писать несколько  фраз  в портновскую
книгу,  чтобы, не  дай  бог,  не  забыть.  Он  слышит больше,  чем  говорят,
запоминает  больше, чем  слышит. Старый гвардеец  -  и к нему очередь  новых
рекрутов. Разговоры, по большей части,  вертятся вокруг скандалов,  денег  и
лошадей. Говорят также о женщинах и реже - о канале.  Беспрерывное  хлопанье
входной двери, гул голосов, в котором вдруг прорезаются крики: "Рафи! Мики!"
Это когда  в  клубе появляется  парочка  знаменитых  плейбоев.  Рафи  весь в
золотых цепях, кольцах и браслетах,  сверкает  золотыми зубами  и новенькими
итальянскими туфлями. А на плечи накинут пестрый  пиджак от "П  и Б", потому
что Рафи  ненавидит  скучные тусклые  вещи. Он любит  яркие  пиджаки,  смех,
солнце и жену Мики.
     И сам Мики, мрачный  и несчастный, но цепляющийся за своего друга Рафи,
словно  утопающий за соломинку. Словно Рафи - это  единственное, что  у него
осталось  после  того, как он  напился  и распугал всех остальных. Эти  двое
входят  вместе  и тут же разделяются. Рафи облепляет  целая толпа,  Мики  же
направляется  в примерочную,  и его  бог знает какой  по счету костюм должен
быть изысканнее,  чем  у Рафи, нарядней,  чем у  Рафи, дороже,  чем  у Рафи,
прохладней,  соблазнительней.  Ну, что,  Рафи,  ты  по-прежнему  собираешься
выиграть скачки на Золотой кубок первой леди в воскресенье?
     Затем вдруг гул голосов стихает. И  над ними доминирует уже один голос,
Мики,  звучный и печальный,  доносящийся из примерочной. И  объявляющий всей
честной компании, что его новый костюм - просто кусок дерьма.
     Он  говорит  это  сначала одними словами, потом  другими, и все прямо в
лицо Пенделю. Точно бросает вызов, который он должен был бросить Доминго, но
не осмелился,  и вместо этого нападает на Пенделя. А  затем повторяет все то
же самое,  но уже  в  новой,  более резкой и  непристойной форме, потому что
знает: собравшиеся ожидают от него именно этого. И Пендель,  стоящий всего в
двух  футах, замирает,  и лицо его каменеет от злобы. В другой день  Пендель
просто  отошел бы на  шаг, добродушно  отшутился, предложил бы  Мики выпить,
пригласил бы зайти в другой раз, когда он, Мики, будет в лучшем расположении
духа. Или  же  тихонько  проводил  бы его  вниз  и  усадил  в  такси.  Между
товарищами по заключению  и прежде разыгрывались подобные  сцены, и Мики  на
следующий же день признавал свою ошибку. Присылал дорогие  подарки: орхидеи,
вино, драгоценные антикварные безделушки, и ко всему прилагалась карточка со
словами извинения и благодарности.
     Но ожидать этого от  Пенделя сегодня было никак  нельзя.  Вселившаяся в
него  черная кошка гнева сорвалась  с поводка и  набросилась на Мики, ощерив
зубы и выпустив  когти. И принялась терзать и рвать его на части  с яростью,
которой никто и никогда  не  ожидал от  Пенделя. Чувство  вины,  которое  он
испытывал перед Мики за  то, что  пользовался его моральной неустойчивостью,
злословил  о нем,  эксплуатировал  его,  продавал,  навещал в тюрьме  и  был
свидетелем его унижения, выплеснулось  наружу,  трансформировавшись в слепую
ярость.
     - <I>Почему я  не могу шить костюмы, как Армани ? -</I> несколько раз повторил
он,  не спуская  глаз с  изумленного  лица Мики.  -  <I>Почему я не делаю такие
костюмы, как у Армани?</I> Поздравляю, Мики! Ты сэкономил тысячу баксов. Так что
сделай мне одолжение.  Ступай к Армани и  купи себе костюм. А сюда больше не
возвращайся.  Потому что у  Армани костюмы от Армани получаются лучше, чем у
меня. Дверь вон там.
     Мики  не сдвинулся с  места. Его выставили в  самом смешном виде. Разве
мог  мужчина  столь внушительных  размеров  купить себе  готовый  костюм  от
Армани?  Но  Пендель  все  не  унимался.  В  груди  кипели  стыд,  ярость  и
предчувствие  надвигающегося  несчастья.  Мики  - мое  творение, Мики  - мой
провал,  мой товарищ по заключению, мой шпион,  посмел явиться и  оскорблять
меня в моем собственном доме!
     -  Знаешь что,  Мики?  Костюм от  меня не рекламирует мужчину,  он  его
<I>определяет.</I>  Возможно, ты просто не хочешь этого. Боишься. Возможно,  в тебе
просто <I>нечего</I> определять.
     Взрыв смеха из комнаты. И Мики тут же понял, в чей адрес.
     - Костюм от меня, Мики, это не пьяный выкрик. Это линия, это форма, это
силуэт,  который радует глаз. Он сдержанно подсказывает миру, что ему надо о
тебе  знать, но  не больше. Старина Брейтвейт называл  это благоразумием.  И
если  кто-то  все же  <I>замечает,</I>  что костюм от  меня, я прихожу в  смущение.
Значит,  в нем что-то не так.  Мои  костюмы предназначены вовсе не для того,
чтоб  улучшать внешность,  делать тебя самым красивым парнем в комнате.  Они
ничуть не вызывающи. Они лишь намекают. Они позволяют строить предположения.
Они делают тебя притягательным  для людей. Они помогают тебе улучшить жизнь,
расплатиться с долгами, стать влиятельным человеком в этом  мире. Потому что
когда придет  мой  черед  последовать  за стариной  Брейтвейтом  на  великое
предприятие под  названием небеса, мне почему-то хочется верить, что я увижу
там людей, расхаживающих  по улицам  в  моих костюмах и имеющих о себе самих
лучшее мнение благодаря именно этому обстоятельству.
     Слишком  уж  много  во  мне всего накопилось, Мики. Настал  твой  черед
разделить  со  мной  эту тяжкую  ношу... Он  умолк и  перевел  дух, к  горлу
подкатывала икота. Собрался сказать что-то еще, но тут вмешался Мики.
     - Гарри, - прошептал он, - клянусь богом, все дело в штанах. Больше  ни
в  чем.  В  них я  выгляжу  стариком.  Состарившимся прежде  времени.  И  не
вываливай на мою  несчастную  голову  всю эту муру.  Я и без того  знаю тебе
цену.
     В  висках  у  Пенделя   застучало.  Он  очнулся,  огляделся   и  увидел
встревоженные и удивленные лица своих клиентов. Потом перевел взгляд на Мики
- тот сжимал в руке брюки из альпаки. В точности таким же жестом прижимал он
к груди оранжевые штаны от своей тюремной униформы, точно боялся, что кто-то
их отберет.  Он  увидел  Марту,  застывшую  неподвижно  как  статуя,  на  ее
изуродованном лице отражались испуг и неодобрение. Он разжал кулаки, опустил
руки и выпрямился в полный рост.
     - Вот что, Мики. Я доведу эти брюки до совершенства, - уже более мягким
тоном заверил он друга.  - Совсем не хочу,  чтоб мы  тут  с  тобой грызлись.
Насчет брюк  ты, пожалуй, прав. Да весь  мир просто  влюбится в тебя  в этих
брюках! И в пиджаке тоже. И пока что еще не знаю, кто будет  платить за этот
костюм, ты или я. Как думаешь?
     - Господи... - прошептал Мики и оперся на руку Рафи.
     Ателье опустело  и погрузилось  в полуденную спячку, клиенты разошлись.
Пора зарабатывать  деньги,  утешать  жен и любовниц, заключать новые сделки,
ставить  на  лошадей,  собирать  сплетни.   Марта  тоже  исчезла.  Наверное,
занимается.  Сидит, зарывшись в свои книги. Пендель вернулся  в раскроечную,
включил Стравинского, убрал со стола оберточную бумагу, куски ткани, мелки и
ножницы. Открыл  свою  портновскую  книгу на последних  страницах,  там, где
начал вести шифрованные записи. И напрочь  забыл о выходке друга,  просто не
позволял себе больше думать об этом. Муза звала.
     Затем вырвал из чековой книжки на пружинке листок разлинованной бумаги,
украшенный  почти  королевской эмблемой  дома  "Пендель  и Брейтвейт".  Ниже
каллиграфическим  почерком Пенделя был выписан  счет  на имя  мистера  Эндрю
Оснарда,  на сумму в две с половиной тысячи долларов и на его домашний адрес
в Пайтилла. Пендель  разложил чековую книжку на ровной и твердой поверхности
стола. Затем взял старую ручку, приписываемую  легендой самому Брейтвейту, и
архаичным почерком, который он долго вырабатывал, поскольку именно такой был
принят в  портняжной  среде, дописал чуть ниже несколько слов: "постарайтесь
оплатить  безотлагательно,  буду  очень  обязан",  что  на  условном   языке
означало, что в  чеке кроется нечто  большее, чем просто просьба  о деньгах.
Затем из папки в среднем ящике стола он извлек лист  чистой белой бумаги без
всяких там водяных  знаков (Оснард дал ему целую пачку) и принюхался к  ней.
Так  он делал всегда. Она не  пахла ничем. Ну,  разве  что совсем чуть-чуть,
тюремным дезинфектантом.
     Ты просто окружен всякими волшебными  веществами, Гарри. Чего  стоит, к
примеру, копирка для одноразового использования.
     А что ты делаешь, когда получаешь такой листок?
     Проявляю его, дубина, что ж еще, по-твоему?
     Где, Энди? И как?
     Занимайся своим делом и не морочь голову. В ванной. И заткнись наконец,
надоел.
     Осторожно  наложив копирку на  счет, он  достал из  ящика  сверхтвердый
карандаш "2Н", тоже подаренный  Энди,  и начал писать  под  звучные  аккорды
Стравинского. До  тех пор, пока Стравинский вдруг  не стал раздражать его, и
он  выключил проигрыватель. У дьявола  всегда самые  сладкие песни, говорила
тетушка Рут. Он  поставил Баха,  но вдруг вспомнил, что Луиза просто обожает
Баха, и, снова выключив  проигрыватель, работал в благословенной тишине, что
было вовсе  для  него нехарактерно. Выводил  слово  за  словом, приподняв от
усердия брови  и  высунув  кончик  языка.  Мики  был  забыт, беглость  снова
взыграла  в  нем.  Он  писал и прислушивался,  не  раздадутся  ли  за дверью
подозрительные  шаги  или  шорох.  И  постоянно  сверялся  с  иероглифами  в
портновской  книге.  Изобретал и  обобщал.  Организовывал, усовершенствовал.
Придавал черты правдоподобности. Искажал факты. Выстраивал порядок из хаоса.
Ему  так много  надо успеть  сказать.  А времени так мало. Японцы  за каждым
углом. Китайцы с  континента  их подстрекают...  Пендель парил в небесах. То
взлетал на самые вершины,  то опускался  на дно. То он гений,  то раб своего
болезненного воображения, то повелитель своего царства, то принц  и  лакей в
одном лице. И черная кошка  всегда рядом. И французы,  как всегда, участники
заговора.  Да  это настоящий динамит, Гарри,  мальчик!  Власть гнева, вот он
нагнетается,
     набухает, затем находит  выход, и происходит  взрыв. И освобождение. Он
царь и властелин всего  земного,  он доказательство величия божьего замысла.
Греховное   головокружение   творца  и   созидателя,  занятого  расхищением,
воровством,  искажением, изобретением. И все это дело рук и мысли всего лишь
одного, доведенного до крайности и разгневанного мужчины, жаждущего искупить
свою вину. И рядом постоянно бьет хвостом кошка. Так, сменить копирку, смять
в  комок  использованную,  выбросить  в корзину. Перезарядить  и  продолжать
палить из всех орудий. Вырывать страницу за страницей из портновской книги -
и в огонь их, в огонь!
     - Кофе хочешь? - спросила Марта.
     Величайший на свете  конспиратор, оказывается, забыл  запереть дверь. В
камине  за  спиной  пылал  огонь.  Обугленные  комки  бумаги  следовало  еще
растоптать и растереть в порошок.
     - Кофе  был бы  очень кстати. Спасибо. Она  затворила за  собой  дверь.
Стояла скованная, на лице ни тени улыбки.
     - Помощь нужна?
     И избегала смотреть ему в глаза. Он вздохнул.
     -Да.
     - Что надо сделать?
     - Скажи, если  бы  японцы действительно  планировали  втайне  построить
новый канал и заручились поддержкой панамского правительства,  как поступили
бы студенты, узнав об этом?
     - Сегодняшние студенты?
     - Ну да, твои. Те, что говорят с рыбаками.
     - Устроили бы бунт. Вышли на улицы. Атаковали бы президентский дворец и
Законодательное  собрание,  блокировали бы  канал,  призвали  бы к  всеобщей
стачке, попросили помощи у других  стран региона, начали бы антиколониальный
крестовый  поход  по  всей  Латинской  Америке. Потребовали бы  свободы  для
Панамы.  И  еще  мы  подожгли бы  все  японские  лавки и  повесили  бы  всех
предателей, начиная с президента. Достаточно?
     - Да, спасибо. Уверен, что вполне подойдет. И еще,
     наверное, собрали бы людей, что живут по ту сторону моста,  - задумчиво
добавил он.
     -  Естественно.  Студенты  -  это  всего  лишь  авангард  пролетарского
движения.
     - Мне  страшно  жаль, что так  вышло  с Мики, - пробормотал после паузы
Пендель. - Не знаю, что на меня нашло. Не мог остановиться.
     - Если не можем нанести удар врагу, бьем по друзьям. Тебе, должно быть,
это хорошо известно.
     - Да, знаю.
     - Медведь звонил.
     - Насчет статьи?
     -  Нет, о статье не упоминал. Сказал, что ему  надо с тобой повидаться.
Срочно. Он  на  своем  обычном  месте.  И  знаешь, он так  говорил...  точно
угрожал.
     <B>Глава 17</B>

     Бульвар Бальбоа" на Бальбоа Авеню являл собой просторный  пивной бар  с
низко нависающим  потолком из полистирена и фонарями в решетчатых деревянных
абажурах.  Несколько  лет тому назад  его  взорвали, никто  уже  не  помнил,
почему.  Большие  окна  выходили на Бальбоа Авеню, за  ней виднелась полоска
моря. За  длинным  столом  под  защитой телохранителей  в  черных костюмах и
темных очках  сидел мужчина  с тяжелой  челюстью, рядом стояла телевизионная
камера.  Медведь на своем месте,  сидит и читает  собственную  газету. Столы
вокруг   него   пусты.   На  нем   полосатый   блейзер   от  "П   и   Б"   и
шестидесятидолларовая шляпа-панама из бутика. Черная пиратская бородка так и
блестит, сразу видно, что недавно вымыта шампунем. И к ней очень идут очки в
черной оправе.
     - Ты звонил, Тедди,  -  решился напомнить  ему Пендель, после того  как
просидел не меньше минуты по другую сторону от развернутой газеты.
     Газету нехотя отложили.
     - О чем это ты? - спросил Медведь.
     - Ты звонил, я пришел. А знаешь, блейзер отлично на тебе смотрится.
     - Кто купил рисовую ферму?
     - Один мой друг.
     - Абраксас?
     <I>-</I> Ну, конечно, нет.
     - Почему это "конечно, нет"?
     - Сидит без денег.
     - Кто это тебе сказал?
     - Он, кто ж еще.
     - Может, ты платишь  Абраксасу? Может,  он на тебя работает?  Может, вы
вместе торгуете наркотиками, как его отец?
     - Тедди, ты что, с ума сошел?
     -  Как  это  тебе  удалось  рассчитаться   с  Раддом?  Кто  такой  этот
сумасшедший миллионер, которым ты хвалишься на всех  углах,  даже  не  давая
Радду и рта открыть? Это же просто оскорбительно! На кой хрен ты открыл этот
дурацкий  клуб у себя  в  лавке?  Что-то кому-то  продал?  Что  вообще, черт
возьми, происходит?
     - Я портной, Тедди. Шью одежду для джентльменов, потихоньку расширяюсь.
Собираешься бесплатно  дать  мне  рекламу  в своей газете? Не так давно была
статья в "Майами Геральд", не знаю, может, ты читал...
     Медведь   вздохнул.  Голос   у   него   был   страшно  невыразительный.
Сострадание,  человечность,  любопытство  -  все  это  вытравилось  из  него
давным-давно. Если вообще когда-то было.
     - Позволь объяснить тебе  кое-какие принципы журналистики, - сказал он.
-  Я  зарабатываю  деньги  двумя  путями.  Первый:   люди   платят  мне   за
сочинительство  историй, вот  я их и сочиняю. Я ненавижу писанину, но должен
что-то жрать, должен финансировать свои аппетиты.
     Второй: люди платят мне за то, чтоб я  не писал историй.  Это для  меня
куда как лучше,  потому что не надо ничего кропать, а денежки идут.  И  если
правильно разыграть  карты, то  за ненаписанное  я  получаю  больше,  чем за
всякие там  байки.  И, наконец, есть третий способ,  который не нравится мне
вовсе. Я называю  его своим последним источником. Иду к кое-каким людишкам в
правительстве и предлагаю купить у меня кое-какую информацию. Но этот способ
оптимальным не назовешь.
     - Почему?
     - Знаешь,  не  люблю  торговать втемную.  Когда  имеешь дело с  обычным
человеком,  ну, к примеру,  таким, как  ты или  вон тот, и я знаю, что  могу
погубить  его репутацию,  или бизнес, или брак,  и он тоже это знает,  тогда
весь  вопрос в  цене. И мы всегда можем с  ним договориться,  это нормальные
коммерческие  отношения. Но  когда я  иду  к  людям из  правительства,  - он
удрученно покачал головой, - то понятия  не имею, что представляет  для  них
ценность. Некоторые из них умны.  Другие  просто ослы. Там не поймешь, знают
они или  просто не  говорят  тебе.  Так что переговоры сводятся  к блефу.  Я
блефую, они в ответ  тоже, времени уходит уйма. Иногда они тоже угрожают мне
каким-нибудь  досье, что на меня  имеется. И мне  не хочется тратить  на это
жизнь. Хочешь, чтоб сделка состоялась, давай мне ответ и быстро, и избавь от
лишних  хлопот. И тогда я назову тебе приличную  цену. А  поскольку  в твоем
распоряжении  имеется  сумасшедший  миллионер,  то  его,  очевидно,  следует
учитывать при оценке твоих средств.
     Пендель принялся изображать улыбку. Она возникала постепенно: сначала в
одном уголке  рта,  потом  - в другом, затем затронула щеки и наконец глаза,
когда взгляд удалось сфокусировать. И наконец голос.
     -  Знаешь,  Тедди, создается  впечатление, что ты собрался применить ко
мне один старый фокус.  Говоришь мне: "Улетай, улетай, всем все известно", а
сам  рассчитываешь  перебраться  в  мой  дом, когда  я  буду  еще на  пути к
аэропорту.
     - Ты  работаешь  на американцев?  Знаешь, кое-кому в  правительстве это
может  не понравиться.  Когда на их  территорию суется  англичанин, они тоже
готовы применить самые жесткие  меры. Другое дело, когда они сами занимаются
этим. Предают  собственную страну. Но это их  выбор, они здесь родились. Это
их страна, и  они могут поступать с ней как  им заблагорассудится, такими уж
создал  их  господь.  Но ты являешься  сюда  со  стороны, ты  иностранец,  и
предаешь вместо  них, и они этого не потерпят. Даже представить  невозможно,
что они с тобой сделают.
     - Ты прав, Тедди. Должен с гордостью признать,  я действительно работаю
на  американцев.  Генерал,  главнокомандующий  Южной   группировкой,  просто
обожает  простые однобортные  пиджаки,  к которым заказывает  дополнительную
пару брюк  и еще такую штуковину,  которую предпочитает  называть  жилеткой.
Поверенный  в  делах,  тот,  напротив, любит  смокинги  из  тонкого мохера и
твидовые пиджаки, последние носит исключительно в отпуске, в Норт-Хейвен.
     Пендель поднялся и почувствовал, как мелко дрожат у него колени.
     -  Ты не  знаешь обо  мне ничего  плохого, Тедди. Если  б знал,  то  не
спрашивал  бы.  А  причина,  по  которой  ты  не  знаешь  обо  мне  плохого,
заключается  в том, что  и нечего знать.  И раз  уж  мы  обсуждаем  денежные
проблемы,  буду  очень  признателен,  если ты наконец заплатишь мне  за этот
симпатичный блейзер. Чтобы Марта могла накупить себе новых книжек.
     -  Как ты  можешь трахать эту уродливую полукровку! Нет, это выше моего
понимания.
     Пендель оставил Медведя в той  же позе, в какой нашел: голова откинута,
бороденка вздернута, сидит и читает то, что напечатал в своей газете.
     Приехав  домой, Пендель с горечью обнаружил, что там ни  души.  Так вот
каково оно, его вознаграждение за тяжкие повседневные труды! Мужчина с двумя
профессиями, вкалывающий до полного изнурения, должен сам привозить себе еду
по вечерам. Но есть и утешительные обстоятельства. На письменном столе Луизы
лежит отцовский портфель.  Открыв его, он достает объемистый офисный дневник
с  выбитой на обложке готическим  шрифтом надписью:  <I>"Доктор  Э.  Дельгадо".</I>
Рядом с ним  угнездилась папка  с разного рода заметками и корреспонденцией,
помеченная одним словом: "Встречи". Позабыв обо всем на свете, в том числе и
об угрозах Медведя, Пендель  вновь превращается в завзятого шпиона. Включает
яркую  настольную лампу. Подносит зажигалку  Оснарда к  одному глазу,  щурит
второй и  щелкает, глядя в  крошечный глазок, стараясь, чтобы в  объектив не
попал кончик носа и пальцы.
     - Мики звонил, - говорит из постели Луиза.
     - Сюда?
     - Нет, мне на работу. Опять собирается покончить с собой.
     - О, господи!..
     - Говорит, что ты сошел с ума. Что совсем лишился рассудка.
     - Что ж, очень мило с его стороны.
     -  И  знаешь,  я с ним согласилась,  - и с этими  словами она выключила
свет.
     Это было их третье казино  за  воскресную  ночь, но  Энди,  несмотря на
обещание  Фрэн, все  не  решался  испытать  судьбу. Она  почти не видела его
последнюю неделю,  не считая нескольких  часов сна по  ночам  да  торопливых
любовных утех по утрам, перед тем как он  в  спешке отбывал на  работу.  Всю
остальную неделю он проводил в посольстве  в обществе Шепарда, тот в свитере
"фэрайл"  (25) и черных  парусиновых  туфлях  на резиновой подошве только  и
знал, что бегал за  кофе. Так, по крайней мере, представляла себе  Фрэн.  Не
слишком справедливо с ее стороны обувать Шепарда в черные парусиновые туфли,
ведь  она никогда  не видела на нем таких.  Но  при виде Шепарда всякий  раз
вспоминала  своего учителя  по  физкультуре, на нем всегда красовались такие
туфли, и он так же, как Шепард, постоянно горел подобострастным энтузиазмом.
     - Целая куча всяких  материалов от БУЧАНА, -  объяснял Энди. - Стараюсь
привести их в пригодную для отчетов форму. И все срочно, и все надо было еще
вчера.
     - Ну а когда твой БУЧАН получит вознаграждение?
     -  Лондон  пока  что  молчит.  Слишком  горячие  новости  для  местного
употребления, сперва над материалами должны поработать аналитики.
     И так  продолжалось  на протяжении недели  или  больше,  как вдруг Энди
примчался домой и повез ее в бешено дорогой  ресторан на побережье,  где  за
бутылкой  бешено  дорогого  шампанского  вдруг сообщил, что  готов  испытать
судьбу.
     -  На  прошлой неделе получил  наследство  от тетушки.  Сумма,  правда,
пустячная. Никакой пользы. Разве что улыбнется судьба  и удастся ее удвоить.
Только один способ.
     Он пребывал  в  самом воинственном настроении. Беспокойные глаза так  и
сверкали, рыскали по сторонам, точно  в поисках достойного противника, с кем
можно схватиться не на шутку.
     -  Заказы  исполняете?  -  танцуя   с  Фрэн,  крикнул  он  руководителю
джаз-оркестра.
     - Что желает мадам, сеньор?
     - Почему бы нам не прокутить все за ночь? - шепнул он на ухо Фрэн.
     - Не искушай  господа, Энди, иначе  нас  могут  просто убить, -  строго
сказала  она, пока он  рассчитывался за  ужин влажными пятидесятидолларовыми
купюрами,  извлеченными  из  внутреннего  кармана нового  льняного  пиджака,
пошитого местным портным.
     В первом казино он сел за большой стол, но не играл, а  просто смотрел,
Фрэн стояла у него за спиной.
     - У тебя есть любимый цвет? - бросил он через плечо.
     - Зачем спрашиваешь? Все решает судьба.
     - Но какой  выбрать цвет,  решаем мы. А  уж дальше  воля  божья. Таковы
правила игры.
     Он выпил  еще шампанского, но ставки так и не сделал. "Здесь его знают,
- вдруг подумала она уже  на  выходе. - Он бывал тут  раньше. Это заметно по
лицам,  понимающим улыбкам, прощальным  приветствиям  с  пожеланием заходить
еще".
     -   Пока  просто   примериваюсь,  -  сказал   он,  когда  Фрэн   начала
поддразнивать его.
     Во втором казино охранник, ошибочно приняв их за каких-то других людей,
пытался  вытолкать за дверь.  Скандал разгорался со  страшной силой. И  дело
могло  закончиться  совсем  скверно,   если   бы  Фрэн   не  показала   свое
дипломатическое  удостоверение.  И  снова  Энди лишь наблюдал за  игрой,  не
принимая в  ней  никакого  участия. Затем две  девицы с другого конца  стола
принялись строить ему глазки, а одна даже крикнула: "Привет, Энди!"
     - Примериваюсь, - повторил он.
     Третье казино  находилось при  отеле,  о котором она никогда прежде  не
слышала, в самой бедной  и  опасной  части города,  куда  ей  советовали  не
заходить,  на третьем  этаже в комнате  под номером "303". В дверь надо было
постучать и ждать.  Огромный вышибала фамильярно  похлопал Энди по  плечу, и
тот на  сей раз не  возражал.  И  даже посоветовал  Фрэн  продемонстрировать
охраннику содержимое сумочки. Крупье напряглись, когда  Энди с Фрэн вошли во
вторую комнату; гул голосов стих, все обернулись и  смотрели только  на них.
Впрочем,  ничуть  неудивительно:  ведь  Энди  попросил  выдать  ему фишек на
пятьдесят тысяч долларов, причем фишки должны были быть достоинством  только
в  пятьсот и тысячу долларов, нет, спасибо, этой  мелочи мне не надо, можете
убрать, откуда взяли.
     И буквально через секунду  Энди оказался за игорным столом, сидел рядом
с крупье, а  она снова  стояла у него за  спиной;  и крупье оказалась пухлой
вульгарной  шлюхой  с толстыми губами и в  платье с  низким вырезом,  откуда
вываливались большие бледные груди.  А ручки у нее были странно маленькие, с
хищными красными коготками, и так и порхали над столом, а колесо  крутилось.
А  когда  остановилось, оказалось,  что  Энди стал  богаче  на  десять тысяч
долларов,   поскольку  ставил   на  красное.  Сыграл  он,  как  позднее  она
вспоминала, еще раз  восемь  или  девять. Перешел  с шампанского  на  виски.
Удвоил  первоначальную сумму в пятьдесят тысяч долларов,  выполнив тем самым
изначальный план, затем позволил себе еще один заход, просто для развлечения
и выиграл еще двадцать тысяч. Потом попросил сумку для денег  и велел подать
такси к подъезду, потому  что  расхаживать пешком по улицам ночного города с
сумкой, где лежали сто двадцать  тысяч  долларов, было  рискованно.  Уже  по
дороге к  дому  заметил,  что  Шепард  может  съездить и забрать его  машину
завтра. А если  и не заберет - тоже не смертельно.  Он всегда  ненавидел эту
машину.
     Но последовательность  всех  этих событий  несколько спуталась в голове
Фрэн, поскольку  она все это время испытывала примерно те же ощущения, что в
далеком детстве, еще девятилетней девочкой. Тогда  ее первый пони, которого,
как  всех пони в  мире, звали Мисти,  благополучно взяв  первое препятствие,
затем вдруг понес и промчался мили  четыре, не меньше, по  автомагистрали  к
Шрузбери. И Фрэн  висела у него на спине, вцепившись в гриву, а вокруг в обе
стороны сновали машины, и похоже, никому не было до нее дела.
     - Сегодня  ночью ко мне на квартиру  заявился Медведь, -  сказала Марта
Пенделю, притворив за собой дверь. - И еще притащил с собой какого-то дружка
из полиции.
     Было это в понедельник утром. Пендель сидел за рабочим столом, добавлял
финальные штрихи к схеме боевого распорядка молчаливой оппозиции. Он отложил
сверхтвердый карандаш и поднял голову.
     - Зачем? В чем ты провинилась?
     - Они спрашивали о Мики.
     - Что именно?
     - Почему он так часто заходит в ателье, почему звонит тебе по ночам.
     - Ну и что ты им ответила?
     - Они хотят, чтоб я за тобой шпионила, - сказала она.
     <B>Глава 18</B>

     Поступление  первых  материалов  от  панамского  источника под  кодовой
кличкой  БУЧАН  ДВА вознесло Скотти  Лаксмора на  невиданные  прежде  высоты
самомнения.  Но  в  то  утро  сопутствующая   ему   эйфория  уступила  место
огорчительной  нервозности. Он перемещался  по комнате  с вдвое большей, чем
обычно,  скоростью.  И наставительная манера  разговора  тоже дала  трещину.
Взгляд  то и дело устремлялся в окно, он поглядывал через  реку,  на север и
запад, туда, где решалось теперь его будущее.
     -  Cherchez  la  femme  (26),  Джонни,  мальчик  мой,  -  советовал  он
изможденному  юнцу по фамилии Джонсон, сменившему  Оснарда на  неблагодарном
посту личного  помощника  Лаксмора. -  Некоторые женщины  в нашем деле стоят
пятерых мужчин.
     Джонсон,  подобно  его  предшественнику,  доведший  искусство  лести до
совершенства, весь так и подался  вперед  в кресле, давая  тем самым понять,
что внимательно слушает.
     - Все они вероломны,  Джонни. И  при этом  еще чертовски хладнокровны и
прирожденные притворщицы. Как  думаешь, почему она  настаивает на  том, чтоб
работать исключительно через мужа?  Она прекрасно понимает,  что  переплюнет
его во всех отношениях. И  где тогда  окажется <I>он?</I> На тротуаре.  Его  просто
вышвырнут.  Откупятся,  избавятся раз  и  навсегда. Так разве  она позволит,
чтобы это  случилось? - Он отер влажные ладони о брюки. - Разве откажется от
двух зарплат, разве допустит, чтобы ее мужа выставляли в  дурацком свете? Да
никогда в жизни! Кто угодно, только не наша Луиза. Не наш БУЧАН ДВА! - Глаза
его  сузились, точно он увидел кого-то  издали,  в  окне, и  узнал.  Но речь
продолжалась:  - Я знал, что делаю. И они тоже. Никогда нельзя недооценивать
женскую интуицию, Джонни. А он достиг своего потолка. Он больше не нужен.
     - Оснард? -  с надеждой спросил  Джонсон. Вот уже  полгода он был тенью
Лаксмора, и никакого повышения ему пока что не светило.
     - Ее  муж,  Джонни! -  раздраженно рявкнул Лаксмор  и поскреб согнутыми
пальцами бородатую щеку. - БУЧАН ОДИН. О, вначале его деятельность выглядела
весьма многообещающе! Но ему не хватало широты видения, им всем  не хватает.
Масштаба. Чувства истории.  Одна сплошная болтовня,  стремление  раздуть  из
мухи слона и прикрывание собственной задницы.  Теперь я вижу, мы не можем на
него полагаться.  И она  это тоже  поняла. Она  знает  своего  мужчину,  эта
женщина. Знает предел его возможностей лучше, чем мы. И в чем ее  сила, тоже
знает.
     -  Аналитики   немного  обеспокоены  отсутствием   косвенных  связей  и
параллелей, -  осмелился  вмешаться Джонсон,  никогда  не  упускавший  шанса
занять пьедестал Оснарда. - Салли Мопурго как-то назвала писанину БУЧАНА ДВА
бессвязной и вторичной.
     Этот выстрел сразил Лаксмора на повороте, он в пятый раз дошел до конца
ковра.  Он  улыбнулся  широкой пустой  улыбкой  человека, напрочь  лишенного
чувства юмора.
     - А теперь? Нет, следует признать, мисс Мопурго - человек весьма умный.
     - Думаю, что и теперь тоже.
     -  А  женщины  всегда  строже относятся к  другим женщинам, нежели  мы,
мужчины. Это аксиома.
     - Да, верно. Прежде мне как-то в голову не приходило.
     -  Они  также  подвержены чувству  ревности. Нет,  в данном  случае это
скорее  можно назвать завистью.  А мы,  мужчины, защищены от этого природным
иммунитетом. Разве не так, Джонни?
     - Наверное. Нет. То есть да. Я хотел сказать, да.
     - И против чего  именно возражает мисс Мопурго? - спросил Лаксмор тоном
человека, восприимчивого к справедливой критике.
     Джонсон уже пожалел, что раскрыл рот.
     - Да она просто говорит... что там не просматриваются связи. С реальной
обстановкой.  Просто словесный  понос, так  она это называет. Ноль.  Никаких
дружеских связей,  ни  слова об  американцах.  Ни попутчиков, ни  союзников,
ничего сверх обычного с чисто дипломатической точки зрения. Сплошная "черная
дыра". Так она, во всяком случае, говорит.
     - Это все?
     - Ну, вообще-то не совсем.
     - Говори без утайки, Джонни.
     - И еще она сказала, что ни разу за всю историю разведки не платили так
много за столь малое. Но это была всего лишь шутка.
     Если Джонсон и намеревался  подорвать доверие Лаксмора к Оснарду и  его
работе,  то  он,  надо  сказать,  был  немало  разочарован.  Грудь  Лаксмора
раздулась, в голосе снова зазвенели дидактические нотки.
     - Джонни,  - он  со свистом  втянул сквозь зубы  воздух. - Приходило ли
тебе  когда-нибудь  в  голову,  что то,  что  сегодня  признано  негативным,
эквивалентно тому, что вчера было признано позитивным?
     - Нет, кажется, нет.
     <I>-</I> Тогда позволь мне  сперва сделать одно  маленькое отступление.  Нужен
очень изощренный  ум, чтоб утаить от глаз и ушей современной технологии даже
самое незначительное свое  действие,  верно?  Все  эти  кредитные  карточки,
билеты на самолет и другие виды транспорта, телефонные звонки, факсы, банки,
отели и прочее.  Сегодня мы не можем купить бутылку виски в супермаркете без
того, чтоб об этом не  стало известно на  весь мир. И словосочетание  "следа
нет"  в таких обстоятельствах равносильно доказательству вины. И  умудренные
опытом  люди это понимают. Они знают, каких трудов и усилий стоит оставаться
невидимым, неслышимым и неизвестным.
     - Уверен, что знают, сэр, - поддакнул Джонсон.
     - Умудренные опытом люди  не  страдают от профессиональных заболеваний,
кои, увы,  так  часто  поражают  наиболее ограниченных  солдат нашей Службы,
Джонсон.  Они  не  копаются в мелочах и деталях,  не придают им  чрезмерного
значения. Они видят лес, а не  деревья. И то,  что они видят здесь, является
на деле крайне опасным политическим заговором, зреющим на юго-востоке.
     -  Салли так не  считает, - упрямо возразил Джонсон,  видимо, решивший,
что если уж пропадать, так с музыкой. - И My тоже.
     - Кто такой My?
     - Ее помощник.
     На губах Лаксмора играла терпеливая  улыбка всепрощения. Очевидно, и он
тоже умел видеть лес, а не деревья.
     -  А давай-ка попробуем  подойти  к  этому вопросу  с  другой  стороны,
Джонни,  и тогда,  думаю,  ты получишь  правильный  ответ.  Зачем  и  почему
существует в  Панаме подпольная оппозиция, если там ей некому противостоять?
Для  чего существуют, пока  что в  тени,  нелегальные  диссидентские группы?
Причем заметь, Джонни, это не какой-то там сброд,  а выходцы из просвещенных
и влиятельных классов общества. Чего они ждут? Наверняка не стали бы, если б
нечего  было ждать. Чем  обеспокоены рыбаки? А  они -  люди  хитрые, Джонни,
никогда  не  стоит  недооценивать человека  моря.  Почему человек панамского
президента в Комиссии по каналу  публично провозглашает одну политику, когда
из списка его встреч  становится ясно,  что на деле он  ведет совсем другую?
Почему  на  поверхности он  живет одной жизнью,  а  под ватерлинией - совсем
другой,   заметает   следы,  встречается   в   неурочные   часы   с   весьма
подозрительными  японскими  банкирами?  Из-за  чего  происходят студенческие
волнения? К чему это  все  они принюхиваются  и присматриваются? Кто  и  что
нашептывает  им  на  ушко  в разных  там кафе  и  дискотеках?  Почему  слово
"распродажа" передается из уст в уста?
     -  Я не знал, что все обстоит именно так, - сказал Джонсон, недоумевая,
как это столь сырые разведывательные данные по Панаме оказались на столе его
повелителя и начальника, прежде чем прошли соответствующую обработку.
     Джонсон вообще еще много чего не знал и не понимал. И менее всего то, в
чем  черпает Лаксмор источник вдохновения. Когда Лаксмор готовил  знаменитые
одностраничные  сводки для  своих таинственных  заказчиков, он прежде  всего
заказывал в  самом секретном  архиве  целую кучу досье.  Затем  запирался  в
кабинете и не выходил до тех пор, пока документ не был готов. Хотя эти досье
- Джонсону удалось  как-то взглянуть на них  одним глазком  - описывали лишь
события  прошлого, такие, к  примеру,  как конфликт вокруг Суэцкого канала в
1956-м, а вовсе не те, что предполагались в будущем.
     Джонсон  был  необходим  Лаксмору  в качестве слушателя. Некоторые люди
просто не могут обойтись без аудитории.
     - Знаешь, что самое сложное в такой службе, как наша, Джонни? Заглянуть
в самые  глубины общественного  сознания до  того, как по поверхности пойдет
рябь. Услышать  vox  populi  (27)  до того,  как  он  прозвучал.  Достаточно
взглянуть на Иран и аятоллу Хомейни.  На Египет во время Суэцкого конфликта.
На перестройку и крушение "империи зла". На  Саддама, одного из наших лучших
клиентов. Кто предвидел их приход, а, Джонни? Кто заметил, как сгущаются над
горизонтом  черные  тучи? Не  мы. Да господи, чего  стоит одна эта история с
Фолклендами!  Снова и снова одно и то же:  молот нашей  доблестной  разведки
способен расколоть  любой орешек,  кроме  одного,  самого  важного.  Загадки
человеческой души. - Он расхаживал  по ковру с прежней скоростью, соразмеряя
шаги  с темпом речи. -  Именно  этим мы  сейчас  и  занимаемся. Пытаемся его
расколоть.  На  сей раз можем  и  преуспеть.  Мы  уже  многое  знаем.  Знаем
настроения толпы, знаем, как работает ее  подсознание, ее потайные слабости.
Мы  потихоньку учимся предвидеть. Мы  можем перехитрить историю. Устроить ей
засаду...
     Тут Лаксмор вдруг схватился за  телефон, так быстро, что  он едва успел
прозвонить один раз. Но это звонила его жена, спросить, не сунул ли он опять
ключи от машины в карман, когда уходил на работу. Лаксмор ворчливо признался
в преступлении,  повесил  трубку, подергал полы  пиджака  и  снова  принялся
расхаживать по кабинету.
     Квартира  Джеффа  была выбрана не случайно. Во-первых,  Бен Хэтри велел
воспользоваться именно  ею.  Во-вторых, кто как не  Бен Хэтри  создал самого
Джеффа Кавендиша, хотя оба они  предпочитали об этом умалчивать. Ну и потом,
где  как не  у  Джеффа  было бы  естественным собраться, поскольку  с самого
начала это была идея именно  Джеффа. В том смысле, что Джефф Кавендиш первым
предложил  условия игры, а Бен Хэтри сказал тогда:  вот и займись этим, мать
твою за ногу, потому что именно так привык выражаться Бен Хэтри,  крупнейший
британский  магнат,   владелец   средств  массовой   информации,  наниматель
несметного числа  испуганных журналистов, которых он сызмальства ненавидел и
презирал.
     Именно Кавендиш дал тогда толчок воображению Бена Хэтри, если таковое у
него вообще  имелось. Именно Кавендиш заключил сделку с  Лаксмором, всячески
поощрял его, подпитывал его бюджет и тщеславие. Кавендиш, который по первому
же знаку Хэтри  устраивал маленькие ленчи и  неформальные брифинги в дорогих
ресторанах, лоббировал нужных членов парламента (но никогда от имени Хэтри),
разворачивал карту, показывал,  где находится это проклятое место и откуда и
куда ведет канал, потому  что  половина присутствующих имела  об этом  самое
смутное  представление.  Кавендиш,  который,  когда  надо,  мог  привести  в
движение потайные механизмы,  поднять тревогу в  Сити и  нефтяных компаниях,
приникал к груди самых слабоумных из консерваторов, что было для него плевым
делом,  всячески  обхаживал  политиков с имперскими замашками, ненавистников
Европы,   расистов  всех   мастей,   панксенофобов,  а  также  брошенных   и
необразованных детей.
     Тот  же самый Кавендиш  мог накануне выборов  на протяжении одиннадцати
часов  подряд  заниматься  изгнанием  бесов. Он  помог партии  тори, подобно
фениксу, возродиться из  пепла  и  заставил молиться  богу  войны.  Мог  сам
превратиться в  лидера, закованного в сверкающие доспехи, и  быть им  до тех
пор,  пока  доспехи  не  начинали казаться для  него  великоваты.  Кавендиш,
который  с  одинаковой  страстью,  но  на  разных  языках  мог  обратиться к
оппозиции   -  дескать,  не  волнуйтесь,  мальчики  и  девочки,  вам  совсем
необязательно  кому-то  противостоять или  занимать позицию, просто  умерьте
пока что пыл и объясните своим почитателям, что сейчас не время  раскачивать
лояльную  британскую  лодку,  пусть даже она плывет в  неверном направлении,
управляемая лунатиками, и протекает точно дуршлаг.
     Не кто иной, как Кавендиш, мог привести в волнение большинство, вызвать
недовольное ворчание на тему  того, сколь  разрушительное  влияние оказывает
нынешняя  политика на  британскую  промышленность, торговлю и фунт. Кавендиш
всегда  давал <I>понять</I> -  именно  так он выражался. Иными  словами - превращал
слухи и  сплетни в не  подлежащую сомнению реальность. И тем самым держал на
коротком поводке зарубежных корреспондентов, работавших на  империю Хэтри, а
потому  не  попадавших до сих пор под  подозрение в  необъективности. Именно
Кавендиш  способствовал появлению  в малобюджетных научных журналах  статей,
наполненных  невнятными  угрозами  и обещаниями.  Затем  все  сказанное  там
раздувалось и искажалось в невероятных пропорциях и появлялось уже в больших
популярных  журналах;  ну  а  дальше  снежный  ком  нарастал,  и катился,  и
докатывался  до  публикаций  в желтой  прессе и так  называемых низкопробных
изданиях. И даже становился предметом поздних ночных дебатов на телевидении,
причем не только  на каналах, которыми владел Хэтри, но и на соперничающих с
ними  каналах.  Ибо  нет  ничего  более  предсказуемого,  чем  бессмысленное
повторение средствами массовой информации своих собственных выдумок, а также
боязни, что кто-то  может вырвать из-под носа сенсацию. И уж совсем неважным
становилось, есть ли в этой информации хотя  бы крупинка истины, потому что,
если честно, дорогие мои, нам  в этих сегодняшних новостных играх не хватает
ни штата, ни времени, ни денег, ни энергии,  ни элементарной грамотности, ни
минимального   чувства  ответственности,  чтобы  проверить  эти  факты.  Все
средства  хороши,  но  главное  -  собрать все,  что  было написано  другими
поденщиками от литературы на ту же тему, и повторять как заклинание.
     Кто как не Кавендиш, грузный неуклюжий  английский <I>парень</I> в  твиде и  с
голосом комментатора  крикетных матчей в солнечный летний день, мог  с такой
убедительностью   пропагандировать  через  все  те   же   средства  массовой
информации любимую доктрину Бена  Хэтри  "Если не сейчас, то когда?". Именно
она  лежала  в  основе  всего  этого трансатлантического  выкручивания  рук,
дерганья за ниточки, интриганства, причем главная идея этой теории сводилась
к  тому,  что  Соединенные  Штаты  могут продержаться в  мировых  лидерах  и
сохранять статус сверхдержавы ну максимум еще лет десять, не  больше. А  что
будет потом... тут занавес опускается,  как  бы давая тем самым  понять, что
миру предстоит  тяжелейшая  хирургическая операция. И  пусть  со стороны она
покажется  чрезмерно жестокой,  радикальной  и  эгоистичной,  зато от  этого
зависит наше выживание, и будущее наших детей,  и  выживание империи Хэтри с
ее  все растущим влиянием на сердца и умы стран третьего и четвертого миров:
<I>делай  это сейчас, черт побери, пока мы  еще пользуемся влиянием!  Перестань
озираться по сторонам! Бери  что хочешь, разбивай вдребезги то, чего тебе не
надо!  И  что  бы  ты  там  ни делал  или  делал, главное -  перестань ныть,
оправдываться, извиняться, перестань наконец быть тряпкой!</I>
И даже  если тем самым  Бен Хэтри оказывался  в одной упряжке с окончательно
сбрендившими американскими  правыми, а также с их  братьями по крови  по  ту
сторону "лужи", даже если именно поэтому он  был обожаем военно-промышленным
комплексом... - да в фобу я вас всех видал, вот что он скажет в ответ на все
эти  инсинуации.  И  никакой он не политикан  и всегда  ненавидел  ублюдков,
всегда  был реалистом, готов объединиться  с  любым,  кто мыслит  и  говорит
разумно, а не крадется по международным коридорам власти, нашептывая на ушко
каждому встречному негру или японцу: "Вы уж извините меня, сэр, за то, что я
являюсь белым представителем американского  среднего класса. Простите за то,
что я такой  большой,  и сильный, и богатый! Нет,  мы верим в достоинство  и
равенство  всех людей, созданий божьих на  земле.  И  не будете ли так добры
позволить мне плюхнуться перед вами на колени и поцеловать вашу задницу?"
     Именно такой  имидж  неустанно создавал себе Бен Хэтри с помощью  своей
гвардии, однако всегда понимал при этом, что  пока что это должно оставаться
между  нами,  мальчики   и  девочки,  исключительно  в  священных  интересах
объективной информации. Ибо разве не ради  этого  существуем мы на земле, на
которую при других обстоятельствах даже ступить было бы противно?
     -  Меня можете  исключить, - сказал Бен  Хэтри  Кавендишу накануне днем
своим невыразительным тусклым голосом.
     Иногда он говорил, вовсе не  двигая  губами. Иногда его начинало просто
тошнить от собственных махинаций и человеческой бездарности в целом.
     - Вы, мерзавцы, займитесь ими сами, - злобно добавил он.
     -  Как скажете,  шеф.  Сколь ни  прискорбно,  но именно  таковыми мы  и
являемся, - ответил Кавендиш.
     Но  Бен  Хэтри  все-таки  пришел,  в  чем  лично  ничуть не  сомневался
Кавендиш. Приехал  на такси, потому что не доверял своему шоферу. Мало того,
даже явился  на целых  десять минут раньше, чтоб успеть прочитать выжимки из
того дерьма,  что последние несколько  месяцев рассылал  Кавендиш,  - словом
"дерьмо" он предпочитал называть все виды прозы. Последним в  папке оказался
"горяченький" отчет  на одну  страницу, поступивший от "онанистов", засевших
по ту сторону реки, - без подписи, заголовка и указания источника, - который
Кавендиш  назвал  алмазом чистой воды,  золотом высшей  пробы, шеф, истинным
перлом. Да люди Вэна просто с ума посходят!
     -  Какой ублюдок  это  написал? - спросил Хэтри,  никогда не упускавший
возможности раздать всем сестрам по серьгам.
     - Лаксмор, шеф.
     - Та самая задница, что провалил к чертовой матери всю нашу операцию на
Фолклендах?
     - Он самый, шеф.
     - Да, через цензурный отдел материал не проходил, это ясно.
     Тем  не менее Бен прочел отчет  дважды, что  было  для  него совершенно
нехарактерно.
     - Это правда? - спросил он Кавендиша.
     -  Ну, в  достаточной  степени,  шеф, - ответил тот  с  осторожностью и
умеренностью, отличавшей все его высказывания. -  <I>Частично</I> правда. Не думаю,
что залежится на полке. Прочитав все это, ребята Вэна могут сразу схватиться
за оружие.
     Хэтри бросил ему листок.
     <I>-</I> По крайней  мере, в первый раз будут знать, что им делать, мать их за
ногу, - проворчал он и коротко и злобно  кивнул Тагу Кирби, третьему убийце,
как метко  окрестил его  Кавендиш. Таг ворвался в  комнату, даже не  вытерев
большие ноги, и тут же принялся озираться в поисках врага.
     - А что, эти янки еще не прибыли?! - рявкнул он.
     <I>-</I> Будут с минуты на минуту, Таг, - мягко заверил его Кавендиш.
     - Опаздывают на собственные похороны, - заметил Кирби.
     Главным  преимуществом квартиры Джеффа было то, что располагалась она в
самом сердце Мэйфер (28), имела запасной выход на Клэриджиз, все вокруг было
обнесено железной изгородью и строго охранялось, поскольку рядом жили сплошь
разные знаменитости, дипломаты и члены парламента, а в самом конце узенького
проулка  находилось итальянское посольство.  И  в то  же время  его отличали
столь приятные собравшимся безликость и анонимность.  Ты мог быть кем угодно
-   уборщиком,   поставщиком   продуктов,   курьером,  лакеем,   охранником,
мальчиком-партнером по сексу, хоть командиром всей галактики. Никому не было
до этого дела. А Джефф работал открывателем дверей. Он знал, как подобраться
к людям  власти, как их свести. Имея под боком Джеффа, ты мог расслабиться и
ждать,  что  будет дальше.  Что, собственно, и происходило в данный  момент:
трое британцев и двое  их американских гостей сидели  за столом, обслуживали
себя  сами,  как  было  заранее  договорено, и поглощали ленч, состоявший из
копченой семги,  выловленной в  окрестностях  имения  Кавендиша в Шотландии,
перепелиные яйца, фрукты и сыр. На десерт подали знаменитый фирменный пудинг
Джеффа, приготовленный его старой нянюшкой.
     А запивали  все это  чаем со льдом и аналогичными  напитками, поскольку
сегодня, по словам все того же Джеффа Кавендиша, алкоголь за ленчем считался
в Вашингтоне отметиной дьявола.
     И  никто не доминировал за этим  круглым  столом.  Есть куда деть ноги.
Стулья  такие мягкие и удобные. Телефоны отключены. Уж кто-кто,  а  Кавендиш
умел создать для людей комфорт. И девочки примчатся, если кому-то захочется.
Достаточно попросить Тага.
     - Нормально долетели, Элиот? - спросил Кавендиш.
     - О, прямо как на небесах побывал, Джефф. Просто обожаю  эти  маленькие
тряские самолетики. И приземление  в Нортхолте прошло  приятно. Мне <I>нравится</I>
Норт-холт. Оттуда на  вертолете  прямо до  Бэттерси,  <I>грандиозно! Прекрасная</I>
электростанция.
     С  Элиотом никогда  не поймешь, иронизирует он или все время такой? Ему
тридцать   один,  южанин,   выходец   из  Алабамы.   Медлительный,   немного
флегматичный  парень,   за  исключением   тех  случаев,  когда  переходит  в
нападение.  Он  был  юристом  и  журналистом,  имел  собственную  колонку  в
"Вашингтон  Тайме",  на страницах  которой  до  недавнего  времени показушно
дискутировал  с  разного  рода  знаменитостями.   Высокий  и  сухощавый,   с
мертвенно-бледным, худым, сплошь кожа до кости, лицом. Носит очки.  Опасен и
непредсказуем.
     - Хотите вечерком побродить  по магазинам или сразу  домой? -  ворчливо
осведомился Таг Кирби, всем своим тоном давая понять, что последнее для него
было бы предпочтительнее.
     - К сожалению,  Таг, нам сразу  же после окончания этого ленча придется
вылететь обратно, - ответил Элиот.
     -  Стало  быть,  не  собираетесь  засвидетельствовать  почтение  своему
посольству? - с глупой улыбкой спросил Таг.
     То  было  шуткой.   Таг  не  слишком   часто  позволял  себе  пошутить.
Госдепартамент  США был последним  на  земле местом, где должны были знать о
визите Элиота или полковника.
     Сидевший  рядом  с  Элиотом полковник мелко и часто  пережевывал  кусок
семги.
     - Какие тут  могут быть у нас друзья, Таг, -  простодушно заметил он. -
Кругом одни "голубые".
     В Вестминстере  Таг  Кирби  был известен под  прозвищем Министр с Очень
Длинным  Портфелем. Частично этим титулом  он  был обязан  своим сексуальным
приключениям,  но по  большей  части  объяснялось это  тем,  что ему не было
равных  по  участию  в  разного  рода консультативных советах  и руководящих
организациях. Остроумцы поговаривали,  что не  было в стране или  на Среднем
Востоке ни  одной оборонной компании, которая  не была бы обязана Тагу Кирби
или которой бы этот Таг Кирби  не обладал. В нем сразу чувствовалась сила, а
в каждом движении сквозила угроза. У него были широкие жирные плечи и густые
черные, словно накладные, брови. И маленькие глупые глазки,  словно у  быка.
Даже во время еды его крупные кулаки оставались напряженно сжатыми.
     - Эй, Дирк, а как поживает Вэн? - спросил через стол Хэтри.
     Бен  Хэтри снова включил свое легендарное очарование. Никто не мог  ему
противостоять. А улыбка была сравнима разве что с солнцем, выглянувшим из-за
облаков. Полковник тут же просиял. Кавендиш был просто в восторге,  что  шеф
сегодня в таком прекрасном расположении духа.
     -  Сэр,  -  рявкнул в  ответ  полковник, -  генерал Вэн велел  передать
огромный привет.  И поблагодарить вас, Бен, и ваших помощников за неоценимую
поддержку   и  практическую  помощь,  которую  вы  оказывали  ему  последние
несколько   месяцев,   вплоть  до  настоящего  момента.   Плечи  опустились,
подбородок ушел в грудь. <I>Сэр.
     -</I>  Что  ж, передайте ему, мы  чертовски  разочарованы  тем, что  он  не
баллотируется  на президентский пост, -  ответил  Хэтри с той  же лучезарной
улыбкой.  - Это просто стыд и позор, что единственному в Америке  приличному
человеку не хватает яиц противостоять всей этой мрази.
     Шутливо-провокационные замечания, похоже, не  произвели  на  полковника
должного впечатления.  Он  уже  успел привыкнуть  к  ним в  ходе  предыдущих
встреч.
     - На  стороне  генерала  молодость, сэр. Генерал  умеет  заглядывать  в
будущее.  Генерал  наделен  истинным  талантом стратега. -  Каждая  из  этих
рубленых фраз  сопровождалась энергичным  кивком, глаза же  смотрели немного
испуганно. - Генерал  много читает. Он  не прост. Он умеет  ждать. Другие на
его месте уже давно начали бы палить из всех орудий. Только не генерал. Нет,
<I>сэр.</I> И когда  придет время сменить  президента, будьте уверены, генерал  его
сменит.  Он единственный в  Америке  человек, который  знает, как  и  когда.
Таково мое мнение. Да, <I>сэр.</I>
Я просто  подчиняюсь, говорили карие  и добрые,  словно  у  спаниеля, глазки
полковника. А немного выдвинутая вперед  челюсть говорила: прочь с дороги! У
него были коротко подстриженные волосы. И, глядя  на его выправку, просто не
верилось,  что  на нем  сейчас  нет военной формы.  И еще  казалось, что  он
немного не  в себе.  Как,  впрочем, и  все остальные.  Формальностям  пришел
конец. Элиот взглянул на часы и, недоуменно вскинув брови, покосился на Тага
Кирби. Полковник вынул из-за воротника  салфетку,  приложил к  губам,  потом
швырнул рядом с  прибором  - жестом,  дававшим  понять,  что Кавендишу  пора
убирать со стола. Кирби закурил сигару.
     -  Сделайте  нам одолжение, уберите  это  вонючее дерьмо. Пожалуйста, -
вежливо попросил его Хэтри.
     Кирби  загасил  сигару.  Порой  он  забывал,  что  Хэтри  владеет   его
секретами.  Кавендиш спрашивал, кому  кофе  с сахаром и  не  желает  ли  кто
сливок.  Трапеза окончилась, началось совещание. Пятеро мужчин, ненавидевших
друг друга  всеми  фибрами души,  сидели вокруг хорошо отполированного стола
восемнадцатого века, объединенные общими идеалами.
     - Так вы, ребята, собираетесь что-нибудь делать или нет? -  спросил Бен
Хэтри, известный своей нелюбовью к преамбулам.
     -  Нам бы  чертовски <I>хотелось,</I> сэр,  -  ответил  Элиот с  непроницаемым
лицом.
     - Так что вас, черт  возьми, останавливает? Все доказательства  налицо.
Вы управляете этой страной. Так чего ждать?
     - Вэн хотел  бы  войти.  И Дирк  -  тоже. Верно, Дирк? Бей в  барабаны!
Правильно, Дирк?
     - Само собой, <I>-</I> выдохнул полковник и опустил  подбородок  на сплетенные
пальцы.
     - Так сделайте это, черт бы вас побрал! - воскликнул Таг Кирби.
     Элиот сделал вид, что не слышит этого.
     - Американский <I>народ</I> за то, чтобы мы вошли, - начал он. - Возможно, они
пока что сами этого не понимают, но скоро поймут. Американцы хотели бы, чтоб
мы вернулись туда, где  все  по праву принадлежит нам. И считают, что раз уж
на  то  пошло,  не следовало  бы отдавать  с  самого начала. И нас  ничто не
останавливает, Бен. У нас Пентагон,  у  нас воля и желание, обученные  люди,
технология,  все.  На нашей  стороне  Сенат. И  Конгресс  тоже.  У  нас есть
республиканская  партия.  Мы  делаем  внешнюю  политику.  Средства  массовой
информации тоже  в  наших  руках. И никто  нас не  останавливает, кроме  нас
самих. Никто и ничто, Бен, и это непреложный факт.
     За круглым столом воцарилось молчание. Нарушил его Кирби.
     - Для  первого прыжка всегда нужно большое мужество, - ворчливо заметил
он.  - Тэтчер никогда не  колебалась. А вот  другие ребята -  про  них этого
никак не скажешь.
     Снова молчание.
     - Вот так и происходит  потеря каналов, - заметил Кавендиш, но никто не
засмеялся, все продолжали молчать.
     - А знаете, Джефф, что тут на днях сказал мне Вэн? - спросил Элиот.
     - Что, старина? - откликнулся Кавендиш.
     - Что  у каждого неамериканца есть  для Америки роль. По большей  части
это люди, сами не играющие никакой роли. Одним словом, онанисты.
     - Генерал Вэн зрит в самый корень, - заметил полковник.
     - Продолжайте, - сказал Хэтри.
     Но Элиот не спешил. Задумчиво сложил на  груди руки и страшно напоминал
в этот момент землевладельца, обозревающего свои  плантации  и попыхивающего
вишневой трубкой.
     - У нас просто нет для этого <I>предлога,</I> Бен,  - признался он  наконец. -
Ни единой <I>зацепки.</I> У нас есть  только <I>условия.</I> Нет дыма, а  потому  не может
быть  огня.  Никто  не насилует  американских  монахинь.  Никто  не  убивает
американских детишек. Одни только слухи. Одни только "может быть". Не созрел
момент, не кровоточат еще сердца членов госдепа, не время выходить на  улицы
с плакатами и кричать "Руки прочь от Панамы!" у ворот Белого дома. Вот когда
наступит момент для решительных действий,  тогда мы  и сможем адаптировать к
нему  национальное самосознание. Национальное самосознание  способно творить
настоящие чудеса. И мы можем его подтолкнуть. Вы можете, Бен.
     - Я ведь говорил, что помогу. Охотно.
     - Да, но вы не можете дать нам <I>предлог,</I>  - заметил Элиот. -  Не станете
же вы насиловать американских монахинь. Или убивать ради нас детишек.
     Кирби не выдержал и расхохотался.
     - Зря вы так уверены в этом, Элиот, - воскликнул он. - Вы еще не знаете
нашего Бена! Зато мы знаем. Что? Что?
     Но  вместо  аплодисментов  он  был вознагражден  лишь  хмурой  гримасой
полковника.
     -  Да есть у вас этот гребаный предлог, не  волнуйтесь, - возразил  Бен
Хэтри.
     - Какой же? Назовите, - попросил Элиот.
     - Отрицания, мать их за ногу, - буркнул Бен.
     - Какие еще отрицания? - удивился Элиот.
     -  Да  полно. Панамцы  будут это отрицать.  Лягушатники будут отрицать,
японцы - тоже. А стало быть, все  они лжецы, как  и  Кастро, который  тоже в
свое время лгал. Кастро отрицал наличие русских ракет, вот вам и повод. И вы
им  воспользовались.  Панамцы  будут  отрицать наличие  заговора, и вы снова
можете этим воспользоваться.
     - Но,  Бен, тогда ракеты действительно  были там, - возразил Элиот. - У
нас были <I>снимки</I> этих ракет. У нас был "дым".  А  в данном  случае  мы ничего
подобного   не  имеем.  Американский   народ  привык,   чтоб  все  было   по
справедливости. Пустой  болтовней  тут  не отделаться. Нам  нужен  серьезный
повод. Президенту нужен. И пока таковой  не появится, президент и пальцем не
шевельнет.
     - Скажите, Бен, у  вас случайно не завалялось  пары-тройки снимков, где
японские инженеры с накладными бородами занимаются рытьем второго канала, а?
- ехидно спросил Кавендиш.
     - Ни хрена  подобного у нас нет, -  странно спокойным тоном ответил Бен
Хэтри. Впрочем, ему почти  никогда не было нужды повышать голос. - Итак, что
же вы собираетесь предпринять, Элиот? Ждать, пока японцы не поздравят вас по
телевизору тридцать  первого декабря  с гребаным тысяча девятьсот  девяносто
девятым годом от Рождества Христова?
     Элиота ничуть не смутил этот выпад.
     - У нас, Бен, нет ни одного эмоционального сценария, который можно было
бы  разыграть  в теленовостях.  Прошлый раз  нам  просто  повезло. Батальоны
Норьеги грубо обращались с американками на улицах  Панама-Сити. До тех пор у
нас были связаны руки. Что у нас было? Наркотики, и мы орали об этом на весь
мир. Хамство Норьеги, и мы кричали об этом. Его безобразная внешность, и это
мы тоже раздували, как только могли. Многие люди  считают, что это аморально
- быть некрасивым. Мы работали над этим. Знали о его сексуальных похождениях
и увлечении  вуду. Разыграли карту Кастро. Но до тех пор, пока на порядочных
американских женщин не  напали озверевшие  латиноамериканские солдаты, у нас
не было повода. Только тогда наш  президент счел  своим долгом послать  туда
ребят, чтоб поучили этих ублюдков хорошим манерам.
     - Я слышал, что все это устроили вы, - заметил Хэтри.
     -  Как  бы там ни  было,  а два раза такая штука не  пройдет, - ответил
Элиот.
     Тут  Бен Хэтри  взорвался.  Но это  были подземные испытания.  Никакого
хлопка,  сопутствующего  взрыву. Просто  накопившееся  раздражение  достигло
критической  отметки и  вырвалось  наружу  в приглушенном  свистящем голосе,
полном отчаяния и злобы.
     - Господи ты боже, но ведь этот гребаный канал <I>ваш,</I> Элиот!
     - Индия тоже когда-то была вашей, Бен.
     Хэтри не удосужился  ответить. Он  смотрел на занавешенное окно с видом
человека, напрасно теряющего время.
     - Нам нужен повод, - повторил Элиот. - Нет  повода - нет и войны. Иначе
президент и пальцем не шевельнет. Точка.
     Настал  черед Джеффа Кавендиша с его  манерами  и  цветущей  внешностью
вновь сделать присутствующих веселыми и счастливыми.
     - Что ж, джентльмены, лично мне кажется, в наших подходах много общего.
О времени решать  генералу  Вэну, это несомненно.  Никто не собирается этого
оспаривать.
     Может, потолкуем еще немножко? А ты, Таг, не слишком натягивай поводья.
     Хэтри  полностью  присвоил  себе  занавешенное окно. Перспектива  вновь
слушать Кирби окончательно привела его в уныние.
     - Эта молчаливая оппозиция, - начал Кирби. - Группа Абраксаса. Вы о ней
что-нибудь знаете, Элиот?
     - А что? Я должен?
     - А Вэн знает?
     - Они ему вроде бы нравятся.
     - Что довольно странно с его  стороны, не  так ли? - заметил  Кирби.  -
Особенно с учетом того, что парень вроде бы настроен антиамерикански?
     - Абраксас не марионетка, он  не наш клиент, - ответил  Элиот. - И если
нам  удастся и дальше поддерживать временное  панамское правительство,  пока
обстановка  в стране  не будет  достаточно  стабильной  для проведения новых
выборов, что ж, в том есть  заслуга и Абраксаса. И либералы  не возмутятся и
не станут обзывать нас колонизаторами. И панамцы - тоже.
     - А если вдруг он взбрыкнет, всегда можно  сбить  его самолет, верно? -
ядовито заметил Хэтри. Кирби вновь принялся за свое.
     -  Лично мне  кажется, Элиот, Абраксас наш человек. Не  ваш. <I>Наш, и сам</I>
сделал этот выбор.  А, следовательно, и оппозиция тоже наша. И  мы должны ее
контролировать,  снабжать,  консультировать.  Мне  кажется,  мы  все  должны
помнить  это. И  в  первую очередь -  Вэн. И для генерала Вэна будет  крайне
нежелательно, если вдруг обнаружится, что Абраксас берет доллары дяди  Сэма.
Или что  его  ребята  имеют американское оружие.  Мы  же  не хотим  подвести
бедного парня, прежде времени выставить его подручным янки, верно?
     Тут вдруг полковника осенило. Глаза его  расширились и засверкали. А на
губах заиграла радостная улыбка.
     - Послушайте, мы можем навести их на ложный  след, Таг!  И даже извлечь
из этого определенную  выгоду! Сделать так, чтоб все  подумали, что Абраксас
получает все это из Перу, Гватемалы, Кубы. Да откуда угодно. Нет проблем!
     Тут вмешался Таг Кирби.
     <I>-</I> Мы нашли  этого Абраксаса,  мы  и должны  его снабдить всем, - твердо
заявил  он.  -  Этот  человек  -  прекрасное  приобретение.  Хотите,  можете
участвовать в сборе средств, мы с благодарностью примем любую помощь. Но все
должно  проходить  исключительно  через  <I>нас.</I> Никаких  местных телодвижений.
Ничего  напрямую.  Мы ведем  этого Абраксаса,  мы его и снабжаем.  Он наш. А
также  все  его  студенты,  рыбаки и  прочие, кто у него  есть.  Мы  обязаны
обеспечить  их  всех! -  закончил  он  и  для  пущей  убедительности стукнул
увесистым кулаком по столу восемнадцатого века.
     - Только в том случае, если... - заметил после паузы Элиот.
     - Если что? - спросил Кирби.
     - Если мы  туда войдем, - ответил Элиот.  Хэтри оторвал взгляд от окна,
резко развернулся и уставился на Элиота.
     -  Только,  чур, первый  эксклюзивный  кусок  мой, - сказал  он.  - Мои
телевизионщики, мои  писаки  отправятся туда  первыми.  Мои  ребята займутся
студентами  и  рыбаками, это их  эксклюзивное право. А остальные пусть  едут
следом, в резерве.
     Элиот сухо рассмеялся.
     - Может, заодно ваши  люди, Бен, обеспечат нам и вторжение?  Может, это
решит для вас проблему выборов? Как насчет маленькой спасательной операции с
целью  защиты  осевших  там  британских  граждан?  Уж  наверняка  парочка да
найдется!
     - Рад, что вы подняли этот вопрос, Элиот, - заметил Кирби.
     Еще один поворот.  Кирби  напрягся, взгляды  всех присутствующих, в том
числе и Хэтри, устремились на него.
     - Это еще почему, Таг? - спросил Элиот.
     -  Потому, что  пора  бы  поговорить  и о  том,  как наш человек  будет
выбираться из  всего  этого,  -  ответил  Кирби  и  покраснел.  Наш  человек
означало: наш лидер. Наша марионетка. Наш талисман.
     -  Хотите, чтоб он  заседал в Пентагоне вместе  с Вэном, Таг?  - игриво
предположил Элиот.
     - Не болтайте глупостей!
     -  Хотите,  чтоб на  американских авианосцах  присутствовали британские
войска? Сделайте одолжение!
     - Нет, спасибо, мы этого не хотим. Но нам нужен кредит.
     - Сколько именно, Таг? Мне говорили, что вы умеете торговаться.
     - Да не денежный. Кредит доверия. Это вопрос <I>морали,</I> а не финансов.
     Элиот  улыбнулся. Хэтри  - тоже.  Выражение их лиц свидетельствовало  о
том, что моральный аспект вполне может служить темой для переговоров.
     - Наш человек будет открыто находиться на передовой, - заявил Таг Кирби
и принялся загибать  пальцы. - Наш человек завернется во  флаг, а ваши  люди
будут подбадривать его радостными криками, типа "Правь,  Британия!". И потом
это даст  повод к развитию между нами особых отношений, верно, Бен? Визиты в
Вашингтон, всякие  там  рукопожатия,  соответствующий уровень, много  добрых
слов  в адрес нашего человека. А ваш человек  должен приехать в Лондон,  как
только вы  его  раскрутите.  Уже давно пора,  он запоздал,  и это  заметили.
Сведения о роли  британской разведки  должны  просочиться  в респектабельные
средства массовой  информации.  А  мы дадим вам  текст, правильно,  Бен? Вся
остальная Европа остается в стороне,  лягушатники будут,  как всегда, кусать
локти.
     - Оставьте это дерьмо мне,  - сказал Хэтри.  - Он  не  продает газет. В
отличие от меня.
     Они расстались, как  не помирившиеся любовники,  обеспокоенные тем, что
наговорили друг другу гадостей, что не  удалось высказать самое главное, что
остались непонятыми. Как только вернемся, провернем все это дело через Вэна,
обещал Элиот. Посмотрим,  что он  на это скажет. Генерал Вэн - это всерьез и
надолго, заявил  полковник.  Генерал  Вэн - великий мечтатель.  Генерал  уже
положил глаз на Иерусалим. Генерал умеет ждать.
     - Дайте же выпить, мать вашу за ногу! - воскликнул Хэтри.
     Они остались одни. Трое англичан сидели и пили свое виски.
     - Славная маленькая встреча, - заметил Кавендиш.
     - Дерьмо, - буркнул Кирби.
     - Купите молчаливую оппозицию, - приказал Хэтри.  - Убедитесь,  что они
умеют говорить и стрелять. А насколько реальны студенты?
     - Да шут их разберет, шеф. Маоисты, троцкисты, борцы за  мир, многие не
так уж и молоды. Как знать, куда их занесет.
     -  Да  какое,  к  черту,  кому дело, куда  их там занесет? Купите  этих
придурков  и  отпустите  в вольное  плавание.  Вэну нужен предлог. Он  о нем
мечтает, просто  не  осмеливается просить.  Почему,  как  вы  думаете,  этот
ублюдок посылает  сюда своих лакеев, а  сам  остается дома?  Может, студенты
дадут повод? Где доклад Лаксмора?
     Кавендиш протянул ему доклад, и Хэтри прочитал его в третий раз.
     - Кто эта сука, что вынесла всему этому дерьму приговор? - спросил  он.
Кавендиш назвал имя.
     -  Отдайте им обратно, - распорядился Хэтри.  - Передайте, что  я  хочу
больше знать о студентах.  Свяжите  их с бедными и  угнетенными, коммунистов
лучше не  трогать.  И дайте нам больше  материала  о  молчаливой  оппозиции,
которая  смотрит  на  Британию  как  на  демократическую модель  для  Панамы
двадцать  первого века.  Мне нужен  кризис. "Террор идет по  улицам Панамы",
что-нибудь  вроде этого дерьма.  На первые полосы, в воскресенье. Подключите
Лаксмора.  Скажите  ему, что  пора вытаскивать  этих  гребаных  студентов из
кроватей.
     Лаксмору никогда не доставалась  столь опасная миссия. Он был возбужден
и  одновременно  -  испуган. Впрочем, заграница  всегда пугала его.  Он  был
совсем  одинок,  трагически одинок.  В  кармане  лежал  всегда  производящий
неотразимое  впечатление паспорт  на  имя подданного ее величества  королевы
Меллорса, обеспечивающий  его  обладателю безопасный перелет  через границы.
Рядом, на  сиденье салона  первого  класса, лежали  две  объемистые сумки из
черной кожи, опечатанные сургучом с королевским гербом и обвязанные широкими
лентами. Инструкции, полученные им, не  позволяли ни спать, ни пить во время
перелета. Сумки должны были постоянно оставаться в пределах досягаемости и в
поле зрения. Ни одна грязная  рука  не смела осквернить своим прикосновением
почту посланника ее величества. Ему было велено не  общаться ни с кем, но по
чисто  оперативным  нуждам пришлось исключить  из  этого более чем обширного
списка полную стюардессу  британских  авиалиний.  Примерно  на  полпути  над
Атлантикой он вдруг почувствовал необходимость облегчиться.  Дважды  пытался
подавить эти позывы, но ничего не получилось. Наконец, поняв, что не в силах
более  терпеть,  он  попросил  стюардессу   подежурить  возле   туалета,  и,
пошатываясь  под  тяжестью  сумок,  двинулся  крабьей походкой  по  проходу,
немилосердно задевая углами своего багажа дремлющих арабов и наталкиваясь на
тележки с напитками.
     - А  ваши секреты,  как я посмотрю,  весят немало,  -  шутливо заметила
стюардесса, когда наконец он благополучно добрался до желанной кабинки.
     Лаксмор обрадовался, услышав родной шотландский акцент.
     - Откуда вы родом, моя дорогая?
     - Из Абердина.
     - Боже ты мой! Серебряный город!
     - А вы?
     Лаксмор уже приготовился разразиться возвышенной речью, описывающей все
прелести родной провинции, но тут спохватился, что фальшивый паспорт выписан
на имя  Меллорса  из  Клэфема. Растерянность  его  только усугубилась, когда
стюардесса  любезно придержала для  него дверь кабинки,  пока он пристраивал
рядом  сумки.  Вернувшись  на  место,  он  оглядел  ряды  кресел  в  поисках
потенциального  угонщика  и  увидел,  что  ни одному из  пассажиров доверять
нельзя.
     Самолет  начал  снижаться.  "Господи,  помоги!"  -  подумал  Лаксмор  и
вспомнил свой  ночной кошмар  -  самолет падает  в  море  и  тонет  вместе с
драгоценной почтой. К месту катастрофы тут же бросаются спасательные суда из
Америки, Кубы, России  и Англии! Кем был  этот таинственный Меллорс?  Почему
его  сумки пошли прямиком  на  дно?  Почему на  поверхности  океана не видно
плавающих  бумаг? Почему никто не запрашивал о  нем?  Ни вдова, ни  дети, ни
родственники? Сумки поднимают. Не будет ли правительство ее величества столь
любезно объяснить всему миру их столь необычное содержимое?
     -  Наверняка  ваша  конечная  цель  -  Майами,  верно?  -  осведомилась
стюардесса,  когда  он поднялся  и двинулся к  выходу.  -  Могу  побиться об
заклад, вы будете просто счастливы принять хорошую горячую ванну, как только
избавитесь от этого своего багажа.
     Лаксмор  понизил голос, на  тот случай, чтоб не  подслушали  арабы. Она
была славной шотландской девушкой и заслуживала только правды.
     - Панама, - пробормотал он.
     Но  она  уже  отошла  и не слышала  его. Была занята другим, напоминала
пассажирам, чтоб те  не забыли  застегнуть ремни и привести спинки кресел  в
вертикальное положение.
     <B>Глава 19</B>

Гонорары зависят исключительно от  чина, -  объяснил Молтби, выбирая средней
длины клюшку с железной головкой. Флажок  развевался футах в восьмидесяти от
него. - Солдаты не получают практически  ничего. Чиновники - тем больше, чем
выше  рангом. Говорят,  что у генерала  вообще  нечем платить.  - Он выдавил
вялую улыбку. - Я нашел выход, - с гордостью заключил он. - Я сержант.
     И он ударил по мячу.  Тот пролетел шестьдесят  ярдов,  упал в  траву  и
исчез из  виду. Молтби  побежал  туда.  Стормонт последовал за  ним.  Следом
плелся пожилой индеец в соломенной шляпе с набором древних клюшек в плетеной
сумке.
     Ухоженные  лужайки Амадора были просто мечтой любого скверного игрока в
гольф, именно  таким  игроком и являлся  Молтби.  Они  протянулись  зелеными
полосками между военной базой США, построенной еще в двадцатые, и побережьем
у входа в  канал. Здесь имелась сторожевая  будка.  Здесь имелась прямая как
стрела  и  пустая дорога, которую охраняли  скучающий американский  солдат и
столь же скучающий панамский полицейский. Никто не имел права ступать на эту
землю, кроме  военных и  их жен. На горизонте  виднелся Эль Чорилло,  за ним
высились  сатанинские  башни  Пунта  Пайтилла, затянутые в этот  день  серой
дымкой   облаков.  У  океанского  побережья  примостились  острова,  там  же
находилась  дамба.  А  чуть дальше  выстроились  в ряд неподвижные  корабли,
ожидающие своей очереди войти под мост Америкас.
     Но  для  скверного  игрока в гольф  самой  соблазнительной особенностью
этого  места являлись прямые поросшие травой окопы глубиной в тридцать футов
от уровня моря. Некогда они были  частью канала, теперь  же служили надежным
прибежищем для неточно пробитого мяча. Скверный  игрок мог промахнуться, мог
не  рассчитать  силы  удара.  Окопы, пока он  оставался  под  их попечением,
прощали ему все.
     - Как Пэдди?  Все  в порядке? - осведомился  Молтби, тайком от партнера
поправляя мяч носком потрескавшейся туфли для гольфа. - Кашель получше?
     - Не совсем, - ответил Стормонт.
     - О, господи! Ну и что они говорят?
     - Да ничего определенного.
     Молтби ударил  снова.  Мяч пролетел над зеленой травой и снова исчез из
виду. Молтби побежал  к  нему.  Начался  дождь.  Принимался он каждые десять
минут, но Молтби, казалось,  не замечал его вовсе. Мяч угодил прямехонько  в
центр   островка   из   мокрого   песка.  Старик   индеец  протянул   Молтби
соответствующую клюшку.
     - Вам надо  увезти ее  куда-нибудь, - посоветовал посол  Стормонту. - В
Швейцарию, или куда  там  возят таких  больных. Здесь, в  Панаме, совершенно
антисанитарные условия. Никогда не знаешь, где подцепишь микроба. Черт!..
     Точно  некое примитивное  насекомое,  мяч  упорхнул  в  густые  зеленые
заросли. Через пелену дождя Стормонт наблюдал  за  тем, как  посол описывает
большие круги в  его поисках.  И  вот  он напрягся, застыл,  потом  совершил
бросок.  Восторженный  возглас - мяч нашелся!  "Да  он окончательно тронулся
умом, -  подумал Стормонт. -  Рехнулся". Сегодня  Молтби позвонил ему  в час
ночи, как  раз когда Пэдди уже засыпала. "Всего пара слов, Найджел, если вы,
конечно,  не возражаете.  Просто подумал, мы могли бы  встретиться завтра, с
утра, немного размять ноги..." - "Как скажете, посол".
     - А так,  во всех остальных отношениях в посольстве вроде бы сейчас все
в порядке, - резюмировал Молтби,  длинными скачками направляясь к следующему
окопу. - Всего-то и надо, что  остановить кашель у Пэдди и мою бедную старую
Фиби. - Фиби, его жену, никак нельзя было назвать ни старой, ни бедной.
     Молтби был небрит. Крысиного цвета пуловер промок насквозь и походил на
кольчугу.  "Неужели  этот урод  не  может  позволить себе  завести приличный
дождевик?" - так подумал Стормонт и поморщился - дождь прохладными струйками
бежал за воротник.
     - Фиби  <I>никогда</I>  не была  счастлива, -  говорил между  тем Молтби.  - Я
вообще не понимаю, зачем она вернулась. Я ее ненавижу. Она меня тоже. А дети
ненавидят нас обоих. В этом нет абсолютно никакого смысла. Да мы, слава тебе
господи, не трахались вот уже несколько лет!
     Стормонт был потрясен, но хранил  молчание. Ни разу за те полтора года,
что  они  были  знакомы,  Молтби  не говорил  ему  ничего  подобного.  И  он
недоумевал, с чего  это вдруг послу понадобилось  раскрывать перед ним душу.
Нет, это просто уму непостижимо!
     - Да, вы тоже прошли через развод, - не  унимался Молтби. - И тоже  был
скандал, и  об этом,  насколько  я  помню,  немало  судачили.  Но вы  сумели
преодолеть  все  это.  И ваши дети с вами  разговаривают. И министерство  не
выбросило вас на улицу.
     - Ну, это не совсем так.
     - Знаете, я бы хотел, чтоб  вы перемолвились словечком с Фиби. Ей будет
только на пользу. Скажите, что сами  прошли через все это, и что черт не так
уж и страшен, как его малюют. Она  совершенно не умеет говорить  с людьми по
душам, в этом отчасти и кроется проблема. Предпочитает командовать ими.
     - Может, все-таки лучше, если с ней поговорит Пэдди?
     Молтби  укладывал мяч для первого  удара.  Делал  он  это,  как заметил
Стормонт, даже не  сгибая колен. Просто  сложился всем  телом пополам, затем
распрямился.
     -  Нет,  думаю,  все  же  лучше, если это  сделаете вы,  -  сказал  он,
угрожающе примериваясь клюшкой  к  мячу. -  Она, видите  ли, беспокоится обо
<I>мне,</I>  вот в чем  штука. Знает,  что сама прекрасно  без  меня  обойдется. Но
считает, что я  буду  названивать  ей  каждые пять минут и  спрашивать,  как
сварить яйцо  или что-нибудь  в этом роде.  Да я  в жизни этого  не  сделаю!
Заведу какую-нибудь шикарную девчонку. И  сам хоть весь день буду варить для
нее яйца!  - Он ударил,  мяч  взметнулся вверх, перелетел через спасительный
окоп,  какое-то время  катился  по  прямой  к  лунке,  затем  вдруг,  словно
передумав, вильнул в сторону и скрылся в пелене дождя.
     - Вот пердун вонючий! - воскликнул посол,  обнаруживая  столь глубинные
познания в языке, что  Стормонт  удивился.  Он  и не  подозревал, что Молтби
известны такие словечки.
     Продолжение  игры  казалось  просто абсурдным. Бросив мяч  на  произвол
судьбы,  они  направились  к эстраде  для  полкового оркестра,  находившейся
невдалеке  от  коттеджей,  где жили семейные  офицеры.  Но  старому  индейцу
почему-то  не  понравилось  это  место.  Он  предпочел  укрыться  под  сенью
пальмовых деревьев, стоял там, и потоки воды сбегали по полям его шляпы.
     - А во  <I>всех остальных</I> отношениях, - говорил Молтби, - у нас все дружно
и  хорошо.  Никакой  там грызни,  все  живы  и  здоровы, со всех направлений
потоком  поступают  ценнейшие  разведывательные данные.  Чего еще хотят наши
хозяева? Просто ума не приложу!
     - А чего именно они хотят?
     Но  Молтби   не  спешил  с   ответом.  А  затем   предпочел  отделаться
маловразумительными и странными намеками.
     - Долго беседовал вчера вечером с разными людьми по секретному телефону
Оснарда,  -  объявил  он  тоном  человека,  погрузившегося  в  самые сладкие
воспоминания. - Вы догадываетесь, о чем шла речь?
     - Да нет, я бы не сказал, - ответил Стормонт.
     -  Самые  горячие  и тревожные новости, сравнимые для нас  разве что  с
бурской войной. Нет, скорее вообще ни с чем не сравнимые. Я под  глубочайшим
впечатлением. И  все до одного такие славные люди! Нет, не то чтобы я с ними
встречался. Но, судя по  голосам, очень  симпатичные.  Один  почти все время
разговора только и  знал, что  извинялся. Некий господин по  фамилии Лаксмор
уже на пути к  нам. Шотландец. Мы должны называть его Меллорс. Вообще-то мне
не следовало бы говорить вам об  этом, так  что, естественно, говорю. И этот
Лаксмор-Меллорс привезет нам совершенно потрясающие новости.
     Дождь  прекратился,  но  Молтби,  похоже,   этого  не  замечал.  Индеец
по-прежнему  стоял  под  пальмами,  свернул себе  толстую  сигару из листьев
марихуаны и курил.
     - Наверное, надо расплатиться с этим парнем, - заметил Стормонт. - Если
вы, конечно, не будете больше играть.
     Вместе они наскребли несколько  отсыревших  долларовых бумажек,  отдали
индейцу  и  отправили его к зданию клуба  вместе  с  клюшками Молтби. А сами
уселись на  сухую  скамью  перед  эстрадой и  наблюдали,  как  мчат к  Эдему
разбухшие потоки воды и как сверкает на каждом листке и цветке солнце.
     -  Так было  решено... и  мой голос тут  совершенно ничего  не  значил,
Найджел.  Было  решено,  что правительство  ее  величества  королевы  должно
оказать   тайную  поддержку   и  помощь  молчаливой  оппозиции   Панамы.  И,
естественно, при  малейших  подозрениях  мы  все должны  отрицать.  Лаксмор,
которого  следует  называть  Меллорс,  прибывает  к  нам  специально,  чтобы
разъяснить,  как именно надо это делать. Я так понимаю, у него с собой целый
том инструкций. Под названием  "Как вытеснить местное правительство", что-то
в этом роде. И мы все  должны погрузиться в этот том и изучать его. Не знаю,
известно  ли  вам или  нет,  но меня  попросили пригласить  господ Доминго и
Абраксаса ночью в мой сад на заднем дворе. Можете, конечно, взять эту миссию
на себя. Нет,  не потому, что у  меня  нет сада, но  я до сих пор помню, что
творил  покойный  лорд Галифакс,  встречаясь тут с  разного сорта людьми.  Я
вижу, вы удивлены. Желаете что-то спросить?..
     - Почему бы этим не заняться Оснарду? - спросил Стормонт.
     - Мне  как послу был сделан намек, что его участие в этом нежелательно.
У парня и без того полно самых ответственных дел.  И потом он молод.  Он еще
только учится. А ребята из оппозиции склонны прислушиваться и доверять более
опытному человеку. Некоторые  из  них  такие же  люди,  как  мы. Но другие -
простые и  грубые  парни из  рабочего  класса,  портовые  грузчики,  рыбаки,
фермеры, в  этом роде. И будет гораздо  лучше, если мы  возьмем эту  ношу на
себя. Нам следует  также поддержать неких бунтарей-студентов,  а это  весьма
щекотливое дело. Но придется заняться и студентами. Уверен, вы будете с ними
любезны. Похоже, вас что-то беспокоит, да, Найджел? Я вас чем-то расстроил?
     - Почему бы им не прислать сюда побольше шпионов?
     -  О, не  думаю,  что  в  этом  есть  необходимость. Нет,  здесь  будут
появляться только люди типа этого Лаксмора-Меллорса, но никого на постоянной
основе.  И нет необходимости увеличивать штат посольства, это  может вызвать
кривотолки. Я это особо подчеркнул.
     - Вы? - недоверчиво спросил Стормонт.
     -  Да,  именно я. Двух таких  опытных, как  вы и я,  сотрудников вполне
достаточно, так я им сказал. И лишние люди в штате нам совершенно ни к чему.
Я был  тверд. Они только замусорят тут  всю округу, так  прямо и сказал. Это
неприемлемо. У нас тут работают  квалифицированные  кадры,  сказал я им.  Вы
должны мной гордиться.
     Стормонту показалось, что  в глазах посла блеснул незнакомый ему прежде
огонек, сравнимый с пробуждением желания.
     -  А по правде, здесь понадобится просто <I>колоссальный</I> штат! - продолжал
Молтби, и  в голосе его звучало возбуждение мальчишки, увидевшего игрушечную
железную  дорогу. - Радио, автомобили, курьеры, не говоря уже о материальной
части  - автоматах, минах, установках для запуска ракет, огромном количестве
взрывчатки, детонаторов и прочего. Ни  одна современная оппозиция  не  может
без этого обойтись,  так они мне сказали. И еще крайне важно  иметь запасные
части,  говорили они. Вы же прекрасно знаете, студенты народ  небрежный. Дай
им  утром радиоустановку,  а  к обеду она вся  будет  разрисована  граффити.
Уверен, что  и здешняя  молчаливая  оппозиция  ничем  не  лучше.  Должен вас
успокоить, оружие  будет исключительно британского  производства. Одна очень
надежная  и  проверенная британская  компания уже вызвалась  поставлять  все
необходимое,  очень  мило  с  их  стороны. Министр  Кирби о нем  высочайшего
мнения. Оно великолепно проявило себя еще  в Иране... или Ираке? Возможно, и
там,  и  там. Рад сообщить, что и Галли  придерживается того  же мнения. А в
министерстве приняли мое предложение, чтоб его посвятили во все правила игры
с  этим  БУЧАНОМ  и нашли  ему  достойное  место  в  ней.  Оснард,  конечно,
чертыхается на чем свет стоит.
     - Ваше предложение? - тупо повторил Стормонт.
     -  Ну  да,  Найджел.   Я  пришел  к  выводу,  что  мы   с  вами  вполне
подготовленные люди  для участия в подобного рода интриге. Помните, я как-то
раз говорил вам, что просто мечтаю принять участие в каком-нибудь британском
заговоре? И  вот, пожалуйста!  Условный  сигнал  прозвучал.  Уверен,  что мы
прекрасно  справимся  с этой  задачей,  приложим  все силы...  Вы,  кажется,
недовольны  чем-то, Найджел? Наверное, просто еще не осознали  всей важности
того, что я говорю. Наше посольство собирается совершить потрясающий прорыв.
Из   стоячего   дипломатического   болота   мы   превратимся   в   важнейший
стратегический  центр.  И всем  нам  светят повышения, медали,  разного рода
знаки  внимания свыше. И  не  говорите  мне,  что сомневаетесь в мудрости  и
дальновидности наших хозяев! Это было бы весьма огорчительно.
     - Да нет, не то чтобы сомневаюсь. Просто  здесь  недостает целого  ряда
необходимых   стадий,   -  слабым  голосом   пробормотал   Стормонт,  силясь
представить себе образ совершенно нового посольства.
     - Ерунда. Каких именно?
     - Прежде всего логики.
     - Вот как? - ледяным  голосом произнес Молтби. - И  в чем же именно  вы
обнаружили нехватку логики?
     - Ну, возьмем,  к примеру,  молчаливую оппозицию. Да никто о ней, кроме
нас, сроду не слыхивал. Почему она до сих пор ничем себя не проявила, почему
ничего не просочилось в прессу?
     Молтби уже насмешливо улыбался.
     - Но,  мой дорогой, о чем говорит ее название? Такова их природа. На то
она и молчаливая. Держится в тени. Ждет  своего  часа. А Абраксас никакой не
пьяница. Он  настоящий герой,  мина замедленного  действия, революционер  от
бога и  во  благо своей страны.  А Доминго никакой не торговец наркотиками с
непомерным  либидо,  он бескорыстный  борец  за демократию.  А что  касается
студентов, тут  нечего  и рассуждать. Вы же сами знаете,  что это  за народ.
Легкомысленный. Непостоянный.  Сегодня  у них  на уме  одно,  завтра другое.
Боюсь,  вы  просто  устали, Найджел.  Панама  действует вам на  нервы.  Пора
отвезти  Пэдди  в  Швейцарию.  О,  и да,  чуть не забыл,  -  продолжил  он с
озабоченным   видом,   точно  упустил   нечто  страшно  важное.   -   Мистер
Лаксмор-Меллорс  везет золотые слитки,  -  он понизил  голос,  точно  их мог
кто-то  подслушать.  -  Банкам  и  курьерским службам в  подобных  ситуациях
доверять никак нельзя, особенно в  этом темном мире интриг,  в который  мы с
вами  теперь входим.  Так что,  Найджел,  он выступает в  роли посыльного ее
величества королевы и везет их дипломатическим багажом.
     -Что?
     - Да золотые слитки! Полагаю,  что  именно  ими будут  расплачиваться с
молчаливой  оппозицией,  а   не  долларами,  фунтами  или  там  швейцарскими
франками.  Должен сказать, это  имеет  смысл. Разве можно представить  себе,
чтобы молчаливую оппозицию подпитывали, допустим, фунтами стерлингов? Да они
обесценятся прежде,  чем состоится первый мало-мальски серьезный путч. И еще
мне сказали, что эта  самая  оппозиция обойдется нам недешево, -  добавил он
тем  же  многозначительным  тоном. - Нет, в  наши  дни несколько  миллионов,
конечно, ничто. Но не следует забывать, что придется еще покупать и  будущее
правительство.  Так   что   на   обоих   фронтах  необходимо  очень   умелое
дирижирование.  Впрочем,  думаю,  мы  справимся,  верно,  Найджел?  Лично  я
принимаю  это  как  вызов судьбы, как  испытание, должное показать, кто чего
стоит. Да  о  таком  случае,  человек,  озабоченный карьерой,  может  только
мечтать! Дипломатический Эльдорадо, только без пота, жары и грязи джунглей.
     Молтби погрузился  в размышления. Стормонт, сидевший рядом поджав губы,
никогда прежде  не видел своего  шефа в таком  приподнятом и  умиротворенном
настроении.  Но сам для себя так до сих пор и не решил, как следует ко всему
этому  относиться.  Многое казалось  непонятным и  совершенно  необъяснимым.
Солнце  ярко сияло в  небе.  Сидевший в  тени эстрады,  он  чувствовал  себя
приговоренным к пожизненному заключению, узником, не верившим, что дверь его
клетки когда-нибудь распахнется. Его  призывали блефовать, но что именно это
за  блеф?  Кого  еще он будет обманывать,  кроме себя,  наблюдая за тем, как
процветает  посольство благодаря неусыпным манипуляциям Оснарда? "Знаешь, не
нравится  мне  все это,  -  как-то  сказал  он Пэдди,  когда  та  осмелилась
предположить, что вся эта  история с  БУЧАНОМ  слишком уж  грандиозна, чтобы
быть правдой. - Особенно если узнаешь этого Энди чуть получше".
     Молтби между тем продолжал философствовать.
     - Наше посольство  пока  что не  в  силах  адекватно <I>оценить</I>  все  это,
Найджел. Мы можем иметь только самое общее представление.  Мы  знаем местные
условия. Да, это  несомненно. И  иногда то, что мы наблюдаем здесь, входит в
противоречие с тем, что сообщают наши доброжелатели. Но, слава создателю, он
не лишил нас органов чувств. Мы видим, слышим, можем  даже принюхаться. Но у
нас,  увы,   нет  всех  этих   файлов,   компьютеров,  аналитиков,  десятков
восхитительно молодых дебютантов, которые  сновали бы по нашим коридорам. Мы
замкнуты, ограничены в пространстве. Не  в силах  оценить игры, ведущиеся на
мировом уровне. Особенно в таком маленьком  и незначительном посольстве, как
наше. Мы просто грубые мужланы, недоучки. Вы согласны со мной?
     - Это вы им тоже сказали?
     - Да, представьте, сказал, по  волшебному телефону Оснарда. Слова имеют
больше  веса,  если произносятся втайне, вы согласны?  Мы  <I>осознаем  пределы
своих возможностей,</I> так я сказал. Работа у нас скучная, <I>рутинная.</I> Лишь время
от  времени можем  заглянуть  в большой мир.  И  БУЧАН  стал окном,  которое
позволяет нам это  сделать.  И мы благодарны судьбе  за это, мы <I>горды.</I>  И не
следует  требовать  от  такого  крошечного  посольства,  как  наше,  задачей
которого является слежение  за настроениями  в стране и пропаганда  взглядов
собственного правительства, объективного суждения по глобальным вопросам.
     -  Что  заставило  вас  так  сказать  им?  -  спросил  Стормонт.  Хотел
произнести это громче, но почувствовал, как перехватило горло.
     -  Естественно,  БУЧАН.  Министерство  обвинило  меня  в том, что я  не
восторгаюсь  поступившими от  него  в последнее  время  материалами. Кстати,
аналогичное обвинение было высказано и в ваш адрес. "Восторгаюсь? -
     ответил  я.  -  Да  по  части  восторгов  за мной  не  пропадет. Оснард
очаровательный парень, ответственный, безупречный во  всех отношениях, а его
операция  БУЧАН открыла  нам глаза и  дала массу  пищи  для  размышлений. Мы
восхищаемся  ею.  Мы целиком  и  полностью поддерживаем  его. Он  оживил наш
маленький дружный  коллектив.  Но  пока  что  мы  не  в силах отыскать  этой
операции  достойное место  в  великой схеме  мирового порядка.  Этим  должны
заняться аналитики и начальство".
     - И они с вами согласились?
     -  Съели  как  миленькие.  Энди  действительно обаятельнейший  человек,
сказал я им.  Умеет  обращаться с  дамами.  Ценное приобретение  для  нашего
посольства. -  Молтби умолк на секунду, затем продолжил  уже более спокойным
тоном: - Ладно, я допускаю, может, он не всегда играет по правилам. Мухлюет,
так, по  мелочам. Но кто этого не делает? Но мое мнение таково: это не имеет
ни малейшего отношения ни к вам, ни ко мне, ни к кому бы то ни было  в нашем
посольстве. Все до одного, возможно, за исключением молодого  Энди,  считают
эту возню с БУЧАНОМ полным вздором и ерундой!
     Стормонт  недаром заслужил репутацию человека выдержанного, особенно  в
критические моменты.  Какое-то время он сидел совершенно неподвижно - скамья
была жесткая,  из тикового дерева, без спинки, а у него уже давно побаливала
спина, особенно в сырую погоду.  Он  сидел  и  смотрел  на  застывшую  линию
кораблей на горизонте, мост Америкас, старый город и его безобразную младшую
сестру по ту сторону от залива. Закинул ногу на ногу,  потом передумал, снял
правую и  закинул левую. И размышлял над тем, не настал ли конец его карьере
по неким, еще не совсем понятным причинам  или же, наоборот, это есть начало
новой карьеры, очертания которой еще не вполне ясны.
     Молтби  же,  напротив,  пребывал в  самом  приподнятом состоянии  духа.
Откинулся  на  спинку,  уперся  затылком  продолговатой  козлиной  головы  в
металлическую стойку эстрады, и тон его был преисполнен благодушия.
     - Сейчас ни вы, ни я  не знаем, - говорил он, - кто  именно заварил всю
эту кашу. Сам  ли БУЧАН? Или миссис БУЧАН? Или же то  дело рук источников  -
Абраксаса,  Доминго,  этой  женщины  по имени  Сабина или  этого  совершенно
отвратительного журналистишки, который постоянно здесь сшивается, Тедди, как
его  там  дальше? А  может  быть,  все  это  придумал наш Энди,  господь  да
благословит его грешную душу?  А все остальное - чушь и сплошные выдумки? Он
молод. Они  вполне могли его  обмануть.  Но,  с другой  стороны,  он человек
весьма неглупый, к тому же отъявленный плут. Да, все дело в нем. Он насквозь
прогнил. От него исходит все это <I>дерьмо.
     -</I> А мне казалось, он вам нравится.
     - О, да, да, он мне сразу страшно понравился. И лично я  ничего не имею
против  него. В наши дни развелось немало  обманщиков,  но, как правило, это
скверные игроки,  вроде  меня.  Напакостят,  а потом извиняются.  Да  я  сам
<I>практически</I> пару раз опустился до извинений. - Он выдавил стыдливую улыбку в
адрес двух больших  желтых  бабочек, решивших,  видимо,  присоединиться к их
беседе. - Но Энди совсем другой. Он победитель. А обманщики-победители - это
самое страшное. Как, кстати, он ладит с Пэдди?
     - Пэдди его просто обожает.
     - Но, надеюсь,  это обожание не переходит границ? Он трахает Фрэн.  Мне
крайне неприятно об этом говорить, но это факт.
     - Ерунда! - пылко воскликнул Стормонт. - Да они едва разговаривают!
     - Это потому, что они решили скрывать свои отношения. Они трахаются вот
уже несколько месяцев. Бедняжка, похоже, совсем потеряла голову.
     - Да с чего это вы взяли?
     - Дорогой мой, вы, должно быть, давно уже заметили, я просто не в силах
оторвать от нее глаз. Слежу  за  каждым ее шагом.  Иногда  даже  езжу за ней
следом. Думаю, она об этом не подозревает. И видел, как недавно она вышла из
своей  квартиры и поехала к  Оснарду.  И не  выходила оттуда  ни вечером, ни
ночью. На следующий день, в семь утра, я под предлогом, что получена срочная
телеграмма,  начал  названивать ей в квартиру. Она  не подошла. Не отвечала.
Так что все, по-моему, ясно.
     - И вы ни слова не сказали Оснарду?
     - Но зачем? Фрэн ангел, он дерьмо, я похотливый дурак. Чего мы добьемся
подобными разговорами?
     Снова хлынул дождь, по деревянному настилу эстрады забарабанили крупные
капли. Молтби и Стормонт ждали, когда из-за туч снова выглянет солнышко.
     -  И что  же  вы теперь собираетесь  делать? - грубо  спросил Стормонт,
отметая все вопросы, которые собирался задать в первую очередь себе.
     -  <I>Делать,</I>  Найджел?  -  Перед ним снова был  прежний Молтби,  которого
всегда знал Стормонт: сухой, педантичный и надменный. - О чем это вы?
     -  БУЧАН. Лаксмор. Молчаливая оппозиция. Студенты. Люди по  ту  сторону
моста, кем бы они там ни были. Оснард. Теперь это факт: БУЧАН просто фикция.
И все эти доклады Оснарда, как вы сами выразились, полная чушь.
     - Но, мой дорогой, нас же  и не  просят что-либо <I>делать.</I> Мы лишь слуги,
исполнители высочайшей воли.
     - Но если Лондон  все это съел, а вы  считаете материалы полной ерундой
и...
     Молтби подался вперед, напоминая  при этом  прилежного и  внимательного
ученика, сложил пальцы рук вместе. "Продолжайте!"
     - Тогда вы должны им сообщить, - отважно заявил Стормонт.
     - Зачем?
     - Чтоб предотвратить последствия, к которым это может привести.
     -  Но, Найджел, мы ведь уже вроде бы договорились, оценка, анализ - это
не наше дело.
     Тут  в  их  владения  вторглась  маленькая  юркая  оливковая  птичка  и
принялась клевать крошки.
     - Больше мне  нечего вам сказать,  -  встревоженно  и торопливо заметил
Молтби.  -  О, черт! -  воскликнул он и засунул  руки в  карманы поглубже. -
Позже, - обещал он. - Приходите завтра. Нет,  лучше послезавтра, примерно  в
это же время. На нашу голову должен свалиться еще один шпион.
     -  В  подобных обстоятельствах,  Найджел,  наша  обязанность  здесь,  в
посольстве, обеспечить  логическую поддержку, - говорил Молтби сухим деловым
тоном. - Вы со мной согласны?
     - Думаю, да, - в голосе Стормонта звучало сомнение.
     - Помогать там, где  помощь  будет полезна и необходима.  Аплодировать,
ободрять, охлаждать чрезмерный пыл. Облегчить ношу тем, кто находится у руля
на линии.
     -  Просто у  руля,  -  рассеянно поправил  его Стормонт. - Или на линии
огня, если, конечно, вы это имели в виду.
     - Спасибо. Почему всякий раз, когда я пытаюсь подобрать соответствующую
метафору,  в   голове  происходит  путаница?  Наверное,  в  этот   момент  я
представлял себе танк. Оплаченный золотыми слитками.
     - Наверное, сэр.
     Голос  Молтби  снова  набирал  силу,  точно у эстрады собралась большая
аудитория, но там, кроме них, не было ни души.
     - Так  что Лондону я предложил  самое чистосердечное  сотрудничество. И
уверен, вы согласитесь со мной в том, что Эндрю Оснарду, несмотря на все его
достоинства,  никак нельзя  доверить столь  огромные деньги, наличными или в
форме золотых слитков. Просто  в силу его недостаточной опытности.  И  будет
только  честно, если  к  нему приставят помощника, обязанного присутствовать
при всех расчетах. В качестве посла  я добровольно взял на  себя эту миссию.
Лондон мудро согласился с этими доводами. Пусть Оснард и не слишком доволен,
но возражать не осмелится. Особенно когда мы - вы и я, Найджел, - в  должное
время  установим  связи с  молчаливой оппозицией  и студентами.  За  деньги,
поступившие из тайных фондов, всегда очень сложно отчитываться. И совершенно
невозможно вернуть, если они вдруг  попадут  не  в те руки.  Тем более важно
скрупулезно  следить  за экономией  средств, пока  они находятся  у  нас.  Я
попросил, чтоб канцелярию  обеспечили  сейфом  того же типа, что  имеется  у
Оснарда. Золото и все остальное будет храниться там, и только у вас и у меня
будут ключи. Если Оснард  вдруг решит, что ему  необходима крупная сумма, он
должен прийти  к  нам  и обосновать свои требования. Ну,  и если  их  сочтут
разумными, мы с вами  вместе  откроем  этот сейф и выдадим ему  наличные.  И
проследим, чтоб деньги попали куда следует. Скажите, вы человек богатый,  а,
Найджел?
     -Нет.
     - Я тоже. Наверное, сильно обеднели в результате развода?
     -Да.
     - Могу себе представить! Что ж, и в моем  случае все сложится не лучше.
Удовлетворить  Фиби будет нелегко. - Он  покосился на  Стормонта, как бы ища
подтверждения последнему своему  предположению, но лицо Найджела, обращенное
в сторону океана, было непроницаемым.
     - Как  все  же  несправедливо устроена жизнь!  -  продолжал  жаловаться
Молтби. - Взять, к  примеру, нас  с вами. Мужчины среднего  возраста, вполне
здоровые,  со  здоровыми  аппетитами. Да, совершили несколько ошибок, но уже
расплатились за них сполна, приняли к  сведению эти уроки. И осталось-то нам
всего ничего, всего лишь несколько драгоценных лет, а  потом  наступит зима.
Лишь одно обстоятельство все портит, а в остальном перспективы, казалось бы,
не самые худшие. Но мы разорены.
     Стормонт оторвал взгляд от моря и перевел его выше,
     на череду круглых  белых  облаков, скопившихся над далекими  островами.
Показалось, что он видит там снег. А Пэдди, счастливо излечившаяся от кашля,
весело  шагает по  тропинке к  уютному маленькому  шале,  несет  из  деревни
покупки.
     - Они хотят, чтоб  я прощупал американцев, - неожиданно для самого себя
выпалил Стормонт.
     - Кто? - быстро спросил Молтби.
     - Лондон, - тем же безжизненным тоном ответил он.
     - В каком смысле?
     -  Хотят  знать,  насколько  те  осведомлены.  Знают  ли  о  молчаливой
оппозиции. О студентах. О тайных встречах и переговорах с японцами. Я должен
их  прощупать,  но  ни  в  коем  случае  не  проговориться.  Просто  слушать
внимательно, как  янки болтают  о разных пустяках, запуске змеев, смокингах,
прочих вещах, о которых  болтают  люди, когда  им  нечего делать. Как те,  в
Лондоне, что  просиживают  задницы  в  креслах. Ни госчиновники,  ни  ЦРУ не
видели  материалов  Оснарда, это  очевидно. И я должен узнать их независимые
суждения на этот счет.
     - Иначе говоря, знают ли они?
     - Если угодно, да, - ответил Стормонт. Молтби возмутился:
     - О, я  просто  терпеть не  могу этих американцев!  Считают, что и  все
остальные должны  стремиться попасть в лапы дьяволу, как  это сделали они, и
чем скорее, тем лучше. Все быстро, все с наскока.  Но  так дела не делаются.
Посмотрите на нас.
     - Допустим, американцы ничего не знают. Или сделают вид, что не знают.
     -  Допустим, тут  и  вовсе  нечего знать. Последнее  кажется мне  более
вероятным.
     - Нет, <I>доля истины</I>  в  этом, наверное, все  же  есть, - упрямо  покачал
головой Стормонт.
     - Исходя  из того  же  принципа, что сломанные  часы все же  показывают
верное время два раза  в сутки. Да, в  таком случае что-то может оказаться и
правдой, - презрительно заметил Молтби.
     - Допустим, американцы  в это  поверят. Причем неважно, правда это  или
нет, - упрямо гнул свое Стормонт. - Ну,  купятся на это, если так вам больше
нравится. Лондон-то купился.
     - Какой именно Лондон? Не <I>наш,</I> это ясно. И нет,  разумеется, американцы
<I>никогда</I> в это не  поверят. Их  системы куда  совершенней  наших. И они очень
быстро выяснят, что  все это бред, скажут,  что будут иметь в виду, и пошлют
всех к чертовой матери.
     Но Стормонт не унимался:
     -  Люди  не  слишком доверяют всем этим системам. Разведка  -  это  как
экзамены. Всегда почему-то кажется, что  парень, сидящий за соседней партой,
знает больше, чем ты.
     - Найджел, - строгим  начальственным тоном заметил  Молтби, - позвольте
еще  раз  напомнить, мы не  даем  оценок.  Жизнь  предоставила нам редчайшую
возможность  находить постоянное удовлетворение в  своей  работе  и верой  и
правдой  служить  обществу.  Перед   нами  прекрасное  светлое  будущее.   И
сомневаться в этом - тяжелейший грех.
     Все еще смотревшего в небо Стормонта  уже не утешали  cвоим видом белые
облака. До сих пор  он ясно представлял себе свое будущее. Пэдди сжирал этот
проклятый  кашель.  Они  могут  позволить  себе  обратиться  лишь  к  жалкой
полуразвалившейся  системе  британского  здравоохранения.  Не  за  горами  и
преждевременная  отставка,  предполагающая,  что  они  должны   вернуться  в
Сассекс.  Все  прежние  мечты  пошли  прахом. Вместе  с Англией, которую  он
некогда так любил.
     <B>Глава 20</B>

     они лежали в мастерской для шитья, прямо  на  полу,  на  куче ковриков,
которые  женщины  индейского племени  куна держали  здесь для своих гостей -
бесчисленных двоюродных  братьев и  сестер, а  также  дядюшек и  тетушек  из
Сан-Блас. Над головами у них висели ряды пиджаков,  в ожидании, когда в  них
сделают  петли для  пуговиц.  Источником  света было  только небо,  а  также
красноватые отблески городских реклам. Единственными  звуками - шум движения
на Виа Эспанья и Марта, тихонько мурлыкавшая что-то ему на ухо. Оба они были
одеты. Она уткнулась изуродованным лицом ему в шею. И еще она вся дрожала. И
Пендель -  тоже. Вместе они составляли одно испуганное тело. Они чувствовали
себя детьми в пустом заброшенном доме.
     - Они сказали, что ты мухлюешь с налогами, - шептала Марта. - Я в ответ
говорю: налоги он платит.  "Я  сама веду все приходно-расходные  книги,  так
прямо им и сказала. - Уж я-то знаю".
     Тут она умолкла и ждала, что он что-нибудь скажет, но Пендель молчал.
     - Тогда они сказали, что ты жульничал со страховкой. А я и говорю: "Вот
и неправда, я  сама занимаюсь  страховкой.  И  там  все в  порядке". Тут они
заорали, чтоб я не смела задавать вопросов, что на меня есть досье.  Но я не
испугалась, я ведь уже битая, у меня иммунитет. - Она еще теснее прижалась к
нему. "Никаких вопросов  я  не задавала". Тогда они сказали,  что  запишут в
досье, будто бы у меня в спальне висят на стене портреты Че Гевары и Кастро.
Что  я опять связалась  со  студентами-радикалами.  Я  сказала,  что  ничего
подобного, хотя на самом деле это правда.  И еще они говорили, что ты шпион.
И Мики - тоже. Сказали, что он  нарочно притворяется пьяницей, чтоб никто не
заподозрил его в шпионаже. Да они просто с ума посходили!
     Она умолкла,  но Пенделю нужно было  время, чтобы осмыслить услышанное.
Затем он навалился на нее всем телом, взял ее лицо в ладони, крепко прижал к
своему, чтоб их лица стали одним лицом.
     - А они говорили, каким именно шпионом я стал?
     - А разве есть какие-то другие?
     - Настоящие.
     Зазвонил телефон.
     Он звонил прямо у них над головами, как это  обычно и делали телефоны в
жизни Пенделя. Он всегда  считал этот аппарат предметом рабочей обстановки и
инструментом  для внутреннего  общения, но  вдруг вспомнил, что его  женщины
куна  буквально жили  этим  телефоном, смеялись  и плакали в  него, могли на
любом слове  вдруг  повесить трубку, слушая своих мужей,  любовников, отцов,
вождей, детей и бесчисленных родственников с их бесконечными и неразрешимыми
личными  проблем