Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Зерна смерти --------------------------------- выпуск 6 Перевод на русский язык Аркадия Кабалкина Издательский центр "Гермес" 1994 OCR Сергей Васильченко -------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ Когда Джеймс Орайо Филдинг смотрел на людей, они казались ему простыми букашками. От букашек люди отличались лишь тем, что дрожали и плакали, либо старались скрыть ужас, когда Филдинг выгонял их с работы или предупреждал, что может их уволить. Когда он давил настоящих букашек, от них оставалось мокрое, грязное пятно. И его слуге Оливеру приходилось счищать это пятно ногтем большого пальца. Джеймс Орайо Филдинг спрашивал Оливера: - Тебе не противно, Оливер? Тебя не тошнит, когда твои пальцы прикасаются к этим раздавленным букашкам? Обычно Оливер отвечал так: - Нет, мистер Филдинг. Мой долг - выполнять все ваши пожелания. - А если я прикажу тебе съесть это? - Я сделаю все, что вы пожелаете, мистер Филдинг. - Тогда ешь, Оливер. Джеймс Филдинг внимательно смотрел, как Оливер ел, и проверял после этого его руки, чтобы убедиться, что тот не спрятал остатки насекомого в рукав или каким-то другим способом не обманул своего хозяина. - Все люди просто букашки, не правда ли, Оливер? - Да, мистер Филдинг. - Сегодня я хочу быть в сером. - Хорошо, мистер Филдинг. Ожидая Оливера с одеждой, Джеймс Филдинг смотрел на открывающуюся из громадного окна величественную панораму Скалистых гор, белоснежные вершины которых тянулись влево до Мексики и вправо - до Канады. Филдинги были одним из самых старинных семейств Денвера, что в штате Колорадо. По отцовской линии они происходили от английской, а по материнской - от французской аристократии, хотя поговаривали, будто чистоту породы в свое время несколько подпортил некий индеец из племени Арапахо, и эта порча больше всего проявилась в Джеймсе Орайо Филдинге, владельце многочисленных ранчо Филдинга, сахарных заводов Филдинга и корпорации "Предприятия Филдинга", которой принадлежали фабрики в Нью-Мексико и в Техасе. Правда, о последних в Денвере знали лишь немногие. Джеймс Филдинг на эту тему предпочитал не распространяться. Встав на колени, Оливер расправил в вытянутых руках серые брюки из мягкой фланели, чтобы мистеру Филдингу было удобнее всунуть в них ноги. Затем он натянул на мистера Филдинга итальянские ботинки, надел белую поплиновую рубашку, завязал принстонский галстук мистера Филдинга в черную и оранжевую полоски, опустил в карманчик серого жилета мистера Филдинга ключ с монограммой "Фи, Бета и Каппа" - знак принадлежности к привилегированному обществу студентов и выпускников колледжей, застегнул до пояса пуговицы на жилете мистера Филдинга. Когда поверх жилета был надет серый пиджак, настало время дать мистеру Филдингу возможность обозреть себя в зеркале. Зеркало было в полный рост, в серебряной раме и передвигалось на колесиках. Оливер выкатил его на середину гардеробной мистера Филдинга. Филдинг посмотрел в зеркало. Перед ним был сорокалетний мужчина, аристократического вида, с точеным прямым носом, твердой линией рта, явно неспособного солгать, и с мягким невозмутимым взглядом голубых глаз. Шатен без признаков седины в мягких пышных волосах, которым Оливер тут же умело придал изысканную небрежность. Филдинг изобразил на лице искреннюю озабоченность и решил, что именно это выражение будет сегодня, пожалуй, самым уместным. В точности это выражение лица он использовал в тот же день в Эль-Пасо, когда сообщал профсоюзным делегатам, что вынужден закрыть расположенную в этом городке фабрику по производству кабеля. - Издержки, джентльмены, просто не позволяют мне продолжать это дело. - Но вы не можете поступить так с нами, - воскликнул представитель профсоюза. - Само существование 456 семей зависит от работы на вашем предприятии. - Вы, надеюсь, не думаете, что я закрываю фабрику только для того, чтобы полюбоваться мучениями этих семей? - спросил Филдинг, придав лицу то самое выражение, которое подыскал перед зеркалом у себя в Денвере. - Если хотите, джентльмены, я могу лично объяснить сложившуюся ситуацию членам вашего профсоюза. - И вы можете встать перед ними и объявить, что они будут уволены? И это при нынешнем кризисном состоянии экономики? - спросил профсоюзный деятель дрогнувшим голосом и зажег новую сигарету: предыдущая, недокуренная, догорала в пепельнице. Филдинг внимательно наблюдал за ним. - Да, конечно, - ответил Филдинг. - Я считаю, что вам следует пригласить на эту встречу и членов семей рабочих. - Сэр, - обратился к Филдингу юрист компании, занимавшийся делами этой фабрики. - Вам не нужно этого делать. Это не входит в ваши обязанности. Это целиком дело профсоюза. - Я хочу этого, - сказал Филдинг. - А если мы пойдем на снижение заработной платы? - спросил профсоюзный лидер. - По всем статьям? - Гм, - пробормотал Филдинг и велел принести ему ведомость о прибылях и убытках предприятия. - Гм, гм, возможно... - сказал он, наконец, после изучения документа. - Да? Ведь да? - воскликнул профсоюзный руководитель. - Возможно. Только возможно, - ответил Филдинг. - Да! - настаивал профсоюзный деятель. - Мы можем прямо здесь, на фабрике, оповестить людей о закрытии предприятия. Вы успеете собрать здесь всех через два часа? Мне известно, что почти все рабочие находятся сейчас в помещении профсоюза. - Думаю, успеем, - сказал совершенно подавленный профсоюзный деятель. - Может быть, за эти два часа я смогу что-нибудь придумать. Идет? - Но что?! - воскликнул профсоюзный делегат с робкой надеждой в голосе. - Я пока не уверен, - сказал Филдинг, - сообщите им только, что речь, видимо, пойдет о закрытии предприятия, а к вечеру я, может быть, что-нибудь и придумаю. - Мне нужно знать что, мистер Филдинг. Я не могу возбуждать у них надежды, не имея серьезных оснований. - Ну, так не возбуждайте у них никаких надежд, - сказал равнодушно Филдинг и отправился в сопровождении юриста обедать в свой любимый ресторанчик в Эль-Пасо. Там они заказали морских моллюсков oreganato, омара fra diabolo, а к ним заварной крем zabaglione. Во время обеда Филдинг показывал юристу фотографии голодающих. Он сделал эти снимки в Индии, где изучал бедственное положение индусов по поручению Денверского отделения всемирной благотворительной организации "Добрые дела". Совершенно потерявший аппетит юрист корпорации спросил Филдинга, что тот дал одному из изображенных на снимках детей, ребенку, с выступающими ребрами, ввалившимися глазами и вздувшимся от голода животом. - Я дал одну пятидесятую при диафрагме 4,5. На фотопленке "Plus-X", - ответил Филдинг, макая золотую хрустящую корочку свежего итальянского хлеба в острый красный соус на тарелке с лобстером. - А вы что, не собираетесь отведать scungilli? - Нет, нет. Не сейчас, - ответил собеседник. - Ну, учитывая, сколько сейчас в мире голодающих, вам должно быть стыдно зря переводить продукты. Ешьте. - Но... - Ешьте, - приказал Филдинг. И он внимательно проследил за тем, чтобы юрист корпорации съел до последней крошки все поданные ему блюда во имя голодающих индийских детишек, чьи фотографии были по-прежнему разложены на столе. - Послушайте, - сказал он, - ведь я тоже мучаюсь. Уже несколько недель у меня болит желудок. Сегодня вечером по возвращении в Денвер я иду к своему врачу. И тем не менее я ем. - Так вы сегодня уезжаете? - спросил юрист. - Значит, вы ничего не планируете сделать для рабочих? - Почему же. У меня есть план. Своего рода... - сказал Филдинг. Когда они прибыли на фабрику, низкое побеленное здание цеха было освещено и гудело от голосов множества людей, заполнивших пространство между сверлильными и токарными станками. Ребятишки засовывали пальцы в механизмы, матери оттаскивали их прочь. Профсоюзные активисты переговаривались тихо и устало - так говорят люди, понимающие, что все уже сказано и дальнейшие обсуждения - пустая трата времени. Их судьбами уже распоряжаются чужие руки. Едва Филдинг вошел, в помещении воцарилось молчание, словно кто-то сразу отключил звучание почти тысячи голосов. В наступившей тишине послышался смех ребенка, но от шлепка матери сразу же оборвался. Филдинг поднялся перед собравшимися на возвышение. Следом за ним четверо мужчин в белых халатах катили ручные тележки с какими-то бочонками. Филдинг с улыбкой взял микрофон, поданный ему взволнованным профсоюзным лидером. - Сегодня у меня есть для вас всех хорошая новость, - начал он, и почти пятьсот семейств разразились бурными аплодисментами и приветственными криками. Мужья на радостях стали обнимать жен. Кое-кто прослезился. Какая-то женщина причитала пронзительным голосом: "Господь да благословит вас, мистер Филдинг!" Когда приветствия постепенно стихли, голос женщины стал еще слышнее и вызвал у присутствующих новую волну воодушевления. Филдинг, широко и тепло улыбаясь, ожидал наступления тишины. Правая рука его была засунута в карман серого жилета, недосягаемая для потных рукопожатий, с которыми к нему тянулись профсоюзные лидеры. Юрист корпорации остался в дверях и, опустив глаза, изучал носки своих ботинок. Наконец, Филдинг поднял руки, мгновенно настала тишина. - Как я уже начал говорить, когда меня прервали, у меня сегодня есть для вас хорошая новость. Вы видите людей в белых халатах. На тележках у них бочки. Леди и джентльмены, дети и профсоюзные деятели, сегодня я угощаю вас бесплатным мороженым. Всех. Какая-то женщина в переднем ряду повернулась к мужу и спросила, правильно ли она расслышала слова Филдинга. В задних рядах поднялся гул растерянных голосов. Юрист, стоявший у входа, вздохнул и поднял глаза к потолку. Филдинг придал лицу выражение искренней озабоченности, которое довел до совершенства днем перед огромным зеркалом в серебряной раме, и продолжил: - Это была хорошая новость. Теперь плохая. Я вынужден закрыть здешнюю кабельную фабрику. Человек средних лет в красной клетчатой куртке, стоявший ярдах в пятидесяти у главного сверлильного станка, откашлялся. Его услышали все. - О, - произнес профсоюзный лидер. И это тоже все услышали. Филдинг кивнул официанту в белой куртке, чтобы тот приступил к раздаче мороженого. Однако парень, взглянув на толпу, покачал головой. В первом ряду вскочил мужчина. Жена попыталась усадить его на место, но он оттолкнул ее руку и крикнул: - У вас была фабрика в Таосе, в штате Нью-Мексико? - Да, - ответил Филдинг. - Вы ее тоже закрыли? - Да, пришлось, - сказал Филдинг. - Понятно. Я так и думал. Я слышал об этом надувательстве с мороженым, которое вы устроили рабочим в Таосе. Такое же, как здесь, сегодня. - Джентльмены, сейчас мой юрист разъяснит вам все детали. С этими словами Филдинг спрыгнул с маленького возвышения в конце фабричного зала и стремительно прошел к двери, прежде чем двинувшиеся к нему рабочие успели его задержать. - Расскажите им про нашу налоговую систему, - крикнул Филдинг, вытолкнув юриста навстречу напиравшим рабочим, и выскочил у него за спиной за дверь. Уже подбегая к автомобилю, он решил, что нужно будет позвонить в полицейский участок Эль-Пасо и попросить выручить юриста компании. Да, пожалуй, позвонить следует. Из приемной доктора в Денвере. На аэродроме его ждал Оливер в реактивном самолете "Лиер". Он был уже полностью проверен аэродромными механиками и готов к взлету. - Все закончилось благополучно, сэр? - осведомился Оливер, помогая Филдингу надеть замшевую летную куртку. - Абсолютно, - сказал Джеймс Филдинг, ни слова не говоря своему слуге о колющей боли в животе. Зачем давать Оливеру повод позлорадствовать? Если бы на этот вечер у него не была назначена встреча с доктором, он предпочел бы более медленный двухмоторный самолетик "Цессна". На нем можно было бы оставить дверь кабины открытой. И наблюдать за тем, как отчаянно цепляется за свое кресло Оливер, когда воздушный поток с неистовой силой бьет ему в лицо. Однажды, во время "иммельмана" - переворота вниз головой, - Оливер потерял сознание. Заметив это, Филдинг выровнял самолет и расстегнул ремень безопасности на кресле Оливера. Очнувшись и увидев незастегнутый ремень, слуга тут же снова лишился чувств. Джеймс Филдинг очень любил свой старый пропеллерный самолет. Клиника доктора Голдфарба на Холли-стрит светилась тремя белыми квадратами на фоне в основном темной шахматной доски погашенных окон. Если бы любой другой пациент попросил доктора Голдфарба принять его в такой поздний час, он порекомендовал бы ему обратиться к другому врачу. Но пациентом был не кто иной, как сам Джеймс Орайо Филдинг. Речь шла о результатах его обычного, проводимого каждые полгода, обследования, и, поскольку Филдинг хотел приехать в столь неурочный час, это означало, что у него нет другого свободного времени. Да и откуда оно у человека, столь занятого обеспечением благосостояния всего человечества? Разве мистер Филдинг не был председателем денверского отделения всемирной организации "Добрые дела"? И разве не он лично посетил Индию, Бангладеш, африканский Сахель, чтобы своими глазами увидеть голодающих и, вернувшись, поведать об их страданиях? Другой человек с таким богатством, как у Филдинга, мог бы ничего не делать и вести жизнь плейбоя. Но только не Джеймс Филдинг! Он обязательно появлялся там, где люди испытывали страдания. Поэтому, когда мистер Филдинг сказал, что сегодня у него единственный свободный вечер в этом месяце, доктор Голдфарб сообщил дочери, что будет вынужден уехать с ее свадебной церемонии сразу же после выполнения своих обязанностей посаженного отца. - Дорогая, я постараюсь вернуться до окончания свадебного приема, - пообещал он дочери. Но самое трудное было не в этом. Гораздо труднее будет сообщить мистеру Филдингу результаты его очередного медицинского обследования. Подобно большинству врачей, доктор Голдфарб вообще не любил говорить своим пациентам о том, что им предстоит вскоре умереть. Но сказать об этом самому мистеру Филдингу означало вынести приговор воплощению человечности. Филдинг сразу же заметил, что низенький доктор Голдфарб явно затрудняется объявить ему результаты обследования. Тогда он нажал на доктора - и получил ответ. - В вашем распоряжении от года до пятнадцати месяцев, - сказал доктор. - Операция невозможна? - Операция бесполезна. У вас одна из форм белокровия, мистер Филдинг. Мы не знаем, почему она появляется. Это не имеет никакой связи с вашей диетой. - И что, нет никакого лечения? - спросил Филдинг. - Никакого. - Вы понимаете, конечно... Я должен перепроверить ваш диагноз и у других врачей. - Ну, разумеется, - ответил доктор Голдфарб, - конечно. - Но думаю, вы окажетесь правы. - Боюсь, так и будет, - сказал доктор Голдфарб, и здесь он увидел самую поразительную реакцию, какую ему когда-либо приходилось наблюдать со стороны обреченного пациента. Доктор ожидал враждебности, категорического отрицания, печали, возможно, даже истерики. Но он ни когда прежде не видел того, с чем столкнулся на этот раз. У Джеймса Филдинга в уголках рта появилась едва заметная улыбка, как будто это известие доставило ему неожиданное удовольствие. - Подойдите сюда, - поманил он к себе доктора движением пальца и прошептал ему прямо в ухо. - Знаете что?.. - Что?.. - спросил доктор. - Мне наплевать на это. Как Филдинг и думал, доктор Голдфарб оказался прав. Его диагноз подтвердили в Нью-Йорке. И в Цюрихе и Мюнхене, в Париже и Лондоне - везде. Диагноз был тот же, только разные врачи отводили Филдингу несколько больше или меньше месяцев жизни. Но все это не имело никакого значения. Потому что Филдинг разработал грандиозный план, который стоил жизни. Слуга Оливер все это время внимательно наблюдал за ним. Филдинг арендовал для своих путешествий аэролайнер ДС-10, переоборудовав хвостовой салон в две небольшие спальни. Он также приказал вынести все кресла из основного салона и поставить там два больших письменных стола, набор малых компьютеров и два телефакса. Над своим письменным столом Филдинг установил электронный календарь с обратным отсчетом времени. В качестве начальной точки отсчета стоял один год на внутренней шкале календаря и пятнадцать месяцев на внешней. На второй день, когда они совершали короткий полет из Цюриха в Мюнхен, на календаре значилось одиннадцать месяцев и двадцать девять дней на одной шкале и четырнадцать месяцев двадцать девять дней на другой. Как сообразил Оливер, это был отсчет времени до того, что мистер Филдинг называл своей терминацией (своим концом). После вылета из Мюнхена Оливер отметил две странные вещи. Во-первых, дата на внешней шкале была увеличена до восемнадцати месяцев. Во-вторых, хозяин отдал ему для уничтожения компьютерную распечатку почти метровой длины, которую перед тем внимательно изучал в течение нескольких часов. После этого он в сердцах написал поперек ее начальных столбцов: "Денег недостаточно!" - Хорошие новости, я полагаю, сэр, - сказал Оливер хозяину. - Ты имеешь в виду новую дату на внешней шкале? Не совсем так. Я почти не обращаю внимания на внешнюю дату. Я должен успеть сделать задуманное в пределах внутренней. Врачи в Мюнхене сказали, что один их пациент с такой же болезнью прожил восемнадцать месяцев. Так что возможно, я протяну еще восемнадцать месяцев. Ты доволен этим, Оливер, не так ли? - Да, мистер Филдинг. - Ты лжец, Оливер. - Как вам будет угодно, мистер Филдинг. Во время перелета из Лондона в Нью-Йорк Филдинг отдал Оливеру на уничтожение огромную кипу компьютерных распечаток, полученных за три дня непрерывной работы телетайпов в основном салоне. На верхнем листе этой кипы Филдинг написал: "Одного зернового рынка Чикаго недостаточно". - Хорошие новости, я полагаю, сэр, - сказал Оливер. - Любой человек отказался бы на этом от своих планов. Но ведь люди всего лишь букашки, Оливер. - Да, мистер Филдинг. В Нью-Йорке их самолет три дня находился на стоянке военно-морской авиации в аэропорту Ла Гардиа. В первый день Оливер уничтожил толстую кипу документов, на которых рукой Филдинга было написано: "Одних погодных условий недостаточно". Весь второй день мистер Филдинг напевал себе под нос веселенький популярный мотив; третий день он пританцовывая передвигался между главным компьютером и своим письменным столом, где постепенно выросла целая гора тщательно подобранных таблиц и отчетов. На очень тонком конверте из оберточной бумаги, который увенчал эту гору бумаг, было начертано: "Теперь достаточно". Оливер раскрыл этот конверт, когда хозяин принимал душ перед обедом. В конверте оказалась лишь написанная от руки записка. "Необходимы: одно средних размеров рекламное агентство, радиоактивные отходы, несколько строительных бригад, специалисты по торговым операциям с зерном и шесть месяцев жизни". Оливер не заметил маленький седой волосок, лежавший на конверте. Зато Джеймс Филдинг, вернувшись, сразу его заметил. Волосок с конверта переместился на стол. Волоска не было на том месте, куда Филдинг его специально положил. - Оливер, - сказал Филдинг, - сегодня в ночь мы вылетаем домой. - Нужно ли предупредить экипаж? - Нет, - ответил Филдинг. - Я сам сяду за штурвал. - Если позволите, сэр, у вас ведь нет прав на пилотирование таких самолетов, как ДС-10, сэр... - Ты совершенно прав, Оливер. Прав и на этот раз. Ты вообще очень сообразителен. Мы полетим на "Цессне". - На "Цессне", сэр?.. - Да, на "Цессне", Оливер. - Но на реактивном самолете быстрее, сэр. Нам не придется по пути делать посадки. - Зато на "Цессне" лететь гораздо веселее. - Да, конечно, мистер Филдинг. Когда самолетик взлетел, над Нью-Йорком только-только занималось горячее удушливое летнее утро, готовое накрыть землю теплым, пропитанным копотью одеялом. Через открытую слева дверь кабины Оливер увидел поднимающееся солнце. Снизу лежала взлетная полоса и домики, сразу ставшие совсем маленькими. Он почувствовал, как съеденный им завтрак поднимается к горлу и заполняет рот, и изверг содержимое своего желудка в специально приготовленный бумажный пакет, который всегда брал с собой, если они с мистером Филдингом летели на "Цессне". На высоте пять тысяч футов Оливер, бледный как полотно, безжизненно откинулся в кресле. В этот момент мистер Филдинг стал напевать: "Ну и ну, ну и на, вот и желтая корзина..." Над Гаррисбургом, штат Пенсильвания, мистер Филдинг заговорил: - Наверное, тебя, Оливер, очень интересует, чем я занимаюсь, - сказал он. - Как ты знаешь, по внутренней шкале мне осталось жить одиннадцать месяцев и две недели. Возможно, и того меньше. Нельзя полагаться на свое тело. Для некоторых смерть становится трагедией. Для тебя, Оливер, смерть будет трагедией или нет? - Что вы сказали, мистер Филдинг? - Станет ли смерть для тебя трагедией? - Да, сэр. - А для меня, Оливер, смерть означает свободу. Мне не нужно будет больше поддерживать свой престиж в Денвере. Знаешь ли ты, почему я поддерживал свой престиж в Денвере, а развлекался в местах вроде Эль-Пасо? - Нет, сэр. - Потому что букашки кидаются на тебя, если только ты отличаешься от них, если ты их пугаешь. Букашки всегда ненавидят того, кто выше их. - Да, сэр. - Так вот через год никто из них не сможет добраться до меня. Я доберусь до них первым. И это будет пострашнее, чем Адольф Гитлер, Иосиф Сталин или Мао Цзэ дун. Я покончу с миллионом людей. Нет, даже с миллиардом. Да, не с миллионом, а с миллиардом. С миллиардом букашек, Оливер. Я обязательно сделаю это. И к этому времени стану для них недосягаемым. Это будет просто прекрасно, Оливер! - Да, сэр. - Если бы ты, Оливер, знал, что сейчас умрешь, перестал бы ты повторять свое "да, сэр"? Сказал бы ты, наконец: "Проклинаю вас, мистер Филдинг"? - Никогда, сэр. - Ну, что же, Оливер, давай проверим. Здесь Джеймс Филдинг натянул на лицо кислородную маску и стал набирать высоту, пока не увидел, что Оливер, потеряв сознание, осел на своем сиденье. Тогда, протянув руку назад, он расстегнул ремень безопасности Оливера и перевел двухмоторный самолетик в крутое пике. Оливера выбросило из кресла и прижало силой тяготения к задней стенке кабины. Когда Филдинг выровнял самолет на высоте трех тысяч футов, Оливер мешком свалился на пол кабины. - О-ох, - простонал он, приходя в сознание. Он приподнялся на руках, и в тот момент, когда голова у него стала проясняться и он смог свободно вздохнуть, он почувствовал, что какая-то сила потащила его вперед. Это мистер Филдинг снова наклонил нос самолета. Оливер покатился по полу к левой двери пилотской кабины. Внезапно "Цессна" наклонилась влево, и Оливер начал вываливаться за борт. Он ухватился за нижнюю перекладину кресла и вцепился в нее мертвой хваткой. - Мистер Филдинг! Мистер Филдинг! Помогите! Помогите! - завопил он. Тугой воздушный поток бил ему в живот, жидкость из мочевого пузыря потекла по брюкам. - Теперь ты можешь сказать: "Проклинаю вас", - сказал Филдинг. - Нет, сэр! - ответил Оливер. - Тогда не говори, что я не дал тебе никакого шанса. Прощай, Оливер! Самолет сваливался на левое крыло до тех пор, пока перекладина кресла, за которую держался Оливер, не оказалась над его головой, и продолжал полет в таком положении. Оливер почувствовал, что руки его теряют чувствительность и немеют. Может быть, мистер Филдинг просто испытывает своего верного слугу, подержит его вот так немного, а потом, конечно, выровняет самолет и поможет ему влезть обратно в кабину. Мистер Филдинг всегда был со странностями, но не такой уж жестокий. Он не станет убивать Оливера, своего верного слугу. Но тут самолет круто взял вверх, заложив вираж через крыло, и Оливер понял вдруг, что руки его хватают воздух, и он продолжает лететь вперед с той же скоростью, что и самолет. Потом полет Оливера перешел в падение. Окончательно и безусловно. Оливер определил это по тому, что "Цессна", летевшая прямо вперед, стала уходить вверх. Поворачиваясь в падении, Оливер видел, как широкие просторы Пенсильвании становятся все более четкими, а детали поверхности - более крупными. Земля быстро летела ему навстречу, Смертельный ужас сменился в его душе покоем умирающего человека. Он, наконец, осознал себя частью вселенной, возникающей и тут же угасающей крупинкой вечной жизни, постоянно пульсирующей и переливающейся из одной формы в другую. Оливер еще успел заметить быстро идущий вниз бело-синий фюзеляж "Цессны". Мистер Филдинг хотел в последний раз посмотреть на Оливера. Снизившись, Филдинг высунул из кабины красное лицо и что-то прокричал. Что именно? Оливер, конечно, не мог слышать слов. Он прощально взмахнул рукой, улыбнулся и тихо произнес: "Бог да благословит вас, мистер Филдинг". Спустя короткое время падение Оливера оборвалось на поле зеленой кукурузы. Джеймс Филдинг вывел свой самолет из пике, все еще продолжая вопить: - Кричи: "Проклинаю вас!.. Проклинаю вас!.." Ну крикни же! - Филдинга трясло. Руки его, лежавшие на штурвале, стали влажными. Он почувствовал страшную тяжесть в животе... Оливер оказался не букашкой. Он проявил неслыханную стойкость. Неужели он, Джеймс Филдинг, ошибается, считая всех людей букашками? Может быть, он ошибается и во всем остальном? Он просто умрет, так же, как Оливер?.. И никакие планы не спасут его... Только подлетая к Огайо, он овладел собой. С каждым может случиться минутная слабость. Он поступил правильно. Оливер должен был умереть. Слуга видел его план. Филдинг знал это точно. Волоски, положенные на документы, не могли сами собой оказаться в другом месте. Все, что он задумал, совершится. За одиннадцать месяцев, одну неделю и шесть дней. По внутренней шкале его календаря. ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо. Жаркая ночь Ньюарка действовала ему на нервы. Его угнетал запах улицы, где в открытых мусорных ящиках скреблись крысы, а редкие фонари больше слепили, чем освещали. Стояло лето, и он был в Ньюарке, штат Нью-Джерси, в городе, куда ему не полагалось возвращаться живым, ибо он покинул его мертвым. Это был город, где он родился. Вон там на улице стоит большое, темно-красного кирпича, здание с битыми стеклами в черных проемах окон. Стоит посреди заваленных мусором пустырей в ожидании, пока само не обратится в пустырь. В этом доме Римо воспитывался. Обычно он говорил, что это место, где он учился, пока не началось его настоящее обучение. Здесь он был Римо Уильямсом, и сестры-монахини учили его умываться, убирать постель, быть вежливым, а также тому, что за каждым греховным поступком следует болезненное - линейка по пальцам - наказание. Позже он узнал, что наказание за грех может и не последовать, зато воздействие греха неотвратимо. Оно сказывается и на твоем теле, и на твоей душе: лишает тебя достоинства, что может привести к смерти. Но смерть может и не настигнуть тебя. Подлинным наказанием является потеря достоинства сама по себе. В новой жизни Римо его грехами считались трусость и лень, а самым главным - некомпетентность. Римо вспомнил о наказании линейкой, когда заметил старую, покрытую грязью бетонную надпись над заколоченной входной дверью: "Сиротский приют Святой Терезы". Хорошо бы сейчас повидать сестру Мэри Элизабет. Протянуть ладонь, позволить Мэри Элизабет бить линейкой сколько угодно и засмеяться ей в лицо. Двадцать лет назад он пытался сделать это - на одной лишь силе воли. Но сестра Мэри Элизабет свое дело знала лучше, чем Римо свое. Улыбка выглядит не слишком убедительной, когда дрожит рука, а из глаз текут слезы. Но в те времена он еще не знал всего о боли. Сейчас сестра Мэри могла бы воспользоваться кухонным ножом, и даже он не поранил бы Римо. - Эй, ты, там! - раздался сзади него голос. Слух Римо давно уже уловил гул мотора медленно двигавшегося автомобиля. Римо посмотрел через плечо. Полицейский в форме сержанта с потным от ночной духоты лицом высунулся из открытого окна патрульной машины. Римо не видел его рук, но знал, что сержант держит оружие. Римо не мог бы объяснить, как он узнал это. Может быть, по позе полицейского. А возможно, это было написано на его лице. В своей теперешней жизни Римо знал многое, чего не мог бы объяснить. Находить всему объяснение - это свойство западного мышления. А Римо просто знал, что за дверью машины спрятано оружие. - Эй, ты, - повторил полицейский, - Что ты здесь делаешь? - Хочу открыть мотель для отдыхающих, - сказал Римо. - Эй ты, умник, ты знаешь, где находишься? - Временами, - загадочно ответил Римо. - Для белого здесь небезопасно. Римо пожал плечами. - Слушай, ведь я тебя знаю, - вдруг сказал сержант. - Нет, этого не может быть... Он вылез из патрульной машины и вложил пистолет в кобуру. - Понимаешь, ты очень похож на человека, которого я знал, - сказал сержант. Римо постарался вспомнить, кто бы это мог быть. На нагрудной бирке сержанта значились его имя и фамилия: "Даффи, Уильям П.". Римо вспомнил совсем молодого полицейского-новобранца, который постоянно тренировался, чтобы как можно быстрее выхватывать из кобуры пистолет. Теперь перед ним стоял человек с обрюзгшим лицом и усталыми глазами. От него сильно пахло последним съеденным мясным блюдом. Было видно, что все чувства в нем уже давно умерли. - Ты выглядишь почти точь-в-точь как один парень, которого я когда-то знал, - повторил сержант Даффи. - Он вырос в этом приюте. Только ты более тощий, да и моложе, чем он был бы сейчас. - И красивее, не так ли? - сказал Римо. - Ну нет, тот парень был покрасивее. И честным до чертиков. Бедняга... Он был полицейским. - И хорошим?.. - спросил Римо. - Не-а. В некоторых отношениях круглым дураком. Понимаешь, слишком честен и прям. На бедолагу сфабриковали дело и посадили на электрический стул. Уже больше десяти лет назад. Так вот, ты очень похож на него. - Что вы имеете в виду, говоря, что он был дураком? - Ну, любой полицейский, который попал на электрический стул потому, что сперва уделал какого-то торговца наркотиками, а потом просто заявил, что не делал этого, по-моему, такой полицейский просто дурак. Существует много способов выкрутиться из таких ситуаций. Думаю, даже в наши дни, когда городом управляют всякие остолопы. Нельзя защитить себя, просто утверждая, что ты не виновен. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Весь наш отдел был просто потрясен этим делом. - Вам было жаль его? - спросил Римо. - Да не-а. У парня не было друзей, не было семьи, никого. Понимаешь, нас потряс просто сам факт, что полицейского можно так вот засудить. Они даже не позволили бедолаге подать прошение о помиловании, вообще ничего. Ты понимаешь... - Значит, никому он был не нужен, - сказал Римо. - Никому. Парень был чертовски честен. Вечно лез де в свое дело. - Ты все еще тренируешься в туалете, чтобы быстрее выхватывать пистолет, Дафф? - Не-а-а, - пробормотал Даффи и отступил назад, его глаза выкатились от страха. - Тот парень мертв, Римо мертв больше десяти лет. Эй, ты! Убирайся отсюда. Убирайся или я арестую тебя! - А по какому обвинению, Дафф? До сих пор не умеешь правильно сформулировать обвинение? - Нет, не может быть! Это какое-то проклятое наваждение! - Хочешь увидеть кое-что забавное, Дафф? Тогда вытаскивай свой пистолет! - сказал Римо и молниеносно сорвал кобуру с пистолетом с пояса полицейского, оставив на толстой черной блестящей коже лишь небольшую коричневую царапину. Рука сержанта Даффи схватилась за пустоту. - С возрастом ты стал неповоротливей, пожиратель мяса, - сказал Римо и вернул сержанту кобуру с пистолетом. Даффи не заметил движения рук Римо, не слышал треска металла. Но когда пораженный сержант открыл кобуру, оттуда на разогретый ночной асфальт посыпались лишь металлические обломки пистолета. - Ах, черт! Проклятый наркоман! - выдохнул сержант Даффи. - Что ты сделал с пистолетом?! Он ведь денег стоит! Мне теперь придется платить за него. - Нам всем иногда приходится платить, Дафф... Сотоварищ сержанта, сидевший за рулем, услышав шум, выскочил с пистолетом в руке, но обнаружил на тротуаре одного только ошеломленного Даффи, уставившегося на пустую сорванную с его пояса кобуру. - Он испарился! - выпалил Даффи, - Я даже не заметил, как он ушел, его же уже нет! - Кого? - спросил товарищ по дежурству. - Я даже не заметил, как он пошел! А его уже нет! - Кого? - переспросил товарищ. - Ты помнишь того парня, о котором я тебе как-то рассказывал? Все наши ветераны его помнят. Его отправили на электрический стул, без апелляции, без ничего. Это был предпоследний человек, казненный в нашем штате. Больше десяти лет назад. - Да-а? - Мне кажется, я только что видел его. Только он выглядел моложе и говорил как-то странно... Коллега помог сержанту сесть в патрульную машину. После этого случая Даффи прошел обследование у полицейского врача, который порекомендовал ему немного отдохнуть вдали от напряженной городской обстановки. Сержант был временно освобожден от работы. Полицейский инспектор провел в его доме продолжительную беседу с членами семьи. В разговоре он спросил, где сержант держит свой сверлильный станок. - Нас интересует инструмент, которым он распилил свой пистолет. Наш врач считает, что сломанный пистолет - это выражение его подсознательного стремления уйти из полиции, - объяснил инспектор. - Человек руками не в состоянии разломить дуло пистолета надвое. - Нет у него никаких таких инструментов, - сказала миссис Даффи. - Он, когда приходит домой, только пьет пиво. Может, если бы у него и правда была мастерская, он бы не свихнулся, а, господин инспектор? Полуденное солнце припекало людей на тротуарах Нью-Йорка, протянувшихся через Гудзон. Острые каблуки женских туфель погружались в мягкий асфальт, который жара превратила в черную жевательную резинку. Римо не спеша вошел в отель "Плаза" на Пятьдесят девятой улице и спросил у портье ключ от своей комнаты. Уже более десяти лет он постоянно спрашивал в разных гостиницах по всей стране ключи от номера. "У белки есть гнездо, у крота - нора, даже у червяка, - думал он, - есть свой клочок земли, к которому он должен регулярно возвращаться. А у меня только ключи от комнат. И никакого дома". В лифте молодая женщина в легком ситцевом платье красного цвета, едва прикрывавшем изящные округлости ее вызывающе выставленных грудей, заговорила с Римо о том, как приятно жить в таком прекрасном отеле, как " Плаза", и не хотел ли бы он прожить здесь всю свою жизнь? - Вы живете в гостинице? - спросил ее Римо. - Нет. У нас квартирка, правда в двух уровнях, в Джонсе, в Джорджии, - ответила женщина, недовольно надув губы. - Но это все же дом, - сказал Римо. - Не дом, а тоска зеленая, - сказала женщина. - Мне так нравится Нью-Йорк, ты даже не представляешь! Я просто влюблена в него. Да, люблю этот город. Вот Джордж, мой муж, он здесь работает. А я все время одна. Одна-одинешенька целые дни. Делаю, что хочу. - Прекрасно, - сказал Римо и стал следить за тем, как мелькают цифры этажей на панели лифта. - Что хочу и с кем хочу, - продолжала женщина. - Прекрасно, - сказал Римо. Надо было подняться к себе пешком. - Ты знаешь, что девяносто девять и восемь десятых процента женщин в Америке не знают, как правильно заниматься любовью? - Прекрасно. - А я отношусь к тем двум десятым процента, которые знают. - Прекрасно. - Может быть, ты один из тех, кто занимается этим с женщинами за деньги? Знаешь, ты ведь парень что надо. - Прекрасно, - сказал Римо. - Хотя я не вижу ничего плохого в том, чтобы заплатить за это, а ты?.. - Заплатить за что? - спросил Римо. - За секс, дурачок. - Прекрасно, - сказал Римо, дверь кабины раскрылась на его этаже. - Куда же ты? - сказала женщина. - Вернись. Что тебе не нравится? Римо остановился на полпути и зло усмехнулся. Ему пришла в голову одна мысль. По правде говоря, за последние десять лет он не мог припомнить ни одной другой, которая бы так его развеселила. Женщина, моргнув томными карими глазами, сказала: - Ну, как? - Подойди сюда, - позвал Римо; женщина бросилась к нему, грудь ее заколыхалась. - Хочешь получить колоссальное удовольствие?! - С тобой? Конечно. Давай прямо сейчас, - откликнулась она. - Примерно через пятнадцать минут сюда должен прийти мужчина. Лицо у него цвета лимонного сока. На нем будет темный костюм с жилетом - даже в такую жару. Мужик так лет под шестьдесят. - Постой-ка, приятель, я не ложусь в постель с ископаемыми. - Поверь мне. Получишь самый бешеный секс в твоей жизни. Но ты должна будешь сказать ему кое-что особенное. - Что именно? - спросила женщина подозрительно. - Тебе надо сказать: "Привет, доктор Смит. Я о вас читала. И все мои друзья о вас читали". - Кто это доктор Смит? - Неважно. Просто скажи ему это и понаблюдай за его лицом. - Значит, "Привет, доктор Смит. Я и все мои друзья прочли о вас". Так? - Ты никогда не пожалеешь об этом, - сказал Римо. - Не знаю, не знаю, - протянула женщина. Римо положил левую руку ей на грудь, большим пальцем правой ткнул в бедро и стал целовать ее в шею и в губы, пока не почувствовал, что ее тело затрепетало. - О, да, - простонала она. - О, да... Я скажу это. Я так и скажу... - Хорошо, - сказал Римо, прислонил ее к оклеенной обоями стене холла, а сам прошел по коридору дальше и отворил пятую дверь. В номере на полу перед потухшим экраном телевизора сидел в позе лотоса тщедушный азиат в широком золотом кимоно. Обитая плюшем мебель была сдвинута в один угол. В центре паласа, застилавшего пол, красовался спальный матрас, синий с яркими цветами. Накануне, когда Римо отправлялся в Ньюарк навестить знакомые места, телевизор был в полном порядке. Если кто-то сломал его за это время, то поблизости должен находиться труп, от которого следовало поскорее избавиться. Мастер Синанджу не терпел, чтобы ему мешали наслаждаться его любимыми телевизионными передачами. Римо проверил ванную и спальню. Трупов не было. - Папочка, у тебя все в порядке? Чиун так медленно покачал головой, что редкие волосы его бороды едва шевельнулись. - Ничего не в порядке, - ответил Мастер Синанджу. - Неужели кто-то сломал твой телевизор? - Разве ты видишь здесь останки незваного гостя? - Нет, Чиун, не вижу. - Тогда кто же мог сломать мою машину грез? Нет, дело обстоит хуже, гораздо хуже. - Сожалею. У меня своих проблем по горло. - У тебя проблемы? Знаешь ли ты, что они сделали с этими прекрасными дневными сериалами? Какому осквернению подверглось великое искусство твоего народа? Римо покачал головой. Нет, он не знал. Тогда за несколько минут было изложено следующее. Телесериал "Пока Земля вертится" непоправимо испорчен... Доктор Блэйн Хантинггон сделал легальный аборт Жанет Уоффорд, дочери пароходного магната Арчибальда Уоффорда, а тот, в свою очередь, финансировал совершенно недопустимые эксперименты доктора Хантингтона с радиационным излучением... И еще медицинская сестра Адель Ричардс узнала, что отцом неродившегося ребенка был, скорее всего, ее брат, отбывавший пожизненное заключение в Аттике за то, что возглавил в тюрьме бунт против издания антифеминистской литературы... - Да-а? - сказал Римо, который всегда с большим трудом следил за сюжетами "мыльных опер". - Там было насилие... - сказал Чиун. Из его дальнейшей речи следовало, что медсестра ударила доктора. Она не только прибегла к насилию, но и удар нанесла неправильно. Это был вовсе не удар! - Но ведь они только актеры, папочка. - Теперь я это понимаю, - сказал Чиун. - Сплошное надувательство. Я больше не стану смотреть эти передачи. Моя тоскливая жизнь в Америке будет лишена радости, лишена всякого проблеска удовольствия. Здесь Римо голосом, полным печали, сообщил, что они, наверное, не останутся в Америке. - Я даже не знаю, как тебе объяснить это, папочка, - сказал Римо и опустил глаза на ковер, даже здесь, в такой гостинице, как "Плаза", местами слегка потертый. - Начало всякой мудрости - это неведение, - сказал Чиун. - Просто позор, что ты всегда застреваешь в начале. Это показалось Мастеру Синанджу настолько смешным, что он повторил свои слова и рассмеялся. Однако ученик его почему-то не присоединился к его веселью. Чиун отнес это на счет всем известного отсутствия чувства юмора у американцев. - Возможно, ты прав, - сказал Римо. - Более десяти лет я считал, что должен выполнять определенную работу для своей страны. Более десяти лет я вел жизнь человека, у которого нет ни дома, ни состояния, ни даже своей собственной фамилии. Я - человек, которого не существует. И что же? Оказывается, все, чем я занимался все эти годы, было совершенно бесполезно. - Бесполезно? - спросил Чиун. - Да, папочка. Бесполезно. Страна ничуть не изменилась к лучшему. Она стала даже хуже. Место, где я родился, превратилось в настоящую помойку. Политиканы стали более продажными, преступники творят свои черные дела еще более нагло, а страна... она просто расползается по всем швам! Чиун был явно озадачен словами Римо. - Ты ведь один человек, разве нет? - сказал он. Римо кивнул. - В этой стране нет правителя, нет судьи или священника, который бы правил всеми единолично, не так ли? Римо опять кивнул. - Тогда, в этой стране без единоличного правителя, ты, убийца высочайшего класса, которому дан солнечный источник совершенства в обучении, да еще при условии, что тебе помогает сам Мастер Синанджу, небелый, - как ты можешь считать себя неудачником? Этого я не могу понять. - Чиун, ты никогда не понимал, чем занимается наша организация. - Я слышал ваши разговоры со Смитом. Он - император вашей организации. Она поклоняется документу - конституции вашей страны. И ты убиваешь во славу этого документа. Я понимаю это. - Может быть, сейчас это так и выглядит, но планировалось все по-другому. - И Римо объяснил Чиуну, что конституция, этот основополагающий закон страны, не срабатывала. И более десяти лет назад президент стал опасаться, что если Америка будет по-прежнему сползать в хаос, она может превратиться в полицейское государство. Опасность этого, должно быть, хорошо известна Чиуну. Ведь как хранитель истории Дома Синанджу, который в течение многих веков поставлял всему миру платных профессиональных убийц, Чиун на примере многих правительств должен знать, что из хаоса в стране всегда возникает полицейское государство. - Ага, - сказал Чиун. - Ты добивался этого хаоса, чтобы Америка стала такой же, как весь остальной мир. Тогда бы ты мог стать главным убийцей этого полицейского государства. Раньше я об этом не догадывался. - Нет, - сказал Римо и вновь стал объяснять Чиуну, что американская конституция - это такой документ или соглашение, которое заключено между всеми американскими гражданами. Этот документ гарантирует каждому его свободы и права. Это хороший документ. Многие злоумышленники тем не менее могут свободно действовать в рамках конституции, не нарушая ее положений. Поэтому, соблюдая основной закон, американский президент, чтобы не дать воцариться хаосу, который бы погубил страну, был вынужден создать организацию, о существовании которой никто не знает. Эта организация призвана добиваться, чтобы прокуроры получали правдивую информацию, нечестные судьи разоблачались, а огромные преступные кланы потеряли свою власть. И главное - чтобы соблюдались права граждан. Доктор Харолд Смит, которого Чиун называет императором, возглавляет организацию, а Римо, которого обучил сам Чиун, - исполнитель ее решений. Чиун сказал, что следит за ходом рассуждений Римо. - Ты понимаешь, - продолжал Римо, - перед нами встали серьезные проблемы. Если бы существование нашей организации было раскрыто, это было бы признанием того, что конституция не работает. Поэтому было очень важно соблюдать строжайшую тайну. Никоим образом нельзя было допустить, чтобы исполнитель-убийца оставлял после себя отпечатки пальцев. Поэтому нашли человека, у которого не было семьи, и отпечатки его пальцев изъяли из досье в Вашингтоне, инсценировав казнь на электрическом стуле. Все это и было проделано со мной, когда ты увидел меня впервые. Ведь тогда я был без сознания, верно? - Когда я впервые увидел тебя? - переспросил Чиун и фыркнул. Он подумал, хотя и не сказал этого Римо, что глупость белого человека могла поистине рассмешить весь мир. - Если ты думаешь, что способ определения личности по отпечаткам пальцев изобрели на Западе, то сильно ошибаешься. Этот способ был известен нам за тысячи лет до вас. Но если отпечатки пальцев, о которых ты толкуешь, имеют такое значение, то где они сейчас? - Отпечатки умерших людей отправляются в специальное досье. - Почему же они просто не поместили твои отпечатки в это досье вместо того, чтобы чуть не уморить тебя на электрическом стуле? - Потому что многие хорошо знали меня. И нужно было создать человека, которого не существует, для несуществующей организации. - Ага, - сказал Чиун и сложил пальцы с длинными ногтями в нечто вроде купола католической церкви. - Теперь я понимаю. Конечно. Это же так просто. Давай сегодня закажем сладкий соус к рису. Ты не против? - Мне кажется, папочка, ты меня не понял. - Нет, ты изложил все очень ясно, сын мой. Они убили тебя, чтобы тебя не стало, и ты смог бы работать для организации, которой не существует, и все это ради того, чтобы оберегать документ, который не работает. Да будет прославлена мудрость западного мира! - Ладно, так или иначе, дело пошло прахом. Именно это я и хотел сказать тебе. Я ошибся. Давай работать на шаха Ирана или на русских, на кого угодно, кому ты пожелаешь предложить наши услуги. Я сыт по горло Смитом и всей этой глупой затеей. - Сын мой, ты меня удивляешь, - сказал Чиун; голос его зазвенел от радости. - После десяти лет ошибок ты наконец принял мудрое решение. И ты недоволен. - Конечно. Я зря потерял целых десять лет. - Ну, теперь ты перестал зря терять время и никогда не пожалеешь об этом. На Востоке умеют ценить профессиональных убийц. Ах, какая радостная весть! Чиун предложил Римо доверить ему, самому Мастеру Синанджу, сообщить императору Смиту об окончании их службы. Закончить службу хорошо так же важно, как хорошо начать ее, и Римо будет полезно понаблюдать за своим наставником, чтобы знать, как именно следует расставаться с императорами. Императоры нелегко расстаются с главной опорой своих империй, которой, как свидетельствует вся история человечества, всегда были наемные убийцы. Примерно через пять минут в их дверь постучался Смит. Выражение его обычно замкнутого лица свидетельствовало о надвигающейся истерике. Его тонкие розовые губы дергались, как конус на мачте метеостанции в бурю. Голубые глаза почти выкатились из орбит. Он уронил портфель на спальный матрац Чиуна. - Приветствуем вас, император Смит, - сказал Чиун, почтительно кланяясь. - Боже мой, - едва вымолвил Смит. - Боже мой, Римо, там, в коридоре женщина... Вся наша маскировка... Она раскрыта каким-то журналом. Все дело провалено. Все, все... Она прочла обо мне в журнале. Брюнетка. Лет двадцати с небольшим. Узнала меня... В журнале... Наша секретность!.. - Тогда, видимо, пора закрывать лавочку, Смитти, - сказал Римо, вытаскивая стул из кучи мебели у стены и с облегчением опускаясь на него. Прозвучавшая в его словах радость разом сняла возбуждение Смита. Его глаза подозрительно сузились. Он подобрал с пола портфель. И полностью овладел собой. - Вы видели эту молодую женщину там, в коридоре? - Между прочим, да. Видел, - ответил Римо. - Понятно, - сказал Смит совершенно ровным бесцветным голосом. - После стольких лет и стольких усилий... После стольких лет строжайшего соблюдения секретности, прекращения всех личных связей, чтобы обеспечить нашу безопасность, вы, шутки ради, - если только это можно назвать шуткой, - выбалтываете все наши секреты. Причем первой попавшейся в коридоре идиотке. Я полагаю, вас толкнул на этот шаг такой мощный стимул, как ее роскошный бюст. - Вот уж нет, - сказал Римо. - Вы неправильно толкуете поступки своего верного слуги, - сказал Чиун. - Он только собрался возвеличить вашу славу среди простых людей, о прекрасный император КЮРЕ. - Вы рассказали все еще и Чиуну? - спросил Смит. - Он тоже знает, чем мы занимаемся? - Он только превозносил достоинства вашей конституции. Головы ее врагов должны валяться на земле. Все должны восхвалять действия КЮРЕ, - сказал Чиун. - Ну, хоть здесь все в порядке, - сказал Смит. - Чиун не понимает. Так что же тогда произошло в коридоре? Вы потеряли рассудок? - Ничего подобного. Она знает не больше, чем Чиун. Она услышала ваше имя. Ну и что? В самом деле, взгляните на это трезво. Она услышала какое-то имя и увидела какого-то человека. Кто она такая? Никто. Даже если бы она смогла в чем-то разобраться. Чем это нам грозит? Чем? - Прошу прощения, - сказал Смит и осмотрелся в поисках места, где бы присесть. Одно плавное движением - и стул, с которого поднялся Римо, заскользил по полу и остановился точно позади Смита. - Я вижу, фокусы вам удаются. Организация тратит деньги на подготовку жонглеров, - сказал Смит. - Не будете ли вы все-таки добры рассказать, что происходит? - Прошлой ночью я ездил домой. Конечно, не домой, а в тот приют, где я вырос. - Предполагалось, что вы ни при каких обстоятельствах не будете появляться в том районе. - Приют давно закрыт. И во всей округе ни души. Раньше это был центр города, сейчас он выглядит, как после бомбежки. Я задал себе вопрос, чем я, собственно, занимался все эти десять лет? И сейчас я задаю такой же вопрос вам: чем все эти десять лет занимались вы? И вся наша организация? - Не понимаю... - Мы неудачники. Мы зря тратили время. Мы думали, что станем высшей структурой, которая заставит конституцию работать. Каждому гражданину будут обеспечены его права, а разрушительные силы общества будут обузданы. Считалось, что в эти годы Америка преодолевает решающий этап, и мы должны были помочь стране успешно пройти его, а потом исчезнуть, так и оставшись для всех несуществующими. Мы были - и нас нет. Лишь бы выстояла страна и наша демократия. - Да. - Что вы хотите сказать этим "да"? - спросил Римо. - Мы старались впустую. У нас был президент, который должен был получить срок за кражу со взломом, если бы его не помиловали. Половина правительства сидит в тюрьме, и второй место там же. На городские улицы лучше не выходить, если не умеешь убивать. Ежедневно мы читаем в газетах о том, что тот или другой полицейский берет взятки. Забота о престарелых обернулась гигантской обираловкой. А я десяток лет превращал людей в трупы, надеясь покончить с этим безобразием! - Как раз это мы и делаем, - сказал Смит. - Послушайте, я же не конгрессмен, а вы не руководитель какого-нибудь государственного органа. Знаете, я и сам читаю газеты. - То, о чем вы читаете, как раз и есть наша организация в действии. Все, о чем вы говорите, - это гной, выходящий из уже вскрытого нарыва. Никсон был отнюдь не первым президентом, который пошел на такое преступление, но он первый, кому не удалось выйти сухим из воды. Зато его преемники уже не решатся повторить что-либо подобное. Разве вам не кажется странным, что полдюжины молодцов из ЦРУ провалили элементарную кражу со взломом? Что на свет внезапно появились магнитофонные записи разговоров, о существовании которых не знал сам бывший президент? И он не сумел уничтожить эти улики? Ну и как, по-вашему, мы работаем, Римо? Все это и есть работа нашей организации. Римо скептически поднял бровь. Смит продолжал: - Вы видите не новые преступления, Римо. Вы видите людей, которым не удается скрыть старые грехи. Скандал с приютом для престарелых имеет более чем десятилетнюю историю. Полицейские брали взятки со времен войны Севера и Юга. Но только теперь их за это стали сажать в тюрьму. Вы видите страну, которая делает то, что не под силу никакой другой демократии. Мы очищаем наш дом. - А как насчет безопасности на городских улицах? - Еще небольшое усилие. Дайте нам пять лет. Только пять лет, и все наши обвинители будут вынуждены прикусить язык. Америка станет еще более сильной и прекрасной. - Почему же я не знал обо всем этом? - Потому что мы используем вас только в исключительных случаях. Я прибегаю к вашей помощи, когда дела идут очень плохо или не могут быть исправлены никаким другим способом. Весь этот разговор Мастер Синанджу слушал спокойно и молча, ибо, когда западные люди говорят глупости, никакой свет разума не может рассеять мрака их невежества. И лишь когда он увидел, что собеседники пришли к состоянию полной удовлетворенности, заговорил: - О, милостивый Смит! Как прекрасны ваши успехи! Как тверда ваша руководящая рука! Ваша империя теперь в полном порядке, и поэтому Дом Синанджу может с вечной благодарностью и постоянно вознося хвалу вам, император Смит, покинуть вас. - Как хотите, Чиун, - сказал Смит. - Вы дали Римо прекрасные уроки, за это мы вам очень благодарны. Теперь он достаточно подготовлен и способен действовать без вас. - А вот здесь возникает маленькая проблема, Смитти, - начал Римо, но Чиун, подняв длинный тонкий палец, остановил его. - Милостивый император, - сказал Чиун, - этот Римо, который раньше принадлежал вам, теперь принадлежит Дому Синанджу. - Видя недоумение на лице Смита, Чиун объяснил, что, когда он начал работать с Римо, тот был всего лишь рядовым американцем. Но он так много получил от школы Синанджу, что сам стал настоящим Синанджу. Поэтому теперь он принадлежит уже не Смиту, а Дому Синанджу. - О чем это он говорит? - спросил Смит. - Послушайте, - сказал Римо, - допустим, вы дали мастеру горшок. Крошечный металлический горшочек. - К тому же тусклого цвета, - вмешался Чиун. - Жалкий, никчемный, тусклый горшок. - Мастер добавляет к нему золотую ручку и золотую крышку и целый дюйм золота снаружи. - Мне нравится металл, который ты выбрал для украшения горшка, - сказал Чиун. - Заткнись, папочка, - сказал Римо. - Нет в мире благодарности, - сказал Чиун. - И теперь у вас в руках прекрасный золотой сосуд, в котором от прежнего горшка осталось лишь немного железа. - Осталась твоя неблагодарность, - сказал Чиун. - Так что теперь это уже не ваш горшок, - сказал Римо. - О чем это вы говорите? - спросил Смит. - Гора не камешек, - сказал Чиун. - И вы не можете нарушить этот закон вселенной. Он священен. - Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, Мастер Синанджу, но мы готовы удвоить в золоте плату вашей деревне за ваши услуги. Поскольку вы считаете Римо членом Дома Синанджу, в перспективе - Мастером Синанджу, мы будем платить вашей деревне и за вас, и за него. Двойная плата за двойную службу. - Вы не понимаете, Смитти, - сказал Римо. - Он понимает все самым наилучшим образом, - сказал Чиун. - Слушай своего императора и узнай у него, в чем заключается твое новое задание. Смит открыл портфель. На зерновом рынке Чикаго возникла серьезная проблема, которая может оказаться для нации более опасной, чем все прежние, которыми Римо занимался. Проблема связана с массовыми закупками зерна и распространением угрозы голода на западный мир. Даже со своей широкой сетью информаторов и компьютеров КЮРЕ оказалась не в состоянии разобраться, в чем дело. Чьи-то огромные деньги тратятся на совершенно непонятные дела. И в районе озера Мичиган стали всплывать трупы. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Утреннее солнце вставало над Харборкриком, штат Пенсильвания, когда ветерок принес в автомобиль Римо запахи химических отходов из-за озера Эри. Римо объяснял Чиуну возложенную на них задачу. Этого потребовал сам Чиун, поскольку в глазах организации он был уже не просто тренером Римо. Он стал "равноправным партнером". Римо всегда изумляла способность Чиуна мгновенно усваивать самые сложные западные понятия, когда это отвечало его интересам, как, например, в случае с равноправным партнерством. Это, поспешил уточнить Чиун, означает, что Римо стал равным ему не в глазах вселенной, а только по ограниченным и смутным представлениям той западной организации, на которую они работают. - Я понял тебя, папочка, - сказал Римо, сворачивая с асфальтового шоссе на грязную подъездную дорогу. Римо приходилось пользоваться за рулем только боковым зеркальцем, потому что покрытые лаком деревянные сундуки Чиуна полностью загромоздили заднее сиденье машины и сделали зеркало заднего вида совершенно бесполезным для водителя, если у него не было склонности любоваться розовым драконом на ярко-голубом фоне. - Нам нужно найти человека по имени Освальд Уиллоуби. Он брокер, специалист по товарному зерну. Он готов дать под присягой показания о том, что кто-то умышленно сбивает цены на товарной бирже. Кто-то или какая-то организация выбросила на биржу по демпинговой цене озимую пшеницу на сумму двадцать пять миллионов долларов, и как раз во время осеннего сева. В результате в этом году у нас засеяна зерновыми самая маленькая площадь за всю историю, и это когда весь мир нуждается в расширении посевов. Никто не знает, кто и зачем проводил демпинговые операции. Но из оптовых торговцев, занимавшихся массовыми продажами пшеницы, двое неизвестно почему найдены мертвыми, в озере Мичиган, а третий - Освальд Уиллоуби. Нам поручено сохранить его живым. На мгновение Чиун задумался, потом сказал: - Тем не менее равноправие означает равную плату для Синанджу. Хорошо, что мы можем получать большие деньги и за высокое качество, и за дешевку. Жители деревни Синанджу будут признательны за мою деловую хватку. - Ты, видно, не понял ни слова из того, что я говорил. - Мы должны сохранить жизнь одного человека, а затем ты сказал то, что не может быть правдой. - То есть? - рявкнул Римо. - Ты сказал, например, что неизвестно почему были убиты эти торговцы. Это неправда. Кому-то это известно. - Я имел в виду, что нам неизвестно. - О твоем невежестве я мог бы сообщить тебе, не выезжая сюда. - Ты хоть капельку разбираешься в том, как работает рынок? А, папочка? - Римо высматривал белый каркасный домик с зеленой оградой. Рядом с дорогой протекал ручей, Римо увидел пар, поднимавшийся под лучами жаркого утреннего солнца от охладившейся за ночь воды. - Ты ведь не понял ни слова про цены и озимую пшеницу? Ладно, я объясню. Если во время сева цены на бирже высокие, фермеры засевают больше площадей. Большинство торговцев не покупает зерно для долгого хранения. Они покупают его для продажи. Покупают сейчас, чтобы продать в будущем, например, перед уборкой урожая, когда цена на зерно ожидается более высокая. Так вот, в самый разгар сева озимых кто-то купил большую партию такого, как его называют, "будущего" зерна. И тут же выбросил его по низкой цене на рынок. На целых двадцать пять миллионов долларов. Хотя это не так уж много по сравнению со всей суммой сделок, тем не менее такое внезапное и массовое предложение товара сразу сбило на него цены. И очень существенно. Операция была очень точно рассчитана. В такой ситуации фермеры не могли получить кредит для увеличения посевов, да они его и не планировали. Поэтому этой весной было собрано мало озимых, что отчасти объясняет нынешнее повышение цен на продовольствие. - И что же? - спросил Чиун. - Мы боимся, что положение может стать еще хуже. Поэтому нужно выяснить, кто это не пожалел потерять огромную сумму в двадцати пять миллионов долларов. А ведь сейчас в мире продовольственный кризис. - И что вы так беспокоитесь? В деревне Синанджу хорошо знают, что такое продовольственные кризисы. Ты говоришь мне, ты смеешь говорить мне о продовольственных кризисах! Ты, воспитанный на мясе и за всю свою жизнь ни дня не голодавший! - О господи, - простонал Римо. Он знал, что сейчас ему придется уже в который раз выслушать лекцию о Синанджу. Как из-за голода жители деревни были вынуждены бросать новорожденных младенцев в холодные воды Западно-Корейского залива. Как в Синанджу всегда не хватало еды. Как ввиду полной безысходности положения, возникла школа боевого искусства Синанджу, и как в течение столетий все Мастера Синанджу были вынуждены за деньги служить наемными убийцами у императоров и царей разных далеких стран, чтобы жителям родной деревни никогда больше не приходилось отправлять своих младенцев "вечно спать" в воды залива. - Больше никогда, - сказал Чиун. - С тех пор прошло больше пятнадцати столетий, - сказал Римо. - Если мы говорим "никогда больше", значит, этого никогда больше не будет, - сказал Чиун. - Теперь это зависит и от тебя. Ты должен усвоить. За дорогой, за малорослыми соснами с почти голыми ветками, иссеченными постоянными ветрами с озера Эри, вроде бы стукнулись друг о друга два железных котелка. Утренний воздух, от которого сиденья машины стали влажными, приглушил звук. Он был похож на слабый хлопок и вряд ли мог разбудить спавших сладким сном окрестных, жителей. Но это был выстрел. Римо увидел, как из белого домика с зеленым забором выскочил темнокожий мужчина, торопливо засовывая что-то за пояс, подбежал к ожидавшему с невыключенным мотором розовому "Эльдорадо". Машина тронулась с места, прежде чем мужчина захлопнул дверцу, и быстро, но без визга покрышек стала набирать скорость, поднимая на дороге маленькие облачка пыли. Водитель собирался проехать слева от Римо, как и положено любой встречной машине. Но Римо занял всю проезжую часть дороги. Чиун, считавший ремни безопасности помехой и поэтому никогда не пристегивавшийся, среагировал на столкновение слабым, направленным вверх движением, так что в момент удара его легкое тело зависло в воздухе. Два длинных ногтя его правой руки уперлись в приборную доску, будто он плавно отжимался. Другая рука подхватила падающее переднее стекло. Римо остановил движение своего тела вперед, чуть оттолкнувшись локтем от руля, и, как и Мастер, оказался в состоянии свободного падения. Римо распахнул дверцу и выскочил на дорогу еще до того, как машины замерли, бросился к "Эльдорадо", рванул дверцу и, отодвинув окровавленного человека за рулем, дернул ручной тормоз. Вытащив из "Эльдорадо" два неподвижных тела, он увидел у негра за поясом пистолет, от которого пахло порохом недавнего выстрела. Римо послушал его сердце. Оно еще билось в последнем трепетании. Затем замерло. С водителем дело обстояло лучше. Римо бегло осмотрел раненого. Только его обмякшее плечо свидетельствовало о переломе. Лицо его было изрезано осколками стекла и залито кровью, но эти раны опасности не представляли. Римо сунул руку под челюсть раненого и помассировал ему вены на шее. Глаза мужчины открылись. - О-о-ох, - простонал он. - Эй, ты, - окликнул его Римо. - О-о-ох, - последовал новый стон. Мужчине было далеко за сорок, и лицо его носило следы борьбы с юношескими прыщами. Прыщи явно победили. - Ты скоро умрешь, - сказал ему Римо. - О, господи, нет, только не смерть! - Твой приятель стрелял в Уиллоуби? В Освальда Уиллоуби? - Его звали так? - Да. Кто вас послал? Мне нужен врач... - Слишком поздно. Не бери с собой грех на тот свет, - сказал Римо. - Я не хочу умирать. - Ты хочешь умереть без покаяния? Кто вас послал? - Конкретно никто. Обычное заказное убийство. За пять штук. Нам сказали - дело легкое. - Где вы получили деньги? - Джо получил. В биллиардной "У Пита". - Где она находится? - В Ист-Сент-Луисе... Я был на мели... очень нуждался в деньгах... Только что потерял работу, и нигде меня не брали. - Где находится биллиардная? - Рядом с Дукал-стрит. - Ничего себе. - Биллиардную "У Пита" все знают. - Кто дал вам деньги? - Пит. - Что-то мало от тебя помощи. Какой-то Пит из биллиардной "У Пита" в Ист-Сент-Луисе. - Да. Позовите священника. Пожалуйста! Любого... - Полежи пока здесь, - сказал Римо. - Я умираю... Я умираю. Плечо меня доконает... Римо осмотрел белый домик. Дверь оказалась незапертой, лишь плотно прикрытой. У убийцы хватило ума не оставлять ее настежь, так что труп, вероятно, не обнаружили бы, пока он не начал разлагаться. "Уиллоуби, наверное, получил пулю в постели", - подумал Римо, входя в дом. Но потом увидел включенный телевизор с приглушенным звуком и немого интервьюера, задававшего неслышные вопросы и получавшего неслышные ответы. Римо понял, что Уиллоуби провел эту ночь здесь, в гостиной. Свою последнюю ночь. В комнате стоял спертый запах виски. Уиллоуби лежал на диване, за дверью. На торце заляпанного стола перед ним была открытая бутылка "Сигрэм севен" и остаток "Милки уэй". Кожа на виске Уиллоуби была обожжена выстрелом в упор. Разлетевшийся мозг запятнал высокую спинку дивана. Зазвонил телефон. Он стоял под диваном. Римо взял трубку. - Да-а, - ответил он, поднимая аппарат и устанавливая его на животе убитого. - Алло, дорогой, - раздался в трубке женский голос. - Я знаю, что мне нельзя звонить тебе, но засорился мусоропровод. Оззи, он не работает со вчерашнего обеда. Я понимаю, что мне нельзя тебе звонить... но ведь придется звать мастера, да? Ладно, я его вызову... Это все цветная капуста, она забила мусоропровод. А мы ее даже не ели. Это ты любишь цветную капусту. Не знаю, почему она тебе нравится... Еще я не знаю, почему они велели тебе не давать мне номер твоего телефона. Ну, кому может повредить, что я несколько раз позвонила сюда? Ведь правильно? Кому это повредило? Оззи... ты слушаешь? Римо хотел было ответить женщине, но пришлось бы врать, и он нажал кнопку, прекращая разговор. Трубка так и осталась снятой и издавала бесполезный непрерывный гудок. Что он мог сказать женщине? Что ее телефонные звонки разрушили единственную защиту Уиллоуби - тайну его местонахождения? Ей и так предстояло испытать достаточно горя. К тому времени, когда гудок сменился визгливым звуком, оповещающим о неисправности телефона, Римо уже обнаружил в кухне толстую кипу бумаг. Они находились в старой коробке из-под облигаций компании "Итон Коррэсэбл". На первом листе был заголовок "Показания Освальда Уиллоуби". Римо взял коробку с собой. Снаружи водитель розовой автомашины уже понял, что у него всего-навсего сломана кость. Он стоял, прислонившись к крылу разбитого автомобиля, зажимая здоровой рукой поврежденное плечо. - Эй ты, оказывается, я вовсе и не при смерти. Ты, парень, мне наврал. Гнусно наврал. - Нет, не наврал, - сказал Римо и мгновенным движением правой руки, настолько неуловимым, что, казалось, рука вообще не двинулась с места, выбросил вперед указательный палец, пробив им череп человека. Его голова резко откинулась назад, будто от удара сорвавшейся с подъемного крана чугунной бабы. Ноги его взлетели выше головы, и он молча и бесповоротно рухнул в пыль. И даже не дернулся. Чиун, констатировав про себя, что, при всем желании, ему не к чему придраться, так как Римо выполнил прием безукоризненно, снова занялся своими сундуками. Они не пострадали. Но ведь могли и пострадать! Поэтому он не преминул указать своему ученику, что подобная небрежность при вождении автомобиля совершенно недопустима. - Нам нужно поскорее выбраться отсюда, а твои сундуки, папочка, связывают нам руки. Может, я займусь этим делом один? - сказал Римо. - Теперь мы равноправные партнеры. Я не только руковожу твоими тренировками, но и по приказу императора Смита выполняю вместе с тобой его задание. Я нахожусь в совершенно одинаковом с тобой положении. Мое мнение имеет такой же вес, как и твое. Моя ответственность равна твоей. Поэтому ты больше не можешь сказать мне: "Отправляйся домой. Мастер Синанджу, я справлюсь с тем или с этим один". Теперь всегда только "мы". Мы сделаем это, или мы не сделаем этого. Только "мы", и никогда больше "я" или "ты". Никаких "ты". Мы. - Уиллоуби - человек, которого мы должны были уберечь от смерти, - сказал Римо. - Ты потерпел неудачу, - сказал Чиун. - Но зато в этой коробке важнейшие улики, - сказал Римо. - Мы сумели сохранить улики. Это хорошо. - Но не так хорошо, как живой Уиллоуби. - Увы, ты не безупречен. - Зато мы ухватили ниточку, которая, быть может, выведет к источнику всех неприятностей. - Решение у нас в руках. - Возможно. - Судьба иногда выбирает странные пути, - сказал Чиун. - Мы можем победить со славою, в традициях Дома Синанджу. Либо ты можешь потерпеть неудачу, как это уже не раз бывало с тобой. Относительно сундуков Чиун объявил, что их непременно следует взять с собой. Чиун с Римо выполняют почетнейшую миссию во славу конституции Соединенных Штатов, и носить постоянно одно и то же кимоно в течение всей операции означало бы унизить великий документ, определяющий жизнь американской нации. Теперь, став равноправным партнером, Чиун четко сознает это. Водитель проезжавшего мимо "пикапа" сразу же понял необходимость доставить сундуки в ближайший аэропорт и забыть о разбитых машинах и двух трупах, когда Римо показал ему историю его страны в картинках. То были пятнадцать портретов Улисса С. Гранта, исполненные в зеленых тонах. - Вас, парни, нужно подбросить? Что ж, я докажу, что дух взаимопомощи еще не умер... Только чтобы ровно пятнадцать этих зелененьких пареньков. Так... тринадцать... четырнадцать... пятнадцать, порядок. Взятый на прокат "Пайпер" кружил над расположенным на Миссисипи Ист-Сент-Луисом, так как Чиун пожелал посмотреть на него с воздуха. - Это прекрасная река, - сказал Чиун. - Кто владеет правом пользования ее водами? - Ни один человек в отдельности не обладает этим правом. Оно принадлежит всей стране. - Значит, она могла бы передать это право нам - в оплату за труды? - Нет, - сказал Римо. - Хотя мы и действуем во славу ее конституции? - Даже за это. - Ты родился в очень неблагодарной стране, - сказал Чиун, но Римо не стал с ним спорить. Он думал о написанных Уиллоуби показаниях. Уиллоуби отдал жизнь не за этот документ. Он потерял жизнь, потому что выболтал жене, где прячется. Люди умирают не за дело, которому служат, а из-за своей собственной глупости или невезения, что является своеобразной формой глупости, порожденной некомпетентностью. Это - главное, чему научили Римо за последние десять лет. В жизни существуют только компетентность и некомпетентность, и больше ничего. Идеи - это финтифлюшки, которые появляются и исчезают с течением времени. Как и все ему подобные, Уиллоуби трудился всю жизнь, не понимая, что делает. Он получал инструкции и выполнял их. Из его показаний явствовало, что он самым примитивным образом представлял себе, как производится продовольствие и как оно поступает на рынок. Уиллоуби разукрасил показания, с которыми собирался выступить, такими терминами, как "товарное зерно", "твердые сорта пшеницы", "мягкие сорта пшеницы", "нормализация рынка" и прочее. Римо интуитивно чувствовал, что все это не имеет никакого отношения к тому, как на самом деле его страна стала крупнейшим производителем продовольствия в мире. Сегодня часто можно услышать, что Америка слишком эгоистично относится к своему продовольственному богатству. Подобные разговоры создают впечатление, будто изобилие продовольствия возникло в Штатах само собой, просто благодаря плодородию почвы. Это далеко не так. Одни люди сеяли зерно, орошали его своим потом и старались перехитрить капризы погоды. Другие люди тоже всю жизнь отдавали земле, работая в лабораториях, где выводили все более урожайные сорта зерна и создавали улучшенные удобрения, а также на металлургических заводах Детройта, где усовершенствовали трактора, заменившие волов. Америка изобрела автоматическую жатку. Америка осуществила кардинальное изменение системы земледелия - первого с той поры, как человек вышел из пещеры и кинул зерно в землю. Обилие продовольствия в Америке создано ее народом. Его талантом, напряженным трудом и настойчивостью. Римо глубоко оскорбляло, когда продовольственное богатство ставили на одну доску с запасами угля, нефти или бокситов. Обычно на эту тему распространялись ученые в университетах, которым за всю жизнь наверняка ни разу не пришлось стряхивать со лба капли пота. Развитой или слаборазвитой делает страну ее народ. Однако люди, не знающие, что такое настоящий труд, рассматривают естественные ресурсы слаборазвитых стран как нечто, по высшему праву принадлежащее только тем, кому посчастливилось жить в этих странах. В то же время они считают, что плоды труда тех, кто выращивает продовольствие, принадлежат всему миру. Если бы не усилия настоящих тружеников всего мира, запасы нефти, бокситов и меди, лежащие под песками и зарослями джунглей, и сейчас были бы столь же бесполезны для народов слаборазвитых стран, как и на заре истории человечества. Да, как постоянно учит Чиун, в мире есть только компетентность и некомпетентность, и ничего более. Итак, Уиллоуби оказался одним из тех, кто, вопреки своей некомпетентности, пытается действовать на свой страх и риск. В результате - почти сто страниц показаний, и только к концу писавший смутно стал догадываться, что наткнулся на подготавливаемое кем-то самое страшное бедствие в истории человечества. "Я не знаю деталей, - заканчивал Уиллоуби свой документ, - но эти странные вложения капитала, как я предполагаю, свидетельствуют о наличии мастерски разработанного плана разрушительного характера. Все направлено на то, чтобы сейчас, во время сева, умышленно сбить на зерновом рынке цену на озимую пшеницу, что должно принести к значительному сокращению площадей, засеваемых продовольственными культурами. Это представляется точно рассчитанной и наиболее эффективной мерой для максимального воздействия с целью уменьшения производства продовольствия". Ясно, как темная ночь. Этим показаниям не хватало только совета скорее вкладывать деньги в такой гениально разработанный план, потому что он обязательно обеспечит вкладчикам высокие прибыли. По данным Смита, Уиллоуби, как специалист-аналитик в области торговли продовольствием, имел восемьдесят тысяч долларов в год. В Ист-Сент-Луисе жара почти видимыми струйками поднималась от Дукэл-стрит, которая представляла собой ряд двухэтажных деревянных домов и магазинов, по большей части с пустыми витринами. Окна биллиардного зала "У Пита" были снизу наполовину закрашены зеленой краской. Биллиардная не пустовала. В одном из окон поверх линии окраски торчала огромная лоснящаяся от жира, покрытая красными пятнами физиономия со слезящимися черными глазами. Эта похожая на помойное ведро физиономия уныло выглядывала из-под ослепительно яркой красной шапки с помпоном. Войдя внутрь, Римо с Чиуном увидели, что при физиономии имеется также тело, в том числе две огромные волосатые руки, вроде балок, на которые трансплантировали шерсть. Руки свисали из потертого кожаного жилета и оканчивались у покрытого грубой бумажной тканью штанов паха, который остервенело скребли. - Где Пит? - спросил Римо. Ответа не последовало. - Я ищу Пита. - А кто такой ты и эта разряженная кукла? - наконец произнесла помойная физиономия. - Я дух прошлого Рождества, а это Матушка-гусыня, - сказал Римо. - Ты что-то слишком широко разеваешь пасть. - Потому что сегодня очень жарко. Пожалуйста, скажите, где Пит, - сказал Римо. Чиун с интересом осматривал странное помещение. Там стояли зеленые прямоугольные столы с разноцветными шарами. Белые шары не имели номеров. Молодые люди тыкали палками в белый шар, стараясь попасть им в другие шары. Когда некоторые из шаров попадали в дыры, сделанные по сторонам стола, человек, так ловко ударивший белый шар, получал право сделать еще один удар. А иногда этот человек получал бумажные купюры, на которые, хотя это и не золото, можно купить разные вещи. Чиун подошел к тому из столов, на котором из рук в руки переходили самые крупные купюры. Римо тем временем был занят делом. - Ну, так где Пит? Волосатая ручища оставила в покое пах, потерла большой палец об указательный, что означало: "заплати". - Сперва кое-что дай, - сказала помойная физиономия. И Римо тут же ему слегка дал, сломав ключицу. После этого, сдержав слово, человек сказал, что Пит сидит за кассой, а затем свалился на пол, вырубившись от боли. Римо пнул его носком ботинка в лицо. Там, где оно касалось пола, появилось жирное пятно. Когда Римо подошел к Питу, тот уже держал в руке за кассовой машиной пистолет. - Хэлло, мне бы хотелось поговорить с вами наедине, - сказал Римо. - Я уже видел, что ты там натворил. Стой, где стоишь. Римо слегка махнул правой рукой с почти переплетенными пальцами. Глаза Пита последовали за движением руки Римо всего на какую-то долю секунды. На что Римо и рассчитывал в тот момент, когда глаза Пита дернулись, левая рука Римо молниеносно оказалась за стойкой. Большой палец впился в запястье Пита, вдавливая нервные окончания в кость руки. Пистолет упал в ящичек с биллиардными мелками. Из глаз Пита брызнули слезы. Его льстиво-вежливое лицо исказила мучительная гримаса, изображавшая улыбку. - Вот это да! Ловко сработано! - промычал Пит. Какой-нибудь бездельник, убивший в заведении Пита свой не только третий, но и четвертый десяток лет, заметил бы только, как худощавый мужчина с утолщенными запястьями подошел к Питу, а затем проследовал с ним в заднюю комнату, дружески придерживая Пита за плечи. Но этого биллиардиста, без сомнения, гораздо больше заинтересовал бы смешной пожилой азиат в странной одежде. Малыш Вако Чайлдерс играл с Чарли Дассетон по сто долларов за партию, и никто не лез к ним с разговорами, кроме этого забавного азиата. Он спрашивал их о правилах игры. Малыш Вако вздохнул и опустил. - Папашка, я играю, - сказал Малыш Вако, глядя сверху вниз на старого косоглазого азиата. - А когда я играю, все молчат. - Вы играете так блестяще, что это лишает всех дара речи? - спросил Чиун. - Иногда. Когда на кону кругленькая сумма их денег. Этот ответ вызвал одобрительный смех. - Для примера глянь на Чарли Дассета, - сказал Малыш Вако. Чиун хихикнул. Оба - и Малыш Вако, и Чарли - осведомились, над чем он смеется. - Смешные имена. У вас смешные имена: "Дассет", "Малыш Вако". Это очень смешно. - Смех Чиуна оказался - заразительным; смеялись все столпившиеся вокруг стола, кроме самих Малыша Вако и Чарли. - Да? А как зовут тебя, парень? - спросил Малыш Вако. Чиун назвал свое имя, но по-корейски. Они ничего не поняли. - Я думаю, это тоже довольно смешное имя, - сказал Малыш Вако. - Так обычно думают дураки, - отреагировал Чиун, и на этот раз засмеялся даже Чарли Дассет. - Не заткнуть ли тебе рот своими собственными деньгами? - сказал Малыш Вако. Он поставил руку мостиком на зеленый фетр стола и хорошо отработанным ударом послал седьмой шар в боковую лузу, а восьмой через весь стол в дальнюю лузу. Белый шар остановился за шаром с девятым номером прямо перед угловой лузой. С этим желтым шаром Малыш покончил коротким, резким ударом, после чего белый шар остался на месте как пригвожденный. И Чарли Дассет отдал Малышу Вако свой последний банковский билет. - Насколько я понимаю, вы хотите, чтобы я сыграл с вами на деньги? - сказал Чиун. - Правильно понимаешь. - На тех же условиях, что вы играли? - Точно так, - сказал Малыш Вако. - Я не занимаюсь азартными играми, - сказал Чиун. - Это делает человека слабым. Игра лишает его достоинства. Человек, который отдает свои деньги на прихоть слепой удачи, вместо того чтобы полагаться на свое умение, отдает свою судьбу в руки капризного случая. - Значит, вы не играете, а только болтаете? - Я не говорил этого. Малыш Вако вытащил из кармана кипу банкнот и бросил их на зеленое поле стола. - Ставь свои деньги или заткнись. - А золото у вас есть? - спросил Чиун. - Я думал, вы не играете на деньги, - сказал Малыш Вако. - Победа в состязании, где требуется мастерство, это совсем не игра на деньги, - сказал Чиун. Это замечание вызвало у Чарли Дассета такой приступ хохота, от которого он чуть не повалился с ног. - У меня есть золотые часы, - сказал Малыш Вако. Прежде чем он начал их расстегивать, длинные ногти азиата успели снять их и надеть обратно. Толстые пальцы Малыша Вако в это время лишь беспомощно хватались за воздух. - Это не золото, - сказал Чиун. - Но поскольку мне в данный момент нечем заняться, я сыграю с вами на эту кучку бумаги. Вот мое золото. Чиун достал откуда-то из кимоно большую толстую монету, сверкающую и желтую, и положил ее на край стола. Однако люди вокруг зашумели, сомневаясь, действительно ли это настоящее золото. - Эта монета - английская "Виктория", ее принимают во всех странах мира. Народ вокруг стола признал, что монета выглядит как настоящая. Кто-то даже сказал, что читал о монетах королевы Виктории и что они в самом деле стоят кучу денег. Однако Малыш Вако заявил, что не вполне уверен, готов ли он рисковать своими 758 долларами против единственной монеты, сколько бы она ни стоила. Тогда Чиун добавил еще одну монету. - Или даже против двух монет, - заявил Малыш Вако. - Может быть, сто долларов против одной монеты я бы поставил. - Предлагаю две против вашей бумажки, которую вы оцениваете в сто долларов. - Лучше поостерегитесь, мистер, - сказал Чарли Дассет. - Малыш Вако - лучший игрок во всем штате. Во всем Миссури. - Во всем штате Миссури? - сказал Чиун, прикладывая длинную тонкую руку к груди. - Вы еще скажете, пожалуй, что он лучший игрок в Америке и даже на целом континенте. - Но он, действительно, довольно прилично играет, мистер, - сказал Чарли Дассет, - он вытряс из меня все. - Ах, как страшно! Тем не менее я все же использую свой жалкий шанс. - Вы желаете разбивать? - спросил Малыш Вако. - Что такое разбивать? - Сделать в партии первый удар. - Понял. А как можно выиграть партию? Каковы правила игры? - Вы берете вот этот кий, бьете по белому шару, попадаете в шар под номером один и загоняете его в лузу. Потом забиваете таким же образом шар номер два, и так далее до девятого. Если вы сумеете взять девятый шар, партия ваша. - Понял, - сказал Чиун. - А если шар с девятым номером попадет в лузу при самом первом ударе? - Тогда вы выиграете. - Понял, - повторил Чиун, глядя, как Малыш Вако устанавливает девять шаров в ромб на противоположном конце стола. Здесь Чиун попросил подержать шары, чтобы посмотреть, каковы они наощупь. Малыш Вако катанул ему один шар. Чиун взял его и попросил потрогать другой, но Малыш Вако сказал, что все шары одинаковы. Нет, они отнюдь не одинаковые, возразил Чиун. Синий шар - совершенно круглый, как и оранжевый, а зеленый тяжелее остальных. И хотя вокруг смеялись, Чиун настоял на том, чтобы ощупать все шары без исключения. Если бы зрители обратили внимание, что, когда Чиун пускал каждый шар обратно по зеленому полю, он останавливался точно на своем месте в общей фигуре, это могло бы подготовить их к дальнейшим событиям. Прежде чем взять в руки короткий кий, Чиун попросил ответить ему на один вопрос. - Ну, что еще? - спросил Малыш Вако. - А какой из них шар с девятым номером? - Желтый. - Но там два желтых шара. - Полосатый и с номером девять. - Ах, да, - сказал Чиун - просто он не разглядел цифры, так как шар лежал девяткой вниз. Позже присутствовавшие рассказывали, что старый азиат взялся за кий как-то странно. Одной рукой вроде как за средину. И не делал никакого мостика другой рукой. Он держал кий почти как пилочку для ногтей. А потом всего-навсего чуть толкнул белый шар. Просто толкнул, и белый шар, стремительно вращаясь, совершил то, чего здесь не видывали: ударил в самый центр фигуры, разбил ее, но не остановился, а нашел шар с девятым номером и вогнал его в лузу в левом углу. - Гос-по-ди... - сказал Малыш Вако. - Нет. Он тут ни при чем, - сказал Чиун - Соберите шары еще раз. Теперь фигура из шаров была поставлена более плотно. Поэтому Чиун послал белый шар так, чтобы он сперва ударил в центр фигуры, освободив девятый шар. Затем, отскочив от левого борта, белый шар ударил девятый номер и опять вогнал в его лузу, на этот раз в правую. Таким образом он выиграл семь партий подряд семью ударами. После этого все в зале пожелали узнать, кто он такой. - Вам, наверное, приходилось в своей жизни слышать, что, как бы вы ни были сильны в том или ином деле, всегда найдется другой человек сильнее вас? - спросил Чиун. Все подтвердили, что да, приходилось. - Так вот, я и есть тот другой человек, который сильнее. Между тем Римо занимался своим делом. Без всяких околичностей он напрямик спросил Пита, почему тот пообещал двум мужикам пять тысяч долларов за убийство Освальда Уиллоуби. Пит отвечал так же прямо. Он сам получил за это десять тысяч. А отдал пять. Деньги платил Джонни Черт Деуссио, получавший доход от подпольных лотерей, азартных игр и наркотиков в Ист-Сент-Луисе. Деуссио, по слухам, работает на Гулиелмо Балунта, извлекавшего доходы из тех же занятий, но уже по всему Сент-Луису Пит заметил, что его могут убить за такие слова о Джонни Черте. Но Деуссио, похоже, опоздает с этим делом... И еще, добавил Пит, было бы хорошо, если бы Римо вернул его внутренности обратно в тело. - Я их не вынимал. Тебе просто показалось. Все это одни нервы. - Замечательно, - сказал Пит. - Просто замечательно. Мне только показалось, будто из меня вырвали живот. Римо потер напрягшиеся мускулы возле ребер Пита, сняв мучительное давление на его пищеварительный тракт. - О, боже, - сказал Пит, - как замечательно чувствовать, что живот вернулся на свое место. Благодарю. - Ты, конечно, никому не скажешь, что я был здесь, не так ли? - спросил Римо. - Вы шутите? Чтобы опять иметь дело с вами? Джон Винсент Деуссио, президент компании "Недвижимость Деуссио" и корпорации "Промышленные предприятия Деуссио", соорудил вокруг своего дома в пригороде Сент-Луиса мощную ограду из стальных звеньев. У ограды располагались электронные глазки. Еще он держал небольшую, мягко выражаясь, свору доберман-пинчеров. Он имел также двадцать восемь личных охранников под командой капо, своего кузена Сальваторе Мангано, одного из самых опасных головорезов к западу от Миссисипи. Так чем же занимался Джон Деуссио в три часа ночи в своей выложенной белым кафелем ванной комнате, с головой, засунутой в хлещущий водой унитаз? Джон Деуссио знал, что было около трех часов. Когда его голову вытаскивали из унитаза, едва не вырвав при этом все волосы, - он увидел свои часы, и одна из стрелок, вероятно часовая, указывала в сторону пальцев. Чем он занимался? Он приходил в себя. Это во-первых. А во-вторых, он отвечал на вопросы. Они сыпались градом. Он с радостью отвечал на вопросы. Потому что, когда он отвечал, он мог дышать. А Джону Деуссио нравилось дышать с той самой поры, как он появился на свет. - Я получил пятьдесят кусков от друга из рекламного агентства с побережья. Фелдман, О'Коннор и Джордан. Это очень крупное агентство. Я оказываю им некоторые услуги. Им зачем-то понадобился этот парень, Уиллоуби. В последнее время я немало потрудился для них. - Устраняли торговцев продовольствием? - последовал очередной вопрос. Говорил мужчина. У него были утолщенные запястья. Черт, опять он спускает воду в унитазе. - Да, да... продовольствием. - Кто подряжал вас на такие дела? - Гиордано... Это настоящее имя Джордана. У них очень большое агентство. Они получили какое-то чудесное зерно. Собираются спасти весь мир. И заработать чертовски большие деньги. - А как насчет Балунта? - Он получит свою долю. Я не собирался его обманывать. Из-за каких-то жалких пятидесяти тысяч... Не надо было ему устраивать мне такое... - Значит, Балунта не имел к этому отношения? - Он получит свою долю. Получит... Что за черт? Голова Джона Винсента Деуссио снова погрузилась в унитаз. Хлынула вода, все потемнело, а когда Деуссио очнулся, было уже четыре часа ночи, и его рвало. Он крикнул своего брата, Сэлли. Оказалось, что Сэлли никого не видел. Может быть, Джонни Деуссио все приснилось, как это бывает с лунатиками? Никто ночью в дом не входил. Была тщательно обследована ограда. Опрошены люди, смотревшие за собаками, а также охранники. Вызвали даже японца, которого как-то нанимали в качестве консультанта. Он обнюхал весь участок. - Это невозможно, - сказал японец. - Даю вам слово, что даже великие ниндзя, ночные воины Востока, не могли бы проникнуть в вашу крепость. Я отвечаю за свои слова. Это невозможно. - Может быть, есть кто-нибудь посильнее ниндзя? - спросил Джонни Деуссио. Сэлли уже погладывал на него с некоторым сомнением. - Сильнее ниндзя не бывает, - сказал японец. - Может, тебе это приснилось, как я и говорил, - сказал Сэлли. - Заткнись. Мне не приснилось, что моя голова в проклятом унитазе. - И, обернувшись к японцу, он еще раз спросил, уверен ли тот, что никого сильнее ниндзя нет. - В современном мире никого, - ответил мускулистый японец. - В мире боевых искусств один вид борьбы порождает другой, поэтому в наши дни их много. Однако как утверждают, и я с этим согласен, все они вышли из одного источника, называемого солнечным источником боевых искусств. Чем дальше отстоит вид борьбы от этого источника, тем он слабее. Чем ближе, тем сильнее. Мы стоим почти рядом с источником. Мы - ниндзя. - А как насчет самого источника? - Некоторые утверждают, что видели его. Но я этому не верю. - Кого? - Великого Мастера. Мастера Синанджу. - Желтый, азиат? - Да. - Я видел запястье этого человека. Оно было белым. - Тогда абсолютно исключено. Никто, кроме выходцев из этого корейского городка, никогда не владел боевым искусством Синанджу. - Японец улыбнулся. - Не говоря уже о белых. Да и вообще все это легенда. - Я же говорил, что тебе это только приснилось, - сказал Сэлли и тут же получил от брата оплеуху. Он так и не понял, за что. - Черта с два мне это приснилось, - сказал Деуссио, набирая номер телефона своего друга на побережье. Иносказательно - так как никогда нельзя быть уверенным в том, что тебя не подслушивают, - он сообщил мистеру Джордану о том, что в расчетах по последним операциям обнаружилась ошибка. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ - Что неблагополучно? - спросил Джеймс Филдинг, говоря по телефону из своего офиса в Денвере. Он взглянул на свой настольный электронный календарь с двумя табло. Цифры на внутреннем табло показывали три месяца и восемнадцать дней. Он перестал смотреть, что показывает внешнее табло, когда две недели и пять дней назад у него начались болезненные приступы, во время которых он стал терять сознание. - У меня нет времени на то, чтобы что-то шло неблагополучно, - сказал Филдинг в телефонную трубку. В кабинете на всю мощность работал кондиционер, тем не менее он был весь мокрый от пота. - На опытных участках все в порядке? Наверное, кто-нибудь сумел проникнуть туда. Я чувствую это. - Не думаю, что дело заключается в этом, - донесся голос Уильяма Джордана, вице-президента компании Фелдмана, О'Коннора и Джордана. - Общее впечатление таково, что у вас по-прежнему чрезвычайно выгодные исходные позиции. - Я сам знаю, что это такое. А вы пока еще даже не чешетесь. Все ли в порядке на опытном участке в Моджаве? Он самый важный. - Да. Насколько я информирован, - ответил мистер Джордан. - А как обстоит дело с участками в Бангоре и Мэйне? Там тоже все в порядке? - Бангор в наилучшем виде. - А участок в Сиерре? Там случаются наводнения в горах, вы помните об этом? - И Сиерра в порядке. - А как Пикуа и Огайо? - И в штате Огайо все нормально. - Так что же тогда может быть неблагополучно? - требовательно спросил Филдинг. - Я не могу говорить об этом по телефону, мистер Филдинг. Это деликатный вопрос. - Ну, тогда приезжайте и расскажите мне все. - А вы не могли бы прибыть сюда, сэр? Я сейчас по горло завален работой. - Вы заинтересованы в том, чтобы сохранить за собой этот контракт или нет? - спросил Филдинг. - Я смог бы выкроить время для поездки к вам сегодня после полудня. - Уверен, что вы сможете выкроить время, - сказал Филдинг. - Если, конечно, хотите получить миллионы. Он повесил трубку и почувствовал себя несравнимо лучше. Он уже поставил этих Фелдмана, О'Коннора и Джордана на место. Куда ему и было нужно, то есть под свой каблук. Если он платит за их особые услуги сумасшедшие деньги, пусть и они расплачиваются с ним той же монетой - такой же сумасшедшей расторопностью в исполнении всех его поручений. Он умело положил перед самым их носом кусочек вожделенной наживки. Но так, чтобы они не могли дотянуться до него своими трясущимися от жадности щупальцами. Это заставляет их бросаться, сломя голову, всюду, куда ему надо. Они носом чувствуют запах несметного богатства и, чтобы завладеть им, уже пошли на то, чтобы совершать убийства. Филдинг повернулся в кресле к огромному окну, в котором во всю его ширину открывалась настоящая картина - панорама Скалистых гор. В последнее время они превратились в авансцену, на которой разыгрывали свои игры самые безрассудные и отчаянные люди. Скалистые горы убивали людей с незапамятных времен, еще с тех пор, как индейские племена переправились в Америку через Берингов пролив. Горы превращали людей в льдинки, какими становились зимой бабочки. Летом горы давали этим льдинкам оттаивать и вонять на солнце. Белые люди взбирались в горы, строили здесь маленькие хижины, высовывали свои закутанные в меха лица, чтобы немного подышать холодным горным воздухом и насладиться красотами природы. Насладиться красотой природы? Да природа - это убийца! Филдинг смотрел на панораму Скалистых гор и вспоминал свою первую встречу с Фелдманом, О'Коннором и Джорданом примерно восемь месяцев назад. В том декабре все было, как и положено на Рождество. Конъюнктура на рынке продовольствия переживала кратковременный спад. В ту осень на американских равнинах было посеяно и ушло под снег меньше озимых культур, чем когда-либо в прошлом, начиная с тридцатых годов. Фелдман, О'Коннор и Джордан по очереди поприветствовали его и поблагодарили за посещение. На зеленых пальмах в их офисе горели красные, зеленые и голубые лампочки. Большой керамический Санта-Клаус, который дарил всем желающим шотландские виски, наливая их откуда-то из своего паха, стоял, прислоненный к книжному шкафу. Фелдман смущенно объяснил, что все это осталось от рождественского вечера у них в офисе. У него был загорелый вид с аккуратно причесанными седыми волосами, на пальце желтело кольцо с таким большим брильянтом, что посланный им солнечный зайчик был бы виден, наверное, на территории половины штатов. Напротив, О'Коннор был бледным, с длинными костистыми руками, которые он обычно складывал вместе. На нем был синий в полоску галстук, завязанный таким тугим узлом, будто он хотел в порядке наказания задушить себя. Наконец, здесь был Джордан, с ровными белыми зубами, черными волосами, застывшими такими ровными волнами, будто они были вылеплены в дешевой пластмассовой форме. Его глаза были как черные маслины. На нем был темный в полоску костюм со слишком широкими плечами и слишком широкими лацканами и, сверх того, с серебряной пряжкой на спине. Филдинг вошел к ним в комнату, как неброско одетый лорд к своим расфранченным слугам. - Принять вас здесь - это большая честь для нас, сэр, - сказал Фелдман, - и могу добавить, удовольствие. - Истинное удовольствие, - добавил О'Коннор. - И глубокое удовольствие, - закончил Джордан. - А мне, джентльмены, ничто не доставляет удовольствия, - сказал Филдинг, пока Фелдман брал у него пальто, а О'Коннор - его портфель. - Я в трауре по одному прекрасному человеку. Возможно, вы о нем ничего не слышали. Исторические книги не донесут его имени до следующих поколений. Его дела не восславят в песнях. Но среди обыкновенных людей это был поистине настоящий человек. - Я слушаю вас с печалью в душе, - сказал Фелдман. - Хорошо умереть молодым, - подхватил О'Коннор. - Какое горе! - закончил Джордан. - Его звали Оливер. Он был моим слугой, - сказал Филдинг. - Хороший слуга стоит дороже, чем дрянной ученый, - сказал Фелдман. Это мнение поддержал и О'Коннор. - На этой бренной земле хороший слуга ближе всех к Христу, - сказал Джордан. Фелдман должен был согласиться с ним. О'Коннор заметил, что для него, как верующего, было бы величайшей честью быть названым слугой Господа. - Я уверен, что его имя останется в людской памяти. Уверен в том, что люди будут произносить имя "Оливер" с уважением, почтением и с радостью. Да, да, именно с радостью. Для этого я и прибыл к вам. - Мы можем переложить его на музыку, - сказал Фелдман и начал напевать нечто в негритянском стиле, а затем даже и выдал такие слова к этой мелодии: - Кто-нибудь здесь видит моего старого друга Оливера? Филдинг потряс головой. - Нет, - сказал он. - Вам не удалось сосредоточить внимание на главном - на глубокой привязанности к ушедшему, - сказал Джордан Фелдману. - Совершенно не удалось, - подхватил О'Коннор. - У меня есть более подходящая мысль, - прервал их Филдинг. - Мне она нравится, - немедленно откликнулся Фелдман. - Я создаю фонд. В качестве учредительного взноса я делаю вклад в размере всего своего состояния - в размере пятидесяти миллионов долларов. - Прекрасно, - сказал Фелдман. - Солидно, - продолжил О'Коннор. - Прекрасное и солидное начало, - закончил Джордан. - Это больше чем просто начало, джентльмены, - сказал Филдинг и подал знак подать его портфель. - Как вы знаете, мои интересы сосредоточены в промышленности, и мои дела идут весьма успешно. За исключением крайне незначительных налоговых потерь на юго-западе. - Вы также являетесь лидером общины Денвера, - сказал Фелдман. - Авторитетным лидером, - продолжил О'Коннор. - Таким же авторитетным, каким был ваш родитель и его родители. - Представлять интересы такого клиента, как вы, явилось бы для нас большой гордостью, - сказал Джордан. Филдинг открыл портфель. Он осторожно вынул из него четыре коробочки с металлическими запорами. Коробочки были из прозрачной пластмассы, в них лежали зерна белого, коричневого и золотого цвета. На одной была табличка с надписью "Соевые бобы", на других - "Пшеница", "Рис" и "Ячмень". - Это зерна основных злаков, которые являются основными продуктами питания для человечества, - сказал Филдинг, ука