. - Почему? - Просто чертовски глупо, - повторил Джим с характерной упертостью военного человека. - Подумать только, кто-то из вас - "крот"! Полный идиотизм! - Но ты поверил? - Да нет же! Господи праведный, ты издеваешься, что ли, почему ты... - Но почему нет? Мы же всегда трезво рассуждали, что рано или поздно это произойдет. Мы всегда предостерегали друг друга: будь начеку. Мы перевербовали довольно много народу из других разведок: русских, поляков, чехов, французов. Даже как-то случайно одного американца. Почему нельзя перевербовать англичанина, в конце концов? Чувствуя неприятие Джимом такой постановки вопроса, Смайли открыл дверцу и впустил немного холодного воздуха. - Как насчет того, чтобы пройтись? - сказал он. - По-моему, глупо сидеть взаперти, если можно прогуляться. Движение, как и предполагал Смайли, подействовало на Джима благотворно; у него снова развязался язык. Они находились у западной оконечности плато, где росло совсем мало деревьев, а некоторые из них лежали срубленными. Им попалась покрытая инеем скамейка, но они не обратили на нее внимания. Стояла совершенно безветренная погода, и звезды хорошо были видны в ясном небе. Джим продолжил свой рассказ, и они стали прохаживаться бок о бок, то удаляясь от машины, то снова приближаясь к ней, причем Джиму приходилось постоянно подстраиваться под шаги Смайли. Иногда они останавливались и стояли плечом к плечу, вглядываясь в перспективу горной долины. Сначала Джим рассказал, как он договорился с Максом и на какие пошел ухищрения, чтобы скрыть свою миссию от всего остального Цирка. Он пустил слух, будто у него появилась возможность попробовать "зацепить" одного советского шифровальщика в Стокгольме, который любит шататься по разным злачным местам; и потом он заказал себе билет до Копенгагена на свой старый псевдоним Эллис. Вместо этого, однако, он улетел в Париж, там поменял документы и превратился в Хайека, и в десять утра в субботу приземлился в Праге. Таможенный и пограничный контроль прошел как по маслу. В здании вокзала Джим еще раз проверил по расписанию время отхода своего поезда и затем решил немного погулять: у него в запасе было еще несколько часов, и он подумал, что неплохо бы, перед тем как ехать в Брно, устроить небольшую проверку на наличие "хвоста". В ту осень погода выдалась мерзкая и капризная. На земле уже лежал снег, и он продолжал идти не переставая. В Чехии обычно не возникало проблем с обнаружением "хвоста", сказал Джим. Секретные службы не обременяли себя какими-то ухищрениями при уличном наблюдении, возможно, потому, что власти, по крайней мере в обозримом прошлом, не испытывали по этому поводу излишних комплексов. До сих пор, как сказал Джим, там пользуются приемами в духе Аль Капоне: вокруг жертвы высаживают целый десант из автомобилей и "уличных художников". Поэтому Джим и стал первым делом высматривать черные "шкоды" и прогуливающихся по трое коренастых типов в фетровых шляпах. На таком холоде было хотя и не намного, но все же труднее обнаружить подобные вещи: движение замедлялось, люди, наоборот, двигались быстрее, чуть ли не все закутывали лица шарфами, так что только носы торчали. Тем не менее у Джима не было никаких причин для беспокойства, пока он не дошел до вокзала Масарика, или Центрального, как чехи с удовольствием стали его сейчас называть. Но там у него появилось легкое подозрение - чисто инстинктивное, пока что не подкрепленное никакими фактами - в отношении двух женщин, стоявших перед ним в очереди за билетами. С бесстрастием настоящего профессионала Джим легко сумел прокрутить назад пленку сегодняшнего дня. В крытом пассаже рядом с Вацлавской площадью его обогнали три дамы. Шедшая посередине катила перед собой коляску. Та, что была ближе всего к бровке, несла в руке красную пластиковую сумочку, а та, что рядом с Джимом, вела собаку на поводке. Десятью минутами позже к нему приблизились две другие женщины: они держались под руку и очень торопились; ему пришло в голову, что, если бы операцией по наблюдению руководил Тоби Эстерхейзи, почерк был бы примерно тот же: быстрая смена людей, радиоприемник в коляске, запасные машины, где-нибудь неподалеку с коротковолновыми или спутниковыми передатчиками, со второй командой наблюдателей наготове - на тот случай, если первая слишком долго будет мозолить глаза преследуемому. На вокзале Масарика, взглянув на двух женщин впереди себя в очереди, Джим понял, что его догадки становятся реальностью. В одежде шпика всегда есть один предмет, менять который у него обычно нет ни времени, ни желания, особенно в такую субарктическую погоду: это обувь. Из двух пар, представших перед искушенным взглядом Джима, одну он сразу узнал: отороченные мехом черные сапожки из кожзаменителя, с "молнией" на боку и толстой коричневой подошвой, которая на снегу жалобно попискивала. Сегодня утром такие он уже видел: в пассаже "Штерба" на женщине, толкавшей перед собой коляску; правда, верхняя одежда тогда на ней была другая. С этого момента Джим уже не подозревал. Он знал точно, как знал бы на его месте и Смайли. В газетном киоске на вокзале Джим купил себе "Руде право" и сел в поезд до Брно. Если бы они хотели его арестовать, они бы это уже сделали. Должно быть, они намеревались выследить так называемые "побочные отростки", засечь его контакты. Джим решил, что документы на имя Хайека оказались проваленными и чехи зарядили капкан еще в тот момент, когда он заказывал билет на самолет; хотя, в общем-то, искать сейчас причины прокола особого смысла не было. Пока они не поняли, что он их засек, за ним сохранялся небольшой перевес, сказал Джим; и Смайли на мгновение перенесся в оккупированную Германию, в то время, когда он сам работал агентом и жил в постоянном страхе, когда, казалось, любой мимолетный взгляд просвечивал его насквозь. Джим собирался успеть на экспресс в 13.08, прибывающий в Брно в 16.27, однако его отменили, и поэтому ему пришлось сесть в какой-то чудный пригородный поезд, специально пущенный по случаю футбольного матча, который останавливался у каждого столба. Джим был уверен, что все время правильно вычисляет своих шпиков. Они заметно отличались друг от друга по уровню мастерства. Один раз Придо вышел на каком-то захолустном полустанке под названием Хоцснь, чтобы купить себе сосиску, и в этот раз он насчитал их не меньше пяти; все были мужчины, они разошлись по крошечной платформе, засунув руки в карманы, притворяясь, что болтают друг с другом, и при этом выглядели полными идиотами. - Если есть такая вещь, что отличает хорошего наблюдателя от плохого, - сказал Джим, - то это изящное умение вести себя естественно в любой ситуации. В Свитавы в его вагон вошли двое мужчин и женщина и начали разговаривать о предстоящем большом матче. Спустя некоторое время Джим присоединился к их разговору: перед этим он проштудировал газету и был в курсе дела. Переигрывали какой-то ключевой матч, и все просто с ума сходили от предвкушения. До самого Брно ничего примечательного не происходило, так что он спокойно вышел из вагона и стал прогуливаться по магазинам и другим оживленным местам, где они вынуждены были держаться поближе из боязни упустить его. Он всячески старался убаюкать их, показать им, что ничего не подозревает. Сейчас он уже понял, что стал объектом того, что Тоби назвал бы грандиозной шумной операцией. При передвижении по городу они работали группами по семь человек. Машины менялись так часто, что Джим не успевал их сосчитать. Общее руководство велось из обшарпанного зеленого фургона, за рулем которого сидел какой-то тип с лицом бандюги. Фургон был снабжен рамочной антенной, а сзади на нем кто-то мелом нацарапал звезду, причем на такой высоте, что ни один ребенок туда не дотянулся бы. У всех машин, которые он успевал вычислить, на ящике для перчаток лежала дамская сумочка, а на месте пассажира был опущен солнцезащитный козырек. Он допускал, что существовали и другие отличительные признаки, но этих двух ему было вполне достаточно. Из рассказов Тоби он знал, что в подобных операциях может быть задействовано до сотни человек, но, если жертва вдруг начинает ускользать, вся эта армада обнаруживает свою неповоротливость. За это Тоби их терпеть не мог. На главной площади Брно есть один универмаг, где продается все, сказал Джим. Вообще ходить по магазинам в Чехии - занятие довольно скучное, потому что у каждой из отраслей государственной промышленности совсем немного своих розничных магазинов. Но этот магазин был новым и довольно впечатляющим. Он купил там детских игрушек, шарф и какие-то сигареты, примерил туфли. Он полагал, что его преследователи все еще ждали, когда он вступит с кем-нибудь в тайный контакт. Он украл меховую шапку, белый синтетический плащ и полиэтиленовый пакет, чтобы положить туда все это. Он шатался по мужскому отделу достаточно долго, чтобы убедиться, что те две женщины, которые составляли главную пару наблюдателей, все еще держались за ним, хотя и не отваживались приближаться. Он предположил, что они уже дали сигнал мужчинам, чтобы те сменили их, и теперь ждали этого. В мужском туалете он действовал очень быстро: натянул на себя белый плащ поверх пальто, засунул в карман полиэтиленовый пакет и надел меховую шапку. Свои свертки с покупками он оставил там же, затем, как сумасшедший, сбежал вниз по пожарной лестнице, распахнул настежь дверь, пронесся по какой-то аллее, затем вышел на другую, с односторонним движением, и не спеша зашел в другой универмаг, который уже закрывался. Там он купил черный плащ и надел его вместо белого. Затесавшись в толпу выходящих из магазина покупателей, он протиснулся в переполненный трамвай, доехал до предпоследней остановки, погулял около часа и минута в минуту пришел на запасное свидание с Максом. Он описал свой диалог с Максом и рассказал, как они чуть не поцапались. Смайли спросил: - Тебе ни разу не пришло в голову бросить это дело? - Нет, не пришло, - резко ответил Джим, и его голос угрожающе повысился. - Несмотря на то что с самого начала ты считал эту идею бредом собачьим? - Тон Смайли не выражал ничего иного, кроме почтительного уважения. Никакого давления, никакой попытки загнать Джима в угол: единственным желанием было узнать правду, чистую и ясную, как это ночное небо. - Ты продолжал идти напролом. Ты видел, что творится у тебя за спиной, ты считал свое задание абсурдным, но продолжал лезть вперед, что называется, в самые джунгли. - Да, так оно и было. - Может быть, ты переменил свое мнение об этом задании? Может, тобой двигало любопытство, нет? Тебе до смерти хотелось узнать, например, кто "крот"? Я просто рассуждаю, Джим, пойми меня правильно. - Какая, к черту, разница? Какое имеет значение, что мною двигало во всей этой чертовой суматохе? Половинка луны, не заслоняемая облаками, казалось, висит совсем близко. Джим сел на скамейку. Она была установлена на насыпи из гравия, и по ходу разговора Придо иногда подбирал камешек и швырял его себе за спину в заросли папоротника. Смайли сидел рядом, неотрывно глядя на него. Один раз, Чтобы составить ему компанию, он глотнул водки из бутылки и подумал в этот момент о Tappe с Ириной, которые когда-то вот так же пили по очереди на холме в Гонконге. Это, должно быть, одна из привычек нашей профессии, решил он: мы рассказываем лучше, когда у нас перед глазами есть какая-то картина. Через окошко стоящего на обочине "фиата", продолжал Джим, он услышал ответный пароль, который прозвучал легко и без запинки. Водитель оказался одним из этих крепких, чересчур мускулистых чешских мадьяров; он носил усы а-ля Эдуард VII, и от него просто-таки разило чесноком. Джиму он не понравился, впрочем, он это предвидел. Задние дверцы были заперты, и у них вышел спор, где ему сидеть. Мадьяр сказал, что Джиму небезопасно садиться назад. И кроме того, это недемократично. Джим посоветовал ему убираться к черту. Мадьяр спросил, есть ли у него пистолет, и Джим ответил "нет", что было неправдой; но если Мадьяр даже и не поверил, то сказать об этом не отважился. Вместо этого он спросил, привез ли Джим какие-нибудь инструкции для генерала. Джим сказал, что ничего он не привез и вообще он приехал, чтобы слушать. Сейчас он признался, что немного нервничал. Они поехали, и Мадьяр объяснил ему, что нужно делать. Когда они подъедут к домику, там не будет ни света, ни каких бы то ни было признаков жизни. Генерал будет внутри. Если они увидят что-нибудь непривычное - велосипед, машину, свет, собаку, - короче, если снаружи будет заметно, что в хижине кто-то есть, тогда Мадьяр должен будет войти первым, а Джим останется ждать в машине. В противном случае Джиму следует идти одному, ждать будет Мадьяр. Ясно ему? "Почему бы нам не войти вместе?" - спросил Джим. "Потому что генерал так не захотел", - ответил Мадьяр. По часам Джима они ехали около получаса, двигаясь на северо-восток со скоростью примерно километров тридцать в час. Извилистая дорога, с обеих сторон к которой вплотную подступали деревья, круто уходила вверх. Луны не было, и он видел очень мало, кроме того, что иногда на фоне неба выступали силуэты холмов, поросших лесом. Джим заметил, что снег пришел с севера, и это сослужило ему потом добрую службу. Навстречу им никто не попадался, но дорога, видимо, была основательно изъезжена тяжелыми грузовиками. Они продолжали двигаться, не включая фар. Мадьяр начал рассказывать какую-то похабную историю, и Джим понял, что таким образом он пытается совладать с нервами. Запах чеснока стоял просто невыносимый; казалось, он все время жевал его. Вдруг без всякого предупреждения он заглушил двигатель. Теперь они съезжали с холма, хотя и очень медленно. Они еще не остановились как следует, когда Мадьяр внезапно потянул ручной тормоз, и Джим, стукнувшись головой об оконную стойку, вытащил пистолет. Они стояли у отходящей вбок тропинки; метрах в тридцати внизу виднелась приземистая избушка. Никаких признаков жизни не наблюдалось. Джим выложил Мадьяру, что от него требуется. Он хочет, чтобы Мадьяр надел его меховую шапку и плащ и пошел первым. Идти он должен медленно, посредине тропинки, и руки держать за спиной. Если он нарушит хотя бы одно из этих требований, Джим его застрелит. Когда он дойдет до избушки, он должен будет войти внутрь и объяснить генералу, что Джим просто элементарно решил подстраховаться. Затем ему следует медленно вернуться, доложить, что все в порядке и что генерал готов его принять. Или не готов, что тоже вполне возможно. Мадьяр выслушал все это без особого восторга, но выбора у него, в общем-то, не было. Перед тем, как он вышел, Джим заставил его развернуть машину передом по направлению к избушке. Если тот вздумает выкинуть какой-нибудь фокус, пояснил ему Джим, он врубит фары и уж при таком свете не промажет, причем стрелять будет не один раз и отнюдь не по ногам. Итак, Мадьяр пошел. Он уже почти добрался до избушки, как вдруг мощный свет прожекторов залил и дом, и тропинку, и все вокруг. Затем одновременно произошло несколько вещей. Джим не видел всего, потому что был занят тем, что разворачивал машину. Он увидел, как из-за деревьев вывалились четыре человека и, насколько он успел заметить, один из них сбил Мадьяра с ног. Началась стрельба, но никто из этих четверых не обращал на нее никакого внимания; они отступили слегка назад, пока кто-то щелкал фотоаппаратом. Стрельба, казалось, была направлена в небо позади прожекторов. Все выглядело очень театрально. Вспыхивали осветительные бомбы, взлетали сигнальные ракеты, появились даже трассы пуль; и, когда Джим погнал "фиат" по дороге прочь, у него создалось впечатление, что он уезжает с военизированного праздника в самом его разгаре. Он почти успел спастись - ему даже показалось, что он уже спасся, - когда из-за деревьев справа кто-то в упор открыл стрельбу из пулемета. Первым взрывом оторвало заднее колесо и перевернуло машину. Он видел, как колесо перелетает через капот, и в этот момент машина слетела в левый кювет. Этот кювет, пожалуй, был метра три в глубину, однако снег смягчил падение. Машина не загорелась, и он залег позади нее и стал выжидать, высматривая через дорогу пулеметчика и надеясь его застрелить. Следующий взрыв раздался где-то позади и швырнул его на машину. Лес просто кишел войсками. Он знал, что в него попали дважды. Оба выстрела пришлись в правое плечо, и ему оставалось только изумляться, пока он лежал на земле и любовался этим театрализованным военным представлением, как ему вообще не оторвало руку. Раздался звук клаксона, сигналили два или три раза. Подкатила "скорая помощь"; по-прежнему вокруг стояла такая стрельба, что этого было бы достаточно, чтобы разогнать здешнюю дичь на долгие годы. "Скорая помощь" напомнила ему старые голливудские пожарные машины - такая она была высокая. Кругом шел самый настоящий учебный бой, а эти парни из "скорой помощи" стояли и глазели на него, и ничто в целом мире их больше не заботило. Он уже терял сознание, когда услышал, что подъехал еще один автомобиль, послышались чьи-то голоса и снова стали фотографировать, на этот раз того мужчину, что стоял справа. Кто-то отдавал приказы, но он не мог разобрать, какие именно, потому что говорили по-русски. Последняя его мысль, когда они погрузили его на носилки и огни погасли, была связана с возвращением в Лондон. Он представил себе, что сидит в кресле в квартире на Сент-Джеймс, рядом с ним лежат исписанные разноцветными карандашами схемы и целая стопка разных примечаний и он пытается объяснить Хозяину, как они оба в их-то годы умудрились вляпаться в самую громкую и глупую авантюру за всю историю их профессии. Единственным утешением ему было то, что они завалили Мадьяра, но, оглядываясь назад, Джим пожалел, что сам не сломал ему шею: это он смог бы проделать очень легко и безо всякого сожаления. Глава 32 Джим не испытывал потребности подробно описывать свою боль. Его стоицизм внушал Смайли благоговейный ужас, тем более что он, кажется, ранее и не подозревал этого в Джиме. Провалы в его рассказе главным образом соответствовали тем моментам, когда он "отключался", пояснил Джим. "Скорая помощь" повезла его, насколько он может судить, дальше на север. Он пришел к такому выводу, посмотрев на деревья, когда в машине открыли дверцу, чтобы впустить доктора: позади машины на деревьях, казалось, снега лежало гораздо больше. Дорога была хорошая; он решил, что они, вероятно, ехали по трассе на Градец. Доктор сделал ему укол; он пришел в себя в тюремной больнице, с зарешеченными до самого верха окнами; в его палате дежурили три охранника. Снова Придо пришел в себя уже в другой камере после операции, окон там не было совсем. Он думает, что первый допрос прошел именно там, через семьдесят два часа после того, как они его "подлатали", хотя ориентироваться во времени ему тогда было уже трудно; кроме того, они, конечно, отобрали у него часы. Они его очень много перемещали с места на место. Не только из комнаты в комнату, в зависимости от того, что с ним собирались делать, но и из одной тюрьмы в другую, в зависимости от того, кто его собирался допрашивать. Иногда они таскали его туда-сюда единственно для того, чтобы он не заснул: просто водили его ночью по разным тюремным коридорам. Кроме того, иногда перевозили с места на место в грузовиках, а один раз даже на чешском транспортном самолете; во время полета, однако, Джима связали и закрыли голову капюшоном, он "отключился" почти сразу после взлета. Допрос, который состоялся после этого перелета, длился очень долго. В остальном он не замечал никакой последовательности между допросами. От того, что он пытался размышлять, яснее не становилось, скорее даже наоборот. Что сильнее всего отпечаталось у него в памяти - он помнит это и по сей день, так это вымышленный план всей операции, который он составил для себя, готовясь к первому допросу. Он знал, что молчать будет невозможно, и для того, чтобы остаться в здравом уме или попросту выжить, должен состояться диалог, и в конце этого диалога они должны будут прийти к заключению, что он рассказал им все, что знал. Лежа в больнице, он выстроил у себя в мозгу некие линии обороны, которые, если ему удастся, он будет после долгого сопротивления сдавать одну за другой, пока у них не сложится впечатление его полного поражения. Самой передовой линией, которой пожертвовать легче всего, будет суть операции "Свидетель". Любой на его месте догадался бы, что либо Штевчек - "подсадная утка", либо его предали. Однако, как бы там ни было, одно ясно определенно: чехи знают о Штевчеке больше, чем Джим. Поэтому его первым признанием должен быть рассказ о генерале, который им и без того известен; хотя он и должен заставить их немного потрудиться для этого. Сначала он будет все отрицать и придерживаться своей легенды. После некоторой борьбы он признает, что на самом деле британский Шпион, и назовет им свой оперативный псевдоним Эллис; так что, если это имя появится в печати, Цирк по крайней мере узнает, что он жив и продолжает сопротивляться. У него было мало сомнений в том, что тщательно подготовленная ловушка и фотографии в пресce вызовут в конце концов большой переполох. После этого, в соответствии со своей договоренностью с Хозяином, он представит эту операцию как свой собственный проект, созревший в нем без согласования с начальством и имевший целью заслужить ему расположение этого самого начальства. А вот все мысли о шпионе внутри Цирка он похоронит так глубоко, что им в жизни до них не докопаться, думал Джим. - Никаких "кротов", - сказал Джим, отрешенно глядя на черные силуэты Коунтокса. - Никаких свиданий с Хозяином, никаких служебных квартир на Сент-Джеймс. - Никакого Кузнеца и Скорняка. Второй линией его обороны должен был стать Макс. Сначала он предполагал вообще отрицать, что брал с собой курьера. Затем он мог бы сказать, что взял его, но имени не знает. Затем, потому как все они любят, чтобы им выдавали имена, он назвал бы им его: сначала вымышленное, затем настоящее. К тому времени Макс либо уже будет в безопасности, либо в подполье, либо схвачен. После этого в воображении Джима наступала очередь укреплений, удерживаемых уже не так сильно: недавние операции "головорезов", сплетни, которые ходят в Цирке, - короче, все, что могло заставить его мучителей подумать, будто он сломался и рассказывает совершенно свободно, будто это все, что он знает, и что они преодолели последнюю траншею. Он мог бы напрячь свою память и вспомнить более давние дела "головорезов"; если потребовалось бы, он бы дал им имена одного-двух советских или восточноевропейских чиновников, которых недавно перевербовали или "поджарили"; или других, с кем в прошлом совершали одноразовые сделки, и поскольку тогда они не стали перебежчиками, то сейчас могли бы считаться первыми кандидатами на "поджаривание" или повторную сделку. Он кинул бы им любую кость, которая бы пришла ему на память, продал бы, если потребовалось, всю эту ораву в Брикстоне. Все это служило дымовой завесой, призванной скрыть то, что Джим считал своим самым уязвимым местом, поскольку они определенно должны были рассчитывать на его осведомленность в этом вопросе: речь шла об именах членов чешских "филиалов" агентурных сетей "Скорпион" и "Платон". - Ландкрон, Крисглова, Билова, Пршибылы, - сказал Джим. - Почему ты расставил их именно в таком порядке? - поинтересовался Смайли. Джим уже давно не нес никакой ответственности за эти сети. Много лет назад, еще до того, как он принял под свое крыло Брикстон, он помогал налаживать их, вербовать первых сотрудников; с тех времен с ними многое произошло, ими занимались Бланд и Хейдон, и об этом ему ничего не было известно. И тем не менее он был уверен, что до сих пор знал достаточно, чтобы загубить их подчистую. А больше всего его беспокоил страх, что Хозяин, или Билл, или Перси Аллелайн, или кто там еще в те дни имел решающее слово, пожадничает или просто не успеет эвакуировать сети до того, как Джим, под давлением мер принуждения, о которых он мог только догадываться, не будет иметь другого выхода, кроме как сломаться окончательно. - Но в том-то и весь анекдот, - сказал Джим без какого бы то ни было намека на юмор, - что, если бы даже они хотели выказать большее безразличие к этим сетям, у них вряд ли бы это получилось. Они задали мне пяток вопросов о сети "Скорпион" и после этого совсем потеряли к ней интерес. Они, гады, прекрасно знали, что операция "Свидетель" не была моим детищем; они знали и то, как Хозяин покупал в Вене ключ к будущей встрече со Штевчеком, И начали оникак раз с того, на чем я хотел закончить: с инструктажа на Сент-Джеймс. Они не стали спрашивать меня о курьере, их совсем не интересовало, кто привез меня на свидание с Мадьяром. Они собирались со мной говорить только о том, что касалось концепции Хозяина о гнилом яблоке. Одно слово, опять подумал Смайли, это могло быть всего одно слово. Он сказал: - Они знали и точный адрес на Сент-Джеймс? - Дорогой мой, они знали даже марку этого паршивого хереса. - И о схемах тоже знали? - быстро спросил Смайли. - Тех, что лежали в нотной папке? - Нет. - Затем он добавил: - Вначале не знали. Нет. Стид-Эспри называл это "выворачивать вопрос наизнанку". Они знали, потому что им об этом сказал "крот" Джералд, подумал Смайли. "Крот" знал, что именно администрации удалось вытянуть из старого Макфейдина. После чего Цирк выдает "посмертное заключение", и Карла получает возможность воспользоваться своей находкой как раз к тому моменту, когда ее можно испробовать на Джиме. - Итак, ты уже должен начать догадываться. Теперь я думаю, что Хозяин таки был прав: "крот"действительно существует, - сказал Джордж. Джим и Смайли стояли, опершись о деревянную калитку. Земля здесь круто уходила вниз, туда, где раскинулись заросли папоротника, переходящие в широкое поле. За ним лежала другая деревушка, там же виднелась бухта и тонкая полоска залитого лунным светом моря. - Они сразу попали в самую точку: "Почему Хозяин действовал в одиночку? Чего он надеялся этим достичь?" - "Вернуть себе былое положение", - отвечаю я. Это их просто рассмешило: "Получить второсортную информацию о расположении войсковых частей в районе Брно? Да он бы этим даже на обед в своем клубе не заработал". - "Может быть, он просто начал терять контроль над ситуацией", - сказал я. Если Хозяин теряет контроль, говорят они, кто в таком случае наступает ему на пятки? Аллелайн, говорю я; был такой слушок: Аллелайн конкурирует с Хозяином по части добываемой информации. Но в Брикстон доносятся только сплетни, никто точно не знает. "И что удается добыть Аллелайну такого, что не удается Хозяину?" - "Не знаю". - "Но вы только что сказали, что Аллелайн конкурирует с Хозяином по части добываемой информации". - "Это сплетни. Я не знаю". И опять меня в каталажку. Ощущение времени на этой стадии окончательно покинуло его, сказал Джим. Он жил или в темноте мешка, который ему надевали на голову, или при искусственном свете тюремных камер. Для него перестали существовать понятия "день" и "ночь", а для того чтобы придать всему этому еще больший мистический оттенок, они почти все время делали так, чтобы отовсюду доносились разные шумы. Они обрабатывали его по принципу конвейера, объяснил Джим: не давали спать, постоянно изматывали допросами, дезориентировали, применяли силу, пока дознание не стало казаться ему медленным соскальзыванием к тому, что он либо слегка свихнется, как он выразился, либо сломается окончательно. Естественно, он надеялся, что скорее свихнется, но человек не может решать такие вещи за себя; в конце концов, у них были способы привести его в чувство. Чаще всего в таких случаях они применяли электричество. - Итак, мы начинаем снова. Очередной заход. "Генерал Штевчек был важной птицей. Если он просил, чтобы прибыл старший офицер британской разведки, он рассчитывал, что тот будет всесторонне информирован обо всех аспектах своей работы. И вы говорите, что не обладаете подобной информацией?" - "Я говорю лишь то, что получил информацию от Хозяина". - "Вы читали досье на Штевчека в Цирке?" - "Нет". - "А Хозяин?" - "Не знаю". - "К каким выводам пришел Хозяин относительно второй командировки Штевчека в Москву? Говорил ли с вами Хозяин о роли Штевчека в Комитете по вопросам взаимодействия вооруженных сил стран Варшавского Договора?" - "Нет". Они уцепились за этот вопрос, а я, кажется, уцепился за свой ответ, потому что после нескольких моих "нет" они слегка вспылили. Кажется, у них кончилось терпение. Когда я "вырубился", они стали поливать меня из шланга, потом начали все заново. Эти переезды, вспоминал Джим... Его повествование стало почему-то путаным и отрывочным. Камеры, коридоры, автомобиль... В аэропорту: сначала обращение как с особо важной персоной, потом перед самой посадкой в самолет стали бить... во время полета провалился в сон и был наказан за это. - Пришел в себя снова в камере, еще меньшей, чем раньше, стены некрашеные. Иногда мне казалось, что я в России. Я вычислил по звездам, что мы перелетели на восток. А иногда я словно возвращался в Саррат, на курсы по поведению во время дознания. На пару дней они оставили его в покое. В голове царила полная неразбериха. Он продолжал слышать стрельбу в лесу и снова видел этот праздничный военный фейерверк; и к началу этого большого заседания, которое ему запомнилось как нескончаемый марафон, преимущество было сразу на их стороне, потому что он с самого начала уже чувствовал себя наполовину побежденным. - Когда ты нездоров, это сказывается больше, чем все остальное, - объяснил он очень напряженно. - Мы могли бы сделать перерыв, если хочешь, - предложил Смайли; однако там, где был Джим, перерывов не существовало, и то, чего он хотел, не имело никакого значения. Это длилось очень долго, сказал Джим. В какой-то момент он рассказал им о заметках Хозяина, о его схемах, о его разноцветных чернилах и карандашах. Они тут же уцепились за это, как сумасшедшие; он только помнил большую аудиторию, где в дальнем конце комнаты собрались одни мужчины и пялились на него, как какой-нибудь паршивый врачебный консилиум на безнадежного больного, и переговаривались без конца друг с другом, и он стал рассказывать им о цветных карандашах только для того, чтобы что-нибудь говорить, чтобы заставить их помолчать и послушать. Они слушали, но разговаривать не переставали. - Как только они услышали про разные цвета, так тут же захотели узнать, что эти цвета означали. "Что означал синий цвет?" - "У Хозяина не было синего". - "Ладно, что означал красный? Для чего использовался красный? Приведите нам пример того, что было на схеме помечено красным. Что означал красный цвет? Что означал красный цвет? Что означал красный цвет?" Затем все вдруг вышли, кроме пары охранников и какого-то маленького седоватого типа с радикулитом, судя по всему, самого главного у них. Охранники подвели меня к столу, и этот коротышка сел рядом, сложив ручки, как какой-то паршивый гном. Перед ним на столе лежали два карандаша - красный и зеленый, и схема всей карьеры Штевчека. Нельзя сказать, что именно это доконало Джима, просто он был не в состоянии изобретать что-нибудь еще. Он не мог больше выдумывать никаких уловок. В этот момент почему-то именно та правда, которую он так далеко запрятал и запер на замок, громче всего просилась наружу. - Итак, ты рассказал ему про "гнилое яблоко", - предположил Смайли. - И про Кузнеца со Скорняком. Да, признался Джим, именно так. Он рассказал, как Хозяин надеялся, что Штевчек назовет имя "крота" в недрах Цирка. Он рассказал ему о шифре "Кузнец, Скорняк..." и о том, кто кому соответствовал, по именам. - И какова была его реакция? - Задумался ненадолго, потом предложил мне сигарету. Терпеть не могу эту гадость. - Почему? - Американские "Кэмел". - А сам он курил? Джим коротко кивнул: - Как паровоз, черт бы его подрал. После этого он снова стал ощущать время, сказал Джим. Его поместили в лагерь, как он понял, где-то за городом. Он жил в барачном поселке, огороженном двумя рядами колючей проволоки. С помощью охранника он вскоре смог передвигаться, один раз они даже прогулялись по лесу. Лагерь был очень большим: поселок Джима был лишь его частью. Ночью на востоке виднелись огни большого города. Охранники носили хлопчатобумажную униформу и не разговаривали, поэтому он никак не мог определить точно, где находится, в Чехии или в России, хотя почти уверен, что все-таки в России: когда однажды на его спину пришел взглянуть хирург, чтобы выразить презрение к работе своего предшественника, он привел с собой переводчика, который говорил по-русски и по-английски. Дознание время от времени возобновлялось, но без былой враждебности. С ним работала новая группа, и по сравнению с предыдущими одиннадцатью эта казалась просто веселой компанией. А однажды ночью его привезли на военный аэродром и на истребителе Королевских ВВС он улетел в Инвернесс. Оттуда маленьким самолетом его доставили в Элстри, а затем перевезли в фургоне в Саррат; обе поездки совершались ночью. Рассказ Джима стремительно двигался к завершению. Он уже фактически перешел к событиям, произошедшим с ним в "яслях", когда Смайли вдруг спросил: - А тот их главный начальник, ну седовласый маленький тип, как ты его назвал... с ним ты больше не виделся? Один раз, признался Джим, как раз перед тем, как улетел домой. - Для чего? - Да, ерунда всякая. - Джим помолчал и добавил гораздо громче: - Болтали о разной чепухе: о Цирке, о его людях, вот практически и все. - О каких именно людях? Джим попытался уклониться от ответа. О разной чепухе: кто наверху служебной лестницы, кто внизу. Кто следующий на очереди после Хозяина. - "Откуда мне знать? - говорю я. - Паршивые вахтеры и те узнают об этом раньше, чем мы в Брикстоне". - Ну а все-таки, о ком именно вы болтали? В основном о Рое Бланде, угрюмо сказал Джим. Как Бланд умудряется сочетать свои левые взгляды с работой в Цирке? У него нет никаких левых взглядов, ответил Джим, вот как. Какое положение занимает Бланд по отношению к Эстерхейзи и Аллелайну? Каково мнение Бланда о картинах Билла? Потом про то, сколько Рой пьет и что с ним будет, если Билл перестанет его поддерживать. Джим старался давать скупые ответы. - О ком-то еще упоминали? - Об Эстерхейзи, - ответил Джим все тем же резким тоном. - Этот паршивец все хотел понять, как вообще можно доверять венгру. - А что он сказал обо мне? - Смайли показалось, что с этим вопросом во всей чернеющей внизу долине воцарилась мертвая тишина. Он повторил: - Что он сказал обо мне? - Показал мне зажигалку. Сказал, что это твоя. Подарок от Энн. "Джорджу от Энн со всей любовью". Ее подпись. Выгравированная. - А он не упоминал, как она ему досталась? Что он сказал, Джим? Ну, давай же, ты что, думаешь, у меня сразу коленки подогнутся, если я узнаю, что какой-то русский проходимец неудачно пошутил обо мне? Ответ Джима прозвучал, как армейский приказ: - Он высказался в том духе, что после того, как она стала крутить шашни с Биллом Хейдоном, могла бы позаботиться о том, чтобы поменять дарственную надпись. - Он резко отвернулся и шагнул к машине. - Я сказал ему, - выкрикнул он в бешенстве, - сказал ему прямо в его маленькую сморщенную физиономию: не стоит судить Билла по таким вещам. Художники живут совершенно по другим законам. Они видят то, чего мы не видим. Чувствуют то, что нам не дано. Этот паршивый коротышка только рассмеялся: "Не знал, что его картины так хороши". Джордж, яему сказал: "Пошли вы к черту. Пошли вы ко всем чертям собачьим. Один Билл Хейдон стоит всей вашей поганой команды". Я сказал ему: "Боже праведный, чем вы здесь руководите? Секретной службойили какой-нибудь паршивой Армией Спасения?" - Это хорошо сказано, - заметил наконец Смайли, будто комментируя со стороны чей-то чужой спор. - А ты раньше его никогда не видел? - Кого? - Маленького седоватого типа. Он не показался тебе знакомым - из твоего давнего прошлого, например? Ну ладно, ты же знаешь нашу специфику. Нас обучают видеть много лиц, фотографий конкретных людей из Центра, и иногда они западают в память. Даже если мы и не всегда можем связать их с нужным именем. Этот тебе, однако, не запомнился. Лад- но, мне просто было интересно. Мне ведь что пришло в голову: у тебя было много времени, чтобы думать, - продолжал он рассуждать вслух. - Ты лежал там, выздоравливал, восстанавливался, ждал, когда вернешься домой, и что еще тебе оставалось делать, кроме как думать? - Он подождал. - И вот мне стало интересно, о чем ты думал. Наверное, о своем задании. Так ведь? - Временами. - И какие выводы сделал? Что-нибудь полезное тебе пришло в голову? Какие-нибудь подозрения, озарения, какие-нибудь догадки, подсказки, что-нибудь такое, чтобы мне сейчас сообщить? - К черту все, благодарю покорно, - вспылил Джим. - Ты знаешь меня прекрасно, Джордж Смайли, я не мудрец какой-нибудь, а... - Ты простой оперативный агент, который предоставляет думать другим умникам. И тем не менее: когда ты знаешь, что тебя заманили в чудовищную западню, предали, стреляли в спину и тебе нечего будет делать несколько месяцев, кроме как лежать или сидеть на койке или мерить шагами камеру в советской тюрьме, я бы предположил, что даже самый убежденный человек действия, - его тон ни на йоту не утратил своего дружелюбия, - мог бы пораскинуть мозгами, чтобы понять, как его угораздило вляпаться в такой переплет. Взять хотя бы операцию "Свидетель", - обратился Смайли к застывшей в неподвижности фигуре Джима. - "Свидетелем" закончилась карьера Хозяина. Он был опозорен, он так и не смог достать своего "крота", если считать, что "крот" все-таки существует. Цирк перешел в другие руки. Хозяин умер, почувствовав, что для этого пришло время. "Свидетель" повлек за собой еще кое-что. Он сделал для русских очевидными, - фактически С твоей помощью, - точные границы подозрений Хозяина. Иными словами, то, что он сумел сузить этот круг до пяти человек, но дальше пойти не смог. Я не говорю, что ты должен был сам до всего этого додуматься, пока ждал своей участи в камере. В конце концов, ты сидел в каталажке и тебе и в голову не могло прийти, что Хозяина отстранили. Но то, что русские неспроста затеяли этот показательный бой в лесу, ты мог бы догадаться. Или нет? - Ты забыл про агентурные сети, - хмуро заметил Джим. - Ну-у, у чехов они были на примете еще задолго до того, как ты вышел на сцену. А замели они их именно тогда, чтобы еще больше усугубить провал Хозяина. Сбивчивый, почти дружеский тон, которым Смайли делился своими мыслями, не находил в Джиме нужного отклика. Подождав, не выскажет ли Придо какое-нибудь соображение, и увидев, что все напрасно, Смайли решил, что пора подводить итоги: - Ну ладно, давай в двух словах о том, как тебя приняли в Саррате, да? И на этом закончим. Забывшись на мгновение, что бывало довольно редко, он отхлебнул из бутылки, перед тем как передать ее Джиму. Судя по голосу, Джиму все это уже порядком надоело. Он говорил быстро, раздраженно и по-военному коротко, в чем, по-видимому, и выражался его отказ от различных умствований. На четыре дня Саррат стал для него чем-то вроде чистилища, сказал Джим; "До отвала ел, до отвала пил и до отвала спал. Гулял по крикетной площадке". Он бы с удовольствием поплавал, но бассейн был на ремонте, как и полгода назад: ни черта делать не умеют. Он ходил на медосмотры, смотрел телевизор в своей казарме и иногда играл в шахматы с Кранко, офицером, ответственным за его прием. Между тем он все ждал, что объявится Хозяин, но тот все не приходил. Первым из Цирка его навестил офицер из отдела кадров, ведающий вопросами увольнения, который говорил ему что-то насчет приличного агентства по трудоустройству учителей; затем пришел какой-то парень из бухгалтерии поговорить о пенсионном пособии; затем снова доктор, чтобы освидетельствовать его на предмет наградных за ранение. Он ждал, когда же появятся следователи, но они вообще не пришли, что для него стало большим облегчением: он не знал, что станет им рассказывать, пока не получит "добро" от Хозяина; кроме того, у него и у самого оставалось много вопросов. Он предположил, что следователей не пускает к нему Хозяин. Что и говорить, смешно было бы с его стороны утаивать от них то, что он уже рассказал русским и чехам, но пока он не услышал от Хозяина подтверждения, что еще ему оставалось делать? Шли дни, от Хозяина, однако, не было ни слова, и тогда у него возникло намерение явиться на прием к Лейкону и рассказать все ему. Потом он решил, что Хозяин просто ждет, когда его выпустят из "яслей". Затем у него на несколько дней наступил рецидив, а когда он закончился, появился Тоби Эстерхейзи в новом костюме. Впечатление было такое, что он хочет пожать ему руку и пожелать удачи на будущее. Но на самом деле Тоби пришел, чтобы рассказать, как обстоят дела. - Мне показалось чертовски странным, что послали именно его, хотя впечатление было такое, что он поднялся по службе. Я потом вспомнил, что Хозяин говорил по поводу использования людей только с периферии. Эстерхейзи рассказал ему, что Цирк в результате операции "Свидетель" чуть не загнулся и что от Джима сейчас будут шарахаться, как от прокаженного. Что Хозяин вышел из игры и что идет капитальная реорганизация всей службы, чтобы хоть как-то ублажить Уайтхолл. - Потом он сказал, чтобы я не беспокоился, - сказал Джим. - В каком смысле не беспокоился? - Насчет моего особого дела. Он сказал, что только нескольким людям известны подлинные факты этой истории и что мне не стоит ни о чем беспокоиться, потому что те, кому надо, уже обо всем позаботились. Все факты известны. Затем он передал мне тысячу фунтов наличными вдобавок к моим наградным. - От кого? - Он не сказал. - Он упоминал каким-либо образом о догадках Хозяина, связанных со Штевчеком? О шпионе Центра внутри Цирка? - Факты известны, сказал он, - повторил Джим с нажимом, и в глазах его снова появилась злоба. - Он п р и к а з а л мне ни к кому не соваться и не пытаться сделать так, чтобы об этой истории кто-то заговорил, потому что обо всем позаботились на самом высоком уровне, и я могу только напортачить. Цирк снова входит в нормальную колею. Я могу забыть обо всех этих Кузнецах и Скорняках, о "кротах" и всей прочей ерунде. "Бросай это все, - сказал он мне. - Ты счастливый человек, Джим, - продолжал он мне вдалбливать. - Тебе приказали стать лотофагом (Праздный мечтатель, сибарит; человек, не помнящий прошлого), жить припеваючи и забыть о прошлом!" Я мог забыть об этом, так? Забыть, понимаешь. Просто делать вид, будто ничего не произошло! - Джим уже кричал, не помня себя. - Что я и делал все это время: подчинялся приказу и забывал потихоньку! Ночной пейзаж вдруг показался Смайли таким чистым и непорочным, он стал похож на большое полотно, на котором никогда не рисовали ничего дурного или жестокого. Они стояли бок о бок и всматривались в долину, где поверх скоплений огоньков над горизонтом возвышался скалистый пик. На самой его верхушке стояла одинокая башня, и на мгновение она вдруг показалась Смайли символом окончания долгого путешествия. - Да, - сказал он. - Я тоже пытался кое-что забыть. Значит, Тоби все-таки упоминал о Кузнеце и Скорняке. Каким же образом ему стало известно о той истории, если не... И ни слова от Билла? - продолжал он. - Даже открытки? - Билл в то время был за границей, - коротко бросил Джим. - Кто тебе это сказал? - Тоби. - Значит, после операции "Свидетель" ты ни разу не видел Билла: твой самый старый, самый близкий друг попросту исчез, да? - Ты же слышал, что сказал Тоби. Доступ ко мне был закрыт. Карантин. - Однако Билл не из тех, кто всегда строго следует правилам, разве нет? - сказал Смайли таким тоном, будто напоминая Джиму кое-что. - А ты никогда не считал его порядочным, - рявкнул Джим. - Жаль, что ты не застал меня, когда заходил ко мне перед отъездом в Чехию, - заметил Смайли после небольшой паузы. - Хозяин услал меня тогда в Германию с глаз долой, а когда я вернулся... Все-таки, чего ты тогда хотел? - Ничего. Подумал, что поездка может оказаться веселенькой. Хотел кивнуть тебе на прощание. - Перед таким заданием? - воскликнул Смайли, слегка ошарашенный. - Перед таким из ряда вон выходящим заданием? - Джим и бровью не повел. - А кому-нибудь еще ты кивнул на прощание? Кажется, мы все тогда были в разъездах. Тоби, Рой... Билл - его ты повидал? - Никого я не повидал. - Билл, по-моему, был в отпуске. Но у меня такое подозрение, что он все равно торчал где-то неподалеку. - Никого я не видел, - упорствовал Придо, приступ боли заставил его приподнять правое плечо и повращать головой. - Никого не было. - Это ведь очень не похоже на тебя, Джим, - продолжал Смайли все тем же мягким тоном, - обходить всех подряд и жать руки на прощание перед такими ответственными заданиями. Ты, должно быть, становишься сентиментальным, стареешь. Может, ты хотел... - он колебался, - может, ты хотел дать какой-то совет или что-то в этом роде? В конце концов, ты ведь считал это задание бредом собачьим, разве нет? Ты считал, что Хозяин теряет контроль над ситуацией. Возможно, ты чувствовал потребность поделиться с кем-то своей проблемой? Я согласен, это и вправду походило на какое-то сумасшествие... Изучай факты, любил повторять Стид-Эспри, а затем примеряй все версии, как одежду. Джим замкнулся в своей молчаливой ярости, и они вернулись к машине. В мотеле Смайли вытащил откуда-то из складок своего необъятного пальто двадцать фотографий размером с почтовую открытку и разложил их в два ряда на столике с керамическим покрытием. Некоторые из них выглядели как репортажные снимки, другие были явно портретные; на всех изображены мужчины, и ни один из них не похож на англичанина. С недовольной гримасой Джим выбрал две и передал их Смайли. Он абсолютно уверен в одной из них, пробормотал Джим, и не очень уверен в другой. На первой был изображен русский начальник - седовласый гном. На второй - один из этих откормленных гадов, которые наблюдали из полумрака, пока бандюги терзали Джима. Смайли положил фотографии обратно к себе в карман. И когда он наливал "на посошок", менее измученный наблюдатель, чем Джим, мог бы заметить, что делал он это если и не с видом победителя, то, во всяком случае, с некоторой торжественностью - так, будто скреплял что-то заключительной печатью. - Так все-таки, когда ты последний раз видел Билла? Так, чтобы поговорить, - спросил Смайли таким тоном, каким спрашивают о старых общих друзьях, с которыми давно не виделись. Он, очевидно, потревожил Джима, погрузившегося в какие-то свои мысли, потому что тот, подняв голову, не сразу понял суть вопроса. - А-а, да как-то в те дни еще, - ответил он равнодушно. - Столкнулись с ним, по-моему, где-то в коридоре. - А так, чтобы поговорить? Ну, ладно, ладно. Джим снова ушел в себя. Он попросил не подвозить его к самой школе. Смайли должен был высадить его в начале асфальтированной дорожки, ведущей через кладбище к церкви. Он там в часовне оставил кое-какие учебники, пояснил он. На мгновение Смайли почувствовал, что склонен усомниться, но не мог понять почему. Возможно, потому, что у него уже сложилось убеждение, что, несмотря на тридцать лет службы, Джим так и не научился как следует врать. Последнее, что ему запомнилось от свидания с Придо, был его черный перекошенный силуэт, шагающий к портику, выстроенному в нормандском стиле, и стук каблуков между могильными плитами, отдающийся звонким эхом, похожим на ружейные выстрелы. Смайли доехал до Тонтона и сделал несколько звонков из местного отеля "Замок". Несмотря на крайнюю усталость, он спал неспокойно; его сон прерывали картины, в которых Карла сидел с двумя цветными карандашами за столом рядом с Джимом, а атташе по культуре Поляков, он же Викторов, уволенный из соображений безопасности его "крота" Джералда, с нетерпением ждал, когда Джим окончательно сломается в следственной камере; и, наконец, Тоби Эстерхейзи приехал в Саррат вместо отсутствующего Хейдона и радостно посоветовал Джиму забыть обо всем, что касается Кузнеца, Скорняка и их умершего создателя, Хозяина. В ту самую ночь Питер Гиллем гнал машину на запад, через всю Англию, в Ливерпуль. Кроме него в автомобиле сидел один лишь Рикки Tapp. Погода была мерзкая, и поездка оказалась очень утомительной. Большую часть времени Tapp не умолкая хвастался, что потребует поощрения и продвижения по службе за то, что успешно выполнил задание. Потом перешел на разговор о своих любимых женщинах: Дэнни, ее матери, Ирине. Он, кажется, вознамерился устроить себе menage a quatre (Жизнь вчетвером ( ф р . )), где две вполне взрослые женщины будут проявлять совместную заботу о Дэнни и, конечно, о нем самом. - В Ирине очень сильно развито материнское начало. В этом, конечно, причина всех ее расстройств. Борис, сказал он, может убираться ко всем чертям; он. Tapp, лично скажет Карле, чтобы тот держал его у себя на привязи. Когда они уже подъезжали к конечной цели своего путешествия, настроение Рикки снова изменилось, и он замолк. Рассвет обещал быть холодным и туманным. По пригороду они уже просто еле ползли, даже велосипедисты начали их обгонять. В машине повис удушливый запах копоти и горячего металла. - Не вздумай шататься по Дублину, - вдруг сказал Гиллем. - Они ждут, что ты попытаешься воспользоваться каким-нибудь окольным маршрутом, так что лучше не светись. Садись в первый же самолет. - Мы это уже проходили. - Я это снова прохожу прямо сейчас, - резко оборвал его Гиллем, - Какой оперативный псевдоним у Макелвора? - Ради Бога, - вздохнул Tapp и назвал его. Когда ирландский паром отчаливал, было еще темно. Повсюду стояли солдаты и полицейские: как в эту войну, как в прошлую, как в ту, что была перед ней. С моря дул неистовый ветер, и отплывающий паром сильно качало. Как только его огни пропали во мраке, маленькую толпу провожающих на пристани охватило мимолетное чувство товарищества. Где-то заплакала женщина, где-то веселился пьяный. Назад Питер ехал медленно, пытаясь разобраться в самом себе; этот новый Гиллем стал вздрагивать от внезапных шумов, мучиться ночными кошмарами, он не только не может удержать возле себя любимую девушку, но еще и выдумывает совершенно идиотские поводы для недоверия. Недавно он вызвал Камиллу на разговор о Санде, о тех часах, которые она проводила без него, Гиллема, и о ее скрытности вообще. Выслушав его с застывшим взглядом своих серьезных карих глаз, она назвала его дураком и ушла. "Какой ты меня себе представляешь, такая я и есть", - сказала она, забирая свои вещи из спальни. Из своей опустевшей квартиры он позвонил Тоби Эстсрхейзн и пригласил его на дружескую беседу в тот же вечер. Глава 33 Смайли сидел рядом с Лейконом на заднем сиденье министерского "роллс-ройса". В семье Энн эту машину ненавидели за ее вызывающий блеск и называли не иначе как черным горшком. Шофера отправили где-нибудь позавтракать. Министр сел впереди, и все трое молча смотрели вдоль длинного капота на неясно различаемые в тумане по ту сторону реки башни Баттерсийской электростанции. Волосы Министра были зачесаны назад, вокруг ушей они слиплись в маленькие черные рожки. - Если вы правы, - произнес наконец Министр после гробового молчания, - я не утверждаю обратного, но если вы правы, сколько посуды он нам может перебить напоследок? Смайли не совсем понял, - Я говорю о скандале. Джералд уезжает в Москву. Ладно, что происходит дальше? Он вылезет на трибуну и будет смеяться до посинения, рассказывая всему миру о том, кого он здесь водил все это время за нос? Господи, да ведь мы все здесь замешаны, разве нет? Я не понимаю, почему мы должны его отпускать, рискуя, что он на прощание обрушит нам наголову крышу и похоронит нас под ней, а паршивая конкурсная комиссия загребет весь банк. Спустя минуту он попробовал сделать новый заход: - Я имею в виду вот что: пусть русские теперь знают наши секреты, но это вовсе не означает, что их должны узнать все остальные. У нас, кроме них, полно всякой другой добычи кругом прыгает, разве не так? Как насчет всех этих черномазых: им что, обязательно нужно будет через неделю прочитать в какой-нибудь своей "Мумбо-юмбо ньюс" все кровавые подробности этой истории? "Да и твоим избирателям это совершенно ни к чему", - подумал Смайли. - По-моему, русские всегда были готовы принять такую точку зрения, - сказал Лейкон. - В конце концов, если ты выставляешь своего противника дураком, ты лишаешься всякого оправдания для того, чтобы тратить на него время и деньги. - Он помолчал и добавил: - Они ведь никогда в подобных ситуациях не злоупотребляют такими возможностями, не правда ли? В общем, сделайте так, чтобы они не выходили за рамки приличий. Изложите все в письменном виде. Хотя нет, не надо. Но, по крайней мере, дайте им понять, что правила одинаковы для всех. Наша пресса ведь не исходит слюной, комментируя разгромные приказы Московского Центра, так пусть и они, паразиты такие, хоть раз сыграют по-честному. Смайли отказался от предложения подвезти его, заметив, что пешая прогулка пойдет ему на пользу. В этот день пришла очередь дежурить Тэрсгуду, и от этого его настроение с самого утра было скверным. По его мнению, директор должен быть выше таких низменных проблем, как дежурство; ему следует сохранять свой мозг ясным для выработки общей политики и стратегического руководства. Его не способен был утешить даже эффектный блеск его кембриджской мантии; стоя в спортивном зале, он наблюдал, как мальчишки собираются на утреннее построение, и сверлил их мрачным, если не сказать откровенно, враждебным взглядом. Окончательно добил, однако, Марджорибэнкс. - Он сказал, что это из-за матери, - пояснил он, еле слышно бормоча Тэрсгуду в левое ухо. - Он получил телеграмму и тут же навострился ехать. Даже не остался на утренний чай. Я пообещал передать вам. - Это чудовищно, просто чудовищно, - только и мог вымолвить Тэрсгуд. - Я возьму его французский, если хотите. Мы можем объединить пятый и шестой классы. - Я просто взбешен, - сказал Тэрсгуд. - Я так взбешен, что просто ничего не соображаю. - А Ирвинг говорит, что может отсудить финал по регби. - Отчеты надо писать, экзамены на носу, опять-таки финалы по регби. Что там стряслось с этой женщиной? Просто грипп, наверное, обыкновенный сезонный грипп. Мы все болеем, не только наши матери. Где она живет? - Я только слышал, как он говорил Сью, что она при смерти. - Ну, ладно, это единственная отговорка, которой он не сможет воспользоваться второй раз, - ответил Тэрсгуд, так и не смягчившись. Свирепым окриком он оборвал шум и начал делать перекличку. - Роуч? - Болен, сэр. Это стало последней каплей. Самый богатый ученик в его школе заработал нервный срыв из-за своих проклятых родителей, а ведь его папаша уже давно угрожал перевести сына в другую школу... Глава 34 Было уже почти четыре часа пополудни того самого дня. "Да, знавал я явочные квартиры на своем веку", - подумал Гиллем, оглядывая унылые комнаты. Он мог бы написать о них книгу наподобие тех, что коммивояжеры пишут о гостиницах: от пятизвездочных зеркальных апартаментов в Белгрейвии с веджвудскими пилястрами и позолоченными резными дубовыми листьями до этого двухкомнатного сарая на Лексэм-Гарденс, числящегося на балансе "головорезов", где все пропахло пылью и канализацией и где в темной прихожей висел метровой длины огнетушитель. На каминной полке стояла статуэтка - рыцари в доспехах, пьющие из оловянных кружек. На каждом из серии разнокалиберных столиков кто-то заботливо расставил пепельницы из морских раковин, а в серой кухне висела анонимная инструкция, написанная аршинными буквами: Перед уходом не забудьте закрыть оба газовых крана!" Гиллем как раз шел в комнату из коридора, когда раздался звонок в дверь, точно в назначенное время. Он включил переговорное устройство и услышал искаженный завываниями голос Тоби, после чего нажал на кнопку, и электрический замок звонко щелкнул, отдавшись эхом на лестничной клетке. Он открыл входную Дверь, но не снял цепочку, пока не убедился, что Тоби пришел один. - Как поживаем? - добродушно сказал Гиллем, впуская его. - Хорошо, на самом деле, Питер, - ответил Тоби, стаскивая с себя пальто и перчатки. На подносе в комнате стоял чай; Гиллем приготовил две чашки. Явочным квартирам присущи некие стандарты по части угощений. Либо ты делаешь вид, что живешь здесь, и заранее знаешь, как себя вести, либо тебе надо все время думать, как поступать и что говорить. В нашем ремесле естественное поведение становится искусством, решил Гиллем. Камилла этого попросту не могла оценить. - На самом деле, довольно странная погода, - заметил Эстерхейзи, будто всерьез оценивая ее. Разговоры о житейских пустяках на явочных квартирах редко отличались большой содержательностью. - Пару шагов сделаешь и уже выбиваешься из сил. Итак, значит, мы ожидаем поляка? - сказал он, садясь в кресло. - Поляка - торговца мехом, который, ты думаешь, может работать для нас связным? - Должен прийти с минуты на минуту. - Мы его знаем? Мои люди искали такое имя, но не нашли никакого следа. Мои люди, подумал Гиллем: надо будет запомнить, чтобы ввернуть при случае. - Участники "Свободной Польши" пробовали пару месяцев назад подобраться к нему, но он стал от них бегать, - сказал Гиллем. - А потом Карл Стак закадрил его в районе оптовых складов и подумал, что он мог бы стать полезным для "головорезов". - Он пожал плечами. - Он мне понравился, но разве в этом дело? Мы даже своих людей не можем занять как следует, - Питер, ты очень великодушен, - почтительно отозвался Эстерхейзи, и у Гиллема возникло какое-то дурацкое ощущение, будто он только что дал ему на чай. К его облегчению, раздался звонок в дверь, и Фон занял свое место в прихожей. - Прошу прощения, Тоби, - сказал Смайли, слегка запыхавшись от подъема по лестнице. - Питер, где я могу повесить пальто? Гиллем повернул Тоби лицом к стене, без всякого сопротивления подняв ему руки, и неторопливо обыскал на предмет оружия, которого у Тоби не оказалось. - Он пришел один? - спросил Гиллем. - Или его там ждет такой приятель небольшого роста? - Мне показалось, все чисто, - ответил Фон. Смайли стоял у окна, вглядываясь в глубину улицы. - Выключи, пожалуйста, на минутку свет, - сказал он. - Подожди в прихожей, - приказал Гиллем Фону, и тот удалился, унося пальто Смайли. - Видишь что-нибудь? - спросил он Джорджа, присоединившись к нему у окна. День в Лондоне уже клонился к сумеркам; тут и там в тумане зажигались розоватые и желтоватые огни. Площадь была застроена жилыми особняками в викторианском стиле, а в центре нее располагался обнесенный железной оградой сад, уже погрузившийся в темноту. - Я думаю, просто тень, - проворчал Смайли и снова обернулся к Эстерхейзи. Часы на каминной полке пробили четыре. Должно быть, их перед этим завел Фон. - Я хочу прочитать тебе, Тоби, своеобразный доклад. Так сказать, свою версию по поводу происходящего. Можно? Эстерхейзи даже бровью не повел. Его маленькие ручки покоились на деревянных подлокотниках. Он устроился довольно удобно, но выглядел слегка настороженным, поставив ноги в своих полированных туфлях вместе. - Тебе вообще не нужно будет ничего говорить. Слушая, ты ведь ничем не рискуешь, так? - Может быть. - Это насчет того, что произошло два года назад. Итак, Перси Аллелайн хочет заполучить место Хозяина, но в Цирке видного положения не занимает. Хозяин об этом позаботился как следует. В то же время Хозяин болен, и, вообще говоря, лучшие его годы уже далеко позади, но Перси его сместить не в состоянии. Помнишь то время? Эстерхейзи осторожно кивнул. - Один из наших обычных мертвых сезонов, - продолжал Смайли спокойным, рассудительным тоном. - Настоящей оперативной работы мало, и мы начинаем плести интриги внутри своей службы, шпионя друг за другом. В одно прекрасное утро Перси сидит в своем кабинете, и делать ему нечего. У него есть письменное подтверждение того, что он назначен на должность руководителя оперативной службы, но на деле он не более чем промежуточный штамп в отчетах региональных секторов Хозяину, и это в лучшем случае. В этот момент открывается дверь и в кабинет входит некто. Назовем его, к примеру, Джералд. "Перси, - говорит он, - я тут наткнулся на чертовски заманчивый русский источник. Это может стать золотой жилой". Хотя, возможно, он ничего этого не говорит, пока они не выйдут куда-нибудь наружу, потому как Джералд-то ведь старый опытный оперативный волк, он не любит говорить на такие темы, когда кругом стены и телефоны. Может быть, они пошли прогуляться по парку или поехали покататься на машине. Может быть, они зашли куда-нибудь пообедать, - неважно, главное, что в этот момент Перси ничего больше не оставалось делать, кроме как слушать. У Перси ведь очень маленький опыт в делах, происходящих в Европе, ты же знаешь, и меньше всего он разбирается в том, что случается в Чехии или на Балканах. Он съел зубы на Южной Америке и после этого обрабатывал наши старые владения - Индию, Ближний Восток. Он не знает почти ничего о русских или, скажем, о тех же чехах, он склонен видеть там лишь то, что лежит на поверхности. Что, неправда? Эстерхейзи поджал губы и слегка насупился, будто хотел сказать, что никогда не обсуждает свое начальство. - В то время как Джералд - настоящий специалист в этих вещах. Будучи оперативным агентом, он вдоль и поперек исколесил рынки Восточной Европы. Перси далек от всех этих тонкостей и поэтому весь превратился в слух. Джералд же - просто в своей стихии. Этот русский источник, говорит он, может стать самым ценным за все годы существования Цирка. Он не хочет пока обещать слишком много, но на днях он должен получить кое-какие образцы товара; и вот когда он их получит, он хотел бы, чтобы Перси взглянул на них краем глаза и оценил их качество. О деталях он узнает позже. "Но почему я? - говорит Перси. - О чем это все?" Тут Джералд ему отвечает. "Перси, - говорит он, - кое-кто из нас - те, кто работает в региональных отделениях, - очень болезненно переживают по поводу количества потерь в оперативной работе за последнее время. Такое впечатление, что над нами нависло проклятье. Слишком много болтовни вокруг Цирка и за его пределами. Слишком много людей задействовано в доставке информации. Там, на вражеской территории, наших агентов пачками ставят к стенке, наши агентурные сети в лучшем случае загребают подчистую, а каждое новое предприятие заканчивается катастрофой. Мы хотим, чтобы ты помог нам положить этому конец". При этом Джералд вовсе не хочет поднять бунт, и он избегает внушить Перси мысль о том, что внутри Цирка есть предатель, который и проваливает все операции; и ты, и я знаем, что, стоит только возникнуть подобным разговорам, и жернова потом будет довольно трудно остановить. Джералду меньше всего нужно, чтобы началась охота за ведьмами. Что же он говорит? Он говорит, что все кругом начинает трещать по швам и что небрежность на самом верху приводит к провалам на более низких уровнях. Все это словно бальзам на душу Перси. Далее Джералд перечисляет недавние скандалы и не забывает при этом сделать особый акцент на ближневосточной авантюре самого Аллелайна, которая едва не стоила Перси карьеры. И после всего этого он объявляет свое предложение. Вот что он говорит - в моей версии, разумеется; все это лишь версия. - Естественно, Джордж, - сказал Тоби и облизнул губы. - Другой версией могло бы быть то, что сам Аллелайн - это и есть Джералд. Но факты таковы, что я этому не верю: я не верю, что Перси способен сам выйти на одного из ведущих русских шпионов и купить его, а потом самостоятельно набрать команду для своего корабля. Я думаю, он бы только напортачил. - Естественно, - отозвался Тоби абсолютно уверенным тоном. - И поэтому, по моей версии, Джералд говорит Перси следующее: "Мы - то есть я и те мои единомышленники, которые объединены этим проектом, - хотели бы видеть тебя чем-то вроде нашего покровителя, Перси. Мы не политики, мы лишь исполнители. Мы не разбираемся во всех этих хитрых маневрах Уайтхолла. А ты - разбираешься. Ты руководишь комиссиями, а мы будем руководить Мерлином. Если ты сможешь действовать в качестве нашего представителя наверху и обезопасить нас от начавшегося разложения, что фактически означает ограничение до абсолютного минимума числа людей, знакомых с этой операцией, мы обеспечим поставку товара". Они обговаривают средства и методы, которыми все это должно осуществляться, после чего Джералд оставляет Перси, чтобы тот созрел для решения. На неделю, на месяц, я не знаю; Во всяком случае, достаточно надолго, чтобы Перси все обдумал. В один прекрасный день Джералд приносит первый образец. И, конечно, он очень хорош. Очень, очень хорош. И как нарочно, материал этот связан с военно-морскими делами, что как нельзя лучше подходит Перси, потому как он свой человек в Адмиралтействе; там у него чуть ли не клуб его сторонников. Итак, Перси устраивает своим флотским друзьям "закрытый просмотр", и у них начинают течь слюнки. "Откуда это поступило? Будет ли еще?" Будет, и очень много. А что касается личности источника - о, это пока большая, большая тайна, но без этого нельзя. Прости меня, Тоби, за немного вольную интерпретацию, но я излагаю свою версию лишь на основании досье, которые прочитал. Упоминание о досье, что, по сути, было первым признаком того, что Смайли, возможно, действует официально, вызвало у Тоби заметную реакцию. К привычному облизыванию губ добавилось какое-то странное движение головой вперед и появление на лице выражения осведомленности посвященного человека, будто всем этим Тоби пытался дать понять, что он тоже читал досье, какое бы из всех досье ни подразумевалось, и что он полностью разделяет все выводы, к которым пришел Смайли. Смайли же в это время прервал свой "доклад", чтобы выпить чаю. - Тебе налить еще, Тоби? - спросил он, оторвавшись на секунду от чашки. - Я займусь, - сказал Гиллем, голос которого выражал скорее решительность, чем радушие хозяина квартиры. - Чаю, Фон, - крикнул он через дверь, которая тут же открылась, и на пороге возник Фон с чашкой в руке. Смайли снова стоял у окна. Он отодвинул на пару сантиметров край занавески и разглядывал то, что происходит на площади. - Тоби? - Да, Джордж? - Ты привел с собой "няньку"? - Нет. - Совсем? - Джордж, зачем я буду приводить "няньку", если я просто иду встречаться с Питером и несчастным поляком? Смайли вернулся в свое кресло. - Мерлин в качестве источника. На этом я, кажется, остановился? Да, все удобство заключалось в том, что Мерлин был не одним источником, не правда ли? Именно это мало-помалу Джералд и давал понять Перси и двум другим, которых он к тому времени вовлек в этот магический круг. Мерлин был действительно советским агентом, но, совсем как Аллелайн, он к тому же являлся и представителем некой тайной группы инакомыслящих. Мы любим видеть в ситуациях других людей самих себя, и я уверен, Перси с самого начала проникся к Мерлину расположением. Эта группа, это тайное объединение заговорщиков, лидером которого стал Мерлин, состояло, скажем, из пяти-шести единомышленников, каждый из которых был видным советским официальным лицом. Со временем, я подозреваю, Джералд дал своим заместителям и Перси довольно точное представление об этих вспомогательных источниках, хотя точно не уверен. Задачей Мерлина было сопоставлять их разведданные и выдавать на Запад конечный продукт, и на протяжении нескольких последующих месяцев он продемонстрировал свою исключительную универсальность. Был использован весь набор методов, и Цирк проявил безграничное усердие, снабжая его необходимым оборудованием. Тайное письмо, микрофотоснимки, нанесенные на точки совершенно невинных писем, тайники в западных столицах, пополняемые бог знает каким отважным русским и своевременно опорожняемые не менее отважными "фонарщиками" Тоби Эстерхейзи. Даже "живые" встречи, которые организовывали и держали под наблюдением "няньки" Тоби, - минутная пауза, пока Смайли снова выглядывал из окна, - пара тайников в Москве, предоставленных местной резидентурой, хотя им никогда не разрешалось знать своего благодетеля. Но никакого секретного радиообмена; Мерлин об этом и слышать не хотел. Сначала было предложение - оно дошло даже до Министерства финансов - развернуть в Финляндии постоянную радиостанцию с большим радиусом действия специально для того, чтобы обслуживать его, но все заглохло, когда Мерлин сказал: "Только через мой труп". Он, должно быть, брал уроки у самого Карлы, не правда ли? Ты же знаешь, как Карла ненавидит радио. Самая замечательная вещь во всем этом - вездесущность Мерлина. Это поистине огромный талант. Возможно, он из советского Министерства торговли и может использовать для своих целей торговых агентов. Как бы то ни было, у него большие возможности и он имеет выходы за пределы России. Вот почему его сообщники обращаются к нему с предложениями о сделках с Джералдом и через него уже согласовывают условия, я имею в виду финансовые условия. Потому что все они хотят денег. Много денег. Мне бы стоило об этом особо упомянуть. В этом отношении, боюсь, с Секретными службами и их клиентами мало кто сравнится. Они ценят больше то, что стоит больше, а Мерлин стоит целого состояния. Ты когда-нибудь покупал поддельные картины? - Я как-то раз продал пару штук, - сказал Тоби с наигранной нервной улыбкой, но никто не засмеялся. - Чем больше ты за нее платишь, тем меньше склонен сомневаться в ее подлинности. Глупо, но таковы мы все. Всех также греет мысль о том, что Мерлин продажен. Это мотив, который мы все очень хорошо понимаем, да, Тоби? Особенно в Министерстве финансов. Двадцать тысяч франков в месяц на счет в швейцарском банке: да, трудно найти человека, который не пренебрег бы некоторыми идеями равенства ради таких денег. Итак, Уайтхолл платит ему целое состояние и называет его информацию бесценной. И кое-какая информация и в п р а в д у х о р о ш а , - признал Смайли. - Очень хороша, я не сомневаюсь в этом, так и должно быть. Затем в один прекрасный день Джералд доверяет Перси самый большой секрет из всех. У этой группы заговорщиков есть филиал в Лондоне. Должен тебе сказать, это начало очень хитроумного узелка. Тоби отставил чашку и чопорно промокнул носовым платком уголки рта. - По словам Джералда, сотрудник советского посольства в Лондоне может действовать как местный представитель Мерлина и уже фактически готов к этому. Более того, он находится в чрезвычайно выгодном положении для этого, так как может в редких случаях использовать аппаратуру посольства для переговоров с Мерлином в Москве, для отправления и получения сообщений. И если будут соблюдены все необходимые меры предосторожности, Джералд впредь сможет устраивать тайные встречи с этим чудо-человеком, инструктировать его и выслушивать его доклады, задавать возникающие по ходу дела вопросы и получать ответы от Мерлина почти сразу по прибытии почты. Назовем этого советского чиновника, к примеру, Алексеем Александровичем Поляковым и представим, будто он сотрудник отдела по культуре в советском посольстве. Ты следишь за моей мыслью? - Я ничего не слышал, - сказал Эстерхейзи. - Я оглох. - Дело еще и в том, что он пребывал на своем посту сотрудника посольства в Лондоне уже довольно долгое время - если быть точным, девять лет, - но Мерлин только недавно пустил его в свою стаю. Скорее всего, когда Поляков был в отпуске в Москве, да? - Я ничего не слышу. - Очень быстро Поляков становится важной птицей, потому как вскоре Джералд назначает его ключевой фигурой операции "Черная магия", не считая других поручений. Тайники в Амстердаме и Париже, симпатические чернила, микрофотоснимки - это все используется своим чередом, но с минимальной интенсивностью. Иметь Полякова в любой момент у себя под рукой было слишком заманчиво, чтобы этим не воспользоваться. Часть лучших материалов Мерлина была переправлена в Лондон дипломатической почтой; все, что оставалось сделать Полякову, - это вскрыть конверты и передать их своему коллеге в Цирке: самому Джералду или человеку, им назначенному. При этом мы не должны забывать, что эта часть операции Мерлина представляет собой глубочайшую тайну. Комитет "Черной магии", конечно, тоже засекречен, но в нем слишком много народу. Это неизбежно. Сама операция велика по своему масштабу, велика и выручка от нес; только обработка и доставка требуют массы канцелярской рутины: переписчики, переводчики, шифровальщики, машинистки, эксперты и бог знает кто еще в этом задействован. Ничего из этого Джералда, естественно, не заботит: это ему, по сути дела, нравится, потому что искусство быть Джералдом состоит в том, чтобы не выделяться из толпы. Управляется ли комитет "Черной магии" снизу? Из середины? Может быть, сверху? Мне нравится определение, данное всяким комитетам Карлой. Вы его знаете? Китайская, по-моему, поговорка. Комитет - это животное с четырьмя задними ногами. Но лондонский филиал - иными словами, нога Полякова - это часть, заключенная в исходный магический круг. Скордено, де Силски, вся эта команда - они могут рвануть за границу и пахать как оголтелые на Мерлина там, вдали от дома. Но здесь, в Лондоне, вся эта операция, в которую вовлечен братец Поляков, способ, которым завязан узелок, - это секрет совершенно особого рода, для совершенно особых задач. Ты, Перси, Билл Хейдон и Рой Бланд. Вы четверо и есть этот магический круг. Правильно? А теперь давай порассуждаем, как это все работает, в деталях. Есть некий дом, мы это знаем. Тем не менее организация встреч там продумывается очень тщательно, в этом мы можем быть уверены, не так ли? Кто встречается с ним, Тоби? Кто направляет все действия Полякова? Ты? Рой? Билл? Достав широкий конец галстука, Смайли повернул его шелковой подкладкой наружу и начал протирать очки. - Все понемногу, - сказал он, ответив на свой собственный вопрос. - Как это происходит? Иногда Перси встречается с ним. Я бы предположил, что Перси представляет авторитарного руководителя, проявляющего иногда заботу о подчиненном: "Не пора ли вам взять отпуск? Есть ли какие-нибудь известия от вашей жены на этой неделе?" Перси хорошо бы подошел для этой роли. Но комитет "Черной магии" использует его бережно. Перси - это большая шишка, и он должен иметь ценность раритета. Следующим идет Билл Хейдон; Билл встречается с ним, Я думаю, даже чаще, чем Перси. Билл производит на русских сильное впечатление, и он используется в качестве своеобразного лакомства. У меня такое впечатление, что они с Поляковым очень удачно подходят друг другу. Мне думается, Билл просто-таки сиял, когда приходило время инструктажа и возникающих по ходу дела вопросов, когда нужно было удостоверить, что в Москву идут правильные сообщения, да? Иногда он берет с собой Роя Бланда, иногда он посылает Роя одного. Я полагаю, они решают это между собой. А Рой, конечно же, в данном случае выступает в роли экономического эксперта, как, впрочем, и в роли самого осведомленного в делах Восточно-Европейских стран, так что и здесь есть о чем поговорить. А иногда - я представляю себе это в виде всяких там дней рождений, или Рождества, или специальных случаев для выражения благодарности с вручением денег: на поощрения, я знаю, выделена порядочная сумма, не говоря уже о премиях, - иногда, чтобы получилась настоящая вечеринка, вы все четверо заявляетесь туда и поднимаете бокалы за своего короля по ту сторону моря, то бишь за Мерлина, через его доверенное лицо - Полякова. И, наконец, я полагаю, самому Тоби есть о чем поговорить со своим другом Поляковым. Есть разные тонкости профессионального ремесла, есть всякие полезные обрывки сведений о том, как идут дела в посольстве, которые могут оказаться так кстати "фонарщикам" в их каждодневных рутинных операциях по надзору за местной резидентурой. Так что и у Тоби бывают с Поляковым заседания с глазу на глаз. В конце концов, нам ведь не следует пренебрегать потенциалом Полякова, который можно использовать здесь, в Лондоне, независимо от его роли представителя Мерлина. Не каждый день у нас есть советский дипломат в Лондоне, который приручен настолько, что ест у нас с рук. Небольшая подготовка в обращении с фотокамерой - и Поляков может стать очень полезным на своем месте. При условии, что все мы помним о наших приоритетах. - Смайли не отрываясь продолжал смотреть прямо в лицо Тоби. - Мне представляется, что Полякову могло потребоваться довольно изрядное количество катушек с пленкой, не так ли? И одной из задач того, кто шел на встречу с ним, было пополнить его запасы: иными словами, передать ему маленькие запечатанные пакеты. Пакеты с пленкой. Незаснятой, конечно, поскольку она шла из Цирка. Скажи мне, пожалуйста, Тоби, имя "Лапин" тебе что-нибудь говорит? Облизывание губ, нахмуренные брови, улыбка, движение головой вперед: - Естественно, Джордж, я знаю Лапина. - Кто приказал уничтожить рапорты "фонарщиков", касающиеся Лапина? - Я приказал, Джордж. - По собственной инициативе? Улыбка Тоби стала чуть шире. - Послушай, Джордж, я ведь с некоторых пор поднялся по лестнице на пару ступенек. - А кто распорядился выпихнуть Конни Сейшес? - Знаешь, я думаю, это Перси, о'кей? Скажем так, это был Перси, а может быть, Билл. Ты знаешь, как это бывает перед большой операцией. Ботинки починить, котелок почистить, всегда что-нибудь такое. - Он пожал плечами. - А может, это был Рой, а? - Значит, ты получаешь приказы от них от всех, - быстро среагировал Смайли. - Это ведь говорит о твоей неразборчивости, Тоби. Тебе бы следовало знать лучше. Эстерхейзи такой поворот вовсе не понравился. - Тоби, а кто велел тебе утихомирить Макса? Тоже эти трое? Мне ведь просто нужно доложить Лейкону, пойми правильно. Он ужасно на меня нажимает. По-моему, ему здорово достается от Министра. Так кто это был? - Джордж, ты разговаривал не с тем, с кем нужно. - Один из нас уж точно, - весело согласился Смайли. - Это уж вне всякого сомнения. Кстати, насчет Уэстерби: кто именно заткнул ему рот? Это тотже человек, который отправил тебя в Саррат с тысячей фунтов и указанием успокоить Джима Придо? Мне просто нужны факты, Тоби, я не жажду ничьей крови. Ты же знаешь меня, я не из тех, кто любит мстить. Должен заметить, однако, ты не слишком-то лоялен. Вопрос только, по отношению к кому. - Он помолчал и добавил: - Но только они всерьез намерены узнать все это, видишь ли. Ходят даже какие-то мерзкие разговоры о том, чтобы обратиться к конкурсной комиссии. Никто ведь из нас этого не хочет, правда? Это все равно что после ссоры с женой идти к адвокатам: последствия необратимы. Кто отдал тебе поручение для Джима насчет Кузнеца и Скорняка? Ты знал, что это значит? Может, ты получил его непосредственно от Полякова? - Ради Бога, - прошипел Гиллем, - дай мне потолковать с этим сукиным сыном. Смайли сделал вид, что не услышал его. - Давай поговорим о Лапине. Какие у него здесь были обязанности? - Он работал на Полякова. - Секретарем в отделе культуры? - Связным. - Но, дорогой мой Тоби, на кой черт атташе по культуре нужен связной? Теперь уже Эстерхейзи не сводил взгляда со Смайли. Он похож на собаку, подумал Гиллем, которая не знает, чего ожидать в следующий момент: пинка или брошенной кости. Глаза Тоби постоянно бегали, останавливаясь то на лице Смайли, то на его руках, будто пытаясь по каким-то признакам понять серьезность его намерений. - Не будь дураком, Джордж, - сказал наконец Тоби с деланной небрежностью. - Поляков работает на Московский Центр. Ты знаешь это так хорошо, как я. - Он скрестил свои маленькие ножки и, будто в нем проснулось его былое высокомерие, откинулся в кресле и глотнул холодного чаю. А Смайли между тем, как показалось Гиллему, будто поспешил удалиться в тень, из чего Гиллем в замешательстве пришел к заключению, что он, без всякого сомнения, очень доволен собой. Наверное, потому, что Тоби наконец заговорил. - Ну, в самом деле, Джордж, - сказал Эстерхейзи. - Ты же не ребенок. Подумай, сколько операций мы провели таким способом. Мы покупаем Полякова, о'кей? Поляков - московский шпион, но он наш агент. Но он же должен делать вид, что шпионит за нами. Как еще ему выйти из такого положения? Как он приходит в этот дом и уходит оттуда все время, и нет никаких горилл, никаких "нянек", все так просто? Он заходит в магазин, так ведь домой надо принести какие-то покупки. Вот мы и даем ему покупки. Всякие отбросы, которые он может передать своим, и все в Москве хлопают его по плечу и говорят, что он молодец, и так каждый день. Если у Гиллема к этому моменту голова уже просто шла кругом от какого-то дикого внутреннего трепета, то у Смайли, кажется, мозги оставались ясными, как никогда. - Ив кругу четверых посвященных все это принято считать достаточно стандартной заурядной ситуацией, правильно? - Ну, насчет стандартной я не знаю, - сказал Эстерхейзи, очень характерным венгерским жестом вытянув ладонь и покачав ею в разные стороны, - Ну и кто агент Полякова? Этот вопрос, как ясно видел Гиллем, очень многое значил для Смайли: он разыграл всю эту длинную партию, чтобы в конце концов подойти к самому главному. И пока Гиллем переводил взгляд то на Эстерхейзи, который выглядел уже совсем не так уверенно, то на Смайли, лицо которого сейчас напоминало маску китайского мандарина, он почувствовал, что тоже начинает постигать всю сущность хитроумного узелка Карлы, как назвал его Смайли, и той изнурительной беседы, которую он вел с Аллелайном. - То, о чем я тебя спрашиваю, на самом деле очень просто, - настаивал Смайли. - А именно: кто является агентом Полякова внутри Цирка? Господи ты Боже мой, Тоби, да не будь ты таким бестолковым! ЕСЛИ прикрытие Полякова для встречи с вами состоит в том, что он шпионит за Цирком, у него в Цирке должен быть шпион, так? Ну и кто же он? Он ведь не может вернуться в посольство после встречи с вами, загруженный пленками с этими, как ты выразился, отбросами из Цирка и сказать: "Мне это передали какие-то ребята". Должна быть легенда, и притом очень хорошая. Целая история, в которой все продумано: обхаживание, вербовка, тайные встречи, деньги, мотивация. Разве не так? Господи, да это не просто "крыша" для Полякова, это волосок, на котором он висит. Эта легенда должна быть очень тщательно состряпана. Она должна быть убедительной; я бы сказал, это ключевой момент всей игры. Так кто же он? - Смайли продолжал допытываться, испытывая явное удовольствие от процесса. - Ты? Тоби Эстерхейзи маскируется под предателя Цирка с целью задействовать Полякова? Снимаю шляпу, Тоби, это стоит целой пригоршни медалей. Они ждали, пока Тоби подумает. - Ты на чертовски длинной дороге, Джордж, - наконец сказал он. - Что будет, если ты не дойдешь до ее конца? - Даже если учесть, что за мной стоит Лейкон? - Ты говоришь о Лсйконе. О Перси тоже, о Билле. Почему ты пришел к маленькому несчастному парню? Иди к этим большим и приставай к ним со своими вопросами. - А я думал, что сегодня ты тоже большой человек. Ты бы хорошо сгодился для этой роли, Тоби. Венгерское происхождение, чувство обиды за недостаточное продвижение по службе, вполне приличный допуск, хотя и не самый большой... сообразителен, любит деньги... в общем, с тобой в качестве агента Поляков и впрямь заимел бы убедительную, действенную "крышу". Большая "тройка" снабжает тебя "отбросами", ты передаешь их Полякову, в Центре думают, что Тоби целиком "свой", каждый получил, что хотел, все остались довольны. Единственная проблема возникает, если вдруг обнаруживается, что ты таскаешь Полякову бриллианты из королевской короны, а взамен тебя кормят русскими "отбросами". Если выясняется, что это и в п р а в д у имеет место, без хороших друзей тебе придется туговато. Без таких, как мы, например. Вот в этом-то и состоит вся суть моего сегодняшнего доклада. Я уже заканчиваю. Итак, Джералд - это русский "крот", курируемый Карлой. И он вывернул Цирк наизнанку. Теперь Эстерхейзи уже выглядел совсем больным. - Послушай, Джордж. Если ты ошибаешься, я не хочу ошибаться вместе с тобой, ты меня понимаешь? - Но если он прав, ты тоже хочешь оказаться правым, так? - предположил Гиллем, впервые вмешавшись за такой долгий промежуток времени. - И чем быстрее ты окажешься прав, тем больше тебе повезет. - Естественно, - сказал Тоби, не улавливая никакой иронии. - Естественно. Я имею в виду, Джордж, у тебя хорошая мысль, но, Боже мой, у всего есть две стороны, Джордж, особенно у агентов, и, может быть, ты как раз ухватился не за ту. Послушай: кто хоть раз называл "Черную магию" отбросами? Никто. Никогда. Это высший сорт. У тебя есть какой-то парень с длинным языком, который рассказывает всякие гадости, и ты уже перерыл пол-Лондона. Понимаешь? Слушай, я делаю, что они мне говорят. О'кей? Они говорят: сыграй роль подставного для Полякова. Я играю. Передай ему эту пленку - я передаю. Я в очень опасной ситуации, - объяснил он. - Для меня она действительно очень опасна. - Я сожалею, - сказал Смайли, стоя у окна, где сквозь маленькую щелку между занавесками он снова изучал площадь. - Должно быть, это доставило тебе очень много беспокойства. - Чрезвычайно, - согласился Тоби. - У меня появилась язва, я не могу есть. Очень плохое положение. На минуту, к неописуемой ярости Гиллема, они все трое будто были объединены молчаливым сочувствием по поводу скверного положения, в которое попал Тоби Эстерхейзи. - Тоби, ты бы не стал мне лгать насчет "нянек", правда? - продолжал допытываться Смайли, все еще стоя у окна. - Джордж, вот тебе крест, клянусь тебе. - Чем бы ты воспользовался для подобной работы? Машинами? - "Уличными художниками". Подогнал бы автобус к аэровокзалу, они бы прохаживались изнутри вдоль окон, возвращались, менялись. - Сколько человек? - Восемь-десять. В это время года, может быть, шесть. Сейчас много больных. Рождество, - мрачно сказал он. - А одного человека? - Никогда. Ты с ума сошел! Один человек! Ты думаешь, я держу кондитерскую лавочку? Отойдя от окна, Смайли снова сел. - Послушай, Джордж, у тебя ужасная идея, ты знаешь это? Я же патриот, клянусь Богом, - повторил Тоби. - В чем состоит работа Полякова в лондонской резидентуре? - спросил Смайли. - Полли работает соло. - Курирует своего напарника в Цирке? - Естественно. Они освободили его от обычной работы, развязали ему руки, так что он может работать с Тоби, своим напарником. Мы все это разработали, часами сидели в том доме с ним. "Послушай" - говорю я, - Билл меня подозревает, моя жена меня подозревает, мой ребенок болеет корью, и я не могу заплатить доктору". Всякую чушь, которую агенты тебе передают, я передаю Полли, так что он может отправить это домой как настоящую информацию. - А кто такой Мерлин? Эстерхензи отрицательно помотал головой. - Но по крайней мере ты слышал, что он находится в Москве, - сказал Смайли, - и что он входит в руководство советской разведки, и неважно, кем именно он является? - Ну, это-то они мне говорили, - согласился Тоби. - И таким образом Поляков может связываться с ним? В интересах Цирка, конечно. Тайно, не вызывая подозрений у своих коллег? - Естественно. - И Тоби принялся за свои жалобы, но Смайли, судя по всему, прислушивался не к тем звукам, которые раздавались в этой комнате. - А что насчет Кузнеца-Скорняка? - Я не знаю. Что это за ерунда? Я делаю то, что мне говорит Перси. - А уладить дело с Джимом Придо тебе тоже велел Перси? - Естественно. А может, Билл или Рой; послушай, это был Рой. Я маленький человек, Джордж, понимаешь? Я не хочу никаким образом себе навредить, ты согласен? - Да-а, это идеальная ловушка: теперь ты видишь, Тоби, или нет? - заметил Смайли тихо и как-то отрешенно. - Если принять за данность, что это д е й с т в и т е л ь н о ловушка. Все, кто на самом деле прав, оказываются обманутыми: Конни Сейшес, Джерри Уэстерби... Джим Придо... даже Хозяин. Любого сомневающегося можно заставить молчать еще до того, как он попытается раскрыть рот... Бесконечные перестановки, как только удалась изначальная ложь. Московский Центр нужно заставить думать, что у него есть уникальный источник внутри Цирка; Уайтхолл же ни в коем случае не должен пронюхать об этом изобретении. Если довести это до своего логического конца, Джералд добился бы того, что мы стали бы душить в кроватках наших собственных детей. Это могло бы быть замечательным при других обстоятельствах, - заметил он чуть ли не мечтательно. - Бедный Тоби: да, теперь я вижу, что тебе довелось пережить, пока ты бегал между ними всеми. У Тоби уже была готова очередная тирада: - Конечно, если я могу что-нибудь сделать практически, ты знаешь меня, Джордж, я всегда рад помочь, нет проблем. Мои ребята здорово подготовлены, я тебе могу доложить, может быть, мы сделаем дело. Конечно, я должен сначала поговорить с Лей-коном. Все, что я хочу, я хочу, чтобы все прояснить. Ради Цирка, ты же знаешь. Это все, что я хочу. Чтобы было хорошо для нашей фирмы. Я скромный парень, я ничего не хочу для себя, о'кей? - Где находится эта явочная квартира, которую вы держите исключительно для Полякова? - Кэмден-Таун, Лок-Гарденс, пять. - Там есть сторож? - Миссис Маккрейг. - Та, что из "слухачей"? - Да, конечно. - Там есть встроенная аппаратура? - А ты как думаешь? - Значит, Милли Маккрейг содержит дом и обслуживает записывающую аппаратуру, так? Да, все правильно, сказал Тоби, проворно закивав головой. - Я хотел бы, чтобы ты сейчас же позвонил ей и сказал, что я остаюсь там на ночь и что мне потребуется оборудование. Скажи, что меня пригласили для специальной операции и ей следует делать все, что я ее попрошу. Я буду там около девяти. Как вы связываетесь с Поляковым, если нужна срочная встреча с ним? - У моих ребят есть комната на Хаверсток-Хилл. Полли каждое утро на пути в посольство едет мимо окна, и каждый вечер едет домой. Если они повесят желтый плакат, на котором протест против уличного движения, это ему сигнал. - А ночью или в выходные? - Звонок по телефону и извинение за то, что неправильно наберут номер. Но этого никто не любит. - Таким способом когда-нибудь пользовались? - Не знаю. - Ты хочешь сказать, что не прослушиваешь его телефон? Ответа не последовало. - Мне нужно, чтобы ты в эти выходные нигде не появлялся. У кого-нибудь в Цирке это может вызвать удивление? - Эстерхейзи энергично помотал головой. - Тем более что я уверен, ты все равно предпочел бы остаться в стороне от этого, правда? - Эстерхейзи кивнул. - Скажи, что у тебя проблемы сдевушкой или что-нибудь в этом роде. Ты проведешьздесь ночь, возможно, две. Фон за тобой присмотрит, на кухне есть кое-какие продукты. Как насчет твоейжены? Гиллем и Смайли стояли рядом, пока он набирал номер Цирка и просил позвать Фила Портсса. Свою роль он сыграл идеально: в его голосе пробивались то жалобные, то заговорщические, то шутливые нотки. Мол, одна девушка, которая живет где-то в северной провинции, без ума от него и грозится сделать что-то ужасное, если он не приедет и не приласкает ее. - Не рассказывай мне сказки, Фил, я знаю, у тебя это случается каждый день. Эй, как там поживает эта твоя роскошная новая секретарша? И еще, слушай, Фил, если Мара позвонит из дому, скажи ей, что у Тоби важные дела, о'кей? Поехал взорвать Кремль, назад вернется в понедельник. Сделай все в лучшем виде, ладно? Ну пока, Фил. Он нажал на рычаг и набрал номер северного Лондона. - Миссис М.? Привет, это ваш любимый дружок, узнаете голос? Очень хорошо. Я отправляю к вам сегодня вечером посетителя, старого-старого друга, выбудете приятно удивлены. Она меня терпеть не может, - пояснил он, зажав трубку рукой. - Он хочет проверить электропроводку, - продолжал он в трубку. - Посмотреть везде, убедиться, что все работает, никаких замыканий, хорошо? Когда они уходили, Гиллем сказал Фону с неподдельной злобой в голосе: - Если будут какие-нибудь проблемы, свяжи его по рукам и ногам. На лестничной площадке Смайли легонько тронул его за плечо: - Питер, я хотел бы, чтобы ты последил у меня за спиной. Сделаешь? Дай мне пару минут, чтобы я ушел, затем пристраивайся на углу Марлоуз-роуд; движемся в северном направлении. Держись западного тротуара. Гиллем подождал немного, затем вышел на улицу. В воздухе повисла мелкая морось, и вообще было как-то жутко тепло, похоже на оттепель. Вокруг фонарей влага собиралась в красивые клубы пара, но в тени он не видел и не чувствовал их: эти капельки лишь затуманивали зрение, вынуждая Гиллема слегка прикрывать глаза. Он обошел кругом садика и пошел через симпатичные и уютные внутренние дворы, забирая южнее условленного места. Дойдя до Марлоуз-роуд, он перешел на западный тротуар, купил вечернюю газету и прогулочным шагом двинулся вдоль особняков, расположенных в глубине сквера. Он считал пешеходов, велосипедистов, машины, пока вдруг далеко впереди не заметил Джорджа Смайли, который степенно брел по противоположному краю тротуара и ничем не отличался от самого обычного лондонца, возвращающегося домой с работы. "Это будет целая команда?" - спросил его Гиллем перед тем, как они расстались в подъезде. Смайли тогда не смог ответить определенно. "Не доходя до Абингдон-Виллас, я перейду дорогу, - сказал он. - Высматривай одиночку. Но смотри в оба!" Пока Гиллем наблюдал за ним, Смайли внезапно резко остановился, будто как раз сейчас что-то вспомнил, рискованно шагнул на дорогу и засеменил между машинами, несущимися стремительным потоком, перейдя улицу, он тут же исчез в дверях винного магазинчика. И когда он это проделывал, Гиллем увидел или ему показалось, что увидел, высокую сгорбленную фигуру в темном пальто, шагнувшую вслед за ним, но в этот момент проехал автобус, заслонив и Смайли, и его преследователя; отъехав, он, должно быть, увез его с собой, потому что единственным, кто остался на этой узкой полоске тротуара, был какой-то старик в черном синтетическом плаще и матерчатой кепке. Он стоял, лениво облокотившись об автобусную остановку, и читал вечернюю газету; и когда Смайли снова появился в дверях винного магазинчика со своей коричневой сумкой, он даже головы не поднял, углубившись в чтение спортивного репортажа. Через минуту Гиллем снова шел за Смайли по пятам через опрятные улочки Кенсингтона, сохранившие былой облик со времен королевы Виктории; и так они переходили из одного тихого квартала в другой, забредая во внутренние дворики и выходя обратно той же дорогой. И только один раз, когда Гиллем позабыл о Смайли и, следуя скорее инстинкту, обернулся назад, ему показалось, что за ними идет кто-то третий: на кирпичный узор стен опустевшей улицы упала чья-то клыкастая тень... Однако стоило Гиллему двинуться вперед, как она тут же исчезла. Ночь после этого выдалась и без того сумасшедшей; события развивались слишком быстро, чтобы ухватиться за какое-то конкретное из них и сосредоточиться хоть на секунду. Лишь в один из следующих дней Питер осознал, что та фигура или, скорее, тень от нее задела какую-то знакомую струнку в его воспоминаниях. Но даже и после этого он еще долго не мог найти то место, где она находится. Затем как-то рано утром он внезапно проснулся, и в мозгу у него совершенно четко выкристаллизовалось: рявкающий командный голос, с трудом скрываемая мягкость манер, ракетка для сквоша, завалившаяся между сейфом и стенкой в его кабинете в Брикстоне, которая вызвала целый поток слез у его обычно бесстрастной секретарши. Глава 35 Выражаясь классическим профессиональным языком, пожалуй, единственным проколом Стива Макелвора в тот самый вечер было то, что он стал винить себя за оставленную незапертой правую дверцу своего автомобиля. Садясь на место водителя и увидев, что кнопка замка пассажирской дверцы торчит вверх, он отнес это на счет своей небрежности. Способность к выживанию, любил повторять Джим Придо, есть не что иное, как способность к безграничной подозрительности. Следуя буквально этому принципу, Макелвор должен был бы заподозрить, что в самый разгар этого чрезвычайно мерзкого часа пик, в этот чрезвычайно мерзкий вечер, в одном из этих утопающих в шуме и реве переулков, выходящих на Елисейские поля, Рикки Tapp может внезапно открыть дверцу с пассажирской стороны и приставить к виску дуло пистолета. Однако жизнь в парижской резидентуре в те дни не слишком располагала к поддержанию мозгов в работоспособном состоянии: большая часть прошедшего рабочего дня Макелвора ушла на составление ведомости расходов за неделю и дописывание еженедельных отчетов по своим сотрудникам для Административно-хозяйственного отдела. И только слегка затянувшийся обед с каким-то подозрительным англофилом из французской службы безопасности немного скрасил монотонное течение этой пятницы. На его машине, припаркованной под увядшей от выхлопных газов липой, были дипломатические номера и наклейка с двумя большими буквами "С" на багажнике: "крышей" для резидентуры была консульская работа, хотя никто всерьез этого не воспринимал. Макелвор принадлежал к старшему поколению Цирка; коренастый светловолосый йоркширец с длинным списком назначений на консульском поприще, что в глазах его коллег не давало ему никаких преимуществ. Париж стал последним из этих назначений. Он не настаивал именно на Париже, более того, из своего оперативного прошлого на Дальнем Востоке он сделал вывод, что французский образ жизни не для него. Но в качестве прелюдии к выходу на пенсию придумать что-то получше было трудно. Приличное жалованье, удобная должность; а все что от него потребовалось за те десять месяцев, что он был здесь, так это помочь деньгами одному "транзитному" агенту, сделать несколько отметок мелом в условленных местах, сыграть роль почтальона в какой-то очередной затее Лондонского Управления и, наконец, организовать прием одной важной делегации. Так было до сегодняшнего вечера; сейчас он сидел в своей собственной машине, и в ребро ему упиралось дуло пистолета, а правое плечо нежно обнимала рука Тарра, готовая сейчас же свернуть ему шею, если только он вздумает выкинуть какой-нибудь фокус. Всего в каком-