Джон Ле Kappe. Достопочтенный школяр _______________________________ John Le Carre "The Honourable Schoolboy" Copyright (c) 1977 Le Carre Productions Москва ВАГРИУС 1998, (c) Е. Кудрявцева, Е.Токарева, перевод с английского, 1998 OCR & Spellcheck - Ostashko _______________________________ Посвящается Джейн, которая вынесла основную тяжесть работы, терпеливо сносила и мое присутствие, и мое отсутствие, и сделала все это возможным. Мы знаем по школьным азам. Кому причиняют зло, Зло причиняет сам. У.Х. Оден  * Часть 1 *  ЗАВЕСТИ ЧАСЫ КАК ЦИРК УЕХАЛ ИЗ ГОРОДА Впоследствии в пыльных маленьких пивных Лондона, куда приходят пропустить кружку-другую пива сотрудники английской Секретной службы, много спорили о том, с чего в действительности надо начинать рассказ о "деле Дельфина". Одни - во главе с начальником отдела расшифровки записей подслушивающих устройств, который с недоверием относился ко всем современным идеям и к другим нациям, кроме англичан, - утверждали, что начинать надо с того дня, когда "этот подлец Билл Хейдон" появился на свет. От одного имени Хейдона их бросало в дрожь - именно этот самый Хейдон еще в Оксфорде был завербован русским разведчиком Карлой в качестве "крота", или "спящего агента", который должен был работать против англичан. Хейдон под руководством Карлы успешно "внедрился" и шпионил целых тридцать лет (или даже больше). Разоблачение этого "подземного жителя" в конце концов привело гордых саксов к такой деградации, что их разведка оказалась в позорной зависимости от родственной американской службы, которую они на своем странном профессиональном жаргоне называли "Кузенами". "Кузены полностью изменили правила игры", - заявлял сторонник добрых старых методов, предпочитавший английское всему остальному: точно так же он мог бы осудить изменения правил игры в теннис или в кегли, когда в теннисе главной стала сила, а игру в кегли стали использовать для наращивания мышц. "Эти американцы все испортили", - утверждали сторонники начальства. Для тех, кто меньше был склонен к таким сложным обобщениям, действительным началом этого дела было разоблачение Билла Хейдона Джорджем Смайли и последующее назначение Смайли временным главой Секретной службы, пострадавшей от предательства. Произошло это все в конце ноября 1973 года. "Именно тогда Карла окончательно допек Джорджа Смайли, - говорили они, - и тут уж Джорджа ничто не могло остановить. Остальное было неотвратимо. Бедный старина Джордж! - и добавляли: - Но какая мощь интеллекта, несмотря на то бремя, которое ему приходилось нести!" Еще один сотрудник, человек с академическими наклонностями, в определенном смысле исследователь, любитель покопаться в архивах, будучи в подпитии, утверждал, что началом логичнее всего считать 26 января 1841 года, когда некий капитан Королевского флота по имени Эллиот высадился в устье Жемчужной реки с группой матросов на окутанном туманом каменистом острове Гонконг и несколько дней спустя провозгласил его британской колонией. "Высадка Эллиота на остров, - утверждал этот ученый человек, - превратила Гонконг в центр китайско-британской торговли опиумом и, как следствие, в один из столпов экономики империи. Если бы англичане не создали опиумный рынок, - говорил он, - то тогда вообще не было бы ни "дела Дельфина", ни блестящих тактических ходов, ни победы, а следовательно, и возрождения Цирка, после того как предательство Билла Хейдона от него камня на камне не оставило". А вот люди другого склада, реалисты до мозга костей: оперативные сотрудники, которые из-за Хейдона вынуждены были выйти из игры; инструкторы, работавшие с молодыми кадрами; кураторы из центрального аппарата, всегда и обо всем имевшие свое мнение, - рассматривали этот вопрос исключительно с точки зрения умелого проведения операции. Они указывали на то, как ловко Смайли установил, кто по поручению Карлы осуществлял выплаты во Вьентьяне, как сумел многое узнать у родителей девушки; как ему удалось уломать, несмотря на их явное нежелание, людей с Уайтхолла (Уайтхолл - улица в центральной части Лондона, на которой находятся министерства и правительственные учреждения; в переносном значении - английское правительство. - З д е с ь и д а л е е п р и м е ч. п е р.), от которых зависело дать добро или запретить операцию Секретной службы, выделить на нее деньги и установить, как далеко может заходить Цирк при ее проведении. Но больше всего внимание реалистов привлекал тот потрясающий момент, когда Смайли развернул операцию на сто восемьдесят градусов. Для этих профессионалов "дело Дельфина" представлялось ничем иным, как победой, одержанной благодаря тактическому превосходству. Они считали вынужденный союз с Кузенами всего лишь еще одним умелым ходом в долгой и непростой игре - когда каждый пытается перехитрить партнера. Что же до конечного результата, то им на него было наплевать. Король умер, да здравствует король! Эти споры снова и снова вспыхивают везде, где бы ни встретились старые друзья-соратники. Однако имя Джерри Уэстерби, что вполне понятно, при этом почти не упоминают. Надо признать, иногда случается, что какая-нибудь безрассудная головушка вспоминает о нем - либо из сентиментальности, либо просто упустив из виду, что здесь это не принято, - и на мгновение возникает какое-то странное ощущение, но оно быстро проходит. Например, совсем недавно молодой стажер, только что закончивший пережившее реформы учебное заведение Цирка в Саррате ("ясли" на профессиональном жаргоне), произнес его в баре, где обычно собираются молодые - до тридцати - сотрудники. Незадолго до этого в несколько упрощенном виде "дело Дельфина" стали преподносить в качестве материала для коллективного обсуждения и имитационных игр. И паренек, совсем еще зеленый, потерял голову, оттого что его "посвятили" в это. - Господи Боже мой! - воскликнул он, пользуясь тем, что к молодым здесь проявляют снисходительность, вроде как к новоиспеченным офицерам. - Боже мой, но почему же никто как будто не признает роли Уэстерби во всем этом деле? Если кто-то и вынес на своих плечах основную тяжесть, так это Джерри. Он был на передовой. Разве не так? - На самом деле он, конечно, не назвал само имя - "Уэстерби" или "Джерри" - хотя бы потому, что эти имена были ему неизвестны. Был использован... псевдоним, закрепленный за Джерри на протяжении всей операции. Питер Гиллем отбил этот мяч, никому конкретно не адресованный. Гиллем - высокий мужчина с прекрасными манерами - всегда умел найти выход из трудного положения, и стажеры, которые ждали своего первого назначения, смотрели на него с почтением, как на какого-нибудь греческого бога. - Уэстерби был той кочергой, которой ворошили угли вкостре, - нарушив молчание, категорично заявил Питер. - Любой оперативный работник точно так же справился бы сэтим, а некоторые - даже гораздо лучше. Но паренек намека не понял... Тогда бледный как полотно Гиллем поднялся, подошел и негромко, но резко посоветовал ему (если войдет) взять еще кружечку пива и в течение нескольких дней, а то и недель держать язык за зубами. После чего разговор снова вернулся к старине Смайли, "последнему из гигантов", и к тому, что он поделывает на пенсии. Все сошлись во мнении, что тот прожил чуть ли не несколько жизней, и теперь, когда времени у него хоть отбавляй, ему наверняка есть что вспомнить. - Жизнь Джорджа - все равно что пять наших, - почтительно заявила какая-то женщина. - Да что там пять - десять! - поддержали ее остальные. - Двадцать! Пятьдесят! Они так увлеклись преувеличенными выражениями восторга перед Смайли, что тень Джерри Уэстерби, к облегчению многих, исчезла. В каком-то смысле то же самое можно было бы сказать и о тени Смайли. "Да, Джордж знавал удивительные взлеты, - говорили присутствующие. - Да еще в е г о - т о возрасте!" Но, скорее всего, наиболее реальной точкой отсчета можно считать один из субботних дней в середине 1974 года, три часа пополудни, когда к Гонконгу приближался очередной тайфун и город замер в ожидании его яростного натиска. В баре клуба иностранных корреспондентов собралось с десяток журналистов, главным образом из бывших английских колоний, - австралийцы, канадцы, американцы. Они пили и дурачились, страдая от вынужденного безделья. Это было похоже на хор без героя в древнегреческой комедии. Бар находился на тринадцатом этаже. Старые трамваи и автобусы застыли внизу на улицах, покрытых коричневатым налетом строительной ныли и копотью печных труб Коулуна. В небольших бассейнах рядом с высотными зданиями отелей поверхность воды была покрыта рябью начинающегося дождя, предвестника губительного тайфуна. А в мужском туалете, откуда открывался самый лучший в клубе вид на гавань, молодой парень склонился над раковиной, смывая с губ кровь. Звали его Люк. Люк из Калифорнии, Долговязый теннесист с довольно непредсказуемым поведением. В свои двадцать семь он повидал немало. До вывода американских войск из Южного Вьетнама Люк считался одним из лучших военных репортеров в Сайгоне, в некотором роде - звездой. Если вы знали, что он хорошо играет в теннис, то вам трудно было представить его занимающимся чем-нибудь еще и даже просто в баре за выпивкой. Зато легко было вообразить, как он выходит к сетке и берет труднейший крученый мяч и наносит сокрушительный ответный удар или без особых усилий набирает очки на подаче. Сейчас, склонившись над раковиной, он думал сразу о нескольких вещах - будто бы от большого количества выпитого и небольшого сотрясения его мозг был разделен, по крайней мере, на две совершенно независимые друг от друга части. Одна часть была заполнена мыслями о девушке по имени Элла из бара Ванчай, из-за которой он дал в челюсть этому нахалу полицейскому, после чего и вынес все неотвратимые и вполне предсказуемые последствия: вышеупомянутый полицейский чин, старший инспектор Рокхерст, (известный также как Рокер), отдыхавший после своих подвигов в баре, нанес Люку несколько великолепных ударов по ребрам (не говоря о лице). Вторая половина мозга старалась сосредоточиться на том, что же сообщил ему китаец, у которого он снимал квартиру. Он приходил сегодня утром с жалобой на то, что Люк очень громко включает граммофон, и потом остался выпить пива. Китаец явно сказал что-то, из чего может получиться отличная сенсация. Но что это было? Люка снова вырвало. Он отошел от раковины к окну. Джонки были укрыты за волнорезами и хорошо закреплены на стоянках. Паром "Стар Ферри" не ходил. Старый английский фрегат стоял на якоре - в клубе поговаривали, что английское правительство решило его продать. - Фрегату неплохо бы выйти в открытое море, - пробормотал Люк, наткнувшись в затуманенном мозгу на обрывки познаний в мореплавании, приобретенных во время журналистских странствий. - Фрегаты во время тайфуна должны выходить в открытое море. Да, сэр, именно так. Холмы, над которыми нависла огромная масса черных туч, казались серо-стальными. Шесть месяцев назад при виде подобной картины он завизжал бы от удовольствия. Тогда, после Сайгона, буквально все здесь приводило его в неописуемый восторг: гавань, шум и грохот города, даже небоскребы, напоминающие карточные домики, взбирающиеся по склону холма от берега к Пику. Но сегодня он иначе смотрел на чопорный и самодовольный богатый английский город на скале. Тон там задают упитанные торговцы, не видящие собственного живота, главная цель которых отхватить кусок пожирнее. Теперь колония стала для Люка тем же, чем уже давно была для всей прочей журналистской братии: аэропорт, телефон, прачечная, кровать. Изредка - правда, всегда ненадолго - женщина. Сюда все надо было привозить из других мест, даже впечатления. Что касается воин, которые так долго были неотъемлемой частью его жизни, без которой Люк не мыслил своего существования, то они были ничуть не дальше от Гонконга, чем от Лондона или Нью-Йорка. - Ну как, парень? Выживешь? - спросил лохматый и небритый, похожий на ковбоя канадский журналист. В свое время они вместе ощутили на себе все прелести наступления войск "Патет - Лао" - Спасибо за заботу, дорогой, я в полном порядке, - ответил Люк, до предела утрируя английский акцент. Он решил, что ему действительно очень важно вспомнить, что же такое сказал ему Джейк Чиу утром за бутылкой пива. Вдруг его словно озарило. - Я вспомнил! - закричал он. - Господи, Ковбой, я же вспомнил! Ай да Люк! Ай да молодчина! Вспомнил! Моя голова! Отлично работает! Эй, люди, послушайте Люка! - Брось, - посоветовал Ковбой. - Сегодня никто из них не будет тебя слушать. Полная безнадега, парень. Брось, нечего даже питаться. Но Люк пинком распахнул дверь и ворвался в бар, широко размахивая руками. - Эй, люди! Послушайте! Ни одна голова не повернулась. Люк приложил ладони рупором ко рту: - Слушайте, вы, лодыри и пьяницы! У меня есть новости. Это просто фантастика. (Две бутылки шотландского виски вдень - и тем не менее голова работает потрясающе.) - Люк схватил пивную кружку и постучал ею по стойке бара. Но даже тогда никто, кроме Карлика, не обратил на него ни малейшего внимания. - Ну, так что же случилось, Люк? - прогнусавил Карлик, растягивая слова в стиле нью-йорского артистического квартала Гринвич Вилледж. - Неужели Большой My опять страдает от икоты? Я этого не перенесу. Большим My на жаргоне клуба назывался губернатор Гонконга. Карлик же был главой корпункта, в котором работал Люк, - мешковатый, всегда угрюмый и растрепанный человечек - черные пряди волос всю дорогу падали ему на лицо. Карлик обладал удивительной способностью незаметно появляться рядом с вами. Год назад два француза чуть не убили его за случайную реплику о том, из-за чего же пошла вся эта заварушка во Вьетнаме. Они завели его в лифт, сломали ему челюсть и несколько ребер, а потом бросили на первом этаже, вернувшись допивать. Некоторое время спустя примерно так же Карлика отделали австралийцы - он по-глупому задел их, сказав что-то о чисто символическом участии Австралии в военных действиях. Не стоило намекать, что Канберра договорилась с президентом Джонсоном о том, что австралийских парной не будут забирать из Ванг Тау - настоящего курорта, в то время как американцы везде воевали всерьез. В отличие от французов австралийцы не потрудились даже посадить Карлика в лифт. Они просто избили его и не прекратили даже, когда он упал. После этого тот научился в определенные моменты держаться подальше от некоторых людей. Например тогда, когда над Гонконгом висит густой туман. Или когда воду дают только на четыре часа в день. Или в субботу, когда надвигается тайфун. Вообще же посетителей в клубе было не так уж много. Корреспонденты суперкласса из соображений престижа держались в стороне. Нескольких бизнесменов привлекала особая атмосфера, возникавшая здесь благодаря журналистам; кого-то из девушек интересовали мужчины. Пара телевизионщиков вернулась после турпоездки по полям сражений. В своем обычном углу с кружкой в руке сидел внушающий благоговейный страх Рокер - старшин инспектор полиции, побывавший и в Палестине, и в Кении, и в Малайе, и на островах Фиджи. В руке со слегка покрасневшими костяшками пальцев неутомимый вояка сжимал субботний номер "Саут Чайна морнинг пост". Про Рокера говорили, что он приходит сюда для того, чтобы хоть немного приобщиться к особой касте журналистов. За большим столом в центре (который в будние дни занимали исключительно представители "Юнайтед Пресс Интернэшнл") развалившись сидели люди, называвшие себя членами Шанхайского молодежного баптистско-консервативного клуба любителей игры в кегли, под председательством веснушчатого старины Кро из Австралии. Их субботний турнир всем обычно доставлял огромное удовольствие - соревновались в том, кто лучше бросит скрученную жгутом салфетку в бутылки на стойке. Каждый раз, когда одному из них это удавалось, участники соревнований покупали победителю "мишень", а затем помогали ее выпить. Но сегодня игра шла без обычного огонька. Некоторые члены клуба ни разу не потрудились метнуть салфетку. Именно эту группу Люк выбрал в качестве аудитории. - А-а, знаю, от икоты страдает ж е н а Большого My! - продолжал Карлик. - От икоты страдает к о б ы л а жены Большого My! От икоты страдает к о н ю х, который ухаживает за кобылой жены Большого My! Нет, наверное... Большими шагами Люк подошел к центральному столу и вспрыгнул прямо на середину. Стол слегка затрещал, несколько стаканов разбилось, а сам Люк стукнулся головой о потолок. Полусогнутый, на фоне выходящего на юг окна, он казался каким-то непропорционально большим. Сквозь окно просвечивал густой плотный туман, силуэт Пика в тумане был едва различим. На первом же плане царил "гигант" Люк. Но сидящие за столом, как будто не замечая его, продолжали метать импровизированный снаряд. Только Рокер взглянул на Люка и, послюнявив палец, перевернул страницу, снова углубившись в изучение комиксов. - Третий раунд, - объявил Кро, словно выставляя напоказ свой роскошный австралийский акцент. - Брат из Канады, приготовиться к стрельбе. Да подожди ты, тупица! Вот теперь - огонь! Скрученная салфетка полетела по направлению к стойке с бутылками по очень высокой траектории и попала в какую-то щель. Поболталтавшись мгновение, она свалилась на пол. Подзуживаемый Карликом, Люк начал топать по столу. Еще несколько стаканов упало. В конце концов терпение его потенциальной аудитории лопнуло. - Ваши милости, - произнес Кро с тяжелым вздохом, - молю вас о минуте тишины ради моего сына. Опасаюсь, что он хочет держать речь... Брат Люк, ты уже совершил сегодня несколько недружественных актов, и, если ты позволишь себе совершить еще один, мы встретим его суровым осуждением. Говори ясно и кратко, не опуская никаких деталей, какими бы малозначительными они ни казались. Но когда закончишь, замолкни и храни молчание. Именно так, сэр. Местные журналисты без устали искали в жизни друг друга что-нибудь выдающееся и создавали друг о друге легенды. Старина Кро был их старым моряком (Морским волком). Говорили, что Кро столько всего повидал на своем веку, что за ним не угнаться, даже если сложить жизненный опыт всей остальной журналистской братии. Люди не врали. В Шанхае, где началась карьера Кро, он был мальчиком на побегушках и готовил чай для сотрудников редакции. Со временем он дорос до редактора отдела городской хроники единственного англоязычного журнала, издававшегося в этом портовом городе. Затем он писал репортажи о том, как коммунисты воюют против Чан Кайши, и Чан Кайши - против японцев, и как американцы воюют практически против всех. Благодаря Кро здешние журналисты чувствовали дыхание истории там, где не существовало истории и исторических корней. Манера речи, которая могла вывести из себя даже самых терпеливых, была пережитком, сохранившимся у австралийца с тридцатых годов нынешнего века, когда большинство работавших в странах Востока журналистов были австралийцами. По каким-то непонятным причинам в жаргоне, на котором они изъяснялись между собой, использовались церковные обороты. Благодаря старине Кро Люку наконец удалось высказаться: - Господа! Карлик, чертов поляк, не хватай меня за ногу! Господа! - На мгновение Люк замолчал, чтобы промокнуть носовым платком разбитую губу. - Дом, известный под названием Хай Хейвен ("Высокая гавань" ( а н г л.)), выставлен на продажу, а его святейшество Тафти Тесинджер оттуда упорхнул. Ничего особенного за этим не последовало, да ничего такого и не ожидалось - журналисты не склонны к бурному выражению чувств. - Хай Хейвен, - громогласно повторил Люк, - теперь может купить каждый. Мистер Джейк Чиу, предприниматель, пользующийся большой известностью и уважением, занимающийся операциями с недвижимостью, более знакомый вам как мой частенько гневающийся домохозяин, получил поручение от величественнейшего правительства Ее Величества п р о д а т ь Хай Хейвен. То есть найти ему нового владельца... Отпусти меня, сукин сын! Поляк, я серьезно говорю - убью на месте! Карлик наконец стянул Люка со стола. Благодаря ловкому прыжку тому удалось развернуться в воздухе и приземлиться без серьезных травм. Лежа на полу, Люк продолжал осыпать ругательствами своего обидчика. Тем временем Кро повернул свою крупную голову к Люку и мрачно уставился на него влажными глазами. Казалось, это будет продолжаться вечно. Люк даже начал спрашивать себя, какой из многочисленных законов Кро он мог нарушить. На самом деле, под всеми масками, которые Кро на себя надевал, он был очень сложным и незаурядным человеком, и все, кто сидел сейчас за круглым столом, это знали. Под грубовато-простой манерой Кро скрывалась такая огромная и трепетная любовь к Востоку, которая, казалось, иногда мешала ему дышать. Поэтому, бывало, он исчезал из поля зрения на несколько месяцев подряд, как заболевший слон, скрываясь ото всех, и ходил одному ему известными тропами, пока не ощущал, что снова может жить среди людей. - Хватит бормотать, ваша милость, прекратите, сделайте одолжение, - после долгого молчания произнес Кро, величественно откинув голову назад, - воздержитесь, пожалуйста, от этих недостойных высказываний и не позволяйте себе загрязнять в высшей степени целебную воду источника. Хай Хейвен - это дом с привидениями, шпионское гнездо. Логово майора Тафти Тесинджера, который видит насквозь. Майора, который когда-то служил в Стрелковом полку Ее Величества, а теперь стал гонконгским Лестрейдом из Скотланд-Ярда. Тафти не мог дать деру. Он рыцарь плаща и кинжала, а не какая-нибудь девка, которую можно спугнуть. - Последние слова были обращены к бармену-шанхайцу: - Монсеньер, будьте столь любезны, принесите моему сыну чего-нибудь выпить - вы же видите, он начинает заговариваться. Кро скомандовал: "Огонь!" - и клуб вернулся к своим в высшей степени интеллектуальным развлечениям. По правде говоря, в этих шпионских сенсациях, которыми бредил Люк, не было ничего нового. За Люком давно закрепилась репутация эксперта-неудачника по шпионам, и все его "сенсации" неизменно оказывались бездоказательными. После Вьетнама он - простак парень - готов был искать шпионов под каждым ковром. Люк считал, что они правят миром, и большую часть свободного времени (когда не бывал пьян) проводил, околачиваясь возле бесчисленной армии почти не скрывающих своего истинного лица "экспертов по Китаю". Здесь, в колонии, они занимались наблюдением за этой страной, а иногда и кое-чем похуже. В огромном здании американского консульства, которое находилось на вершине холма, их было видимо-невидимо. Поэтому, если бы этот день не был таким скучным и тягучим, возможно, об услышанном и не вспомнили бы. Но сегодня Карлик почувствовал возможность позабавиться и не упустил своего шанса: - Скажи-ка нам, Люки, - попросил он, заламывая руки, - Хай Хейвен продается в м е с т е с с о д е р ж и м ы м или - о д н и г о л ы е с т е н ы ? Вопрос понравился публике, его наградили аплодисментами. Все подумали о том, чего стоит Хай Хейвен со всеми своими секретами и без них и что же будет дороже. - А как насчет майора Тесинджера? Его тоже продают вместе с домом? - невыразительно-монотонным голосом подхватил фотограф из Южной Африки. В нем не слышалось и намека на юмор, и все снова посмеялись, хотя на этот раз не так доброжелательно, как в ответ на шутку Кро. Этот фотограф производил странное впечатление: короткая стрижка "ежик", изможденное лицо, изрытое оспинами, словно поля сражений, по которым он любил бродить. Фотограф был родом из Кейптауна. Все звали его Ганс Призывающий Смерть. И часто шутили, что он еще всех переживет и похоронит, потому что гоняется за ними со своим фотоаппаратом, подобно охотничьей собаке, выслеживающей дичь и делающей стойку. Пока аудитория веселилась и припоминала разные истории о майоре Тесинджере и потом, когда все по очереди, кроме Кро, изображали его, оказалось, что они совершенно забыли, с чего все началось и что сообщил им Люк. Вспомнили, что майор впервые объявился в колонии в качестве представителя какой-то иностранной компании-импортера - одного из самых глупейших "прикрытий". Шесть месяцев спустя Тафти вдруг оказался (что выглядело совсем уж нелогично) в числе сотрудников Секретной службы, и, когда уехал предыдущий начальник, Тесинджера назначили на его пост. Он возглавил целый штат бледных клерков и пухленьких, хорошо воспитанных секретарш и обосновался в вышеозначенном ломе с привидениями", иначе известном как "шпионское гнездо". Особенно много вспоминали и рассказывали о его приглашениях пообедать с г л а з у н а г л а з, которые, как теперь выяснилось, в разное время получали почти все присутствующие. Встречи неизменно заканчивались за рюмкой бренди предложением, над формулировкой которого Тесинджер, судя по всему, немало попотел и которое звучало приблизительно так: Послушай, старина, если ты когда-нибудь случайно познакомишься с каким-нибудь интересным Чоу с другого берега Жемчужной реки (ну, ты понимаешь меня, с человеком с в е д у щ и м, - ты следишь за моей мыслью? - то вспомни про Хай Хейвен!" Дал мне следовал магический телефонный номер, тот самый, что "стоит прямо на письменном столе в моем кабинете, поэтому никаких посредников, никакой магнитофонной записи, ничего. Ладно? - У пятерых или шестерых из присутствующих в записных книжках, кажется был этот номер. Запиши-ка номерок прямо на манжете - можешь потом говорить всем, что это номер знакомой или подружки, или еще что-нибудь такое придумаешь. Готов? Записывай: Район Гонконг-сайд, пять-ноль-два-четыре..." Продекламировав хором номер до конца, все замолчали. Часы где-то пробили три пятнадцать. Люк медленно поднялся с пола и стряхнул пыль с джинсов. Старый официант-шанхаец покинул свое обычное место за стойкой и потянулся к меню в надежде, что кто-нибудь закажет обед. Какое-то время все пребывали в нерешительности, не зная, чем теперь заняться. С утра выпил - день свободен: это было ясно уже после первого выпитого сегодня джина. На другом конце бара раздался зычный бас - это Рокер заказывал себе роскошный обед: -...И принеси мне холодного пива, но только х о л о д н о г о, слышишь меня, парень? Оч-чень халодный пиво. И быстро, одна нога здесь, другая тоже здесь: топ-топ. - Старший инспектор выработал особую манеру общения с местными жителями. Все снова стихло. - Ай да Люки, ай да молодец, - проговорил Карлик, отходя в сторону. - Наверное, таким образом ты надеешься получить Пулитцеровскую премию. Поздравляю, дорогой. Сенсация года. "Да пошли вы все к черту, все до единого!" - беззлобно подумал Люк и направился к стойке у которой сидели две болезненно-бледные девицы, явно нуждающиеся в кавалерах, - дочери каких-нибудь английских армейских офицеров. - Джейк Чиу показал мне это чертово письмо, где черным по белому написано, что ему поручается продать дом. Не верите - и не надо! Письмецо, между прочим, на бланке этой самой службы Ее Величества. И сверху герб - лев, козел и все такое прочее. Эй, красавицы, вы меня, конечно, помните? - заорал Люк девушкам. - Я - тот самый добрый дядя, который покупал вам на ярмарке леденцы на палочке. - У Тесинджера никто не отвечает, - монотонно и мрачно прогудел с того места, где стоял телефон, Ганс Призывающий Смерть. - Никто не берет трубку. Ни Тесинджер, ни дежурный. Похоже, телефон отключен. Пока все веселились, никто не заметил, как Призывающий Смерть отошел позвонить. До сих пор старина Кро почти не подавал признаков жизни. Но теперь встряхнулся. - Набери еще раз, болван, - приказал он резко, как сержант, обучающий новобранцев маршировать. Пожав плечами, Призывающий Смерть еще раз набрал номер Тесинджера. В баре был еще один телефонный аппарат, и Ганс попробовал позвонить со второго. Результат был тот же. - Звони на телефонную станцию, - продолжал Кро. - Нечего стоять, как будто призрак увидел. Звони оператору на телефонную станцию, ты, обезьяна африканская! - Номер отключен, - ответил оператор. - Когда отключили, приятель? - не успокаивался Призывающий Смерть. - Нет информации, - ответил оператор. - Послушай, приятель, а может, у них новый номер, а? - проревел в трубку Призывающий Смерть, продолжая мучить ни в чем не повинного оператора. Никто и никогда еще не видел, чтобы он проявлял к чему-нибудь такой живой интерес. Обычно для фотографа жизнью было только то, что можно поймать в видоискатель. И то, что он сейчас пришел в такое сильное возбуждение, можно было объяснить только приближением тайфуна. - Нет информации, - повторил оператор. - Звони Сладкоголосому, - приказал Кро. В его голосе уже слышалась нескрываемая ярость. - Звони всем этим щеголям в брюках в полосочку, просиживающим штаны а канцелярии губернатора! Всем подряд! Призывающий Смерть неуверенно покачал головой. Сладкоголосый в администрации Колонии отвечал за связи с прессой. Все его терпеть не могли. Обращаться к нему с вопросами или за помощью считалось дурным тоном. - Ну ладно, давай я сам поговорю с ним, - согласился Кро, поднимаясь из-за стола и пробираясь к телефону, для чего ему пришлось немного потеснить остальных. Австралиец начал разговор, в котором черный юмор и мрачная ирония должны были помочь ему так или иначе получить нужную информацию. - Вас беспокоит ваш покорный слуга. Кро, сэр, к вашим услугам. Как поживает ваше преосвященство? Здоровы ли вы духовно и телесно? Чрезвычайно рад это слышать, сэр, чрезвычайно. А как жена и потомство, сэр? Не страдают отсутствием аппетита? Надеюсь, у них нет ни цинги, ни сыпного тифа? Замечательно. А теперь, сэр, не будете ли вы столь любезны, не объясните ли мне, почему, черт возьми, слинял Тафти Тесинджер? Все не спускали глаз с Кро, но у того на лице не дрогнул ни один мускул - лицо было каменное, и прочитать что-нибудь на нем было невозможно. - И Вам того же, сэр, - фыркнул он в трубку и бросил ее на рычаг с такой силой, что стол зашатался. Затем он повернулся к старому официанту-шанхайцу: - Монсеньор Го, будьте добры, вызовите для меня ишака, работающего на бензине! Ваши милости, ну-ка пошевеливайтесь, поднимайте-ка свои заднины с удобных стульчиков, ну-ну, давайте! - Чего это ради? - спросил Карлик. - Ради того, чтобы написать статейку, ваше святейшество, мерзкий ты старикашка; ради того, чтобы послать ее в свою газетенку или журнальчик, ваши преосвященства, распутники вы этакие и пьяницы. Ради того, чтобы завоевать богатство, женщин, славу и благодарную память потомков! Ни один из журналистов не мог понять, почему это Кро вдруг впал в такое мрачное настроение. - Но что такого ужасного сказал Сладкоголосый, черт побери? - в полном недоумении спросил Ковбой. - Да, что он сказал, брат Кро? - эхом отозвался Карлик. - Он сказал: Б е з к о м м е н т а р и е в, - ответил Кро так, как будто эти слова были самым гнусным оскорблением его профессиональной чести. Спустя какое-то время беспокойный Ганс Призывающий Смерть, долговязый Люк и лохматый Ковбой с картинными усами мексиканских революционеров плюс Карлик, всегда увязывающнйся за другими без приглашения, ну, и, наконец, старый Кро с девушками тронулись в путь. Они отправились на Пик, и теперь в баре ничто не нарушало покой молчаливого большинства. Получилось словно бы выездное заседание Шанхайского молодежного баитистско-консервативного клуба любителей игры в кегли плюс дамы - хотя члены клуба дали клятву не допускать женщин в свои ряды. Что удивительно, веселый шофер такси согласился взять их всех в одну машину, и они втиснулись туда, доказав тем самым, что неукротимая решимость может опровергнуть даже законы физики. Более того, парень согласился выдать им три отдельные квитанции (каждая - на полную стоимость поездки), по одной на журналиста, а это уж было совсем неслыханно. Ни один шофер в Гонконге никогда, ни до, ни после, не соглашался на такое. Это был день, когда нарушались все правила. Кро сидел впереди, в знаменитой мягкой соломенной шляпе с лентой цветов Итона (ее отказал ему в завещании один старинный друг). Карлик оказался прижатым к рычагу переключения скоростей. Остальные сидели сзади, а обе девушки поместились на коленях у Люка, из-за чего ему было неудобно прикладывать платок к разбитой губе. Рокер не захотел к ним присоединиться. Поэтому сейчас, в баре, он засунул салфетку себе за воротник, готовясь приступить к жареной баранине с мятным соусом и большим количеством картофеля. - И принеси-ка мне еще пива! Но только на этот раз действительно холодного, слышишь, парень? Оч-чинь халодный пиво, и быстро: одна нога здесь, а другая - тоже здесь: топ-топ. Но как только журналисты уехали, Рокер тоже поговорил по телефону, причем разговаривал он с одним из Тех, Кто Имеет Власть. И сделал это, просто подстраховываясь на всякий случай. Это был совсем новенький "мерседес" красного цвета. Но, надо сказать, что нигде машины не изнашиваются так быстро, как на Пике, когда они едва ползут вверх по склону, а кондиционер работает на полную катушку. Погода по-прежнему была невыносима. Когда такси медленно ползло вверх по дороге из бетонных блоков, а мотор всхлипывал словно рыдая, они вдруг заехали в такой густой туман, что им можно было захлебнуться. Когда пассажиры вышли из машины, стало еще хуже. Горячая пелена необъятных размеров расползлась по вершине Пика, она пахла бензином и, казалось, вобрала в себя весь шум долины. Влага пропитывала горячий воздух. В ясный день с горы открылся бы замечательный вид, один из самых красивых в мире: к северу - Коулун и голубые горы Новых Территорий, которые скрывали за собой страну восьмисот миллионов китайцев, не имеющих счастья быть подданными британской короны; к югу - заливы Рипалс Бей и Дин Уотер Бей, и дальше - открытые просторы Южно-Китайского моря. Все это не просто так: Хай Хейвен был построен в двадцатые годы нашего века для Королевского военно-морского ведомства, которое с непревзойденным наивным простодушием не сомневалось в своем праве ощущать собственное могущество и внушать другим уважение к нему. В этот послеполуденный час, если бы дом не стоял в низине и не был обсажен деревьями, которые своими кронами мешали опуститься туману, они не увидели бы ничего, кроме двух белых бетонных колонн с кнопочками звонков, под которыми располагались таблички "днем" и "ночью", и закрытых ворот, которые крепились к этим колоннам. Благодаря деревьям посетители ясно видели дом, хотя он и отстоял метров на пятьдесят от забора. Они могли рассмотреть водосточные трубы, пожарные выходы и веревки для сушки белья, а также зеленый купол, который добавили к этому строению японские военные за четыре года своего пребывания здесь. Торопливо подойдя к воротам, Карлик, которому не терпелось войти внутрь, нажал на звонок с табличкой "днем". В колонну был вмонтирован небольшой динамик, и все уставились на него в ожидании, что оттуда раздастся чей-нибудь голос или, как предпочел бы Люк, выплывет облачко дурманящего Дыма марихуаны. На обочине дороги шофер включил на полную мощность радиоприемник; донеслась печальная мелодия китайской песни про любовь. Казалось, ей не будет конца. На второй колонне не было ничего, кроме медной пластинки, объявляющей, что здесь расположена Служба связи вооруженных сил - почти ничего не скрывающее "прикрытие", под которым работал Тафти Тесинджер, Ганс достал фотоаппарат и начал фотографировать все подряд, как будто он находился на одном из своих любимых полей сражений. - Может быть, они не работают по субботам, - высказал предположение Люк. Все продолжали чего-то ждать. В ответ Кро посоветовал ему не строить из себя идиота. - Шпионы работают по двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, - сказал он. - И перерыв на обед они никогда не делают. Карлик решил действовать. - Здравствуйте пожалуйста, - проговорил он, нажав на ночной звонок. - Он почти прижался губами к отверстиям переговорного устройства, изобразив английский аристократический акцент, с чем, надо отдать ему должное, справился на удивление неплохо. - Меня зовут Майкл Ханбури-Стедли-Химур, и я состою при Большом My для выполнения особоважных личных поручений. Я бы хотел, пжалста, переговорить с майором Тесинджером по чрезвычайно безотлагательному вопросу, пжалста, дело в том, видите ли, что над Жемчужной рекой, ка-аэтся, поднимается грибовидное облако, и оно мешает Большому My закончить партию в гольф. Спсибо. Будьте добры, не могли бы вы открыть ворота? Одна из девушек прыснула со смеху. - Я не знала, что его зовут Стедли-Химур, - сказала она. Бросив Люка, обе девушки повисли на руке лохматого канадца. - Он - настоящий Распутин, - восхищенно сказала одна из них, поглаживая его пониже спины. - Я видела в кино. Он - вылитый Распутин, не отличить. Правда, Канада? К этому времени все успели приложиться к фляжке Люка и немного перегруппировались на площадке перед воротами, раздумывая, что же делать дальше. Со стороны дороги, где стояло такси, по-прежнему лилась бесконечная песня про любовь. Переговорное устройство на колонне не подавало признаков жизни. Карлик нажал на оба звонка одновременно и попробовал применить угрозу в духе Аль-Капоне: - Послушай, Тесинджер, мы знаем, что ты засел тут. Выходи, подняв руки вверх, без плаща, кинжал брось на землю... Эй-эй, поосторожнее, о с е л б е з м о з г л ы й ! - Проклятие в конце тирады было обращено не к канадцу и не к старому Кро, который незаметно отошел в сторонку (по всей вероятности, по естественной нужде), а к Люку, который решил пробиться в дом во что бы то ни стало. Недалеко отсюда, на дальней стороне площадки, виднелась куча всякого хлама. Било заметно, что кое-что добавили сюда совсем недавно. Люк решительно направился к ней в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь им найти ключ к разгадке, и откопал там чугунную отливку в форме буквы "S". Он волоком подтащил ее к воротам и, хотя весила она не меньше, а может, и больше пятнадцати килограммов, подняв ее высоко над головой, начал колошматить по прутьям ворот, отчего ворота загудели, как треснувший колокол. Ганс Призывающий Смерть опустился на одно колено. Его лицо со впалыми щеками мученика расплылось в улыбке. Он продолжал щелкать фотоаппаратом. - Тафти, считаю до пяти, - прокричал Люк, нанеся еще один сокрушительный удар по воротам. - Один... - Он снова ударил. - Два... Огромное количество самых разных птиц поднялось с деревьев и летало у них над головами. Но даже громкие птичьи крики тонули в шуме, доносившимся из долины, и в оглушительном грохоте ударов по воротам. Шофер такси забыл о песне про любовь и, пританцовывая, бегал вокруг новоявленных разведчиков, заливаясь смехом и хлопая в ладоши. Откуда ни возьмись появилась многочисленная китайская семья, прогуливавшая сразу две коляски, и это было тем более странно, что погода отнюдь не располагала к прогулкам - вот-вот мог разразиться страшный ливень. Китайцы тоже стали смеяться, в том числе и самый маленький ребенок. Все они скромно прикрывали рот ладошками. Вдруг канадский Ковбой вскрикнул от удивления, стряхнул с себя девушек и указал на что-то за воротами. - Ради всего святого, что, черт возьми, делает Кро? Этот старый идиот пробрался через колючую проволоку! К этому моменту присутствующие окончательно потеряли какое бы то ни было представление о реальности и нормальном ходе вещей. Всех охватило коллективное помешательство. В голову ударил алкоголь, появилось ощущение гнетущего дня и затянутого горными тучами неба. Девушки, забыв обо всем, ласкали Канадца; Люк продолжал дубасить по забору; китайцы забивались оглушительным смехом. Все это продолжалось до тех пор, пока туман не исчез, причудливо громоздящиеся иссиня-черные тучи не оказались п р я м о у них над головами и на деревья не обрушился сильнейший дождь. Еще секунда - и все промокли до нитки. Девушки, неожиданно оказавшиеся наполовину обнаженными, смеясь и крича, побежали к "мерседесу". Ряды мужчин не дрогнули - устоял даже Карлик, - сквозь пелену дождя они продолжали смотреть на Кро - не было сомнений в том, что он укрывался от дождя под навесом у входа, по виду напоминавшим стоянку для велосипедов, хотя только сумасшедшему могло бы прийти в голову подняться по крутой дороге на Пик на велосипеде. - Кро! - заорали они. - Ваше преосвященство! Этот сукин сын всех нас обставил! Шум дождя был оглушающим. Казалось, ветви деревьев вот-вот не выдержат и сломаются под напором воды. Люк отбросил в сторону свой импровизированный чугунный молот и последовал за Кро. Лохматый Ковбой пошел первым, за ним - Карлик, замыкал шествие Призывающий Смерть, продолжая на ходу фотографировать, хотя вряд ли он сам видел, что снимает. Дождь хлестал немилосердно и ручейками стекал по ногам. Они двигались вверх но склону - туда, где к шуму дождя примешивался лягушачий хор. Перебравшись через зеленую живую изгородь, они остановились перед забором из колючей проволоки. Пролезли между двумя разведенными в разные стороны рядами "колючки" и переступили через неглубокую канаву. Когда они добрались до Кро, тот не отрываясь взирал на зеленый купол. Несмотря на соломенную шляпу, дождь струей стекал по лицу и подбородку, аккуратный светло-коричневый костюм превратился в нечто черное и бесформенное. Кро смотрел вверх словно загипнотизированный. Люк заговорил первым: - Ваша Милость? Эй, проснитесь! Это я, Ромео. Господи Боже мой! Да что же это такое? Что его так зацепило? Люк, встревожившись, осторожно дотронулся до его руки. Но Кро по-прежнему молчал. - Может быть, он умер стоя? - предположил Карлик, а улыбающийся Ганс "щелкнул" старика (на тот маловероятный случай, если это и вправду так). Как старый боксер после нокаута, Кро медленно перевел взгляд. - Брат Люк, - пробормотал он, - мы все должны нижайше просить у вас прощения, сэр. - Помогите мне довести его до такси, - сказал Люк, но старый Кро никак не желал уходить отсюда. - Тафти Тесинджер. Хороший разведчик. Звезд с неба не хватал - недостаточно хитроумен и проницателен для этого, - но разведчик хороший. - Бог с ним, с Тафти Тесинджером, мир его праху, - нетерпеливо сказал Люк. - Пойдемте. Карлик, давай-ка пошевеливайся. - По-моему, он чего-то накурился, - сказал Ковбой. - Детали, Ватсон, анализируйте детали, и они дадут вам ключ к разгадке, - снова подал голос Кро. Он опять погрузился в размышления, хотя Люк все время тянул его за рукав. Дождь лил все сильнее. Кро продолжил: - Обратите внимание, господа, на пустые кронштейны над окнами. Оттуда поспешно и не очень аккуратно сняли кондиционер, что весьма неразумно в это время года. Бережливость, сын мой, весьма похвальная черта характера, особенно у шпионов, осмелюсь заметить. Видите купол? Смотрите внимательно, сэр. Царапины, Увы, это не следы гигантской собаки, а царапины, которые оставили круглоглазые европейцы, которые очень торопились, снимая радиоантенны. Вы когда-нибудь слышали о штаб-квартире шпионской службы без антенн? Это все равно что дом терпимости без кроватей. Дождь все усиливался и достиг такой интенсивности, что, казалось, сильнее просто не бывает. Громадные капли с глухим стуком падали вокруг так, как будто кто-то стрелял картечью. На лице Кро отражались самые разные чувства, о которых Люк мог только догадываться. Где-то в глубине души он вдруг испугался, что, может быть, Кро и в самом деле умирает. Люк почти не сталкивался с естественной смертью и не знал, как она приходит, а потому был настороже. - Может быть, у них просто от высоты закружилась голова, и они отломили антенны как смогли? - сказал он, опять пытаясь потянуть Кро к такси. - Очень может быть, ваша милость, воистину так. Несомненно, что наступило время поспешных и неуправляемых действий. - Домой, - сказал Люк и, не допуская возражений со стороны старика, снова тронул его за руку. - Дорогу, пожалуйста. Дорогу санитарам с носилками. Но австралиец все еще упрямо отказывался сдвинуться с места и все смотрел на английское шпионское гнездо, вокруг которого бушевала буря, так, как будто не мог оторвать от него взгляда. Канадский Ковбой первым отправил в редакцию свой опус. Он написал его той же ночью, пока обе девушки спали в его кровати. Журналист решил, что такой материал скорее потянет на статью, чем на чисто информационное сообщение, поэтому построил сюжет вокруг Пика в целом, а Тесинджера использовал как стержень. Канадец объяснял, что Пик традиционно являлся в Гонконге чем-то вроде Олимпа - "чем выше по склону вы живете, тем выше ваше положение в обществе", - и что богатые англичане - торговцы опиумом, отцы-основатели Гонконга, перебирались туда, чтобы избежать холеры и лихорадки, которые свирепствовали в городе; что всего лишь пару десятилетии назад "желтый", не мог появиться здесь без специального пропуска. Ковбой описал историю особняка Хай Хейвен и в заключение рассказал, что китайскоязычная пресса называла его не иначе, как "дьявольской кухней", где британский империализм стряпает свои бесовские заговоры против Мао. И вдруг в мгновение ока кухня закрылась, а повара исчезли. "Что это: еще один жест примирения?" - задавал вопрос автор. - Проявление умиротворения? Часть общей стратегии более умеренной политики по отношению к континентальному Китаю? Или просто еще один признак того, что в Юго-Восточной Азии, как и везде в мире, англичанам приходится спускаться с вершин на землю и довольствоваться более скромной ролью?" Творение канадца постигла печальная судьба, хотя оно было достойно лучшей участи. Ошибка состояла в том, что журналист решил послать статью в толстую английскую воскресную газету, где он время от времени печатался. Уведомление "D" - правительственный циркуляр, запрещающий средствам массовой информации касаться этих событий, пришло в редакцию еще раньше. "Сожалеем невозможности напечатать Ваш интересный материал Хай Хейвен", - говорилось в телеграмме из редакции. Статья отправилась прямиком в мусорную корзину. Через несколько дней Ковбой обнаружил, что кто-то копался в его вещах. И еще: в последующие несколько недель телефон издавал какие-то странные звуки вроде покашливания, поэтому каждый раз, взяв трубку, он обязательно говорил какую-нибудь гадость о Большом My и его окружении. Люк возвратился домой, полный интересных замыслов, принял ванну, накачал себя черным кофе и принялся за дело. Он обзвонил конторы всех авиакомпаний, поговорил со своими знакомыми, имеющими отношение к администрации Гонконга, и еще со множеством своих приятелей из американского консульства - бледнолицых и слишком уж прилизанных - и пришел в ярость от их уклончивых и ничего не проясняющих ответов, которые сделали бы честь самому Дельфийскому оракулу. Он выжал все, что было возможно, из сотрудников фирм по перевозке мебели, которым обычно поручалась работа, связанная с правительственными учреждениями. К десяти часам вечера, как он сам сказал Карлику, которому в тот вечер несколько раз звонил, у него были данные, "проверенные и перепроверенные по пяти совершенно разным каналам", о том, что Тесинджер с женой и всеми сотрудниками Хай Хейвен рано утром в четверг вылетели чартерным рейсом из Гонконга в Лондон. Собаку Тесинджера, как он узнал благодаря счастливой случайности, должны были отправить через пару дней, в конце недели. Набросав кое-что начерно. Люк сел за машинку. Напечатал пару строчек - и иссяк. Впрочем, он заранее знал, что так и будет. Но начал Люк бойко и непринужденно: "Снова черная туча скандала нависла над администрацией последней английской колонии в Азии, администрацией, в последнее время подвергающейся постоянной критике. Не успели улечься страсти в связи с недавними разоблачениями взяточников в полиции и среди чиновников гражданской службы, как стало известно, что окруженное самой непроницаемой завесой секретности учреждение в Гонконге - Хай Хейвен, куда тянулись нити всех заговоров, которые Англия плела против красного Китая, в страшной спешке эвакуировано". Дойдя до этого места, Люк остановился и закрыл лицо руками. Из его груди вырвался звук, похожий на рыдание, - это был ропот на судьбу и Создателя, отчаяние от собственного бессилия. Его преследовали кошмары по ночам: после всего увиденного на войне он часто просыпался в холодном поту и сотрясался от дрожи ужасных видений, которые даже не способен был описать словами. От ощущения запаха напалма и горящего человеческого мяса он получал даже какое-то утешение: было приятно сознавать, что после долгих лет, в течение которых он подавлял в себе все эти эмоции, плотина, сдерживавшая проявление нормальных человеческих чувств, прорвалась. Когда-то, на войне, Люк мечтал о том, когда же он сможет во всем разобраться и снова обрести способность испытывать отвращение. Если теперь кошмары помогают ему вернуться к нормальному состоянию - тому, в котором пребывают обычные мужчины и женщины, - ну что ж, тогда он будет принимать их с благодарностью. Но ни в каких, даже самых страшных кошмарах, ему и в голову не приходило, что после того, как он столько лет писал о войне, он не сможет писать о мире. Люк провел за машинкой шесть долгих ночных часов, пытаясь вырваться из этого страшного оцепенения и немоты. Иногда он вспоминал старика Кро и то, как он стоял под дождем и вода струями стекала с него на землю. Может быть, именно в э т о м и заключалось главное? Но слыханное ли это дело, чтобы один журналист построил свой материал на необъяснимом настроении и поведении своего же собрата-журналиста? Статья Карлика, над которой тот тоже немало попотел, так же не имела большого успеха, и это привело его в весьма раздраженное состояние. На первый взгляд, там было все, что требовалось. Англичане выставлены на всеобщее осмеяние, без обиняков и недомолвок говорится о шпионах, и в кои-то веки Америка не выступала в роли палача и душителя Юго-Восточной Азии. Но единственное, что Карлик получил в ответ, - это приказ не лезть не в свое дело и не трезвонить о чем не следует. Оставался еще старый Кро. Хотя то, что он сделал, было всего лишь отвлекающим маневром и не шло ни в какое сравнение с направлением главного удара, то, как умело он рассчитал время и сделал то, что сделал, до сих пор не перестает внушать восхищение. В течение трех недель Кро ничего никуда не посылал. Люку, который не на шутку беспокоился о нем, сначала даже показалось, что продолжается тот необъяснимый упадок всех его душевных и физических сил, который он заметил на Пике. Казалось, Кро совсем потерял обычное жизнелюбие и склонность к дружескому общению. Он стал раздражительным, а временами бывал просто грубым и злым. Он ворчал на официантов, даже на свого любимца Го. Он обращался с шанхайскими любителями игры в кегли так, словно они были его заклятыми врагами, и припомнил все якобы нанесенные когда-то обиды, о которых они уже и сами не помнили. Сидя в одиночестве у окна, австралиец был похож на старого кутилу, переживающего не лучшие времена, - язвительного, отрешенного, апатичного. В один прекрасный день он исчез, и, когда Люк, опасаясь самого худшего, заглянул к нему домой, старая служанка, сказала ему, что "папа Виски ехать-ехать в Лондон, очинь-очинь бистро". Она была престранным созданием, и Люк был не слишком склонен ей верить. Один зануда журналист из Германии, работавший на журнал "Шпигель", рассказал, что видел Кро во Вьентьяне, когда тот пьянствовал в баре "Констелейшн", но Люк ему не очень поверил. Среди журналистов наблюдать за Кро было чем-то вроде игры для посвященных, и, если кому-то удавалось раскопать и рассказать другим что-нибудь интересное, это повышало авторитет рассказчика. Но вот в один прекрасный день - в понедельник, примерно в полдень, старина Кро, в новом бежевом костюме, с изящным цветком в петлице, собственной персоной неторопливо вошел в клуб. Это был прежний Кро - улыбающийся, с неистощимым запасом анекдотов. Было видно, что он засел за работу. Старик потратил немало денег - больше, чем газета обычно выделяла для таких целей. Он не раз обедал в компании хороню одетых американцев, работающих в каких-то американских учреждениях, названия которых звучали весьма неопределенно, и средств на это не жалел. Некоторых из них Люк знал. Своих гостей - всегда по одному - Кро водил в спокойные, со знанием дела выбранные ресторанчики. В клубе злословили, говоря, что он обхаживает дипломатов (это считалось серьезным преступлением) - Кро это доставляло несказанное удовольствие. Потом судьба забросила старика в Токио - там проходила конференция китаистов, и позже, оглядываясь назад, логично было предположить, что он использовал эту поездку для того, чтобы проверить кое-какие детали для материала, который уже начинал складываться у него в голове. Несомненно, на конференции он попросил кое-кого из своих старых друзей раздобыть для него информацию, по возвращении в Бангкок, или Сингапур, или Тайбэй, или любое другое место, где они там живут. И они не отказали ему, потому что знали, что и он сделал бы для них то же самое. Казалось, он знает наперед, что именно они обнаружат, и в этом было что-то жутковато-непонятное. В законченном виде результат этих трудов появился в одной из утренних газет Сиднея, которая была вне пределов досягаемости длинных рук англо-американской цензуры. По общему мнению, эта статья могла сравниться с лучшими статьями мастера времен расцвета его таланта. Это была передовица на две тысячи слов, примерно восемь машинописных страниц. Характерно, что Кро начал ее совсем не с упоминания Хай Хейвен, а с описания "пустующего по непонятным причинам" целого крыла в здании посольства Великобритании в Бангкоке, где еще месяц назад размещались странная организация под названием Отдел координации со странами НАТО и Отдел виз, в котором насчитывалось целых шесть вторых секретарей. "Что же привлекало жителей Таиланда в Англию в таких количествах, что для выдачи виз требовалось целых шесть вторых секретарей? - невинно задавал вопрос старый австралиец. - Может быть, те радости, которые сулили им массажные салоны веселого лондонского квартала Сохо? И еще одно довольно странно, - делился он с читателями своими недоуменными вопросами, - почему же после того, как закрылись двери этого флигеля, а шесть вторых секретарей отбыли из Таиланда, у ворот посольства не выстроились длинные очереди таиландцев, обуреваемых желанием отправиться в путешествие?" Постепенно, по мере чтения статьи, - а писал Кро легко и непринужденно (но в статье не было и намека на небрежность) - перед читателями разворачивалась удивительная картина. Кро называл английскую разведслужбу Цирком. Он объяснял, что название произошло от месторасположения штаб-квартиры секретной службы на площади Кембридж серкус, имеющей форму круга, где пересекается несколько лондонских улиц. Цирк вывез своих людей не только из Хай Хейвен, писал он, но и из Бангкока, Сингапура, Сайгона, Токио, Манилы и Джакарты. И из Сеула тоже. Даже обычно стоящий особняком Тайвань на этот раз не оказался в стороне. Открылось, что тамошний английский резидент, обычно державшийся в тени, также уволил трех сотрудников канцелярии, по совместительству работавших шоферами, и двух секретарей-референтов - всего за неделю до того, как статья увидела свет. Кро назвал все это "Дюнкерком рыцарей плаща и кинжала", но, утверждал он, "вместо лодок кентских рыбаков для эвакуации этих бойцов невидимого фронта использовались чартерные рейсы ДС-8". Чем же был вызван такой массовый исход? Кро предлагал на выбор несколько не лишенных изящества версий. Может быть, мы являемся свидетелями еще одного сокращения государственных расходов в Англии? (Сам автор скептически относился к такому объяснению.) В трудные времена Англия обычно не отказывалась от шпионов, а еще больше полагалась на их помощь. Вся история империи заставляла ее поступать именно таким образом. Чем больше таяло ее влияние как колониальной державы, тем больше тайных усилий прилагала она для его защиты. Чем слабее становилась власть над своими колониями, тем отчаяннее она пыталась подорвать позиции тех, кто стремился вырваться из ее крепких объятий. Нет, Англия может дойти до последней крайности, но из всех предметов роскоши, которые у нее есть, от шпионов она откажется в последнюю очередь. Кро перечислил еще несколько возможных поводов, но от всех и камня на камне не оставил. Жест доброй воли и разрядка напряженности по отношению к континентальному Китаю? Англия сделала бы все, что возможно, для того чтобы не допустить антиколониальных устремлений Мао в сторону Гонконга, - но все-таки не отказалась бы от своих шпионов. Таким образом старый Кро подошел к теории, которая ему нравилась больше других. Во всех странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, - писал он, - Цирк выполняет маневр, который на профессиональном шпионском жаргоне называется "уйти на глубину и лечь на дно". Но почему? Здесь автор сослался на свои источники "в высших кругах американских разведслужб, активно работающих в Азии". Согласно этим источникам, американские разведслужбы вообще, а не только в Азии, "вне себя от ярости из-за того, что английская разведслужба весьма небрежно относится к обеспечению безопасности своих операций". Но самое большое негодование с их стороны вызвало недавнее разоблачение одного важного русского агента - тут австралиец снова к месту (и со знанием дела) употребил словечко шпионского профессионального жаргона - "крота" в лондонской штаб-квартире Цирка: англичанина, который продался русским, который, по словам этих самых высокопоставленных сотрудников разведки, выдал Советам почти все мало-мальски стоящие англо-американские тайные операции за последние двадцать лет". На вопрос, где сейчас этот "крот", поступил желчный ответ: "Мертв. Или в России. Хотелось бы надеяться, что и то, и другое". Кро всегда удавались концовки, но заключительный абзац этой статьи, на весьма небеспристрастный взгляд Люка, оказался своего рода шедевром. Можно сказать, в нем было что-то оптимистическое, несмотря на то, что жизнь, о которой шла речь, всегда была окутана глубокой тайной. Н у т а к ч т о ж е, о з н а ч а е т л и э т о, ч т о К и м - м а л ь ч и к - ш п и о н - н а в с е г д а и с ч е з и з л е г е н д В о с т о к а ? - спрашивал автор. - О з н а ч а е т л и э т о, ч т о а н г л и й с к и е х и т р е ц ы н и к о г д а б о л ь ш е н е б у д у т н а т и р а т ь с в о ю к о ж у р а з н ы м и с н а д о б ь я м и, ч т о б ы о н а в ы г л я д е л а с м у г л о й, н а д е в а т ь н а с е б я т у з е м н у ю о д е ж д у и м о л ч а с а д и т ь с я у д е р е в е н с к о г о к о с т р а ? Н е б о й т е с ь, - продолжал он. - А н г л и ч а н е е щ е в е р н у т с я ! И м е ю щ е е д а в н и е т р а д и ц и и з а н я т и е - о х о т а з а н е у л о в и м ы м и в р а ж е с к и м и л а з у т ч и к а м и - е щ е в е р н е т с я к н а м ! Ш п и о н ы н е п е р е в е л и с ь : о н и л и ш ь з а т а и л и с ь. Статью опубликовали. В клубе на короткое время она вызвала всеобщее восхищение и зависть, но вскоре была забыта. Местная английская газета, тесно сотрудничающая с американцами, перепечатала ее полностью, и таким образом однодневка получила еще день жизни. Это должно порадовать старика, говорили все, перед ним сняли шляпу. Прежде чем он окончательно сойдет со сцены, напоследок еще раз признали его заслуги. Потом статью прочитали по радио на Би-би-си, а службе вещания на зарубежные страны, и, наконец, даже всегда покорная и беззубая служба радиовещания самого Гонконга передала материал Би-би-си в слегка измененном виде, и целый день все спорили, означает ли это, что Большой My решил перестать затыкать рот местным службам новостей. Но даже этот продолжительный успех не заставил никого, включая и Люка, и даже самого Карлика, задуматься о том, каким же образом этот старый дьявол сумел найти тропинку и заглянуть в Хай Хейвен с черного хода. Это просто-напросто доказывало (если кто-то нуждался в доказательствах), что журналисты ничуть не хуже замечают то, что происходит у них под носом. С другой стороны, тогда была суббота и на Гонконг надвигался тайфун. А в самом Цирке, как совершенно правильно назвал английскую разведслужбу Кро, реакция на его статью была различной, в зависимости от того, как много знали те, кто реагировал. Например, в административно-хозяйственном отделе - у "домоправителей", которые отвечали за те жалкие остатки системы безопасности, которые Цирк сумел сохранить после всех передряг, статья старины Кро вызвала такой всплеск ярости, который может понять только тот, кто хоть однажды ощутил атмосферу, царящую в секретной службе, переживающей тяжелые времена. Даже люди, обычно слывущие терпимыми, жаждали крови и отмщения. Измена! Нарушение обязательств! Лишить пенсии! Установить наблюдение! Отдать под суд, как только вернется в Англию! Те, кто занимал положение немного повыше и не боялся за свою безопасность, смотрели на дело не так непримиримо, хотя и они не знали всего. Ну да, ну да, говорили они, сокрушаясь, но не слишком, так оно обычно и бывает; назовите нам агента, который время от времени не терял бы голову и не делал бы глупостей, особенно если его держали в неведении так долго, как беднягу Кро. Да и то, по правде сказать, он же не раскрыл ничего такого, что не было бы более или менее известно, разве не так? А эти "домоправители" - специалисты по режиму обеспечения секретности и безопасности - должны бы проявить ч у т ь больше сдержанности. Посмотрите, как они на днях набросились на бедняжку Молли Микин, сестру Манка, а ведь она еще совсем дитя, - и все потому, что она бросила какой-то пустой бланк в корзину для бумаг! И только те, кто б ы л на самом верху, те, кто был посвящен во все тайны, смотрели на дело иначе. Для них статья Кро была шедевром дезинформации - хорошо продуманной и точно рассчитанной. Джордж Смайли оказался на высоте, говорили они. Несомненно, эта история должна была выйти наружу, а молчание всегда нежелательно - на этом сходились все. Следовательно, гораздо лучше сделать так, чтобы сведения вышли наружу так, как это удобно нам. Момент выбран правильно, информация строго дозирована, тон точно выверен: чувствуется, что за этой статьей стоит опыт всей жизни, в каждом мазке видна кисть мастера. Но эта оценка не выходила за рамки очень узкого круга людей. А в Гонконге члены Шанхайского клуба любителей игры в кегли заключили; как у всех умирающих, у старины Кро появился дар провидения - его материал про Хай Хейвен оказался его лебединой песней. Спустя месяц после появления статьи он отошел от дел, перестал писать, но из Гонконга не уехал, - правда, перебрался с острова на Новую Территорию. Снял там коттедж и объявил всем, что намерен доживать свои дни в этом благословенном краю узкоглазых. Для любителей игры в кегли это было все равно как если бы он перебрался на Аляску. Слишком далеко ехать обратно, говорили они, когда ты выпил. И еще прошел слух - совершенно необоснованный, так как склонности Кро были совсем не такими, - что он нашел себе компаньона - хорошенького паренька-китайца. Это были козни Карлика: ему не понравилось, что старик своей статьей утер ему нос. И только Люк упорно не хотел вычеркивать австралийца из своей жизни. Однажды утром, после ночного дежурства, он решил съездить и навестить его. Без какой-либо определенной цели - просто так, и еще потому, что этот старый дуралей был ему небезразличен. "Кро беззаботен и жизнерадостен, - рассказывал он потом, - не чужд земного - совсем как раньше". Хотя внезапное появление Люка в берлоге Кро было немного некстати. У него гостил друг - но не мальчик-китаец, а человек, которого он представил как Джорджа и который приехал в Гонконг по делам, с особым поручением: низенький, толстенький, близорукий, в круглых очках. Судя по всему, он также нагрянул к Кро неожиданно. Отведя Люка в сторону, журналист объяснил ему, что этот Джордж - сотрудник одного из английских газетных синдикатов, на который Кро работал когда-то много тысяч лет назад. "Он занимается стариками, ваша милость. Совершает поездку по Азии". Кем бы он ни бил, било ясно, что Кро относится к невысокому толстячку с величайшим почтением - он даже называл его "ваше святейшество". Люк понял, что он здесь лишний, и уехал, так и не напившись. Вот так обстояло дело. Тайное бегство Тесинджера глухой ночью; почти смерть, а потом воскрешение старика Кро; его лебединая песня наперекор всем скрытым, но многочисленным цензурным рогаткам; интерес Люка к миру секретных служб, не дававший ему покоя; на редкость удачное использование Цирком зла в своих интересах. Ничто не было запланировано, но жизнь распорядилась так, что все это оказалось прологом ко многому из того, что произошло впоследствии. Та суббота, когда к Гонконгу приближался тайфун; зыбь на поверхности зловонной, слегка колышущейся лужи, где суетятся и копошатся множество людишек; хор из древнегреческой трагедии, который уже устал, а героя все еще нет. Забавно, что несколькими месяцами позже Люку выпало счастье снова выступить в роли шекспировского гонца, приносящего весть, и объявить, что герой прибывает. Эту новость получили а корпункте по телексу, в день его дежурства, и он оповестил скучающую братию со свойственной ему горячностью: - Парни! Послушайте, что я вам скажу! У меня важные новости! Джерри Уэстерби скоро снова будет с нами, ребята! Он снова едет на Восток, вы слышите? Снова ишачит на свою паршивую газетенку! - Его с и я т е л ь с т в о ! - сразу же откликнулся Карлик, кривляясь и всем своим видом изображая бурный восторг, - это как раз то, чего нам не хватает - н е м н о ж к о г о л у б о й к р о в и, чтобы поубавить вульгарности! Д а з д р а в с т в у е т б л а го р о д с т в о, y p a ! - Непечатно выругавшись, он бросил скомканную салфетку в стойку. - Господи Иисусе, - пробормотал он затем и залпом осушил стакан. СУДЬБОНОСНЫЙ ПРИЗЫВ В тот день после обеда, когда пришла телеграмма, Джерри Уэстерби с пишущей машинкой пристроился на затененной стороне балкона своего полуразвалившегося деревенского дома. Неизменный мешок со старыми книгами лежал у его ног. Письмо принесла почтмейстерша - одетая во все черное нескладная, угловатая крестьянка, которая, после ухода из жизни людей, пользовавшихся уважением деревенских жителей, стала главным лицом в этой забытой Богом тасканской деревушке. Она была довольно коварным существом, но сегодня сознание важности происходящего пробудило в ней лучшие чувства, и, несмотря на жару, она почти бегом поднималась по выжженной солнцем тропинке. Впоследствии в книге регистрации корреспонденции было записано, что историческое событие - вручение письма - произошло в пять часов ноль шесть минут пополудни, что было неправдой, но придавало записи внушительность. На самом деле это произошло ровно в пять. В доме худенькая девушка - кожа да кости, - которую привез Уэстерби и которую в деревне прозвали Сироткой, изо всех сил колотила по жесткому куску козлятины, делая это с такой же яростью, как и все, за что бралась. Почтмейстерша заметила ее издалека - девушка стояла у открытого окна; локти в стороны, нижняя губа закушена, и, как обычно, хмурый взгляд исподлобья. "Шлюха, - злорадно подумала старуха. - Вот теперь-то уж ты получишь то, что давно по тебе плачет" Радио играло на полную мощность. Передавали Верди: Сиротка слушала только классику - в деревне узнали об этом, когда она однажды вечером закатила страшную сцену в таверне - кузнец хотел поставить пластинку с рок-музыкой. Она запустила в него кувшином. И вот от всего этого - от музыки Верди, стука пишущей машинки и грохота молотка, которым Сиротка отбивала козлятину, стоял такой оглушительный шум, что даже итальянец не мог бы не заметить его. Джерри сидел на деревянном полу, неуклюже расставив колени и повернув ступни мысками внутрь - словно саранча, вспоминала потом почтмейстерша, - нет, может быть, он сидел на подушке, а мешок с книгами использовал как маленькую скамеечку. На полу между ног стояла пишущая машинка. Вокруг были разложены отдельные страницы рукописи - прижаты камнями, чтобы их не унес раскаленный ветер, от которого не было спасения на этой выжженной вершине холма, а рядом, под рукой, стояла оплетенная бутыль с местным красным вином - несомненно, на тот случай (знакомый даже величайшим творцам), если ниспосланное Всевышним вдохновение изменит и его потребуется подкрепить. Джерри был одет, как всегда, чем бы ни занимался: слонялся ли бесцельно по участку, или возился с десятком никудышных оливковых деревьев, или тащился с Сироткой в деревню за покупками, или сидел в таверне за стаканчиком терпкого вина. На нем были желтые ботинки из оленьей кожи, которые Сиротка никогда не чистила, и поэтому мыски у них вытерлись добела; короткие носки, которые она никогда не стирала; заношенная рубашка, которая когда-то была белой, и серые шорты, которые выглядели так, как будто их хорошо потрепали злые собаки, и которые любая порядочная женщина давно бы уже починила. Джерри встретил почтмейстершу знакомым, непрерывно льющимся потоком слов, одновременно и застенчивых, и восторженных, которые по отдельности она не понимала, а улавливала только их общий смысл - как в новостях по радио, - но могла потом изобразить с удивительной достоверностью, показывая при этом свои гнилые, в черных дуплах, зубы. - Матушка Стефано, черт меня дери, вот это да! Да вы, наверное, совсем изжарились. Какая же Вы молодчина! Вот, промочите-ка горло, - оживленно приговаривал он, спускаясь по кирпичным ступенькам со стаканом вина для нее, расплывшись в широкой до ушей улыбке. Так улыбаться мог бы удачливый школяр после успешной сдачи экзамена. В деревне его так и звали: Школяр. За девять месяцев по почте ему не приходило ничего, кроме посылок с книгами в мягкой обложке да еженедельного коротенького письма от дочери, а теперь - откуда ни возьмись - эта срочная телеграмма из Лондона, внушающая невольное почтение: лаконичная, как приказ, но с оплаченным ответом аж на пятьдесят слов! Подумать только - пятьдесят - сколько же это стоит! Поэтому неудивительно, что все, кто мог, захотели прочесть ее. Сначала они споткнулись на слове " д о с т о п о ч т е н н ы й " : " Д о с т о п о ч т е н н о м у Джеральду Уэстерби". Почему? Что это значит? Булочник, который во время войны попал в плен и оказался в Бирмингеме, извлек откуда-то видавший виды словарь: " б л а г о р о д н ы й, д о с т о й н ы й ; т и т у л, к о т о р ы й и м е е т с ы н п э р а ". Конечно, синьора Сандерс, которая живет на другой стороне долины, уже давно говорила, что Школяр принадлежит к знатному роду. Второй сын газетного магната, сказала она, лорда Уэстерби, владельца известной газеты, ныне уже покойного. "Сначала умерла газета, а потом и ее владелец," - так сказала синьора Сэндерс, остроумная женщина, и все они повторяли ее шутку. Потом в телеграмме шло слово " с о ж а ле ю " - это было легко. " С о в е т у ю " - тоже понятно. Почтмейстерша с радостью обнаружила, что вопреки ее ожиданиям, англичане, несмотря на все свое упадничество, позаимствовали немало слов из доброй старой латыни. Со словом " о п е ку н " пришлось потруднее, потому что словарь привел их к слову " з а щ и т н и к ", " х р а н и т е л ь " или " б л ю с т и т е л ь ", и, конечно же, мужчины начали отпускать сомнительные шуточки, которые почтмейстерша пресекла со всей суровостью. Наконец, шаг за шагом, весь шифр был разгадан, и ситуация прояснилась. У Школяра есть опекун, то есть человек, заменяющий отца. Этот о п е к у н серьезно болен, лежит в больнице и хочет перед смертью непременно увидеть Школяра. Только его одного, и никого другого. Ему нужен только достопочтенный Уэстерби. Их воображение дорисовало остальные детали картины: рыдающая семья собралась у смертного одра; впереди - безутешная жена; священник причащает умирающего; все ценные вещи убирают под замок, и по всему дому - в коридорах, в кладовых - шепотом произносят одно и то же: "Уэстерби - где же достопочтенный Уэстерби?" Оставалось разобраться с подписями в конце телеграммы. Подписей было три, и эти люди называли себя " с о л и с и т о р а ми ", то есть "поверенными", или "ходатаями". И, должно быть, сходство этого слова с "ходоками" снова развязало языки, и один за другим посыпались двусмысленные намеки, но когда разобрались, что оно означает не что иное, как " н о т а р и у с ", лица сразу посуровели. Пресвятая Дева Мария! Если делом занимаются три нотариуса, значит речь идет о больших деньгах. И если все трое настояли на том, чтобы поставить свои подписи, да к тому же оплатили ответ из пятидесяти слов, тогда, наверное, деньги не просто большие, а сказочно огромные! Горы денег! Вагоны денег! Неудивительно, что Сиротка так цепляется за него, шлюха! Все наперебой принялись предлагать почтмейстерше свои услуги - выяснилось, что все готовы доставить телеграмму в дом на вершине холма. Гвидо может доехать до цистерны с водой на своей "ламбретте". Марио бегает быстро, как заяц. Мануэла - дочка бакалейщика - тоже готова принять участие: она девушка чувствительная, и, когда кто-то получает горестные вести, это ее стихия. Отвергнув услуги всех добровольных помощников и даже шлепнув Марио по рукам за наглость и самонадеянность, почтмейстерша закрыла почту, сына оставила присматривать за лавкой и отправилась с телеграммой сама, хотя это и означало, что ей минут двадцать придется взбираться по холму под безжалостно палящим солнцем. Если к тому же там наверху дует, словно из печки, этот проклятый ветер, то в награду за все труды у нее будет еще и полный рот красной пыли. В деревне сначала не очень-то почтительно отнеслись к Джерри. И сейчас, шагая через рощу оливковых деревьев, почтмейстерша раскаивалась. Но ошибка была вполне объяснима. Во-первых, новнчок приехал зимой, когда приезжают те, у кого не слишком много денег. Он приехал один, но на лице у него было то уклончиво-скрытное выражение, которое бывает у человека, совсем недавно сбросившего с плеч огромный груз обязанностей перед другими людьми - детьми, женами, родителями. В свое время почтмейстерша знавала немало мужчин, и она слишком часто видела эту улыбку раненого человека, чтобы не узнать ее у Джерри. Улыбка словно говорила: "Я женат, но свободен", но и то. и другое было неправдой. Во-вторых, в деревню его привез надушенный английский майор, тот еще жук - самодовольный и самовлюбленный; владелец конторы по продаже недвижимости. Он неплохо наживался на трудностях здешних крестьян - и это было еще одной причиной, чтобы отнестись к новоселу настороженно. Надушенный майор показал Школяру несколько неплохих крестьянских домов, в том числе и тот, на который положила глаз сама почтмейстерша, - кстати, самый лучший из них. Но покупатель выбрал развалюху педераста Франко, прилепившуюся на самой вершине этого забытого Богом холма, по которому она сейчас карабкалась. Его здесь называли "холмом дьявола". Дьявол приходил сюда, когда в аду ему становилось слишком прохладно. Подумать только, выбрать дом этого скользкого типа Франко, который и молоко, и вино разбавляет водой, а по воскресеньям вместе с другими никчемными хлыщами торчит на городской площади, таращась на прохожих и занимаясь зубоскальством. Да и цена была совершенно непомерной - полмиллиона лир просто за заключение контракта, из которых надушенный майор пытался урвать треть для себя. "Все знают, почему майор благоволит этому ловкачу Франко", - шипела почтмейстерша, брызгая слюной сквозь гнилые зубы, и верные подпевалы, переглядываясь, понимающе цокали языками, пока она не приказала им заткнуться. И еще. Как женщина проницательная, почтмейстерша заметила в характере Джерри какое-то вызывающее недоверие противоречие. Твердость и жесткость, которые, казалось, прячутся под щедростью и широтой натуры. Она и раньше замечала это в англичанах, но Школяр превосходил их всех, и она ему не доверяла. Из-за этого обаяния, за которым чувствовалась неугомонная и мятущаяся душа, она считала его опасным. Конечно же, сегодня все эти черты, которые вначале она сочла предосудительными, можно объяснить чудачествами английского писателя-аристократа, но тогда почтмейстерша совсем не была склонна к снисходительности. "Подождите до лета, - брюзжа говорила она посетителям вскоре после его первого скромного визита в лавку: спагетти, хлеб и средство против мух. - Летом он поймет, что он купил, глупец. Летом мыши в доме этого ловкача Франко заполонят всю спальню; блохи, которых в доме Франко видимо-невидимо, съедят его заживо; осы этого педераста Франко не дадут ему ни минуты покоя в саду; а этот дьявольский раскаленный ветер иссушит его до костей. Вода кончится, и ему придется отправлять свои физиологические потребности в полях, как какому-нибудь зверю. А когда придет зима, надушенный самовлюбленный майор сможет снова продать этот дом какому-нибудь другому кретину, и все будут в убытке, кроме самого майора". Что касается известности, то в первые недели абсолютно ничто в поведении Школяра о ней не говорило. Он никогда не торговался - наверное, просто понятия не имел о том, что торговец может уступить и снизить цену. Даже обслуживать его было неинтересно. А когда в лавке доходило до того, что нескольких несчастных фраз на ломаном итальянском ему не хватало, он все равно не повышал голоса и не орал, как всегда делают настоящие англичане, а преспокойно пожимал плечами и сам брал с полки то, что было нужно. Про него говорили, что он п и с а т е л ь. Знаем мы таких писателей! Ну да, он пачками покупал у нее бумагу для пишущей машинки. Заказали еще, он купил и ту. Замечательно. У него были книги: судя по виду, старые и покрытые плесенью, и он таскал их за собой повсюду в сером, как у браконьера джутовом мешке. И пока не было Сиротки, деревенские жители часто видели, как он шагает неизвестно куда с ним через плечо, чтобы пристроиться где-нибудь и погрузиться в чтение. Гвидо как-то наткнулся на него в Лесу Графини: новичок по-лягушачьи сидел на бревне, перелистывая книги, как будто все они составляли одну, а он потерял место, где остановился, и не может найти. И еще у него была пишущая машинка, замызганный чехол которой был весь облеплен потертыми багажными наклейками: опять-таки замечательно. Точно так же какой-нибудь длинноволосый, обзаведясь красками, называет себя художником. И он был таким же п и с а т е л е м. Весной появилась Сиротка. Ее почтмейстерша тоже возненавидела. Начать с того, что она была рыжая, что уже наполовину означает - шлюха. Грудь у нее была такая маленькая, что и кролика не выкормить. В отличие от Школяра с арифметикой у нее все было в порядке, и за правильностью подсчета в лавке она следила зорко. Поговаривали, что он нашел ее в городе - еще одно доказательство того, что шлюха. С самого первого дня она ни на минуту не выпускала его из виду. Таскалась за ним, как ребенок. Ела вместе с ним - и ныла; пила вместе с ним - и дулась; ходила с ним за покупками, довольно быстро набрав приличный запас слов на итальянском - как воришка-карманник, поработав хорошенько в толпе, набирает иногда по мелочи приличную сумму. Вскоре эти двое стали хоть и не самой заметной, но все же примечательной деталью местной жизни: огромного роста англичанин и его вечно скулящая тень - маленькая шлюха. Часто их можно было видеть спускающимися вниз по холму с тростниковой корзинкой: Школяр - в своих видавших виды шортах, радостно скалящийся при виде всех, кто попадался навстречу, и хмурая Сиротка в своем непристойном платье из мешковины, под которым ничего нет. Поэтому, хоть она и была страшна как смертный грех, все мужчины оглядывались на нее, чтобы увидеть, как под грубой тканью подпрыгивают при ходьбе упругие бугорки ягодиц. Она шагала, цепко обхватив его руку всеми своими пальчиками и прижимаясь щекой к его плечу, и отпускала руку только тогда, когда нужно было заплатить, и она с сожалением отсчитывала деньги из кошелька, который теперь находился в ее ведении. Когда им встречался кто-то из знакомых, Школяр здоровался за двоих - и за себя, и за нее, - выбрасывая вперед свободную руку, очень длинную, и этот жест был похож на фашистское приветствие. Боже упаси, если в тех редких случаях, когда она бывала в деревне одна, какой-нибудь мужчина позволял себе дерзкое слово или нескромный намек: она поворачивалась и плевала в его сторону, как самая настоящая уличная потаскушка, и глаза у нее при этом горели, как у самого дьявола. "Теперь-то мы знаем почему! - очень громко воскликнула почтмейстерша, карабкаясь все выше и добравшись уже до первого гребня холма. - Сиротка нацелилась на его наследство. Иначе с чего бы это шлюха проявляла такую верность?" Такая резкая перемена во мнении и отношении матушки Стефано к Школяру, а заодно и в опенке мотивов поведения Сиротки была результатом визита в ее лавку синьоры Сандерс. Эта синьора была богата и занималась разведением лошадей на другом конце долины, где она жила со своей подругой, той, которую деревенские прозвали "взрослым мальчиком" и которая была коротко пострижена и носила цепочку вместо пояса. Их лошади везде брали призы. Эта синьора Сандерс была умна, проницательна и в меру прижимиста - как раз так, как любят итальянцы; она была знакома со всеми из тех немногих англичан, которых стоило знать. Они приехали сюда скоротать век и жили теперь и тут, и там - в долине и окрестных горних деревушках. Синьора пришла в лавку будто бы для того, чтобы купить ветчины, - это было, вероятно, с месяц назад, - но на самом деле ее интересовал Школяр. Она хотела знать, правда ли, что синьор Джеральд Уэстерби живет здесь, в этой деревушке? Такой крупный мужчина, волосы довольно светлые с проседью - что называют цвета "перец с солью", - спортивный, очень энергичный, держится скромно, даже застенчиво, аристократ?" Ее отец-генерал когда-то знавал его семью в Англии, сказала она, они, отец Школяра и ее отец, некоторое время жили в поместьях по соседству. Синьора Сандерс подумывала о том, чтобы навестить его. Как там дела? В стесненных он обстоятельствах или нет? Один или с кем-то? Почтмейстерша пробормотала что-то не очень вразумительное про Сиротку, но синьору Сандерс это не смутило. "Ох, уж эти Уэстерби - они всегда меняют женщин, как перчатки", - сказала она со смехом и повернулась к двери. Совершенно сбитая с толку и огорошенная, мамаша Стефано остановила и засыпала ее вопросами. Кто он? Чем занимался в молодости? Журналист, ответила синьора Сандерс и рассказала то, что знала о его семье. Отец - колоритная фигура, такой же светловолосый, как и сын, держал скаковых лошадей; она потом встречала его, уже незадолго до смерти, и это был eщe интересный мужчина. Как и сын, он никогда не знал покоя: постоянно менял женщин, переезжал из дома в дом, всегда кого-нибудь громко распекал: если не сына, то какого-нибудь прохожего на улице (к тому же частенько стоя на противоположной ее стороне). Почтмейстерша стала еще настойчивей. А сам Школяр: сам по себе в чем-нибудь отличился? Ну, он, конечно, работал в разных солидных газетах, ответила синьора Сандерс, улыбаясь еще шире и таинственней. Почему? Англичане, как правило, не склонны относиться к журналистам с большим почтением, объяснила она на своем немного книжном итальянском, с классическим римским выговором. Но почтмейстерше хотелось знать больше, намного больше. А что он пишет: о чем его книга? Он так давно этим занимается! И так много рвет и выбрасывает! Целыми корзинами - это ей мусорщик говорил, - ведь ни один здравомыслящий человек не станет разводить в разгар лета костер на холме. Бесс Сандерс понимала, каким сильным может быть любопытство у тех, кто живет в изоляции от большого мира, и знала, что в местах, где мало людей и событий, их ум вынужден сосредоточиваться на мелочах. Поэтому она постаралась, действительно постаралась сделать все, чтобы удовлетворить любопытство почтмейстерши. Ну, он, конечно, непрерывно п у т е ш е с т в о в а л, сказала она, возвращаясь к прилавку и кладя на него свою покупку. Конечно, теперь все журналисты все время путешествуют: завтракают в Лондоне, обедают в Риме, а ужинают в Дели, но синьор Уэстерби путешествовал очень много, просто исключительно много, даже по сравнению со всеми остальными. Так что, возможно, он пишет о своих путешествиях, предположила она. Но п о ч е м у и з а ч е м он путешествовал? - не отставала почтмейстерша, для которой путешествие без цели просто не существовало. П о ч е м у ? Чтобы все видеть своими глазами, терпеливо отвечала синьора Сандерс. Войны, эпидемии, голод. В конце концов, что еще в наши дни могут делать журналисты, кроме как писать о несчастьях рода человеческого? - спросила она. Почтмейстерша с мудрым видом покачала головой, все ее мысли и чувства были поглощены только что сделанным открытием: сын светловолосого лорда, любителя верховой езды, кричавшего на всех подряд; одержимый путешественник, корреспондент солидных газет! А есть ли какие-нибудь места, какой-нибудь уголок Божьего мира, который он изучал больше других? Думаю, чаще всего он ездил на Восток, сказала синьора Сандерс, задумавшись на мгновение. Он побывал везде, но есть такие англичане, которые только на Востоке чувствуют себя как дома. Наверняка именно поэтому он и в Италию приехал. Некоторые мужчины без солнца просто тосковать начинают. "И некоторые женщины тоже", - пронзительно взвизгнула почтмейстерша, и обе они от души рассмеялись. "Ах, Восток... - произнесла почтмейстерша со скорбным выражением на лице, склоняя голову набок, - там столько войн, одна за другой, почему же Папа Римский не положит этому конец?" Пока матушка Стефано развивала свою мысль, синьора Сандерс, казалось, вспомнила что-то еще. Она улыбнулась - сначала едва заметно, потом шире. Улыбка изгнанника, подумала про нее почтмейстерша. Она похожа на отставного моряка, думающего о море. "Он раньше всегда повсюду таскал за собой целый мешок книг", - сказала синьора, - Мы в шутку говорили, что он крадет их в богатых домах". "Он и сейчас с ним ходит!" - воскликнула почтмейстерша и рассказала, как Гвидо наткнулся на него в Лесу Графини, когда Школяр читал, сидя на бревне. "Я думаю, он мечтал стать п и с а т е л е м, - продолжала синьора Сандерс все так же задумчиво, пребывая во власти воспоминаний о давно минувших временах. - Я помню, его отец что-то говорил. Он был в с т р а ш н о й ярости. Орал на весь дом". "Школяр? Это Ш к о л я р был в ярости?" - воскликнула матушка Стефано, не веря своим ушам. "Нет-нет. Его отец. - Синьора Сандерс громко рассмеялась. - Согласно шкале престижа в Англии, - объяснила она, - писатели стоят еще ниже, чем журналисты. А он по-прежнему занимается живописью?" "Живописью? Он что, художник?" "Он пробовал себя в живописи, - продолжала синьора Сандерс, - но отец и это ему запретил. Художники стоят ниже в с е х п р о ч и х, общество хоть как-то признает только тех из них, кто добивается успеха". Вскоре после того, как все это стало известно - и эффект этой информации был подобен взрыву мощного артиллерийского снаряда, - кузнец (тот самый кузнец, в которого Сиротка запустила кувшином) рассказал, что видел Джерри и эту девчонку в конюшне синьоры Сандерс, сначала - дважды в течение одной недели, потом - три раза, причем они оставались там обедать. Школяр проявлял недюжинные способности в обращении с лошадьми - гонял их на корде и вываживал, показав врожденный талант и умение понимать этих животных и укрощать даже самых норовистых. Сиротка не принимала в этом никакого участия, сказал кузнец. Она сидела в тени, вместе с подругой синьоры Сандерс - "взрослым мальчиком", и либо читала какую-нибудь книгу из мешка, либо не отрываясь смотрела на Джерри ревнивым немигающим взглядом. Теперь-то все знают, чего она ждала: смерти его опекуна, И вот сегодня - эта телеграмма! Джерри увидел матушку Стефано издалека. Какая-то часть сознания инстинктивно никогда не переставала наблюдать за тем, что происходит вокруг. Он заметил черную фигуру, ковылявшую по пыльной тропинке вверх, словно хромой жук; почтмейстерша пересекла прямые, будто по линейке прочерченные тени от кедров, поднялась по сухому руслу ручья и вступила в "собственный уголок Италии Джерри" - целых двести квадратных метров. Не так уж много, но достаточно, чтобы прохладными вечерами, если хотелось поразмяться, постучать по привязанному к шесту теннисному мячу. Он почти сразу же заметил голубой конверт, которым она размахивала; он даже услышал мяукающий звук, который она издавала и который непонятным образом перекрывал все другие звуки долины: шум машин и визг ленточных пил. Не прекращая печатать, он украдкой взглянул на дом и убедился, что девушка закрыла окно кухни, спасаясь от жары и насекомых. Потом, в точности как описывала впоследствии почтмейстерша, быстро спустился по ступенькам и пошел со стаканом вина в руке ей навстречу, чтобы перехватить ее прежде, чем она подойдет слишком близко к дому. Школяр медленно, только один раз, прочел телеграмму. На текст падала тень. На глазах у матушки Стефано, внимательно наблюдавшей за ним, лицо Джерри осунулось, замкнулось, а голос, когда он заговорил, положив свою огромную мягкую ладонь ей на руку, звучал более хрипло, чем обычно. - Вечером, - сказал он, выводя ее снова на тропинку, ведущую к деревне. Он хотел сказать, что пошлет ответ сегодня вечером. О г р о м н о е с п а с и б о, матушка. Замечательно. Большое спасибо. Потрясающе. Когда они расставались, она еще продолжала говорить без умолку, предлагая ему всевозможные услуги - заказать такси, носильщиков, позвонить в аэропорт, а Джерри рассеянно похлопал себя по карманам шортов в надежде найти там какие-нибудь деньги - мелкие или покрупнее: очевидно было, что он в этот момент совершенно забыл, что деньги теперь хранятся у девушки. Школяр принял известие мужественно, доложила почтмейстерша в деревне. Он был очень обходителен - даже проводил ее немного по дороге к деревне; он держался сдержанно и достойно - только женщина, хорошо знающая жизнь, и так же хорошо знающая англичан, могла прочесть на его лице, какая боль и какое горе скрываются за этой сдержанностью; он был оглушен - даже забыл о чаевых. А может быть, это уже начала проявляться особая скупость, свойственная очень богатым людям? А как вела себя С и р о т к а ? - спрашивали деревенские. Разве она не рыдала, не взывала к Пресвятой Деве, притворяясь, что разделяет его горе и отчаяние? "Он еще ей не сказал, - шепотом отвечала почтмейстерша, с сожалением вспоминая, что ей удалось только один разок взглянуть на девицу, когда она изо всех сил колошматила по мясу. - Ему еще надо обдумать, как с ней быть". Деревня успокоилась в ожидании вечера, а Джерри ушел в поле и долго сидел там, глядя на море и держа на весу мешок с книгами. Он закручивал его горловину до тех пор, пока не дошел до предела и мешок не начал сам вращаться в противоположную сторону. Прямо перед ним расстилалась долина, ее полукругом охватывали пять холмов, а дальше, за ними и словно бы над ними, простиралось море, которое в это время дня казалось лишь плоским бурым пятном на небе. Поле, на котором он сидел, представляло собой длинную террасу, укрепленную камнями; на краю стоял развалившийся сарай, который служил укрытием, когда они устраивали пикник или хотели позагорать так, чтобы их никто не видел. Это продолжалось до тех пор, пока осы не устроили в одной из стен свое гнездо. Сиротка увидела их, развешивая белье после стирки, и прибежала к Джерри рассказать, а он, недолго думая, схватил ведро с известковым раствором (известь нашлась в запасах ловкача Франко) и замазал все входы и выходы из гнезда. И потом позвал ее, чтобы девушка могла полюбоваться на плоды его трудов: вот какой у меня мужчина, вот как он заботится обо мне. Он и сейчас представляет, как она стояла тогда рядом с ним, крепко прижав руки к груди, глядя на застывающий цемент. Обезумевшие осы жужжали внутри, а девушка шептала: "Господи Боже мой. Господи Боже мой", слишком напуганная, чтобы пошевельнуться. "Может быть, она будет ждать меня", - подумал Джерри. Он вспомнил день, когда впервые встретил ее. Он часто мысленно возвращался к тому, как это произошло, потому что Уэстерби не слишком везло с женщинами. Когда такие встречи все-таки случались, он любил перебирать все подробности, словно заново смакуя их....Это было в четверг. Он, как обычно, отправился в город на попутной машине, чтобы кое-что купить, а может быть, и для того, чтобы посмотреть на новые лица и ненадолго оторваться от своего романа; а может быть, просто убежать от монотонности пустынного пейзажа, от которого иногда хочется выть и который частенько становился для него тюремной камерой (к тому же одиночной). Можно предположить, что в городе он просто хотел закадрить женщину, что время от времени делал, болтаясь в баре туристской гостиницы. Итак, он сидел в траттории на городской площади и читал, перед ним стояли кувшин с вином и тарелка с ветчиной и оливками, когда вдруг его внимание привлекла эта худенькая длинноногая девушка - совсем еще ребенок, - рыжеволосая, с печальным лицом, в коричневом платье, похожем на монашеское одеяние, и с матерчатой сумкой через плечо. "В ее облике как будто чего-то недостает", - подумал он тогда. Девушка смутно напомнила ему дочь Кэт - уменьшительное от Кэтрин, - но только смутно, потому что он не видел Кэт 10 лет с того времени, как распалась его первая семья. Он даже и сейчас не смог бы точно объяснить, почему он не виделся с ней. Когда еще не прошло первое потрясение от разрыва, из-за ложного представления о рыцарстве и благородстве он решил, что для Кэт будет лучше, если она его забудет. Пусть вычеркнет меня из своей жизни. Ее привязанности должны быть там, где ее дом. Когда мать Кэт снова вышла замуж, доводы в пользу того, чтобы совсем исчезнуть с ее горизонта, казалось, получили новое подкрепление. Но иногда он очень сильно скучал по дочери и, скорее всего, именно поэтому, обратив внимание на девушку, уже не мог забыть о ней. Может быть, Кэт тоже бродит где-нибудь так же - одна, смертельно усталая? Сохранились ли у Кэт веснушки? По-прежнему ли у нее такой же гладкий и круглый подбородок, похожий на обточенную морем гальку?.. После того как они познакомились, девушка рассказала ему, что она не в ладах с законом. Некоторое время назад она нашла место гувернантки в одной богатой семье во Флоренции. Жена была слишком занята своими любовниками и не очень занималась детьми, а вот у мужа для гувернантки времени было более чем достаточно. Поэтому девушка взяла все наличные, какие смогла найти в доме, и сбежала. И вот она здесь. Без вещей, ее ищет полиция, из денег осталась последняя мятая банкнота, которой хватит на то, чтобы поесть как следует, а дальше - только пропадать. В тот день - впрочем, как всегда, - на площади было не слишком много привлекательных женщин. И к тому времени, как беглянка села за столик, почти все мужчины - во всяком случае, те, которые не были калеками, - обратили на нее внимание. Со всех сторон слышались вкрадчивые голоса: обращение "красавица" было из них самым безобидным. Смысл этих реплик Джерри не всегда мог точно уловить, но все вокруг смеялись. Потом кто-то попытался ущипнуть ее за грудь, и тут уж Джерри встал и подошел к ее столику. Он отнюдь не был бесстрашным героем, в глубине души он считал, что как раз наоборот, но сейчас ему пришло в голову: ведь на ее месте могла быть Кэт... Он разозлился. Одной рукой хлопнул по плечу маленького официанта, который попытался ее облапить, а другой - огромного мужчину, зааплодировавшего храбрости официанта, и объяснил им на своем ломаном итальянском, что он настоятельно рекомендует им перестать надоедать девушке и дать ей возможность спокойно поесть, А иначе он будет вынужден свернуть им их грязные шеи. После этого атмосфера отнюдь не стала более дружественной. Коротышка, казалось, рвался в бой, его рука то и дело тянулась к заднему карману брюк. Он даже порывался снять пиджак, пока наконец последний взгляд Джерри не заставил его отказаться от своего намерения. Уэстерби оставил на столе деньги, поднял с пола сумку и, взяв девушку под руку, повел ее через площадь в "Аполло". "Вы англичанин?" - спросила она по дороге. "До мозга костей", - свирепо фыркнул Джерри и тут в первый раз увидел, как она улыбнулась. Ради такой улыбки определенно стоило потрудиться: все ее худенькое личико светилось изнутри, как иногда освещается от радости чумазая физиономия мальчишки-оборвыша. Потом, немного поостыв, Джерри накормил ее, а когда окончательно успокоился, разговорился, потому что после всех этих недель, когда ему не с кем било словом перемолвиться, было совершенно естественно отвести душу. Он объяснил девушке, что сам он - газетчик, репортер, сейчас не у дел и пишет роман, что это его первый опыт, хотя ему всегда хотелось писать, что его капиталы понемногу тают - те деньги, которые газета заплатила ему при увольнении по сокращению штатов. Что само по себе звучит забавно, добавил он, потому что всю свою жизнь он был вне штата и общества. Это было что-то вроде щедрого прощального подарка, продолжался рассказ. Кое-что из этих денег он потратил на покупку дома, кое-что прожил в свое удовольствие, и теперь осталось совсем немного. И тут она улыбнулась во второй раз. Ободренный, он слегка затронул тему о том, на какую жизнь обрекает человека творчества О Господи, ты и представить себе не можешь, как приходится попотеть, чтобы все, что хочешь, к а к с л е д у е т выразить с л о в а м и, чтобы оно хорошо легло на бумагу, это такое дело... "А как насчет жен?" - спросила она, перебивая его. На мгновение он подумал, что она говорит о романе. Потом увидел ее ждущий, подозрительный взгляд, поэтому ответил осторожно: "В настоящее время действующих нет" (как будто жены - это вулканы). Хотя, впрочем, в жизни Джерри так все и было. После обеда, когда они немного отяжелевшие, под жгучими лучами солнца, не спеша шли через пустынную площадь, девушка сделала первое и последнее заявление о своих намерениях. "Все, что у меня есть, - в этой сумке, ясно? - спросила она. - И я решила, что так оно всегда и будет. Поэтому мне не нужно, что