ез этого не обойтись, учти, он будет важно сопеть и все равно тебя уговорит. Все это время она стояла, опершись о него, но сейчас всплеснула руками и заходила кругами по комнате, изредка останавливаясь, чтобы успокоиться, и продолжая ругаться: - Черт бы тебя побрал, Джордж Смайли, тебя и всех вас, вместе взятых. - Возле окна она чисто машинально отодвинула край занавески, но, казалось, ничто не могло ее отвлечь. - Ох, Джордж, черт тебя подери, - пробормотала она. - Зачем ты впутал сюда какого-то Лейкона? Мог бы с таким же успехом обратиться в какую-нибудь конкурсную комиссию. На столе лежал экземпляр дневной "Тайме" кроссвордом кверху. Все клеточки до единой были заполнены. - Ходила сегодня на футбол, - протянула она, подкрепляясь с тележки. - Душка Вилл брал меня с собой. Мой любимый оболтус, как это мило с его стороны. - И вдруг надула губы и проговорила детским обиженным голоском: - Конни так з а м е р з л а , Джордж. Промерзла до самых косточек. Он догадался, что она плачет, вытащил ее из темноты и подвел к дивану. Ее стакан опустел, и он долил его. Они сидели на диване бок о бок, потягивая вино, и слезы Конни капали ей на жакет и ему на руки. - Ох, Джордж, - продолжала она, - Ты знаешь, что она мне сказала, когда меня вышвыривали? Эта корова из отдела кадров? - Она взяла кончик воротника Смайли и, теребя его большим и указательным пальцами, продолжала отпивать из стакана. - Ты знаешь, что сказала эта корова? - И она произнесла начальственным голосом: - "Вы потеряли всякое чувство меры, Конни. Пора вам спуститься с небес на землю". Я н е н а в и ж у эту "землю", Джордж. Я люблю Цирк и всех моих любимых мальчиков. - Она взяла старого друга за руки, пытаясь переплести его пальцы со своими. - Поляков, - сказал он тихо, произнося это имя так, как учил его Tapp. - Алексей Александрович Поляков, атташе по культуре, советское посольство в Лондоне. Он снова ожил, в точности, как ты предсказывала. По дороге прошуршала машина с выключенным мотором. Затем раздались шаги, очень легкие. - Это Дженет, хочет тихонько пройти со своим дружком, - прошептала Конни, поняв, что его отвлек легкий шум, и уставившись на него своими покрасневшими глазами. - Она думает, что я ничего не знаю. Слышишь? Это металлические задники на его каблуках. А теперь погоди. - Шаги смолкли, а затем послышалось бормотание и пошаркивание. - Она отдает ему ключ, думает, что он может отпереть замок тише, чем она сама. Черта с два. - Замок повернулся, звонко щелкнув. - Эх вы, мужчины. - Конни вздохнула с безнадежной улыбкой. - Ох, Джордж, ну зачем тебе понадобилось вытаскивать на свет божий Алекса? - И она снова начала плакать, вспомнив об Алексе Полякове. Ее братья были преподавателями, вспомнил Смайли, а отец каким-то профессором. Она познакомилась с Хозяином на одной из вечеринок за партией в бридж, и он придумал ей работу. Она начала свою историю как сказку: - Давным-давно, в далеком 63-м, жил-был перебежчик по имени Стэнли. Как и в былые годы, она придавала событиям в своем рассказе видимость строгой последовательности и закономерности, отчасти из вдохновения, отчасти умело приспосабливая детали с помощью своего незаурядного ума, что выдавало в ней неувядающую детскую наивность. Ее расплывшееся белое лицо озарилось сиянием, как это бывает у бабушек, ударившихся в приятные воспоминания, которые по своей необъятности могли поспорить с ее телом, и, уж конечно, она любила их не меньше, потому как положила все рядом с собой, чтобы ничто не мешало прислушиваться к ним: стакан, сигареты и даже податливую руку Смайли. Теперь она перестала сутулиться, а наоборот, выпрямилась, наклонив большую голову и мечтательно перебирая белую гриву своих волос. Он был уверен, что она начнет сразу с Полякова, но она начала со Стэнли; он как-то позабыл о ее страсти ко всяким родословным. Стэнли, сказала она, это следственная кличка третьесортного перебежчика из Московского Центра. Март 63-го. "Головорезы" перекупили его у голландцев и переправили в Саррат, и скорее всего, если бы в это время был не мертвый сезон и у следователей не оказалось свободного времени, то кто знает, обнаружилось бы хоть что-нибудь из того? А так у братца Стэнли оказалась при себе крупинка золота, одна крохотная крупинка, и они нашли ее. Голландцы прошляпили, а наши следователи нашли, и копия их рапорта пришла к Конни. - Что уже само по себе было чудом, - громко и раздраженно проговорила Конни, - учитывая, что все, и о с о б е н н о в Саррате, п р и н ц и п и а л ь н о не включали Следственный отдел в списки для рассылки документов. Смайли жадно ждал продолжения истории о крупинке золота, потому что Конни достигла того возраста, когда единственное, чем мужчина мог наградить ее, было терпение. Итак, Стэнли перебежал в тот момент, когда получил "мокрое" задание в Гааге, объяснила она. По профессии он был чем-то вроде наемного убийцы, и его послали в Голландию, чтобы он убил русского эмигранта, который действовал Центру на нервы. Вместо этого он решил сдаться. - Его обдурила какая-то д е в к а , - сказала Конни с величайшим презрением. - Голландцы устроили ему западню, милый мой, и он вляпался в нес как бы с широко закрытыми глазами. Для подготовки к этой миссии Центр откомандировал Стэнли в один из своих учебных лагерей под Москвой, специализирующихся на гнусном ремесле: диверсии и бесшумные убийства. Голландцы, когда он попал к ним, были шокированы и сосредоточили на этом все свое дознание. Они поместили его фотографию в газетах и добились от него чертежей пуль с цианидом и разного другого жуткого оружия, которое так обожают в Центре. Следователи же "яслей" знали все эти штуки вдоль и поперек, поэтому они интересовались самим лагерем, который был для них чем-то новым, малоизвестным. "Настоящее сокровище для Саррата", - пояснила Конни. Совместными усилиями они набросали план этого учебного центра, располагавшегося на нескольких сотнях гектаров посреди лесов и озер, и обозначили на нем все здания, которые смог припомнить Стэнли: прачечные, войсковые магазины, лекционные помещения, стрельбища и тому подобную ерунду. Стэнли бывал там несколько раз и все хорошо помнил. Когда они думали, что уже почти все из него вытянули, русский вдруг притих. Он взял карандаш и ближе к северо-западу обозначил еще пять бараков с двойным забором со сторожевыми псами. Вот так-то. Эти бараки - новые, сказал Стэнли, их построили буквально за последние несколько месяцев. К ним можно проехать по охраняемой дороге; он как-то раз увидел их с вершины холма, когда прогуливался там со своим инструктором Милошем. По словам Милоша (который был д р у ж к о м Стэнли, сказала Конни, явно намекая на что-то), там было расквартировано особое учебное подразделение, недавно основанное Карлой для подготовки войсковых офицеров к диверсионной работе. - Итак, дорогой мой, вот что мы имели, - воскликнула Конни. - Г о д а м и ходили слухи, что Карла пытается создать свою частную армию внутри Московского Центра, но у бедняги не хватало силенок. Известно было, что его агентами нашпигован весь земной шар, и, е с т е с т в е н н о , он беспокоится, что, достигнув почтенного возраста, будет не в состоянии управлять ими в одиночку. Известно было также, что, как и любой другой на его месте, он б е з у м н о ревнив и не переносит мысли о том, чтобы передать свою агентуру в руки резидентов в странах-противниках. И, е с т е с т в е н н о , он бы этого не сделал:ты знаешь, как он ненавидит резидснтуры - они, мол, ненадежны, у них раздуты штаты. Точно также, как он ненавидел старую гвардию. Слишком приземленные, так он о них отзывался. Что на самом деле довольно справедливо. Итак, теперь он обладал властью и начал делать что-то такое, на что никто больше не решился бы. Это было в марте 63-го, - повторила она на тот случай, если Смайли забыл. И ничего из этого, конечно, не вышло. - Обычное дело: не высовывайся, занимайся своими делами, жди у моря погоды. Она и не высовывалась три года, пока майора Михаила Федоровича Комарова, помощника военного атташе советского посольства в Токио, не поймали с поличным при передаче ему шести катушек пленки с совершенно секретной разведывательной информацией высокопоставленным чиновником Министерства обороны Японии. Комаров был героем ее второй сказки: не перебежчик, но солдат с погонами артиллериста. - А наград, Бог ты мой! Вся грудь в орденах! Сам Комаров вынужден был покинуть Токио так быстро, что его собака осталась запертой в квартире, и ее потом нашли подохшей с голоду, чего Конни ему до сих пор не могла простить. В то же время японский агент Комарова был, конечно же, надлежащим образом допрошен, и, к счастью, Цирку удалось купить отчет об этом допросе у своих коллег из Страны восходящего солнца. - Кстати, Джордж, если подумать, это ведь ты организовал ту сделку! С характерной для профессионала гримасой тщеславия Смайли признал, что, вполне возможно, так оно и есть. Суть рапорта была проста. Японский военный чиновник работал "кротом". Он был завербован перед самой войной во время японского вторжения в Маньчжурию неким Мартином Брандтом, немецким журналистом, якобы связанным с Коминтерном. Брандт, сказала Конни, было одним из имен Карлы в 30-е годы. Сам Комаров никогда не состоял в резидентуре внутри посольства в Токио; он работал в одиночку с одним связным и имел прямую связь с Карлой, с которым вместе служил во время войны. Более того, перед тем как прибыть в Токио, он прошел специальную подготовку в новой школе под Москвой, основанной исключительно для учеников, отобранных лично Карлой. - Короче говоря, - пропела Конни, - братец Комаров был для нас первым и, увы, не самым выдающимся выпускником школы Карлы. Его расстреляли, беднягу, - добавила она, драматически понизив голос. - Они никогда не церемонятся, заметь, не нужны им ни судебные, ни похоронные церемонии: слишком торопятся, гады. Теперь Конни почувствовала, что может за что-то зацепиться. Зная, по каким приметам искать, она проштудировала досье Карлы. Она потратила три недели в Уайтхолле вместе с армейскими специалистами по Москве, переворошив сводки Советской Армии с непонятными назначениями, пока не посчитала, что из уймы подозреваемых может выделить трех учеников Карлы. Все трое были военными, все трое были лично знакомы с Карлой, все трое были лет на десять-пятнадцать моложе его. Она произнесла их имена как Бардин, Стоковский и Викторов. При упоминании третьего имени на лице Смайли отразилась скука, его глаза вдруг стали такими усталыми, будто он из последних сил борется с дремотой. - Ну и что с ними со всеми было дальше? - спросил он. - Бардин превратился в Соколова, затем в Русакова. Стал членом советской делегации в Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. Никаких явных контактов с местной резидентурой, никак прямо не замешан в конкретных операциях, никаких резких движений, попыток кого-нибудь завербовать, хорошая, солидная "крыша". Все еще работает там, насколько мне известно. - Стоковский? - Нелегально выехал за рубеж, организовал фотобизнес в Париже под именем Гродсску, французского румына Основал филиал в Бонне; предполагается, что там он руководит одним из западногерманских источников Карлы. - Ну а третий, Викторов? - Пропал бесследно. - О Господи, - сказал Смайли, казалось, умирая от скуки. - Прошел подготовку, а затем испарился. Моги умереть, конечно. Мы иногда почему-то с к л о н н ы забывать о естественных причинах. - О да, конечно, - согласился Смайли. - Разумеется. Он обладал особым искусством, выработанным за долгие годы скрытной жизни, искусством умения слушать некой внешней частью мозга, позволяя излагаемым событиям разворачиваться прямо перед его мысленным взором, в то время как другая, совершенно отдельная часть его сознания в спешном порядке устанавливала временные связи, В данном случае связь вела от Тарра к Ирине, от Ирины к ее бедному возлюбленному, так гордившемуся тем, что его зовут Лапин и что он обслуживает некоего полковника Григория Викторова, "который работает в посольстве под именем Поляков". В его памяти эти вещи были сродни картинкам из детства, он бы никогда этого не забыл. - А были у вас какие-нибудь фотографии, Кон-ни? - спросил он хмуро. - Сумела ли ты обзавестись приметами этих троих? - Бардина из ООН - естественно. Стоковского - возможно. У нас есть старое газетное фото времен его солдатской службы, но мы так и не установили, подлинное ли оно. - А Викторов, который бесследно пропал? - Здесь могло быть любое другое имя. - Ни одной приличной фотографии, что ли? - спросил Смайли и направился в другой конец комнаты, чтобы вновь наполнить стаканы. - Викторов, полковник Грегор, - повторила Конни с мечтательной улыбкой. - Воевал под Сталинградом, как простой солдат... Нет, у нас никогда не было его фото. Жаль. Говорили, он намного превосходил всех остальных. - Она встряхнулась. - Хотя, конечно, мы н и ч е г о не знаем об этих остальных. Пять казарм и двухгодичные курсы - это, скажу я тебе, наводит на размышления о том, что за все эти годы из тех стен вышло побольше чем три человека! С легким вздохом разочарования, будто давая понять, что пока ничего во всем ее рассказе, не говоря уже о личности полковника Грегора Викторова, нисколько не продвинуло его в кропотливых изысканиях, Смайли предложил перейти поближе к не имеющему никакого отношения ко всему вышесказанному феномену Полякова Алексея Александровича из советского посольства в Лондоне, больше известного Конни как "дорогой Алекс Поляков", и установить, каким из винтиков сложного механизма Карлы он является и почему так получилось, что она была отстранена от дальнейшего расследования по его делу. Глава 13 Тут женщина оживилась. Поляков не был героем сказки, он был ее любимым Алексом, хотя она никогда не разговаривала с ним и, скорее всего" никогда не видела его живьем. Она переместилась на другое сиденье, поближе к настольной лампе - в кресло-качалку: она нигде не могла сидеть подолгу. Конни откинула голову назад, так что Смайли увидел перекаты волн на ее белой шее, и кокетливо свесила онемевшую руку, вспоминая о сумасбродствах, о которых она не жалела, в то время как Смайли эти ее размышления, с точки зрения здравого ума разведчика, представлялись еще более бредовыми, чем раньше. - О, он, однако, был хорош, - сказала Конни. - За семь долгих лет пребывания Алекса здесь у нас не возникло и тени подозрения. Семь лет, дорогой мой, и хоть бы раз з а с в е т и л с я ! Представляешь? Она привела выдержку из его визовой анкеты девятилетней давности: Поляков Алексей Александрович, окончил Ленинградский государственный университет, атташе по культуре в ранге второго секретаря, женат, супруга остается в СССР, родился 3 марта 1922 года на Украине, сын железнодорожника, начальное образование не указано. Она продолжала без запинки, со смехом приводя первое казенное описание, данное "фонарщиками": - Рост около ста восьмидесяти сантиметров, телосложение крупное, цвет глаз зеленый, цвет волос черный, особые приметы отсутствуют. Веселенький такой верзила, - со смехом подвела она итог. - Потрясающий шутник. Черная челка вот здесь, падает на правый глаз. Я уверена, он здорово играл на подаче, хотя мы ни разу не застали его за этим. Я бы предложила ему парочку мячей с нашей стороны, если бы Тоби согласился сыграть, но он не захотел. Хотя, заметь, я совсем не уверена, что Алексей Александрович попался бы на эту удочку. Алекс был слишком осмотрителен, - сказала она с гордостью. - Приятный голос, бархатный, как у тебя. Я, бывало, дважды прокручивала пленку только для того, чтобы послушать, как он говорит. Неужели он все еще здесь, Джордж? Я даже боюсь спрашивать, понимаешь? Я боюсь, что они все сменятся, а я никого так и не узнаю. Он по-прежнему здесь, заверил ее Смайли. Та же "крыша", тот же чин. - И все так же занимает тот жуткий загородный домишко в Хайгейте, который так ненавидят шпики Тоби? Медоу-Клоуз, сорок, верхний этаж? О, это совершенно чумовое место. Я уважаю тех, кто сполна отрабатывает свою "крышу", а Алекс как раз из таких. Он всегда был самым деятельным и хватким из всех атташе по культуре, которые когда-либо работали в этом посольстве. Если требуется что-нибудь быстро организовать - лектора, музыканта, - только скажи, Алекс пробьется через всю бюрократическую волокиту быстрее всех. - Как же ему это удавалось, Конни? - По крайней мере не так, как ты думаешь, Джордж Смайли, - выпалила она, и краска ударила ей в лицо. - О, нет, Алексей Александрович был исключительно тем, за кого себя выдавал, так-то вот, можешь, кстати, спросить Тоби Эстерхейзи или Перси Аллелайна. Он был чист, как младенец. Не запятнан никоим образом, уж это-то Тоби тебе подтвердит! - Ну-ну, - пробормотал Смайли, наполняя ей стакан. - Остынь, Конни. Успокойся. - Тьфу, - вскрикнула она, выходя из себя. - Чистейшей воды бред собачий. Алексей Александрович Поляков самому Карле сто очков вперед даст, это тренированный громила, если я хоть что-то в этом понимаю, но они ведь меня даже слушать не захотели! "Тебе шпионы под каждой кроватью мерещатся", - говорит Тоби. "Фонарщики" и так заняты по горло, - говорит Перси (она передразнила его шотландский акцент), - у нас нет возможности шиковать". Ты только вдумайся - "шиковать". - Конни снова расплакалась. - Бедный Джордж, - продолжала она, - бедный Джордж, ты пытался помочь, но что ты мог? Ты и сам был внизу лестницы. Ох, Джордж, не ходи на охоту со всякими там Лейконами. Пожалуйста. Он мягко подвел ее мысли снова к Полякову, пытаясь понять, почему она так уверена, что он - громила Карлы, выпускник его специальной школы. - Был День поминовения, - громко всхлипнула она. - Мы сфотографировали его награды, да, это было именно тогда. Год первый снова. Год первый ее восьмилетнего романа с Алексом Поляковым. Самое интересное, говорит она, это то, что она положила на него глаз сразу, как только он прибыл. "Привет, - подумала я, - неплохо было бы с тобой позабавиться". Почему она так решила, Конни четко объяснить не могла до сих пор. Возможно, тут сыграла роль его самоуверенность, возможно - осанка, грудь колесом, будто прямо с парада. "Крепкий такой, как гриб боровик. Армия у него прямо-таки на лбу написана". А может быть, виной тому был его образ жизни: "Он выбрал единственный дом в Лондоне, к которому эти "фонарщики" не могли подойти ближе, чем на сорок-пятьдесят метров". А возможно, это была его работа: "Теперь в посольстве было уже три атташе по культуре, двое из которых явно шпионили, а третий только и делал, что носил цветы на Хайгейтское кладбище к могиле бедняги Карла Маркса". Конни была немного не в себе, и Смайли снова прогулялся с ней по комнате, поддерживая ее, когда она спотыкалась. Сначала, правда, сказала она, Тоби Эстерхейзи согласился внести Алекса в список "А", и эктонские "фонарщики" наугад "пасли" его двенадцать дней из каждых тридцати, и все время, пока они следили за ним, он оставался чист, как младенец. - Дорогой мой, можно было подумать, что я позвонила ему и сказала: "Алекс Александрович, смотри в оба, потому что я натравила на тебя ищеек Крошки Тоби. Так что живи пока под "крышей" и не делай резких движений". Он ходил на торжественные приемы, лекции, гулял в парке, изредка играл в теннис, и, если бы не раздавал ребятишкам на улице конфеты, ему трудно было бы выглядеть более респектабельным. Конни отчаянно добивалась продления наблюдения, но эта битва была уже проиграна. Жернова бюрократической машины продолжали крутиться, и Полякова перенесли в список "Б": если позволяли ресурсы, его опекали каждые шесть месяцев. Шестимесячные проверки так ничего и не дали, и через три года он был перенесен в категорию "чистых": изучен до основания и признан не представляющим интереса для контрразведки. Конни ничего поделать не смогла и уже начала свыкаться с этой мыслью, когда в один прекрасный ноябрьский день милый Тедди Хэнки позвонил ей из "прачечной" в Эктоне и сказал запыхавшимся голосом, что Алекс Поляков разоблачил себя, показал наконец свое истинное лицо. Все тут же встали на уши. - Тедди был старый, о ч е н ь с т а р ы й наш приятель. Старейший сотрудник Цирка и всеобщий любимец, даром что ему уже под девяносто. Он закончил свой рабочий день и шел домой, когда мимо проехала "Волга" советского посла с тремя военными атташе; направлявшимися на церемонию возложения венков. Трое других следовали за ними на другой машине. Одним из них был Поляков, и на нем было больше медалей, чем на рождественской елке. Тедди сломя голову помчался с фотоаппаратом к Уайтхоллу и сфотографировал их с другой стороны улицы. Боже мой, в тот день все было на нашей стороне: чудесная погода, сначала небольшой дождь, а затем такое приятное вечернее солнце. Можно было с трехсот метров заснять волоски на заднице у мухи. Мы увеличили снимки, и вот что там было: две медали "За отвагу" и четыре - за участие в различных операциях. Алекс Поляков был ветеран войны, и за семь лет ни одна душа об этом не узнала. Ох, как меня это взбудоражило! Мне показалось, что теперь-то уж не нужно будет никого убеждать. "Тоби, - сказала я (я позвонила ему прямо тут же), - послушай меня, противный венгерский карлик. Это один из тех случаев, когда "эго" пробивается в конце концов через любую "крышу". Я хочу, чтобы ты вывернул мне Алекса Александровича н а и з н а н к у , и никаких отговорок быть не может, маленькое подозрение Конни попало в десятку". - Ну и что сказал Тоби? Серый спаниель разочарованно вздохнул и снова уснул. - Тобн? - Конни вдруг стала очень печальной. - О, Крошка Тоби своим тишайшим голосом мертвой рыбы поведал мне следующее: сейчас операциями руководит Перси Аллелайн, не так ли? Это не его, а Перси работа - изыскивать ресурсы. Я нутром чуяла: что-то здесь не так, но думала, что вся загвоздка в Тоби. - Она умолкла. - Проклятый камин, - пробормотала она угрюмо. - Стоит повернуться к нему спиной, и он тут же гаснет. - Конни потеряла всякий интерес к разговору. - Ну, остальное ты знаешь. Рапорт пришел к Перси. "Ну и что? - говорит Аллелайн. - Поляков служил в русской армии. Это самая большая армия в мире, и не всякий, кто в ней воевал, - агент Карлы". Так странно. Он обвинил меня в ненаучной дедукции. и где ты взял это выражение?" - спросила я его. "А здесь нужна вовсе не д е д у к ц и я , - говорит он, - а и н д у к ц и я " . - "Дорогой мой Перси, не знаю, кто тебя научил таким словам, но ты сейчас похож на противного докторишку каких-то там наук". Бог ты мой, как его это разозлило! Тоби сделал мне одолжение и пустил за Алексом хвост, но это ничего не дало. "Поставьте у него дома "жучки", - сказала я, - и в его машине - везде, где можно! Разыграйте ограбление на улице, выверните его наизнанку, поставьте его телефон на прослушивание! Инсценируйте проверку документов, будто по ошибке, обыщите. Да что угодно, но, р а д и в с е г о с в я т о г о , сделайте что-нибудь, я готова поставить фунт стерлингов против рубля, что Алекс Поляков - куратор английского "крота". Тут Перси посылает за мной, весь такой важный (снова его акцент): "Ты оставляешь Полякова в покое, выкидываешь его к черту из своей дурацкой бабьей башки, поняла или нет? Ты и твоя чертова Полли, или как там ее, у меня уже вот где сидите, хватит мне с ним надоедать". Вдобавок к этому прислал грубое письмо: "... Мы поговорили, и я тебя убедил..." - и копию этой корове из отдела кадров. Я написала внизу: "Да, да, повторяю - нет" - и отослала ему обратно. - Она снова заговорила начальническим голосом: - "Вы потеряли всякое чувство меры, Конни. Пора вам спуститься с небес на землю". Конни захмелела. И сидела теперь, умолкнув, над своим стаканом. Ее глаза закрылись, голова начала свешиваться набок. - О Господи, - прошептала она, снова приходя в себя. - Ох, Боже ты мой. - У Полякова был связной? - спросил Смайли. - А зачем он ему нужен? Он же "ценитель искусства". Ценителям искусства не нужны никакие связные. - У Комарова в Токио был связной. Ты же сама говорила. - Комаров был военный, - угрюмо заметила она. - Поляков тоже. Ты же видела его медали. Джордж держал ее за руку и ждал. Кролик Лапин, сказала она, водитель посольства, этот прохвост. Сначала она никак не могла его вычислить. Она подозревала, что это некто Ивлев, он же Брод, но не могла этого доказать, и никто ей не собирался в этом помогать. Кролик Лапин проводил большую часть времени, гуляя по Лондону, засматриваясь на девушек и не отваживаясь заговорить с ними. Но постепенно она начала прослеживать некую связь. Поляков давал прием, а Лапин помогал разливать напитки. Как-то раз поздно вечером Полякова вызвали, и через полчаса примчался Лапин, вероятно, чтобы расшифровать телеграмму. А когда Поляков летал в Москву, кролик Лапин фактически переехал в посольство и ночевал там, пока тот не вернулся. - Он его подменял, - убежденно заявила Конни. - Ясно как дважды два. - Ты и об этом доложила? - Естественно. - Ну и что дальше? - Конни уволили, а Лапин спокойненько уехал домой, - усмехнувшись, сказала Конни и зевнула. - Э-хе-хе, - добавила она, - золотые были денечки. Неужели я начинаю разваливаться, Джордж? Огонь почти совсем погас. Откуда-то сверху раздался глухой удар - наверное, это были Дженет и ее любовник. Конни начала мурлыкать что-то под нос, затем постепенно стала раскачиваться под собственную музыку. Смайли терпеливо пытался развеселить ее. Он налил ей еще, и в конце концов она взбодрилась. - А ну-ка, пойдем, - сказала она, - я покажу тебе мои паршивые медальки. И снова памятные реликвии. Они хранились у нее в потертом чемоданчике, который Смайли должен был вытащить из-под кровати. Сначала настоящая медаль в коробочке и выдержка из благодарственного письма, где она значится занесенной в список премьер-министра под своим оперативным псевдонимом Констанс Сэлинджер. - Потому что Конни была хорошей девочкой, - объяснила она, прижавшись к нему щекой. - И любила всех своих замечательных ребят. Затем фотографии бывших сотрудников Цирка: Конни в форме женского вспомогательного батальона во время войны, стоящая между Джебсди и стариной "пастухом" ("Пастухи" - жаргонное обозначение дешифровальщнков) Биллом Магнусом, снято где-то в Англии; Конни с Биллом Хейдоном с одной стороны и Джимом Придо с другой, мужчины в крикетных костюмах, и все трое выглядят, как сказала Конни, "бог-ты-мой-какими-приятными", на летних курсах в Саррате, позади них простираются лужайки, подстриженные и озаренные солнцем, и поблескивают проволочные заграждения. Затем огромная лупа с выгравированными на линзе надписями: от Роя, от Перси, от Тоби и всех остальных: "Конни с любовью, чтоб никогда не забывала!" Наконец, особый вклад самого Билла: карикатура, где Конни лежит на всем протяжении Кенсингтон-Палас-Гарденс (Кенсингтон-Палас-Гарденс - улица в Лондоне, известная своими роскошными особняками; в описываемое в романе время на ней были расположены некоторые зарубежные посольства) и рассматривает в телескоп советское посольство: "С любовью и нежными воспоминаниями милой-милой Конни". - Ты знаешь, они здесь все еще помнят erо. Блестящий парень. В комнате отдыха колледжа Крайст-Черч есть несколько его картин. Они их часто выставляют. Я встречалась с Жилем Лэнгли вцеркви буквально на днях: не слышала ли я чего-нибудь о Хейдоне? Не помню, что я ответила: да, нет. Ты не знаешь, сестра Жиля по-прежнему занимается явочными квартирами? Смайли не знал. - Нам не хватает таких способных, говорит Жиль, у них не получается воспитать таких, как Билл Хейдон. Жиль прямо весь пылал от возбуждения. Говорит, что преподавал Биллу современную историю в те дни, когда слово "империя" еще не было бранным. Про Джима тоже спрашивал. "Его альтерэго, можно сказать, хм-хм". Ты всегда недолюбливал Билла, да? - продолжала Конни рассеянно, снова все укладывая в пластиковые пакеты и заворачивая в кусочки ткани. - Я никогда не могла понять: ты его ревнуешь или он тебя? Пожалуй, слишком уж он обаятельный. Ты никогда не доверял внешнему виду. Я имею в виду мужчин. - Дорогая Конни, не говори ерунды, - возразил Смайли, на этот раз застигнутый врасплох. - Мы с Биллом всегда были идеальными друзьями. Откуда тебе в голову взбрело сказать такое? - Да так, ниоткуда. - Она уже почти забыла об этом. - Я слышала, он как-то прогуливался в парке с Энн, только и всего. Он ведь ее двоюродный брат или что-то в этом роде? Я всегда думала, что вы могли бы поладить, ты и Билл, если бы вместе работали. Вы сумели бы вернуть дух прошлого. Вместо этого шотландского выскочки. Билл, перестраивающий Камелот, - снова ее мечтательная улыбка, как из сказки, - а Джордж... - Джордж подбирает остатки, - сказал Смайли, подыгрывая ей, и они рассмеялись, хотя у Смайли это вышло довольно наигранно. - Поцелуй меня, Джордж. Поцелуй Конни. Она проводила его по тропинке через огород, которой пользовались ее постояльцы, и сказала, что лучше ходить там, чем любоваться зрелищем уродливых новых бунгало в соседнем саду, которые понастроили эти свиньи Харрисоны. Моросил мелкий дождь, редкие крупные звезды тускло проблескивали сквозь туман, на дороге был слышен грохот грузовиков, удаляющихся в ночь в направлении севера. Прижавшись к нему, Конни вдруг забеспокоилась: - Ты такой непутевый, Джордж. Ты слышишь? Взгляни на меня. Да не смотри в ту сторону, там сплошной неоновый свет, порок и распутство. Поцелуй меня. Гадкие люди во всем мире превращают нашу жизнь в ничто, так почему ты помогаешь им? Почему? - Я не помогаю им, Конни. - Да конечно помогаешь! Посмотри на меня. Хорошие ведь были времена, слышишь? Настоящие. Англичане могли гордиться. Сделай так, чтобы они снова могли гордиться. - Это не совсем по адресу, Конни. Она притянула его лицо к себе, так что он поцеловал ее прямо в губы. - Бедняжсчки. - Она тяжело дышала, скорее всего, не от какого-то отдельного чувства, но от целой сумятицы их, смешавшихся в ней, как в крепком коктейле, - Бедняжечки. Привыкли к империи, привыкли повелевать миром. Все ушло. Все пропало. Тю-тю, старый мир. Вы последние, Джордж, ты и Билл. Ну, может быть, еще этот мерзкий Перси. - Он знал, что этим все и закончится, но не думал, что это будет так ужасно. Она и раньше так говорила, каждое Рождество, когда во всех закутках Цирка проводились маленькие вечеринки. - Ты знаешь Миллпондз или нет? - спросила она. - Что еще за Миллпондз? - Там живет мой брат. Шикарный дом в греческом стиле, милые лужайки - это рядом с Ньюбери. В один прекрасный день туда пришла дорога. Бац. Все к черту. Автомагистраль. Лужайки коту под хвост. Я там выросла, понимаешь. Они еще не продали Саррат, ты не знаешь? Я боюсь, они могут. - Конечно не продали. Он уже не знал, как от нее избавиться, но она прижалась к нему еще настойчивее, он даже почувствовал, как колотится ее сердце. - Если что-то не так, не возвращайся. Обещаешь? Я слишком старый леопард, для того чтобы сменить свои пятна ("Может ли леопард изменить свои пятна?" - цитата из Библии). Я хочу помнить вас всех такими, какими вы были. Милые, милые ребята. Ему не хотелось оставлять ее здесь в темноте, под деревьями, и он провел ее немножко назад к дому; оба молчали. Он уже шел по дороге, когда снова услышал, как она напевает, причем так громко, что это было похоже на вой. Но это была ерунда по сравнению с той бурей, что клокотала у Джорджа внутри, с теми вспышками тревоги, гнева и отвращения, что сопровождали его во время этой поездки в глухую ночь, и бог знает чем все это должно было закончиться. Он успел на пригородный поезд до Слау, где его ждал Мэндел в машине, взятой напрокат. Пока они неторопливо приближались к желтому мерцанию городских огней, он слушал, чем увенчались поиски Питера Гиллема. В журнале дежурного офицера не содержалось записи о ночи с десятого на одиннадцатое апреля, сказал Мэндел. Кто-то вырезал страницы бритвенным лезвием. Отсутствовали также отчет вахтера за ту же ночь и отчет об обмене радиосообщениями. - Питер полагает, что это сделано совсем недавно. Там на следующей странице нацарапана приписка: "По всем вопросам обращаться к руководителю Лондонского Управления". Почерк Эстерхейзи, датировано пятницей. - Прошлой пятницей? - спросил Смайли, повернувшись так резко, что ремень безопасности жалобно взвизгнул. - Это тот же день, когда Tapp прибыл в Англию. - Все со слов Питера, - ответил Мэндел бесстрастно. И, наконец, что касается Лапина (он же Ивлев) и атташе по культуре Алексея Александровича Полякова, оба из советского посольства в Лондоне. В донесениях "фонарщиков" Тоби Эстерхейзи не содержится ничего нелицеприятного. Оба были как следует изучены, оба были признаны "чистыми": самая безупречная из всех категорий. Лапина откомандировали в Москву год назад, Мэндел также принес в портфеле фотографии Гиллема, полученные в результате его вылазки в Брикстон, проявленные и увеличенные до размеров целого листа. У Паддингтонского вокзала Смайли вышел, и Мэндел передал ему портфель через дверной проем. - Думаю, ты не хочешь, чтобы я тебя провожал? - спросил Мэндел. - Спасибо, здесь всего метров сто. - На твое счастье, в сутках двадцать четыре часа. - Да, действительно. - Кое-кто уже спит. - Спокойной ночи. Мэндел все еще не отпускал портфель. - Я, кажется, нашел эту школу, - сказал он. - Место называется Тэрсгуд, рядом с Тонтоном. Он сначала полсеместра подменял кого-то в Беркшире, потом вроде бы перебрался в Сомерсет. Я слышал, у него есть фургон. Хочешь, я проверю? - А как ты это сделаешь? - Постучусь в дверь, представлюсь торговым агентом или проведу социологический опрос. - Прости, - извинился Смайли, вдруг забеспокоившись. - Я уже собственной тени боюсь. Прости, это было невежливо с моей стороны. - Юноша Гиллем тоже боится собственной тени, - невозмутимо сказал Мэндел. Говорит, что на него косо смотрят. - Говорит, что там что-то неладно и все они что-то затевают. Я посоветовал ему выпить чего-нибудь покрепче. - Да, - ответил Смайли, немного подумав. - Да, пожалуй, так и стоит сделать. Джим настоящий профи, - объяснил он, - старой закалки. А это на всю жизнь, что бы они с ним ни сделали. Камилла вернулась поздно. Гиллем почему-то решил, что ее урок с Сандом заканчивается в девять, но, когда она открыла дверь и вошла, было уже одиннадцать, и поэтому он почти не разговаривал с ней, не в силах ничего с собой поделать. Сейчас она лежала в постели, разметав черные с проседью волосы по подушке, и смотрела, как он стоит у темного окна, вглядываясь в улицу. - Ты поела? - спросил он. - Доктор Санд меня покормил. - Чем? Санд был иранец, она ему как-то говорила об этом. Нет ответа. Мечтами, наверное? Отбивной с орехами? Любовью? В постели она никогда не возбуждалась, только обнимала его. Во сне она едва дышала. Иногда он просыпался и смотрел на нее, размышляя, что бы он почувствовал, если бы она взяла и умерла. - Тебе нравится Санд? - спросил он. - Иногда. - Ты спишь с ним? - Иногда. - Может, ты лучше переедешь от меня к нему? - Это не то, - сказала Камилла, - ты не понимаешь. Да. Он не понимал. Сначала влюбленная парочка целовалась на заднем сиденье "ровера", затем одинокий тип в шляпе прогуливал своего терьера, затем две девушки целый час названивали из телефонной кабины напротив его входной двери. В этом не было бы ничего особенного, если бы все эти события не происходили последовательно, как смена караула. Теперь остановился фургон, и никто из него не вышел. Снова влюбленные или ночная группа "фонарщиков"? Через десять минут после того, как остановился фургон, "ровер" уехал. Камилла задремала. Он лежал рядом и не мог заснуть в предчувствии того, что предстоит завтра, когда по просьбе Смайли ему нужно будет выкрасть папку с делом Придо, известным как скандал Эллиса или, для более посвященных, операция "Свидетель". Глава 14 Это был второй счастливейший день в пока короткой жизни Билла Роуча. Первый произошел незадолго до разрыва в их семье, когда его отец нашел под крышей осиное гнездо и обратился к Биллу, чтобы тот помог ему выкурить ос оттуда. Его отец мало смыслил в хозяйстве и даже почти ничего не умел делать руками, но после того, как Билл прочитал все об осах в своей энциклопедии, они поехали вместе в аптеку и купили серу, которую сожгли в жестянке на чердаке. И все осы погибли. А сегодня состоялось официальное открытие ралли в автоклубе Джима Придо. Пока они успели только разобрать "алвис" на части, подновить его и собрать снова, но сегодня в качестве награды за свои труды они установили с помощью ПЛ Латци соломенные тюки для слалома на каменистом участке трассы, а затем каждый по очереди садился за руль и, пуская клубы дыма, маневрировал между воротами под гомон болельщиков, а Джим засекал время. "Лучшая машина, когда-либо сделанная в Англии - так Джим представил свой автомобиль. - Теперь снята с производства, спасибо социализму". Они его заново покрасили, на капоте красовался гоночный "Юнион Джек", и, без сомнения, это был самый лучший, самый быстрый автомобиль на свете. В первом заезде Роуч пришел третьим из четырнадцати, а теперь во втором он уже поравнялся с каштановыми деревьями, ни разу не заглохнув, и имел все шансы завершить финальную прямую с рекордным временем. Он и не представлял раньше, что что-нибудь может приносить ему столько удовольствия. Он любил эту машину, он любил Джима, и даже шкапу он любил, и впервые в жизни он полюбил в себе стремление победить. Он слышал, как Джим орет: "Полегче, Слоненок!" - и видел, как Латци подпрыгивает на месте с импровизированным клетчатым флажком, но когда он прогрохотал мимо финишного столба, то понял, что Джим смотрит совсем не на него, а пристально вглядывается вдоль трассы в направлении буковых деревьев. - Какое время, сэр? - еле дыша, спросил он, и на короткое время в воздухе повисла тишина. - Хронометрист, - протянул Спайкли. - Время, пожалуйста, Бегемот. - Было очень хорошо, Слоник, - сказал Латци, вместе со всеми вопросительно глядя на Джима. На этот раз дерзость Спайкли, так же как и мольба Роуча, остались без ответа. Джим вглядывался через поле в направлении тропинки, которая служила восточной границей. Рядом с ним стоял мальчик по имени Коулшоу, по прозвищу Калоша, двоечник из третьего "Б", известный тем, что подлизывался к учителям. Этот участок был совершенно плоским, и лишь далеко впереди он поднимался, переходя в холмы; часто после нескольких дней дождя его затапливало. По этой причине возле тропинки не было хорошей живой изгороди, а лишь забор из столбов и проволоки и никаких деревьев; только забор, равнины и иногда совсем уж вдалеке виднелся Куонтокс, который сегодня исчез в расплывчатой белизне. Равнины могли быть заболочены и постепенно переходить в озеро или просто в белесую неопределенность. И вот там, на фоне этой размытой картины, брела одинокая фигура: опрятный, неприметный с виду пешеход с худым лицом, в широкополой шляпе, в сером плаще и с палкой в руке, которой он почти не пользовался. Наблюдая за ним вместе с Джимом, Роуч решил, что этот мужчина хотел бы идти быстрее, но что-то его сдерживало. - У тебя стеклышки с собой, Слоник? - спросил Джим, продолжая следить за этим человеком, который уже почти поравнялся со следующим столбом. - Да, сэр. - Кто же это, а? С виду будто Соломон Гранди (Соломон Гранди - герой детской песенки). - Не знаю, сэр. - Никогда не видел его раньше? - Нет, сэр. - Не из учителей и не деревенский. Так кто же он? Бродяга-попрошайка? Вор? И почему он даже не смотрит сюда, а, Слоник? С нами что-то не в порядке? Неужели ты бы не посмотрел на стайку пацанов, гоняющих по полю на машине? Он что, не любит машины? Или не любит мальчишек? Роуч все еще обдумывал свой ответ на эти вопросы, а Джим уже начал разговаривать с Латци на языке ПЛ, пользуясь приглушенными уравновешенными интонациями, которые внушили Роучу мысль о некоем заговоре между ними, об особых непонятных ему узах. Это впечатление усилилось, когда Латци ответил однозначно отрицательно с тем же непреклонным спокойствием. - Сэр, знаете, сэр, я думаю, у него какие-то дела в церкви, сэр, - сказал Калоша. - Я видел, как он разговаривает с Уэллсом Фарго, сэр, после службы. Викария звали Спарго, и был он очень старым. Тэрсгудская легенда утверждала, что на самом деле это великий Уэллс Фарго, ушедший на покой. Услышав это известие, Джим задумался, а Роуч пришел в ярость, подумав про себя, что Коулшоу, конечно же, выдумал все это. - Слышал, о чем они говорят, Калоша? - Нет, сэр. Они просматривали присутственные списки, сэр. Но я могу спросить Уэллса Фарго, сэр. - Наши присутственные списки? Тэрсгудские присутственные списки? - Да, сэр. Школьные присутственные списки. Тэрсгудские. Со всеми именами, сэр, где кто сидит. "А также где сидят учителя", - тоскливо подумал Роуч. - Кто его снова увидит, скажите мне. Или другую подозрительную личность, поняли? - Джим обращался к ним ко всем, разряжая обстановку. - Неводитесь со всякими странными типами, околачивающимися вокруг школы. В том месте, где я работал до этого, орудовала целая чертова шайка. Вычистили все в округе. Серебро, деньги, мальчишечьи часы, приемники, бог знает чего они не стянули. В следующий раз сопрут "алвис". Лучшая машина, которую делали в Англии, теперь такие уже не производят. Цвет волос, Слоник? - Черный, сэр. - Рост, Калоша? - Где-то метр восемьдесят, сэр. - Калоша всем дает метр восемьдесят, - сказал какой-то остряк, потому что Коулшоу был недомерком. Поговаривали, что его вскармливали джином. - Возраст, Спайкли, лягушонок? - Девяносто один, сэр. Его ответ потонул во взрыве хохота. Роуч получил возможность проехать еще раз и сделал это плохо, и в эту же ночь, лежа в кровати, терзался муками ревности из-за того, что целому автоклубу, не говоря уже о Латци, была скопом пожалована привилегированная должность наблюдателя. И слабым утешением было уверять самого себя, что их зоркость все равно не сравнится с его собственной, что приказ Джима будет забыт на следующий же день или что впредь Роуч должен будет предпринимать более действенные меры для предотвращения отчетливо надвигающейся угрозы. Остролицый незнакомец исчез, но на следующий день Джим наведался на церковное кладбище, куда ходил далеко не часто; Роуч видел, как он разговаривал с Уэллсом Фарго у свежевырытой могилы. Впоследствии Билл Роуч замечал, что лицо Придо подолгу бывало омрачено тревогой, которая временами становилась очень похожей на гнев, возвращался ли он в сумерках со своих ежевечерних вылазок, или сидел на бугорке возле своего фургона, не замечая холода и сырости, покуривая сигаретку и потягивая свою водку, пока сгущались сумерки.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  Глава 15 Отель "Айли" в Сассекс-Гарденс, в котором на следующий же день после своего визита в Аскот Джордж Смайли поселился под именем Барраклаф и разместил свою оперативную штаб-квартиру, был очень тихим местом, несмотря на свое расположение, и идеально отвечал своему предназначению. Он находился метрах в ста к югу от Паддингтонского вокзала - один из череды повидавших на своем веку особняков, отрезанных от главного проспекта аллеей платанов и автомобильной стоянкой. Транспорт грохотал, проезжая мимо, круглые сутки. Но внутри, несмотря на режущие глаз пестрые обои и медные абажуры, царил прямо-таки сверхъестественный покой. Не только ничего не происходило в самом отеле - казалось, не происходило ровным счетом ничего на целом свете, и это впечатление усиливалось присутствием миссис Поуп (The Pope ( а н г л . ) - Папа Римский) Грэм, хозяйки, вдовы майора. Ее томный голос внушал чувство глубочайшей усталости мистеру Барраклафу, как, впрочем, и любому другому, кто испытал на себе ее гостеприимство. Инспектор Мэндел, чьим информатором она была долгие годы, утверждал, что ее имя просто Грэм. "Поуп" появилось для придания фамилии значительности или из преклонения перед Римом. - Ваш отец, случайно, не служил в армии, дорогуша? - зевая, спросила она, после того как прочитала "Барраклаф" в регистрационной книге. Смайли заплатил ей пятьдесят фунтов авансом за двухнедельное пребывание, и она поселила его в комнате номер восемь, потому что ему нужно было работать. Он спросил насчет стола, и она дала ему шаткий карточный столик, и Норман, мальчик-рассыльный, принес его. - Это эпохи Георга, - вздохнула она, наблюдая за тем, как вносили предмет меблировки. - Так что обращайтесь с ним аккуратно, ради меня, ладно, дорогуша? Мне бы на самом деле не стоило отдавать его вам, он когда-то принадлежал покойному майору. К пятидесяти фунтам Мэндел добавил из своего бумажника еще двадцать; презренные бумажки, как он называл их и которые он позже взыскал со Смайли. - Без ничего ничего не бывает, не правда ли? - спросил ее полицейский. - Возможно, вы правы, - потупившись, согласилась миссис Поуп Грэм, упрятывая банкноты куда-то в складки своих штанов. - Меня интересует любая мелочь, - предупредил Мэндел, когда они сидели в цокольной комнатке за бутылкой чего-то ее любимого. - Время прихода и ухода ваших постояльцев, контакты, образ жизни и больше всего, - он любил придавать вес своим словам, поднимая палец, - больше всего, важнее, чем вы можете себе представить, мне нужны подозрительные личности, проявляющие какой-то интерес или задающие вопросы вашему персоналу под каким-то предлогом. - Он взглянул на нес своим преисполненным государственной значимости взглядом. - Даже если эти люди представятся героями Гвардейских Бронетанковых войск и Шерлоком Холмсом в одном лице. - Здесь только я и Норман, - сказала миссис Грэм, указывая на робкого юношу в черном пальто, к которому она притачала бежевый бархатный воротник. - А из Нормана они много не вытянут, потому что он ничего не знает. Слишком уж вы мнительны, дорогуша - То же самое и с приходящими к нему письмами, - продолжал инспектор. - Мне нужны почтовые марки и время отправления, если его можно будет разобрать, но не пытайтесь вскрыть или задержать их у себя То же самое с вещами. - Он подождал, пока воцарится тишина, разглядывая солидный сейф, который являл собой главенствующий предмет обстановки. - Время от времени ему будут доставлять кое-какие вещи. Главным образом документы, иногда книги. Есть только один человек, которому можно будет взглянуть на них, исключая его самого. - Лицо полицейского вдруг вытянулось в пиратской ухмылке. - Я. Понятно? Никто больше не должен даже догадываться, что они были у вас. И не вздумайте рыться там, он обязательно заметит, потому что он сообразителен. Рыться нужно опытной рукой. Я все сказал, - подытожил Мэндел. Вскоре после своего возвращения из Сомерсета он сообщил Смайли, что если двадцать монет - это все, что им потребуется, то Норман и его патронесса окажутся самыми дешевыми "няньками" в такого рода деле. Подобное хвастовство было простительно: ведь он едва ли мог знать о том, как Джим завербовал целый автоклуб; точно так же не мог он знать способ, которым Джим сумел вскоре вычислить Мэндела с его осторожными расследованиями, несмотря на всю их аккуратность. Мэндел ведь, как, впрочем, и любой другой, не мог подозревать о том состоянии возбужденной тревожности, до которой довели Придо раздражение, напряженное ожидание и, пожалуй, легкое душевное расстройство. Комната номер восемь располагалась на последнем этаже. Ее окна выходили на парапет. За ним лежал переулок с плохоньким книжным магазинчиком и туристическим агентством под названием "Весь мир". На полотенце для рук было вышито "Отель "Лебедь", Марлоу". В тот же вечер к Смайли крадучись явился Лейкон и принес толстый портфель с первой партией документов из своего офиса. Чтобы поговорить, они сели рядом на кровать, и Смайли включил транзистор, который заглушал их голоса. Лейкону от всего этого было явно не по себе; ему почему-то казалось, что он слишком стар для подобных развлечений. На следующее утро по пути на работу Оливер забрал документы и вернул книги, которые Смайли давал ему, чтобы заполнить портфель. Свою роль Лейкон играл из рук вон плохо. В его поведении проскальзывали раздражительность и грубость; он явно давал понять, что терпеть не может нарушать правила. Похоже, ему все время было стыдно - румянец, казалось, не сходит с его щек. Но Смайли не мог читать эти папки днем, потому что они были постоянно в работе у подчиненных Лейкона и их отсутствие тут же вызвало бы переполох. Впрочем, днем они ему были и не нужны. Он знал лучше, чем кто-либо другой, что времени - в обрез. В последующие три дня этот ритуал почти не менялся. Каждый вечер, перед тем как сесть в поезд на Паддингтонском вокзале, Лейкон заносил свои бумаги, и каждую ночь миссис Поуп Грэм украдкой докладывала Мэнделу, что снова заходил этот долговязый с кислой физиономией, тот самый, который тогда так презрительно смерил взглядом Нормана. Каждое утро, после трех часов сна и омерзительного завтрака, состоящего из недожаренной сосиски и пережаренных помидоров - другого меню здесь не знали, - Смайли ждал, пока придет Лейкон, а затем с облегчением выскальзывал в холод зимнего дня и растворялся среди себе подобных. Эти ночи, проведенные в одиночестве на верхнем этаже отеля, запомнились Джорджу очень необычными. Когда он потом вспоминал о них, хотя дни были почти так же загружены, а внешне даже более богаты событиями, ночи представлялись ему долгим путешествием, совершенным в один сплошной длинный промежуток времени. "Так вы сделаете это? - без тени смущения пропел тогда Лейкон в саду. - Копайте в любом направлении". По мере того как Смайли снова и снова прослеживал каждый поворот в своем прошлом, становилось ясно, что не имеет значения, вперед копать или назад - это было одно и то же путешествие и конечная цель его лежала где-то впереди. В этой комнате не было ни одного предмета среди всего этого гостиничного барахла, который отделял бы его от комнат в его прошлом. Он будто снова был на верхнем этаже Цирка в своем собственном невзрачном кабинете с гравюрами Оксфорда, точно таком же, который он покинул год назад. За дверью располагалась приемная с низким потолком, в которой седовласые секретарши Хозяина - его "мамочки" - тихо печатали на машинках и отвечали на телефонные звонки; и сейчас здесь, в отеле, неизвестный дух в конце коридора днем и ночью без устали постукивал по клавишам. В дальнем конце приемной - в мире миссис Поуп Грэм ему соответствовала ванная комната с предупреждением не пользоваться сю - была дверь без таблички, ведущая в святилище Хозяина: что-то вроде коридора, где по бокам стояли древние стальные шкафы со старыми красными книгами, со сладковатым запахом пыли и жасминного чая. За столом Хозяин собственной персоной, к тому времени уже только оболочка человека, с реденькой седой челкой и улыбкой, приветливой, как у мертвеца. Смайли так глубоко погрузился в эти воспоминания, что, когда зазвонил телефон - за пользование им взималась дополнительная плата наличными, - ему потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, где он находится. Другие звуки сбивали его с толку в не меньшей степени: хлопанье крыльев голубей на парапете, поскрипывание телевизионной антенны на ветру, стремительное журчание воды в водосточном желобе во время дождя. Эти звуки также относились к его прошлому: в Кембриджском здании Цирка их тоже можно было услышать только на верхнем этаже. Его ухо выделяло их, без сомнения, именно по тон причине, что на фоне этой незамысловатой мелодии протекало его прошлое. Однажды ранним утром, услышав шаги в коридоре возле своей комнаты, Смайли даже направился к двери спальни, чтобы впустить ночного шифровальщика Цирка. В этот момент он был всецело поглощен фотографиями Гиллема, пытаясь на основе этой скудной информации составить представление о процедуре обработки поступившей из Гонконга телеграммы в условиях латерализма. Но вместо шифровальщика он обнаружил босого Нормана в пижаме. По полу было разбросано конфетти, и у двери напротив стояли две пары туфель, мужские и девичьи, хотя никто в "Айли", особенно Норман, не собирался их чистить. - Прекрати вынюхивать и ступай спать, - сказал Смайли. И когда Норман уставился на него, прикрикнул: - Да поди ты отсюда, понял или нет! - и чуть не добавил, вовремя остановившись: "Ты, грязный сопляк". "Операция "Черная магия" - гласил заголовок первого тома, который Лейкон принес ему в первый вечер. "Правила распространения специальной продукции". Остальная часть обложки была заклеена бумажками с предупреждениями и инструкциями по обращению, одна из них довольно забавным образом предписывала случайно нашедшему "вернуть папку НЕ ЧИТАЯ" начальнику отдела регистрации в секретариате кабинета министров. "Операция "Черная магия" - значилось в заголовке второго тома. "Дополнительные сметы, представленные Министерству финансов, особые услуги в Лондоне, особые финансовые договора, премиальные и т.д." "Источник Мерлин" - было написано на третьей папке, связанной с первым томом розовой ленточкой. "Отзывы заказчиков, рентабельность, дальнейшее использование. См. также: Секретное приложение". Но секретное приложение отсутствовало, и, когда Смайли спросил про него, Лейкон посуровел. - Министр хранит его в своем личном сейфе, - сухо отрезал он. - Вы знаете комбинацию? - Конечно нет! - резко ответил Оливер, приходя в ярость. - Как оно называется? - Это не должно иметь для вас никакого значения, я полностью отказываюсь понимать, зачем вы зря тратите время, в первую очередь гоняясь за этими документами. Это совершенно секретный материал, и мы сделали все, что в человеческих силах, чтобы максимально ограничить круг читающих. - Даже у секретного приложения должен быть заголовок, - мягко сказал Смайли. - А у этого нет. - Оно дает идентификацию Мерлина? - Не смешите. Министру незачем это знать, а Аллелайн не стал бы ему этого говорить. - Что означает "дальнейшее использование"? - Я отказываюсь быть допрашиваемым, Джордж. Вы не входите в число посвященных, вы же знаете. По правилам я должен был оформить вам специальный допуск. - Допуск к "Черной магии"?-Да. - А у нас есть список тех, кто получил такой допуск? - Он в папке с "Правилами", - отрезал Лейкон и уже почти захлопнул за собой дверь, но потом вернулся под медленный напев "Куда исчезли все цветы?", объявленный по радио австралийским диск-жокеем. - Министр, - начал он снова, - не любит путаных объяснений. Он любит говорить: "Я поверю только тому, что может быть написано на обычной почтовой открытке". И всегда с нетерпением стремится заполучить то, что всегда можно держать под рукой. На это Смайли ответил: - Вы ведь не забудете о Придо, не так ли? Что угодно из того, что у вас есть на него. Лучше клочки бумаги, чем ничего. После этого Лейкон свирепо уставился на Смайли, а потом снова направился к выходу. - У вас вообще все дома, Джордж? Вы что, не понимаете, что Придо, скорее всего, никогда даже и не слышал о "Черной магии" до того, как в него стреляли, и я решительно отказываюсь понимать, почему вы не можете всецело заняться основной проблемой вместо того, чтобы копаться в... - Последние слова он уже говорил самому себе, выскочив из комнаты. Смайли взялся за последнюю подшивку: "Операция "Черная магия". Переписка со Службой". "Служба" - это один из множества эвфемизмов, придуманных Уайтхоллом для обозначения Цирка. Этот том был составлен из служебных записок между Министром с одной стороны и Перси Аллелайном - безошибочно узнаваемым по прилежному ученическому почерку - с другой, в то время все еще пребывающим на нижних ступеньках Хозяиновой табели о рангах. Очень мрачный памятник такой долгой и жестокой войне, размышлял Смайли, изучая эти потрепанные папки. Глава 16 Это была та самая долгая и жестокая война, основные перипетии которой Смайли теперь переживал вновь, приступив к чтению. В досье содержались лишь скудные записи о ней. Его память хранила гораздо больше. Главными действующими лицами той войны были Аллелайн и Хозяин, первопричины же остались неясными. Билл Хейдон, непосредственный, хотя и не самый заметный очевидец событий, утверждал, что эти двое научились ненавидеть друг друга еще в Кембридже, когда Хозяин какое-то время преподавал, а Аллелайн был студентом. По словам Билла, Аллелайн был учеником Хозяина, к тому же не самым лучшим, и Хозяин часто едко высмеивал его, что было вполне в его духе. Эта история была достаточно гротескной, что позволяло Хозяину ее всячески обыгрывать: "Говорят, мы с Перси кровные братья. Мы даже вместе на речку бегали пацанами, представляете!" Он никогда не уточнял, шутит он или говорит серьезно. К полулегендарным историям подобного рода Смайли мог добавить несколько бесспорных фактов из того, что он сам знал про молодые годы этих двух людей. В то время как Хозяин не мог похвастаться высоким происхождением. Перси был родом из Южной Шотландии, сыном брызжущего энергией пресвитерианского священника, и, хотя Перси не стал таким уж набожным, он, без сомнения, унаследовал способность убеждать всеми имеющимися способами. Он на год или два опоздал на войну и поступил в Цирк из какой-то фирмы в Сити. В Кембридже он был немного политиком (пожалуй, правее самого Чингисхана, говорил Хейдон. который и сам, видит Бог, был отнюдь не бесхребетным либералом) и немного спортсменом. Его завербовал некто Мастон, не пользующийся авторитетом, который на короткое время умудрился свить себе гнездышко в разведке противника. Мастон предсказывал Аллелайну большое будущее, с упоением расхваливая его на все лады, пока сам не впал в немилость. Сочтя Аллелайна обузой, руководство Цирка отослало его в Южную Америку, где он, не возвращаясь в Англию, отбыл два срока подряд под консульской "крышей". Смайли вспоминал, что даже Хозяин признавал Перси исключительно способным. Аргентинцы, которым нравилось, как он играет в теннис и скачет на лошади, по выражению Хозяина, принимали его за джентльмена и считали довольно глупым, в чем сильно ошибались. К тому времени, когда надо было передавать дела преемнику, Перси организовал целую агентурную цепь вдоль обоих побережий и уже уверенно продвигался на север. После отпуска по прибытии домой и двухнедельного инструктажа он был направлен в Индию, где у его агентов он, кажется, слыл не иначе как перевоплощением британского раджи. Он проповедовал им благонадежность, платил какие-то крохи, а когда ему это было нужно, сдавал их. После Индии он отправился в Каир. Это задание должно было стать трудным для Аллелайна, если не сказать невозможным; дело в том" что Ближний Восток в то время был любимой вотчиной Хейдона. Агенты в Каире смотрели на Билла, по выражению Мартиндейла, в тот знаменательный вечер в его безымянном клубе буквально как на второго Лоуренса Аравийского. Они запросто могли устроить его преемнику адскую жизнь. Но Перси каким-то образом сумел поставить их на место, и, если бы только он держался подальше от американцев, он мог бы оставить о себе даже более громкую славу, чем Хейдон. Но вместо этого случился скандал, и началась открытая вражда между Перси и Хозяином. Все обстоятельства дела до сих пор оставались неясными: инцидент произошел задолго до того, как Смайли получил повышение и стал первым гофмейстером Хозяина. Без всякого указания из Лондона, как потом выяснилось, Аллелайн оказался втянут в дурацкий заговор американцев по замене местного царька своим ставленником. Аллелайн всегда испытывал некое благоговение перед американцами. Из Аргентины он с обожанием наблюдал, как они устроили разгром политикам левого толка на всем полушарии; в Индии восхищался тем, с каким умением они сталкивали лбами разные силы, препятствуя их объединению. В то время как Хозяин, аналогично большинству в Цирке, презирал американцев и их работу, в которой он часто пытался им всячески насолить. Заговор провалился, британские нефтяные компании пришли в ярость, и Аллелайн, как это удачно именуется на жаргоне, вынужден был смываться в одних носках. Позже Перси заявил, что это Хозяин сначала подстегивал его, а затем выбил почву из-под ног и даже намеренно "сдал" план заговора Москве. Как бы то ни было, по приезде в Лондон Аллелайн оказался перед перспективой командировки в "ясли", где он должен был приступить к обучению зеленых стажеров. Эту должность придерживали обычно для выдохшихся контрактников, которым оставалось пару лет до пенсии. В Лондоне в те дни было слишком мало мест для людей с выслугой и талантами, как у Перси, объяснил Билл Хейдон, тогдашний начальник отдела кадров. "В таком случае вам, черт подери, придется придумать мне такую должность", - сказал Аллелайн. Он оказался прав. Как Билл дружески признался Смайли немного позже, он недооценил силы его лобби. "Но кто эти люди? - спрашивал Смайли. - Как они могут навязать вам человека, который вам не нужен? " "Любители гольфа", - резко ответил Хозяин. Любители гольфа и консерваторы: Аллелайн в те дни часто заигрывал с оппозицией, и его принимали с распростертыми объятиями, - не в последнюю очередь Майлз Серкомб, ужасно недалекий родственник Энн и нынешний Министр Лейкона. Как бы то ни было, у Хозяина не хватало сил сопротивляться. Цирк переживал депрессию, и ходили смутные слухи о предстоящем тотальном увольнении существующей команды и о том, что нужно начать работу на новом месте, с новой командой. Раньше серии провалов в их работе обычно все-таки чередовались и с успехами, но теперь все затянулось что-то уж слишком надолго. Сбор информации резко упал, к тому же все чаще и чаще сведения оказывались недостоверными. Да и рука Хозяина все чаще оказывалась недостаточно сильной на тех участках, которые начинало лихорадить. Эта временная недееспособность не мешала ему потешаться, когда он составлял проект персонального устава начальника Оперативного отдела Перси Аллелайна. Он называл его шутовским колпаком Перси. Смайли ничего не мог поделать. Билл Хейдон был в то время в Вашингтоне, пытаясь заключить договор о взаимодействии в области разведки с теми, кого он называл фашиствующими святошами американского ЦРУ. А Смайли перевели на шестой этаж, и одной из его задач было выпроваживать просителей, являющихся на прием к Хозяину. Поэтому именно Джордж был вынужден отдуваться, когда Аллелайн стал приходить со своими "почему?", когда он стал захаживать в кабинет к Смайли в отсутствие Хозяина. Он даже пригласил его в свою мрачную квартирку, предварительно отправив любовницу в кино, и стал ему докучать своим жалобным акцентом. "Почему?" Он даже разорился на бутылку солодового виски, которое щедро вливал в Смайли, в то время как сам прикладывался к пойлу подешевле. "Что я сделал ему, Джордж, что я сделал ему такого особенного? Мы ругались пару раз. Ну и что в этом необычного, можешь ты мне сказать? Чего он пристал ко мне? Все, чего я хочу, это место за столом наверху. Видит Бог, мой послужной список даст мне на это право!" Говоря о столе наверху, он подразумевал руководство Цирка, располагающееся на шестом этаже. Устав, проект которого Хозяин составлял для него и который на первый взгляд был очень впечатляющим по форме, давал Аллелайну право проверять все операции перед тем, как их "запускали". Примечание ставило это право в зависимость от согласия оперативных секторов, и Хозяин заверил, что они ни за что в жизни на это не пойдут. Устав предлагал Перси " р а с п р е д е л я т ь р е с у р с ы и п р е с е к а т ь с о п е р н и ч е с т в о м е ж д у р е г и о н а м и " с учреждением Лондонского Управления, и эту концепцию Аллелайну удалось провести в жизнь. Но секторы второго плана, как-то: "фонарщики", "ювелиры", "слухачи" и "пастухи" - отказались открыть ему свои отчеты, а у Перси не хватало власти заставить их. Так что Аллелайн остался на голодном пайке, и в его лотках для бумаг было пусто начиная с обеда. "Я бездарь, да? Мы ведь все должны быть гениями сегодня, солистами, примадоннами! И ни одного чертова хориста!" Аллелайн, хотя это и было ему простительно, все еще оставался слишком молодым, чтобы сидеть за столом наверху; ему предстояло еще лет восемь или десять потолкаться локтями с Хейдоном и Смайли, не говоря уже о Хозяине. А тот оставался непреклонным: "Перси Аллелайн продал бы свою собственную мать за дворянский титул и свою работу за кресло в палате лордов". А позже, когда к нему стала подкрадываться мерзкая болезнь, он сказал: "Я отказываюсь завещать дело всей моей жизни какому-то парадному жеребцу. Я слишком тщеславен, чтобы мне льстили, слишком стар, чтобы иметь какие-то амбиции, и к тому же я уродлив, как краб. Перси совсем другое дело, и в Уайтхолле достаточно умников, чтобы предпочитать его тип моему". Таким образом, Хозяин косвенно, можно сказать, повесил себе на шею "Черную магию". "Джордж, зайди-ка сюда, - как-то раз отрывисто бросил Хозяин через селектор. - Братец Перси начинает действовать мне на нервы. Зайди ко мне, или сейчас здесь "прольется кровь". Это случилось как раз тогда, вспоминал Смайли, когда неудачливые завоеватели возвращались из чужих краев. Рой Бланд только что прилетел из Белграда, где с помощью Тоби Эстерхейзи пытался спасти от краха остатки разваливающейся агентурной сети; Пол Скордено, в то время старший по Германии, только что похоронил своего лучшего советского агента в Восточном Берлине; что касается Билла, то он вернулся из очередной бесплодной поездки, изрыгая проклятия и вскипая от злости из-за заносчивости, идиотизма и двуличности Пентагона, и заявил, что "настало время заключать сделки с этими паршивыми русскими". А в "Айли" перевалило за полночь; в дверь гостиницы звонил запоздалый гость. Придется ему выложить Норману десять шиллингов, подумал Смайли, для которого британская денежная реформа до сих пор оставалась непостижимой. Со вздохом он пододвинул к себе первую папку по "Черной магии" и, снизойдя до того, что аккуратно послюнявил большой и указательный пальцы на правой руке, приступил к работе, сопоставляя официальную память со своей собственной. "Мы г о в о р и л и с в а м и , - писал Аллелайн, спустя всего пару месяцев после той встречи в слегка истеричном письме достопочтенному кузену Энн, Министру, в письме, которое попало в папку Лейкона. - Д о к л а д ы п о " Ч е р н о й м а г и и " п о с т у п а ю т о т и с т о ч н и к а ч р е з в ы ч а й н о з а с е к р е ч е н н о г о . П о м о е м у м н е н и ю , н и о д и н и з с у щ е с т в у ю щ и х м е т о д о в д о с т а в к и , п р и м е н я е м ы х в У а й т х о л л е , н е о т в е ч а е т т а к и м т р е б о в а н и я м . С и с т е м а с д и п к у р ь е р с к и м и в а л и з а м и , к о т о р у ю м ы и с п о л ь з о в а л и д л я " О в о д а " , о б н а р у ж и л а с в о ю н е с о с т о я т е л ь н о с т ь , к о г д а з а к а з ч и к и У а й т х о л л а с т а л и т е р я т ь к л ю ч и ; т а к ж е и м е л м е с т о п о з о р н ы й п р е ц е д е н т , к о г д а п е р е г р у ж е н н ы й р а б о т о й з а м е с т и т е л ь М и н и с т р а о т д а л к л ю ч с в о е м у л и ч н о м у п о м о щ н и к у . Я у ж е г о в о р и л с Л и л л и и з м о р с к о й р а з в е д к и , к о т о р ы й г о т о в п р е д о с т а в и т ь в н а ш е р а с п о р я ж е н и е с п е ц и а л ь н ы й ч и т а л ь н ы й з а л в г л а в н о м з д а н и и А д м и р а л т е й с т в а , г д е з а к а з ч и к а м о б е с п е ч и в а е т с я д о с т у п п о д п р и с м о т р о м с т а р ш е г о в а х т е р а э т о й с л у ж б ы . Ч и т а л ь н ы й з а л и з с о о б р а ж е н и й с е к р е т н о с т и б у д е т и м е н о в а т ь с я к о н ф е р е н ц - з а л о м А д р и а т и ч е с к о й р а б о ч е й п а р т и и , и л и с о к р а щ е н н о - А Р П . З а к а з ч и к а м , и м е ю щ и м п р а в о п о л ь з о в а н и я , н е б у д у т в ы д а в а т ь с я п р о п у с к а , т а к к а к э т о м о ж е т п р и в е с т и к р а з н о г о р о д а з л о у п о т р е б л е н и я м . В м е с т о э т о г о м о й в а х т е р б у д е т о б е с п е ч е н с п е ц и а л ь н ы м с п и с к о м д о п у щ е н н ы х , с в к л е е н н ы м и в н е г о ф о т о г р а ф и я м и з а к а з ч и к о в" . На это Лейкон, постоянно испытывающий сомнения, сообщил Министерству финансов через своего одиозного начальника - Министра, от чьего имени неизменно представлялись его аргументы, следующее: " Д а ж е п р и у с л о в и и , ч т о э т о н е о б х о д и м о , ч и т а л ь н ы й з а л п о т р е б у е т з н а ч и т е л ь н о г о п е р е о б о р у д о в а н и я . П о э т о м у : 1 ) С а н к ц и о н и р у е т е л и в ы р а с х о д ы ? 2) Е с л и д а , т о о ф и ц и а л ь н о и х д о л ж н о п о н е с т и А д м и р а л т е й с т в о . У п р а в л е н и е в п о с л е д с т в и и н е г л а с н о и х в о з м е с т и т . 3) Э т о т а к ж е в о п р о с д о п о л н и т е л ь н ы х в а х т е р о в , п о с л е д у ю щ и е и з д е р ж к и . . . " А еще это вопрос возрастающей славы Аллелайна, прокомментировал Смайли, неторопливо листая страницы. Отовсюду стало видно восхождение новой путеводной звезды: Перси уверенно пробирается в руководство, и дни Хозяина, возможно, уже сочтены. Из лестничного пролета донеслось довольно приятное пение. Пьяный вдрызг постоялец из Уэльса желал всем спокойной ночи. "Черная магия", - снова стал вспоминать Смайли документам ведь чужды человеческие чувства, - "Черная магия" была отнюдь не первой попыткой, предпринятой Перси на его новом посту; она не была первой операцией, которой он попытался дать ход; но так как его Устав обязывал его добиваться одобрения Хозяина, предшествующий опыт был обречен на неудачу. Какое-то время, например, он сосредоточился на прокладке туннелей. Американцы проложили туннели с подслушивающей аппаратурой в Берлине и Белграде, французы соорудили нечто подобное против американцев. Очень хорошо! Под знаменем Перси Цирк выйдет на мировой рынок. Хозяин снисходительно наблюдал за этим, была образована межведомственная комиссия (известная как Комиссия Аллелайна), команда специалистов из Материально-технического отдела провела исследование фундамента советского посольства в Афинах, где Аллелайн рассчитывал на безграничную поддержку недавно пришедшего к власти очередного военного режима, который, подобно прежним, был встречен им с восторгом. Потом Хозяин легким щелчком развалил до основания всю постройку Перси и стал ждать, когда тот придет к нему с чем-нибудь новым. Именно это после нескольких перепалок между ними и сделал Перси в то хмурое утро, когда Хозяин властно пригласил Смайли на представление. Хозяин сидел за своим столом, Аллелайн стоял у окна, а между ними лежала самая обычная с виду закрытая папка ярко-желтого цвета. - Сядь и взгляни-ка на эту чушь. Смайли сел в кресло, а Аллелайн остался у окна, опершись своими массивными локтями о подоконник и разглядывая через верхушки крыш колонну Нельсона и шпили Уайтхолла позади нее. Внутри папки оказалась фотография некоего документа, имеющего претензию быть донесением кого-то из высшего руководства советских военно-морских сил объемом в пятнадцать страниц. - Кто делал перевод? - спросил Смайли, обратив внимание на достаточно хорошее качество текста, что свидетельствовало о том, что это, скорее всего, работа Роя Бланда. - Господь Бог, - ответил Хозяин. - Боженька сделал, не правда ли, Перси? Можешь не спрашивать его ни о чем, Джордж, он все равно тебе не скажет. В те дни Хозяин выглядел исключительно бодрым. Смайли помнил, как он похудел, как порозовели его щеки и как те, кто его мало знал, старались сделать ему комплимент по поводу того, как он хорошо выглядит. Один лишь Смайли, наверное, замечал крошечные бисеринки пота, которые даже тогда, по обыкновению, усеивали его лоб. Документ представлял собой анализ недавних советских военно-морских учений в Средиземном и Черном морях, якобы подготовленный для высшего военного командования, В досье Лейкона он был обозначен просто как отчет No. 1 под общим заголовком "Флот". Уже несколько месяцев Адмиралтейство донимало Цирк из-за отсутствия материалов, касающихся этих учений. Поэтому рапорт представлялся впечатляюще актуальным, что в глазах Смайли сразу сделало его подозрительным. Бумага была довольно обстоятельной, но составитель оперировал такими понятиями, которые Смайли не понимал даже в общих чертах: ударная мощь средств класса "берег-море", усиление радиообмена при выполнении противником мероприятий по тревоге, расчеты по обеспечению баланса сил устрашения, в которых использовалась высшая математика... Если документ подлинный, ему нет цены, но не было ни малейших оснований предполагать, что он таковым и является. Каждую неделю через Цирк проходили десятки так называемых советских документов. Большинство из них были откровенным хламом. Некоторые представляли собой заведомые "утки" союзников, имеющих свой интерес; немногим больше мусора приходило из самой России. Очень редко то или иное донесение оказывалось доброкачественным, но обычно это обнаруживалось уже после того, как было отвергнуто. - Чьи это здесь инициалы? - спросил Смайли, указывая на некоторые карандашные сноски, сделанные на полях по-русски. - Кто-нибудь знает? Хозяин кивнул головой в сторону Аллелайна: - Спрашивай специалиста. Я тут ни при чем. - Жаров, - сказал Аллелайн. - Адмирал Черноморского флота. - Но здесь нет даты, - возразил Смайли. - Это черновик, - услужливо отозвался Аллелайн с более явным, чем обычно, акцентом. - Жаров подписал его в четверг. Окончательный вариант донесения с этими поправками, соответственно датированный, ушел в набор в понедельник. Дело происходило во вторник. - Откуда это пришло? - спросил Смайли все так же безучастно. - Видишь ли, Перси не находит возможным поведать нам, - ответил Хозяин. - А что говорят наши аналитики? - Они его не видели, - сказал Аллелайн, - и более того, вряд ли увидят. В голосе Хозяина сквозило ледяное презрение: - Мой братец во Христе Лилли из морской разведки, однако, уже успел высказать предварительное суждение, не правда ли, Перси? Перси показал ему это прошлым вечером - за бутылочкой розового джина, и было это, Перси, в Отделе путешествий, да? - В Адмиралтействе. - Братец Лилли, будучи каледонцем, то бишь земляком Перси, как правило, скуп на похвалы, однако, позвонив мне полчаса назад, он разве что целоваться не лез. Просто-таки рассыпался в поздравлениях. Он считает документы подлинными и просит нашего разрешения - вернее, разрешения Перси - ознакомить своих приятелей из Адмиралтейства сего выводами. - Практически невозможно, - сказал Аллелайн. - Это предназначалось только для него; по крайней мере, о чем-то говорить можно будет только через пару недель. - Эта вещица такая горячая, понимаешь ли, - пояснил Хозяин, - что нужно ее немного остудить перед тем, как дать ей ход. - И все-таки, откуда это пришло? - повторил Смайли свой вопрос. - О, Перси придумал ему такую кличку, уж будь спокоен. Никогда не испытывали в этом затруднений, правда, Перси? - Ну хотя бы каков допуск агента? Фамилия куратора? - Ты получишь непередаваемое удовольствие, узнав это, - пообещал Хозяин, глядя в сторону. Он был необычайно зол. За всю их совместную работу Смайли ни разу не видел его таким злым. Худые веснушчатые руки старика тряслись, а обычно безжизненные глаза сейчас метали гром и молнии. - Источник Мерлин, - сказал Аллелайн, предварив свою речь едва заметным, но очень характерным шотландским причмокиванием, - высокопоставленный источник, обладающий допуском к самым секретным сферам выработки Советским Союзом политических решений. - И добавил, будто он был принцем крови: - Мы присвоили его информации название "Черная магия". Смайли отметил, что похожими выражениями Перси пользовался и в совершенно секретном личном письме своему покровителю в Министерстве финансов, ходатайствуя о предоставлении ему большей свободы действий относительно денег, немедленно выплачиваемых своим агентам по выполнении каждого конкретного задания. - Сейчас он тебе скажет, что выиграл его по лотерее, - предупредил Хозяин, который, несмотря на свою вторую молодость, страдал характерной для стариков грамматической неточностью в использовании устойчивых выражений. - А теперь попробуй заставить его объяснить, почему он не хочет тебе всего рассказывать! Аллелайн оставался невозмутимым. Более того, он зарделся, но отнюдь не из-за недомогания, а от предчувствия своего триумфа. Перед длинной речью он набрал в широкую грудь побольше воздуха. Перси обращался исключительно к Смайли, бесстрастно, как шотландский сержант полиции мог бы давать показания в суде. - Подлинное имя источника Мерлин - это тайна, разглашать которую не входит в мою компетенцию. Это плод, полученный путем длительной культивации определенными людьми в нашей службе. Людьми, которые обязаны мне, так же как и я в свою очередь обязан им. Людьми, которые отнюдь не в восторге от количества провалов, уже ставших здесь нормой. Слишком много нас разоблачают. Слишком много проиграно, потеряно, слишком много скандалов. Я говорил об этом уже столько раз, но все как об стенку горох: он плевал на меня с высокой колокольни. - Он имеет в виду меня, - прокомментировал Хозяин. - Он в его речи - это я, ты улавливаешь, да, Джордж? - Основополагающие представления о профессионализме и безопасности в этом заведении пошли прахом. Где это видано, хотел бы я знать? Дробление на всех уровнях... Где это видано, Джордж? А сколько подлостей делают за спиной друг у друга в регионах, и все это поощряется наверху. - Снова выпад в мой адрес, - вставил Хозяин. - Разделяй и властвуй - таков сейчас принцип нашей работы. Яркие индивидуальности, которым следовало бы совместно бороться с коммунизмом, готовы друг другу глотки перегрызть. Мы теряем наших главных партнеров. - Он имеет в виду американцев, - пояснил Хозяин. - Мы теряем средства к существованию. Теряем самоуважение. С нас довольно. - Он забрал рапорт и сунул себе под мышку. - Мы сыты по горло, в конце концов. - И как все сытые по горло, - сказал Хозяин после того, как Аллелайн с шумом покинул комнату, - он хочет еще больше. Документы Лейкона снова пришли на смену воспоминаниям Смайли. Атмосфера тех последних месяцев была такова, что для Смайли стало в порядке вещей присутствовать при каком-нибудь начинании, а затем быть начисто лишенным информации о дальнейшем ходе дела. Хозяин презирал любые промахи, так же как и болезнь, а свои собственные ошибки он презирал больше всего. Он знал, что признать промах - значит примириться с ним; знал он и то, что ни одно подразделение не выживет без борьбы. Он презирал "агентов в шелковых рубашечках", белоручек, которые хапали огромные ломти из бюджета в ущерб приносящим реальные плоды агентурным сетям, на создание которых он положил всю свою жизнь. Он любил добиваться успеха, но презирал чудеса, если они отнимали у него остатки всех сил. Он презирал слабость, как презирал сентиментальность и набожность, и презирал Перси Аллелайна, который умудрился совмещать все это в себе. Способом справиться со "всем этим" для него значило в буквальном смысле закрыть перед ним дверь: укрыться в тусклом одиночестве своих верхних комнат, не принимать посетителей и отвечать лишь на те телефонные звонки, которыми снабжали его "мамочки". Эти же тихие тетушки снабжали его жасминовым чаем и бесчисленным количеством досье, за которыми он посылал и которые возвращал обратно пачками. Смайли привык видеть их сваленными в кучу перед дверью, когда приходил по своим делам, большей частью направленным на поддержание обломков Цирка на плаву. Многие из папок были старыми, появившимися еще до того, как Хозяин возглавил все Управление. Некоторые из них были личными делами и биографиями бывших и нынешних сотрудников Секретной службы. Хозяин никогда не говорил, что он делает. Если Смайли спрашивал "мамочек" или если Билл Хейдон забредал сюда на правах любимчика и пытался об этом дознаться, они лишь качали головами или безмолвно поднимали брови к небесам. "Безнадежный случаи, - говорили их добрые взгляды. - Мы потакаем слабостям великого человека на закате его карьеры". Но Смайли терпеливо листал папку за папкой, и, отыскивая в одном из уголков своих запутанных воспоминаний письмо Ирины Рикки Тарру, он знал и испытывал довольно отчетливое утешение от этого знания, что он не первый, кто проделывает подобный исследовательский путь, и что призрак Хозяина неотступно сопровождает его во всем, кроме того, что произошло позже, и что сам Хозяин вполне мог бы дойти до конца, если бы операция "Свидетель" не остановила его тогда в одиннадцатом часу вечера. Снова завтрак и порядком потрепанный валлиец, не соблазнившийся недожаренной сосиской и пережаренными помидорами. - Вам это снова потребуется? - спросил Лей-кон. - Или вы с ними закончили? Здесь не может быть ничего полезного, там ведь даже нет донесений. - Сегодня вечером, пожалуйста, если вы не возражаете - Я думаю, вы сами чувствуете, что плохо выглядите. Джордж не чувствовал, но на Байуотср-стрит, когда он вернулся туда, увидел в красивом позолоченном зеркале Энн, что глаза у него покраснели, а пухлые щеки опали от переутомления. Смайли немного поспал, а затем ушел по своим тайным делам. Когда наступил вечер, Лейкону даже пришлось подождать. Джордж тут же продолжил свое чтение. "Согласно документам" с информацией ВМФ источник замолчал на шесть недель. Другие отделы Министерства обороны успели подхватить воодушевление Адмиралтейства по поводу первого донесения, Министерство иностранных дел отметило, что "эта бумага, бесспорно, проливает дополнительный свет на агрессивный образ мышления Советов", что бы под этим ни подразумевалось; Аллелайн упорно настаивал на своих требованиях специальной обработки материала, но он был похож на генерала без армии. Лейкон сдержанно упомянул о "несколько затянувшемся продолжении" и предложил своему Министру "попытаться уладить ситуацию с Адмиралтейством". От Хозяина же, судя по досье, не последовало ничего. Возможно, он затаился, моля Бога о том, чтобы не разразилась буря. Во время затишья ответственный по Москве из Министерства финансов недовольно заметил, что Уайтхолл уже сталкивался со множеством подобных дел: обнадеживающее первое донесение, а затем тишина или, что еще хуже, скандал. Он ошибся. На седьмой неделе Аллелайн объявил о поступлении трех новых донесений "Черной магии", все в один день. По форме это была секретная межведомственная переписка русских, хотя по тематике рапорты сильно отличались друг от друга. В "Черной магии" No. 2, согласно резюме Лейкона, описывались трения внутри СЭВ и говорилось о пагубном влиянии на его более слабых членов торговых сделок с Западом. Выражаясь терминами, принятыми в Цирке, это было классическое донесение, относящееся к сфере деятельности Роя Бланда, накрывающее ту самую цель, которую агентурная сеть под названием "Скорпион", базирующаяся в Венгрии, безуспешно атаковала в течение многих лет. " В е л и к о л е п н ы й о б з о р , - написал по этому поводу заказчик из Министерства иностранных дел, - и к т о м у ж е п о д к р е п л е н н ы й х о р о ш и м д о п о л н и т е л ь н ы м м а т е р и а л о м " . В "Черной магии" No. 3 обсуждались проблемы ревизионизма в Венгрии и проводимые Кадаром повторные чистки в политических и научных кругах. " Л у ч ш и й с п о с о б п о л о ж и т ь к о н е ц б е з о т в е т с т в е н н о й б о л т о в н е , - говорил автор документа, заимствуя выражение, придуманное Хрущевым задолго до этого, - э т о п е р е с т р е л я т ь п о б о л ь ш е и н т е л л и г е н т о в " . И снова это была сфера деятельности Роя Бланда. " П о л е з н о е п р е д о с т е р е ж е н и е , - написал тот самый комментатор из МИДа, - в с е м т е м , к т о п р и в ы к , д у м а т ь , б у д т о С о в е т с к и й С о ю з с т а н о в и т с я с н и с х о д и т е л ь н е е в о т н о ш е н и и с в о и х с а т е л л и т о в " . Оба эти донесения носили, в сущности, обзорный характер, в то время как "Черная магия" No. 4 насчитывала шестьдесят страниц и была признана заказчиками уникальной. Это была исчерпывающая техническая оценка, данная советским Министерством иностранных дел в отношении преимуществ и недостатков переговоров с утратившим свои позиции американским президентом. В заключение говорилось, что, бросая кость электорату президента, Советский Союз мог бы добиться полезных уступок в предстоящих переговорах по размещению разделяющихся ядерных боеголовок. Однако серьезно ставилась под сомнение целесообразность попыток заставить Соединенные Штаты чувствовать себя проигравшей стороной, поскольку это могло бы спровоцировать Пентагон либо на превентивный, либо на ядерный удар возмездия. Этот доклад был плоть от плоти сферы деятельности Билла Хейдона. Но, как сам Хейдон писал в трогательной записке Аллелайну - копия ее без ведома Хейдона немедленно была передана Министру и затем вошла в досье Секретариата кабинета, - за двадцать пять лет его исследований, касающихся советской ядерной тематики, он не держал в руках ничего подобного. " В п р о ч е м , к а к и н а ш и а м е р и к а н с к и е б р а т ь я п о о р у ж и ю , е с л и т о л ь к о я н е о ш и б а ю с ь с а м ы м р о к о в ы м о б р а з о м , - заключил он. - Я з н а ю , ч т о п о к а е щ е р а н о г о в о р и т ь , н о в с е ж е м н е д у м а е т с я , т о т , к т о п р е д о с т а в и т э т о т м а т е р и а л В а ш и н г т о н у , м о ж е т з а п р о с и т ь в з а м е н о ч е н ь м н о г о е . Р а з у м е е т с я , е с л и М е р л и н н е с н и з и т п л а н к у , я о с м е л ю с ь п р е д с к а з а т ь , ч т о м ы м о г л и б ы к у п и т ь л ю б у ю п р о д у к ц и ю , в ы с т а в л е н н у ю а м е р и к а н ц а м и н а п р о д а ж у " . Перси Аллелайн заимел собственную читальню, а Джордж Смайли стал варить себе кофе на бесхозной горелке рядом с умывальником. Поработав какое-то время, горелка погасла, и, выйдя из себя, Смайли позвал Нормана и отправил его разменять пять фунтов. Глава 17 По мере того как Смайли продвигался в чтении скудных записей Лейкона от первой встречи с их главными действующими лицами до событий сегодняшнего дня, его интерес все более возрастал. В те дни Цирк охватила такая атмосфера подозрительности, что даже в разговорах между Смайли и Хозяином на тему источника Мерлин было наложено табу. Аллелайн приносил доклады с донесениями "Магии" и ждал в приемной, пока "мамочки" относили их Хозяину, который тут же их подписывал, чтобы продемонстрировать, что он их не читает. Аллелайн забирал папку, просовывал голову в дверь к Смайли, бормотал приветствие и, шумно топая, спускался по лестнице. Бланд держался от Хозяина на почтительном расстоянии, и даже визиты Билла Хейдона, когда-то вносившие оживление и бывшие частью жизни наверху, в те времена, когда Хозяин любил проводить время в разговорах на профессиональные темы со своими старшими офицерами, случались все реже и становились все короче, а затем прекратились вовсе. - У Хозяина скоро крыша рухнет, - сказал как-то Хейдон с презрением. - К тому же, если я не ошибаюсь, жить ему осталось недолго. Весь вопрос в том, что случится раньше. Традиционные встречи по вторникам были отменены, и, к недоумению Смайли, Хозяин стал постоянно отправлять его в командировки своим личным представителем: то за границу с каким-то непонятным поручением, то с визитом во внутренние периферийные подразделения - Саррат, Брикстон, Эктон и тому подобное. Джордж все отчетливее ощущал, что Хозяин пытается избавиться от него. Когда они разговаривали, Смайли чувствовал гнетущее нарастание подозрительности между ними, так что даже всерьез задумался, что Билл, пожалуй, прав; Хозяин уже непригоден для своей работы. Досье Секретариата кабинета министров со всей очевидностью свидетельствовали о том, что в течение следующих трех месяцев операция "Черная магия" устойчиво набирала обороты без всякой помощи со стороны Хозяина. Донесения регулярно приходили два или даже три раза в месяц, и их качество, если верить заказчикам, оставалось превосходным, но имя Хозяина упоминалось редко, его даже не приглашали для комментариев. Время от времени эксперты высказывали мелкие придирки. Чаще всего они жаловались на то, что подтвердить информацию практически невозможно, поскольку Мерлин работает в недосягаемой для них сфере: "Не можем ли мы попросить американцев провести проверку?" Нет, не можем, говорил Министр. Пока не можем, уточнял Аллелайн в конфиденциальной записке, которую больше никто не видел. "Когда придет время, мы сможем добиться большего, чем простой обмен материалами. Мы не заинтересованы в одноразовой сделке. Наша задача - укрепить послужной список Мерлина до такой степени, чтобы он не вызывал сомнений. Когда это произойдет, Хейдон сможет выйти на рынок..." Сейчас уже никто не задавал лишних вопросов. Среди немногих избранников, допущенных в апартаменты Адриатической рабочей партии, Мерлин слыл безусловным победителем. Его материалы отличались точностью и аккуратностью, что часто задним числом подтверждали и другие источники. Была образована комиссия по "Черной магии" с Министром во главе. Аллелайн стал ее вице-председателем. Мерлин превратился в целую индустрию, но Хозяину в ней не было места. Вот почему он в отчаянии отправил Смайли за подаянием. "Их там трое плюс Аллелайн, - сказал он. - Шантажируй их, Джордж. Соблазняй их, запугивай, отдай все, что они могут сожрать". О тех встречах документы также хранили молчание, и слава Богу, подумал Смайли, ибо эти воспоминания остались для него самыми горькими. К тому времени он уже знал, что в запасе у Хозяина не осталось больше ничего, что могло бы удовлетворить алчность этих людей. Это было в апреле. Смайли как раз вернулся из Португалии, где он пытался замять очередной скандал, и застал Хозяина на осадном положении. Папки в беспорядке были разбросаны по полу, в окна врезаны новые замки. Единственный телефон Хозяина был покрыт чехлом для чайника, с потолка свисало устройство против электронного прослушивания - штука, похожая на электрический вентилятор, которая постоянно издавала звуки разной высоты. За те три недели, пока Смайли отсутствовал, Хозяин окончательно превратился в старика. - Передай им, что за путь наверх они платят фальшивыми деньгами, - приказал он, едва оторвавшись от своих папок. - Так и передай этим гадам. Мне бы только времени хватило... "Их там трое плюс Аллелайн", - повторял теперь Смайли про себя, сидя за карточным столиком майора и изучая список получивших допуск к "Черной магии", переданный Лейконом. На сегодняшний день разрешение на посещение читального зала Адриатической рабочей партии получили шестьдесят восемь человек. Каждый, подобно членам коммунистической партии, имел свой номер в соответствии с датой получения допуска. Список перепечатали после смерти Хозяина; Смайли в него включен не был. Но возглавляли его все те же четверо отцов-основателей: Аллелайн, Бланд, Эстерхейзи и Хейдон. Трое плюс Аллелайн, как сказал Хозяин. Внезапно в мозгу Смайли, готовом без предубеждения делать любые выводы из прочитанного, устанавливать любые косвенные связи, возникло достаточно неожиданное видение: они вместе с Энн гуляют между утесами Корнуолла. Это было сразу после смерти Хозяина: худшее время из того, что Смайли помнил за всю их долгую запутанную совместную жизнь. Они шли по высокому берегу где-то между Ламорной и Порткерно; они приехали туда в мертвый сезон якобы для того, чтобы страдающая от кашля Энн подышала морским воздухом. Они держались береговой тропинки, каждый был погружен в свои мысли: она, как он предполагал, думала о Хейдоне, он - о Хозяине, Джиме Придо и "Свидетеле" и еще о том бардаке, который остался после того, как он ушел на пенсию. Между супругами давно не было гармонии. Они утратили спокойную рассудительность в отношениях и теперь совершенно не понимали друг друга, а разговор на самую банальную тему мог внезапно получить странное и непредсказуемое продолжение. В Лондоне Энн жила разгульной жизнью, слывя безотказной женщиной. Джордж знал только, что она пытается предать забвению что-то, что очень сильно ее ранит или беспокоит, но он не видел способа достучаться до нее. - Если бы вместо Хозяина умерла я, - внезапно спросила она, - скажи, что бы ты почувствовал по отношению к Биллу? Смайли все еще обдумывал свой ответ, когда она снова заговорила: - Я иногда думаю, что мешаю тебе откровенно высказать о нем свое мнение. Это правда? Что я каким-то образом не даю вам разбежаться в разные стороны. Может такое быть? - Может. - Он помолчал и добавил: - Да, мне кажется, я в определенном смысле завишу от Билла. - Скажи, Билл по-прежнему важен для Цирка? - Пожалуй, больше, чем когда-либо. - И он по-прежнему ездит в Вашингтон, прокручивает разные делишки с ними, переворачивает их вверх тормашками? - Я думаю, да. Так говорят. - А он так же важен, как ты когда-то? - Я полагаю, да. - Я полагаю, - повторила она. - Я думаю. Говорят. Так он л у ч ш е или нет? Лучший исполнитель, чем ты, более расчетливый? Скажи мне. Пожалуйста, скажи мне. Ты должен сказать. Она была непривычно взволнованна. Ее глаза, слезящиеся от ветра, горели отчаянием, уставившись на него, она вцепилась всеми пальцами в его руку и, как ребенок, пыталась вытянуть из него ответ. - Ты всегда говорила мне, что мужчины не поддаются сравнению, - с трудом подбирая слова, ответил он. - Ты всегда говорила, что отказываешься мыслить подобными категориями. - Скажи мне! - Ну, ладно: он не лучше. - Так же хорош? - Нет. - А селя бы меня здесь не было, что бы ты о нем думал? Если бы Билл не был мне кузеном, вообще никем мне не был? Скажи мне! Ты бы думал о нем больше или меньше? - Я полагаю, меньше. - Так и думай меньше. Я вычеркиваю его из нашей семьи, из нашей жизни, из всего остального. Здесь и сейчас. Я бросаю его в море. Вот туда. Понимаешь? Он понимал только одно: возвращайся в Цирк и закончи свое дело. Это был один из многих способов, которыми она пользовалась, чтобы сказать одно и то же. Все еще встревоженный этим вторжением в свои воспоминания, Смайли встал и направился к окну. У него вошло в привычку высматривать что-то на улице, когда душа его была в смятении. Стайка из шести чаек устроилась на парапете. Он, должно быть, услышал их крики и поэтому вспомнил ту прогулку в Ламорну. "Когда я что-то не могу сказать, я начинаю кашлять", - как-то раз призналась ему Энн. "Почему же она не могла этого сказать? - угрюмо вопрошал он у дымовых труб на противоположной стороне улицы. - Конни могла это сказать, Мартиндейл мог, так почему не могла Энн?" "Трое плюс Аллелайн", - пробормотал Смайли довольно громко. Чайки улетели все сразу, как если бы они заприметили место получше. "Передай им, что они заплатят за путь наверх фальшивыми деньгами". Ну а если все банки охотно принимают эти деньги? Если эксперты признают их подлинными и Билл Хейдон превозносит все это до небес? И папки из Секретариата кабинета полны восторгов по поводу смелых новичков из кембриджского отделения Цирка, которые наконец сумели прервать полосу неудач? Первым он выбрал Эстерхейзи, потому что Тоби был обязан ему своей карьерой: Смайли завербовал его в Вене, голодного студента, живущего в развалинах музея, хранителем которого был когда-то его покойный дядя. Смайли поехал в Эктон и направился прямиком к нему в "прачечную", в его кабинет за столом орехового дерева, уставленным целым рядом телефонов цвета слоновой кости. На стене - гравюра с коленопреклоненными волхвами, предположительно работы итальянского мастера семнадцатого века. Через окно - вид на закрытый двор, запруженный машинами, фургонами и мотоциклами, с казармами для отдыха, где бригады "фонарщиков" коротали время между сменами. Сперва Смайли спросил Тоби о семье: у него был сын, который недавно поступил в Вестминстерскую школу, и дочь - первокурсница медучилища. Затем он поинтересовался насчет тех "фонарщиков", листы учета которых не заполнялись последние два месяца, и когда Тоби начал вилять, он спросил его прямо в лоб: выполняли ли они недавно какие-нибудь особые задания - дома или за границей, - о которых из соображений секретности Тоби не мог упоминать в своих отчетах? - Для кого бы это я мог делать, Джордж? - спросил Тоби с застывшим взглядом. - Знаешь ли, на мой взгляд, это абсолютно противозаконно. - И это выражение - на взгляд Тоби - почему-то прозвучало в его устах нелепо. - Ну, к примеру, я могу допустить, что ты делал это для Перси Аллелайна, - предложил Смайли, подкидывая ему подходящую отговорку: - В конце концов, если бы Перси приказал тебе что-то сделать и не включать это в отчет, ты бы оказался в очень трудном положении. - Тем не менее, Джордж, какого рода "что-то", хотел бы я знать? - Разгрузить чей-то тайник за границей, организовать явочную квартиру, приставить за кем-нибудь хвост, нашпиговать аппаратурой посольство, В конце концов, Перси - руководитель Оперативного отдела. Ты мог подумать, что он действует по инструкции пятого этажа. Я вполне допускаю, что так могло быть. Тоби пристально посмотрел на Смайли. Он держал сигарету, но не курил, если не считать момента, когда он ее зажигал. Она была ручной закрутки, и достал он ее из серебряного портсигара, но она так и не попала к нему в рот после того, как он прикурил. Она описывала круги вокруг его губ, приближаясь к ним и снова удаляясь, иногда казалось, что она вот-вот туда нырнет, но этого так и не произошло. А тем временем Тоби произносил речь: это было изложение его точки зрения, сложившейся у него относительно его места на нынешнем этапе жизни. Он любит свою работу, сказал Тоби. Он не хотел бы ее потерять. Он даже испытывает к ней какое-то нежное чувство. У него есть другие интересы в жизни, и они в какие-то моменты всецело занимают его, но работу он все же ставит на первое место. Его тревожило то, по его словам, как обстояли дела с продвижением по службе. Не то чтобы им двигали какие-то корыстные мотивы, нет.. Он, скорее, назвал бы эти мотивы социальными. - Знаешь, Джордж, у меня такие большие годы выслуги, что