ния, а не просто прогуливал все это время. - Ну и как? - спросил Смайли. - Никто мне ничего не передал, - сухо отозвался Гиллем. - Я околачивался там весь день в ожидании ответа, но до вечера он так и не пришел. Ирина делала свою обычную работу. Видите ли, я настаивал на этом. Она хотела изобразить легкое недомогание, ,чтобы остаться в постели, но я и слышать не хотел об этом. Делегация должна была посетить несколько фабрик на Коулуне, и я попросил ее не отставать от остальных и вообще выглядеть умницей. Я заставил ее пообещать мне не притрагиваться к бутылке. Я не хотел, чтобы она в последний момент начала заниматься самодеятельностью и наломала дров. Я хотел, чтобы, пока она не сбежит, все шло нормально. Подождал до вечера, затем отправил повторную "молнию". Ничего не выражающий взгляд Смайли застыл на побледневшем лице Тарра. - Вы, конечно, получили подтверждение? - спросил он. - "Мы ознакомились с вашим сообщением". Это все. Меня бросало в пот всю ночь. К рассвету ответ так и не пришел. Я думал: может быть, этот самолет королевских ВВС уже где-то на подходе? Лондон всегда тянет, считал я, пока не согласованы все детали, чтобы дать подробные указания. Я имею ввиду, когда вы так далеко, вы должны верить, что у них все в порядке. Что бы вы ни думали, вы должны в это верить. И я очень часто думаю, что так оно и есть, правда, мистер Гиллем? Никто ему не ответил. - Я беспокоился об Ирине, понимаете. Черт возьми, я понял совершенно точно, что, если ей придется ждать еще день, она двинется. В конце концов ответ-таки пришел. Но это был вовсе даже и не ответ, если разобраться. Это была обыкновенная увертка: "Сообщите, где именно она работала, имена тех, с кем была знакома и контактировала в Московском Центре, имя ее нынешнего начальника, дату принятия в Центр". Господи, не знаю, что еще. Я быстро составил ответ, потому что в три часа у меня было с ней свидание в городе у церкви... - У какой церкви? - снова вмешался Смайли. - У Английской баптистской. - Ко всеобщему изумлению, Tapp снова покраснел. - Она любила туда ходить не на службу, а так, поглазеть. Я покрутился возле входа, стараясь не вызывать подозрений, но она так и не показалась. Первый раз она не пришла, как договорились. У нас был запасной вариант: встреча через три часа на вершине холма. Оттуда по уводящим вниз ступеням можно за две минуты добраться снова до церкви, и так, пока мы не встретимся. В случае, если что-нибудь не так, она должна была оставить купальник на подоконнике. Она была помешана на плавании, плавала каждый день. Я вернулся к "Александре": нет купальника. Предстояло убить два с половиной часа. Кроме как ждать, больше ничего не оставалось. Смайли спросил: - С какими пометками приходили телеграммы из Управления? - Срочные. - А ты свои отправлял "молнией"? - Да, оба раза. - Телеграмма из Лондона была кем-нибудь подписана? Пришлось вмешаться Гиллему: - Сейчас они никогда не подписываются. Периферия общается с Управлением как с единым целым. - Там стояла пометка "расшифровать лично"? - Нет, - сказал Гиллем. От Тарра ждали продолжения. - Я покрутился возле офиса Тесинджера, но там меня почти никто не знал, а он не очень-то жаловал "головорезов"; он затевал какую-то аферу на материке, в Китае, и, кажется, боялся, что я могу ненароком испортить все дело. Так что я решил лучше посидеть в кафе, и тут вдруг мне в голову пришла мысль: я ведь могу съездить в аэропорт. Знаете, как иногда бывает, приходит внезапно идея: "А не сходить ли мне в кино?" Я поймал такси и попросил гнать что есть мочи. Даже торговаться не стал. Какая-то паника меня охватила. Я растолкал очередь в справочную и попросил назвать мне все рейсы в Россию - и прямые, и с пересадкой. Я как полоумный раз за разом просматривал расписание и орал на китайских дежурных, но они все отвечали, что со вчсрашнего дня до сегодняшних шести часов вечера рейсов нет. Но у меня было предчувствие. Я должен был выяснить все до конца. Как насчет чартерных рейсов, спросил я, не указанных в расписании, грузовых, случайных транзитных? Ничего, точно ничего, не было отправлено на Москву начиная с сегодняшнего утра? И тут эта молоденькая девушка - китайская стюардесса - наконец признается. Видно, я ей чем-то приглянулся, и она сделала мне одолжение. Советский самолет вне расписания отбыл два часа назад. Всего четыре пассажира на борту. Самым примечательным из них была большая женщина. Дама. Без сознания. Они вынуждены были подвезти ее к самолету на каталке, голова и лицо были полностью перевязаны бинтами. Ее сопровождали два санитара и доктор. Я позвонил в "Александру" в надежде на чудо. Ни Ирина, ни ее так называемый муж не выписались из гостиницы, сказали мне там, но в комнате никто не отвечает. В этом вшивом отеле даже но знали, что они уже уехали. Наверное, музыка звучала уже давно, но Смайли заметил это только сейчас. Он слышал какие-то разрозненные фрагменты, доносящиеся из разных уголков дома: гамма на флейте, детская мелодия в проигрывателе, более уверенно звучала скрипичная пьеса. Просыпались многочисленные дочки Лейкона. Глава 8 Возможно, она д е й с т в и т е л ь н о заболела, - флегматично произнес Смайли, обращаясь больше к Гиллему, чем к кому-нибудь другому. - Возможно, она действительно была без сознания. Возможно, ее увозили настоящие санитары. Впечатление такое, что она, мягко говоря, была немного взбалмошной. - Он добавил, мельком взглянув на Тарра: - В конце концов, между вашей первой телеграммой и отлетом Ирины прошли только сутки. Вряд ли можно обвинять Лондон. - Т е о р е т и ч е с к и можно, - сказал Гиллем, уставившись в пол. - Это невероятно быстро, но в принципе возможно, если кое-кто в Лондоне... - Они все напряглись. - Если кое-кто в Лондоне хорошо побегал. И в Москве тоже, разумеется. - Это как раз то, что я сам себе говорил, сэр, - с гордостью сказал Tapp, присоединившись к точке зрения Смайли и игнорируя Гиллема. - Это прямо-таки мои слова, мистер Смайли. Расслабься, Рикки, сказал я, а то ты скоро будешь шарахаться от собственной тени, если не поостынешь. - Или все-таки русские вычислили, - подчеркнул Смайли. - Скажем, охранники пронюхали о ваших контактах и убрали ее. Было бы чудом, если бы они н е пронюхали, судя по тому, как вы оба себя вели. - Или она рассказала мужу, - предположил Tapp. - Я разбираюсь в психологии не хуже любого другого, сэр. Я знаю, что может произойти между мужем и женой, когда они поссорятся. Она хочет досадить ему. Разозлить, вызвать гнев, пожалуй. "Хочешь знать, что я тут делала, пока ты там пьянствовал и отплясывал?" - что-то вроде этого. Борис бежит к гориллам и все им выкладывает, они шарахают ее чем-нибудь тяжелым по голове и увозят домой. Я мысленно прокрутил все эти варианты, мистер Смайли, поверьте. Я долго думал об этом, правда. Как и любой мужчина, когда от него уходит женщина. - Давай не будем отвлекаться, ладно? - прошипел Гиллем, взбесившись окончательно. Теперь-то, сказал Tapp, он, пожалуй, готов признать, что за те двадцать четыре часа он слегка вышел из себя. - Но сейчас это со мной бывает не слишком часто, правда, мистер Гиллем? - Достаточно часто. - Я чувствовал это почти физически. Можно сказать, был подавлен. Мысль о том, что лакомую добычу грубо вырвали у него из рук, вызвала у Рикки Тарра бессильную ярость, которая нашла выход в безумном хождении по местам, как-то связанным с ней. Он пошел к "Колыбели кошки", затем к "Анжелике" и до рассвета посетил еще полдюжины мест, не говоря о том, что по пути успел пообщаться с несколькими девушками. В какой-то момент он решил отправиться на другой конец города и учинить небольшой скандал в "Александре": он надеялся перекинуться парой слов с этими гориллами из охраны. Когда он немного остыл, продолжая думать об Ирине и о том, как они были вместе, он вознамерился перед возвращением в Лондон обойти тайники, дабы проверить, не оставила ли она ему чего случайно. Отчасти он это сделал просто для того, чтобы отвлечься. - Отчасти, я думаю, мне была невыносима мысль, что ее письмо валяется в какой-нибудь дыре. А ведь писала она его, что называется, обливаясь кровавыми слезами, пытаясь, как это частенько бывало, оправдать себя. У них было два условленных места для писем. Первое - недалеко от гостиницы, на стройплощадке. - Знаете эти строительные леса из бамбука, которые используют китайцы? Потрясающе. Я видел, как чернорабочие с железобетонными плитами карабкались по ним на двадцатый этаж. Там торчит кусок бракованной трубы, сказал он, высотой по плечо, очень удобный. Казалось наиболее вероятным, что Ирина впопыхах должна была воспользоваться именно этим тайником, но там оказалось пусто. Второй тайник был в задних рядах церкви "под тем местом, где они кладут брошюрки", как объяснил Рикки. - Там есть подставка, сделанная из старого гардероба, понимаете ли. Если опуститься на колени перед задней скамейкой и пошарить кругом, можно нащупать шатающуюся доску. За этой доской есть углубление, где полно мусора и крысиного помета. Уверяю вас, это замечательный тайничок, лучше не бывает. Наступила короткая пауза, и перед ними словно предстали образы Рикки Тарра и его возлюбленной из Московского Центра, преклонивших колени бок о бок в заднем ряду баптистской церкви в Гонконге. И вот в этом втором тайнике, продолжал Tapp, он нашел не просто письмо, а целый дневник. Написано было четко и на обеих сторонах бумаги, так, что кое-где проступали черные чернила. Написано было очень торопливо, почти без исправлений. С первого взгляда он понял, что она писала в минуты просветления. Это не оригинал, учтите. Это только моя копия. Засунув свою длинную руку за пазуху, он вытащил оттуда кожаную сумочку, пристегнутую к широкому ремешку. Из нее он достал замусоленную стопку бумажных листов. - Я думаю, она спрятала этот дневник буквально перед тем, как они ударили ее, - заметил он. - Может быть, она в это самое время в последний размолилась. Я сам сделал перевод. - Надо же, я и не знал, что вы говорите по-русски, - удивился Смайли. Это замечание все пропустили мимо ушей, кроме Тарра, который тут же ухмыльнулся. - А-а, так ведь для нашей профессии нужна определенная подготовленность, мистер Смайли, - объяснил он, раскладывая страницы по порядку. - Я, может быть, не так силен в юриспруденции, но знание чужого языка иногда имеет решающее значение. Я надеюсь, вы слышали, что говорят поэты? - Он оторвался от дела и усмехнулся еще шире. - "Познать другой язык - значит познать другую душу". Великий король написал это, сэр, Карл V. Мой отец не упускал случая процитировать кого-нибудь, надо отдать ему должное, хотя - это, наверное, забавно, но сам он, кроме английского, ни черта больше не знал. Если не возражаете, я буду читать вслух. - Да он ни одного слова не знает по-русски, - сказал Гиллем. - Они все время разговаривали на английском. Ирина закончила трехгодичные курсы английского языка. - На этот раз объектом своего пристального внимания Гиллем выбрал потолок, а Лейкон - свои руки. И только Смайли наблюдал за Тарром, который втихомолку посмеивался над своей собственной шуткой. - Готовы? - спросил он. - Ну, ладно, начнем. "Слышишь ли ты меня, Томас, я обращаюсь к тебе". Она звала меня по фамилии, - объяснил он. -. Я сказал, что меня зовут Тони, но она все равно называла меня Томасом, это понятно? "Это дневник - мой подарок для тебя в случае, если они заберут меня, прежде чем я успею поговорить с Аллелайном. Я бы с радостью отдала тебе свою жизнь, Томас, и, конечно, свое тело" но боюсь, эта жалкая тайна станет единственным, чем я смогу тебя осчастливить. Распорядись ею как следует. - Tapp поднял взгляд. - Помечено понедельником. Она писала этот дневник четыре дня. - Его голос стал монотонным, даже скучным. - "В Московском Центре больше болтают, чем бы этого хотелось нашему начальству. Особенно всякие мелкие сошки любят возвышаться в собственных глазах, давая понять, что они осведомлены кое о чем. Перед тем как меня устроили в Министерство торговли, я два года работала инспектором в Архиве нашего Главного Управления на площади Дзержинского. Это была такая скучная работа, Томас, и атмосфера не из приятных, а я ведь была не замужем. У нас поощрялась подозрительность по отношению друг к другу, это такое напряжение - никогда не раскрывать своего сердца, ни разу. У меня в подчинении был чиновник по фамилии Ивлев. Хотя он ни в социальном плане, ни по чину не был мне ровней, гнетущая атмосфера сблизила нас. Прости, но иногда плоть говорит вместо сердца, ну почему ты не появился раньше! Несколько раз у нас с Ивлевым совпадали ночные дежурства, и в конце концов мы решили пренебречь условностями и встретиться за пределами этого здания. Он был блондином, Томас, как и ты, и меня тянуло к нему. Мы встретились в кафе в одном из бедных московских кварталов. Нас в России учат, что в Москве нет бедных кварталов, но это ложь. Ивлев сказал мне, что на самом деле его зовут Брод, но он не еврей. Он как-то принес мне немного кофе и несколько пар чулок, присланных ему полулегально товарищем из Тегерана. Он был очень милым. Говорил, что глубоко восхищен мною, а однажды сказал, что работал в отделе, связанном с учетом донесений всех зарубежных агентов, завербованных Центром. Я рассмеялась и сказала: мол, таких записей не существует, и только безнадежный мечтатель мог бы рассчитывать, что такое большое количество секретов будет сосредоточено в одном месте. Хотя, наверное, мы оба были мечтателями". Tapp снова прервался. - Здесь переход к следующему дню, - пояснил он. - Повествование открывается множеством "Доброе утро, Томас", и молитвами с вкраплениями признаний в любви. Женщина не может обращаться в пространство, говорит она, поэтому она пишет Томасу. Ее благоверный ушел рано, и у нее есть свободный час. О'кей? Смайли хмыкнул что-то нечленораздельное. - "Во второй раз я встретилась с Ивлевым в комнате двоюродного брата его жены, преподавателя Московского государственного университета. Мы были одни. Во время этого свидания, хранившегося в глубокой тайне, произошло то, что мы в донесениях называем деянием, порочащим работника. Думаю, Томас, ты и сам не раз совершал подобные поступки!Во время этого свидания Ивлев также рассказал мне следующую историю, которая сделала нас еще ближе. Томас, ты должен быть осторожен. Слышал литы когда-нибудь о человеке по имени Карла? Это старая лиса, самая коварная в Центре, самая таинственная, даже имя его непривычно для русского уха. Ивлев был до крайности напуган, рассказывая мне об этих событиях, которые, по его словам, сопряжены с величайшей конспирацией, возможно, с большей мы еще никогда не сталкивались. История Ивлева заключается в следующем. Тебе следует рассказывать ее только л ю д я м , з а с л у ж и в а ю щ и м а б с о л ю т н о г о д о в е р и я , Томас, по причине ее чрезвычайной секретности. Ты не должен рассказывать ее в Цирке, потому что никому нельзя доверять, пока загадка не раскроется. Ивлев сказал, что это неправда, что он когда-то занимался учетом агентов. Он придумал это только для того, чтобы показать мне, как глубоки его познания в делах Центра, и убедить меня, что я влюбилась не в кого попало. Правда состояла в том, что он помогал Карле в одной из его крупных операций и даже однажды был направлен в Англию с конфиденциальным поручением "под крышей" водителя и помощника шифровальщика в посольстве. Эту задачу он выполнял под рабочим псевдонимом Лапин. Таким образом, Брод стал Ивлевым, а Ивлев - Лапиным: бедняга чрезвычайно гордился этим. Я не стала говорить ему, что означает "Лапин" по-французски (Lapin ( ф р . ) - кролик). Если бы ценность человека определялась количеством его имен! Задачей Ивлева было обслуживать "крота". "Крот" - это внедрившийся агент, названный так потому, что глубоко укореняется в империалистической почве Запада, в данном случае это был англичанин. "Кроты" очень ценны для Центра, потому что для их внедрения требуется много лет, зачастую пятнадцать или двадцать. Большинство таких английских агентов были завербованы Карлой еще до войны и происходили из высших слоев буржуазии, некоторые даже считались аристократами, людьми знатными, испытывающими отвращение к своим предкам и превратившимися в скрытых фанатиков коммунизма, гораздо больших фанатиков, чем их пассивные английские товарищи-рабочие. Некоторые из них умудрились даже подать заявления о вступлении в партию, но Карла вовремя успел их остановить и поручить какую-то специальную работу. Другие сражались в Испании против режима Франко; там их и отыскивали вербовщики и направляли к Карле. Третьи попались в сети на войне во время вынужденного сотрудничества Советского Союза и Великобритании. Кое-кто впоследствии, разочарованный тем, что война не привнесла социализм на Запад..." Здесь она вроде как прерывается, - пояснил Tapp, не отрываясь от рукописи. - У меня здесь написано "прерывается". По-моему, ее "старикан" вернулся раньше, чем она ожидала. Чернила все размазались. Бог знает, куда она засунула эту писанину. Может быть, под матрас. Если подразумевалось, что это шутка, то она не удалась. - "Крот", которого Лапин обслуживал в Лондоне, был известен под кодовым именем Джералд. Этот очень засекреченный человек был завербован самим Карлой. Обслуживание "кротов" доверяют только высококвалифицированным товарищам, говорит Ивлев. Поэтому, в то время как на первый взгляд Ивлев-Лапин был в посольстве едва ли - непустым местом, подверженным всяческим унижениям из-за своей кажущейся незначительности (например, его ставили за стойку бара вместе с женщинами во время протокольных мероприятий), на самом деле он был человеком большим, секретным помощником полковника Григория Викторова, который работал в посольстве под фамилией "Поляков". Здесь вмешался Смайли, попросив произнести фамилию по буквам. Tapp отреагировал как актер, которого прервали во время монолога, и поэтому ответил довольно грубо: - П-о-л-я-к-о-в, запомнили? - Спасибо, - ответил Смайли с непоколебимой учтивостью, всем своим видом показывая, что это имя ему решительно ни о чем не говорит. Tapp продолжил: - "Викторов и сам опытный и очень хитрый профессионал, сказал Ивлев. Его "крыша" - работа атташе по культуре, и, таким образом, он мог связываться с Карлой по официальным каналам. Как работник посольства Поляков организует лекции в британских университетах и обществах по культурным связям с Советским Союзом, но теневой работой полковника было получение донесений от "крота" Джералда и передача инструкций в соответствии с указаниями Карлы из Центра. Для этой цели Викторову-Полякову постоянно нужны связные и курьеры, и бедняга Ивлев временно стал одним из них. Но так или иначе, настоящим куратором Джералда является Карла в Москве". Здесь какой-то резкий переход, - объявил Tapp. - Она пишет ночью, то ли пьяная вдрызг, то ли до смерти перепуганная, и шурует через всю страницу без знаков препинания. Тут и про чьи-то шаги в коридоре, и про сальные взгляды этих горилл. Пропустим, ладно, мистер Смай-ли? - И, получив маленький одобрительный кивок, он продолжил: - "Меры для обеспечения безопасности "крота" - это нечто из ряда вон выходящее. Письменные доклады из Лондона в Московский Центр Карле даже после шифровки разделяли на две части и отправляли с разными курьерами, в других случаях писали симпатическими чернилами под традиционной дипломатической корреспонденцией. Ивлев рассказывал мне, что Джералд выдавал иногда больше секретного материала, чем Викторов-Поляков успевал обработать. Основное было на непроявленной пленке, часто до тридцати катушек в неделю. Если кто-то вскроет контейнер, не соблюдая необходимых мер, он тотчас засветит пленку. Другие материалы передавались "кротом" в виде звукозаписи с глубоко законспирированных встреч на специальной пленке, которую можно воспроизводить только на особой, сложной аппаратуре. Аудиозапись стирается начисто, если засветишь пленку или попытаешься прокрутить ее на обычном магнитофоне. Эти встречи были срочными, всегда в разных местах, всегда внезапными, это все, что я знаю, кроме того, это было в то время, когда фашистская агрессия во Вьетнаме потерпела поражение, а в Англии к власти снова пришли крайние реакционеры. Также, по словам Ивлева-Лапина, Джералд занимал высокую должность в Цирке. Томас, я рассказываю это потому, что с тех пор, как я тебя полюбила, я без ума от всего английского, и прежде всего от тебя. И не желаю мириться с тем, что английский джентльмен может повести себя как предатель, хотя, конечно, видимо, он был прав, присоединившись к борьбе за рабочее дело. Еще я забочусь о безопасности тех, кто был тайно завербован Цирком. Томас, я люблю тебя, будь осторожен теперь, когда ты столько знаешь. Это может тебе повредить. Ивлев был похож на тебя, несмотря на то что они звали его Лапин..." - Tapp неуверенно запнулся. - Тут в конце есть немного такого... - Читай, - тихо бросил Гиллем. Чуть сдвинув стопку бумаги, Tapp снова стал монотонно читать, растягивая слова: - "Томас, я рассказываю тебе это еще и потому, что боюсь. Сегодня утром, когда я проснулась, он сидел на кровати, уставившись на меня, как безумный. Когда я спустилась вниз выпить кофе, наши охранники Трепов и Новиков смотрели на меня животным взглядом, не обращая внимания на еду. Я уверена, они сидели здесь уже не первый час, а потом к ним подсел еще Авилов из местной резидентуры... Не поступил ли ты опрометчиво, Томас? Не рассказал ли больше, чем позволил мне думать? Теперь ты видишь, что помочь может только Аллелайн. Тебе не стоит себя обвинять, я могу догадаться, что ты им сказал. В душе я свободна. Во мне ты видел только плохое: пьянство, страх, ложь, в которых мы живем. Но глубоко внутри меня горит новый благородный свет. Я привыкла думать, что тайный мир - это какое-то отдельное место, а я навсегда обречена жить среди неполноценных. Но, Томас, теперь я знаю, что это не отдельное место. Бог указал мне, что оно здесь, прямо посреди настоящего мира, вокруг всех нас, и нам нужно только открыть дверь и выйти наружу, чтобы быть свободными. Томас, ты должен всегда стремиться к свету, который я обнаружила. Этот свет зовется любовью. И теперь я отнесу это письмо в наше тайное место и оставлю там, пока еще есть время. Боже всемилостивый, я надеюсь, что оно еще есть. Бог дал мне прибежище в Его Церкви. Помни: я и там любила тебя". - Tapp сильно побледнел, руки его, когда он принялся расстегивать рубашку, чтобы положить дневник обратно в сумочку, задрожали и стали липкими. - Тут есть еще кусок, - произнес он, - там говорится: "Томас, почему ты помнишь так мало молитв из своего детства? Твой отец был великим и добрым человеком". Как я вам и говорил, - пояснил он, - она сошла с ума. Лейкон повернул жалюзи, и яркий дневной свет залил комнату. Окна выходили на маленький загон, где Джекки Лейкон, толстенькая девочка с косичками и в шлеме, не без опаски каталась на своем пони. Глава 9 Перед тем как Tapp ушел, Смайли задал ему ряд вопросов. Близорукий взгляд Джорджа был сосредоточен не на Рикки, а где-то перед ним, обрюзгшее лицо выражало трагическую подавленность. - Где оригинал этого дневника? - Я положил его туда же, в тайник. Судите сами, мистер Смайли: когда я нашел дневник, Ирина уже находилась в Москве двадцать четыре часа. Я думаю, ей даже не дали передохнуть, когда дело дошло до дознания. Скорее всего, показания начали выколачивать еще в самолете, потом при приземлении отдубасили, потом первый допрос, после того как ребята закончат завтракать. Такой у них подход к не очень стойким: сначала рукоприкладство, затем вопросы, ведь так? Поэтому, скорее всего, это дело одного или двух дней, пока Центр не вышлет разбойничка пошарить вокруг церкви, о'кей? - Его тон стал снова каким-то официальным. - И еще мне не мешало бы подумать о собственном благополучии. - Он имеет в виду, что Московский Центр не будет так сильно заинтересован в том, чтобы перерезать ему глотку, если они подумают, что он не успел прочитать дневник, - сказал Гиллем. - Ты его переснял? Я не ношу с собой фотокамеру. Я купил блокнот за доллар и переписал дневник. Оригинал я положил обратно. Вся работа заняла ровно четыре часа. - Он взглянул на Гиллема, затем отвел взгляд. При дневном свете глубинный внутренний страх вдруг явно обозначился у него на лице. - Когда я вернулся в отель, в моей комнате царил полный разгром; они даже обои со стен посдирали. Управляющий сказал мне, чтоб я убирался к черту. Он и слышать ничего не хотел. - Теперь он носит с собой пистолет, - заметилГиллем. - И вряд ли с ним расстанется. - Вы правы, черт возьми, не расстанусь. Смайли подавленно хмыкнул, пытаясь изобразить понимание. - Эти ваши встречи с Ириной: тайники, условные сигналы и запасные варианты... Кто предлагал конкретные детали: ты или она? - Она. - Какие были условные сигналы о том, что все в порядке? - Внешний вид. Если у меня воротник расстегнут, она знала, что я хорошо посмотрел по сторонами считаю, что на горизонте все спокойно. Если он застегнут - свидание отменяется, работает запасной вариант. - А Ирина? - Сумочка. В левой руке, в правой руке. Я приходил первым и ждал где-нибудь, где она могла видеть меня издалека. Это предоставляло ей выбор: идти смело или смываться. - Все это случилось больше шести месяцев назад. Что ты делал все это время? - Отдыхал, - грубо сказал Tapp. - Он запаниковал и прикинулся одним из местных, - продолжил за него Гиллем. - Удрал в Куала-Лумпур, затем залег на дно в одной из деревень на холмах. Так он рассказывает, во всяком случае. У него там есть дочка, которую зовут Дэнни. - Дэнни - это моя малышка. - Он перебивался у Дэнни и ее матери" - объяснил Гиллем, привычно не обращая внимания нато, что говорит Tapp. - У него жены разбросаныпо всему свету, но эта сейчас, кажется, самая главная. - А почему ты приехал именно сейчас? Tapp ничего не ответил. - Ты не хочешь провести Рождество вместе сДэнни? - Конечно хочу. - Так что случилось? Что-то тебя испугало? - Пошли какие-то сплетни, - угрюмо сказалTapp. - Сплетни какого рода? - В Куала-Лумпур объявился какой-то француз и стал всем говорить, что я должен ему деньги. Хотел натравить на меня адвоката. А я никому ничего не должен. Смайли повернулся к Гиллему: - В Цирке он все еще считается перебежчиком? - Предполагаемым. - Что они предприняли с тех пор? - Я этого не касаюсь. Ходили слухи, что в Лондонском Управлении какое-то время назад устраивали совещания по этому поводу, но меня они не пригласили, и я понятия не имею, что у них получилось. Я думаю, как всегда ничего дельного. - Каким паспортом он воспользовался? У Тарра был готов ответ, и он поспешил вмешаться: - Я расстался с Томасом в тот же самый день, как только перебрался в Малайю. Я посчитал, что Москва не будет особо церемониться с ним, и мне лучше самому его уничтожить как можно скорее. - В Куала-Лумпур мне смастерили британский паспорт на имя некоего Пула. - Он передал паспорт Смайли. - По-моему, за такие деньги неплохо сделано. - А почему ты не воспользовался одной из своих швейцарских заготовок? Снова нерешительная пауза. - Или ты потерял их, когда твою комнату в отеле обыскали? - Он их припрятал, как только появился в Гонконге. Обычное дело, - произнес Гиллем. - Ну так почему же ты ими не воспользовался? - Они были пронумерованы, мистер Смайли. Хоть они и были незаполнены, но ведь они были пронумерованы. Честно говоря, я слегка сдрейфил. Если в Лондоне знали номера, почему бы и Москве их не знать, понимаете, о чем я? - Ну так что же ты все-таки сделал со своими швейцарскими паспортами? - вежливо повторил Смайли. - Он говорит, что он их выбросил, - сказал Гиллем. - Скорее всего, он их просто продал. Или поменял на этот. - Как именно выбросил? Ты сжег их? - Да, верно, сжег их, - ответил Tapp с ноткой нервозности в голосе, отчасти угрожающей, отчасти боязливой. - Итак, когда ты сказал, что этот француз интересовался тобой... - Он искал Пула. - Интересно, кто еще мог знать о Пуле, кроме того, кто подделал этот паспорт? - спросил Смайли, листая страницы. Tapp ничего не отвечал. - Ну ладно, расскажи, как ты добрался до Англии, - предложил Смайли. - Из Дублина по безопасному коридору. Без всяких проблем. - У Тарра плохо получалось врать, когда на него нажимали. Наверное, его родители были в этом виноваты: он слишком торопился" когда не было готового ответа, и вел себя слишком агрессивно, когда таковой у него имелся. - А как ты добрался до Дублина? - спросил Смайли, проверяя штампы пограничного контроля на средней странице. - Как по маслу. - Рикки снова обрел уверенность. - С самого начала как по маслу. У меня есть знакомая девчонка - стюардесса из Южно-Африканской авиакомпании. Мой приятель взял меня грузовым рейсом до Кейпа, на Кейпе девчонка позаботилась обо мне и затем бесплатно подбросила до Дублина вместе с одним из пилотов. Так что там, на Востоке, они думают, что я никуда не уезжал с полуострова. - Уж я сделаю все, чтобы это проверить, - бросил Гиллем, глядя в потолок. - Черт возьми, только уж делайте это поосторожнее, дорогой. - Tapp в конце концов не выдержал и сорвался. - Потому что я не хочу, чтобы ко мне на хвост сел кто-нибудь не тот. - Почему ты пришел к мистеру Гиллему? - поинтересовался Смайли, по-прежнему поглощенный разглядыванием паспорта Пула. Он был потрепанным, замусоленным, штампов было не слишком много, но и не слишком мало - в самый раз. - Не считая того, конечно, что ты был напуган. - Мистер Гиллем - мой босс, - смиренно ответил Tapp. - А тебе не приходило в голову, что он может переправить тебя прямиком к Аллелайну? В конце концов, для начальства Цирка ты что-то вроде одного из тех, кого давно разыскивают, не так ли? - Конечно. Но я рассудил, что мистер Гиллем не больше вашего приветствует наши новые порядки, мистер Смайли. - А еще он любит Англию, - пояснил Гиллем с убийственным сарказмом. - Конечно. Я просто весь истосковался по родине. - А ты ни разу не задумывался, что можно было прийти к кому-нибудь другому, кроме мистера Гиллема? Почему не к одному из резидентов заграницей, например, там, где ты был бы в меньшей опасности? Макелвор по-прежнему главный в Париже? - Гиллем кивнул. - Ну вот, ты же мог пойти к мистеру Макелвору? Он тебя вербовал, ты можешь доверять ему: он в Цирке с незапамятных времен. Ты мог сидеть себе спокойно в Париже, вместо того чтобы рисковать головой здесь. О Господи, Лейкон, быстрее! Смайли вскочил и, прижав ко рту тыльную сторону ладони, уставился в окно. Джекки Лейкон лежала на животе в загончике и ревела, в то время как пони, освободившийся от всадницы, весело носился между деревьями. Они продолжали наблюдать, как жена Лейкона, симпатичная женщина с длинными волосами и в толстых зимних чулках, перепрыгнула через ограду и сгребла ребенка в охапку. - Они часто шлепаются, - заметил Лейкон довольно сердито. - Они не ушибаются в таком возрасте, - и добавил чуть более снисходительно: - Знаете ли, Джордж, за всем не уследишь. Они не торопясь снова расселись по местам. - И если бы ты направился в Париж, - продолжал Смайли, - то какой маршрут выбрал бы? - Такой же, до Ирландии, затем, я думаю, Дублин - Орли. Черт возьми, вы что, считаете, я могу пешком по воде ходить? Услышав это, Лейкон побагровел, а Гиллем, сердито вскрикнув, приподнялся. Но Смайли это, кажется, нисколько не задело. Снова взяв паспорт, он не торопясь пролистал страницы в обратном порядке. - А как ты установил контакт с мистером Гиллемом? Гиллем опередил его, торопливо заговорив: - Он знал, где я ставлю свою машину. Он оставил на ней записку, что хочет ее купить, и подписался своим рабочим псевдонимом - Тренч. Он предложил место встречи и ненавязчиво попросил не афишировать сделку до времени, чтобы покупку не перехватили. Я прихватил с собой Фона в качестве няньки... Смайли перебил: - Так это Фон был в дверях, когда он вошел? - Он прикрывал меня, пока мы разговаривали. - сказал Гиллем. - С тех пор я держу его у нас. Как только я услышал историю Тарра, я позвонил Лейкону из телефонной будки и попросил принять меня. Джордж, может, поговорим об этом потом между собой? - Позвонил Лейкону прямо сюда или в Лондон? - Прямо сюда, - сказал Лейкон. После некоторой паузы Гиллем объяснил: - Мне удалось вспомнить имя секретарши из офиса Лейкона. Я упомянул ее имя и сказал, что она попросила меня поговорить с ним немедленно по личному вопросу. Конечно, не идеально, но на ходу я не смог придумать ничего лучшего. - Не выдержав молчания, он добавил: - Черт возьми, у меня не было никаких оснований подозревать, что телефон могут прослушивать. - Оснований было больше чем достаточно. Смайли закрыл паспорт и теперь изучал его переплет при свете видавшей виды настольной лампы. - Весьма хорош, не правда ли? - заметил он беспечно. - В самом деле, очень даже хорош. Я бы сказал, профессиональная работа. Не нахожу никаких проколов. - Не беспокойтесь, мистер Смайли, - парировал Tapp, забирая паспорт обратно. - Он сделан не в России. - Когда Рикки подошел к двери, к нему вернулась его улыбка. - Знаете что? - сказал он, обращаясь ко всем троим через комнату. - Если Ирина права, вам скоро потребуется новый Цирк. Так что если мы будем держаться вместе, я думаю, мы не останемся в накладе. - Он легонько стукнул в дверь. - Ну, давай, дорогой, это я, Рикки. - Спасибо! Все в порядке! Откройте, пожалуйста! - крикнул Лейкон, и через секунду ключ повернулся, промелькнул темный силуэт Фона-няньки, и звук шагов двух пар ног постепенно растворился в пустотах большого дома под еле уловимый аккомпанемент рыданий Джекки Лейкон. Глава 10 С другой стороны дома, в отдалении от огороженного загона, располагался травяной теннисный корт, скрытый между деревьев. Корт был не очень хороший, за ним редко ухаживали. Весной трава слишком долго просыхала от талой воды, солнце не помогало; летом мячи терялись в листве. В это утро корт был по щиколотку засыпан замерзшими листьями, слетевшими сюда со всего сада. Но вокруг площадки, приблизительно повторяя очертания проволочного прямоугольника, между буковыми деревьями петляла тропинка, и Смайли с Лейконом тоже приходилось петлять. Смайли догадался надеть свою дорожную куртку, но на Лейконе был лишь его поношенный костюм. Наверное, поэтому его походка очень скоро стала довольно резвой, хотя и плохо скоординированной, так что он постоянно обгонял Смайли, а затем, приподняв плечи и прижав локти к бокам, ждал, притоптывая на месте, пока коротышка не догонит его. Затем Лейкон снова быстро отрывался от Смайли, уходя далеко вперед. Они сделали таким образом два круга, прежде чем Лейкон нарушил молчание: - Когда вы пришли ко мне год назад с подобным предложением, я, к сожалению, отправил вас. Полагаю, что должен извиниться. Я поступил опрометчиво. Молчание давало ему возможность поразмышлять над своей оплошностью. - Я приказал прекратить ваши расследования, - Вы тогда сказали, что они неконституционны, - угрюмо произнес Смайли, будто снова переживая ту же самую досадную ошибку Лейкона, - Я действительно так сказал? Боже мой, неужели я выразился так напыщенно? Со стороны дома снова донесся плач Джекки. - У вас никогда их не было, так ведь? - тут же нервно, высоким голосом спросил Лейкон, повернув голову на звук. - Простите? - Детей. У вас с Энн. - Нет. - А племянников или племянниц? - Один племянник. - С вашей стороны? - С ее. Я будто и не уезжал отсюда, подумал Смайли, разглядывая заросли розовых кустов вокруг, сломанные качели и промокшие детские песочницы; ободранный красный дом, такой кричаще-безобразный при свете утра. Будто мы все еще здесь с прошлого раза. Лейкон снова стал извиняться: - Осмелюсь признаться, я не до конца верил в искренность ваших побуждений. Видите ли, мне пришло в голову, что, скорее, Хозяин подтолкнул вас к этому. Удерживаясь таким образом у власти и не давая ходу Перси Аллелайну... - Разводя руками и снова широко шагая, Оливер ушел вперед. - О, нет, уверяю вас. Хозяин и близко об этом ничего не знал. - Сейчас я это понимаю. А тогда... Трудновато определить, когда можно доверять людям, а когда - нет. Вы ведь живете немножко по другим законам, не так ли? Во всяком случае, должны бы. Я это понимаю. Не мне об этом судить. В конце концов, у нас общие цели, даже если методы немного различаются. - Он перепрыгнул через канаву - По-моему, кто-то из великих сказал, что нравственность есть универсальный метод. Вы согласитесь с этим? Я думаю, не согласитесь. Трудно определить, у кого какие цели в д е й с т в и т е л ь н о с т и , в этом и беда, особенно если ты англичанин. Мы не можем рассчитывать, что вы будете определять за нас п о л и т и к у , не правда ли? Мы можем только просить вас способствовать этому. Правильно? Мудрено это все. Устав догонять его, Смайли сел на ржавое сиденье качелей и закутался поплотнее в куртку, пока наконец Лейкон не вернулся и не пристроился рядом с ним. Некоторое время они качались вместе, и им вторил скрип пружин. - Какого черта она выбрала Тарра? - в конце концов пробормотал Лейкон, поигрывая своими длинными пальцами. - Из всех людей на свете я не смог бы выбрать менее подходящего духовника. - Я боюсь, этот вопрос следует задавать женщине, а не нам, - ответил Смайли, снова мучаясь вопросом, где находится Иммингем. - О, разумеется, - согласился Лейкон с готовностью. - Это непостижимая тайна. Я встречаюсь с Министром в одиннадцать, - доверительно сообщил он, понизив голос. - Я должен ввести его в курс дела. Ваш парламентский родственник, - добавил он, провоцируя старую шутку. - На самом деле родственник Энн, - поправил его Смайли тем же рассеянным тоном. - Очень дальний, надо сказать, но все-таки родственник. - А Билл Хейдон - он ведь тоже родственник Энн? Наш прославленный руководитель Лондонского Управления? Они уже как-то играли в эту игру. - В определенном смысле - да, Билл тоже родственник. - Он помолчал и добавил, хотя в этом не было большой нужды: - Она родом из старинной семьи с устойчивой политической традицией. Со временем она получила довольно широкое распространение. - Традиция? - Лейкон всегда старался избегать двусмысленности. - Семья. "День и ночь за этими деревьями ездят машины, - подумал Смайли. - За этими деревьями лежит целый мир, но у Лейкона есть этот красный замок и приверженность к христианским ценностям, что не обещает ему никакого вознаграждения, кроме дворянского титула, уважения со стороны ему подобных, солидной пенсии и парочки необременительных руководящих должностей в Сити". - Так или иначе, я встречаюсь с ним в одиннадцать. Лейкон вскочил на ноги, и они снова зашагали. При виде листьев, кружащихся в утреннем воздухе, у Смайли в голове снова вспыхнуло имя Эллис. На мгновение, как в машине у Гиллема, его охватила странная нервозность. - В конце концов, - заговорил Лейкон, - у каждого из нас была своя позиция, заслуживающая абсолютного уважения. Вам казалось, что Эллиса предали, и вы настаивали на охоте за ведьмами. Моему Министру и мне казалось, что со стороны Хозяина была проявлена грубая некомпетентность, - эту точку зрения, мягко говоря, разделяет и Министерство иностранных дел, - и нам потребовалась новая метла. - О, я хорошо понимаю, какая это для вас дилемма, - заметил Смайли, больше обращаясь к самому себе, чем к Лейкону. Я рад. И не забывайте, Джордж: вы были человеком Хозяина. Хозяин предпочитал вас Хейдону, а когда он под конец стал терять власть и затеял эту выходящую за всякие рамки авантюру, это ведь вы заступились за него. Никто больше, только вы, Джордж. Не каждый день руководитель Секретной службы ввязывается в частную войну против чехов. - Смайли стало ясно, что воспоминания все еще больно ранят. - При других обстоятельствах, я думаю, карьера Хейдона накрылась бы, но вы попали в переплет и... - И Перси Аллелайн был своим Человеком для министра, - сказал Смайли достаточно мягко, чтобы Лейкон остановился и прислушался. - Но вы ведь никого конкретно не подозревали, признайтесь! Вы ни на кого не показали пальцем! А расследование а потемках может вообще все загубить! - Да-да, в то время как новая метла метет чище. - Перси Аллелайн? Но он же в общем и целом все делает превосходно. Добивается хороших результатов вместо скандалов. Досконально придерживается своего устава и тем самым завоевывает доверие клиентов. Он пока еще, насколько я знаю, не вторгался на чехословацкую территорию. - Если есть Билл Хейдон, который за все отдувается, у кого так не получится? - У Хозяина, например, - произнес Лейкон с нажимом. Они остановились у пустого бассейна и теперь стояли, заглядывая через край. Смайли почудилось, будто из грязных глубин бассейна до него снова донеслись вкрадчивые интонации Родди Мартиндейла: "Маленькие читальни в Адмиралтействе, маленькие комиссии с какими-то странными названиями..." - А что, тот самый особый источник Перси, он все еще работает? - поинтересовался Смайли. -"Черная магия", или как там это у вас сейчас называется? - Надо же, я не знал, что вы были среди посвященных, - сказал Лейкон недовольно. - Но раз вы спрашиваете - да. Источник Мерлин - наша главная опора, и его продукция по-прежнему называется "Черная магия". В Цирк давно не попадали такие хорошие материалы. По крайней мере, на моей памяти. - И они по-прежнему подвергаются всей этой специальной обработке? - А как же! А теперь, после того что произошло, у меня нет сомнений, что мы примем даже более строгие меры предосторожности. - На вашем месте я бы не стал этого делать. Джералд может почуять запах паленого. - Вот в этом-то все и дело, не так ли? - заметил Лейкон тут же. ("Он невероятно силен, - размышлял Смайли. - Вам кажется, что перед вами тщедушный, жалкий боксер, у которого перчатки еле держатся на худеньких запястьях, а в следующую секунду он вас достает и швыряет на канаты, а затем ощупывает с поистине христианским состраданием"). - Мы и развернуться-то как следует не можем. Не можем провести расследование, потому что все инструменты дознания сосредоточены в руках Цирка, а значит, скорее всего, и в руках "крота" Джералда. Мы не можем ни наблюдать, ни слушать, ни просматривать почту. Чтобы все это проделывать, мы вынуждены обращаться к услугам "фонарщиков" Эстерхейзи, а Эстерхейзи, как и любой другой, должен входить в круг подозреваемых. Мы не можем никого допросить, не можем предпринять никаких шагов для ограничения допуска отдельных людей к информации повышенной секретности. Делая что-нибудь подобное, мы рискуем спугнуть "крота". Эта проблема стара как мир, Джордж. Кто сможет шпионить за шпионом? Кто сможет унюхать лису, не водя с ней дружбу? - Он сделал ужасно неуклюжую попытку сострить. - Разве что "крот", - сказал он куда-то в сторону, будто делясь с кем-то тайной. В приливе энергии Смайли вырвался вперед и, пыхтя и опережая Лейкона, продвинулся по тропинке в направлении загона. - Ну обратитесь в конкурсную комиссию! - воскликнул он. - Обратитесь в Службу безопасности. У них там есть специалисты, они смогут это сделать. - Министр не пойдет на это. Вы прекрасно знаете, как он и Аллелайн относятся к конкурсной комиссии. Совершенно определенным образом, если можно так выразиться. Сборище бывших администраторов колоний, копающихся в документах Цирка: вы с таким же успехом можете привлечь армию для расследования на флоте. - Неудачное сравнение, - возразил Смайли. Но у Лейкона, как у любого хорошего чиновника, было наготове другое: - Очень хорошо, Министр скорее смирится с прохудившейся крышей, чем позволит всяким проходимцам растащить свой замок по кирпичику. Это вас устроит? У него есть железное возражение на этот счет, Джордж. У нас действующие агенты по всему миру, и я не дам за них и ломаного гроша, если господа из Службы безопасности станут влезать в их дела. Теперь Смайли обернулся и замедлил шаг. - Сколько? - Шестьсот плюс-минус пару человек. - А по ту сторону "железного занавеса"? - По документам - сто двадцать. - Цифры, факты любого рода Лейкон всегда выдавал без запинки. Они будто были крупинками золота, которые он намывал из серой бюрократической почвы. - Насколько я могу понять из финансовых отчетов, почти все они сейчас активно работают. - Он сделал длинный прыжок. - Так я могу сказать ему, что вы возьметесь, так ведь? - протянул он довольно небрежно, словно этот вопрос был пустой формальностью, разрешив которую можно поставить галочку. - Вы возьмете эту работу, вычистите конюшни? Можете копать в любом направлении, просить все, что вам необходимо. В конце концов, это ваше поколение. Наследство, которое остается после вас. Смайли толкнул калитку загона и захлопнул ее за собой. Теперь они стояли друг против друга, их разделял шаткий каркас. На порозовевшем лице Лейкона появилась заискивающая улыбка. - Почему я говорю "Эллис"? - спросил он риторически. - Почему я говорю о деле Эллиса, в то время как беднягу звали Придо? - Он работал под именем Эллиса. - Да-да, конечно. Столько скандалов тогда было, забудешь все детали. Промах. Покачивание правого предплечья. Выпад. - Он ведь был другом Хейдона, не вашим? - Они вместе учились в Оксфорде до войны. - Ив Цирке все время в одной упряжке. Знаменитый тандем Хейдон-Придо. Мой предшественник постоянно это подчеркивал. - Он повторил: - Но вы никогда с ним не были близки? - С Придо? Нет. - Я имею в виду, он вам не родственник? - Упаси Бог, - выдохнул Смайли. Лейкон вдруг снова почувствовал нерешительность, но усилием воли заставил себя не отрывать пристального взгляда от Смайли. - У вас нет каких-нибудь эмоциональных или других причин, которые мешают вам выполнять это поручение? Вы должны высказать все начистоту, Джордж, - подчеркнул он озабоченно, как будто единственное, чего он хотел от Смайли. - это то, чтобы он высказался начистоту. Оливер выждал секунду, а затем довел свою мысль до конца: - Хотя я не вижу серьезных аргументов для отказа. В нас всегда есть какая-то часть, являющаяся всеобщим достоянием, не так ли? Общественный договор - это палка о двух концах, и я уверен, вы всегда знали об этом. Так же, как и Придо. - Что это значит? - Ах ты, Господи, в него стреляли, Джордж. Пуля в спине может считаться чем-то вроде жертвоприношения, не правда ли, даже в вашей сфере? Смайли стоял в одиночестве у дальнего края загона под деревьями, с которых капало, стараясь привести в порядок свои эмоции и отдышаться. Как застарелый недуг, раздражение застало его врасплох. Со времени своей отставки он постоянно пытался отрицать его существование, избавляясь от всего, что могло вызвать гнев: газет, бывших коллег, сплетен вроде мартиндейловских. После того как он всю жизнь усиленно эксплуатировал свои незаурядные мозги и казавшуюся безграничной способность запоминать, сейчас он всецело посвятил себя профессии забывания. Раньше он насиловал себя в чисто научных интересах, что служило довольно неплохой разрядкой при работе в Цирке. Но сейчас, когда он остался без места, это стало не нужно, абсолютно не нужно. Он готов был закричать: "Не нужно!" "Сожги все это, - как-то услужливо предложила ему Энн, имея в виду его книги. - Подожги весь этот дом. Но только не занимайся ерундой". Если под словами "заниматься ерундой" она подразумевала "приспособиться", то она была права, истолковывая его намерения таким образом. Он пытался, действительно пытался, по мере приближения к тому, что в рекламах страховых компаний с удовольствием называют закатом жизни, стать всем, чем должен быть образцовый рантье, хотя никто, и менее всего Энн, не поблагодарил его за эту попытку. Каждое утро, когда он вставал с кровати, каждый вечер, когда он ложился в нее (как правило, в одиночестве), он повторял себе, что никогда не был незаменимым. Он заставил себя признать, что в те последние жалкие месяцы карьеры Хозяина, когда бедствия следовали одно за другим с головокружительной быстротой, он был виноват в том, что не видел истинного положения вещей. И если старый профессионал все-таки восставал в нем и говорил: "Ты з н а е ш ь , что положение ухудшается, т ы з н а е ш ь , что Джима Придо предали, - и что может быть более красноречивым свидетельством, чем пуля, даже две пули, в его спине?" - "Хорошо, - отвечал он, - предположим, его и вправду предали. Думаешь, он был прав?" "Это пустое тщеславие - считать, что один толстый шпион преклонных лет - единственный человек, который в состоянии спасти мир", - говорил он сам себе. Или в другой раз: "Я еще никогда не слышал, чтобы кто-то ушел из Цирка, завершив все свои дела". Только Энн, хотя она и не могла читать его мысли, отказывалась признавать его открытия. Она была на самом деле довольно страстной, насколько женщины могут быть страстными в деловых вопросах, вынуждая его возвращаться и браться за то, что он уже когда-то бросал, никогда не сворачивать в сторону в угоду легким доводам. Нет, конечно, она не знала всех тонкостей, но какую женщину хоть когда-нибудь останавливал недостаток информации? Она чувствовала. И презирала его, когда он действовал вразрез с ее чувствами. И теперь, в тот самый момент, когда он уже почти начал верить в свою собственную догму, верить в подвиг, который не стал менее значимым из-за страсти Энн к безработному актеру; как еще можно назвать то, что сборище призраков из его прошлого - Лейкон, Хозяин, Карла, Аллелайн, Эстерхейзи, Бланд и, наконец, сам Билл Хейдон - вломилось в его скорлупу и весело сообщает ему, втягивал его обратно в тот самый сад, что все то, что он называл пустой суетой, есть на самом деле правда? "Хейдон", - повторил он про себя, не в состоянии больше сдерживать воспоминаний. Даже одно это имя стало для него потрясением. "Я слышал, у вас с Биллом когда-то было в с е общее", - сказал Мартиндейл. Он уставился на свои пухлые руки, наблюдая, как они дрожат. Слишком стар? Бессилен? Боится начать расследование? Или боится того, до чего он докопается в конце концов? "Всегда есть дюжина причин для того, чтобы ничего не делать, - любила говорить Энн. Это было, конечно, любимое оправдание множества ее сумасбродств. - И только одна причина, чтобы ч т о - т о делать. Это когда ты хочешь". Или должен? Нет, Энн стала бы яростно отрицать это: принуждение, сказала бы она, совсем неподходящее обозначение того, что ты делаешь, потому что хочешь это делать; или не делаешь, потому что боишься. Средние дети почему-то обычно плачут дольше, чем их братья и сестры. Выглядывая из-за плеча своей матери, уняв свои страдания и уязвленную гордость, Джекки Лейкон наблюдала, как компания разъезжается. Сперва двое мужчин, которых она никогда не видела раньше: один высокий, другой низенький и угрюмый. Они укатили в маленьком зеленом фургоне. Никто не помахал им вслед, заметила она, и даже не попрощался. Затем ее папа уехал на своей машине; под конец красивый светловолосый симпатичный мужчина и маленький толстячок в широченной куртке, похожей на попону, направились к спортивному автомобилю, припаркованному под буковыми деревьями. На мгновение она подумала, что с толстым, должно быть, что-то не в порядке: он плелся так медленно и с таким страданием на лице. Затем, увидев, что симпатичный держит открытой дверцу для него, он будто очнулся и поспешил вперед грузными короткими шагами. Непонятно почему, но эта картина снова расстроила девочку, Слезы прорвались бурным потоком, и мама потом еще долго не могла ее утешить. Глава 11 Питер Гиллем был великодушным малым, чья осознанная благонадежность соответствовала некоторым его наклонностям. Остальные же давным-давно были принесены в жертву Цирку. Отец Питера, французский бизнесмен, работал на Цирк еще с войны, в то время как его мать-англичанка проделывала таинственные штуки с шифрами. Сам Гиллем раньше "под крышей" судового клерка руководил своей собственной агентурой во Французской Северной Африке, что считалось гиблым заданием. Восемь лет назад его раскрыли, агентов перевешали, а он вступил в пору зрелости надолго отстраненным от настоящей работы профи. Он проделывал разную черную работу в Лондоне, иногда для Смайли, руководил несколькими "домашними" операциями с задействованием сети своих подружек, которые не проявляли, как говорят у них на жаргоне, взаимопонимания, и когда Аллелайн со своей компанией принял дела, Гиллема выпихнули в Брикстон на подножный корм, как он подозревал, из-за того, что у него имелись "порочащие связи", в частности, со Смайли. Если бы ему пришлось изложить свою автобиографию вплоть до прошлой пятницы, он бы, несомненно, рассказал ее именно так. На своих отношениях с Джорджем он остановился бы в самом конце. Гиллем тогда большую часть времени жил в районе лондонских доков, где пытался организовать плохонькую агентурную есть из всяких там польских, русских и китайских моряков, которых он вместе с группой своих вербовщиков время от времени ухитрялся прибрать к рукам. Случалось, он заходил в маленькую комнатку на втором этаже Цирка и утешал хорошенькую секретаршу по имени Мэри и был почти счастлив, если не считать того, что никто из начальства не отвечал на его записки. Когда он пробовал позвонить по телефону, там либо было занято, либо никто не брал трубку. Ему доводилось слышать какие-то намеки, что случилась какая-то неприятность, но ведь неприятности неизбежны. Общеизвестно было, например, что Аллелайн поцапался с Хозяином, но ведь они делали кое-что еще все эти годы. Он так же знал, как и все остальные, что большая операция в Чехословакии была срочно прервана, что Министерство иностранных дел вместе с Министерством обороны устроили скандал и что в Джима Придо, руководителя "головорезов", опытнейшего специалиста по Чехии и неизменную правую руку Билла Хейдона, стреляли и таким образом убрали его со сцены. Отсюда, догадывался он, кричащая тишина и угрюмые лица. Отсюда и приступы маниакальной ярости Билла Хейдона, известия о которых распространялись по зданию, как нервная дрожь; как гнев Божий, говорила Мэри, которая любила выражать свои мысли максимально красочно. Позже он услышал о катастрофе, получившей название "Свидетель". "Свидетель", как поведал ему Хейдон много позже, стал самой неумелой и кровавой операцией из тех, что стареющие профессионалы когда-либо организовывали для поддержания своей увядающей славы, и Джим Придо стал платой за это. Кое-что проникло в прессу, делались парламентские запросы, и даже появились слухи, никогда, правда, официально не подтвержденные, что британские войска в Германии были приведены в состояние повышенной боевой готовности. В конце концов, послонявшись по кабинетам коллег, Питер начал понимать то, что другие поняли еще за несколько недель до этого. Цирк на самом деле не молчал, он был просто заморожен. Ничто не поступало внутрь, ничто не выходило наружу, по крайней мере, на том уровне, на котором находился Гиллем. Внутри здания люди из руководства спустились с небес на землю, и, когда наступил очередной день зарплаты, никто не обнаружил в своих ящичках привычных желтоватых конвертов, потому что, по словам Мэри, административно-хозяйственный отдел не получил обычной ежемесячной директивы для их выдачи. То один, то другой говорил, что видел Аллелайна, выходящего из своего клуба взбешенным. Или Хозяина, садящегося в свою машину в самом безоблачном настроении. Или, что Билл Хейдон подал в отставку на основании того, что к нему не прислушиваются или ставят подножки, но Билл уже много раз подавал в отставку. В этот раз, по слухам, основания были, однако, несколько иными: Хейдон пришел в ярость из-за того, что Цирк отказался платить запрошенную чехами цену за возвращение на родину Джима Придо; говорили, что это чересчур жирно или чересчур престижно для агента. И что Билл вышел из себя в одном из припадков шовинизма и заявил, что любая цена будет справедливой, чтобы вернуть домой одного преданного англичанина; отдать им все, но заполучить Джима обратно. Затем однажды вечером Смайли заглянул в кабинет к Гиллему и предложил вместе выпить. Мэри не поняла, кто это был, и просто сказала "хэллоу" в своей стильной протяжной манере, скрывающей принадлежность к определенному классу. Когда они вышли из Цирка бок о бок, Смайли непривычно сухо пожелал вахтерам спокойной ночи, и лишь в пивной на Уордор-стрит он сказал: "Меня вытурили" - и больше ничего. Оттуда они направились в винный бар рядом с Чаринг-Кросс, в погребок, где звучала музыка и больше никого не было. - Они дали какое-то объяснение? - поинтересовался Гиллем. - Или это только потому, что ты перестал следить за своей фигурой? На слове "объяснение" Смайли просто-таки зациклился. К этому времени он уже был порядочно пьян, хотя и держался прилично, но слово "объяснение", пока они неуверенной походкой шли вдоль набережной Темзы, захватило его целиком. - "Объяснение" в смысле "причина" или "объяснение" в смысле "повод"? - вопрошал он, став еще меньше похожим на самого себя, чем на Билла Хейдона, чей довоенный оксфордский стиль полемики в те дни, кажется, был у всех на слуху. - Или "объяснение" в смысле "образ жизни"? - Они если на скамейку. - Они не должны давать мне объяснений. Я могу изложить им свои собственные объяснения, черт побери. И это не то же самое, - подчеркнул он, пока Гиллем заботливо усаживал его в такси, давал водителю деньги и называл адрес, - это не то же самое, что сформировавшаяся терпимость, которая проистекает из желания плюнуть на все. - Аминь, - сказал Гиллем, смотря вслед удаляющейся машине и полностью отдавая себе отчет в том, что по правилам Цирка их дружба - такая, какой она была, - в эту минуту прекратилась. Наследующий день Гиллем узнал, что большинство голов полетело, и что Перси Аллелайн вот-вот должен был возглавить Цирк в должности исполняющего обязанности шефа, и что Билл Хейдон, ко всеобщему радостному изумлению, которое, вероятнее всего, проистекало из устойчивого раздражения по поводу Хозяина, будет служить у него в подчинении или, вернее, как говорили наиболее проницательные, подчинит его себе. К Рождеству Хозяин был мертв. "Скоро они доберутся и до тебя", - сказала Мэри, которая рассматривала все эти события как второй штурм Зимнего дворца. Она заплакала, когда Гиллем отбывал в брикстонскую ссылку, чтобы, по иронии судьбы, заполнить ячейку Джима Придо. Поднимаясь по четырем ступенькам к Цирку в тот дождливый полдень в понедельник, всецело поглощенный перспективой тяжкого преступления, которое ему сегодня предстояло совершить, Гиллем прокрутил эти события у себя в мозгу и решил, что сегодняшний день может стать началом его возвращения. Предыдущую ночь он провел в своей просторной квартире на Итон-Плейс в обществе Камиллы, долговязой студентки консерватории с красивым печальным лицом. Хотя ей было не больше двадцати, ее черные волосы уже успели подернуться сединой, будто она пережила какое-то потрясение, о котором, впрочем, никогда не рассказывала. Другим проявлением все той же скрываемой ею душевной травмы, наверное, было то, что она не ела мяса, не носила кожаных вещей и не пила ничего спиртного; и только в любви, как показалось Гиллему, она освобождалась от этих таинственных оков. Все утро он просидел в одиночестве в своем чрезвычайно тусклом кабинете в Брикстоне, фотографируя документы Цирка. Перед этим он получил из своего личного оперативного набора миниатюрную фотокамеру; проделывал он это довольно часто, чтобы не потерять сноровки. Кладовщик спросил: "Для дневного света или электрического?" - и они провели дружескую дискуссию о зернистости пленки. Он попросил секретаря, чтобы его не беспокоили, закрыл дверь и принялся за работу, тщательно следуя инструкциям Смайли. Окна располагались довольно высоко. Сидя, он вообще видел только небо и верхушку новой школы в глубине улицы. Он начал со справочных материалов из своего личного сейфа. Смайли установил очередность. Сначала справочник персонала, предназначенный лишь для старших офицеров, который содержал домашние адреса, номера телефонов, номера и псевдонимы всего "домашнего" персонала Цирка. Затем свод правил и обязанностей сотрудников со вклеенной схемой структуры управления Цирком, реорганизованной под руководством Аллелайна. В центре ее располагалось Лондонское Управление Билла Хейдона, похожее на гигантского паука в собственной паутине. "После провала Придо, - раздраженно заявил во все услышание Билл, - у нас больше не будет этих проклятых частных армий, и так, что левая рука не будет знать, что делает правая". Как заметил Гиллем, Аллелайн значился в списке дважды: один раз в качестве шефа, другой раз в качестве "Директора Службы особых источников информации". По слухам, это были те самые источники, которые поддерживали функционирование Цирка. Ничто больше, по мнению Гиллема, не могло объяснить с такой наглядностью инертность Цирка на рабочем уровне и уважение, которым он пользовался в Уайтхолле. К этим документам, по настоянию Смайли, он добавил измененный устав "головорезов" в форме письма Аллелайна, начинающийся словами "Дорогой Гиллем!" и детально излагающий сокращение его полномочий. В нескольких случаях в выигрыше оказался Тоби Эстсрхейзи, руководитель "фонарщиков" в Эктоне, единственного автономного образования, которое фактически разжирело в условиях латерализма. Затем Питер переместился к своему столу и, следуя инструкции Смайли, сфотографировал пару-тройку казенных циркуляров, которые могли бы оказаться полезным подручным материалом. Сюда входила кляуза от Эдмина о состоянии явочных квартир в черте Лондона ("Аккуратно обращайтесь с ними, как если бы они были вашими собственными") и другая - о злоупотреблении частными звонками по не внесенным в справочник телефонам Цирка. Наконец, он снял очень суровое личное письмо из отдела изготовлений документов, предупреждающее его "в последний раз", что у водительского удостоверения, выписанного на его оперативный псевдоним, истек срок действия и если он не позаботится о его продлении, "его фамилию сообщат в административно-хозяйственный отдел для соответствующего дисциплинарного взыскания". Он отложил фотокамеру и вернулся к сейфу. На нижней полке лежала стопка донесений от "фонарщиков" за подписью Тоби Эстерхейзи с условным штампом "На уничтожение". Они включали в себя имена и должности двухсот или трехсот выявленных офицеров советской разведки, действующих в Лондоне под легальной или полулегальной "крышей": сотрудники торгпредств, ТАСС, "Аэрофлота", "РадиоМосква", консульских и дипломатических сотрудников. В соответствующих случаях там значились также даты проводимых "фонарщиками" наблюдений и имена "побочных отростков", что на жаргоне обозначало контакты, установленные в ходе слежки, которые можно использовать в перспективе. Донесения подшивались в основном ежегоднике и в ежемесячных приложениях. Он справился сначала по основному ежегоднику, а затем в приложениях. В 11.20 Питер запер сейф, позвонил по прямому телефону в Лондонское Управление и спросил Лодера Стрикленда из Финансового отдела. - Здравствуйте, Лодер, это Питер из Брикстона, как дела? - Да, Питер, чем можем вам помочь? Он проговорил это торопливо и отчужденным тоном. Дескать, у нас, в Лондонском Управлении, есть друзья и поважнее. Он звонит насчет отмывания некоторой суммы, пояснил Гиллем, насчет субсидирования одной операции с французским дипкурьером, который, кажется, готов кое-что продать. Прикинувшись кроткой овечкой, Гиллем поинтересовался: может быть, Лодер найдет время, чтобы встретиться и обсудить это дело? - Операция согласована с Управлением? - спросил Лодер. - Нет. - Но Гиллем уже отослал Биллу документы с "челноком". Почувствовав, что Стрикленд сбавил тон, Гиллем поспешил этим воспользоваться: - Здесь есть несколько щекотливых моментов, Лодер, я думаю, мы не обойдемся без ваших мозгов. Лодер сказал, что, пожалуй, сможет ему уделить полчаса. По пути в Вест-Энд Гиллем занес свои пленки в неприметную захудалую аптеку под вывеской "Ларк" на Чаринг-Кросс-роуд. Сам Ларк, если это был он, оказался толстяком с огромными кулачищами. Аптека была пустой. - Это пленки мистера Лэмптона, нужно проявить, - сказал Гиллем. Ларк унес пакет в подсобку. Через некоторое время вернулся, скрипучим голосом произнес: "Готово" - и выдохнул большую порцию воздуха, как если бы он сейчас курил. Он проводил Гиллема до двери и с грохотом захлопнул ее, когда тот вышел. "Господи, - подумал Питер, - и где только Джордж таких находит?" Перед тем как уйти, он купил упаковку таблеток от ангины. Каждый шаг нужно продумать, предупредил его Смайли: нужно вести себя так, будто ищейки Цирка следят за тобой двадцать четыре часа в сутки. "Ну и что в этом удивительного? - подумал Гиллем. - Тоби Эстерхейзи натравил бы ищеек на собственную мать, если бы мог этим заслужить похвалу Аллелайна". Свернув с Чаринг-Кросс, он зашел в кафе "У Виктора" пообедать со своим начальником Саем Ванхофером и каким-то бандюгой, который называл себя Лоримером и утверждал, что спит с любовницей посла ГДР в Стокгольме. Лоример сказал, что девчонка готова работать на них, но взамен требует британское подданство и много денег за первый "улов". Она готова делать все, что угодно, сказал он: вскрывать посольскую почту, нашпиговать квартиру посла "жучками" или "насыпать ему в ванну битого стекла" (это, вероятно, была шутка). Гиллем подумал, что Лоример лжет, он допускал, что и Ванхофер может лгать, но он был достаточно разумен, чтобы понять, что вот так с ходу не сможет определить, к чему клонит каждый из них. Вообще ему нравилось бывать "У Виктора", но сейчас он даже не мог вспомнить, что ел, и, входя в вестибюль Цирка, понял, что волнуется. - Привет, Брайант. - Рад видеть вас, сэр. Присаживайтесь, сэр, пожалуйста, одну минутку, благодарю вас, - выдал Брайант на одном дыхании, и Гиллем уселся на деревянную скамью, размышляя о дантистах и Камилле. Она была его недавним и в некотором смысле непостоянным приобретением; с некоторых пор подобные обстоятельства его жизни менялись довольно часто. Они познакомились на одной из вечеринок; Камилла была одна и, сидя в уголке за стаканом морковного сока, рассуждала о том, что есть истина. Гиллем, решив воспользоваться удобным случаем, сказал, что не слишком искушен в этикете, поэтому не пойти ли попросту им вместе в постель?Она немного с серьезным видом поразмышляла, а затем пошла и принесла свое пальто. С тех самых пор она часто приходила к нему, готовила ореховые пончики и играла на флейте. Вестибюль выглядел более мрачно, чем обычно. Три старых лифта, деревянный барьер, рекламный плакат чая "Мазават", остекленная комната дежурного с календарем "Английские пейзажи" и телефонами болотного цвета. - Мистер Стрикленд уже ждет вас, сэр, - снова появившись, сказал Брайант и неторопливым движением поставил штамп с указанием времени на розовом пропуске: " 14.55. П. Брайант, вахтер". Решетка центрального лифта загремела, как связка сухих палок. - Давненько вы ее не смазывали, верно? - воскликнул Гиллем, ожидая, когда заработает механизм. - Мы только и делаем, что просим, - завел Брайант свою любимую песню. - А им все одно, хоть кол на голове теши. Как семья, сэр? - Все хорошо, - ответил Гиллем, у которого ее не было. - Ну и правильно, - сказал Брайант. Гиллем проводил взглядом его напомаженную голову, уплывающую вниз. Он вспомнил, как Мэри называла его "ванильно-клубничное мороженое": розовое лицо, белые волосы и весь такой мягко-слащавый. В лифте он рассмотрел как следует свой пропуск. "Разрешение на вход в ЛУ" - гласила крупная надпись. Мельче: "Цель визита: Финансовый отдел. Документ подлежит возврату при выходе". И незаполненная графа: "Подпись принимающего лица". - Рад встрече, Питер. Привет. Вы, по-моему, немного опоздали, но ничего страшного. Лодер в белом воротничке ждал его возле барьера, тайком приподнявшись на цыпочки, чтобы при росте в полтора метра выглядеть хоть чуть-чуть солиднее. Во времена Хозяина этот этаж напоминал оживленную улицу в час пик. Сейчас вход был перекрыт барьером и вахтер с крысиным лицом тщательно проверил пропуск Гиллема. - Боже мой, и давно вы обзавелись этим монстром? - спросил Питер, остановившись у сверкающей новой кофеварки. Две девушки, наполнявшие стаканчики, обернулись и сказали: "Привет, Лодер", уставившись на Гиллема. Высокая напомнила ему Камиллу: те же едва тлеющие глаза, будто живой укор мужской неполноценности. - О, вы не представляете, сколько человеко-часов это сберегает, - тут же воскликнул Лодер. - Поразительно. Просто поразительно. - И, охваченный энтузиазмом, чуть не сбил с ног Билла Хейдона. Он как раз выходил из своего кабинета - шестиугольной башенки с окнами на Нью-Комптон-стрит и Чаринг-Кросс-роуд. Он направлялся в ту же сторону, что и они, но двигался со скоростью меньше километра в час, что в помещении было для Билла предельно быстро. На улице - другое дело, Гиллем не раз это замечал: и на учебных сборах в Саррате, и один раз во время ночного десанта в Греции. На улице Хейдон становился подвижным и энергичным; его выразительное лицо, которое в этом казенном коридоре выглядело сумрачным и задумчивым, на свежем воздухе будто носило отпечаток всех тех заморских краев, где ему приходилось работать. А им не было числа: к непреходящему изумлению Гиллема, он не знал такой оперативной точки, где бы не ступала нога Хейдона. Раз за разом, выполняя собственную работу, он с ужасом натыкался на свидетельства необычных достижений Билла. Год или два назад, все так же работая в морской разведке, Гиллем, одной из задач которого было организовать группу береговых наблюдателей для китайских портов Вэнчжоу и Амой, к своему удивлению, обнаружил, что, как ни странно, в тех же самых городах До сих пор живут агенты, завербованные Биллом Хейдоном еще во время войны, в ходе одной, теперь уже забытой, операции; к тому же у них в тайниках остались радиопередатчики и все необходимое снаряжение, и с ними вполне можно было возобновить контакт. В другой раз, копаясь в документах участников "силовых операций" Цирка времен войны и испытывая скорее ностальгию по прошлому, чем профессиональный оптимизм в отношении будущего, Питер дважды наткнулся на оперативный псевдоним Хейдона в двух разных протоколах: в сорок первом он выводил французские одномачтовые рыбацкие лодки из устья Хелфорда; в том же году, работая в паре с Джимом Придо, он налаживал курьерскую связь через всю Южную Европу от Балкан до Мадрида. В глазах Гиллема Хейдон принадлежал к тому неповторимому, увядающему поколению Цирка, что и его родители, и Джордж Смайли - исключительному, даже аристократическому, как в случае с Хейдоном, - которое неторопливо смогло прожить с десяток разных жизней по сравнению с его суматошной одной, и до сих пор, тридцать лет спустя, эти люди, несмотря ни на что, сумели сохранить в Цирке эту исчезающую атмосферу авантюрности. Увидев их обоих, Хейдон застыл на месте. Прошел месяц с тех пор, как Гиллем последний раз разговаривал с ним; Билл, вероятно, куда-то уезжал по своим делам. Сейчас, напротив света, падающего из его открытого кабинета, он выглядел неестественно черным и высоким. Он что-то держал в руках. Гиллем не мог разглядеть, что именно: то ли журнал, то ли папку, то ли доклад. Кабинет, рассеченный надвое его силуэтом, походил на комнатушку в студенческой общаге, захламленную и уединенную, как келья. Доклады, копии счетов, досье кипами лежали повсюду; на стене - обтянутая сукном доска, сплошь утыканная открытками и газетными вырезками; рядом с ней - криво приколоченная одна из ранних картин Билла без рамки: что-то круглое и абстрактное на фоне тяжелых блеклых цветовых сочетаний некой пустыни. - Привет, Билл, - сказал Гиллем. Оставив дверь открытой - в нарушение распоряжений администрации, - Хейдон прошел вперед, так и не проронив ни слова. Он был одет, по своему обыкновению, пестро. Кожаные заплатки, пришитые на пиджаке, имели не квадратную, а ромбовидную форму, что делало его сзади похожим на Арлекина. Очки были приподняты вверх, на манер лыжных, и сидели на его прямой седоватой челке. Гиллем со Стриклендом нерешительно последовали за ним, когда вдруг он развернулся на месте, словно статуя, которую медленно поворачивают вместе с постаментом, и впился взглядом в Гиллема. Затем усмехнулся, так что его серповидные брови подпрыгнули вверх, как у клоуна, и лицо стало симпатичным и до нелепости молодым. - Какого черта ты здесь делаешь, изгнанник? - весело спросил он. Восприняв вопрос всерьез, Лодер пустился в объяснения о французе и отмывании денег. - Да-да, ты уж спрячь подальше свои ложечки, - бесцеремонно перебил его Хейдон. - Эти паршивцы-головорезы когда-нибудь у тебя золотые зубы изо рта уведут. И девочек своих посади под замок, - добавил он, не переставая, однако, смотреть на Гиллема, - если сможешь, конечно. И с каких это пор "головорезы" сами отмывают свои деньги? Это наша работа. - Отмывать будет Лодер. Мы только тратим... "бабки". - Бумаги ко мне на стол, - внезапно отрывисто бросил он Стрикленду. - Черта с два что-нибудь подпишу, пока сам не проверю. - Они уже отправлены, - сказал Гиллем. - Скорее всего, даже уже лежат в корзинке у вас на столе. Прощальным кивком Хейдон пропустил их вперед, и Гиллем почти физически почувствовал, как взгляд его светло-голубых глаз ввинчивается ему в спину, пока они не свернули за угол. - Потрясающий парень, - заявил Лодер, будто Гиллем встретил Хейдона впервые. - Надежнее рук для Лондонского Управления просто не найти. Выдающийся талант. Выдающаяся карьера. Блестящая. "А ты и рад примазаться, - раздраженно подумал Гиллем. - Чем бы ты мог блеснуть, не будь Билла, или этой твоей кофеварки, или банков?" Его размышления были прерваны язвительной репликой Роя Бланда, говорившего как кокни. Голос доносился из раскрытой двери впереди по коридору: - Эй, Лодер, погоди-ка минутку, не видал ли тыгде этого паршивца Билла? Он срочно нужен. И сразу вслед за ним из той же двери эхом послышался среднеевропейский выговор верного Тоби Эстерхейзи: - Немедленно, Лодер, в самом деле, а то мы уже тревогу объявили. Они шли по последнему пролету узкого коридора. Лодер был шагах в трех впереди и уже начал что-то сочинять в ответ, когда Гиллем подошел к комнате и заглянул внутрь. Бланд всей своей массой развалился за столом, сбросив пиджак и зажав в руке какую-то бумагу. Под мышками у него выступили круги пота. Крошка Тоби Эстерхейзи склонился над ним, как метрдотель, похожий на чопорного маленького дипломата с седыми, отливающими серебром волосами и угрюмо выступающей квадратной челюстью; он протягивал руку к бумаге, будто разъясняя какие-то детали. Они, очевидно, читали один и тот же документ, когда Бланд краем глаза заметил проходящего мимо Лодера Стрикленда. - Разумеется, я видел Билла Хейдона, - сказал Лодер, который имел привычку перефразировать вопрос, чтобы придать своему ответу больше солидности. - Я подозреваю, Билл сейчас как раз идет сюда. Он там, в коридоре: мы только что переговорили с ним кое о чем. Взгляд Бланда медленно переполз на Гиллема и застыл; холодным, оценивающим выражением он неприятно напоминал хейдоновский. - Здорово, Пит, - сказал Бланд. Тут КрошкаТоби выпрямился и тоже перевел взгляд; карие спокойные глаза, как у пойнтера. - Привет, - сказал Гиллем. - Что за шутки? Их приветствие было не просто холодным, а открыто неприязненным. Гиллем как-то жил бок о бок с Тоби Эстерхейзи целых три месяца, когда они проводили одну чрезвычайно хитроумную операцию в Швейцарии, и Тоби за все время ни разу не улыбнулся; так что не было ничего удивительного в том, что он сейчас так уставился. Но Рой Бланд был одной из находок Смайли: добросердечный импульсивный малый, рыжеволосый и толстый, интеллектуал-самородок, чье представление о хорошо проведенном вечере заключалось, например, в том, чтобы поболтать о Витгенштейне в какой-нибудь пивнушке в Кентиш-Тауне. Он провел десять лет в Восточной Европе, выполняя разную черновую работу для партии и штудируя гуманитарные дисциплины, а теперь, как и Гиллема, его вернули на родину, что в некотором роде сближало их. Обычной манерой Бланда было широко улыбнуться, хлопнуть по плечу и обдать запахом пива, выпитого накануне; однако сейчас его будто подменили. - Никаких шуток. Питер, старина, - ответил Рой, собравшись с духом и выдавив наконец улыбку. - Просто чудно тебя здесь видеть, вот и все. Мы-то привыкли, что на этом этаже все свои. - А вот и Билл, - сказал Лодер, очень довольный тем, что его предсказание так быстро сбылось. Когда Хейдон появился в полосе света, Гиллем обратил внимание на нездоровый цвет его щек: лихорадочный румянец, как бы грубо измалеванный на скулах, был вызван мелкими разрывами сосудов. И это придавало ему, как заметил нервничающий больше обычного Гиллем, отдаленное сходство с Дорианом Греем. Разговор с Лодером Стриклендом продлился час и двадцать минут. Гиллем сам затянул его, и все это время он мысленно возвращался к Бланду и Эстерхейзи и не мог понять, какая муха их укусила. - Ладно, я думаю, мне лучше выяснить все это у Акулы, - сказал он наконец. - Всем известно, что она дока по части швейцарских банков. Администрация располагалась через две двери от Банковского отдела, - Я оставлю это здесь, - добавил он и бросил свой пропуск на стол Лодеру. В комнате Дайаны Долфин по прозвищу Акула пахло дезодорантом; ее проволочная сумочка лежала на сейфе рядом с экземпляром "Файнэншл таймс". Эта женщина была одной из тех вечных невест Цирка, за которой все не прочь поухаживать, но замуж никто не берет. Да, сказал Питер устало, оперативные документы находятся теперь в ведении Лондонского Управления. Да, он понимает, что те времена, когда деньги можно было разбазаривать направо и налево, прошли. - В общем, мы разберемся и дадим вам знать, - в конце концов объявила Акула, что означало: она пойдет и проконсультируется у Фила Портоса, который сидит в кабинете рядом. - Я передам Лодеру, - - сказал Гиллем и вышел. "А теперь пошевеливайся", - подумал он. В мужском туалете он подождал секунд тридцать возле умывальников, наблюдая за дверью через зеркало и прислушиваясь. На всем этаже повисла какая-то странная тишина. Лаван, - подумал он, - ты что-то стареешь, а ну, пошевеливайся. - Он прошел через коридор, смело шагнул в комнату дежурного офицера, с шумом хлопнул дверью и огляделся. Он рассчитал, что у него есть десять минут, и еще подумал, что хлопнувшая дверь в такой тишине произведет меньше шума, чем аккуратно прикрытая. - Пошевеливайся". Он принес с собой фотокамеру, но освещение было ужасным. Окно, забранное тюлевой занавеской, выходило во внутренний двор, полный почерневших труб. Он не рискнул бы включить лампу, даже если бы она была у него с собой, так что приходилось рассчитывать на свою память. Кажется, ничего здесь особо не изменилось со времен переворота. Раньше этот закуток служил в дневное время комнатой отдыха для девиц, подверженных депрессиям, и, судя по запаху дешевых духов, продолжал сю оставаться и сейчас. Вдоль одной из стен располагался диван, который на ночь раскладывался в плохонькую кровать; рядом стояли ящик-аптечка с облупившимся красным крестом на дверце и отживающий свое телевизор. Стальной шкаф находился на своем прежнем месте, между распределительным щитом и запертыми на замок телефонами, и Гиллем направился прямо туда. Это был старый сейф, который можно было открыть консервным ножом. На этот случай Питер захватил с собой отмычки и пару легких инструментов. Затем он вспомнил, что комбинация всегда была 31-22-11, и решил попробовать: четыре щелчка против, три по часовой стрелке, два против и затем по стрелке, пока не сработает пружина. Наборный диск был таким заезженным, что едва ли не сам поворачивался куда следует. Когда он открыл дверцу, со дна выкатилось облако пыли, затем медленно расползлось по направлению к темному окну. В ту же секунду он услышал отдаленный звук, будто кто-то взял ноту на флейте. Скорее всего, просто где-то на улице притормозил автомобиль или в здании колесо тележки для документов взвизгнуло, скользнув по линолеуму, но на секунду ему почудилось, будто это одна из тех печальных протяжных нот, которые звучат, когда Камилла играет свои гаммы. Она могла начать музицировать, когда ей в голову взбредет. В полночь, рано утром - когда угодно, наплевать на соседей. Казалось, нервы у нее полностью атрофированы. Он вспомнил их первый вечер: "С какой стороны кровати ты спишь? Где мне положить одежду?" Он втайне гордился тем, что обладает определенным умением в интимных делах, но Камилла в этом совершенно не нуждалась: техника секса, в конце концов, не что иное, как компромисс, компромисс с действительностью, она бы даже сказала, попытка бегства от этой действительности. Так что пусть лучше он избавит ее от всех этих премудростей. Журналы дежурств лежали на верхней полке, переплетенные в тома, с указанием дат на корешках. Они были похожи на семейные гроссбухи. Он снял с полки том за апрель и стал изучать оглавление на внутренней стороне обложки, не переставая думать о том, видит ли его кто-нибудь из копировальной лаборатории на противоположной стороне двора, и если видит, то что за этим последует. Он начал просматривать записи, отыскивая отчет о дежурстве в ночь с десятого на одиннадцатое - именно тогда якобы имел место обмен радиосообщениями между Тарром и Лондонским Управлением. Смайли просил его обратить внимание: телеграмма из Гонконга должна быть зарегистрирована девятью часами раньше, потому что как запрос Тарра, так и первый ответ из Лондона были отправлены в нерабочие часы. Из коридора вдруг послышались приближающиеся голоса, и на мгновение Питеру почудилось, что он различил среди них брюзгливый провинциальный акцент Аллелайна, отпустившего какую-то плоскую остроту. Однако сейчас было не до фантазий. У Гиллема на всякий случай было заготовлено кое-какое оправдание, и какая-то часть его естества уже поверила в это. Если его застукают, он поверит в нее полностью, так что, если в Саррате его станут допрашивать, наверняка найдутся пути для отступления. Гиллем никогда ничего не начинал, не придумав заранее алиби. И тем не менее в тот момент его обуял настоящий ужас. Голоса смолкли, призрак Перси Аллелайна исчез вместе с ними. По груди Гиллема заструился пот. Мимо прошмыгнула какая-то девица, мурлыча под нос песенку из фильма "Волосы". Если Билл услышит, он тебя убьет, подумал он. Вот уж чего не стоит делать в присутствии Билла, так это напевать под нос: "Что ты здесь делаешь, изгнанник?" Тут, к своему мимолетному изумлению, он и вправду услышал взбешенный рев Билла, донесшийся бог весть откуда: "Прекратите эти завывания! Что это там за идиот?" Пошевеливайся. Если остановишься, то начать снова уже не сможешь: это что-то сродни страху перед публикой, из-за которого можно забыть роль и уйти ни с чем и из-за которого пальцы горят при прикосновении к тому, что потом может стать уликой, и судорогой сводит живот. Пошевеливайся. Он положил на место апрельский том и вытащил наугад четыре других: за ф е в р а л ь , июнь, сентябрь и октябрь. Он быстро пролистал их, сравнивая некоторые места, вернул на место и сел, сгорбившись, умоляя Бога, чтобы пыль поскорее осела. Почему никто не жалуется? Вот всегда так, когда куча народу в одном месте: никто ни за что не отвечает, всем на все наплевать. Он начал искать списки присутствующих, которые составляют ночные вахтеры. Нашел он их на самой нижней полке вперемежку с пакетиками чая и сгущенного молока: целые стопки, уложенные в папки в виде конвертов. Вахтеры заполняли их и приносили дежурному офицеру дважды за время его двенадцатичасового дежурства: в полночь, а затем в шесть утра. За их точность можно было ручаться - бог знает как, но в то время как ночной персонал разбросан по всему зданию, они умудрялись всех отметить, сохранить третий экземпляр и неизвестно зачем забросить его в этот шкаф. Эта процедура сохранилась еще с допотопных времен и, кажется, продолжала соблюдаться и поныне. "Пыль и чайные пакетики на одной полке, - подумал он. - Интересно, когда здесь в последний раз пили чай?" Он еще раз задержался взглядом на отметке за 10-11 апреля. Рубашка прилипла к ребрам. "Что происходит со мной? Господи, неужели я уже отработал свое?" Он повернул диск вперед, затем назад, снова вперед, два, три раза, затем захлопнул шкаф. Подождал, прислушался, бросил последний озабоченный взгляд на пыль, затем смело шагнул в коридор - назад, в спасительный мужской туалет. Его поразил шум и галдеж, пока он шел туда: треск шифровальных машин, телефонные звонки, женский голос, выкрикнувший: "Где эта чертова пробка, я ведь только что держала ее в руке?" - и снова этот таинственный гудок, но теперь уже не похожий на то, что играет Камилла в предрассветные часы. "В следующий раз я заставлю-таки ее выложить все начистоту, - подумал он с раздражением, - без всяких компромиссов, лицом к лицу, как это должно быть в жизни". В мужском туалете он застал Спайка Каспара и Ника де Силски, стоящих у умывальников и потихоньку переговаривающихся друг с другом через зеркало: это были связные Хейдона для советских агентурных сетей, они много повидали на своем веку и все их называли не иначе как "русскими". Увидев Гиллема, они тут же замолчали. - Привет обоим. Господи, да вы и впрямь неразлучны. Они были оба светловолосые и коренастые и больше походили на русских, чем настоящие русские. Он подождал, пока они уйдут, вымыл руки и затем небрежным шагом вплыл в кабинет Лодера Стрикленда. - Господи помилуй, как Акула умеет вести беседу! - беззаботно сказал он. - Очень способный офицер. Из всех, кто здесь работает, ее в первую очередь можно назвать незаменимой. Исключительно компетентна, можете мне поверить на слово, - сказал Лодер. Он внимательно взглянул на часы, перед тем как подписать пропуск, и проводил Гиллема обратно к лифту. Возле барьера Тоби Эстерхейзи разговаривал с неприветливым молодым вахтером. - Ты собираешься назад в Брикстон, Питер? - Его голос звучал небрежно, и, как обычно, лицо было непроницаемо, непонятно было, к чему он клонит. - А что? - У меня здесь просто есть машина. Я бы мог везти тебя. У нас есть кое-какие дела в том районе. "Везти тебя". Крошка Тоби и на одном языке не мог говорить как следует, хотя говорил почти на всех. В Швейцарии Гиллем слышал, как он говорит по-французски с немецким акцентом; в его немецком слышалось что-то славянское, а в английском было полно случайных оговорок, ненужных пауз и неправильно произнесенных гласных. - Спасибо, Тоб, я думаю, мне пора домой. Пока. - Прямо домой? Я могу везти тебя все равно. - Благодарю, мне нужно пройтись по магазинам. Все эти чертовы крестники, понимаешь. - Ну ясно, - сказал Тоби, будто у него их не было и он не понимает подобных забот. Он обиженно поджал свои маленькие губы, снова придав лицу каменное выражение. "Какого черта ему нужно? - подумал Гиллем. - Крошка Тоби вместе с этим толстяком Роем: чего это они так на меня уставились? То ли вычитали там что-нибудь, то ли что-то раскусили". Выйдя на улицу, он не спеша побрел вдоль Чаринг-Кросс-роуд, глазея на витрины книжных магазинов, одновременно автоматически просматривая обе стороны улицы. Заметно похолодало, поднимался ветер, и, судя по лицам спешащих прохожих, погода не предвещала ничего хорошего. Питер испытывал воодушевление. "Что-то я слишком отстал от жизни, - подумал он. - Нужно жить в ногу со временем". В магазине "Цвеммерс" (Крупнейший книжный магазин Лондона (по имени первого владельца)) он детально изучил красивое подарочное издание под названием М у з ы к а л ь н ы е и н с т р у м е н т ы н а п р о т я ж е н и и в е к о в " и вспомнил, что Камилла будет допоздна заниматься с доктором Сандом, ее учителем по флейте. Повернув назад, он дошел до "Фойлз", проглядывая очереди на автобусных остановках. "Все время представляй себе, будто ты за границей", - говорил ему Смайли. Это было нетрудно, если вспомнить дежурную комнату и отрешенно уставившегося на него Роя Бланда. И Билла тоже. Неужели Хейдон разделял их подозрения? Нет. Билл сам по себе, решил Гиллем, не в силах совладать с нахлынувшим на него чувством симпатии к Хейдону. Билл не станет разделять ничье мнение, если оно в первую очередь не принадлежит ему самому. Рядом с Биллом эти двое просто пигмеи. В Сохо он поймал такси и попросил отвезти его к вокзалу Ватерлоо. На Ватерлоо он зашел в вонючую телефонную будку и набрал код Митчема в Суррее, чтобы поговорить с инспектором Мэнделом, бывшим офицером полиции из Отдела специальных операций, которого Гиллем и Смайли знали по другим делам. Когда Мэндел подошел к телефону, Гиллем попросил позвать Дженни и услышал короткий ответ, что никакая Дженни здесь не живет. Он извинился и повесил трубку. Затем набрал номер службы точного времени и вежливо поговорил с автоответчиком: снаружи стояла пожилая леди и ждала, когда он закончит. Ну, теперь он, наверное, уже на месте, подумал Гиллем. Он снова повесил трубку и набрал другой номер в Митчеме; на этот раз он звонил в телефонную кабину в конце той улицы, где жил Мэндел. - Это Вилл, - сказал Гиллем. - А это Артур" - весело ответил Мэндел. - Как поживает Вилл? Мэндел был угловатой проворной ищейкой с умным лицом и проницательными глазами, и Гиллем очень живо представлял себе, как он в эту минуту склонился над своим полицейским блокнотом, держа наготове карандаш. - Я хочу прочитать вам краткую сводку на тот случай, если, не дай Бог, попаду под автобус. - Это хорошо, Вилл, - утешил его Мэндел. - Осторожность никогда не помешает. Питер медленно продиктовал свое послание, используя в качестве кода терминологию ученых, которую они разработали для окончательной защиты от случайного подключения: экзамены, студенты, научные доклады, которые кто-то у кого-то передрал. Каждый раз, когда Гиллем делал паузу, он слышал лишь легкое поскрипывание. Он представил себе, как Мэндел пишет, медленно и разборчиво, и не переспрашивает, пока не закончит. - Кстати, я получил из проявки те фотографии с вечеринки, - сказал наконец Мэндел после того, как проверил все еще раз. - Получились то что надо. Ни одной неудачной. - Спасибо. Я очень рад. Но Мэндел уже повесил трубку. Что я могу сказать про "кротов", подумал Гиллем, так это то, что вся их жизнь от начала до конца - это длинный темный туннель. Придержав открытую дверь для пожилой леди, он увидел, что с телефонной трубки, висящей на рычаге, медленно сползают капли пота. Он вспомнил свое послание Мэнделу и снова подумал о Рое Бланде и Тоби Эстерхейзи, уставившихся на него, когда он стоял в дверях. Ему вдруг нестерпимо захотелось узнать, где сейчас Смайли и соблюдает ли он осторожность. Не совсем уверенный, правильно ли он все понимает, Гиллем вернулся на Итон-Плейс, испытывая жгучую потребность увидеть Камиллу. Неужели его возраст играет теперь против него? Впервые в жизни он почему-то погрешил против собственных представлений о благородстве. У него было чувство отвращения, даже омерзения к самому себе. Глава 12 Некоторым пожилым людям, когда они приезжают в Оксфорд, каждый камень словно подмигивает, напоминая о молодости. Смайли к таким людям не относился. Десять лет назад он бы, вероятно, еще мог почувствовать что-то подобное. Но сейчас - нет. Проходя мимо Бодлеанской библиотеки, он рассеянно подумал: а вот здесь я работал. Увидев дом своего старого куратора на Паркс-роуд, он вспомнил, что перед самой войной в этом большом саду Джебоди первым дал понять, что может переговорить кос с кем в Лондоне, "кого он хорошо знает". И, услышав, как Том Тауэр отбивает шесть часов вечера, Джордж неожиданно для себя вспомнил о Билле Хейдоне и Джиме Придо, которые, должно быть, поступили сюда в тот год, когда Смайли заканчивал учебу, и которых война свела вместе; и из праздного любопытства ему стало интересно, как они выглядели рядом: Билл - художник, полемист, сочувствующий социалистам, и Джим - спортсмен, слушающий Билла с открытым ртом. Во время расцвета их карьеры в Цирке, вспоминал он, различия между ними почти сгладились: Джим достиг недюжинной гибкости ума, а Биллу не было равных в оперативной работе. И только под конец снова возобладала изначальная противоположность: рабочая лошадка вернулась в свою конюшню, а мыслитель - к своему письменному столу. Моросил дождь, но Смайли не замечал его. Он приехал поездом и пошел пешком от станции, все время кружа, петляя, сворачивая в сторону, все время возвращаясь к магазину "Блэкуэллс", к своему бывшему колледжу, затем еще куда-нибудь, затем опять на север. Из-за высоких деревьев здесь довольно рано стемнело. Дойдя до переулка, он снова замешкался, еще раз осмотрелся. Какая-то женщина в шали проехала мимо него на велосипеде, плавно скользя в лучах уличных фонарей, пронизывающих клочья тумана. Потом она толкнула калитку и исчезла в темноте. На противоположной стороне улицы какая-то закутанная фигура прогуливала собаку, он не мог разобрать, мужчина это или женщина. Если не считать этого, и на улице, и в телефонной будке было совершенно пусто. Затем вдруг мимо прошли двое, громко разговаривая о Боге и о войне. Говорил в основном тот, что помоложе. Услышав, что старший слушал и с чем-то соглашался, Смайли предположил, что это профессор и студент. Он шел вдоль высокой ограды, сквозь которую там и сям торчали ветки кустов. Ворота под номером "15" еле держались на петлях; они были двойными, но открывалась только одна створка. Толкнув ее, Смайли обнаружил, что щеколда сломана. Дом стоял далеко в глубине сада, в большинстве окон горел свет. В одном из них, на самом верху, молодой человек склонился над столом; в другом, кажется, спорили о чем-то две девушки; в третьем очень бледная женщина играла на альте, но звуки не доходили. Окна на нижнем этаже тоже светились, но здесь были задернуты занавески. Крыльцо было выложено плиткой, а во входную дверь вставлено витражное стекло; к косяку прикреплена выцветшая записка: "После 23.00 пользоваться только боковой дверью". Под звонком - еще бумажки: "Принц - три звонка", "Ламби - два звонка", "Звоните - весь вечер никого нет дома, до встречи, Дженет". Табличка под нижним звонком гласила: "Сейшес". Смайли нажал на кнопку. Тут же залаяли собаки, и раздался женский крик: "Флэш, глупый ты мальчик. Это кто-то из моих оболтусов. Флэш, да заткнись ты, дурачок! флэш!" Дверь приоткрылась, удерживаемая цепочкой, и кто-то протиснулся в проем. Пока Смайли изо всех сил пытался разглядеть, кто еще внутри, пронизывающие глаза, влажные, как у ребенка, окинули его оценивающим взглядом, задержавшись на его портфеле и забрызганных туфлях, затем взлетели вверх, вглядываясь через его плечо в глубину аллеи, затем еще раз осмотрели гостя. Наконец белое лицо расплылось в очаровательной улыбке, и мисс Конни Сейшес, некогда первая красавица Аналитического отдела Цирка, обнаружила свою неподдельную радость. - Джордж Смайли! - воскликнула она, сопроводив свою реплику неуверенным смешком и втаскивая его в дом. - Ба, это ты, мой дорогой и любимый, а я-то думала, это агент по продаже пылесосов, а это, оказывается, Джордж, Господи Боже мой! Она быстро закрыла за ним дверь. Конни была крупной женщиной, на голову выше Смайли. Тугой узел седых волос обрамлял ее раздобревшее лицо. На ней был коричневый жакет, похожий на спортивную куртку, и брюки с эластичным поясом, над которым нависало пузо, как у старика. В камине тлел уголь. Перед ним лежали кошки, а шелудивый серый спаниель, настолько жирный, что едва мог двигаться, развалился на диване. На тележке стояли консервные банки и бутылки, из которых ела и пила хозяйка. К одной и той же розетке тянулись провода от радио, электрической плитки и щипцов для завивки волос. На полу лежал мальчик с волосами до плеч и поджаривал хлебец. Увидев Смайли, он отложил в сторону свой латунный трезубец, - Ой, зайчик, дорогой, не могли бы мы заняться этим завтра? - взмолилась Конни. - Не каждый день меня навещает моя старинная-старинная любовь. - Джордж уже успел забыть ее голос. Она постоянно играла им, в полной мере используя всю его амплитуду. - Я целый час дарю тебе бесплатно, дорогой, хорошо? Один из моих оболтусов, - объяснила она Смайли, хотя мальчик еще не успел выйти из комнаты. - Я все еще преподаю, сама не знаю почему. Д ж о р д ж , - промурлыкала она, горделиво оглядывая его через всю комнату, пока он вытаскивал из портфеля бутылку хереса и наполнял стаканы, - самый очаровательный и дорогой мужчина из всех, кого я знала. Явился сюда пешком, - объяснила она спаниелю. - Посмотри на его ботинки. Пешком из самого Лондона, да, Джордж? О Господи, т в о е з д о р о в ь е ! Ей было трудно держать стакан. Пальцы, пораженные артритом, были повернуты книзу, будто сломаны все разом в одной аварии, а рука словно онемела. - Ты пришел один, Джордж? - спросила она, выудив сигарету прямо из кармана жакета. - Без сопровождения или как? Он зажег ей сигарету, и она держала ее всеми пятью вытянутыми пальцами, как мальчишки держат плевательную трубку, затем посмотрела на него, будто прицеливаясь, своими покрасневшими проницательными глазами: - Ну и что потребовалось от Конни? Отвечай, проказник. - Ее воспоминания. - А именно? - Нужно будет вернуться к одной позабытой теме. - Ты слышишь, Флэш? - возопила она, обращаясь к спаниелю. - Сначала они дают нам пинка под зад и кидают на прощание изгрызенную кость, а затем приходят побираться. Что еще за позабытая т е м а , Джордж? - Я принес тебе письмо от Лейкона. Он будет сегодня в семь вечера в своем клубе. Если ты в чем-то сомневаешься, позвони ему из телефонной будки на улице. Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала, но если б