хотя по западным календарям это всегда разные дни. Кроме того, в отличие от похожих праздников на Западе, в Израиле этот день отмечается по-своему. Нет пышных празднований, фейерверков, мясом-барбекью. Никто не читает стихов, и почти не услышишь долгих речей. Есть лишь особенно острое осознание того, сколь трудным, тяжким, сопряженным с огромными жертвами был путь к свободе, и твердое убеждение, что погромы, преследования, массовые убийства больше никогда не должны - не имеют права - повториться. Вечером поминают усопших, а на следующее утро снова возвращаются к повседневности, которая являет собой постоянную войну. Все это Римо объяснила Зава, прежде чем оставить его, чтобы отдать дань традиции и помянуть погибших. Напоследок она сообщила Римо телефон своей бабушки, если вдруг он пожелает с ней связаться, и отбыла. Римо поплелся к себе в отель, а Забари и Делит военным шагом прошли по авеню Достойных Друзей Израиля. Они поднялись на Хар-Хазикарон, то есть Гору Памяти, и остановились перед прямоугольным зданием, сложенным из неотшлифованных камней и кусков металла. Это был мемориал Яд-Вашем. Израильские солдаты устроили салют из автоматов, на британский манер. Маленькая девочка, которая не то что не помнила былые битвы, но и вообще плохо понимала, что творится вокруг, зажгла Поминальный огонь. Затем раввин стал читать каддиш - поминальную молитву. Кто-то из собравшихся предавался воспоминаниям. Кто-то сгорал от ненависти к врагам, кто-то плакал, вспоминая погибших родственников. Только одного человека распирала гордость. Этот человек знал, что без него и таких, как он, перед этим кошмарным мемориалом не собралась бы толпа. Без него и таких, как он, никто не назвал бы этот холм Горой Памяти, ибо не было бы шести миллионов погибших. Не было бы слез и ненависти. Это был его мемориал. Памятник нацистам. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, выскользнул из толпы в тот момент, когда представитель правительства стал говорить речь. Он вошел в Яд-Вашем, чтобы еще раз посмотреть на дела рук своих. Он хотел окунуться в прошлое. Все будет в порядке. Никто не обратит внимание на то, что он ушел. Ни Зава Фифер, которая слишком уж увлеклась молитвой. Чертова фанатичка! Ни этот невероятный осел Йоэль Забари, который внимал тем глупостям, что исторгал оратор на радость аудитории - этому скопищу болванов с постными лицами. Никто не заметил, что Тохала Делит выскользнул из толпы. Тохала Делит вошел в зал мемориала, очень напоминавший склеп. Он стоял, гордо выпрямившись, в каменном зале, где вечный огонь посередине посылал причудливые отблески, играя тенями на его высоких скулах и темных волосах. Он сжимал и разжимал свои могучие кулаки, шагая по полу, украшенному табличками, на которых были занесены названия нацистских лагерей смерти во время второй мировой войны. Он шагал через Берген-Бельзен, через Аушвиц и Дахау. Наконец он подошел к своей родной Треблинке. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, вспоминал Треблинку, содрогаясь от гордости. Это была его идея! Они тогда терпели поражение в войне. Признать это не означало совершить предательство. Ни в коем случае. Особенно если и родился план, как использовать это поражение в качестве отправной точки для грядущей победы. Победы над главным, над единственным врагом - евреями. Остальные воевали за псевдоидеалы, подсунутые им евреями. Но рано или поздно и они прозреют. А евреи, воплощение этих ложных, пагубных идеалов, должны быть уничтожены раз и навсегда. Тохала Делит слышал, как снаружи люди нараспев что-то скандировали. Это, стал смутно припоминать он, тринадцать постулатов веры, изложенных пророком. Он слушал слова, которые каждое утро изо дня в день повторяли евреи, и переводил их на свой язык. - Господь - наш единственный оплот... - хором скандировали собравшиеся. "А наш оплот - Гитлер", - проносилось в голове у Делита. - Господь - един... "Поживем, увидим". - Господь лишен плоти... "Скоро и вы ее лишитесь". - Господь - начало и конец... "Скоро будет вам всем конец". - Мы молимся лишь нашему Господу... "Не поможет!" - Слова пророков истинны. Истинны пророчества Моисея... "Еще немного, и вы сможете с ним пообщаться лично". - Господь передал Тору Моисею. Тору изменить нельзя... "Изменить нельзя, но уничтожить можно". - Господу ведомы мысли всех и каждого. Господь награждает за добрые дела и наказывает за злые... "Тогда Господь первый поймет, что я прав!" - Мы будем ждать прихода Мессии... "Долго ждать не придется". - Мы верим в то, что мертвые воскреснут... "Верьте сколько влезет". Тохала Делит чувствовал себя превосходно. Сегодня, в последний день существования еврейского народа, он вспоминал прошлое. Он вспоминал, как готовил специально отобранных нацистов: Фрица Барбера, который стал доктором Мойше Гаваном, Хельмута Дорфмана, который стал Ирвингом Марковичем, Йозефа Брунхайна, который стал Эфраимом Хегезом, а также Леонарда Эссендорфа, который стал Беном Айзеком Голдманом. Он помнил, как они специально голодали, чтобы не выделяться среди уцелевших узников концлагеря Треблинка. Как им было сделано обрезание - символ новой веры. Как они на исходе войны превратились в евреев. Как они, благодаря уму и таланту, сумели пробраться в правительственные сферы. Как объединяла их неумолимая жажда отмщения и окончательного уничтожения всего того, что связано с еврейством. Тохала Делит услышал снаружи хор. Собравшиеся пели один из своих мерзких гимнов: Пока еще жив наш еврейский народ, Пока не угасла надежда, Мы знаем, незыблем наш славный оплот, Сион нам сияет, как прежде. Пусть злобные силы народ наш гнетут, Евреи непоколебимы. Что б ни было, мир и свобода нас ждут Под небом Иерусалима! Но Тохала Делит слышал совсем другие слова. Охваченный каким-то трансом, он стоял, покачиваясь, внимая иной песне. Пока еще жив ваш еврейский народ, Но это вполне поправимо. Великого Гитлера дело живет. Возмездие неотвратимо. Не жить вам безбедно в Сионском раю, Оставьте пустые надежды. От собственной бомбы в родимом краю Погибнете все вы, невежды! Тохала Делит сунул руку во внутренний карман пиджака. Когда смолк хор, он вытащил черную прямоугольную коробочку, из которой торчали какие-то провода. Казалось, у него на ладони лежит гигантский паук-тарантул. Тохала Делит был готов. Те, кто дал слабину, погибли. Он просто отшвырнул их с пути. Впрочем, ничего другого эти предатели и не заслуживали. Он превратил их в кровавые свастики. Но теперь это уже не имело никакого значения. Миллионы мертвых евреев тоже не имели уже никакого значения. И даже двое живых американцев не имели значения. Имея в руках эту коробочку, он теперь отправит их на свидание с духом Гитлера. Наступал Четвертый рейх. Рейх на небесах! По ту сторону дверей из искореженного страданиями металла послышалось пение "Ани-Маамин". Зава Фифер, Йоэль Забари и все собравшиеся пели этот гимн, выражавший их беспредельную веру во Всевышнего даже в самые мрачные моменты жизни. Этот гимн не раз пели евреи, отправляющиеся в газовые камеры нацистских лагерей смерти. Тохала Делит положил коробочку обратно в карман. По-прежнему сияя от радости, он вышел из мемориала. Недурно, недурно. Этот гимн сейчас очень к месту! ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ - Это ты решил так пошутить? - осведомился Римо, встретив Чиуна в вестибюле отеля "Шератон" - Труп посередине гостиной. И хоть бы кровь вытер! Чиун сидел спиной к Римо, подставив лицо сквозняку. - Меня уже тошнит от всего этого, - сообщил ему Римо. - Ты думаешь только о себе. И еще хочу сказать: ты мелок, мелок, мелок. Чиун принялся изучать затейливый узор на ковре, что устилал пол вестибюля. - Я все равно не уйду, - заявил Римо. Даже если ты решил поизображать из себя стену. Римо уставился Чиуну в затылок и сказал. - Отвечай. Молчание. - Ладно, - сказал Римо. - Я посижу и подожду, пока ты не ответишь. - Отлично, - вдруг заговорил Чиун. Мы можем вдвоем посидеть и подождать, пока мне не доставят мои кассеты. Почему ты решил прервать мою медитацию? Тебя удивил небольшой беспорядок в номере? Твоя грязь? - Моя грязь? Моя грязь? - взвился Римо. - Как ты смеешь называть это моей грязью? - Грязь эта интересовалась именно твоей особой, потому что я, как ты выразился, слишком мелок. С какой стати грязи интересоваться мной? Римо почувствовал, что у него сдавило горло. Он понял, что сопротивление практически бесполезно. Он решил капитулировать и замолчал. Но Чиун не собирался сдаваться и спросил: - А знаешь, чего ты не сделал? - Чего? - Ты не послал мое уведомление Норману Лиру, Норману Лиру. - Если я отошлю письмо, ты приберешься в номере? - спросил Римо. Последовал ответ: - Если ты отправишь письмо, то я разрешу тебе убрать номер. - А если я его не отправлю? - спросил Римо. - Тогда тебе все равно надо будет чем-нибудь заняться. Уборка, например, превосходно отвлекает от всяких дурных мыслей. Римо в отчаянии вскинул руки. И тотчас услышал негодующий голос Шломо Артова: - Ага! Я же просил вас, молодой человек, вести себя почтительно по отношению к вашему отцу. Ну, что случилось? - Да, - вступил Чиун. - Что случилось с тобой? - Не суйте нос не в свое дело, - ответил Римо Артову. - Я слышал ваш разговор, - сообщил тот. - Надо же такое придумать: кричать на родного отца! Он обернулся к Чиуну и сказал: - Мистер Лир, я выражаю вам свое сочувствие. - Мистер кто? - удивился Чиун. - А вам, Норман, - обернулся Шлома к Римо, - должно быть стыдно! - Что это за лунатик? - обратился Чиун к Римо. - Не обращай на него внимания, - сказал тот. - Что еще один бедняга, у которого вот-вот будет приступ астмы. - Чепуха, - пылко возразил Артов. - В жизни не чувствовал себя лучше! Кха-кха-кха! - И вдруг с Артовым случился страшный приступ астмы. Он согнулся пополам, задыхаясь и ловя ртом воздух, и позволил Римо проводить его до конторки. Уверив, что скоро Артов почувствует себя гораздо лучше, Римо убрал руку с плеча бедняги, и вскоре заведующий отделом бронирования и в самом деле почувствовал себя несравненно лучше, несмотря на то, что способность говорить в полный голос вернулась к нему лишь две недели спустя. Римо повернулся к Чиуну. - Почему бы нам не двинуться наверх, - процедил он сквозь зубы, - где нам никто не помешает предаваться приятной беседе? - Мне здесь нравится больше. Я посижу и подожду мои дневные драмы, - упорствовал Чиун. - А вдруг Смит будет нам звонить? - Ну и пусть. На сегодня с меня довольно психов. - Я никогда не отправлю это письмо, - сказал Римо. - Ладно, - проворчал Чиун. - Пожалуй, придется пойти и посмотреть, как ты будешь убираться. Я не могу тебе доверить даже пустяка, ты все равно где-нибудь да напортачишь. Прежде чем они вернулись в залитый кровью номер, Римо остановился у киоска и купил чемодан. Когда он запихивал в него останки Ирвинга Одеда Марковича, позвонил телефон. - Отдел уборки? - сказал Римо в трубку. - Вы убиваете, я за вами убираю! На другом конце провода было тяжкое молчание. Оно давило, словно камень. - Невероятно, но факт, Смитти, - сказал в трубку Римо. - У вас даже молчание какое-то кислое. - Если бы я не видел вас своими собственными глазами, - сказал Харолд Смит, - я бы ни за что не поверил, что на свете бывают такие типы, как вы. - Ну, что вы хотите мне сказать, Смитти? А то я вообще-то занят. Римо переломил правое колено трупа, чтобы тот конец влез в чемодан. - Может, ничего, может, все на свете, - загадочно отозвался Смит. - Люди, которые приветствовали вас по прибытии, прошли через концентрационный лагерь в Треблинке в годы второй мировой войны. - Ну и что? - Убитый бизнесмен Хегез, а также Голдман тоже были в Треблинке. - Правда? - И доктор Мойше Гаван. - Все? В одном месте? Вы в этом уверены? - спросил Римо. - Да, - сказал Смит. Он сидел в местечке Рай, штат Нью-Йорк, уставившись на экран компьютера, представлявшего электронную систему, по сравнению с которой ИБМ показался бы арифмометром. Маленький компьютер на письменном столе Харолда Смита позволял ему использовать информацию, поставляемую тысячами людей, школ, учреждений, библиотек, религиозными и деловыми кругами со всех уголков земного шара. Задачей Смита было изучать информацию и делать заключения, какое все это имеет отношение к судьбам Америки и всего мира. Обычно его письменный стол был завален грудами страниц с самыми разными материалами, но на сей раз там не было ничего, кроме напечатанного на машинке конспекта в четыре листа. Смит пришел к кое-каким выводам, потому что у сестры одной женщины, состоявшей в Американском Еврейском комитете, который борется против антисемитизма, была дочь, познакомившаяся с одним молодым человеком через "Бнай Акиба" - молодежную еврейскую организацию. Они поженились и родили сына, который рос под надзором Американского еврейского опекунского совета, в задачу которого входит консультировать детей и подростков, в результате чего этот мальчик вступил в ЕАМЛ - Еврейскую ассоциацию молодых людей, - где он сделал доклад о преследованиях евреев в годы второй мировой войны, приведя полный список концентрационных лагерей. Это так поразило его наставников, что они отправили этот список в Совет американских синагог, а там, в свою очередь, его превратили в микрофильм и заложили в компьютер. Этот микрофильм попался на глаза Смиту, и он увидел ниточку... Тоненькую-претоненькую ниточку, но и ее вполне хватало для КЮРЕ. - Я в этом уверен, - сказал Смит. - А что? - Сейчас, минутку, - сказал Римо. Он открыл чемодан, который уже было совсем закрыл. Не обращая внимания на выпученные голубые глаза на багровом лице, Римо пошарил на груди покойника и извлек нечто из его промокшего от крови пиджака. Он снова закрыл чемодан и начал разворачивать бумажку. - Прошу прощения, - сказал он в трубку. - От крови все слиплось. - Он наконец нашел то, что искал, и снова заговорил: - Как насчет Ирвинга Одеда Марковича? - спросил он Смита. - Секунду, - отозвался тот. Римо напевал себе под нос, как вдруг, словно по волшебству, рядом вырос Чиун. - Да, - сказал Смит. - Этот Маркович тоже был в Треблинке. Как вы это установили? - Он явился с визитом к Чиуну. Я позвоню попозже. Римо повесил трубку. Он понял, что возникла связь - словно электрическая цепь. Его голову вдруг словно продуло хорошим сквозняком и вымело всю паутину. Теперь он понял, что испытывал Шерлок Холмс, когда разгадывал очередную криминальную тайну. Да, детективная деятельность может доставлять удовольствие. - У тебя странный вид, - заметил Чиун. - Не сообщил ли Смит о задержке моих дневных драм? - Расслабься, папочка, - весело сказал Римо, набирая номер. - Их доставят завтра, когда кончится еврейский праздник. - День без драмы, - начал Чиун, - это... - Все равно что утро без апельсинового сока, - закончил Римо, прижимая к уху трубку. - Алло! Могу я поговорить с Завой? Что-что? О, нельзя ли по-английски? Зава! Нет, я понимаю только по-английски. Господи, мне нужна За-ва! Чиун взял трубку из рук Римо. - Неужели все должен делать я? - осведомился он у потолка и повел разговор на беглом иврите. После беседы, длившейся, как показалось Римо, с полчаса, Чиун вручил ему трубку со словами: - Она сейчас найдет Заву. - О чем вы там беседовали? - спросил Римо, снова приложив к уху трубку. - Вечные проблемы всех достойных людей, - произнес Чиун. - Неблагодарность детей. - Главное, сам помни о неблагодарности, - сказал Римо и тут услышал в трубке голос Завы. - Римо? Это опять вы? Вы всегда выбираете не самое удачное время. - У меня важное дело, - сказал Римо и передал ей услышанное от Смита. - Но Тохала Делит сказал, что не обнаружил никакой взаимосвязи. - Зава, а где был сам Делит во время войны? - Во время какой войны? - Второй мировой. - Эго знают все - он прошел через ужасы и пытки. Треблинка! Римо выслушал это и, смакуя каждое слово, произнес: - Я так и думал. - Значит, я была права, - отозвалась Зава. - Значит, все же что-то происходит... - И самое подходящее время для этого - ваш день четвертого июля или как там у вас это называется. - Мы должны выяснить, что они задумали, - сказала Зава. - Римо, встречаемся у дома Делита. - Она продиктовала адрес и положила трубку. - У тебя все-таки нездоровый вид, - заметил Чиун. - Может, дело в воде? Но Римо не позволил Чиуну подмочить свой энтузиазм. - Игра началась, Ватсон, - сказал он. - Не желаете ли принять участие? - А кто такой Ватсон? - осведомился Чиун. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Тохала Делит жил в пригороде Тель-Авива, в небольшом кирпичном домике с обширной библиотекой, удобной гостиной, маленькой спальней, уютным крылечком и ванной. Когда Зава подъехала к дому, на ступеньках уже сидели Римо и Чиун и читали какой-то листок. Вид у них был довольный, но низ брюк Римо был запачкан. На Чиуне было кроваво-красное кимоно с черными и золотыми кругами. - Как вы ухитрились попасть сюда так быстро? - удивилась Зава. - Я мчалась сломя голову. - Бежали, - просто сказал Римо. - Мы бы добрались и быстрее, только Чиун пожелал переодеться. - Я давно не надевал свое беговое кимоно, - отозвался Чиун, - и хотя городок ваш маленький, я решил не упускать такой возможности. Зава выскочила из джина и подбежала к ним. - Он дома? Где Делит? - спросила она. - Его нет, - сказал Римо, не отрываясь от листка бумаги, который был у него в руке. - Что это? - спросила Зава, указывая на листок. - Поэма, - ответил Чиун. - Вся ванная оклеена ими. Эта показалась нам самой интересной, - пояснил Римо. - Я просил его отобрать что-нибудь получше, но куда там! У него начисто отсутствует вкус, - сказал Чиун. Зава принялась читать вслух: Оттуда, где слышен хамсина вой, Скоро повеет большой бедой. Расколется вдруг земная твердь, Неся всем израильтянам смерть. Головы полетят долой - Устроит стервятники пир горой, Мертвую плоть терзая жадно. И будет вокруг угарно и смрадно, И сгинут с лица земли города, Чтобы уже не восстать никогда. Гитлера призрак доволен станет, Когда все еврейство в прошлое канет, Пока что смерть таится в песках, Но неизбежен евреев крах! - Он задумал взорвать атомную бомбу! - воскликнула Зава. - Я это вычислил, - сказал Римо. - Вычислил! - фыркнул Чиун. - А кто прочитал тебе поэму? - Что делать, если я не знаю иврита?! Кроме того, ты ее отредактировал. Я что-то не помню строки "головы полетят долой". Там, кажется, было, "тела расплавит смертельный зной". - Образ показался мне неубедительным, - сказал Чиун. - Я решил немного улучшить текст. - По-твоему, получилось лучше? - Погодите, - вмешалась Зава. - Нельзя тратить время зря. Мы до сих пор не знаем, где он вознамерился взорвать бомбу. У нас есть установки в Синае, Хайфе, Галилее... - Сколько у вас достопримечательностей! - усмехнулся Римо. - Ничего смешного тут нет! - воскликнула Зава. - Он же задумал взорвать весь Израиль! - Ладно, - сказал Римо, вставая, - но истерикой делу не поможешь. Слушайте, в поэме говорится с хамсине и смерти от песков. Пески означают пустыню. Это ясно. Но что такое хамсин? - Гениально! - сказал Чиун. - Элементарно, Ватсон, - отозвался Римо. - Хамсин - восточный ветер из пустыни Негев, - пояснила Зава. - Он, похоже, решил отправиться на установку возле Содома. - Я сразу мог это сказать, - вставил Чиун. Римо скорчил рожу Чиуну и быстро произнес: - Зава, найди Забора... - Забари. - ...и встретимся у Мертвого моря. - Ладно, - сказала Зава, вскочила в джип и укатила на большой скорости. - Детективная работа, оказывается, куда легче, чем я думал, - признался Римо. - Гениально! - откликнулся Чиун со ступенек. - Твоей мудрости поистине нет предела! Ты не только позволил этому четырехколесному сооружению уехать без нас, но ты еще стоишь и радуешься своей гениальности. Радоваться, не имея на то оснований, - значит утратить связь с реальностью. Ну как такой человек может быть хозяином положения?! Но Римо не собирался позволить Чиуну испортить его настроение. - Ты мелок! - пробормотал он. - Если бы здесь был Меллок, - парировал Чиун, - нам не пришлось бы топать по пустыне пешком. - Подумаешь! - буркнул Римо. - Так все равно быстрее. И он побежал. Зава ворвалась в дом Йоэля Забари, когда его супруга зажигала субботние свечи. Зава была в пыли и с трудом переводила дыхание. Она тащилась в дом, и Забари и его четверо детей удивленно посмотрели на нее от стола. Они только что закончили десерт, и на лицах детей играл довольный румянец. Сегодня, во время поминальных служб, выступление их отца было принято очень хорошо. - Что такое? - спросил Забари. - Что случилось? Зава уставилась на свечи. Она помнила еще с детства, что восемь свечей, зажженных в субботу, означают мир и свободу, и свет, источаемый душой человека. Затем взгляд Завы упал на детей. Светловолосая, темноглазая Дафна, которая в один прекрасный день станет прекрасной балериной. Восьмилетний Дов, все мысли которого устремлены на программу мира, что не оставляло равнодушным никого из тех, кто с ним знакомился. Стефан - спортсмен, боец, поборник правды. И Мелисса, которая из девочки превращалась в женщину. В настоящую женщину в мире, где очень трудно оставаться женщиной. Увидев их наивное удивление. Зава вспомнила, зачем здесь оказалась. Она вспомнила о планах Тохалы Делита. Этого не должно произойти. Она этого не допустит. На ее плечо опустилась мягкая теплая рука Шулы, супруги Йоэля Забари. Ее муж смотрел на Заву пристально и внимательно. - Пойдемте со мной, - выдохнула кое-как Зава. - Это крайне важно. Забари заглянул ей в глаза, посмотрел на праздничные свечи, потом - на жену, в глазах которой застыл безмолвный вопрос. Затем он взглянул на детей, которые уже, словно позабыв о появлении Завы, снова занялись своими делами, весело чирикая за столом. Дов положил одну ложку на другую и стукнул по ней. Ложка сработала как катапульта, подбросив другую, которую Дов ловко поймал в воздухе. Он улыбнулся, а Дафна зааплодировала. - Хорошо, - сказал Йоэль Забари. - Я готов. Идем сейчас? Зава кивнула. - Извини, дорогая, - сказал Забари и коснулся щеки жены изуродованной правой половиной своего лица. - Я скоро вернусь, - сказал он, помахав рукой детям за столом. - Извините меня, милые. - Тебе обязательно надо идти, папа? - осведомился Стефан. Йоэль Забари грустно кивнул головой, потом посмотрел на потолок и сказал: "Прости меня, Господи" Как-никак это была суббота! Зава вышла вместе с Забари. - Мы возвращаемся к тому лабиринту из труб, где ты опять заблудишься? - спросил Чиун. - На этот раз все будет иначе, - уверил его Римо. Они продолжили бег. Римо передвигался ровным гладким шагом, словно по движущейся пешеходной дорожке, а не по песку. Руки ходили туда-сюда в такт бега. Чиун, наоборот, бежал, засунув руки в рукава своего красного с черными и золотыми кругами кимоно. Он бежал, и за ним поднимался длинный шлейф. Чуть касаясь песка, Чиун несся вперед словно брошенный сильной и меткой рукой нож. Казалось, он вообще не двигает ногами. - Римо, - подан голос Чиун. - Хочу сказать, что ты поступил весьма мудро. Услышав эти слова, Римо споткнулся и чуть было не потерял равновесие. Вовремя выпрямившись, он пробормотал: - Спасибо, папочка. - Да, сын мой, - продолжал Чиун. - Хорошая подготовка - это еще не знание, а знание - не сила. Но соедините хорошую подготовку и знание - и получится сила. - Хочешь верь, хочешь не верь, но я уже это понял, - отозвался Римо. Они продолжили свой стремительный бег. - Я хотел сказать, Римо, что ты поступаешь, как приличествует Мастеру. Римо был рад это слышать. Он поднял голову выше, шаг его сделался еще крупнее, мощнее. Сегодня и впрямь был его день. - Спасибо, - сказал он. - У меня просто нет слов... - Если не считать того, - продолжал Чиун, - что ты плохо прыгаешь, скверно водишь машину и поведение твое оскорбительно. Ты ведешь себя как Мастер, который слаб и ворчлив. - Ах ты, старый плут, - сказал Римо, - ловко ты меня провел! Он попытался оторваться от Чиуна, но из этой затеи ничего не вышло. Римо бежал и слушал ясный, бодрый, словно ветер с гор, голос Чиуна: - Ты не послал моего письма Норману Лиру, Норману Лиру. Ты отказываешь старому человеку в его невинных удовольствиях. Ты не убираешь за собой. Ты пачкун, ты... Римо и Чиун продолжали бег по пустыне. Они бежали рядышком, не отставая друг от друга ни на шаг. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Охранник у внешнего периметра комплекса удивился, когда на главной подъездной аллее появилась машина и из нее высунул голову Тохала Делит. Охранник у второго периметра был очень удивлен, а охранник у третьего - просто ошеломлен. Каждый из них посчитал необычным и то, что в машине был один лишь Тохала Делит, и то, что он был так тепло одет в столь жаркий день. "Впрочем, - думали они, - если Тохала Делит счел нужным так одеться, значит, это необходимо". Если Тохала Делит распорядился, чтобы они больше никого не пропускали внутрь, то опять-таки это был приказ, каковой следовало неукоснительно выполнять. И если Тохала Делит сказал, чтобы они не впускали никого, даже самого премьер-министра, то у премьер-министра не было ни малейшего шанса туда попасть. И опять, же если Тохала Делит сказал, что приказ следует выполнять безоговорочно, то охранники были только рады и готовы отдать жизнь, выполняя эти приказы. Но все же сегодня Тохала Делит вел себя несколько странно. Тохала Делит вошел в сердце атомной установки через простую металлическую дверь, которую аккуратно запер за собой. Он стоял в низком, бетонном, окованном железом коридорчике, ведшем вниз в помещение, из которого не было другого выхода. Тохала Делит в сотый раз похлопал себя по груди. Коробочка была на месте, и это придавало ему силы. Тридцать лет! Тридцать долгих тяжких лет, и вот теперь виден конец. Но тридцать лет - срок немалый, и Тохала Делит сильно постарел. Человек, который раньше был Хорстом Весселем, вспоминал прожитые годы. Он чувствовал, как снова забурлила в жилах кровь, когда он вспомнил скрюченные трупы тех, кого он уничтожал во имя расовой чистоты. Он слышал их плач, крики, молитвы. А теперь всем им настанет конец. Теперь на месте этой страны вырастет огромный ядерный гриб. Израиль обречен. То, что не уничтожит взрыв, сделают арабы из соседних стран. Хорст Вессель набрал полные легкие воздуха и почувствовал, что на лбу выступили капли соленого пота. Да, в такой момент он не поменялся бы местами ни с одним из жителей планеты Земля. Римо преодолел ограду первого периметра, словно специалист по барьерному бегу. Чиун взмыл в воздух и приземлился словно игрушечный парашютист. - Мы оказались теперь в другой части комплекса, - сказал Чиун. - Тут земля может в любой момент взорваться. - Минное поле? - воскликнул Римо. - А я-то все недоумевал, почему тут такая странная почва. - Если ты будешь продолжать недоумевать, то отправиться в царство небесное, - сказал Чиун. - В таком случае не забудь, передай привет моим предкам. - Пошли, - сказал Римо, - у нас мало времени. - Пошли, и побыстрей, - сказал Чиун. - Потому что если из тебя такой же ходок, какой и прыгун, то мы обречены. Они двинулись по минному полю, легко ступая по земле. Они передвигались с легкостью чайной ложки взбитых сливок. Когда они подошли ко второй преграде - из инфракрасных лучей, - Чиун дал знак Римо, чтобы тот шел первым. - Поглядим, научился ли ты хоть чему-то, - сказал кореец. Римо прыгнул с такой легкостью, словно сделал еще один шаг по земле. Чиун последовал за ним. - Отлично, - похвалил Чиун. - Ты теперь в одной лиге с кузнечиками, которые прыгают неплохо. - Зачем я говорил про кузнечиков? - сказал Римо. - И я не понимаю, - отозвался Чиун. Поскольку вокруг не было видно никакой охраны и прыжки оказались настолько удачными, что не привели в действие защитные системы, на сей раз обошлось без раскаленного свинца или огнедышащих ракет. Без особых затруднений они преодолели и третий периметр и вскоре оказались среди труб, аппаратуры и приспособлений серодобывающего комплекса. - Итак, мы на месте. Что-то не видно никаких атомных бомб, - сказал Римо. Чиун застыл на месте. Римо прислонился к запертой металлической двери и почувствовал исходящую с той стороны вибрацию. "Наверное, работает какой-нибудь механизм серного завода", - небрежно подумал оп. - Мы на окраине комплекса, - сказал он Чиуну, - а ядерная зона, наверное, ближе к середине. Мили две пройдем пешочком во-он в том направлении. - И Римо показал на запад. Чиун повернулся, некоторое время смотрел туда, куда показал Римо, а потом пробил рукой металлическую дверь, к которой прислонился Римо, словно она была из бумаги. - Когда к тебе обращается вибрация, надо прислушивайся, - сказал Чиун. Римо посмотрел в образовавшееся отверстие с рваными краями и увидел: в конце коридора из бетона, окованного железом, виднелась надпись красными буквами на иврите. - Только не говори мне, что она означает, - попросил Римо. - Радиоактивная опасность. Посторонним вход воспрещен, - прочитал Чиун. - Я и так это знал, - вздохнул Римо и, просунув руку в отверстие, отпер дверь. Римо и Чиун двинулись по коридору, пока не оказались перед массивной дверью, на которой и был плакат-предупреждение. - М-да, - говорил Римо, ощупывая руками хитрые замки. - Это, похоже, замок с секретом, да и для этого нужен особый ключ. А это вроде как часовой механизм. И еще замок повышенной прочности. Чиун подошел к другому краю двери и на вид слегка дважды стукнул по ней, отчего она тотчас же слетела с петель. - Какая толстая, - сказал он, открывая изнутри запоры на двери в два фута толщиной. - Нечего хвастать, - сказал Римо, направившись по похожему на лабиринт проходу, утыканному датчиками и сенсорными устройствами, раздвижными чугунными перегородками, световой сигнализацией, видеокамерами, а также инфракрасными ловушками. Впрочем, все это не работало. - Похоже, Делюкс все отключил, - предположил Римо. Римо и Чиун прошли по коридору до конца, оказавшись у металлической двери. Римо приложил ухо, прислушался и сказал: - Я что-то слышу. - Уже хорошо, - отозвался Чиун. - Это по крайней мере означает, что ты не оглох. - Нет, это означает, что там Делюкс, - сказал Римо и сделал было шаг назад, чтобы выломать и эту преграду, как вдруг дверь медленно отворилась сама. Римо и Чиун переглянулись. Они вошли и двинулись по длинной лестнице, которая вилась по стенам круглого помещения из вороненой стали. Казалось, что они находятся внутри стоящей острым концом кверху огромной пули. Ее внутренности были заполнены самым сложным и дорогостоящим оборудованием, какое только могла предоставить Америка. Посреди этой "пули" стоял Тохала Делит. На нем был эсэсовский мундир, который он сегодня надел под обычный костюм. На рукаве виднелась широкая черно-красная нацистская повязка, а на груди поблескивали зеленые, красные, голубые и серебристые награды. - Где костюмчик шили? - спросил Римо. Делит не ответил. Он покосился на длинный двенадцатифутовый цилиндр, один конец у которого был снабжен крылышками-стабилизаторами, а другой был закруглен. Посередине виднелась какая-то прямоугольная штуковина. От нее доносилось довольно громкое тиканье. Тохала Делит посмотрел на них со странным блеском глаз. - Вы опоздали, - сказал он. Йоэль Забари никак не мог заставить первого охранника отойти в сторону и дать ему пройти. - Откуда я знаю, что вы господин Забари? - говорил охранник. - Вы раньте никогда тут не бывали, а господин Делит дал приказ больше никого не пускать. Даже премьер-министра. - Я не премьер-министр! - закричал Забари. - А Тохала Делит - предатель! Вы меня знаете, видели фотографии! Как, черт возьми, можно подделать это? - И он показал на правую часть своего лица. - Я, право, не знаю, - сомневался охранник. - Не знаете? - недоверчиво воскликнул Забари. Тут охранник принял окончательное решение. Похоже, "Захер лахурбан" опять проводит проверку бдительности. Тохала Делит сказал: никого не пропускать. Значит, так тому и быть! - Прошу прощения, но вам придется подождать специального разрешения, - сказал он посетителю. - Черт возьми, некогда задать! Еще немного, и разрешать будет некому. Сейчас же пропустите меня! Зава Фифер, сидевшая за рулем джипа, видела, как ярость охватывает ее шефа. Охранник, конечно, понимал, что их лояльность должна подлежать проверке, но сейчас дело зашло слишком далеко. - Прошу прощения, - снова начал охранник, но в этот момент Забари ударил его ребром ладони по шее. - Вперед! - в бешенстве крикнул он. - Вперед, черт побери! Зава дернула рукоятку переключения передач, и джип рванулся вперед. Забари выхватил пистолет, который Зава держала под приборной доской. Второй охранник как раз снимал с предохранителя свой пистолет, когда Забари ранил его выстрелом в ногу. Часовой упал навзничь, обливаясь кровью, а Зава бросила машину вперед. Забари открыл огонь по будке охраны третьего периметра, чтобы не дать третьему охраннику скрыться в ней. - Сбей его! - приказал он Заве. - Что? - не поняла та. - Сбей его джипом! - повторил Йоэль. - Постарайся не насмерть. Главное, сбить с ног. Забари продолжал стрелять, а Зава резко крутанула руль и ударила крылом бегущего охранника. Он взлетел в воздух, раза три перекувырнулся по песку и только тогда затих. Лицо Забари полностью превратилось в маску. Зава с трудом сдерживала слезы. Они неслись по территории комплекса к атомной зоне. На прорыв у них ушло десять секунд. Римо спустился в зал, где находилась атомная бомба. - Я отослал техников, - сказал Делит, - и отключил все системы безопасности. Так что теперь нельзя поднять тревогу. Бомбу уже невозможно нейтрализовать. Через несколько минут все будет кончено. Римо увидел на прямоугольной нашлепке на цилиндре электронный таймер, который фиксировал оставшиеся секунды до взрыва. Сто восемьдесят. Сто семьдесят девять. Сто семьдесят восемь... - Время истекает, Римо Уильямс, - сказал Делит. - Не зря мы ждали все эти тридцать лет. Еще немного, и бомба взорвется. К Римо, стоявшему у бомбы, присоединился и Чиун. Сто шестьдесят. Сто пятьдесят девять. Сто пятьдесят восемь... - Можете не тратить понапрасну ваших усилий, джентльмены, - продолжал Делит. - Если кто-то попытается что-нибудь сделать с прибором, даже я сам, бомба взорвется. И я сомневаюсь, что вам удастся уцелеть, несмотря на то, что вы удивительные образом ускользали от моих людей. - Поживем, увидим, - сказал Римо. - Это вы убили Хегеза и Голдмана? - Я, - признался Делит. - И это вы послали убить нас сперва палестинцев, а потом и Марковича? - Дорфмана? Я. - И вы уничтожили Гавана? - Да, да, да. Все это сделал я. Прошу вас, герр Уильямс, не стесняться, - сказал человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем. - Можете поступить со мной, как вам будет угодно. Я лишь верный слуга высшей расы. - Вы не похожи на корейца, - заметил Чиун, который по-прежнему смотрел на бомбу и тикающий взрыватель. Сто сорок шесть. Сто сорок пять. Сто сорок четыре... Делит продолжал, словно никто и не думал его перебивать: - Германия, джентльмены... Был великий третий рейх. А теперь я, в одиночку, создаю четвертый рейх. Римо обернулся к нему. - Это твоя проблема, приятель, но разве ты не понял, что ни от одного из рейхов толку не было? Рука Римо двинулась с какой-то нарочитой вялостью. - Убейте меня, герр Уильямс, - сказал Делит. - Я не боюсь. Сейчас или потом - какая разница, когда умирать? Сто тридцать два. Сто тридцать один. Сто тридцать... - То! - раздался вдруг крик. Римо и Делит оглянулись на звук этого страшного голоса. Казалось, стены затряслись от его горькой мощи. Этот отчаянный горестный вопль исходил из самых глубин души Йоэля Забари. Он стоял в дверном проеме. Рядом с ним была Зава Фифер. - То! - снова воскликнул он. - Как ты мог сделать такое? После того, что мы вместе пережили? Неужели тебе все безразлично? Тохала Делит грустно улыбнулся и сказал: - Вы, евреи, никогда ничему не научитесь. Йоэль, я делаю лишь то, чего от меня хочет весь мир. Сейчас силой вашей веры вы стоите преградой на его пути. Но миру вы не нужны. Вы могли бы это понять по заголовкам газет, по результатам голосования в ООН. Я знаю это, я слышу, как мир шепчет: "Евреи, их надо отбросить с дороги, они нам не нужны. Они только всем мешают!" Сто четырнадцать. Сто тринадцать. Сто двенадцать. Сто одиннадцать... - Когда не станет вас и того, что вы олицетворяете, мир сделает шаг вперед. А вы исчезнете, как прах, из которого вы появились... - Это так не пройдет! - крикнула Зава. - Наши союзники отомстят за нас. Делит двинулся к лестнице, на которой стояли Забари и Зава Фифер. - Глупая женщина! - сказал он. - Какие союзники! У вас нет друзей, только враги с комплексом вины. Слишком слабые, слишком лицемерные, чтобы открыто заявить о том, что они действительно думают. Где были они во время войны? Где были ваши союзники, когда погибло шесть миллионов евреев? Где были американцы? Где были иерусалимские евреи? Я убиваю вас, потому что мир не хочет, чтобы вы жили. Можете считать, - Тохала Делит улыбнулся, - что я лишь выполняю приказ. Стены зала затряслись от грохота - Йоэль Забари бросился на Делита, и оба покатились по полу. Римо отступил на шаг, когда Забари поднялся, сжимая обеими руками горло Делита. По его левой части лица текли слезы. Лицо Делита из багрового сделалось лиловым, затем зеленым. Глаза вылезли из орбит, рот раскрылся в последнем оскале, зрачки сфокусировались на лице Забари. Делит проскрежетал зубами, потом еле-еле выдавил из себя: - Нацисты не умрут. Мир хочет, чтобы они жили... Изо рта вывалился язык, глаза закатились, сознание угасло, сердце перестало биться. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, скончался. Восемьдесят пять. Восемьдесят четыре. Восемьдесят три... Забари отпустил Делита, и тело упало на пол. Зава спустилась по лестнице и подошла к ним. Он посмотрел на нее и сказал: - Из-за этого подонка я покалечил своих! Зава Фифер обняла Забари и заплакала. Забари стоял с безумным видом, его руки висели как две клешни. Делит лежал неподвижно. Его тридцатилетний путь окончился, как он и предполагал, смертью. Римо обернулся к Чиуну, который стоял в неподвижности возле бомбы. Семьдесят восемь. Семьдесят семь. Семьдесят шесть... "Ну вот мы и встретились", - подумал Римо. Технология против Дестроера! И в мире нет ни одного смертного, кто мог бы заставить эту бомбу перестать тикать. Римо быстрее пули, мощнее локомотива, но сейчас он стоял перед машиной, которую нельзя было выключить из сети, и чувствовал себя совершенно беспомощным. Римо подошел к Чиуну и положил ему руку на плечо. - Ну что, палочка, - сказал он. - Как ты полагаешь, ждут тебя твои предки или нет? Извини, что все так получилось. Чиун удивленно посмотрел на него. - А в чем дело? Ты ничего такого не сделал. И разве тебе не известно, что единственная радость от машин в том, что они могут ломаться. Отойди-ка! И с этими словами он стал преспокойно отвинчивать верхнюю крышку бомбы. Йоэль Забари вышел из транса и подбежал к Чиуну. - Погодите! - крикнул он. - Что вы делаете? Римо успел загородить ему дорогу. - Спокойно! А что мы теряем? Забари подумал, успокоился и застыл. Зава опустилась на колени и стала молиться. Чиун между тем отвинтил крышку. Ничего не произошло. - Я бы давно навел порядок, - сказал кореец, - если бы все вы так много не говорили. - Он наклонился и посмотрел в отверстие цилиндра. Пятьдесят два. Пятьдесят один. Пятьдесят... - Ну что? - спросил Римо. - Там темно, - отозвался Чиун. - Во имя Иисуса, - заговорил было Забари, - мистер Чиун... - Начинается, - пробормотал Римо. - Во имя Иисуса? - переспросил Чиун. - Нет, нет. От него мы ни разу не получали работы. Вот Ирод Чудесный - это совсем другое дело... Сорок пять. Сорок четыре. Сорок три... - Чиун, ей-Богу, - сказал Римо. - Если бы ты прочитал историю Синанджу, как тебе, собственно, и полагается, ты бы не заставлял меня еще раз объяснять все сначала, - заявил Чиун. - Сейчас не время для уроков истории, папочка, - сказал Римо, указывая на бомбу. - Учиться никогда не поздно, - невозмутимо парировал Чиун. Тридцать. Двадцать девять. Двадцать восемь... - Вот что на самом деле произошло с этим беднягой Иродом Оклеветанным. Оскорбленный собственным народом, использованный в своих интригах римлянами, он в конце концов, страдая душой, обратился к своему придворному убийце-ассасину. Мастеру Синанджу, и сказал: "Я был не прав. Если бы я слушал тебя, а не советников - придворных и шлюх, которых хоть пруд пруди в этой проклятой земле..." Тринадцать, двенадцать, одиннадцать... - И Мастер похоронил Ирода в пустыне. Девять, восемь, семь... - Чиун, ну пожалуйста... Шесть, пять, четыре... - Во имя Ирода Оклеветанного! - воскликнул Чиун и выдернул провода. - Все равно тикает! - в ужасе прокричала Зава. Три, два, один... Ноль. Ничего не произошло. - Конечно, тикает, - согласился Чиун. - Я ведь вывел из строя бомбу, а не часы. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Их никто не провожал. Йоэль Забари заявил о своей вечной благодарности Корее и Соединенным Штатам Америки. Зава Фифер заявила о своей вечной преданности телу Римо. Что же касается тела Делита, то его прошили очередью из автомата и бросили на вражеской территории, что было нетрудно, потому как все территории вокруг Израиля - вражеские. Но Израиль все еще существовал, и жизнь продолжалась так, словно ничего и не случилось. То, что Израиль чуть было не оказался уничтожен, не означало ровным счетом ничего. Сионизм был по-прежнему объявлен вне закона ООН. Арабы по-прежнему отрицали право евреев на существование. Бензин по-прежнему стоил дорого. Ничего не изменилось. Йоэль и Зава снова вернулись к исполнению своих обязанностей. Они пожелали Римо всяческих успехов и попросили, чтобы в следующий раз, когда он захочет появиться в Израиле, он заблаговременно предупредил бы их о таком намерении - лучше года за три. - Израиль - не государство, - сказал Чиун, - это состояние ума! Ум действует, и мысли возникают и исчезают. Как узнал Римо, дома дела шли неплохо, Смиту удалось установить, кто разгласил тайну о поездке Римо и Чиуна в Израиль. - Я действовал методом исключения, - сказал он Римо. - Поскольку об этом не сообщали ни я, ни вы, ни Чиун, оставался только один человек. Когда Смит поделился своими соображениями о неуместности такой откровенности с виновной стороной, та - в лице президента США - принесла извинения и от смущения чуть было не поперхнулась арахисовым орешком. Смит приказал Римо возвращаться домой. Задание было выполнено, и Израиль мог заняться своим основным делом - проблемой выживания. Что же, черт побери, делал Римо на древнем "Чайном пути"? - Что, черт побери, я делаю на древнем "Чайном пути"? - спросил Римо. - Я оказал тебе услугу, так что теперь ты мне должен оказать услугу, - сказал Чиун. Они шли по старинной караванной тропе в синайской пустыне, глядя на камни, на которых были высечены слова молитв. - Разве я тебе что-то задолжал? - удивился Римо. - Я же отправил письмо Норману Лиру, Норману Лиру. И ты получил свои дневные драмы. ...Чиун не сводил с него глаз, пока Римо выполнял эту операцию. Он не заметил, правда, что Римо не наклеил марки и в качестве обратного адреса указал следующее: "Капитану Кенгуру. Си-би-эс, Теле-сити. Голливуд, Калифорния"... - Ну, какие еще услуги я должен тебе оказать? - осведомился Римо. - То были не услуги, - напомнил Чиун. - То были твои обязанности. Но не волнуйся, сын мой, я ищу знак. - Ищи его поскорее, папочка, а то мы опоздаем на самолет. - Спокойствие, Римо. Есть вещи и похуже, чем опоздать на самолет и остаться здесь. - Что же это может быть? - спросил Римо. - Или у тебя размягчение мозгов? А как же "малопривлекательная страна"? А как же канувшие в вечность великолепные дворцы прошлого? Помнишь, ты говорил о них? - Они исчезли, - согласился Чиун. - Их занесло песками. Они вернулись в землю, как и кости Ирода. Так, впрочем, и должно было случиться. Красота - внешняя красота - этих краев пропала, но если Израилю суждено будет исчезнуть с лица земли, то пусть уж и остальной мир исчезнет с ним. Кроме, конечно, Синанджу. - Хватит обманывать себя, - буркнул Римо. - Если вдруг Израиля не станет, остальной мир и не почешется. Жизнь пойдет своим чередом. - Да, пойдет своим чередом навстречу концу, - сказал Чиун, - потому как в этой стране есть то, что необходимо миру. В основе Израиля - те же красота, любовь, братство, как и в Синанджу. Римо рассмеялся. Да тут и впрямь имелось нечто общее. И Израиль, и Синанджу отличались, на его взгляд, удивительным убожеством и захолустностью. Только Израиль ему казался огромным сплошным побережьем, а Синанджу холмом, поросшим ползучим сорняком. - О чем ты говоришь? - удивился Римо. - О любви, братстве? О Синанджу? Господи, мы же убийцы-ассасины, Чиун! Синанджу - родина самых безжалостных в мире убийц. Жуткое место... - Синанджу прежде всего искусство, а потом уже место, - поправил Римо Чиун. Лицо его сделалось серьезным. - Неужели ты думаешь, что это я бросил вызов атомный силам и победил их? Ничего подобного! Это сделало искусство Синанджу. Все, что есть во мне, есть в Синанджу. Все, что есть в Синанджу, есть во мне. То же самое можно сказать об Израиле. Это сила, и все те, кто живут в Израиле, могут впитать в себя эту силу. Римо вспомнил запах серы и тиканье бомбы. Он вспомнил слова Делита и дела Чиуна. Он вспомнил, как чудом не взорвалась бомба. Все это было. Но представить себе Синанджу гнездышком любви, памятником дружбе?! Чиун повернул в сторону Синая и двинулся дальше, заговорив так, словно прочитал мысли Римо. - Да, без нашей любви, нашей дружбы, без нашего Дома, Синанджу оставалось бы лишь методом уничтожения людей. Игрушка, которой можно ломать кирпичи. Но миру вовсе не помешало бы кое-чему поучиться у страны, где так мало внешней красоты. Римо оглянулся по сторонам. У него снова захватило дух. Мирный ландшафт, конечно, мог оказаться минным полем, а городок, который ты проезжал на пути в одну сторону, мог перестать существовать, когда ты возвращаешься обратно, но это вовсе не мешало тем, кто будет здесь жить, любить эту землю. Римо вспомнил о Заве и цветочном ковре. - Вот здесь! - раздался голос Чиуна, пробудивший Римо от размышлений. Он увидел, как кореец опустился на колени возле камня, а затем снова поднялся и быстро двинулся по пустыне. Римо миновал немало исписанных словами молитв камней, пока не увидел тот валун, возле которого останавливался кореец. - Хвала Ироду Чудесному! - услышал он издалека голос Чиуна. - Эго был достойнейший, благороднейший человек, слово которого нерушимо в веках. На камне Римо увидел четыре буквы: Ч И У Н. Он бросился догонять корейца. - Именно этот знак мне обещали древние главы Книги Синанджу, - услышал Римо. - Поторапливайся, сын мой, не будем мешкать. Римо устремился вслед за удаляющейся фигуркой Чиуна. - Куда мы? - крикнул он вдогонку, и слова его, пущенные по ветру, были услышаны. - Нам надо получить долг, - крикнул Чиун. Кореец несся с такой скоростью, что в глаза Римо летели пыль и песок. Римо закрыл глаза и прибавил ходу. Он бежал с закрытыми глазами, пока не почувствовал, что в лицо ему больше не бьет песок. Тогда он остановился. Когда он открыл глаза, то очутился рядом с Чиуном у небольшой пещеры из камней и песка. Чиун понимающе улыбнулся и вошел. Римо двинулся следом, согнувшись в три погибели, чтобы протиснуться в маленькое отверстие. - Ну вот, видишь? - сказал кореец. Они оказались в маленьком помещении, которое освещалось желобками, прорубленными в камне и залитыми каким-то маслом. На толстом ковре лежал скелет, завернутый в королевские одежды, усыпанные драгоценными камнями. Перед скелетом высились две кучи золота. Стены были убраны шелком. - Твой приятель? - осведомился Римо. - Ирод. Человек слова, - отозвался Чиун. - Был человек слова, - поправил Римо. - Это не Ирод. Его предали погребению в Иордании. - Римо посмотрел на кости мумии, на драгоценную отделку тканей и спросил: - Или я ошибаюсь? Чиун не счел нужным отвечать, а вместо этого сказал: - Мы заберем причитающееся нам золото. Оно будет отправлено в Синанджу. За работу! - И он подал Римо шелковый мешок. - А при чем тут я? - спросил Римо. - Твои деньги - ты их и таскай. - Это служба, которую ты мне должен сослужить, - отозвался Чиун. - Скажи спасибо, что я допустил тебя до созерцания наших таинств. - Да, хороши таинства, - буркнул Римо, размышляя, как пройти через таможню с мешком золота. - Повезло мне, нечего сказать! Когда мешок был наполнен, Чиун взял его и направился к выходу. Когда с ним поравнялся Римо, Чиун обернулся и в последний раз поглядел на скелет того, кто некогда был властелином самой могучей в мире империи. - Так есть, так было, так будет! - изрек Чиун. - Бедняга Ирод Оклеветанный! Как сказано в Книге Синанджу: "Человек сегодня здесь, а завтра в могиле". Римо обернулся к Мастеру Синанджу. Он вдруг вспомнил, что совсем недавно слышал от кого-то те же слова. - Удивительное дело, Чиун, - задумчиво произнес Римо. - А ведь с виду ты совсем не похож на еврея...