дель Меркато. -- Но она расположена под дворцом, -- возразил я. -- Что они смогут оттуда увидеть? -- Зато они многое услышат, -- сказал Альдо, -- и отлично увидят последний акт, а он будет самым интересным. Кто-то постучал в дверь, ведущую из зала для аудиенций на галерею. -- Посмотрите, что там такое, -- сказал Альдо. Один из студентов, кажется Серджо, подошел к двери и обменялся несколькими словами с пажом, который впустил меня во дворец. Через несколько секунд он вернулся. -- Стражники привели парня, который шатался под западным порталом, -- сказал он. -- У него не было пропуска, и, когда они стали его допрашивать, он принялся их оскорблять. Они хотят знать, отпустить его или нет. -- Городской или студент? -- спросил Альдо. -- Студент. Э. К. Здоровенный наводчик, сам лезет на рожон. -- Если сам лезет, мы ему поможем, -- сказал мой брат и велел Джорджо привести незваного гостя. -- Может быть, это мой громила, -- сказал я, -- парень, который в понедельник хотел искупать меня в фонтане. Сегодня вечером я видел его в буфете, и он похвалялся, что ему наплевать на пропуск. Альдо рассмеялся. -- Тем лучше, -- сказал он. -- Он может нас развлечь. Всем надеть маски. Армино тоже дайте. Ко мне подошел Джорджо и протянул черную полумаску с прорезями для глаз, такую же, как те, что в субботу были на дуэлянтах. По примеру Альдо и двенадцати я надел ее, чувствуя некоторую неловкость. Затем огляделся и, увидев группу замаскированных мужчин, освещенных факелами, в центре погруженной во мрак комнаты, понял, что на постороннего такое зрелище должно произвести не слишком приятное впечатление. Вошли стражники, тоже в масках, волоча под руки пленника. На глазах у него была повязка, но я сразу узнал верзилу из университетского буфета. Альдо бросил на меня быстрый взгляд, и я кивнул. -- Отпустите его, -- сказал мой брат. Стражники развязали пленнику глаза. Студент заморгал и огляделся, потирая руки. Четырнадцать мужчин в старинных костюмах и масках -- вот все, что он увидел в темной, освещенной призрачным светом факелов комнате. -- Значит, ходим без пропуска? -- мягко спросил Альдо. Верзила во все глаза уставился на него. Возможно, подумал я, он впервые в жизни переступил порог герцогского дворца. Если так, то первое впечатление, скорее всего, приведет его в ужас. -- А вам какое дело? -- огрызнулся он. -- Если это очередной розыгрыш гуманитариев, то, предупреждаю, вы о нем пожалеете. -- Никаких розыгрышей, -- сказал Альдо. -- Здесь распоряжаюсь я. Никто не шелохнулся. Студент поправил воротник рубашки и галстук, сбившиеся во время потасовки, которую он затеял, чтобы избежать ареста. -- Что значит -- распоряжаетесь? -- злобно спросил он. -- Уж не думаете ли вы, что, напялив эти дурацкие костюмы, можете меня напугать? Мое имя Марелли, Стефано Марелли, и мой отец -- владелец сети ресторанов и отелей на побережье. -- Твой отец нас не интересует, -- сказал Альдо. -- Расскажи нам о себе. Вкрадчивый тон Альдо обманул студента, и он попался в расставленные ему сети. Он обвел всех снисходительным взглядом. -- Экономика и коммерция, третий курс, -- сказал он, -- и плевать мне, если меня исключат. Чтобы получить работу, диплом мне не нужен: буду управлять одним из отцовских ресторанов. Кстати, он еще и член синдиката, который владеет <Панорамой>, и всякий, кто меня выгонит под каким-нибудь вшивым предлогом, испортит отношения со многими влиятельными людьми. -- Какое несчастье, -- пробормотал Альдо. Затем повернулся к Джорджо: -- Он числится в списке добровольцев? Когда прозвучал этот вопрос, Джорджо как раз просматривал список. Он покачал головой. Студент Марелли рассмеялся. -- Если вы имеете в виду кутерьму, которую коммунисты устроили в театре в понедельник вечером, то меня там не было, -- сказал он. -- У меня было занятие поинтересней. В Римини у меня есть девушка, да и машина у меня что надо. Ну а выводы делайте сами. Несмотря на сильную неприязнь к нему, от его внешности до попытки искупать меня в фонтане, во мне проснулось что-то вроде сочувствия. Каждым словом он усугублял свою и без того незавидную участь. -- В таком случае ты не будешь участвовать в фестивале? -- спросил Альдо. -- В фестивале? -- отозвался студент. -- В этой клоунаде? Вот уж нет! На выходные я отправлюсь домой. Отец закатывает для меня шикарную вечеринку. -- Жаль, -- сказал Альдо. -- Мы могли бы устроить для тебя неплохое развлечение. Впрочем, нам ничто не мешает предложить его тебе авансом. Федерико! К нему подошел один из телохранителей. В масках они все были похожи друг на друга, но по гибкой фигуре и светлым волосам я догадался, что это один из субботних дуэлянтов. -- В нашей книге найдется такое, что подошло бы для Стефано? Федерико взглянул на меня. -- Об этом лучше посоветоваться с Армино, -- ответил он. -- Ведь он у нас эксперт. -- Федерико -- мой переводчик, -- объяснил Альдо. -- Он отмечает для нас разные фрагменты из немецкой истории. Родился в концентрационном лагере и очень способен к языкам. Тревога, которую я испытывал с самого появления пойманного студента, возросла еще больше. Я покачал головой. -- Я ничего не запомнил, -- сказал я. Альдо снова повернулся к Федерико. Тот справлялся с бумагами, которые вынул из кармана колета. Мы ждали, пока он молча читал их. -- Паж, -- наконец, сказал он. -- Для Стефано отлично подойдет эпизод с пажом. -- Ах да, паж, -- пробормотал Альдо. -- Наказание пажа, который забыл про освещение. Горящие угли на голову тому, кто окунает в фонтан тех, кто ниже его ростом. Достойный венец карьеры хвастуна. Позаботься об этом, хорошо? Увидев, что к нему приближаются два стражника и Федерико, студент Марелли отшатнулся. -- Нет, послушайте, -- сказал он, -- если вы собираетесь испробовать на мне один из ваших фокусов, то предупреждаю, что... Но ему не дали закончить. Стражники схватили его за руки. Федерико, казалось, задумался, поглаживая подбородок. -- Старая жаровня, -- сказал он, -- которая вместе с другим железом хранится в одной из комнат верхнего этажа. Она подойдет вместо короны. Но, может быть, сначала я прочту ему отрывок из книги? -- Он снова вытащил свои бумаги. Это были копии записей, которые в воскресенье я дал Альдо. -- <Однажды, -- прочел он, -- паж забыл зажечь свечи для вечерней трапезы герцога. Стражники герцога схватили несчастного юношу, завернули его в пропитанную горючей смесью ткань, подожгли ему голову, протащили по комнатам герцогского дворца, и он умер в страшных муках>. -- Он снова засунул бумагу в колет и дал знак стражникам. -- За дело, -- сказал он. Студент Марелли, который всего две минуты назад хвастался своим богатством и влиянием, скорчился между стражниками. Его лицо вдруг посерело, и он стал кричать. Крики не смолкали, пока его выволакивали из комнаты, громким эхом отзывались под сводами галереи, летели над лестницей, ведущей на верхний этаж дворца. Никто не проронил ни слова. -- Альдо, -- сказал я, -- Альдо... Брат посмотрел на меня. Крики замерли, и наступила тишина. -- Человек Возрождения не знал сострадания. Чем мы лучше его? -- спросил Альдо. Внезапно меня охватил ужас. Во рту у меня пересохло. Я не мог сглотнуть. Альдо снял маску, остальные тоже. Их молодые лица были устрашающе серьезны. -- Человек Возрождения пытал и убивал, не испытывая при этом угрызений совести, -- продолжал Альдо, -- но обычно у него была на то причина. Кто-то несправедливо поступил с ним, и он был движим чувством мести. Причина, возможно, сомнительная, но об этом можно поспорить. В наше время люди убивали и пытали для собственного развлечения и ради опыта. Крики, которые ты только что слышал, вызваны единственно трусостью, а не болью, крики же истинного страдания и боли день за днем, месяц за месяцем звучали в Аушвитце и других лагерях военнопленных. Например, в лагере, где родился Серджо. Романо слышал их в горах, когда враг хватал и подвергал пыткам его друзей-партизан. Слышал их Антонио, слышал Роберто. Ты, Бео, тоже мог бы слышать их, если бы тебя бросили. Но тебе повезло, победители тебя пощадили, твоя жизнь не подвергалась опасности. Я сорвал с себя маску. Я вглядывался в их серьезные, без тени улыбки лица и одновременно прислушивался к звукам с верхнего этажа. Но там было тихо. -- Это далеко не одно и то же, -- сказал я. -- Ты не можешь подвергать студента пыткам на том основании, что такое случалось в прошлом. -- Никто и не собирается подвергать его пыткам, -- сказал Альдо. -- Самое большее, что сделает с ним Федерико, так это устроит на его голове фейерверк и выгонит отсюда. Неприятно, но полезно. Урок пойдет Марелли на пользу, и он призадумается, прежде чем купать в фонтане тех, кто меньше его ростом. -- Кивком головы он подозвал к себе Джорджо. -- Расскажи Бео подлинную историю нападения на синьорину Риццио. Джорджо был одним из телохранителей, которого я запомнил еще с субботы. Это он родился в окрестностях Монте-Кассино, это его родители погибли под бомбами. Крупный, широкоплечий парень с копной непослушных волос и в маске выглядел очень внушительно. -- Все было очень просто, -- сказал он. -- Девушки, которых мы заперли по комнатам, были разочарованы, во всяком случае, нам так показалось, ведь мы ничего им не сделали. Мы впятером подошли к комнате синьорины Риццио и постучали в дверь. Она открыла в халате, думая, что это одна из ее девочек. Увидела нас -- в масках и, конечно, очень опасных -- и сразу сказала, что ценностей при ней нет, она в общежитии их просто не держит. <Синьорина Риццио, -- сказал я, -- самая ценная вещь в общежитии -- это вы. Мы пришли за вами>. Из моих слов она наверняка заключила, что я собираюсь ее похитить, и тут же смекнула, с какой целью. Не моргнув глазом она сказала, что если мы хотим <этого>, то нам следует идти к девушкам. Девушки будут в восторге. Если мы оставим ее в покое, то можем делать с ними все, что нам заблагорассудится. Я повторил: <Синьорина Риццио, мы пришли за вами>. После чего она, к счастью, -- по крайней мере, для нас -- упала в обморок. Мы отнесли ее в комнату, положили на кровать и ждали, пока она не пришла в себя. Когда минут через десять она очнулась, мы все пятеро стояли у двери. Мы поблагодарили ее за щедрость и ушли. Вот так, Армино, свершилось поругание синьорины Риццио. Все остальное -- дело ее рук. Лицо Джорджо утратило всю свою серьезность, он смеялся. Остальные его поддержали. Я понимал смех, мог оценить розыгрыш, и все же... -- Эпизод с профессором Элиа тоже был частью этого представления? -- спросил я. Джорджо взглянул на Альдо. Тот кивнул. -- Не мой выход, -- ответил Джорджо. -- За него отвечал Лоренцо. Лоренцо, такой же миланец, как и декан факультета экономики и коммерции, был раза в два меньше человека, которого он помог раздеть донага. В его манере держаться чувствовалась неуверенность, а глаза походили на глаза невинного младенца. -- Некоторые мои друзья с факультета экономики и коммерции, -- пробормотал он, -- время от времени испытывали неудобства от излишнего внимания профессора Элиа. Как мужского, так и женского пола. Поэтому мы посоветовались с Альдо и разработали план кампании. Проникнуть в дом не составило труда: профессор Элиа сперва подумал, что студенты в масках -- это забавная игра перед обедом в <Панораме>. Но вскоре убедился в обратном. Итак, я был прав. За обоими случаями стоял мой брат. Я понимал, что и он, и эти мальчики убеждены: справедливость восторжествовала. Чаши весов приведены в равновесие согласно странным законам герцога Клаудио, законам пятисотлетней давности. -- Альдо, -- сказал я, -- вчера вечером я тебя уже спрашивал, но ты мне не ответил. Чего ты добиваешься? Мой брат посмотрел на своих молодых товарищей, затем перевел взгляд на меня. -- Спроси их, -- сказал он, -- чего они надеются достичь в жизни. Ты услышишь разные ответы. Каждый ответит в соответствии со своим темпераментом. Видишь ли, они вовсе не сторонники тоталитаризма, да и вообще далеки от какой бы то ни было идеологии. Но у каждого из них есть цель в жизни. Я посмотрел на Джорджо, который стоял ко мне ближе остальных. -- Избавить мир от лицемерия, -- сказал он, -- начиная со стариков Руффано, да и старух тоже. Они пришли в этот мир нагими, как и все мы. -- Пена собирается на поверхности пруда, -- сказал Доменико. -- Если ее убрать, увидишь чистую воду и в ней всякую живность. Убрать пену. -- Жить опасно, -- сказал Романо. -- Неважно, где и как, но с друзьями. -- Отыскать потаенное сокровище, -- сказал Антонио. -- Пусть даже на дне пробирки в лаборатории. Я студент-физик, и у меня нет предрассудков. -- Я согласен с Антонио, -- сказал Роберто, -- но пробирки не по мне. Ответ мы найдем во Вселенной, когда лучше ее изучим. Но я имею в виду вовсе не небеса. -- Накормить голодных, -- сказал Гвидо. -- Но не только хлебом. Идеями. -- Построить что-нибудь такое, над чем время не властно, -- сказал Пьетро, -- как люди Возрождения, которые построили этот дворец. -- Уничтожить существующие везде барьеры, -- сказал Серджо, -- барьеры, которые отделяют человека от человека. Да, лидеры, чтобы указывать путь. Но никаких хозяев и никаких рабов. Я ответил и за Федерико, мы с ним это часто обсуждали. -- Научить молодых никогда не стареть, -- сказал Джованни, -- даже если уже скрипят кости. -- Научить стариков, что значит быть молодым, -- сказал Лоренцо, -- а под молодыми я имею в виду маленьких, беспомощных и бессловесных. Ответы парней прозвучали быстро и четко, как пулеметная очередь. Только последний, Чезаре, казалось, колеблется. Наконец, он сказал, бросив взгляд на Альдо: -- Я думаю, мы должны сделать вот что -- заставить мужчин и женщин нашего поколения не быть равнодушными. Неважно, что их увлекает: футбол или живопись, люди или великие дела, но они должны увлекаться, увлекаться страстно и, если понадобится, забыть о своей драгоценной шкуре и умереть. Альдо посмотрел на меня и пожал плечами. -- Что я тебе говорил? -- сказал он. -- Каждый из них ответил по- своему. А тем временем этажом над нами Стефано Марелли занят только одной мыслью -- как бы спастись. Снова раздался крик и вслед за ним топот бегущих ног. Джорджо открыл дверь. Шаги с безумной скоростью спустились по лестнице и в поисках выхода метнулись в галерею. Мы прошли через комнату херувимов и остановились перед выходом на галерею, вглядываясь в темноту. К нам бегом приближался человек со связанными за спиной руками, на голове у него было надето разбитое ведро с испещренным дырами дном. Из дыр торчали шутихи, от них во все стороны рассыпались яркие искры. Бегущий споткнулся и, рыдая, упал вниз лицом у ног Альдо. Ведро скатилось с его головы. Шутихи вспыхнули в последний раз и погасли. Альдо нагнулся и молниеносным движением ножа, которого я раньше не видел, разрезал шнур, связывавший руки студента. Затем рывком поднял его на ноги. -- Вот твои горящие угли, -- сказал он, ударив ногой по ведру. -- Дети и то могли бы играть с ними. Студент, все еще рыдая, уставился на Альдо широко раскрытыми глазами. Ведро откатилось по полу галереи и застыло на месте. Воздух наполнился едким дымом. -- Я видел, -- сказал Альдо, -- как люди живыми факелами бегут от своих горящих самолетов. Скажи спасибо, Стефано, что ты не один из них. А теперь убирайся. Студент повернулся и неуверенно пошел по галерее в сторону лестницы. Свет факелов отбрасывал на стены его бесформенную, уродливую тень, похожую на гигантскую летучую мышь. Последовавшие за ним стражники направили его через двор, поскольку сам он утратил всякую способность ориентации, и выпустили через огромную дверь между башнями. Испуганные шаркающие шаги стихли. Ночь поглотила студента. -- Он не забудет, -- сказал я, -- и не простит. Он вернется и поднимет сотню таких же, как он. Он раздует эту историю до неузнаваемости. Ты действительно хочешь настроить против себя весь город? Я посмотрел на Альдо. Из всех нас только он не ответил на мой предыдущий вопрос. -- Этого в любом случае не избежать, -- сказал он. -- Расскажет Стефано своим приятелям или нет. Не воображай, будто я здесь затем, чтобы принести мир этому городу и университету. Я здесь для того, чтобы принести смятение и разлад, чтобы натравить одного на другого, чтобы всколыхнуть всю ожесточенность, все лицемерие, всю зависть и похоть и вывести их наружу, как пену на поверхности пруда, о котором говорил Доменико. Только когда он покроется пузырями и зловонной накипью, мы сможем его очистить. Именно тогда я окончательно утвердился в мысли, которую прежде гнал от себя из любви и преданности: Альдо безумен. Зерна безумия, которые в детстве и юности не давали всходов, теперь проросли под явным влиянием того, что ему довелось пережить за время войны и после нее: потрясение, вызванное смертью отца, исчезновением и предполагаемой смертью матери и брата, подорвало его интеллектуальные силы и пожирало их, как раковая опухоль. Пеной, поднимавшейся на поверхность, было его собственное безумие. Символом, который он избрал для мирового зла, была его собственная болезнь. И я ничего не мог предпринять, я не мог помешать ему разжечь в день фестиваля пожар, который, фигурально говоря, способен уничтожить весь город. Ватага преданных ему студентов, отмеченных неизгладимой печатью тяжелого детства, без колебаний пойдет за ним, ни о чем не спрашивая, ни перед чем не останавливаясь. Только один человек мог на него повлиять, синьора Бутали, но она, насколько мне было известно, еще не вернулась из Рима. Альдо снова повел нас в зал для аудиенций. Они еще некоторое время обсуждали подробности фестиваля -- пункты следования, распределение времени и другие технические детали. Я почти не слушал. Одна мысль не давала мне покоя: необходимо добиться отмены фестиваля. А в этом мог преуспеть только ректор. Около половины одиннадцатого Альдо поднялся из-за стола. На кампаниле только что пробил колокол. -- Ну, Бео, если ты готов, я подкину тебя на виа Сан Микеле. До встречи, мои храбрецы. Увидимся завтра. Он прошел в спальню герцога, а из нее -- в гардеробную. Там он скинул с себя колет, штаны в обтяжку и надел обычный костюм. -- С маскарадом покончено, -- сказал он. -- Переодевайся. Сюда, в чемодан. Джорджо за ним присмотрит. Я совсем забыл, что на мне вот уже больше часа золотистый парик и одеяние шафранного цвета. Альдо заметил мою растерянность и рассмеялся. -- Совсем просто, не так ли, -- сказал он, -- перенестись на пятьсот лет назад. Иногда я вовсе теряю чувство времени. В этом половина удовольствия. Одетый в обычный костюм, он выглядел таким же нормальным, как всякий другой. Мы прошли через комнату херувимов, через тронный зал и вышли на галерею. Там нас ждал паж с факелом, он освещал нам дорогу, пока мы спускались по лестнице и шли через двор к боковому выходу. Теперь он казался не более чем участником маскарада, да и сами стены герцогского дворца и безмолвный двор таили в себе не больше угрозы, чем пустой, погруженный во тьму музей. Мы вышли на мощеную дорогу к залитой светом прожекторов пьяцца Маджоре. <Альфа-ромео> был припаркован около центрального входа, и рядом, словно для того, чтобы наблюдать за праздношатающимися, стояли два карабинера. Я в нерешительности замедлил шаги, но Альдо направился прямо к машине. Карабинеры узнали его и отдали честь. Один из них открыл дверцу машины. Только после этого я последовал за братом. -- Все спокойно? -- спросил он. -- Все спокойно, профессор Донати, -- сказал человек, который открыл дверцу. -- Горстка студентов без пропусков, но мы с ними разобрались. Большинство из них оказались вполне благоразумными. Сказали, что в ближайшие два дня хотят развлечься. -- Развлечений у них будет более чем достаточно, -- рассмеялся Альдо. -- Доброй ночи и хорошей охоты. -- Доброй ночи, профессор. Я сел рядом с Альдо, и мы стали спускаться по виа Россини. На улице было почти так же тихо, как и в вечер моего приезда неделю назад. Но сейчас не шел снег и ничто не напоминало о минувшей зиме. Теплый воздух дышал влагой, долетевшей через горную цепь с Адриатики. -- Как тебе мои ребята? -- спросил Альдо. -- Они делают тебе честь, -- сказал я. -- Жаль, что и мне не выпала такая же удача. Когда я был студентом в Турине, за мной никто не присматривал, никто не готовил меня к роли телохранителя при фанатике. Перед въездом на пьяцца делла Вита Альдо сбавил скорость. -- Фанатик, -- повторил он. -- Ты действительно считаешь меня фанатиком? -- А разве это не так? -- спросил я. Город словно вымер. Кинотеатр был закрыт. Последние прохожие разошлись по домам. -- Я был им, -- сказал он, -- когда впервые разыскал и подобрал этих мальчиков из-за обстоятельств их рождения и детства. В каждом из них мне виделся ты. Ребенок, брошенный на какой-то проклятой горе, изрешеченный пулями или осколками бомбы. Теперь все иначе. Ко всему привыкаешь, хоть и не смиряешься. К тому же, как выяснилось, мои чувства были потрачены впустую. Ты выжил. -- Он свернул на виа Сан Микеле и остановил машину перед домом 24. -- Вскормлен тевтонами, янки, туринцами, с тем чтобы процветать в роли групповода при <Саншайн Турз>. Те, к кому благосклонны боги, живут долго. Меня снова охватило сомнение. Сомнение и смятение. Сомнение в том, что тот, кто так метко язвит, может быть безумцем. Смятение оттого, что все, сделанное им для этих обездоленных сирот, было сделано ради меня. -- И что теперь? -- спросил я. -- Теперь? -- отозвался Альдо. -- Нынешнее теперь или будущее? Сегодня ночью ты уснешь и, если тебя это волнует, увидишь во сне синьорину Распа с той стороны улицы. Завтра ты можешь при желании побродить по Руффано и посмотреть на приготовления к фестивалю. Обедаешь ты со мной. А там... а там посмотрим. Он вытолкнул меня из машины. Выходя, я вдруг вспомнил про письмо. Я вынул его из кармана. -- Ты должен это прочесть, -- сказал я. -- Сегодня днем я совершенно случайно нашел его. Между страницами книги из тех, что мы разбирали в новой библиотеке. Оно целиком о тебе. -- Обо мне? -- спросил Альдо. -- Что именно обо мне? -- Что ты не младенец, а само совершенство, -- ответил я. -- Слушай. Я его тебе прочту, а потом ты его оставишь у себя как память о твоем блестящем прошлом. Я облокотился о раскрытое окно машины и прочел письмо вслух. -- Трогательно, правда? -- сказал я. -- Как они гордились тобой. Он не ответил. Он сидел неподвижно, положив руки на руль и глядя прямо перед собой. Его лицо было безжизненно и очень бледно. -- Покойной ночи, -- вдруг отрывисто проговорил он, и, прежде чем я успел ответить, машина рванула вниз по виа Сан Микеле, свернула за угол и скрылась из виду. Я остался стоять, тупо глядя ей вслед. ГЛАВА 17 Почему письмо так подействовало на Альдо? Ложась в постель и проснувшись на следующее утро, я не мог думать ни о чем другом. Я не мог припомнить слово в слово содержание письма, но в нем говорилось про то, что <наш молодой человек> быстро набирает в весе и обещает быть настоящим красавцем. Отец благодарил Луиджи Спека за его доброту в тяжелое для них время, которое, к счастью, уже позади. Поскольку Луиджи Спека тоже поставил свою подпись в записи о крещении в Сан Чиприано, я рассудил, что он одновременно и крестный отец, и врач, присутствовавший при рождении Альдо, которое, наверное, проходило довольно трудно, если он едва не умер и наша мать, видимо, тоже. Это, конечно, и было то самое <трудное для нас время>, о котором упоминалось в письме. Но что могло так взволновать Альдо? Меня это письмо тронуло, но не настолько глубоко. Я ожидал, что он рассмеется или даже отпустит какую-нибудь шутку по поводу того, что его приняли за мертвого. Но вместо этого -- жесткое, неподвижное лицо и поспешный отъезд. На следующее утро я не торопился в библиотеку. Всех нас собирались задержать допоздна, поскольку днем студентам и их родственникам разрешили осмотреть новую библиотеку, официальное открытие которой должно было состояться после коротких пасхальных каникул. Завтракал я в одиночестве -- мои соседи по пансионату уже ушли. Как только я кончил завтракать, зазвонил телефон. Синьора Сильвани взяла трубку и тут же позвала меня. -- Кто-то по имени Джакопо, -- сказала она. -- Не пожелал ничего объяснять. Сказал, что вы его знаете. Я вышел в холл с сильно бьющимся сердцем. С Альдо что-то случилось. Случилось из-за письма, которое я дал ему вчера вечером. Я взял трубку. -- Да? -- сказал я. -- Синьор Бео? Голос Джакопо звучал ровно, волнения в нем не слышалось. -- У меня для вас сообщение от Капитана, -- сказал он. -- Планы на вечер изменились. Ректор, профессор Бутали, и синьора Бутали вернулись из Рима. -- Понимаю, -- сказал я. -- Капитан хотел бы увидеться с вами утром, -- продолжал он. -- Спасибо, -- сказал я и, прежде чем положить трубку, добавил: -- Джакопо... -- Да, синьор? -- С Альдо все в порядке? Его ничто не тревожит? Последовала короткая пауза. Затем Джакопо сказал: -- Мне кажется, Капитан не ожидал профессора Бутали так скоро. Они приехали поздно вечером. Когда около одиннадцати часов он проезжал мимо их дома, туда вносили багаж. -- Спасибо, Джакопо. Я повесил трубку. Письмо сорокалетней давности теперь стало последней из забот моего брата. Больной сам разобрался со своими врачами и вернулся, если и не с тем, чтобы взять бразды правления, то чтобы, по меньшей мере, быть под рукой для консультаций. Из столовой до меня донеслись шаги синьоры Сильвани, но я, не желая вступать с ней в беседу, поспешно вышел. Необходимо увидеться с синьорой Бутали до ее встречи с Альдо. Необходимо убедить ее использовать все свое влияние и постараться под любым предлогом остановить фестиваль. Было половина десятого. После долгого путешествия синьора, вероятно, будет утром дома -- десять часов, пожалуй, самое подходящее время для визита. Я свернул на виа Сан Мартино и стал подниматься по холму к виа деи Соньи. Солнце уже грело вовсю, на небе не было ни облачка. День обещал быть из тех, что я помнил с детства: далекие склоны и долины сверкают в голубоватой знойной дымке, и Руффано, гордо высящийся на двух холмах, властвует над лежащим внизу миром. Я подошел к калитке в стене нашего старого сада, прошел к двери дома и позвонил. Дверь открыла уже знакомая мне девушка. Она тоже меня узнала. -- Могу я увидеть синьору? -- спросил я. На лице девушки отразилось сомнение, и она сказала нечто вроде того, что синьора занята, -- она и профессор Бутали только вчера поздно вечером вернулись из Рима. -- Я знаю, -- сказал я. -- Но это очень срочно. Девушка скрылась на верхней площадке лестницы, и я, оставшись ждать в холле, заметил, что атмосфера в доме снова изменилась. Куда девалось ощущение гнетущей пустоты, царившей здесь в понедельник утром. \emph{Она снова дома}. Об этом говорили не только ее перчатки, лежащие на столике, пальто, брошенное на стул, но и витавший в холле едва уловимый аромат, знак ее присутствия. Только на сей раз она была не одна. Дом заключал в себе не только ее, отчего становился еще более таинственным, более соблазнительным и пробуждал в душе каждого посетителя, в том числе и моей, непонятное волнение -- теперь здесь находился и муж. Это был его дом, и он был хозяин. Палка в углу как некий тотем возвещала об этом миру. Пальто, шляпа, еще не разобранный чемодан, связки книг -- в доме чувствовался запах мужчины, чего не было раньше. Девушка сбежала по лестнице, и за ней я услышал звук голосов, звук закрывающихся дверей. -- Синьора сейчас спустится, -- сказала девушка. -- Прошу вас, входите. Она провела меня в комнату слева от холла, в кабинет, где раньше была наша столовая. Здесь тоже все говорило о присутствии мужа. Портфель на письменном столе, книги, письма. И слабый, но вполне ощутимый запах сигары, выкуренной вечером после приезда, запах, еще не развеявшийся в утреннем воздухе. Должно быть, я прождал больше десяти минут, покусывая костяшки пальцев, прежде чем услышал на лестнице ее шаги. Меня охватила паника. Я не знал, как и что сказать. Она вошла в комнату. При виде меня на ее лице, все еще измученном и усталом -- казалось, она постарела за эти четыре дня, -- но вместе с тем горящем нетерпением, отразились разочарование и удивление. -- Бео! -- воскликнула она. -- Я думала, это Альдо... -- Затем, быстро справившись со своими чувствами, она подошла и протянула мне руку. -- Вы должны меня извинить, -- сказала она. -- Я сама не знаю, что делаю. Глупая девочка сказала мне: <Синьор, который обедал здесь в воскресенье вечером>, и я в своем глупом нетерпении... -- Она не потрудилась закончить фразу. Я понял. В ее глупом нетерпении <синьор, который обедал здесь в воскресенье>, мог означать лишь одного- единственного мужчину. И отнюдь не меня. -- Мне нечего вам прощать, синьора, -- сказал я. -- Напротив, мне следует перед вами извиниться. Я услышал от Джакопо, что вы и ваш муж дома, что вы вернулись поздно вечером, и я не посмел бы беспокоить вас в первое же утро и в столь ранний час, не будь дело таким срочным. -- Срочным? -- повторила она. В музыкальной комнате наверху зазвонил телефон. У нее вырвался раздраженный возглас, и, почти шепотом извинившись, она собиралась выйти из комнаты, когда услышала над головой медленные шаги. Телефонные звонки смолкли, и до нас донеслись приглушенные звуки мужского голоса. -- Произошло именно то, чего я так не хотела, -- сказала она мне. -- Стоит моему мужу начать подходить к телефону и разговаривать сперва с одним, потом с другим... -- Она не договорила и стала прислушиваться, но сверху почти ничего не было слышно. -- Бесполезно, -- она пожала плечами. -- Он снял трубку, и я ничего не могу сделать. Мне было тяжело сознавать, что я доставляю ей неприятности. Более неподходящее время для визита трудно было бы выбрать. Темные круги у нее под глазами говорили об усталости и нервном напряжении. В воскресенье вечером их не было. В воскресенье вечером весь окружающий ее мир мог бы погибнуть. -- Как ректор? -- спросил я. Она вздохнула. -- Настолько хорошо, насколько это возможно в подобных обстоятельствах. То, что случилось в начале недели, было для него настоящим ударом. Но вам уже известно... -- Она вспыхнула, и краска пятнами залила ее от природы бледное лицо. -- Ведь именно с вами я разговаривала во вторник вечером, -- сказала она. -- Альдо мне сказал. Он потом мне звонил. -- За это я тоже должен принести вам свои извинения, -- сказал я. -- То есть за то, что положил трубку. Я не хотел вас смущать. Она перебирала письма на столе и стояла спиной ко мне. По ее жесту я понял, что продолжение этой темы было бы нежелательно. Моя миссия стала еще более затруднительной. -- Вы говорили, -- сказала она, -- что имеете сообщить мне нечто срочное? Голос наверху стал звучать громче. Слов мы не могли разобрать, но было совершенно очевидно, что начался долгий разговор. -- Наверное, мне стоит подняться наверх, -- озабоченно сказала она. -- За последние дни столько всего произошло. Профессор Элиа... -- Значит, вы уже слышали? -- спросил я. Она всплеснула руками и стала ходить взад-вперед по комнате. -- Сегодня утром в первом же телефонном звонке мужу представили крайне преувеличенный отчет о том, что случилось во вторник вечером, -- ответила она. -- Он узнал об этом не от самого профессора Элиа и не от профессора Риццио, а от одного из сплетников, которыми кишит это место. Но как бы то ни было, вред причинен. Муж страшно расстроен. Немного позднее сюда собирается прийти ваш брат, чтобы все ему объяснить и хоть немного успокоить. -- Синьора, -- сказал я, -- как раз об Альдо я и пришел поговорить с вами. Она вся напряглась, и ее лицо превратилось в маску. Лишь глаза предательски выдавали ее волнение. -- О чем именно? -- спросила она. -- Фестиваль, -- начал я. -- Я слышал, как брат говорил со студентами о фестивале. Он стал для них такой же реальностью, как и для него, что очень опасно. Я думаю, фестиваль надо отменить. Беспокойство исчезло из ее глаз. Она улыбнулась. -- Но ведь в этом все дело, -- сказала она. -- Это всегда так. Ваш брат сочиняет сценарий. Он делает его таким живым и реальным, что каждый участник чувствует себя подлинным историческим персонажем. В прошлом году так было со всеми нами. И результат был просто великолепен. Вам это скажет любой. -- В прошлом году меня здесь не было, -- сказал я. -- Но я знаю, что в этом году все будет иначе. Во-первых, действие будет разворачиваться не в герцогском дворце, а на улицах. Студенты будут сражаться на улицах. Все еще улыбаясь, она смотрела на меня с явным облегчением оттого, что я не затронул тему ее отношений с Альдо. -- В прошлом году мы тоже шли процессией по улицам, -- сказала она. -- Точнее, шел мой муж, изображавший папу Клемента, со своей свитой. Я была среди дам и кавалеров, которые ожидали его во дворе герцогского дворца. Обещаю вам -- не будет ничего такого, чего следовало бы бояться. Полицейские к этому привыкли, все пройдет спокойно. -- Разве восстание может пройти спокойно? -- спросил я. -- Разве студенты, а им, как говорят, будет выдано всевозможное оружие, могут контролировать свои действия? Она всплеснула руками. -- Они и в прошлом году были вооружены. И уж конечно, если кто-нибудь из них слишком увлечется, его быстро остановят. Не сочтите меня слишком черствой, Бео, но мы уже три года устраиваем в Руффано такие фестивали. То есть мой муж устраивает с помощью вашего брата. Они знают, как проводить подобные мероприятия. Все было бесполезно. Моя миссия потерпела неудачу. Точнее, была напрасной. Ничто ее не убедит, кроме прямого предательства Альдо с моей стороны. Рассказа о том, что я услышал из его собственных уст накануне вечером. Но то был запрещенный прием. -- По-моему, Альдо изменился, -- сказал я, пробуя сыграть на другой струне. -- Стал более мрачным, более циничным. Смех и веселая болтовня сменяются внезапным молчанием. -- Вы не виделись с ним двадцать два года, -- напомнила она мне. -- Это тоже надо принимать во внимание. -- Взять хотя бы вчерашний вечер, -- не сдавался я. -- Только вчерашний вечер. Я показал ему старое письмо нашего отца, которое случайно нашел в одной из книг библиотеки. Письмо к крестному отцу и врачу Альдо, в котором говорится, какой он прекрасный малыш. Я думал, Альдо будет приятно. Я прочел ему письмо. Он не сказал ни слова и уехал. Ее терпеливая, почти соболезнующая улыбка сводила меня с ума. -- Возможно, он был слишком растроган, -- сказала она, -- и не хотел, чтобы вы это заметили. Он был привязан к вашему отцу, а ваш отец очень гордился им? Во всяком случае, я всегда так думала. Да, пожалуй, я понимаю, почему он забыл с вами попрощаться. Возможно, Бео, он и кажется вам несколько циничным, но это только на поверхности. На самом деле... Она замолкла: внезапно вырвавшиеся наружу чувства не оставили и следа от ее кажущейся холодности и сдержанности. Наверное, подумал я, именно так она выглядела в воскресенье вечером, когда Альдо, пожелав мне доброй ночи, вернулся в музыкальную комнату; в тот вечер, когда мотороллеры с ревом объезжали город, а замаскированные студенты врывались в женское общежитие, чтобы учинить шутовское насилие над синьориной Риццио. <Жена наиболее уважаемого гражданина пала жертвой любострастия>. Вставал вопрос -- которого? В ответе я не сомневался. -- Прошу прощения за то, что я отнял у вас столько времени, -- сказал я. -- Когда увидите Альдо, пожалуйста, не говорите ему о моем визите. Но попросите его быть осторожным. -- Непременно, -- ответила она. -- К тому же мой муж захочет подробнее узнать программу фестиваля, хотя, возможно, состояние здоровья не позволит ему самому принять в нем участие. Послушайте... Телефонный разговор наверху закончился. В комнате, а затем на площадке послышались шаги. -- Он идет вниз, -- сказала она. -- Ему нельзя спускаться и подниматься по лестнице. -- Она быстро подошла к двери и обернулась. - - Он не знает, кто вы. -- Ее щеки порозовели. -- Я имею в виду ваше родство с Альдо. Я сказала ему, что кто-то пришел по делу, я и сама не знала точно, кто именно. Ее чувство вины передалось мне. Я последовал за ней к двери. -- Я пойду, -- сказал я. -- Нет, -- возразила она. -- Не сейчас. Мы вышли в холл. Ректор уже прошел половину лестницы. Это был мужчина неопределенного возраста от пятидесяти пяти до семидесяти пяти лет, широкоплечий, среднего роста, седовласый, с прекрасными глазами, не утративший красоты, которой он отличался в молодости, хотя цвет его лица и говорил о недавно перенесенной болезни. Сразу было видно, что это один из тех людей, которые с первой же встречи вызывают симпатию, уважение и даже привязанность. Я почувствовал себя еще более виноватым. -- Это синьор Фаббио, -- сказала жена ректора, когда тот, увидев меня, замедлил шаги. -- Он пришел с сообщением из библиотеки, где работает ассистентом. Он как раз собирался уходить. Я понял, что ей не терпится, чтобы я поскорее исчез. Я поклонился. Ректор поздоровался со мной наклоном головы. -- Надеюсь, не мое появление послужило причиной вашей спешки, синьор Фаббио, -- сказал он. -- Прошу вас, останьтесь. Мне бы хотелось услышать про новую библиотеку, разумеется, если вы можете и мне уделить несколько минут. Я снова поклонился, следуя вдруг пробудившемуся во мне инстинкту групповода. Синьора Бутали покачала головой. -- Гаспаре, врачи говорят, что тебе не следует ходить по лестнице, -- возразила она. -- Я слышала, как ты подошел к телефону. Надо было позвать меня. Он спустился в холл и встал между нами. Не сводя с меня испытующего взгляда своих прекрасных глаз, он пожал мне руку, после чего повернулся к жене. -- Мне все равно пришлось бы взять трубку, -- сказал он. -- К сожалению, новости не из приятных. Я хотел идти, но ректор протянул руку и сказал: -- Не уходите. Дело не личное. Прискорбный несчастный случай с одним студентом, которого сегодня утром нашли мертвым у ступеней театра. У синьоры Бутали вырвался крик ужаса. -- Звонил комиссар полиции, -- продолжал ректор. -- Он только что услышал о моем возвращении и должным образом информировал меня о случившемся. Кажется, -- он повернулся ко мне, -- по причине известных событий на прошлой неделе вчера вечером был объявлен комендантский час, и всех студентов, за исключением тех, кто имел пропуск, предупредили, чтобы после девяти часов они не покидали своих общежитии и квартир. Этот юноша, а возможно, и не он один, нарушил приказ руководства. Должно быть, он увидел патруль, испугался и побежал кратчайшим путем, которым оказалась эта проклятая лестница. Споткнулся и, скатившись с самого верха, сломал себе шею. Ректор протянул руку за палкой, и синьора Бутали подала ее ему. Он медленно направился в комнату, из которой мы только что вышли. Мы последовали за ним. -- Это ужасно, -- сказала синьора Бутали. -- И именно сейчас, перед самым фестивалем. Уже было официальное сообщение? -- Оно появится в первой половине дня, -- ответил ее муж. -- Такие вещи невозможно замалчивать. С минуты на минуту комиссар будет здесь, чтобы все обсудить. Синьора Бутали подвинула к столу кресло. Ректор сел. Казалось, сероватая бледность его лица еще более усилилась. -- Я должен созвать собрание университетского совета, -- сказал он. -- Извини, Ливия. Тебе придется сделать много звонков. -- Он погладил жену по руке, которую та положила ему на плечо. -- Конечно, -- сказала она, делая мне безнадежный жест рукой. -- Не могу поверить, что в комендантском часе была такая необходимость, -- сказал ректор. -- Боюсь, совет действовал, поддавшись панике: как неизбежное следствие, некоторые студенты взбунтовались, что и привело к фатальному результату. Разве были крупные беспорядки? Он взглянул на меня. Я не знал, как лучше ему ответить. -- Несколько групп проявили, излишнюю активность, -- сказал я. -- Похоже, они не очень ладят друг с другом, особенно студенты Э. К. и студенты гуманитарных факультетов. Объявление комендантского часа вызвало всеобщее недовольство. Вчера вечером в университетском кафе только о нем и говорили. -- Естественно, -- сказал ректор, -- и самые горячие головы решили послать руководство ко всем чертям. Если бы я сам был студентом, то именно так и поступил бы. -- Он повернулся к жене. -- Умер мальчик Марелли. Ты должна помнить Марелли, года два назад мы останавливались в одном из его отелей. О мальчике я знаю лишь то, что он учился на третьем курсе. Какая трагедия для родителей. Единственный сын. Во рту у меня пересохло. Синьора Бутали уже не так хотела, чтобы я ушел. Возможно, мое присутствие доставило ее мужу некоторое развлечение. -- Когда придет врач? -- спросил он. -- Обещал в половине одиннадцатого, -- ответила она. -- Он может прийти с минуты на минуту. -- Если комиссар полиции придет раньше, доктору придется подождать, -- сказал муж. -- Попробуй позвонить ему домой, дорогая. Если его нет дома, то он, скорее всего, в больнице и может прийти пешком. Здесь пара минут ходьбы. Прежде чем выйти из комнаты, она немного помедлила. Возможно, хотела дать мне понять, чтобы я не слишком его утомлял. Или чтобы я не говорил с ним про Альдо. Мне же хотелось одного -- покинуть этот дом до прихода комиссара. Но прежде я должен был высказаться. -- Этот несчастный случай, профессор, -- сказал я, -- не повлечет он за собой отмену фестиваля? Он взял маленькую сигару и раскуривал ее. Поэтому ответил не сразу. -- Едва ли, -- наконец, сказал он. -- В нашем университете около пяти тысяч студентов, и отмена праздника, которого они ждут весь год, может привести к прискорбным последствиям. Такой шаг был бы ошибочным. -- Он затянулся сигарой и нахмурился. -- Нет, -- повторил он. -- Не беспокойтесь, отменять фестиваль мы не станем. Но почему это вас интересует, вы в нем тоже участвуете? Вопрос застал меня врасплох. Ректор остановил на мне пронзительный взгляд. -- Еще не знаю, -- сказал я. -- Не исключено, что профессор Донати захочет поручить мне какую-нибудь небольшую роль. -- Хорошо, -- заметил он. -- Чем больше участников, тем лучше. Он вскоре сюда придет. Я все от него узнаю. Меня удивила тема, которую он выбрал в этом году, но он, без сомнения, отлично с ней справится. Как всегда. Вы откуда? -- Откуда я? -- Ваш дом, ваш университет. Насколько я понимаю, вы только временно работаете у нас? -- Да, -- ответил я, чувствуя спазмы в горле. -- Я из Турина. Работа была мне нужна лишь на время. У меня диплом по современным языкам. -- Хорошо. И что вы думаете о нашей новой библиотеке? -- Она произвела на меня большое впечатление. -- И как давно вы здесь работаете? -- Неделю. -- Только неделю? Он вынул изо рта сигару и с удивлением посмотрел на меня. -- Извините, -- сказал он. -- Я случайно слышал, как горничная говорила моей жене, что ее хочет видеть господин, который обедал здесь в воскресенье. Я не знал, что она устраивала большой прием для сотрудников университета. Я сглотнул. -- Совсем небольшой, -- сказал я. -- Мне посчастливилось принести синьоре Бутали несколько книг из библиотеки, и она была настолько любезна, что сыграла для меня. Приглашение на обед я получил несколько позже. -- Понятно, -- сказал ректор. Он снова посмотрел на меня. Но взгляд был несколько иной. Оценивающий. Взгляд мужа, который вдруг задается вопросом, с какой стати его красавице жене пришло в голову играть на рояле совершенно постороннему человеку, а затем приглашать его на обед. Было очевидно, что прежде с ней такого не случалось. -- Вы любите музыку? -- спросил он. -- Страстно, -- ответил я, надеясь, что наконец-то он утолит свой интерес. -- Хорошо, -- снова повторил он. И внезапно выпалил следующий вопрос: -- Сколько всего было гостей? Я почувствовал, что попал в ловушку. Ответив, что гостей было шестеро, я бы солгал, в чем он мог убедиться, задав тот же вопрос жене и тем самым поймав в ловушку и ее. -- Вы меня неправильно поняли, профессор, -- поспешно проговорил я. -- Прием был в воскресенье утром. -- Значит, на обеде вас не было? -- Я был и на обеде, -- сказал я. -- Меня привел профессор Донати. -- О! Я покрылся испариной. Ничего другого я не мог сказать. Всегда можно спросить если не жену, то горничную. -- Это был музыкальный вечер, -- объяснил я. -- Мы пришли главным образом затем, чтобы послушать игру синьоры Бутали. Она играла до самого нашего ухода. Этот был незабываемый вечер. -- Я в этом уверен, -- ответил он. Так или иначе, я совершил оплошность. Приехав на следующий день в Рим, синьора Бутали могла рассказать ему совершенно другую историю. Например, что в воскресенье вечером обедала одна, а потом, почувствовав внезапное беспокойство, рано утром отправилась в Рим, чтобы быть рядом с ним. -- В Риме, -- сказал он, следуя ходу своих мыслей, -- я почти потерял связь с Руффано. -- Да, -- сказал я. -- Это вполне понятно. -- Хотя друзья-доброжелатели сделали все, от них зависящее, чтобы меня как следует информировать. Правда, некоторые руководствовались отнюдь не доброжелательностью. Я улыбнулся. Точнее, заставил себя улыбнуться. Ректор снова буравил меня взглядом. -- Вы сказали, что всего неделю в Руффано? -- снова спросил он. -- Сегодня ровно неделя, -- сказал я. -- Правильно. Я приехал в прошлый четверг. -- Из Турина? -- Нет, из Рима. -- Я чувствовал, как на лбу у меня выступает пот. -- Вы работали в одной из римских библиотек? -- Нет, профессор. Я был там проездом. Мне вдруг захотелось посетить Руффано. Я нуждался в отдыхе. Даже для меня самого рассказ мой звучал лживо. Ему он, наверное, казался ложью вдвойне. Я слишком нервничал, и он наверняка это заметил. Некоторое время он молчал, прислушиваясь к голосу синьоры Бутали, которая наверху разговаривала по телефону, как несколько минут назад мы прислушивались к его голосу. -- Прошу меня извинить, синьор Фаббио, -- сказал он после затянувшейся паузы, -- за то, что задаю вам столько вопросов. Видите ли, в Риме мне досаждали телефонными звонками с некими намеками по поводу профессора Донати. Я пытался проследить, откуда звонят, но узнал лишь то, что звонят по местному телефону. И самое странное, что звонившая -- это была женщина, поскольку я слышал, как она шепотом давала инструкции, - - говорила не сама, а через третье лицо -- мужчину. Я вдруг подумал -- и простите мне, если я ошибаюсь, -- что вы могли бы быть тем человеком, который сумеет кое-что рассказать мне про эти звонки. Должно быть, мой изумленный вид убедил ректора в ошибочности его предположения. -- Я ничего не знаю ни про какие звонки, профессор, -- сказал я. -- Пожалуй, лучше всего сразу сказать вам, что я работаю в Генуе, в туристической фирме и сопровождал автобус с туристами из Генуи в Неаполь через Рим. Разумеется, я вам не звонил. До приезда в Руффано я никогда не слышал вашего имени. Ректор протянул мне руку. -- Достаточно, -- сказал он. -- Прошу вас, больше не думайте об этом. Выбросьте из головы. И никому об этом не говорите, прежде всего моей жене. Эти звонки так же неприятны, как анонимные письма, но уже больше недели назад они прекратились. Над входной дверью раздался тревожный звонок. -- Это комиссар полиции, -- сказал ректор. -- Или врач. Еще раз приношу свои извинения, синьор Фаббио. -- Не за что, профессор, -- пробормотал я. Я поклонился и пошел к двери. Я слышал, как девушка идет встречать посетителя, а синьора Бутали спускается по лестнице. Я вышел в холл и, когда открылась парадная дверь, отступил в сторону. Вид комиссара в форме заставил меня ретироваться еще дальше, к кухне. Синьора Бутали, провожая комиссара к кабинету, скрыла меня от его глаз. Затем она вернулась попрощаться со мной. Горничная все еще была поблизости и могла нас услышать, поэтому я был лишен возможности предупредить синьору Бутали о разговоре, который я имел с ее мужем. -- Надеюсь, мы скоро вас увидим, -- сказала она, возвращаясь к манере хозяйки, которая спешит выпроводить уходящего гостя. -- Я тоже надеюсь, синьора, -- сказал я, и тут муж позвал ее в кабинет. Она махнула мне рукой и исчезла. По мощеной дорожке сада я вышел на улицу, где комиссара ждала машина, за рулем которой сидел водитель в полицейской форме. Чтобы не проходить мимо него, я свернул налево и стал быстро спускаться с холма. Неважно, куда идти, лишь бы оказаться подальше от полицейской машины. Я решил немного побыть в своей комнате и затем возвратиться к дому моего брата. Известие о смерти Стефано Марелли глубоко потрясло меня, но, пожалуй, не меньше расстроило и то, что ректор рассказал про анонимные телефонные звонки. Дойдя до виа Сан Микеле и направляясь к пансионату Сильвани, я увидел, что у двери стоит какой-то мужчина и разговаривает с синьорой. Я сразу узнал фигуру, обнаженную голову и профиль. Это был полицейский агент из Рима, тот самый агент в штатском, которого во вторник я видел в церкви. Я находился около дома номер 5 и, инстинктивно нырнув в открытую дверь, поднялся на второй этаж. Постучал в дверь квартиры Карлы Распа. Никто не ответил. Я взялся за ручку, дверь подалась. Я вошел и закрыл за собой дверь. ГЛАВА 18 Я думал, что квартира пуста, но звук закрывшейся двери потревожил кого-то в ванной. Из нее вышла женщина в фартуке и с половой тряпкой в руках. Она остановила на мне подозрительный взгляд. -- Что вам нужно? -- спросила она. -- У меня назначена встреча с синьориной Распа, -- солгал я. -- Она сказала, что может задержаться, и просила ее подождать. -- Очень хорошо, -- сказала женщина. -- Эта комната готова, но я еще не прибралась в ванной и на кухне. Устраивайтесь поудобнее. Она вернулась в ванную, и я вскоре услышал шум льющейся воды. Я подошел к окну и, выглянув на улицу, посмотрел в сторону дома 24. Мужчина все еще стоял там. Говорила в основном синьора Сильвани, сопровождая свою речь энергичными жестами. Говорила она, должно быть, обо мне. Рассказывала агенту, что я каждый день работаю в библиотеке, что и сейчас, наверное, там, что я живу под ее крышей ровно неделю, что в Руффано я приезжий. Если он объяснил ей, кто он такой и предъявил удостоверение, то обязательно попросит ее показать мою комнату. Конечно, он поднимется наверх, осмотрит шкафы, ящики, мой саквояж. Он не найдет ничего полезного для себя. Документы при мне. Пока что синьора Сильвани не делала никаких попыток пригласить его в дом. Оба были поглощены беседой. Но вот женщина, прибиравшая в квартире, вернулась в комнату, и я отошел от окна. -- Хотите кофе? -- спросила она. -- Пожалуйста, не беспокойтесь, -- ответил я. -- Никакого беспокойства, -- сказала она. -- Иначе что скажет синьорина. В ее лице было что-то знакомое. Она была молода, далеко не уродлива, но ее растрепанные волосы говорили о неудачной попытке походить на кинозвезду с афиши. -- Кажется, я вас где-то видела? -- спросила она. -- Я тоже об этом подумал, -- ответил я. -- Но Руффано не такой большой город. Возможно, на улице. -- Возможно. -- Она пожала плечами и улыбнулась. Женщина пошла на кухню, а я вернулся к окну. За то время, что мы разговаривали, мужчина исчез: либо вошел в дом, либо прошел дальше по улице. Я взял в руки журнал и устроился у окна, краем глаза посматривая на дом синьоры Сильвани. Вскоре женщина вернулась, неся кофе. -- Прошу вас, синьор, -- сказала она. -- Я вспомнила, где вас видела. Вы разглядывали толпу около Оньиссанти. Вы еще спросили у меня, что случилось и почему приехала полицейская машина. На руках у меня была маленькая девочка. Она плакала. Помните? Я помнил. Руффано и впрямь невелик. Никуда не денешься. -- Вы правы, -- сказал я. -- Теперь я действительно вспомнил. В машину садились два человека. -- Джиджи, -- сказала она. -- Все было так, как я вам сказала, им надо было опознать одежду бедной Марты Зампини. Полицейские отвезли их аж в Рим. Подумать только, проделать такой путь в полицейской машине! Не будь этого жуткого дела, путешествие могло бы им понравиться. Потом ее тело привезли сюда и вчера похоронили. Но какое преступление! И все из-за десяти тысяч лир. Проходимец, который это сделал, никак не признается. Воровство, да, в этом он признается, мой муж прочитал в газете, но не убийство. По-моему, прибегая ко лжи, он надеется спасти свою шкуру. -- Вероятно, -- сказал я. Я пил кофе, не сводя глаз с противоположной стороны улицы. -- Они вынудят его сознаться, -- продолжала она. -- У полиции свои приемы, нам это известно. -- Она стояла, глядя, как я пью кофе; разговор был для нее приятным перерывом в утренней работе. -- Вы знали убитую? -- спросил я. -- Знала ли я Марту Зампини? -- переспросила она. -- Все, кто живет около Оньиссанти, знали Марту. В старину она и Мария Джиджи работали у отца профессора Донати. Вы знаете профессора Донати из художественного совета? -- Да, я его знаю. -- Вчера говорили, что это он договорился с полицией привезти тело и заплатил за похороны. Это замечательный человек, он многое сделал для Руффано, как и его отец до него. Если бы бедная Марта продолжала работать у него, то и по сей день была бы жива. -- Почему она ушла от него? Женщина пожала плечами. -- Слишком много этого. -- Она щелкнула себя по шее. -- Джиджи говорили, что за последние месяцы она совсем опустилась. Все время грустила. Но о чем ей было грустить, о ней хорошо заботились. Мария Джиджи говорила, что после войны, с тех пор как Марта рассталась с семейством Донати, она так и не оправилась. Ей очень недоставало малыша. Она все время говорила о нем, о маленьком мальчике, брате профессора Донати, который пропал с немецкими войсками. Но ведь это жизнь, разве нет? В жизни всегда что-то не ладится. Я допил кофе и отодвинул поднос. -- Благодарю вас, -- сказал я. -- Будем надеяться, что синьорина Распа не слишком задержится, -- сказала она и, остановив на мне хитрый взгляд, добавила: -- Она красивая, правда? -- Очень красивая, -- согласился я. -- У синьорины много поклонников, -- сказала она. -- Уж я-то знаю, мне часто приходится прибирать после того, как они здесь обедают. Я улыбнулся, но от комментариев воздержался. -- Ну что ж, -- сказала она, -- мне пора уходить. Надо еще кое-что купить, до того как муж придет на перерыв. Слава Богу, моя мать присматривает за малышкой, пока я работаю здесь у синьорины. Перед домом 24 по-прежнему не было признаков жизни. У агента уже было достаточно времени, чтобы осмотреть мою комнату и спуститься. Возможно, он тоже пьет кофе с синьорой Сильвани. Я сделал вид, будто увлекся журналом. Минут через пять женщина вернулась из кухни. На ней был длинный джемпер, в руках она держала нитяную сумку. -- Я ухожу, -- сказала она. -- Надеюсь, вы проведете приятный день с синьориной. -- Благодарю, -- сказал я. Она попрощалась и вышла из квартиры. Я слышал, как она спускается по лестнице, затем увидел, как она идет по виа Сан Микеле. Я стоял у окна, не сводя глаз с дома 24, но из него никто не выходил. Должно быть, агент уже ушел. Должно быть, ушел, когда женщина предложила мне кофе. Теперь он, видимо, где-то в университете, наводит справки в регистрационном бюро или в библиотеке. И значит, в библиотеку вход мне заказан. В пансионат Сильвани тоже. Укрытием для меня могли служить только квартира, в которой я сидел, и дом брата на виа деи Соньи. Но если я покину эту квартиру, то по пути к дому Альдо могу повстречаться с агентом. Не исключено, что он дожидается, когда я вернусь в пансионат синьоры Сильвани. Я вынул из кармана сигареты и закурил. Мне пришел на ум бедный студент Марелли, сломавший шею у подножия театральной лестницы. Той самой лестницы, на которой в прошлую пятницу я встретил испуганного юношу. Очевидно, студента. В тот день не было комендантского часа, но, видимо, стражники Альдо допрашивали и его, следуя правилам их фантастической средневековой игры. На сей раз игра завершилась смертью. Уравновесились ли весы небесной справедливости? Закончена ли игра? В качестве директора художественного совета Альдо был членом правления университета. Значит, он будет присутствовать на собрании, которое созвал у себя ректор. И, как все остальные, примет объяснение, выдвинутое в качестве причины смерти Марелли, -- студент испугался и бросился бежать от патруля, -- но в глубине души он не может не знать истинной причины. Я посмотрел на часы. Двадцать пять минут двенадцатого. Я принялся мерить шагами комнату. Затем выглянул в окно. Перед домом 24 ни души. Когда Карла Распа вернется, чем я объясню ей свое присутствие в ее квартире? Я не видел ее с четверга, с того самого вечера, когда столь нелюбезно с ней обошелся. Для извинений момент не совсем подходящий. Я пошел в ванную. На полках стояли разные флаконы и бутылки, на табурете лежал халат. Над ванной на распялке висела торопливо простиранная ночная рубашка. В биде почти до самых краев стояла покрытая мыльной пеной вода, и в ней мокли несколько пар чулок. От их вида меня затошнило. Едва сдерживая рвоту, я вернулся на кухню. Весь этот интимный беспорядок напомнил мне гостиничные номера далекого прошлого: во Франкфурте, в других городах рядом с так же замоченным нижним бельем моей матери валялись мужские носки, носовые платки, зубные щетки, флаконы с лосьоном для волос. К ванне прилипли волосы. От этого у меня, двенадцатилетнего мальчика, выворачивало живот. По всей Германии и до самого Турина меня преследовал смрад похоти. Я и теперь не забыл его. Я снова подошел к открытому окну, сел и закурил еще одну сигарету. Интересно, подумал я, что представляет собой женщина, которая в порыве ревности преследовала анонимными телефонными звонками лежащего в римской больнице ректора. Возможно, отвергнутая любовница моего брата или претендентка, чьи претензии на эту роль не увенчались успехом? Кто бы ни была эта женщина, она, должно быть, догадывалась об отношениях между Альдо и женой ректора. Хоть звонки и прекратились, Альдо необходимо предупредить о них до того, как он увидится с ректором. Пожалуй, надо позвонить Джакопо и попросить его передать Альдо, чтобы тот, как только вернется домой, позвонил мне сюда, на квартиру Карлы Распа. Я перелистал телефонный справочник и нашел номер. Попросил телефонистку соединить меня и стал ждать. Никто не ответил. Либо Джакопо нет дома, либо он в своей комнате. Я положил трубку и снова подошел к окну. Вверх по улице с криками и свистом шла стайка студентов, одетых в маскарадные костюмы и шляпы. Один из них нес в руке палку с привязанным на конце пакетом и совал ее прямо в лица прохожих. -- Помогите бедным школярам, -- взывал он. -- Любое, даже самое ничтожное даяние есть благо. Каждый дарованный грош поможет какому- нибудь бедному школяру завершить образование. Благодарю, синьор. Благодарю, синьорина. Проходивший мимо мужчина пожал плечами и что-то бросил в мешок. Подбадриваемая свистом и улюлюканьем девушка поступила так же и, смеясь, скрылась. Студенты веером растянулись во всю ширину улицы. Они остановили спускавшуюся по холму машину, и палка оказалась перед самым носом водителя. Студент раскланялся в знак благодарности и широким жестом сорвал с головы шляпу. -- Благодарю, синьор. Желаю здравия и счастья. С пением и криком они прошли вверх по улице и свернули в направлении пьяцца делла Вита. На колокольне рядом с собором пробило двенадцать, и не успели последние удары замереть в воздухе, как их подхватили колокола Сан Чиприано. Во всех уголках Руффано колокола возвестили о наступлении полудня, и я подумал о тех беглецах, которые много столетий назад искали убежища под сенью церковных алтарей. Интересно, если я поступлю так же, найду я защиту или ризничий Сан Чиприано бросит на меня испуганный взгляд и побежит доносить в полицию? Затем я услышал шаги на лестнице. Открылась дверь. Это была Карла Распа. Она уставилась на меня с немым изумлением. -- Я как раз решал, -- откровенно признался я, -- остаться мне здесь, в вашей квартире, или искать убежища в церкви. -- Это зависит от вашего преступления, -- сказала она, закрывая за собой дверь. -- Возможно, вам надо сперва исповедаться. Она положила на стол сумку и пакет с книгами. Затем смерила меня взглядом. -- На наше свидание вы опоздали ровно на тридцать шесть часов, -- сказала она. -- Час, от силы два, я, куда ни шло, подожду, но потом предпочту найти замену. Она достала из сумки сигареты и закурила. Затем прошла на кухню и вернулась с подносом, на котором стояли два стакана и бутылка чинзано. -- Полагаю, вы смылись из опасения потерпеть фиаско. Такое случалось и с молодцами покрупнее. Но я обычно с этим справляюсь. Всегда есть средства и возможности. -- Она разлила чинзано. -- Мужайтесь! -- сказала она. -- Пока не попробуешь, не узнаешь, как это здорово. Она подняла свой стакан и улыбнулась мне. Большего великодушия мне не доводилось встречать. Я тоже взял стакан и, пока пил чинзано, принял решение. -- Я здесь не затем, чтобы извиняться за четверг, -- сказал я, -- и восстанавливать утраченную репутацию. Просто я думаю, что меня разыскивает полиция. -- Полиция? -- переспросила она, опуская стакан. -- Вы что, действительно совершили преступление или только шутите? -- Я не совершал никакого преступления, -- сказал я. -- Десять дней назад я случайно оказался на месте убийства и подозреваю, что полиция хочет меня допросить. По моему лицу Карла Распа поняла, что я не шучу. Она протянула мне сигарету. -- Вы имеете в виду убийство этой старухи в Риме? -- спросила она. -- Да, -- ответил я. -- В ту ночь, когда ее убили, я дал ей десять тысяч лир. Неважно, почему я это сделал. Утром я узнал про убийство. Нет нужды говорить вам, что я не имею к нему никакого отношения, но я дал ей деньги за несколько минут до этого. Отсюда ясно, что полиция может мною интересоваться. -- Почему? -- спросила она. -- Разве преступника не поймали? Об этом сообщалось в газетах. -- Да, поймали. Но он сознается в краже десяти тысяч лир и отрицает убийство. Она пожала плечами. -- На его месте я поступила бы точно так же, -- сказала она. -- Это дело полиции. Вам-то что беспокоиться? Я понял, что надо все объяснить. Я рассказал ей про английских туристок, о том, как водил их в полицию, но не упомянул о своем подарке и на следующий день уехал в Руффано. -- Зачем вы это сделали? -- спросила она. -- Потому что я узнал эту женщину, -- ответил я. -- И чтобы окончательно убедиться, приехал сюда. Она допила вино и, видя, что мой стакан пуст, налила мне еще. В ее манерах почувствовалась некоторая сдержанность. -- В газетах я читала, что убитая приехала из Руффано, -- сказала она. -- Откуда вы ее знаете? -- Я здесь родился, -- сказал я. -- И до одиннадцати лет жил в Руффано. Она через стол метнула на меня взгляд, затем наполнила свой стакан и села на диван, положив под спину подушку. -- Значит, вы всю неделю лгали, не так ли? -- спросила она. -- Можно сказать и так. -- И теперь ваша ложь обернулась против вас? -- Не столько ложь, сколько то, что я не сказал всю правду римской полиции, -- сказал я. -- И то обстоятельство, что, по-моему, один агент в штатском узнал меня во время панихиды по Марте. Это было во вторник. Едва ли он увидел в этом обычное совпадение. Час назад тот же агент наводил справки в доме 24. Я видел его у двери с синьорой Сильвани. Она откинулась на подушки и выпустила несколько колец табачного дыма. -- Совпадение или нет, -- сказала она, -- это наверняка покажется ему подозрительным. Но если в Риме задержали того человека, зачем им беспокоиться здесь на ваш счет? -- Я уже сказал вам. Он отрицает убийство. Вполне возможно, что ему поверили и поиски убийцы продолжаются. Она ненадолго задумалась, затем посмотрела на меня: -- А что, если я тоже ему верю? Я пожал плечами и двинулся к двери. -- В таком случае вы можете сообщить обо мне полиции по телефону. В этот момент зазвонил телефон. Мне показалось, что это сама судьба, - - игра закончена. Она знаком попросила меня не уходить и сняла трубку. -- Да? Да, Джузеппе... Завтрак? -- Она помедлила, взглянула на меня и покачала головой. -- Нет, нет... это невозможно. Ко мне должны прийти. Один студент с матерью, с минуты на минуту. Не знаю, Джузеппе, не могу строить планы... Если можно, я позвоню тебе днем в библиотеку. Всего. -- Она положила трубку и улыбнулась. -- Это его угомонит на несколько часов. Ваше счастье, что он позвонил, а не сразу пришел. У нас была предварительная договоренность, которую, как вы видели и, надеюсь, оценили, я ради вас отменила. Ах, не беспокойтесь. Нам не придется выходить. Я приготовлю омлет. -- Она спустила ноги с дивана и пригладила волосы. -- Так вы не считаете меня убийцей? -- спросил я. -- Нет, -- сказала она. -- Откровенно говоря, я сомневаюсь, что у вас хватит духу убить пчелу, не говоря о женщине. Карла Распа направилась на кухню, я последовал за ней. Она возилась со сковородками на плите, сняла с полок тарелки. Я сел на стул и смотрел на нее. Моя исповедь послужила к очищению. Наши отношения казались не такими натянутыми. -- Наверное, вы хотите, чтобы я вывезла вас из Руффано? -- спросила она. -- Это будет несложно. Я могу снова одолжить машину. -- Не из Руффано, -- сказал я ей. -- Всего-навсего вверх по холму, до дома на виа деи Соньи. -- Значит, у вас есть друг, который все про вас знает? -- Да, -- сказал я. Она что-то пробормотала сквозь зубы, вылила в миску яйца и стала их взбивать. -- И кто же это? Я колебался. Свою судьбу я уже вручил ей в руки, что же до судьбы брата... -- Можете не говорить. Я уже догадалась, -- сказала она. -- Вы забыли, что Руффано -- маленький город. Женщина, которая приходит сюда убираться, живет рядом с Оньиссанти, и я уже несколько дней назад слышала от нее все подробности про убитую. Старая Марта много лет жила в семье Донати и нянчила Альдо Донати, когда тот был ребенком. Не потому ли вы ее помните, что в детстве бывали у них? Она проявила редкую догадливость. И все же знала не всю правду. Это было мне на руку. -- Откровенно говоря, да, -- сказал я. Над сковородой поднялся дым, и она вылила на нее яйца. -- Итак, вы пошли и выложили свою историю Альдо Донати? И вместо того чтобы посоветовать бежать отсюда со всех ног, он предложил вам остаться. -- Что-то вроде того. -- В прошлое воскресенье? -- Да, -- сказал я. -- Так, значит, именно с вами Донати провел тогда весь день и вечер? -- Да, -- снова сказал я. Омлет был готов. Карла Распа выложила его на блюдо и поставила на стол. -- Ешьте, пока горячий, -- сказала она, подвигая для себя стул. Я стал есть, размышляя над тем, что еще она спросит. Пока мы ели, она молчала, лишь раз поднявшись из-за стола, чтобы принести миску с салатом и бутылку вина. На ее губах играла загадочная улыбка. Во мне проснулось любопытство. -- Чему вы улыбаетесь? -- спросил я. -- Меня вдруг осенило, -- сказала она. -- Раньше надо было догадаться, когда ваш благородный друг не удосужился ответить на мое письмо. Женщины его не интересуют. Товарищ давних детских игр куда более соблазнителен. Особенно с таким детским личиком, как у вас. Никто бы не оценил это забавное предположение лучше Альдо. Я не знал, то ли протестовать, то ли пропустить его мимо ушей. -- Ну что, -- продолжала она, -- жизнь полна потрясений. Хотя про него я бы такому не поверила. Лишнее доказательство тому, как часто мы ошибаемся. И все же сомнительно. Подобные эскапады могут приесться. -- Она задумчиво подцепила вилкой салат. -- Среди студентов ходили какие- то странные разговоры, -- вслух размышляла она. -- Все эти репетиции за закрытыми дверями в герцогском дворце -- за ними могло крыться нечто другое. Если так, то в субботу Донати меня просто одурачил. А я- то была готова идти за ним хоть в могилу. Я по-прежнему молчал. Любое замечание могло привести к катастрофическим последствиям. -- Вы знаете, что вчера вечером один студент сломал себе шею? -- спросила она. -- Слышал какие-то слухи. -- Пока это неофициально, но скоро объявят. Нарушил комендантский час и бежал от патруля. По крайней мере, существует такая версия. Парень с третьего курса Э. К. Остается лишь догадываться, как они ответят на его смерть. Она может послужить последней каплей. Карла Распа встала из-за стола и снова вернулась с фруктами. Она выбрала себе грушу и ела ее, держа обеими руками: сок тек по ее подбородку. -- Последняя капля... что вы имеете в виду? -- спросил я. -- Взрыв между их компанией и нашей, -- сказала она. -- Если так, то да поможет всем нам Бог, когда завтра Донати выведет своих исполнителей на улицы. Его решение пригласить для участия в фестивале студентов Э. К. не примирит враждующие фракции, как он полагает, результат будет прямо противоположным. -- Она рассмеялась и, высосав кожуру груши, бросила ее в ведро под мойкой. -- Ваш председатель художественного совета женщин вооружать не собирался, но вот что я вам скажу. Большинство девушек, которым я читала лекции последние несколько дней, полны решимости не пропустить сражение, и, если студенты Э. К. нападут на их приятелей, мы увидим, как все черти вырвутся на свободу. Мне жаль полицейских. -- Она подошла к плите и стала подогревать кофе. -- Во всяком случае, тогда им будет не до вас. В убежище Альдо Донати вы будете в полной безопасности. Что у него за дом? Монастырь или дворец? Весь в коврах или с голыми полами? -- Если вы одолжите машину и отвезете меня туда, то сможете увидеть собственными глазами, -- сказал я. И тут же пожалел об этом. У Альдо и без того немало противников, чтобы прибавлять к ним Карлу Распа. И тем не менее без ее помощи я не видел возможности добраться до дома на виа деи Соньи. -- Вы правы, -- сказала она, улыбаясь. -- Если я лично доставлю профессору его маленького дружка, ему придется пригласить меня в дом. Снова зазвонил телефон. Она пошла в гостиную снять трубку. Я встал и прислушался. Как всякому беглецу, мне казалось, что каждый телефонный звонок имеет прямое отношение ко мне. -- Нет, нет. Я все еще жду их, -- нетерпеливо говорила она, тряся головой. -- Наверное, их что-то задержало. Ты же знаешь, какие толпы на улицах. -- Она прикрыла трубку рукой и прошептала мне с противоположного конца комнаты: -- Снова Джузеппе. Он думает, я жду гостей. -- Она сняла руку с трубки. -- У тебя собрание. Без четверти два. Понимаю. В доме ректора. Он вернулся? -- Она с волнением посмотрела на меня. -- Естественно, по поводу несчастного случая. Интересно, что он скажет. А профессор Донати там тоже будет? Понятно... Позвони мне, когда освободишься. Пока. -- Она снова пришла на кухню, улыбаясь. -- Бутали вернулся. Без четверти два в его доме начнется собрание университетского совета. Когда он узнает, что творится здесь всю последнюю неделю, у него случится еще один тромбоз. Карла Распа подошла к плите и вернулась с кофе. Я взглянул на часы. Начало второго. Я подошел к окну и выглянул на улицу. У тротуара стояла машина, которую мы одалживали во вторник вечером. -- Джузеппе не знает, будет Донати на собрании или нет, -- сказала она. -- Не вижу смысла подбрасывать вас к нему, если мы не можем прибыть по всем законам приличия, то есть в присутствии хозяина. -- К черту приличия, -- сказал я. -- Главное -- отвезти меня туда. На этом ваши обязанности заканчиваются. -- Но я вовсе не хочу, чтобы они заканчивались. В квартире этажом выше послышался шум. Потолок сотрясался под тяжелыми шагами. -- Мой сосед с машиной, -- сказала Карла Распа. Она подошла к двери и вышла на площадку. Пройдя до половины лестничного пролета, она крикнула: -- Вальтер! Сосед отозвался. -- Могу я на полчаса одолжить твою машину? -- спросила она. -- У меня важное дело, и пешком мне не управиться. Сосед сверху что-то прокричал в ответ, но слов я не разобрал. -- Да, -- крикнула она, -- к половине третьего ты получишь ее обратно. Она вернулась в комнату, улыбаясь. -- Он очень любезен, -- объяснила она. -- Но, разумеется, я и сама приложила к этому руку. Добро за добро. Выпьем кофе, и в путь. Нам надо застать вашего прославленного друга за вторым завтраком. -- Может быть, мне сперва позвонить ему? -- предложил я. Она помедлила, потом покачала головой. -- Нет, -- твердо сказала она. -- Он может дать вам от ворот поворот. А я не намерена упускать единственную возможность проникнуть в его дом. Я надеялся, что брата не окажется дома и меня впустит Джакопо. Мы допили кофе, и она пошла в ванную. Когда она вернулась, от нее еще сильнее пахло духами, а на ресницах лежал еще более толстый слой туши. -- Боевая раскраска, -- коротко бросила она. -- Не то чтобы я слишком надеялась, но никогда нельзя знать наперед. Я выглянул из окна на улицу. Поблизости никого не было. -- Пойдемте, я готов, -- сказал я. Следом за Карлой Распа я спустился по лестнице и вышел из дома. Открыл перед ней дверцу машины, и она устроилась на месте водителя. -- Шофером буду я, -- сказала она, -- а вы можете сесть сзади. На улицах полно полицейских и агентов в штатском, но, увидев меня за рулем, на вас они и не взглянут. Ее юмор оказался заразительным. Впервые за весь день мне захотелось рассмеяться. Машина двинулась с места и поехала к виа деи Соньи. Вела она не слишком профессионально, зато быстро. Пару раз мы чуть было не сбили прохожего, вознамерившегося перейти улицу на перекрестке. -- Осторожнее, -- сказал я, -- иначе полиция и вами заинтересуется. Она выбрала долгий круговой путь по виа делле Мура, чтобы не проезжать мимо ректорского дома на виа деи Соньи. <Альфа-ромео> у подъезда дома номер 2 не было, и я вздохнул с облегчением. Моя спутница вышла из машины и огляделась. Я бросил взгляд на часы. Около половины второго. -- Идите первым, -- сказала Карла Распа, -- и не думайте, что сможете от меня отделаться. Я здесь, чтобы остаться. Мы подошли к двери Альдо, и я позвонил, моля Бога, чтобы нам открыл Джакопо. Так и вышло. Увидев меня, он смутился, и смущение его еще более возросло, когда он понял, что я не один. -- Профессора нет дома, -- поспешно сказал он. -- Это не имеет значения, -- возразил я. -- Я войду и подожду. Эта дама -- синьорина Распа. Я обещал ей показать портрет в гостиной, синьорина интересуется картинами. Джакопо пришел в еще большее замешательство. -- Профессора Донати уже ждет один посетитель, -- начал он, но Карла Распа с веселой улыбкой решительно прошла мимо него. -- Значит, нас будет трое, -- сказала она. Следом за ней я подошел к двери гостиной, пытаясь не дать ей войти. Поздно. Она уже открыла дверь. На диване сидела женщина. Увидев нас, она протестующе привстала, но, поняв, что мы ее заметили, застыла, не говоря ни слова. Это была синьора Бутали. ГЛАВА 19 Не знаю, которая из двух женщин была более удивлена и расстроена. И виноват в этом был я. -- Прошу прощения, синьора, -- сказал я. -- Профессор Донати просил меня зайти, и боюсь, что я пришел раньше времени. Разрешите представить вам синьорину Карлу Распа, которая любезно подвезла меня. По лицу синьоры скользнула холодная улыбка и тут же исчезла. Глаза, будто не замечая нас, с немым упреком смотрели на Джакопо. -- Добрый день, синьорина, -- сказала она. Менее растерявшаяся Карла Распа быстро оправилась. С заметной бравадой она подошла к синьоре Бутали и протянула ей руку. -- Мы никогда не встречались, синьора, -- сказала она, -- да и с какой стати? Хоть мы и делим университетскую жизнь, живем мы в разных мирах. Я -- скромный сотрудник факультета истории искусств и большую часть времени вожу группы студентов по герцогскому дворцу. Надеюсь, ректору лучше? -- Благодарю вас, -- ответила синьора Бутали. -- Ему лучше, но он очень устал. Мы приехали только вчера вечером. -- И нашли весь Руффано в волнении, пиком которого явилась внезапная смерть одного студента. Хорошо возвращение! Я очень сочувствую вам обоим. Упоминание столь острой темы было явно не ко времени. Лицо синьоры Бутали стало совершенно непроницаемым. -- Случай действительно трагический, -- сказала она. -- Но ни про какие волнения мне ничего не известно, ректору тоже. Карла Распа, улыбаясь, посмотрела на меня. -- Профессору и синьоре Бутали повезло, -- заметила она. -- Мы же с вами были свидетелями, по крайней мере, одного бурного события. Возможно, его будут обсуждать на собрании. -- Она снова обратилась к супруге ректора: -- Синьор Фосси, библиотекарь, мой добрый знакомый, - - объяснила она. -- Он мне сказал, что без четверти два они встречаются в вашем доме. Синьора наклонила голову. Комментарии она сочла излишними. Наступило неловкое молчание. Джакопо, который все это время стоял у двери, исчез, предоставив мне проявить инициативу. Я посмотрел на часы. -- Не забудьте, -- напомнил я Карле Распа, -- что вашему соседу нужна машина. -- Еще рано, -- возразила она. -- Я обещала вернуть ее к половине третьего. Какая очаровательная комната! -- Она отошла на несколько шагов и обвела жадным взглядом мебель и убранство. Затем подошла к портрету моего отца. -- Полагаю, это Донати-старший? -- заметила она. -- Не так красив, как сын, к тому же ему не хватает неотразимого шарма профессора. Все эти вещи, наверное, из его старого дома? Не тот ли это дом, в котором теперь живете вы, синьора? Она метнула взгляд на синьору Бутали, которая -- больше, чем когда- либо, походя на знатную даму с портрета в герцогском дворце -- поклонилась с чисто флорентийским высокомерием. -- Вы правы, -- ответила она. -- Мы им очень довольны. -- Интересно, профессор Донати не чувствует досады по этому поводу? -- Карла Распа улыбнулась. -- Он никогда об этом не говорил, -- последовал ответ. Атмосфера, и без того прохладная, грозила сделаться ледяной. Синьора, которая пришла первой и была старше, продолжала стоять. Однако моя спутница, пренебрегая протоколом, примостилась на краю дивана. -- А если и говорил, то наверняка обиняками, -- сказала она, закуривая сигарету и предлагая другую синьоре Бутали, которая отрицательно покачала головой. -- Но он, в конце концов, выманит его у вас силой своих волшебных чар. У него завораживающие глаза. Вы согласны, Армино? Она одарила меня многозначительной улыбкой и выпустила изо рта кольцо дыма. Памятуя о характере связи, в которой она подозревала меня и Альдо, не приходилось сомневаться, что положение казалось ей интригующим и даже забавным. -- Глаза у него темные, -- сказал я. -- Уж не знаю, завораживающие или нет. -- Его актеры считают их именно такими. Как мужчины, так и женщины, -- продолжала Карла Распа, поглядывая на синьору Бутали. -- Они очень ему преданны, все до единого. Пожалуй, как и все мы, скромные сотрудники университета, они надеются, что он обратит внимание лично на каждого из них. После еще одной паузы она повернулась лицом к жене ректора и сказала: -- В этом году вы не принимаете участия, синьора. Какая жалость. В прошлогоднем фестивале вы под превосходным руководством профессора Донати была прекрасной герцогиней Руффанской. Синьора ограничилась наклоном головы. -- В этом году репетиции проводились с такой таинственностью, -- продолжала Карла Распа, теперь явная хозяйка положения. -- Совещания до поздней ночи за закрытыми дверями. Никаких женщин. Вход по билетам только на открытые собрания. Мне посчастливилось получить два билета от самого председателя, и я взяла с собой Армино. Должна признаться, это было настоящее откровение. Впрочем, вы, разумеется, присутствовали на одной-двух репетициях? Синьора Бутали, с такой уверенностью игравшая в своем доме роль хозяйки, под чужой крышей выглядела очень ранимой. Сама ее поза со сжатыми руками, в которых не было ни перчаток, ни сумочки, -- должно быть, она поспешила сюда, движимая порывом перехватить моего брата, прежде чем он встретится с ее мужем, -- говорила о слабости и беззащитности. -- Боюсь, что нет, -- возразила она. -- Это было невозможно. Последний месяц я так много времени проводила в Риме. Синьора Бутали украдкой опустила глаза на часы, затем остановила на мне свой скорбный, умоляющий взгляд. Я ничего не мог сделать. Оставалось надеяться на возвращение Альдо, который сам найдет выход из создавшегося положения. Не в моей власти было выставить Карлу Распа из дома и не во власти синьоры Бутали. Захватчица, сознавая свое могущество и нимало не заботясь о том, что вмешивается в чужие дела, перехватила взгляд синьоры и усмотрела в нем враждебное ко мне отношение. -- Профессора Донати, наверное, задержали, -- сказала она. -- Для Армино это не имеет значения, он может ждать здесь целый день, если чувствует к тому склонность. Так ведь, Армино? -- Я в его распоряжении, -- коротко ответил я. -- Какой прелестный уголок, -- продолжала Карла Распа, прикуривая следующую сигарету от окурка предыдущей. -- Ни транспорта, ни бесконечных студенческих шествий, ни подглядывающих соседей, которым только дай посплетничать, кто входит, кто уходит. Ваш дом, синьора, неподалеку отсюда? -- Да. -- Очень удобно для профессора Донати на случай, если он захочет о чем-то посоветоваться с ректором. Ах да, вы же сказали, что так много времени провели в Риме. Теперь в голосе Карлы Распа звучала ирония. Еще один намек на близкое соседство Альдо с домом номер 8, и она может перейти к прямым оскорблениям. Если это случится, размышлял я, как поступит синьора Бутали: ответит сокрушительным ударом или подставит вторую щеку? -- К счастью для учеников, берущих у вас уроки музыки, вы смогли вернуться перед выходными, -- продолжала она. -- Двое-трое из них посещают мои лекции и говорят про вас с большой благодарностью. Думаю, мало кому пришлось пропустить хоть одно занятие из-за вашего отсутствия. -- Синьора Бутали ставит чужие интересы выше своих собственных, -- объяснил я. -- На прошлой неделе она нашла время поиграть даже для меня. Мое вмешательство к добру не привело. Напротив, оно только распалило аппетит Карлы Распа. -- Психологи говорят нам, что игра на фортепиано оказывает лечебное воздействие, -- заметила она, -- давая полную волю чувствам. Вы согласны, синьора? Мускулы на лице жертвы напряглись. -- Музыка помогает расслабиться. -- На меня она бы не подействовала, -- вздохнула Карла. -- Разве что дуэт. В нем есть нечто стимулирующее. Вы не пробовали дуэты, синьора? На сей раз подтекст уже не вызывал никаких сомнений. В воскресенье вечером, когда мы трое -- Альдо, синьора Бутали и я -- при свечах сидели за обеденным столом, подобное замечание было бы воспринято как некий вызов в любовной игре, в которой все мы были заняты. Синьора бы улыбнулась и парировала этот вопрос как-нибудь не менее легкомысленно. Но не сегодня. Теперь то был выпад, имеющий целью проверить слабость защиты. -- Нет, синьорина, -- ответила она. -- Такие занятия я оставляю детям. Мои ученики занимаются, чтобы стать преподавателями. Карла улыбнулась. Я чувствовал, что она собирается с силами для смертельного удара. Настало время мне вмешаться. Но прежде чем я успел это сделать, стук двери возвестил о чьем-то прибытии. Из холла послышался торопливый шепот Джакопо, возглас упрека -- моего брата, затем наступила зловещая тишина. Синьора Бутали побледнела. Карла Распа инстинктивно загасила сигарету. Дверь открылась, и в комнату вошел Альдо. -- Я чрезвычайно польщен, -- сказал мой брат, и интонация его голоса предупреждала посетителей, что он не ждал никого из них. -- Надеюсь, Джакопо о вас позаботился, или вы уже позавтракали? -- Не дожидаясь ответа, он пересек комнату и поцеловал руку синьоры. -- Синьора, -- сказал он, -- я как раз направлялся к вашему дому, но увидел здесь незнакомую машину и зашел узнать, в чем дело. -- Это моя машина, -- объявила Карла Распа. -- Точнее, я ее одолжила. Армино у меня завтракал, и я подвезла его сюда. -- Как вы заботливы, синьорина, -- ответил Альдо. -- Холмы Руффано, должно быть, слишком круты для ног групповода. -- Затем он в такой же бесстрастной манере обратился к жене ректора: -- Чем я могу быть вам полезен, синьора? -- спросил он. -- Полагаю, собрание, назначенное у ректора, не отменили? Казалось, долгое ожидание и последовавшая за ним беседа выпили из синьоры все силы, всю энергию. Я вдруг понял, что по возвращении домой она не имела возможности связаться с Альдо по телефону иначе, как в присутствии мужа, и что это их первая встреча с тех пор, как они виделись в последний раз в воскресенье вечером. Она мучительно искала взглядом его глаза. Написанное в нем страдание было слишком очевидно. -- Нет, -- сказала она, -- его не отменили. -- Она пожала плечами, отважно ища слова, которые не дали бы Карле Распа пищу для университетских сплетен. -- Я просто хотела проконсультироваться с вами, профессор, по одному пустяковому делу. Право, ничего серьезного. Возможно, как-нибудь в другой раз. То была жалкая ложь. Будь ее дело действительно пустяковым, она не стала бы так долго ждать. Альдо посмотрел на меня. Наверное, он недоумевал, почему я в ту же секунду, как увидел синьору Бутали под его крышей, благоразумно не удалился и не увел свою спутницу. -- Я уверен, что вы извините меня, синьорина, -- сказал он, глядя мимо меня на причину всего этого смятения. -- Бео, позаботься, пожалуйста, о ликерах и сигаретах. Синьора, прошу прощения... Не угодно ли вам пройти вот сюда? Жестом он указал на холл и столовую за ним. Синьора Бутали вышла, и Альдо закрыл за собой дверь. Я подошел к подносу с напитками и налил Карле Распа ликера, которого она не заслуживала. -- Вы вели себя отвратительно, -- сказал я ей. -- Теперь вы никогда не получите приглашения в дом Бутали. Она выпила ликер и протянула бокал за добавкой. -- \emph{Как} Донати вас назвал? -- спросила она, и в глазах ее зажглось любопытство. -- Бео, -- ответил я. -- Сокращенное от Беато, благословенный. Ее глаза еще больше расширились. -- Как трогательно, -- прошептала она. Затем, указав рукой в сторону столовой, куда предположительно ушли Альдо и синьора Бутали, добавила: -- А благородная дама знает? -- Что знает? -- Про вас с Донати? В меня вселился сам дьявол. Дело приняло такой оборот, что мне уже на все было наплевать. -- О да, -- сказал я. -- Мы действовали в открытую. Но только для нее. -- Вы меня изумляете, -- сказала Карла Распа. Она была так взволнована, что вскочила и пролила часть ликера. Я промокнул лужицу носовым платком. -- Но она без ума от него, это ясно младенцу. Это вопиет к небесам. И она не возражает? -- Нет, -- ответил я. -- Чего ради? -- Такая женщина? Жаждущая быть одной-единственной? Мой дорогой Армино! Разве что... -- В ее голове роился целый мир возможностей. Самые разнообразные образы пролетали перед ее глазами. -- Ливия Бутали, Донати и вы. Это невозможно... У нее закружилась голова. Я забрал у нее стакан и поставил его на поднос. -- Теперь вы уйдете? -- взмолился я. -- Нет, -- сказала она. -- Только не после такой информации. Донати придется вытолкать меня отсюда. Куда они пошли, в его спальню? Я посмотрел на часы. -- Вряд ли, -- сказал я. -- Сейчас без десяти два. Он уже и так на пять минут опаздывает на собрание к ректору. -- Через минуту вы мне скажете, что ректор в этом тоже замешан, -- сказала она. Я пожал плечами: -- Насколько мне известно, вполне возможно. В холле послышались голоса и тут же стихли. Секунды через две в комнату вернулся Альдо. -- Кто следующий? -- спросил он. -- Своих клиентов я хочу принимать по одному. Я заговорил прежде, чем Карла Распа успела произнести хоть слово. -- На виа Сан Микеле двадцать четыре, была полиция, -- сказал я. -- Я подумал, что лучше спрятаться на квартире у Карлы. Я объяснил ей, почему. -- В библиотеку они тоже наведывались, -- ответил Альдо. -- Мне звонил Фосси. Это меня и задержало. -- Затем, повернувшись к Карле Распа, он добавил: -- Благодарю вас за то, что вы сделали. У этого парня могли быть неприятности. На какое-то время я их отвлек, и здесь у меня он в безопасности. Добившись цели и сойдясь лицом к лицу с хозяином дома, синьорина была готова считать, что теперь они квиты. -- Рада была помочь, -- откровенно призналась она. -- Тем более что это дало мне возможность проникнуть в ваш дом. Я пробовала довольно часто. Три раза звонила вам по телефону. -- Как досадно, -- пробормотал Альдо. -- Наверное, я был занят. -- Да, заняты, -- сказала она, глядя на меня. -- С ним. Карла взяла со стола свою сумку и, желая показать, что наши предполагаемые отношения не составляют для нее тайны, проговорила, делая ударение на каждом слове: -- Я и понятия не имела, профессор, что вы с Армино такие близкие друзья. Прощальный выстрел попал мимо цели. -- Нам и следует быть друзьями, -- коротко сказал Альдо. -- Он мой брат. Мы считали друг друга мертвыми и до прошлого воскресенья не виделись двадцать два года. Результат был поразительный. Карла Распа, которая не моргнув глазом восприняла мой возможный статус подозреваемого в убийстве, залилась яркой краской. Можно было подумать, что Альдо ее ударил. -- Я не знала, -- сказала она. -- Я не поняла... Армино ничего не сказал. -- Сраженная этой новостью, она переводила взгляд то на одного, то на другого из нас и вдруг, к моему ужасу, залилась слезами. -- На войне я потеряла обоих братьев, -- сказала она. -- Намного старше меня, но я их очень любила... Мне очень жаль. Пожалуйста, простите меня. Она бросилась к двери, но Альдо шагнул вперед, схватил ее за руку и, резко повернув, посмотрел ей прямо в лицо. -- И насколько же вы одиноки? -- спросил он. -- Одинока? -- переспросила она. Слезы размыли тушь, и теперь, когда краски погасли, ее лицо казалось серым под неровным слоем грима. -- Я не говорила, что я одинока. -- Вам незачем об этом говорить, -- грубо ответил он. -- Об этом вопиет само ваше тело, когда вы обвиваетесь вокруг очередного мужчины. Я в ужасе наблюдал внезапный взрыв моего брата. Рыдающая Карла Распа казалась такой же ранимой и беззащитной, как и синьора Бутали, но по- своему. Почему Альдо не мог отпустить ее с миром? Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, и внезапно все рухнуло. Все притворство, вся бравада. -- Это все, что у меня есть, -- сказала она. -- Мне нечего больше отдать. -- А как насчет жизни? -- требовательно спросил он. -- Ее вы готовы отдать? Он выпустил ее руку. Она все так же пристально смотрела, и по ее ресницам стекала черная тушь. -- Я отдала бы ее за вас, -- сказала она, -- если бы вы попросили меня об этом. Альдо улыбнулся и, слегка наклонившись, поднял с пола сумку, которая выскользнула из трясущихся рук Карлы Распа. -- Остальное не имеет значения, -- сказал он. Он подал ей сумку и похлопал по плечу. Затем провел пальцем по ее щеке, показал ей черное пятно и рассмеялся. -- Возможно, завтра я попрошу у вас вашу жизнь на время фестиваля, -- сказал он. -- Так что запомните, вы мне обещали. Вы можете понадобиться мне в герцогском дворце. Сегодня вечером вы получите инструкции по телефону. -- Я сделаю все, о чем бы вы меня ни попросили, сейчас и всегда, -- сказала Карла Распа. Альдо подтолкнул ее к двери. -- Одно могу сказать наверняка, -- сказал он. -- Если вы хотите умереть, то вам не придется умирать в одиночестве. У самой двери она оглянулась и посмотрела на меня. -- Я вас еще увижу, Армино? -- спросила она. -- Не знаю, -- ответил я, -- но благодарю за убежище, которое вы мне предоставили. Карла Распа вопросительно взглянулд на Альдо. Тот ничем не прояснил для нее мое будущее, и она вышла в холл и далее на улицу. В открытое окно комнаты, где мы стояли, до нас долетел высокий звон колокола Сан Донато, пробившего два раза. -- Мне надо идти, -- сказал Альдо. -- Я опаздываю уже на пятнадцать минут. Я только что звонил Чезаре, сказать, что ты здесь. Он и Джорджо все утро тебя искали. Он говорил резко и немного уклончиво. Я не знал, чем это объяснить -- то ли беспокойством, которому я был виной, то ли чем-то еще. Казалось, он не хочет оставаться со мной наедине. -- Скоро придет Чезаре, и я хочу, чтобы ты сделал все, как он тебе скажет. Понятно? -- Нет, -- ответил я. -- Не совсем. Но, возможно, я пойму, когда он появится, -- и после некоторого колебания добавил: -- Не знаю, говорила ли тебе синьора. Утром я заходил к ней домой. -- Нет, -- сказал Альдо, -- она мне не говорила. -- Я встретился с ее мужем, -- продолжал я, -- и, когда ее не было в комнате, мы несколько минут разговаривали. По ходу беседы он упомянул -- не буду вдаваться в подробности -- про то, что в Риме, лежа в больнице, получил несколько анонимных телефонных звонков. Звонила женщина с намеками по твоему адресу. -- Благодарю, -- сказал Альдо. Его голос не дрогнул. Выражение лица не изменилось. -- Я подумал, -- неловко сказал я, -- что лучше тебя предупредить. -- Благодарю, -- снова сказал он и направился к двери. -- Альдо, -- сказал я, -- извини за то, что сейчас произошло, -- за досадное столкновение между Карлой Распа и синьорой Бутали. -- Почему досадное? -- спросил он, помедлив и держась за ручку двери. -- Они такие разные, -- сказал я, -- между ними нет ничего общего. Он остановил на мне жесткий, загадочный взгляд. -- Вот здесь ты ошибаешься, -- сказал он. -- Обе они хотели только одного. И в этом Карла Распа оказалась более откровенной. Он вышел из комнаты. Я слышал, как хлопнула входная дверь. С его уходом меня вновь пронзило острое чувство неизвестности -- что ждет меня впереди. ГЛАВА 20 Мне не хотелось оставаться одному. Я разыскал Джакопо, который собирался уйти к себе. -- Можно мне пойти с вами? -- робко спросил я его. На его лице отразилось удивление, затем удовольствие, и он махнул мне рукой. -- Конечно, синьор Бео, -- сказал он. -- Я чищу серебро. Пойдемте, вы составите мне компанию. Мы пошли в его квартиру. Он провел меня в свою собственную кухню, она же гостиная с окном, выходившим на виа деи Соньи. Это была веселая, уютная комната; сидевшая в клетке канарейка пела под звуки транзистора, который Джакопо, возможно из почтения ко мне, тут же выключил. На стенах висели картинки самолетов, вырванные из журналов и вставленные в рамки. Различные серебряные предметы -- ножи, вилки, ложки, блюда, кувшины, кружки -- стояли в центре кухонного стола; некоторые еще покрывала розовая паста, другие были уже вычищены и ярко блестели. Большинство из них я узнал. Я взял в руки небольшую круглую миску и улыбнулся. -- Это моя, -- сказал я, -- рождественский подарок. Марта никогда не позволяла мне ею пользоваться. Говорила, что она слишком хороша. -- Капитан держит ее для сахара, -- сказал Джакопо, -- и всегда пользуется ею, когда утром пьет кофе. Его собственная слишком большая. Он показал мне миску большего размера, которую еще не вычистил. -- Эту я тоже помню, -- сказал я Джакопо. -- Она из столовой, и мать ставила в нее цветы. На обеих мисках, Альдо и моей, были инициалы А. Д. -- Капитан очень дорожит всеми семейными вещами, -- сказал Джакопо. -- Если разобьется что-нибудь из фарфора, а это бывает нечасто, он очень огорчается, или если что-то теряется. Он никогда не выбросит то, что осталось от прежних дней и от его отца. Я поставил миску на место, Джакопо взял ее и принялся чистить. -- Странно, -- сказал я, -- что он так уважает традиции. -- Странно? -- повторил удивленный Джакопо. -- Вовсе нет, синьор Бео, уверяю вас. Сколько его помню, он всегда был таким. -- Возможно, -- ответил я, -- но в детстве он был настоящим бунтарем. -- Ах, в детстве, -- Джакопо пожал плечами. -- В детстве мы совсем другие. В ноябре капитану исполнится сорок. -- Да, -- сказал я. Канарейка снова запела. Ее песня была счастливой, безыскусной. -- Я волнуюсь за брата, Джакопо, -- сказала я. -- Не стоит, -- коротко ответил Джакопо. -- Капитан всегда знает, что ему надо. Я взял кусок замши и стал полировать свою маленькую миску. -- Неужели за все эти годы он совсем не изменился? -- спросил я. Джакопо слегка нахмурил брови, видимо размышляя над моим вопросом. -- Пожалуй, стал более задумчивым, -- наконец проговорил он. -- У каждого свое настроение -- и у меня, и у него. Когда он один и о чем- то думает, лучше его не трогать. -- И о чем же он думает? -- Если бы я это знал, -- ответил Джакопо, -- то не стоял бы в этой кухне и не чистил серебро. А был бы, как он, членом художественного совета и указывал бы другим, что делать. Я рассмеялся и промолчал. У Джакопо была своя грубоватая мудрость. -- Мы друг другу отлично подходим, Капитан и я, -- сказал он. -- Друг друга понимаем. Я никогда не сую нос в его дела, как Марта. -- Марта? -- удивился я. -- Дело было не только в том, что она пила, синьор Бео. С годами она стала слишком требовательной. Оно, конечно, возраст. Ей надо было все знать. Что Капитан делает, куда ходит, кто его друзья, каковы его намерения. Да-да, это и многое другое. Я как-то сказал вашему брату: <Если я когда-нибудь стану вроде нее, тут же меня гоните, я пойму -- за что>. Он обещал, что так и сделает. Но ему не о чем беспокоиться. Со мной такого не случится. Моя миска была готова. Инициалы так и горели. Джакопо протянул мне миску Альдо, и я стал чистить ее. -- И чем это кончилось? -- спросил я. -- Он выставил ее из дома? -- Это было в ноябре, -- сказал Джакопо, -- сразу после его дня рождения. Он устроил небольшой праздник для нескольких студентов университета и одной дамы, синьоры Бутали, которая выступала как хозяйка дома. -- Он немного помолчал, затем добавил, видимо желая объяснить то, что по его разумению могло показаться странным и даже шокирующим: -- В то время профессор Бутали был на конференции в Падуе. И синьора, конечно, решила, что раз гости -- это студенты из университета ее мужа, то не будет ничего зазорного, если она выступит перед ними в роли хозяйки дома. Марта приготовила обед, а я прислуживал. Вечер прошел замечательно. Студенты принесли гитары и пели, а потом Капитан отвез синьору домой. Марта много выпила и никак не хотела ложитьс