Уоррен Мерфи И Ричард Сэпир. Последний оплот --------------------------------- выпуск 7 Перевод А. Волкова Издательский центр "Гермес" 1994 OCR Сергей Васильченко -------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ Бен Айзек Голдман аккуратно разделил холодные и тонкие дольки, загрузил их в клетки из нержавеющей стали, опустил в кипящее масло и стал наблюдать, как они жарятся. Затем погребению в море кипящего масла были преданы золотистые ломтики в бледных гробиках из сырого теста. На следующий день Бен Айзек наблюдал, как обжариваются круглые, плоские кусочки мясного фарша (проверено инспекцией министерства сельского хозяйства США - содержание жира не более двадцати семи процентов). Когда загоралась красная лампочка и раздавался звонок таймера, он автоматически переворачивал их и посыпал солью обожженные спинки. Третий день был всегда самым любимым у Бена Айзека Голдмана. Он выравнивал в ряды свои жертвы в хлебной оболочке с сыпью из кунжутного семени и отправлял их в печь. Когда они были готовы, он заворачивал их в цветастые бумажные саваны и укладывал в гробики из пенопласта. В течение двух лет день за днем по восемь часов кряду совершал Бен Айзек подобные жертвоприношения, и они вселяли в его душу удивительное очистительное облегчение. Но теперь вес изменилось. Он утратил веру в оба символа - в свастику, во имя которой трудился тридцать лет назад, и в Золотую арку "Макдональдса", где он работал помощником управляющего филиала в Балтиморе, штат Мериленд, проводя три дня в неделю за научно разработанным методом расправы над беззащитными продуктами. Теперь он выполнял положенный ритуал: нахлобучив на свои седые кудри бумажный колпак, он, шаркая черными, лоснящимися от жира туфлями, расхаживал от секции к секции. Голдман проверял, чтобы молочные коктейли в пластиковых стаканчиках весили столько, сколько положено, чтобы специально взвешенные перед обработкой гамбургеры не находились в контейнерах на раздаче более семи минут, чтобы контейнеры с луком, помидорами, пикулями, а также соусами не пустели более чем наполовину. Теперь он просто ждал того момента, когда наступит конец рабочего дня и можно будет снять дешевые белые перчатки, которые он ежедневно покупал в аптеке Уолгрина и выбрасывал, уходя домой. С недавних пор у него появилась привычка постоянно мыть руки. Итак, воскресным вечером в апреле, явно обещавшим жаркое, как доменная печь, лето, Бен Айзек Голдман снял крышку с мусорного бака, стоявшего у их кафе, и тут кто-то еще бросил в бак пару белых перчаток. Бен Айзек бросил туда и свои перчатки и лишь затем поднял глаза. Так он впервые столкнулся с Идой Бернард, немолодой опрятной особой, уроженкой Бронкса, работавшей в кафе-мороженом, находившемся рядом с его "Макдональдсом". Она тоже носила белые перчатки на работе, потому как слишком часто ей приходилось соприкасаться с холодным мороженым. Она делала торты с мороженым - специально для Дня Матери, особо - для дней рождения, а также изготовляла пломбиры, мороженое с фруктами, "летающие тарелки", а также простое мороженое в пластмассовых рожках. Она работала под надзором старика, который всю свою энергию посвящал, однако, не столько производству мороженого, сколько просмотру телевизионных рекламных роликов, а говорил так, словно ему начисто удалили гортань. Внезапно разговорившись - не отходя от мусорного бака, - Бен и Ида обнаружили, что, помимо белых перчаток, у них имеется немало общего. Например, оба они ненавидели гамбургеры. И мороженое во всех его видах. И они ужасались нынешним ценам. И были уверены, что грядущее лето будет кошмарным. После того как установилось это родство душ, решено было продолжить столь волнующий диалог, где-нибудь вместе отобедав. Поэтому в восемь часов тридцать минут воскресным вечером Бен Айзек Голдман и Ида Бернард отправились на совместные поиски такого ресторана, где бы не подавались ни гамбургеры, ни мороженое. - Лично я люблю морковь с горошком, а вы? - осведомилась Ида, взяв Бена Айзека под руку. Она была выше и стройнее него, но длина шага у них совпадала, и поэтому он не замечал некоторые несоответствия в их наружности. - Салат! - говорил упоенно Бен Айзек Голдман. - Хороший салат! - Салат тоже хорошо, - отозвалась Ида, которая терпеть не могла салат. - Не просто хорошо! Салат - это чудо! - Да, - сказала Ида, без особого успеха пытаясь изгнать из реплики вопросительные интонации. - Да, - с нажимом отозвался Бен Айзек. - И самое замечательное в салате то, что это не гамбургер, - продолжил он и рассмеялся. - И не пломбир, - дополнила Ида и тоже рассмеялась. После этого они ускорили шаг и еще энергичнее стали искать место, где можно отведать хороших овощей. И салата. "Ну вот, наконец-то и я оказался в Земле Обетованной", - думал Бен Айзек. Что, собственно, означает жизнь? Работа, жилье, женщина рядом с тобой. В этом и состоит смысл жизни. А вовсе не в желании отомстить. Не в разрушении. Здесь никто за ним не следил, не назначал тайных встреч, не подслушивал его телефонных разговоров. Здесь не было пыли, солдат, пустыни, песков. Здесь не было войны. Он не закрывал рта во время обеда, в каком-то подозрительном месте, где им подали сморщенный горошек, белесую морковь и салат, который был похож на мокрую промокательную бумагу. Когда подали жидкий и горький кофе, Бен Айзек уже держал в своей руке руку Иды. - Америка и в самом деле золотая страна, - сказал Бен Айзек Голдман. Ида Бернард кивнула, не спуская глаз с широкого улыбающегося лица человека, которого она видела каждый день, когда он направлялся на работу в свое царство гамбургеров и которого она решила подкараулить на автостоянке у контейнера с использованными перчатками. Она только теперь увидела, как Голдман улыбается. Она только теперь обратила внимание на искорки в его карих глазах и румянец на его бледных щеках. - Они считают, что я старый зануда, - сказал Голдман и широко повел рукой, словно сметая в кучу всех нахальных гамбургер-жокеев в Америке, презрительно фыркающих на замечания заместителя управляющего: не сморкаться возле продуктов. Рука Голдмана задела газету, торчавшую из кармана мужского пальто, которое висело на вешалке. Газета упала на пол, а Голдман, смущенно оглянувшись, нагнулся, чтобы подобрать ее. Он продолжал: - А! Что они все понимают?! Дети! Они ведь не... Его взор упал на заметку в углу газеты, и Голдман замолчал. - Да? - напомнила ему о себе Ида Бернард. - Чего "они ведь не..."? - Они ведь не видели того, что видел я, - машинально закончил Голдман. Лицо его сделалось пепельным. Он сжимал газету в руке так, словно это была эстафетная палочка, а он профессионал-легкоатлет на дистанции. - Мне пора идти, - пробормотал он Иде. - Большое спасибо за приятный вечер. Затем, по-прежнему сжимая в руке газету, Бен Айзек Голдман встал из-за стола и удалился, и не подумав даже оглянуться. Официант устало осведомился у Иды, не желает ли она заказать что-нибудь еще. Его совершенно не удивило внезапное исчезновение Голдмана: кулинарное искусство здешних поваров нередко оказывало именно такое воздействие на желудки представителей старшего поколения, еще помнивших иные времена, когда все было куда лучше, чем сейчас. Ида сказала, что больше ничего не хочет, заплатила по счету, но когда она встала, чтобы уходить, то заметила на вешалке шляпу Голдмана. Самого его уже не было видно, но на внутренней стороне ленты шляпы химическими чернилами были выведены его имя и адрес - причем не один раз, а целых два. Оказалось, что живет он всего в нескольких кварталах от ресторана, и поэтому Ида решила пройтись пешком. Ида шла по улице мимо опустевших контор и офисов с цепями на дверях и окнами, закрытыми наглухо металлическими шторами, - островки безмолвия в бушующем людском море Балтимора. Она прошла мимо распахнутых дверей и наглухо забранных панелями окон баров "Клуб фламинго" и "Теплая компания". Ида шла мимо приземистых жилых домов на четыре семьи, построенных по единому образцу. На крышах у них были одинаковые телевизионные антенны, а на ступеньках сидели одинаково полные хозяйки в качалках, обмахивавшиеся веерами из газет и отгонявшие сажу и копоть. Голдман жил в многоквартирном доме, напомнившем Иде каменный замок, который в течение последних двух веков находился под непрерывной осадой гуннов. Улица, на которой стоял этот обшарпанный, видавший виды кирпичный кубик, выжила в губительных расовых беспорядках десятилетней давности с тем, чтобы теперь умереть естественной смертью от старости. Иде снова стало жаль этого маленького человечка. Материнские инстинкты, дремавшие с тех пор, как скончался ее муж, драгоценный Натан, забушевали, словно ураган в пустыне. Она заставит Голдмана забыть прошлое, она найдет для них обоих цели, ради которых стоит жить вместе. Она будет готовить для него, наводить порядок, напоминать ему о калошах в дождливые дни, она обеспечит его новыми белыми перчатками, чтобы их можно было менять каждый день. Она никогда не будет кормить его ни гамбургерами, ни мороженым. Ида с трудом отыскала фамилию "Голдман", выведенную бледными чернилами под кнопкой звонка парадной двери, и позвонила. Никто не отозвался. Полминуты спустя она позвонила еще раз. Неужели он пошел не домой, а куда-нибудь еще? Она представила себе, как он бродит по городу и к нему пристают пьяницы и хулиганы. В динамике что-то затрещало, потом тонкий голос сказал: - Уходите! Ида наклонилась к самому микрофону и крикнула что было сил: - Бен! Это я, Ида. У меня ваша шляпа! Тишина. - Бен, вам нечего бояться. Честное слово. Это правда я, Ида. Опять тишина. - Бон! Прошу нас, откройте. Я только хочу вернуть вам вашу шляпу! Несколько секунд спустя раздался пронзительный звонок, отчего Ида чуть было не выпрыгнула из собственных чулок. Дверь распахнулась, и Ида вошла. В подъезде пахло мочой, блевотиной и дряхлостью. Этот комбинированный аромат одержал победу нокаутом над запахом дезинфекции. Лестница была бетонная, с железными перилами. Площадки освещались голыми лампочками по сорок ватт. Ида карабкалась по лестнице, слушая шум Пенсильвания-авеню: гудки старых "кадиллаков", вопли чернокожих ребятишек и смех проституток. Квартира А-412 была угловой. Ида стояла на холодном полу, над головой у нее был гулкий серый щербатый кафель. Немного поколебавшись, она постучала в дверь. К ее великому удивлению, дверь распахнулась почти мгновенно. В дверном проеме стоял Голдман. За это время он постарел на много лет. Быстро замахав руками, он сказал: - Входите же! Скорей! Скорей! В квартире уличные звуки немного приглушались оштукатуренными стенами. Свет горел только в ванной, но и одной-единственной лампочки было достаточно, чтобы Ида разглядела обитель Бена Айзека. Глядя на грязные бежевые стены, она решила, что такие квартиры можно увидеть разве что в кошмарном сне. Она уже начала было в уме производить ремонт и реконструкцию, как перед ней вырос Бен Айзек. Глаза его были безумны, руки дрожали. Рубашка выбилась из брюк, пояс был расстегнут. - Вы принесли мне шляпу? - спросил он, выхватывая из рук Иды свой головной убор. - Отлично. А теперь уходите. И поскорее! Он хотел выпроводить ее, стараясь не дотрагиваться до нее, словно физический контакт мог заразить ее какой-то страшной болезнью, но Ида ловким маневром обошла его и двинулась к выключателю. - Я вас умоляю, Бен, - сказала она, щелкая выключателем. - Право же, я вас не обижу. Голдман только жмурился в залившем комнату свете голой лампы в сто пятьдесят ватт и молчал. - Вы не должны меня бояться, - сказала Ида. - Я ведь могу и обидеться. Она направилась в ванную, чтобы выключить горевший там свет. Стены и сиденье унитаза были влажные. На кафеле стен виднелись жирные отпечатки пальцев, а пустые полки справа и слева выступали как импровизированные подлокотники. Ила сделала над собой усилие и выключила свет. Ее сочувствие смешивалось с жалостью. Когда она взглянула на Бена Айзека Голдмана, у него был такой вид, словно он вот-вот расплачется. Ида посмотрела ему в глаза и развела руками. - Не надо меня стесняться, Бен, - сказала она. - Я все понимаю. Ваше прошлое не в состоянии повредить вам. - Тут она изобразила на лице улыбку, хотя решительно не представляла себе, какое прошлое было у этого человека. Широкое лицо Голдмана было белым как мел. Он посмотрел в большие, понимающие, мечтательные глаза Иды - и вдруг рухнул на кровать и зарыдал. Ида подошла, села рядом с Беном, дотронулась рукой до его плеча и спросила: - В чем дело, Бен? Тот продолжал плакать и только махнул рукой в сторону двери. Ида посмотрела туда, но не увидела ничего, кроме помятой газеты. - Вы хотите, чтобы я ушла? - осведомилась она. Внезапно Бен Айзек встал и начал действовать. Он повесил шляпу на место, поднял с пола газету, вручил ее Иде, а сам отправился на кухню и начал неистово мыть руки над кухонной раковиной. Ида посмотрела на газету: именно ее Бен поднял тогда в ресторане. Ида посмотрела на заголовок: "Сексуальные шалости в министерстве финансов", затем обернулась к Голдману: - Вы-то здесь при чем, Бен? Бен, не выключая воду, подошел к ней, ткнул пальцем в заметку в нижнем правом углу, затем вернулся на кухню и продолжил ритуал омовения. Ида принялась читать заметку, на месте которой образовалось мокрое мыльное пятно. "ИЗУВЕЧЕННЫЕ ОСТАНКИ ОБНАРУЖЕНЫ В ИЗРАИЛЬСКОЙ ПУСТЫНЕ НЕГЕВ Как сообщает агентство "Ассошиэйтед пресс", сегодня утром молодыми археологами на месте раскопок обнаружено изуродованное тело. Человеческие останки были уложены так, что образовывали свастику, которая, как известно, являлась символом мощи нацистской Германии три десятилетия тому назад. Израильские власти, однако, отказались подтвердить эту информацию. Они лишь сообщили, что останки принадлежат Эфраиму Борису Хегезу, промышленнику из Иерусалима. На вопрос относительно возможных убийц представитель правительства Тохала Делит заявил, что эти останки, похоже, находились на месте раскопок со времени последнего выступления арабских террористов. Тохала Делит выразил сомнение, что раскопки, цель которых обнаружить следы двух израильских храмов, существовавших в 586 году до нашей эры, могут быть приостановлены в связи с этой грустной находкой". Ида Бернард перестала читать и подняла глаза. Бен Айзек Голдман снова и снова вытирал руки бумажным полотенцем, которое, похоже, до этого уже использовалось в этом же качестве. - Бен... - начала Ида. - Я знаю, кто убил этого человека, - сказал Голдман. - И я знаю, почему его убили, Ида. Потому что он дезертировал. Я тоже из Израиля. И я тоже дезертир. Бросив на пол бумажное полотенце, Бен Айзек опустился на кровать рядом с Идой и закрыл лицо руками. - Вы знаете, кто убил?! - переспросила она Бена. - В таком случае надо сейчас же сообщить об этом полиции. Вы меня слышите? Сейчас же! - Не могу, - сказал Голдман. - Тогда они разыщут меня и убьют. Они задумали нечто столь ужасное, что я даже не могу себе это толком вообразить. Господи, ведь с тех пор прошло столько лет, столько лет... - Тогда надо сообщить в газету, - посоветовала Ида. - Через газеты вас никто не сможет отыскать. Вот, пожалуйста, посмотрите. Она взяла газету, лежавшую у нее на коленях. - Это "Вашингтон пост". Звоните им и скажите, что у вас есть самая настоящая сенсация. Они непременно вас выслушают. Голдман крепко стиснул ее руку, отчего Иду словно пронзило электричеством. - Вы так думаете? У меня есть шанс? Вы считаете, они в состоянии положить конец этому кошмару? - Ну разумеется, - успокоительным голосом произнесла Ида. - Я не сомневаюсь в этом, Бен. Я верю, что вы в состоянии решиться на этот шаг. "Ида Голдман, - подумала она. - А что, звучит неплохо. Очень даже неплохо". Бон Айзек уставился на нее. В его глазах появилось нечто похожее на благоговение. У него были тоже кое-какие мечты и надежды. Но неужели это и в самом деле может случиться? Неужели у этой миловидной женщины есть ответы на все его вопросы? Голдман схватил телефон, стоявший в изголовье кровати, и набрал номер справочной службы. - Алло! Справочная? Не могли бы выдать мне номер "Вашингтон пост"? Ида улыбнулась. - Что, что? - спросил Голдман и затем, зажав рукой микрофон, обратился к Иде: - Редакция или отдел подписки? Что нам нужно? - Редакция, - скачала Ида. - Редакция, - проговорил Бен Айзек в трубку. - Так, так. Два, два, три... шесть, ноль, ноль, ноль. Большое спасибо. - Бен Айзек положил трубку, посмотрел на Иду и снова стал крутить диск. - Два, два, три, - говорил он, работая пальцем, - шесть, ноль, ноль... - Попросите Редфорда или Хоффмана... Вернее, Вудворда или Бернштейна, - сказала ему Ида. - Понял, - отозвался Голдман. - Алло! - сказал он в трубку. - Я бы хотел поговорить с Редвудом или Хоффштейном, если можно. Несмотря на свое невеселое настроение, Ида не смогла сдержать улыбку. - Ах, вот как? - говорил между тем Голдман. - Что? Ах да, конечно. Благодарю вас. - Он обернулся к Иде: - Они сейчас соединят меня с репортером. - Он ждал, покрываясь испариной. В трубке по-прежнему была тишина, и он обратился к Иде: - Вы и правда думаете, они могут помочь? Ида кивнула головой. Голдман явно черпал силы от общения с ней. - Ида, я должен сказать вам теперь всю правду. Я... я уже давно наблюдаю за вами. Я говорил себе: какая красивая женщина. Неужели такой женщине я могу понравиться? Нет, я и не мог на такое надеяться, Ида. И я ничего не мог предпринять, потому что боялся, что меня настигнет прошлое. Много лет назад я обещал кое-что сделать. Это было продиктовано необходимостью. Тогда это было нужно. Теперь это бессмысленно. Это приведет к полному уничтожению... Голдман замолчал и пристально посмотрел в глаза Иде. Она же, стараясь не дышать, сидела и кусала ногти, очень напоминая влюбленную школьницу. Она даже толком не слушала его признаний. Она хорошо знала, что ей хотелось бы услышать, и напряженно ждала этих слов. - Я уже старик, - начал Голдман, - но когда я был молодым... Алло! - Он снова направил все внимание на телефонную трубку. Его соединили с репортером. - Алло! Это Редман? Нет, нет, извините... Да... Ф-фу, я, собственно... - Прикрыв рукой трубку, он снова обернулся к Иде. - Что сказать-то? - пробормотал он растерянно. - У меня для вас есть сенсационная история, - подсказала Ида. - У меня для вас есть сенсационная история, - послушно повторил Голдман в трубку. - По поводу останков бизнесмена, найденных в израильской пустыне, - продолжала Ида. - По поводу останков бизнесмена, найденных в израильской пустыне, - вторил Голдман. - Да? Что? - Голдман энергично закивал головой Иде, снова прикрыв трубку ладонью. - Они хотят со мной поговорить, - доложил он. Ида закивала головой с неменьшей энергией. "Наконец-то я нашла его, - говорила она себе. - Голдман - достойный человек". Она поможет ему выпутаться из трясины проблем - не может быть, чтобы он совершил что-то ужасное! - и они будут вместе коротать остаток дней. Наконец-то в ее жизни снова появился человек, ради которого стоит жить. Этот кошмарный Балтимор с его наглыми подростками не будет иметь значения. И медицинская страховка тоже не будет иметь никакого значения. И пенсия. Главное, они обретут друг друга. - Нет, - говорил тем временем Голдман. - Нет, вы приезжайте ко мне. Да, лучше прямо сейчас. Меня зовут Бен Айзек Голдман, квартира "А" тире четыре двенадцать. - Он продиктовал адрес на Пенсильвания-авеню. - Да, да, приезжайте прямо сейчас. Голдман повесил трубку. Лицо его покрывала испарина, но он улыбался. - Ну, как я выступил? - осведомился он у Иды. Ида наклонилась к нему и крепко его обняла. - Отлично! - сказала она. - Я уверена, что вы сделали именно то, что требовалось. Он приник к ней, и Ида повторила еще раз: - Я совершенно уверена, что вы поступили правильно. Голдман снова принял прежнее положение. - Вы удивительная женщина, Ида, - сказал он. - Таких, как говорится, теперь больше не делают. Я очень рад, что судьба свела нас вместе. Я уже немолод, и силы уже не те, но с вами я просто молодею. - У вас еще есть силы, - сказала Ида. - Может, вы и правы, - устало улыбнулся Голдман. - Может, все еще будет хорошо. Ида коснулась пальцами его лба и стала вытирать капли пота. - У вас буду я, у меня будете вы, - сказала она. - У вас буду я, а у меня будете вы, - повторил Бен Айзек Голдман. Горечь и одиночество пятидесяти лет одновременно обрушились на них, и они бросились друг к другу в объятья. Тут в дверь постучали. Они вскинули головы, оторвавшись друг от друга, один в испуге, другая в разочаровании. Голдман посмотрел на Иду, а та, смиренно пожав плечами, стала поправлять слегка растрепавшиеся волосы. - Возможно, у "Вашингтон пост" есть отделение в Балтиморе, - сказала Ида. Черпая уверенность от ее присутствия, Голдман встал и открыл дверь. За дверью он увидел невысокого человека в простом, но дорогом костюме. Голдман заморгал, вглядываясь в неулыбчивое лицо незнакомца и его темные волнистые волосы. Голдман надеялся увидеть журналистское удостоверение или блокнот с ручкой, но видел только пустые руки с широкими запястьями. Когда же человек улыбнулся и заговорил, Голдман начисто утратил недавно обретенную уверенность в себе и, шатаясь, отступил назад, в квартиру. - Хайль Гитлер! - сказал незнакомец и распахнул дверь квартиры. Голдман испачкал штаны. Дастин Вудман нажимал одну за другой кнопки домофона в вестибюле многоквартирного дома на Пенсильвания-авеню и ругался себе под нос на чем свет стоят. Он ругал своих родителей за то, что те не назвали его Морисом, Чонси или Игнацем. Он ругал кинокомпанию "Уорнер бразерс" за то, что она не пожалела восемь миллионов долларов на один фильм, и ругал публику - за то, что та обеспечила этому самому фильму грандиозный успех. Он ругал секретаршу на телефоне, которая считала, что это очень остроумно - соединять с ним всех психов, пьяниц, шутников и домохозяек, которые спрашивали Вудворда, Бернштейна, Хоффмана или Редфорда. А главное, он ругал - причем самыми последними словами - редактора, который заставлял его отвечать на все эти звонки. "В интересах газеты", - пояснял этот негодяй. Туда-то к такой-то матери эту газету со всеми ее растакими интересами! Звонили все кому не лень - прямо в главную редакцию. Звонили психи, которые видели у себя в холодильнике отплясывающих канкан пьяных конгрессменов, звонили те, кому посчастливилось раскрыть коварный план отравления женских гигиенических тампонов. Всех их отсылали к Вудману. Зазвенел звонок, щелкнул замок на двери. Открывая дверь, Вудман сунул руку в карман за пластинкой особой жевательной резинки без сахара, которую обычно рекомендуют четверо из пяти зубных врачей тем, кто всерьез намерен сохранить свои зубы в порядке. Вудман в последнее время стал выказывать признаки второго журналистского проклятья - склонности к полноте, и у него обозначилось брюшко. Первым проклятьем людей его профессии - отсутствием загара - он уже был наделен вполне, а что касается третьего - алкоголизма, - то его пока что спасала молодость. Но он решительно вступил в борьбу с лишним весом и потому выбросил сахар из своего рациона и, кроме того, стал подниматься пешком по лестнице, шагая через ступеньку. Снова зазвенел звонок. Вудман, по своему обыкновению, штурмовал лестницу, шагая через ступеньку, но довольно скоро понял, что одновременно жевать резинку и прыгать через ступеньку - это, пожалуй, чересчур. Он почесал в затылке, когда оказался на площадке третьего этажа. Его светлые волосы намокли. С его пальца слетела капля. "Ну и дом, - подумал он. - В довершение ко всему еще и трубы текут!" Стряхивая с руки влагу, он услышал, как внизу в третий раз прозвенел звонок. Внезапно он заметил, что его штанина и пол под ногами покрылись красными капельками. Вудман поднес к глазам руку и уставился на пальцы. Средний был украшен красной полоской. Это явно была кровь. Вудман поднял голову и увидел, что с площадки четвертого этажа стекает кровавый ручеек, Вудман с шумом втянул воздух и, сам не понимая, зачем он это делает, вытащил из кармана карандаш. Осторожно пробираясь дальше по ступенькам, он сочинял заголовок и ударные фразы для своей будущей газетной статьи. "Самая обыкновенная квартира Балтимора пропахла кровью"... Нет, это не пойдет. Он оказался на площадке четвертого этажа. Он увидел, что кровавый ручеек бежит из-под полуоткрытой двери квартирыА-412. В голове сложилась другая фраза: "Переборов свой страх, журналист решил выяснить..." Он распахнул дверь и остановился как вкопанный, пораженный тем, что увидел. В комнате из человеческих рук и ног были сложены две страшные свастики. Одна была короче и волосатее, но обе помещались в огромной луже крови. Впрочем, Вудман не обратил внимания на детали. Он видел только Кровавую Сенсацию. Это будет бестселлер - лучшая книга месяца по разделу документальной прозы, а может быть, на худой конец, роман, но так или иначе его, Вудмана, творение будет красоваться в списке бестселлеров "Нью-Йорк таймс". Но это было далеко не все. Когда Вудман заглянул в ванную и обнаружил в ванной две головы, лежавшие рядышком, ему представился фильм с Клинтом Иствудом в роли его, Вудмана. Кинофильм или телесериал по Эн-би-си. Вудман стоял и неистово чиркал в своем блокноте. Он и не подозревал, что его газете, равно как и издателям книг в мягкой обложке, нет никакого дела до очередного жуткого убийства. Им нужен был международный заговор. Им хотелось чего-нибудь такого, особенного... Заметку Вудмана похоронили на странице номер тридцать два следующего номера, а сам он снова отправился выслеживать танцующих нагишом конгрессменов и отравителей женских гигиенических тампонов. Лишь в среду его статья попалась на глаза доктору Харолду В. Смиту. Ему этот репортаж показался куда более впечатляющим, чем любой роман с продолжениями в "Плейбое" или романы в сокращенном виде в "Ридерс дайджест". Для него это означало следующее: скоро может не стать Ближнего Востока. ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо. Под ногтями у него застряли частички ржавчины. Они не представляли опасности для здоровья, но порядком раздражали. Римо слышал, как ногти, с набившейся под ними ржавчиной, постукивают по металлическим конструкциям, когда он протягивал руки выше и выше над головой, словно прокладывая себе дорогу, чтобы протиснуться дальше всем туловищем. Туловище продвигалось медленно, словно метроном, который вот-вот остановится. Римо глубоко вдыхал воздух, набирая побольше кислорода в легкие. Ноги были расслаблены, но тем не менее оставались в постоянном движении. Они не столько боролись с земным тяготением, устремляясь вместе со всем телом вверх, сколько игнорировали это самое тяготение, существуя в мире, где особое время и пространство. Снова кончики пальцев коснулись очередной металлической конструкции, снова раздался характерный звук, затем подтянулись ноги, а потом, в соответствии с заведенным ритмом, руки поднялись над головой. Римо почувствовал холод - первый признак того, что он уже находится достаточно высоко. Он решил и сам немного охладить свое тело, дабы его температура и температура окружающей среды оказались в определенном соответствии. Он умел это делать. Далеко внизу под ним серели кварталы Парижа и чернела паутина проводов. Римо снова протянул руки вверх и коснулся кончиками пальцев влажной поверхности горизонтальной металлической перекладины. Потом еще более медленным движением он подтянулся на уровень этой балки. Тут главное было не торопиться. Спешка могла все погубить. Разрушить его единство с этой конструкцией. Так горнолыжник, стрелой промчавшийся по крутому склону, торопится в отель, чтобы поскорее похвастаться своими успехами, и, споткнувшись на ступеньках, ломает себе руку. Нет, главное - не торопиться. Поспешишь - людей насмешишь. Римо перебросил тело через балку и оказался на небольшой площадке. Он стоял на верхушке Эйфелевой башни и смотрел на раскинувшийся внизу Париж. - Никто не предупреждал, что башня насквозь вся проржавела, - проворчал Римо. - Впрочем, эти французишки кладут тертый сыр в картошку... Разве можно ожидать от тех, кто ест картошку с сыром, что они станут беречь башню от ржавчины? Собеседник Римо уверил худощавого, с широкими запястьями американца, что он прав. Совершенно, абсолютно, несомненно прав. Француз знал, что у Римо сильные руки, потому что только их он мог толком и разглядеть, болтаясь вверх ногами над городом Парижем. Римо промолчал, и тогда француз добавил еще несколько "совершенно верно" и "сущая правда", отчего его аккуратная бородка клинышком запрыгала вверх и вниз. - Я уже лет десять не ел картошки, - заметил Римо. - Но когда я угощался этой едой, никакой сыр я туда не клал. - Да, да, только американцы знают, как правильно питаться, - отозвался француз, в поле зрения которого появилась худая фигура Римо, потому как налетел порыв ветра, болтающееся туловище француза повернулось в воздухе, и подвешенный увидел краем правого глаза крепкую руку Римо, обнявшую его за шею. Римо кивнул и сказал: - А бифштекс? Помнишь бифштекс? Француз уверил последнего Римо, что готов лично отвезти его в дюжину, нет, даже в две дюжины ресторанов, где тот может отведать самый лучший, самый сочный, самый нежный бифштекс. Один бифштекс, два бифштекса, десяток бифштексов, стадо бифштексов, ранчо бифштексов... - Я и бифштексов больше не ем, - отозвался на это Римо. - Я вам обеспечу все, что вы только пожелаете, - с жаром пообещал француз. - Можем отправиться прямо сейчас. Куда только скажете. Полетим в моем личном самолете. Только втащите меня на башню. Необязательно даже на площадку. Мне бы только оказаться в непосредственной близости от перил. А я уж как-нибудь спущусь сам. Я видел, как вы ловко карабкались... Француз судорожно сглотнул и попытался изобразить на лице улыбку. У него был вид очищенного волосатого грейпфрута. - А лететь вниз даже легче, чем лезть наверх, - согласился Римо. - Хочешь попробовать? Он разжал руку, и француз, пролетев в воздухе пять футов, упал на металлическую перекладину. Он попытался зацепиться за нее, но его руки, не выполнявшие работы более тяжкой, нежели поднятие ведерка со льдом для бутылки рома или шампанского, не могли удержать тяжесть туловища. Француз чувствовал, как мокрые хлопья ржавчины отделяются от перекладины и летят вниз. Его руки, которые не держали ни грамма из тех сотен килограммов героина и кокаина, которые он экспортировал из года в год, не выдерживали такой нагрузки. Его ноги, которые служили ему для того, чтобы из машины попадать в дом и из дома в машину, тоже не соответствовали поставленной задаче. Француз отчаянно пытался закрепиться на перекладине, но несмотря на все усилия, у него ничего не вышло, и он почувствовал, как ноги его оказались над бездной. Француз разинул рот и издал такой вопль, какой издает свинья, столкнувшаяся с овцой на скорости шестьдесят миль - или сто километров - в час. Внезапно рука американца снова ухватила его за шею, и он оказался в метре от Эйфелевой башни, над Парижем. - Ну, видишь? - спросил его Римо. - Если бы не я, ты бы полетел вниз. А я вовсе не хочу, чтобы это случилось. Я хочу сбросить тебя туда сам. Француз побледнел, и дули его ушла в пятки. - О-хо-хо-хо! - выдавил он из себя, стараясь не шевелиться. - Вы всегда шутите. Ох и забавники вы, американцы! - Нет, - отрезал Римо. Он закончил вычищать ржавчину из-под ногтей левой руки и теперь перехватил этой рукой француза, а сам стал освобождать от ржавчины ногти правой руки. - Очень ух вы крутые ребята, американцы, - пробормотал француз. - Одни такие весельчаки зажали мне пальцы ящиком стола... Но когда я дал им то, что они хотели... Я и вам дам кое-что... Отдам часть своего бизнеса, только оставьте меня в покое. Сколько хотите? Половину? Все? Римо покачал головой и снова начал карабкаться по металлическим переплетениям. Француз залопотал что-то в том смысле, что, дескать, всегда был верным другом Америки. Римо не слышал его, потому что думал совсем о другом. Он сосредоточился на том, чтобы слиться воедино с рыжим осыпающимся железным каркасом - он двинулся вверх, то сгибая, то выпрямляя ноги и одну руку. Он пытался выбросить из головы сетования на то, что никто не предупредил его о ржавчине. Он старался не злить себя мыслью о том, каким легким делом казалась кое-кому эта операция. Его задание состояло в том, чтобы припугнуть французских торговцев наркотиками. Но американское правительство не могло назвать имена виновных, речь шла только о подозреваемых. А это означало, что министерство финансов, управление по борьбе с наркотиками и десяток других организаций будут лезть из кожи вон, чтобы добыть и предъявить доказательства вины тех или иных лиц. Ну а от ЦРУ было мало толку, потому что они слишком много времени тратили на то, чтобы удостовериться: не расстегнулась ли собственная ширинка. А уж операциями за рубежом им заниматься было и вовсе недосуг. Поэтому все замыкалось на нем, Римо, и он решил упростить все сложности путем прямого и пристрастного допроса. Раскалывайся или... погибай. Простая тактика, но действенная. Вот так Римо и вышел на крупного наркодельца, француза с бородкой клинышком. А француз все говорил о том, как Америка помогала его родной стране в годы первой мировой войны, когда Франция рухнула после первого же выстрела немцев. Когда Римо добрался до второго туристского уровня Эйфелевой башни, закрытой для посещения на ночь, француз в его руке уже стал вспоминать, как Америка помогала его родной стране в годы второй мировой войны, когда глупые французы прятались за линией Мажино и играли в безик, а силы вермахта сначала обошли их с тыла, а затем и победили. Когда Римо преодолел половину расстояния до третьего уровня, а башня сделалась гораздо круче, француз выказал полнейшую солидарность с Америкой в сражении за цены на нефть. - Франция - верный партнер Америки, - заявил француз. - Мне нравятся очень многие американцы. Спиро Агню, Джон Коннели, Фрэнк Синатра... Римо взглянул на Париж во время короткого привала на своде, расположенном над третьей площадкой обозрения на высоте девятьсот пятьдесят футов над уровнем моря. Ночь выдалась ясная, и французская столица была залита огнями квартир, кафе, театров, дискотек и офисов. Казалось, в Париже горели все возможные огни. Нет, здесь и речи не могло быть об энергетическом кризисе, с какой стати - когда французские политики обшарили все карманы и перецеловали все задницы! Торговец наркотиками запел песнь "Янки Дудль". Римо подождал, пока тот споет "...и в шляпу воткнул перо" - и отпустил его. Наркобизнесмен врезался в землю, не успев закончить соло. Гулкий удар тела о землю заставил прохожих поднять взоры на башню. Они увидели только человека на второй площадке, который напоминал ночного сторожа. Он тоже смотрел наверх. Несколько секунд спустя "ночной сторож" продолжил свой обход, а прохожие сосредоточили все внимание на разбитом всмятку человеке на мостовой. Ночной же сторож, насвистывая "Братец Жак", спустился по ступенькам, перемахнул через железный забор высотой в восемь с половиной футов и растаял в толпе. Римо шагал в утренней толпе парижских подростков-тинейджеров, пытающихся походить на американцев, с их дискотеками, гамбургерами и джинсами. Римо был американцем и никак не мог взять в толк, чего этим французам не хватает. В их возрасте он не танцевал до утра, закусывая в "Макдональдсе". Римо Уильямс был патрульным в Ньюарке, штат Нью-Джерси, а если и танцевал, то только перед собственным начальством, чтобы иметь возможность жить дальше. Но его юношеский идеализм привел лишь к тому, что на него навесили обвинение в убийстве, а наградой за его усердия стала путевка на электрический стул. Только стул оказался не до конца электрическим. Римо поплутал по извилистым улочкам, пока не оказался у бокового входа в парижский "Хилтон". Он содрал с себя одежду ночного сторожа, швырнув в мусорный бак и разгладил морщинки на синих легких брюках и черной тенниске, которые у него были поддеты внизу. Жизнь и смерть Римо Уильямса. Позаимствованная униформа ночного сторожа, подъем по Эйфелевой башне, которую французам было лень чистить от ржавчины. Демонстративная расправа над торговцем наркотиками с тем, чтобы желающие заступить на освободившуюся вакансию крепко призадумались, стоит ли игра свеч. Приведение в порядок синих брюк и черной тенниски. "Смерть" Римо на электрическом стуле выглядела куда живописнее. Его смерть была инсценировкой, дабы он начал работать на секретную организацию КЮРЕ. Далеко не все было в порядке в Соединенных Штатах Америки. Чтобы убедиться в этом, достаточно было высунуть голову из окна. Те, кто после этой процедуры умудрялись сохранить ее на плечах, убеждались, что дело было плохо. Волна преступности захлестывала страну. Потому-то молодой президент и создал организацию КЮРЕ, нигде и никогда официально незарегистрированную. В ее ряды и вступил Римо Уильямс, официально считавшийся скончавшимся. Его задача заключалась в том, чтобы неконституционными методами защищать Конституцию. Первым и единственным директором этой организации был Харолд В. Смит. Впрочем, в глазах Римо он тоже, в общем-то, и не существовал. Рационалист, логик, аналитик, Смит был начисто лишен воображения. Он жил в мире, где дважды два всегда равнялось четырем, хотя даже дети из выпуска шестичасовых новостей могли узнать, что жизнь устроена похитрее. Римо шел по вестибюлю парижского "Хилтона", прокладывая себе дорогу через толпу улыбающихся, усатых служащих в беретах, которые сосредоточенно выказывали свое полное равнодушие. Кроме них, в вестибюле не было ни души, и никто не воспрепятствовал молодому темноволосому американцу, который прошел к лестнице и пешком поднялся на девятый этаж, минуя "le coffee shop", "le drug store", "le souffle restoaurant", "le bistro" и магазин одежды "Ласкот". Несколько мгновений спустя Римо оказался в номере люкс на девятом этаже, где и увидел Чиуна. Тот был точно там же, где Римо оставил его, уходя на задание: сидел на плетеном коврике на полу посреди гостиной. Для всякого, кто впервые увидел бы Чиуна, тот показался бы маленьким, хрупким пожилым восточным господином с кустиками седых волос, окаймлявших большую лысину. Это было внешне правильно, но не более того. Точно так же можно сказать о дереве, что оно зеленое. Дело в том, что Чиун был также Мастером Синанджу, последним представителем корейской династии великих специалистов в искусстве убивать. Именно Чиун обучил Римо искусству Синанджу. От Синанджу произошли все прочие боевые искусства: каратэ, кунг-фу, айкидо, тай-кван-до, и каждое из них напоминало Синанджу, примерно как кусок ростбифа напоминает быка. Некоторые из этих дисциплин представляли собой окорок, некоторые филе из вырезки, но Синанджу являло собой единое целое. Чиун научил Римо и ловить пули, и убивать такси, и лазить по ржавым эйфелевым башням. Все это достигалось с помощью бесконечных ресурсов силы мышления и мускульной силы. Поначалу все было просто. Президент Соединенных Штатов Америки хлопал Смита по плечу, тот указывая перстом и говорил: "Уничтожить", и Римо, естественно, уничтожал то, на что указывал перст начальства. Поначалу это было даже занятно. Но одно задание неизбежно тянуло за собой другое, третье, десятое, двадцатое, и в конце концов Римо уже не мог вспомнить ни одного лица своих многочисленных жертв. Изменилось его сознание - изменился и весь организм. Римо, например, больше не мог питаться, как все прочие представители человечества. Равно как спать и любить. Чиун был великим Мастером своего дела, а потому под его неусыпным надзором Римо превратился в нечто большее, чем простой смертный. А впрочем, и в нечто меньшее тоже. У него отсутствовало то самое качество, что отличает человека от машины, - способность к несовершенству. Римо один мог уничтожить целую армию - в любое время и в любом месте. Вдвоем с Чиуном они были способны выпустить кишки земному шару. Но сейчас Мастер Синанджу был не в самом лучезарном настроении, что выводило Римо из состояния покоя. - Римо, - осведомился он тонким голосом, в котором, казалось, сосредоточилась вся скорбь земная. - Это ты? Римо двинулся через комнату по направлению к ванной. Чиун прекрасно знал, что это он, Римо, и, скорее всего, догадался об этом, когда тот еще был на седьмом этаже, но Римо поспешил ответить, потому как безошибочно распознал интонации в голосе Чиуна: пожалейте этого бедного, всеми оплеванного корейца, который вынужден держать на своих хрупких плечах всю планету, не получая никакой поддержки от своего неблагодарного американского партнера. - Да, это я, чемпион Америки по уничтожению всех, кто того заслуживает, наделенный силой и навыками, каких нет у простых смертных. Это я - Римо. Тот, кто способен менять политику коррумпированных правителей, голыми руками сгибать юристов и подковы. Римо вошел в ванную, не переставая говорить. - Быстрее молнии, мощнее урагана, способный одним прыжком перемахнуть через континент. Римо включил воду, надеясь, что ее шум заглушит голос Чиуна. Но когда тот заговорил, то без труда перекрыл грохот маленького водопада. - Кто поможет бедному несчастному старику добиться мира и спокойствия? - вопрошал Чиун. - Когда же эти несправедливости прекратятся? Римо открыл второй кран. Не помогло. Тогда он вдобавок включил еще и душ. - Мне не нравится это новое задание, - слышал он Чиуна так отчетливо, словно тот находился рядом. А потом и забрался прямо в голову Римо. Тогда Римо спустил воду в туалете. С тех пор как Чиун взялся обучать Римо, мир сильно переменился. Об этом позаботилась организация, возглавляемая Смитом. Невозможно было добиться астрономического количества приговоров по делу о коррупции, постоянно прореживать стройные шеренги организованной преступности и постоянно решать кризисные ситуации в стране, обладающей такой военной мощью, что ее хватило бы, чтобы уничтожить земной шар тысячу раз, - невозможно было заниматься этим, не привлекая внимания посторонних наблюдателей. Поэтому теперь весь мир тянулся, чтобы обменяться рукопожатиями с Соединенными Штатами. Кто-то делал это вяло, кто-то норовя исподтишка вонзить колючку, кто-то от всей души. Американская конституция, оставаясь пактом между гражданами Соединенных Штатов, сулила надежду другим странам. Задача Римо и заключалась в том, чтобы надежда эта не угасала. Ранее это входило в обязанности других организаций, но теперь КЮРЕ поддерживала порядок на всей планете. Разумеется, Конгресс США, лихо потрошивший ЦРУ при первом удобном случае, не имел к деятельности КЮРЕ никакого отношения. Иначе и быть не могло. - Мне не хватает дневных драм, - закончил Чиун. Было такое впечатление, что он говорит в пустом зале. Римо знал, что Чиун всегда берет верх, а потому выключил душ, вымыл руки над раковиной, выключил оба крана, после чего вернулся в гостиную. - Как это понимать? - осведомился он, вытирая руки полотенцем, на котором огромными зелеными буквами было выведено "Хилтон-Париж". - А впрочем, ясно. Смит, похоже, перестал посылать видеокассеты. Чиун оставался в позе лотоса, слегка наклонив голову и скосив глаза, которые грозили вот-вот вспыхнуть пожаром. - Я могу оправдать нечестность. Это как-никак характерная черта белого человека. Но наглый обман?! И это награда за годы преданной работы? Римо подошел к личному видеомагнитофону Чиуна, который лежал на боку в другом конце комнаты. - Мужайся, Чиун. Но в чем, собственно, дело? - спросил Римо, подняв аппарат и возвращаясь к корейцу. - Смотри! - сказал Чиун и вложил кассету, которая со щелчком стала на место. Римо посмотрел на экран. Пятьсот пятьдесят две вертикальные серые линии превратились в цветную картинку. Домохозяйка в мини-платьице, похожем на детское, внесла большую миску в комнату. У нее были густые каштановые волосы, заплетенные в две толстые косы, и челка, кончавшаяся над самыми глазами. - Я принесла ему куриного бульона, - сказала она подруге, очень напоминавшей цыпленка в брюках. - Я слышала, что он заболел. Домохозяйка, похожая на цыпленка, взяла миску с куриным бульоном и передала ее своему пьяному мужу, который сидел, укутавшись в одеяло. Затем обе присели на диван и стали о чем-то разговаривать. Римо уже собирался поинтересоваться, чем, собственно, Чиуну не нравится эта лента - она была такая же унылая и бесконечная, как и "мыльные оперы", смотреть которые Чиун испытывал настоятельную потребность. Туг телевизионный муж, находившийся в пьяном ступоре, упал головой в миску с супом и захлебнулся. Римо обернулся к Чиуну, который заворчал: - Император Смит обещал исправно посылать мои любимые дневные драмы. Знаменитую "Пока Земля вертится". Несравненную "Все мои отпрыски". И вместо этого я получаю... - И без того высокий голос Чиуна поднялся до визга: - Мери Хартман! Мери Хартман!!! Римо хмыкнул, когда обе дамы обнаружили захлебнувшегося в курином бульоне мужа, и сказал: - Не понимаю, что тут такого ужасного, папочка. - Конечно, тебе этого не понять, бледное свиное ухо! Человеку, который пускает в ванной воду, чтобы не слышать справедливых слов своего наставника, любая гадость может показаться чудом искусства. - А что тут такого плохого? - обернулся Римо к корейцу, показывая на экран. - Что тут плохого?! - возмущенно повторил старик. Он сказал это так, словно и ребенок мог понять, что дело скверно. - А где доктор-алкоголик? Где мать-одиночка? Где пытающаяся то и дело покончить с собой жена? Где дети-наркоманы? Где все то, что сделало Америку великой нацией? Римо снова посмотрел на экран. - Я уверен, что все они там, Чиун, просто в этом сюжете чуть больше реализма. - Если мне захочется реализма, я всегда могу поговорить с тобой или с другим болваном. Но когда у меня возникает потребность в красоте, я включаю эту машину и смотрю дневные драмы. Чиун поднялся с коврика одним быстрым неуловимым движением, словно вихрь желтого дыма. Он подошел к четырем огромным лакированным синим с золотом сундукам, которые стояли друг на друге в углу, возле кровати. Пока Римо смотрел на экран, Чиун открыл верхний чемодан и стал выбрасывать из него содержимое. Римо обернулся, когда вокруг него стали падать куски мыла. - Что ты делаешь? - осведомился он, когда у него на плече оказалось полотенце с надписью "Холидей Инн". - Ищу контракт между Домом Синанджу и императором Смитом. Посылая мне "Мери Хартман, Мери Хартман!" вместо "Молодой и дерзновенный", они нарушают наше соглашение. Если они не ценят мои услуги, то я сочту за благо подать в отставку, пока не случилось худшее. Римо подошел к сундуку, в котором копошился Чиун. - Возьми себя в руки, папочка. Произошла ошибка. Они ведь, кажется, больше не совершили ничего предосудительного, или я ошибаюсь? Чиун проворно выпрямился, на его пергаментном лице появилось выражение притворного удивления. - Они мне прислали тебя, - прокудахтал он, после чего снова согнулся над раскрытым сундуком. - Хи-хи-хи! - засмеялся он. - Они прислали мне тебя, скажешь, нет? Хи-хи-хи! Римо начал собирать разбросанные предметы, которые усыпали пол комнаты, словно осенние листья землю после ливня. - Постой, постой, папочка. А это что такое? - Римо поднес к свету бутылочку. - "Сиграмс"? Угощение от "Америкен эрлайнз"? А это что? - подобрал он вторую бутылочку - "Джонни Уокер", черная этикетка? На память об "Истерн эрлайнз"? Отлично. А это смирновская водка - благодарим за то, что вы выбрали ТВА? Чиун оторвался от сундука, всем своим видом напоминая медленно распускающийся бутон невинности. - Никогда не известно, когда эти штучки могут пригодиться, - пояснил он. - Мы же не пьем. Так, а это что такое? Спички из ресторана "Времена года"? Зубочистки? Господи, а вот этим мятным конфетам лет пять, не меньше! - Мне их подарили, - сказал Чиун, - и я счел неудобным отказываться. Римо поднял последнюю находку. - А откуда пепельница с надписью "Чинзано"? Чиун обернулся, и на лице его отразилось легкое недоумение. - Пепельницы не помню. Она, случайно, не твоя? Ты, часом, не провозил контрабандой свое барахло вместе с моими сокровищами? Римо снова повернулся к телеэкрану и сказал: - А я-то никак не мог понять, чем набиты твои сундуки. Оказывается, все эти годы я таскал с собой мелочную лавку. - Я не могу найти контракт, - объявил наконец Чиун, - а стало быть, я лишен возможности разорвать его и удалиться от дел. Дело в том, что для меня слово чести - святыня, чего никак нельзя сказать ни о тебе, ни об этом сумасшедшем Смите. - Да, да, - сочувственно покивал головой Римо. - Тем не менее я должен принять меры, чтобы положить конец этим безобразиям. Смит должен увеличить жалованье Синанджу и впредь посылать настоящие записи настоящих сериалов. - Будет тебе, папочка. Синанджу получает от нас столько денег, что можно покрыть кровлей из платины ваши хибары. - Золотом, а не платиной, - поправил Чиун. - Они платят нам золотом. И в недостаточных количествах. Нам никогда не хватает. Ты не помнишь страшное бедствие, которое посетило нашу маленькую деревеньку несколько лет назад? - Вам платят в количествах, вполне достаточных, - возразил Римо, зная, что его возражение не помешает Чиуну в тысячный раз пересказать легенду о Синанджу, маленькой рыбацкой деревушке в Корее, жителям которой приходилось выступать в роли наемных убийц, чтобы побороть нищету, заставлявшую их топить детей в бухте, так как они не имели возможности прокормить их. Из столетия в столетие Мастера из Синанджу преуспевали в своем ремесле. Во всяком случае, с финансами у них было неплохо. А лучше всех шли дела у Чиуна, нынешнего Мастера. Даже несмотря на инфляцию. - Достаточно или недостаточно, - закончил Чиун, - но небеса все те же, моря все те же, и Синанджу остается такой же, какой была всегда. Римо попытался подавить зевоту и сказал: - Хорошо. Отлично. Можно, я немножко посплю? В ближайшее время Смитти выйдет с нами на связь. А пока надо отдохнуть. - Да, сын мой. Можешь поспать. Как только мы примем меры, чтобы оградить других от пагубного воздействия этой "Мери Хартман, Мери Хартман". - Мы? - откликнулся Римо уже с кровати. - А, собственно, почему мы? - Мне нужен ты, - пояснил Чиун, - потому что требуется грубая физическая сила. - Чиун подошел к письменному столу, выдвинул ящик и вытащил оттуда бумагу и ручку. - Я хочу знать, кто несет ответственность за появление "Мери Хартман, Мери Хартман", - сказал он. - Думаю, что это Норман Лир, Норман Лир, - отозвался Римо. Чиун кивнул и сказал: - Я слышал об этом человеке. Он приложил немало усилий, чтобы погубить американское телевидение. - Чиун взял бумагу, ручку и, подойдя к Римо, положил и то и другое ему на живот. - Сейчас я продиктую письмо, - сказал он. Римо издал звук, похожий на рычание, а Чиун опустился на коврик в позе лотоса. - Ты готов? - спросил Мастер Синанджу. - Готов, - буркнул Римо. Чиун прикрыл глаза и положил ладони на колени. - Дорогой Норман Лир, Норман Лир, - произнес он. - Берегись! Подпись: Чиун. Римо выждал паузу, затем спросил: - "Искренне Ваш" добавлять не будем? - Я завтра проверю, все ли там верно, а потом ты его отправишь, - сказал Чиун и, сидя с прямой спиной на соломенном коврике, погрузился в первую стадию сна. Зазвонил телефон. Римо задумался, не ему ли звонят. Слишком много телефонных звонков раздавалось ночью. Римо слышал их через стены. Он также слышал, как пробирается где-то между стен мышь, совершая марш-бросок по внутренностям здания. За мышкой никто не гнался, потому что других звуков Римо не услышал. В ночи раздавалось немало разных звуков. Полной тишины не бывает. Для Римо вот уже десять лет не существовало такого понятия, как тишина. Любители мяса и воины спят, отключив мозги. Но это не сон, а потеря сознания. Настоящий сон дает отдых голове и телу, позволяет быть в курсе того, что происходит вокруг. Такой сон отключает сознание не более, чем отключает дыхание. Да и зачем такое отключение? Первобытные люди, возможно, так и спали. Но их потомки устроены по-другому. Большинство из них спят как бревна. Но, как учил Чиун, позволять себе такой сон означало просто-напросто умереть раньше срока. А потому Римо слышал во сне все, что происходило вокруг. Это все равно как слышать музыку за стеной. Он слышал все, но не принимал участия. Итак, зазвонил телефон. И когда Римо понял, что он звонит слишком громко, а стало быть, не за стеной, а в этой комнате, то встал и снял трубку. Поднося трубку к уху, услышал, как забормотал Чиун: - Неужели этот чертов телефон должен звонить час, прежде чем ты пошевелишься? - Спокойствие, папочка, - отозвался Римо. - Алло! - рявкнул он в трубку. - Это я, - услышал он едкий голос, от которого у него зачесались барабанные перепонки. - Поздравляю, Смитти! Вы хотите пожелать мне спокойной ночи? Доктор Харолд Смит был явно разочарован. - Я звоню достаточно рано, и ваша ирония неуместна. - Отдел иронии фирмы КЮРЕ работает круглосуточно. Звоните завтра в то же время - и результат будет точно такой же. - Хватит, - перебил Римо Смит. - Ну, что, вы навели порядок в купле-продаже известного вам товара? - Надеюсь. - Где коммерсант? - Не важно. Главное, работа сделана. - Отлично, у меня для вас новое задание. - Что на этот раз? - осведомился Римо. Опять поспать не удастся. - Ну, кого надо пристукнуть? - Это не телефонный разговор, - отрезал Смит - Встречаемся через двадцать минут в кафе на улице с северной стороны отеля. Раздался щелчок, потом в трубке послышались гудки, в которых, Римо был готов поклясться на Библии, слышался отчетливый французский акцент. - Это звонил безумный лунатик Смит? - осведомился Чиун, по-прежнему сидевший на коврике в позе лотоса. - Кто еще может звонить в такое время? - Отлично. Мне с ним надо поговорить. - Если так, то почему же ты не снял трубку? - Потому что это дело обслуживающего персонала, - сказал Чиун. - Ты отправил? - Что именно? - Мое послание Норману Лиру, Норману Лиру, - пояснил Чиун. - Папочка, но я только что встал. - На тебя нельзя ни в чем положиться! Тебе следовало уже давно отослать письмо. Тот, кто ждет, прождет целую вечность. - "Кто рано ложится и рано встает здоровье, богатство и ум сбережет", как гласит пословица! Кстати где тут север? Харолд Смит, директор КЮРЕ, сидел в бистро меж весело чирикающих, пестро одетых французов, словно сыч на приеме с коктейлями. Когда Римо опустился на стул напротив Смита, то заметил, что тот был одет в серый костюм и черный жилет. И еще на нем был действовавший Римо на нервы дартмутский галстук. Шли годы, кто-то умирал, кто-то продолжал жить себе припеваючи, но Харолд Смит и его костюм не менялись. Чиун занял позицию за соседним, таким же белым, столиком, который, к счастью, не был никем занят, и Чиуну не пришлось заниматься принудительной эвакуацией. Посетители косились на странное трио, а один молодой человек счел, что Чиун - звезда азиатской эстрады, прибывшая в Париж на рок-концерт. Официанты, впрочем, уже видели трио раньше. Тот, что постарше, в костюме двадцатилетней давности, смахивал на продюсера. Худой, в черной тенниске походил на режиссера. Кореец сидел за столом с таким видом, словно ему принадлежал весь ресторан. Поэтому он скорее всего был актером, приглашенным на роль Чарли Чэна или Фу Манчу, а может, и кого-то другого. Короче, это приехала очередная идиотская американская съемочная группа. - Привет, Смитти, - сказал Римо. - Что стряслось и почему нужно было непременно меня будить? - Римо! - сказал Смит вместо приветствия. - Чиун! - Сущая правда, - согласился Римо Есть и Чиун, и Римо. - Привет, о великий Император, мудрый хранитель Конституции, над которым не властно время, - сказал Чиун, отвешивая глубокий поклон, несмотря на то, что его ноги были закинуты на стол. - О кладезь премудрости и благородства! Смит обернулся к Римо и спросил: - Чего он хочет от меня на этот раз? Когда он называет меня "великим Императором", это неспроста. Он всегда в таких случаях чего-то хочет. - Скоро он сам заговорит, и все станет понятно, - отвечал Римо, пожимая плечами. - Ну, так в чем дело? Смит говорил примерно двенадцать минут, в раздражающе уклончивой манере, которую он усвоил еще с шестидесятых годов, когда в моду вошли подслушивающие устройства. Римо смог понять, что речь идет о смерти двух израильтян, и, хотя убийства произошли в точках, отстоящих одна от другой на тысячи миль, между этими событиями имелась связь, и она указывала на нечто весьма серьезное. - Ну и что? - спросил Римо. - Сообщения из соответствующих регионов, - отвечал Смит, - указывают на человека, внешность которого весьма напоминает вашу. - Ну и что? - повторил Римо. - То, что эти люди были не просто убиты, но и к тому же изувечены, - сообщил Смит так, словно это объясняло все остальное. Римо сморщился от отвращения. - Идите к черту, Смитти, я так не работаю! Кроме того, я на службе и не люблю совместительства. - Прошу прощения. Я просто хотел еще раз в этом удостовериться, - сказал Смит. - Мы установили, что обе жертвы имеют отношение к ядерной зоне. - К чему, к чему? Смит откашлялся и предпринял новую попытку. - У нас есть основания полагать, что эти жертвы означают подготовку нападения на некоторые новшества в израильском военном арсенале. Римо махнул рукой перед носом, словно отгоняя надоедливую муху. - Виноват, не понял. Если можно, то же самое, только по-английски. - Эти убийства могут быть связаны с появлением у Израиля мощного оружия, которое представляет серьезную угрозу прочим странам. - Понял, - сказал Римо и прищелкнул пальцами. - Речь идет об атомном оружии. Он говорит про атомные бомбы, - сообщил он Чиуну. - Ш-ш-ш, - зашипел Смит. - Вот именно, ш-ш-ш! - громко отозвался Чиун. - Если великий Император желает говорить про атомные бомбы, я готов защищать его право делать это. Не стесняйтесь, о великий, и говорите об атомных бомбах, ничего не страшась. Смит посмотрел ввысь, словно ожидал увидеть вестника от Всевышнего. - Минуточку, - сказал Римо. - Была убита и женщина? - Она была ни при чем, - сказал Смит. - Возможно, просто ей не повезло и она оказалась там по чистой случайности. - О'кей, - сказал Римо. - Куда же мы направимся из Парижа? - В Израиль, - сказал Смит. - Это может быть увертюра к третьей мировой войне, Римо. Оба погибших имели отношение к израильскому атомному оружию. Когда начинается разгул терроризма, трудно предугадать последствия. Кто знает, что может стрястись. Вдруг заварится такая каша, что не станет вообще Ближнего Востока. А то и всей планеты. Смит говорил спокойно, словно диктовал рецепт салата с курицей. У Римо сделался серьезный вид. А Чиун, напротив, выказывал все признаки удовольствия. - В Израиль? - прочирикал он. - Отлично. Мастера Синанджу не бывали в Израиле со времен Ирода Чудесного. - Ирода Чудесного? - переспросил Римо, не без удивления глядя на Чиуна. Тот спокойно выдержал взгляд и сказал: - Ну да, Чудесного. Его поливают грязью, хотя он всегда платил вовремя. И неукоснительно держал свое слово, чего никак нельзя сказать о некоторых других императорах, которые обещают одно, а присылают другое. Смит встал. Похоже, ему стоило немалых усилий сделать вид, что он не понял прозрачных намеков Чиуна. - Выясните, что там происходит, и положите этому конец, - приказал он Римо. А Чиуну лишь сказал: - Всего хорошего, Мастер Синанджу. Когда он повернулся, чтобы уходить, Чиун заметил: - Ваши последние слова порадовали мне душу, Император Смит! Настолько порадовали, что я не буду больше докучать вам горестями, что не дают покоя вашему покорному слуге. Смит взглянул на Римо. Тот обнажил верхние зубы в оскале, призванном изобразить то ли Мери Хартман, Мери Хартман, то ли Хирохито, Хирохито. - Вот вы о чем, - протянул Смит. - Знайте же: мы разобрались с человеком, в чьи обязанности входило заниматься этой проблемой. Ваши дневные драмы будут тотчас же доставлены вам, как только вы окажетесь в Земле Обетованной. На сей раз, прежде чем поклониться, Чиун встал на стол и громко выразил свою благодарность и признательность, добавив, что теперь, несмотря на все советы Римо, ни за что не станет добиваться повышения содержания для деревни Синанджу, даже если стоимость жизни за последний месяц и возросла на семь десятых процента. ГЛАВА ТРЕТЬЯ В горах Галилеи расположены города Сафед и Назарет. Местные жители возделывают землю, выращивают апельсины, откармливают индюшек и живут себе припеваючи, не зная горя и печали. В заливе Хайфа расположен один из самых оживленных портов Средиземноморья. Помимо огромных портовых складов, там есть металлургические заводы, нефтеперерабатывающие комбинаты, фабрики по производству удобрений, тканей и стекла. В Иудее есть такой город, как Иерусалим. При всех разительных контрастах между старой и новой частью города, его жителей объединяет общность веры и взгляда на мир. Ну а в Тель-Авиве есть небольшая организация, члены которой - при всей их малочисленности - несут ответственность за безопасность израильского ядерного оружия и использование его в случае, если Израиль окажется под угрозой уничтожения со стороны тех, кого в дипломатических кругах Вашингтона называют "их арабские соседи". Вернее, называли до тех пор, пока количество еврейских детей, уничтоженных арабскими террористами, не превысило все критерии добрососедства, даже с точки зрения аналитиков "Нью-Йорк таймс". На двери этой организации имеется табличка с надписью на иврите "Захер лахурбан", что в переводе означает: "Помни о разрушенном храме". Секретная организация действовала "под крышей" статуса археологической исследовательской группы, а ее миссия заключалась в том, чтобы государство Израиль не превратилось в сноску в исторических штудиях. В офисе сидел человек, закинув ноги на стол и пытаясь удержаться и не чесать правую сторону лица. Доктор рекомендовал ему не делать этого, поскольку зуд носил фантомный характер. Вообще-то у Йоэля Забари правая сторона лица отсутствовала начисто. Нельзя же, в самом деле, считать частью лица сочетание зарубцевавшейся ткани и кожи, пересаженной в ходе ряда пластических операций. Правого глаза у Забари не было. Вместо этого ему вставили немигающий стеклянный протез. Вместо правой ноздри виднелось отверстие на зловещем бугорке, а правая часть рта была просто щелью, результатом работы хирурга. Год назад кто-то оставил старый диван возле торы мусора неподалеку от его офиса. Когда Забари вышел из здания и повернул налево, раздался взрыв. Осколки изуродовали правую часть лица - от щеки до переносицы. Левая часть осталась невредимой, если не считать шишки, которую набил Забари, брошенный взрывом на землю. Все же Йоэль Забари уцелел. Двенадцати другим мужчинам и женщинам, возвращавшимся, на свою беду, в этот час с работы и оказавшимся возле офиса Забари, повезло куда меньше. Премьер-министр Израиля назвал это чудовищным преступлением против невинных мирных граждан. Новый американский представитель в ООН, разрываясь между гласом души и проблемой цен на нефть, от комментариев воздержался. Ливия приветствовала новый успех в борьбе арабского народа за свои права. Уганда назвала это возмездием за агрессию. Забари вовремя направил руку выше и почесал седеющие завитки на макушке. В этот момент вошел его первый заместитель - Тохала Делит. Он явился с ежедневным докладом. - Привет, То! - воскликнул Забари. - Рад тебя видеть. Как прошел отпуск? - Отлично, - отозвался Тохала Делит. - Вы, кстати, отлично выглядите. - Ты так думаешь? - отозвался директор организации "Захер лахурбан", ведавший проблемами как ядерной безопасности, так и археологических изысканий. - Я только недавно смог заставить себя смотреться в зеркало. Когда видишь только половину румянца, это немного действует на нервы. Делит рассмеялся без признаков смущения или стеснения и уселся на привычное место - в красное плюшевое кресло у зеленого металлического стола. - Семья в порядке? - осведомился он. - Они молодцы, - отозвался Забари. - Собственно, ради них я и живу. Свет никогда не меркнет в очах моей супруги, а младшая дочь на этой неделе выразила желание стать балериной. Во всяком случае, на сегодняшний день. - Забари пожал плечами. - Повторяю, это на этой неделе. Поглядим, что взбредет ей в голову на следующей. Изувеченное лицо и приятный голос принадлежали человеку по имени Йоэль Забари. Солдат, шпион, герой войны, безжалостный убийца и ярый сионист, он был также хороший муж, любящий отец и человек с чувством общественного долга. Несмотря на то, что у него была, по сути, лишь половина рта, он не испытывал трудностей со словесным выражением своих мыслей. - Тебе обязательно нужно жениться. То, - сказал он заместителю. - Как гласит Талмуд, неженатый еврей не может считаться полноценным человеком. - В Талмуде также говорится, что невежда прыгает первым, - рассмеялся Делит. - Понятно, - тоже со смехом проговорил Забари. - Ну а какие ужасные новости ты мне принес сегодня? Делит раскрыл папку на коленях. - Наши агенты из Нового Света доносят, что сюда направлены еще двое американцев. - Что в этом нового? - Это не простые шпионы. - Все американцы убеждены, что каждый из них представляет особый случай. Помнишь, один из них уговаривал поделиться нашим ядерным арсеналом с тем, кто возглавлял ливанское правительство? Делит фыркнул. - Ну а что хотят эти двое? - Мы пока не знаем. - От какой они организации? - Это еще предстоит уточнить. - Откуда они? - Это мы и пытаемся выяснить. - У них два глаза или три? - спросил Забари, с трудом сдерживая свое неудовольствие. - Два, - отозвался Делит, на лице которого не дрогнул и мускул. - А всего, стало быть, четыре на двоих. Забари улыбнулся и погрозил пальцем. - Мы знаем только, что одного зовут Римо, а другого - Чиун, а также, что они должны прибыть завтра. И знаем мы это только потому, что американский президент сообщил это нашему послу на официальном обеде. - С какой стати он это сделал? - Наверное, чтобы показать свое дружеское отношение, - предположил Делит. - Хм... - задумчиво проговорил Забари. - Беда с новыми шпионами заключается в том, что мы никогда не знаем, что представляет собой очередной новичок - пустышку или нечто весьма серьезное. Делит поднял взгляд от папки, лицо его было серьезным. - Эти люди действуют по инструкциям из Вашингтона, недалеко от которого был убит Бен Айзек Голдман. Левая сторона лица Забари потемнела. - А мы сидим в Тель-Авиве, недалеко от которого был убит Хегез. Я это понимаю, То. Приставь человека к этим двоим, надо выяснить, что у них на уме. - Что-то шевелится в песках, - мрачно сказал Делит. - Сначала это убийство, затем усиление движения на маршруте между Ближним Востоком и Россией. Наконец, появление этих Римо и Чиуна. Мне это все не нравится. Тут существует какая-то взаимосвязь. Забари наклонился вперед, поднял руку, чтобы почесать правую щеку, но, вовремя спохватившись, опустил и принялся барабанить пальцами по крышке стола. - Нет человека, которого это волновало бы больше меня, - сказал он. - Будем начеку, примем все меры предосторожности, будем следовать по пятам за этими американскими агентами. Если окажется, что они хотят посягнуть на нашу безопасность, мы с ними разберемся. Забари откинулся в кресле и глубоко вздохнул. - Ладно, То, хватит о мрачном. Лучше скажи, писал ли ты в отпуске стихи? Делит заулыбался. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ - Примерно в двухтысячном году до нашей эры, - вещала стюардесса, - Израиль назывался землей Ханаан. Согласно преданиям, это была прекрасная страна, изобиловавшая реками, водопадами, горами и долинами. Там росли пшеница и ячмень, виноград, фиги и гранаты. Это была страна, где делали мед и оливковое масло. - Страна скупердяев, - буркнул Чиун. - Ш-ш! - сказал Римо. Самолет кружил над аэропортом Лея, стюардесса сообщала о достопримечательностях Израиля, а Римо и Чиун вели оживленную дискуссию. - Ирода Чудесного смешали с грязью, - говорил Чиун. - Род Давида постоянно плел против него интриги. А между прочим, Дом Синанджу не получил от них работы даже на один день. - Но Дева Мария и Иисус Христос происходили из рода Давидова, - напомнил Римо. - Что с того? - отозвался Чиун. - Они были бедняки. Благородной крови, но бедняки. Вот что бывает с родом, который не желает должным образом использовать ассасинов. - Что бы ты ни говорил, - упорствовал Римо, который был воспитан монахинями в приюте, - лично я очень даже люблю Иисуса и Деву Марию. - Естественно. Ты ведь предпочитаешь веру знанию. Если бы все были такие, как Иисус Христос, мы бы в Синанджу умерли с голода. Кстати, раз ты такой поклонник Девы Марии, ты отослал его? - Что? - Письмо Норману Лиру, Норману Лиру. - Пока нет. Самолет наконец получил разрешение на посадку и стал медленно снижаться. Стюардесса закончила свой монолог: - Израиль процветал как нация пастухов и земледельцев, торговцев и воинов, поэтов и ученых. - И скупцов, - добавил азиатский голос с одного из задних мест. Римо удалось убедить Чиуна в целях простоты передвижения ограничиться лишь двумя из четырех лакированных сундуков. Поэтому Римо пришлось затаскивать в автобус "Аэропорт - Тель-Авив" только два сундука, поскольку старик кореец наотрез отказался поместить их на крышу, вместе с багажом других пассажиров. Когда ему предложили сдать багаж, он только фыркнул: - Багаж! Багаж? Неужели золотые пески - всего-навсего пыль? А кудрявые облака - дым? А голубые небеса - черная бездна? - Ну хватит, - устало произнес Римо. Он сидел, зажатый двумя прыгающими чемоданами, а старый автобус пробирался по извилистым улочкам предместий Тель-Авива. Чиун сидел позади Римо. Только они двое сидели ровно, в то время как прочие пассажиры подпрыгивали вверх и вниз вместе с сундуками Чиуна. - Да, тут все пришло в запустение, - проворчал Чиун, глядя в окно. - В запустение? - удивился Римо. - Ты только посмотри хорошенько. Всего несколько лет назад тут была пустыня. Пыль и песок. А теперь - плодородная земля, жилые дома. - Во времена Ирода здесь стояли дворцы, - пожал плечами Чиун. Римо оставил реплику без ответа и уставился в окно. Правда, чемоданы прыгали и мешали наслаждаться пейзажем, но, так или иначе, ему удалось составить себе хотя бы представление о том, что такое Тель-Авив. Разговоры на иврите смешивались с ароматом только что поджаренных кофейных зерен и звуками американского рок-н-ролла. Выкрики арабских торговцев сочетались с запахом оливкового масла, на котором что-то жарилось, и вареной кукурузы, которую готовили тут же на жаровне. С другой стороны автобуса донеслось нестройное пение хором - мимо проехал военный грузовик с солдатами. То здесь, то там раздавались оживленные словесные перестрелки: из-под навесов уличных кафе, из дверей ресторанчиков, из-за столиков кофеен, расставленных прямо на тротуаре, из заполненных покупателями книжных лавок. И повсюду - большие вывески на иврите. Автобус проехал по набережной, за которой раскинулась бирюзовая морская гладь, углубился в белые пыльные лабиринты новых жилых кварталов. Сквозь серое марево сверкали красные и синие неоновые вывески и пробивалась зелень ранней весны. Когда автобус резко остановился возле отеля, Чиун вышел через заднюю дверь, а Римо стал проталкиваться через толпу американских подростков в дорогих джинсах и с рюкзачками за спиной, пожилых парочек, пытающихся отыскать свои исторические корни за две недели отпуска, и японских туристов, поглядывавших на швейцарские часы и щелкавших немецкими фотоаппаратами все, что только шевелилось. Римо поставил сундуки на тротуар перед отелем "Шератон". В этот момент за спиной Чиуна выросло трое улыбающихся людей. - Привет, привет, мистер Римо! Добро пожаловать в Израиль! - сказал один из них. - Да, да, мистер Римо, - сказал другой, протягивая руку, - мы рады видеть вас и вашего партнера, - я хотел сказать, коллегу, мистера Чиуна... - Нам в американском консульстве велели встретить вас, - сказал третий, - и отвезти вас и мистера Чиуна к консулу. - Да, да, - сказал первый. - За углом ждет машина, так что милости прошу. - Вот именно, - сказал второй. - Так что, пожалуйста, джентльмены, вон туда... Римо не шелохнулся. Он посмотрел на третьего и спросил: - А вы что молчите? Кажется, теперь ваша очередь? Троица продолжала улыбаться, но глаза их беспокойно постреливали по сторонам. Это были смуглолицые курчавые ребята в ярких гавайских рубашках и мешковатых черных в полоску костюмах. - Нам надо поторапливаться! - воскликнул третий. - Американский посол ждет! - Прошу в машину, - сказал первый. - Вот там, за углом, - сказал второй. - А мои сундуки? - осведомился Чиун. Снова взгляды троицы заметались в недоумении. Римо возвел свои очи к небу. - Да, да, - сказал третий. - О них, разумеется, должным образом позаботятся. - Ну что ж, - сказал Римо, - если о сундуках должным образом позаботятся и если нас ждет то ли посол, то ли консул, то нам как-то не к лицу отказываться, верно? - Да, да, конечно, истинная правда, - загомонили хором все трое, подталкивая Римо и Чиуна в направлении машины, которая, по их словам, стояла за углом. - Не знаю, не знаю, - сказал Чиун. - Эти люди не собираются заниматься моими сундуками, а потому мы не обязаны следовать за ними. - Тс! - шепнул Римо. - Так даже лучше. Мы сможем узнать от этих ребят, кто стоит за всеми этими убийствами. К тому же мне не хотелось бы, чтобы они открыли пальбу среди толпы. - Эти люди ничего не знают, - сказал Чиун. - Поговори с ними - и у тебя будет три мертвеца. А если ты потеряешь мои сундуки, у тебя будет вечный комплекс вины. - Ну и что прикажешь делать? - осведомился Римо, но Чиун сложил руки на груди и губы его упрямо сжались. За их спинами троица перебрасывалась какими-то оживленными репликами, и Римо спросил: - Ребята, вы вроде как говорите не на иврите. Вы что, арабы? - Нет, - сказал первый. - Нет, нет, - быстро отозвались второй и третий. - Хо-хо-хо! - сказали они все трое хором. - Мы из Перу, - сообщил первый. - Да, да, мы перуйцы, - подтвердил третий. Римо посмотрел на Чиуна и скорчил презрительную гримасу. - Они перуйцы, Чиун, - сказал он. - А ты болван, - отозвался кореец. - А на каком языке говорят в Перу? - мягко осведомился Римо. - Пришельцы - на испанском. Коренное население - на одном из индейских диалектов. - А эти лопочут на каком наречии? - На арабском. Они как раз решают, как они станут нас убивать. - Он помолчал, прислушиваясь к разговору троицы, затем крикнул: - Эй, хватит! Погодите! Трое разом замолчали. Чиун выдал короткую пулеметную очередь по-арабски. - Что ты сказал им? - поинтересовался Римо. - Мне надоело сносить оскорбления, поэтому я позволил себе немножко пооскорблять их. - И что теперь? - Они же признались, что хотели убить нас. - Ну? - Они назвали нас двумя американцами. Я же дал им знать, что ты действительно американец, что видно по твоей уродливости, лени, глупости и неспособности научиться дисциплине. Я же, напротив, - кореец. Разумное существо. Вот, собственно, и все, что я им сообщил. - Потрясающе, Чиун! - Я тоже так думаю. - Теперь им никогда не сообразить, какие у нас с тобой имеются планы на их счет. - Это не моя проблема. Главное - защитить представителей моей нации от необоснованных оскорблений существ, изъясняющихся на каком-то птичьем языке. Трое "перуйцев" между тем попятились назад, извлекая из-за пазух пистолеты. Римо выбросил вперед левую ногу, и самый рослый полетел кубарем по мостовой, а пистолет покатился в другую сторону. Двое других "перуйцев", разинув рты, уставились на худощавого американца, выпустив из поля зрения на какую-то долю секунды Чиуна. Это их и сгубило. Когда эта самая доля секунды закончилась, они обнаружили, что валяются в пыли, уткнувшись носом в землю. - Просто ужасно, - заметил Чиун, - что пожилой человек, решивший спокойно попутешествовать, сталкивается на своем пути с жуткими опасностями. Мне некогда развлекаться с тобой, Римо, я должен вернуться к моим сундукам. Эти ужасные люди, понятия не имеющие о том, что такое собственность, меня сильно расстроили, скажу тебе откровенно. Чиун повернул к отелю, а Римо подошел к "перуйцам". Один из них как раз поднимался на ноги. В руке у него был пистолет. Он торжествующе осклабился, прицелился в кротко улыбающегося Римо, но, когда грянул выстрел, перед его рубашки превратился в огромное кровавое пятно и он рухнул на землю, проклиная по-арабски судьбу и неверных богов. Двое его соратников поднимались на ноги. Но Римо отпихнул ногой подальше их оружие и заставил одного из оппонентов полететь верх тормашками. Он счел его главарем, так как пиджак сидел на том почти впору. Подобрав один из пистолетов, Римо поднес его ко рту поверженного противника. - Что ты сделал с Рахмудом? Ты ведь был в пяти футах от него, а он прямо-таки взорвался. - Это я буду спрашивать, а ты отвечать, - перебил его Римо Он ткнул стволом пистолета в зубы противнику и сказал: - Имя, будьте добры! Человек почувствовал во рту холодную сталь и увидел выражение глаз Римо. Он заговорил невнятно, потому как сильно мешал пистолетный ствол: - Афмуд-акабар-шуман-розали. - Понял тебя, Аф, - сказал Римо. - Национальность. Ахмед Акбар Шаман Разули увидел, что его сообщник встал и оказался за спиной у Римо. В руках у него была бутылка с отбитым дном, которую он подобрал с земли. - Я уже говорил, - пробормотал Ахмед. - Мы из Перу. - Неправильный ответ, - прокомментировал Римо. Не оборачиваясь и не меняя положения, он ударил ногой наступавшего со спины. Бутылка вылетела у того из рук и мягко шлепнулась в пыль. За ней с куда более тяжким стуком приземлился нападавший и больше не шелохнулся. Ахмед Разули посмотрел на своих мертвых товарищей, потом на человека, который, похоже, умел видеть затылком, и быстро и угодливо заговорил: - Я ливанец! Счастлив приветствовать вас в Израиле, этом плавильном котле Ближнего Востока. Я буду счастлив ответить на все ваши вопросы. - То-то, - сказал Римо. - Кто вас послал? - Никто. Мы просто обыкновенные воры и решили облапошить пару американских туристов - Тут он вспомнил про Чиуна и быстро поправился: - Одного американца и одного человека из Кореи. - Последний шанс, - напомнил Римо - Кто вас послал? Тут Ахмеду явился Аллах. Последний был на редкость похож на Мохаммеда Али. Он сказал Ахмеду: На вопрос американца готовь ответ, Или отправишься на тот свет. Советую все ему рассказать, Если не хочешь, дружок, умирать. Ахмед как раз собирался поделиться с Римо своим чудесным видением, как с ним случилась беда. Глаза его вылетели из орбит, щеки вздулись, а нижняя челюсть отвисла. Но это бы еще ничего, если бы левое ухо, шевелюра и подбородок не улетели в неизвестном направлении. Римо посмотрел на труп Ахмеда, затем повернулся и увидел женщину в форме цвета хаки. - Римо Уильямс? - осведомилась она. - Похоже, что так, - отозвался Римо. - По крайней мере, все остальные, бездыханные трупы. Женщина в мини-юбке хаки и форменной рубашке набросила автомат "узи" на левое плечо и протянула Римо освободившуюся правую руку. - Зава Фифер, из израильской самообороны, - сказала она, и Римо отметил, что губы у нее полные и нежные. - Добро пожаловать в Израиль. Что вас сюда привело? - Изучаю, насколько вы гостеприимны, - сказал Римо и пожал протянутую руку, которая, несмотря на то, что только что нажала на спуск автомата и разможжила человеческую голову, оставалась удивительно прохладной. - Шутки в сторону, - сказала женщина. - Какое вы получили задание? - Вы всегда так деликатны? - осведомился Римо. - У меня нет времени играть в игры, мистер Уильямс, - холодно сказала женщина. - Если не ошибаюсь, вы мне обязаны жизнью. Вам повезло, что я появилась именно в этот момент, а не позже. - Лично мне это представляется весьма сомнительным, - сказал Римо, оглядываясь. - Впрочем, почему бы нам не оставить это место, здесь становится скучновато. Лучше отправимся куда-нибудь еще, где сможем забыть о форме и расслабиться. Зава Фифер глубоко вздохнула, и тесно облегающая форма вздохнула вместе с нею. - Мне очень удобно в этой форме, - сказала она сухо. Римо посмотрел на ее грудь, оказавшуюся в каких-то полутора дюймах от его груди, и сказал: - Странно. - Что странно? - Мне при виде вашей формы становится как-то не по себе. - Как говорят у вас в стране, это ваша проблема. Она посмотрела в глаза Римо и улыбнулась: - Ваш мистер Чиун ждет вас в ресторане отеля. Там мы сможем спокойно побеседовать. - Отлично, - сказал Римо без особого воодушевления. - Давненько мы не виделись с Чиуном. - Я бы вмешалась раньше, - говорила Зава Фифер, - только вот с магазином получилась неувязка. - В магазине одежды задержались или в обувном? - поинтересовался Римо. - Нет, мистер Уильямс. Я оставила магазин от автомата в книжном киоске. И она показала на "узи", висевший на спинке стула. Ресторанчик был отделан зеленым и оранжевым пластиком, а скатерти были красные, чтобы, решил Римо, не очень бросалась в глаза пролитая кровь. В Нью-Йорке человек в форме и при оружии вызвал бы, наверное, панику, если бы вот так запросто зашел в ресторан. По крайней мере, такой визит вызвал бы наряд полиции и переговоры с администрацией ресторана. В израильском же ресторане, предназначенном для туристов, вооруженные автоматами и гранатами люди в форме преспокойно сидели за столиками, ели, пили и никто не обращал на них никакого внимания. Если кто-то и поглядывал на Заву Фифер, то исключительно как на женщину, а не воина. - Могу ли я вам помочь? - обратился к Римо официант по-английски, но с сильным акцентом. - Помочь? - удивился Римо. - Разве вы не знаете, кто я такой? Все остальные жители этой страны, кажется, уже давно об этом догадались. - Хорошая рыба у вас имеется? - спросил официанта Чиун. - Да, сэр, - отозвался тот и, что-то нацарапав в блокноте, сказал: - Хорошая жареная рыба. - Нет, - сказал Чиун, - я не просил подать мне жареный жир. Я только поинтересовался, есть ли у вас рыба? Официант растерянно заморгал. - Но вы можете ее очистить, сэр, - пробормотал он с надеждой в голосе. - Отлично, - сказал Чиун, - тащите рыбу, я сниму с нее шкуру и брошу на пол, а потом вы заплатите мне за то, что я выполняю вашу работу. - Нам, пожалуйста, минеральной воды, - перебил его Римо. - А если нет минеральной, то два стакана простой. - А мне ничего не надо, - сказала Зава. Официант исчез. - Итак, - обратился Римо к Заве, - кто же убивает евреев и превращает их останки в свастики? - Если бы вы проявили больше терпения, то мы бы узнали от этих троих, - сказала Зава. - Виноват. В следующий раз я постараюсь не отбиваться, когда на меня кто-то нападет. Зава посмотрела в глаза Римо и, к его удивлению, вдруг покраснела и начала теребить край салфетки. - Извините, - сказала она. - Это я виновата. Я слишком рано открыла огонь. Еще немного, и мы бы все узнали, а я вот... Она быстро поднялась и устремилась к женскому туалету. Навстречу ей шел официант, она чуть было не сбила его с ног и прошмыгнула в дверь. Римо обернулся к Чиуну, который изучал столовые приборы, пытаясь определить степень их чистоты. - Она, похоже, и впрямь расстроилась, - заметил Римо. - Убежала, а автомат оставила. "Узи" по-прежнему висел на спинке стула. - Очень умная девушка, - отозвался Чиун, попрежнему созерцая вилку. - Провела с тобой несколько минут и уже в слезах. Очень умная. Она оставила автомат, но забрала штуку, в которой пули. Официант поставил на стол два стакана с водой и посмотрел сначала на Чиуна, а потом на Римо, который проверял автомат Завы. Магазина в нем и впрямь не оказалось. Римо обернулся и увидел четырех израильских солдат за соседними столиками, которые не сводили с него глаз. Когда он снова сел, солдаты несколько расслабились и убрали руки со своих автоматов. Чиун взял стакан с водой и начал внимательно его рассматривать. Римо обернулся к двери в туалет. Чиун фыркнул, созерцая чистую влагу в стакане. Римо подумал: "Какая странная эта Зава Фифер. Только что глазом не моргнув убивает человека и тут же начинает рыдать ни с того ни с сего. То ли неуравновешенная натура, то ли просто играет в крутого воина, то ли пытается заручишься моим сочувствием. А может, нашла способ убраться без лишних объяснений. Или же отправилась докладывать своему начальству. Или..." Римо решил больше не думать об этом, потому как ничего придумать не мог. Но кое-что все же было совершенно очевидно. Во-первых, она убила единственного человека, который мог бы кое-что рассказать. Во-вторых, как и покойник Ахмед, она знала, кто такой Римо. Когда Чиун пригубил воды из стакана, в зал вернулась Зава. Глаза у нее были сухие, и она держала голову высоко. Кореец же, так и не проглотив воду, посмотрел на потолок, немного покатал ее во рту и выплюнул на пол. Потом поглядел на официанта и отправил туда же содержимое стакана. Когда Зава подошла к столику, Римо встал и подал ей "узи". - Любитель воды недоволен, - сказал он и добавил: - Чиун, увидимся попозже. - Хорошо, - отозвался тот. - Попробуй достать хорошей воды. - Я думаю, что ответственность за эти убийства несет ООП, - сказала Зава. - А кто же еще, - откликнулся Римо, который понятия не имел, что такое ООП. - Я с самого начала знал, что без ООБ дело не обошлось. - ООП! - поправила его Зава. - Организация освобождения Палестины. Римо, вы меня удивляете! Я думала, что вы в курсе дел... Они шли по Аленби-роуд, где было более сотни книжных лавок и магазинчиков, в которых израильские военные и гражданские лица, а также арабы, итальянцы, швейцарцы и все остальные приобретали и обсуждали содержимое более двух с половиной сотен еженедельников, ежемесячников, ежеквартальников, а также ежегодников, издаваемых в этой стране. Независимо от темы дискуссии все они были удивительно похожи друг на друга. - Я расскажу вам то, что я знаю, - запальчиво отозвался Римо. - Похоже, все в этой стране знают, кто я такой. Вот нам конспирация и секретность! Кое-кто попытался меня убить. Да уж, работа секретного агента нынче сильно отличается от того, что было раньше. - Я, например, не знаю, кто вы такой, - возразила Зава. - Человек, который прибыл защитить ваши атомные бомбочки, - сказал Римо. - Какие такие бомбочки? - удивленно переспросила Зава. - Те, о которых я читал в журнале "Тайм", - сказал Римо. - Кто верит тому, что написано в журнале "Тайм"? - откликнулась Зава. - Но все-таки они у вас есть? - спросил кротко Римо. - Что у нас есть? - спросила Зава. - Кстати, я давно хотел узнать, почему евреи всегда отвечают на вопрос вопросом? Зава засмеялась. - Кто сказал, что евреи всегда отвечают на вопрос вопросом? - сказала она. Они оба рассмеялись, и Римо спросил: - Кто хочет это знать? - Кто знает? - Зава засмеялась еще сильней. - Кого это интересует? - спросил Римо, и Зава залилась смехом так, что из глаз у нее потекли слезы. Она пыталась захлопать в ладоши, но никак не могла попасть ладонью в ладонь. Наконец-то, решил Римо, его час настал. Он наклонился и прошептал ей в ухо: - Меня прислали оберегать ваши бомбы. Хотите, я покажу свое большое красное удостоверение? Зава вскрикнула от восторга и чуть было не упала. Римо улыбнулся и вовремя поддержал ее. Она же, побагровев, как свекла, сотрясалась от хохота. Прохожие улыбались и обходили их стороной. Зава взяла Римо за руки и уткнула лицо ему в грудь. Ее снова охватил приступ смеха, и она в изнеможении колотила его по лопаткам. - Ой, не могу! - стонала она. - Но - хи-хи-хи! - могу сказать одно - ха-ха-ха! - И она громко икнула. Римо понял, что воспользоваться ее состоянием вряд ли удастся. Он продолжал улыбаться и поглаживать ее по спине, пока она окончательно не пришла в себя. Внезапно он почувствовал, как она напряглась и высвободилась из его объятий. На лице Завы промелькнула тень испуга. Она снова вернулась в свое прежнее обличье девушки-солдата, только солдата, одержимого икотой. - Вот что я вам скажу, - нарушил молчание Римо. - Попробуем-ка поиграть в ассоциации. Вы должны сказать первое, что вам придет в голову. - Хвост. - Рано. Я должен первым сказать слово. - Дело. - Господи, ну погодите же минуту! - взмолился Римо. - Вот теперь начали. Дом. - Киббуц! - Пустыня. - Море. - Работа. - Игра. - Смерть, - попытал счастья Римо. - Секс, - отозвалась Зава. - Судьба. - Любовь. - Бомбы. - Ик! - икнула Зава. - Что такое "ик"? - не понял Римо. Зава еще раз икнула. - Вот что, давайте поговорим где-нибудь в другом месте, - сказал Римо. - Что, что? - переспросила Зава. - Перенесем разговор. - Обед. - Что? - Танцы. - Танцы? - Отлично, - сказала Зава. - Вот и договорились о свидании. Встречу вас у отеля попозже днем. Она послала Римо воздушный поцелуй, который выглядел несколько искусственно, и исчезла в толпе. Римо покачал головой. "Ну и солдаты теперь пошли", - подумал он. ГЛАВА ПЯТАЯ Как гласит Талмуд, "лев рычит, когда он доволен, человек грешит, когда у него есть самое главное"... - В Талмуде также говорится: "Жуй ртом, и тогда у тебя будет сила в ногах!" - Опять ты меня победил! - рассмеялся Йоэль Забари. - Ну, что еще докладывает агент Фифер? - В общем, больше ничего, - отозвался Тохала Делит. - Если не считать того, что она договорилась о новой встрече с этим самым Римо и надеется, что получит дополнительную информацию. Они оба сидели на своих обычных местах. На коленях у Тохалы Делита были разные бумаги, а Йоэль Забари вертел в руках "фотокубик", который привез из Америки. Четыре стороны кубика содержали фотографии его детей, а верх был оставлен для портрета жены. Забари любил, размышляя, глядеть на родные лица. - Наша Зава - отличный агент. Что она думает по поводу своего задания? - Она считает, что и американец, и его восточный друг - большие эксцентрики, но, по ее мнению, оба обладают разрушительным потенциалом огромной мощности. - Я не про то, - сказал Забари. - Я имел в виду ее состояние. Ты уверен, что она готова снова функционировать как секретный сотрудник? Делит оторвал глаза от бумаг. - Если вас смущает мой выбор, - начал он, - я всегда могу... - Да нет, конечно, То. Разве я когда-нибудь сомневался в действенности твоих методов? Дело просто в том... Короче, Зава Фифер пережила тяжелую потерю, - напомнил Забари. - Я решил, что лучшее средство от тяжких переживаний - это работа, - отозвался Забари. - И ты, конечно, прав. Хм... - задумчиво произнес Забари. - А скажи, по-твоему, есть какая-то связь между двумя убитыми израильтянами и тремя террористами? - Никакой! - ответил Делит. - Никакой? - переспросил Забари. - Абсолютно никакой. Забари встал. Его левый глаз сверкал, и левая часть лица пылала румянцем. - Плохо. Очень плохо! Либо это все совершенно фантастические совпадения, либо наши враги предпринимают огромные усилия, чтобы избежать столкновений с нами. Он обошел кабинет. Миновал шкаф с книгами, шкаф с дипломами и грамотами, шкаф с семейными реликвиями и вернулся к письменному столу. Взял "фотокубик" и еще раз сделал круг, потом другой. Книжный шкаф, шкаф с наградами, шкаф с семейными реликвиями, письменный стол, снова и снова. Забари остановился, вертя в руках кубик, возле карандашного рисунка, изображавшего ракету со звездой Давида. Ракета неслась к зеленой луне, похожей на головку сыра. Рисунок был сделан на плотной цветной бумаге, а к нему был прикреплен другой листок - желтый и линованный, на котором было написано: "Волшебная ракета Мира" - Дов Забари, 8 лет". И красным карандашом отметка учителя: пять с плюсом. - Продолжайте проверку, - сказал Забари, вертя в руках кубик. - Тут непременно должна быть какая-то взаимосвязь. - Так-то оно так, - сказал Делит, - но если хотите знать мое мнение... - Ну конечно. То, говори. - По-моему, нам надо сосредоточиться на этих двух новых шпионах. На Римо и Чиуне. Они и выведут нас на то, что мы хотим узнать. Террористов вокруг хоть отбавляй. Если тратить драгоценное время на новые проверки, есть опасение, что мы так ничего и не выясним. Я бы даже сказал, что есть такая гарантия... - Верно, в теории, - согласился Забари, - но в реальности не существует никаких гарантий. Продолжай в том же духе. У меня есть предчувствие, что мы кое-что найдем. Наши американские друзья кое о чем подозревают. Ты сам это говорил. Фифер знает, что делает. Если ей понадобится помощь, окажи ей содействие. Они поговорили еще минут двадцать о проблемах, связанных с археологией и законностью кое-каких операций, в том числе о ввозе в страну новых устройств оборонного назначения, после чего Делит извинился и вышел в ванную. Забари почесал левую щеку и подумал, не стоит ли ему отрастить половинку бороды. ГЛАВА ШЕСТАЯ - Ты мелок и по-детски избалован! - сказал Римо. - Спасибо, Римо, - откликнулся Мастер Синанджу со своего коврика, расстеленного между двумя кроватями. Номер люкс выглядел как любой другой номер люкс в отелях "Шератон", каковых по всему миру выстроено немало. Римо хотел было взять номер на одного, поскольку Чиун все равно никогда не пользовался кроватью, но клерк, ведавший бронированием мест, не желал и слышать об этом. - Сколько вас? - спросил он Римо. - Меня? Один, конечно, - отозвался тот. - Нет, я имею в виду всех вас, - не унимался дежурный администратор, у которого к лацкану была прикреплена красно-белая пластиковая табличка с именем: "Шломо Артов". - Двое, - грустно признался Римо. - Значит, вам требуется номер на двоих, верно? - Нет, я хотел бы взять номер на одного, - попытался настоять на своем Римо. Шломо явно рассердился. - Не хотите ли вы сказать, - начал он гневно, - что этот симпатичный дедушка останется вообще без постели? Неужели вы хотите ему отказать в этом? Чиун в этот момент давал инструкции четырем посыльным и их шефу, которому выпала горькая участь в этот день и час быть на дежурстве, - он обучал их высокому искусству перетаскивания сундуков. Услышав слова администратора, кореец обернулся. - Отказать? Отказать? - тревожно заговорил он. - В чем ты собираешься отказать мне, Римо, на сей раз? - Не обращай внимания, папочка, - буркнул Римо, оборачиваясь в его сторону. - Ах, вот, значит, как! - воскликнул Шломо Артов. - Он, выходит, ваш отец! - Возмущению его не было предела. - И это уже случается не первый раз, так? - Не первый, - признал Чиун. - За все эти годы он отказывал мне в самых разных вещах. О каком бы маленьком удовольствии я ни попросил, от него следует тотчас же отказ. Помнишь, как на прошлое Рождество я спросил тебя, легко ли достать Барбару Стрейзанд? - Мы берем двойной номер, - сказал Римо. - То-то же! - воскликнул Шломо, снимая со стены ключ. Тотчас же Чиун снова стал давать инструкции прислуге. Когда Римо расписывался в регистрационной книге, Шломо предупредил его: - Советую вам вести себя как следует, молодой человек. Если в нашем отеле вы будете проявлять неуважение к вашему отцу, то я добьюсь, чтобы вас арестовали без промедления. Римо расписался как "Норман Лир-старший" и "Норман Лир-младший", после чего заметил Артову: - Если вас это интересует, то мой отец предпочитает, чтобы его называли полным именем. Не успел Артов ответить, как Римо забрал Чиуна и носильщиков с сундуками и все двинулись наверх. - Ты мелок, мелок, мелок, мелок! - повторил Римо. - Четырежды спасибо, - откликнулся Чиун. - Это самые приятные слова, которые я услышал от тебя, Римо, за время нашего пребывания здесь. - О чем ты говоришь? - удивленно спросил Римо, переодеваясь в голубую рубашку с короткими рукавами и коричневые брюки, которые он украдкой провез между кимоно Чиуна. - Я все понял, - спокойно отвечал Чиун, - Ты сравнил меня с тем великим американцем, который описывает круги, чтобы уничтожить страшные, загрязняющие воздух машины. Это, конечно, не бог весть какой комплимент, но для американца, у которого есть мало чего достойного, это тоже неплохо. У Римо голова пошла кругом. - У меня для тебя новость и очень важная, папочка, - сказал он. - Я не понимаю, о чем ты говоришь! - Это как раз вовсе не новость, Римо. Далеко не новость. Хи-хи-хи! Но я тебе благодарен, потому как тоже борюсь за чистоту окружающей среды. Я выливаю на пол воду, если она содержит опасные количества магния, меди, ртути, йода и прочих токсичных соединений... Только сейчас Римо понял, что подразумевал Чиун. - Ах, вот ты кого имел в виду! Но я вовсе не хотел сказать, что ты - Ричард Меллок, знаменитый автогонщик. Я просто намеревался довести до твоего сведения, что ты мелок, то есть мелочен, придирчив, неглубок, придираешься к пустякам. - Я пытаюсь делать то, что правильно, а ты за это обзываешь меня всякими словами. Когда рядом с тобой оказывается женщина, тебе становится все равно, грязная или чистая вода проникает в твой организм. Когда же ты оценишь мои старания? Когда мои усилия будут оценены по достоинству? - Не волнуйся, - сказал Римо, надевая легкие коричневые туфли, в которых приехал в Израиль. - Я уверен, что о них теперь знает весь отель! - Хорошо, это меня вполне устраивает, - сказал