Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Белые рабыни --------------------------------- выпуск 3 Перевод на русский язык В. Никитина Издательский центр "Гермес" 1994 OCR Сергей Васильченко --------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ Когда Европа представляла собой скопище враждующих между собой племен, Рим был всего лишь одним из городов-государств на Тибре, а израильский народ - пастухами, бродящими по Иудейским горам, любая девчушка могла запросто пройти с мешком бриллиантов через всю Империю Лони в Восточной Африке, не боясь, что у нее отберут хотя бы один из них. Если бы у нее заболел глаз, то здесь, только здесь, и больше нигде в мире, нашлись бы люди, которые вылечили бы ее. В любой деревне она могла в обмен на свои бриллианты получить пергамент, отнести его в любую другую деревню и получить взамен драгоценные камни абсолютно такого же веса и чистоты. Водами великой реки Бусати наполнялись искусственные озера, из которых в сухой сезон отводилась вода для поливки полей, и это задолго до того, как германские и кельтские племена, ставшие потом голландцами, впервые услышали о том, что на свете есть такая штука, как плотина или канал. Здесь, и только здесь, человек мог положить голову на подушку, не боясь, что ночью на него нападут, или что утром нечем будет утолить голод. Историкам не известно, когда именно лони перестали заботиться о своих каналах и плотинах, но во времена арабских завоеваний лони являли собой лишь небольшое племя, прячущееся в горах, дабы избежать полного уничтожения. Поля иссохли, река Бусати текла как хотела, и каждый десятый был слеп. Страной правило племя хауса, единственной целью государственной политики которого было выслеживание и уничтожение оставшихся в живых лони. Тех лони, которые не умели как следует прятаться, вылавливали, но убивали не всех - некоторых отводили к реке, на определенное место, где обменивали на продукты и напиток, называемый ромом. Бывало и так, что тот, кто приводил лони на это место, сам разделял судьбу своего товара. Одна за другой исчезали целые деревни, а их жители оказывались на плантациях Карибских островов, Южной Америки и Соединенных Штатов. Лони высоко ценились, поскольку к тому времени о них уже было известно, что женщины их красивы, мужчины сильны, а все они безвольны, и даже не помышляют о каком-либо сопротивлении. В году одна тысяча девятьсот пятьдесят втором, если вести отсчет лет с того времени, когда родился бог, которому поклоняются в Европе, Северной и Южной Америках, а также в некоторых местах в Африке и Азии, колония, называвшаяся Лонилендом, стала независимой. На мощной волне национализма, прокатившейся по стране в 60-х годах, бывшая колония была переименована в Бусати, а на еще более мощной волне 70-х из нее выслали всех азиатов, которые прибыли туда с англичанами и открыли свои магазины еще тогда, когда расположенная вдоль реки Бусати земля называлась Лонилендом. С азиатами, бежавшими из страны в результате "бусатизации", землю лони покинули последние из тех, кто был способен лечить глаза. Маленькие девочки теперь не осмеливались показываться на улице. В страхе перед солдатами никто уже не носил дорогих вещей. А высоко в горах прятались разбросанные остатки Империи Лони, ожидая прихода обещанного спасителя, который вернет им былую славу и процветание. ГЛАВА ВТОРАЯ  Джеймс Форсайт Липпинкотт пронзительно закричал, вызывая своего боя, который был где-то тут, в отеле "Бусати". В гостинице все еще пользовались полотенцами с вышитыми на них словами "Отель Виктория"; повсюду - в залах, на портьерах, форменной одежде боев, и даже на водопроводных кранах - можно было видеть витиеватую букву "В", написанную, тисненную или вышитую - в зависимости от материала, на котором она располагалась. С тех пор, как ушли англичане, в гостинице не было горячей воды. С тех пор, как накануне приезда Липпинкотта из аэропорта Бусати вылетел самолет с последними азиатами, в гостинице не стало и холодной воды. - Бой! - вопил Липпинкотт. Там, в Балтиморе, он не посмел бы назвать "боем" и девятилетнего мальчика-негра. Здесь, он вызывал так коридорного. В соответствии с новой бусатийской традицией, изложенной накануне в последнем выпуске газеты "Бусати Таймс", любой иностранец, особенно белый, назвавший бусатийца "боем", мог быть оштрафован на сумму до тысячи долларов, брошен в тюрьму на девяносто дней и наказан палками. Если, однако, вы загодя заплатите штраф министру общественной безопасности или великому всепобеждающему лидеру Дада "Большой Папочка" Ободе, который как раз в это утро успешно защитил Бусати от воздушного вторжения Америки, Англии, Израиля, России и Южной Африки, использовавших, как сообщило радио Бусати, самые совершенные типы атомных самолетов, то вам не придется отвечать перед судом. Эта процедура называлась в Бусати платежом, предваряющим нарушение, и считалась элементом новой революционной системы правосудия. В Балтиморе подобная система называлась взяткой. - Ко мне, бой! - вопил Липпинкотт. - В кране нет воды. - Да, бвана, - послышался голос из коридора, после чего появился черный потный человек в обвислой белой майке, обвислых белых трусах и паре пластиковых сандалий с лопнувшей подошвой, обладание которыми делало его одним из наиболее богатых людей в его родной деревне, находящейся в десяти милях вверх по реке. - Валла к вашим услугам, бвана. - Принеси же проклятой воды, ниггер, - сказал Липпинкотт, швырнув в лицо Валлы полотенце. - Да, бвана, - сказал Валла и стремглав бросился из комнаты. Когда Липпинкотт прибыл в Бусати, он был полон решимости уважать благородные новые африканские традиции и старательно заниматься поиском давно забытых. Однако быстро убедился, что вежливость делала его всеобщим посмешищем, а кроме того, как сказал министр общественной безопасности: "Эти ниггеры из джунглей просто нуждаются в том, чтобы их били, господин Липпинкотт. Не то, что вы или я. Я знаю, конечно, это противозаконно, если в наше время белый ударит черного, но, между нами, цивилизованными людьми, говоря, единственно правильным обращением с выходцем из джунглей может быть хорошая взбучка. Они не такие, как мы, хауса. Это даже и не лони, помоги им Господь. Это просто несчастные полукровки". Вот тогда-то и узнал Джеймс Форсайт Липпинкотт о предваряющих нарушение платежах, и тогда же, получая две стодолларовые банкноты, министр общественной безопасности пообещал ему: "Если кто-нибудь из этих парней доставит вам неприятности, вы только скажите мне. И больше вы их никогда не увидите". В Балтиморе Джеймс Форсайт Липпинкотт старательно называл горничных по фамилии, да еще со словом "мисс" или "миссис", в возглавляемой им компании он выдвигал на руководящие посты и негров, но в Бусати он вел себя как бусатиец. Только так здесь можно чего-нибудь добиться, говорил он себе, и даже не подозревал, насколько ему нравится этот метод по сравнению с принятым в просвещенном Балтиморе, где, чтобы решить какую-нибудь проблему, надо было каждый раз проводить очередной семинар по расовым отношениям. Здесь Бусати, а не Балтимор, и если бы он не следовал бусатийской системе рукоприкладства по отношению к ниггерам из джунглей, разве не было бы это своего рода утонченной формой расизма, поскольку означало бы, что он верит в превосходство американского подхода над бусатийским? Джеймс Липпинкотт потрогал щетину на своем давно небритом подбородке. Придется все же побриться. Если подождать с этим еще денек, то его могут принять за одного из тех хиппи, которые, приезжая в Бусати, никогда уже оттуда не возвращаются. Чисто побритый человек в костюме пользовался в Бусати определенным уважением. Ну а те, кто искал правду, красоту и стремился к общности с человеком и природой, те, раз появившись, никогда уже больше не возникали. В комнату вбежал Валла с наполненной водой суповой миской в руках. - Чего ты ее сюда притащил? - спросил Липпинкотт. - Кувшинов больше нет, бвана. - Что случилось с кувшинами? - Освобождены вчера армией, бвана. Чтобы их не заполучили империалистические агрессоры. Атомные самолеты летели воровать кувшины, но наш великий всегда побеждающий лидер уничтожил агрессоров. - Правильно, - сказал Липпинкотт, - мощное наступление империалистических стран. Он сунул палец в суповницу и возмутился. - Но вода холодная, Валла! - Да, бвана, горячей воды больше нет. - Но ты же вчера принес мне из кухни горячей воды. - Больше нет газа, бвана. - Хорошо, а как насчет дров? Они же могут топить дровами! Иди вам нужны азиаты, чтобы они показали, как это делается? - За дровами надо идти вверх по реке, бвана. - Хорошо, - раздраженно сказал Липпинкотт, - но за каждый порез, который я получу из-за холодной воды, тебе достанется от меня два пореза. Понятно? - Да, бвана, - сказал Валла. Закончив бриться и вынув лезвие из станка, Липпинкотт внимательно изучил отражение своего лица в зеркале. Он насчитал три пореза. - Значит, Валла, ты получишь шесть порезов. - Бвана, у меня для вас есть что-то получше, чем резать бедного Валлу. - Шесть порезов, - повторил Липпинкотт, который нарочно нанес себе два последних пореза, заранее предвкушая, как он отыграется на Валле за все неудобства. - Бвана, я знаю, где можно достать женщину. Вам нужна женщина, бвана, не режьте бедного Валлу. - Мне не нужны черные обезьянки. Валла. Сейчас ты получишь свои порезы, и ты знаешь, что ты их заслужил. - Послушайте, бвана. Вы хотите женщину. Вам не нужно резать Валлу. И тут Липпинкотт вдруг осознал, что его тело и в самом деле взывает о женщине. - Белые женщины, и вы делаете, что хотите. Белые, бвана. - В Бусати, Валла, нет белых женщин. А за вранье тебе положен еще один порез. - Белые женщины. О, да! Белые женщины. Я знаю. - Почему же я о них раньше не слышал? - Нельзя. Нельзя. Секрет. Белые женщины в большом доме с железными воротами. - Публичный дом? - Да, бвана. Белые женщины в публичном доме. Не режьте Валлу. Если имеете деньги, можете делать с ними, что хотите. Все. Можете резать белых женщин, если у вас есть деньги. - Поразительно, Валла. Ты лжешь. Ты получишь от меня двадцать порезов. Ты слышишь меня? - Я слышу, бвана. Когда Липпинкотт подкатил к большому белому дому с железными воротами, он к своему удовольствию отметил, что на окнах виднелись коробки кондиционеров. Они были прикреплены к стенам толстыми железными прутьями. Будь он повнимательнее, то заметил бы точно такие же прутья и на тех окнах, в которых не было кондиционеров. Но он не стал вглядываться, как не стал и размышлять над тем, почему не поехал с ним Валла, хотя тот понимал, что будет наказан за то, что вот так взял и исчез. Липпинкотт был приятно удивлен, увидев, что кнопка звонка на воротах исправна. Убедившись, что ворота не открываются, он надавил на нее. - Кто там? - послышался голос из черной коробки, расположенной над перламутровой кнопкой - Мне сказали, что я мог бы здесь развлечься. - Кто вы? - Я - Джеймс Форсайт Липпинкотт, близкий друг министра общественной безопасности. - Это он вас сюда направил? Если бы тот образ жизни, который вел Липпинкотт, был связан с какой-нибудь опасностью, его бы насторожил тот факт, что в стране, в которой регулярно разворовываются даже латунные кнопки дверных звонков, никто до сих пор не отковырял эту кнопку из перламутра. Но Джеймсу Липпинкотту было не до того. Он познавал себя, и, обнаружив, что ему доставляет удовольствие причинять боль другим, пришел в такое возбуждение, что уже ни о чем не беспокоился и совершенно потерял бдительность. - Да, министр общественной безопасности направил меня сюда и сказал при этом, что все будет о'кей, - соврал Липпинкотт. Ну и что? Вместо предваряющего нарушение платежа будет просто платеж за нарушение. - Хорошо, - произнес голос в дребезжащем репродукторе. Липпинкотт не мог точно определить акцент, но он слегка напоминал английский. - Машина не пройдет через ворота, - сказал Липпинкотт. - Нельзя ли послать сюда боя, чтобы он присмотрел за ней? - Перед этими воротами вашу машину никто не тронет, - ответил голос. Щелкнула электромагнитная задвижка замка, ворота открылись. Нетерпение Липпинкотта было столь велико, что он даже не полюбопытствовал, что, собственно, могло оберегать его машину перед этими воротами, когда обычно бусатийцы "раздевали" припаркованные в городе автомобили так, как пираньи разделывают упавшую в реку хромую корову. Ведущая к двери дома дорожка была выложена камнем, а медные дверные ручки ярко начищены. Дубовая дверь была отполирована до блеска, а ручка дверного колокольчика представляла собой искусно сделанную голову льва, но льва не африканского, а британского. Липпинкотт постучал. Дверь открылась. На пороге стоял человек в белой форме армии Бусати с сержантскими нашивками на рукавах. - Немножко рановато, а? - сказал он с английским акцентом, что при его антрацитовом лице прозвучало несколько даже высокомерно. - Да, рано, - сказал Липпинкотт, полагая, что именно это он должен сказать в данной ситуации. Сержант провел его в большую комнату с богатой мебелью в викторианском стиле, набитую креслами и старинными безделушками, которые заполняли буквально все щели, и с большими портретами африканских вождей в золотых рамах на стенах. Все это выглядело хотя и не по-английски, но почти по-английски. Причем "почти по-английски" не как в Бусати, а как в какой-нибудь другой колонии. Липпинкотт не мог, однако, с уверенностью сказать, в какой именно. Сержант жестом пригласил Липпинкотта сесть и ударил в ладоши. - Выпьете? - спросил сержант, погружаясь в мягкие подушки дивана. - Нет, нет, спасибо. Мы можем начинать, - ответил Липпинкотт. - Сначала вы должны выпить и расслабиться, - сказал, ухмыляясь, сержант. В комнату тихо вошла черная морщинистая старуха. - Принеси нам пару твоих особых мятных коктейлей, - сказал сержант. "Мятных коктейлей. Вон оно что! Этот дом обставлен так, как это было принято до гражданской войны на Юге - на американском Юге", - подумал Липпинкотт. Похоже на предвоенный публичный дом где-нибудь, скажем, в Чарльстоне, в штате Южная Каролина. Липпинкотт демонстративно поглядел на часы. - Не торопитесь, - сказал сержант, - девочки подождут. "Похоже, что этот человек злится", - подумал Липпинкотт. - Скажите, Липпинкотт, что привело вас в Бусати? Липпинкотту не понравилась фамильярность, с которой обратился к нему сержант, но он сдержался. - Я - археолог-любитель. Изучаю причины крушения Великой Империи Лони и прихода к власти племени хауса. Послушайте, я в самом деле не хочу пить и предпочел бы перейти, скажем так, к делу, ради которого я сюда пришел. - Извините за неудобства, - сказал сержант, - но вас нет в утвержденном списке тех, кто может пользоваться этим домом, а поэтому мне нужно узнать о вас поподробнее, прежде чем вы сможете начать. Ужасно сожалею, старина. - Хорошо, что именно вам нужно знать? - Старина, ну почему вы хотите, чтобы это выглядело как допрос? - возразил сержант. - Допросы - это такая грубая штука. - Если грубо означает быстро, то лучше грубо. - Ну, хорошо, если уж вы так хотите, то - кто вам сказал об этом месте? - Министр общественной безопасности, - солгал Липпинкотт. - Он рассказал вам о правилах? - Нет. - Правила таковы. Нельзя спрашивать у девочек, как их зовут. Никому нельзя рассказывать об этом доме. Никому. И кроме того, старина, нельзя просто так подкатывать к воротам. Надо предупреждать по телефону. Договариваться о том, когда вас здесь примут. Понятно? - Да. Да. Ну, ладно, сколько? - Это зависит от того, что вы хотите. Липпинкотт сконфузился. Он никогда не делал этого раньше - того, что он собирался делать сейчас, и перед своим приездом в Бусати даже не подозревал, чтобы у него могли быть такие желания. Он запинался, пытаясь объяснить, ходил вокруг да около, потом пробовал подступиться к делу с другого бока. - Вы имеете в виду плети и цепи, - сказал в конце концов сержант. Липпинкотт молча кивнул. - Не так уж это необычно. Две сотни долларов. Если вы ее убьете - двенадцать тысяч. Нанесение ран и увечий оплачиваются соответственно. Эти девочки очень дорого стоят. - Хорошо, хорошо. Куда мне идти? - Деньги вперед. Липпинкотт заплатил, и сержант, нахально пересчитав полученные деньги, привел Липпинкотта в длинный и широкий коридор наверху. Они остановились перед блестящей стальной дверью. Сняв со стоящего возле двери высокого шкафа картонную коробку, сержант передал ее Липпинкотту. - Здесь ваши плети и цепи. Крюки - на стене. Если девочка доставит вам какую-нибудь неприятность, просто нажмите кнопку. Хотя вряд ли такое случится. Она здесь уже три месяца. Беспокоят только новенькие. Необученные, так сказать. Сержант снял с кольца на своем ремне ключ и отпер дверь. Липпинкотт зажал картонную коробку под мышкой и вошел в комнату как школьник, обнаруживший заброшенный кондитерский магазин. Он захлопнул за собой дверь и, устремившись в комнату, чуть не споткнулся о широкую железную койку. На койке лежала голая женщина. Ее ноги были прижаты к животу, руки закрывали голову, рыжие волосы грязным путаным клубком лежали на матрасе, запятнанном высохшей кровью. В комнате пахло камфорой, запах этот, как понял Липпинкотт, исходил от мази, которая блестела на четко вырисовывавшихся на ее боках шрамах от ударов плетью. Липпинкотт внезапно почувствовал сострадание к этому существу и собирался уже уйти из комнаты, может быть даже выкупить эту девушку и подарить ей свободу, когда она, выглянув из-под своих сложенных рук, и, увидев перед собой человека с коробкой, медленно поднялась с койки. Увидев ее молодые забрызганные засохшей кровью груди, он пришел в неистовство, а когда она послушно направилась к грязной, измазанной кровью стене и подняла руки к железному крюку, Липпинкотт задрожал от возбуждения. Он подергал цепи на ее запястьях, потом вдруг бросился к коробке и схватил плеть, стиснул ее в руке так, будто боялся, что кто-то может ее отобрать. - Хотите, чтобы я кричала? - спросила девушка, когда он приготовился нанести первый удар. По ее произношению Липпинкотт понял, что она американка. - Да, чтоб кричала. Громко кричала. Если ты не будешь кричать, я буду бить все сильнее и сильнее. Липпинкотт бил, и девушка кричала после каждого хлесткого удара. Рука с плетью идет назад, затем вперед, удар, и змееподобная плеть заблестела от крови, назад - вперед, назад - вперед, все быстрей и быстрей, пока вопли, свист плети и звук ударов не слились в сплошной крик боли. А потом все кончилось. Джеймс Форсайт Липпинкотт выдохся, и вместе с утолением этой внезапно возникшей странной жажды к нему вернулась способность мыслить. И тогда он испугался. Он понял теперь, что, несмотря на жестокую боль, девушка кричала как будто по обязанности. Возможно, ее напичкали наркотиками. Ее спина была похожа на сырое мясо. Что если кто-нибудь фотографировал? Он заявит, что снимки фальшивые. Ведь его слова более весомы, чем слова какого-то ниггера из джунглей. А если министр общественной безопасности узнает, что он использовал его имя? Ну, три, может быть четыре сотни долларов, и проблема решена. А что если девушка умрет? Двенадцать тысяч долларов. Это меньше, чем он давал каждый год Союзу братства за человеческое достоинство. Так чего бояться? - Ты кончил, Липпи? - безучастно спросила рыжеволосая девушка глухим голосом наркоманки. - Если да, то полагается, чтобы ты снял цепи. - Откуда ты знаешь мое имя? Его знают только в моем социальном кругу. - Но, Липпи, это же Бусати. Так ты кончил? - Гм... да, - сказал он, подходя к стене, чтобы получше рассмотреть ее лицо в тусклом свете комнаты. Ей было около двадцати пяти; красивый тонкий нос был сломан несколько дней назад, он распух и посинел. Нижняя губа разорвана и по краям покрыта кровавой коркой. - Кто ты? - Не спрашивай. Просто дай мне умереть, Липпи. Мы все умрем. - Я ведь знаю тебя, не так ли? Ты... ты... В его памяти всплыли черты, столь искаженные теперь, той девушки, которая когда-то была украшением общества на берегах Чесапикского залива, одна из девушек семьи Форсайтов, их вторая кузина. - Синтия, что ты здесь делаешь? - спросил он, а затем, вдруг вспомнив, в ужасе произнес: - Мы ведь только что похоронили тебя в Балтиморе. - Спасайся, Липпи, - простонала она. Именно это и решил сделать охваченный паникой Липпинкотт. Он живо представил себе, что будет, если Синтия Форсайт каким-то образом вернется в Балтимор и откроет его жуткую тайну. Липпинкотт схватил конец плети и обернул его вокруг шеи девушки. - Ты дурак, Липпи, ты всегда был дураком, - сказала она, и Джеймс Форсайт Липпинкотт затянул петлю. Он продолжал тянуть за концы петли даже тогда, когда вывалился язык, и выкатились из орбит глаза. Ожидавший его внизу сержант, понимал, почему Джеймс Форсайт Липпинкотт не хочет выписать чек на требуемую сумму из личной чековой книжки. Да, он доверяет ему и согласен на то, чтобы Липпинкотт вернулся в гостиницу и договорился с Национальным банком Бусати о наличных. - Мы не беспокоимся, - сказал сержант, - куда вы, собственно говоря, денетесь? Липпинкотт кивнул, хотя и не был уверен, что правильно уловил смысл сказанного. Он понял только, что ему позволяют заплатить за то, что случилось там, наверху, а это все, что он хотел услышать. Когда Липпинкотт вернулся в гостиницу, Валла все еще где-то пропадал. Липпинкотт несколько раз позвал его, но тот не появился, и Липпинкотт поклялся, что когда Валла снова покажется ему на глаза, он отлупит его так, что следы этой порки бой будет носить до конца своей жизни. Вице-президент банка предложил Липпинкотту захватить с собой охрану, так как, по его мнению, намерение прогуляться по Бусати с двенадцатью тысячами долларов было не самым мудрым. - Это вам не Нью-Йорк, - туманно выразился банкир. Липпинкотт отказался. И через три квартала пожалел об этом. Его остановил один из военных патрулей, а когда он доставил из кармана удостоверение личности и десятидолларовую банкноту, офицер, должно быть, заметил пачку в кармане, сунул туда руку и вытащил конверт со сто двадцатью стодолларовыми банкнотами. - Это принадлежит дому с железными воротами, - сказал Липпинкотт в надежде, что это произведет соответствующее впечатление на офицера. Никакого впечатления. Офицер просто перепроверил удостоверение личности Липпинкотта, снова спросил его, действительно ли он Джеймс Форсайт Липпинкотт, после чего затолкал его в "лендровер" и сел за руль. Выехав из города, они покатили вдоль великой реки Бусати. На Бусати опустилась ночь, а они все катили и катили вдвоем, так как патрульным солдатам было приказано остаться в городе. Они ехали так долго, что, когда, наконец, остановились, Липпинкотт готов был поклясться, что звезды стали ближе. Такими близкими и яркими они были, видимо в те времена, когда человек впервые слез с дерева. Офицер приказал Липпинкотту выйти из машины. - Послушайте, вам нет смысла меня убивать, - сказал Липпинкотт. - Я могу дать вам вдвое больше того, что вы у меня взяли. - Выходи, - сказал офицер. - Я - личный друг министра общественной безопасности, - сказал Липпинкотт. - Ты найдешь его за тем толстым деревом, - сказал офицер. - Двигайся! Липпинкотт, обнаружив, что африканская ночь довольно холодна, а на душе у него еще холоднее, направился к высокому широкоствольному дереву, которое высилось как островерхая гора на бусатийской равнине. - Эй! - крикнул он, но не получил ответа. Его локоть коснулся чего-то, свисающего с дерева. Он оглянулся. Это был сапог. В сапоге была нога, а выше ноги было тело. По бокам болтались руки черного цвета. Тело было неподвижно и пахло испражнениями. Оно было в офицерской форме. Липпинкотт отступил назад, чтобы отделаться от запаха и получше разглядеть лицо. Свет фонаря внезапно осветил его. Это был министр общественной безопасности. Из его головы торчало копье. Он был пригвожден им к дереву. - Привет Липпи! - сказал кто-то с американским акцентом. - Что? - изумленно выдохнул Липпинкотт. - Привет, Липпи. Ну-ка, сядь на корточки. Нет-нет, подними задницу с земли. На корточки, как раб, ожидающий своего хозяина. Вот теперь правильно. А теперь, Липпи, если будешь хорошо себя вести, сможешь перед смертью задать мне один вопрос. Свет фонаря погас, и теперь голос шел как бы из африканской темноты. Липпинкотт старательно вглядывался в темноту, но не мог разглядеть говорившего. - Послушайте, - сказал он в темноту, - я не знаю кто вы, но я могу сделать вас богатым. Поздравляю, вы так напугали меня, что я чуть не наложил в штаны. Так сколько? - У меня уже есть то, что мне надо, Липли. - Кто вы? - Это и есть твой один вопрос? - Нет, мой один вопрос другой: что вы хотите? - Хорошо, Липпи, я отвечу на него. Я хочу отомстить за свой народ. Я хочу, чтобы меня приняли в доме моего отца. - Я куплю дом вашего отца. Сколько он стоит? - Ах, Липпи, Липпи, глупый ты, Липпи! - Послушайте, я хочу жить, - сказал Липпинкотт, стараясь удержать опускающийся на пятки зад. - Я так унижаюсь перед вами. Так сколько вам дать за мою жизнь? - Нисколько. И плевал я на твое унижение. Я тебе не какой-нибудь гарлемский чистильщик обуви, называющий себя Абдуллой Бабуль Амиром. А самоунижение еще никому не приносило пользы. - Вы белый? Я вас не вижу. - Нет, Липпи, я - черный. Африканец. Тебя это удивляет? - Нет. Многие блестящие умы в мире - черные. - Будь у тебя хоть какой-то шанс, ты бы взбесился, услышав от кого-нибудь такую чушь, - сказал голос. - Мне-то лучше знать. Я знаю каждого из вас - Липпинкоттов и Форсайтов. Среди вас нет ни одного, кто не был бы расистом. - Так что же вы хотите? - спросил Липпинкотт. - Что вам надо? Было ясно, что этот человек сохранял его жизнь для какой-то своей цели. Тишина. Вдалеке взвыла гиена. И ни львов, ни машин, ни людей. - Я могу добиться для вас признания Америки, - сказал Липпинкотт. - Моя семья может это устроить. - Кто такая Америка, чтобы признавать или не признавать меня? - Так чего же вы хотите? - Кое-какую информацию. - Если вы меня убьете, вы ее не получите. - А я сначала получу ее, а потом убью тебя. Существует много способов умереть, и некоторые из них не так уж плохи. Липпинкотт не сомневался в намерениях этого человека, и, как многие из тех, кто страшится смотреть смерти в лицо, попытался успокоить себя маленькой ложью. Он сказал себе, что его пощадят, если он скажет этому человеку правду. - Ведь это не министр общественной безопасности рассказал тебе о том доме, не так ли? - Нет, не он, - сказал Липпинкотт, вспоминая снова об ужасном трупе, болтающемся на дереве рядом с его головой. - Мне рассказал о нем мой бой Валла. - Неважно, министр все равно должен был умереть, - сказал голос. - В отличие от большинства членов правительства, он не разделял мой взгляд на вещи. Ладно, как мне известно, ты собирал сведения о кораблях работорговцев и о начале работорговли в Штатах. Была такая плантация Батлера, на которую у тебя до сих пор сохранились документы, не так ли? - Да, могу их вам показать. Они у меня в доме в Чесапикском заливе. - В подвале или в библиотеке? - Не помню. Но я могу показать. - Неважно. Теперь-то, когда мы знаем, в котором из твоих домов они хранятся, мы их добудем. Это все, что мне было нужно. Что еще, кроме жизни, я могу тебе предложить? - Ничего, - сказал Липпинкотт в надежде, что если в качестве одолжения просить только жизнь, то можно будет и получить ее. - А не хочешь ли ты узнать о причинах крушения Великой Империи Лони, - вопрос, над которым ты так долго работал? - Я хочу жить. Голос проигнорировал его ответ. - Империя, - сказал он, - развалилась потому, что она вверилась чужакам. Она нанимали людей со стороны, дабы делать то, что должна была делать сама. Постепенно лони становились мягкотелыми и слабыми, и, в конце концов, хауса просто оттолкнули их, и они упали, словно изнеженные жирные дети. Несмотря на свое положение, Липпинкотт заинтересовался. - Слишком упрощенный подход, - возразил он. - Чтобы создать Великую Империю, требуется характер. Он должен был быть у лони. Непохоже, чтобы они просто шмякнулись о землю и притворились мертвыми. - Да, ты прав. Они бы дрались, но кое-что им помешало. Проклятая работорговля, которой занимались ваша семья. В конце концов лучшие из лони оказались на кораблях, а затем на плантациях, где они выращивали для вас хлопок. Но вот что я тебе скажу: лони собираются вновь вернуться к власти. Надеюсь, тебе от этого полегчало. - Нет, - сказал Липпинкотт. - Но, может быть, вы скажете, как им это удастся? Послушайте, все племя лони, собравшись вместе, не сможет склеить даже коробку для ботинок. - Очень просто, - сказал голос. - К власти приведу их я. - Немного помолчав, голос сказал: - Ты сделал с той девушкой действительно нечто ужасное. Не то чтобы это имело какое-нибудь значение, Липпи. Она ли, ты ли - дело не в этом. Тебе-то все равно пришлось бы расплатиться еще до того, как мы рассчитаемся со всеми Липпинкоттами и Форсайтами. Это все не важно. Важно то, что происходит сегодня в горах. Липпинкотт услышал лай гиены, вдохнул трупный запах, исходящий от министра общественной безопасности, и вдруг почувствовал страшный удар в спину чем-то, что вышло спереди из груди, и упал лицом вперед на пронзившее его насквозь копье. Когда голова его коснулась земли долины Бусати он был уже мертв - еще немного удобрения, не больше того, что осталось от старого императора Лони или древнего лонийского ребенка. Африка, земля, которая извечно была единственной справедливой хозяйкой в человеческой истории, приняла его как одного из своих сыновей. Валла, будучи умнее министра общественной безопасности и Липпинкотта, благополучно достиг находящейся в верховьях реки Бусати родной деревни. У него было на продажу нечто более ценное, чем последние остатки серебра из отеля "Бусати" с выгравированной на них в старинном английском стиле буквой "В". У него была информация, а информация, как известно, всегда пользовалась спросом. Разве чиновник из министерства юстиции не продал однажды за золото копии документов тайной полиции Бусати, за настоящее золото - монеты, которые можно покатать на ладонях, и на которые можно купить пятьдесят жен, или двадцать коров, или ботинки и плуг, и рубашки, и, может быть, даже еще и радиоприемник для личного пользования, а не так, как сегодня, когда он один на всю деревню. В общем, Валла сказал своим братьям, что уходит из деревни, и что старший брат должен встретить его через месяц за границей - в Лагосе, в Нигерии. - Торгуешь историями, Валла? - спросил его старший брат. - Тебе лучше знать, что я делаю, - важно сказал Валла. - С теми, кто много знает, правительство обычно поступает ужасно. - Я часто думал, для чего нам, собственно, правительство? Наши племенные вожди никогда не обращались плохо с теми, кто много знает. - А у белых это принято. - Если у нас здесь уже нет белых и если, как говорит радио, мы постепенно избавляемся от всего, что пришло к нам от них, то почему бы нам не избавиться и от правительства? - Потому что нижнереченские хауса - дураки, - сказал Валла. - Они хотят избавиться от белых для того, чтобы самим стать белыми. - Хауса всегда были глупыми, - сказал старший брат. Для того, чтобы добраться до Лагоса, бусатийскому армейскому патрулю на груженных провиантом и амуницией джипах требуется месяц. Валла, без пищи, с одним только ножом, проделал этот путь пешком за шестнадцать дней. Валла разыскал в Лагосе земляка из своей деревни и спросил его, где могут дать хорошие деньги за информацию. - Только не здесь, - сказал земляк, работавший помощником садовника в русском посольстве. - Они здорово платили в прошлом году, а в этом дела у них идут плохо. Лучше всех снова платят американцы. - А китайцы? - поинтересовался Валла. - Иногда они ничего, а иногда считают, что в обмен на информацию достаточно рассказать тебе несколько анекдотов. Валла кивнул. Там, в Бусати, он уже слышал о желтых людях: бывает, дадут тебе значок или книжку, да еще удивляются и сердятся, когда говоришь им, что этого мало. - Американцы снова лучше всех, - повторил садовник, - но соглашайся брать только золото. Их бумажки с каждым днем падают в цене. - Да, я возьму только золото. Потом вернусь и расскажу тебе. То, что ты мне рассказал, очень важно. - Поговори с поваром в американском посольстве. Он подскажет тебе, какую запрашивать цену. Повар в американском посольстве сытно накормил Баллу и выслушал рассказ, время от времени прерывая его наводящими вопросами, чтобы хорошенько подготовить Валлу к переговорам. - Это исчезновение Липпинкотта - вещь хорошая. Вполне стоящая. Но думаю, что сведения о том доме, может быть, еще более ценные. Кто эти белые женщины? Валла пожал плечами. - Я не знаю. - А кто там бывает? - спросил повар. - Мне рассказал об этом солдат. Он говорил, что тем бусатийским солдатам, которые хорошо себя ведут, разрешают пойти в этот дом и делать с теми женщинами разные ужасные вещи. - Домом управляет президент Ободе? - спросил повар. - Не знаю. Думаю, что нет. Мне сказали, что сержант, который находился в этом доме, - лони. - Лони? Ты уверен, что он - лони, а не хауса? - Я могу отличить хауса от лони, - обиделся Валла. - Он - лони. - Лони-сержант. Это очень важно, - сказал повар. - Это стоит золота? - спросил Валла. Повар отрицательно покачал головой. - Американцы не различают лони и хауса и им плевать, что лони дослужился до сержанта в бусатийской армии. Может, у тебя есть что-нибудь о тех женщинах? - Они никогда не выходят оттуда живыми. Повар пожал плечами, как бы говоря: "Ну и что?" - Я знаю имя одной. Мне сказал его один парень из нашей деревни, который работал в аэропорту. Я его запомнил, потому что оно похоже на имя Липпинкотта. - Ее тоже зовут Липпинкотт? - Нет. Форсайт. В полном имени Липпинкотта есть и имя Форсайт. Мой приятель сказал, что видел, как ее вели из самолета в машину. Она выкрикнула свое имя, а потом ее втащили в машину. Она прокричала, что ее зовут Синтия Форсайт из Балтимора. - Как она выглядела? - Белая. - Да, но какая белая? Все белые похожи друг на друга. - Это я знаю, - сказал Валла. - Наш друг говорил: у нее волосы как огонь. Повар погрузился в размышления и ответил не сразу. Вместо этого он застучал кухонным ножом, приготавливая овощи на ужин. Кончив нарезать длинные зеленые листья, он щелкнул пальцами. - Восемнадцать тысяч долларов. Золотом, - сказал он. - Восемнадцать тысяч долларов? - переспросил потрясенный Валла. - Это то, что мы запросим, а согласимся на пятнадцать. Он посоветовал Валле придержать имя девушки, пока он не получить деньги, но мельком упомянуть имя Липпинкотта, чтобы быть уверенным, что ему заплатят. Он объяснил, что человек, которому он представит Валлу, Джей Гордон Далтон, был чем-то вроде шпиона. Он предложит Валле десять или двадцать долларов, после этого Валла должен подняться, чтобы уйти, и тогда Далтон заплатит ему пятнадцать тысяч. - Я знал человека, у которого однажды была стодолларовая бумага, - сказал Валла. - Очень богатый человек. - Ты тоже будешь богатым, - сказал повар. - Мне это очень нужно. Мне ведь теперь нельзя возвращаться в Бусати. К ночи Валла стал самым богатым человеком в истории его деревни, а Джей Гордон Далтон послал в Вашингтон срочнейшую шифровку. Старший офицер лично расшифровал телеграмму. В ней говорилось: Джеймс Форсайт Липпинкотт, Балтимор, пропал. Предположительно погиб в джунглях Бусати. Подозреваем обман. Синтия Форсайт, Балтимор, удерживается заложницей. Ждем инструкций. Продолжаем расследование. Поскольку Липпинкотт принадлежал к известной семье Липпинкоттов, среди которых были губернаторы, дипломаты, сенаторы и, что самое важное, банкиры, эта телеграмма уже в четыре часа утра лежала на столах сразу нескольких заведующих отделами Госдепартамента США. В этой информации, правда, не все было гладко. Дело в том, что Синтия Форсайт не могла быть заложницей в Бусати. Три месяца назад она погибла в автомобильной катастрофе. Она была родственницей Липпинкоттов, и потому сообщение об этом появилось на первых полосах газет. Теперь решили, не поднимая лишнего шума, проверить, было ли это тело телом погибшей девушки. К полудню по характеру зубных пломб и отпечаткам пальцев было установлено с абсолютной точностью, что тело не принадлежало Синтии Форсайт. - Кто же это тогда? - спросил представитель Госдепартамента. - А какая разница? - ответил представитель ФБР. - Важно, что это - не Форсайт. Значит, она и в самом деле может быть заложницей в Бусати. - Тогда нам придется доложить об этом в Белый Дом, - сказал госдеповец. - И да поможет Бог тем, кто пытается обвести Липпинкоттов вокруг пальца. Особенно банкиров. Составленный в Белом Доме отчет был отпечатан в пяти экземплярах, четыре из которых были направлены различным Липпинкоттам. Пятый, доставленный нарочным в один из кабинетов в здании Департамента сельского хозяйства в Вашингтоне, был закодирован и передан по шифровальному аппарату, как полагал тот, кто это делал, в какой-то офис в Канзас-Сити. На самом деле сообщение поступило в санаторий в местечке Рай, штат Нью-Йорк, и в этом санатории было принято решение, благодаря которому, хотя этого и не знал тот, кто его принимал, осуществилось древнее предсказание, сделанное вскоре после того, как лони лишились своей империи: "Всесокрушающая сила с Востока соединится со всесокрушающей силой Запада, и горе поработителям лони, когда пройдет по берегам реки Бусати "разрушитель миров". ГЛАВА ТРЕТЬЯ  Его звали Римо. Изменение программы телепередач сделало его жизнь несчастной. - В связи с началом специальных репортажей с заседания комиссии сената по Уотергейту, - объявил диктор, - сериалы "Пока Земля вертится" и "Доктор Лоуренс Уолтерс, знаменитый психиатр" показываться не будут. Когда Римо это услышал, он, с детства никогда не молившийся, воскликнул: - О, Господи, спаси нас! Маленький сухопарый азиат, безмятежно сидевший в своем золотистом кимоно перед цветным телевизором, издал при этом еле уловимый звук, который Римо слышал от него только однажды, и то, когда тот был в глубоком сне. - Й-о-о-о-к, - произнес Чиун, Мастер Синанджу и, не веря собственным ушам, затряс белой жидкой бородкой. Он согнулся, как будто кто-то нанес ему удар ниже пояса, хотя Римо очень сомневался, что существует на земле человек, который может это сделать. - Но почему? Почему? Чиун был потрясен. - Это не я, папочка. Не я. Я не виноват. - Это сделало твое правительство. - Нет, нет. Это телевизионщики. Они подумали, что большинству людей будет интереснее смотреть слушания в сенатской комиссии, чем мыльные оперы. Чиун ткнул длинным костлявым пальцем в сторону телевизора. Его длинный ноготь дрожал от негодования. - Да кто захочет смотреть на этих противных белых людей, когда можно наслаждаться красотой, ритмом и благородством настоящей драмы! - Видишь ли, Чиун, существуют опросы. Людей спрашивают, что им нравится и что не нравится, и, как я понимаю, получилось так, что большинство захотело смотреть сенатские слушания, а не твои сериалы. - Меня они не спросили, - сказал Чиун. - Меня никто не спрашивал. Кто меня спрашивал? Если бы они спросили меня, я бы им сказал: пусть останется красота драмы. Красота - редкость, а эти расследования у вас никогда не кончаются. Где этот человек, который проводил опрос? Я хотел бы с ним поговорить. Уверен, он наверняка заинтересовался бы и моим мнением. - Надеюсь, папочка, ты не собираешься его прикончить, - заметил Римо. - Прикончить? - переспросил Чиун таким тоном, будто подобное предположение касалось монашки-кармелитки, а не его, самого беспощадного убийцы в мире. - Но такое действительно случается Чиун, когда кто-то становится на пути твоих любимых дневных программ. Разве ты забыл Вашингтон и тех парней из ФБР, или Нью-Йорк и всех тех мафиози? Конечно, ты помнишь. Из-за них ты не смог посмотреть свои передачи. А Чикаго, и те профсоюзные громилы? Тоже вылетело из головы? Помнишь, кому пришлось тогда отделываться от трупов? Ты что, папочка, забыл эти мелочи? - Я помню красоту, которую прервали, и старого человека, отдавшего лучшие годы тому, чтобы обучить неблагодарного своему мастерству, старика, которого теперь упрекают за то, что он хотел насладиться минутой красоты. - У тебя очень избирательная память. - В стране, которая не ценит красоту, нужна память, которая не удерживает воспоминания об уродстве и безобразии. После этого события и возобновился личный контроль Мастера Синанджу над тренировками Римо. Теперь Римо уже не мог самостоятельно проделывать упражнения. Лишенный дневных телевизионных передач, Чиун решил наблюдать за Римо, и, конечно же, оказалось, что Римо все делает не так. Сидя на берегу озера Патусик, округ Беркшир, штат Массачусетс, где они арендовали на весенние месяцы коттедж, Римо получил от Чиуна замечание, что дышит как паровоз. Когда он разучивал водные упражнения, Чиун завопил, что он двигается как утка, а когда Римо отрабатывал "флипы" животом - исполняя это упражнение, Римо ложился на живот, а затем, используя мышцы брюшной полости, подбрасывал себя, переворачиваясь при этом на спину, - Чиун заявил, что он просто барахтается как ребенок. - Тебе нужна няньки, - сказал он, - а не Мастер Синанджу. Твои движения медленны и неуклюжи. Римо вновь занял исходное положение. Весенняя трава на берегу прохладного беркширского озера щекотала его щеки, ноздри впитывали запахи вновь возрождающейся жизни, утреннее солнце освещало, но не грело его голую спину. Он напряженно ждал сигнала для флипа - им будет щелчок пальцев Чиуна. Это было простое упражнение, которое он делал чисто рефлекторно, потому что отрабатывал его уже больше десяти лет, с того самого времени, когда начал свои тренировки, превратившие его - человека казненного, как считала общественность, на электрическом стуле, - в смертоносное орудие секретной организации, созданной для борьбы с преступностью. Римо ждал щелчка, но его не было. Чиун нарочно медлил. Но все-таки лучше ждать, размышлял Римо, чем искать, куда запрятать тело того человека, который несет ответственность за изъятие из программы передач очередных серий "Пока Земля вертится", Римо почувствовал на спине легкое давление. - "Должно быть, упавший лист", - подумал он. Послышался щелчок пальцев, и его мускулы, мгновенно напрягшись, ударили по земле как отпущенные пружины, но тело, как ни странно, так и не повернулось вокруг своей оси. Давление двух ног на спину кинуло его плашмя в жидкую весеннюю грязь. Римо выплюнул грязь изо рта. Оказывается это был не листок с дерева - сияющий Мастер Синанджу невесомо высился над ним. Римо услышал довольное хихикание. - Тебе помочь, бэби? Со стороны могло бы показаться, что тридцатилетний мужчина, темноволосый, умеренного сложения, правда, с весьма широкими запястьями, попытался отжаться, но не смог, потому что на его спине стоял старик-азиат. На самом деле усилия, которые при этом затратили оба, могли бы раздробить каменную плиту. За этим незначительным инцидентом наблюдали трое мужчин, которые обошли коттедж с парадного входа и теперь стояли, глядя на эту пару - молодого белого мужчину с лицом в грязи и старого хихикающего азиата. Мужчины были в черных деловых костюмах. У самого маленького в руках был портфель, у двух других - "беретты" 25-го калибра, которые, как они полагали, незаметно прятались под их пиджаками. - Мне нужен Римо Муллер, - сказал человечек с портфелем. Римо приподнял голову из грязи и подождал, пока Чиун освободит его спину. Ему до смерти хотелось врезать по ухмыляющемуся лицу старика ребром ладони, но он знал, что рубящий край ладони превратится в желе раньше, чем он коснется, если вообще когда-нибудь коснется, этого лица. Может быть, лет этак через десять его тело и дух и станут такими же как у Чиуна, и тогда, возможно, Чиун не будет использовать его как тренировочную грушу, чтобы выместить на нем свое раздражение. По тому, как стояли те двое, что были повыше, Римо понял, что у них при себе было оружие. Тело человека реагирует на оружие определенным образом - оно как бы чувствует его тяжесть, и это создает вокруг человека определенную атмосферу. Окруженные именно такой атмосферой и стояли эти двое. - Римо Муллер? - спросил человек с портфелем. - Да. Это я, - ответил Римо, выплевывая грязь. Эту фамилию ему дали всего лишь несколько недель назад. Он впервые услышал, как она звучит, и в общем-то не был уверен, как следует правильно ее произносить: "Муллер", что здорово смахивало на "мула", или "Мюллер". - Надо говорить Мюллер, через "ю", - уточнил Римо - хватит ему на сегодня насмешек Чиуна. - Я бы хотел поговорить с вами о статье, которую вы написали для журнала "Национальный Форум и взаимоотношения людей". "Статья в журнале... Статья в журнале", - думал Римо. Иногда те, наверху, решали что ему нужна крыша, и, выдавая его за журналиста, помещали где-нибудь статейку за его подписью, но в последнее время никто ни о какой статье ему не говорил. Ему было ведено отдыхать. Римо тупо уставился на пришедших. Ну что мог он им сказать? "Дайте-ка взглянуть на то, что я, как считается, сочинил", - больше нечего. Там, наверху, они всегда чего-то мудрили, с самого первого дня, когда бывший полицейский Римо Уильямс понял, что именно те, наверху, подстроили так, что он оказался на электрическом стуле, и они же устроили так, что он остался в живых, стал человеком, работавшим на агентство, которое вроде бы не существовало, и для которого, в свою очередь, он тоже вроде бы не существовал. Объяснение было простым, таким же, как все объяснения, которые давались сверху. Конституция больше не действовала; страну поглотила волна преступности. Ответом на это было создание организации, которая действовала вне рамок конституции и делала то, что нужно было делать. "Как я понимаю, - сказал тогда Римо, - я тот парень, которому предстоит заниматься грязными делами?" "На тебя пал выбор", - ответили ему. Так начались занятия, под руководством Чиуна, Мастера Синанджу, которые длились вот уже десять лет, те десять лет, в течение которых он потерял счет убитым им людям, но зато помнил каждое свое движение. - Не возражаете, если мы продолжим наш разговор в доме? - спросил Римо троицу. Джентльмены ответили, что были бы только рады. - Спроси, не знают ли они тех типов из Вашингтона, которые проводят опросы, - шепнул Чиун. - Думаю речь пойдет о серьезном бизнесе, - сказал Римо, надеясь, что Чиун предпочтет на это время исчезнуть. Только три человека во всем мире знали о существовании тайной организации под названием КЮРЕ, созданной для борьбы с преступностью, и Чиун не входил в их число. Мастера Синанджу интересовали лишь две вещи: вовремя ли ему заплатили, и дошли ли его деньги до Синанджу - небольшой корейской деревушки, которую веками поддерживали Чиун и его предки, продавая свое мастерство искусных убийц. Важно, чтобы четко выполнялись эти условия, а на остальное ему было плевать - пусть даже его заказчиком будет организация девочек-скаутов Америки. - Бизнес, бизнес, бизнес... - проворчал Чиун. - Вы - нация бизнесменов. - Ваш слуга? - спросил тот, что с портфелем. - Не совсем, - уклончиво ответил Римо. - Вы знаете тех негодяев в Вашингтоне, которые проводят опросы? - вежливо поинтересовался Чиун. - Не исключено, - ответил человек с портфелем. - Ну пожалуйста, Чиун, мы же занимаемся делом, - сказал Римо. - Вообще-то мы можем быть полезны во многих отношениях, - заявил обладатель портфеля. - Он не нуждается в вашей помощи. Проходите пожалуйста, - сказал Римо, но Чиун, почувствовав, что появилась возможность каким-нибудь образом вернуть на экран телевизора его дневные мыльные оперы, проследовал вслед за всеми в дом. Он уселся, скрестив ноги, на полу, наблюдая за людьми, расположившимися в креслах и на диванах. - Разговор будет конфиденциальным, - предупредил тот, что с портфелем. У него был уверенный вид человека, за которым стояли большие деньги. - Считайте, что его здесь нет, - сказал Римо, кивнув на Чиуна. - Ваша статья очень заинтересовала моего шефа. Я заметил, что вы удивились, когда я упомянул о ней. Вам, естественно, интересно, как мы увидели статью, которая будет опубликована только на следующей неделе. Римо кивнул, как будто знал, о какой статье идет речь. - У меня к вам вопрос, - сказал человечек. - Каковы ваши контакты с Бусати? - Боюсь, что все мои источники информации конфиденциальны, - ответил Римо, не зная, кто или что такое Бусати, и где оно находится. - Мне нравится ваша прямота, господин Мюллер. Позвольте и мне быть с вами откровенным: вы нам, возможно, понадобитесь. - Для чего, например? - спросил Римо, заметив высунувшийся из портфеля уголок рукописи. - Мы хотели бы пригласить вас в качестве консультанта для работы в наших учреждениях в Бусати. - Это у вас там не моя рукопись? - спросил Римо. - Да. Я хотел бы обсудить ее с вами. Римо протянул руку за рукописью. - Разрешите, я пробегу ее глазами, чтобы освежить в памяти, - сказал он. Статья, подписанная его теперешним именем, привела его в замешательство. Он быстро сообразил, что Бусати - название страны. Судя потому, что он, якобы, написал, эта страна, сбросив цепи колониализма, успешно шла по пути социализма под руководством своего президента - генерала Дада "Большого Папочки" Ободе. Любые сообщения о межплеменных рознях являются ничем иным, как клеветническими измышлениями неоколониалистских фашистских империалистических держав, которым не по нутру просвещенное, прогрессивное руководство спасителя Бусати генерала Ободе, который провел электричество в деревни, покончил с преступностью в столице и впервые после того, как белый человек поработил маленькую нацию, предпринял реальные шаги по борьбе с нищетой. Почему капиталисты боятся Ободе? Да потому что его блеск грозит подорвать основы деспотического расистского правления Запада, и все западные страны просто дрожат от страха перед сиянием его гения. Статья называлась "Непредвзятый взгляд на Бусати". Римо вернул рукопись. - Вы, мистер Мюллер, довольно интересный парень, - сказал человек. - Мы заглянули в ваше досье и, откровенно говоря, не обнаружили в нем практически ничего. Совсем ничего. Даже отпечатков пальцев. Должны же быть где-нибудь отпечатки пальцев путешественника такого уровня, как вы. Так ведь нет! Не могли бы вы сказать нам, почему? - Да, конечно, - сказал Римо. Он повернулся к Чиуну: - Что там у нас сегодня на ужин? - Я еще не решил, - ответил Чиун. - Ладно, ваше прошлое - ваше дело, - сказал человек с портфелем. - Мы всего лишь хотим предложить вам выгодную работу. Очень выгодную. - Неплохо бы утку, - сказал Римо, - если, конечно, ты се правильно приготовишь. - Утка были у нас на ужин, - возразил Чиун. - Послушайте, я здесь для того, чтобы сделать вам предложение, перед которым вы не сможете устоять, - сказал человек с портфелем и улыбнулся, показав при этом широкий ряд очень ровных белых зубов. - Что? - Предложение, которое вы не сможете отклонить. - Я его отклоняю. - Вы можете отказаться от двух тысяч долларов в неделю? - Точно, - подтвердил Римо. - Вы хотите, чтобы вашу статью разнесли во всех журналах страны? Заработаете репутацию чудака и сумасброда, и кто захочет печатать ваши статьи? - Ну и плевать, - сказал Римо. Он подумал о статье, которую он якобы написал. Если то, что там написано, считается здравым смыслом, что же тогда журналы считают безумием? - Послушайте, господин Мюллер. Я представляю Фонд Липпинкотта. Вы, несомненно, слышали о нас. Подписанный с нами годовой контракт на сто тысяч долларов даст возможность такому честолюбивому молодому человеку, как вы, основательно утвердиться в жизни. После этого за вами всегда будет стоять семья Липпинкотта. Римо взглянул на него и на мгновение глубоко задумался. - А что, собственно, плохого, если у нас два дня подряд будет утка? - спросил он Чиуна. - Ничего плохого в том, что два дня подряд утки. Просто нет ничего хорошего в том, что утка два дня подряд, - проворчал Чиун. - Господин Мюллер, я с вами разговариваю. - Знаю, - сказал Римо. - Так почему бы вам не остановиться? - Господин Мюллер - если вы действительно тот, за кого себя выдаете, - у нас в Бусати жизненно важные интересы. Единственное, чего мы хотим, - быть представленными руководству этой страны. Мы не можем воспользоваться официальными дипломатическими каналами, потому что все белые и азиаты были высланы из Бусати. Всего лишь быть представленными. Возможно, для этого вам потребуется день, а то и несколько часов. После этого вы - богатый человек. Откажетесь, вы - человек конченный. Ну так что же? - Хорошо это или плохо, - сказал Римо, - все равно: пусть будет утка. - Жаль, господин Мюллер, что приходится к этому прибегать. Я сейчас выйду. И вернусь через пять минут, или когда услышу слово "да", которое вы будете вопить во всю силу своих легких, если они у вас к тому времени еще останутся. Человек с портфелем с мрачным видом поднялся и направился к выходу. Дверь он оставил открытой, и Римо увидел, как, выйдя на лужайку перед домом, он зажег сигарету. Двое со спрятанными пистолетами поднялись и направились к Римо. - Не встревай, дедуля, мы тебя не тронем, - сказал один из них Чиуну. Мастер Синанджу расцвел в улыбке: - О, большое спасибо, пожалели хилого старика. Римо угрюмо взглянул на него. Не нравилось ему все это, как не нравилось и то, что Чиун наблюдал за ним. Не оберешься потом ехидных замечаний по технике исполнения. Ладно, не будет он мудрить - использует лишь самые простые приемы. Не хочет он слушать разглагольствований Чиуна. - А с тобой мы только поиграем, - снисходительно сказал тот, кто был ближе к Римо. Он схватил запястье Римо и слегка сжал его. Кажется, какой-то прием из кунгфу или каратэ, Римо не помнил точно - откуда. Чиун - тот большой любитель раскладывать эти глупости по полочкам, но Римо это никогда не интересовало. Все эти приемчики - чистой воды чепуха. Даже от самых сложных, и вроде бы пригодных для дела, толку почти никакого. Этот тип использовал прием, называемый "обвивающей лозой", или что-то в этом роде. Его запястье резко крутанули. Римо увидел, что Чиун внимательно наблюдает за его локтем. Черт возьми. Ну, ладно. Римо рванул на себя зажатую руку вместе с вцепившимся в нее человеком, и на встречном движении жестко ткнул его большим пальцем правой руки в грудную клетку. Два четко скоординированных движения, как бы слившихся в одно, и Римо уже перешагивал через падающее бездыханное тело, направляясь ко второму типу, стоявшему лицом к Чиуну, который только сейчас осознал, что там вытворяет Римо. Римо постарался сделать так, чтобы бандит оказался между ним и Чиуном - он не хотел, чтобы Чиун видел удар. Головорез, глядевший на пергаментное лицо старика, вдруг заметил, как тот стремительно припал к полу и заглянул ему за спину. Человек оглянулся, но ничего не увидел. В его глазах все потемнело. - Ты слишком суетился, когда наносил второй удар, - сказал Чиун. - Первого я не мог видеть из-за падающего тела. - А ты и второго не мог видеть, папочка. - Я видел. - Ты не можешь видеть сквозь тело. - Я видел удар твоей руки по пятке той ноги, - сказал Чиун, указывая на распростертое на полу тело. - Удар был поспешным. Один из лежавших дернулся. - Хорошо, - упрямо сказал Римо, - но удар все же сработал. - Ребенок, играя на пляже, тоже строит замки из песка, но в них нельзя жить, и они не переносят шторма. Ты должен строить дом для шторма, а не для солнечного дня. Твой удар был для солнечного дня. - Эти парни и были солнечным днем. - Мне трудно спорить с тобой, - сказал Чиун, и тут же произнес целую речь на корейском языке, из которой, судя по тем отдельным словам, которые знал Римо, следовало, что даже Мастер Синанджу не может сделать букет из рисовой шелухи или сотворить бриллиант из грязи. Человек с портфелем вернулся в коттедж и приказал: - Вы, ребята, полегче с ним. Он нам нужен. И тут он увидел своих парней. - Ого, - сказал он. - Они подскользнулись и брякнулись об пол, - сказал Римо. - Ну, а теперь я сам хочу задать вам парочку вопросов. Надеюсь, вы ответите на них со всей честностью и откровенностью. Для того, чтобы гарантировать честность и откровенность, Римо вскинул руку на шею этого человека и слегка нажал пальцем на нервное окончание, так, что человек с портфелем понял - отвечать придется только честно и откровенно. Он работал в Фонде Липпинкотта. Его непосредственным боссом был Лоренс Батлер Липпинкотт. Другой Липпинкотт - Джеймс Форсайт - пропал в джунглях Бусати. Правительство занималось этим, но Лоренс Батлер Липпинкотт считает, что он с этим справится лучше. Римо Мюллер нужен был им потому, что он, очевидно, в дружеских отношениях с генералом Ободе. Липпинкотты хотят воспользоваться им для того, чтобы выйти на Ободе, от которого они ожидают помощи в розыске Джеймса Форсайта Липпинкотта. Лоренс Липпинкотт лично распорядился, чтобы обратились к Римо. Римо ослабил давление на шею. - Через минуту-другую ваши друзья придут в себя, - сказал он. - Где я могу найти Лоренса Батлера Лиллипута? - Липпинкотта, - поправил его человек. И добавил: - Никому не положено искать господина Липпинкотта. Его можно увидеть, только если вам повезет, и он сам назначит свидание. Римо повторил свой вопрос другими словами, и, видимо, в его голосе было что-то такое, что он сразу же получил ответ. Лоренс Батлер Липпинкотт располагался в штаб-квартире Международного банка в Нью-Йорке, в своих апартаментах на восемьдесят восьмом этаже. Он появляется там каждое утро в 11 часов 30 минут и работает до 16 часов 30 минут. Без перерыва. Он и есть главный Липпинкотт. Римо снова отпустил его шею. - Никто не может приказывать мистеру Липпинкотту, - сказал портфеленосец. - Со мной вы, похоже, справились, но придут другие. Никто не в силах устоять против огромных денег. Никто. Даже правительства. И не вы. Никто. Все, что вы можете сделать - это служить ему и надеяться, что вас за это вознаградят. - Скоро вы сами увидите: от огромных денег останется мокрое место, - сказал Римо. - Ты что, ничему не научился? - пронзительно закричал Чиун. - Хвастаешься? Хвастовство даже хуже, чем поспешный удар. Похвальба - подарок врагу. Ты ничему не научился. - Увидим, - сказал Римо. - Если хочешь, пойдем со мной. - Нет, - сказал Чиун. - Хвастовство - это плохо, но похвальба своими успехами - еще хуже: она подстрекает к новому бахвальству и может дорого обойтись. В этом мире за все приходится платить. "Платить" было приятным словом, и Римо раздумывал над ним, пока человек с портфелем вез его в Нью-Йорк. Время от времени, то один, то другой телохранитель "просыпался", и Римо снова укладывал их спать. Так продолжалось до самого поворота на Таконик Парквэй, когда эти двое, наконец осознали: никто от них больше не ждет, чтобы они совладали с Римо. Офис Лоренса Батлера Липпинкотта располагался не в огромной башне, которую, как хорошо известно, финансировали его банки, а в высоком алюминиевом здании недалеко от Уолл-Стрит, в узком переулке, который, все расширяясь, завершился большим открытым въездом, украшенным модернистской скульптурной группой. Как сообщил Римо человек с портфелем, одни потери площади, вызванные установкой этой скульптуры, были оценены в два миллиона долларов. Многие недоумевали, как мог Липпинкотт потратить семьдесят тысяч долларов на приобретение скульптуры, не соображая при этом, что значительно больше денег потребуется на то, чтобы отвести для нее место. Если бы Римо был реалистом, он понял бы, что значит работать на Липпинкотта. Но в этом смысле он совсем не был реалистом. Римо ухитрился затолкать перед собой во вращающуюся дверь сразу обоих телохранителей и обладателя портфеля, сломав при этом только одну кость - левую руку "портфельщика", которая не смогла уложиться в жесткие рамки общего объема. Тот издал при этом соответствующий обстоятельствам вопль. До липпинкоттовского этажа они добирались лифтами. Первый поднял их только до шестидесятого этажа, где три охранника и управляющий учинили Римо и сопровождающей его группе настоящий допрос. Римо был вежлив и откровенен. Охранникам и управляющему он сказал, что хочет повидать мистера Липпинкотта и будет счастлив, если они составят ему компанию. На что трое из них с радостью согласились. Они были рады, что никто из них не стал тем четвертым, который лежал сейчас со сломанными ребрами и разбитым носом на ковровом покрытии шестидесятого этажа. Счастливая толпа весело вывалилась из лифта на восемьдесят восьмом этаже. Бросившиеся к ним навстречу два охранника перелетели через выполненный из черного дерева великолепный письменный стол личной секретарши Липпинкотта, вдавив ее при этом в висевший за ней оригинал Пикассо. Офис был похож на картинную галерею, если не считать того, что на свете не так уж много галерей, которые могут позволить себе иметь такую коллекцию Пикассо, Матиссов, Ренуаров и Шагалов. Римо смахнул со стены какую-то голубую картину с многочисленными точками на ней и повел свою группу на встречу с самим мистером Липпинкоттом. Один из охранников было запротестовал, и Римо оставил его в приемной с головой в книжном шкафу. У офиса Лоренса Батлера Липпинкотта не было двери. Как понял Римо, она была и не нужна. По сути дела она находилась на шестидесятом этаже. Липпинкотт оторвал взгляд от машинописной страницы, которую он читал. Это был пожилой, уже седеющий мужчина с гладкой кожей, на лице - выражение спокойной уверенности богатого человека. - Ну? - сказал он, спокойно взирая на всю эту суматоху. - Меня зовут Римо, и я говорю "нет". - Мистер Липпинкотт, - начал было "портфельщик", придерживая сломанную руку, но дальше этого он не продвинулся, так как тут же перелетел через голову своего босса. И на этот раз Липпинкотт остался невозмутим. - Право, господин Мюллер, для чего это? Человек и так уже травмирован, - только и сказал он. Римо запустил в Липпинкотта управляющим с шестидесятого этажа. - Если у вас что-то на уме, то скажите, что именно. Зачем делать больно невинным людям? Римо посадил одного из охранников на стол Липпинкотта, прямо на фотографию его семьи, что выглядело на удивление обыденно. Вышиб из охранника дух. Липпинкотт спокойно вытащил из-под него свой отпечатанный листок бумаги. Римо посадил на стол второго охранника, который вдруг попытался бежать, причем посадил прямо на первого. Тот внезапно потерял сознание. - Вы пытаетесь мне что-то сказать, - предположил Липпинкотт. - Да, - ответил Римо. - Вы пытаетесь мне сказать, что ни мои деньги, ни мои служащие не смогут защитить меня от вас. - Да, - сказал Римо. - Что ж, резонно, - согласился Липпинкотт. - Не хотите ли чего-нибудь выпить? - Спасибо, нет, - сказал Римо. - Сигару? - Спасибо, нет, - сказал Римо. - Венесуэльскую, по пятнадцать долларов за штуку? - Спасибо, нет, - сказал Римо. - Так что же вы от меня хотите? - Оставьте меня в покое. - Вы уверены, что мы не сможем как-нибудь договориться? - Уверен. - А вот это уже невероятно, - сказал Липпинкотт. - Все чего-то хотят. Чего хотите вы? - Не ваше дело. - Резонно, хотя я этого и не понимаю. Если вам все-таки когда-нибудь что-нибудь от меня понадобится, дайте мне знать, поскольку мне нужна ваша помощь, и я думаю, что, в конце концов, мне все же удастся ею заручиться. Римо услышал снаружи пронзительный крик. Липпинкотт включил переговорное устройство. - Все в порядке, мисс Уоткинс. Нет причин для беспокойства. - Но, мистер Липпинкотт, в вашем кабинете сумасшедший! - Говорю вам: все в порядке. Первый ясно выражающийся человек, которого я встретил после смерти дедушки. - Я вызову полицию. - Глупости. Вызовите доктора. Здесь раненые. Полиция нам не нужна. - Он выключил переговорное устройство. - Приятно было с вами познакомиться, господин Мюллер. - Мне тоже, - сказал Римо. - Если бы только эти шуты гороховые знали, как разговаривать с людьми. Вот чем плохо, когда у тебя столько денег. Каждый считает, что именно он знает, чего ты хочешь, и никому в голову не придет поинтересоваться, чего же ты действительно хочешь. Они делают от вашего имени всякие ужасные вещи. Как вы себя чувствуете? - Прекрасно, - заверил его Римо. - Надеюсь, вы не собирались уничтожить это полотно Сера*, не так ли? * Сера, Жорж (1859-1891) - французский живописец, известный жанрово-пейзажными композициями, исполненными мелкими, точечными мазками. - Собирался, - признался Римо, возвращая на место картину с точками. - Я полагаю, чтобы показать, что деньги для вас ничего не значат? - Верно, - подтвердил Римо. - Я ее выкуплю. - Нет необходимости, - сказал Римо. - Она ведь не моя. Покидая офис Липпинкотта, он подумал: "Если бы люди ясно излагали свои мысли, то добрая половина проблем в этом мире решалась бы простым обсуждением их здравомыслящими людьми". ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ  Когда Римо вернулся в Беркшир, его ждало распоряжение сверху. Чиун, который никак не мог совладать с телефонным кодом, понял только слова "тетя Милдред". - Тетя Милдред? И что дальше? - спросил Римо. - Тетя Милдред. Я в твои игрушки не играю. Если доктор Смит хочет с тобой встретиться, почему бы ему просто не сказать: "Я хочу с тобой встретиться"? Вместо этого - "тетя Милдред очень сожалеет, что не может прийти", или "у тети Милдред готов обед", или "тетя Милдред собирается переставить мебель в голубой комнате". - Так ты помнишь, какую именно фразу тебе сказали? - Не помню, - высокомерно сказал Чиун, как будто, задавая этот вопрос, Римо позволил себе перейти границы дозволенного. - Да я потому спрашиваю, что одна из этих фраз означает, что нам нужно срочно сматываться отсюда, а другая - что все идет тип-топ. - Бежать, спасая свою жизнь, - верное средство лишиться ее. - Не в том дело, Чиун. Просто все они означают совершенно разные вещи. - Для меня они ничего не означают. - Да, но для меня они значат многое. - Ну и сидел бы тогда у телефона, вместо того, чтобы бродить где-то из-за своей глупой похвальбы, - заявил Чиун весьма довольный тем, как он закруглил дискуссию. Римо до утра прождал повторного звонка, но его не последовало, и он уже собирался соснуть, когда услышал подкатившую к дому машину. По тому, как медленно, осторожно и аккуратно она парковалась, как мягко, без рывка, открывалась ее дверь, чтобы не изнашивались зря дверные петли, Римо понял, что это самый главный - директор КЮРЕ, доктор Харолд В. Смит. Видимо, все-таки в том телефонном разговоре говорилось, что у тети Милдред готов обед. Что означало - оставайся там, где ты есть: будет личный контакт. - Я вижу, Чиун правильно все понял, - сказал Смит, не утруждая себя тем, чтобы поблагодарить Римо за то, что он открыл перед ним дверь, или хотя бы ответить на его приветствие. - И что вы все жалуетесь, будто он не может передавать кодированные послания? У него все прекрасно получилось. Вы - здесь. На Смите был темный костюм, белая рубашка и галстук в полоску. С живостью курьера он взбежал по ступенькам на открытую веранду. Солнце уже раскидало огненно-рыжие полоски своих лучей по утреннему серому небу над озером Патусик. - Не думаю, что в этом доме найдется какой-нибудь кофе, - высказал предположение Смит. - Верно. Кофе мы не держим. Хотите немного холодной утки? - Пить так рано? - Это не алкоголь. Остатки вчерашнего ужина. - Звучит ужасно, - сказал Смит. - На вкус еще хуже. Римо смотрел на Смита и на небольшой пакет в левом кармане его костюма, похожий на туго набитый конверт. "Сколько человек, - подумал он, - сыграли свои маленькие незаметные роли, чтобы собрать то, что было в этом конверте"... Секретарь, подзаработавший на том, что написал и отнес в редакцию журнала статью, в которой утверждалось, что Римо Мюллер писатель, хорошо знающий Африку... Банкир, незаметно открывший месяц назад банковский счет и предоставивший кредит человеку по имени Римо Мюллер, которого он в глаза не видел, но которого очень рекомендовали его друзья. В этом конверте была вся КЮРЕ - сотни людей, каждый из которых, кропотливо делал свое маленькое дело, не зная при этом общей картины. - Вижу, вы заинтересовались конвертом. В нем - ваши билеты до Бусати и паспорта вместе со статьей за вашей подписью. Вам следуете ней ознакомиться. Ее написали вы. - Я ее уже читал, - заметил Римо. - Она еще не опубликована! - Один чудак, работающий на Липпинкотта, показал ее мне. Они хотели нанять меня. - Прекрасно. Лучше всяких ожиданий. Превосходно. Мы собирались направить вас в Бусати как журналиста, чтобы в случае чего все свалить на журнал. Но работать на Липпинкотта - это гораздо надежнее. Впервые, Римо, я вижу, что наша операция развивается даже лучше, чем запланировано. С вами такого обычно не случается. - Я не собираюсь работать на Липпинкотта, - сказал Римо. - И вроде бы объяснил ему это. - Вы встречались с Лоренсом Батлером Липпинкоттом? - спросил Смит. Римо не понравился прозвучавший в его голосе оттенок завистливого восхищения. - Ага. Я виделся с Липпинкоттом. И швырнул в него несколько его работников. - Вы в него... Что? - Я сказал ему, что отказываюсь на него работать. - Но это была бы для вас замечательная крыша. Нам нужен кто-то, на кого можно будет потом все свалить, если вы там, в Бусати, вляпаетесь в какую-нибудь историю. Римо пожал плечами. - Вас еще не успели ввести в курс дела, а вы уже ухитрились кое-что подпортить, - проворчал Смит. - Ну и не нужно мне ваше дело, - буркнул Римо, направился к холодильнику, из которого извлек остатки холодной утки и чашку холодного же риса, и, пренебрегая предостережениями Чиуна, принялся это жевать, хотя на душе у него было весьма неспокойно. Смит последовал за ним на кухню. Оторвав жирную утиную ножку, Римо качал старательно перемалывать ее зубами в кашицу. Проблема, объяснил Смит, не в том, что Джеймс Форсайт Липпинкотт пропал где-то в африканских джунглях. Такие вещи случаются. КЮРЕ не стала бы с этим связываться, даже ради одного из Липпинкоттов. Нет, прослеживается общая опасная тенденция. Очень опасная. Римо подцепил кончиками пальцев комочек риса и положил его в рот. Вот бы сейчас горячий гамбургер, подумалось ему. - Тенденция, которая может подорвать веру американцев в способность правительства защищать их, - продолжил Смит. "Если смешать во рту утку с рисом, может будет повкуснее", - размышлял Римо. - Основная обязанность правительства, - говорил Смит, - защита его граждан. Римо попробовал новую комбинацию: к маленькому кусочку утки добавил несколько рисовых зерен. - У нас нет пока абсолютной уверенности, но мы полагаем, что кто-то совершает в Америку рейды за рабами. "А что если я запью эту мешанину теплой водой", - подумал Римо. Должно же что-то улучшить ее вкус! - В прошлом году умерли насильственной смертью несколько богатых молодых девушек из семьи Липпинкоттов. Так, по крайней мере, мы считали. Но, как теперь оказалось, на самом деле эти девушки не погибли. В их гробах оказались тела других людей. Мы считаем, что кто-то похитил этих девушек и вывез тайком в Африку в качестве рабынь. Нечто вроде рабства наоборот. Римо отвернул кран с горячей водой и наполнил стакан. Прихлебнул. Не помогло. - Рабство наоборот? - переспросил он. - Да, - сказал Смит. - Черные захватывают белых. - Что же тут "наоборот"? - удивился Римо. - Рабство - оно и есть рабство. - Конечно, - сказал Смит. - Я имел в виду, что исторически белые всегда порабощали черных, а не наоборот. - Только идиот живет историей, - изрек Римо, повторяя то, что сказал однажды Чиун, и чего он так и не понял. - Верно, - согласился Смит. - Ваше задание в сущности достаточно простое - отправиться в Бусати, узнать, что случилось с Липпинкоттом, освободить девушек и вернуться обратно. - А почему бы это не сделать через правительство? - Нельзя, - ответил Смит. - По нашим сведениям, за всем этим просматривается сам президент Бусати - генерал Ободе. Если мы обратимся к нему напрямую, он тут же убьет этих девушек. Нет. Сначала нужно их освободить. После этого, наше правительство будет иметь дело с Ободе, и тогда ему не выкрутиться. - Могу я ликвидировать Ободе? Смит отрицательно покачал головой. - Слишком рискованно. Он, правда, сумасброд, но это наш сумасброд. Его убийство может повлечь за собой большие проблемы в этом регионе. - Вы сказали, что по вашим данным тут замешан Ободе. А насколько надежны ваши источники? - спросил Римо. - Непогрешимы, - ответил Смит. - Источники ЦРУ. - А ваши источники знают, где находятся сейчас те девушки? - Нет. Нам известно только, что в столице Бусати есть белый дом с железными воротами. - Значит, вы не знаете, где они. Так? - Так. - И вы не знаете, как были похищены эти девушки. Правильно? - Правильно. Римо положил обратно в холодильник и утку, и рис. Ничто не могло улучшить их вкуса. - Знаете, Смит, что я вам скажу? - вздохнул он. - В Америке уже ничего не срабатывает, как надо. Ничего. ГЛАВА ПЯТАЯ  Президент страны - генерал Ободе не хотел сегодня никого принимать. Конечно, звезды, может быть, врут. Но разве не пробрался вчера ночью на территорию дворца и не провыл трижды шакал, а никто этого шакала не видел! Где этот шакал? Он задал этот вопрос вслух, сидя на балконе в своем кабинете, бывшем когда-то кабинетом английского губернатора, у которого Большой Папочка служил в чине старшины в ее Величества кенийских стрелках. - Где этот шакал? - вскричал он. А почему слоны, находящиеся на вооружении армии Бусати, бродили по расположению части, хотя не наступил еще сухой сезон? Почему они бродили? Чего они там искали? А как насчет министра общественной безопасности, которого обнаружили пригвожденным к дереву? Задав себе эти вопросы, генерал Ободе не нашел на них ответов. Все скверно. Его мудрецы не были мудрыми, генералы не были храбрыми, а советником не хватало ума. Он подошел к огромному в замысловатой раме зеркалу, взглянув в него, увидел массивную фигуру и темнокожее лицо с грубыми резкими чертами. "Хауса он и есть хауса", - подумал он. - Дада, - сказал он своему отражению в зеркале, - скажи мне, положа руку на сердце, может быть, причина твоих проблем в тебе самом? Говори откровенно, ибо я не потерплю никакого обмана, особенно от тебя... старшина. Генерал Ободе нахмурил брови и задумался. Думал он долго. Взглянул на свои золотые часы - пятнадцать секунд. Да, долго. Но зато у него был ответ: "Вы не виноваты, генерал Ободе. Вы - хороший вождь. Виноваты ваши враги. Уничтожив врагов, вы уничтожите тех, из-за кого эта нервотрепка с шакалом". Придя к этому выводу, он хлопнул в ладоши, чтобы ему принесли одежду, - он передумал и решил принять тех, кому было назначено на сегодня. Таких был целый список. Посол Ливии - это важно, здесь пойдет разговор о деньгах. Представитель Организации Освобождения Третьего Мира - это неважно, потому что единственным их занятием была болтовня, и к тому же, там полно желтых. Теперь он доверял желтым не больше, чем индийцам и белым, по крайней мере, тем белым, которые не были английскими офицерами. Английские офицеры ему нравились. Английские офицеры никогда никому не причиняли беспокойства, особенно во время проведения боевых операций: они знали, что только все испортят, а посему перепоручали руководство старшинам, которые умели делать дело. Он подумал еще десять секунд и решил, что ему не нравятся еще и арабы, хотя сам он и был от рождения мусульманином. "Ну, а кто же тебе нравится, генерал Ободе, только честно?" - спросил он себя. - "Ты, верзила, мне нравишься, - ответил он. - С тобой все о'кей". Он засмеялся громким раскатистым смехом и продолжал смеяться, пока слуги надевали на него сапоги, белые форменные брюки и рубашку с медалями, и пристегивали на плечах генеральские эполеты. Приготовившись таким образом к началу трудового дня, он вызвал к себе полковника Уильяма Форсайта Батлера, настаивавшего, чтобы генерал принял журналиста Римо Мюллера, потому что тот написал о генерале Ободе хорошую статью, а хорошие статьи ныне - большая редкость. "Сегодня хорошая статья, завтра плохая статья, пошел он к черту", - ответил Ободе своему начальнику штаба, родившемуся в США и называвшему себя черным, хотя в венах его текла смесь самых разных кровей. Но, в общем, он не дурак, этот полковник Уильям Форсайт Батлер. Такого неплохо иметь под рукой. Он - не хауса, и это хорошо, так как ему ни к чему завидовать величию генерала Ободе, но он и не лони, а посему, у него нет оснований ненавидеть генерала Ободе. Сам Батлер как-то сказал о себе так: "Я - просто американский ниггер, но я над этим работаю". Подходящий человек. Почему бы его иногда не ублажить? Ладно уж, сегодня мы, так и быть, примем этого писателишку со смешным именем Римо. Первым появился полковник Уильям Форсайт Батлер. Он казался худощавым, но генерал Ободе знал, что это был исключительно сильный человек - единственный в Бусати, сумевший однажды свести вничью борцовскую схватку с ним после того, как Ободе под восторженные крики своих солдат бросил на землю двух генералов и трех сержантов. В свое время этот Батлер играл в американский футбол и выступал в команде "Морган Стейт", а потом, не то в "Мамонтах Нью-Йорка", не то в "Гигантах Нью-Йорка". Эти американцы всегда придумывали для своих команд смешные названия. - Доброе утро, полковник, - сказал генерал Ободе, усаживаясь в богато украшенное кресло с высокой спинкой, бывшее когда-то губернаторским, и ставшее теперь президентским. - Ты не слышал этой ночью шакала? - Слышал, господин президент. - И что бы вы сделали в Америке с шакалом, который выл ночью? Причем трижды. - У нас в Америке нет шакалов. - Ага, - сказал Ободе и хлопнул в ладоши. - У нас во дворцовом парке тоже нет шакалов. Ну, а что бы ты подумал, если бы вдруг услышал шакала в этом вашем Нью-Йорке? - Подумал бы, что это весьма странно, господин президент. - Вот и мне так кажется. Сейчас я преподам тебе еще один урок правления, который ты не получишь даже от вашего ЦРУ. - Сочту для себя честью, господин президент. Генерал Ободе хлопнул в ладоши, и в кабинет дружно вошли восемь мужчин в изящных западных костюмах, изящных рубашках и изящных галстуках. Они говорили с изящным английским акцентом. Это был созданный Ободе Государственный гражданский совет, который состоял при нем, но не имел решительно никаких полномочий, поскольку президент предпочитал окружать себя военными. Шестеро членов гражданского совета были из племени хауса, а два - лони. Последних Ободе назначил туда неохотно, уступив настойчивым рекомендациям Батлера. Батлер утверждал, что включение в состав правительства представителей когда-то ненавидимого и преследовавшегося враждебного племени будет расценено западным миром как акт его величия. - Сегодня ночью три раза выл шакал, - объявил Ободе. - Для вас - оксфордцев и кембриджцев - это ничего не значит. Я уверен также, что это ничего не значит в каком-нибудь шикарном здании Организации объединенных наций, где единственная их забота - это, чтобы работала система кондиционирования воздуха. А вот этот американец, вот этот Батлер, который вернулся домой, на свою настоящую родину, думает, что это что-то означает, а ведь он в свое время работал в ЦРУ. Все вы, конечно, слышали о Центральном Разведывательном управлении. Это вам не Оксфорд. И не Кембридж. И не Организация объединенных наций. - Это - злобная, опасная организация, господин президент, - сказал председатель Государственного совета, который был из племени хауса. - Чтобы добиться своего, она ни перед чем не остановится. - Правильно, - согласился генерал Ободе. - Поэтому нам следует относиться к ней с уважением. Так вот, этот бывший агент ЦРУ сказал мне: вой шакала по ночам - это что-то странное. А что вы думаете об этом? Пока Ободе говорил, Батлер стоял, склонив голову и глядя в пол. Левой рукой он крутил на пальце правой руки кольцо, выполненное в виде миниатюрной золотой цепи. Совет единодушно решил, что этот шакалий вой был явно странным. Более того, самым странным из того, о чем они когда-либо слышали. - Ну, не то, чтобы самое странное, - раздраженно подвел итог дискуссии генерал Ободе, - но странное. Мы проведем расследование в стиле ЦРУ. Махнув рукой, он отпустил членов Совета. Уходя, семеро из них обменялись с Батлером взглядом конспираторов, хорошо понимающих друг друга и доверяющих друг другу, когда нет нужды что-либо говорить. Ободе вызвал капитана дворцовой охраны, который был хауса, и чья ненависть к Батлеру проявилась довольно заметно на его лице, когда войдя в президентские апартаменты, он увидел там американца. Да, капитан тоже слышал ночью вой шакала, и он уже арестовал одного лейтенанта за имитацию шакальего воя, которым он хотел напугать президента. - Он из лони, - сказал капитан, глядя на Батлера. - Этот лейтенант - лони. Он и есть шакал. - Давайте взглянем на этого шакала, - сказал генерал Ободе. Когда капитан охраны вышел, Ободе поделился с Батлером своими логическими выкладками. Шакалов во дворце не было. Там были солдаты. Значит, шакалом был солдат. - Не думаю, что это так, - сказал полковник Батлер. - Батлер, какое у тебя звание? - Полковник, господин президент. - А у меня? - Генерал, господин президент. - В вашем ЦРУ вас учили дисциплине? - Да, учили. - Тогда ты должен знать, что когда полковник не согласен с генералом, то прав генерал. Большой Папочка удовлетворенно улыбнулся и хлопнул в ладоши. - Нет, господин президент. Меня учили тому, что, конечно, генерал поступит по-своему. Однако прав может оказаться любой из них. Ободе нахмурился, на щеках выступили желваки. Поманив Батлера пальцем, он показал, что хочет ему что-то сказать по секрету. Батлер подставил ухо. - Когда мне будет нужна логика, Батлер, - сказал генерал, - я дам тебе знать. - И все же лейтенант невиновен, - прошептал Батлер, заслышав шаги возвращающегося капитана. - Может - да, а может - и нет. Но все же он мог быть шакалом. - Нет, - сказал Батлер, - это я - шакал. Ободе отпрянул и уставился на Батлера. - Ты хочешь умереть, полковник? - Нет, господин президент. Я хочу спасти вам жизнь. Это я вчера ночью привез шакала во дворец, чтобы выявить ваших врагов. Если во дворце действительно находится шакал, значит любой, кто скажет, что вместо шакала выл человек - лжец. Капитан вашей дворцовой охраны - лжец. Он знает, что вы хотите ввести лони в правительство и пытается сорвать ваши планы, обвинив лейтенанта лони в преступлении, которого тот не совершал. Теперь вы видите, кто ваш враг? Его не надо далеко искать. Это - капитан. Ободе не смотрел на приближающегося капитана. "Да, тут что-то не так", - думал он. Батлер взглянул на капитана, который ответил ему злобным взглядом. Батлер подмигнул ему. Капитан был одним из немногих близких к Ободе людей, которые не разделяли мнение Батлера, что Ободе - сумасшедший, и, если он и дальше будет править страной, то Бусати станет вскоре всемирным посмешищем. Поскольку капитан думал иначе, он был опасен для Батлера. Но сегодня Батлер его переиграл. Капитан стоял перед Ободе, положив руку на плечо худощавого человека в изодранной в клочья лейтенантской форме. Руки и ноги его были закованы в тяжелые железные цепи. Рот - сплошное кровавое месиво. Из нижней губы торчал прорвавший ее зуб. - Он признался, что он - шакал, генерал, - сказал капитан. - Признание есть признание, - сказал Ободе, - это логично, в стиле расследования ЦРУ есть логика. Получается, что этот человек виновен. Но я расспрошу его сам. Ободе посмотрел на лейтенанта, которого капитану приходилось все время поддерживать, чтобы он не упал. - Ты - шакал? Капли темно-красной крови падали на чистый мраморный пол у ног лейтенанта, образуя лужицу и разбрызгивая вокруг нее тонкие красные лучики. Человек с разбитым лицом, у которого глаза затекли так, что их почти не было видно, кивнул, и лужица сразу увеличилась в размерах. Батлер сжал золотое кольцо на правой руке. - Виновен, - сказал Ободе. Капитан ухмыльнулся. - Вызовите дежурное отделение, - приказал Ободе. - Я лично буду командовать исполнением приговора. - Он хлопнул в ладоши, человека увели, и слуги быстро смыли кровь с дворцового пола. Разговор с послом Ливни занял у Большого Папочки всего три минуты. Он доверительно сообщил послу, что Израиль планирует очередной рейд в долину Бусати, и ему требуется более восьмидесяти пяти миллионов долларов, чтобы отбить это нападение. Когда ливийский посол несколько засомневался. Большой Папочка принялся задумчиво вспоминать, какую отличную подготовку получил он у израильских инструкторов-десантников, и как ему хотелось бы снова нацепить на свой мундир крылышки - эмблему израильских парашютных частей. Он также напомнил послу, что был единственным руководителем страны, который открыто заявил в иностранной печати, что Гитлер был прав. Одно это стоило, по меньшей мере, восьмидесяти пяти миллионов. Ливийский посол скромно заметил, что Большому Папочке за это уже платили, но, в конце концов, согласился попросить еще денег у славного лидера революции полковника Каддафи. - Нечего просить, просто скажи ему и все, - закончил разговор Ободе, и с этим ливийский посол вышел. - Мы получим еще двадцать пять миллионов долларов, - сказал Батлеру Ободе, когда посол удалился. - Все-таки лучше, чем ничего. Надо действовать, пока у них там еще не высохла нефть. Кто следующий? - Журналист Римо Мюллер, из Америки. Тот самый, который написал о вас хвалебную статью, - сказал Батлер. - Приму его завтра. - Вы говорите это уже третий день. - И буду говорить еще три дня. Мне предстоит привести в исполнение приговор. Но сначала я хочу взглянуть на шакала, которого, как ты сказал, ты привез сюда. - И вы все равно расстреляете этого лейтенанта? - Я сказал, что будет казнь. Не могу же я отказываться от своего слова? Солдаты, мимо которых они проходили, приветствовали их четко и строго, проявляя отличную военную выучку, которой может добиться только лучший из английских старшин. Спускаясь вниз по ступеням в небольшое подвальное помещение дворца, Ободе поинтересовался у Батлера, как идут дела в белом доме с железными воротами. - Просто прекрасно, господин президент. Солдаты, которые им пользовались, неустанно благословляют ваше имя. Вы сами должны побывать там. Ободе усмехнулся и покачал головой. - Вам не нравятся белые женщины, генерал? - Зря вы их там заковываете в цепи и избиваете. Скажу тебе, полковник, белые женщины были у меня еще до того, как ты здесь появился. У меня были желтые женщины. У меня были женщины хауса и женщины лони. У меня были старые и молодые, толстые и худые, женщины, пахнущие духами, и женщины, пахнувшие навозом, - сказал Ободе, останавливаясь перед дверью, ключ от которой был у Батлера. - Полковник Батлер, между ними нет никакой, даже пустяковой, разницы. А твои авантюры с молодыми богатыми американками стоят слишком дорого и могут еще доставить неприятности со стороны американского правительства. - Но, генерал, разве это плохо, если лучшие солдаты великого вождя великой страны получают самое лучшее? - Лучшее из чего? Возьмем, скажем, королеву Елизавету и самую завалящую проститутку из какого-нибудь племени в джунглях. Никакой разницы. - Вы имели королеву Елизавету? - Нет. Но если человек съел сто поросят, разве ему требуется съесть еще и сто первого, чтобы узнать, каков поросенок на вкус? - Мне жаль, генерал: я думал, вы одобряете то, что я делаю для ваших людей. - Батлер покрутил кольцо на правой руке. Ободе пожал массивными плечами. - Ты хотел получить этот дом и заниматься всякими штучками, и я тебе разрешил. Ты мне нравишься, Батлер. Ты - единственный из моего окружения, кто равнодушен к интересам того или иного племени и предан только мне. Хотя ты и миндальничаешь с этими лони. Так что пользуйся своим домом. Ну, а теперь посмотрим твоего шакала. Батлер повернул ключ и открыл дверь подвала. Он был пуст. Ободе шагнул внутрь и потянул носом. Прежде чем ошарашенный Батлер смог шевельнуться, Ободе выхватил револьвер из кобуры полковника, как это делается при разоружении взбунтовавшихся военных. - Послушайте, генерал! Я сам лично втащил сюда шакала. Я сам привязал его к той стене. Я хотел доказать вам, что в вашей охране есть лжецы. Шакал был здесь, генерал. Какой мне смысл лгать вам? - Выходи, Батлер, - сказал Ободе. Во дворе дворца нестерпимо жгло утреннее африканское солнце, корни трав будто поджаривались в пыли. Капитан дворцовой стрижи широко осклабился, увидев лонилюбивого американского полковника, шагающего перед генералом с поднятыми вверх руками и пустой кобурой. Он демонстративно подмигнул Батлеру и приказал наряду опуститься на одно колено. - К стене, - распорядился Ободе. Батлер обошел офицера лони, который был прикован к стене цепями и тяжело обвис на наручниках, и повернулся лицом к Ободе: - Ты - чертов идиот, генерал! - закричал он. - Если ты меня пристрелишь, то лишишься лучшего из своих офицеров. Я хочу, чтобы ты это знал, ты, тупоумный ублюдок! - Ты меня называешь тупоумным ублюдком! - прокричал в ответ Ободе. - Но не я, а ты стоишь сейчас у стены с поднятыми руками! Батлер рассмеялся. - Ты прав, жирный мерзавец, и все же ты расстреливаешь лучшего из офицеров, которые у тебя когда-либо были! - А вот здесь ты неправ, худосочный коротышка. Я собираюсь застрелить офицера, который наврал мне о шакале. Капитан дворцовой охраны улыбнулся. Стоявший за ним наряд ждал сигнала. Но так его и не получил. Раздался треск пистолетного выстрела, и капитан дворцовой охраны перестал улыбаться. На его лице застыло недоуменное выражение, а между глаз появилось широкое темно-красное отверстие, которое мало кто успел заметить, так как от удара пули голова капитана откинулась назад. За ней последовало все тело. Оно глухо ударилось о выжженную солнцем траву и уже не шелохнулось. - Вот так будет с теми, кто мне врет о шакалах. Ну, а теперь разберемся с тем, кто называет меня жирным ублюдком. Вытянув вперед руку с пистолетом, он подошел к Батлеру. - Никогда больше этого не делай, - сказал он и, крутанув пистолет на пальце, как это делается в вестернах, протянул его Батлеру рукояткой вперед. - А откуда вы знаете, что я не застрелю вас... - начал было Батлер и остановился, потому что в этот момент пистолет в руке Ободе крутанулся снова, и теперь перед глазами Батлера опять было темное отверстие его ствола. - ...Славный вождь, - закончил Батлер улыбаясь. - Эй вы, двое! - крикнул Ободе солдатам, все еще стоявшим на одном колене в ожидании приказа открыть огонь. - Снимите того человека со стены. Да поосторожнее. Это новый капитан дворцовой охраны. - Он же лони, - сказал Батлер, получая от Ободе свой пистолет и засовывая его в кобуру. - Тот, другой, был хауса, но он лгал мне. Чем хуже лони? Когда они уходили со двора, Ободе сказал: - Ты глупо выглядел, когда увидел, что подвал пуст. Очень глупо! Ты что, действительно думаешь, что от меня можно спрятать запах шакала? К тому же, согласно старинным повериям хауса, вождь должен принять меры предосторожности, если услышит ночью вой этого зверя. - Генерал, у меня ведь тоже есть нос. Я не почувствовал там ничего кроме запаха дезодоранта. - Правильно. А кто, по-твоему, будет опрыскивать стены подвала дезодорантом, кроме того, кому нужно спрятать какой-нибудь запах? Очевидно, капитан обнаружил твоего шакала и поспешил от него отделаться. Если бы большинство генералов были в прошлом старшинами, мир был бы значительно лучше. Запомни это. - Помолчав немного, Ободе сказал: - Интересно, не он ли убил министра общественной безопасности. - Возможно, - пожал плечами Батлер. - Как возможно и то, что мы никогда этого не узнаем. Во всяком случае, генерал, поскольку теперь выяснилось, что шакал был настоящим, может быть, мы перейдем к другим делам? Ободе неторопливо кивнул головой, повернулся и повел за собой Батлера по покрытой гравием дорожке, спускающейся в тенистый придворцовый парк. - Ты думаешь, если я однажды обманулся в том, во что верю, то уже не должен доверять ничему, что я считаю верным? Нет. Разве Америка прекращает производство ракет, когда одна из них не срабатывает? Нет. Потому что они знают, что большинство других ракет вполне добротные. Мы здесь, в Бусати, переживаем удивительные времена. Конечно, мы не так богаты и развиты, как Кения или Заир. Но есть вещи, которым невозможно научиться в университетах. Я эти вещи знаю. - Не понимаю, - сказал Батлер. Батлер заметил юркнувшую под куст ящерицу. Если ящерица рискнула показаться под лучами африканского полуденного солнца, для этого у нее должны быть очень веские причины: по-видимому, где-то поблизости объявился хищник - вероятно, какой-нибудь грызун. Батлер узнал об этом от Ободе. - Почему, как ты думаешь, я выслал из страны всех азиатов? - спросил Ободе. - Почему, как ты думаешь, я выслал всех белых? Во всем мире сразу завопили, что Большой Папочка жесток по отношению к белым и азиатам, которые так нужны для его экономики. О, какой он сумасшедший, этот Дада Ободе! Вот что они думают. Я знаю это. Но я не дурак. Так почему же я это сделал? - Я не знаю, генерал. Большой Папочка остановился у высокого широкоствольного дерева манго, похожего на то, к которому полковник Батлер пригвоздил министра общественной безопасности, и под которым Батлер убил Джеймса Форсайта Липпинкотта, а также и на те деревья, что растут в предгорьях, где скрываются лони. Батлер рассеянно поискал взглядом хищника, который должен был последовать за ящерицей в кусты. Но никакого хищника не было видно. - Все взаимосвязано, Батлер. Все. И всему тому, что я делаю, тоже есть определенные причины. Батлер кивнул, продолжая удивляться - куда подевался хищник? Он увидел торчащий из-под куста, застывший в неподвижности хвост ящерицы. - Ты не знаешь лони, - продолжал Ободе. - Сегодня - это кучка безвольных людишек, сбившихся в банды там в горах, но когда-то это было могущественное племя. Они властвовали над хауса так же, как мы сегодня властвуем над ними. Есть, правда, легенда, что лони снова воспрянут. В легенде говорится, что когда Восток и Запад встретятся как отец и сын у реки Бусати, то сила, которую никто не сможет остановить, зальет кровью и реки, и горы. Батлер кивнул. - Вот ты киваешь, полковник, но, по-моему, не понимаешь. В легенде говорится, что дети лони вернутся домой. Что человек с Востока очистит души лони и сделает их снова достойными властвовать. В ней также говорится, что человек с Запада, побывавший в руках смерти, избавит лони от того, кто поработил их. - Как я понимаю, под поработителем лони подразумеваетесь вы, генерал? Ободе пожал плечами: - А кого же еще может иметь в виду легенда, если не хауса, вождя этой страны? Почему, ты думаешь, я послушался твоего совета и ввел лони в мое правительство? Чтобы на мне не висел ярлык: "Человек поработивший лони". И все-таки я боюсь. Не думаю, что кто-либо может перехитрить легенду. - Понятно, - пробормотал Батлер, глядя на торчащий из-под куста хвост ящерицы. Когда генерал Ободе начинал пророчествовать, самое лучшее - кивать и помалкивать. - Возможно, теперь ты кое-что понял, - сказал Ободе. - Да и что тут не понять? В легенде говорится о человеке с Востока и человеке с Запада. Желтом и белом. Которые выступят на стороне лони. И если это действительно случится, то хауса конец, и я - покойник. Вот почему я избавился от наших азиатов. Вот почему я избавился от наших белых. Я не хочу, чтобы белые и желтые, соединившись, стали силой, которая освободит лони. Ясно? Батлер, у которого был собственный взгляд на эту легенду и на время ее осуществления, отреагировал на разъяснения Ободе очередным кивком головы. Где же этот чертов хищник? Почему хвост ящерицы все еще торчит из-под куста? - Батлер, - сказал Ободе, - мне кажется, временами ты не только не понимаешь, о чем идет речь, но, даже и не стараешься понять. - Я - всего лишь полковник, - заметил Батлер. - Ну, хорошо. Теперь ты - генерал! Значит, теперь ты должен все понимать. Пойми же это, генерал! Я верю, что с этой легендой шутки плохи. И не хочу в Бусати людей с Запада. Не хочу этого Римо Мюллера. И не хочу больше твоих белых женщин из Америки. - Как генерал генералу, должен вам сказать, что мне необходима еще одна, последняя. - Привези ее из Китая. - Нет, она должна быть из Америки. И совершенно определенная женщина. - Нет, - сказал Ободе, - больше ни одной. - Эта - самая важная для меня. Я просто должен ее получить. Если вы скажете "нет", я уйду в отставку. - Из-за белой женщины? - Из-за особенной женщины. Ободе задумался, обхватив подбородок широченной, глубокой, как пещера, ладонью. - Ладно. Но это будет последняя. - После нее, генерал, мне уже никто не будет нужен. Она - мастер своего дела, - заверил Батлер. - А ты говоришь, что со мной трудно договориться, - заметил Ободе. - И последнее, генерал Батлер: не думай, что легенды врут, или, что генерал Ободе дурак. Он положил тяжелую руку на плечо Батлера. - Пойдем, я покажу тебе кое-что, что, ты думаешь, я не заметил. Ты все это время наблюдал за тем хвостиком под кустом и думал, что нет здесь никакого хищника, коли ты его не видишь. И удивляешься, что ящерица выскочила на солнце неизвестно почему, так ведь? - Да, пожалуй, это то, о чем я думал