не повлиявшим на американского президента,
но  убившим всех  цапель.  Тогда  была проведена  сверхсекретная  и  срочная
операция  по удалению  погибших; были  свидетели, видевшие, как под покровом
тьмы плыли по реке убитые птицы.
     - Будьте любезны, ваше имя?
     - Пендель.
     - Теперь род занятий, будьте так добры. Он выдержал  паузу. Вспомнились
почему-то железнодорожные вокзалы, какими он видел их еще ребенком. Толпы
     слишком  больших  людей  пробегали  мимо в разных  направлениях, и  его
чемоданчик  вечно оказывался  у них  на пути. Милый  и  добрый женский голос
спрашивал у  него что-то. Он обернулся, на долю  секунды показалось, что это
Марта -  слишком уж  красивый  был  голос. Но тут на  лицо ее  упал свет,  и
Пендель увидел, что оно вовсе не  изуродовано,  а  по нашивке на  коричневом
форменном костюме понял,  что перед ним одна из президентских девственниц по
имени Хелен.
     - Тяжелый? - спросила она.
     - Легкий как перышко, - со  всей любезностью уверил он ее и отверг руку
помощи.
     Поднимаясь за  Хелен по широкой лестнице, Пендель заметил, что на смену
светлому сияющему мрамору пришло темное, насыщенное цветом и блеском красное
дерево. Из  дверей вдоль коридора на него глазели  владельцы еще  нескольких
скверно  пошитых коричневых  костюмов. Девственница меж  тем объясняла,  что
день сегодня у президента выдался страшно занятой.
     - Всякий раз, когда  президент возвращается из  поездки,  работы  у нас
прибавляется вдвое, - сказала она и  возвела глаза  к  небесам, на  коих, по
всей видимости, и обитала.
     <I>Спроси, что  он делал в Гонконге в свободное время,</I> сказал ему  Оснард.
<I>Когда вдруг исчез из  поля зрения. Летал в Париж? Трахал мужиков или готовил
заговор?
     -</I>  Вот  здесь  мы  находимся  под  властью  Колумбии,  - объясняла  ему
девственница,  указывая  безупречной  своей  ручкой на ряд портретов  ранних
правителей  Панамы.  -  А вот начиная  отсюда  - уже  под  США.  Скоро будем
независимы от всех.
     - Замечательно! - с энтузиазмом откликнулся Пендель. - Давно пора.
     Они  вошли  в  отделанную  деревянными  панелями  комнату,  похожую  на
библиотеку,  только  без книг. От  пола сладко  и медово пахло  мастикой. На
поясе у девственницы запищал телефон. Пендель остался один.
     <I>В расписании у него провалы. Выясни, что он делал в эти часы.</I>
Оставшись один, Пендель, выпрямившись во  весь рост, стоял посреди комнаты и
сжимал в  руке чемоданчик. Выстроившиеся вдоль  стен  и обитые желтым шелком
кресла казались какими-то слишком скользкими на вид.  И слишком роскошными и
хрупкими для бывшего заключенного. А  вдруг, не дай бог,  сядешь и сломаешь?
Время в тюрьме тянулось страшно медленно. Дни казались неделями, но  Пендель
знал, как можно  скоротать время. Вот и здесь он  может стоять хоть до конца
жизни, если  понадобится, конечно,  стоять с чемоданчиком в  руке  и  ждать,
когда позовут.
     За спиной  у него распахнулись двойные двери.  В комнату ворвались лучи
солнца,  затем  послышались  торопливая и  звонкая дробь  шагов  и  властные
мужские голоса. Осторожно, стараясь не совершить какого-либо неуважительного
движения,   Пендель   скользнул  под   портрет   толстомордого   губернатора
колумбийского  периода  и  совершенно слился  бы  со стеной,  если б  его не
выдавал чемоданчик.
     Приближавшаяся процессия состояла как  минимум  человек  из  двенадцати
полиглотов. Сквозь торопливый цокот каблуков по паркету прорывались фразы на
испанском,  японском  и   английском.  Процессия  двигалась  с  неподобающей
политикам скоростью, сопровождая свое передвижение  возбужденной болтовней -
точно школьники,  которых наконец  выпустили на перемену. Все до  единого  в
темных костюмах, насколько успел заметить Пендель, и выстроились они клином.
Впереди,  возвышаясь  над   остальными,  плыло  огромное,  как  сама  жизнь,
воплощение Короля-Солнца, Всеобъемлющий, Ослепительный,  Божественный Мастер
по  Части Загадочных Исчезновений,  в черном пиджаке от "П  и  Б",  брюках в
полоску, черных туфлях из телячьей кожи и носках в тон.
     Розовое  сияние  исходило   от  щек  президента,   отчасти  объясняемое
святостью его сана, отчасти - гастрономическими пристрастиями. Густые волосы
серебрились,  губы были узенькие, розовые  и влажные - ну  в точности  какие
бывают  у новорожденного, только  что отнятого  от материнской груди.  Ясные
васильковые  глаза  так   и  лучились  радостью   после  удачно  проведенных
переговоров. Дойдя до Пенделя, процессия резко остановилась, стройные прежде
ряды несколько смешались. Его Величественность шагнул вперед, развернулся на
каблуках   и  стоял  теперь  лицом  к  гостям.  Тут  же  рядом  с   хозяином
материализовался  помощник,   маркированный   как   Марко.  К  ним   подошла
девственница в коричневом  костюме. Только на сей раз  то была  не  Хелен, а
Хуанита.
     Гости  начали по очереди  выходить вперед и жать Бессмертному руку.  И,
раскланявшись, тут же удалялись. Для  каждого из них  у  Его  Сияния нашлось
доброе слово. И если б он  совал каждому по маленькому подарку в праздничной
обертке,  чтоб каждый  мог  прийти домой  и похвастаться им  перед мамочкой,
Пендель  бы ничуть не удивился. Сам  же великий шпион терзался в этот момент
мыслями о содержимом чемоданчика. Что, если его помощники положили в него не
тот костюм?  Он  уже представлял, как  откидывает крышку,  а там оказывается
карнавальный  костюмчик Ханны, который одна из портних  специально пошила ей
по торжественному случаю - к дню рождения Карлиты Радд: коротенькая юбочка с
поясом в виде гирлянды цветов, шляпка с оборками, голубые панталоны. Пенделя
так и подмывало открыть чемодан и убедиться,  но он не осмелился.  Церемония
прощания продолжалась. Двое из гостей, японцы, были совсем маленького роста.
Чего никак нельзя было сказать о президенте. Рукопожатия по нисходящей.
     -   Что  ж,   договорились.  В  воскресенье  гольф,  -   пообещал   Его
Превосходство серым  монотонным тоном, столь сладостным для ушей его паствы.
Японский джентльмен тут же послушно расплылся в улыбке.
     Выделены были и другие счастливчики: "Спасибо за поддержку, Марсель! До
новой встречи в Париже. Париж весной!.. Дон  Пабло,  непременно передайте от
меня наилучшие пожелания вашему  замечательному президенту. Скажите ему, что
я очень  ценю  мнение  его  Национального  банка". И вот, наконец, последняя
группа удалилась,
     двойные двери  закрылись, лучи солнца исчезли, и в  комнате не осталось
никого, кроме Его Необъятности, обходительного  помощника по имени  Марко  и
девственницы по имени Хуанита. И еще - стенка с чемоданчиком.
     Трио развернулось и дружно двинулось  вперед,  к  следующей  комнате, в
центре был Король-Солнце. Предназначение ее можно  было  сформулировать  как
святая святых, или рабочий кабинет президента. Двери находились всего в трех
футах  от того места, где  стоял  Пендель. Он  изобразил  улыбку  и,  сжимая
чемоданчик в руке, тоже сделал шаг вперед. Серебристая голова приподнялась и
обернулась к  нему, но васильковые  глаза  видели только стену. Трио  прошло
мимо Пенделя, двери в святилище затворились. Марко вернулся.
     - Вы портной?
     -  Да,  сеньор  Марко,  именно  так,  к  вашим  услугам и  услугам  его
превосходительства.
     - Ждите.
     Пендель терпеливо  ждал,  как, впрочем, и  положено всем, кто состоит в
услужении. Прошли годы. Дверь снова отворилась.
     - Живее, - приказал Марко.
     <I>Спроси, где он пропадал в Париже, Токио и Гонконге.</I>
В  углу  комнаты  высилась   резная  позолоченная  ширма.   Уголки  украшены
позолоченными венками из гипса. Перекладины увиты золотыми розами. Озаренный
со  спины падающим из окна светом,  перед ней величественно  возвышался  Его
Прозрачность  в  черном пиджаке и полосатых брюках. Ладонь  президента  была
мягкой,  будто у пожилой дамы,  но  куда крупней.  Коснувшись ее шелковистых
подушечек, Пендель почему-то вспомнил тетю Рут, как ощипывала она цыплят для
воскресного  супа,  а  Бенни,  сидя  у  рояля  с поднятой  крышкой,  напевал
"Божественную Аиду".
     -  С  возвращением  домой,  сэр,  после  многотрудного  путешествия,  -
сдавленным от волнения голосом пробормотал Пендель.
     Впрочем,  было  неясно,  расслышал  ли  Величайший  Мировой  Лидер  его
приветствие, поскольку в этот самый момент Марко протянул президенту красный
телефонный аппарат без провода, и он заговорил:
     - Франко? Прошу, не доставай меня всей этой  ерундой.  Объясни,  что ей
нужен адвокат. Увидимся вечером, на приеме. И слушай, что я тебе говорю.
     Марко  забирает красный телефон. Пендель открывает чемоданчик.  Нет, не
карнавальный  костюм,  а недошитый до конца  фрак  с незаметными  нагрудными
вставками  -  чтоб выдержал вес  двадцати  с лишним орденов,  которые сейчас
мирно   покоились   в   маленьком   гробике,   проложенные   слоями   тонкой
ароматизированной  бумаги.  Девственница  бесшумно  выходит, а  Хозяин Земли
заходит  за  золотую ширму,  снабженную  изнутри зеркалами. Ширма -  один из
дворцовых раритетов, настоящее произведение  искусства.  За  ней  и исчезает
серебристая,  столь любимая  народом  голова,  а  потом появляется  вновь  -
президент снял брюки.
     -  Не  будет  ли  ваше превосходительство  столь  добры...  -  бормочет
Пендель.
     Из-за золотой ширмы высовывается рука президента. Пендель накидывает на
нее черные брюки. Рука и брюки исчезают. Снова  звонит  телефон. <I>Спроси, где
он пропадал.
     -</I>  Посол Испании, ваше  превосходительство, - говорит сидящий за столом
Марко. - Просит о личной аудиенции.
     - Скажи: завтра вечером, после тайваньцев.
     И вот Пендель  стоит уже  лицом к лицу с Повелителем Вселенной, Великим
Мастером  панамской  политической  шахматной  игры,  человеком,  у  которого
находятся ключи  от  двух  самых  больших в мире  ворот, который  определяет
будущее  мировой  торговли  и  баланс сил на  международной  арене  двадцать
первого   столетия.  Пендель   деликатно  засовывает  два  пальца  за   пояс
президентских брюк, а Марко сообщает  о новом телефонном звонке. От  некоего
Мануэля.
     - Скажи ему:  в среду, -  говорит  президент.  Голова  его  торчит  над
ширмой.
     - Утром или днем?
     - Днем, - отвечает президент.
     Брюки  немного  свободны  в  талии.  Если  с расстоянием  от  пояса  до
промежности  все  в  порядке,  значит,  все  дело  в длине  штанин.  Пендель
приподнимает  пояс.  Концы  брючин  тоже  приподнимаются,  целиком  открывая
шелковые  носки  президента,  от  чего  тот на миг становится похож на Чарли
Чаплина.
     - Мануэль говорит, что завтра днем нормально, если речь идет  о  девяти
лунках, не больше, - строго предупреждает президента Марко.
     И вдруг все вокруг  замирает.  Как позднее описывал Пендель Оснарду, на
святилище снизошла благословенная тишина. Никто не  произносил  ни слова. Ни
Марко,  ни президент, телефоны  тоже  молчали.  Великий шпион всех времен  и
народов   стоял   на   коленях  и   закалывал  булавками  брючину  на  левой
президентской ноге, но присущая природная смекалка его не оставила.
     -  Могу  ли я  спросить  его  превосходительство,  удалось  ли вам хоть
немного отдохнуть  во время  многотрудного и славного путешествия на Дальний
Восток, сэр?  Возможно,  немного спорта? Прогулки?  Ну и маленькие вылазки в
магазины за сувенирами, вы уж простите меня за прямоту?..
     А телефоны по-прежнему молчат, ничто не нарушает благословенной тишины,
пока Хранитель Ключей от Баланса Мировых Сил обдумывает свой ответ.
     - Слишком плотно, - объявляет  он. -  Вы слишком туго  затянули меня  в
поясе, мистер Брейтвейт. Почему это вы,  портные, не даете своему президенту
дышать?
     - "Знаешь, Гарри, - говорит он мне, - эти парки в Париже, это что-то! Я
бы  завтра же  устроил такие  в  Панаме,  если б не проклятые застройщики  и
коммунисты!"
     -   Погоди,  -   бормочет  Оснард,  торопливо  строча  в   блокноте   и
переворачивая страничку.
     Они находились в отеле под названием  "Парадизо", в номере на четвертом
этаже,  снятом  на  три часа.  По ту сторону  улицы  мигала, гасла  и  вновь
загоралась  огромная  неоновая  реклама   кока-колы,  то  затопляя   комнату
багрово-красным  пламенем,  то  вновь  погружая  ее  во  тьму.  Из  коридора
доносились шаги  уходящих и приходящих парочек. Из-за стенки слышались стоны
то  ли  разочарования, то  ли восторга,  а  также  все  убыстряющийся  стук,
производимый двумя изголодавшимися по любви телами.
     -  Нет, этого он  не  говорил, - осторожно заметил  Пендель.  - Ну,  во
всяком случае, не столь многословно.
     -  Прошу  тебя,  не надо перефразировать! Излагай  в точности  теми  же
словами,  о'кей? -  Оснард облизал кончик  карандаша и  перевернул еще  одну
страничку.
     Перед  глазами  Пенделя возник летний домик доктора Джонсона в Хэмпстед
Хит, таким, каким он увидел его, придя с тетей Рут за азалиями.
     - "Гарри, - говорит он мне, - этот парк в Париже, название  вылетело из
головы. Там стояла такая маленькая хижина с деревянной крышей. А вокруг - ни
души, не считая  телохранителей  и  уток". Президент очень любит природу. "И
именно  в  этой хижине и  делалась  история. И  однажды, если все пойдет  по
плану,  на этой деревянной стене появится табличка, возвещающая всему  миру,
что именно здесь, в этом самом месте, были раз и навсегда определены будущее
процветание, благополучие  и  независимость Панамы и  ее граждан.  Плюс  еще
дата".
     - Теперь скажи, с кем он говорил? С японцами, лягушатниками, китайцами?
Он ведь не просто так там сидел и не с цветочками беседовал.
     - А вот об этом не сказал, Энди. Хоть и намекал.
     - Как? А ну-ка, говори. - Оснард снова  облизал кончик карандаша вместе
с пальцем.
     -   "Ты  уж  извини  меня,   Гарри,  но   скажу  откровенно:  блеск   и
многогранность восточной мысли  стали для  меня настоящим  откровением. Надо
признать, что и французы в этом смысле не очень от них отстают".
     - А что за восточные люди?
     - Он не сказал.
     - Японцы? Малайзийцы? Китайцы?
     -  Боюсь,  Энди,  ты  пытаешься  внушить мне  мысли,  которых  не  было
высказано.
     Ни  звука,  кроме шума движения за окном, тихого гудения и пощелкивания
кондиционеров   и  доносящейся   откуда-то  издалека   музыки.  Над  музыкой
превалировала латинская  речь. Карандаш  Оснарда так и порхал  над страницей
блокнота.
     - А Марко, значит, ты не понравился?
     - Я никогда ему не нравился, Энди.
     - Почему?
     -   А   какому  придворному   понравится  портной-иноземец,   накоротке
беседующий с  их боссом, Энди?  Они будут далеко  не в  восторге,  если босс
скажет: "Знаешь, Марко, мы с Пенделем не болтали целую вечность, а тут вдруг
такая возможность. Так что будь другом, постой вот  за этой  дверью красного
дерева.  А когда понадобишься,  я тебя  кликну". Ну кому  такое  придется по
вкусу, скажи на милость?
     - А этот Марко, часом, не "голубой"?
     - Чего не знаю, того не знаю, Энди. Я его не спрашивал. Да и не мое это
дело.
     - А  ты пригласи  его  пообедать.  Развлеки,  сделай  скидку  на  пошив
костюма. Судя по всему, такого парня неплохо иметь  на своей стороне. Теперь
скажи, кто-нибудь из этих японцев высказывал антиамериканские настроения?
     - Нет, Энди.
     - Или же идею на тему того, что Япония - это будущая сверхдержава?
     - Нет, Энди.
     -  Прирожденный лидер новообразующихся  высокоразвитых государств? Тоже
нет? А на тему вражды между Японией и  Америкой? Что  Панама должна выбирать
между Дьяволом и  Глубоким  Синим Морем?  Что на нее  постоянно  оказывается
давление и  она чувствует себя  подобно  ломтю  ветчины  в сандвиче, зажатом
между двумя кусками хлеба? О чем-либо в этом роде они говорили?
     - Да нет,  в  этом  плане ничего такого из ряда  вон  выходящего, Энди.
Правда, был один момент, одно высказывание, только что вспомнил.
     Оснард оживился.
     - "Гарри,  - сказал он мне, - единственное, о чем  я  постоянно молюсь,
так только о  том, чтоб мне  никогда, никогда,  <I>никогда</I> не  пришлось  сидеть
рядом с японцами по одну  сторону стола переговоров  и с янки  - по  другую.
Потому  как на поддержание между ними мира ушли лучшие годы моей жизни,  сам
видишь, как я поседел от всего этого,  сам видишь, на  что похожи бедные мои
волосы". Хотя,  если честно,  лично я вовсе не уверен, что это его настоящие
волосы.
     - Так, значит, он был разговорчив?
     - Ой, Энди, не то  слово, его просто несло. Стоило ему зайти за ширму -
и никакого удержу. В  тот момент  все государственные  дела да и сама Панама
были ему просто до лампочки.
     - Ну а о том, где он пропадал несколько часов в Токио?
     Пендель уже качал головой. С самым мрачным видом.
     - Извини,  Энди. Но тут мы опускаем  занавес, -  сказал  он  и с  самым
стоическим видом отвернулся к окну.
     Карандаш  Оснарда  замер  на  полпути  к  блокноту.  Вывеска  кока-колы
вспыхнула, мигнула и погасла.
     - Черт, что это с тобой, в чем дело?
     -  Прости,  но  он  мой  третий  президент,  Энди, -  ответил  Пендель,
по-прежнему глядя в окно.
     - И что с того?
     - Да то, что я просто не могу этого сделать. Не могу. и все тут.
     - Сделать что, черт побери?
     - Просто потом совесть замучит, вот что. Я не стукач.
     -  Да ты что, окончательно выжил из  ума?  Это  же  твоя золотая  жила,
парень! И речь идет о  больших, очень больших премиальных. Давай выкладывай,
что президент  говорил о тех нескольких часах в  Японии,  пока примерял свои
долбаные бриджи!
     Пенделю понадобились душераздирающие усилия, чтоб одолеть муки совести.
Но  он все  же справился.  Весь  обмяк, плечи  его ссутулились.  И  он снова
смотрел на Оснарда.
     - "Гарри, -  сказал он мне, - если кто  из твоих клиентов  вдруг начнет
интересоваться моим расписанием в Японии,  будь  добр, скажи этому человеку,
что пока моя жена осматривала вместе с императрицей фабрику  по производству
шелка, у  меня состоялось первое знакомство с обратной стороной  монеты  под
названием  Япония". Вообще-то он  выразился не совсем так, Энди, я  смягчаю.
"Потому  что только таким образом, Гарри, мой друг, -  сказал он дальше, - я
могу поднять свои акции в определенных кругах здесь, в Панаме. Не хочу  и не
смею  вдаваться  в подробности, ибо  того  требуют  как  обстоятельства  тех
встреч,   так  и   особая  секретность  тех  переговоров,  что  я  проводил.
Исключительно в интересах Панамы, что бы там кто ни подумал".
     - Черт! И что же все это означает?
     -  Он  намекал на некие  угрозы в его собственный  адрес, которые  были
подавлены в зародыше и  о которых он не хотел  бы распространяться, чтоб  не
тревожить народ.
     - Так это  были  <I>его  собственные</I>  слова,  да,  Гарри,  старина? Сильно
смахивает на гребаный "Гардиан" после дождичка в четверг.
     Пендель был сама безмятежность.
     - Никаких <I>слов</I> не было, Энди. Ничего подобного. <I>Слова</I> тут не нужны.
     - Объясни, - продолжая строчить в блокноте, попросил Оснард.
     - Президент пожелал, чтоб под левой нагрудной частью всех  костюмов был
вшит специальный карман.  Сказал, что так будет чувствовать  себя увереннее.
Мерку сообщит Марко. "Не думай,  Гарри,  - сказал  он, - что  я драматизирую
ситуацию, и никому об этом не говори. Ни одной живой душе. Я делаю  это лишь
ради Панамы,  ее  светлого будущего,  за которое не жалко и  кровь  пролить.
Больше ничего не могу тебе сказать".
     С улицы, точно насмешка, донесся шакалий гогот каких-то пьяниц.
     - Что ж, одну премию королевских размеров ты, можно сказать, заработал,
- заметил Оснард и закрыл блокнот. - Теперь займемся последними событиями из
жизни Братца Абраксаса!
     Та же сцена, только в других декорациях. Оснард  где-то раздобыл шаткий
стульчик на тонких ножках и уселся на него задом наперед, растопырив толстые
ляжки.
     - Они с трудом  поддаются  определению,  Энди, - расхаживая по комнате,
предупредил Пендель.
     - Кто такие "они", старина?
     - Молчаливая оппозиция.
     - Ну, я бы так не сказал.
     - Они никогда и никому не открывают своих карт.
     - Ради чего,  черт побери? Ради демократии, что  ли? К чему им молчать?
Почему не поднять студентов? О <I>чем</I> именно они молчат, а?
     - Скажем  так. Норьега преподал им хороший урок, но  следующего они  не
стерпят. Они восстанут. И никто никогда не посадит Мики снова в тюрьму.
     - А Мики - их лидер, правильно?
     -  Да. В моральном и чисто практическом  плане  Мики  можно  назвать их
лидером,  Энди, хотя  он  сам и  его  сторонники ни  за  что  и  никогда  не
признаются в этом.  Как, впрочем, и студенты, с которыми он связан, и люди с
той стороны моста.
     - И Рафи их финансирует.
     - Всю дорогу, - Пендель развернулся и зашагал в другом направлении.
     Оснард  выдернул из-под  ляжки  блокнот, приложил его к спинке кресла и
начал записывать.
     -  Можно  ли раздобыть список членов? Есть  ли  у них платформа?  Четко
обозначенные убеждения, принципы? Что связывает их?
     - Ну, во-первых, они за очищение страны. - Пендель выдержал паузу, чтоб
Оснард успел записать. Он слышал Марту, он любил ее. Он видел Мики, трезвого
и собранного, в новом костюме. Сердце его переполняла гордость.  - Они стоят
за  обретение Панамой истинной  независимости, за  ее самостоятельность,  за
демократию,  за  то,  чтобы наши  американские друзья,  наконец, убрались со
сцены  и  перестали  путаться  под  ногами.  В  чем  лично  я  очень  сильно
сомневаюсь.  Они  за  то,  чтобы  бедные  получали  образование,  чтобы были
удовлетворены все  их  насущные  нужды.  Чтобы  для них открылись  больницы,
всякие  там  университетские гранты.  Они  хотят  лучших  условий  жизни для
простых фермеров, занятых  разведением риса и  ловлей креветок,  плюс к тому
намерены ни  в коем случае  не продавать ценности и народное  имущество тем,
кто может дать больше, в том числе и канал. Это третье.
     - Так они леваки? - высказал предположение Оснард, продолжая строчить в
блокноте  и  время  от  времени  посасывая  пластиковый  колпачок  карандаша
розовым, как бутон, ротиком.
     - Они - не более чем просто порядочные и здоровые люди, вот так,  Энди.
Да,  Мики,  тот  склонен к  левацким  убеждениям,  это  верно. Но  при  этом
соблюдает умеренность  во взглядах, к тому же у него совершенно  нет времени
ни на кастровскую Кубу, ни на комми. То же относится и к Марте.
     Оснард продолжал строчить,  кривя от  усердия губы. Пендель наблюдал за
ним со все нарастающими  мрачными предчувствиями, гадая над тем, как бы  его
притормозить.
     - Я слышал о  Мики хорошую шутку, если, конечно, тебе интересно.  Он in
vino  veritas (14), только  наоборот. Чем больше пьет, тем реже  высказывает
оппозиционные взгляды.
     - Зато, когда трезв,  наш старина Мики  много чего рассказывает, верно,
дружище? Готов держать пари, за многое из того, что он успел тебе наболтать,
его можно повесить.
     - Он мой друг, Энди. И я вовсе не хочу, чтоб его повесили.
     - Добрый  старый  друг. И ты всегда был ему  добрым другом. Может, пора
предпринять кое-что по этому поводу, а?
     - К примеру?
     - Завербовать его. Сделать из него честного солдата невидимого  фронта.
Включить его имя в платежную ведомость.
     - Мики?!
     - Это не так уж  и сложно. Можешь, к примеру, сказать, что познакомился
с состоятельным западным  филантропом, который сочувствует его  делу и готов
протянуть  руку  помощи  в  обмен  на мелкие  услуги.  Совсем  необязательно
говорить, что этот человек англичанин. Можно сказать, что янки.
     - <I>Мики,</I> Энди? - недоверчивым шепотом воскликнул Пендель.  - Не  желаешь
ли стать шпионом, а, Мики? Чтоб я пошел к Мики и сказал ему это?..
     -  Так  ведь  за  деньги,  не  просто  так.  Большой  человек,  большое
жалованье,  -  сказал Оснард,  словно утверждая тем  самым  незыблемый закон
шпионажа.
     - Да  Мики плевать хотел на янки, - заявил Пендель, стараясь переварить
предложение Оснарда. - Это вторжение, оно ему было поперек горла. Он называл
это терроризмом на государственном  уровне, причем к Панаме это отношения не
имело.
     Теперь  Оснард раскачивался  на  кресле,  как на  деревянной игрушечной
лошадке, крепко обхватив сиденье полными ляжками.
     - В Лондоне  будут просто в восторге от тебя, Гарри.  А  это  случается
далеко не  часто.  Там  хотят, чтобы ты расправил  крылья.  Создал настоящую
полномасштабную сеть, не выпускал  бы из поля зрения все уровни.  Министров,
студентов, профсоюзы, Национальную Ассамблею, президентский дворец,  канал и
еще раз канал.  И не безвозмездно.  Будут выплачивать месячное содержание по
прогрессивной системе, плюс очень щедрые премиальные,  плюс постоянный  рост
зарплаты, что  поможет тебе рассчитаться с долгом. Надо только перетянуть на
нашу сторону Абраксаса и его группу, и мы на коне.
     - <I>Мы,</I> Энди?
     Голова   Оснарда   оставалась   неподвижной.    Тело    же   продолжало
раскачиваться, и голос звучал как-то особенно громко и убедительно.
     - Мы - это прежде всего я. Я на твоей стороне, всегда рядом. А ты - наш
гид, философ, да просто друг, наконец! Одному мне это не потянуть. Да никому
не потянуть. Слишком уж большая и сложная работа.
     - Что ж, приятно слышать, Энди. Уважаю такой подход.
     - Мы и  информаторам второго эшелона  тоже платим.  Это  без  вопросов.
Сколько бы ты их ни привлек. Мы будем в прибыли. Ты будешь. Если информация,
конечно, стоящая. Так в чем проблема, черт подери?
     - У меня нет проблем, Энди.
     - Ну так?..
     "Но Мики мой друг, - думал Пендель. - Мики и без того слишком долго был
в оппозиции, так к чему это ему теперь? Молчаливой или там какой еще..."
     - Что ж, подумаю об этом, Энди.
     - Нам платят не за то, чтобы мы думали, Гарри.
     - И все равно, Энди. Так уж я устроен, ничего не могу с собой поделать.
     У Оснарда в  тот вечер была  припасена еще  одна  тема,  но  Пендель не
слышал его, потому  что  в  этот  момент  ему почему-то  вспомнился тюремный
надзиратель по  прозвищу Френдли (15),  который славился  мастерским  ударом
локтем по яйцам. "Вот кого ты мне напоминаешь, Энди, - думал он. - Френдли".
     - Луиза вроде бы приносит работу на дом по четвергам, верно?
     - Да, Энди. По четвергам.
     Скинув со  "скачущей лошадки" сначала одну ногу, потом - другую, Оснард
пошарил в кармане и достал позолоченную зажигалку.
     - Подарок  от  одного богатого клиента, араба, - объяснил он и протянул
зажигалку Пенделю. - Гордость Лондона. А ну, попробуй ее в действии.
     Пендель надавил на  рычажок, вспыхнуло пламя.  Отпустил рычажок - и оно
погасло.  Повторил эту операцию дважды.  Оснард  отобрал  у  него зажигалку,
покрутил что-то в нижней ее части, вернул Пенделю.
     - А теперь взгляни через объектив, - с гордостью фокусника приказал он.
     Крошечная   квартирка   Марты   стала   для    Пенделя   чем-то   вроде
декомпрессионной  камеры  между  Оснардом  и домом  в Бетанье.  Марта лежала
рядом, но отвернувшись к стене. Иногда на нее, что называется, находило.
     -  Чем  занимаются сейчас твои студенты?  - спросил  он, адресуясь к ее
продолговатой спине.
     - <I>Мои</I> студенты?
     - Ну да. Мальчики и девочки, с которыми ты и Мики общались в те трудные
времена. Все эти бомбометатели, в которых ты была так влюблена.
     - Да не была я в них влюблена. Я люблю тебя.
     - Что с ними произошло? Где они теперь?
     -  Ну,  они  разбогатели.  Перестали  быть  студентами.  Ушли  в  "Чейз
Манхэттен" (16). Записались в члены клуба "Юнион".
     - С кем-нибудь из них видишься?
     - Иногда машут мне ручкой из окон своих дорогих автомобилей.
     - А судьба Панамы их волнует?
     - Нет, если их банк находится за границей.
     - Так кто ж тогда сегодня делает бомбы?
     - Никто.
     -  Иногда  у  меня  возникает  ощущение,  что  зреет  новая  молчаливая
оппозиция.  Причем  начинается  этот  процесс в  верхах,  а  потом  идет  по
нисходящей.  Ну,  знаешь,  одна  из  этих революций,  поддерживаемых средним
классом, которая вдруг вспыхнет  и охватит все страну,  когда никто этого не
ожидает. Военный путч, только без участия военных.
     - Нет, - сказала она.
     - Что нет?
     -  Нет  никакой молчаливой оппозиции.  Есть только  доходы.  Коррупция.
Власть. Есть богатые люди и люди отчаявшиеся. Есть люди, впавшие в апатию. -
Снова  этот  умный рассудительный  голос.  Этот, так  хорошо  знакомый  ему,
нравоучительный тон. Педантизм самоучки. - Есть  люди  настолько бедные, что
терять  им  совершенно  нечего,  разве  что  остается умереть.  И  еще  есть
политики. И эти политики -  самые большие  обманщики из  всех. Это что, тоже
для мистера Оснарда?
     - Было бы  для него, если б  он захотел это слушать.  Ее рука нашла его
руку, поднесла к  губам,  и вот она уже целует палец за пальцем и не говорит
ничего.
     - Он много тебе платит? - спрашивает она после паузы.
     - Я не могу дать ему того, чего он хочет. Я слишком мало знаю.
     -  Никто не знает всего. Будущее Панамы решают  всего человек тридцать,
не больше. Остальные же два с половиной миллиона теряются в догадках.
     - Ну а  что твои  старые друзья, бывшие студенты,  делали бы, если б не
пошли в "Чейз Манхэттен" и  не сидели  бы  за  рулем шикарных автомобилей? -
спросил Пендель. - Чем бы они занимались, если б сохранили воинственный дух?
В  чем  заключается  их  логика? Неужели все они  отказались  от  того, чего
когдато хотели для Панамы?
     Прежде чем ответить, она задумалась.
     - Ты хочешь  сказать, могут ли они оказывать давление на правительство?
Ставят ли целью подчинить его своим интересам, поставить на колени?
     - Примерно так.
     - Ну, прежде всего это приведет к хаосу. Тебе нужен хаос?
     - Не знаю. Возможно. Если, конечно, это необходимо.
     -   Необходимо.   Хаос   -    обязательное    условие,   предшествующее
демократическому   пробуждению.  Стоит   рабочим   почувствовать,  что   они
независимы  и  никем  не  управляемы,  и  они  тут  же  изберут  лидеров  из
собственных рядов, правительство  испугается и  уйдет в отставку. Ты хочешь,
чтоб рабочие выбрали собственных лидеров?
     - Я хотел бы,  чтоб они выбрали Мики,  - сказал Пендель. Марта покачала
головой.
     - Только не Мики.
     - Ну, ладно. Тогда без Мики.
     - Тогда мы бы  первым делом  обратились к рыбакам.  Всегда  хотели,  но
почему-то так ни разу и не сделали этого.
     - Почему это именно к рыбакам?
     - Студентами  мы выступали против ядерной  войны. Возмущались  тем, что
ядерные материалы пропускают через Панамский канал. Считали, что такие грузы
крайне опасны для Панамы, что они являются оскорблением нашему национальному
суверенитету.
     - Ну а при чем тут рыбаки?
     -  Надо  было обратиться  к  их  профсоюзам, расшевелить  их  продажных
боссов. Если б те нам отказали, мы бы  обратились к криминальным структурам,
контролирующим порты и прибрежные зоны. Те ради денег на все готовы. Кстати,
многие из наших  студентов  теперь разбогатели. Богатые  студенты, у которых
сохранились остатки совести.
     - Как Мики, - напомнил Пендель, но она покачала головой.
     - Мы бы сказали им: "Соберите  все траулеры, одномачтовые  рыболовецкие
суда,  шлюпки и  ялики,  которые  можете  достать, загрузите едой и  водой и
отведите  к мосту  Америкас. Поставьте  на якорь под мостом и объявите всему
миру,  что  останетесь здесь.  Что будете стоять, сколько понадобится". Тебе
известно, что тормозной путь крупных грузовых судов  составляет  целую милю?
Через  три дня  у  моста скопятся двести судов, желающих пройти через канал.
Через две недели  их будет тысяча. А тысячи других просто завернут назад, не
достигнув Панамы,  их направят другим курсом  или  же прикажут  возвращаться
туда, откуда пришли. Начнется  кризис,  он распространится  по  всему  миру,
паника  на  биржах.  Янки  сбесятся  от  злости,   судостроительные  магнаты
потребуют решительных действий, правительство падет, и ни один грамм ядерных
материалов никогда больше не пройдет через канал.
     -  Если  честно, то я  думал  совсем не об  этих  материалах, -  сказал
Пендель.
     Марта подперла голову ладонью и обратила к нему изуродованное лицо.
     - Послушай. Сегодняшняя Панама уже пытается доказать миру, что мы можем
управлять  каналом ничуть не хуже гринго. Никто не должен вмешиваться, когда
речь  заходит о канале. Никаких забастовок, временных приостановок и прочего
морочания   мозгов.  Если  панамскому  правительству  не  удастся   наладить
нормальную  эксплуатацию  канала,  как  тогда оно  собирается прикарманивать
годовые доходы,  увеличивать  наркооборот,  распродавать концессии и прочее?
Как только банковское международное  сообщество поднимет шум, они дадут  нам
то, что  мы просим.  А мы попросим  <I>все.</I> Денег  на  школы, дороги, больницы,
денег  для  фермеров  и  бедноты.  А  если  власти только попытаются  убрать
баррикаду из наших  лодок,  начать стрелять или попробуют подкупить  нас, мы
призовем  на помощь  девять тысяч панамских рабочих,  занятых в эксплуатации
канала. Позовем и  спросим их: вы по  какую сторону  моста? Вы  панамцы  или
считаете себя всего лишь  рабами янки? Забастовки  в  Панаме - это священное
право  каждого рабочего. Те, кто  пытается им противостоять, парии общества.
Уже  сегодня  в  правительстве  есть  люди,  считающие,  что общее  трудовое
законодательство   не  должно  распространяться  на  канал.  Пусть  подумают
хорошенько.
     Теперь она уже лежала на нем, вытянувшись во весь рост. И глаза ее были
так близко, что кроме них он ничего больше не видел.
     - Спасибо, - пробормотал он, целуя ее.
     - Не за что.
     <B>Глава 9</B>

     Луиза Пендель любила своего мужа с самозабвением  и страстью,  понятным
разве что женщинам, знавшим, на что это похоже - родиться в семье фанатичных
и  нетерпимых родителей, иметь красивую старшую сестру ровно на четыре дюйма
ниже  ростом, чем ты  сама. Сестру,  которая  в  отличие от тебя всегда  все
делает правильно, которая совращает  всех твоих  мальчиков, пусть даже и  не
собирается ложиться с ними в постель - хотя, как правило, все  же ложится, -
и просто  не  оставляет  тебе другого выбора,  кроме  как пойти  благородной
тропой пуританства. Она любила мужа за постоянство и преданность ей и детям,
за  то,  что тот  был борцом по натуре, как и ее отец; за перестройку старой
английской фермы,  на  которую  все  давно  махнули  рукой; за  то, что  он,
облачившись  в полосатый  фартук,  готовил по  воскресеньям  куриный  суп  и
локшен; за его умение  пошутить и красиво накрыть стол для их особой трапезы
"для двоих", причем при  этом выставлялось лучшее столовое серебро, фарфор и
использовались лишь льняные салфетки, никаких там бумажных. И еще за то, что
он   мирился  со  вспышками  ее  неукротимой   раздражительности  и   гнева,
объяснявшихся, видимо, наследственностью, она просто ничего не могла с собой
поделать в такие моменты, ну а  затем буря благополучно  проносилась мимо. И
еще -  за то, что  он занимался  с ней любовью (возможно, то была главная из
причин), поскольку в  этом отношении она  обладала не меньшим аппетитом, чем
сестра, пусть  даже  и не отличалась эффектной внешностью и стремлением дать
себе  волю.  И еще она  до глубины души стыдилась того, что не умеет должным
образом отвечать на его  заигрывания, раскованно  и  весело смеяться  шуткам
мужа. Поскольку даже после освобождения с помощью Гарри из-под родительского
гнета   смеялась   и   молилась  она  в   точности   как  мать,   а  вспышки
раздражительности были сопоставимы с отцовскими.
     Ей нравились в Гарри  его жертвенность и неукротимое  стремление выжить
во что бы  то ни стало, вопреки  всем обстоятельствам, его стойкость, умение
переносить лишения  и удерживаться на краю бездны. Еще бы, ведь этот человек
сумел преодолеть тлетворное влияние дяди Бенни. А тут как раз явился великий
мистер Брейтвейт и  спас его душу - в точности так же, как  сам  Гарри позже
пришел ей на выручку и спас от  родителей и Зоны. И дал ей новую, свободную,
достойную жизнь  вдали  от всего того, что прежде угнетало и принижало ее. И
еще  она  любила в  нем  одиночку, способного принимать правильные  решения,
некогда  раздираемого  борьбой   между  противоречивыми  верованиями,  пока,
наконец, мудрые советы Брейтвейта не привели его к единственно правильной  и
вечной  вере,  столь  схожей  с обобщенным  христианством.  Борцом  за  идеи
которого всегда  выступала  ее  мать и  чьими молитвами  с амвона  униатской
церкви в Бальбоа жила Луиза с раннего детства.
     За  все  эти подарки судьбы  она  неустанно  благодарила  бога  и Гарри
Пенделя  и  проклинала свою  сестру  Эмили. Луиза искренне верила  в то, что
любит  своего мужа  во  всех его проявлениях и  настроениях.  Но  таким, как
сейчас, она прежде его никогда не видела, и ее даже подташнивало от страха.
     О, если б  он ударил  ее,  сорвал на ней гнев, раз уж так того хочется!
Если б отстегал  кнутом,  наорал  на  нее, затащил в сад, туда, где дети  не
могут подслушать, и сказал: "Луиза, между нами все кончено. Я тебя оставляю.
У  меня есть другая".  Если б даже он поступил с ней так, все было бы лучше,
чем ежедневно видеть,  как он притворяется,  делает вид, что  все прекрасно,
что ничего в их жизни не изменилось.  За тем исключением, что в девять часов
вечера ему вдруг надо срываться с места и ехать на какую-то срочную примерку
к  какому-то  очень  важному  клиенту.  Где  он  проводил  часа  три,  потом
возвращался  домой и, как ни в чем не бывало, спрашивал:  а  не пора  ли  им
пригласить  чету Дельгадо на ужин?  А  заодно  не позвать ли и  Окли, и Рафи
Доминго?.. Ведь  и дураку  с  первого  взгляда ясно,  что это может привести
только к катастрофе. И еще она чувствовала, что за последнее время между ней
и  мужем  образовалась настоящая  пропасть. Но только  Гарри не  позволял ей
сказать об этом прямо.
     Итак, Луизе ничего  не оставалось, кроме как  держать  язык за зубами и
послушно пригласить Эрнесто. Однажды вечером, когда тот уже собирался домой,
она сунула ему в руку конверт, и он с любопытством  принял его, полагая, что
в  нем какая-то памятка. Эрнесто,  он ведь  всегда был  таким  мечтателем  и
прожектером,  настолько  поглощен  повседневной  борьбой  с   разного   рода
лоббистами  и  интриганами, что порой забывал, на каком свете находится, уже
не говоря о том, который теперь час. Но,  явившись в офис на следующее утро,
он  был  сама  любезность, просто образцовый испанский джентльмен, каким, по
сути своей, и  был  всегда. Да, он  и  его жена  будут  просто счастливы, но
только пусть Луиза не обижается, если  они уйдут чуть пораньше. Дело  в том,
что Исабель,  его жена, страшно волновалась о маленьком  сынишке Джордже,  а
тот страдал какой-то инфекцией глаза и порой совсем не спал и не давал спать
другим.
     После этого она послала открытку Рафи Доминго, зная, что  жена  его все
равно не  придет, потому что она вообще никогда не  ходила с мужем в гости -
странный то был брак. И на следующий же день ей принесли огромный букет роз,
долларов на пятьдесят, не меньше, к которому прилагалась нарядная открытка с
лошадкой. И на открытке рукой Рафи было написано, что он  просто в восторге,
ждет не  дождется этой встречи, дорогая Луиза, но,  увы, жена уже приглашена
этим же вечером  куда-то еще. И Луиза сразу поняла, что означают  эти цветы,
поскольку ни  одна женщина  моложе восьмидесяти не  могла  чувствовать  себя
защищенной  от  домогательств  Рафи, такие  уж ходили  о  нем  слухи.  И еще
говорили,  будто бы он не носит трусов,  чтоб тратить на  раздевание минимум
времени.  Но  самое постыдное  крылось в том,  что Луиза,  выпив пару-тройку
стопочек  водки,  была  вынуждена  признаться  самой себе, что находит  Рафи
отчаянно привлекательным, и  эта  мысль привела ее в полное смятение. И вот,
наконец, уже в самую последнюю очередь она позвонила Донне Окли, она нарочно
оттягивала  этот  звонок, и  Донна  воскликнула:  "О черт,  Луиза, мы  будем
страшно   рады!",  что  и  отражало  истинный  уровень  этой  дамы.  Что  за
компания!..
     И вот день, которого она так страшилась,  настал, и Гарри в кои-то веки
пришел  домой  пораньше  с  парой  фарфоровых  подсвечников   от   "Людвига"
стоимостью  в триста  долларов,  и  французским  шампанским  от  "Мотта",  и
огромным пластом копченой  семги неизвестно откуда и от кого. А  час  спустя
прибыла целая  команда поставщиков провизии во  главе с поваром-аргентинцем,
похожим  на жиголо,  и вся эта толпа  заполнила кухню Луизы, поскольку Гарри
сказал,  что  на   постоянных  слуг  тут   положиться  нельзя.  Затем  вдруг
раскапризничалась  Ханна  - по какой  такой причине, Луиза так и  не поняла.
Обещай,
     что  будешь  милой  с  дядей Дельгадо,  хорошо,  дорогая?  Ведь  он  не
кто-нибудь, а мамочкин босс, к тому же близкий друг президента Панамы. И еще
он  собирается спасти  для нас  канал  и, да, и  остров тоже.  И нет,  Марк,
дорогой,  спасибо,  но ты  не будешь  играть  сегодня  на скрипке  "Ленивого
барашка",  просто  не  тот  случай.  Мистеру  и  миссис  Дельгадо  наверняка
понравится, а вот другим гостям - неизвестно.
     Тут входит Гарри и с порога заявляет: о чем ты, Луиза, перестань, пусть
себе играет,  если ему хочется, но Луиза непреклонна и разражается одним  из
своих монологов, она совершенно не контролирует себя в такие моменты, только
слушает и твердит со стоном: "Не понимаю, Гарри, почему всякий  раз, когда я
даю   какие-то   инструкции   детям,  являешься   ты   и   даешь  совершенно
противоположные. Наверное,  просто  для  того, чтоб  показать,  кто  в  доме
хозяин, да?" И  тут Ханна испускает  еще целую серию пронзительных воплей, а
Марк запирается  у себя в комнате и играет "Ленивого  барашка" без перерыва,
до тех пор, пока Луиза не начинает барабанить в  его дверь с  криком: "Марк,
они могут появиться в <I>любую минуту!"</I>  Что оказывается правдой, потому  что в
этот момент раздается звонок, и  входит Рафи Доминго, благоухая лосьоном,  с
оскорбительно-наглой  ухмылкой на  устах и в ботинках из крокодиловой  кожи.
Даже  портняжное  мастерство Гарри не могло  спасти его,  и больше  всего на
свете он походил  на расфуфыренного даго (17) в самом дешевом варианте  - да
отец Луизы приказал бы  выпроводить его  через заднюю дверь, так  невыносимо
разило от него маслом для волос.
     А следом за  ним появились  Дельгадо  и Окли  - через  совсем  короткие
промежутки  времени,  что  свидетельствовало  о  неестественности   события,
поскольку  в  Панаме  <I>никто  и никогда</I>  не  приходит  в  гости  вовремя,  за
исключением  разве что  официальных торжеств. Но,  как  бы  там  ни  было, а
вечеринка закрутилась своим ходом, и  Эрнесто сидел по правую руку от  нее и
походил при этом на мудрого доброго мандарина: только воды,  спасибо, Луиза,
дорогая, боюсь, я  не слишком силен по части спиртных напитков.  В ответ  на
что Луиза, успевшая опрокинуть тайком, в  ванной, пару вместительных стопок,
отвечала, что и она тоже не очень по этой части и вообще считает, что обилие
спиртного может  испортить  людям  хороший  вечер.  Однако  миссис Дельгадо,
сидевшая  по правую  руку от Гарри, похоже, расслышала  эту ее  фразу,  и на
губах у нее заиграла насмешливая и недоверчивая улыбка.
     Между  тем, сидевший по  левую  руку  от Луизы Рафи  Доминго  умудрялся
проделывать одновременно две вещи: прижимался ногой в носке к ноге Луизы - с
этой целью он даже  скинул одну  из  туфель крокодиловой кожи - и  не сводил
пристального взгляда слегка сощуренных  глаз  с выреза на платье Донны Окли.
Надо сказать, вырез этот в точности  копировал любимые модели  Эмили - груди
приподняты  и выступают, точно пара теннисных мячей, а ложбинка  между  ними
строго указывает на юг, к тому местечку, которое их отец, будучи в подпитии,
называл индустриальной областью.
     - Ты знаешь, что она значит для меня,  твоя жена, а, Гарри? - спрашивал
с  набитым  ртом  и на ломаном испано-английском Рафи.  Языком  сегодняшнего
застолья был избран английский - по причине присутствия четы Окли.
     - Ах, не слушай его! - смеялась и сердилась Луиза.
     -  Она  - моя совесть! - Тут Рафи  расхохотался,  показывая все зубы  и
кусочки непрожеванной  пищи  во рту. - Причем  я и не  подозревал, что она у
меня имеется, до тех пор, пока не появилась Луиза!
     Все нашли это  высказывание  страшно остроумным,  а  потому было решено
немедленно выпить за его совесть, сиречь - здоровье Луизы. А взгляд Рафи меж
тем обозревал декольте Донны, он даже изогнул шею, чтоб  заглянуть как можно
глубже, и продолжал  поглаживать  ногой в  носке щиколотку Луизы, отчего  та
испытывала гнев  и одновременно  похоть. И  ей  хотелось  крикнуть: ненавижу
тебя, Эмили,  Рафи,  оставь меня  в покое и  прекрати пялиться на Донну,  и,
господи, Гарри, трахнешь ты меня наконец сегодня или нет?..
     Зачем  Гарри  пригласил чету  Окли,  оставалось  для  Луизы  еще  одной
загадкой, пока  она не вспомнила,  что Кевин  проводил  какие-то спекуляции,
имевшие отношение  к  каналу,  Кевин  имел  какое-то  отношение  к  торговым
операциям и прочим  подобным  делам - короче,  принадлежал к разряду  людей,
которых отец Луизы  называл  чертовыми шустрилами  янки. А  его  жена  Донна
работала  в  "Джейн  Фонда видео",  и  разгуливала  в виниловый  шортиках, и
крутила  задницей  перед каждым  панамским мальчишкой,  который  помогал  ей
толкать  тележку  в  супермаркете.  И не  только  тележку,  насколько  Луиза
слышала.
     А Гарри, с  первой же секунды, как только  они уселись за стол, похоже,
вознамерился  говорить  исключительно  о  канале,  сначала  терзал Дельгадо,
который отвечал ему с достойным патриция терпением;  затем заставил уже всех
включиться в дискуссию - вне зависимости от того,  было что кому сказать или
нет. А вопросы  Дельгадо он задавал такие грубые и прямолинейные, что бедная
Луиза  совершенно растерялась. Лишь настырная ступня Рафи  да осознание того
факта,  что  она  малость  перебрала,  удержали  ее  и  не дали заявить мужу
следующее: <I>Вот что, Гарри, черт бы тебя драл, мистер Дельгадо мой босс, а не
твой! Так чего ты валяешь дурака, морочишь ему голову, придурок  несчастный?
Но</I>  это в ней говорила Шлюха Эмили, сама  же Добродетельная Луиза никогда не
ругалась, во всяком случае - не в присутствии детей  и когда была трезва как
стеклышко.
     Надо сказать, что Дельгадо очень вежливо отвечал на все подколы Гарри и
успел  сообщить,  что  никаких  соглашений  во  время  президентского  турне
подписано не было. Однако  был внесен целый  ряд  любопытнейших предложений,
Гарри, и поездке этой сопутствовал дух сотрудничества и доброй воли, а это и
есть самое главное.
     "Молодец,  Эрнесто,  -  подумала  Луиза,  -  и  еще  скажи  ему,  пусть
отвяжется".
     -  И,  однако  же, ни для кого  не секрет,  что японцы проявляют <I>особый</I>
интерес к каналу, верно, Эрни? - заметил Гарри,  как бы  подводя итог  всему
сказанному. - Вопрос состоит лишь в  том,  в какой форме это рано или поздно
проявится. Что ты думаешь на эту тему, а, Рафи?
     Носком затянутой в шелк  ступни Рафи гладил Луизу по коленке,  развилка
между грудей Донны стала еще шире.
     - Я скажу тебе, Гарри, что думаю  об этих самых  япошках. Хочешь знать,
что  я  думаю  о  япошках?  <I>-</I>  произнес  Рафи  громким  скандальным  голосом
аукционера, старающегося привлечь внимание публики к своему товару.
     - Очень хотелось бы, Рафи, - подобострастно откликнулся Гарри.
     Но Рафи нужно было всеобщее внимание.
     - Хочешь послушать, Эрнесто, что я думаю о японцах?
     Дельгадо вежливо изобразил интерес. Ему очень  хотелось знать, что Рафи
думает о японцах.
     - Донна, хочешь послушать, что я думаю о японцах?
     - Ну, давай,  не томи,  говори же наконец, Рафи! - раздраженно произнес
Окли.
     Но Рафи все никак не мог угомониться.
     - Луиза? - спросил он, продолжая массировать ее колено.
     - Полагаю, мы все с нетерпением ждем, что ты можешь нам сообщить на эту
тему, - сказала  Луиза, старательно  играя  роль  гостеприимной хозяйки и ее
шлюхи-сестры одновременно.
     И Рафи наконец выдал свое драгоценное мнение о японцах:
     -  Просто уверен, что эти поганые япошки  вкололи моей  лошадке, Дольче
Вита, двойную дозу валиума перед большими скачками на прошлой неделе. Только
они, больше некому! - заорал  он  и  тут же, сверкая золотыми зубами, громко
расхохотался собственной шутке.  Смех у него  был такой заразительный, что к
нему тут же присоединились и остальные, причем Луиза хохотала громче всех, а
на втором месте после нее была Донна.
     Но  Гарри не унимался.  Он избрал новую  тему для разговора,  прекрасно
осознавая, как  неприятна  она  жене. Пустился в рассуждения об  уничтожении
Зоны канала.
     -  Следует  смотреть правде  в глаза,  Эрни,  это  был страшно  лакомый
кусочек недвижимости,  и ваши  ребята решили  поделить его на части. Пятьсот
квадратных   миль  прекрасных  садов,  лужаек   с  фонтанами,  прямо  как  в
Центральном  парке.  А уж  что касается  плавательных бассейнов, так тут  их
больше,  чем во всей  остальной Панаме  вместе  взятой. Это  не кажется тебе
странным, а, Эрни? Я так до сих пор и не понял, идея создания Города Знаний,
она уже что, больше неактуальна? Кое-кто  из моих  клиентов считает, что эта
затея с  самого  начала была обречена на  провал. Да и действительно, только
вообразите, университет в центре  джунглей!  Просто трудно себе  представить
какого-нибудь  профессора,  согласившегося  продолжить свою  ученую  карьеру
здесь. Уж <I>не</I> знаю, правы они или нет.
     Он  уже  начал выдыхаться,  но  никто из  присутствующих  не  помог, не
подхватил, так что пришлось продолжить:
     - Думаю,  все зависит только  от того, сколько американских военных баз
там опустеет, верно? А ведь они могут исчезнуть разве что по волшебству. Мне
кажется, правительству  следует послать  в Пентагон засекреченные  послания,
чтоб разрешить в конце концов это маленькое недоразумение.
     - Ерунда,  - громко  заметил  Кевин. -  Ты же  сам сказал,  что  бойкие
мальчики уже успели поделить между собой все земли. Верно, Эрни?
     В комнате воцарилось неловкое молчание. Лицо Дельгадо с тонкими чертами
резко побледнело и, казалось, окаменело. Спас  положение все  тот  же Рафи -
он, не обращая внимания на возникшее напряжение, весело расспрашивал Донну о
том, какой  косметикой она  пользуется, объясняя, что  хочет сделать подарок
жене.  И  при  этом  не  оставлял  попыток засунуть  ступню между ног Луизы,
которые та,  обороняясь, накрепко скрестила.  Тут  вдруг  в ней проснулась и
обрела  дар речи Сварливая Эмили - изо рта Луизы Безупречной  вырвался поток
довольно бессвязных, но страстных фраз. Ее, что называется, понесло:
     - Кевин! Я не понимаю,  на что  ты намекаешь.  Доктор Дельгадо - просто
чемпион  по части сохранения  канала. И если ты этого не знаешь,  так только
потому, что Эрнесто слишком хорошо воспитан и скромен, чтоб распространяться
на эту  тему.  В отличие от него, ты сам  находишься в Панаме с единственной
целью  -  выкачать  из канала  как можно больше  денег. А  он не заслуживает
такого обращения.  Делать  деньги на  канале - значит погубить его.  - Голос
Луизы  возмущенно  задрожал,  точно  она  вспомнила все  свершенные  Кевином
преступления. -  А губишь ты его, вырубая леса, Кевин.  Лишая притока свежей
воды.   Отказываясь  поддерживать   инфраструктуру   на   уровне  положенных
стандартов,  определенных еще нашими предками. - Голос ее обрел  скандальные
визгливые нотки, но она уже ничего не могла  с собой  поделать. - И если ты,
Кевин, действительно не видишь ничего дурного  в том, чтоб  делать деньги на
распродаже Америке нашего народного достояния, ступай в Сан-Франциско, туда,
откуда  пришел, и попробуй продать  Золотые ворота япошкам. А ты, Рафи, если
сию же секунду не уберешь  свою поганую лапу с моего бедра,  я воткну  в нее
вилку!
     Тут все  сразу же засобирались  домой. Пора,  пора  -  кому  к больному
ребенку, кому - отпустить служанку, кому - выгулять собаку, лишь бы убраться
отсюда подальше и побыстрей.
     Но  что  же  делает Гарри,  успокоив  гостей, проводив их к  машинам  и
помахав рукой на прощание с крыльца? Он делает важное заявление.
     - Это экспансия, Лу, - говорит он, нежно похлопы
     вая  жену по спине, -  иначе не назовешь. Умасливание клиентов, -  и он
утирает  ей  слезы носовым  платком  из  ирландского льна. - Расширить  свое
влияние  или умереть,  таков девиз  наших дней, Лу. Ну, сама  посмотри,  что
произошло  с  нашим добрым стариной  Артуром  Брейтвейтом. Сначала  приказал
долго жить  его  бизнес, потом  -  он сам. Ты  ведь не хочешь,  чтоб  то  же
случилось  со мной, верно? А потому мы расширяемся. Мы  открываем свой клуб.
Мы должны  общаться, все время быть на виду, таковы уж правила. Правильно  я
говорю, Лу? Ты согласна?
     Уговоры  подействовали, она немного  успокоилась и, обретя новые  силы,
пыталась вырваться.
     -  Но, Гарри, есть и другие способы умереть. И мне хотелось бы, чтоб ты
больше  думал о семье. Мне, да и тебе,  известны случаи,  когда у мужчин лет
сорока  случались внезапные сердечные приступы, проявлялись другие  болезни,
связанные  со  стрессом. И  если б твой бизнес  не  расширялся, я бы  сильно
удивилась, потому что последнее время только и слышу разговоры об увеличении
продаж и клиентуры. Но если тебя действительно волнует будущее и все это  не
пустые отговорки, вспомни, у  нас  же есть рисовая ферма! Уж лучше вернуться
на землю  и  жить  пусть скромно,  но честно, в  христианском  смирении, чем
пытаться  угнаться  за твоими богатыми и наглыми дружками. И умереть, будучи
не в силах выдержать этой гонки.
     Тут Пендель  стиснул  жену  в  крепких медвежьих объятиях  и  клятвенно
пообещал вернуться завтра домой  пораньше  -  может,  даже отвезти  детей на
ярмарку или в кино. На что обрадованная Луиза восклицает: о да, Гарри, давай
договоримся, что только  так теперь оно и  будет!  Нет,  правда,  давай!  Но
ничего из  этого не  вышло.  Потому  что Гарри  вспомнил: на завтра назначен
большой  прием в честь бразильской  торговой организации,  там  будет  много
важных людей, Лу, так почему бы нам  не  отложить до  послезавтра?.. А потом
настало и послезавтра,  и,  о, я  такой  лжец, Лу, лжец и обманщик,  сегодня
вечером обед в  клубе, и там  будут выбирать новых членов,  и должны выбрать
меня. Там  закатывают знатную  пирушку  для каких-то  богачей мексиканцев, и
вроде бы я видел у тебя на столе новый "водослив"?
     "Водосливом"    называли    письмо    для   внутреннего    пользования,
распространяемое администрацией канала.
     А в  понедельник  раздался очередной  телефонный звонок от  Найоми, она
звонила минимум раз в неделю. По ее голосу Луиза сразу поняла, что новости у
подруги  сногсшибательные. Интересно, что  же на этот раз? Может: догадайся,
кого  Пепе Клибе взял с собой в деловую поездку в Хьюстон на прошлой неделе?
Или:  как, ты ничего не слышала о  Джеки Лопес и ее инструкторе по  верховой
езде?! Или же: как ты думаешь, кого навещает Долорес Родригес, когда говорит
мужу,  что едет поухаживать  за мамой, перенесшей операцию?  Но на  этот раз
Найоми   обошлась  без   обычной  своей   болтовни,   возможно,  потому  что
почувствовала: Луиза твердо вознамерилась бросить  трубку, если она  заведет
свою  обычную  шарманку. Нет,  Найоми  просто  страшно соскучилась по  милым
Пенделям,  и  как продвигаются у  Марка  дела с  экзаменационной  работой, и
правда ли это,  что Гарри купил Ханне первого в ее жизни пони? Ах, правда!..
О,  Луиза,  Гарри такой замечательный муж!  Самый  щедрый  из мужей  на всем
свете, моему  подлому  муженьку у  него  учиться  и  учиться! И  лишь спустя
какое-то время, когда Найоми  в особенно  ярких красках принялась живописать
несказанное  семейное счастье, свалившееся на Пенделей,  до Луизы дошло, что
подруга выражает ей соболезнования.
     - Я так горжусь тобой, Луиза! Горжусь тем, что вы  все  такие здоровые,
что ребятишки  прекрасно развиваются. Что вы любите друг друга, что бог добр
к вам и Гарри ценит то, что имеет. И еще очень горжусь тем, что поставила на
место  эту  балаболку Летти  Хортенсас, которая говорила  все эти гадости  о
Гарри. Потому что знаю, это просто <I>не может</I> быть правдой!
     Луиза  так и застыла у телефона, будучи не в силах  произнести ни слова
или  даже  повесить  трубку.  Летти  Хортенсас,  богачка  и потаскуха,  жена
Альфонсо.  Ее  муж,  Альфонсо  Хортенсас,  был владельцем  модного  борделя,
мошенником и плутом, а также постоянным клиентом "П и Б".
     - Разумеется, -  сказала  Луиза,  сама толком не  понимая, с чем именно
соглашается. И, готовая ко всему, добавила: - Продолжай.
     - Мы-то с  тобой прекрасно знаем,  Луиза, Гарри вовсе не из тех мужчин,
кто станет посещать какой-то  подозрительный отель  на  окраине,  где  номер
можно снять на  несколько часов. "Летти, дорогая,  - говорю  я ей, -  думаю,
тебе самое время  прикупить новую пару очков. Луиза моя подруга. А с Гарри -
долгая,  чисто  платоническая  дружба  столетней  давности, о которой  Луиза
прекрасно осведомлена и все понимает. Этот брак крепок как скала,  - сказала
я ей.  - И неважно, что твой муж владеет  отелем "Парадизо" и что ты как раз
сидела в вестибюле  и ждала  его, когда Гарри вышел из  лифта с целой  кучей
шлюх.  Многие панамские женщины выглядят  как шлюхи. Многие шлюхи занимаются
своим бизнесом в "Парадизо". А у Гарри  много самых разных клиентов, которые
чем  только  не занимаются в  этой жизни". Хочу, чтоб ты  знала, я  на твоей
стороне, Луиза. Я  всегда  поддерживала и буду поддерживать тебя. Я презираю
сплетни. "Бегали глаза?  -  переспросила я ее. - У Гарри бегали глаза? Нет и
быть  того  не  может! Гарри просто не  способен  на такое. Ты  когда-нибудь
видела, чтоб у Гарри бегали глаза? Ясное дело, нет!"
     До  Луизы дошло не сразу.  Но разволновалась она  не на шутку. И больше
всего почему-то ее страшила собственная выходка за обедом.
     - Сучка! - крикнула она сквозь слезы.
     И  лишь  затем бросила  трубку  и налила  себе  полный стакан водки  из
недавно приобретенного Гарри бара.
     Она была твердо убеждена  - все дело в этом новом клубе, который ее муж
устроил на верхнем  этаже. На протяжении многих лет верхний этаж "П и Б" был
тем местом, где Гарри предавался наиболее необузданным мечтам и фантазиям.
     Переведу примерочную под балкон, Лу, говорил он ей.
     А  "Уголок  спортсмена"  будет  теперь  рядом  с бутиком.  Или:  может,
оставить  примерочную там, где  она есть, и вывести лестницу наружу? Или же:
понял, Луиза! Послушай. Надо сделать пристройку, нечто  вроде крыла в задней
части дома, там  будет оздоровительный центр, сауна. Можно открыть маленький
ресторанчик, исключительно для  посетителей  "П и Б",  подавать только суп и
самые горячие новости дня. Как тебе такая идея?
     Гарри даже  заказал  макет и прикинул, во что это  ему обойдется,  но и
этот план вскоре  оказался на полке. И верхний этаж остался таким, каким был
всегда.  Ведь  действительно: куда  тогда девать примерочную?  Ответ выходил
однозначный -  никуда. Примерочная должна остаться на своем старом месте.  А
вот  "Уголок  спортсмена", предмет особой  гордости Гарри, можно  втиснуть в
застекленный закуток, где сидела Марта.
     - Куда же тогда денется Марта? - спросила Луиза, в глубине души надеясь
услышать вполне  однозначный  ответ:  "Уйдет".  Потому  что  эта  история  с
ранениями Марты так и осталась для  Луизы  загадкой.  Непонятно было  также,
почему  именно Гарри взял  на себя тогда всю ответственность, хотя, с другой
стороны,  Гарри всегда и  за всех  брал на себя ответственность, и  эта  его
черта всегда нравилась Луизе. Он просто  не умел оставаться равнодушным. Его
все волновало. И студенты-радикалы, и то, как живут бедняки в Эль Чорилло. И
еще Марта  обладала  над ним некой странной  и  необъяснимой властью, сродни
той, что имела Луиза.
     "Я  ревную  его  ко всем и  всему подряд,  - думала  она, смешивая себе
коктейль из сухого  мартини,  чтобы  допить водку. - Я  ревную Гарри, ревную
сестру и детей. Да я даже саму себя ревную!.."
     И  вот теперь  эти  книги. По Китаю. По Японии.  По "тиграм", как он их
называл.  Ровно  девять  томов.  Она  пересчитала.  Их привезли вечером  без
всякого предупреждения и оставили у него в кабинете на столе. Они до сих пор
там лежали - молчаливая, зловещая оккупацией
     ная  армия. Многовековая  история Японии. Ее экономика. Постоянный рост
иены.  От  империи  к  имперской  демократии.  Южная Корея.  Ее  демография,
экономика и  конституция. Малайзия,  ее прошлое, ее будущая  роль в  мировой
политике  и  экономике  -  эта  книга  состояла из статей ведущих  ученых  и
экономистов.  Ее  традиции,  язык,  образ жизни, предназначение,  осторожные
планы индустриального марьяжа с  Китаем. Китай идет к коммунизму?  Коррупция
китайской олигархии  после смерти  Мао, права человека,  взрывоопасный  рост
населения, что со всем этим прикажете делать? Пора и мне стать образованным,
Лу. Чувствую, что застрял на месте. Старина Брейтвейт был, как всегда, прав.
Мне следовало бы пойти в университет. В Куала-Лумпуре? В Токио? В Сеуле? Все
это развивающиеся страны, Лу,  за  ними будущее. Это  они  в следующем  веке
станут сверхдержавами, вот увидишь. Лет через  десять  моими клиентами будут
исключительно эти люди.
     - Не будешь ли столь любезен, Гарри, просветить  меня на тему доходов и
расходов? - Она собрала все остатки мужества. - Кто платит за холодное пиво,
виски, сандвичи и сверхурочные Марте? Клиенты заказывают костюмы у тебя лишь
потому, что здесь можно пить и болтать чуть ли не до полуночи? Нет, Гарри, я
тебя больше просто не понимаю!
     Она  собиралась  сказать ему и об отеле "Парадизо", но тут храбрость ее
иссякла, и до смерти захотелось зайти в ванную и выпить рюмку спрятанной там
на  верхней  полке  водки. Она как-то не слишком хорошо видела  Гарри. Глаза
заволокла влажная мутная  пленка,  и вместо Гарри  она видела  себя,  только
состарившейся от горя и водки. Она так и осталась стоять здесь, в  кабинете,
после того как он прошел мимо  нее. Стояла и тупо наблюдала за тем, как дети
машут ей из окна  машины, потому  что сегодня была очередь Гарри вывозить их
на уик-энд.
     - Я стараюсь ради нас, Луиза. Все будет хорошо, -
     сказал он ей на прощание и похлопал по плечу, точно утешал инвалида.
     Так  значит, чтобы было хорошо, сначала должно быть плохо? И  как, черт
возьми, он собирается все это исправить?
     Кто  вел его? <I>Что</I> вело? Если ему ее недостаточно, кто сумел  заполучить
то,  что  от него осталось? Что по сути своей представлял Гарри, то делающий
вид, будто ее  не существует вовсе,  то  вдруг  заваливающий ее  подарками и
лезущий из кожи вон, лишь бы угодить  детям? Носившийся по  городу  с  таким
видом,  точно от этого зависит  сама его жизнь? Принимавший  приглашения  от
людей, которых прежде избегал как  отравы, ну, разве  что обшивал их, как, к
примеру,  Рафи  и прочих  жуликоватых магнатов, политиков, предпринимателей,
наживавшихся на наркотиках: Ее  Гарри, с важным видом рассуждающий о канале?
Поздней ночью тайком выходящий из "Парадизо"  в компании с разной швалью? Но
самым загадочным и темным эпизодом его жизни казался ей вчерашний случай.
     Был  четверг, а  по четвергам она обычно  приносила домой работу,  чтоб
разгрузиться  к  пятнице  и освободить уик-энд для семьи. Портфель,  некогда
принадлежавший отцу, она оставила на столе у себя в кабинете, надеясь урвать
часок  для работы между укладыванием детей в постель и приготовлением ужина.
Но на  кухне ей вдруг  показалось, что мясо для бифштексов заражено коровьим
бешенством,  и  она  передумала  жарить  бифштексы  и  поехала  в  лавку  за
цыплятами. Вернувшись, она, к своей радости, обнаружила, что Гарри уже дома,
пришел  сегодня  пораньше;  его  внедорожник,  как  всегда,  стоял в  гараже
совершенно по-идиотски, так, что  места для другой  машины не оставалось.  А
потому ей  пришлось оставить "Пежо"  на улице, у подножия холма, и пройти до
дома пешком, что она с удовольствием и сделала.
     На  ней были теннисные туфли.  Дверь в  дом оказалась незапертой. Гарри
страшно забывчив и рассеян.  Ничего,  сейчас сделаю ему сюрприз,  напугаю, в
следующий раз  будет знать, как  ставить  машину. Она шагнула в холл и через
раскрытую дверь увидела у  себя в  кабинете  Гарри.  Он стоял  спиной к ней,
перед ним на столе  лежал ее портфель. <I>Портфель был открыт.</I> Он вынул из него
все бумаги и сейчас деловито просматривал их,  точно твердо знал, что именно
ищет.   Распечатки  двух   файлов,   строго  конфиденциального   содержания.
Характеристики  на  разных  людей.   Проект   документа,   сделанный   новым
сотрудником  Дельгадо, имеющий  отношение  к обслуживанию  кораблей, которые
ждут  транзита.  Дельгадо   очень  волновался  по  поводу  этого  документа,
поскольку его автор  недавно основал  собственную  небольшую компанию и  мог
переманить  клиентуру.  Может,  Луиза  взглянет  и выскажет  потом  ему свое
мнение?
     - <I>Гарри,</I> - сказала она.
     Возможно, не сказала, крикнула. Но когда кричишь  на Гарри, он не имеет
привычки подпрыгивать от неожиданности. Он  просто перестает делать то,  что
делает, и ждет дальнейших указаний.  Чего, однако,  не  случилось сейчас. Он
вздрогнул,  потом замер, потом медленно,  словно боясь потревожить  кого-то,
положил ее  бумаги на стол. Затем отошел на шаг от этого  стола, сгорбился и
снова застыл  в  столь  хорошо знакомой  ей  самоуничижительной позе,  глаза
скромно опущены долу, на губах неверная улыбка.
     -  Просто  искал  счет,  дорогая,  -   произнес  он  голосом  человека,
признающего свое поражение.
     - Какой еще счет?
     - Ну, ты  знаешь. Из школы Эйнштейна. За дополнительные  уроки Марка по
музыке. Они сказали, что послали нам этот счет, а мы его не оплатили.
     - Я оплатила этот счет еще на прошлой неделе, Гарри.
     - Ну, я так им и заявил. Что Луиза заплатила еще на прошлой неделе. Она
у меня никогда таких вещей не забывает, прямо так и  сказал. А они не желают
слушать.
     - Но, Гарри, у нас  же есть подтверждение банка, корешок  от квитанции,
копии всех счетов. Мы даже  можем позвонить в банк, и нам привезут бумаги на
дом. И  я  не понимаю,  зачем это  понадобилось  рыться  в  моем портфеле  в
кабинете в поисках счета, который мы оплатили.
     - Ну, раз  оплатили, так и слава  богу, так и  беспокоиться  не о  чем,
правда, дорогая? Спасибо, что сказала, теперь буду знать.
     И, строя из себя обиженного, он вышел  и прошел к себе в кабинет. И она
заметила,  как  на ходу  он сует что-то в карман  брюк, и поняла, что это  -
совершенно омерзительная позолоченная зажигалка, которую  он вечно таскал  с
собой  последние  дни. Подарок  от одного клиента, так он  сказал, помахивая
зажигалкой у нее под носом,  то  зажигая, то снова гася  ее.  Гордился  этой
дрянью, точно мальчишка новой игрушкой.
     И тут вдруг ею овладел страх. В ушах звенело, перед глазами проносились
обрывочные  видения,  ноги  не  держали.  Запах  гари,  пота,  крики  детей.
Чудовищная сцена. Эль Чорилло в  огне. А потом она вдруг увидела лицо, когда
он возвращался в дом с балкона, и заметила в его глазах маслянистые отблески
красного пламени. Потом подошел к ней - Луиза стояла под лестницей, вжимаясь
в  дверцу шкафчика для  щеток. Подошел и обнял ее и Марка тоже обнял, потому
что  она держала  Марка, не  отпускала его  от  себя.  А потом забормотал ей
какие-то слова, которых  она не понимала, они не поддавались  сколько-нибудь
рациональному объяснению. И в тот  момент она не стала раздумывать над ними,
просто  отмахнулась и  постаралась поскорее забыть  как  нечто неприятное  и
могущее иметь самые катастрофические последствия.
     - Если б я тогда устроил такой же, им пришлось бы убрать меня навсегда,
- проронил он.
     А потом опустил голову и недоуменно уставился на собственные ноги.
     - Просто ноги не слушались, понимаешь,  - пробормотал он. -  Прилипли к
земле, и все тут. Точно судорогой свело. Надо было бежать. А я не мог.
     А затем с волнением начал рассказывать о том, что произошло с Мартой.
     <I>Гарри  собрался поджечь этот чертов дом!</I> - догадалась она, содрогнулась
при  этой  мысли,  выпила  водки  и  стала  слушать  доносившуюся  со  двора
классическую музыку.  <I>Купил  эту  зажигалку и собирается превратить семью  в
пепел!</I>
Он лег  в постель, она практически изнасиловала его и почувствовала, что  он
ей благодарен. Наутро  ни один из них не упомянул о случившемся и словом. По
утрам обычно бывало только так. И Луиза, и  Гарри молчали.  Наверное, именно
это   помогало  им  уживаться.   Машина   Гарри  сломалась,   ему   пришлось
позаимствовать  "Пежо"  у  жены,  чтоб  отвезти  ребятишек  в  школу.  Луиза
отправилась на работу на такси. Уборщица обнаружила  в кладовке змею и впала
в истерику.  У Ханны выпал зуб. Гарри не ушел от них и  не  поджег дом своей
позолоченной зажигалкой. Однако вернулся очень поздно, объяснив это тем, что
пришлось дожидаться какого-то клиента.
     - <I>Оснард? -</I> ушам своим  не веря, переспросила Луиза. - <I>Эндрю Оснард? Но</I>
кто, черт  возьми, он такой, этот мистер Оснард, и  почему он должен ехать с
нами на пикник в воскресенье?
     - Он  британец,  Лу, я же тебе  говорил.  Приехал работать в посольстве
пару месяцев тому  назад. Он еще заказывал у меня костюм, помнишь? Ему здесь
страшно одиноко. Живет в гостинице вот уже несколько недель, ждет, когда его
квартира будет готова.
     - В какой  гостинице? -  спросила она, от  души надеясь,  что услышит в
ответ "отель "Парадизо".
     - В  "Эль Панама". Ему хочется побыть в  семейной обстановке. Можешь ты
это понять или нет? - В голосе его звучали чуть ли не истерические нотки.
     И когда она не нашлась, что ответить, добавил:
     - Он очень забавный, Лу. Сама увидишь.  Такой жизнерадостный. А уж  как
любит   играть  с  ребятишками,  носится  прямо  как  угорелый.  -  Тут   он
спохватился,  что не слишком удачные  подобрал слова  и  рассмеялся фальшиво
натянутым  смехом. Эта  манера  появилась у него  совсем недавно. -  Просто,
наверное,  во мне говорят мои английские  корни.  Патриотизм. Увидел  своего
человека, ну, и  сразу  захотелось  пригласить.  Тебе,  наверное,  это  тоже
знакомо.
     - Послушай, Гарри, и все равно я не понимаю, какое отношение имеет твой
или  мой  патриотизм  к  приглашению  мистера  Оснарда  на  сугубо  семейное
мероприятие. Тем более что во  время этой загородной прогулки мы  собираемся
отпраздновать  день рождения  Ханны. И тем более что все мы последнее  время
замечаем, что у тебя находится все меньше и меньше времени для семьи.
     Тут он низко опустил голову и взмолился, как старый нищий на паперти:
     - Брейтвейт шил  костюмы для отца Энди, Лу. Я просто  обязан продолжить
его дело.
     На  день рождения Ханне хотелось  поехать на рисовую ферму.  И  Луизе -
тоже, правда,  по  совсем иным  причинам.  Бедняжка никак не  могла  понять,
почему  в  последнее время  рисовая  ферма  напрочь исчезла  из разговорного
репертуара Гарри. В  худшие моменты  она подозревала,  что  муж поселил  там
женщину - этот сальный тип, Анхель, настоящий сводник, приведет кого угодно.
Но  когда она  предложила  поехать на ферму, Гарри самым высокопарным слогом
принялся  объяснять, что там  затеваются  большие перемены, а  потому  лучше
оставить все адвокатам и подождать, пока они не утрясут все вопросы.
     И вот вместо фермы они поехали на машине в "Энитайм".(18) Так назывался
дом  без  стен,  примостившийся, как  деревянная эстрада  для  оркестра,  на
крохотном  круглом  островке  шестидесяти ярдов  в  поперечнике, в  огромной
затопленной водой  долине под  названием озеро  Гатун, в  двадцати милях  от
побережья  Атлантического  океана. Там, где,  собственно, и начинался канал,
что было отмечено неровной  линией парных  разноцветных буйков, исчезающих в
туманной  дымке.  Островок находился в западной части  озера,  у самого  его
края, среди затопленных, дымящихся испарениями джунглей, бухточек, выходов и
входов в  мангровые  заросли и болота  и других островков,  самым большим из
которых был Барро Колорадо, а  самым  незначительным - "Энитайм",  названный
так детьми Пенделя в честь  их любимого мармелада. Некогда отец Луизы снимал
его в аренду за чисто символическую плату - несколько долларов в год, теперь
же островок с недостроенным домом перешел в полную ее собственность.
     Канал проходил  слева, над ним  постоянно  клубился туман, и все вокруг
было пропитано испарениями.  Сквозь туманную  дымку  выныривали  пеликаны, в
машине  пахло дизельным топливом для кораблей, и ничто в  мире не менялось и
не изменится никогда, аминь.  Те же лодки, что проплывали здесь, когда Луиза
была в возрасте Ханны, проплывали  и  теперь, те  же  черные  фигуры стояли,
опершись потными  локтями  о  железные перила, те же отсыревшие  флаги  вяло
свисали с мачт, и никто в мире не знал, что они означают - так любил  шутить
ее  отец,  -  за  исключением  одного  старого слепого пирата из  Портобело.
Пендель, которому,  как  ни  странно,  было  явно не по  себе в  присутствии
Оснарда, вел внедорожник в полном молчании.  Луиза  сидела рядом с мужем, на
чем  настоял Оснард, клянясь  и  божась, что на  заднем сиденье  ему  всегда
удобнее.
     <I>Мистер Оснард,</I>  сонно  твердила  она  про себя. Минимум  лет на  десять
моложе меня, однако я никогда не смогу называть его просто Энди. Она забыла,
а скорее  всего,  не знала  вовсе, каким обезоруживающе вежливым может  быть
английский  джентльмен  при  определенном старании с  его  стороны.  Юмор  в
сочетании с  вежливостью,  мать  предупреждала  ее - такие мужчины  особенно
опасны. "И еще он очень хороший слушатель", - подумала Луиза, откинув голову
на  подушку  сиденья и  с  улыбкой внимая  веселой  болтовне  Ханны. Девочка
рассказывала  о местах,  мимо которых они  проезжали, таким тоном, точно они
принадлежали исключительно  ей. А Марк  позволял сестре все,  ведь сегодня у
нее  день  рождения.  И еще, наверное, потому,  что был,  так же, как Ханна,
совершенно очарован их гостем.
     Впереди показался один из старых маяков.
     - Интересно, какой это дурак придумал раскрасить маяк с одной стороны в
черное, а с другой - в белое? - спросил мистер Оснард, слушавший бесконечное
повествование Ханны о чудовищной прожорливости крокодилов.
     - Ханна,  будь повежливее с  мистером Оснардом, - заметила Луиза, когда
Ханна, громко расхохотавшись, обозвала Оснарда противным.
     -  Расскажи  ей о  старине Брейтвейте, Энди, -  сказал Гарри. - О своих
детских воспоминаниях о нем. Ей это понравится.
     "Он хочет,  чтоб  этот  человек  предстал перед  нами в самом  выгодном
свете, - подумала Луиза. - Но зачем, с какой целью?"
     И тут  же,  отмахнувшись от этой мысли, она  погрузилась в воспоминания
детства,  что  случалось  с ней всякий раз,  когда они ехали в "Энитайм".  И
происходило  это   всегда  бессознательно.  Забыв   обо  всем,  она  целиком
погружалась  в мрачную  предсказуемость  простой повседневной  жизни в Зоне,
завещанной нам мечтательными  предками. Где тебе ничего не оставалось, кроме
как плыть  в море  цветов, которые компания выращивает для  нас круглый год,
среди вечнозеленых  лужаек,  которые компания возделывает для нас.  А  также
плавать  в  бассейнах,  принадлежащих  компании,  ненавидеть  своих красивых
сестер,  читать  выпускаемые  компанией  газеты и бесконечно  фантазировать,
мечтать  о почти идеальном  обществе американских  социалистов,  которые  за
пределами  Зоны  были  для безбожников-туземцев отчасти поселенцами, отчасти
колонизаторами,  отчасти пастырями. Они плевать хотели на все наши аргументы
и недовольство тем, что вокруг слишком много иностранных гарнизонов; никогда
не  подвергали  сомнению  этнические,  социальные  и   сексуальные  подходы,
декларируемые компанией; никогда не пытались хотя бы на шаг выйти за границы
предначертанного  компанией  замкнутого  круга.  Нет, они  лишь  послушно  и
неустанно  прогрессировали,  шаг  за  шагом  поднимались  все выше  и  выше,
двигались  по жизни строгим  и  узким,  предначертанным им, как считали они,
свыше  путем.  Знали здесь  каждый шлюз,  каждое озеро  и  промоину,  каждый
туннель, каждую дамбу и насыпной холм по обе стороны от нее,  понимали,  что
все это  - непреложное  дело рук ныне  умерших. И  что их предназначение  на
земле <I>-</I> это  возносить хвалы богу и компании; проезжая по протоке, стараться
держаться  ровно посередине;  культивировать  свою веру и целомудрие вопреки
неразборчивой  в  связях  порочной  сестре;  мастурбировать  чуть  ли не  до
полусмерти и до блеска надраивать детали на этом Восьмом Чуде Света.
     <I>Кому  достанутся  дома,  Луиза?</I>  Кому  достанутся  земли,  плавательные
бассейны и  теннисные корты, подстриженные зеленые  изгороди  и  пластиковый
рождественский  олень,  традиционный  подарок  компании?  <I>Ах, Луиза,  Луиза,
расскажи им, как поднять годовой  доход, урезать  расходы,  как  выдоить  до
последней  капли священную  корову гринго!</I> Нам надо знать это  прямо <I>сейчас,</I>
Луиза! <I>Сейчас,</I> пока мы при власти, <I>сейчас,</I> пока иностранные инвесторы с нами
еще заигрывают, <I>сейчас,</I> пока нас еще не начали клевать эти чертовы экологи с
застланными  росой  глазами,  вопить и  сокрушаться по поводу их драгоценных
дождевых лесов.
     Все  эти шепотки по поводу выплаты компенсаций, сложные маневры, тайные
сделки  - лишь эхо разлетается  по  коридорам.  Канал  будет модернизирован,
расширен, чтоб принимать самые крупные суда... они планируют построить новые
шлюзы...  многонациональные  корпорации  предлагают  колоссальные  суммы  за
консультации,  лоббирование,  контракты...  А тем временем  Луизе  закрывают
доступ к новым файлам, и новые боссы тут же умолкают, как  только она входит
в  офис,  все,  за   исключением   Дельгадо,  разумеется.  Бедный,  честный,
порядочный Эрнесто,  он  совершенно не в  силах противостоять "новой метле",
его просто мутит при виде их ненасытной жадности.
     - Я слишком молода,  черт побери! - восклицает она. - Слишком <I>молода</I>  и
слишком пока что  <I>жива,</I> чтоб  видеть, как прямо на глазах мое детство и все,
что с ним связано, летит в мусорную корзину!
     Она  рывком выпрямилась на  сиденье.  Должно  быть, задремала,  положив
голову на твердое плечо мужа.
     - Что я только что сказала? - с тревогой спросила она.
     Оказывается,  ровным счетом ничего.  Так, во  всяком случае,  утверждал
разместившийся   на  заднем   сиденье  дипломатичный  мистер  Оснард.   И  с
беспредельной вежливостью начал  расспрашивать  Луизу о  том, что она думает
вон о тех панамцах, переходящих канал по мостику.
     В  гавани Гамбоа Марк  показывал  мистеру  Оснарду, как снять с моторки
брезент  и завести ее. Гарри  стоял у штурвала моторки еще с тех дней, когда
движение  по  каналу только зарождалось, но именно Марк  умел  лихо и быстро
втащить ее  на  берег, разгрузить и правильно развести  огонь для барбекю  -
правда, не без помощи развеселого мистера Оснарда.
     Кто он такой, этот самодовольный молодой человек? Такой привлекательный
и  одновременно  некрасивый,  такой  чувственный, веселый  и  вежливый?  Что
связывает его с мужем, кто для него мой муж? Почему этот чувственный молодой
человек явно хочет для нас какой-то новой жизни? А Гарри, навязавший нам его
сегодня,  явно  жалеет об  этом и тяготится  его присутствием? Откуда он так
много  знает  о  нас,  почему   чувствует  себя  в  нашем   обществе   столь
непринужденно, ведет себя так фамильярно, по-семейному, с таким знанием дела
рассуждает  об  ателье и  Марте, а также Абраксасе,  Дельгадо и прочих наших
знакомых?  Неужели  только  потому,  что  отец его  был  дружен  с  мистером
Брейтвейтом?
     Почему он нравится  мне куда больше,  чем Гарри? Ведь он друг Гарри, не
мой. Почему мои дети  так и  липнут  к  нему,  а  Гарри  все время хмурится,
отворачивается и бесконечные шутки этого Оснарда не заставляют его смеяться?
     Первой ее мыслью было: Гарри просто ревнует. И ей стало приятно. Вторая
мысль была ужасна, как  ночной кошмар, постыдна, позорна: <I>О боже милостивый,
мамочки мои! Да Гарри хочет, чтоб я влюбилась в  этого Оснарда, чтоб мы были
квиты!..</I>
Пендель  с Ханной  поджаривали  на углях  ребрышки. Марк готовил  удочки для
рыбалки. Луиза раздавала пиво и яблочный сок,  а также следила  за тем, чтоб
дети  не  заплывали за буйки.  Мистер  Оснард расспрашивал  ее  о  панамских
студентах  -  знакома  ли  она  с  кем-нибудь  из  них?  Воинственно ли  они
настроены? А также о людях, которые жили по ту сторону моста.
     -  Да, у нас  есть там рисовая ферма, - кокетливо отвечала Луиза.  - Но
это вовсе не означает, что мы должны знать <I>тамошних</I> людей!
     Гарри с Марком  сидели  в  лодке, спина  к спине. Рыба, цитируя мистера
Оснарда,  добровольно  сдавалась  на милость победителя, в порыве эвтаназии.
Ханна лежала на животике в тени дома под названием "Энитайм"  и самозабвенно
перелистывала страницы  дорогого альбома о  лошадях  и пони, который  мистер
Оснард  презентовал ей на день рождения. А  Луиза, находясь под воздействием
чар мистера Оснарда и тайком выпитого стаканчика водки, пересказывала новому
знакомому всю  историю своей жизни  -  флиртующим тоном,  каким  говорила ее
шлюха-сестра Эмили. Который, в свою очередь, был позаимствован ею у Скарлетт
О'Хара. И логичным завершением подобного разговора всегда служила постель.
     -  Моя  проблема... нет, это, правда, ничего, если  я буду называть вас
просто Энди? А я - просто  Лу.  И это, несмотря на то, что  я по-своему  так
любила его за многое, но проблема моя в другом. Кстати, это единственная моя
проблема. Потому что спросите у любой панамской девушки, и сразу  выяснится,
у нее что ни день  на неделе, так какая-нибудь новая проблема!.. Так  вот, о
чем это я? Ах, ну, да. Короче, вся моя проблема в отце.
     <B>Глава 10</B>

     Луиза  готовила  мужа  к визиту  к  Генералу  с  таким тщанием, с каким
готовят  детей  к  поступлению в  церковную  школу,  но, пожалуй, с  большим
энтузиазмом.   <B>Щеки</B>  так  очаровательно   раскраснелись.   Говорит  с  таким
вдохновением. Энтузиазм, по большей своей части, был почерпнут из бутылки.
     - Надо  помыть  машину,  Гарри. Ведь тебе предстоит  одевать настоящего
героя современности.  У нашего Генерала, несмотря на молодой возраст, больше
орденов и медалей, чем у любого генерала американской армии. Марк, тащи сюда
несколько ведер горячей воды! А ты,  Ханна, сделай одолжение,  возьми губку,
моющее средство и прекрати ворчать сию же минуту, что тебе говорят!
     Пендель  мог бы помыть машину и в близлежащей  мойке-автомате, но Луиза
придавала  слишком большое  значение  и самому событию,  и чистоте.  Никогда
прежде  не гордилась она так тем, что является американкой.  И повторяла это
без конца. Была так возбуждена, что споткнулась и  едва  не упала. И вот они
помыли вместе машину, а потом Луиза проверила галстук мужа. Проверила тем же
способом,  как   некогда   тетя  Рут   проверяла  галстуки   Бенни.  Сначала
разглядывала  с  близкого расстояния, затем отойдя на  несколько  шагов, как
картину. И не была удовлетворена, и настояла на том, что Гарри должен надеть
что-то  более нейтральное  и спокойное. Изо  рта  у нее сильно пахло  зубной
пастой. Пендель не переставал удивляться, отчего это жена последние  дни так
часто чистит зубы.
     -  Насколько  мне  известно,  Гарри, ты у нас не соответчик.  А  потому
совсем  ни  к чему,  чтоб ты походил на  соответчика,  выступающего в  суде.
Особенно  неуместно представать в таком  виде  перед  генералом  Соединенных
Штатов,  командующим  Южным  объединением  войск.  -  Затем  она   позвонила
парикмахеру  и  голосом  секретарши  Эрни Дельгадо договорилась на десять. -
Нет, Хозе, на этот раз никаких  начесов и  баков,  благодарю вас. Прическа у
мистера Пенделя  должна быть аккуратной,  волосы чем короче, тем лучше.  Его
вызывают к  Генералу Соединенных  Штатов,  командующему  Южной  группировкой
войск.
     После этого она принялась учить Пенделя, как тот должен себя вести.
     - Никаких  шуточек,  Гарри, ты должен выглядеть респектабельно. - И она
любовно  разгладила плечи и лацканы  его пиджака,  хотя  он и без того сидел
безупречно. - И еще ты должен передать Генералу привет от меня, причем особо
подчеркни,  что <I>все</I> Пендели, а не только  дочь  Милтона  Дженнинга, всегда с
нетерпением  предвкушают  такие  семейные американские праздники,  как  День
Благодарения, что мы всегда отмечаем их барбекю и  грандиозным  фейерверком,
каждый год. И  перед тем как  выходить,  не забудь еще раз протереть  туфли.
Плох  тот  солдат  и  никогда  не  стать ему генералом, если он  не судит  о
человеке по обуви, и главнокомандующий Южной группировкой в данном случае не
исключение. И еще - веди машину как можно осторожнее, я серьезно, Гарри.
     Но Пендель не нуждался в этих поучениях. Поднимаясь  по зигзагообразной
дорожке на холм Анкон, он свято  соблюдал все  дорожные  знаки и ограничения
скорости. На  КПП  американской армии  весь так и похолодел. А  затем одарил
охрану суровой  улыбкой, потому что к тому времени уже наполовину чувствовал
себя  солдатом.  Проезжая  мимо  ухоженных   белых  вилл,  он  отметил,  как
постепенно повышается  чин  их  владельцев, и ощутил  себя на пути в райские
кущи.  А  чуть позже, поднимаясь по  мраморным ступеням к дверям  дома,  где
проживал  Источник Информации  Номер  Один,  вдруг  почувствовал,  что  даже
чемоданчик не мешает ему держать спину прямо, как это принято у американских
военных,  а  бедра и колени  при  этом как  бы не зависят  от  тела  и четко
выполняют все положенные им функции.
     Однако, едва оказавшись в  доме, Гарри Пендель, как всегда бывало с ним
в подобных ситуациях, вдруг почувствовал, что безнадежно очарован.
     И  дело  было  вовсе  не  во власти, а  в  символе  этой власти: дворец
проконсула  на  отвоеванном  чужеземном  холме,  укомплектованный   римскими
гвардейцами с самыми изысканными манерами.
     -  Сэр?  Генерал  вас  сейчас  примет,  сэр, - сообщил  ему  сержант  и
натренированным движением выхватил чемоданчик из рук.
     Сверкающий  белый холл  был увешан бронзовыми табличками с именами всех
служивших  здесь  прежде  генералов. Пендель приветствовал  их,  как  старых
друзей, и  одновременно  нервно озирался в  поисках  признаков  перемен.  Но
бояться, как  выяснилось, было особенно  нечего.  Не совсем удачно остеклена
веранда,  появилось  несколько  не слишком эстетичных  кондиционеров. А  вот
ковров стало меньше, впрочем, не намного. Генерал еще на ранней стадии своей
карьеры  выказывал  неприязнь  к  восточному стилю.  А в целом  дом выглядел
примерно так же, каким, должно быть, увидел его Тедди Рузвельт, приехав сюда
на  инспекцию. Ощущая себя бестелесным и невесомым,  отрицая саму значимость
собственного существования, Пендель шагал  следом  за сержантом  через целую
череду коридоров,  холлов, кабинетов и библиотек. В  каждом окне открывалась
картина  нового, отдельного  мира.  Вот  канал, забитый  мелкими  и большими
судами,   величественно  извивается  по  долине;   а   вон   там   сиреневые
многоступенчатые  холмы, поросшие лесом,  вершины которых постоянно затянуты
пеленой тумана;  а  вон и арки моста Америкас тянутся  и  извиваются,  точно
кольца  огромного   морского  монстра,  через  всю  бухту.  А  вдали,  точно
подвешенные к небесам, виднеются три острова конической формы.
     А  птицы!  Животные!  Только  на одном  этом холме -  Пендель почерпнул
информацию из книг Луизиного отца - насчитывается больше видов, чем во  всех
странах  Европы, вместе взятых.  В ветвях огромного дуба  нежатся под лучами
полуденного  солнца  большие  игуаны. На  другом обитают коричневые и белые.
мартышки - весело съезжают  вниз  по  специально приставленному  шесту, чтоб
ухватить манго, специально оставленные  здесь жизнерадостной женой Генерала.
Затем ловко карабкаются по  шесту вверх, смешно  перехватывая его крошечными
цепкими  лапками,  верещат,  толкаются,  топчут   друг  друга,  прежде   чем
ускользнуть в безопасное место и насладиться там лакомством. А по безупречно
подстриженной  лужайке  скачут  коричневые  кенгуру,  напоминающие  огромных
хомяков. Еще один дом, в котором всегда хотелось жить Пенделю.
     Сержант с чемоданчиком  Пенделя  начал подниматься по лестнице. Пендель
последовал  за  ним. Со стен  смотрели  старинные  портреты военачальников в
униформах  и с пышными усами.  Агитационные плакаты требовали  его участия в
давно  забытых войнах.  В  кабинете Генерала стоял письменный стол  тикового
дерева - столь безупречно отполированный, что  Пендель был готов поклясться,
через него  просвечивает  пол. Но  главным предметом восторгов Пенделя была,
безусловно, гардеробная.  Для устройства этого  святилища девяносто лет тому
назад  объединились лучшие умы в американской архитектуре  и военном деле. В
те дни тропики  были  безжалостны  к  одежде джентльменов.  Самые  лучшие  и
дорогие костюмы могли  покрыться плесенью за одну ночь. А потому нельзя было
держать их в  тесных шкафах, где влажность  была  особенно высока.  По  этой
причине  изобретатели гардеробной Генерала отказались от шкафов и вместо них
возвели  нечто вроде высокой хорошо проветриваемой часовни  внутри  дома,  с
окнами  на потолке, расположенными таким образом, чтоб улавливать даже самый
слабенький бриз.  А внутри сотворили настоящее чудо  в форме огромного бруса
красного дерева, подвешенного на  блоках таким образом,  что его можно  было
поднимать на нужную высоту и опускать чуть ли не до самого  пола. Для  этого
хватало всего  одного прикосновения нежной  женской  ручки. И  к этому брусу
были  прикреплены  вешалки,  и  с  них  свисало  великое  множество  дневных
костюмов,  утренних халатов, вечерних смокингов,  фраков, военных форм,  как
полевых,  так  и  парадных.  Они  висели  свободно  и  могли поворачиваться,
обдуваемые  зефирами из  окошек. Во всем  мире  Пендель  не знал ничего, что
могло бы сравниться с этим чудесным изобретением.
     -  И  вы  <I>сохранили</I> его,  Генерал!  Мало  того,  вы  им <I>пользуетесь!  -</I>
восторженно восклицал он. - Что само по себе, вы уж поймите меня правильно и
не сочтите за оскорбление, несколько расходится с обыденными представлениями
британцев о наших уважаемых американских друзьях.
     - Что  ж, Гарри,  ни об одном из  нас нельзя судить поверхностно или же
только по внешнему виду,  верно? - заметил Генерал, с невинным удовольствием
любуясь собой в зеркале.
     - Именно,  сэр, никак нет. Хотя,  что будет  с этим чудом, попади оно в
руки наших  разлюбезных панамских  хозяев, никому, полагаю, не дано знать, -
дипломатично добавил Пендель. - Сплошная анархия и даже хуже того, вот что я
слышу от своих самых вольномыслящих клиентов.
     Генерал был молод духом и ценил разговор напрямую.
     - Дураки они,  Гарри, вот  что я скажу.  Только  вчера хотели, чтоб  мы
убрались  отсюда.   Потому  что   мы,  видите  ли,  плохие   ребята,  грубые
колониальные  медведи,  сидим у них на  голове и  не  даем дышать. А сегодня
хотят,  чтоб  мы  остались, потому что  именно  мы  самые  крупные  в стране
работодатели, и  если  дядя  Сэм  отсюда  уйдет,  их ждет кризис  доверия на
крупнейших международных валютных  рынках. Так что  то собирай  манатки,  то
разбирай обратно. То уходи, то нет. Вот такие дела, Гарри. Как Луиза?
     - Спасибо, Генерал, Луиза  цветет и благоухает. И еще больше расцветет,
узнав, что вы справлялись о ней.
     - Милтон Дженнинг был замечательным инженером  и настоящим американцем.
Огромная потеря для всех нас.
     Они  примеряли  черно-серый костюм-тройку  из  альпаки,  однобортный  и
стоивший пятьсот  долларов - во  всяком случае, именно  такую цену  запросил
Пендель у  первого  своего  генерала лет девять тому  назад. Пиджак  немного
морщил в талии. Генерал был спортивен и сложен, как греческий бог.
     - Полагаю, следующим здесь поселится какой-нибудь японский  джентльмен,
- пробормотал Великий  Шпион Всех  Времен  и Народов, сгибая руку Генерала в
локте и глядя  на него в зеркало. - Плюс все его  чада и домочадцы, слуги  и
повара -  ничуть этому не удивлюсь. И не  надейтесь, многие из них слыхом не
слыхивали о Пирл  Харборе. Если честно, это  просто удручает  меня, Генерал.
Ну,   что  меняется  добрый   старый   порядок,  вы  уж   простите  меня  за
откровенность.
     Ответ Генерала,  если он вообще удосужился  подобрать таковой, утонул в
шумном появлении жизнерадостной супруги.
     -  Сию же минуту  оставьте моего мужа в покое, Гарри Пендель! - шутливо
воскликнула  она,  встряхивая  огромной  вазой с лилиями,  которую держала в
руках. -  Он целиком  принадлежит мне  и только мне, и не надо портить  этот
замечательный костюм  хотя бы  одним, пусть даже гениальным стежком! В жизни
не видела на нем ничего сексуальнее. Как Луиза?
     Они встретились  в дешевеньком  кафе с неоновым освещением,  работавшем
круглосуточно и расположенном у терминала бывшего железнодорожного вокзала и
морского порта, где теперь  была устроена пристань для прогулочных  катеров,
курсирующих по каналу в дневное время.  Оснард  в соломенной шляпе сидел  за
столиком  в углу.  У  локтя стоял  пустой  бокал  из-под какого-то  напитка.
Пендель не виделся  с ним неделю, и ему показалось, что за  это время Оснард
прибавил в весе и возрасте.
     - Чай или вот это?
     - Если не возражаешь, Энди, я бы выпил чаю.
     -  Чай! - грубо бросил Оснард официантке и провел рукой по волосам. - И
еще один, вот этого.
     - Занимательный предстоит вечер, Энди.
     - Высокооперативный.
     В  окне были  видны  свидетельства  канувшего  в  Лету  героического  и
величественного прошлого Панамы.  Старые спальные железнодорожные  вагоны  с
вырванной и растасканной  крысами и бродягами обивкой, а вот изящные  медные
лампы почему-то  остались  нетронутыми.  Проржавевшие  паровозы,  поворотные
круги, колеса,  тендеры, выброшенные,  точно надоевшие игрушки  избалованным
ребенком. На  тротуаре,  под навесом, группа туристов с рюкзаками отбивалась
от  местных   попрошаек,  американцы  пересчитывали  пропотевшие  доллары  и
пытались  расшифровать вывески на испанском. Большую часть утра шел дождь. И
сейчас   тоже  шел.  В  ресторане  воняло   газолином.  Над  шумом   голосов
превалировали жалобно стонущие пароходные гудки.
     -  Это случайная встреча, - сказал Оснард и подавил отрыжку. - Ты ходил
по магазинам, я пришел посмотреть расписание катеров.
     - А что я покупал? - растерянно спросил Пендель.
     - Да плевать я хотел, что! - огрызнулся Оснард и отпил глоток бренди. А
Пендель пил свой чай.
     За  рулем  внедорожника был  Пендель.  Они  решили  воспользоваться его
машиной,  потому  что  на  автомобиле  Оснарда  был  дипломатический  номер.
Ориентирами служили крохотные придорожные часовни,  врезавшись в которые так
часто  гибли шпионы и прочие автомобилисты. Нервных пони  с огромными тюками
на спинах погоняли многотерпеливые индейские семьи с тюками  на  головах.  У
перекрестка валялась мертвая корова. Стая черных  грифов сражалась за  самые
лакомые  ее  куски.  Задняя шина автомобиля  напоролась  на что-то острое  -
раздался  оглушительный  хлопок. Пендель  менял  колесо,  а Оснард  в  своей
соломенной шляпе ждал, присев на корточки  у обочины.  Ресторан располагался
за городом, у дороги - деревянные столы, покрытые клеенками, жареные цыплята
на шампурах. Дождь перестал.  Над  изумрудной лужайкой бешено палило солнце.
Из птичника в  форме колокола доносились пронзительные крики  красно-зеленых
попугаев. Пендель с Оснардом были единственными посетителями, не считая двух
плотных мужчин в голубых рубашках, сидевших за дальним столиком.
     - Знаешь их?
     - Нет, Энди. К моему счастью, нет.
     И два стакана домашнего белого, чтоб запить цыплят - валяй, жри дальше,
прикончи целую бутылку, а потом отваливай отсюда и оставь нас всех в покое.
     - Дерганые они все, иначе не скажешь, - начал Пендель.
     Оснард сидел,  подперев  голову  одной  рукой,  а  другой  записывал  в
блокнот.
     - Вокруг Генерала их с  полдюжины, ни на секунду не оставляют  в покое.
Так что остаться с ним  наедине не удалось. Там  был один полковник, высокий
такой  парень,  так  он все  время отвлекал  его. Просил  что-то  подписать,
нашептывал ему на ухо.
     - А  что он подписывал, видел? - Оснард слегка наклонил голову,  словно
для того, чтоб унять боль.
     - Нет, я ведь занимался примеркой, Энди.
     - Ну а слышал, о чем они шептались?
     - Нет. И не думаю, чтоб и  ты много услышал,  особенно если учесть, что
стоишь на  коленях, -  он отпил глоток  вина.  - "Генерал, - сказал я ему, -
если  вам неудобно или  же вы опасаетесь,  что  я могу услышать то,  чего не
должен слышать, прямо  так и  скажите. Это все, о чем я прошу. Я не обижусь.
Могу прийти в другой раз, в более удобное для вас время". Но он и слушать не
захотел. "Твое место здесь, Гарри, так что оставайся, - сказал он мне. -  Ты
единственный нормальный и устойчивый плот в этом бурном море". Ну, и что мне
было делать? "Ладно,  -  сказал  я, -  раз  так, остаюсь". И  как раз в этот
момент входит  его жена, и  слова становятся  не нужны. Знаешь, Энди, бывают
взгляды,  которые стоят  миллиона  слов,  и  то был  как  раз один  из  этих
взглядов.  Многозначительный,  так  много  говорящий  взгляд, которым  могут
обменяться лишь очень близкие люди.
     Оснард  неторопливо записывал услышанное:  "Генерал, командующий  Южной
группировкой  войск  США,  обменялся  многозначительным  взглядом  со  своей
супругой".
     - Ты не представляешь, как всполошится Лондон! - язвительно добавил он.
- Генерал делал нападки на госдепартамент или нет?
     - Нет, Энди.
     - Может, обзывал их кучкой хилых заумных педиков? А мальчиков из ЦРУ  -
компанией  недоносков  в  галстуках  и  аккуратно  застегнутых  воротничках,
явившихся на службу прямиком из Йеля?
     Пендель порылся в памяти с самым глубокомысленным видом.
     - Ну, если и да, то самую малость, Энди. Намекал.  Короче, это носилось
в  воздухе,  я  бы  так  выразился.  Оснард  застрочил с  несколько  большим
энтузиазмом.
     - Жаловался, что Америка теряет власть, рассуждал о том, кому в будущем
должен принадлежать канал?
     - Ну, определенный  напряг  чувствовался. Говорил  о  студентах, и  без
особого, я бы сказал, уважения.
     - Только его словами, не возражаешь, старина? Передавай в точности, что
он сказал, а уж я приукрашу. Пендель повиновался.
     - Гарри, - говорит он мне эдаким совсем тихим  голосом,  а  я как раз в
этот момент занимался его воротником, - вот мой совет  тебе, Гарри. Продавай
свою лавочку и дом, забирай жену и детей и увози из этой чертовой дыры, пока
еще не поздно. Милтон Дженнинг  был великим  инженером. Его дочь заслуживает
лучшей участи". Я прямо так и онемел. Утратил дар речи.  Очень  уж  он  меня
растрогал. А потом он спросил,  сколько лет  моим детям, и, услышав, что они
еще не достигли студенческого возраста, явно обрадовался. Потому  что ему не
хотелось, чтоб внуки великого Милтона Дженнинга  бегали по улицам в компании
длинноволосых комми.
     - Погоди, не успеваю. Пендель выждал.
     - Ладно, все. Дальше.
     -  А потом он  сказал, что  мне  следует позаботиться о Луизе, что  она
достойная  дочь своего  отца,  но  вынуждена  работать на  этого  двуличного
мерзавца Эрнесто Дельгадо, разрази его гром. Обычно Генерал очень  сдержан в
выражениях. И, Энди, я был просто потрясен!
     - Прямо так и сказал? Дельгадо - мерзавец?
     - Именно  так,  Энди, - ответил  Пендель, вспомнив не слишком достойное
поведение этого джентльмена у себя за обедом.
     - И в чем же выражается эта его двуличность?
     -  Генерал  не  уточнил,  Энди. А  я  был  не  в  том  положении,  чтоб
спрашивать.
     - А он  говорил что-нибудь  об американских базах? Останутся  они здесь
или нет?
     - Ну, не напрямую, Энди.
     - Как прикажешь понимать, черт возьми?
     -  Отделывался шутками. Мрачный юмор  висельника. Намекнул,  что  скоро
начнут закрываться городские туалеты.
     -  Ну  а  о  безопасности  судовых  перевозок? Об арабских террористах,
угрожающих парализовать  работу  канала?  О  насущной необходимости для янки
остаться  и продолжать  войну  с наркодельцами,  контролировать  вооруженные
группы, сохранять мир в этом регионе?
     Пендель лишь скромно мотал головой в ответ на каждое из предположений.
     -  Ах,  Энди,  Энди, я же всего-навсего портной или  ты  забыл? -  и он
выдавил печальную и задумчивую улыбку.
     Оснард   заказал  еще  два  бокала  горючего.   Наверное,   именно  под
воздействием этого напитка он заметно оживился, а в маленьких  карих глазках
вновь вспыхнули искорки.
     - Ладно.  Перейдем  к другому  вопросу. Что  сказал  Мики?  Он согласен
вступить в игру или нет?
     Но Пендель не торопился с ответом. Только не тогда, когда речь заходила
о  Мики. Ведь это  была история его собственной жизни, накрепко связанная  с
лучшим другом. Он проклинал  тот день  и час,  когда Мики  появился в  клубе
"Юнион".
     - Возможно, и захочет вступить, Энди. И  если  да, то с ним будет легко
найти общий язык. Просто ему надо маленько пораскинуть мозгами.
     Оснард снова усердно строчил в блокноте, со лба на клеенку капал пот.
     - Где вы с ним встречались?
     - В парке Цезаря, Энди. Там, на выходе из казино,  есть такой длинный и
широкий коридор. Там Мики и устраивает свои приемы при дворе, если, конечно,
не против того, чтобы видеть людей, которые на них приходят.
     На секунду  опасно запахло  правдой. Только позавчера Мики  с  Пенделем
сидели в  том самом месте, и  Мики  изливал душу, разразился обличительной и
преисполненной любви речью в адрес жены, плакался о  детях.  А Пендель,  его
преданный  собрат  по  заключению,  выражал  сочувствие, однако  не  говорил
ничего, что могло бы подтолкнуть Мики в ту или иную сторону.
     - Пробовал зацепить его байкой об эксцентричном миллионере-филантропе?
     - Пробовал, Энди. И мне показалось, он принял это к сведению.
     - Играл на национальных чувствах?
     - Пытался, Энди. Ну, как ты сказал. "Мой друг - человек с Запада, очень
демократичен, но не американец". Так прямо и сказал. А он и отвечает на это:
"Послушай, Гарри,  мальчик  мой,  - он  так всегда  меня  называет:  "Гарри,
мальчик  мой",  - если он  англичанин, то можешь считать,  я почти с вами. Я
ведь  как-никак  закончил  Оксфорд  и  возглавлял  когда-то  Англо-Панамское
общество по культурному обмену". Ну, тут я ему и говорю: "Мики,  - говорю я,
- просто доверься мне, потому что больше я ничего не могу сказать.  У  моего
эксцентричного друга имеются кое-какие  деньги, и он готов предоставить тебе
эти самые деньги  в  полное твое распоряжение. Но  лишь в том  случае,  если
убедится  в  правоте  твоего  дела,  это  я  гарантирую.  Если кто-то  готов
распродать всю Панаму, вплоть до канала, - сказал я ему, -  если дело дойдет
до маршей бритоголовых и  криков "До здравствует  фюрер!" на улицах, и шансы
маленькой,  но  гордой  молодой страны на  трудном пути