сотни, если не тысячи врагов<Кастер Джордж Армстронг - американский генерал, проводивший ожесточенные боевые действия против индейцев в 1839-1876 гг.>. И откуда, будь она проклята, взялась эта чертова погода, и откуда мог с такой скоростью примчаться этот вонючий, крутой как дерьмо батальон? "О, они хотят с нами разделаться. Они чуют нашу кровь; они жаждут ее". Противником Пуллера был ловкий тактик по имени Хуу Ко Тсан, по званию - старший полковник, командир 3-го батальона 803-го пехотного полка 324-й пехотной дивизии 5-й Народной ударной армии. Пуллер видел его фотографию и знал его биографию: происходит из богатой, образованной индо-французской семьи и даже успел закончить в Париже "Эколь милитэр", а потом в 1961 году сбежал на север, возненавидев пороки и эксцессы режима Дьемов. Там он стал одним из лучших полевых военных командиров и имел все задатки для того, чтобы стать хорошим генералом. Мина упала где-то неподалеку, командный пункт сотрясся, со стропил поднялась туча пыли. - Кто-нибудь пострадал? - громко спросил он. - Нет, сэр, - донесся ответ его сержанта. - Ублюдки промазали. - Есть сведения о Мэтьюзе? - Нет, сэр. Майор Ричард У. Пуллер натянул на голову полевое кепи, выбрался из низенькой двери в траншею и обвел взглядом свою шатающуюся империю. Это был тощий, отчаянно смелый человек с головой, покрытой жесткой седой щетиной. В Пятом корпусе Специальных сил он служил с 1958 года, если считать службу в полку британских Специальных авиационных сил - он даже принял тогда некоторое участие в боевых действиях против мятежников в Малайзии. Он прошел впечатляющую школу: был воздушным десантником, рейнджером, воевал в джунглях, закончил Национальную военную академию и Командно-штабную академию в Ливенуорте. Пуллер умел пилотировать вертолет, говорить по-вьетнамски, чинить рации и стрелять из РПГ. Это была не первая осада, которую ему приходилось выдерживать. В 1965 году в Плейку он больше месяца пробыл в окружении и подвергался серьезным бомбардировкам. Тогда же он был ранен выпущенной из китайского пулемета пулей калибра 0, 51. Мало кто выживал после такого попадания. Он ненавидел войну, но при этом любил ее. Он всерьез боялся, что она убьет его, но какая-то часть его существа хотела, чтобы война продолжалась вечно. Он любил свою жену, но имел множество любовниц - китаянок и евразиек. И армию он тоже любил и одновременно ненавидел: любил за суровость, мужество и профессионализм, а ненавидел за ее косность и стремление всегда, вести следующую войну, пользуясь тактикой, применявшейся в предыдущих войнах. Но что Пуллер ненавидел больше всего, так это то, что его поимели. Его на самом деле поимели, поставили на карту жизни его парней и всех бывших с ним туземцев, положившись на то, что северяне не смогут найти уязвимые места в его обороне, и проиграли. Но ответственность за это нес он, и никто другой: все это случилось с ними, потому что случилось с ним. И никто не мог снять петлю с его шеи. Главные ворота были снесены, там, где прежде находился склад боеприпасов, клубился густой дым, сливавшийся с нависавшими над самой землей облаками. Оружейный склад превратился в развалины, как и большая часть хижин, в которых жили солдаты: прошлой ночью в лагерь пробралась группа вьетконговских саперов, которые напрочь уничтожили жилище третьего взвода и во время состоявшейся уже на рас свете рукопашной схватки сровняли с землей остатки командирской лачуги. В лагере не осталось ни одного целого строения, большая часть заграждений из колючей проволоки еще стояла, но по ним исправно лупили минометы. Было совершенно ясно, что осаждавшие намеревались пробить широкие проходы в остатках оборонительных сооружений, чтобы Хуу Ко с его батальоном мог с ходу ворваться в лагерь, имея за спиной поддержку своих минометов и другого тяжелого оружия. Пуллер взглянул вверх - ему сразу же попала в глаз дождевая капля - и почувствовал лицом холодную влажность тумана. Надвигалась ночь. Интересно, придут они за ночь или нет? Конечно, они будут передвигаться в темноте, но вряд ли предпримут атаку. По крайней мере, не всеми силами: они могут устроить разведку боем, начать обстрел, заставить "Аризону" тратить свои скудные запасы боеприпасов для стрельбы по малозаметным целям, хотя главным образом вся эта активность будет нужна для того, чтобы заставить обороняющихся как можно сильнее изнервничаться и устать к приходу 3-го батальона. Может быть, погода все-таки изменится? Прогнозы армейских метеорологов, которые ему удалось поймать по рации, ничего хорошего не обещали, но Пуллер знал, что люди там, в тылу, будут крутиться, как ужи на горячей сковородке, и если можно будет оторвать птичек от земли, они ни за что не упустят такой возможности. Хотя, впрочем, могут отказаться пилоты: кому охота лететь в кромешный ад, под яростный обстрел, чтобы сжечь напалмом еще нескольких узкоглазых, когда война вот-вот закончится? Кому охота умирать сейчас, когда уже рукой подать до самого конца всей этой пакости, растянувшейся на годы и закончившейся ничем? Он даже не знал, как сам ответил бы на этот вопрос. Пуллер посмотрел вперед, туда, где простиралась долина. Конечно, он ничего не мог рассмотреть во мраке, но там проходило шоссе и Хуу Ко со своим отрядом сейчас мчится по нему ускоренным маршем, чувствуя себя вольготно, как жирный кот на сиденье лимузина, и зная, что им не грозит ни малейшая опасность от американских "фантомов" или боевых вертолетов. - Майор Пуллер, майор Пуллер! Подойдите сюда, вы должны это видеть! Это был сержант Блэс, один из его мастер-сержантов, работавший с горцами, суровыми коротышками с острова Гуам, которым довелось повидать много всякой всячины в слишком уж большом количестве операций и которые тоже не заслуживали того, чтобы сгинуть в такой вонючей дыре, как БПО "Аризона", под самый занавес проигранной бесплодной войны. Блэс торопливо вел его по траншеям к западной стороне периметра, он то и дело втягивал голову в плечи, когда над ними со свистом пролетала очередная мина. В конце концов они добрались до парапета, и вооруженный карабином горец протянул Пуллеру бинокль. Пуллер высунулся из-за мешков с песком, настроил окуляры по глазам и увидел возле деревьев, поднимавшихся в трехстах метрах от того места, где он находился, нечто такое, что сначала показалось ему совершенно непонятным; впрочем, присмотревшись, он различил детали и понял, что это. Это был кол, а на кол была насажена голова Джима Мэтьюза. * * * * * Три быстрых и одно медленное. Три сильных. Это был ритм, ровный устойчивый шаг, выработанный за долгие годы, полные бесконечного кровопролития. Теперь он испытывал нажим, серьезный нажим в связи с одним последним быстрым движением. Где-то очень далеко разговаривали дипломаты. Скоро должен был наступить мир, и чем большую территорию они будут контролировать, когда этот мир будет подписан, тем больше они сохранят потом и тем больше смогут построить в будущем, которого, он знал, ему так и не придется увидеть, но у его детей был очень весомый шанс. Он знал, что ему не суждено выжить. Его детям предстояло стать его памятником. Он должен был оставить им новый мир, сделав свой вклад в разрушение ужасного старого. Это было достаточно для любого отца, а его жизнь на самом деле не имела особого значения. Он посвятил себя борьбе, будущему и девяти заповедям солдатской жизни: 1. Защищай Родину; борись, не щадя жизни, за дело Народной революции. 2. Повинуйся полученным приказам и выполняй солдатский долг. 3. Стремись воспитывать в себе лучшие качества солдата Революции. 4. Учись, чтобы самому стать лучше и создать мощную революционную армию. 5. Выполняй другие задачи, стоящие перед армией. 6. Помогай крепить внутреннее единство. 7. Сохраняй и приумножай народную собственность. 8. Работай ради укрепления единства между армией и народом. 9. Береги честь и достоинство солдата Революции. Теперь осталась одна последняя работа - лагерь американских "зеленых беретов" в Кхамдуке, на краю долины Анлок, который нужно уничтожить, чтобы захватить побольше земли, прежде чем будут подписаны документы. Три быстрых, одно медленное, три сильных. Медленное планирование. Быстрое передвижение. Сильный боевой дух. Сильная атака. Сильная погоня. Быстрая зачистка. Быстрое отступление. Он разрабатывал этот план на протяжении трех с лишним военных лет, получая постоянные разведывательные данные о секторе Е5 административного отдела МР-7, хорошо зная, что, как только война подойдет к концу, настанет и его время. В вышестоящем штабе ему объяснили - впрочем, он и сам хорошо это понимал, - что нужно будет устроить примерный разгром одного из лагерей. Быстрое передвижение. Именно его в данный момент и осуществлял 3-й батальон. Люди были опытными - ветераны ожесточенных кампаний с большой боевой практикой. Они быстро шли от своей святыни, находившейся в Лаосе, и теперь находились менее чем в двадцати километрах от цели, которую, согласно полученному из Ханоя приказу, уже атаковали местные отряды Вьетконга. От этого отряда Хуу Ко получал по радио разведдонесения. Колонна шла классическим порядком, принятым для быстро перемещающейся воинской силы. Этот порядок был установлен великим Жиапом, создателем армии, хотя истинным его изобретателем нужно было считать французского гения Наполеона, который первым в истории после Александра Великого понял значение быстроты и, руководствуясь этим принципом, стремглав промчался через половину мира. Поэтому Хуу Ко, старший полковник, выдвинул часть своих лучших солдат, своих саперов, в боевое охранение на фланги - с обеих сторон в полутора километрах от колонны шли патрули по двенадцать человек; вторая часть лучших солдат, тоже саперы, образовывали голову колонны и задавали темп. Они были вооружены автоматами и РПГ и были готовы в любой момент обрушить шквал пуль и гранат на любое препятствие на своем пути. Остальные роты, выстроенные в колонну по четыре, передвигались шагом-бегом. Тяжелые минометы все время передавали из одного взвода в другой, так что ни в одном из подразделений солдаты не могли устать заметно сильнее, чем во остальных. К счастью, было прохладно. Дождь же ни в коей мере не был помехой для отряда. Превосходно обученные люди, среди которых после долгих лет боев не осталось ни одного лентяя или труса, были неутомимы. Кроме того, они были приятно возбуждены тем, что стояла дождливая погода с низкой облачностью и густыми туманами: нигде не было видно их самого страшного и ненавистного врага, американских самолетов. Это было просто прекрасно - двигаться свободно, словно в прошлом веке, без страха перед "фантомами" или "скайхоуками", которые с яростным визгом обрушивались с неба, чтобы скинуть свой напалм и белый фосфор. Именно за это он с такой силой ненавидел американцев: они сражались при помощи огня. Не испытывая никаких угрызений совести, они жгли его людей, как саранчу, пожирающую урожай. Зато те, кому удавалось выстоять против пламени, приобретали крепость, превосходящую всякое воображение. Тот, кто смог выстоять против пламени, уже не боится ничего. Хуу Ко, старшему полковнику, было сорок четыре года. Иногда перед его мысленным взором проплывали картины прежней жизни: Париж конца сороковых - начала пятидесятых годов, когда его декадент-отец отправил его к французам, под чьим покровительством он старательно учился. Но Париж, прелести Парижа - разве можно забыть такое место? Это был революционный город, там он впервые закурил "Голуаз", начал читать Маркса и Энгельса, и Пруста. И Сартра, и Ницше, и Аполлинера, там его чувство принадлежности к старому миру, миру его отца, дало первые трещины. Изначальные причины были очень мелкими, чуть ли не лишенными смысла. Должны ли французы ощущать отвращение к своим желтым гостям? Неужели они получают такое удовольствие от своей белизны, хотя и проповедуют равенство всех людей перед Богом? А может быть, им нравится спасать цветных индокитайцев, таких, как он сам, от их желтизны? И теперь он время от времени спрашивал себя: а выбрал бы он тогда этот путь, если бы знал, насколько трудным он окажется? Старший полковник Хуу Ко участвовал вместе с французами в семи сражениях и трех кампаниях первой Индокитайской войны. Он любил французских солдат, суровых, жестких, беспредельно храбрых людей, которые искренне верили в то, что имеют права на колонизированную ими землю. Если бы кто-нибудь сказал им, что это не так, они просто не поняли бы этого человека. Он лежал вместе с ними в грязи в Дьенбьенфу в 1954 году - восемнадцать лет назад - и так же, как и они, молился, чтобы пришли американцы с их могущественной авиацией и спасли их. Старший полковник Хуу Ко узнал от них католического Бога. Он отправился на юг и сражался за братьев Дьем, выступивших оплотом против безбожного Дядюшки Хо. В 1955 году, во время ожесточенных уличных боев, он вел пехотный взвод против Бин Key Йена, затем против культа Хоа Хао в долине Меконга и присутствовал в 1956 году при казни лидера культа Ба Куга. Большая часть убийств, которые ему доводилось видеть, совершалась индокитайцами, и от рук их гибли тоже индокитайцы. Такое положение дел было ему глубоко противно. К тому же Сайгон ни в коей мере не был Парижем, хотя в нем имелись и кафе, и ночные клубы, и красивые женщины; это был город коррупции, проституток, азартнейшей карточной игры, преступлений, наркотиков, и все это Дьемы не только поощряли, но даже получали от этого доход. Как он мог любить Дьемов, если они любили шелка, духи, роскошь и свою собственную власть куда больше, чем людей, которыми управляли, которых они не желали знать и над которыми они считали себя вознесенными неизмеримо высоко? Его отец советовал ему прощать им надменность и чванство и относиться к ним как к орудию Божьей воли. Но его отец никогда не желал замечать грязной политической кухни, коррупции, ужасного обращения с крестьянами, полнейшего нежелания хоть как-то считаться с людьми. Хуу Ко отправился на север в 1961 году, когда разложение режима Дьемов достигло поистине эпического размаха и страна вполне могла сравниться по глубине падения с библейским разрушенным городом. Он отказался от своей католической веры, от унаследованного богатства и от отца, которого, несомненно, никогда больше не увидит. Он знал, что Юг потонет в предательстве и спекуляции и навлечет на себя пламя возмездия, как это и получилось на самом деле. Он стал скромным рядовым Народной революционной армии. Человек, сидевший в парижских кафе и однажды встретившийся с великими Сартром и де Бовуаром в "Де Магго" в Четырнадцатом округе, майор армии Республики Южного Вьетнама, стал непритязательным рядовым, таскавшим на себе снаряжение и не стремившимся ни к чему, кроме выполнения своего долга перед родиной и будущим и душевного очищения, но его дарования всегда выдавали его. Он всегда был лучшим среди остальных солдат и поэтому рос в служебном отношении, не прилагая к тому никаких усилий и не питая ни малейшей амбиции: через два года, после многочисленных стычек с противником на западе и на юге, он был зачислен на офицерские курсы и прошел шестимесячную переподготовку в лагере поблизости от Ханоя, где выдержал поистине варварское отношение к себе и прошел искупление для дальнейшей революционной борьбы. И все это только ожесточило его и ожесточало все сильнее на протяжении последовавшей затем десятилетней войны. Сейчас он чувствовал, что устал. Он находился на войне с 1950 года; двадцать два года непрерывной войны. Впрочем, она уже почти закончилась. И впрямь, оставался только лагерь по имени "Аризона", и между полковником и лагерем не стояло ничего, никакой воинской части, никаких самолетов, никакой артиллерии. Он сокрушит этот лагерь. Ничто не в состоянии остановить его. Глава 12 Во сне он получил прекрасный пас от боковой линии, и, когда рванулся вперед, в сторону зачетного поля соперников, все блокирующие преотличнейшим образом посбивали своих противников с ног и защитники повалились, как кегли, открыв свободные проходы до самого конца зоны. Это было нечто наподобие геометрического построения или, по крайней мере, физической проблемы, сведенной к абстрактной формулировке, нечто очень приятное и далекое от действительности, которая заключалась в том, что ты бежал, движимый исключительно инстинктом, и совершенно не помнил подробностей того, что происходило с тобой во время прорыва. Он все-таки прорвался в зачетное поле, люди приветствовали его, и это было так тепло и хорошо. Джулия обнимала его. Его отец тоже был там и плакал от радости. Там был еще и Триг, неистово подпрыгивавший на месте, а рядом с ним точно так же подскакивал и сержант Боб Ли Суэггер, бог среди снайперов, воплощение нелепой радости; он выделывал пируэты, весь увешанный оружием и одетый в свой пестрый грязный камуфляж. Это был такой отличный сон. Это был самый лучший, самый счастливый, самый прекрасный сон из всех, какие ему когда-либо приходилось видеть, и вот он рассеялся, как это всегда бывает с подобными вещами, подчиняясь непреклонному нажиму чьей-то руки, потряхивавшей его за плечо; на смену сну пришло ошарашивающее понимание того, что находишься не там, а здесь. - А? - Пора за работу, Свинина. Донни заморгал, вдохнул влажный запах джунглей, влажный запах дождя и почувствовал влажный холод. Суэггер уже отвернулся от него и занялся своими загадочными приготовлениями. Рассвет прибыл в виде чуть различимого светового пятна, показавшегося над горами с другой стороны долины. Как ни странно, в этом слабом пятичасовом свете окружающий ландшафт казался очень даже красивым: клубы тумана стелились по влажной земле в долинах, прогалинах и ущельях, плотно окутывали деревья, и хотя дождь на время утих, он, несомненно, должен был очень скоро начаться заново, так как было видно, что нависавшие над самой землей облака разбухли от влаги. И все равно окружающее казалось таким тихим, таким спокойным, таким древним. - Шевелись, - прошептал Суэггер в самое ухо Донни Фенну. Донни встряхнул головой, отгоняя сон, отодвинул видение Джулии в сторону и вернулся к своему насущному бытию. Он находился в густом лесу на склоне холма над долиной Анлок, неподалеку от границы с Лаосом и совсем рядом с Кхамдуком. Впереди ждал еще один дождливый день, и погода не обещала перемен, так что авиация работать не будет. - Нам нужно спуститься пониже, - сказал Боб. - Отсюда стрелять совершенно невозможно. На сей раз сержант повесил автомат М-3 за спину, а в руках нес снайперскую винтовку М-40, неуклюжий "ремингтон" с толстым дулом и массивным деревянным прикладом уныло-коричневого цвета. Ружье было снабжено оптическим прицелом "Редфилд". Оружейники Корпуса морской пехоты немало потрудились над оружием: подвижный ствол ходил идеально свободно, стебель затвора не имел ни малейшего люфта, деревянные части тщательнейшим образом подогнаны под механизм, все болты затянуты не сильнее и не слабее, чем это нужно для безотказной стрельбы, и все равно винтовка нисколько не походила на те изящные карабины, с которыми солдаты почетного караула так грациозно выполняют ружейные приемы: она была сделана только для эффективной работы, а никак не для красоты. Боб мазал лицо жирным красящим кремом, и из-под обвисших полей его тропической панамы виднелась прямо-таки гнусная рожа; он казался существом, выскочившим из чьих-то отвратительных ночных кошмаров, каким-то атавистическим порождением воинственных обитателей древних джунглей, обвешанным пистолетами и гранатами. Он густо намазал себе все лицо, так что даже белки глаз каким-то образом потускнели. - Вот, давай раскрашивай свой портрет, и мы выходим, - сказал он, протягивая тюбик с камуфляжным кремом. Донни поспешно вымазал себе лицо, поднял с земли М-14 и немыслимо тяжелую рацию РКС-77, своего главного и самого настоящего врага, и, крадучись, двинулся вниз по склону рядом с Бобом. Казалось, что они погрузились в облака, словно ангелы, снисходящие на землю. Туман не поднимался и не расползался клочьями, а цеплялся за почву долины, как будто намереваясь еще больше сгуститься и покрыть землю слоем эмали. Никакому солнцу не было под силу разогнать его, уж по крайней мере сегодня. Время от времени раздавались крики каких-то, судя по голосу, крупных лесных птиц, то и дело из густого подлеска доносились шорохи, выдававшие присутствие невидимых животных, а вот о присутствии человека не говорило ничего, не было слышно никаких металлических звуков, не замечалось ничего упорядоченного. Донни смотрел налево, Боб смотрел направо. Они двигались очень медленно, неестественно медленно, тщательно выбирая дорогу, пока в конце концов не оказались почти на дне долины, заросшей невысокой - всего лишь по пояс - травой, а посреди долины извивалась широкая тропа, вытоптанная не то людьми, не то буйволами, не то слонами, не то еще невесть кем. И наконец-то издалека донеслись какие-то неестественные звуки. Донни в первый момент не понял, что это такое, но потом до него дошло: этот шум могли издавать только люди - ничего определенного, никаких разговоров в нарушение дисциплины, звуки дыхания, движения, издаваемые человеческим стадом. Это был 3-й батальон, все еще находившийся на расстоянии в несколько сотен метров, настроившийся на то, чтобы совершить последний форсированный переход в шесть или чуть побольше километров и оказаться возле базы, ожидавшей их нападения. Боб поднял руку, приказывая остановиться. - Ну вот, - сказал он, - все в сборе. Ты знаешь координаты? Донни знал: он накрепко запомнил их. - Квадрат "виски-дельта" 5120-1802. - Вот и прекрасно. Если все-таки небо расчистится и прилетят птички, ты сможешь вовремя заметить их, выйти на частоту ВВС и потолковать с ними. У них все равно не будет хорошей видимости. Ты скажешь им, чтобы они обратили внимание на долину и как следует намазали там пол своей мастикой. - А как же ты? Ты будешь... - Обо мне не беспокойся. Ни один из этих безмозглых индюков с "фантомов" не сможет спалить меня, даже если очень захочет. Я сам смогу позаботиться о себе. А теперь слушай, какая будет твоя чертова работа. Ты будешь играть им на своей дудочке. Ты - это глаза. Не вздумай переться вслед за мной, понял? Ты можешь услышать перестрелку, ты можешь услышать очереди; пусть все это тебя нисколько не волнует. Это моя работа. А твоя - оставаться здесь и говорить с летунами. После того как летуны уберутся, ты должен суметь пробраться в лагерь к этим пожирателям червей. Ты свяжешься с ними по рации, сообщишь о том, что идешь к ним, зажжешь дымовую шашку и пролезешь к ним сквозь дым, чтобы они точно знали, что это ты, а не какой-нибудь герой из армии северовьетнамцев. Тебе ясно? Если я смогу хоть ненадолго задержать этих дрянных мальчиков, с тобой все будет в порядке. - Ну а как насчет твоего прикрытия? Твое прикрытие - это я. Моя работа заключается в том, чтобы защищать твою чертову задницу. А сидя здесь, я не смогу сделать ровно ничего полезного! - Послушай, Свинина, я сделаю первые три выстрела, как только увижу их. Затем я перебегу назад и направо на пару сотен метров, потому что они сразу же попытаются засыпать меня дерьмом. С нового места я постараюсь сделать еще два, три, может быть, четыре выстрела. Так и играют в эти игры. Я уложу парочку и отползу назад. Ну а предположим, что-то сложится не так и я после третьей серии, вместо того чтобы отступить, продвинусь вперед? Потому-то я и хочу, чтобы ты сидел именно здесь. Я тоже не стану слишком удаляться от этого места. Я не хочу, чтобы они догадались, сколько народу воюет против них, смогли подобраться ко мне с фланга или даже вовсе окружить меня. Я тебе гарантирую, что у них найдутся знающие, опытные, умеющие быстро бегать дозорные, поэтому ты должен будешь спрятаться в укрытие не позже чем через двадцать минут после того, как я сделаю первый выстрел. Они могут подойти совсем близко к тебе, поэтому заройся в землю, укройся листьями, сделай так, чтобы тебя не было, и все будет в порядке. Главное, не пропусти патрули; я точно знаю, что они их вызовут. Тех самых ребятишек, которых мы с тобой видели вчера вечером. Они вернутся, можешь мне поверить. - Тебя убьют. Говорю тебе, тебя прихлопнут. Ты не можешь... - Я даю тебе прямой приказ, и ты будешь выполнять его. И не устраивай мне никаких младенческих истерик. Я говорю тебе, что ты должен делать, и, клянусь, ты будешь это делать, или же я это не я, а старый облезлый безрогий козел. Тебе все ясно, ланс-капрал Фенн? - Я... - Ты будешь исполнять то, что я говорю! Черт тебя возьми, Фенн, ты выполнишь приказ, и никаких разговоров. Или же я отдам тебя под трибунал и ты, вместо того чтобы вернуться домой, отправишься прямиком в Портсмут. Конечно, эта угроза не стоила и цента, и Донни сразу же это понял. Она не стоила ни цента, потому что если Суэггер отправится в долину без прикрытия, то он не вернется. Его просто не будет. Так утверждали законы физики огневого боя, а физика огневого боя была непререкаемой, железной реальностью войны. И она не оставляла для данного случая никакой надежды. Он жертвовал своей жизнью ради нескольких незнакомых ему парней из лагеря, который он никогда не сможет увидеть. Он знал это, знал совершенно точно. Таким был его путь, очень похожий на путь Трига: он жаждал смерти, потому что война засела в нем очень глубоко и он знал, что не сможет жить без нее. У него не было никакой жизни, ради которой стоило бы возвращаться домой. Он безжалостно муштровал себя ради как раз такого безумного момента, когда он сможет выйти против батальона с одной лишь винтовкой и раз ему не суждено выжить, то совершенно ясно, что он будет сражаться до самого конца. Было похоже, что он знал в любом другом мире для воинов не будет места, и поэтому предпочитал принять свою судьбу, а не играть с нею в прятки. - Ради Христа, Боб... - Тебе все понятно? - Да. - Ты хороший мальчик. Ты вернешься в мир, к своей красивой девочке. Ты придешь к ней, оставишь все это поганое дерьмо в прошлом и никогда не будешь вспоминать о нем. Тебе понятно? - Понятно. - Вот и чудненько. Пора открывать охоту. "Сьерра-браво-четыре" ведет последнюю передачу и закрывает связь. И, двигаясь со своими прирожденными легкостью и изяществом - бесценный дар для снайпера, Боб, казалось, пропал из глаз. Не оглянувшись назад, он скользнул вниз с холма и канул в неподвижный туман. * * * * * Боб пробирался сквозь густую листву, точно зная, что направляется туда, куда нужно. Так что все другие мысли нужно отбросить. В голове не должно быть ничего, кроме задания, никаких воспоминаний или размышлений, никаких колебаний и сомнений, которые могли бы взбудоражить его нервы перед стрельбой. Он постарался погрузиться в военную составляющую его существа, в некотором роде самому стать войной. Это был дар, которым были наделены мужчины в его роду; его отец получил Почетную медаль во время большой войны против японцев, участвовал в грязных делах на Иводзиме, а затем вернулся домой, чтобы получить синюю орденскую ленточку от Гарри Трумэна и десятью годами позже оказаться убитым какой-то поганью посреди кукурузного поля. В роду были и другие солдаты, суровые гордые люди, истинные сыновья Арканзаса, имеющие два дара: метко стрелять, не испытывая излишних переживаний при виде смерти жертвы, и уметь работать как проклятые на протяжении всего длинного жаркого дня. Так что не слишком-то много они и имели. Впрочем, присутствовала в роду еще и меланхолическая тень, она то проявлялась, то исчезала и брала свое начало в давно ушедших поколениях Суэггеров, от того странного парня и его жены, которые неведомо откуда появились в Теннесси в 1786 году, и от них пошла череда убийц и просто одиноких людей, изгнанников. В их душах властвовала чернота. Боб видел ее в своем отце, который никогда не говорил о войне и был столь же уважаем в том болоте, которое представлял собой городок Блу-Ай в штате Арканзас, как и Сэм Винсент, окружной прокурор, или Гарри Этеридж, известный конгрессмен, а то и поболее, чем они оба. Но у его отца бывали дни хандры, а вернее сказать, черной тоски. В такие дни он почти не двигался и редко когда произносил хотя бы слово; он сидел в темноте и молча смотрел в пространство. Что его терзало? Война? Ощущение его собственной удачливости? Понимание ее недолговечности? Воспоминание обо всех пулях, которые были выпущены в него, обо всех снарядах и о том, что ни одна из этих железяк не смогла причинить ему серьезного вреда? Удача такого рода должна была когда-нибудь иссякнуть, и отец понимал это, но все равно выходил навстречу опасностям, и это его в конце концов убило. Как уйти от судьбы? Никак. Если уж карта выпала, то, ей-богу, она выпала, и отец знал это, и смело смотрел в лицо судьбе, как это подобает мужчине, и плевал на всех черных котов, пока судьба наконец не повернулась к нему задом и не прикончила его в кукурузном поле возле границы округа Полк. Никуда от судьбы не уйдешь. Боб прибавил шагу, уходя все дальше в туман. Удивительно, но этот туман цеплялся за одежду, словно влажная шерсть; Бобу никогда еще не приходилось видеть что-либо подобное, а ведь он в 'Наме уже третий раз. Как и всегда, он почувствовал, что в нем пробуждается страх. Некоторые дураки заявляли, что он вовсе не знает страха, такой он герой, но это доказывало лишь то, что они очень мало знали. Страх был похож на большой кусок холодного сала в желудке, твердый, сырой и скользкий, и это ощущение было отлично знакомо Суэггеру: он испытывал его каждый раз. Его нельзя отогнать, на него нельзя не обратить внимания, и любой, кто говорит, что это возможно, просто дурак и еще хуже, чем дурак. "Валяй, бойся, - приказал он себе. - Все может быть". Но была одна вещь, которая пугала его больше всего, и это была на самом деле вовсе не смерть, это была мысль о том, что он не сможет выполнить свою работу. Вот чего он боялся в самой глубине сердца. Он сделает свое дело, Бог свидетель, он справится. Деревья. Он скользил сквозь их лес от ствола к стволу, его глаза неустанно изучали окружающее, а мысли сравнивали, оценивали, анализировали возможности. Какое здесь укрытие? А путь отхода? Не попадает ли его дальнейший путь на линию огня? А хорошая ли здесь зона обстрела? Проклятый туман, сможет ли он вообще разглядеть их? Удастся ли разглядеть знаки различия при стрельбе издалека? Искать укрытие или ограничиться маскировкой? Где же солнце? А-а, ладно, это неважно. Заморосил мелкий редкий холодный дождик. Как это повлияет на траекторию? А какой ветер, влажность? Сильно ли отсырела ложа винтовки? А что, если она разбухла и сейчас какой-нибудь маленький, невидимый глазом изгиб тайно ото всех трется о ствол, смещая к чертям точку попадания? А вдруг прицел разгерметизировался и представляет собой никчемную трубу с парой запотевших стекол, не оставляя ему никаких надежд? И еще одно немаловажное дело: далеко ли от него вьетнамцы? Не услышали ли они его шаги? Может быть, они сейчас посмеиваются про себя и ждут, когда же он наконец подойдет поближе? Может быть, они уже прицеливаются на звук, пока он гадает о своих возможностях? Боб постарался изгнать из мыслей страх, как он уже изгнал свое собственное прошлое и будущее, и сосредоточиться на чисто практических соображениях о том, как он будет использовать свои навыки, как побыстрее перезарядить ружье, если до этого дойдет, ведь у "ремингтонов" не используются обоймы и поэтому патроны М-118 приходится закладывать по одному. Стоит ли ему выставить две имеющиеся у него клейморовские мины, чтобы хоть немного подстраховать себя с флангов? Нет, подумал он, времени на это, пожалуй, не хватит. "Помоги мне", - взмолился он к Богу, в существовании которого не был уверен; может быть, на небе, за облаками, просто сидит какой-нибудь старый стрелок, который ничего не делает, а только смотрит, как плохие парни, вроде него самого, делают безнадежную работу для людей, которые даже не знают их имен. Боб остановился. Он находился среди деревьев, это было хорошее укрытие и хороший туман, в котором можно было отступить к вершине пригорка, а оттуда перейти в любом другом направлении. Глазом профессионала он видел, что это именно то, что ему требовалось: ключевая позиция, цели на открытом месте, туман, скрывающий его местонахождение, большое количество боеприпасов. Нечасто удается подобраться к солдатам СВА - северовьетнамской армии, когда они находятся на виду. "Если и может быть подходящее место, то, клянусь богом, это оно и есть", - думал он, устраиваясь за поваленным деревом, буквально просачиваясь в кусты, чтобы найти удобное положение. Он сумел лечь наземь и хотя и не смог вытянуть, как полагается, одну ногу - очень уж мешал какой-то камень или пень, но все же приник почти всем телом к земле. Предплечье левой руки, охваченное ремнем винтовки, без напряжения опиралось на бревно, ложа уверенно лежала на ладони, приклад плотно прижимался к плечу. Правая рука обхватила шейку приклада; палец пока что не прикасался к спусковому крючку. Дыши ровно, приказал он себе, постарайся полностью успокоиться. Очередной рабочий день в офисе. Он устроился так что можно совершенно не волноваться из-за бликов от объектива прицела. Окружающие деревья должны были приглушить и рассеять звук выстрелов. Во всяком случае, в первые минуты никто не сможет определить, откуда ведется стрельба. Он пошевелил головой, находя необходимое расстояние - восемь сантиметров - от глаза до окуляра. Ничего. Все равно что смотреть в чашку со сливками. Клубящаяся белизна, темные контуры двух или трех низкорослых деревьев, нет даже намека на холмы по другую сторону долины; небольшое понижение рельефа казалось головокружительной бездной. Не было видно ни одного предмета, по которому можно было бы прикинуть расстояние. Боб посмотрел на часы: 7.00. Они должны были вот-вот появиться; конечно, из-за тумана они идут не очень быстро, но спокойно и уверенно, так как знают, что непогода их защищает и уже через считанные часы они смогут завладеть "Аризоной". Ну, идите, ублюдки. Чего вы ждете? И тут он увидел первого. По его телу пробежала нервная дрожь, которую испытывает каждый охотник после долгой засидки, наступил тот волшебный момент, когда впервые возникает связь между охотником и его жертвой, связь, хрупкая, как фарфоровая лошадка. Кровь забурлила в жилах: извечная лихорадка самца-добытчика. Ее не может не испытывать ни один охотник, когда видит животное, которое собирается убить и съесть; эта лихорадка стара, как мир. "Я не стану есть вас, - думал он, - но, клянусь Богом, я буду убивать вас". А из тумана возникали все новые и новые солдаты. Господи... Впереди тонкая цепочка саперов в матерчатых шляпах, утыканных ветками со свежими листьями, винтовки наперевес, глаза шарят по сторонам дороги - полная боевая готовность. Следом плотной колонной пехотный взвод, тоже готовый в любой момент вступить в бой; солдаты в фуражках и плетеных шляпах, с нагрудной амуницией, в зеленых чехословацких ботинках "батя", с автоматами АК-56 и без всяких других отличительных признаков. Командиры взвода идут впереди, следом за ними, сбившись в тесную кучку, поспешает группа управления; знаки различия на грязном обмундировании не разглядеть. Такого вы никогда не видали. Северовьетнамский пехотный батальон идет вперед быстрым шагом, почти бегом, минуя ключевую местность, идет в сомкнутом строю, не растягиваясь на четыре тысячи метров, не бросаясь на землю, чтобы поспешно выкопать окопы, в которых можно будет отсидеться до темноты. Пилоты никогда такого не видели, фотографы никогда этого не снимали. СВА, черт бы побрал их холодные профессиональные души, достаточно быстры, достаточно ловки, достаточно дисциплинированны и умны для того, чтобы так передвигаться. Они передвигались по ночам, маленькими отрядами, которые потом собирались вместе, они передвигались по туннелям или свободным от бомбежек территориям Камбоджи или Лаоса, всегда очень осторожно, ничем не рискуя, зная наверняка, что чем дольше они будут пускать кровь американскому зверю, тем лучше будут становиться их шансы. Возможно, такого зрелища еще не видел ни один американец. Командир изо всех сил подгонял их, делая упор на то, что они смогут выдержать непогоду, стереть с лица земли "Аризону" и спокойно уйти восвояси. Скорость была его самым главным союзником, а вторым - холодная дождливая погода. Дождь начал усиливаться, под ногами снова зачавкала жидкая скользкая грязь, но это не останавливало северовьетнамцев, которые как будто вовсе не замечали этого. Не сбавляя шага, они шли вперед. Боб немного приподнял голову в своем укрытии и принялся высматривать через прицел офицера, радиооператора, гранатометчика с РПГ, сержанта, командира пулеметного расчета. Цели одна за другой проплывали перед ним, разрезанные на четыре части перекрестьем прицела. Его никогда не тревожила мысль о том, что он собирается убивать людей: его образ мышления сложился таким образом, что он думал лишь о том, что готовится стрелять. Наконец выбор был сделан: ты, братец. Офицер, моложавый, с тремя звездочками капитан-лейтенанта, идущий во главе пехотного взвода. Он будет первым номером, следующий выстрел в радиста, а затем податься влево, одновременно передергивая затвор, поймать парня в сбруе "чи-ком"<"Чи-ком" - нагрудник-патронташ китайского производства (от China Commie - китайский коммунист), а также, иногда, вообще любое оружие и военное снаряжение, изготовленное в КНР.> и с РПД-56 на плече, свалить его и сматываться. Таков был план, а любой план лучше, чем отсутствие плана. Перекрестье редфилдовского прицела чуть заметно опустилось, затем медленно поползло вверх, ухватило первую мишень и уже больше не отпускало его, а стрелок сделал глубокий вдох, медленно, сквозь зубы, выпустил из груди половину воздуха, дал винтовке замереть в полной неподвижности, еще раз напомнил себе о том, куда он переведет прицел после выстрела, попросил Бога смилостивиться над всеми снайперами и почувствовал, как спусковой крючок легко и плавно подался под указательным пальцем правой руки. Глава 13 - До-о-о-о-оброе у-у-у-утро, Вьетнам, - донесся бодрый мужской голос из портативного приемника капитана Тэни, - и привет всем вам, парни, находящиеся под дождем. Должен признаться, друзья, что у меня есть для вас кое-какие не слишком хорошие новости. Похоже, что старый мистер Солнце все еще не собирается возвращаться из самоволки. Так что погода в самый раз для вас, кожаные шеи<Кожаные шеи (leathemecks) - одно из жаргонных наименовании морских пехотинцев США, связанное с воротниками на кожаной подкладке, входившими в форму этого рода войск в начале XX в.>. Сегодня никто не намерен прекращать дождь. Впрочем, это будет очень полезно для цветов, и, возможно, мистер "Виктор Чарльз" сегодня останется дома, потому что вряд ли мама выпустит его в такую погоду играть на улице. - Ну и идиот, - сказал капитан Тэни, заместитель командира "Аризоны". - Погода должна перемениться вечером или ночью, потому что зона высокого давления, образовавшаяся над Японским морем, похоже, мчится к нам как... - Дело дрянь, - сказал Пуллер. Зачем он заставил себя слушать все это? Когда переменится, тогда и переменится. Стоя у парапета возле своего командирского блиндажа, он поглядел вокруг на серый в слабом свете туман, который, клубясь, заполнял всю долину, сколько хватал глаз. Может быть, ему следовало поставить там наблюдательный пост, чтобы узнать заранее о подходе 803-го? Но он больше не контролировал холмы, так что поставить наблюдательный пост значило бы послать людей на верную смерть. Снова заморосил мелкий и холодный дождь. Вьетнам! Почему здесь так холодно? За минувшие восемь лет он провел в сельских местах немало дней, но никогда еще не чувствовал такого холода, как сейчас. - Неважные дела, сэр, - сказал Тэни. - Да, Тэни, хуже некуда. - Как вы думаете, когда они доберутся сюда? - Вы имеете в виде Хуу Ко? Да он уже здесь. Он наверняка гнал их без остановки всю ночь под дождем. Он совсем не дурак. Он хочет разделаться с нами прежде, чем заработают наши с воздуха. - Да, сэр. - Вы подготовили рапорт о боеприпасах, капитан? - Да, сэр. Мейхорн только что закончил подсчеты. У нас осталось двенадцать тысяч патронов 5, 56 миллиметра, еще пара тысяч 0, 30-дюймовых патронов для карабина. Очень мало гранат, семьдесят девять лент 7, 62-миллиметровых патронов для пулеметов. И ни одной клейморовской мины. - Бог ты мой. - Я приказал Мейхорну раздать 7, 62-миллиметровые пулеметные ленты, но пулеметов у нас всего пять, и я не могу как следует прикрыть ни одно из направлений. Мы можем сформировать резервную группу с одним из пулеметов, чтобы можно было быстренько подскочить в атакуемый сектор, но если он навалится сразу в двух или более местах то собачке конец. - Так он и поступит, - холодно сказал Пуллер. - Именно так он и действует. Собачке и впрямь конец. - Вы знаете, сэр, у некоторых из коротышек здесь, в лагере, семьи. Я думал... - Нет, - перебил его Пуллер. - Если вы сдадитесь, Хуу Ко убьет их всех. Именно так он и действует. Так что нам остается держаться, молиться о перемене погоды и, если не будет другого выхода, идти врукопашную с этими подонками. - А что, сэр, в шестьдесят пятом тоже было так плохо? Пуллер взглянул на Тэни; тому было около двадцати пяти лет, хороший молодой капитан Специальных сил, уже отбывший здесь один полный срок. Но в шестьдесят пятом году он был всего лишь школьником-хулиганом. Как ему рассказать? Да и вообще, кто помнит, что и как тогда происходило? - Так плохо никогда не было, потому что нас всегда прикрывали с воздуха, а вокруг торчало множество артиллерийских баз. До сих пор мне никогда не приходилось чувствовать, что меня поимели, да еще в настолько извращенной форме. То же самое получится, если хоть кто-нибудь из людей с той стороны доберется до вас, капитан. Так что пусть это будет уроком. Убирайтесь отсюда и уводите своих людей. Вам понятно? - Мне понятно, сэр. - Ладно, тогда соберите командиров взводов и пулеметных команд на мой командный пункт к пятнадцати часам и... И тут они оба что-то услышали. - Что это такое? - Это похоже на... Тот же звук раздался снова. Одиночный винтовочный выстрел, громкий, очевидно калибра 0, 308, несколько раз прокатился эхом по долине. - Что за черт? - удивился Тэни. - Это снайпер, - отозвался Пуллер. Они ждали. Все было тихо. Потом послышался третий выстрел, и Пуллер сумел определить вид оружия: - Стрельба слишком редкая для М-14. Он стреляет из магазинной винтовки, а это значит, что он морской пехотинец. - Морской пехотинец? Но какого черта он делает здесь, на индейской территории? - Я не знаю, кто этот парень, но похоже, что он занят добрым делом. И тут раздался дикий треск автоматов, сухой стрекот "чи-ком" 7, 62 х 39 миллиметров то и дело прорезали очереди АК. Через некоторое время пальба стихла. - Паршиво, - сказал Тэни. - Такое впечатление, будто они его прижучили. Снайпер выстрелил снова. - Давайте-ка включим PRC-77 и попробуем что-нибудь узнать из их переговоров, - сказал Пуллер. - Они должны вопить об этом, как сумасшедшие. Пуллер, его заместитель, сержант Блэс, а с ними И Док, предводитель южновьетнамцев, спустились в блиндаж. - Камерон, - окликнул Пуллер своего штабного сержанта, - как ты думаешь, в PRC-77 осталось еще хоть немного сока? - Да, сэр. - Давай-ка быстренько пробежимся по эфиру. Постарайся подцепить вражеские частоты. Они совсем рядом, так что у тебя не должно быть проблем. - Есть, сэр. Только, сэр, если появятся самолеты и нам нужно будет с ними разговаривать... - Самолеты сегодня не появятся, Камерон. Сегодня точно. Зато, может быть, появится кто-то другой. Камерон присоединил к PRC-77 антенну, высунувшись из двери, быстрым движением закинул ее на земляную крышу, щелкнул выключателем и начал крутить настроечные диски. - Они обычно работают на двенадцати сотнях, - сказал он, торопливо пробираясь через эфир, но пока что не поймал ничего, кроме треска статических разрядов да осточертевшей военно-морской радиостанции, громко восторгавшейся тем, как флотская команда расколошматила в баскетбол Академию военно-воздушных сил и... - Вот оно! - Да, - согласился Пуллер, наклоняясь поближе. - А ты не мог бы сделать немного погромче? - Это они, сэр, ведь правда? - спросил Тэни. - О да, да-а, да-а, - сказал предводитель И Док. Он был одет в форму майора южновьетнамской армии с одним отличием - красным племенным шарфом на шее. - Етта о'ни, о'ни! - Это был веселый маленький человек с почерневшими зубами и неистощимым стремлением к войне, не боявшийся буквально ничего. - Док, вы разбираете, что они говорят? - спросил Пуллер. Он неплохо понимал по-вьетнамски, но все-таки недостаточно. Он улавливал отдельные слова: "атака", "мертвый", "остановка", но никак не мог проследить за спряжениями и временами глаголов; они, казалось, описывали мир, который он не мог себе представить. - О, он говорит, что их атакует стрелковый взвод. Снайперы. На них напали снайперы. Ма ми, мериканские призраки. Он говорит, большинство офицеров есть мертвые, и большинство пулеметных к'мандиров тоже... О! Теперь он тоже есть мертвый. И Док слышал, как пуля попасть прямо в него, когда он говорить. Это есть отлично, сказать вам, майор Пуллер, что так много смертей есть у них, о, очень хорошо, что много смертей. - Взвод? - переспросил Тэни. - Ближайшая база морской пехоты находится километрах в сорока отсюда, если ее еще не расформировали. Как они могли так быстро прислать сюда взвод? И почему только взвод? - Это не взвод, - отозвался Пуллер. - Они не могли... нет, только не посуху, не по этим местам... нет, без заброски с воздуха они не могли бы попасть сюда. Это просто команда. - Команда? - Снайперские команды морской пехоты состоят из двух человек. Они могут мчаться, как черти, если очень приспичит. Господи Иисусе, Тэни, прислушайтесь - и вы поймете, при каком событии вам выпала честь присутствовать. То, что вы слышите, - это бой, который один человек с винтовкой ведет против целого батальона, добрых трех сотен человек. - О'ни говорить, что о'ни разделаться с ним, - сказал И Док. - Проклятье! - воскликнул Тэни. - Да благословит его Бог, - сказал Пуллер. - Он выдержал адский бой. - О'ни говорить, мериканец мертвый, и главный человек говорить: вы, друзья, идти до конца долины, и офицер говорить: да, да, он хотеть... О! О-хо-хо-хо-хо! - Он визгливо расхохотался, показывая черные мелкие зубы. - Нет! Нет, нет, нет, нет. Это он разделаться с ними. О да, он убить человек на радио! Я слышать крик. О, этот человек знать, как воин вести себя! Он дать много смерти, очень много хорошие смерти! Он давать и еще давать! - Не могли бы вы повторить это еще раз? - попросил Пуллер. Глава 14 В тот самый миг, когда Боб нажал на спусковой крючок, капитан-лейтенант из Северного Вьетнама повернулся, будто хотел перед смертью хоть раз взглянуть на своего убийцу. На секунду он застыл на месте, маленький даже по вьетнамским меркам человек с биноклем на груди и с пистолетом на поясе. Только что он был полон жизни и энтузиазма. Но едва пуля поразила его, он мгновенно утратил эти качества и застыл в печально торжественной позе, а на его лице не осталось никакого выражения, ибо его вдруг покинули все надежды и мечты. Если он обладал душой, то как раз сейчас она отлетала в те небеса, которые готовы были ее принять. А потом все закончилось, и он не сгибаясь, всем телом повалился вперед с таким видом, будто выполнял важное церемониальное действо. Боб быстро передернул затвор, выкинув стреляную гильзу. При этом он не отрывал глаза от окуляра прицела - очень полезный навык, но, чтобы овладеть им, требуется чуть ли не целая жизнь. В идеально круглом окошке он видел увеличенных в девять раз людей - свои цели, - смотревших друг на друга в полном изумлении. В выражении их лиц не было ничего неожиданного для него: они были совершенно ошеломлены, потому что никак не предвидели ничего подобного: против такого события были и дождь, и туман, и абсолютная свобода выбора времени и места атаки, и их безостановочный ночной переход, и их хорошая дисциплина, и их боевая выучка, и их убежденность. Они попросту не могли сразу же понять и объяснить случившееся. Нет, это было невозможно. Боб повел стволом винтовки в сторону, нашел новую цель и снова почувствовал толчок отдачи. Двести метров, две десятых секунды и 173-грановая пуля, летящая со скоростью семьсот метров в секунду. Таблицы утверждают, что при такой дистанции и скорости она развивает энергию чуть ли не в три тонны на метр, и вот с этой самой энергией пуля сейчас вонзилась в человека, командира пулеметной команды, стоявшего рядом со своим уже мертвым командиром: она угодила ему в низ живота, разворотив все внутренности. Именно таким было действие этих больших пуль: они буквально взрезали человека, открывая всем находившимся поблизости самые интимные тайны его биологии; такой выстрел если и не убивал сразу, то приводил к смертельной потере крови за считанные минуты. Боб моментально нашел следующую цель и за время, которого вряд ли хватит, чтобы мигнуть, выстрелил третий раз; еще один человек повалился наземь. Северовьетнамцы не впали в панику, хотя у них не было шансов разглядеть Боба в тумане; звук выстрела гулко разносился над долиной и тоже не помогал точно определить местонахождение стрелка. Они знали только одно: он находится где-то справа. Кто-то спокойно отдал приказ, цепь рассыпалась, и люди начали высматривать цель. От колонны тут же отделилась группа, направившаяся вправо, чтобы обойти противника. Для подразделения, обладавшего опытом и профессионализмом, это было стандартное боевое действие. Но Боб уже неслышно покинул свою огневую позицию, отполз в сторону, а когда почувствовал, что туман надежно скроет его, выпрямился во весь рост и пустился бежать. Он точно знал, что у него есть лишь несколько секунд на то, чтобы перебраться на новое место. Как они поведут себя? Смирятся с потерями и продолжат переход? Или выпустят отряды, чтобы усилить фланговое охранение? Или решат остановиться и потратить время на разворачивание минометов? Он не мог предсказать их дальнейших действий. Он быстро пробежал сотню метров, на ходу засунув в патронник три новых патрона. Он не желал впустую тратить время, когда у него было столько целей. Это время было поистине драгоценным. Сбежав вниз по склону, он оказался на дне долины и побежал, пригибаясь, через заросли слоновой травы; это было странное, не принадлежавшее миру людей место, со всех сторон огороженное стеной испарений. В конце концов он оказался прямо на середине тропы, где не росла трава и потому был отличный обзор. Боб находился в трехстах метрах от головы колонны и различал в тумане только смутные тени. Быстро опустившись на одно колено, он навел прицел на эти тени, поместил одну из них в перекрестье прицела, немного приподнял перекрестье, чтобы дать поправку на расстояние, и нажал на спуск. Вполне возможно, что он стрелял в пень. Но тень упала, и другая, в которую он выстрелил долю секунды спустя, тоже упада. Он сделал еще два выстрела, а затем тени исчезли: или залегли в траве, или отступили, - он не мог разглядеть их действий. И что дальше? Возвращаться назад. Фланговые уже вышли, но они будут продвигаться медленно, опасаясь встречи с большим отрядом. Даже не пригибаясь, Боб со всех ног бежал сквозь туман. Внезапно в разрыве испарений появились солдаты Северного Вьетнама, и он рухнул на землю. Однако шквал огня не обрушился на него тут же: стрельба явно велась наугад, туда, где он, по догадкам стрелков, должен был находиться. Он видел, как трассирующие пули пролетали в доброй сотне метров за его спиной; расплывчатые, похожие на неоновый свет вспышки в тумане мелькали так быстро, что казались обманом зрения. Когда же пули вонзались в землю, они вздымали фонтанчики бурой воды. А затем стрельба прекратилась. Он пополз дальше и, сделав крюк, добрался до очередного дерева. Быстро вставил еще четыре патрона в патронник М-40. Последний патрон он с силой прижал пальцем и задвинул затвор с таким чувством, будто закрывал дверь склепа. Приклад винтовки снова прижался к щеке, а тут еще и немного посчастливилось: туман слегка разошелся, и он смог хорошо разглядеть противника. Офицер разговаривал по радиотелефону, а солдаты рассыпались цепью вокруг него. Боб убил офицера, убил двоих солдат. Затем у него получился прямо-таки прекрасный выстрел: он увидел пригибавшегося в поисках укрытия бойца с четырьмя зарядами для РПГ на спине, навел прицел на боеголовку и выстрелил. Эффект получился очень впечатляющий: от детонации взорвались все четыре реактивные гранаты, и в земле образовалась солидная воронка. Солдат разбросало по сторонам, несколько человек, возможно, были убиты взрывом. Боб не тратил время на подсчет убитых, даже на то, чтобы быстрым взглядом оценить результаты стрельбы. Он снова полз через высокую слоновую траву, пот крупными каплями стекал по лицу. На этот раз он полз, как ему показалось, очень долго. Над ним свистели безадресно выпущенные трассирующие пули; сбивая высокую траву и яростно взвизгивая, проносились пули из автоматов. Однажды, когда стрельба на мгновение стихла, ему показалось, что он ощущает рядом с собой присутствие людей, и он замер, но ничего не произошло. Когда в конце концов он нашел несколько деревьев и смог вернуться к своей работе, то обнаружил, что ушел далеко за хвост колонны. Сквозь клубы тумана он смог разглядеть перед собой несколько человек, которые напоминали не столько солдат, сколько вьючных животных, так они были нагружены всяким снаряжением. Это было простое убийство; он не испытывал от этого никакого удовольствия, но и нисколько не стыдился своих действий. Есть цели? Сбивай их, вали их, устраняй их. Отрешившись от любых чувств, он делал то, что было необходимо. * * * * * Перед Хуу Ко, старшим полковником, возникла проблема. Дело было не в огневой мощи: ее, можно считать, и не было. Дело было в меткости. - Брат полковник, - обратился к нему офицер, - когда он стреляет, он убивает нас. Он похож на призрак. Люди падают духом. Хуу Ко внутренне кипел, но все понимал. При лобовой атаке его люди стойко сопротивлялись бы, отвечая огнем или кидаясь навстречу противнику. Это было бы сражение. А сейчас происходило нечто иное: ужасный туман, таинственные пули, которые со звонким свистом вылетали из-за белой завесы и с безошибочной меткостью находили офицеров и командиров, убивали их, а потом... а потом тишина. - Может быть, их несколько? - предположил кто-то. - Уверен, что их по меньшей мере десять человек, - подхватил другой. - Нет, - отрезал Хуу Ко, - здесь только один человек, и у него только одна винтовка. Это магазинная винтовка, значит, это американский морской пехотинец, потому что их армия больше не пользуется магазинными винтовками. Это легко понять по времени, которое проходит между выстрелами, по отсутствию двойных выстрелов или очередей. Вы должны сохранять спокойствие. Он рассчитывает на то, что вы испугаетесь. Именно так. - Он что, может видеть сквозь туман? - Нет, сквозь туман он видеть не может. Совершенно ясно, что он находится в холмах справа от нас и, все время меняя позицию, выискивает разрывы в тумане. Там, где туман реже, он видит нас и стреляет. Прикажите людям залечь в траву; если они будут стоять, то погибнут. - Брат полковник, может быть, нам лучше двигаться дальше? Сколько он сможет убить? Наша цель находится в конце долины, а не здесь. Это был вполне резонный вопрос, и его с полным правом задал комиссар Тьен Фук Бо, замполит. Действительно, при некоторых обстоятельствах долг требовал от офицеров и солдат не обращать внимания на потери, если речь шла о выполнении задания. Заповедь номер один: защищай Родину; борись, не щадя жизни, за дело Народной революции. - Но сейчас положение иное, - ответил Хуу Ко. - Дело в тумане и в меткости его стрельбы. Неприцельный огонь можно с полным основанием рассматривать как первый шаг к проигрышу сражения. Снайпер ведет бой, исходя из совсем иных принципов, как философских, так и тактических. Если отдельно взятый солдат чувствует себя мишенью, это заставляет его чрезмерно нервничать и лишает его уверенности в себе. На Западе это состояние называют паранойей, очень полезное слово, означающее болезненно чрезмерную боязнь за свою жизнь. Отвлеченно рассуждая, солдат пожертвует собой вместе с другими ради общего дела, идеи или судьбы задания, но не станет жертвовать собой как отдельно взятым человеком. Это слишком лично, слишком интимно. - Хуу Ко прав, - поддержал командира его заместитель Нхоунг. - Мы не можем так просто смириться с потерями во время перехода, потому что это очень тяжело скажется на людях и к тому времени, когда мы доберемся до цели, они окажутся полностью удручены. Чего мы в таком случае сможем добиться? - Вам решать, - сказал Фук Бо. - Но вы можете позднее подвергнуться критике и будете с прискорбием вспоминать об этом еще много-много лет. Хуу Ко отлично понял намек: ему уже пришлось в течение девяти долгих месяцев подвергаться критике, когда он в 1963 году находился в лагере переподготовки, а подвергаться критике в вьетнамском значении этого выражения означало терпеть истязания. Тем не менее, он смело продолжал гнуть свое: - Такой человек может причинит нам невероятно большие потери, особенно среди офицеров и сержантов, сердца армии. Без командиров люди пропадут. Он может выбить по одному всех наших командиров, если мы немедленно и решительно не разделаемся с ним. Я хочу, чтобы второй взвод развернулся справа и имел на обоих флангах по пулемету, чтобы подавить его огнем. Они должны прочесать местность, в то время как остальной личный состав будет укрываться в высокой траве. Я хочу связаться по радио с саперной ротой номер два, отозвать ее назад и поручить им блокирование. Они должны действовать как можно быстрее. Судя по самым последним сообщениям, погода в ближайшее время не должна измениться. У нас есть некоторый запас времени, и я безусловно считаю, что гораздо важнее сейчас обеспечить безопасность подразделения, чем, продолжая нести потери, двигаться дальше. Мы скоро захватим его. Терпение во всем - вот наш путь. Свяжитесь с вашими командирами и бойцами. Сейчас не время для опрометчивых действий; это испытание нашей дисциплины и силы духа. - Все понятно, командир. - Тогда давайте вернемся к исполнению своих обязанностей, братья. Я рассчитываю, что все будет успешно закончено в течение часа, и знаю, что вы меня не подведете. * * * * * Донни лежал в высокой траве, прижимая к глазу корректировочную трубу. Но расстояние было слишком велико, не менее четырехсот метров, так что он не видел в долине ничего, кроме клубящегося тумана, зато хорошо слышал перестрелку. Он отложил трубу и уставился вниз невооруженными глазами. Увы, так тоже ничего не разглядеть. Стрельба то усиливалась, то утихала, снова усиливалась и снова утихала да время от времени сквозь автоматный треск два-три раза громко крякала винтовка - это были выстрелы Боба. Однажды раздалось подряд несколько довольно сильных взрывов. Может быть, Боб взорвал клейморовскую мину? Донни не знал, хотя и считал, что вряд ли у снайпера, который мечется по холмам, хватит на это времени. Донни занимал очень хорошую позицию: на середине склона холма, немного выше верхней кромки тумана, наполовину зарывшись в густом кустарнике. Он имел хороший обзор справа и слева и не думал, что кто-нибудь сумеет застать его врасплох. Он знал точное компасное направление на лагерь Специальных сил в Кхамдуке и знал, что, если придется, он сможет, напрягая все силы, добраться туда за два или три часа. Он сделал глоток воды из единственной оставшейся у него фляги. Все отлично. Единственное, что он должен был делать, это сидеть здесь, поджидая птичек, указывать птичкам, куда лететь, а затем уносить ноги быстрее собственного визга. Если птички так и не прилетят, то ему следовало убраться отсюда с наступлением сумерек. Он не должен был спускаться в долину. Он подумал о надписи несмывающимися чернилами, которую можно было увидеть на каске или бронежилете чуть ли не у каждого морского пехотинца: "Пусть я гуляю в Долине Смерти, но мне никто не страшен, потому что я самый главный подонок из всех, кто там водится!" Бравада, откровенная наглая бравада, словно колдовское заклинание, должна была прогнать Костлявую прочь. "Я не гуляю в Долине Смерти, - сказал себе Донни. - Мне это не было приказано. Я выполнял приказы, я делал все, что мне приказывали, а мне было определенно запрещено входить в Долину Смерти". Он воспринимал происходившее, как с моральной, так и с тактической стороны, согласно приказу его непосредственного командира. Ни один солдат не имел права оспаривать приказ, или хотя бы желать этого, или пытаться это сделать. "Я в полном порядке, - сказал он себе. - Я в полном порядке и скоро вернусь домой, мне осталось всего три месяца и несколько дней до ПСВОСР. Передо мной вся моя проклятущая жизнь, и ни один человек не может сказать, что я прятался, или увиливал, или уклонялся. Никто никогда не спросит, на чем основаны мои убеждения: на моральной логике или моей собственной трусости. Я не должен никому ничего доказывать. Тогда почему я чувствую себя настолько дерьмово?" Это было правдой. Его прямо-таки тошнило, он до омерзения злился на себя. Там внизу Суэггер, по всей вероятности, жертвовал своей жизнью, и Донни, по тем или иным причинам, не участвовал в представлении. Все о нем заботились. Триг тоже заботился о нем. Что в нем было такого особенного, что он должен был остаться в живых? Он не имел писательского дарования, не владел ораторским искусством, не был наделен ни особым обаянием, ни божественным вдохновением, ни какой-либо харизмой; никто не станет его слушать, и никакой свидетель из него не выйдет. "Почему я? Чем моя задница лучше всех остальных?" Он услышал их раньше, чем увидел. Это было "топ-топ-топ" людей, уверенно бегущих вверх по склону. Он не стал дергаться или пытаться укрыться получше и очень обрадовался этому, потому что именно такие внезапные движения и выдают прячущегося. Они прошли примерно в двадцати пяти метрах перед ним, держась в затылок друг другу, подвижный отряд, без касок, рюкзаков и даже фляг, торопившийся вступить в бой и исполнить свой долг. Это был вчерашний фланговый патруль из двенадцати человек, вызванный по радио, чтобы обойти снайпера с тыла. Он представлял себе, как они будут действовать. Они рассыплются в цепочку, и фланговые оттеснят Боба на них, или же они навалятся на него сзади. В любом случае Боб был обречен. Будь у Донни автомат, он мог бы положить всех двенадцать одной очередью. Хотя вряд ли: очень сложно точно стрелять очередями в таких условиях. Если бы он заранее поставил клейморовские мины, то тоже мог бы рассчитывать на то, что сумеет справиться с ними. Но он недоделал этого. У него была только его М-14. Он провожал их глазами, а они тяжело топали вверх по склону, и все равно в их движениях было определенное изящество, расчет и сила. Вот они скрылись в тумане. "У меня приказ", - подумал он. "Моя работа - это наблюдение за воздухом", - подумал он. А потом он подумал: "Да пропади оно все пропадом!" - и вскочил, чтобы напасть на них сзади. * * * * * Они появились именно так, как он ожидал: числом около взвода, опытные, хорошо обученные люди, стремящиеся убивать, пробирались через высокую траву, развернувшись в частую цепь. Боб сумел рассмотреть в тумане темные бесформенные пятна; он думал об олене, которого однажды видел сквозь туман посреди кукурузного поля - это было давным-давно, в Арканзасе, - и о старом Сэме Винсенте, который пытался заменить ему отца, после того как его родного отца не стало, о том, как Сэм советовал ему бороться с охотничьей лихорадкой, сохранять спокойствие и холодную голову. И теперь он, как наяву, слышал Сэма: "Будь сдержаннее, малыш. Не дергайся. Как только начнешь дергаться, все пропало и назад уже не вернешь". И поэтому он был спокойным, он был смертоносным он был из тех охотников, кто стреляет наверняка и кому не приходится гоняться за подранками по кровавому следу, кто сам является частью природы. Но он таким не был. Он был воплощением войны в ее самом жестоком виде. Никогда прежде Боб не ощущал этого чувства. Оно напугало его, но одновременно и подбавило возбуждения. "Я война, - думал он. - Я заберу их всех. Я заставлю их матерей рыдать. Я не знаю милосердия. Я война". Это была лишь случайная мысль, промелькнувшая в его сознании и сразу же вытесненная напряжением боя, но ее никак нельзя было позабыть. Командир взвода будет слева, а не впереди, он будет разговаривать со своими людьми, заставляя их держаться вместе. Боб начал охоту на говорящего человека и когда нашел его, то всадил ему пулю в рот и навсегда заставил умолкнуть. "Я война", - думал он. Он быстро взял на прицел человека, подбежавшего к упавшему офицеру, и чуть не застрелил его, но сдержался, выждал лишнюю секунду, пока к первому не присоединился другой, который на мгновение склонился над упавшим, принял на себя командование и повернулся, чтобы отдать приказ. Сержант. "Я война". Он пристрелил сержанта. Солдаты уставились друг на друга - для него они были уже мертвыми целями - и после мгновенного приступа паники совершили единственно верный поступок. Они кинулись к нему. Похоже, что ему не удалось бы разделаться со всеми ими или хотя бы с половиной; он не мог убежать от них или скрыться. Ему оставалось только одно. Он поднялся, охваченный безумием боя, с лицом, черно-зеленым от краски, с выпученными от ярости глазами, и заорал: - Ну, подходите, вы, подонки! Я хочу еще немного подраться! Подойдите и попробуйте взять меня! Они увидели, как он появился на склоне над ними, и чуть ли не все уставились на него, застыли на месте, глядя на это безумное чучело со смертоносной винтовкой, которое стояло на травянистом пригорке и не боялось их. Неведомо почему, ни один из них даже не подумал начать стрелять. Мгновение затянулось, вся ситуация уже ощутимо отдала безумием в какой-то особенно утонченной форме. А потом они все побежали к нему. А он рухнул на землю и пополз в том единственном направлении, на которое они никак не могли рассчитывать. Им навстречу. Боб полз, напрягая все силы, огибая пучки густой травы, и в конце концов они начали стрелять. Они остановились лишь в нескольких метрах от своего врага и открыли стрельбу от бедра, как будто участвовали в каком-то ритуале, где насмерть перепуганные люди пытаются убить дьявола. Свинцовый шквал несся в воздухе прямо над его головой, скашивая стебли травы и падая где-то далеко за его спиной. Это казалось ритуалом разрушения. Они стреляли и стреляли, вставляли полные магазины и, пытаясь убить его, снова сыпали пулями с таким ожесточением, словно старались напрочь снести вершину холма. Он полз вперед, пока не увидел перед собой ноги и целые кучи стреляных гильз. Стрельба прекратилась. Боб услышал, как кто-то крикнул по-вьетнамски: - Братья, американец мертв. Идите и разыщите его тело, товарищи. - Сам иди и ищи его тело. - Говорю вам, он мертв. После такого ни один человек не уцелеет. А даже если он еще жив, то все равно больше не сможет стрелять в нас. - Вот и прекрасно, иди отрежь ему голову и принеси нам. - Папа Хо желает, чтобы я оставался здесь. Кто-то должен командовать. - Я останусь здесь, брат. Позволь, я уступлю тебе честь осмотреть тело. - Дураки, мы пойдем все вместе. Перезарядите автоматы, будьте начеку и стреляйте во все, что шевелится. Убьем американского демона! - Убьем демона, мои братья! Он смотрел, как ноги начали приближаться к нему. "Стань маленьким, - приказал себе Боб. - Будь очень, очень маленьким!" Он сжался в комок, стремясь сделаться настолько неподвижным, что это сошло бы за настоящую смерть. Это был талант, которым он обладал, истинная мечта охотника - делать так, чтобы его тело врастало в землю, а не лежало на ней. Он беспокоился только из-за запаха своего пота, насыщенного американскими жирами, что могло бы насторожить самых внимательных из них. Ноги подошли совсем близко. Он видел перед собой парусиновые ботинки и пару купальных шлепанцев. "Они выиграли эту проклятущую войну, победили нас в купальных шлепанцах!" Две пары ног раздвигали траву, и каждая была неповторима в своей исключительности. У человека, обутого в купальные шлепанцы, были маленькие грязные, заскорузлые ноги. Шлепанцы были, вероятно, только случайной деталью его обмундирования; он вполне мог бы воевать босиком в снегу или на острых камнях. У второго ботинки были дырявыми, вернее, изодранными в клочья и держались только на веревке, которая связывала верх с подошвой, - обувь для комического бродяги, нечто такое, в чем вполне мог бы щеголять Клем Кадиддлхоппер из Ред-Скелтона. В следующее мгновение ботинки двинулись дальше, прошлепали мимо, а Боб пополз вперед, стараясь не шевелить траву, пока не перевалил через высокую кочку. Там он поднялся, осмотрелся вокруг и, не увидев ничего в тумане, рысцой побежал направо, вниз по склону, к колонне, которая, вероятно, уже снова двинулась в сторону "Аризоны". И столкнулся с солдатом. Солдатом северовьетнамской армии. Первое мгновение Боб и этот балбес, по-видимому отставший из-за того, что пялился по сторонам, просто смотрели друг на друга. Человек открыл рот, собираясь закричать, и одновременно завозился, пытаясь вскинуть свой АК, но Боб кинулся на вьетнамца в зверином прыжке, взорвавшись вспышкой ничем не приукрашенной дикой жестокости, разбил ему рот головой и подмял его под себя, прижимая автомат противника к его груди всем своим весом. Левой рукой он обхватил горло вьетнамца и принялся сдавливать его, все сильнее наваливаясь на противника, а правой пытался нащупать свой нож "рэндолл". Вьетнамец отчаянно извивался, корчился и колотил Боба по шее и голове. Потом одна рука опустилась, вероятно, он тоже вспомнил о ноже, но Суэггер немного откатился налево, поджал колено и со всей силой, на которую был способен, вонзил его в пах противнику. Он услышал, как у того перехватило дыхание, а все тело содрогнулось от дикой боли. Ну а в следующее мгновение у Боба в рук оказался нож, и никакие гуманные порывы его не сдерживали. Он вонзил оружие в живот врагу, повернул так, что острый край врезался в кишки, и сильно дернул влево. Человек спазматически задергался, испытывая непреодолимую боль, вцепился обеими руками в запястье Боба, из стиснутого большой ладонью горла вылетели чуть слышные хриплые звуки. Боб выдернул нож и нанес удар вверх, почувствовав, как тяжелый клинок вошел в гортань. Он оттолкнулся от умиравшего солдата, приподнялся и еще два или три раза вонзил нож в часто-часто вздымавшуюся грудь; после каждого удара тело судорожно выгибалось. Он сел. Осмотрелся вокруг и увидел в полутора метрах от себя "ремингтон". Вытер лезвие "рэндолла" о свои камуфляжные брюки и засунул его в косо нашитый на грудь карман-ножны. Быстро проверил свое снаряжение: два пистолета, фляга. Подобрал "ремингтон", но на то, чтобы искать потерянную во время схватки шляпу, времени уже не оставалось. Облизал губы. Он рассек кожу на макушке, когда боднул северовьетнамца, из ссадины вытекло немного крови, и струйка дотянулась до уголка рта; соленый вкус потряс его. Боб повернулся и посмотрел на убитого. Почему это оказалось настолько легко? Почему этот человек оказался таким слабым? Ответ был очевиден: солдату исполнилось от силы лет четырнадцать. Он еще никогда в жизни не брился. Его мертвое лицо было очень грязным, но в общем-то безмятежным. Раскрытые глаза были яркими, но совсем пустыми. Белые зубы. Прыщи на лбу и щеках. Боб смотрел на окровавленную кучу, которая только что была мальчиком, и на него нахлынуло непреодолимое отвращение. Он согнулся, его затошнило, он срыгнул несколько комьев не успевшего перевариться сухого пайка, перевел дыхание, вытер кровь с рук и повернул обратно на предстоявший ему путь, путь, который вел к вражеской колонне. "Я война, - думал он, - и это моя работа". * * * * * Фук Бо, политический офицер батальона Хуу Ко, был непреклонен. Коренастый низкорослый человек, обучавшийся в русском штабном училище, Фук Бо обладал тупой напористостью партийного аппаратчика; этот человек жил и дышал ради дела партии и был виртуозом диалектики. - Брат полковник, вы должны двигаться дальше, чего бы это ни стоило. Тратить впустую время означает лишиться нашего драгоценного преимущества. Сколько народу может убить один человек? Ну, допустим, сорок, пусть даже пятьдесят! Это примерно двадцатипроцентные потери, с точки зрения Партии они вполне допустимы. Иногда бывает необходимо жертвовать жизнью бойцов, чтобы выполнить задание. Хуу Ко задумчиво кивнул. Впереди опять послышался частый огонь, и колонна снова остановилась. Никаких сообщений от фланговых патрулей и от отозванных назад саперов пока что не поступало. А американец продолжал атаковать их точными прицельными выстрелами, безошибочно выбирая командиров. Как он их узнавал? Кадровые командиры не имели никаких броских знаков различия, наподобие хлыстов для верховой езды, сабель или особых головных уборов. Командиры ничем не отличались от рядовых бойцов и согласно партийной теории, и на практике. И все же этот американец как-то инстинктивно угадывал их и когда стрелял, то выбивал лидеров. Пусть это происходило не каждый раз, но все равно достаточно часто для того, чтобы нанести непоправимый урон. - Он выбивает наши кадры, брат политический офицер. И что будет, если мы пойдем дальше, а он будет продолжать расстреливать нас на всем протяжении нашего пути? И когда мы доберемся до цели, то останемся без командиров и наша атака закончится неудачей? Что тогда скажет партия? Кто подвергнется тогда самой громкой критике? - Наши бойцы могут сами выдвигать командиров из своей среды. В этом наша сила. В этом наша мощь. - Но командиров необходимо обучать, а потеря подготовленных командиров ради самолюбия политического офицера, который хочет обрести славу на том, как его колонна уничтожит американский форт в самом конце уже выигранной войны, может само по себе рассматриваться как поступок, требующий определенных выводов. - Я все думаю, дорогой брат полковник: не осталось ли в вашей душе следов западного гуманизма, этого отброса упаднического обреченного общества? Вы слишком уж сильно переживаете по поводу таких вещей, как малозначащие отдельные жизни, тогда как ваши мысли должно занимать движение масс, соотношение исторических сил, наши великие цели. - Я склоняю голову перед тонким и проницательным критическим анализом, который проделал мой брат, - ответил полковник. - Но все равно продолжаю верить в то, что терпение является залогом успеха долгого пути, и в то, что упорство есть добродетель. - Любезнейший полковник, - сказал политический офицер, побагровев, - я поклялся комиссару, что американский форт будет взят. И поэтому я требую, чтобы приказали двигаться дальше, невзирая на... Фук Бо внезапно умолк. Трудно говорить, когда у тебя нет нижней челюсти и языка. Он попятился. Из безобразной дыры, возникшей там, где только что был рот, с бульканьем полилась кровь, хлынула яркими струями на грудь. Похоже, что он все еще пытался продолжать говорить, но его аргументы звучали так невнятно, что при всем желании полковник не мог бы понять их и последовать им. А в следующее мгновение глаза Фук Бо потускнели, обретя цвет старых двухфранковых монет. Он умер, стоя на ногах, и уже мертвый упал навзничь, примяв высокую траву, и его падение на мокрую землю сопровождалось всплеском грязной воды. Люди, окружавшие старшего полковника, поспешно попадали на землю в поисках укрытия, но старший полковник чувствовал, что американец не станет стрелять в него. Он знал, что на этот раз уцелеет. Ему стало ясно, что американец не просто снайпер, но еще и психолог и стремится удалить из массы людей самых важных с виду, кичливых, властных. Политический офицер Фук Бо был вспыльчивым человеком и говорил со своим старшим полковником настойчиво, с оживленной, почти драматической жестикуляцией, говорил громко и злоупотреблял повелительными жестами. Присмотревшись к его поведению, американец решил, что это и был командир, распекавший своевольного подчиненного. Так что полное отсутствие у старшего полковника тщеславия и напыщенности сделало его как бы невидимым в снайперском прицеле. Прогремел еще один выстрел; в изрядном отдалении от командира вскрикнул и повалился сержант. Старший полковник отвернулся от невидимого стрелка - единственный человек, стоявший во весь рост среди залегших в траву солдат, - и спокойно, будто рассуждая на отвлеченную тему, сказал своему заместителю: - Нужно выслать еще один взвод: боюсь, что от первого нашему противнику удалось ускользнуть. И прикажите всем укрыться в траве. Мы вовсе не обязаны погибать из-за излишнего самолюбия хоть партии, хоть какого-то американского охотника за славой. Приказ был немедленно передан. Старший полковник снова повернулся к холмам, откуда американец все еще продолжал охотиться на них. "Да, мсье, - подумал он на языке своей молодости, почти забытом за минувшие годы, - вы, мсье, tres formidable"<Очень хорош, великолепен (фр.).>. Потом он вернулся к размышлениям о том, как покончить с этим человеком. * * * * * Пуллер последними словами ругал тучи, которые нависали низко над землей, были напитаны влажностью, густы и казались темнее, чем кровь на полу палатки, куда складывали раненых, а тучи ответили на его гнев новым ливнем струи которого, падая в жидкую грязь, словно пули, вздымали жидкие фонтанчики. Никаких самолетов. Нет, сегодня они не прилетят, только не сегодня, когда это небесное дерьмо прямо-таки придавило землю. Он окинул взглядом свою погибающую империю из грязи, неряшливых блиндажей, развалившихся хижин командиров и разбитых нужников, вокруг которых все было засыпано разбросанным взрывами содержимым выгребных ям. Над тем местом, где находился взорванный вчера склад боеприпасов, все еще курился легкий дымок. Вьетнамцы и американские солдаты сидели за валами или, низко пригибаясь, перебегали с места на место, с великой опасностью для жизни выглядывали из-за заграждений и стреляли из винтовок. Грязь воняла буйволиным навозом, кровью, но все это забивал резкий острый запах пороха. Неподалеку взорвалась мина, и майор поспешил укрыться за парапетом. Тут же раздались крики: - Врача, черт возьми, врача! Но ни врача, ни хотя бы санитара не было. Джек Димс, бывший с майором с шестьдесят пятого года и хорошо владевший как приемами оказания первой помощи, так и подрывными работами - на самом деле очень хороший профессиональный солдат, - вчера был убит пулей, попавшей в грудь. Истекая кровью, он громко призывал своих детей. Пуллер содрогнулся. Взорвалась еще одна мина. Слава богу, у вьетконговцев были только 60-миллиметровые минометы, которые швыряли в "Аризону" мины размером не больше ручной гранаты; такие мины могли убить человека только при столь редкой удаче, как прямое попадание, или если бедняга во время разрыва оказывался под открытым небом и принимал на себя смертоносный град осколков. А вот когда заявится старший полковник Хуу Ко со своими гадкими мальчишками... У него будет с собой целый взвод минометов "чи-ком-53" с трубой аж в 82 миллиметра, а это совсем другое дело. Если они решат не кидаться с ходу в атаку, то могут своими камушками разнести "Аризону" на мелкие кусочки, а потом без помех войти и добить раненых. Да, так оно и будет, а потом они бесследно скроются в холмах. Так можно было бы переместить на другое место всю линию фронта. Получился бы очень изящный план, особенно сейчас, когда американские силы тают прямо-таки на глазах, но у армии ДРВ не хватает уверенности в себе, зато искушение слишком велико, чтобы от него отказаться, и потому они, впервые с шестьдесят восьмого года, все же отказались от своей обычной оборонительной стратегии. Пуллер снова всмотрелся в глубину затянутой туманом долины и почувствовал озноб, будто ему за шиворот засунули большой кусок льда. Он вглядывался вдаль, как будто мог проникнуть взором сквозь эту клубящуюся ватную, но все равно пустую мглу, но, увы, был не в состоянии сделать это. Время от времени оттуда доносились один-два выстрела - надсадные хлопки винтовки морской пехоты калибра 0, 308, и в ответ всегда раздавалось нервное стрекотание множества автоматов. Значит, морпех все еще находился в игре. "Парень, да ведь ты тигр, - подумал майор. - Я не знаком с тобой, братец, но ты самый настоящий чертов тигр. Ты один стоишь между нами и этой сворой псов". - О'ни не добраться до него, - сказал И Док. - Нет, - отозвался Пуллер. Ему очень хотелось взять отряд, отправиться на помощь снайперу и привести его сюда, но он знал, что не может этого сделать, что любая попытка не приведет ни к чему, кроме тяжелейших потерь. - Пока нет, но они все-таки до него доберутся, будь они прокляты. * * * * * Теперь они все-таки добрались до него. Они собирались взять его, и весь вопрос состоял в том, раньше или позже у них это получится. Откуда же подбираются эти парни? И в следующее мгновение он это узнал. Это скорее всего было саперное подразделение, то самое, которое шло во фланговом охранении, поспешно вернувшееся оттуда, где они были. Вероятно, лучшие солдаты Хуу Ко, настоящие профи. Боб лежал ничком на вершине небольшого пригорка, все еще ощущая себя смертью, и жадно хватал ртом воздух. На земле под ним лежал его "ремингтон", и затвор снайперской винтовки сейчас безжалостно, словно желая проткнуть, упирался ему в живот. Неудобно изогнувшись, он видел через подпрыгивавший в такт дыханию оптический прицел, как они подкрадывались к нему. Они откуда-то знали, что он сидел именно на этом холме; здесь, наверное, сработал инстинкт очень хорошего охотника. Но потом он понял: "Они нашли в овраге мертвого солдата и выследили меня". Пробираясь через мокрую слоновую траву, он наверняка стряхнул с нее росу, где-то примял ее, а где-то наступил на голую землю, оставив отпечаток подошвы. Для понимающего человека этого было больше чем достаточно. И теперь они обложили его на этом проклятом холме, и все будет кончено через несколько минут. О, эти парни знали толк в своем деле. Они рассыпались широкой цепью и очень грамотно взбирались вверх: два-три человека делают несколько шагов, еще двое их прикрывают. Одновременно можно было разглядеть не больше трех человек, державшихся друг от друга на слишком большом расстоянии для того, чтобы их можно было снять одной серией выстрелов, да и показывались они лишь на считанные секунды. Они были готовы пожертвовать одним из своих, чтобы определить, где он прячется, и взять его. Солдаты. Боб знал, что ему придется пустить в дело свой пистолет-пулемет; когда они подберутся поближе, то он со своим "ремингтоном", пригодным только для одиночных выстрелов, после каждого из которых приходится передергивать затвор, не сможет даже толком оказать сопротивления. Теперь настала его очередь повернуться, причем сделать это как можно медленнее и совершенно бесшумно. "Учись у них, - наставлял он себя. - Вспомни их уроки: терпение, осторожность, спокойствие, свобода от страха, но прежде всего - дисциплина медленного движения". Ему предстояло сложное дело: он должен был, не издав ни звука, просунуть руку под капюшон, расстегнуть ремень М-3, вытащить автомат, прижимая его к телу, откинуть крышку затворной коробки и перевести затвор в боевое положение. Хоть какой-то шанс у него оставался лишь в том случае, если удастся все это сделать, но на это требовалось несколько невероятно длинных минут. Моросивший до тех пор дождь превратился в ливень, и его шум хоть самую малость скрадывал те звуки, которые он издавал. Но на него охотились опытные, хорошо обученные люди: их уши должны были уловить шорох материи, трущейся о кожу, или металла, прикасающегося к телу, а может быть, они уловят резкий и не похожий ни на что другое запах его страха, а может быть, засекут его движение, слишком стремительное в сравнении с более спокойными ритмами природы. Самым медленным движением, на какое был способен, Боб перекатился с живота на бок, перемещаясь не более чем на два-три сантиметра за один прием, и засунул руку за шиворот за спиной. Теперь он уже слышал, как они перекликаются между собой: они говорили птичьим языком. - Ку! Ку! - донеслось воркование голубя с юга, где никаких голубей не водилось. - Ку! - послышался ответ справа. - Ку! - раздалось сзади. Теперь они точно знали, что он находится здесь, так как след вел на холм, но не спускался с него; они специально искали обратный след и не нашли. Боб окончательно попался. Полное ку-ку! Его пальцы коснулись металла. Они проползли по плечевому упору пистолета-пулемета, немного пошарили, добрались до круглой ствольной коробки, наконец-то нащупали ремень, пропущенный через пряжку, и принялись открывать застежку. "Ну, шевелись", - молил он про себя. Эта мелкая пакость может оказаться очень тугой, ее детали могут приржаветь одна к другой или просто оказаться слишком сильно сдавленными, так что без инструмента не подденешь. "Почему ты не проверил застежку? Э-эх, бестолочь!" Он приказал себе тысячу раз проверить все застежки на оружейных ремнях, так что, если только ему удастся выбраться из этой переделки, он никогда больше не забудет это сделать. "Давай, детка? Ну прошу тебя, поддайся". Изо всей силы напрягая пальцы, упираясь большим пальцем, Боб пытался одолеть эту ерунду. Она была такая маленькая, и все это было просто-таки абсурдно: в двадцати пяти метрах от него находились двенадцать человек, ведущих на него охоту, а он развалился тут на холодной промокшей земле и пытается совладать с какой-то чертовой маленькой... Ух! Застежка открылась с металлическим щелчком, который, кажется, могли услышать даже в Китае. Но никто не закуковал, и в Боба не ударил шквал пуль, чтобы подбросить его над землей и распотрошить на месте. Ремень выскользнул из застежки, и оружие сползло по его спине, но он быстро схватил его рукой и начал вытаскивать. Он делал это очень медленно, протаскивал автомат вокруг тела, прижимая его к себе, словно тот был женщиной, с которой он надеялся найти свое счастье на всю оставшуюся жизнь. Он обонял великолепный маслянистый запах, ощущал жестяную царственность. Надежная уродливая железяка, одна из тех скороспелых импровизаций, на которые была так богата Вторая мировая война; она, вероятно, стоила в производстве доллара полтора и делалась из колесных колпаков, детских санок и велосипедов и прочего металлолома, собранного на улицах и сметенного с полов заводов, изготавливавших станки и пароходы в сороковых годах. Именно поэтому автомат казался ему дешевой игрушкой, чем-то вроде погремушки. Пальцы ловко отжали замок на крышке затворной коробки, Суэггер всунул указательный палеи в открывшееся отверстие, отодвинул затвор, почувствовал, как механизм встал на место, и позволил ему вернуться вперед. Потом повернулся на живот, и взял автомат в обе руки. - Ку! Ку! Глава 15 Рация, находившаяся во временном командном пункте, вырытом на скорую руку в склоне холма, приняла телефонное донесение от патруля саперов с правого фланга. - Брат полковник, - задыхаясь, сообщил сержант Ван Транг, - мы нашли американца на холме в полукилометре к западу. Сейчас мы заканчиваем окружение и разделаемся с ним не позже чем через четверть часа. Хуу Ко кивнул. Ван Транг был маленьким щуплым крестьянином с севера, но обладал сердцем льва. Если он говорил, что что-то произойдет, то так обязательно и случалось. - Превосходно, - сказал полковник. - Мы выходим. - Больше нет выстрелов, - сказал ему заместитель. - С тех самых пор, как погиб несчастный Фук Бо. Хуу Ко задумчиво кивнул. Да, теперь он располагал временем. Даже если бы ему не удалось довести до места весь батальон, все равно людей с лихвой хватило бы для того, чтобы разгромить "Аризону". Но он глубоко доверял Ван Трангу и его саперам. Они были самыми образованными, самыми подготовленными, самыми опытными. Если им удастся изловить американца, то инцидент будет исчерпан до конца. - Ладно, - сказал он, - отправьте посыльных в первую, вторую и третью роты. Пусть поднимают людей из травы и начинают движение. И быстрее, быстрее, быстрее. Теперь наступило время поторопиться. Из-за этого американца мы истратили впустую слишком много времени и энергии. Заместитель быстро отдал приказы. Хуу Ко вышел из укрытия. Повсюду вокруг него люди поднимались из травы, стряхивали с обмундирования воду и строились поротно. Из головы колонны донесся громкий свист. За спиной Хуу Ко бойцы взвода боевого обеспечения с поразительной быстротой уничтожали только что отрытый командный пункт и, когда от окопа ничего не осталось, быстро встали в строй. - Давайте двигаться, - сказал Хуу Ко и, окруженный толпой штабных, тоже побежал рысцой через туман и дождь в направлении конца долины, где находились осажденные американцы. Длинная колонна быстро двигалась вперед, вытаптывая траву. Над головами все так же близко к земле висели благословенные густые тучи. Наверняка не будет никаких самолетов. Он подойдет к "Аризоне" в сумерках, даст людям несколько часов отдохнуть, затем выдвинет их на позиции и сразу после полуночи ударит всеми имеющимися силами одновременно с трех сторон. Дело будет сделано. И наконец-то началось справа: внезапный шквальный огонь, несколько взрывов гранат, еще несколько выстрелов, а затем все стихло. - Они разделались с ним, - сказал заместитель. - Превосходно, - одобрительно заметил Хуу Ко. - Это все-таки сделано. Мы победили. Честно говоря, строго между нами, этот американец сослужил нам хорошую службу. - Вы имеете в виду политического офицера, брат Ко? Я с вами полностью согласен. Он слишком сильно любил партию и слишком мало - бойцов. - Такие люди необходимы, - сказал Хуу Ко. И добавил, чуть помолчав: - Иногда. - Этот американец, - задумчиво промолвил заместитель. - Это был настоящий боец. Если бы они все были такими, то до завершения нашей борьбы было бы еще очень и очень далеко. Интересно, какие мотивы движут такими людьми? Хуу Ко встречался с американцами в Париже в начале пятидесятых, а затем в Сайгоне в начале шестидесятых. Они казались ему наивными чуть ли не по-детски, невинными, исполненными удивления, неспособными к глубоким размышлениям. - Они несерьезные люди, - сказал он. - Но я полагаю, что, по всей вероятности, время от времени среди них попадаются и такие. - Наверное, так и есть, - согласился заместитель. - Впрочем, я рад, что мы его убили. Хороший американец - это мертвый американец. * * * * * Он лежал очень спокойно и пытался не слушать голосов ни сердца, ни рассудка, ни каких-то частей тела, прямо-таки вслух мечтавших о том, чтобы выжить. Он вообще запретил себе слышать внутренние голоса и пытался составить план. "Они идут по твоим следам. Они выйдут прямо на тебя. Если ты позволишь им накинуться на тебя, то ты мертвец. Ты должен начать стрельбу первым, стрелять наверняка, решительно атаковать их. Если ты поведешь себя агрессивно, то сможешь ошеломить их. Они будут ожидать от тебя подавленности и страха. А вот агрессивность - самое последнее, чего они будут ожидать". Он постарался обмозговать все это как можно тщательнее, так как давно и твердо знал, что любой план, даже плохой, все равно лучше, чем отсутствие всякого плана. "Стрелять в видимых, поливать их, пока магазин не опустеет, затем бросить гранаты, оторваться налево, перебежать в лучшее укрытие среди деревьев. Но самое главное - убраться с этого бугра". Они находились очень близко и, негромко переговариваясь между собой воркованием, сжимали кольцо. Они были терпеливы, спокойны, очень уравновешенны. О, они, пожалуй, были лучшими из лучших. Они вели себя настолько профессионально! Никаких проблем. Они просто выполняют свою работу. Один из вьетнамцев внезапно оказался прямо перед ним. Это был человек лет тридцати очень сурового облика, но с ничего не выражавшим лицом. Он держал наперевес американский карабин. Казалось, он был не в состоянии заставить себя поверить в то, что у него под ногами лежит их неуловимый враг. Боб выпустил короткую очередь из пяти патронов почти в упор, и человек рухнул. Боб вскочил на ноги, одновременно поворачиваясь всем телом, и в ту же самую секунду увидел почти всех остальных: они разворачивались в его сторону. Он повел стволом автомата, выпустив длинную смертоносную очередь. Было видно, как пули срезают верхушки стеблей, впиваются в тела его противников и валят их наземь. Из дырки в казенной части отштампованной из металлолома жестянки судорожно вылетали стреляные гильзы, и вскоре магазин опустел. В наступившей тишине он услышал щелчки срываемых чек гранат и отчаянным рывком бросился назад, перекатываясь по траве, ощущая, как она хлещет и цепляет его, и от души порадовался, что бросил рюкзак. Первая граната взорвалась примерно в десяти метрах от него, и он почувствовал боль: несколько осколков зацепили его руку и открытый бок. Но он продолжал катиться, и вторая граната взорвалась еще дальше от него, чем первая. Он остановился, прислушался, услышал неподалеку топот ног, отцепил от пояса гранату, вырвал чеку и швырнул ее почти наугад, туда, где, по его расчетам, должны были находиться враги. Как только она взорвалась - неужели он на самом деле услышал крик? - он всадил в автомат новый магазин и, хотя не видел на сей раз ни одной цели, поддался безумному азарту пальбы. Он глупо, попусту расстрелял весь магазин одной длинной очередью; автомат дергался в его руках, пули веером улетали в траву, чуть ли не начисто скашивая верхушки, и, попадая в землю, выбивали из нее грязные фонтанчики. Отстрелявшись, он покатился дальше, спускаясь с холма. Он позволил себе лишь одну остановку на считанные секунды, чтобы вставить новый магазин, но, не успев даже приподняться, чтобы высмотреть цель, услышал мягкий звук падения чего-то тяжелого поблизости, распластался, стараясь вжаться в землю, и в следующее мгновение рядом с ним взорвалась граната, взметнув в небо столб жидкой грязи. У Боба сразу же заложило барабанные перепонки, он временно оглох, в глазах у него затуманилось. К тому же он с трудом мог шевелить левой рукой: она сильно кровоточила и почти совсем онемела. "Вот дерьмо!" По нему открыли стрельбу с трех сторон: короткие профессиональные очереди из АК-47. Враги прочесывали пулями пространство, посылая очереди узким веером. Еще несколько человек наверняка должны были делать то же самое у него за спиной. "Вот и все, - подумал он. - Конец. Все. Вот проклятье, а я так старался. Только бы не сдаться сейчас, в последний момент. О, умоляю, позволь мне сохранить смелость". Но он больше не чувствовал в себе смелости. Его гнев иссяк. На него нахлынула глубокая тоска. Как же много ему не удалось сделать, как много он не повидал. Он почувствовал, как на него вновь навалилась тяжелая боль, которую он испытывал после смерти отца, и осознал, что теперь, когда его не станет, больше некому будет скорбеть и тосковать по Эрлу Суэггеру. "Да помилует меня Бог, папа, я так старался, изо всех сил. Просто у меня не получилось". Пуля ткнулась в землю прямо возле его лица, больно ударив в шею комочками грязи. Вторая просвистела совсем рядом. Теперь уже стреляли они все - все оставшиеся. "Никакой я не герой, - подумал он. - О, прошу тебя, Боже, ну пожалуйста, не дай мне умереть здесь. О, я не хочу умирать, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста". Но никто ему не ответил, и никто его не слушал, и надеяться было не на что, и все было кончено. Пули свистели мимо или ударялись в землю совсем рядом, злобно выбивая из почвы фонтанчики мокрой грязи и густой глинистой жижи. Он хотел отползти, сжаться, превратиться в ничто, но все это было ему недоступно. Его глаза были плотно зажмурены. Они добрались до него. Следующая пуля будет... Три подряд быстрых гулких выстрела, особенно мощных и тяжелых на фоне стрекота автоматов. Потом еще два. Тишина. - Суэггер? Боб Ли? Ты живой? Боб поднял голову: примерно в сорока метрах от него из густой травы показался молодой морской пехотинец. Шляпа Донни слетела на спину, и его волосы сверкали золотом даже в сером свете туманного дождливого дня. Он стоял там - ангел с немыслимым черно-зеленым лицом - и держал в руках инструмент спасения своего сержанта, американскую винтовку М-14 под натовский 7, 62-миллиметровый патрон. - Ложись! - приказал Боб. - Мне кажется, я разобрался со всеми. - Ложись! Не успел он договорить, как в Донни выстрелили сразу из двух автоматов, но обе очереди прошли мимо, выбив крупные комья грязи из почвы. Боб, резко повернувшись, успел заметить две фигуры, поспешно удиравшие в траве, и принялся палить по ним длинными очередями, пока движение не прекратилось. Он приподнялся, выжидая. Ничего. Ни звука, только в ушах, как удары молота, отдавалась работа его собственного сердца. В воздухе отвратительно смердело порохом. Выждав несколько секунд, он подошел к ним. Один был мертв. Он лежал ничком, раскинув руки в стороны; вытекшая на землю кровь уже начала чернеть, сворачиваясь, обещая роскошное пиршество для муравьев. Второй, упавший несколькими метрами дальше, лежал на спине и все еще дышал. Его автомат АК-30 валялся всего лишь в полуметре от него: вьетнамец выронил оружие, когда в него попали пули, и пытался отползти подальше. Но теперь, лишившись последних сил, он глядел на Боба умоляющими глазами. Его лицо и рот были в сгустках крови, и, когда он с усилием втягивал воздух, Боб слышал, как кровь клокочет в глубине его легких. Рука раненого чуть сдвинулась с места. Може