она показалась в столбе света, падавшего из одного окна, вот исчезла в тени, вот снова показалась в соседнем столбе света. - Ты концентрируешь внимание? - Да, - ответил Римо. - Ты лжешь, - сказал Чиун. - Ладно, ладно. Чего ты от меня хочешь? - Ты должен увидеть, что перед тобой стоит женщина. Обнаженная. Создай ее образ. Рассмотри ее груди. Ее бедра, ту точку, где сходятся ноги. Видишь? Римо решил побаловать старика: - Вижу, - снисходительно произнес он. - Видишь! - скомандовал Чиун. И Римо увидел. - Но ты неправильно смотришь. Какое у нее лицо? - Я не вижу ее лица. - Ага, прекрасно. Ты не видишь ее лица, потому что именно так вы смотрите на женщин. Вы не придаете значения их лицу. А теперь попробуй увидеть ее лицо. Я нарисую его для тебя. Очень просто. И я скажу тебе, что она чувствует, стоя здесь совсем без одежды. Как ты думаешь, что она чувствует? - Ей холодно. - Нет. Она чувствует то, чему ее учили с самого раннего детства. Это может быть стыд, или возбуждение, или страх. Может быть, ощущение силы и власти. Но все ее чувства по поводу секса социальны. И в этом ключ к женскому телу, к тому, чтобы разбудить его. Через ее социальное происхождение, и через ее воспитание. Понимаешь, мы должны... Римо заметил еще двух мух. Они сцепились в яростной драке. Лампочки на потолке горели, но очень слабо, не давая никакого эффекта - только обозначая сам факт своего присутствия. Потом он получил оплеуху. - Это очень важно, - сказал старик. - Фигня, - заявил Римо. Щека его горела. Он следил за лекцией до тех пор, пока боль не прошла, а это составило около получаса. За это время он узнал, как выпустить на свободу чувства женщины, как выбрать нужное время, как держать самого себя в руках, как превратить свое тело в оружие против ее тела. При ближайшем после этого половой контакте женщина была в полнейшем экстазе, а Римо испытал чувства, которые вряд ли можно было назвать приятными. Он попробовал еще раз с другой женщиной. На этот раз он все равно что выполнил учебное задание, хотя его партнерша получила умопомрачительное удовольствие. Еще одна попытка убедила его, что Чиуну удалось украсть у него радость сексуального наслаждения, и превратить секс всего лишь в очередное оружие. И вот теперь в гостиничном номере в Бостоне он приводил в действие это оружие для того, чтобы взять приступом тело и сознание молодой китаянки с маленькими, но изысканно-симметричными юными грудками. Он позволил ей ерзать под ним, пока на лбу у нее не выступил пот, и не участилось дыхание. И все это время он массировал ей талию и ниже. Когда Римо почувствовал, что ее теплое сочное тело сопротивляется все слабее, признав как неопровержимый факт, что он находится сверху, смирившись с тем, что она ничего не может поделать с этим империалистом, белым человеком с южноевропейскими чертами лица, которого она ненавидит, и который вот-вот изнасилует ее, - тогда Римо прекратил массаж спины и ягодиц и медленно правел кончиками пальцев вниз по бедру до колена, очень медленно - так, чтобы она не подумала, что это хорошо рассчитанное движение. Она смотрела на него отсутствующим взором, глаза ее были пусты, рот крепко сжат, она молчала, но все ее мышцы от долгой борьбы наконец-то разогрелись и наполнились дыханием жизни. Он посмотрел ей прямо в глаза и оставил правую руку у нее на колене - так, словно она уже никогда оттуда не уйдет, так, словно день за днем, до самой последней минуты жизни, они так и останутся в этом положении. Она пахла свежестью - запах, который невозможно заточить во флакон, живой свежий запах юности. Кожа у нее была золотистая и нежная, лицо - правильной овальной формы, глаза - черные-пречерные. И наконец, в этих глазах Римо увидел то, чего ждал, - слабый проблеск желания, чтобы его рука снова погладила ее бедро. Он так и сделал, но нерешительно, и даже медленнее, чем раньше. Но когда рука поползла обратно вниз к колену, он совершил это движение быстрее, и с более сильным нажимом, потом начал гладить внутреннюю поверхность бедра - непрерывные нежные поглаживания, вверх-вниз, но всегда останавливаясь, чуть-чуть не доходя во влагалища. Темные соски на ее золотых грудях заострились, и Римо дотронулся губами до этих концентрических кружочков, потом языком провел линию между ними вниз до пупка, и при этом ни на секунду не прекращал медленных ритмичных поглаживаний внутренней стороны бедра. Он видел, как разжались до того стиснутые губы. Теперь она позволит ему взять ее, даже если ей это не понравится. Так она будет говорить себе. Но это неправда. Она хочет его. Римо по-прежнему держал ее руки у нее за головой. Стереотип изнасилования не должен быть нарушен. Если он отпустит руки, то воспитание заставит ее попытаться освободиться. Так что ему приходилось держать ее руки. Но легонько. Правой рукой он принялся ласкать ее груди, затем пупок, плечи, бедра и наконец, добрался до влажного влагалища. "Ублюдок! Белый ублюдок!" - стонала она. Потом он вошел, но не до конца. Задержался, ожидая, когда она сама попросит. И она попросила: "Черт побери! Я хочу тебя!" Стон перешел в сдавленное рычание, ее темные глаза почти исчезли под полуопущенными веками. Теперь он отпустил ее руки, и обеими руками снова принялся мять ягодицы, увеличивая давление, входя все глубже, всей силой воздействуя на ее главный орган чувств, силою воли вводя ее в оргазм. Лишь на одни краткий миг, когда ее чувства достигли полного исступления, он остановился, а потом сразу расслабился, когда начались обычные прерывистые вздохи и истеричные женские визги. - А-а-а! - вопила Мэй Суй, закрыв глаза в экстазе. - Мао! Мао! - И Римо внезапно отпрянул и встал на ноги. При других обстоятельствах он бы остался, но сейчас ему нужно было, чтобы она следовала за ним, чтобы она сомневалась, захочет ли он ее снова. Он оставил ее лежать в полном изнеможении на кровати и застегнул молнию брюк - весь акт он совершил полностью одетым. И тут он увидел, что в дверях стоит Чиун и качает головой: - Механически, механически, - произнес он. - Так чего же ты хочешь, черт тебя подери! - возмутился Римо. - Ты сам дал мне точные указания насчет двадцати пяти стадий, а теперь говоришь, что это было механически. - Всегда есть место для творчества. - А почему бы тебе не показать мне, как это делается? Чиун оставил этот вопрос без ответа. - И кроме того, я считаю, что заниматься этим в присутствии постороннего - просто отвратительно. Но, впрочем, вы, американцы и китайцы - свиньи. - Ну, ты и фрукт, - заявил Римо. Он получил от секса куда меньше удовольствия, чем собирался получить человек на другой стороне улицы от убийства Римо. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ  - Мне надо поговорить с тобой, Чиун, - сказал Римо. - Он закрыл дверь, оставив Мэй Сун лежать в полном изнеможении поперек кровати. Чиун уселся на серый ковер, покрывавший пол комнаты, и скрестил ноги в позе лотоса. Лицо его ничего не выражало. Римо сел перед ним. Он мог, если бы пожелал, просидеть в таком положении много часов подряд - годы тренировок научили его концентрировать внимание и полностью контролировать тело. Он был выше Чиуна, но сейчас, когда они сидели друг против друга, глаза их находились на одном уровне. - Чиун, - начал Римо, - тебе придется вернуться в Фолкрофт. Прости, но ты доставляешь слишком много хлопот. И тут Римо уловил нечто, и в то же время был уверен, что этого нет. Он не мог точно определить, что это. Во всяком случае, когда речь идет о Чиуне. Если бы перед ним был кто-то другой, Римо решил бы, что тот собирается напасть на него, или хотя бы подумывает об этом. Но с Чиуном это было невозможно. Римо знал наверняка, что Чиун не испускает никаких сигналов, по крайней мере, ни в выражении глаз, ни в движении позвоночного столба, никогда нельзя было уловить ни малейшего намека на то, что Чиун готов к нападению. Большинство специалистов этой профессии выучивается не посылать никаких сигналов глазами, но движение позвоночного столба - это все равно что плакат: "Берегись!". И Римо, если бы он не знал, что Чиун не посылает сигналов, и если бы он не знал, что Чиун испытывает к нему чувство искренней и глубокой привязанности, мог бы поклясться в этот момент, в гостиничном номере в Бостоне, где закрыты все двери, и занавешены все окна, что Чиун только что решил убить его. - Тебя что-то беспокоит, - заметил Чиун. - Сказать правду, Чиун, ты стал совершенно невыносим. Своим бредом по поводу китайцев ты можешь просто-напросто сорвать все задание. Никогда раньше мне не доводилось видеть в тебе и в твоих поступках ничего, кроме верха совершенства, а теперь ты ведешь себя как ребенок. - Смит приказал тебе отправить меня в Фолкрофт? - Да ладно, не расстраивайся. Это просто вопрос профессионализма. - Я спрашиваю тебя: мое возвращение в Фолкрофт - это приказ Смита? - Если я тебе скажу, что да, тебе будет легче? - Я должен знать. - Нет, это не приказ Смита. Я так хочу. Чиун поднял правую руку, давая понять, что то, что он хочет сказать, имеет исключительную важность, и что Римо должен слушать предельно внимательно. - Я объясню тебе, сын, почему я делаю то, чего ты не понимаешь. Чтобы понять действия, надо понимать человека. Я расскажу о себе и о людях с моей родины. И тогда ты узнаешь, почему я делаю то, что делаю, и почему я ненавижу китайцев. Многие люди решат, что я злой человек, профессиональный убийца, лишающий людей жизни и обучающий других делать то же самое. Пусть будет так. Но я не злой человек. Я хороший человек. Я делаю то, что должен делать. Таков образ жизни у нас в Синанджу, и только так мы можем выжить. Ты родом из богатой страны. Даже самые бедные страны Запада значительно богаче моей родины. Кое-что я уже рассказывал тебе о моей родной деревне Синанджу. Это бедный край, такой бедный, что тебе не понять. Земля может прокормить лишь одну треть семей, живущих там. Да и то только в хорошие годы. Прежде чем мы нашли способ выживания, нам приходилось уничтожать половину рождавшихся девочек. Мы бросали их со скалы в море, и, скорбя, говорили, что отправляем их домой, чтобы они родились вновь, в лучшие времена. В голодные годы мы так же поступали и с новорожденными мальчиками - отправляли их домой, ожидая, когда наступят лучшие времена для их появления на свет. Я не верю, что, бросая детей в море, мы в самом деле отправляли их домой. И в не думаю, что большинство людей в это верило. Но матери легче сказать себе так, чем считать, что она отдает своего ребенка акулам и крабам. Это такая ложь, которая помогала пережить горе. Представь себе географическую карту. Китай. Это тело. Тогда Корея - рука. Как раз подмышкой расположена деревня Синанджу, и именно в эту деревню владыки Китая и владыки Кореи отправляли людей в ссылку. Принцев, предавших своих коронованных отцов, мудрецов, чародеев, сотворивших зло. Однажды, думаю, что по вашему календарю это был четырехсотый год, а по нашему - день соловья, в нашу бедную деревню пришел человек. Он не был похож ни на одного из тех, которых нам доводилось видеть раньше. Совершенно особенный. Он был родом с далекого острова за морем. Из Японии. Это было раньше ниндзя, раньше каратэ, раньше всего остального. На родном острове его обвинили в том, что он жил со своей матерью как с женщиной. Однако он был невиновен. Он не знал, что это его мать. Но его все равно наказали - выкололи глаза бамбуковыми палками. Голос Чиуна дрогнул, и он вдруг заговорил напыщенным тоном: "Мы бросаем тебя среди подонков, живущих в проклятой стране", - сказал капитан японского корабля бедному слепцу. - Смерть - слишком мягкое наказание для тебя". И слепец ответил. Теперь голос Чиуна зазвенел. Глаза он завел к потолку. "Слушайте, вы! - ответил тот. - Вы, имеющие глаза, не видите. Вы, имеющие сердца, не знаете сострадания. Вы, имеющие уши, не слышите, как плещут волны о борт вашего корабля. Вы, имеющие руки, не знаете покоя. Горе вам, когда черствость ваших душ вернется к вам, и голуби не отметят ее путь. Ибо ныне я вижу, что в Синанджу рождается новый народ. Я вижу, как этот народ разрешит ваши мелкие споры. Я вижу людей среди людей. Я вижу людей добра, которые всей силой своего гнева обрушатся на ваши дрязги. Отныне и впредь, когда вы окажетесь вблизи Синанджу, не забудьте захватить деньги, чтобы заплатить за войны, вести которые у вас самих не хватает сил. Вот какой податью я облагаю вас и всех тех, кто родом не из этой деревни. Платите за работу, которую сами вы выполнить не можете, ибо вам незнакомо чувство уважения к людям". Чиун был явно счастлив, что ему представилась возможность рассказать эту легенду. - Ну вот, сын, - сказал он Римо. - А теперь скажи мне, что ты думаешь об этой истории? Только правду. Римо промолчал. - Правду, - повторил Чиун. - Я думаю, это примерно то же, что и легенда о младенцах, возвращающихся домой. По-моему, жители деревни Синанджу стали профессиональными убийцами-ассасинами потому, что не могли найти другого способа заработать себе на пропитание. Я думаю, что эта история специально придумана для того, чтобы казалось, что ваш дерьмовый бизнес не так сильно воняет. Лицо Чиуна вытянулось, морщины стали глубиной с горные ущелья. Карие глаза запылали огнем. Губы превратились в узенькие полоски, излучающие злобу. - Что? - прошипел он. - Это правда? Ты не передумаешь? - Если мне, папочка, предстоит потерять твою любовь из-за того, что я говорю правду, - значит, я ее потеряю. Я не хочу, чтобы между нами встала ложь, потому что ложь убьет то, что связывает нас. Я думаю, вся эта история о Синанджу - просто миф, специально придуманный для того, чтобы объяснить, откуда взялось то, что есть. Лицо Чиуна смягчилось, он улыбнулся. - Я тоже так думаю. Хе-хе. Но ты чуть было не солгал мне, потому что не хотел меня обидеть. Хе-хе. Но история красивая, правда? - Прекрасная. - Ладно, к делу. В году тысяча четыреста двадцать первом император Чу-ди взял на службу нашего Мастера, человека, чьими заботами живет деревня. - Всего одного человека? - удивился Римо. - Больше не требуется. Если человек достаточно искусен, то больше ничего и не нужно, чтобы защитить слабых и больных, стариков и всех тех, кто не может сам постоять за себя. И наш мастер взял с собой в Китай меч Синанджу длиной в семь футов, выкованный из лучшего металла. Его заданием было казнить архитекторов и строителей императорского дворца Тай-хэ дянь, поскольку именно они спроектировали его, сооружали и, значит, знали расположение секретных ходов. - А зачем ему понадобился меч? - прервал Римо рассказ старика. - Рука для боя. Для казни - меч. Римо кивнул. - Он идеально справился с заданием. Вечером того дня, когда строительство дворца Тай-хэ дянь было завершено, император позвал всех архитекторов и строителей в один из секретных ходов и сказал, что там они получат свое вознаграждение. Но императора там не было, и не было вознаграждения. Только Мастер Синанджу. Вж-ж-ж - взмах мечом вправо. Вж-ж-ж - взмах мечом влево. Вж-ж-ж - вниз, и никто не видел лезвия меча и не понимал, что происходит. Вж-ж-жж! Чиун двумя руками вращал в воздухе воображаемый меч. Меч и не мог быть никаким иным, кроме как воображаемым, потому что никто и никогда не смог бы так легко и так неистово работать настоящим мечом длиной в семь футов. - Вж-ж-ж. И потом он оставил меч рядом с трупами, решив, что вернется за ним после того, как ему заплатят. Прежде чем заплатить, император пригласил его на ужин. Но мастер сказал: "Не могу. Мои люди голодают. Я должен вернуться и накормить их". Я говорю истинную правду, Римо. И тогда император дал ему отравленный фрукт. И Мастер оказался бессилен. - Разве у вас нет защиты от яда? - Только одна. Не есть. Знать свою пищу. Это и твоя слабость, сын мой. Хотя нет никакой необходимости пытаться отравить тебя, потому что ты сам травишь себя ежедневно. Пицца, сосиски, ростбиф, картофельное пюре, цыпленок с поджаристой корочкой. Бр-р-р. Ну, так вот. Мастер проснулся в чистом поле, он не умер - так велика была его сила, но все тело у него словно онемело. Пешком, ослабевший, лишившийся своего искусства, он добрел до Синанджу. К тому времени, как он вернулся, жители деревни снова начали отправлять новорожденных домой. Чиун опустил голову и вперил взгляд в пол. - Для меня не выполнить задание - это все равно что отправить детей домой. Я не могу себе этого позволить, даже если моим заданием станешь ты. На сегодняшний день я - Мастер. - Это твое дерьмо, и тебе его разгребать, а не мне, - голос Римо звучал холодно. - Ты прав. Это мое дерьмо, и мне его разгребать. - А что там было с архитекторами и строителями? Разве они заслужили смерть? - Эта та цена, которую заплатит каждый, кто работает на китайцев, и каждый должен быть к этому готов. - И деревня Синанджу тоже заплатила эту цену, - сказал Римо. Ему было как-то даже не до злости - он испытывал что-то вроде чувства опустошенности - и в этом состоянии, что бы он ни сказал, ответ причинял ему только еще большие страдания. Он всегда знал, что Чиун профессионал, и что в случае необходимости он сам, Римо, может оказаться жертвой. Но слышать об этом ему не хотелось. - Платить приходится всегда. Ничто не дается бесплатно, - заметил Чиун. - Ты платишь свою цену сейчас. Тебя обнаружили, узнали, лишили твоего сильнейшего оружия - внезапности. У тебя нет детей, жизнь которых зависит от того, как ты исполняешь службу, нет матерей, которые будут придумывать для себя спасительную ложь, когда ты не справишься с заданием. Со своим мастерством ты можешь обеспечить себе прекрасную жизнь где угодно. Уходи, спасайся. Прежнее страдание уступило место новой боли - боли, какую испытываешь, когда говоришь лучшему другу то, что не решаешься сказать самому себе. Римо наклонился вперед, пытаясь оттянуть момент, когда придется сказать это Чиуну: - В чем дело, Чиун? Разве ты не должен убить меня? - Не будь идиотом. Конечно, я убил бы тебя, если бы пришлось. Хотя умереть самому мне было бы легче. - Я не могу бросить это задание, - сказал Римо. - Почему? - Потому что, - медленно произнес Римо, - у меня тоже есть дети. И их тоже отправляют домой. Их отправляет домой героин, война, преступления, люди, которые считают благородным занятием взрывы зданий и убийства полицейских, и которые так манипулируют законами государства, что они перестают кого-либо защищать. Дети, которые страдают от всего этого, - это мои дети. И если у нас есть хоть малейший шанс, что когда-нибудь, в один прекрасный день, у нас прекратятся войны, и мы сможем без страха ходить по улицам, и наших детей не будут отравлять наркотиками, и люди не будут грабить друг друга, тогда, в этот самый день, я уйду. Тогда, в этот прекрасный день, я отложу в сторону меч моей страны. Но до того, как этот день настанет, я буду делать свое дело. - Ты будешь делать свое дело до тех пор, пока тебя не убьют. - Что ж, значит так, дорогой. - Значит так, - согласился Чиун. И тут они оба улыбнулись. Сначала Чиун, за ним Римо. Ибо в этот самый момент какое-то внутреннее чувство подсказало им, что кто-то подсматривает за ними сквозь опущенные жалюзи, и что недурно было бы снова немного размяться. В дверь постучали. - Войдите, - крикнул Римо, вставая. Он с наслаждением распрямил ноги. Дверь отворилась, и вошла женщина - та самая, которую в вестибюле он как будто не заметил, и не заметил, что она заметила его. Сейчас она была одета как горничная. - Здравствуйте, сэр, - сказала она. - Ваш кондиционер плохо работает. Нам придется отключить его и открыть окна. - Разумеется, - Римо был сама любезность. Женщина, испуская больше сигналов, чем служба информации Большого центрального вокзала, протопала в комнату и подняла жалюзи. Она не глядела ни на Римо, ни на Чиуна - вся напряженная, запрограммированная. И даже вспотевшая. Чиун скорчил гримасу, показывающую, что он в шоке - настолько откровенны были ее действия и надуман повод. Римо подавил смешок. Женщина открыла окно, и Римо с Чиуном одновременно заметили снайпера в доме напротив, в комнате этажом выше, чем их собственная. Это было легче легкого - женщина с таким же успехом могла бы просто посветить фонариком. Римо взял обе ее руки в свои. - Боже мой, я даже не знаю, как мне вас за это благодарить. Представляете, как здесь было душно! - Да что вы, не стоит, - ответила женщина, пытаясь вырваться. Римо чуть надавил ей на кисти рук сразу за большими пальцами и заглянул в глаза. До того она избегала встретиться с ним взглядом, но больше противиться уже не могла. - Право, не стоит, - повторила она. - Я была рада помочь. Левой ногой она принялась нервно постукивать по полу. - Я бы хотел позвонить дежурному и поблагодарить его, - не отпускал ее Римо. - Ой, нет, не нужно. Это входит в мои обязанности. - Женщина уже так напряглась, что ей пришлось выключить все эмоции, а не то она бы просто взорвалась. Римо отпустил ее. Она не оглянулась назад, когда выходила из комнаты, но он знал, что, как только дверь закроется, она стремглав побежит туда, где ее ждет сообщник. Римо были нужны они оба. Только вместе. Ему не нужны были трупы в гостиничном номере или где-то на подступах к нему - в коридоре или в вестибюле. Но если поймать их в их собственной берлоге и очень аккуратненько прикончить - что ж, тогда можно будет немного перекусить. Ведь он ничего не ел со вчерашнего дня. Она споткнулась на пороге, с треском захлопнула дверь и исчезла. Римо подождал немного, потом сказал Чиуну: - Знаешь, я бы сегодня вечером не отказался от даров моря. - Снайпер бывал в Синанджу, - ответил Чиун. - Ага, я так и думал. Я почувствовал, как он будто просвечивает всю комнату насквозь через жалюзи, - сказал Римо, берясь за ручку двери. - Это очень эффективный метод, - заметил Чиун. - Разумеется, кроме тех случаев, когда он становится совершенно неэффективным. А это бывает, когда жертва, а не охотник становится главным в их союзе. Знаешь, раньше это проделывали со стрелами. - Ты меня еще не обучил стрельбе. - Если ты переживешь ближайшие несколько недель, то обязательно научу. А пока я не дам ему скучать, - сказал Чиун и принялся медленно раскачиваться, словно отводя от себя острие длинного копья и поддразнивая человека, этим копьем вооруженного. - Спасибо, - сказал Римо и открыл дверь. - Погоди, - остановил его Чиун. - Что такое? - обернулся Римо. - Море одаривало нас вчера. - Закажи себе овощи. А я хочу омаров. - Я закажу тебе утку. Утка, если ее правильно приготовить, - это великолепно. - Ненавижу утку, - поморщился Римо. - Постарайся полюбить. - Пока! - заявил Римо. - Так ты подумай насчет утки, - напутствовал его Чиун. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ  Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер был мертв. Он положил свою возлюбленную винтовку на мягкую постель, а сам сел в кресло, лицом к окну. Сентябрь холодил его кости. Бостон шумел далеко внизу. А он пристально смотрел в лицо улыбающегося корейца, сидящего в позе лотоса в комнате в доме напротив. Гернер видел, как поднялись жалюзи, он почувствовал присутствие своих жертв еще до того, как они поднялись, потом увидел обоих, потом начал устанавливать связь между пулей и черепом жертвы. Сначала дело казалось легче легкого, поскольку он явственно ощущал биение жизни, и между ним и тем, в кого он целился, возникло сильное эмоциональное поле, и чувство это было сильнее, чем когда-либо раньше. Его цель разговаривала с Марией, а потом Мария ушла, но сильнейшее поле, исходившее от корейца, подавило то, которое исходило от его главной жертвы, и требовало, чтобы сначала он убил корейца. И тогда Гернер начал целиться, подводя острие воображаемого копья, которым стала его винтовка, к желтому лбу. Но он немного промахнулся, и начал снова, и опять ему чуть-чуть не удалось удержать копье, и он не смог правильно прицелиться, а просто водил стволом винтовки из стороны в сторону. И тогда винтовка в его руках стала просто винтовкой, а уже многие годы, с тех самых пор, как он посетил Синанджу, он не пользовался винтовкой как просто винтовкой. Он был в Северной Корее в качестве советника, и побывал в этой деревне, и какой-то мальчишка стрелял лучше, чем он, а жители деревни долго извинялись и говорили, что жаль, тут нет Мастера, а то бы он показал, как надо на самом деле стрелять, и за смехотворно малую сумму они обучили его технике стрельбы. Он тогда решил, что они полные идиоты. А теперь, глядя сквозь прицел своей винтовки, он понял, почему с него взяли так мало. Они ничего не дали ему взамен, только ложное чувство самоуверенности, которая и привела его к смерти, ибо теперь он наконец встретил Мастера, того самого, которого не было в деревне много лет тому назад. Он попытался прицелиться, как если бы это было просто ружье, но руки его тряслись. Так он не стрелял уже давно. Он попытался сконцентрировать свое внимание на пуле, на траектории, отвлечься на время от ускользающего корейца, и когда все было готово, снова поднес острие воображаемого копья к голове жертвы, но головы на месте не оказалось, и пальцы Гернера тряслись. Весь дрожа, он положил холодную винтовку на постель. Пожилой кореец, все так же сидящий в позе лотоса, поклонился и улыбнулся. Гернер сложил руки и поклонился в ответ, выразив старику свое глубочайшее почтение. Его главная жертва ушла из комнаты, и, без сомнения, вскоре будет у его, Гернера, дверей. Жизнь, в конце концов, была не такой уж плохой, хотя если бы он мог начать жизнь с винограда вместо этой своей профессии, тогда, возможно, она была бы лучше. Это была ложь, конечно, и он это понимал. Он почувствовал, что надо бы помолиться, но это было как-то неуместно, да и чего ему просить у Бога? Он имел все, что хотел. Он был доволен прожитой жизнью, он сажал виноград и собирал урожай, чего же больше? И вот Гернер мысленно обратился к божеству - какое там оно есть - и поблагодарил его за все хорошее; чем ему довелось насладиться в жизни. Он скрестил ноги, и тут ему в голову пришла просьба: - Боже, если ты там есть, даруй мне вот что: сделай так, чтобы не было ни рая, ни ада. Чтобы все это кончилось. Открылась дверь, и ввалилась запыхавшаяся Мария. Гернер не обернулся. - Ты убил его? - спросила она. - Нет, - ответил он. - Почему? - А потому, что сейчас он убьет нас. Когда занимаешься подобным бизнесом, всегда приходится идти на такой риск. - Что ты несешь, черт тебя подери? - Мы проиграли, Мария. - До него всего каких-то пятьдесят ярдов. - Да хоть как до Луны, моя дорогая. Винтовка на кровати. Если хочешь, она в твоем распоряжении. Гернер услышал, как захлопнулась дверь. - Совсем не обязательно закрывать дверь, моя дорогая, сказал он. - Двери их не остановят. - Я не закрывала... - начала было Мария, а потом Гернер услышал, как треснула кость, и тело сначала плюхнулось на кровать, а затем врезалось в стену рядом с ним. Он скосил глаза влево. Мария, по-прежнему со встрепанными волосами, лежала, измазанная темной кровью, сочившейся из проломленного черепа. Скорее всего, она ничего не успела почувствовать, вероятно, даже не увидела рук, которые это над ней проделали. И мертвой она выглядела неопрятной. У Гернера была еще одна просьба к Богу, и он попросил, чтобы Марию судили за ее помыслы, а не за поступки. - Эй, парень, как твои снайперские дела? - раздался голос сзади. - Прекрасно, пока ты не испортил все дело. - Вот так-то, дорогой. - Если не возражаешь, то прекрати болтовню, и кончай с этим поскорее. - Знаешь, вовсе не обязательно быть по этому поводу таким обидчивым. - Дело не в этом. Дело в том, что мне просто надоело иметь дело с крестьянами. А теперь, прошу тебя, сделай то, зачем пришел. - Если тебе не нравится иметь дело с крестьянами, так что же ты не стал камергером двора Его Величества, а, шмук? - Боюсь, что в то время на рынке труда не оказалось вакансий, - ответил Гернер, по-прежнему не оборачиваясь на голос. - Сначала несколько вопросов. Кто тебя нанял? - Она. Труп. - На кого она работает? - На какую-то коммунистическую организацию. Я не знаю точно, на какую. - Подумай хорошенько. - Не получится. - А ты попытайся. - Я пытался. - Попытайся получше. Гернер почувствовал, как ему на плечо легла рука, а потом плечо словно сжали тиски, разрывая нервы и дробя кости, и сплошной комок боли образовался на месте правой половины его тела. Он застонал. - Попытайся получше. - А-а-а! Я больше ничего не знаю. У нее в сумочке семьдесят тысяч. - О'кей. Верю. Слушай, а как в этом городе готовят жареную утку? - Что? - Гернер начал было оборачиваться, но не успел. Вспышка. А потом - ничего. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ  Римо съехал со скоростной автострады штата Нью-Йорк в том же месте, что и машина генерала Лю. Это была типичная американская развязка дорог, где в мешанине знаков и бессмысленных табличек, понатыканных над дорогой, на высоте двадцати пяти футов, найти нужный указатель было крайне трудно - для этого пришлось бы прочитать их все. Бестолковость дорожных инженеров и строителей вполне могла привести к тому, что Римо, не пройди он интенсивный курс тренировок тела и сознания, наверняка пропустил бы нужный поворот, Под полуденным осенним солнцем шоссе казалось живым - то ли предобеденный час пик, то ли обычная пульсация периодически засоряющейся артерии, питающей главный город мира. Как только нью-йоркский воздух - этот яд удушающего действия - проник через кондиционер машины в салон, Чиун начал слегка покашливать. - Медленная смерть, - сказал он. - Все это - из-за крайне жестокой эксплуатации, которой подвергаются трудящиеся. В Китае мы никогда не допустим такого загрязнения воздуха. - В Китае, - заметил Чиун, - у людей нет машин. Они едят испражнения. - Ты позволяешь своему рабу слишком много вольностей, - сказала Мэй Сун Римо. Все трое сидели на переднем сиденье, Мэй Сун посередине, а Чиун просто-таки вжался в дверцу, чтобы быть подальше от девушки. Римо не стал взваливать на себя лишние хлопоты с переменой автомобиля - он от души надеялся, что за ними следят. Время поджимало, генерал Лю до сих пор не найден, и Римо хотел вступить в контакт со своими противниками как можно скорее. Римо не нравилось, что Чиун сидит у окна в его теперешнем настроении, и всю дорогу ему приходилось держаться подальше от машин с пацифистскими эмблемами. Римо пытался сконцентрироваться на обстоятельствах исчезновения генерала Лю, надеясь на внезапное озарение. Потом он резко очнулся, услышав, как Чиун, весь исполненный блаженства, что-то громко мурлычет. Римо внимательно огляделся по сторонам. Вроде все в порядке. И тут он увидел, что пробудило такой восторг в душе Чиуна. Маленькая иностранная машина с пацифистской эмблемой обгоняла их справа. Когда машина поравнялась с ними, Чиун, не отвлекаясь и глядя только перед собой, резко высунул руку в окно и за что-то ухватился. В зеркальце заднего вида Римо рассмотрел, что это было. Боковое зеркальце той другой машины со звоном упало на дорогу и разлетелось на мириады осколков. Все, разумеется, случилось так быстро, что водитель той машины не заметил, как рука Чиуна молнией мелькнула в воздухе и оторвала зеркальце. Машина уже ушла вперед, и Римо видел, что водитель озирается по сторонам и качает головой. Чиун замурлыкал еще громче - он был на верху блаженства. Потому-то Римо и приходилось держаться подальше от машин с пацифистскими эмблемами, пока он добирались до Нью-Йорка. Один раз он попытался надуть Чиуна: пошел на обгон такой машины, подошел к ней как можно ближе и в самый последний момент резко взял в сторону. Ему хотелось проверить, до каких пределов он может дурачить Чиуна. Дело кончилось тем, что зеркальце той машины плюхнулось Римо на колени. Чиун был в неописуемом восторге, особенно когда зеркальце отскочило от Римо и отлетело к Мэй Сун. - Хе-хе, - изрек Чиун с видом триумфатора. - Какая победа - есть чем гордиться! - заметил Римо. - Есть чем гордиться только тогда, когда противник достойный. А тут гордиться нечем. Хе-хе. Совсем нечем гордиться. Так они и ехали всю дорогу, и лишь время от времени Чиун вставлял свое: "Хе-хе. Совсем нечем гордиться". Римо поехал тем же маршрутом, каким несколько дней назад проследовала машина генерала Лю. Он проехал по Джером-авеню там, где начиналась линия метро, мимо стадиона для гольфа, и дальше - в запруженный людьми деловой квартал, залитый ярким солнечным светом, которому мешала только проходящая над городом черная, закопченная линия метро. Хозяйственные магазины, кулинарии, супермаркеты, рестораны, рестораны, рестораны, две химчистки, прачечные, кондитерские и магазины игрушек. Потом, через два квартала от того места, где исчез генерал Лю, Римо свернул с проспекта и обшарил окрестности. Повсюду стояли чистые аккуратные дома не выше шести этажей, и обстановка была на удивление тихой и спокойной - совсем необычно для Нью-Йорка. Но Римо знал, что Нью-Йорк на самом деле - это не один город, а конгломерат разноплеменных сообществ, и каждое из них - а иногда даже один многоквартирный дом мог представлять такое сообщество - имело свои неповторимые национальные черты. Итальянцы, ирландцы, евреи, поляки - все это доказывало только одно: что в плавильном тигле на самом деле ничего не плавилось, а просто разнородные частицы свободно плавали в общем растворе, не смешиваясь друг с другом. Дома по обеим сторонам Джером-авеню, между ГрандКонкорс, главной улицей Бронкса, и линией метро, были все одинаковые. Аккуратные, не выше шести этажей. Все кирпичные. Но маленькие различия все-таки были. - Чиун, - сказал Римо, - ты понимаешь, что я высматриваю? - Не уверен. - А ты видишь, что я вижу? - спросил Римо. - Нет. - А что ты думаешь? - Это окраина большого города. - Видишь, что отличает один квартал от другого? - Нет. Тут повсеместно одно место. Хе-хе. - Чиун очень любил придумывать афоризмы, и когда ему это удавалось, отмечал их легким смешком, который вовсе не был похож на обычный смех. - Посмотрим, - заметил Римо. Мэй Сун вмешалась в разговор: - Совершенно очевидно, что в этом месте живут ваши руководители среднего звена. Тайная полиция и армия, пилоты атомных бомбардировщиков. - Низшие слои пролетариата, - отозвался Римо. - Ложь, - настаивала она. - Я не верю, что трудовая Америка живет в таких районах, где вдоль улиц стоят фонари, и магазины под боком, а в воздухе проходит железная дорога. Римо припарковал машину перед темным кирпичным зданием с псевдоготическим портиком. По обеим сторонам крыльца росла аккуратно подстриженная живая изгородь. - Подожди здесь, - сказал он Мэй Сун, а Чиуну дал знак следовать за ним. - Я абсолютно уверен, что знаю теперь, как исчез генерал Лю, - прошептал он, когда они отошли от машины. - Ну, Холмс, я просто преклоняюсь перед вами! - заявил Чиун. - Послушай, тебя же к этому не готовили. - Тихо, - оборвал его Римо. - Смотри внимательнее. - Элементарно, Ватсон. Хе-хе. - Где ты этого нахватался? - Я смотрю телевизор в Фолкрофте. - Да? А я и не знал, что там есть телевизор. - Конечно, - сказал Чиун. - Мои любимые передачи - это "Программа для полуночников" и "Пока Земля вертится". Они такие чудесные и прекрасные. На Джером-авеню Чиуну тоже стало ясно. Когда они проходили по заполненному толпами народа торговому кварталу, публика бросала на них любопытствующие взоры - торговец фруктами, студенты в форменных пиджаках колледжа Де Витта-Клинтона, полицейский, взимающий еженедельную подать с мелкого букмекера. Они остановились рядом с небольшой площадкой, уставленной ненадписанными надгробными плитами. Над плитами возвышался вычурно-витиеватый белый мраморный ангел, явно заказанный родственниками, которые не скоро пришли в себя после шока, вызванного горечью утраты. Запах свежей травы, доносившийся с городского стадиона для гольфа, казался божьим даром, словно говорящим, что кое-где в Нью-Йорке еще сохранилась какая-никакая растительность. Жаркое солнце, какое редко бывает в сентябре, своими лучами плавило асфальт. Над их головами с шумом пронесся поезд метро, высекая колесами искры на стыках рельсов. - Послушай, Чиун, генерал Лю не мог исчезнуть с Джером-авеню в этом месте. Судя по сообщениям, его никто не видел, но совершенно немыслимо, чтобы в таком районе несколько человек, а среди них - китайский генерал в полной форме, могли бы просто уйти незамеченными. Скорее всего, его втащили в другую машину, недалеко отсюда, и куда-то увезли. Римо обшарил глазами улицу. - И потом, - продолжая он, указывая на север, - не может быть, чтобы машина просто так свернула с дороги. Во всяком случае не тогда, когда сзади и спереди едут машины сопровождения. Наверное, его шофер неожиданно для генерала умышленно свернул в сторону. Генерал вовремя понял это и застрелил его. Другого, наверное, тоже. Но те, чье задание они выполняли, схватили генерала раньше, чем подъехали машины охраны. - Может быть, он силой заставил шофера свернуть в сторону? - предположил Чиун. - Да зачем ему это? Это были его люди. Он ведь генерал, понимаешь? - Я-то понимаю, а вот ты столько же смыслишь в вопросах внутренней политики Китая, сколько таракан смыслит в ядерной физике. - Я знаю, что люди генерала - это люди генерала. - А ты знаешь, почему генерал, едущий в бронированной машине, стреляет в своих людей, но не стреляет в тех, кто пытается вытащить его из машины? - Может быть, все это произошло слишком быстро. Как бы то ни было... - и тут Римо осекся. - Вот оно! Поезд метро - знаешь, куда идет эта ветка? В китайский квартал. Понял теперь? Они втащили его в поезд, направляющийся в китайский квартал. - И никто не заметил, как целая банда садится в поезд? И никому не показалось странным, что китайский генерал пытается вырваться из рук своих похитителей? - Это мелочи, - пожал плечами Римо. - Тебе все кажется ясным и понятным, потому что ты не ведаешь, что делаешь, сын, - сказал Чиун. - А может быть, генерал Лю уже давно мертв. - Не думаю. Зачем бы тогда стараться разделаться с нами? - Диверсия. Римо улыбнулся: - Тогда на их месте я повысил бы цену, - Они обязательно это сделают, - заметил Чиун, - особенно теперь, когда весь мир узнает, что ты еще и знаменитый сыщик-всезнайка. - Хватит ехидничать, - огрызнулся Римо. - Ты просто завидуешь, потому что я все понял, а ты - нет. Мы едем в китайский квартал. И там мы найдем генерала Лю. Чиун поклонился ему в пояс: - Как прикажете, о достойнейший из достойных, сын номер один. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ  В Китае все было сложно и непонятно. Новые слухи о смерти Мао. Обозреватели, указывающие на закулисную борьбу в Пекине. "Партия войны" в самом Китае уже пустила слушок, будто бы американцы намерены сорвать мирные переговоры и потому убивают всех эмиссаров. В конце концов, уж если им удалось отправить человека на Луну, разве трудно обеспечить охрану посланников здесь, на Земле? Примерно такого рода аргументы выдвигались в Китае. И шепотом передавалось то, что может быть передано только шепотом. И вот таким образом в стране, где важные решения становятся известными только после того, как воплощаются в жизнь, народные массы пришли в движение, не дождавшись установления прочного мира. Всю дорогу, пока они ехали на такси в китайский квартал, Римо излагал свою точку зрения по этому вопросу. Свою машину он оставил возле отеля, где они остановились. Он был уверен, что разгадка тайны - в китайском квартале. Он был уверен, что исчезновение генерала Лю как-то связано с осложнением внутриполитической обстановки в Китае. Но он уже не был столь уверен, что им удастся найти генерала. Иголка в стоге сена - и всего четверо суток до того дня, когда китайцы намерены отменить визит премьера. Римо был убежден, что в целях безопасности премьеру надо прибыть в Америку прямо сейчас, без всяких предварительных согласовании. Неожиданный визит, о котором станет известно только тогда, когда премьер уже будет в воздухе. - Благодарю вас за разъяснения, господин государственный секретарь, - поклонился Чиун. - Уж не думаете ли вы, что народ Китая допустит, чтобы один из его любимых генералов сгнил в американской тюрьме? - спросила Мэй Сун. - Заключенные в американских тюрьмах живут лучше, чем ваши крестьяне, - ответил ей Чиун. В этот момент шофер такси постучал в перегородку. - Приехали, - сказал он. Римо огляделся. Улицы были ярко освещены разноцветными огнями, и повсюду бойко торговали пиццей, горячими сосисками и крошечными итальянскими пирожными. - Это китайский квартал? - спросил Римо. - Праздник святого Януария. Маленькая Италия в этот день выходит из границ. Римо пожал плечами и расплатился с шофером, хотя ему и показалось, что тот взял с них чересчур много. Он ничего не сказал, но чувствовал себя преотвратно. Как он найдет кого бы то ни было - или как его самого найдут - среди бушующих толп итальянцев? Он мрачно прокладывал себе путь по самой середине улицы, а сам косил глазами по сторонам, в глубине души мечтая вырубить всю эту иллюминацию. Мэй Сун шла за ним по пятам и через плечо переругивалась с Чиуном. Их перебранка казалась Римо оглушительной, хотя никто, казалось, ее не замечал. Наспех возведенные фанерные лавчонки загромоздили и без того узкие улицы, да на них еще навалились целые стаи покупателей, и ругательства, которыми обменивались Чиун и Мэй Сун, во всем этом гвалте звучали совсем как сердечные приветствия брата и сестры откуда-нибудь из Кастелламаре, потерявшихся в далеком детстве и только сейчас нежданно-негаданно нашедших друг друга. Никто, казалось, не замечал перебранки двух азиатов, но это только казалось. Молодой длинноволосый китаец стоял у них почти на самом пути, опираясь на шест, которым поддерживался навес лавки, торгующей масками, колпаками и прочими карнавальными безделушками. Он, нисколько не таясь, разглядывал всю эту троицу. На нем был серо-зеленый китель армейского образца, на плечах - красные звезды, на голове - фуражка а ля Мао, а из-под нее выбивались длинные сальные космы. Они уже в третий раз повстречали его на своем пути по Педл-стрит, хотя прошли всего два квартала. Он подождал, пока все трое прошли мимо, а потом Римо услышал, как он крикнул: - Вэй Чин! - Вэй Чин! - эхом прокатилось по улице, и новые голоса закричали в ответ: - Вэй Чин! Вэй Чин! Вэй Чин! Римо замедлил шаг, Мэй Сун прошествовала вперед, Чиун поравнялся с Римо. - Что это значит? - спросил Римо. - Что? - Что они там орут? -