Ричард Сапир, Уоррен Мерфи, Рик Мейерс. Последний порог "Дестроер" "The Final Death", перевод В. Громова Выпуск 13 Глава первая Последним куском мяса, который суждено было съесть Винни Энгусу, оказалась увесистая часть предплечья холощеного бычка, которого за несколько часов до этого привезли в трейлере с тучных полей Вайоминга и погрузили в поезд. -- На нем он вместе с тысячами его собратьев прибыл на аукцион, где, пропрев сутки в темном загоне, был выведен на обозрение толпе разжиревших ковбоев в широкополых "стетсонах" и вышитых рубашках, поверх которых были надеты тонкие свитера с тремя пуговками под треугольным вырезом ворота и маленьким зеленым аллигатором на левой груди. В седло, понятное дело, эти ковбои не садились уже лет двадцать -- плюс-минус год для верности. Бычка этого, вместе с тремя сотнями других, приобрел на аукционе Техасец Солли Вейнстайн, по приказу которого он и был снова водворен в грузовик, но везли его на сей раз уже на бойню. Хмурым, как часто в Хьюстоне, утром угрюмые работяги в фланелевых рубашках и толстых вельветовых штанах погнали его, ткнув электрическим разрядником в холку, в тесную камеру, где ухо его украсила метка, потом -- на мойку, а уже оттуда -- в загон, где бычку предстояло нагулять вес до тысячи двухсот фунтов -- плюс-минус фунт для верности. Глядя, как откормившегося и изрядно разжиревшего бычка Винни Энгуса ведут в чрево очередного грузовика, Техасец Солли, который каждую субботу в ближней синагоге исправно гнусил на иврите, с тем же гнусавым выговором умильно втолковывал ему, как замечательно он теперь выглядит -- какой он стал большой, с крепкими ногами и толстой шкурой. А когда грузовик ушел, Техасец Солли отправился в свой офис -- и судьба бычка была решена. Усевшись за стол, украшенный бежевым телефоном на 12 каналов, Солли продал всю партию еще живой говядины компании "Митамейшн", ведавшей мясными рынками Восточного побережья, а конкретно -- их коннектикутскому менеджеру Питеру Мэттью О'Доннелу. О'Доннел позвонил Винни Энгусу, как раз когда копыта бычка коснулись стального пола тесного коридора; пол этот откидывался, но бычку уже было не суждено узнать об этом. Последним, кого он видел, был человек в белом халате и пластиковых темных очках, который быстро наклонился вперед и приложил ко лбу бычка длинную трубку, и животное скончалось еще до того, как откинулся стальной пол, и туша его рухнула вниз -- к Большим ребятам. Большими ребятами именовалась для простоты бригада мужчин, расположившихся вдоль длинной ленты конвейера. Каждый из них мог бы класть кирпичи, швырять уголь, плавить сталь или пять дней в неделю по восемь часов накручивать гайки на болты на конвейере какого-нибудь автомобильного завода, но вместо этого по причинам географическим, или семейным, или с отчаяния, или просто от затянувшегося невезения все они оказались здесь и день ото дня гнули себя, стараясь привыкнуть к этой работе, чтобы в один прекрасный уик-энд придти домой и сказать друзьям: "Да не так уж там и хреново, парни". А вскоре они и сами уже в это верили, и, придя на работу, привычно связывали задние ноги мертвой коровы ремнем, чтобы подвесить тушу на крюк и, прикрыв пластиковый комбинезон клеенчатым фартуком, подойти и воткнуть нож в еще теплое горло, одним движением вспороть брюхо -- и вовремя отскочить, когда на бетонный пол, повинуясь законам гравитации и пульсации умирающих вен, выплескивался темный поток дымящейся крови. Затем медленным движением они делали надрез вокруг головы так, что она начинала качаться, последним ударом отделяли ее и вешали на отдельный крюк, и машина сдирала с головы кожу; усилий она тратила на это не более, чем человек, снимающий полиэтиленовую пленку с кусочка сыра. Потом голову вываривали до тех пор, пока не подергивались пленкой глаза, и обнажившееся мясо не становилось молочно-белого цвета. Тем временем тушу спускали вниз, где человек с гидравлическими ножницами срезал копыта и швырял их в дыру в полу; из туши вытекали последние струйки крови. Далее очередной член братства Больших ребят бесцеремонно влезал в брюхо туши двумя руками и единым махом, словно "джекпот" в партии покера, извлекал оттуда кишки -- и сбрасывал их в проходящий рядом оцинкованный желоб. Еще одна машина сдирала шкуру -- так, что на ленте оставался лишь покрытый мясом скелет, который и занимал соответствующее место в холодильнике. А О'Доннел тем временем разговаривал с Винни. -- Большой Вин? Привет, это Пит. -- А-а, ну чего там у тебя? -- голос Винни грохотал так, что казалось, будто кто-то поет басом в угольной шахте. Росту в Винни Энгусе было пять футов и восемь дюймов, но все называли его Большой Вин -- из-за его голоса. -- Именно то, что ты хотел. Вин. Личная жизнь Питера О'Доннела не сложилась. Он был разведен, его дети не любили разговаривать с ним, его бывшая жена тоже не любила с ним разговаривать, и поэтому любую беседу, прежде чем добраться до сути, О'Доннел начинал с длинной преамбулы. Из-за чего все остальные не любили с ним разговаривать тоже. -- То, что я хотел? -- переспросил Энгус, с шумом высасывая вторую за последний час банку пива. -- Да, именно. Что тебе было нужно? -- Мне было нужно две тонны ребрышек, две -- вырезки... две -- бочков, две -- окорочков. Шкура -- тоньше, мяса -- больше. -- ;Могу устроить -- кроме окороков. Их -- только одну тонну. -- Мне нужно две. -- Брось, Вин. Их сейчас никто не берет. Одну -- с нашим удовольствием. -- Две, -- сказал Энгус. -- Да бога ради, твои окорока уже дышат на ладан! Брось. Бери одну. Смех, который издал Большой Вин, напоминал звук топора, которым пытаются срубить железное дерево. -- Ладно, забудь про окорока, -- сказал он. -- Я беру остальное. -- Значит, две -- ребер, две -- вырезки, две -- бочков, -- повторил О'Доннел, записывая. На другом конце Винни Энгус положил трубку, видимо, считая дискуссию об окороках законченной. Как раз в эту минуту на хьюстонской хладобойне из освежеванной туши вырезали последний кусок предназначавшегося ему мяса. Человек, производивший эту операцию, настолько привык к белому облачку собственного дыхания, постоянно висевшему перед ним, что вечерние поездки домой с работы неизменно дарили ему несколько неприятных минут -- садясь за руль, он вдруг пугался, что умер, поскольку переставал видеть свое дыхание. И этот самый человек сделал на туше шесть глубоких надрезов, а затем передал ее осоловелого вида партию, который ткнул тушу ножом, снял оставшийся кое-где слой жира, ощупал ребра, не переставая при этом переминаться с ноги на ногу. Наконец, удовлетворившись, видно, качеством надрезов, он извлек из кармана штемпель -- и вскоре освежеванная и снабженная надрезами туша была покрыта пурпурными эмблемами, на которых стояло: "Министерство сельского хозяйства. Соединенные Штаты Америки". Две недели спустя Винни Энгус, оставив свой отделанный деревянными панелями и лишенный окон кабинет в полуподвальном этаже собственного дома в Вудбридже, штат Коннектикут, уселся в недавно приобретенный седан "Монте-Карло". С этой машиной у Винни была связана крепнувшая надежда, что остатки хорошего вкуса позволят ему и дальше от души ненавидеть ее. Купить ее заставила Винни жена, дабы показать соседям, что они с супругом шагнули еще на одну ступеньку общественной лестницы после того, как в Милфорде, на самой окраине Уэст-Хейвена Винни открыл новый мясной ресторан "Стейк-Хаус". До покупки "Монте-Карло" были еще плавательный бассейн, и чугунная ограда вокруг дома, и оплата услуг дюжины садовых архитекторов. Все для того, чтобы закрепиться наверняка на этой самой ступеньке, -- или, как говорила жена, для статуса. -- Чего этот самый статус так заедает, тебя? -- не раз спрашивал ее Винни. -- При чем здесь какой-то статус? Я продаю бифштексы и гамбургеры! -- Ах, пожалуйста, Винсент, оставь, -- кривя губы, отвечала супруга. -- Все время пытаешься представить себя каким-то владельцем "Макдональдса". -- Если бы у меня дела шли так, как у них, то я и заправлял бы делами "Макдональдса". А я, увы, не такой башковитый, и потому вожусь со "Стейк-Хаусом". Так что выкинь всю эту чушь насчет статуса из головы; У меня, знаешь, деньги не растут на окне в горшочках. -- Не растут -- или ты просто не хочешь потратить лишний цент на меня и на наших девочек? На твои собственные прихоти денег у тебя всегда достаточно. Эта твоя охота, например. Не помню, чтобы ты хоть раз отложил ее из-за нехватки денег. -- Да мне, ради всего святого, охота обходится всего-навсего в лишний бак бензина! А вот во что тебе влетает твоя охота за барахлом!? -- взревел Винни. -- Чуть больше того, что ты изредка изволишь потратить на меня и детей, -- ответствовала жена, поджав губы. -- А, ладно... Покупай, что взбредет тебе в голову, -- махнул он рукой. И она покупала. И последним ее приобретением был этот вот самый седан. Боже, как же он его ненавидел. Однако, когда Винни отъехал от дома, настроение его заметно улучшилось. Можно сколько угодно потешаться над бреднями жены насчет статуса, но что говорить -- Винни Энгус проделал немалый путь от мойщика посуды в грязной забегаловке в Бостоне, где добиться успеха означало не быть случайно убитым в очередной потасовке между неграми и ирландцами, задавшимися целью истребить друг друга. А он изучал, присматривался и копил деньги, а потом сразу купил в Нью-Хейвене собственный ресторан. Все говорили, что в университетском городке мясной ресторан долго не продержится -- ан нет, Винни заставил его продержаться, да еще с лихвой, а потом женился на сидевшей у него за кассой симпатичной длинноногой евреечке и переехал в пригород уже семейным. При мысли об этом хорошее настроение Винни развеялось так же внезапно, как и пришло. Ну и что принесло ему все это? Слишком большой дом, требующий слишком больших денег. Жена, которая прятала свой возраст под таким количеством косметики, что Винни уже лет десять как не помнил натурального цвета ее щек. Пара дочерей, которым сам Господь предназначил стать подарком для всех зубных врачей округа. И эта пижонская тачка, ведрами жрущая бензин -- Боже, как же он ее ненавидел. Ресторанов у него было два, дела в обоих шли в гору, но правительство и стремительно растущие налоги вытягивали из него деньги быстрее, чем он успевал снимать навар с посетителей. Но что, спрашивается, ему оставалось делать, кроме того, как продолжать заниматься тем, что он, собственно, и делал все это время? Винни не раз приходила в голову мысль, что неудача может в любой момент заставить собраться с духом и начать все сначала -- зато уж успех присосется к твоей хребтине однажды и навсегда. Миновав Пост-роуд, Винни Энгус свернул к северу, оставляя позади ряды модных лавок, торгующих разным антикварным барахлом, продуктовых магазинов, обувных магазинов, -- со всеми их разноцветными огнями, неоном и пластиком ярких вывесок -- и, свернув налево, подъехал наконец к стоянке машин перед его собственным рестораном. Отделанный светло-коричневым деревом фасад заметно смягчал унылый пейзаж пригорода. Мягкий свет, пробивавшийся из окон сквозь плотные темно-желтые занавеси, заставлял здание даже днем переливаться огнями и сверкать, как новогодняя елка. И когда Винни Энгус вошел наконец в ресторан, он разом позабыл все свои проблемы. Здесь он был в другом мире -- мире, который от начала до конца создал сам. В кухне на ящике из-под пива, поставленном на попа на простой бетонный пол, восседал его главный повар. -- Привезли? -- спросил его Винни. -- Ага, -- кивнул тот. -- Как раз утром. Встав, повар прошел мимо Винни к громадному, до потолка, холодильнику и извлек из него лепешку говяжьей вырезки, срезанную так, что с краю осталась лишь тонкая кромка жира. Ткнув ее пару раз для пробы длинной двузубой вилкой, он шлепнул мясо на решетку гриля. -- А ну, тихо! -- погрозил он пальцем зашипевшему на решетке куску. У повара Винни была привычка во время готовки нежно общаться с мясом. -- Ну ладно, я в баре, -- кивнув, Винни вышел. Присев на табурет у стойки, Винни принялся рассказывать бармену, как он обучал в свое время кухонный персонал, втолковывая им; что хороший кусок мяса подобен умелой шлюхе. Шлепни ее как следует, но нежно: станет мягкой, как шелк, а начнешь колотить -- будет жесткая, как подошва. -- Это точно, -- поддакнул бармен, наливая хозяину еще пива. Двенадцать минут спустя в дверях возник повар, держа на белом льняном полотенце на вытянутых руках темно-коричневое с бежевым узором фаянсовое блюдо, в центре которого красовался румяный, поджаристый, благоуханный, восхитительный бифштекс. Умелым движением ножа Винни обнажил серовато-розовую сердцевину, которая, казалось, вздохнула от прикосновения блестящего лезвия. -- Пойдет, -- прокомментировал он. -- Фактура что надо. Перечеркнув кусок крест-накрест зубчатым лезвием, он подцепил треугольную дольку на поданную барменом тяжелую вилку из литого серебра. Поднес ко рту, провел языком по румяной корочке, проверяя, нет ли следов пригара -- и наконец откусил. Мясо словно обволакивало зубы. Винни откусил с другой стороны, и с этого края мясо вдруг показалось ему жестким, даже с каким-то жестяным привкусом... но лишь на какую-то долю секунды, а затем растаяло во рту и будто перелилось по пищеводу в желудок. И если не считать этой вот доли секунды, это был лучший бифштекс, который когда-либо пробовал Винни Энгус за свою жизнь. Винни откусил еще семь раз, и удовольствие, увы, кончилось. -- То-то же, -- удовлетворенно пробурчал повар пустой тарелке, неся ее назад, в кухню. А Винни Энгус уже был в офисе и метал громы и молнии на голову несчастного Питера О'Доннела из-за оловянного привкуса вокруг клейма Министерства сельского хозяйства. -- Яне привык жрать солдатские пряжки! -- Винни ревел так, что, казалось, лопнет телефонная трубка. -- Пожалуйста, Большой Вин, успокойся. Я как следует поджарю задницу этим техасским ублюдкам. Больше это не повторится, уверяю тебя. -- О'кей, -- пробурчал Винни Энгус. На ужин семейство Энгусов вкушало жаркое из тунца. Винни, раза три ткнув свою порцию вилкой, извинился и пошел наверх упаковывать рюкзак -- завтра он собирался наконец-таки на охоту. -- Тебе, я вижу, не терпится? -- холодно-язвительным тоном вопросила супруга с другого конца стола. -- Ладно, ладно, -- добродушная интонация далась Винни после долгих лет упорной тренировки. Подмигнув дочкам, он поспешно вытек из комнаты. Уже перешагнув порог, он услышал позади голос младшей, Ребекки: -- А мне обязательно, мама? Ведь папа не ел! -- И поэтому ты хочешь, когда вырастешь, стать такой же, как твой отец? Ешь немедленно! -- прикрикнула миссис Энгус. -- Перестань, пожалуйста, мама, -- прозвучал резкий Голос старшей, Виктории. Винни слышал, как она с шумом встала из-за стола. Винни Энгус опустился на массивный дубовый стул посреди его большого и порядком захламленного кабинета. Ступ жалобно скрипнул -- двадцать фунтов лишка, которые за последние пять лет набрал Винни, давали о себе знать. Рассматривая развешанные на стене охотничьи трофеи и ружья, Винни погрузился в мечты о завтрашнем дне. Завтра горло перехватит холодный утренний воздух: Винни будет тяжело, с шумом дышать; руки затекут от веса его двенадцатизарядного карабина; ноги заноют от ходьбы часам к десяти утра -- но, черт его побери, как же он любит все это! На охоте он оставался один на один сам с собою, и ему снова было двадцать лет. Теперь только не забыть смазать сапоги, приготовить еду на завтра, собрать рюкзак, поставить будильник на четыре утра -- а потом... А, еще одну вещь надо срочно сделать. Его ежемесячный телефонный звонок. Звонил он по этому номеру каждый месяц вот уже одиннадцать лет, с того самого времени, как открылся его первый "Стейк-Хаус". Богатенькие сынки из колледжа его еще не освоили, а приезжавшие бизнесмены просто не успели о нем узнать. Деньги Энгусу нужны были позарез, но банки ограничивались лишь вежливым сочувствием. И тогда приятель из Массачусетса дал ему один телефонный номер, обладатель которого был заинтересован в последней информации о событиях на мясном рынке Штатов. Вот Винни и должен был снабжать его такой информацией -- и хорошо получать за это. Винни к тому времени готов был разделать и продать на рынке родную матушку -- и поэтому, недолго думая, позвонил. Магнитофонный голос велел ему говорить -- и за десять минут Винни выложил все, что знал о ценах, акциях, снабжении, подготовке, управлении и обслуживании. Голос осведомился, закончил ли он, и поблагодарил после десятисекундной паузы. Три дня спустя Винни обнаружил в своем ящике почтовый перевод на пять сотен. Обратного адреса не было. Когда он позвонил снова, голос велел ему перезвонить в начале следующего месяца. И вот уже одиннадцать лет в первых числах каждого месяца Винни Энгус звонил по этому номеру -- и добывал деньги. Он не был уверен, нравилось ли ему само по себе это занятие, но 66 тысяч не облагаемых налогом зелененьких вне всякого сомнения грели его душу. И потом, разве нарушал он хоть какой-нибудь закон? Подняв телефонную трубку, Винни набрал код области и семизначный номер и, прижав трубку к подбородку плечом, принялся разбирать и чистить свой девятимиллиметровый карабин с оптическим прицелом. После двух гудков в трубке раздались переливы тонального набора, а затем монотонный женский голос произнес: "Пожалуйста, сообщите название вашего города, адрес, номер водительских прав и оставьте вашу информацию". И Винни так торопился оставить ее, что не расслышал в трубке еще одного слабого щелчка -- в комнате наверху подняли трубку параллельного телефона. -- Снабжение в целом ровное, -- кивал он в такт словам головой, -- но в разных районах ежемесячные колебания. В этом месяце перебои с. окороками. Качество мяса -- лучшее за последние несколько лет, и думаю, что очень скоро цены стремительно вырастут. -- И еще я тут жаловался своему дистрибьютору, что вроде министерские клейма на тушах стали темнее и глубже обычного. Я сегодня пробовал как раз кусок с клеймом -- было похоже, что жуешь фольгу, вот ей-богу. Придется поглубже срезать жир, чтобы удалить клеймо целиком, не иначе. -- Винни говорил и говорил, пока вдруг не сообразил, что в трубке слабо, но отчетливо прослушивается какая-то другая линия. Сначала он подумал, что это просто телефонное эхо, но вскоре различил и слова: -- Сейчас не время для упражнений в логике, Спок. -- Для них всегда находится время, доктор. -- То есть вы хотите сказать, что мы потеряли Джима -- и не в силах сделать ничего, чтобы найти его, мистер Спок? -- Галактика очень велика, доктор. Винни Энгус поспешил закончить разговор. Монотонный голос поблагодарил его, снова зазвучал тональный код -- и абонент отключился. -- Вики! -- взорвался он в трубку. -- Это ты, черт возьми? В ответ ему раздался голос Джеймса Т. Кирка, доблестного капитана звездного корабля "Энтерпрайз": -- Поражение -- восьмой фактор. В действие! -- Вики! Это ты там? В трубке, из комнату наверху, зазвенел наконец голос его старшей дочери: -- Да, я, папа. А с кем это ты говорил? -- А это, милая леди, вовсе не ваше дело! -- ответил Винни с нажимом в голосе. -- Нет, правда, папа. Ты вел себя очень непочтительно по отношению к представителю цивилизации квадрантов в Объединенной Федерации планет. Ты совсем не помогаешь межгалактическому сотрудничеству. Винни только покачал головой, -- он почти видел, как Виктория улыбается в телефонную трубку. Ну что делать, если она на этом помешана. Все стены в ее комнате были увешаны плакатами с изображением экипажа Звездной экспедиции, под потолком висела модель звездного корабля "Энтерпрайз" (с руководством по управлению -- шесть девяносто пять за комплект), на двери, текст Звездного соглашения (тоже шесть девяносто пять за штуку), на столе -- дневники Звездной экспедиции (десять баксов в твердой обложке), на полках: шесть кукол, изображающих членов Звездного экипажа, одна -- Клингона, плюс дешевые пластиковые модели фейзера, трикордера и коммуникатора. -- Неплохо бы для разнообразия посотрудничать со мной. Вики, -- упрекнул он ее. -- Я что же, выкладываю пять тысяч за каждый семестр в Йеле, чтобы ты тем временем совсем ударилась в эту свою Экспедицию? Виктория вдруг понизила голос до заговорщицкого шепота: -- Папа, а ты шпион, да? -- Вики, я звоню по этому номеру уже много лет. Это... это просто отдел сельскохозяйственного министерства. -- А я и не знала, что они нанимают шпионов. -- Забудь ты про них, ради Бога. Тебе уже девятнадцать лет... -- Почти двадцать. -- Почти двадцать, а ты все играешь в куклы из "Звездных войн". Пора, ей-богу, уже оставить все это. Даже сериал по телевизору уже восемь лет как закончился. -- Почти девять, -- ответила Вики. -- А ты знаешь, что означали эти странные щелчки в начале и в конце твоего разговора? -- Знаю -- они разговор записывали. Ну и что? -- Не они, а он, папа. -- Кто "он"? -- Ты говорил с компьютером. -- Ну и? -- А ты и не понял этого, ведь так? -- Не понял, -- уже зарычал Винни. -- И будет лучше, если ты вообще забудешь про все это. Никакого разговора ты не слышала, ничего о нем ты не помнишь, и никому о нем не скажешь, ясно тебе? Даже матери. Вернее, ей -- особенно. Поняла? -- Я уже не ребенок, папа. -- Пока ты сходишь с ума по монстру с острыми ушами и зеленой шкурой, ты -- самое настоящее малое дитя, Вик. Вики хихикнула. -- Как скажешь, папа. -- Трубка опустилась на рычаг. Винни Энгус улыбнулся помимо воли, представив свою дочь -- пышнотелую длинноногую девицу в обтягивающих джинсах, играющую в куклы из Звездной экспедиции. Он-то подозревал, что она давно уже переросла все это и играла в них только, чтобы ему досадить. А что? Взрослая дочь способна и на более странные штуки. Закончив чистить ружье, Винни дождался, пока из кухни уйдет жена и приготовил себе два больших сэндвича с сыром и пикулями. Упаковав их в пакет и сунув в сумку вместе с четырьмя банками содовой, он повесил у двери свою черную с красным шерстяную охотничью шапку и ровно в десять лег спать. Будильник зазвонил в три пятьдесят восемь утра. Жена неистово храпела, пока Винни прихлопнул ладонью кнопку и быстро и бесшумно вскочил с кровати. Поспешно оделся, собрал свое снаряжение, спустился по лестнице вниз, мимо комнаты Ребекки, кладовой, комнаты Виктории, взял в кухне сумку с едой, сошел по ступеням крыльца, открыл гараж, завел ненавистный "Монте-Карло" -- и отправился на свою последнюю охоту, с которой ему не суждено было вернуться назад. Паркер Морган, пожилой архитектор, давно достигший пенсионного возраста, выгуливал своего пса -- пожилую, давно достигшую пенсионного возраста гончую, в густом подлеске недалеко от своего дома. Паркеру Моргану нравились зимние деревья, нравилось рассматривать их хрупкие силуэты в ясном морозном воздухе. Отломив от лежавшего на земле сухого сука длинную ветку, он изо всей силы швырнул ее подальше вперед. Собака деловито затрусила за палкой и, поднявшись на небольшой холм, пропала из глаз. Паркер Морган следил, как тает в воздухе облачко его дыхания; вскоре пес вернулся, неся в зубах брошенную хозяином ветку и луская в воздух два столбика двуокиси углерода из раздутых в беге ноздрей. Морган наклонился, и собака, опершись лапами о колено хозяина, ждала, когда он заберет у нее ветку и снова кинет вперед. Морган забрал палку, выпрямился -- и застыл, в недоумении глядя на свою ногу. На штанине у колена были видны отчетливо два ярко-красных отпечатка собачьих лап. Взглянув на дрожавшего от нетерпения пса, Морган увидел, что все четыре лапы его были ярко-красными; однако, осмотрев собаку, он не обнаружил никаких повреждений или ран. -- А ну-ка, малыш, покажи, где лежала палка. Он быстро пошел вверх по склону холма, сопровождаемый весело прыгавшей вокруг него гончей. Когда на мерзлой земле перед ним появилась темная оттаявшая проплешина, Морган остановился. Наклонившись, он коснулся земли; пальцы окрасились ярко-красным. Он понюхал пальцы, затем лизнул их в последней слабой надежде, что на языке останется вкус раздавленных лесных ягод. Но это была кровь. Паркер Морган стоял, молча глядя на свою руку, и в этот момент на прямо кончик носа ему упала откуда-то сверху теплая красная капля. В изумлении он поднял голову и увидел свисавшие с дерева над его головой две ноги в темных брючинах. Он поднял глаза -- и на него уставились дыры пустых глазниц на залитом кровью черепе над охотничьей курткой. Игра в гражданские права, которой каждые четыре года тешит себя Америка, закончилась; страна выбрала нового президента. По всей обширной стране, прилегавшей к Вашингтону, округ Колумбия, последние секунды инаугурационной церемонии были подобны ожиданию выстрела на старте -- окончание их должно было возвестить начало нескончаемой цепи банкетов, кульминацией которых служила дюжина официальных приемов, устраиваемых в тот же вечер новым президентом и его окружением. Однако сам новоизбранный президент Соединенных Штатов явно не торопился на банкет по случаю своего избрания. Вместо этого он сидел в одном из закрытых кабинетов Белого дома, глядя на сидевшего прямо напротив бывшего президента страны, который потягивал чуть теплый кофе сразу из двух белых бумажных стаканчиков. Новый же президент сидел на краешке стула и чувствовал себя неуютно -- в комнате не было ни советников из его свиты, ни агентов службы безопасности. Но экс-президент, откинувшись на диване и скрестив ноги под кофейным столиком, лишь качал удлиненной, с тяжелой челюстью лысеющей головой -- качал с облегчением, в первый раз на памяти нового президента. -- Этот кабинет теперь ваш, -- произнес человек с лысеющей головой, прожевав кусок миндального пирожного. -- И весь мир теперь ваш -- и вам надо будет научиться с ним управляться. Новый президент слегка подался назад на стуле и, кашлянув, произнес скучным голосом: -- Сделаю все, что смогу. -- Чтобы избавиться от южного акцента, он брал уроки у логопеда, но они не помогли, и его речь по-прежнему украшали характерные мягкие растянутые гласные. -- Не сомневаюсь, -- ответил его предшественник. -- Мы все прошли через это. -- Ноги его, описав полукруг в воздухе, опустились прямо на полированную столешницу, в процессе чего он, задев за угол стола, опрокинул стаканчик с кофе. Немного коричневой жидкости пролилось со стола на ковер, и человек с лысеющей головой, опустившись на колени около дивана, вынул из кармана носовой платок, промокнул с ковра кофе и тщательно вытер стол, после чего бросил платок в мусорную корзину. -- Знаете, что самое замечательное в том, что я больше не сижу в президентском кресле? Теперь я могу наконец перебраться в нормальный дом, с линолеумом в кухне и моющимся ковровым покрытием. И если я случайно пролью на него чашку с кофе, то все можно будет вытереть без следа простым бумажным полотенцем, и не придется нервничать по поводу какой-нибудь комиссий, которая десять лет спустя предъявит вдруг мне обвинение в нанесении ущерба национальному ковровому фонду. -- Я полагаю, вы позвали меня сюда не беседовать о коврах, -- произнес новый президент. -- Ваша догадливость поражает, -- сухо ответил его предшественник. -- В самом деле, я пригласил вас сюда не для этого. Помните, в одной из парламентских дискуссий я как-то сказал, что президент должен сохранять за собой право решающего выбора -- поскольку он один владеет всей возможной информацией в стране? -- А когда именно вы это сказали? -- Какая, к дьяволу, разница? Не помню. По-моему, на том заседании, где сам сделал дурацкую ошибку, а вы развлекались тем, что игнорировали заданные вам вопросы. Как бы то ни было, это сейчас неважно. А встретиться с вами я решил именно для того, чтобы передать вам кое-что из той информации, которая поступает в распоряжение одного лишь президента. Касающуюся кое-каких ваших обязанностей, которые вам трудно будет уяснить самому или из бесед с конгрессменами и с этими ублюдками из "Нью-Йорк тайме". Новый президент откинулся на стуле и, в упор глядя на предшественника, кивнул. -- Да, сэр, я вас слушаю. -- Помните тот съезд в Пенсильвании, после которого погибло несколько десятков человек? -- Бывший президент сделал паузу, дождавшись ответного кивка собеседника. -- В причине их смерти с самого начала не было никаких сомнений. Все они были отравлены. -- Отравлены? -- переспросил президент. -- А кем? -- Сейчас дойдем и до этого. Отравлены -- и более того, это был отнюдь не первый подобный случай, а только самый серьезный. До этого в течение нескольких месяцев мы получали сообщения о том, что в разных местах страны большие группы людей начинали внезапно ощущать странное недомогание. Гости на вечеринках. Родственники на свадьбах. Прихожане на церковных праздниках. Мы, конечно, немедленно подключили ребят из министерства здравоохранения, и они все выяснили довольно быстро. Яд. Но проблема в том, что им так и не удалось определить, что это был за яд и каким образом он применялся. -- А почему об этом не сообщалось нигде и ничего? -- спросил новый президент. -- Я не помню, чтобы когда-либо читал или слышал... -- Потому что судьбу правительства, возглавляющего двухсотдвадцатимиллионный народ, не стоит делать материалом для первой полосы, поверьте. Единственным результатом могла стать лишь дикая паника, справиться с которой нам бы не удалось. Что могли мы сказать людям? Что кто-то пытается отравить их всех, но мы понятия не имеем, кто, как и почему -- так что спокойно ложитесь спать и забудьте об этом? Это же невозможно. Нет, нет, не пытайтесь сейчас искать ответа на этот вопрос -- вначале просто выслушайте меня, ладно? В результате этих отравлений, однако, никто не умирал, и потому то, что причина их так и осталось неизвестна, особых волнений у нас не вызвало. И тут этот самый съезд в Пенсильвании -- и гора трупов на десерт. После этого все начали понимать, что дело, видно, куда серьезней. -- Вы, признаться, меня удивляете. Я совсем недавно проводил брифинги в ЦРУ, в ФБР и во всех федеральных агентствах и департаментах -- и никто не сказал мне ни слова об этом. -- Новый президент досадливо поморщился. -- Странно, что они скрыли это от меня. -- Они ничего не скрыли от вас. А попросту не знали обо всем этом. Дайте мне закончить -- и сразу поймете все. После этих смертей в Пенсильвании мы поручили ученым разработать вакцину, которая смогла нейтрализовать неизвестный яд. -- Тогда почему вы не начали немедленно массовые прививки? Простите, но мне трудно все это понять. И обман, и эту медлительность... -- Отнюдь -- мы как раз пытались ее прививать. Помните программу прививок от свиного гриппа? Новый президент медленно кивнул. -- Как вы, видимо, понимаете, никакого свиного гриппа не существует. Мы придумали его специально, как предлог, чтобы привить всей стране вакцину от этого смертоносного яда. Но эти проклятые писаки из прессы загубили нашу программу, завыв о "нескольких ничего не значащих смертных случаях в годовых отчетах". И мы снова оказались голой задницей на раскаленной сковороде, -- бывший президент страны нервно потер лысину и почесал машинально правое ухо. -- Так что вам мешает сделать эту прививку обязательной? -- спросил его преемник. -- Издайте соответствующий закон -- и дело с концом! Бывший президент натянуто улыбнулся. -- Можете себе представить, какой рев поднимет вся эта свора насчет попрания гражданских прав? Да еще после Уотергейта? Эти адвокатишки вышибут двери Белого дома и распнут нас как фашистов, сатрапов и еще Бог знает кого. И вряд ли вам удастся убедить американский народ, что где-то в системе пищевой промышленности в продукты попадает неизвестный смертельный яд, -- а где, мы, мол, и знать не знаем. Ведь смертей после того случая в Пенсильвании больше не было. Кто знает, может, появилось -- да прошло, и забудем об этом. Маленький южанин лишь плотнее вжался в спинку стула -- президентские полномочия начинали явно тяготить его. -- Ну... и что же нам делать теперь? -- наконец спросил он. -- Вы хотите сказать -- что же вам теперь делать? -- поправил его экс-президент. -- Вы же президент страны -- вот и решайте. -- Я не могу понять одного. Минуту назад вы сказали, что об этом никто не знал -- ни ЦРУ, ни ФБР, ни другие службы. Каким же образом это стало известно вам? -- Именно об этом я и собирался рассказать вам. Давайте вашу чашку -- я налью вам еще кофе; только крепче держите ее. И лысеющий ветеран политических баталий, вновь откинувшись на диване, начал рассказывать новому президенту о существовании тайной государственной организации под названием КЮРЕ, которая была основана в начале шестидесятых для борьбы с преступностью и коррупцией в государственном аппарате. Методы КЮРЕ выходили за рамки конституции -- для того, чтобы преступность и коррупция не упрятали конституцию в свои рамки. Один лишь президент Соединенных Штатов знал о существовании этой организации, статус которой даже позволял ей не подчиняться его приказам. Президент только ставил задачу -- в способах ее выполнения КЮРЕ не отчитывалась ни перед кем. -- Иными словами, -- подытожил его собеседник, -- президент попросту не контролирует ее. -- Отнюдь, -- покачал головой экс-президент, -- последнее слово остается за вами. Отдайте приказ о ее расформировании -- и КЮРЕ тут же перестанет существовать. Испарится, исчезнет, и даже вы забудете, что она когда-либо была. -- И экс-президент продолжал рассказывать. -- Все это время КЮРЕ возглавлял некий доктор Харолд В.Смит, и только Смит, мозг организации -- и еще один человек, ее карающая рука -- знали о том, чем и как занимается эта организация. -- А кто этот... карающая рука? -- спросил президент. -- Не знаю, -- покачал головой бывший хозяин Овального кабинета. -- Я видел его всего один раз. Должен признаться, производит впечатление. Я не знаю даже его имени. Мне он известен был под кличкой Дестроер. Глядя в пол, новый президент Соединенных Штатов задумчиво качал головой, словно все, о чем предшественник сообщил ему, наполнило его душу глубочайшим сожалением. -- В чем дело, черт возьми? -- экс-президент в недоумении вскинул брови. -- Значит, это правда. Это правда. Я всегда это знал. Знал, что в стране есть секретное правительство, на которое работают секретные спецслужбы... попирающие гражданские права, оскорбляющие миллионы законопослушных американцев -- и я не намерен с этим мириться, слышите! Меня избрали вовсе не для того, чтобы, находясь на этом посту, я терпел такое! -- Вас избрали прежде всего не для того, чтобы вы сообщали американскому народу по радио о неизвестных отравителях, которые вот-вот в полном составе отправят его на тот свет -- точное время в утреннем выпуске новостей, оставайтесь с нами! А если русские уберут наших лучших шпионов в Европе, разгромив таким образом всю агентурную сеть и лишив нас защиты от восточного блока -- вы тоже пожелаете сообщить об этом избирателям? Лично я предпочел в свое время в подобной ситуации действовать по обстановке -- и потому поручил разбираться с этим делом КЮРЕ. -- Встав, он ободряюще улыбнулся своему низкорослому собеседнику. -- Видите ли, здесь дело вовсе не в этике... а скорее в вашей сообразительности, в умении управлять страной так, чтобы это пошло на пользу интересам всего народа. КЮРЕ может вам в этом помочь. Так что решайте. Если вы не хотите поручить им разобраться с этими отравлениями -- дело ваше. Просто подпишите приказ об их роспуске. Правда, если через неделю люди снова начнут умирать, не знаю уж, к кому вам тогда обращаться. -- Улыбка экс-президента стала невеселой. -- Вот именно это вы и должны прежде всего узнать о своей новой должности. Вы -- один. И если, пардон, дерьмо попадет в вентилятор, рядом с вами не окажется никого -- ни министров, ни родных, ни друзей... Забудьте об этом. А КЮРЕ поможет вам. Но, повторяю, выбор -- за вами. Повернувшись, экс-президент медленно пошел к двери. -- Мне просто это не нравится, -- произнес новый президент. -- Я не люблю секреты. -- Еще раз говорю -- решать вам. В нижнем правом ящике вот этого комода -- красный телефон. Чтобы связаться с ними, нужно просто снять трубку. Открыв дверь, ведущую в холл, он обернулся и в последний раз обвел взглядом комнату. -- Теперь это ваш кабинет. Желаю успеха. И постарайтесь потрудиться на совесть, слышите? Затем, резко повернувшись, он вышел; дверь в холл с треском захлопнулась. Маленький южанин встал и, нервно потирая руки, принялся ходить взад и вперед по комнате. Но с каждым разом он оказывался все ближе к комоду, в котором скрывался заветный телефон -- ив конце концов остановился перед ним, выдвинул нижний правый ящик и, протянув руку, извлек на Божий свет небольшой красный аппарат без диска. Поднеся трубку к уху, он услышал на том конце провода мужской голос, звук которого немедленно вызвал у него в памяти слово "кислый". Голос сказал: "Да, мистер президент?" Ни тебе "здрасьте", ни "как поживаете" -- ни приветствий, ни вопросов. Просто-напросто -- "Да, мистер президент?" Президент глубоко вдохнул. -- Насчет этого дела об отравлениях... -- Да? Президент вдохнул снова. И затем быстро -- словно быстрота могла сыграть в этом деле решающую роль -- выдохнул в трубку: -- Займитесь. -- Да, мистер президент. Кислый голос в трубке умолк, и на том конце щелкнуло. Несколько секунд новый президент смотрел молча на красный телефон, затем осторожно положил трубку на рычаг и задвинул ящик. Обвел взглядом кабинет; взглянул в окно, выходившее на Пенсильвания-авеню. И уже подойдя к двери, позволил себе один-единственный короткий комментарий по поводу всего происшедшего: -- М-мать твою. Глава вторая Его звали Римо, а в камере вытрезвителя воняло до отвращения. Смесь изысканных ароматов блевотины, перегара и пропитанного виски давно не стираного тряпья свалила бы с ног любого нормального человека -- поэтому Римо пришлось прикрыть верхние дыхательные пути и, сократив до минимума доступ воздуха в легкие, ждать вызова к вершителям правосудия. Копы, патрулировавшие накануне улицы славного города Такстона, что в штате Северная Дакота, столкнулись с Римо, когда он, облаченный в черную манку и черные слаксы, брел по середине проезжей части улицы, непринужденно сдергивая с ветровых стекол щетки от дворников и напевая "Ответ носится по ветру". И когда копы запихивали его на заднее сиденье патрульной машины, то, разумеется, не заметили, что кожа Римо даже не покрыта мурашками -- хотя одет он был более чем легко, а на улице было четырнадцать ниже нуля по Фаренгейту. А Римо ничего им не сказал. Только предъявил удостоверение личности, где он значился как Римо Боффер из Нью-Йорка, бывший таксист, и отправился в камеру ожидать своей участи. И до сих пор ожидал. Ожидал, пока его призовет к себе судья Декстер Т.Амброуз-младший, которого в участке звали "Декстер-висельник". И были не правы -- по крайней мере, до тех пор, пока обвиняемые, представавшие пред светлые очи Декстера, не состояли в преступном сговоре... или имели связи, или пару лишних долларов. Такие люди, как правило, сталкивались с деликатной и нежной стороной сложной натуры Декстера Т.Амброуза -- поскольку пламень и меч были припасены им для тех, кто был беден, сир и у кого никаких связей не было. Было девять часов утра. Римо давно уже не требовалось смотреть на часы, чтобы узнать точное время; часа через два он рассчитывал отсюда выбраться -- а пока ждал; он терпеть не мог торопиться. Почти весь вечер накануне он потратил как раз на то, чтобы разыскать судью Декстера Т.Амброуза -- но безуспешно: того не было ни дома, ни в квартире его любовницы, ни в тех местах, где его обычно можно было найти, и Римо понял, что самый быстрый способ с ним встретиться -- это очутиться перед ним утром на скамье подсудимых. И теперь он уже шестой час стоял, облокотившись на бетонную стену камеры и полностью игнорируя непристойные звуки и бессвязные слова, исходившие от девяти других пьянчуг, волею судьбы оказавшихся с ним в одном помещении. Большинство из его сокамерников уже пробудились и сейчас представляли собой разношерстную, но одинаково грязную кучку отбросов, с нетерпением ожидавших вошедшего в привычку визита в суд и бесплатного билета -- в один конец -- в тюрьму округа. Пробуждение одного из них -- здоровенного, похожего на спившегося ковбоя мужика в желтой рубахе, рваных джинсах и длинной куртке из овечьей шкуры -- сопровождалось громкими воплями. Закончив выражать на свой лад безусловный протест, который вызывало в нем наступление еще одного дня его безрадостной жизни, узник, шатаясь, поднялся на ноги, окинул камеру взглядом и, икнув, проковылял к стоявшему в углу Римо. -- Ты, -- хмуро процедил он. -- Давай сигарету. -- Не курю, -- с сожалением ответствовал тот. -- Тогда стрельни! -- вольный наездник начинал терять терпение. -- Удаляйся от берега, пока вода не накроет тебя с головой, -- посоветовал ему Римо. -- Погоди-ка, задохлик. Ты что же, не хочешь дать Дяде закурить? -- Больше того, я не дал бы тебе закурить, даже если бы был П.Д.Лориллардом. Иди, понюхай у коровы. -- Ты, сукин сын, дохловат, штобы так со мной говорить-то, -- задумчиво заметил ковбой, расправляя широкий кожаный ремень. -- Это так, -- согласился Римо. -- А я мужик немаленький, и мне в облом слушать твою туфту, -- не унимался тот. -- Точно, -- кивнул Римо. В коридоре он услышал шаги, направлявшиеся к двери камеры. -- Потому я щас тебя размажу по стенке. -- Заметано. Действуй, приятель, -- подбодрил Римо. Отведя назад напоминавшую полено правую руку, ковбой нанес Римо сокрушительный удар в лицо. Удар не достиг цели. Ковбой с удивлением почувствовал, как вокруг его кулака сомкнулись пальцы правой руки Римо; потом затрещали кости -- крак, крак, крак; ковбой закричал. Левая рука Римо зажала ему рот, чтобы криков не было слышно, затем пальцы его коснулись пучка нервных окончаний на давно не мытой шее противника, и туша потерявшего сознание всадника степей мешком рухнула на пол. Перед стальной решеткой камеры возникла массивная фигура блюстителя порядка. -- Ну, вы, кретины, -- деловито изрек он, -- на выход. Порядок такой: Мастерсон, потом Боффер, потом Джонсон... -- он зачитал список из всех десяти фамилий. Римо подошел к решетке. -- Я Боффер, шеф. Давай меня первым. Мастерсон никак не может продрать глаза. Римо указал на растянувшееся на полу массивное тело ковбоя. Надзиратель взглянул на Мастерсона, затем снова в список, и наконец кивнул. -- Идет. Пошли, Боффер. Судья не любит, когда его заставляют ждать. -- Не хотел бы его заставлять, -- ухмыльнулся Римо. Отперев решетку, надзиратель выпустил Римо в коридор, затем снова тщательно ее запер. -- Сюда, -- кивнул он, и, когда Римо зашагал впереди него по коридору, заметил: -- А ты на обычного ханыгу вроде бы не похож. Чего сюда загремел-то? -- Видно, просто повезло, -- отозвался Римо. -- Если нравится умничать -- валяй дальше, -- с обидой заметил полисмен, -- но с судьей у тебя это не пройдет. Так что если не хочешь провести здесь ближайшие полгода, мой тебе совет -- не выпендривайся. -- Что, крут судья? -- спросил Римо у полицейского. -- Не то слово, -- ответил тот. -- А я слыхал, что он вроде помягче с большими ребятами. Ну, с теми, у кого есть пара лишних баксов. Надзиратель нахмурился. -- Ничего не слыхал про это. -- Да нет, я так. Заседания суда, проводившиеся в светлой, с высоким потолком комнате на втором этаже полицейского участка, обычно не занимали много времени. В данный момент двое полицейских, стоя перед судьей Амброузом, высоким широкоплечим мужчиной с блестящей лысиной и тонкой полоской губ на бледном лице, рассказывали, как они задержали подсудимого, когда тот в три часа утра срывал дворники с машин, запаркованных на Мэдисон-стрит. Судья Амброуз кивнул в такт последнему слову и перевел на Римо колючий оценивающий взгляд. -- У вас есть что сказать суду, прежде чем будет оглашен приговор? -- Разумеется, дружище, -- подмигнул Римо. Сделав несколько шагов вперед, он оказался прямо перед скамьей, на которой восседал судья, и, сунув руку в карман, передал представителю правосудия вчетверо сложенную бумажку. Отступив назад, Римо следил, как судья медленно ее разворачивает. Бумажка оказалась запиской, в которой значилось: "Поговорим наедине, ваша честь". К записке был приложен банкнот в десять тысяч долларов -- такой судья Амброуз видел первый раз в своей жизни. Подняв глаза, судья Амброуз встретился со взглядом Римо. У владельца странной записки были самые черные глаза, которые когда-либо видел судья -- казалось, что зрачки в них вообще отсутствуют. Судорожно проглотив слюну, Амброуз кивнул. Затем, снова сложив вчетверо банкнот и записку, сунул их в карман длинной судейской мантии. -- Проводите этого человека ко мне в кабинет. Заседание суда откладывается на четверть часа. -- На двадцать минут, -- улыбнулся Римо. -- На двадцать минут. Оказавшись в своем кабинете, Амброуз уселся за широкий письменный стол, на котором стоял высокий канделябр из резного хрусталя, и уставился на Римо, расположившегося напротив в глубоком кожаном кресле. -- Ну, мистер Боффер -- что же все это значит? -- спросил он, махнув в сторону Римо зажатой между пальцев десятитысячной. -- Назовем это даром оставшемуся в живых, -- ответил Римо. -- Даром оставшемуся в живых? Я вас не понимаю. -- Сейчас поймете, -- пообещал Римо. -- Красивый у вас канделябр. -- Благодарю вас. -- Не за что. Это ведь его получили вы от магазина "Лайт Сити" за то, что решили в их пользу ту территориальную тяжбу? -- Кто вы такой? -- А стол -- от мебельного магазина "Джилберстад", так? Когда суд с вашей легкой руки вынес решение, что они могут перекрывать тротуар в дни распродаж. Тогда еще, помнится, из-за этого на улице задавило ребенка; он умер. -- Мне не очень нравится направление, которое принимает наш разговор, -- заявил судья. -- Кто вы такой, собственно? И какое вам до всего этого дело? -- Спешу сообщить вам, что в этот раз вам выпала честь приобщиться к одной весьма давней и богатой американской традиции. -- В самом деле? -- О, да. Каждый год примерно в это время организация, которую представляю я, выбирает самого продажного судью Соединенных Штатов -- и мы поздравляем его на свой лад. -- Как именно? -- спросил судья Амброуз. -- Ну, например, в прошлом году... помнится, это был мировой судья из Ньюарка, Нью-Джерси... его мы просто переехали на стоянке. А вот за год до этого одного ревизора из Атланты, штат Джорджия, мы утопили в бочке с самогоном -- он годами взимал его с подпольных торговцев спиртным. И вот в этом году вам выпала великая честь пополнить ряды счастливцев. -- Римо улыбнулся судье той особой улыбкой, в которой даже при желании нельзя было отыскать ни грамма тепла; само собой, веселья было в ней еще меньше. -- Думаю, что наш разговор окончен, -- судья демонстративно встал. -- И не в вашу пользу, -- кивнул Римо. -- Каждый год мы считаем целесообразным избавляться от одного пройдохи вроде вас -- для того, чтобы остальным это послужило уроком. Чтобы они знали, что есть некто, контролирующий каждый их шаг -- и их черед тоже когда-нибудь непременно наступит. В этом году, например, наступил ваш черед. Судья Декстер Т.Амброуз уже открыл рот, чтобы вызвать дежурного полицейского, который, как он знал, караулил за дверью его кабинета. Но прежде чем из горла его успел вырваться хотя бы один звук, Римо ткнул его пальцем в адамово яблоко, и судья, захрипев, опустился на место. -- Рассказать об этом кому бы то ни было вам уже не придется, -- заявил Римо, в мгновение ока очутившись у левого плеча судьи, -- но вы, конечно, имеете право знать, от чьих рук умрете. Видите ли, есть такая организация под названием КЮРЕ, -- и мы боремся со злом; вот в чем дело. Он слегка ослабил пальцы, сдавившие горло судьи. -- Но к... кто вы? -- Просто ваш старый друг, любитель весны, хорошей погоды и равного для всех правосудия, -- осклабился Римо. Он не двинулся, но три его пальца вошли точно между лбом и переносицей судьи, проникнув глубоко в вязкую серую массу мозга. Судья кивнул, попытался вдохнуть, но лишь бессильно сполз с резного высокого стула, подаренного ему мебельной фирмой "Ацтек" за выданное им разрешение установить в жилой зоне большую неоновую вывеску, -- и перестал быть живым, еще не коснувшись пола. Римо аккуратно всунул десятитысячную банкноту в нагрудный карман. Его шеф, достопочтенный доктор Харолд В.Смит, имел привычку расстраиваться, если Римо сорил деньгами. Оглядевшись вокруг, Римо понял, что в кабинете судьи есть только одна дверь -- та самая, что ведет в зал заседаний; и Римо знал, что с той стороны ее стерегут полицейские. Остановить его они, разумеется, не могли -- но Римо не хотелось лишнего шума, и, кроме того, сами эти ребята ведь ничего плохого ему не сделали. Нет, через дверь отпадает. Поэтому Римо отворил большое окно кабинета, который располагался на втором этаже, и... вышел наружу. Пролетев несколько футов, он уперся ладонями в шершавую кирпичную стену здания. Его ступни в долю секунды нащупали горизонтальную щель между кирпичами. И Римо, вжавшись в стену, повис, словно муха на потолке, и начал медленно перемещаться ниже и ниже, прилипая к шершавой поверхности кирпичей ладонями, считая ступнями горизонтальные щели, пока до земли не остался какой-нибудь фут -- а затем сошел прямо на тротуар, как будто стена была для него чем-то вроде садовой стремянки. Такстон, Северная Дакота, был слишком маленьким городом для серьезных транспортных проблем, поэтому Римо удалось без труда отловить один из трех городских таксомоторов и прибыть в аэропорт, имея в запасе массу свободного времени. Восемь часов спустя Римо уже стоял перед отелем "Шератон" в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Отель как отель -- просто еще один в длинной цепочке разбросанных по всему миру гостиниц, мотелей, пансионов и постоялых дворов, в регистрационных книгах которых Римо доводилось расписываться. Иногда -- как Римо Боффер, Римо Пэлхем, Римо Белкнап, Римо Шварц, Авраам Римо Линкольн. А иногда -- даже под своим настоящим именем, Римо Уильямс. И это было неважно -- все равно он был мертв. Мертвым Римо Уильямс числился уже много лет, с той самой душной ночи в Ньюарке, Нью-Джерси, когда в аллее городского парка был найден изуродованный труп одного из местных торговцев наркотиками. А молоденького полицейского по имени Римо погрузили в поезд и отправили в окружную тюрьму, чтобы оттуда другой поезд довез его до электрического стула. Неважно было и то, что электрический стул вдруг отказался работать, и Римо очнулся в палате санатория в местечке Рай, штат Нью-Йорк. Неважным было и то, что с того дня началось его обучение в качестве члена сверхсекретной организации КЮРЕ. И уж совсем неважно было то, что это обучение сделало из него более совершенную машину по устранению, чем могло представить себе даже его непосредственное руководство. Все это абсолютно ничего не значило -- поскольку организм, именовавшийся некогда Римо Уильямсом, закончил свое существование на электрическом стуле. Долгие годы тренировок, скручивавших мышцы, дробивших кости и иссушавших мозг, сделали из него совсем другое существо, далеко превосходившее возможности человека. Римо умер для того, чтобы Шива-Разрушитель мог жить. В мире индийских богов Шива был олицетворением смерти и разрушения; в мире, где жил Римо, любой посчитал бы его живым воплощением этого божества. Об этом и думал Римо, стоя на пустынной грязной улице Нью-Хейвена поздним вечером, который синоптики позже признали самым холодным в этом году. -- Вот ты и дома, Римо, -- пробормотал он себе под нос. -- С Новым годом. Римо вошел в пустой, тускло освещенный вестибюль здания. Взошел на эскалатор, чувствуя сквозь подошвы черных, ручной работы мокасин ребристую поверхность ступеней, и поднялся к лифтам. Нажав кнопку "вверх", он вошел в просторную распахнувшуюся перед ним кабину и, пока поднимался на 19-й этаж, изучал рекламные объявления баров -- "Тики-Тики", "Ветка", "Вершина" -- наклеенные на противоположной стене. На 19-м этаже в распахнувшиеся двери кабины ворвался прохладный кондиционированный воздух, в котором обоняние Римо уловило оставшиеся после очистки частички угля. Римо потянулся, ощущая в суставах сладкую истому, заставившую его вспомнить о давно позабытой роскоши -- сне. Да, после многих лет тренировок сон стал всего лишь роскошью. Подойдя к двери своего номера, которая никогда не запиралась, он толкнул ее и вошел внутрь. Посреди комнаты на циновке из рисовой соломы сидел небольшого роста пожилой азиат, держа в тонких, с длинными ногтями пальцах несколько больших кусков пергамента. -- Почему ты опять задержался? Я что, снова должен все делать сам? -- Прости, Чиун, -- ответил Римо. -- Если бы я знал, что ты так спешишь, я бежал бы сюда бегом из самой Дакоты. -- Да, и если бы ты сделал это, от тебя не несло бы сейчас так этим кошмарным пластиком, из которого сделаны эти жуткие сиденья в чудовищных самолетах, -- отозвался маленький азиат, сморщившись и помахивая в воздухе руками. -- Выйди и как следует вымойся, а потом приходи опять, потому что мне нужно обсудить с тобой очень, очень важное дело. Римо неохотно поплелся в ванную, но, не дойдя несколько шагов, остановился на пороге. -- Что такое на сей раз, папочка? Отменили показ очередной мыльной оперы? Критики отругали Барбару Стрейзанд? Или здешний носильщик оказался китайцем? А? Чиун снова взмахнул рукой -- было похоже, будто прямо перед его лицом вспорхнула беспокойная птица. -- Даже китайцы могут нести мои сундуки, только нужно следить, чтобы они не воровали перламутр со стенок. Голос Барбары Стрейзанд по-прежнему чист, как воздух моей родины, а ее красоту невозможно сравнить ни с чем. А что до остальных названных тобой вещей, то они больше ни в малейшей степени не привлекают моего внимания. Римо так и застыл на пороге. -- Ну-ка, давай еще раз. Насколько я понял, ты не смотришь больше мыльные оперы. С каких это пор? -- С тех пор, как они приносят мне одни лишь разочарования, -- ответил Чиун. -- Но ни слова больше, пока ты не избавишься от этого ужасного запаха. Я подожду. Выйдя из душа, Римо одел короткий льняной халат и, открыв дверь ванной, увидел, что Чиун выводит на листе пергамента корейские иероглифы. -- Так что там случилось с мыльными операми? -- полюбопытствовал Римо. -- Они обратились к насилию и осквернили ими же созданную красоту. Я попытался остановить их, заставив тебя отправить мое письмо самому Норману Лиру, чтобы предупредить его. Увы, ничто не изменилось. А лишь ухудшилось. -- Отложив гусиное перо, Чиун поднял глаза на Римо. -- Поэтому я и решил написать несравненную драму сам. -- Он обвел лежавшие перед ними листки пергамента. -- Вот, ты видишь ее перед собою. Римо застонал. -- Чиун, ты написал мыльную оперу? -- Я написал величайшую драму всех времен. Это более достойное для нее название. Расхохотавшись, Римо повалился на стоявший у стены диван. -- Ну, ясно. Я даже знаю, как ты ее назовешь. "Рюбовь и левность" -- угадал, папочка? Чиун смерил его презрительным взглядом. -- В отличие от некоторых, я правильно произношу "Р" и "Л" -- иначе как бы смог я выговорить ваши немыслимые имена, скажи мне? Римо кивнул в ответ. -- И потом, -- продолжал Чиун, -- ведь "репоголовый" начинается с "р", а "лопух" -- явно с "л". Перепутать буквы было бы недостойно по отношению к этим чудесным словам, столь ярко живописующим твою неполноценность. Римо, перестав смеяться, резко выпрямился. -- Хочешь завести человека, Чиун? -- Ага, -- удовлетворенно закивал Чиун. -- Наконец я добился внимания с твоей стороны -- значит, можно приступать к делу. -- Валяй, -- кивнул с кислым видом Римо. -- Для того, чтобы оценить величайшее из произведений, люди должны его увидеть, -- начал Чиун. -- И чтобы поверить, что оно вообще есть, -- кивнул Римо. -- Замолчи. Итак, есть несколько способов показать эту вершину искусства по телевидению. Но поскольку у нас нет собственной телестанции, и мы не производим в коробочках питание для младенцев, эти способы неподвластны нам. Значит, нужно найти другие. Обратись в слух, ибо то, что я скажу далее, впрямую касается тебя. -- Умираю от нетерпения. -- Я с величайшим тщанием обдумывал это и понял, что у всех людей, которые пишут для телевидения, есть одна общая черта. -- Талант? Чиун плавно взмахнул рукой, словно отметая шпильки нерадивого питомца. -- У них есть агенты. И причиной тому -- почта, которую вы устроили у себя в стране. -- Бога ради, какое отношение к этому имеет почтовое ведомство? -- Если писатель прости положит свое детище в ящик, чтобы отослать его на телевидение, с ним произойдет то, что происходит с любым письмом. Его потеряют так же, как теряют эти недоумки все письма, которые шлют мне все эти годы немногие преданные ученики. И поэтому писатель нанимает агента. А этот агент кладет шедевр в конверт, берет конверт под мышку, несет его на телевидение и вручает его там нужным людям. Так его невозможно потерять. Ты должен верить мне, Римо, именно так все это и делается. -- Вообще-то агенты занимаются не этим, -- пожал плечами Римо. -- Агенты занимаются именно этим, -- наставительно изрек Чиун. -- А потом этому самому агенту достается десять процентов того, что получает писатель. Но ты начинающий агент, и потому я собираюсь платить тебе пять процентов. Римо покачал головой, не в знак того, что он отвергает предложение наставника, а просто от общего обалдения. -- А почему ты решил выбрать именно меня, папочка? -- Я уже сказал тебе. Я тщательно все обдумал. У тебя есть одно качество, совершенно необходимое для того, чтобы быть хорошим агентом. -- Да? Какое же? -- У тебя два имени. -- Римо ошеломленно воззрился на Чиуна. -- Да, да, Римо. У всех больших агентов два имени. Почему так -- не знаю, но это так. Можешь сам посмотреть и убедиться. Римо открыл рот, собираясь что-то сказать, но подумал и закрыл его снова. Опять открыл рот -- и снова закрыл. -- Вот и прекрасно. Возразить тебе нечего. Значит, все решено. И я так хорошо знаю тебя, Римо, что заключать контракт между нами не нужно, наверное, -- я знаю, ты никогда меня не обманешь. -- Чиун, это же какой-то бред. -- Волноваться тебе не следует. Я уверен, ты быстро всему научишься и станешь самым настоящим агентом. Я сам буду помогать тебе. Мысль о протесте Римо откинул как бесполезную. -- Ну, хорошо, обсудим все это подробнее чуть попозже. А эта твоя мыльная опера? О чем она? Я ведь еще и не знаю. -- Потому что я тебе еще не сказал. Это история молодого, честного, храброго юноши... -- ...Из деревни Синанджу в Северной Корее, -- мрачно закончил Римо. -- ...Из деревни Синанджу в Северной Корее, -- продолжал, будто не слыша его, Чиун. -- И этот молодой человек, оказавшись в жестоком и глупом мире, вынужден применить свое древнее искусство... -- ...Убийства себе подобных, как все мастера Синанджу, -- продолжил Римо. Чиун откашлялся. -- ...Свое древнее искусство управлять себе подобными. Его не ценят и не понимают, но он остается верен своим убеждениям и исправно выполняет благородную задачу -- шлет золото в свою родную деревню, потому что она очень бедная... -- А без этого золота, -- встрял Римо, -- люди начнут голодать и швырять новорожденных в море, потому что не смогут прокормить их. -- Римо, ты подглядывал в мою рукопись, да? -- Я бы не посмел, папочка. -- Тогда дай мне закончить. А потом наш герой, уже в годах, берет приемного сына, ребенка другой расы, но воспитанник вырастает в толстого неблагодарного лентяя, от которого смердит пластиком и который не пошевельнет ради отца пальцем, -- Чиун замолчал. -- Ну и? -- сказал Римо. -- Что значит твое "ну и"? -- Что дальше? Что происходит с нашим героем и его неблагодарным американским приемышем, имя которого, по всей видимости, что-то вроде "Римо Уильямс"? -- Я еще не дописал конец, -- ответил Чиун. -- Почему? -- Я хотел сначала посмотреть, как ты справишься с обязанностями моего агента. Римо сделал глубокий вдох. -- Чиун, я должен сказать тебе что-то... и очень рад, что звонит телефон в соседней комнате, потому что мне не придется тебе этого говорить. Звонил доктор Харолд В.Смит. -- Римо, -- сказал он. -- Я хочу, чтобы вы с Чиуном немедленно отправились в Вудбридж, штат Коннектикут. -- Минутку. Вам совсем не хочется узнать, как прошла моя прогулка в Северную Дакоту? -- Прошла хорошо. Я слышал краем уха. Десять тысяч вы привезли назад? -- Я дал их на чай таксисту, -- пробурчал Римо. -- Прошу вас, Римо. Ваши попытки острить выбивают из колеи. -- Можете думать как угодно. Я не шучу. Он довез меня до самой гостиницы и за все время не сказал ни единого слова. Чем заслужил все до последнего цента, Смит. -- Я постараюсь притвориться, что не слышал ваших последних слов, -- сухим, звонким голосом произнес Смит. -- Вудбридж, Коннектикут. -- Нельзя ли повременить? -- Нет. Мы отправляемся на похороны. -- Мои или ваши? -- Вы должны быть на Гарднеровском кладбище в семь утра. И еще, Римо... -- Да? -- Захватите с собой десять тысяч, -- произнес Смит и повесил трубку прежде, чем Римо успел повторить в нее свое чистосердечное признание о том, что отдал их таксисту. -- А называется эта прекрасная драма... -- донесся из соседней комнаты голос Чиуна. -- Плохие новости, папочка, -- сказал Римо, появляясь в дверях. -- О... Неужели и этот день ничем не будет отличаться от предыдущих? -- Я не смогу доставить твою гениальную драму по назначению прямо сейчас, поскольку только что получил новое задание от Смита. Чиун скатал в трубку листы пергамента. -- Что ж, -- произнес он недовольным тоном. -- Еще день или два я могу подождать. Глава третья Тело Винсента Энтони Энгуса доставила к месту последнего упокоения, на Гарднеровское кладбище в Вудбридже, штат Коннектикут, длинная вереница черных "кадиллаков". Одна за другой сверкающие хромом машины въезжали в тяжелые железные ворота, проезжая мимо трех мужчин, с раннего утра стоявших у поросшей мхом каменной стены кладбища -- Чиун в светло-желтом одеянии, Римо в слаксах и рубашке с короткими рукавами. Доктор Харолд Смит, выбравший ради такого случая серое пальто, серый костюм, серую шляпу и угрюмо-серое выражение лица человека, мир которого кончается за стенами его кабинета, напоминал высокий, из серого гранита могильный памятник. Когда Римо и Чиун прибыли к месту встречи, Смит поздоровался с ними каменно-серым голосом. -- Минуточку, -- отозвался Римо, ловко расстегивая пальто шефа. -- Просто хотел проверить, -- извинился он. -- Что именно? -- Все тот же костюм, та же рубашка, даже тот же дурацкий галстук из Дартмута. У меня в мозгу возникает странное видение: огромный шкаф, набитый такими вот серыми комплектами, и задняя его стенка уходит в вечность. А в секретной лаборатории в подвале Белого дома штампуют бесконечное количество докторов Смитов и одевают на них это самое серое барахло. А потом выпускают, выпускают и выпускают их в мир, чтобы они отлавливали меня, где бы я ни был, и приказывали, приказывали, приказывали... -- Сегодня вы настроены весьма поэтически, -- сухо заметил Смит. -- И к тому же здорово опоздали. -- Прошу извинить. Чиун переписывал свой новый шедевр. Чиун стоял позади Римо, засунув кисти рук в широкие рукава светло-желтого кимоно. Остатки седых волос развевались на слабом утреннем ветерке, словно струйки сизого дыма. -- Доброе утро, Чиун, -- поздоровался Смит. -- Приветствую вас, император, чье благородство равно только его мудрости, чье величие не знает границ. Ваше слово пребудет в веках, и мудрость вашу не смогут поглотить пески времени. Сей покорный раб двадцатикратно приумножит вашу славу в доме Синанджу. Смит откашлялся. -- Э-э... да, безусловно, -- выдавил он, после чего вплотную шагнул к Римо. -- Он опять чего-то добивается от меня. Что ему нужно? Я уже послал в эту деревню столько золота, что его хватило бы на бюджет небольшой страны. Дальнейшее повышение оплаты его услуг не входит в мои планы. Если он запросит еще, я найму этого... Кассиуса Мохаммеда, который будет тренировать вас вместо него. -- Вам не о чем беспокоиться, Смитти, -- ответил Римо. -- Уверяю вас, ваши деньги ему сейчас не нужны. -- Тогда что же? -- Он думает, что с вашими связями вы можете знать кое-кого на телевидении -- вот и все. -- Но зачем ему это? -- Чтобы вы помогли осуществить постановку его мыльной оперы. -- Мыльной оперы? Какой еще... -- Чиун написал сценарий для мыльной оперы, -- лучезарно улыбаясь, пояснил Римо. -- В ней рассказывается о его жизни и карьере здесь, в Америке. -- О его жизни и карьере? -- переспросил Смит сдавленным голосом. -- То есть о нас? О КЮРЕ? -- Вы думаете? Но уверяю вас, вы там получились прекрасно, Смитти. Вся ваша склочность и скаредность остались за кадром. Симпатичный, щедрый, добродушный покровитель наемных убийц. -- О Боже, -- простонал Смит. -- Спросите, сколько он хочет за то, чтобы украсить этим мусорный ящик. -- Вы просто жалкий филистер, Смитти. Вам не понять, что подлинного художника нельзя продать или купить таким образом. Признаюсь, вы немало меня удивили. Смит тяжело вздохнул. -- А вот я, глядя на вас, Римо, не удивляюсь уже давно. Ничему. Ни по малейшему поводу. -- Как бы то ни было, Смитти, предоставьте все это дело мне. Ради вас я обо всем позабочусь. Кстати, чего ради вы приволокли нас на кладбище? Смит, не ответив, повел их к небольшому свеженасыпанному возвышению. Около него викарий, чью толстую физиономию украшали, несмотря на холодный январский день, крупные капли пота, бормотал себе под нос молитвы. Рядом, у катафалка, стояли человек двадцать мужчин. -- Сегодня хоронят Винсента Энгуса, -- пояснил Смит. -- Он был одним из тех, от кого мы получали информацию о состоянии дел на мясном рынке. Разумеется, он не знал, кому сообщает все эти сведения. И есть предположение, что ему удалось что-то нащупать, поскольку он был жестоким образом убит. Его нашли повешенным на дереве, с содранной кожей. Вот поэтому мы и здесь. -- Это не моя работа. Я как раз был в Северной Дакоте, -- заявил Римо. Он взглянул на Чиуна, но тот с отсутствующим видом прислушивался к голосу священника. -- Я знаю, что это не ваша работа, -- ответил Смит. -- Дело сложное, поэтому проявите максимум внимания. Кто-то пытается разработать план, согласно которому продукция американской пищевой промышленности должна быть заражена смертельным ядом. Помните съезд общества ветеранов в Пенсильвании, все делегаты которого скончались прямо в отеле? Это тот самый яд. Однако, под прикрытием программы прививок от так называемого свиного гриппа нам удалось ввести большому числу людей вакцину, обладающую, как считают, почти стопроцентной эффективностью. -- То есть проблема решена, -- кивнул Римо. -- Нет, не решена. Первое. Мы не знаем точно, действительно ли эта вакцина эффективна на сто процентов. Второе. Мы не можем ввести ее всем и каждому, поскольку прививка от свиного гриппа обязательной так и не стала. -- Почему? -- По причинам политического характера. -- Тогда давайте я поговорю с политиками, -- глаза Римо недобро заблестели. -- Римо, -- осадил его Смит. -- Ах, ну вот так всегда, Смитти! Я ведь знаю все, что вы собираетесь мне дальше сказать. Нужно найти отравителей и остановить их. И так все время. Найти то, найти это, и как работает, и как избавиться от него. Я ассасин, а не академик! Вы не можете просто приказать мне кого-то убить? -- Он оглянулся, ища поддержки со стороны Чиуна, но тот уже успел прибиться к траурной процессии и стоял посреди одетых в черное мужчин, внимая утробным интонациям преподобного Титуса В.Мюррея, тройной подбородок которого так и подпрыгивал от усердия. -- И теперь мы говорим "прощай" Винсенту Энтони Энгусу, любящему мужу, нежному отцу, знатоку своего дела. Это невосполнимая потеря для семьи, церкви, для всего общества! Преподобный отец Мюррей выдержал паузу и вытер физиономию клетчатым носовым платком. -- Да покоится прах твой в мире! -- закончил он. -- И да смилостивится Господь над душой твоей. -- А какова была последняя информация, полученная от этого парня перед смертью? -- спросил Римо. -- Он сообщил, что на рынке сократились поставки вырезки. -- Ну, вот. Это все и объясняет. Картелю торговцев вырезкой пришлось заставить его замолчать, прежде чем их секреты выплывут наружу. -- И еще он жаловался, что клейма Министерства сельского хозяйства на тушах стали... э-э... жесткими, и мясо вокруг них приобрело оловянный вкус. Я как раз прослушивал эту запись вчера вечером. -- Это вряд ли нам поможет, -- заметил Римо. -- А эти туши он откуда получил? -- От компании "Митамейшн Индастриз". Фамилия агента -- О'Доннел. -- Ладно. Выясним насчет него, -- пообещал Римо. Глянув по сторонам, он обнаружил, что к ним направляется Чиун в компании симпатичной молодой леди в длинном черном платье. Подойдя, Чиун поклонился Смиту. -- Император, зная, что случившееся вызвало ваш благосклонный интерес, я попросил это прелестное дитя рассказать вам о смерти этого несчастного. Смит ошеломленно взирал на них. Девушка наконец заговорила. -- Я -- Виктория Энгус. А вы правда император, да? Смит перевел дух. -- Чиун, что вы... как вы... Чиун умиротворяюще поднял руку. -- Вы не должны обременять себя беспокойством. Я ничего не сказал ей о вашей секретной работе в городе Рай, штат Нью-Йорк, и о том, какие роли отведены Римо и мне в вашем секретном плане, целью которого служит оздоровление американской нации. Может быть, когда-нибудь я попрошу вас за это об ответной услуге. -- Жду регулярных сообщений, -- проронил Смит. Повернувшись, он стремительно направился к выходу с кладбища. -- Довольно странный император, -- заметила Вики Энгус. -- Он не выносит похорон, -- объяснил Римо. -- А вас как зовут? -- спросила девушка. -- Римо. -- Римо какой? -- Вот именно так и кличут. Римо Какой. С Чиуном вы, вероятно, уже знакомы. -- Да. А вы... дружили с моим отцом? -- Вместе работали, -- кивнул Римо. -- Но на мясопромышленников вы совсем не похожи, -- удивилась Вики. -- То есть вообще мы работали на О'Доннела. Знаете, компания "Митамейшн". -- Он, да. Он у них агент по продаже. Я еще удивилась, почему сегодня он не пришел. -- Да, он ведь был близок с вашим отцом, -- снова кивнул Римо. -- Достаточно... по крайней мере, на похороны должен был прийти. -- Она проводила взглядом фигуру Смита, мелькавшую среди могил, покрытых мертвой травой. -- А он хотя бы на поминки придет? Этот мистер... как его имя? -- Джонс, -- ответил Римо. -- Смит, -- ответил Чиун. -- Мистер Смит. Он придет помянуть папу? -- Вряд ли, -- отозвался Римо. -- Поминки он не выносит еще больше, чем сами похороны. Но Вики Энгус уже не слушала его. Она думала о последнем телефонном звонке отца, когда с ним разговаривал компьютер. Эти трое вполне могут иметь ко всему этому какое-то отношение... Этот, по имени Смит, -- наверное, их мозги, второй, Римо, -- мышцы, а азиат... ему роли она еще не придумала. Они, наверное, и работают в этом "отделе сельскохозяйственного министерства". И вполне может случиться, что именно они убили ее отца. Вот что: она позвонит по тому самому номеру и запишет щелчки, когда включится компьютер. Потом по щелчкам выяснит код компьютера. Обнаружит, где он находится. А главное -- кто управляет им. И тоже убьет его. Или их, если их там много. Глава четвертая Миссис Рут Энгус бесцельно бродила по дому с зажатой в руке тряпкой, безуспешно пытаясь заставить себя хотя бы вытереть пыль. В дверь позвонили. Неужели похороны уже закончились? Машинально сунув тряпку за кадку с фикусом, она на пути к двери еще раз заглянула в столовую подвального этажа, чтобы убедиться, что закуски готовы, стол накрыт, и посреди него стоит чаша с приготовленным пуншем. Рядом с чашей возвышался частокол бутылок со спиртным и прохладительными, и, еще раз окинув взглядом весь этот впечатляющий набор, миссис Энгус удовлетворенно кивнула. В самый раз. Если их друзья были в той же степени, что и она, потрясены жутким и бессмысленным убийством Винни, то им потребуется солидная доза, чтобы прийти наконец в себя. Ей самой пришлось утром запить ежедневный валиум стаканом неразбавленного виски. В дверь позвонили снова, и Рут Энгус в последний раз глянула в зеркало, чтобы проверить прическу. Поправила выбившийся локон, пригладила отставшую прядь, оправила длинное, в обтяжку черное платье, затем наклонилась поближе -- проверить, достаточно ли отчетливо видны следы слез на густом слое пудры, покрывавшей щеки. Окончательно удостоверившись, что все о'кей, Рут Энгус подошла к двери. Повернула тяжелую медную ручку, вечно доставлявшую немало трудностей уходившим гостям, и потянула на себя массивную панель из темного дерева. И увидела за внешней стеклянной дверью с большим металлическим "Э" на нижней филенке шестерых восточного вида мужчин в длинных красных робах. Миссис Энгус сглотнула, пытаясь подавить совершенно неуместный легкомысленный смешок, неожиданно подступивший к горлу. -- Здравствуйте, -- сказала она. Странные визитеры молчали. -- Вы, очевидно друзья моего... моего покойного мужа? -- спросила она тоном непринужденным, но, как надеялась сама миссис Энгус, в достаточной степени минорным и торжественным. Пятеро желтолицых людей в красных робах не издали ни единого звука, но стоявший в центре -- очевидно, главный -- удостоил ее медленным утвердительным кивком. Пятеро остальных стояли не шелохнувшись, как статуи. -- Ну что ж, -- промолвила миссис Энгус, в немалой степени озадаченная вкусами своего покойного супруга в выборе друзей, -- входите, пожалуйста. Ее приглашение вызвало среди пришедших некоторую реакцию. Двое, стоявшие сзади, быстро оглянулись по сторонам, словно желая убедиться в том, что вокруг никого не было. Миссис Энгус молилась в душе, чтобы эта странная группа не оказалась потенциальными жильцами одного из двух соседних домов, предназначенных на продажу. Возглавляемая ею Лига домохозяек Вудбриджа приложила немало усилий для того, чтобы на эти дома не позарились черные из Уэст-Хейвена, и ей совсем не хотелось начинать новую войну против каких-то азиатов. Стоявший в центре выдавил медленную улыбку. Когда он открывал внешнюю дверь, внимание миссис Энгус оказалось невольно прикованным к ногтю его указательного пальца. Ноготь был по меньшей мере три дюйма в длину, слегка загнутый, блестящий и косо срезанный у самого конца, словно миниатюрный нож гильотины. На миссис Энгус ноготь неизвестно почему произвел крайне неприятное впечатление. Шестеро азиатов вошли в прихожую, разом заполнив ее и вежливо улыбаясь хозяйке. Главный, стоявший все это время у двери, вошел последним. -- Очень любезно с вашей стороны впустить нас, -- произнес он, глядя на миссис Энгус. -- Нам было бы труднее войти другим способом! Миссис Энгус услышала, как один из пятерых позади нее рассмеялся. Странная манера приветствия, решила она, но в любом случае лучше просто не замечать некоторой неловкости положения. Валиум и стакан неразбавленного виски вполне позволят справиться с ним. -- Не хотите ли пройти вниз? -- вежливо осведомилась она, безуспешно пытаясь протиснуться между шестью словно спаянными друг с другом телами. Все шестеро разом одарили ее еще более широкой улыбкой и по одному, в затылок, начали спускаться по лестнице. Их согласное движение почему-то несколько успокоило миссис Энгус. Пройдя за ними в столовую, она увидела, что все шестеро снова стоят вплотную друг к другу посреди выложенной кафелем, комнаты. Их длинные красные робы в сочетании с желто-оранжевой кожей лиц делали их похожими на связку чудовищных леденцов. Миссис Энгус подошла к столу и наполнила свой стакан пуншем. -- Угощайтесь, пожалуйста, -- обвела она рукой тарелки с нарезанной салями и оливками, кусочками маринованного тунца на квадратиках белого хлеба, жареной печенкой, беконом, сыром, ветчиной и собственной выпечки марципанами. Миссис Энгус готова была поклясться, что глава шестерки кинул на нее злобный взгляд. Вздрогнув, она сказала: -- Это все ужасно, ужасно. То, что случилось с мужем, я имею в виду. Я все время спрашиваю себя: почему именно он? Почему, скажите? Ее глаза встретились с узкими агатовыми щелками главного; не отрывая взгляда, тот медленно произнес: -- По крайней мере, теперь он свободен. -- В... возможно, -- растерянно пробормотала Рут Энгус, делая большой глоток пунша; с полупустым стаканом в руке она обошла стол. В пунш явно нужно добавить еще чуть-чуть водки. Как только выдастся свободная минута, она обязательно это сделает. -- Возможно, что так. Теперь ему уже не придется беспокоиться о налогах, плате за дом и обо всем прочем. Но... как же я? Она стояла перед главным, слегка покачиваясь, и поспешила поднести к губам стакан, чтобы скрыть неизвестно откуда взявшуюся икоту. -- Что будет со мной? -- повторила она, на этот раз голос ее дрогнул. -- С детьми? С рестораном? Несколько секунд миссис Энгус молча изучала кафельный пол, но так и не дождалась ответа. -- Ну, по крайней мере, мы получим страховку. Хотя бы это. -- Ее глаза снова встретились с агатовыми прорезями пришельца. -- Но он был еще такой молодой! Лицо пришельца заволокло пеленой, и слезы прочертили новые бороздки в толстом слое пудры на щеках миссис Энгус. -- Я... я жила только ради него. Только для него, говорю вам! Только ради него одного. -- Миссис Энгус всхлипнула и повернулась, чтобы вновь наполнить стакан. Позади нее стоял один из пришельцев. Миссис Энгус повернулась влево, чтобы включить телевизор: может быть, хотя бы это отвлечет ее от мыслей об ужасном конце Винни. Но слева от нее оказался еще один меднолицый гость. Миссис Энгус решительно шагнула вперед. И почувствовала, как на ее плечо, словно успокаивая, легла рука главного из шестерки; а затем та же рука забрала у нее стакан. У самого ее лица внезапно оказался его длинный блестящий ноготь. -- Ты жила для него, -- повторил главный. -- Тогда расскажи нам, что он сказал тебе. Миссис Энгус пыталась сосредоточить взгляд на лице пришельца, но оно по-прежнему расплывалось перед нею зыбким желтым блином. Отчетливо она видела лишь его глаза -- узкие, темные, почти черные. -- Когда... сказал? -- рассеянно спросила она. -- Он много чего говорил мне... Например: "Что на обед?". Или -- "Заткнись, я смотрю телевизор". Или еще... -- Перед тем, как он уехал, -- перебил ее азиат. -- Скажи, что он говорил тебе, перед тем как уйти тогда на эту охоту. Миссис Энгус попыталась проскользнуть между главарем и его напарником, что стоял слева. Ей положительно необходимо еще выпить. Но на пути неожиданно оказался пятый азиат. -- Щас... щас вспомню, -- язык миссис Энгус понемногу заплетался. -- Я тогда еще читала, а он уже укладывался в постель, значит, ничего он мне не сказал... и перед тем, вечером, футбола тоже не было, стало быть, и тогда он ничего не говорил мне... а "Роду" он не смотрит, значит, и во время нее он мне ничего... Человек, стоявший перед ней, сжал ее плечи; миссис Энгус ощутила всей кожей его холодный, как у змеи, взгляд. -- Вместе с Винни Энгусом умер и его дух и, умерев, не воскреснет. Его душа отлетела в вечность невостребованной и не получит более воплощений в следующей жизни. Он переступил Последний порог. Стоявший позади нее азиат едва слышно хихикнул. Слезы вновь потекли по щекам миссис Энгус. Она хотела было уже опуститься на пол, но сильные руки пришельца крепко держали ее. -- О, я знаю, знаю, -- прошептала она. -- Он мертв. Бедный Винни. Но... что могу сделать я? -- Расскажи нам, что он говорил тебе. Забудь все фальшивые ценности, которым поклонялась всю свою жизнь. Христианскую религию. Любовь к мясу. Познай свет истинных... Миссис Энгус с неожиданной силой вырвалась из удерживавших ее рук и, отступив назад, чуть не врезалась в грудь стоявшего за ней азиата. -- Минутку, мистер, -- сдвинула она брови. -- Что это вы предлагаете мне забыть? Какое мясо? Какое христианство? Я еврейка, к вашему сведению, и горжусь этим! Миссис Энгус попыталась успокоиться, но стоявший перед ней не отвечал, и ее лицо снова начало кривиться. -- Бедный Винни. Мне необходимо выпить еще. И тут от парадной двери на верхней площадке лестницы послышался голос. Человек, сжимавший ее плечи, выпустил их и повернулся, прислушиваясь. -- Она ничего не знает, -- произнес голос. -- Кончайте с ней. Нужно убираться отсюда. Миссис Энгус тем временем уперлась обеими руками в грудь стоявшего позади нее азиата, осведомляясь вежливым тоном, не будет ли тот любезен пропустить ее. Человек кивнул, но вместо того, чтобы отойти в сторону, взял миссис Энгус за плечи и развернул лицом к главному, который быстро провел правой рукой около ее шеи; миссис Энгус вдруг почувствовала, что его длинный ноготь вонзается в ее плоть. Миссис Энгус успела вскрикнуть всего лишь раз; двое стоявших по бокам, схватили ее за руки: одна крепкая ладонь зажала ей рот, другая -- резко подняла подбородок. От этого узкий, в три дюйма порез на ее шее расширился, и на траурное платье потекла узкая струйка крови. Главарь уперся рукой в плечо миссис Энгус, вонзая ноготь глубже в ее трепещущую гортань -- прямо под левым ухом. Странное покалывание в области шеи сменилось на мгновение острой болью, и миссис Энгус снова попыталась закричать, но желтая ладонь сжала ее губы еще сильнее, и крик лишь замер в горле. Палец главаря, уже касавшийся фалангой ее шеи, -- ноготь полностью вошел в нее, -- начал медленно скользить вдоль разреза. Из шеи миссис Энгус, орошая пол в шести дюймах от ее ног, ударила струя крови. Боль сменилась быстро нарастающей дурнотой: миссис Энгус казалось, что ее голова превратилась в чашу для пунша, наполненную сладкой тягучей жидкостью; она заполнила уши, впадины глаз, постепенно затекая в ноздри... Миссис Энгус пыталась выпрямиться, чтобы вытряхнуть надоевшую влагу, но цепкие желтые руки крепко держали ее. Ноги налились свинцом, и теплая жидкость уже заполняла грудь, все тело, живот; где-то в уголке мозга мелькнула мысль, что если она выльется, то непременно попортит ковер, и тогда... Палец главаря замер на два дюйма ниже левого уха миссис Энгус; упершись другой рукой в ее плечо, он резким движением быстро выдернул ноготь и, осмотрев его, удовлетворенно кивнул. Все трое разом выпустили миссис Энгус и, сделав несколько шагов, присоединились к остальным, взиравшим на происходящее из противоположного конца комнаты. Миссис Энгус, еще держась на ногах, шагнула назад и, обернувшись, тяжело ударилась о стол. Ее голова бессильно повисла над чашей с пуншем. Миссис Энгус еще успела увидеть, как гладкую поверхность жидкости в чаше взбудоражили красные ручейки, затем глаза ее закатились, и тело рухнуло на мокрый от крови кафельный пол. Миссис Энгус так и не смогла понять, что ей только что перерезали горло. Дождавшись, пока прекратились судорожные движения, все шестеро подошли к телу и обступили его. -- За работу, -- бесцветным голосом произнес главарь. -- У нас не так много времени. По окончании похорон Римо и Чиун вызвались подвезти Вики Энгус до дома. Вернее, вез Римо -- Чиун восседал в гордом одиночестве на заднем сиденье взятого напрокат седана, яростно царапая по ветхому пергаменту гусиным пером. -- Какая же туфта, -- устало произнесла Вики. -- Невероятная, -- с готовностью согласился Чиун. -- Что -- туфта? -- не понял Римо. -- Она говорит о тебе, -- радостно пояснил Чиун с заднего сиденья. -- Я не с тобой разговариваю, Чиун, -- оборвал его Римо. -- Так что -- туфта. Вики? -- Да это все. Похороны. Этот толстый кретин, изображавший священника и несший всю эту чепуху, -- папа терпеть его не мог, кстати. И само это убийство... Кто, ну кто в целом мире мог убить моего отца, да еще таким образом? У вас есть какие-нибудь идеи? Римо успокаивающе положил руку ей на колено. -- У меня, признаюсь, не бывает идей. -- Никогда, маленькая леди, не спрашивай его насчет идей, -- подал сзади голос Чиун. -- Он не знает даже этого слова. -- Ты-то сам что знаешь, Чиун? -- с досадой спросил Римо, сворачивая на улицу, где находился дом Энгусов. -- Ты же ни черта не слышал даже из того, о чем мы со Смитом говорили на кладбище. -- Я знаю вполне достаточно, -- не отрываясь от пергамента, возразил Чиун. -- Я знаю, например, что император изволил назвать в твою честь новую болезнь. Римо высматривал на противоположной стороне улицы дом Вики. -- Новую болезнь? Это какую же? -- Свиной грипп, -- закивал головой маленький человек на заднем сиденье. Эта мысль показалась Чиуну настолько удачной, что он даже захихикал от радости. -- Да, да, именно, свиной грипп, хе-хе-хе! -- Ладно, -- ответил Римо. -- По крайней мере, ты снова в бодром расположении духа -- и даже со мной теперь разговариваешь. -- Я с тобой не разговариваю. Я беспредельно унижаю тебя! Пропустив это мимо ушей, Римо снова повернулся к Вики, которая смотрела в окно на дома, знакомые ей с детства. -- А почему ваша матушка не пришла на похороны? -- Она уже и так донельзя издергана. Вот и осталась дома приготовить стол для поминок, и... Ой, мы уже приехали. Римо загнал машину на стоянку перед коричневым двухэтажным особняком; на всех окнах были опущены желтые жалюзи. Когда они вышли из машины и подошли уже к самому крыльцу, Римо вдруг заметил темный силуэт, двигавшийся вдоль стены дома; вот он замер на секунду -- похоже, что заглядывает в окно. -- Погодите-ка, -- остановил он Вики. -- Чиун, присмотри за ней. Римо исчез за углом; Вики, подойдя, встала рядом с Чиуном. Положив узкую ладонь на его руку, она улыбнулась, глядя в непроницаемое лицо старика. -- А тот человек на кладбище -- почему вы зовете его императором, мистер Чиун? -- Не знаю, -- пожал плечами Чиун. -- Мне никогда не удавалось понять игры белых людей. И я не пытаюсь больше. Просто называю его императором, Римо зовет его Смитом, император называет самого Римо Николсом; все вокруг называют друг друга именами каких-то других людей. Вообще у вас очень странная страна, и я надеюсь, что все наконец поймут это, когда мою гениальную драму покажут по телевидению. После каковых слов Мастер обратил свой взор долу и погрузился в молчание. Лицо его снова приобрело бесстрастное выражение, примерно такое же, как на кладбище, когда он стоял у гроба. Римо обнаружил тем временем, что темная фигура застыла у окна полуподвала всего в нескольких футах от него. Римо удалось сократить расстояние между собой и неизвестным до нескольких дюймов; в этот момент тот резко выпрямился и, повернувшись, врезался лбом прямо в грудь Римо. Еще секунда -- и с преподобным Титусом Мюрреем наверняка случился бы обширный инфаркт. -- День добрый, святой отец, -- приветствовал его Римо. -- Хотите войти, но не желаете докучать хозяевам? В ответ преподобный Титус В.Мюррей лишь пыхтел, не в силах перевести дух, привалившись спиной к стене и мотая выставленным вперед животом наподобие коровьего ботала. -- Да, да, понятно, -- закивал Римо. Взяв служителя церкви за руку, он вывел его к крыльцу и помахал Вики и Чиуну. -- Ложная тревога. Так что же все-таки вы делали здесь, ваше преподобие? Его преподобию удалось наконец отдышаться. -- Миссис Энгус не открывала, и я... решил посмотреть, где она. Я полагал, что она нуждается... в духовно утешении. -- Ну да, или, может, на кухне чего помочь, -- кивнул Римо. -- Вики, у вас есть ключ? Взбежав по ступенькам. Вики дернула дверь. -- Очень странно. Ма никогда ее раньше не запирала. -- Достав из-под коврика ключ, она отперла дверь вошла в прихожую. За ней последовал преподобный Мюррей, а Римо повернулся к Чиуну, который по-прежнему стоял у края газона, ковыряя носком сандалии пожухлую траву у корней молодого деревца. -- Ну, пошли, -- позвал его Римо. -- Думаю, что я лучше останусь здесь, -- отозвался Чиун. -- Что-то есть тут такое, что мне совсем не нравится. -- Ну ясное дело -- я. Верно? -- Я говорю серьезно, Римо. В этом месте что-то не так. -- Идем, папочка, -- позвал Римо уже от самой двери. -- На дворе холодно, и того и гляди сейчас пойдет дождь. -- Но я останусь здесь, -- возразил Чиун упрямо. -- Как знаешь, -- пожал плечами Римо. Он вошел в переднюю и закрыл за собой дверь. Подождав несколько секунд, словно вынюхивая что-то в воздухе, Чиун мелкими шажками направился к задней стене дома. -- Внизу уже накрыт стол, -- сказала Вики, взбегая по лестнице в кухню. -- Я только сполосну руки. Мы приехали, ма! Преподобный Мюррей направился прямо вниз, а Римо остался в гостиной, пытаясь угадать, что же задумал Чиун. Обычно его трудно было заставить обнаружить так явно свое волнение -- если это произошло, значит, дело и вправду серьезное. Потом Римо услышал снизу хлюпающий звук и в тот же момент -- шум воды наверху, в кухне. А затем в кухне раздался отчетливый судорожный вздох, а внизу, в подвале что-то с шумом упало. По лестнице снизу загрохотали слоновьи шаги отца Мюррея, а вскоре появился он сам, трясясь и причитая: "О, Боже. О, Господи, Господи, Господи". С полы его черного пиджака капала густая красная кровь; а наверху, в кухне, истошно кричала Вики. Мюррей кинулся к входной двери, а Римо, на бегу заглянув в подвал, успел заметить на полу большую кровавую лужу. Преподобный Мюррей стоял, прислонившись к росшему на газоне кипарису: его рвало. А Римо уже ворвался в кухню. Вики, с мыльной пеной на руках и лице, стояла, сжав колени, посреди кухни, лишь изредка приседая, чтобы перевести дух перед новым отчаянным криком. Кроме нее, в кухне никого не было. Огромные карие глаза Вики, которые делали сейчас еще больше неимоверно расширившиеся от шока зрачки, смотрели в маленькое кухонное окошко -- ас той стороны в него смотрел окровавленный, с ободранной кожей труп, одетый в залитое кровью черное платье и подвешенный к ветвям росшего за окном дерева. Римо подошел, заслонив окно, и вперил взгляд в бренные останки миссис Рут Энгус. А потом увидел Чиуна, который стоял, опустив голову, у подножия дерева и ковырял носком сандалии мерзлую землю. Глава пятая В небольшой уютной квартирке в тихом пригороде Уэстпорта, штат Коннектикут, известном под названием Сосновый Лес, Питер Мэтью О'Доннел с наслаждением потягивал водку с тоником, вполглаза наблюдая за тем, как "Викинги" изображали вялую пародию на игру на поле "Большой чаши" -- как вдруг почувствовал, что его левая нога превращается в одно целое с оттоманкой, на которой за секунду до того возлежал он сам, с удовлетворением пялясь в экран своего цветного телевизора с новейшей системой электронной подстройки и встроенным видео. Сейчас же футбол превратился в смутное мелькание разноцветных пятен, а нога -- в часть невообразимой мешанины из расщепленного дерева, острых металлических пружин, шурупов и клочьев обивки. О'Доннел попробовал встать, но в этот момент другая его нога вступила в столь же насильственный симбиоз с табуреткой. -- Тайм-аут, -- произнес голос позади него. О'Доннел тем временем расставался с выпитым, равно как и с обедом, завтраком; не задержался и вчерашний ужин. Ноги его выглядели так, будто их использовали в производстве зубочисток, а подол свободной шелковой рубахи представлял собой в данный момент миниатюрное озерцо с дурно пахнущей зеленоватой жидкостью. -- Уаааа-х, -- произнес О'Доннел. -- Счет 17:0 не в пользу "Викингов", -- прокомментировал голос. -- Хочешь узнать, чем кончится матч -- придется поговорить со мной, приятель. -- Га-гаа... йах, -- ответствовал О'Доннел, кривясь от боли. -- Потому что на ма-а-леньком листочке в кабинете Винни Энгуса мы обнаружили твое имя. И пометку, что надо тебе позвонить. Для чего, не скажешь? -- Но-ги, ноги мои... -- Пока еще твои, -- согласился голос. -- Но вот если не станешь мне отвечать, твои ноженьки точно станут моими. Я их отсюда прямо так, под мышкой, и унесу. -- Он мне звонил... и сказал, что мясо, которое я продал ему, в некоторых местах было жестким. -- В каких местах? -- Вокруг клеима сельскохозяйственного министерства. В следующую секунду О'Доннел увидел, как к его колену протянулась крепкая волосатая кисть и принялась медленно, осторожно растирать ногу; и внезапно боль чудесным образом стала затихать и пропала. -- Ааааааа, -- замычал О'Доннел от удовольствия. -- Ну, вот. Но тогда, -- продолжал голос, -- с чего же это он позвонил тебе -- да сразу и умер? -- Да я не... -- начал О'Доннел, и тут же ему показалось, что его левую ногу разрубили пополам и завязали узлом обрубки. -- Уа-га-га-гааа! -- завыл он. -- Так с чего? -- неумолимо повторил голос. Руки О'Доннела, метнувшиеся к раздираемой невыносимой болью ноге, завязли в густом зеленоватом месиве, обильно стекавшем с живота на серые шерстяные брюки. Ну где все? Где охранники, обычно сутками просиживающие в подъезде? Что случилось с телекамерами, двойными замками и тем парнем, что сидит на стоянке в будочке сторожа? О'Доннел увидел, как крепкая волосатая кисть пришельца потянулась на сей раз к его правой ноге. -- Нет, нет! -- закричал он. -- Это... это, наверное, тот парень из компании... ну, той, что занимается упаковкой и перевозкой. -- Почему ты так думаешь? -- кисть замерла в воздухе в двух дюймах от его колена. -- Потому что я ему звонил, все сказал, а он вроде здорово расстроился и стал спрашивать, говорил ли Винни кому-то еще об этом... -- О'Доннел помутневшими от боли глазами различил на экране телевизора четырех запасных, которых собирались ввести в игру, и вдруг подумал, что парни из-за своих больших, не по размеру наплечников похожи на недоделанных херувимов. -- И что ты ему сказал? -- Я сказал, что не знаю. Но не думаю, что он кому-нибудь говорил. -- Ну, ладно. А как этого парня зовут? -- Солли. Техасец Солли Вейнстайн из Хьюстона. Это правда, я клянусь вам! -- Если только О'Доннелу суждено будет добраться до своего агента по недвижимости, он вобьет ему в глотку всю систему безопасности этой дыры, в которой его угораздило поселиться. -- А какой телефон у Солли? -- Он у меня только в офисе... в "Митамейшн". Крепкая ладонь снова не спеша потянулась к его ноге. -- Нет, нет, правда! Я его с собой не ношу. Просто набираю специальный код на линии -- и нас сразу соединяют. -- А какой код? -- Четыре-ноль-семь-семь, -- промямлил О'Доннел, с Удивлением наблюдая, как большие белые номера на алых футболках игроков на экране вдруг пропали неизвестно куда, а знаменитые краски трикиноксовского кинескопа превратились в сплошную черную лужу, как будто исчезло изображение. Телевизор, однако, был включен -- отключился сам Питер Мэтью О'Доннел. Римо вытер запачканную блевотиной руку о рубашку О'Доннела и поднял глаза на вошедшего в двери Чиуна. -- Дальше тебе идти нельзя, -- изрек Чиун. -- Останься. -- Ты что, вдруг полюбил футбол, папочка? -- Не ходи, -- повторил Чиун. -- Извини, Чиун. Но работа есть работа. -- Тогда идем вместе. -- Римо удивленно поднял брови. -- Идем, и по дороге я расскажу тебе, что означал тот труп на дереве, -- а потом мы вместе скажем императору, что это задание нам не нравится, и выполнять его мы не будем. -- Вот он, наверное, обрадуется, -- заметил Римо. -- Кто-то пытается отравить всю Америку, а мы, значит, отваливаем на отдых. -- Американцы сами травят себя уже многие и многие годы, -- ответил Чиун. -- И яд у них не только в еде -- даже в воздухе. Они курят яд. Ездят на отраве. Вместо молока у них -- ядовитая химия. Если бы они сами не хотели умереть, то и не делали бы всего этого. А так -- зачем им мешать? При малейшей бреши в чиуновской логике Римо тут же затеял бы с ним яростный спор, но сейчас он таковой не видел и потому ограничился лишь замечанием: -- Чиун, нам пора. -- То, что ты собираешься сделать сейчас, -- ответил ему Чиун, -- гораздо хуже того, чем ты можешь даже представить. Здание компании "Митамейшн", располагавшееся в милом сельском пригороде Уэстпорта, видом своим напоминало бракованную картонку из-под яиц. Это было одно из тех чудес современной архитектуры, которые отличаются способностью занимать как можно больше места при полном нежелании вписываться в окружающий пейзаж. Римо остановил машину на обочине шоссе неподалеку от здания, увидев впереди перед самым входом большую толпу людей -- они размахивали руками, тянули вверх лозунги и громко кричали что-то. -- Я останусь здесь, -- заявил Чиун. -- Эти бездельники своим шумом оскорбляют мой слух. Неподалеку от них за толпой наблюдал пожилой человек в потертых джинсах и золотистой ветровке. -- Вы работаете здесь? -- спросил его Римо. Тот кивнул. -- А где кабинет О'Доннела? -- Кого? -- Питера Мэтью О'Доннела. -- А он зачем вам? -- поинтересовался старик. -- Я его сестра. Мамочка заболела. -- А-а. Дело, видать, серьезное. -- Ну так. -- Сегодня трудновато будет туда попасть, -- заметил дед, кивая своей седой головой на шумную толпу перед входом. -- Вы просто мне подскажите, где его кабинет. А как войти, я сам позабочусь. -- Да я и О'Доннела-то никакого не знаю. Никогда о нем не слыхал. Откуда ж мне знать, где его кабинет-то? Вы лучше сторожа порасспрашивайте. -- А ты иди проспись, -- посоветовал Римо и зашагал к стеклянным дверям. -- Вы осторожнее лучше, -- по