заводи лодочную станцию. На "Старую плавбу" я ходил зимой кататься на коньках; сколько мне было тогда лет? Четыре или пять? Тогда река еще замерзала зимой... -- Полиция! -- ахнул около меня Гут. -- Будут требовать документы. Здесь каждый должен иметь документы, а кого схватят без документов, того направят на принудительные работы. Мы метнулись, как рыбы. Прочь с мола! Исчезнуть среди складов я улочек. Но бдительные глаза за рулем заметили движение, сирена завизжала, фиолетовая мигалка закрутилась. Машина рванулась. Мы неслись и петляли. На машине тут было пробраться не так просто. Они знали о нас, почуяли добычу. Мы бежали назад к центру порта, переполненному людьми. На мгновение мы затаились за воротами какого-то здания. Никого: можно бы вздохнуть с облегчением, но не тут-то было. "NON EUROPEANS!" [Не для европейцев! (Англ.)] Гут вытер ладонью вспотевшее лицо. Сирена кружила по окрестным улицам. -- Если нас здесь поймают, то могут объявить неграми. Туг масса метисов, поди докажи без документов -- белый ты или черный. Так они и избавляются от подозрительной бедноты. Нет документов -- никто с тобой не разговаривает, езжай на принудительные работы, здесь никакой порядочный белый не остановится, даже если дело идет о его жизни. Это страшная страна. Буквы били нам в глаза: "Не для европейцев!" -- Прикинемся неграми, попытаемся исчезнуть среди черных, -- предложил я. -- Это невозможно... С каких это пор здесь негры живут в городах? Черные размещены в негритянских поселениях, а поселение должно быть не ближе чем в шестнадцати километрах от города. Между городом и негритянским поселением лежит ничейная земля. Практически это означает, что попасть туда можешь только автобусом или поездом, но для этого ты должен иметь деньги. Кроме того -- всюду постоянный контроль, как здесь. К первой полицейской машине издалека присоединилась вторая и еще одна. Мы беспомощно посмотрели друг на друга. Нас сжимали с трех сторон. -- Мы должны быть среди людей, здесь нас схватят! -- сказал Гут. Я крепко схватил Гута за руку. -- Подожди! Мне не хотелось уходить отсюда. -- Что будем делать? Можем ли мы вообще что-нибудь сделать? Минуту он со злостью смотрел на меня. -- Можем, -- сказал он, -- бежать или прыгнуть в море, другой возможности нет! Мы выскользнули на улицу. Одна сирена удалялась в сторону моря, другие две приближались от центра. -- Пойдем в туалет, там мы сможем хотя бы немножко умыться. -- Кто тебя пустит, если тебя можно принять за негра? -- Тогда в туалет для черных... -- Таких не бывает. Мы торопясь пробирались между постройками и складами, не прислушиваясь к тому, удаляются или приближаются сирены. При всем постоянном петлянии и смене направления я вдруг понял, что с виду беспорядочная застройка пригорода делалась по хорошо продуманному плану, что она задумана с определенным смыслом. Все улочки сбегались к проспектам. Первый вел прямо на набережную вдоль мола и рейдов, другой -- по центру застройки и, по всей вероятности, соединял самые отдаленные складские территории, а третий проспект -- торговые, он служил границей с городом. Если на каждый проспект в центре порта поставят полицейскую машину и устроят облаву, то никто, с какой стороны он бы ни шел, от них не уйдет. Машина, едущая за нами, по существу, толкает нас в ловушку. Как в кибернетическом лабиринте. Мышь добирается к своей цели, если подчиняется приказам экспериментаторов. Мы должны сделать что-то совсем другое, выскользнуть, вернуться! Вернуться на исходные позиции. И все повторится, говорил разум. Те же приказы погонят нас к центру лабиринта. Бежать! Сирены уже выли у нас за спинами. Через несколько шагов Гут остановился и судорожно сжал мне руку. Из витрины нам дружески скалил зубы бородатый симпатяга с автоматом через плечо. "Приди к нам!" -- настойчиво призывал текст плаката. -- "И здесь ты сражаешься за Европу!" Люди вокруг нас уже разбегались в боковые улицы. -- Только он может нас вытащить из этого, -- проронил затравленно Гут. "Решение! -- шепнул разум. -- Нетрадиционное решение, которое расстроит игру полицейского кибернетика". Минуту мы попеременно смотрели то на плакат, то друг на друга. Наемники! Сирена выла в опасной близости. Если нас задержат, то сразу прикончат. В десять минут вычислят, кто мы такие. Мы открыли стеклянные двери и вошли. За длинной перегородкой с ослепительной мраморной доской, которая могла сделать честь любому туристическому бюро, где теснятся толпы желающих, дремал с газетами в руках довольно толстый парень в серо-зеленой рубашке и серо-зеленых брюках. Униформа или гражданская одежда-это могло быть чем угодно. Газеты у него упали на стол, в непритворном изумлении он вытаращил глаза. -- Grussgott [Салют! (Нем.)] -- сказал Гут. -- Не храпи, мы хотим наняться! Его немецкий поднял парня на ноги. -- Ради бога, парни... -- ахнул он недоверчиво. -- Откуда вы удрали? У вас неприятности? -- С английского угольщика, и ни за что на свете туда не вернемся! Он широко раскрыл объятия. Потом рассмотрел наши лохмотья, рассмеялся и не стал нас обнимать. -- Добро пожаловать, милости просим. Англичане -- трусы, это каждый знает. Сирена выла перед витриной. На стенах висели десятки плакатов с африканской тематикой. На каждом стоял или сидел в открытом джипе симпатичный паренек в серо-зеленой униформе. -- Вы решили правильно, жалеть не будете, все будет в порядке, -- сказал он решительно. -- Чем где-то надрываться... -- неопределенно развел он руками. -- Вот это работа -- для настоящих парней. Будете довольны и наживете немалые денежки. Но прежде всего мы составим договор. У вас есть документы? -- и он искоса посмотрел на нас. -- Остались на судне, -- спокойно сказал Гут. -- У капитана. Знаешь как это бывает, не могли же мы идти за документами. -- Гм... конечно, разумеется, нет, -- кивнул парень и минуту выжидательно наблюдал за нами. -- Вероятно, вы на самом деле не могли... -- оскалил зубы по-дружески, -- на это нам наплевать, наш армейский корпус это не интересует, это ваше дело. Получите воинское удостоверение, этого вполне достаточно. Оно, конечно, не заменяет действующий паспорт, и вы не сможете путешествовать за границу вне воинского подразделения. Да и что вам там делать, не так ли? После пяти лет службы вы сможете попросить о предоставлении родезийского гражданства и получите настоящий паспорт. Наш корпус размещен в Родезии. Это было ясно. Только теперь мы начали постепенно понимать, где мы очутились. -- На сколько лет хотите подписать? -- спросил он деловито и разложил на конторке печатные бланки договора с большим государственным гербом. Он не терял время, все шло гладко. -- Сколько нам дадут? -- сухо спросил Гут. -- Для начала -- две тысячи долларов, родезийских, конечно, плюс доплаты за боевые операции. Мы торопливо подсчитали. -- Наживете больше трех тысяч -- это совершенно точно, -- сказал соблазнитель и перевернул бумаги. -- Так на сколько, ребята, на год, на два или на пять? Только в нашем корпусе вы узнаете, что такое добровольческая армия. Гофман -- молодец, самый лучший командир, которого я знаю. Но вы обдумайте, это ваше дело. Подпишете на год или два, а что будете делать потом? У нас вам обеспечен твердый оклад -- замечательный оклад и полное обеспечение... -- На два года, -- сказал Гут, -- потом увидим. -- Отлично. Если захотите, договор всегда можно продлить. -- И пододвинул к нам бумаги. Все было очень просто и легко. Меня охватил ужас: продать душу дьяволу на два года или даже на пять лет? Мне стало дурно. У нас нет документов, без документов каждый зажмет нас в кулак. -- Посмотри, в каком мы виде, -- пытался я отдалить решение, -- прежде всего мы хотели бы привести себя немного в порядок. -- Положитесь на меня, -- усмехнулся парень. -- Этот галдеж на улице -- из-за вас? Мы были не в состоянии произнести ни слова. Минуту он наслаждался нашим испугом. А потом махнул рукой: -- Я ничего не говорил, меня это не интересует, будьте спокойны. Как только подпишете, подброшу вас до здешней базы. С того момента, как вы станете членами корпуса, никто не посмеет на вас поднять руку, за это я ручаюсь! Ни полиция, ни армия, абсолютно никто. У нас такая договоренность! Когда я расписывался, то заметил, что грязь въелась в руку так глубоко, что я даже не мажу этот красивый бланк. Я начал смеяться; это было невероятно, только что я стал членом самостоятельной "Анти-Террористической Унии" Макса Гофмана. Мы были куплены и завербованы в течение десяти минут. У нас не было времени на размышления, самокопания или взвешивания моральных ценностей. К тому же чихал на эти ценности весь свет, чихали и мы на них тоже. Здесь нам предлагалась единственная возможность сохранить свою шкуру. Окончательно исчезнуть из пределов досягаемости капитана Фаррины и южноафриканской полиции. В их компании нас ждала одна-единственная дорога из порта. С пулей в голове куда-нибудь на свалку. Сомневаюсь, что они утруждали бы себя похоронами. -- Так, ребята, -- спокойно сказал портовый представитель Макса Гофмана и аккуратно положил договоры а письменный стол. -- Теперь я должен сделать из вас снова людей. Пару дней отдохнете, и потом я отошлю вас сборным самолетом в Русамбо. Он встал, подошел к большой карте и указал нам на маленькую точку недалеко от родезийско-мозамбикской границы. -- Здесь расположена наша база. Он запер контору и по коридору вывел нас во двор между безликих корпусов складских и учрежденческих зданий. Посмотрев убийственным взглядом на наши грязные разодранные комбинезоны, он ключом отпер дверцы серого "ситроена". МАШИНА БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА! Через проезд "Только для европейцев!" мы выехали на другую улицу и среди валившей пестрой толпы бесцеремонно пробирались к городу. Только когда мы миновали величественное здание управления порта и вырвались из муравейника на приморскую автостраду, перед нами возникла панорама города, протянувшегося вдоль прекрасного залива Алгоа, с золотыми пляжами и очертаниями Форт-Фредерика, старейшей африканской военной крепости под экватором. Этап! Мы вступили в иной мир. Он сущeствовал независимо от нас, и ничего мы о нем не знали. Вынырнули из омута и оказались в нем. Меня охватило чувство неимоверного облегчения и счастья. Нас уже не схватят, мы пережили. Мы сидели, ослепленные жгучим, ликующим послеполуденным сиянием. По обеим сторонам шоссе тянулись пестрые ковры цветов. Только полоса стройных высоких пальм с королевскими кронами, слегка покачивающихся от дуновения слабого ветерка, опоясывала весь залив, как зеленый венок. "Экскурсовод" нажал на кнопку радиоприемника. Психологический допинг. Порт-Элизабет превратился у меня на глазах в рай. Мы ускользнули, вступили на небеса. Я чувствовал, как слезы неудержимо льются из моих глаз. Гут дремал, голова у него покачивалась, рот был приоткрыт. Многое он перенес. Человек не может выдержать слишком много ужаса или счастья, тотчас же начинают работать его защитные системы. Усталость и сон. За сегодняшний день мы наработались больше, чем если бы выгрузили целый эшелон угля. "Экскурсовод" нас не беспокоил. Он тихо насвистывал какую-то мелодию. Через открытые окна в машину проник аромат моря, просоленного песка и морских водорослей. Белые безлюдные дворцы на пологих склонах сменяли виллы и резиденции. На блюдах золотого песка лежали тела полуголых женщин. Я глубоко вздохнул, я был как пьяный. Человек за один-единственный день может прожить больше, чем за всю жизнь. Голова у меня кружилась, езда в машине вызывала тошноту. Пессимист внутри меня отчаянно нашептывал: "Все -- обман! Достаточно двух желто-черных полосатых контейнеров, и не будет ничего. Ни пальм, ни ковров из цветов, ни даже этого прекрасного города с красотками на побережье. Ничего! Вообще ничего!" Белое кружево окаймляло побережье. Именно здесь кончалась Африка, дальше был уже только океан. Мы свернули с приморской автострады на асфальтированную дорогу, ведущую немного в сторону. Город остался позади. Потом перед нами в одной из живых изгородей открылись железные ворота, и машина остановилась перед низким кирпичным бунгало. -- Фред, Фред, -- заорал "экскурсовод" и вышел из машины. Гут открыл глаза и непонимающе смотрел вокруг себя. -- Фред! Везу друзей! Из бунгало вынырнул однорукий мужчина в таких же серо-зеленых брюках и рубашке без каких-либо знаков различия и от удивления открыл рот: -- Где ты их взял? Ну и вид у них... -- Удрали с какого-то угольщика. Можешь с ними что-нибудь сделать? Однорукий озадаченно покачал головой. -- Ничего подобного я еще не видел. Плывете из Европы? -- Из Европы. -- Ничего, вперед, ребята! -- сказал ободряюще "экскурсовод". -- Можете заняться собой. Я должен вернуться, вечером увидимся. Он развернул машину и исчез. Я стоял неподвижно под потоком теплой воды, давая ей бить во все поры моего тела. Гут в соседнем душе фыркал и чихал. Содрать грязь "Гильдеборг" было выше моих сил. Мыло скользило по ней, как по жирному стеклу. Даже не захватывало. Потом появился Фред и принес нам синтетические моющие средства. Минуту он смотрел на наши покрытые черным тела и с усмешкой сказал: -- Что вы, парни, это не уголь, это -- трюм, но мне до этого нет никакого дела, это ваша забота. Он скорчил гримасу и предоставил нас потокам воды и химии. Сапонаты начали разрушать монолитный слой грязи. Ужасная, каторжная работа, я вынужден был отдохнуть. -- Гут! -- закричал я в соседнюю кабинку. -- М-м? -- Что будем делать? Мне необходимо было беседовать, говорить о нашем решении, о своих сомнениях. Теперь под барабанящим душем, в доме за высокой оградой у меня начало все переворачиваться в голове. Ведь, конечно, мы не допустим, чтобы нас отправили в Родезию. Наш поступок был вызван отчаянием, но теперь мы уже не отчаиваемся. -- Будем держать язык за зубами! -- сказал строго Гут. -- Как в армии, приятель. Однако мне казалось, что его резкий ответ имеет в сущности иное значение. Он не хотел разговаривать. Не хотел разговаривать на эту тему здесь. И у него не выходил из головы наш поступок. Человек быстро приходит в себя, он мигом забывает о чуде, свидетелем которого был. Об оказанном благодеянии. О до сих пор оказываемом благодеянии. А ведь мы еще пока стояли под душем и сдирали грязь. Но с каждым чистым клочком кожи в нас пробуждались сомнения и неблагодарность. Теперь, когда непосредственная опасность нам уже не угрожала, когда мы в окно видели зелень сада и белые стены дома, мы начинали думать нормально. Только сейчас мы проснулись. Ведь не полезем же мы из огня да в полымя. Мы стали членами частного иностранного легиона, антитеррористического подразделения. Это было официальное название, но каково оно было на самом деле? Кто террористы и кто антитеррористы? В разных местах понимают это по-разному. Одинаковые слова понимает всяк по-своему. Пора перестать верить в первоначальный смысл слов. Та, прежняя речь, в которой "да" означало "да", а "нет" -- "нет", принадлежит прошлому, самое большее -- словарю. Это мертвый язык, как латинский. ПРАВО, БЕСПРАВИЕ, СВОБОДА -- понятия, возможно, годящиеся еще для литературы. Но в живой речи они означают нечто совсем иное. Они выражают сиюминутное положение вещей, состояние мира и соотношение сил. Свобода в устах сильного означает что-то совсем иное, чем в устах слабого. Террорист на одной стороне -- это герой на другой. Старое, настоящее значение слов никто не хочет признавать. Ложь стала властительницей мира, а обман ее одеянием. Наконец с мытьем было покончено. Побритые и вымытые, в серо-зеленых рубашках и брюках, мы, усевшись на террасе за плетеным столиком, вливали в себя чашки чая, пихали сандвичи, которые самоотверженно приносил Фред. Потом он уселся против нас, и мы вместе ждали возвращения Тони Шефера, порт-элизабетского уполномоченного Гофмана. Солнце склонялось к западу, и тени становились гуще. Все было ново, необычно, ошеломляюще. Краски начали меняться, там, где при полном сиянии солнца была однообразная зелень, теперь выступали десятки оттенков; все дышало тяжелыми, дурманящими ароматами. Только наша кожа была желтовато-белой и дряблой. Однорукий Фред по сравнению с нами казался здоровяком, -- Здорово вам досталось, ребята, -- сказал он, когда мы, наконец, наелись и просто сидели и наблюдали за надвигающимся сумраком. Да, досталось нам порядочно. Я не узнавал сам себя, мы стали другими людьми. Я еще не был способен уяснить, в чем заключается перемена, но чувствовал ее. Мир я воспринимал по-иному. Мы молчали; первый день свободы нас утомил и вымотал. У нас не было никаких желаний, и мы не думали ни о чем. У нас будет достаточно времени завтра. На все будет достаточно времени. -- Мне кажется, вам необходимо немножко прогуляться, -- улыбнулся нам Фред. -- Это вас обязательно поставит на ноги. Отлет не раньше конца недели. Тони вам непременно выдаст аванс в счет первой зарплаты, но вам надо знать, как вести себя здесь, чтобы не попасть в беду. Вы не в Европе. Для иностранца здесь опасно. Главное, запомните: ни в коем случае не сопротивляйтесь полиции. Пусть вас поколотят, но не защищайтесь, все в конце концов уладится. Смотрите, чтобы вам даже в голову не пришло путаться с негритянками, за это здесь строго наказывают, это распространяется и на иностранцев. Ничего подобного здесь не потерпят. С индианками или метисками не так строго, но я не рекомендую вам и это -- тоже запрещено. Лучше зайдите в порядочное заведение "Только для европейцев!" и любуйтесь экзотикой. В азиатских и негритянских поселениях постоянно проводятся проверки. Обстановка здесь напряженная и часто стреляют, поэтому не покидайте белые кварталы. Подлинной Африкой вы еще насладитесь вдоволь, жалеть не будете. Утром Тони выдаст вам документы, чтобы вы не имели затруднений. Уверен, что у вас нет документов. -- Все осталось на корабле, -- сказал я устало. Фред усмехнулся. -- Это серьезное дело, особенно здесь, но время от времени это случается. Не ломайте себе над этим голову. Солнце утонуло в море. Исчезло, провалилось. Ночь пришла без перехода, и мгновенно похолодало. Возможно, так нам показалось. В трюме была постоянно невыносимая жара, а теперь холодные дуновения ветра с моря вызывали у нас на руках гусиную кожу. Но, может, это было и от изнурения и усталости. Я чувствовал, как меня охватывает внутренняя дрожь. -- Я хотел бы пойти спать, -- сказал я. -- С меня уже хватит, а с Тони увидимся утром. Гут тоже встал, и он был измучен. Фред привел нас в просто обставленную спальню. Белые, отлично заправленные постели. Видение из рая. Как долго мы не лежали в постели. Я был не в состоянии сосчитать дни. Я сбросил с себя серо-зеленую одежду, упал на кровать и моментально уснул. Проснулся я среди ночи. Машины не работали. Мгновение я лежал неподвижно. Тишина. Я удивленно поднял голову. Рядом громко дышал Гут. Влажный аромат садов и испарений, выделяющихся из глинистой почвы. Я не на судне. Это действительность или гипнотический сон? Я сел в изумлении. Это была правда. Через широкий прямоугольник окна я увидел длинные цепочки огней. Порт-Элизабет. Я не на корабле, это -- Африка! Я в Африке. Издалека слышался размеренный гул. Океан дышал, бил в побережье. Фильм продолжался. Гут размахнулся молотком, и сирены завыли. Мы летели вверх по стальной шахте. Трап под ногами сотрясался. У меня на лбу выступил пот. Стоп! Это -- прочь! Забыто! Окно в сад и вдалеке -- спящий город. Человек утром не знает, что будет вечером, через какие он пройдет испытания. Что значит его воля в собственной судьбе, где скрыт механизм обстоятельств, причин и следствий наших поступков? Неожиданно мне пришло в голову, что именно теперь наступает момент, когда нужно вырваться из жестокого потока и завести собственный мотор. Взять инициативу в свои руки, ничего не ждать. Такая возможность второй раз не представится. -- Гут, -- сказал я тихо, -- Гут, проснись! Он перестал дышать. В полумраке мне показалось, что он открыл глаза. -- Ты думаешь, нам на самом деле дадут денежки вперед? -- Может быть, сколько-то дадут. -- Что будем делать? Он повернулся на другой бок и тихонько засмеялся. -- Именно то, о чем ты думаешь. Мне неохота здесь сдохнуть, даже если мне предложат, за это в два раза больше! Я глубоко вздохнул. Он мыслил так же, как и я. Правда, Фред и Тони отнеслись к нам как порядочные люди, помогли нам в самое тяжелое для нас время, но теперь мы вынуждены дать им подножку. Ничего не поделаешь, это наш единственный шанс выжить. -- Если получится, то через пару дней можем быть дома, -- шепнул Гут. -- Мы должны быть через пару дней дома. Обязанность посольства оказать нам помощь, позаботиться о нас, вернуть нас туда, откуда мы пришли. Наплевать нам на здешних девок, завтра же отправимся в Преторию, даже если туда дорога в тысячу километров! Я не мог представить себе этот город и не имел понятия, где он, собственно говоря, расположен. Я знал только одно: он существует. Так же, как существовал этот дом, когда мы тряслись от страха на дне стального омута в самом нижнем трюме "Гильдеборг". Гут уже снова дышал спокойно и равномерно. Я прикрыл глаза. Сны и надежды. Поезд грохотал по опаленным саваннам. Африка! Страна будущего. -- Я рад вам, -- сказал Тони Шефер, когда мы утром ввалились в его кабинет. -- Выглядите великолепно, совсем приличные парни, -- и он медленно начал отсчитывать банкноты. -- Каждый получит двести рандов. Этого достаточно на пару дней отпуска и на красивую девку, но все-таки денег не слишком много, чтобы вас из-за них кто-то укокошил. Здесь распишитесь... -- и он всунул нам в руки расписку в том, что мы получили залог в счет месячного оклада и так далее, и так далее. Мы поспешно подписали и сграбастали деньги. -- Минуту, еще минуту, ничто от вас не убежит. Я подброшу вас в город машиной. Только для порядка... -- он встал из-за письменного стола, потянулся и не спеша заправил вылезшую рубаху в брюки. На улице уже жгуче палило солнце. В саду Фред регулировал автоматический опрыскиватель газонов. В окно мы видели необозримую поверхность океана. Она не была ни голубой, ни зеленой. Терялась в мареве. Весь залив был опоясан городом. На восточной стороне горизонт расчленяли портовые краны. Тони дружески обнял нас за плечи и повел к дверям. -- Мой совет, ребята, -- сказал он с усмешкой. -- Если вам в голову пришли дурные мысли, как они приходят временами кому угодно, то запомните, что бежать отсюда без документов невозможно. Полиция вас всегда найдет, и для вас это плохо кончится, не думайте, что я придурковатый, голубчики! И еще получите удостоверения, что вы члены гофмановской "Анти-Террористической Унии", иначе вас заберут на первом же перекрестке. Он снова вернулся к письменному столу и подал нам документы, где уже были наши фотокарточки, которые Фред сделал после того, как мы отмыли себя. -- Надеюсь, вы меня понимаете. На пересечение границ удостоверения не дают права, но по ним полиция вас всегда найдет. Контроль документов здесь -- это особое искусство. Если негр не имеет паспорта, он едет на принудительные работы, и никто с ним не разговаривает. Если документов не имеет белый, его продержат в местном караульном помещении, пока не установят, кто он такой. Дело в том, что здесь нужна осторожность: некоторые негры совсем как белые. Я бы очень не желал вам быть неграми здесь. -- Он захлопнул двери кабинета, и мы вместе направились к машине. Нас поглотило солнце. Влажность и жара, голоса чужих птиц. Фред в приветствии поднял свою единственную руку. -- Шеф о своих служащих заботится первоклассно, -- сказал Тони. -- Кто из-за ранения долго не способен нести боевую службу, пристраивается в какой-нибудь вербовочный пункт. Мне прострелили желудок, и я теперь должен несколько лет соблюдать строжайшую диету. В подразделении это, конечно, невозможно. Он не выбросил меня, и я служу здесь. Еще пару лет, и до конца своей жизни я могу палец о палец не ударить. Тогда вернусь домой. Армия Гофмана -- самая лучшая армия в мире, сами это узнаете. Денежки и уверенность. Он к своим людям внимателен, никогда не гонит их на проигрышную акцию. Люди для него дороже, чем все деньги и победы. Капитан в первую очередь защищает своего солдата. Живой лучше, чем мертвый. Поэтому парни идут за него в огонь. Мы втиснулись в раскаленную машину и направились к городу. По приморской автостраде. Трое из гофмановского антитеррористического корпуса -- наемники. Когда мы через полтора часа вошли, испуганные и неуверенные, в экспресс "Порт-Элизабет-Претория" и поезд почти сразу же тронулся, все превратилось в чудесное приключение. Тони высадил нас в городе, снабдив адресами соответствующих ночных заведений, и потом беззаботно уехал в свое бюро в порту. Никто на нас не обращал внимания, никто за нами не следил. Неожиданно мы оказались совсем свободны и одиноки в центре большого города. С этой минуты мы искали только одно заведение -- вокзал. Белоснежный, красиво построенный город покорил нас. Бесконечные потоки автомашин и витрины храмов торговли, полные великолепных товаров. Лица женщин. В аэропорт мы все же сунуться не отважились, нам казалось, что там небезопасно. Мы даже не знали курса здешней валюты, но главное -- списки пассажиров, которые составляют для каждого рейса. На вокзале никаких списков не ведут. Нам необходимо было исчезнуть с глаз Тони и Фреда бесследно. Выиграть время. Чтобы, по крайней мере, в первые несколько дней они не смогли предпринять против нас действенные меры. А когда мы будем в посольстве -- да будет воля божья. Скорее всего, нас посадят в первый же самолет, который летит в Европу. В самом худшем случае -- во второй, в этом у нас не было сомнений. О "Гильдеборг" мы забыли, она исчезла, перестала существовать. Никогда мы не ползли в темноте трюма, не видели черно-желтые полосатые контейнеры с окислом урана. Ракетный залп и обломки шлюпок на небосклоне. Мы забыли обо всем. Только бедняга Тони, который вытянул нас из этой неприятной истории, был реальной угрозой. Когда поезд, набрав скорость, из приморской низменности, по долине между горными массивами Танойесберг и Грил-Винтерберг, вырвался к континентальным плоскогорьям, только тогда мы поверили. Мы живем, мы выжили! Самое позднее в воскресенье мы отправимся с Гутом на обед в лучший ресторан Гамбурга и там как следует отпразднуем возвращение. Поезд был наполовину пуст. На такие большие расстояния по железной дороге мало кто ездил. Но мы хотели, по крайней мере, увидеть кусочек настоящей Африки, прежде чем нас отошлют домой. Гнев, отчаяние и горечь растаяли. Мы были благодарны миру, который так чудесно устроен, что дает нам возможность пожить еще. Грудь у каждого вздымалась от гордости и высокомерия. Мы кое-чего добились, мы выбрались и теперь увидим мир. Черный проводник вежливо пригласил нас в вагон-ресторан. Попьем и поедим вдоволь. А почему -- нет? ...Машины монотонно работали. Я забился в стальной склеп и спускался на дно. Гут захлопнул вентиляционный люк и укрепил запор стальным прутом. Темнота, безопасность... Поезд громыхал в густой африканской ночи. Уж никогда мне не избавиться от "Гильдеборг", она останется во мне, а я в ней. Отличное настроение, воодушевление и восторг куда-то улетучились. Действие алкоголя прошло. Широко открытыми глазами я глядел в пустоту. Сомнения! Хорошо ли мы сделали, что отправились в Преторию? Не ошибочный ли это шаг, неверный расчет, западня в виде проторенной дороги? Двести тонн урана выгружено. Организаторам уже ясно, что они оставили свидетелей. Сколько приблизительно людей занимается теперь нами? Стараются прощупать наш мозг и отгадать, как мы будем реагировать, как рассуждать. Сколько часов пройдет, прежде чем они придут к правильному решению, к единственно возможному решению. Капитан Фаррина уже описал нас совершенно точно. Смена из машинного отделения... Сердце у меня дрогнуло. Нам сядет на пятки не только полиция, а еще и разведка. Дело идет об успехе или неудаче их акции. Они не могут нас оставить, не позволят нам обо всем рассказать. Тревога уже объявлена. Я попытался представить себе, сколько было телефонных переговоров и телетайпных депеш между Порт-Элизабетом и Преторией с того момента, когда завыли сирены на "Гильдеборг". Не лучше ли нам было сидеть под зонтиком Тони и Фреда в уютном бунгало и ждать самолет? Как мы могли рассчитывать, что все кончится побегом с судна, что нам позволят убежать? Ничего не кончилось, наоборот, для нас все только началось. Мы поддались дурману голубого небосклона, солнца и призрака свободы. Я вытер лицо холодной влажной ладонью. Громоздим ошибку на ошибке. Против нас -- государственный аппарат, секретность такой акции никто не должен нарушить. Завтра нас арестуют в Претории на вокзале, а может, еще сегодня ночью, в поезде. В этой спешке нам даже не пришло в голову изменить свои имена. С каждым оборотом колес мы приближаемся к своей судьбе. Я стал трясти Гута. -- Проснись! -- Что случилось? -- спросил он недовольно. Локомотив просигналил несколько раз, голос его гудка был похож на пароходную сирену "Гильдеборг"! Океан! -- Гут, -- сказал я, весь дрожа от вновь напавшего на меня страха. -- Я боюсь, что мы делаем ошибку. В Претории нас будут ждать. Им наверняка пришло в голову, что мы будем искать помощь в посольстве. Они не могут позволить нам убежать, они сделают все, чтобы нас схватить. -- Оставь меня хоть сейчас в покое, для беспокойства у нас будет достаточно времени, -- вздохнул он раздраженно и снова откинулся на сиденье. -- Можешь быть спокоен, до Претории мы обязательно доедем, у меня на это хорошее чутье. Этого плавания я боялся с самого начала, не знаю почему, но боялся. А теперь я ничего не чувствую, поэтому спи. Мне показалось, что он усмехнулся, он, наверное, принял меня за сумасшедшего. -- Я опасаюсь кое-чего другого, -- добавил он после минуты молчания, когда я уже решил, что он дремлет. -- Что, если в посольстве нам не поверят? Что, если нас будут принимать за аферистов? У нас нет документов, бог его знает кто мы такие. Это может выглядеть как провокация. Господа наверху очень осторожны, -- Но ведь могут же они выяснить у судовой компании имена членов экипажа. Он пожал плечами. -- И могут, и не могут. Если капитан кого-то наймет по пути, компания об этом узнает не сразу. В любом случае на выяснение потребуется время, а кто, по-твоему, будет его тратить в посольстве? Ты ведь даже не имеешь немецкого гражданства, так что ты хочешь? Что ты им хочешь сказать? -- Правду, -- выпалил я с отвращением. -- Только правду! В полумраке он покачал головой: -- Правду... А если ей не поверят? В любом случае мы не должны упоминать о том, что завербовались в корпус этого проклятого Гофмана. Мы должны держать язык за зубами. Если в посольстве нам не поверят, они могут проинформировать соответствующие органы. Не хватало нам только залететь в полицию или местную контрразведку. Тогда уж Гофман будет единственным нашим спасением, единственной возможностью побыстрее исчезнуть отсюда. Я молчал. Мое положение было сложнее вдвойне, но я надеялся, что в посольстве сидят разумные люди. -- Если они хотят по-настоящему избежать неприятностей, посадят нас в самолет и отошлют. -- Гм... -- сказал неопределенно Гут. Возможно, будем надеяться. У меня нет особого доверия к посольству. Знаешь сколько бегает по свету бездомных и людей без гражданства? Ими полны порты, но на порядочных кораблях с ними никто не разговаривает, а на тех, других, -- махнул он рукой, -- бедняги не имеют и представления, что их там ждет. Я не люблю возлагать надежды на кого-то другого. Человек должен надеяться всегда только на себя. Так было тогда, когда мы бежали с "Гильдеборг" и должны были выбраться сами и показать себя. А это мне не нравится. Я начинал понимать его. Он был недоверчив, не верил даже мне, поэтому мы и не сблизились с ним за все это время. Мы только шли одной дорогой. Но не делал ли я то же самое, не был ли я таким же, как он? Меня снова охватила тоска. Отчего так устроено, что люди даже в самые критические мгновения не могут найти дорогу друг к другу? Неужто мир состоит только из одиноко блуждающих "я"? ГЛАВА IV Сумрак и рассвет! Потоп! Удары волн. Побережья не было видно, лишь бесконечная, залитая дождем равнина. Не равнина, нет! У меня перехватило дух. Я почувствовал легкие колебания судна, оно ускользало из-под ног. В двухстах метрах по правому борту вздыбился пятнистый серо-зеленый вал. Ракетометы на баке, на самой высокой мачте -- вращающийся радар. Стая белых безмоторных шлюпок летела от борта "Гильдеборг". Я посмотрел на капитанский мостик. Пусто! -- Гут! -- заорал я испуганно вниз, в стальной шахтный ствол. -- Гут! Пространство разлетелось в клочья! Взорвалось! Рухнуло перед глазами, сбило меня с ног. Ракетометы взметнули огненную стену. Фильм ужасов в четырех измерениях. Вздыбилось море, поднялось к небосклону и разорвало серое полотно рассвета обломками шлюпок. Они беззвучно падали обратно. Я не мог ничего понять... Сквозь открытое настежь окно в кабинет проникал особый незнакомый аромат. Мне казалось, что все погружено в лиловую дымку. Белая роскошная улица снаружи за окном и величественный кабинет секретаря посольства -- или как там его... Я вытер рукавом рубашки мокрый лоб. Галлюцинации! Никогда от этого не избавиться. Я говорил уже более часа. Рассказывал обо всем с того момента, когда мы вступили на судно. Однако мне казалось, что весь этот разговор был пустым и неубедительным. Поверят ли? Не звучит ли это как вымысел? Захотят ли они поверить этому? Гут сидел неподвижно и безучастно смотрел перед собой. Почему он ничего не скажет? Мой немецкий не такой правильный, как у него. Я вздохнул и посмотрел в вежливое, ничего не выражающее лицо секретаря. Второй мужчина, удобно усевшийся в плетеное кресло, дружески мне улыбнулся. -- Вы продолжайте, только продолжайте... На обоих были отлично сидящие серые вечерние костюмы и превосходно завязанные галстуки. Мне пришло в голову, что прозрачная сине-фиолетовая дымка может исходить только от цветов якаранды, которой были обсажены проспекты и улицы Претории. Город лежал в живописной долине реки Апиес, и отсюда, с первого этажа посольства, можно было видеть почти весь его деловой центр. -- Вы продолжайте, продолжайте, пожалуйста, -- повторил и секретарь. -- Это вообще первая информация о судьбе судна "Гильдеборг" и его груза. Я считаю ваше сообщение чрезвычайно важным. Можно вам предложить чаю, господа? Я опомнился. Гут уже говорил быстрым хрипловатым голосом, и я даже не заметил, когда он разговорился. Меня охватило чувство безмерного облегчения. Мы здесь, нам удалось. На вокзале мы наняли такси "Только для европейцев!" и без трудностей доехали до посольства. Примерно через час ожидания и переговоров нас все-таки приняли. Все заботы и сомнения рассеялись. Теперь с нами ничего не может случиться. Тяжелая мебель и старинные картины дышали Европой. Немного неуклюжая, но солидная и корректная Европа. Очаровательная секретарша накрывала стол для чая. Ее кожа имела тот же сине-фиолетовый оттенок, что и все вокруг. Оба мужчины смотрели на нас с возрастающим интересом. Гут сжатыми лаконичными фразами резал дальнейшие подробности. И ругался! -- Как можно позволять, чтобы прикончили такую массу людей, это же просто пиратство! Почему вы с ними поддерживаете дипломатические отношения? Ведь дело идет о немецком судне и о немецких моряках. Мы настаиваем на том, чтобы о нас позаботились и отправили обратно в Европу! Я двадцать лет плаваю механиком и ни о чем подобном никогда не слышал! -- Он ворчал и фыркал, время от времени ударяя ладонью по столу секретаря. -- Посольство здесь или не посольство, мне наплевать на этикет. -- Конечно, это само собой разумеется, -- сказал успокаивающе мужчина в плетеном кресле и встал. -- Понимаю ваши чувства. Это беспрецедентный случай, я немедленно проинформирую господина посла. Потерпите немного и извините меня. Он вышел энергичным шагом. Секретарь неопределенно усмехнулся и пожал плечами. -- Мы в Африке, господа. -- Он поднял рюмку с коньяком. -- Ситуацию ни в коем случае нельзя оценивать с европейской точки зрения. Это абсолютно невозможно. Думаю, что ваше заявление вызовет чрезвычайный интерес. Если позволите, дам вам совет: с информацией для прессы подождите до возвращения домой. -- Никаких заявлений мы делать не будем, -- решительно сказал Гут, -- мы требуем, чтобы вы нас отправили в Германию! У нас нет желания давать им возможность нас укокошить. Остальное -- это ваше дело! -- Само собой, мы уже сегодня информируем правительство. Федеративная Республика Германии принципиально против вооружения африканских государств атомным оружием... На столе тихо зажужжал телефон. -- Слушаю... -- Лицо секретаря стало непроницаемым. -- Да... да, разумеется, устроим. -- Он повесил трубку. -- Господин посол примет вас завтра, в первой половине дня, в девять тридцать, господа, -- сказал он торжественно. -- До этого времени вы будете поселены в отеле "Треккер". О ваших удобствах позаботится фрейлейн Виселер. "Треккер" -- это первоклассное немецкое заведение, вы наверняка будете довольны. Завтра в девять я пришлю за вами машину. Он встал и подал нам тонкую нежную руку дипломатического бездельника. -- Когда вы нас отошлете домой? -- спросил деловито Гут. -- Как только решим вопрос о временных документах. Думаю, что в конце недели, регулярным рейсом "Люфтганзы". В отеле, разумеется, у вас будет открытый счет. Фрейлейн Виселер все устроит. И он снова пожал нам руки. Чего еще мы могли желать? Стройная длинноногая блондинка непринужденно влетела в кабинет секретаря, взяла нас и погрузила в открытый "мерседес" с дипломатическим номером. Она обрушила на нас водопад смеха, дружеских расспросов и кокетливых взглядов. Лихо проскользнула в небольшую щель в потоке автомашин, и по длинному, затянутому сине-фиолетовым полумраком проспекту мы направились вокруг правительственного квартала к центру города. Все заботы с нас свалились. Теперь мы могли, наконец, свободно вздохнуть. Фрейлейн Виселер с неутомимостью профессионального гида говорила, говорила и говорила. Обращала наше внимание на достопримечательности города и, ловко пробираясь сквозь страшную толчею, даже на минуту не переставала говорить и жестикулировать обеими руками. Но ее разговорчивость нас ничуть не раздражала. После долгого перерыва мы были снова в обществе очаровательной непосредственной женщины и состязались перед ней в комплиментах. К нам вернулось то же возбужденное состояние, радость от удавшегося побега, как тогда, когда Тони вез нас с порт-элизабетской пристани в свое бунгало. До сего времени мы видели все в слишком черных красках, но мир далеко не так плох. Просто мы стали жертвами судьбы, случайности, если хотите. Но теперь все изменится и мы станем снова нормальными порядочными людьми. -- Отель "Треккер" -- несколько в ином роде, чем отели в Европе, -- сказала фрейлейн Виселер, когда мы миновали центр города и направились по автомагистрали на север. -- Он расположен на окраине Претории, прямо над рекой. Это настоящий африканский отель среди природы. Самые высокие цены в городе, но вас это не должно смущать. Нас это не смущало. Мы полностью вверили себя в ее руки. Примерно после двадцати минут езды мы, наконец, въехали на посыпанную белым песком и обсаженную эвкалиптами дорогу и погрузились в окультуренные субтропические джунгли, раскинувшиеся по обеим ее сторонам. Нас обдало сыроватой прохладой сочной зелени, пропитанной множеством ароматов. Потом из джунглей неожиданно вынырнули белые сказочные бунгало с террасами, обступившие со всех сторон просторный легкий павильон с рестораном и бюро обслуживания. На берегу реки искрился изумрудно-зеленый плавательный бассейн, и все утопало в море цветов и красок. -- Вы получите самое прекрасное бунгало, -- сказала фрейлейн Виселер, уверенно нажав на тормоз. Машина бесшумно встала. -- С видом на реку и долину. Положитесь на меня! Откуда-то вынырнул рой цветных стюардов в белоснежных полотняных костюмах, чтобы захватить наш багаж. У нас не было никакого багажа! Рой стюардов потолкался у пустой автомашины и так же быстро исчез. Не отважились беспокоить. Мы с Гутом посмотрели друг на друга. В мире господствует хаос. Один тебе кланяется, а другой хочет тебя убить. Поэтому миру нужна атомная бомба. Ведь от богатства, какое мы до сих пор видели, никто добровольно не откажется. -- Думаю, что нам это удалось, -- серьезно сказал Гут. -- Боялся я всего этого. Сюда уж определенно не отважится сунуть нос ни один местный полицейский. Солнце колюче жгло спину. Внизу бесшумно катилась река. Стая разноцветных птиц села на песчаную дорогу. Я вспомнил о сорочьих перышках. Как давно я собирал их дома в лесах. Бог знает, вернусь ли я когда-нибудь, побываю ли там еще раз. Это неожиданное воспоминание застигло меня врасплох. Краски посерели. Настроение у меня испортилось. Что я здесь делаю? Почему я здесь, какой это имеет смысл? Меня обдало духом иностранщины, которого я не ощущал даже в стальном омуте, в глубинах "Гильдеборг". Возможно, это было вызвано сверхъестественной, непривычной архитектурой, возможно, фантастическим оперением птиц. Ведь ко всему этому я не имею никакого отношения, я должен вернуться как можно скорее! Фрейлейн Виселер с беззаботной улыбкой выходила из бюро. В двух шагах за ней почтительно двигался цветной стюард. -- Все оформлено, господа, Уис позаботится о вас. -- Стюард глубоко поклонился. -- Желаю вам приятного отдыха, господа. Завтра в девять за вами приедет служебная автомашина. Мы едва успели поблагодарить ее и пожать ей руку. Она еще раз, сидя за рулем, дружески помахала нам рукой и на полной скорости улетела обратно в Преторию. Все делалось быстро; возможно, у нее кончилось рабочее время и она спешила домой. Хотя, работая в посольстве, можно позабыть, что такое свой дом. Мгновение мы смотрели, как машина исчезает среди развесистых банановых деревьев и теряется в зеленом сумраке буйно растущего леса. -- Позвольте я провожу вас... -- Уис поклонился до самой земли. Он не был ни черным, ни даже коричневым, скорее напоминал представителя одной из семитских рас. Короткие, с проседью курчавые волосы и франтоватые усики. Он медленно вел нас по песчаной дороге среди огненного цвета клумб с крупными цветами вверх к холму на опушке зеленых джунглей, где виднелся белоснежный павильон с мраморной колоннадой и ступенчатыми лоджиями. Нежный, сверхъестественный мираж на границе света и тени. Прекраснейшие апартаменты, какие я когда-либо видел. -- Желают господа обедать здесь или пройдут в ресторан? -- спросил Уис после того, как показал нам спальню, приемную, гостиную и столовую. Весь фасад дома был стеклянным. Отсюда мы видели реку и долину, где вдалеке вырисовывались дворцы Претории. -- Лучше здесь, -- сказал я и посмотрел на часы. Время обеда давно прошло. Лучше не привлекать внимания. Мы должны быть и здесь осторожны. Уис снова глубоко поклонился. -- Через пятнадцать минут будет накрыто. Есть еще у вас какие-либо желания, господа? Я отрицательно покачал головой. -- Да-да, -- сказал Гут и фамильярно обнял стюарда рукой за плечи. Уис замер. -- Раздобудешь нам девку, но красивую, понял? Одной нам вполне хватит. Он выудил из кармана и всунул окаменевшему стюарду в ладонь пятирандовую банкноту. -- Господа из Европы? -- пробормотал, запинаясь, неуверенно Уис. -- Господа, вероятно, не знают, что это строго запрещено. Я знаю только цветных девушек. Господа должны посетить какое-либо заведение в городе, где есть белые дамы. Наш отель -- первоклассное заведение, и ничего такого мы не можем допустить. За это я лишусь места и буду наказан. Очень прошу вас извинить меня... -- Не трепись, брось трепаться, -- сказал все с той же сердечностью Гут и выудил из кармана еще два ранда. -- У нас нет времени ездить в город. -- Господа только что прилетели? -- Сегодня утром. -- Но это может быть только "кофе с молоком", -- шепнул он тихо. -- Я на самом деле не имею связи с белыми дамами. -- Белая или черная... -- Гут широко махнул рукой. -- Может быть, господа хотят выбрать? -- спросил услужливо стюард и вынул из нагрудного кармана коробку с фотографиями. Колебаний и след простыл. Серия голых красоток продефилировала перед нашими глазами. -- Черных я никогда бы вам не отважился предложить, -- шептал Уис покорно. -- Эти девушки почти белые, первоклассные цветные. Гут показал на одну. -- Это Гледис, господа, самая красивейшая метиска из всех, которых я знаю, непременно будете довольны, но... -- Минуту он неуверенно смотрел на нас. -- Это можно устроить после обеда, вечером здесь слишком оживленно, она может возбудить подозрения. Кроме обслуживающего персонала, цветные здесь не смеют появляться. Во второй половине дня это, скорее всего, пройдет незаметно. -- Нам все равно, -- кивнул Гут в знак согласия. Стюард поклонился. -- Могут официанты накрывать на стол? -- На здоровье! Аппетит у меня пропал. Поведение Гута меня расстроило. Так мы скорее всего попадем в беду. -- Ты не должен был этого делать, -- сказал я решительно. -- Нам нужно убраться отсюда, на женщин времени еще будет достаточно. Если ее у нас поймают -- мы пропадем вместе с ней. -- Ерунда, я знаю это по Кейптауну. Эти парни все одинаковы, хотят из тебя вытянуть денежки. Поэтому столько кричат об опасности. Совершенно очевидно, что здесь спят и с цветными, и с черными. Несколько лет тому назад вынуждены были даже запретить смешанные браки, якобы потому, что от белой расы скоро ничего не останется. Любая из этих цветных красоток лучше, чем белая курица, иначе откуда бы взялось столько метисов? Можешь на меня положиться. Уис отлично все устроит. Я махнул рукой. Ему было бесполезно говорить о том, что у меня нет желания заниматься любовью коллективно. Гут был моряком; когда они где-нибудь бросали якорь и команда не получала увольнительной, они тайно проводили на борт хотя бы одну девку, а та потом путешествовала из каюты в каюту. Но мне это было не по нутру. До сего времени я не мог приспособиться к своему положению, признаться себе, что я устал сопротивляться. Обед был отличный, а ледяное пиво вернуло мне настроение. Еще пару дней я должен все это выдержать, а потом начну новую жизнь. Один, без Августы. Я осознал, что уж бог знает как долго не вспоминал о ней, что я окончательно освободился от нее. Как она была беспредельно далека и нереальна! Возьмусь за первую работу, которая подвернется, только бы иметь возможность сдать экзамены. Буду ценить каждую минуту. Я сидел в кресле на террасе и смотрел на роскошную долину. Было приятно мечтать о будущем. До тех пор, пока человек имеет надежду, он не стареет, время не движется. Я прикрыл глаза. Снова увидел ту голую красотку на фотографии. На самом деле, я не сказал бы, что она цветная. Выразительное лицо, обрамленное вьющимися волосами, высокие, немного широко расставленные груди европейских женщин. Может быть, только ноги у нее были слишком длинные и стройные для ее роста. Что это за сумасшедшее государство? Та девушка была действительно многим прекраснее, чем толпы здешних утомленных женщин, которых мы видели на улицах Порт-Элизабета и Претории. Проблема, по-видимому, заключается не в цвете кожи, скорее всего, это просто предлог. Очевидно, дело в том, как разделить людей на свободных и несвободных, властителей и рабов. Возможно, я тоже найду женщину, с которой можно будет жить, возможно, бог его знает. Опять кончается один отрезок моей жизни и начинается новый. Я еще не знаю какой, но уже чувствую, что наступает перемена, что она быстро приближается. Гут неподалеку в тени огромного зонта разбирал газеты, которые мы нашли в гостиной. Это были "Die Transvaaler", отпечатанные на африкаанс -- языке буров, возникшем на основе голландского. Но меня не интересовало, что делается в мире и даже в этой стране. У меня было достаточно своих забот. -- Пойду поплаваю, -- сказал я равнодушно, чтобы Гуту не пришло в голову, что я сбегаю перед приходом незнакомой Гледис. Я решил не возвращаться раньше, чем увижу, как она уходит. Пусть Гут себе натешится. -- У тебя нет плавок, -- заметил Гут рассудительно, не подняв даже глаз от газет. -- Может быть, куплю в магазине у бюро обслуживания. Я заметил, что там есть купальные принадлежности. Он пожал плечами и продолжал с интересом просматривать газеты. Я поднялся, допил нагревшееся пиво и побрел между клумбами вниз. Солнце палило мне в спину. Прильнуло и скребло коготком. Это было восхитительное чувство -- нырнуть в зеленую, кристально прозрачную воду бассейна и чувствовать прохладный аромат трепещущего воздуха. Каникулы. Мне так нравится аромат каникул. Далекий и нереальный. Возможно ли, что когда-то они были на самом деле? Я перевернулся на спину и смотрел, сощурив глаза, на серо-голубой небосклон. Нет, это не мое каникулярное небо. Небосклон был скорее свинцово-серым, чем голубым. Дамы на шезлонгах под солнечными зонтами, скрытые за черными очками, вполголоса говорили на африкаанс -- на языке, которого я не понимал. Долго я плавал туда и сюда, стесняясь выбраться из воды. Моя кожа по сравнению с их кожей была так невероятно бела, так обесцвечена темнотой трюма, что я производил впечатление единственного настоящего белого во всей округе. Все остальные рядом со мной были цветными, если не банту.* ------------ *Банту -- негр Южной Африки. --------------- Когда я, наконец, вылез, чтобы растянуться в шезлонге, то заметил взблески очков. Меня провожали любопытные взгляды женщин. Я почувствовал необыкновенное облегчение -- я не какой-то затравленный человек, я белый, и никто в этом не сомневается. Неделю тому назад мы еще ползли по трюму и не имели представления, как все это кончится, где мы очутимся. Про себя я начал подготавливать речь, которую произнесу перед послом, но скоро бросил это, мне не хотелось возвращаться на "Гильдеборг". Она перестала для меня существовать. Поверхность бассейна мерцала и блестела, неподалеку тихо катилась мутно-зеленая река. Еще один прыжок, и я буду в Европе. Но даже и об этом мне не хотелось думать. Думать об этом означало заботы, слишком много забот. Завтра будет достаточно времени, так что до завтра... Машинально я смотрел перед собой и воспринимал только краски, дикие и сочные. Человек все получает в долг. И эту минуту среди изобилующей всеми цветами радуги чужой природы на другом континенте кто-то подсунул мне как расточительный сон. Я спас себе жизнь, но не обманчивый ли это дар? Не временная ли отсрочка? Можно ли надеяться, что самолет не рухнет, что на первом перекрестке меня не переедет автобус? Что против этого может сделать человек, в какое посольство должен обратиться? Где просить помощи? Он должен быть благодарен за каждое мгновение, которое ему дано. Я попытался схватить его и задержать. Я крепко сжал деревянный край шезлонга. Напрасно! Река текла, и солнце не останавливалось. Перед нашим бунгало, которое я хорошо видел отсюда, остановилась черная, начищенная до блеска машина. Гледис, пришло мне в голову. Каждый из нас продается. И люди только товар, их можно купить и продать. Утром она не имела никакого представления о нашем существовании, а сейчас она здесь, чтобы предложить то, что имеет. Мы тоже продались гофмановской "Анти-Террористической Унии". Но это была не Гледис. Двое мужчин торопливо вышли из машины и направились к дому. Кто-то из посольства? Изменение программы? Проститутки здесь, очевидно, не имеют таких машин. Я быстро встал и побежал в кабину. Набросил на себя рубашку, на мокрые ноги натянул брюки и причесал волосы. Чего они хотят? Посол пожелал с нами говорить уже сегодня? Но когда я выскочил из кабины, машина уже уехала. Я остановился. Может быть. Гут развлекался с той красоткой в постели и не открыл? Может, я проглядел ее, когда плавал в бассейне? Я направился по белой тропинке вверх. Аромат эвкалиптов, раскаленная земля и солнце низко над горизонтом. Вечер близко, через минуту опустится ночь. Без перехода, как в тропиках. Я прошел через лоджии на террасу. Пусто. -- Гут! Определенно он валяется с ней в постели! Я разозлился. Не может он утихомириться! В последнюю минуту будут какие-нибудь осложнения. Я влетел в гостиную. Гут лежал на мраморном полу с простреленной головой. Руки и ноги раскинуты, череп пробит. Лужа крови окрасила камень в красный цвет. Сердце у меня умолкло, остановилось. У меня перехватило дыхание. Я чувствовал, как мне становится дурно. Озеро крови перед моими глазами все увеличивалось. -- Гут! -- заорал я. -- Ради бога, Гут... Бежать! Прочь отсюда! Быстрее бежать! Я должен быть в посольстве, должен... "ГИЛЬДЕБОРГ"! Если бы я был тут с ним... Что я теперь должен делать? Мной овладел беспредельный ужас, я трясся всем телом. Они добрались до него, он уже попался, а теперь доберутся и до меня. Здесь я не должен оставаться! Сердце так сумасшедше забилось, что я чуть не задохнулся. Придет та девка, вызовет полицию, и меня тут найдут. Я резко склонился над лужей крови. Ужас пробудил во мне спящего зверя. Я решительно перевернул Гута. Большие выпученные глаза, рот, кровоточащая дыра -- мертв! А я продолжаю дышать. Я торопливо пытался расстегнуть карман его рубашки. Теперь я переступил все барьеры человечности, я действовал как робот. Паралич прошел. Мозг работал с точностью ЭВМ, все связи стали ясны, как на чертеже. Удостоверение Гута, выданное "Анти-Террористической Унией", не должно попасть в руки полиции. Они не должны установить его личность, иначе я никогда из этого не выберусь. Посольство немедленно отступится, умоет руки. И запереть двери, запереть бунгало, я все должен запереть, чтобы выиграть время. Чем позднее его найдут, тем больше у меня надежды. Но вслед за тем меня ударила ошеломляющая мысль. Собственно говоря, у меня нет никакой надежды. Если я исчезну, то полиция обвинит в убийстве меня. Это законный повод для того, чтобы посольство могло меня выдать. Теперь я уже не могу показаться в посольстве. Но если останусь здесь, все равно обвинят меня. "ГИЛЬДЕБОРГ"! Сумрак стер краски, солнце исчезло. Как получилось, что они шли наверняка? Где мы допустили ошибку? Я опустил жалюзи, запер все двери и выбежал во двор. Песчаная аллея, ведущая сквозь каменную колоннаду под тяжелыми цветущими ветвями, вела через эвкалиптовую рощу к шоссе. На обочине шоссе, в густой тени субтропического леса, стоял серый "остин", и от него мне навстречу шла быстрым шагом какая-то женщина. "Кофе с молоком"! Меня охватила паника. Это конец! Это та девка! На спине у меня выступил ледяной пот. Последний удар, большего мне и не требовалось. Мой дом развалился и рухнул. Мне уже никуда не убежать, я должен буду ее убить. Стук каблучков оглушал. Счетчики Гейгера-Мюллера дико тарахтели. Сирены тревоги завыли. "ГИЛЬДЕБОРГ"! -- Мисс Гледис? -- выговорил я, заикаясь. Она выжидательно остановилась. На ней было воздушное кремовое платье, открывающее плечи, на талии вышит фиолетовый цветок. -- Я решил выйти вам навстречу. Не могли бы мы провести вечер у вас? Внизу случилась авария, там полиция, я не хочу, чтобы у вас были неприятности. -- Вы тот господин... -- прошептала она приятным низким голосом. Я кивнул. -- Вы приехали из Европы? Я снова кивнул. По-видимому, она боялась ошибиться. -- Но я... -- Мгновение она колебалась, недоверчиво озираясь по сторонам. -- Дело в том, что я живу в негритянском поселении, -- если вы знаете, что это означает... -- И она быстро посмотрела в сторону павильона, где находилось бюро обслуживания. -- Это запрещено, -- добавила она решительно. Я крепко взял ее под руку. Я должен добиться от нее этого, должен заставить ее. -- Что, в самом деле невозможно? Получите двойной гонорар, если понравитесь. У нее были холодные руки и нежная шелковистая кожа. -- Ладно, потом отвезу вас обратно, -- сказала она тихо и пошла к машине. Недолго она колебалась. -- Сядьте лучше сзади... Я рухнул на сиденье. Автомат отключился. Я был измучен, руки у меня тряслись. Пришлось стиснуть зубы, чтобы они не стучали. Гледис осторожно развернула машину, включила ближний свет, и мы поехали сквозь мрачный лесной туннель, в город. Где мы допустили ошибку, как случилось, что Гут -- мертв, как это могло случиться? Как мне теперь быть, что одному, без него, делать? Огромные выкатившиеся глаза смотрели мне в лицо. Не было ли в крови удостоверение? Не запачканы ли у меня в крови руки? Надо было о чем-то говорить, завязывать разговор, изображать интерес... но я не был способен выдавить из себя ни слова. Мне необходимо выиграть время, я должен выиграть время во что бы то ни стало, а потом позвонить в посольство. Нет! Только не допустить еще одну ошибку, прежде надо все обдумать! Сейчас я не способен рассуждать трезво. Если получится, останусь у нее до утра, потом увидим. Гут -- мертв! Я не мог поверить, не мог с этим смириться. Я должен пробудиться от этого сна, это не может быть правдой. На глаза навернулись слезы. Я вонзил ногти в ладони и прикусил губу. "Опомнись, ты, сумасшедший, опомнись! -- шептал раздраженно Гут. -- Дело идет о жизни. Все поставлено на карту!" Я глубоко вздохнул. Бежать! Выскочить и бежать! Блеск глаз в зеркальце заднего обзора. Она наблюдала за мной. Я даже не заметил, когда мы выехали из леса. Кругом была абсолютная темнота, лишь вдалеке ореол сияния над городом. -- Вам нехорошо, господин? -- спросила она вежливо. -- Нужно ехать медленней? Все осталось позади. Прекрасный сверкающий день, полный надежды и уверенности. Фрейлейн Виселер и стая слуг. Апартаменты, в каких я никогда не жил. Но с утра не знаешь, что ждет тебя вечером. Гут на мраморном полу с размозженной головой... Где мы сделали ошибку? Все же они шли наверняка... -- Все в порядке, -- снова включился мой автомат. -- Беспокоит барабанная перепонка, еще в самолете прихватило. Мы резко приземлялись. -- Я люблю поговорить с людьми из Европы, там другая жизнь. Что вы думаете об апартеиде, госпoдин? Вы слышали об этом что-нибудь? Ради бога, только никаких дискуссий, никаких деклараций, я не способен сосредоточиться, говорить пустые слова. Они шли наверняка, должны были идти наверняка. Но это означает... В голове образовалась путаница из все тех же безнадежных вопросов. Что будет дальше? Что через час, через два, что завтра утром? Меня оглушил визг полицейской сирены. Навстречу пронеслись две полицейские автомашины с ослепительно сверкающими мигалками. Так, значит, его уже нашли, уже обнаружили! Полиция всегда повинуется слепо, если она получит приказ утопить меня в канале -- быть мне на дне канала! Глаза в зеркальце заднего обзора испытующе рассматривали меня. Я скривил губы. Вряд ли это было похоже на улыбку. А вдруг она начнет меня бояться? Мы проезжали окраину города. Резкий свет фонарей проникал в автомашину. Кольцевая дорога. -- Уже недалеко, через минуту будем там, -- сказала она все тем же вежливым, ничего не означающим тоном. -- Еще примерно пятнадцать минут в сторону сталелитейного завода "ИСКОР". Знаете это предприятие? -- Нет, я здесь впервые. Мы опять выехали с освещенных улиц и погрузились в темноту. Я понял, что мы едем вокруг города. Объезжаем его с севера на юг. Получили информацию! Я снова почувствовал тошноту. Ради бога, скорей бы уж мы были на месте, или меня начнет тошнить. Я опустил стекло и пытался глубоко дышать. Ее глаза снова впились в мое лицо. -- Но вам на самом деле нехорошо, господин... -- Да, прихватило немного. Мы въезжали в другой квартал. -- Наше поселение, поселение для метисов, господин, -- шептала она с ненавистью, -- в самом отдаленном конце города. Мне было все равно, что мне до расовых проблем, пусть только скорее остановится, Обветшалые одноэтажные бараки. Потом оживленный торговый проспект с толпами людей. -- Еще минутку... Она проехала перекресток, и мы остановились перед старым многоэтажным жилым домом. Она погасила свет и мгновение неподвижно сидела. Тихо и пусто. Только глаза чужих окон глядели в темноту. -- Пойдемте, пожалуйста, только быстро, нас никто не должен видеть. Мы прошли коридором, поднялись на второй этаж. Торопливый поворот ключа. Двери захлопнулись. Спасение, бегство в иной мир, в чужую незнакомую жизнь. Сон и надежда. Когда было предопределено, что мы здесь встретимся? Уже в момент зачатия? Или еще раньше? При сотворении мира? Она включила свет. Современная, уютно обставленная квартира. Образцовая чистота. Она деловито открыла дверь в спальню и принужденно улыбнулась. Теперь я, наконец, ясно видел ее необыкновенное чужеземное лицо со светлой кожей цвета кофе с молоком. -- Я хочу немного привести себя в порядок... -- Извините, мисс, -- сказал я подавленно. Мне было все равно, что она об этом подумает. -- Мне нужно немного отдохнуть. Можно остаться у вас до утра? Я вынул из заднего кармана пачку двухрандовых банкнот и отсчитал двадцать. Это была большая сумма, но достаточно ли большая, чтобы она согласилась? Она молча смотрела на меня. -- Я хотел бы на минуту прилечь, у меня был трудный день, не обращайте на меня внимания. Она взяла деньги и неуверенно перекладывала их из одной руки в другую. -- Не слишком ли это много, господин? Я махнул рукой. -- Можно вам приготовить ужин? -- Спасибо, может быть, позднее. Мне хотелось только одного: чтобы она вышла, чтобы мне не нужно было говорить, чтобы я мог лечь в постель и все обдумать. Опомниться, снова все взвесить. Не говоря ни слова, она повернулась. Я закрыл за ней стеклянные двери, сбросил одежду, упал на кровать и натянул на голову одеяло. Стальной склеп! Монотонный гул судовых машин. Именно это мне было нужно: темнота, убежище и ощущение безопасности. Чтобы вернуться к самому себе. Теперь я мог сосредоточить свои мысли на этом одиноком, незаметном в огромном пространстве существе. На этом несчастном маленьком человечке. Никогда еще я не чувствовал такого абсолютного душевного опустошения. Даже когда расстреляли спасательные шлюпки и мы понеслись в темноту трюма. Мы не думали о том, что нас ждет, что там случилось, -- нас гнал страх. Потом, когда бежали с судна, мы рассчитались с прошлым, примирились с тем, что произошло, и имели план на будущее. Но сегодня я видел смерть совсем близко, я заглянул ей в глаза. Она прошла мимо меня и забрала Гута. Я был на волосок от нее. Хуже всего на меня подействовал этот страшный поворот. В мгновение, когда мы были убеждены, что выпутались, спасены, все рухнуло. Ни в чем нельзя быть уверенным! В мире нет ничего надежного -- только смерть. Мгновение -- и тот, кто сидел на троне, как раб стоит на коленях... Сколько мне отпущено времени -- прежде чем до меня доберутся, прежде чем меня остановит на улице первый же полицейский? Я должен собраться с силами, подготовиться, найти выход. Возможно, посольство заявило протест здешнему Министерству иностранных дел, и там мгновенно поняли, о чем идет речь. Возможно, нас предал кто-то из служащих посольства, или к нам прицепились агенты, которые следят за посетителями дипломатических представительств. Я сосредоточенно обдумывал разные варианты, отыскивал причины и следствия. Однако, возможно... У меня захватило дыхание, мне показалось, что в комнате неимоверно душно -- как в трюме. Возможно, посольство так же заинтересовано в том, чтобы мы исчезли, как и похитители. Можно ли быть уверенным, что акция не была подготовлена при сотрудничестве разведывательных служб обоих государств? Не выгодно ли продать радиоактивный материал Южно-Африканской Республике, несмотря на сопротивление общественности и международные договоры, если все сделать тайно? Мир никогда ничего не узнает. Мы сами положили голову на плаху и влезли в капкан. Я ни в коем случае не должен показываться в посольстве. Выдать нас могли только там. Если бы за нами следили от Порт-Элизабета, прикончили бы нас самое позднее в поезде -- не ждали бы, когда мы установим связь с посольством. Дорога была достаточно долгой... Сознание того, что допускаемая мною возможность вполне может быть правдой, ошеломило. Единственная надежда растаяла. Я уже никогда никому и ничему не поверю. А будет ли для меня "что-нибудь", "когда-нибудь" и "кто-нибудь"? За стеклянными дверьми бледно светился экран телевизора и слышались чужие голоса. Найти выход, должен же быть какой-то выход! Из всякого положения есть выход, только мы его не знаем, не видим, он скрыт во тьме. Вероятно, мне нужно попросить Гледис, чтобы она разрешила мне остаться у нее на пару дней -- до тех пор, пока спадет острота первой стадии розыска. Продлить мгновения безопасности и опомниться. Добиться ее доверия, дать ей деньги, все деньги, которые у меня есть. Она знает здешние условия и умеет в них разбираться, она могла бы найти путь, который я не вижу... Я проваливался в ничто и снова возвращался, словно качался на волнах в океане сна. Будильник зазвенел у меня над ухом, кажется, в тот же миг, как я заснул. Я резко вскочил. На смену! Надо вставать! Серый рассвет. Солнце медленно поднималось из-за горизонта. -- Извините, господин, я должна идти на работу. Разбудила я вас? Гледис. Все вернулось. Я притянул ее к себе. Мне стало вдруг ее ужасно жалко. В ней соединились два мира, и ни один ее не принимает. Всюду она изгнанница. -- Сейчас не надо, господин, пожалуйста, не надо. Я опоздаю на работу, -- сказала она просящим голосом. -- Я работаю на сталелитейном заводе секретаршей. Она проворно выскользнула у меня из рук и исчезла в ванной. Когда она снова торопливо выбежала, на ней было полотняное светло-голубое платье, и она щеткой приводила в порядок волосы. Свежая и очаровательная -- никакая она не профессиональная проститутка. Подрабатывает только с иностранцами, если это безопасно. Поэтому и спрашивала вчера, прилетел ли я из Европы. Чтобы держаться на уровне. Она ведь почти достигла жизненного уровня белых женщин. Я поцеловал ее в щеку. -- Всего хорошего, Гледис, и скорее возвращайся. -- Конечно, милый господин, с радостью буду ждать нашей встречи. У двери она на мгновение остановилась и, помедлив, обернулась: -- Если захотите пройтись, прошу вас, будьте осторожны. Лучше бы никто вас не увидел, когда будете выходить от меня, а на улице... Я думаю, что лучше бы вам остаться дома -- вы не знаете, что такое негритянское поселение, у вас могут быть неприятности. У меня масса книжек, можете дочитать их. И она исчезла. Я остался один. Вернулся в спальню, лег в постель и снова закрыл глаза. Кинофильм начался. Я влетел в гостиную. Гут лежал на мраморном полу с простреленной головой. Руки и ноги раскинуты, череп пробит огромной силой. Нет! Я открыл глаза. У меня не должно быть страха перед смертью. Это лишь достижение цели. Все мы к ней идем. Каждый устраивается в этом мире так, словно будет пребывать в нем вовеки, как будто ему действительно принадлежит все вокруг, а потом вдруг какой-то пустяк -- и от тебя не остается ничего. Холодное мертвое тело. Интересно, какой считает себя Гледис -- черной или белой? Или есть еще оттенки, которых европеец не понимает? Скорее всего, она ощущает лишь ужас несправедливости и бесправия, вряд ли можно чувствовать, какого цвета у тебя кожа. Разве я осознаю, что я -- белый? Право существует для того, чтобы сильнейшая сторона извлекала из него пользу; если оно не приносит пользу, должно быть создано право иное. Объективно оно не существует. Оно не имеет формы, его невозможно взвесить или положить на стол. Если Гледис хочет добиться своего права, она должна взять его у белых, вырвать его у них. Недостаточно только спать с ними. С ослепительной ясностью, перед которой я раньше предпочитал закрывать глаза, я осознал, что ошибался, что был не прав. Насколько серьезны доводы, из-за которых я с Августой ушел из дому? Какими они казались мне пустяковыми. Я сделал такую же глупость, как вчера в посольстве, я попался на удочку сразу же, с самого начала. А все остальное -- это только результат моей слепоты! Я поднялся и пошел посмотреть в соседнюю комнату. На стенах -- резьба из черного эбенового дерева. Здесь не видно было стремления приспособиться к белым. Наверное, кружева и занавески в спальне были только производственным оборудованием. Туда она водила своих гостей, а здесь жила. Я с интересом рассматривал цветные циновки из жесткой травы и мебель необычной грубой формы. Влияние двух рас, выражение раздвоенности. Что я знал о Гледис? Что я знал о здешней жизни? Собственно -- ничего. Я перелистал несколько книг, выставленных на самом видном месте в небольшом книжном шкафу. "History of an African" Оливии Шрайнер, описывающей жизнь и отношения между представителями разных этнических групп, "Kaffir Stories" писателя Скулли, полная конфликтов между представителями различных рас. И те книжки, что рассматривали современные вопросы, с экзотическими именами их авторов, которые меня заинтересовали: Вузамазулу, Мафлеле, Нгвала и другие. Было из чего выбрать, но о чтении я даже не думал. Я только пытался понять эту женщину, жизнь которой не знал и мог лишь пытаться угадать. В чем на нее можно положиться, чего я могу от нее ждать. У африканских женщин ночь, проведенная совместно, не имеет особого значения. Жизнь здесь течет по естественному руслу, не ведая железобетонных плотин, шлюзов и навигаций. Однажды река разольется, в другой раз высохнет. Но чем руководствуется Гледис, к какой группе внутренне себя причисляет -- это было важно. Насколько я могу ей доверять? Я снова улегся на кровать и уставился в потолок. Вчерашний день в отеле был только видением смерти. Если я хочу, чтобы Гледис мне помогала, правду ей говорить нельзя. Конечно, деньги ей пришлись кстати, но какую цену имею для нее я? Скорее всего, никакой. Заключила договор и хочет от него получить пользу. Договор будет исполняться до тех пор, пока его буду исполнять я. Я вынул из кармана деньги и пересчитал их. У меня оставалось сто семь рандов. Как долго я могу с ними продержаться? Потом я снова лежал и смотрел в потолок. Голова у меня была совсем пустая. Я ждал, сам не зная чего. Пытался представить себе действия полиции и посольства. Как бы повел себя секретарь посольства, если бы я позвонил ему по телефону? Что бы он мне сказал? Но я сразу же отбросил эти мысли. Надо бы достать газеты, не будет ли в них упоминания о событиях в отеле "Треккер". Официального сообщения, из которого можно было бы о чем-то судить. Было почти десять. Я встал и оделся. Осмотрю это негритянское поселение, надо убедиться, так ли уж это страшно. Минуту я постоял у двери, прислушался к звукам в доме. Потом бесшумно выскользнул и сбежал вниз. Меня никто не видел. Я вышел из дому в сияние жгучего дня и наугад направился по улице. Она не была засажена сине-фиолетовыми деревьями якаранда. Лишь ветхие строения казарменного типа. Все магазины были четко обозначены на африкаанс и английском: -- "NIE BLANKES -- NON WHITES" ["Не для белых".] По сточным желобам вдоль тротуара стекали помои, а кучки детей беззаботно в них плескались. Это была Претория иная, не та, которую я видел вчера из машины фрейлейн Виселер. Величественный, обворожительный город куда-то исчез. Я заметил, что привлекаю внимание. Женщины, которых сейчас на улице было большинство, удивленно оборачивались. Взглядом я поискал по сторонам: не найду ли где-нибудь киоск с газетами. Потом увидел магазинчик с сигаретами и направился к нему. Владелец, сидящий на стуле перед дверьми, недружелюбно посмотрел на меня. Я отличался, я был другой. Одеждой и цветом кожи. Когда я хотел войти, он вытянул на дорогу передо мной ногу и подчеркнуто постучал по стеклу, где висела табличка: "NIE BLANKIES -- NON WHITES". -- Белым не продаем, господин, это запрещено, -- сказал он насмешливо и повернулся ко мне спиной. Не говоря ни слова, я продолжал идти дальше. Вечером прогуливаться здесь было бы небезопасно. Чем дальше я удалялся от торгового центра поселения, тем беднее становились улицы. Многоэтажные дома исчезли, и вокруг были только обветшалые одноэтажные бараки. Кучи отбросов и грязи. Гледис принадлежала к состоятельному кругу, возможно, к состоятельнейшему, к метисской элите. Она считала себя белой, теперь мне это было ясно. Как, интересно, выглядят негритянские поселения, удаленные от городов? Я повернулся и поплелся обратно. Мне показалось, что я уже зашел слишком далеко. Около уличных колонок стояли очереди женщин с ведрами. Здесь не знали ни водопровода, ни канализации. Я прибавил шагу и возвращался к благоустроенному центру. Лучше не буду лишний раз показываться. В одной из соседних улиц я увидел что-то похожее на торговый дом. Может быть, там смогу купить сигареты. Но когда я вошел внутрь и с любопытством осмотрелся, кто-то положил мне руку на плечо. -- Что здесь делаете, господин, не знаете правил? Я медленно повернулся, и по спине у меня, в спертой духоте магазина, пробежал мороз. За мной стоял цветной полицейский и указывал на большую надпись: "ТОЛЬКО ДЛЯ ЦВЕТНЫХ!" Я притворился непонимающим и ответил по-немецки. -- Документы, господин! Обращение было ясным, прикидываться не имело смысла. Зачем я сюда лез, было мне это нужно? Я подал ему удостоверение "Анти-Террористической Унии". Мгновение он изучал его, а потом указал на двери. -- Вернитесь в квартал для белых, здесь вам нечего делать! Не возражая, я вышел. Рубашка на спине взмокла от пота. Лезу прямо в руки полиции. В цветном квартале для белых те же правила, что и для цветных -- в квартале для белых. Нечему удивляться, это естественно. И незачем выходить на улицу, случайная проверка может быть опасной. Теперь я уже не плелся, а решительно шагал к главному перекрестку, образующему центр города. Было предобеденное время, и улицы неожиданно переполнились машинами и людьми. Меня обступила пестрая смесь красок и лиц, запахов и звуков. Неприязненные взгляды. Временами меня кто-то больно толкал. Через всю эту суматоху пролетали переполненные автобусы. Я забрел слишком далеко, здесь не было даже и следов покорной вежливости цветных. Вежливость была обманом. Лицемерие -- спасительный щит униженных. Вдруг завыла сирена, толпа брызнула во все стороны, и на шоссе показалась полицейская машина. Я втиснулся в кучку людей в подъезде какого-то дома. Машина прижалась к противоположному тротуару и остановилась. Из машины выскочили трое полицейских и потащили какую-то женщину. Двое немилосердно колотили ее длинными дубинками, напоминающими ореховые трости. Она упала на землю, но ее тянули дальше по грязному тротуару к дому. Светло-голубое пятно на мостовой. Сердце у меня остановилось. Это же... ведь это же... Гледис! Сирена умолкла. В диких зарослях за мной гнался хищник. Переполненный автобус закрыл на миг полицейскую машину. Я чувствовал на шее горячее дыхание хищника и слышал, как его лапы касаются земли. Нет, я ему не дамся! Я выскочил из подъезда и прыгнул на ступеньку автобуса. Гледис, схватили Гледис! Как я мог думать, что они не доберутся до нее, что ее не арестуют? Уис дал показания, он продержался достаточно долго, скорее всего, сдался, когда наступило утро, когда его порядочно исколотили, когда ему пригрозили бог знает чем. Затем он вспомнил о бедной Гледис, и они были у нее дома, а потом поехали за ней прямо на завод. Где ты была вчера, где тот, второй... Я висел в воздухе, судорожно вцепившись в латунную ручку. Я не знал, куда еду, я только чувствовал дыхание хищника и удары его лап. ТОЛЬКО ДЛЯ ЦВЕТНЫХ! Люди, висящие на подножке, поняли, что я не цветной, что не отношусь к ним. Медленно и упорно они начали меня выталкивать. Мы были уже далеко за перекрестком, и вокруг -- только убогие низкие домики, хибарки из досок и жести. Меня не отважились сбросить или оторвать руку от ручки, однако давление их тел было направлено не внутрь, а наружу. У меня все улетучилось из головы. Я должен удержаться. Когда же будет остановка, когда уж, наконец, будет остановка... В окне автобуса я заметил табличку: "ИСКОР". Автобус направлялся к сталелитейному заводу. Сколько еще это может продлиться? Свободной рукой я в отчаянии обхватил вокруг пояса мужчину, стоящего передо мной. Если я упаду, то и он упадет тоже! Скрытый поединок ненависти продолжался. Раньше существовал только белый расизм, но в наше время расизмом заражены и черные и цветные. Ненависть вызывает ответную ненависть. Мы давно уже выехали из поселения. Лицо мне жгло ослепляющее солнце. Я почувствовал, что руку начинает сводить судорогой, что уже не удержусь. Может, решиться соскочить? Однако скорость была слишком велика, и инстинкт самосохранения был сильнее судороги. Я продолжал висеть дальше на переполненной подножке до тех пор, пока автобус не снизил скорость перед въездом на широкую асфальтированную автомагистраль, ведущую прямо к сталелитейным заводам. Тут я соскочил. Негры довольно захохотали. Автобус снова набрал скорость и исчез вдали. Я растерянно шагал по краю шоссе, сам не зная куда. Схватили Гледис, ехали за мной. Я вытер разгоряченный лоб. Солнце било в висок. Я должен уйти как можно дальше отсюда, теперь меня, вероятно, ждут, перевернули всю квартиру вверх ногами. По законам полицейской логики, я должен вернуться. Вышел только на прогулку. Но на сколько хватит у них терпения, сколько пройдет времени, прежде чем они поймут, что я не вернусь? Я шел вдоль бетонного забора, за которым тянулись корпуса сталелитейных заводов и батареи градирен. Потом вдалеке я заметил автовокзал с колоннами автобусов, ожидающих окончания смены. ТОЛЬКО ДЛЯ ЕВРОПЕЙЦЕВ! За перегородкой из алюминиевых прутьев стояли белые могучие машины с широкими окнами и удобными сиденьями. Никаких старых, давно отслуживших драндулетов. Один автобус только что тронулся с места. Я побежал и замахал рукой. Шофер заметил меня и остановился. -- В Преторию, господин? -- спросил он с услужливой улыбкой. -- В Преторию, -- и я подал ему двухрандовую банкноту. Мне оставался только один путь, другого выхода не было. Я должен попасть на вокзал раньше, чем раскачается полицейский аппарат, прежде, чем начнут прочесывать город. Вернуться к Тони, обратно в Порт-Элизабет. Это последняя надежда. ГЛАВА V Кондиционеры работали безупречно. Вошел черный проводник в зеленом пиджачке, накрыл столик и поставил передо мной холодное пиво. Потом тихо закрыл двери. Монотонный стук колес. За окном африканская ночь. Чужая земля, о которой я ничего не знаю. Гут сидел напротив меня и дремал. Его лицо в сумерках расплывалось. У него был продавлен череп и выпучены глаза. Так, значит, мы не убежали, ни от чего не убежали. Только безрассудно метались по замкнутому кругу. Когда два куска урана соединятся и образуется критическая масса, то уже никто не убежит. Взрыв заразит местность на протяжении нескольких сот километров. Здесь все было заражено прежде, чем дело дошло до взрыва. Гут был одной из первых жертв. Я еще дышал, еще пил пиво. Отупевший и подавленный. Детекторы Гейгера -- Мюллера молчали. Экспресс уносил меня от смертельной волны. Светло-голубое пятно лежало на тротуаре, а те, вокруг, колотили дубинками. Это были не белые полицейские, а цветные, такие же, как и она. Я оставил там Гледис. Еще никогда мне не было так стыдно. Теперь из-за меня ее осудят на каторжные работы. Она заслонила меня своим телом. А я бросил ее в такой момент, думал только о себе, плевал на нее! "Ты всегда был идиотом! -- сказал Гут недовольно из темноты. Как бы ты смог ей помочь? Будь доволен, что остался цел и невредим. Но только не будь самоуспокоенным. Она все им выложила, у них есть твое подробное описание". С трудом я пришел в себя. Сиденье было пустым, Гут куда-то исчез. Вышел на полдороге. Я был в купе один. Только не спать, я должен выдержать, только не поддаться сновидениям. Меня начало охватывать чувство безвыходности положения. Гут, будучи моряком, объехал весь свет. Всюду он хоть немного ориентировался и во всем мог разобраться. Против него я был младенцем. Этот мир для меня был чужим, я не знал его законов и не мог с ними свыкнуться. Он обманул меня. Он не был таким, каким я его желал видеть, каким я его хотел ощущать. Все сильнее я осознавал, что не имею к нему никакого отношения. Ошибку я сделал не сегодня или вчера, это была уже простая сумма ошибок. Та, самая главная, ошибка произошла тогда, когда я сказал Августе -- да. Когда-то, ужасно давно, может быть, целый век назад. Но только теперь я начинал действительно понимать и видеть взаимосвязи. Поздно! Выбросил я свою жизнь и тщетно хочу вернуть ее обратно. Я с досадой потянулся. Вечная карусель, не буду об этом думать! За окном была жаркая темная ночь. Что будет завтра? Я не мог представить. Человек -- это соринка, пыль, не имеющая понятия, куда его в следующее мгновение занесет космический ветер, и не способная понять свою беспомощность, поверить в нее. Я тоже тороплюсь по намеченному пути, но не знаю, кто и почему его определил, и никогда это не узнаю. "Гильдеборг", купе, в котором я сижу, мертвый Гут и светло-голубое пятно на тротуаре -- все это лишь вехи на пути, приметы нашего абсурдного мира, так же, как и я сам. Что я могу сделать в этой ситуации? Вероятно, ничего, предоставить экспрессу южноафриканской железной дороги уносить меня дальше и на все наплевать. "Только для европейцев!" Счастье, что я не черный. Сутки спустя, поздно вечером, я сел в такси с белым шофером. Но я знал, что он не белый, что это обман. Здесь нет белых шоферов такси. Я назвал адрес и приготовился к дальнейшим ударам судьбы. Как встретит Тони блудного сына? Меня обдало влажным дыханием океана, мы мчались вдоль побережья к пригороду. Никто нас не остановил, нигде не было полицейского патруля. Может быть, я вижу все в черном свете? Трусливый европеец! Заплатив, я прошел через железные ворота. Фред как раз поливал тщательно подстриженный газон. Он вытаращил на меня глаза, а поток воды бил прямо в цветочную клумбу. -- Где вы болтались, парни?! -- заорал он бешено. -- Вечером прилетит самолет, я должен позвонить Тони! Он бросил шланг и полетел в бунгало. Я глубоко вздохнул. Все прошло; вечером прилетит самолет, и я исчезну из этой проклятой страны. -- Все равно куда. Хоть немного пожить как нормальный человек, пусть в униформе, пусть в корпусе Макса Гофмана. Я не должен бояться. Примерно через пятнадцать минут примчался "ситроен" Тони Шефера. -- Вы свиньи, вы проклятые свиньи! -- орал он из машины. Открыл дверцу и выскочил. -- Где вы так долго шлялись... Ударом кулака он свалил меня на каменный пол террасы и начал пинать ногами. Меня охватило бешенство, яростное, неудержимое, во мне пробудились все ужасы, которые я пережил. Я бился за жизнь. Я безжалостно схватил Тони за ногу, скрутил ее и рванул. Он упал да спину и головой ударился о камень. Я размахнулся кулаком... -- Довольно! -- заорал Фред. -- Или я прихлопну тебя! -- И в руке у него блеснул пистолет. -- Вечером прилетит самолет! -- Куда ты дел Сейдла, прохвост? Где остался тот, второй? -- застонал Тони и тяжело стал подниматься. -- Болваны, я уже о дезертирстве сообщил в полицию, что теперь с этим делать? Я вытер разбитое лицо и уселся в плетеное кресло. -- Сейдл не придет, -- сказал я. -- Несчастный случай, его уже закопали. Ярость улетучилась. Они неподвижно смотрели на меня. Я сунул руку в карман и подал им удостоверение. -- А деньги? -- выдохнул Фред. -- Остались с ним, можете вычесть их у меня из первой зарплаты. Тони доковылял к другому креслу и вытер носовым платком разбитый рот. -- Я это знал, мне сразу же пришло в голову, что вы приехали кого-то прикончить. Но я думал, что вы это уже сделали, что уже бежите... -- и он тупо посмотрел на меня. -- Ужин, Фред, -- сказал он, наконец, усталым голосом. -- У нас еще есть час времени. Солнце стояло над горизонтом. В бесконечной дали переливался карминово-пылающий океан. Конец света! В тот момент, когда я покину побережье, для меня настанет конец света. Никогда я не вернусь домой. Здесь -- дорога, по которой я приплыл, отсюда я и должен возвращаться обратно. Палитра красок потускнела. Меня охватила ужасная тоска; исчезну в глубинах континента, и никто не узнает, как я кончил. Никому это неважно, мое существование перестало иметь смысл, меня уже нет. Как бы я сейчас хотел идти по Либеньскому мосту и смотреть на мутную Влтаву! Фред накрывал на стол. Холодная закуска из сыра и консервированной ветчины. Все, что было в доме. На скорую руку. Потом он принес бутылку южноафриканского виски, и, не говоря ни слова, мы начали напиваться. Возможно, они хотели придать мне храбрости, вероятно, знали, как я расстроен. Мы выпили бутылку еще раньше, чем закончился ужин, но настроение не улучшилось. Нам не о чем было говорить. Виски было плохое. Потом Фред проводил нас к машине, Тони сел за руль, -- Ладно, всего хорошего, -- сказал Фред и подал свою единственную руку. -- Там лучше, чем в каталажке. У меня было такое чувство, будто я покидаю родной дом и уже никогда сюда не вернусь. Море, по которому я приплыл, растаяло. И Гут не сел со мной в машину. Он покинул меня окончательно. Я остался один. В половине восьмого вечера на самой отдаленной посадочной полосе порт-элизабетского аэродрома приземлился транспортный "Висконт" без опознавательных знаков. Тони подвез меня в машине с погашенными фарами к самому его фюзеляжу. Из самолета спустили металлическую лесенку. Тони подал кому-то вверх мои документы и с облегчением сказал: -- Присмотрите за ним, это еще тот бандит. Беспомощно я смотрел на незнакомый небосвод, на котором сверкали большие чужие звезды. Бежать! Но бежать было некуда. Вместо этого я полез по лесенке вверх. На полу между ящиков и объемистых бесформенных мешков развалилось несколько парней, которые при свете матового плафона на потолке без интереса рассматривали меня. Потом двери захлопнулись, свет погас, и "Висконт" двинулся на старт. -- Давай, парни, давай! -- горланил без устали из открытого бронетранспортера сержант Маретти, -- Не халтурьте, поднажмите! Задыхаясь, мы неслись в высокой траве и стреляли короткими частыми очередями. Где-то справа сопели Кюллов, Джоел и Вердинг, слева -- Пальмер с Тенсером. Но я никого не видел. Трава саванны была высотой не менее двух метров, и только Маретти, стоящий у пулемета на транспортере, возвышался перед нами, как маяк. -- Вперед, вперед! Вы должны успевать за машиной, иначе вас укокошат! В глазах у меня рябило, солнце хлестало по спине, и изо всех пор лил пот. Нестерпимая жара саванны накаляла автомат, как утюг. Я продирался через травянистые джунгли, облепленный мухами и насекомыми. Они чуяли пот и кровь и тучами стлались за нами. Холмистое плоскогорье трескалось от жары. Вдалеке колебалась и трепетала в мареве вершина Иньянгани. Прочесывание саванны. Уже три недели мы ежедневно тренировались. На ходу спрыгнуть с транспортера и развернуться в цепь. Стрелять очередями веером, не целясь. Без устали бежать и гнать "неприятеля". С утра до вечера, целый день и снова до упаду. Я был размолот, помят и ободран. На мне не осталось, живого места, но, несмотря на это, я пробирался через траву и густые заросли. Маретти орал, горланил и подгонял нас бешеными очередями из пулемета. Я не мог о чем-то думать. Не мог ничего соображать. Наконец, когда транспортер остановился в тени акаций или брахистеций, мы упали на растрескавшуюся землю и лежали как убитые. -- "Противник" прострелил бак с питьевой водой, -- хохотал Маретти, до вечера вы должны выдержать, так что пить будете на базе. Каждый второй день "противник простреливал" бак с питьевой водой. Мы сходили с ума от жажды. Все те новички, которых сборный самолет высыпал среди ночи на аэродроме в Умтали. Немцы, англичане, французы, швед Кейт Пальмер. У него была такая же белая, обесцвеченная кожа, как у меня, и теперь мы оба обгорели одинаково. Клочки кожи висели у нас на лице и руках. Мы не решались даже на минуту снять рубашки. -- Давай, парни, давай! -- орал снова сержант. -- Конец отдыха! Кто выбьется из темпа -- тот списан, я ничего не хочу слышать! Закройте рты, тренировка считается боевой акцией, получите доплату. Все в машину! Атака на "противника" в густых зарослях! Мы двинулись. Стальная обшивка транспортера была как раскаленная печь, тени деревьев исчезли, саванна выдыхала, душный, пряный аромат, -- Давай, парни, давай! Один за другим мы покидали кузов транспортера. Прыжок, падение, и тут же на ноги! Автоматы веером разбрызгивали огонь. Только не отклоняться от цели, не попадать в сектор обстрела. Окровавленные, мы пробивались через непроходимую саванну. Над гористой полосой накапливались тяжелые дождевые тучи. ...Августа даже не успела открыть зонтик. Ливень налетел неожиданно, затопил нас. Мы бежали по лесу, через кусты, и потом увидели кормушку под навесом с остатками прошлогоднего сена... Густые заросли кончились, в глазах у меня были слезы. Ноги и руки -- сплошной кровавый шрам. Транспортер врубался в стену сожженных солнцем трав. -- Все в машину! Кто опоздает, того прикончат! Выхлопной газ бил мне в лицо. Я прыгнул на ступеньку и упал в открытый кузов. Сержант пнул меня ногой: -- На место! Займи свое место, болван! Тучи над Иньянгани как невероятный сон. ...Мы с Августой упали на сено. Тогда она впервые овладела мной, не я ею, а она мной. Перед этим у меня никогда не было девушки. Под губами я чувствовал упругость ее кожи. Какой я был в то время глупец!.. -- Назад, на базу! Возвращаемся! -- горланил Маретти. Дождь рассеялся, клубы пыли закрывали обзор. Мы ехали по песчаной калахарской полосе, тянущейся, как свежий шрам, вдоль подножия холмов до самого лагеря. Эрозия подтачивала саванну и превращала ее в пустыню. В двадцати километрах к востоку лежала граница с Мозамбиком. Там был расположен наш корпус. Отборная армия Гофмана, пятьсот готовых на что угодно парней с самым современным оружием. Транспортеры и вертолеты "Алоетте". Суровая служба! Но и плата тоже соответствующая. Я не слышал, чтобы кто-то из парней жаловался. Разговор шел на немецком, английском, польском и сербском, но более всего на африкаанс. Расовые преграды не существовали. Здесь были и цветные американцы с опытом войны во Вьетнаме, французы, прошедшие Алжир, но костяк составляли англичане и голландцы. После интенсивной месячной тренировки нас должны были распределить по отдельным отрядам. Капитан знал каждого наемника лично и знал, кто на что способен. Политическая и военная ситуация обострялась не только на границах с Замбией и Ботсваной, куда проникали партизанские отряды ZAPU* и ZANU**, против которых вводились в бой регулярные воинские части, все чаще инциденты происходили и на вроде бы спокойной границе с Мозамбиком. Белые фермеры толпами покидали богатые усадьбы, продавали их, когда находился покупатель -- даже если он был черный или цветной. Или просто бросали их и уезжали в Европу. ------------ * ZAPU (ЗАПУ) -- Союз Африканского народа Зимбабве. **ZANU (ЗАНУ) -- Африканский Национальный союз Зимбабве. --------------- Задачей корпуса Гофмана являлась охрана пограничных областей, ферм и боевые действия против партизанских отрядов и тех, кто оказывал им помощь. Отлив поселенцев должен быть остановлен, и на восточной границе должно быть обеспечено спокойствие. Большинство в отряде безразлично относилось к этому сумасшедшему политическому фейерверку. Это нас не касалось. Бесконечные совещания в Солсбери, на которых черные объединялись с белыми против черных, а белые с черными против белых, черные расисты против черных пацифистов и белые расисты против белых социалистов, англичане против южноафриканцев, американцы против англичан, никого не волновали. Каждый из наемников Гофмана уже где-то служил, и их ничто не могло удивить. Они выполняли свою работу, за нее им платили, а дипломатические спектакли их не интересовали. "Анти-Террористическая Уния" всегда будет кому-то нужна. Общее руководство осуществлял штаб "Анти-Террористической Унии" в Солсбери, которому мы, как корпус, подчинялись. Охранять фермы белых и нагонять страх на соседние правительства. Гофман мог себе позволить то, что не могли позволить официальные родезийские силы. Кто связался с армией наемников, должен знать, что его ждет. База была расположена южнее Русамбо в предгорье Иньянгани, примерно в ста пятидесяти километрах к северу от крупнейшего города области Умтали. Ближе всего мы находились к Мтоко -- поселку, состоящему из двух рядов кирпичных домиков по обеим сторонам дороги, ведущей на север к Замбези, за которыми прятались круглые хижины африканцев из бамбука и глины, крытые травой. И уж только потом тянулись плантации кукурузы, тростника и табака. Этот "город" имел одну-единственную достопримечательность: здесь были местные девушки. За пять родезийских долларов. На цвет кожи всем было наплевать. В три пополудни мы въехали в ворота лагеря. Сборные казарменные бараки ограничивали квадратное пространство, служащее в качестве учебного плаца и стартовой площадки для вертолетов. На самой дальней стороне -- гаражи, мастерские и навесы для боевой техники и машинного парка. Вся база была обнесена высоким забором из колючей проволоки, и ее охраняло несколько сторожевых вышек. Покрытые красной землистой пылью, мы выбежали из транспортера и потащились в душевые. Сыты были по горло. Ничем мы не были похожи на самоуверенных парней с рекламных плакатов. Даже не обращали внимания на насмешки старых вояк, бездельничающих и попивающих пиво перед лагерной столовой. Рабочий день закончен, если не будет тревоги. Упасть на кровать и спать. Потоки воды смывали слои въевшейся в кожу земли. Мы в отупении подставляли тела под напористый дождик. Поль Джоел, маленький худой француз с птичьим лицом, удрученно скалил мне зубы из соседней кабины. Настоящий скелет. Как он может все это выдержать? -- Как только наживу денежки, сразу уберусь отсюда. Так клюнуть на эту удочку! Я служил десантником и насмотрелся всякого, -- развел он руками, -- но такую свинью, как Маретти, я еще не видел. Как-нибудь я его прикончу, только случай подвернется. Но прежде всего мне нужны деньги. Хочу стать самостоятельным, открыть где-нибудь в тихом месте отель... Он болтал и болтал, рассказывал о своих мечтах. Он был официантом. У всех было одно и то же: каждому нужны были деньги, и каждый хотел стать самостоятельным. На остальное всем было наплевать. О Родезии они знали еще меньше, чем я, а о политике вообще ничего. Двадцатилетний швед Пальмер страстно мечтал покинуть холодную Швецию и поселиться в Италии. Что он там будет делать, он еще не знал. Что-нибудь найдется. Подписал контракт на пять лет, шведская зима ему осточертела. Вердинг и Кюллов -- тридцатилетние отчаянные ребята. Они вынуждены были исчезнуть из Европы из-за неудавшегося ограбления одного из франкфуртских банков. Англичанин Тенсер, долговязый тихий паренек, работал, -- как он утверждал, в личной охране императорского двора в Аддис-Абебе. Во время военного переворота застрелил несколько офицеров, но императору этим не помог. Едва остался цел. С того времени он перебивался как только мог, пока не оказался у Макса Гофмана. Мне казалось, что он обладает незаурядными знаниями и опытом. Однако он ими никогда не хвастался. Я был не единственным, кто не верил его историйке. Я считал, что Тенсер -- скрытый агент или профессиональный политический убийца, принимающий заказы по телефону. Белые не могли себя компрометировать связью с ним, и, таким образом, единственное безопасное место для него было здесь. Убежище грешников. Но все были одинаково расстроены, как и я, потому что одно дело -- ограбить банк, застрелить из едущей машины генерала или управлять отелем и совсем другое -- нестись в африканской жаре до упаду за бронетранспортером. Пробираться сквозь заросли, жесткие, как колючая проволока, и траву, подобную непроходимым джунглям. Однако никто не роптал, все равно это было бесполезно. Мне все время чудилось, что тут я очутился случайно, что это только временная остановка на пути домой. Срок в пять лет, необходимый, чтобы получить документы и гражданство страны, казался таким же фантастическим, как предстоящая когда-нибудь старость. Выход должен быть найден, твердил я постоянно себе, выход определенно найдется, но какой -- я не знал. Не имел представления, каким образом можно было бы отсюда исчезнуть. Страх у меня прошел. Боялся я только одного: упасть под колеса бронетранспортера или при стрельбе случайно нарваться на пулю. Претория и Порт-Элизабет перестали для меня существовать. Только временами ко мне приходила Гледис. Потоки воды смывали усталость. Я слышал, как на плацу приземляется патрульный вертолет и со службы возвращаются другие бронетранспортеры. День проходил спокойно -- ни одной тревоги. Через минуту в душевых будет не повернуться. Я вышел из умывальной. Приближался вечер, и жгучая жара ослабла. Ночи здесь бывали неприятно холодными. Перед командирским зданием стоял вездеход -- джип Гофмана с пулеметом, и шофер шефа бешено ругался. Капитан носил такую же серо-зеленую униформу, как и все в отряде, -- без каких-либо знаков различия, но его архаические императорские бакенбарды прошлого столетия выделяли его среди остальных. Для меня это был вылитый Франц Иосиф. Столовая была набита до отказа. Единственное место для общественных развлечений и вечерних встреч. Здесь проигрывали жалованье, мечтали о будущем, заливали вином горечь потерь и сводили личные счеты. На этой территории капитан допускал