старый разводящий пары паровоз. Но и он не отводил взгляда от Сэма. - Наверное, тебя это здорово разозлило? - спросил Смайли. - Да нет, не очень. - А тебе не хотелось довести дело до конца? Ведь ты уже немало разузнал. - Ну, конечно, было досадно. - Но ты все-таки подчинился приказу из Лондона? - Я солдат, Джордж. Как и все оперативные работники. - Очень похвально, - сказал Смайли, еще раз окинув взглядом Сэма, вольготно развалившегося в кресле, в хорошо сшитом смокинге, такого элегантного и уверенного в себе. - Приказ есть приказ, - заметил Сэм, улыбаясь. - Разумеется. А вот интересно, когда ты в конце концов вернулся в Лондон, - продолжал Смайли спокойно, словно размышляя, - и был на традиционной аудиенции у Билла, когда он жал тебе руку и благодарил за верную службу и говорил: "Добро пожаловать домой!", ты в разговоре с Биллом случайно не упомянул об этом деле, - ну так, между прочим? - Да, я спросил у него, что же это он, черт возьми, делает, - подтвердил Сэм все с той же готовностью. - А что Билл тебе на это ответил, Сэм? - Свалил все на Кузенов. Сказал, что они занялись этим делом еще до нас. Сказал, что это их дело и их епархия. - У тебя были какие-нибудь основания считать, что это действительно так? - Конечно. Рикардо. - Значит, ты догадался, что он работает на Кузенов? - Он работал на них еще когда летал. Уже тогда он был у них на примете. Неудивительно, что его использовали и потом. Единственное, что им нужно было сделать, - это не выводить его из игры. - Мне казалось, что мы пришли к единому мнению, что человека вроде Рикардо ни за что не допустили бы к серьезным делам этой фирмы? - И тем не менее это не мешало им использовать его. Нет, Кузенов это не остановило бы. Дело все равно было в сфере их интересов, даже если Рикардо был никчемным человеком. В любом случае ситуация подпадала под пакт о разграничении сфер деятельности. - Давай вернемся к тому моменту, когда Лондон запретил тебе продолжать расследование. Ты получил приказ прекратить все. Ты выполнил его. Но прежде, чем ты вернулся в Лондон, прошло какое-то время, так ведь? Не произошло ли какого-то развития событий? - Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, старина. И снова где-то в глубине сознания Смайли педантично отметил, что Сэм уклоняется от прямого ответа. - Ну, например, тот приятель, Джонни, который работал на тебя в банке Индокитая. Ведь ваше сотрудничество наверняка продолжалось? - Разумеется, - подтвердил Сэм. - А Джонни случайно не упоминал в разговоре с тобой - ну, просто как о деле прошлом, - что стало с той "золотой жилой" после того, как ты получил телеграмму, запрещающую тебе продолжать расследование? Деньги поступали каждый месяц, как и раньше? - Нет, все оборвалось. Париж прекратил денежные вливания. Ни "Индочартер", ни кто-либо другой денег больше не получали. - А ранее не судимый торгпред Борис? Он по-прежнему живет припеваючи? - Он уехал домой. - Пора было? - Он отработал три года. - Но обычно они работают дольше. - Особенно те, для кого посольство - лишь хорошая крыша, - согласился Смайли с улыбкой. - А Рикардо? Тот самый безрассудный летчик-мексиканец, которого ты подозреваешь в сотрудничестве с Кузенами? Что стало с ним? - Погиб, - сказал Сэм, все это время не спускавший со Смайли внимательного взгляда. - Разбился в авиакатастрофе на границе с Таиландом. Ребята говорили, что взял на борт слишком большой груз героина. Когда Смайли поднажал, Сэм назвал и дату, когда это произошло. - Сильно ли горевали о нем те, кто его знал? Завсегдатаи бара, так сказать? Да нет, не очень. Большинство людей считали, что во Вьентьяне станет поспокойнее, когда там не будет Рикардо, который мог, например, выпустить в потолок все патроны из своего пистолета в "Белой Розе" или "У мадам Лулу". - И где же можно было услышать такое мнение, Сэм? - Ну, у Мориса, например. - У Мориса? - В отеле "Констеллейшн". Морис - владелец этого отеля. - Понятно. Спасибо. Здесь явно чего-то не хватало, но Смайли не склонен был искать это недостающее звено сейчас. Под пристальными взглядами Сэма, трех своих помощников и верного слуги Фона Смайли беспрестанно поправлял свои очки, пока наконец не сбил их окончательно; потом снова водрузил их на место и решительно положил руки на покрытый стеклом стол. Затем он заставил Сэма повторить весь свой рассказ еще раз, перепроверяя даты, имена и места событий, - делая все очень тщательно, как умеют опытные следователи, стараясь уловить своим тренированным ухом малейшие неточности, случайные расхождения и попытки что-то утаить, изменение тончайших нюансов - и, как было очевидно, не находя их. А Сэм, убаюканный чувством ложной безопасности, не сопротивлялся, наблюдая за всем этим с такой же отстраненной, ничего не выражающей улыбкой, с какой у себя в клубе он наблюдал за тем, как ложатся карты на зеленое сукно игорного стола или как крутится колесо рулетки и белый шарик прыгает по нему, переходя из одного желобка в другой. - Сэм, скажи пожалуйста, не мог бы ты устроить так, чтобы провести этот день здесь, у нас? - попросил Смайли, когда они снова остались вдвоем. - Фон устроит тебе какую-нибудь постель, и все такое прочее. Как ты думаешь, сможешь ты договориться об этом в клубе? - О чем речь, дорогой, - великодушно согласился Сэм. И тогда Смайли сделал то, чем легко можно было вывести из душевного равновесия любого человека Вручив Сэму кипу журналов, он попросил по телефону, чтобы ему принесли личное досье Сэма. И, сидя напротив, в полном молчании от корки до корки прочитал все его тома. - Оказывается, ты большой дамский угодник, - заметил наконец Смайли. За окном уже начали сгущаться сумерки. - Бывает иногда, - подтвердил Сэм, все еще улыбаясь. - Бывает. - Но в его голосе ясно слышалась тревога. Когда наступила ночь, Смайли отправил "мамаш" домой и отдал приказ "домоправителям" очистить архивы от всех "архивокопателей" самое позднее к восьми. Он не объяснил зачем. Он предоставил им возможность думать, что им заблагорассудится. Сэму приказали устроиться на ночь в комнате для совещаний, чтобы его можно было вызвать в любой момент, а Фону поручили составить ему компанию и приглядывать, чтобы не сбежал. Фон понял это указание буквально. Даже когда прошло немало времени и Сэм, казалось, задремал. Фон оставался на своем посту, свернувшись клубочком у порога, словно кот, ни на минуту не смыкая глаз. Потом эта четверка - Конни, ди Салис, Смайли и Гиллем - закрылась в канцелярии и начала обещавшие быть долгими и нелегкими, требовавшими величайшей тщательности поиски документов. Сначала они попытались найти досье по операциям, которые, по правилам, должны были стоять в разделе Юго-Восточной Азии под датами, названными Сэмом. Таких карточек в каталоге не было, оперативных досье тоже не было, но это само по себе могло еще ничего не значить. Лондонское управление при Хейдоне имело обыкновение перехватывать оперативные документы и помещать их в свой сверхсекретный архив, к которому имел доступ очень ограниченный круг лиц. Поэтому четверка немало побродила по подвалу, в котором находился архив, - их шаги по коричневому линолеуму гулко отдавались под сводами, - прежде чем добралась до зарешеченной ниши - вроде преддверия к часовне, в которой нашли свой последний покой останки того, что раньше называлось архивом Лондонского управления. Карточек и документов снова не обнаружили. "Ищите телеграммы", - приказал Смайли. Они проверили книги, в которых были подшиты все телеграммы оперативным сотрудникам и их ответы. В какой-то момент Гиллем был готов заподозрить Сэма во лжи, пока Конни не обнаружила, что страницы в журналах учета входящих и исходящих телеграмм за интересовавший их период были напечатаны на другой машинке - впоследствии выяснилось, что эту машинку "домоправители" приобрели полгода спустя после даты, которая стояла на напечатанной на ней описи. "Ищите дубликаты", - приказал Смайли. В Цирке всегда существовали дубликаты основных документов, которые архивный отдел заводил в том случае, если решалось, что оперативными бумагами будут часто пользоваться. Они хранились в папках, где листы не подшивались, и каждые полтора месяца составлялась их опись. После упорных поисков Конни удалось отыскать папку по Юго-Восточной Азии за полуторамесячный период сразу же после запроса Сэма о наведении справок в связи с обнаруженным следом, В папке не было никакого упоминания о подозрениях относительно возможной советской "золотой жилы" и никакого упоминания о компании "Индочартер Вьентьян ЮА". "Попробуйте ЛД", - сказал Смайли, используя сокращение, означавшее "личные досье". Он делал это очень редко - обычно терпеть не мог. Все перебрались в другой угол архива и перебрали карточки не одного ящика каталога в поисках личных досье - сначала на торгпреда Бориса, потом на Рикардо, потом на другие имена Малыша, считавшегося погибшим и упомянутого в первом донесении Сэма в Лондонское управление, которому была уготована такая незавидная участь. Время от времени Гиллема посылали наверх уточнить у Сэма какую-нибудь деталь. Гиллем заставал его за чтением журнала "Филд" с большим стаканом шотландского виски, из которого тот понемногу потягивал. Фон не спускал с него глаз и только время от времени, как позднее узнал Гиллем, позволял себе небольшую передышку, отжимаясь - сначала на костяшках рук, потом на кончиках пальцев. Они даже прикинули несколько вариантов произношения и написания имени Рикардо и проверили их по всему каталогу. "А где у нас каталог по организациям?" - спросил Смайли. Но на акционерное общество под названием "Индочартер Вьентьян" в каталоге организаций также не было никакой карточки. "Посмотрите материал о переписке с Кузенами". Все контакты с Кузенами во времена Хейдона осуществлялись исключительно через секретариат Лондонского управления по связи с родственными службами, который в силу совершенно очевидных причин был подчинен непосредственно Хейдону. В секретариате и хранились подшивки всей переписки с американским родственным ведомством. Смайли и его помощники снова вернулись к нише, напоминающей преддверие к часовне, - и снова ничего. Питеру Гиллему эта ночь уже начинала казаться сверхъестественной и нереальной. Смайли почти не произносил ни слова. Его полное лицо словно окаменело. Конни в сильнейшем возбуждении забыла даже о болях, которые причинял ей артрит, и порхала от одной полки к другой, словно девочка-подросток на балу. Гиллем, который по характеру был отнюдь не склонен к копанию в бумажках, обреченно следовал за ней, стараясь не отставать от остальных, но втайне радуясь, что время от времени ему приходится бросать их и подниматься к Сэму. "Мы нашли его, Джордж, дорогой мой. Теперь-то уж ему не уйти, - едва слышно бормотала Конни. - Теперь-то уж точно, как дважды два четыре, эта мерзкая жаба попалась". Док ди Салис удалился в другую часть архива в поисках упоминаний китайских директоров компании "Индочартер" - удивительно, но Сэм все еще помнил и с трудом воспроизвел имена двух из них - сначала по-китайски, потом латинскими буквами и, наконец, так, как их обычно называли в китайскоязычном деловом мире. Смайли сидел на стуле, изучая разные досье, словно читая в поезде - совершенно не обращая внимания на других пассажиров. Иногда он поднимал голову, но не слышал и не видел того, что происходит вокруг, - мыслями он был не здесь. Конни по собственной инициативе начала искать перекрестные ссылки на другие досье и каталоги, с которыми эти оперативные документы могли быть связаны. Существовали тематические каталоги по наемникам и летчикам, работающим по контрактам, не связанным с определенной компанией. Были и каталоги по методам, которые Московский Центр использовал для "отмывания" денег, предназначавшихся для оплаты агентов. Был даже целый трактат, который сама Конни написала много лет назад, о выплатах, которые шли нелегальной агентурной сети Карлы, функционировавшей независимо от основных, более или менее известных резидентур. Труднопроизносимые имена торгпреда Бориса не были включены в приложение. Были досье с основными сведениями по банку Индокитая и его связям с Московским народным банком, досье со статистическими данными о расширении масштабов деятельности Центра в Юго-Восточной Азии, досье по изучению вьентьянской резндентуры. Но количество отрицательных ответов все росло, и, по мере того как их становилось все больше и больше, надежда таяла. До сих пор в поисках следов, оставленных Хейдоном, они еще нигде не сталкивались с таким систематическим и широкомасштабным заметанием следов. Это означало, что они нашли то, о чем и мечтать было трудно, - они нашли след, ориентир, который поможет им найти то, что искали. След неуклонно вел на восток. Только одна тоненькая ниточка, обнаруженная в ту ночь, тянулась к виновнику всего этого. Они наткнулись на нее уже где-то после рассвета, когда Гиллем почти засыпал. Откопала это доказательство Конни. Смайли молча положил его на стол, и они уставились на него при свете настольной лампы. Это было похоже на ниточку, ведущую к спрятанному сокровищу; скрепленная зажимом пачка бланков на уничтожение документов - всего немногим более десятка, на которых на средней строчке тонким черным фломастером было небрежно вписано кодовое имя того, кто давал на это разрешение. Обреченные на уничтожение досье с документами относились к "совершенно секретной переписке с Г/Флигеля" - то есть с Мартелло, главой управления Кузенов, который и сейчас занимал ту же должность, нынешним собратом Смайли. Причина уничтожения документов была та же, что и в телеграмме Хейдона Сэму Коллинзу, запрещающей продолжать расследование во Вьентяне "в силу опасности скомпрометировать чрезвычайно важную операцию, проводимую американскими коллегами". Кодовое имя, которым были подписаны бланки на уничтожение документов, принадлежало Хейдону. Вернувшись наверх, Смайли еще раз пригласил Сэма в свой кабинет. На Сэме уже не было галстука-бабочки. Из-за щетины на щеках и подбородке, выделявшейся на фоне его белой рубашки, он выглядел далеко не таким элегантным. Первым делом Смайли послал Фона за кофе. Он подождал, пока Фон принес кофе и удалился, потом налил две чашки, себе и Сэму, Сэму - с сахаром, себе - с сахарином. Потом он устроился в кресле рядом с Сэмом, чтобы стол не разделял их - чтобы показать Сэму, что он считает его своим. - Сэм, я думаю, тебе следует рассказать мне немного об этой девушке, - сказал он очень мягко, как будто осторожно сообщая печальное известие. - Ты не стал говорить о ней из рыцарских побуждений? Сэма эти слова, казалось, позабавили. - Ты что, потерял все досье, старина? - спросил он также мягко, с выражением полного доверия, как могут говорить мужчины в совершенно неофициальной обстановке, где-нибудь в мужском туалете. Иногда для того, чтобы тебе поверили и открыли что-то секретное, необходимо и самому поступить так же. - Их потерял не я, а Билл, - ответил Смайли просто и без нажима. Сэм впал в задумчивость. Сделал он это подчеркнуто картинно, словно наблюдая за собой со стороны. Загнув пальцы на руке - руке игрока, - он критически осмотрел свои ногти и неодобрительно покачал головой, увидев, что они не блещут чистотой. - Этим клубом теперь уже почти не надо управлять, - задумчиво сказал он, - Признаться, он мне уже порядком наскучил. Деньги, деньги... Пожалуй, я уже созрел для перемен, пора заняться чем-нибудь посерьезнее, показать, на что я способен. Смайли понял, к чему Сэм клонит, но он знал, что должен проявить твердость. - Сэм, я совсем на мели. Я едва могу прокормить тех, кто на меня работает. Коллинз в задумчивости отхлебнул из своей чашки, улыбаясь Смайли из-за струйки поднимавшегося пара. - Кто она, Сэм? Что это за история? Сейчас абсолютно не имеет значения, насколько серьезен был твой проступок, как сильно ты нарушил правила. Все это дело прошлое. Я обещаю, что тебе ничего не будет. Сэм встал, засунул руки в карманы, покачал головой и, как это мог бы сделать Джерри Уэстерби, начал кружить по комнате, разглядывая довольно странную и мрачную коллекцию на стенах: фотографию группы университетских преподавателей в мантиях; в рамке под стеклом написанное от руки письмо ныне покойного премьер-министра; все тот же портрет Карлы и много чего другого... - Никогда не ставь сразу все свои фишки, - заметил Сэм, стоя так близко напротив фотографии Карлы, что от дыхания запотело стекло, - так мне когда-то говаривала моя старая матушка. - Никогда не отдавай так просто кому-нибудь все, что у тебя есть. Ведь мы так мало имеем в жизни. И расходовать это нужно бережно и расчетливо. А ведь игра-то продолжается, так ведь? - спросил он. Потом протер рукавом запотевшее стекло. - В этом вашем заведении довлеет ощущение голода. Я почувствовал это, как только вошел. Стол большой, сказал я себе, малыш сегодня обязательно чем-нибудь поживится. Подойдя к столу, Сэм сел в кресло Смайли, как бы проверяя, насколько удобно в нем сидеть. Кресло поворачивалось вокруг своей оси и наклонялось вперед и назад. Сэм проверил и то и другое. - Мне нужен бланк требования о розыске, - сказал он.- В правом верхнем ящике, - ответил Смайли, не сводя с Сэма глаз. Тот открыл ящик, достал тонкий желтый бланк и, положив его на стекло, приготовился писать. В течение нескольких минут Сэм молча заполнял графы, время от времени останавливаясь, словно продумывая фразы до совершенства, затем снова продолжал. - Позвони мне, если она объявится, - сказал он Смайли и, игриво помахав Карле, вышел. Когда Коллинз ушел, Смайли взял со стола заполненную бумагу вызвал Гиллема и вручил ее, не говоря ни слова. На лестнице Гиллем остановился и прочитал, что же там было написано. Э л и з а б е т, о н а ж е Л и з з и, У э р д и н г т о н, о н а ж е Л и з з и Р и к а р д о, - это было написано на верхней строчке. Дальше шли детали: В о з р а с т - о к о л о д в а д ц а т и с е м и. Г р а ж д а н ст в о В е л и к о б р и т а н и и. С е м е й н о е п о л о ж е н и е - з а м у ж е м, и н ф о р м а ц и и о м у ж е н е т, д е в и ч ь я ф а м и л и я н е и з в е с т н а, в 1 9 7 2 -7 3 г о д а х б ы л а г р а ж д а н с к о й ж е н о й М а л ы ш а Р и к а р д о, к о т о р о г о н а н а с т о я щ и й м о м е н т н е т в ж и в ы х. П о с л е д н е е м е с т о п р е б ы в а н и я - В ь е н т ь я н, Л а о с. П о сл е д н е е и з в е с т н о е м е с т о р а б о т ы - с е к р е т а р ь - м а ш и ни с т к а к о м п а н и и " И н д о ч а р т е р В ь е н т ь я н Ю А ". Д о э т о г о т а н ц е в а л а в н о ч н о м к л у б е ( п л а т н а я п а р т н е р ш а), т о р го в а л а в и с к и, б ы л а п р о с т и т у т к о й в ы с о к о г о к л а с с а. Словно боясь нарушить установившиеся в последние дни правила, архив всего минуты через три выдал стандартный, наводящий уныние ответ: " С о ж а л е е м, д а н н о е л и ц о в к а р т о те к е н е з н а ч и т с я ". Вдобавок ко всему, "матушка"-распорядительница не согласилась с формулировкой "проститутка высокого класса". Она утверждала, что правильнее будет сказать: "проститутка высшей категории". Любопытно, но Смайли ничуть не смутила скрытность Сэма, Он, казалось, спокойно принимал ее как неотъемлемую принадлежность профессии. Он запросил копии всех сообщений, присланных Сэмом из Вьентьяна или откуда бы то ни было еше за последние десять с небольшим лет и которые уцелели после того, как Хейдон тщательно почистил архив. Получив документы, в свободные (если так можно сказать) часы Джордж перелистал их и, дав волю пытливому воображению, постарался представить себе, какими же тенями населен скрытый от постороннего глаза мир Сэма. В этот критический момент расследования Смайли, как впоследствии единодушно утверждали все, кто об этом знал, продемонстрировал совершенно удивительное чувство такта. Другой, менее умный человек, мог бы сразу же броситься к Кузенам и потребовать, чтобы Мартелло в срочном порядке нашел американские документы, связанные с уничтоженными в Цирке, и предоставил ему возможность с ними ознакомиться. Но Смайли не хотел поднимать панику и показывать, что что-то случилось. Поэтому он решил действовать через своего самого скромного и неприметного помощника. Молли Минин была хороша собой, всегда аккуратна и подтянута, возможно, немного замкнута и даже чуть-чуть казалась "синим чулком". Она не так давно окончила колледж, но уже считалась незаменимым сотрудником "старой гвардии" Цирка в силу того, что здесь работали ее брат и ее отец. Во время "краха" она проходила стажировку, у нее еще не закончился испытательный срок, и она работала в канцелярии - у нее, можно сказать, еще только резались молочные зубки. После всех событий она осталась в Цирке вместе с небольшим ядром сотрудников центральной конторы и даже получила, если, конечно, это можно так назвать, перевод с повышением в отделение контроля, откуда, если верить легендам и мифам Цирка, ни один мужчина, не говоря уже о женщине, "не возвращался живым". Но у Молли, должно быть, благодаря генам, было то, что среди людей этой профессии называлось врожденным инстинктом. Пока многие вокруг нее все еще обменивались впечатлениями и рассказывали друг другу забавные истории о том, что они делали и во что были одеты в тот момент, когда услышали об аресте Хейдона, Молли тихо и спокойно работала над созданием неофициального канала общения со своим коллегой, занимающим аналогичную должность у Кузенов на Гроувенор-сквер. Канал позволил бы действовать в обход тщательно продуманных оградительных процедур, введенных Кузенами после "краха". В этом деле больше всего на руку Молли сыграла рутина. Обычно девушка бывала там по пятницам. Каждую пятницу она выпивала чашечку кофе с компьютерщиком Эдом или разговаривала о серьезной музыке с Мардж, его напарницей. Иногда Молли оставалась, чтобы потанцевать или сыграть в шафлборд (Игра с передвижением деревянных кружочков по размеченной доске) или в кегли в "Сумеречном клубе" в подвале Флигеля. И в пятницу же, - разумеется, совершенно случайно - она прихватывала с собой небольшой списочек запросов о наведении справок о тех или иных интересующих ее людях. Даже если случалось, что в какой-то день не нужно было наводить справки ни о ком, Молли не ленилась придумать что-нибудь, чтобы не потерять этот канал. В одну из пятниц, по просьбе Смайли, Молли Минин включила в свой списочек имя Малыша Рикардо. - Только, пожалуйста, Молли, он не должен привлекать к себе особого внимания, - обеспокоенно наставлял ее Смайли. - Разумеется, - ответила Молли. Чтобы напустить, как она это называла, туману, Молли выбрала еще десяток имен, начинающихся на "Р". Когда она дошла до Рикардо, выглядело это следующим образом; "Ричарде - под вопросом - или Рикнард - под вопросом - или Рикардо, профессия: учитель - под вопросом - или летчик-инструктор", - так, чтобы информация о Рикардо возникла лишь как одна из возможных версий. Национальность: мексиканец - под вопросом - араб. Как бы между прочим она добавила информацию, что вообще-то он, возможно, уже умер. Когда Молли вернулась в Цирк, наступил поздний вечер. Гиллем был совершенно на пределе. Когда тебе сорок, очень трудно проводить ночи без сна, решил он. В двадцать или в шестьдесят организм довольно легко переносит бессонницу: он уже знает, что к чему, а сорок - это все равно что подростковый возраст: подросток спит, чтобы повзрослеть, мужчина - чтобы оставаться молодым. Молли было двадцать три. Она сразу же прошла в кабинет Смайли и села, держась, как всегда, очень прямо и подтянуто; ноги вместе, словно по стойке "смирно". Начала доставать что-то из своей сумочки под внимательным взглядом Конни Сейшес и даже еще более внимательным - но уже по совсем другой причине - взглядом Питера Гиллема. - Очень жаль, что я так задержалась, - сказала она сурово, - но Эд настоял на том, чтобы мы сходили на фильм "Настоящая отвага", который они очень любили и который сегодня в очередной раз показывали в "Сумеречном клубе", и потом мне не сразу удалось от него отделаться, а я не хотела делать это резко, чтобы не обидеть его, особенно сегодня. Молли протянула Смайли конверт - он вскрыл его, достав оттуда длинную светло-желтую компьютерную распечатку. - Отделаться-то все-таки удалось? - поинтересовался Гиллем. - Как все прошло? - было первым вопросом Смайли. - Абсолютно нормально. - ответила девушка. - До чего же любопытное послание! - было следующим восклицанием Смайли. Но по мере того как он читал, выражение лица постепенно менялось, превращаясь в совсем не свойственную ему злорадную ухмылку. Конни была гораздо менее сдержанна. К тому моменту, когда она прочитала и передала бумагу Гиллему, она уже откровенно смеялась. - Ну и Билл! До чего же умный, негодяй! Подумать только, всех сумел направить по ложному следу, всех одурачить! Черт меня подери! Чтобы нейтрализовать Кузенов, Хейдон использовал тот же трюк, что и в Цирке, но только наоборот. Если перевести все, что говорилось в компьютерной распечатке, на обычный язык, то вырисовывалась захватывающе интересная картина. Беспокоясь, как бы Кузены не занялись таким же расследованием деятельности компании "Индочартер", (это означало бы бесполезное дублирование Цирка), Билл Хейдон, как глава Лондонского управления, направил во Флигель в соответствии с постоянно действующим соглашением между двумя родственными службами уведомление о разграничении сфер влияния. Американцев ставили в известность, что Лондон в настоящее время занимается расследованием, связанным с "Индочартер Вьентьян ЮА", и что Цирк направил на место своего сотрудника. Как и полагалось в подобных случаях, американцы согласились не проявлять никакой инициативы в обмен на то, что англичане по завершении расследования поделятся с ними информацией, которую им удастся добыть. А для того чтобы помочь англичанам в операции. Кузены сообщили, что они больше никак не связаны с пилотом, известным как Малыш Рикардо. Короче говоря, это был великолепный - возможно, даже непревзойденный - образец игры, когда при помощи одной стороны нейтрализовали другую и наоборот, в результате чего в выигрыше осталась третья. - Спасибо, Молли, - вежливо поблагодарил Смайли после того, как все имели удовольствие самолично ознакомиться с этим шедевром. - Огромное тебе спасибо. - Не стоит благодарности, - ответила строгая и подтянутая, напоминавшая медсестру Молли. - А Рикардо действительно нет в живых, господин Смайли, - закончила девушка и назвала ту же дату смерти, что и Сэм Коллинз. Послеэтого она защелкнула замочек сумочки, поправила юбку на коленях, которые могли вызвать восхищение у самого придирчивого ценителя женской красоты, и изящной походкой вышла из комнаты. Взгляд Гиллема снова неотрывно следовал за ней. После этого дня жизнь в Цирке пошла иначе: изменился ритм, изменилось настроение у людей. Лихорадочные поиски следов - хоть каких-нибудь следов - закончились. Теперь они могли идти к цели, а не тыркаться наугад в разные стороны. Деление на два дружественных, но все-таки четко разграниченных клана расследователей, почти полностью исчезло: и "большевики", и "желтолицые" стали частью одной команды под общим руководством Конни и Дока, хотя, конечно же, специализация по-прежнему сохранялась. На долю архивокопателей, конечно, выпадали радости, но были они как колодцы вдоль бесконечно длинной пыльной дороги, пролегающей по неприветливым местам. Иногда "путники" совсем изнемогали от "жажды", думая, что вот-вот упадут и не смогут подняться. Конни потребовалась всего неделя на то, чтобы установить, кто же такой этот торгпред Борис, советский казначей во Вьентьяне, - ключевая фигура в переводе денег компании "Индочартер Вьентьян ЮА". Он оказался человеком по фамилии Зимин, бывшим военным, много лет назад окончившим разведшколу на окраине Москвы, готовившую сотрудников для Карлы, которой сам Карла уделял огромное внимание. В архиве были материалы о том, что в прошлом, под фамилией Смирнов, этот Зимин выполнял роль казначея, через которого шли деньги для агентурной сети, созданной Восточной Германией в Швейцарии шесть лет назад. А еще раньше он появлялся в Вене под фамилией Курский. Помимо казначейских функций, он специализировался на подслушивании, а также Ловушках и добыче компромата. Некоторые говорили, что это был тот самый Зимин, который очень ловко использовал женщину для того, чтобы в Западном Берлине подставить и получить компромат на одного французского сенатора. Впоследствии сенатор продал добрую половину государственных секретов своей страны. Торгпред Борис уехал из Вьентьяна ровно через месяц после того, как сообщение Сэма было получено Лондоном. После этой небольшой победы Конни поставила перед собой задачу на первый взгляд невыполнимую. Она хотела выяснить, какую схему передачи денег Карла (или его казначей Зимин) мог придумать для того, чтобы заменить раскрытую "золотую жилу". У Конни было несколько исходных положений. Во-первых, общеизвестная консервативность всех без исключения крупных разведслужб и их нежелание менять уже оправдавшие себя, испытанные методы решения профессиональных задач. Во-вторых, поскольку речь шла об очень больших суммах, не стоило отметать предположение, что Центр должен был заменить старую схему новой довольно быстро. В-третьих, наличествовала самоуспокоенность Карлы. До "краха" он думал, что Цирк стреножен его путами, после считал его ни для кого не опасным. Наконец, Конни просто надеялась, что ей помогут ее просто-таки энциклопедические знания предмета. Собрав воедино огромные горы материала, поступившего, но умышленно не обработанного (он пребывал в заброшенном состоянии все те годы, что старуха находилась в изгнании), команда Конни занялась установлением связи между, казалось бы, далекими друг от друга событиями: проверкой, сопоставлением, составлением графиков и диаграмм, выявлением индивидуального почерка того или другого сотрудника Центра Члены этой команды страдали от жесточайших мигреней, ожесточенно спорили, играли в пинг-понг и иногда - с чрезвычайными, доведенными до крайности предосторожностями - с согласия Смайли предпринимали робкие и скромные шаги для расследования на местах. Некоего доверенного человека в Сити (Исторический, коммерческий и финансовый центр Лондона) убедили нанести визит старому знакомому, специализировавшемуся на оффшорных компаниях в Гонконге. Один валютный брокер в Чипсайде (Чипсайд - улица в северной части Лондона) показал свои книги регистрации сделок Тоби Эстерхейзи, практически единственному уцелевшему из когда-то славной армии курьеров и специалистов по слежке - "уличных художников" Цирка. Так со скоростью улитки оно и продвигалось: но теперь улитка по крайней мере знала, куда ей ползти. Док ди Салис, как всегда, не очень-то посвящая других в свои планы, начал разматывать китайскую ниточку и пытался разобраться в скрытых связях и теневых родительских компаниях "Индочартер Вьентьян ЮА". Ему помогали такие же неординарные, как и он сам люди - либо студенты-филологи, либо уже немолодые агенты, отработавшие немало лет в Китае и теперь нашедшие здесь новое применение. Со временем все они стали чем-то похожи друг на друга - одинаковая монашеская бледность людей, обитающих в промозглых и сырых каменных кельях. Тем временем Смайли, с такой же, если не большей осторожностью, продвигался по еще более извилистым и запутанным коридорам и открывал все новые и новые двери. Он снова исчез из виду. Это было время ожидания. Джордж проводил его, решая сотни вопросов, безотлагательно требовавших внимания. Когда краткий период работы в команде закончился, он снова ушел и скрылся в своем мирке. Его видели на Уайтхолле; по-прежнему - в Блумсберри; случалось ему бывать и у Кузенов. А иногда "тронный зал" оставался закрытым в течение нескольких дней, и только темной фигуре верного Фона разрешалось проскальзывать туда и обратно с чашкой горячего кофе, тарелочкой печенья и иногда - с памятными записками. Смайли всегда испытывал ненависть к телефону, и теперь он часто отказывался отвечать на звонки, если только, по мнению Гиллема, они не касались вопросов чрезвычайной срочности. Таковых не случалось. Единственным телефоном, который Смайли не мог отключить, был аппарат прямой связи с Гиллемом. Но когда Джордж был совсем не в настроения, он мог и на него, пытаясь приглушить звонок, положить стеганый чехольчик от заварочного чайника. Обычно Гиллем говорил, что Смайли нет, что он вышел или у него совещание и что он перезвонит через час. Потом он писал записку о том, кто звонил, вручал ее Фону и только тогда Смайли при желании перезванивал. Иногда он совещался с Конни, иногда - с ди Салисом, иногда - с обоими. Гиллема на эти совещания не приглашали. Все семь томов досье на Карлу из отдела Советского Союза перенесли и навсегда оставили в личном сейфе Смайли. Гиллем расписался и принес их. При взгляде на них лицо Смайли приобрело какое-то странное спокойное выражение, он протянул руку ко всем этим папкам, будто желая поздороваться со старым другом. Дверь в его комнату снова закрылась на много дней. "Слышно что-нибудь?" - иногда спрашивал Смайли у Гиллема. Это означало: Конни не звонила? Примерно тогда же была эвакуирована гонконгская резидентура, и Смайли с большим запозданием узнал о неуклюжих попытках "домоправителей" не допустить, чтобы история с Хай Хейвен попала в газеты. Он сразу же запросил досье Кро и снова вызвал Конни на консультацию. Через несколько дней Кро собственной персоной появился в Лондоне и пробыл там два дня. Гиллем слушал когда-то его лекции в Саррате и недолюбливал его. А еще через пару недель увидела свет наделавшая столько шума статья старины Кро. Смайли очень внимательно прочитал, потом передал Гиллему. На этот раз он даже снизошел до того, чтобы объяснить свои действия: Карла наверняка очень хорошо представляет себе, чем сейчас может заниматься Цирк. Попытки сориентироваться в настоящем при помощи анализа прошлого всегда признавались как дело очень полезное. Однако Карла не был бы простым смертным, если бы не позволил себе немного расслабиться после такой безусловной победы. "Я хочу, чтобы он со всех сторон только и слышал о том, как мы обескровлены, повержены и деморализованы", - объяснил Смайли. Вскоре метод "подбитого крыла" был распространен и на другие области, и к числу наиболее приятных заданий Гиллема прибавилось еще одно - обеспечить Родди Мартиндейла горестными историями о том, в каком разгромленном состоянии пребывает Цирк. И все же "архивокопатели" продолжали трудиться в поте лица. Впоследствии они назвали этот период "странным миром" (По всей вероятности, термин образован по контрасту со "странной войной" - периодом второй мировой войны на Западном фронте с сентября 1939 по май 1944 гг, когда военные действия практически не велись). У "землекопов" была карта, и они знали, в каком направлении двигаться, но, тем не менее, оставались горы земли, которые нужно было перекидать, работая даже не лопатами, а ложками. В этот период Гиллем иногда приглашал Молли Минин поужинать. Обеды были очень дорогими и бесконечно длинными и не имели никакого продолжения. Питер играл с Молли в сквош (Род упрощенного тенниса, когда играют на закрытом корте ракетками и мягким резиновым мячом) и восхищался ее глазомером, ходил с ней в бассейн и восхищался ее фигурой, но она избегала какого бы то ни было сближения, таинственно улыбаясь, немного отворачиваясь и склоняя голову. В то же время она не отталкивала его совсем. Фон плохо переносил состояние вынужденного безделья, в его поведении появились некоторые странности. Когда Смайли исчезал и не брал его с собой, он буквально изнывал в ожидании своего повелителя. Застав как-то вечером его врасплох, Гиллем был просто потрясен, увидев, как Фон лежит, свернувшись калачиком, похожий на ребенка в материнской утробе, и носовым платком, чтобы причинить себе боль, туго-туго перетягивает большой палец руки. - Послушай, приятель, ради Бога, не расстраивайся ты так! Это совсем не означает, что он к тебе плохо относится! Просто Джорджу ты сейчас не нужен. Вот и все. Отдохни несколько Дней, расслабься. Приди в себя. Но Фон не послушал Гиллема. Он называл Смайли "шеф" и с подозрением относился к тем, кто называл его Джордж. Ближе к концу периода вынужденного бездействия и ожидания на шестом этаже появилось новое замечательное устройство. Его принесли в чемоданах два коротко стриженных техника. Зеленый телефонный аппарат предназначался, несмотря на известную неприязнь Смайли к такого рода вещам для прямого соединения с Флигелем, Провода шли через комнату, где сидел Гиллем, и были подключены к разнообразным серым коробочкам непонятного назначения, которые иногда вдруг начинали жужжать без предупреждения. Появление новинки только усугубило общее ощущение нервозности: что толку в машине, спрашивали они друг друга, если им нечего передать с ее помощью? Но это было не так. Им было что сказать. По Цирку разнеслась весть - Конни что-то нашла! Что именно, она не говорила, но известие об открытии распространилось по всему зданию, подобно пожару в сухом лесу. Конни у цели! "Архивокопателн" добрались! Они обнаружили новую "золотую жилу". Они проследили весь путь! Путь куда? К кому? Где он заканчивается? Конни и ди Салис хранили молчание. В течение целых суток, и днем, и ночью, они сновали в тронный зал и обратно, нагруженные папками и досье, - несомненно, для того чтобы снова продемонстрировать Смайли плоды своих трудов. Потом Смайли исчез дня на три, и только много позднее Гиллем узнал, что для того, чтобы "закрутить покрепче все гайки", как он это называл, их начальник побывал в Гамбурге и Амстердаме и побеседовал с некоторыми знакомыми банкирами, занимающими видное положение. Эти господа долго объясняли Смайли, что война закончилась и что они никак не могут пойти против правил профессиональной этики, но потом все-таки предоставили необходимую информацию, хотя она всего лишь подтверждала то, что уже установили архивокопатели. Смайли вернулся, но Гиллем по-прежнему не был посвящен во все детали. Возможно, он еще долго продолжал пребывать в неведении, если бы не ужин у Лейкона. Гиллем оказался в числе приглашенных совершенно случайно. Да и сам ужин был в некотором роде случаен. Смайли обратился к Лейкону с просьбой принять его у себя во второй половине дня в секретариате кабинета министров и провел несколько часов, уединившись с Конни и ди Салисом, готовясь к встрече. В последнюю минуту Лейкона вызвали к начальству, в парламент, и он предложил Смайли вечерком приехать к нему и разделить скромный ужин. Лейкон жил в довольно уродливом особняке в Аскоте. Смайли страшно не любил водить машину, служебной машины не было. В конце концов Гиллем предложил отвезти его на своем продуваемом насквозь стареньком "порше" и хорошенько укутал начальника пледом, который держал в машине на случай, если Молли Микин вдруг согласится отправиться с ним на пикник. По дороге Смайли пытался поддерживать ничего не значащий светский разговор, в чем он был не слишком силен. Когда они подъехали к дому Лейкона, лил дождь - на ступеньках возникло замешательство, что же делать с подчиненный на которого не рассчитывали. Смайли настаивал на том, чтобы Гиллем уехал и вернулся в половине одиннадцатого, а супруги Лейкон обязательно просили его остаться, уверяя что еды много, хватит на всех. - Я поступлю так, как вы скажете, - сказал Гиллем, обращаясь к Смайли. - Разумеется, я ничего не имею против, если хозяева приглашают, - с раздражением ответил Смайли. Они вошли в дом. Поставили четвертый прибор. Пережаренный бифштекс нарезали такими тонкими ломтиками, что он стал похож на пересушенное мясо. Дочке Лейконов дали деньги и отправили на велосипеде в ближайший паб за второй бутылкой дешевого вина. Светловолосая госпожа Лейкон была чем-то похожа на лань и очень легко краснела. Когда-то, когда она выходила замуж, ее называли девочкой-невестой. Теперь она, так и не повзрослев превратилась в девочку - мать семейства. Стол был слишком длинен для четверых. Госпожа Лейкон усадила Смайли и мужа на одном конце стола, а Гиллема посадила рядом с собой. Для начала она спросила, нравятся ли ему мадригалы, а потом пустилась в бесконечные рассказы о концерте, который недавно устроили в частной школе их дочери. Она считала, что школу совершенно развалили тем, что принимают детей богатых иностранцев. Половина этих детей совершенно не имеет представления о западной школе пения. - Я хочу сказать, кому понравится, что его дети воспитываются вместе с толпой персов, а в этой самой Персии мужчины имеют по шесть жен? - возмущалась миссис Лейкон. Стараясь не терять нить разговора, Гиллем одновременно напрягал слух, силясь уловить разговор на другом конце стола. Судя по всему, инициативу полностью захватил Лейкон. - Во-первых, ты должен сначала обратиться к о м н е, - басил он. - Ты сейчас так и поступаешь, и правильно делаешь. На этой стадии ты должен представить только предварительный документ - представление, содержащее описание ситуации в самых общих чертах. Министры всегда любят только то, что может уместиться на почтовой открытке. Желательно с картинкой, - поучительно сказал он и отпил маленький глоток отвратительного красного вина. Госпожа Лейкон, в самой нетерпимости которой было что-то трогательно-наивное, теперь жаловалась на евреев. - Я хочу сказать, они ведь даже едят не такую пищу, как мы, - возмущалась она. - Пенни говорит, что им на обед дают что-то такое особое из селедки. Тут Гиллем снова потерял нить разговора на другом конце стола, пока Лейкон не повысил голос, пытаясь убедить Смайли. - Постарайся при этом не упоминать о Карле, Джордж. Я ведь тебе уже много раз говорил. Научись вместо этого говорить "Москва", ладно? Они не любят, когда речь идет о личностях, даже если в твоей неприязни к нему на самом деле ничего такого нет. Да и мне это не слишком нравится. - Ладно, пусть будет "Москва", - уступил Смайли. - Ведь дело не в том, что кому-то они не нравятся, - говорила в это время госпожа Лейкон. - Просто они другие. В этот момент мистер Лейкон вернулся к тому, что видимо, обсуждалось раньше: - Когда ты говоришь о большой сумме, насколько она велика? - Мы пока еще не можем точно сказать. - Хорошо. Это выглядит интригующе. А фактора паники там нет? Гиллем не очень понял, что Лейкон хотел этим сказать (да и Смайли, пожалуй, тоже). - Что тебя больше всего тревожит в связи с этим открытием, Джордж? Чего ты боишься здесь? Для нас ты человек, профессия которого - обеспечивать безопасность страны. - Скажем, угроза безопасности британской колонии? - после некоторого раздумья ответил Смайли полувопросом. - Это они говорят о Гонконге, - объяснила Гиллему госпожа Лейкон. - Мой дядя был министром по политическим вопросам. Дядя с папиной стороны, - добавила она - Maмочкины братья никогда не занимались никакой умственной работой. Она считает, что Гонконг - неплохое место, но там очень плохо пахнет. Лейкон слегка порозовел и говорил немного беспорядочно, перескакивая с одного на другое - Колония, Бог мой, ты слышишь. Вал? - крикнул он через весь стол, делая паузу, чтобы просветить жену. - Да они, насколько я знаю, живут раза в два богаче нас и, насколько я могу судить со своей колокольни, в гораздо большей безопасности, так что нам остается только завидовать им. Их договор истекает еще только через двадцать лет, даже если китайцы будут настаивать на его точном соблюдении. А с такими темпами они спокойненько распрощаются с нами и помашут на прощание ручкой. - Оливер считает, что мы обречены, - разволновавшись, объяснила Гиллему госпожа Лейкон, так как будто она открывала ему семейную тайну, и послала своему мужу лучезарную улыбку. Лейкон вернулся к конфиденциальному тону, но время от времени повышал голос, и Гиллем догадался, что это делается для того, чтобы порисоваться перед женушкой. - Еще тебе нужно будет подготовить для меня бумагу - в качестве пояснения и дополнительной информации к тому, что будет, условно говоря, в открытке, о которой мы уже говорили. Надо четко сформулировать мысль о том, что серьезное советское присутствие в Гонконге в лице большой разведывательной сети могло бы вызвать серьезные осложнения в отношениях администрации колонии с Пекином, договорились? - Прежде чем я смогу сделать такие далеко идущие... - От чьего великодушия, - перебивая его, закончил Лейкон, - ежедневно и ежечасно зависит выживание Гонконга, так? - Именно из-за этих возможных последствий... - снова начал Смайли. - Господи, Пенни, ты же голышом! - воскликнула госпожа Лейкон в умилении. Она вскочила из-за стола, чтобы отнести в постель и уложить непослушную младшую дочурку, которая появилась в дверях столовой. Тем временем Лейкон набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить свои разглагольствования. - Таким образом, мы не только защищаем Гонконг от р у с с к и х - а эта угроза сама по себе достаточно серьезна, уверяю вас, но, возможно, все-таки недостаточно актуальна для некоторых из наших господ-министров, мыслящих исключительно возвышенными категориями, - мы еще защищаем Гонконг от гнева Пекина, который внушает настоящий ужас всем без исключения. Так, Гиллем? О д н а к о, - продолжил Лейкон и, чтобы подчеркнуть поворот в своих рассуждениях, даже положил узкую и длинную ладонь на руку Смайли. - О д н а к о, - предупреждающе произнес он, его голос опустился и снова взлетел, - проглотят ли все это наши высшие руководители, принимающие решения, - это уже совершенно иной вопрос. - Я и не собирался просить их сделать это до тех пор, пока мне не удастся получить подтверждение имеющихся у нас данных, - резко заметил Смайли. - Да, но ведь как раз этого ты сделать и не можешь, разве не так? - возразил Лейкон, словно начиная играть другую роль. - Ты можешь проводить расследование только в Англии. Ни на что другое у тебя нет полномочий, исходя из положения о твоей организации. - Но не проведя предварительной разведки по имеющимся данным... - Но, Джордж, что конкретно ты п о д р а з у м е в а е ш ь под этим? - Засылку своего агента. Лейкон поднял брови и повернул голову, этим жестом сильно напомнив Гиллему Молли Микин. - Какими методами ты будешь действовать - не мое дело, детали операции - тоже. Но совершенно ясно - ты не можешь сделать ничего, что могло бы вызвать недовольство, ибо у тебя нет денег и нет фондов. - Он подлил в бокалы вина, пролив немного на стол. - Вэл! - требовательно позвал он, - Тряпку! - Ну почему же, к о е - к а к и е деньги у меня есть. - Но не для этих целей. - От вина на скатерти осталось пятно. Гиллем посыпал его солью, а Лейкон приподнял ткань и подложил под нее кольцо для салфетки, чтобы не испортить полированный стол. Последовало довольно долгое молчание, прерываемое лишь звуком падающих на паркетный пол капель. Наконец Лейкон сказал: - Это твое, и только твое дело - определять, на что могут идти те деньги, которые у тебя есть. - А ты не мог бы подтвердить это письменно? - Нет. - А могу я сослаться на твое разрешение предпринять те шаги, которые необходимы для подтверждения или опровержения имеющейся информации? - Нет. - Но ты не будешь чинить мне препятствий? - Поскольку я ничего не знаю о методах, которыми ты действуешь (от меня этого и не требуется), в мои обязанности отнюдь не входит что-либо тебе указывать. - Но поскольку я официально обращаюсь к... - начал Смайли. - Вэл, ты принесешь мне когда-нибудь тряпку?! Как только ты обращаешься ко мне официально, я полностью умываю руки и знать тебя не знаю. Масштабы допустимых действий определяет Комиссия по определению разведывательной политики, а не я. Ты представляешь им свою просьбу и свои предложения. Они тебя выслушивают. И с этого момента все решается между вами. Я - всего лишь посредник. Вэл, принеси наконец тряпку, оно растеклось повсюду! - Понятно, значит, на плахе оказывается моя, а не твоя голова, - подвел итог Смайли, словно разговаривая сам с собой. - А ты остаешься беспристрастным наблюдателем. Это мне очень хорошо известно. - Оливер - не бесстрастный наблюдатель, - жизнерадостно сказала госпожа Лейкон, возвращаясь в комнату с дочкой на руках - девочка была в ночной сорочке и причесана. - Он с т р а ш н о тебя поддерживает, да, Олли? - Она вручила Лейкону тряпку, и тот начал промокать пролитое вино. - Он у нас теперь стал настоящим я с т р е б о м. Даже больше, чем американцы. Ну же, теперь скажи всем: "Спокойной ночи!" Пенни, давай-давай. - Она по очереди поднесла ребенка ко всем, сидевшим за столом. - Сначала господину Смайли... господину Гиллему,... а теперь папочке... Джордж, как поживает Энн? Надеюсь, она не уехала снова из Лондона? - О, у нее все хорошо, благодарю вас. - Ну ладно, не отступай, пока не получишь от Оливера все, что тебе от него нужно. Он в последнее время стал ужасно важным и надутым - ведь ты не станешь этого отрицать, Олли? Женщина ушла танцующим шагом, напевая ребенку какие-то только им двоим известные песенки-загадки: Буки-злюки за забором, Буки-злюки во дворе, И Поттиферу крышка! Лейкон проводил ее восхищенным взглядом. - Да, вот еще что, Джордж: ты собираешься как-то привлечь к этому американцев? - спросил он будто бы между прочим, как о чем-то, не имеющем большого значения. - Ты же знаешь, это всегда помогает представить дело в выигрышном свете. Пригласи американцев - и ты одержал победу над комиссией, даже не сделав ни одного выстрела. А уж Министерство иностранных дел просто будет у тебя в кармане - Я бы предпочел пока действовать самостоятельно. "Kaк будто зеленого телефона вовсе нет и никогда не было", - подумал Гиллем. Лейкон задумался, медленно вертя бокал в руке. - Жаль, - наконец произнес он. - Очень жаль. Кузены не задействованы, фактора паники нет... - Он окинул взглядом не слишком импозантную фигуру коренастого полного человека перед ним. Смайли сидел, сцепив кисти рук и прикрыв глаза, - казалось, он дремлет. - И никаких других способов заставить их поверить, - продолжил Лейкон, явно высказывая те выводы, к которым он пришел на основе осмотра внешности Смайли. - Министерство обороны ради тебя палец о палец не ударит. В этом можешь быть уверен. То же самое можно сказать о Министерстве внутренних дел. С Министерством финансов дело может повернуться и так и этак, а с Министерством иностранных дел все будет зависеть от того, кого они пришлют на это заседание и хорошо ли этот человек с утра позавтракает. - Он снова на некоторое время задумался. - Джордж! - Да? - Давай я пришлю к тебе кого-нибудь, кто разделяет твою точку зрения. Кто поможет все точно сформулировать, составит представление для комиссии и выступит с ним на заседании. - Нет, спасибо, я думаю, справлюсь сам. - Заставляйте его больше отдыхать, - советовал Лейкон Гиллему оглушительно громким шепотом во время пути к машине. - И пожалуйста, постарайтесь уговорить его не носить больше эти черные пиджаки и все такое прочее. Они вышли из моды вместе с кринолинами. До свидания, Джордж! Позвони мне завтра, если ты передумаешь и тебе понадобится помощь. Гиллем, пожалуйста, поосторожнее за рулем. Не забывай, что ты выпил. Когда они выезжали за ворота, Гиллем произнес нечто весьма непочтительное, но Смайли был так плотно укутан пледом, что ничего не услышал. - Значит, Гонконг? - спросил Гиллем. Никакого ответа: ни да, ни нет. - И кто же этот счастливчик? Кого из оперативных сотрудников вы собираетесь послать? - немного погодя, продолжил Гиллем, не очень надеясь получить ответ. - Или, может быть, это все говорилось только для отвода глаз, чтобы одурачить Кузенов? - Мы вовсе не пытаемся водить их за нос, - возразил Смайли, на этот раз задетый за живое. - Если мы хоть как-то привлечем их к этому делу, нас просто оттеснят, нам даже места не останется. Если мы этого не сделаем, у нас не будет никаких средств. Весь вопрос в том, как найти необходимый баланс, - И Смайли снова закутался в плед. Но уже на следующий день - подумать только! - они были готовы. В десять Смайли собрал оперативное совещание. Сначала говорил он сам, потом говорила Конни, а ди Салис ерзал на стуле и чесался. Он был очень похож на противного, неизменно вызывающего отвращение опекуна в комедиях периода французской Реставрации (Комедии периода Реставрации (1660-1688 гг.) - комедии нравов; отличались остроумием и циничной откровенностью), пока не подошла его очередь высказаться, что он и сделал. В тот же самый вечер Смайли отправил телеграмму в Италию - настоящую телеграмму, а не просто шифровку, - подписанную кодовым именем Опекун, а копия этой телеграммы была приобщена к быстро увеличивающейся подшивке нового дела документов. Смайли написал текст, Гиллем вручил ее Фону, который тут же гордо отправился в круглосуточное почтовое отделение на вокзале Чаринг-Кросс. Если судить по тому, с каким торжественным видом Фон отбыл на почту, можно было подумать, что поручение отнести маленький желто-коричневый бланк было кульминационной точкой всей его до сего дня спокойной и упорядоченной жизни, в которой не было места ни для чего из ряда вон выходящего. Но на самом деле все было не так. До "краха" Цирка Фон работал в Брикстоне в качестве "охотника за скальпами". А его основной профессией была профессия "неуловимого убийцы". ПРОГУЛКА В ПАРКЕ В течение этой солнечной недели перед отъездом Джерри Уэстерби ни на минуту не покидало ощущение, что происходит что-то радостное и будоражащее. Лондон в тот год наслаждался запоздалым летом, и про Джерри, пожалуй, можно было сказать то же самое. Мачеха, прививки, бюро путешествий, литературные агенты и редакторы с Флит-стрит (Улица в Лондоне, где находятся редакции большинства крупнейших газет) - хотя Джерри терпеть не мог Лондон и считал его воплощением зла и порока, на этот раз он воспринимал его спокойно и легко справлялся со всеми возникавшими проблемами, продолжая двигаться вперед бодрой и уверенной поступью. Для Лондона у Джерри даже был заготовлен особый образ, вполне сочетавшийся с ботинками из оленьей кожи. Костюм был сшит не то чтобы на Савил-роу (Улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных), но, по крайней мере, был настоящим костюмом, против этого не пойдешь. Сиротка почему-то называла его костюм тюремной робой: это произведение портновского искусства было выполнено из блекло-голубой ткани, которую можно не только чистить, но и стирать, и сшил его за двадцать четыре часа мастер из ателье "Счастливый дом Пончака из Бангкока", который гарантировал его несминаемость, о чем свидетельствовала этикетка с вышитыми яркими шелковыми буквами. Легкий полуденный бриз обычно раздувал костюм подобно легким платьям женщин, прогуливающихся по пирсу в Брайтоне. Шелковая рубашка (того же происхождения) выглядела пожелтевшей, и вызывала воспоминания о раздевалках в спортивных клубах Уимблдона (Уимблдон - предместье Лондона, в котором находится Всеанглийский теннисный и крокетный клуб) или Хенли (Город на р. Темзе, где проводится ежегодная Хенлейская регата). Загар Джерри, хотя и приобретенный в Таскани, выглядел очень по-английски, так же как и знаменитый галстук для крикета, развевавшийся на шее, словно флаг. И только в выражении лица - и то для людей очень наблюдательных - была заметна та особая настороженность, которая не ускользнула от внимания почтмейстерши матушки Стефано и которую люди, не отдавая себе отчета почему, инстинктивно называют "профессиональной". Когда предполагалась возможность, что придется сидеть и ждать, Джерри тащил с собой свой привычный мешок с книгами. Это придавало ему вид неотесанного деревенского парня, недавно приехавшего в город. Он обосновался, если это можно так назвать, на Тарлоу-сквер, где жила его мачеха, третья леди Уэстерби. Маленькая уютная квартирка до предела была забита огромными антикварными вещами, которые удалось вывезти из домов, от которых пришлось отказаться. Леди сильно красилась, и в ней было что-то птичье; она была раздражительна, как это иногда бывает с женщинами, которые в молодости были очень красивы; она частенько поругивала пасынка за допущенные оплошности, реальные или выдуманные, утверждая, например, что он выкурил ее последнюю сигарету или принес на башмаках грязь, вернувшись после прогулки по парку. Джерри на это не обижался. Иногда, возвращаясь домой очень поздно, в три или четыре часа ночи, и когда ему совсем не хотелось спать, он стучал в дверь и будил ее; мачеха надевала шуршащий вычурный халат и подкрашивалась. Он усаживал ее на кровать, с большим бокалом охлажденного мятного ликера, а сам устраивался на полу, среди сказочного нагромождения всякого старья, занимая собой все пространство, и делал вид, что укладывает вещи. Гора старья состояла из всевозможных бесполезных вещей: старых газетных вырезок, кип пожелтевших бумаг, юридических документов, перевязанных зеленой ленточкой, там была даже пара позеленевших от плесени сделанных на заказ сапог для верховой езды. Считалось, что Джерри решает, что из всех этих вещей может ему понадобиться в путешествии, но обычно на глаза попадалась какая-нибудь вещица, вызывавшая у обоих целую череду воспоминаний, - на этом все и кончалось. Однажды ночью, например, он извлек откуда-то толстую тетрадь со своими первыми рассказами. - Эй, Пет, смотри-ка, а вот очень даже неплохой рассказик! Уэстерби мастерски срывает маску с этого злодея! Заставляет сердчишко биться быстрее. Не правда ли, друг мой? И кровь по жилам бежит веселей! - Тебе надо было поступить на работу в компанию твоего дяди, - откликнулась леди Уэстерби, с глубочайшим удовлетворением переворачивая страницы. Вышеупомянутый дядюшка владел компанией, производящей гравий, и являлся заметной фигурой в этой сфере бизнеса. Пет частенько упоминала о нем, чтобы подчеркнуть отсутствие деловой хватки у старины Самбо. В другой раз они нашли старое завещание отца Джерри, составленное много лет назад ("Я, Сэмюэль, также известный как Самбо, Уэстерби...") в связке вместе с целой кучей счетов и писем от адвокатов, адресованных душеприказчику, то есть Джерри, с пятнами от виски или хинина и начинавшиеся словами: "С глубоким прискорбием..." - Да, тогда судьба выкинула неожиданное коленце, - проговорил Джерри, испытывая душевную неловкость, поскольку было уже слишком поздно снова засунуть этот конверт в середину кучи. - Пожалуй, мы могли бы отправить все это на свалку - как ты думаешь, друг мой? Ее круглые, как пуговки, глаза гневно засверкали. - Читай вслух, - громким голосом театрально приказала она, и вскоре оба углубились в уму непостижимые хитросплетения и сложности распоряжений о деньгах, оставляемых в доверительную собственность, чтобы впоследствии обеспечить состояние внукам, дать образование племянникам и племянницам, пожизненный доход жене, состояние такому-то или такой-то в случае смерти такого-то, женитьбы или замужества таких-то; дополнительные распоряжения к завещанию: одни - чтобы отблагодарить за добро, другие - чтобы наказать за обиды. - Эй, а знаешь, кто это такой? Дядюшка Элдред, про которого говорили, что в семье не без урода, - тот самый, который был горьким пьяницей! Господи Иисусе, зачем же он хотел ему-то оставить деньги? Ведь тот спустил бы все за одну ночь! Были распоряжения относительно скаковых лошадей, которым иначе могло бы прийтись плохо: "Завещаю мою кобылу Розали в Мезон Лафитт, вместе с двумя тысячами фунтов в год на ее содержание, и моего жеребца Завоевателя, в настоящее время находящегося в Дублине на выездке, моему сыну Джеральду до естественной смерти вышеозначенных кобылы и жеребца, с условием, что он будет содержать их и заботиться о них..." Старина Самбо, как и Джерри, безумно любил лошадей. И еще - акции. Только для Джерри: акционерный капитал компании, исчисляемый миллионами. Председательское кресло, власть, ответственность; целый великолепный мир в наследство, в котором можно царить и наслаждаться жизнью, - мир, который ему предложили, даже пообещали, а потом вдруг отняли. "Моему сыну поручаю управлять всеми газетами моей издательской группы, в соответствии с установленными мною правилами и в духе традиций, сложившихся при моей жизни". В завещании нашлось даже место для признания незаконнорожденного ребенка: "Сумма в двадцать тысяч фунтов стерлингов, не подлежащая обложению налогом на наследство, должна быть выплачена мисс Мэри Такой-то, проживающей в городе Чобем, матери Адама, которого я признаю своим сыном". Единственная проблема состояла в том, что делить-то было нечего. С того самого дня, когда газетная империя этого великого человека обанкротилась и прекратила свое существование, не сумев выстоять в борьбе с трудностями. Цифры на банковском счете таяли на глазах. Дойдя до нуля, сумма снова начала расти, но уже со знаком минус, увеличиваясь по крайней мере на один нолик в год, как комары раздуваются от выпитой крови. - Ну что, Пет, - спросил Джерри в какой-то потусторонней тишине предрассветного утра, бросая конверт на вершину волшебной горы, - как ты: рада, что избавилась от него, дружище? - Перекатившись на бок, он взял в руки кипу пожелтевших газет, которые были детищами его отца, последние номера, и, как это умеют делать только старые газетчики, пролистал их все сразу. - Уж теперь-то - там, где он сейчас, он, пожалуй, уже не может гоняться за куколками-красотками, а? Никакого ответа, слышно только громкое шуршание газетных ЛИСТОВ. - Хотя он бы уж с радостью, будьте уверены. Загвоздка наверняка не в отсутствии желания с его стороны, осмелюсь предположить. - И спокойнее, снова повернувшись так, чтобы видеть маленькую изящную куколку, сидящую на краешке его кровати, - маленькие ножки едва доставали до ковра, покрывающего пол: - Но ты всегда была его любимой пташкой, друг мой, - номер один, что бы там ни было. Он всегда за тебя был готов и в огонь и в воду. Сам мне говорил: Лет - самая красивая женщина в мире, это уж точно". Сам говорил мне. Этими самыми словами. Однажды он прокричал их на всю Флит-стрит: "Самая лучшая из всех моих жен". - Чертов повеса, - сказала мачеха, произнося слова мягкой скороговоркой, как это делают жители северной Англии. Вокруг ее рта собрались морщинки, похожие на зажимы хирурга вокруг красного шва губ. - Дьявольский повеса, ненавижу даже звук его имени. Некоторое время они молча оставались в своих позах: Джерри лежал на ковре, продолжая перебирать какие-то вещицы и теребя прядь волос надо лбом, а она сидела на кровати. Они чувствовали, что любовь к отцу Джерри, которую они оба испытывают, хотя и по-разному, объединяет их. - Надо было тебе пойти работать в фирму дяди Пола - продавал бы гравий и балласт, - повторила она, вздохнув, словно высказывая истину, постигнутую путем страданий, - как женщина, которую часто обманывали. В свой последний вечер в Лондоне Джерри пригласил мачеху в ресторан поужинать, и потом, уже дома, на Тарлоу-сквер, она сварила кофе и подала его в одной из немногих чашечек, оставшихся от ее севрского сервиза. Этот великодушный жест привел к несчастью. Не подумав, Джерри продел свой широкий указательный палец в тоненькую ручку чашечки, и она отломилась с едва слышным звуком, на который женщина, к счастью, не обратила внимания. Пришлось приложить массу усилий, очень искусно прикрывая это место рукой. Джерри ухитрился скрыть ущерб, причиненный чашечке, удалось даже выскользнуть на кухню и поменять ее на целую. Когда самолет Джерри сделал остановку в Ташкенте - удалось выговорить эту уступку на транссибирском маршруте - он обнаружил (к своему величайшему удивлению), что в одном из уголков зала ожидания российские власти открыли бар. По мнению Джерри, это было потрясающим доказательством либерализации советской страны. Пошарив в кармане пиджака в поисках твердой валюты, решив выпить водки, он вместо монет нащупал изящный фарфоровый вопросительный знак с обломившимися кончиками. Водку пить расхотелось. Во всех деловых вопросах Джерри был сговорчивым и покладистым. Его литературным агентом был давний знакомый, с которым они когда-то вместе играли в крикет, - человек по фамилии Менкен с не совсем ясным происхождением, но с весьма снобистскими наклонностями. Он был одним из тех глупых по природе своей людей, для которых английское общество - и в особенности издательский мир - всегда готовы создать очень удобную нишу для существования. Менкен вел себя грубовато-добродушно и немного импульсивно, носил щегольскую седую бородку - возможно, для того, чтобы создавать у людей впечатление, что он тоже не чужд писательства, а не просто охотится за рукописями. Они встретились за обедом в клубе, который претендовал на великолепие, но не блистал чистотой, выживший благодаря слиянию с менее великосветскими клубами и постоянным просьбам о пожертвованиях, рассылаемых своим членам. Сидя под взглядами мраморных изваяний в полупустом ресторане, они говорили о том, что крикетной команде Ланкашира не хватает быстрых боулеров (Игрок, бросающий мяч по калитке противника, во время игры в крикет). Джерри пожалел, что в команде Кента игроки "не бьют, а просто гладят мяч". - В команде Мидлсекса есть несколько хороших молодых игроков, которые могут хорошо показать себя в будущем, но, Господи Боже, Твоя воля, посмотрите только, как их отбирают! - говорил Менкен, качая головой и одновременно усердно работая ножом. - Очень жаль, что у тебя не хватило пороху в пороховнице, - рокотал агент, обращаясь к Джерри. Делал он это так, что слышать его мог всякий, кто захотел бы прислушаться. - В последнее время, думаю, никто не писал хороших романов о Востоке. Это удавалось Грину, если принимаешь его манеру (чего не могу сказать о себе). Я не отношусь к его поклонникам: слишком много всяких папских штучек. Пожалуй, Мальро, если любишь философию, но я не люблю. Ну, Моэм - туда-сюда, но вот и все - дальше можно снова возвращаться к Конраду. Твое здоровье. Можно мне тебе кое-что сказать? Не старайся подражать Хэмингуэю. Вся эта его манера - внутренняя красота, которая проявляется в экстремальных условиях, вся эта любовь, когда от человека мало что осталось и он подыхает от ран. Думаю, читатели этого не любят. Да и от многократного повторения это уже приелось. Джерри проводил Менкена до такси. - Можно мне тебе кое-что сказать? - снова спросил агент. - Делай предложения подлиннее. Когда ваш брат, журналист, начинает писать романы, вы пишете слишком коротко. Короткие абзацы, короткие предложения, короткие главы. Вы по-прежнему меряете то, что пишете, сантиметрами газетного столбца, вместо того чтобы думать о книжных страницах. Хэмингуэй был именно такой. Всегда пытался написать роман на спичечном коробке. Не стесняйся размахнуться. - Будь здоров, Менкен. Спасибо. - И ты будь, Уэстерби. Не забудь передать от меня привет своему старику. Как он? Стареет, наверное? Ну, что поделаешь, этого никому из нас не избежать. Джерри почти удалось сохранить безмятежное расположение духа. Газетчики, как и всякий другой кочевой народ, везде устраивают одинаковый кавардак. Стаббс (отпетый негодяй, по словам Конни Сейшес), ответственный редактор издательской группы, не являлся исключением. Его письменный стол был завален залитой чаем корректурой в гранках, чашками с чернильными пятнами и остатками бутерброда с ветчиной, скончавшегося по причине преклонного возраста. Сам Стаббс сидел посреди всего этого беспорядка, исподлобья глядя на Джерри, как будто Джерри пришел, чтобы все это у него отнять. - Стаббси, гордость журналистского рода, - произнес Уэстерби, распахнув дверь. Он вошел и остановился у стены, держа руки за спиной, как будто хотел удержать себя от чего-то. Стаббс прикусил язык, чтобы не произнести крепкое и отнюдь не лестное словцо, готовое сорваться с языка. Потом вернулся к подшивке документов, лежавшей на столе поверх всего хлама, - он изучал ее перед приходом Джерри. Существует много избитых шуток и анекдотов о газетных редакторах. Все они были применимы к Стаббсу. Он был обидчив, у него был тяжелый, сизый от щетины подбородок и тяжелые темные веки - словно их натерли сажей. Дальнейшую его судьбу было легко предугадать: будет работать в ежедневной газете до тех пор, пока не одолеют язва и прочие болячки. Потом его перекинут в редакцию воскресного выпуска. Еще годик - и сплавят в почетную ссылку в редакцию женских журналов, где его начальниками будут желторотые юнцы. Там он будет сидеть, пока не кончится его время. - Сайгон, - прорычал Стаббс и шариковой ручкой с обгрызанным концом сделал какую-то пометку на полях. Его лондонский выговор нес на себе отпечаток слегка гнусавого американского произношения, словно сохранившегося у него с тех времен, когда на Флит-стрит господствовали канадцы. - Рождество три года назад. Вспоминаешь? - О каких воспоминаниях ты говоришь, старина? - спросил Джерри, оставаясь у стены. - О праздничных воспоминаниях, - ответил Стаббс с улыбкой палача. - Дух товарищества и веселья, небольшой праздник в корпункте, когда наши сотрудники были настолько молоды, что поддерживали таковой. Ты устроил вечеринку по случаю Рождества. - Стаббс процитировал документ из подшивки: "Израсходовано на рождественский обед в отеле "Континентал", Сайгон". Дальше ты, как мы всегда требуем, перечисляешь гостей. Местные журналисты, фотографы, шоферы, секретарши, мальчики-посыльные и черт его знает кто еще! На это тратится ни много ни мало - семьдесят фунтов, и все ради поддержания доброй репутации газеты и чтобы немного повеселиться. Теперь припоминаешь? В числе гостей ты упоминаешь Красавчика Столвуда. Он был на этой вечеринке? Я говорю про Столвуда. Вел себя, как обычно? Ухаживал за дурнушками, чтобы им не было грустно, говорил правильные слова, да? Стаббс выждал, снова пожевав язык, как будто раздумывая, высказать ли то, что у него там вертится. Но Джерри молча подпирал стену и всем своим видом показывал, что готов так стоять хоть целый день. - Мы - придерживаемся левой ориентации. - Стаббс сел на своего любимого конька. - Это означает, что мы предпочитаем доверять сотрудникам и считаем ниже своего достоинства охотиться на хитрых лис, которые захотят смошенничать. Наше выживание может оказаться под угрозой из-за чрезмерной щедрости одного безграмотного миллионера. Есть документы, свидетельствующие, что Столвуд праздновал Рождество в Пномпене. Он устраивал там рождественский обед для высоких должностных лиц камбоджийского правительства, храни его Бог. Я говорил со Столвудом, похоже и он это подтверждает. Он был в Пномпене. Джерри неторопливо продефилировал к окну и остановился, присев на старый черный радиатор отопления. За окном, меньше чем в двух метрах от него, над тротуаром, по которому в обоих направлениях сновали люди, висели большие уличные часы с довольно грязным циферблатом - подарок Флит-стрит от основателя газеты. Было не очень рано, но стрелки часов застыли на без пяти шесть. У дверей на другой стороне улицы двое мужчин читали газету. Шляпы и газета не позволяла разглядеть их лиц. Джерри подумал, как прекрасна была бы жизнь, если бы все "хвосты" на самом деле выглядели именно так. - Стаббси, все тянут с этой газетенки комиксов, что могут, - сказал он совершенно серьезно после довольно долгого молчания. - Включая тебя. Ты говоришь о том, что было три года назад, черт побери! Да выбрось ты это из головы, дружище! Послушайся моего совета. Можешь засунуть этот свой документ себе в задницу. Другого он не заслуживает. - Мы - не газетенка комиксов, мы - газета. Комиксы печатает цветное приложение. - Для меня - газетенка, дружище. Всегда ею была, и всегда ею останется. - Добро пожаловать, - выразительно сказал Стаббс со вздохом. - Добро пожаловать, избранник председателя правления. - Он взял печатный бланк контракта. "Имя: Уэстерби, Клайв Джеральд, - с пафосом продекламировал он, делая вид, что читает контракт. - Профессия: аристократ. Добро пожаловать, сын старика Самбо". - Он бросил контракт на стол - Будешь писать для обоих выпусков. Для воскресного и для ежедневного. Обеспечиваешь освещение всех событий недели, от военных действий до представлений с голыми бабами. Без автоматического права продления контракта и без пенсии, представительские расходы - на минимальном уровне. Расходы на стирку - только в командировках, и не включай сюда свои недельные счета из прачечной. У тебя будет карточка для оплаты телеграмм, но использовать ее не надо. Высылай статьи авиапочтой и сообщай по телексу номер квитанции, мы здесь будем учитывать, когда получим. Дальнейшая оплата - по результатам работы. Би-би-си великодушно согласилась использовать интервью, которые ты запишешь на магнитофон: расценки - как всегда, смехотворные. Наш председатель говорит, что это хорошо для престижа, уж не знаю, что он имеет в виду. Для использования твоих материалов другими агентствами и газетами... - Аллилуйя, - закончил Джерри, глубоко вздохнув. Неторопливо прошествовав к столу, он взял шариковую ручку с обгрызенным концом, еще мокрую от зубов Стаббса, и, не глядя на ее владельца не просмотрев формулировок контракта, неторопливым царственным жестом в конце последней страницы, ухмыляясь, начертал свою подпись. В эту самую минуту девушка в джинсах весьма бесцеремонно распахнула дверь и вывалила на стол кипу свежих гранок, как будто ее специально прислали для того, чтобы прервать происходившее священнодействие с контрактом. Зазвонили телефоны - возможно, они звонили уже давно. Девушка вышла из комнаты, нелепо балансируя в туфлях на платформе; чья-то незнакомая голова заглянула в дверь и прокричала: "К старику на утреннюю молитву, Стаббси" Тут же появился кто-то из младших сотрудников, и уже через минуту Джерри под его руководством начал обход отделов, в которых должен показаться новоиспеченный корреспондент: административный, международный, отдел редакционных статей, бухгалтерия, отдел хроники, спортивный, отдел путешествий и отдел этих ужасных женских журналов. Провожатым был бородатый выпускник колледжа лет двадцати, и Джерри на протяжении всего ритуала называл его Седриком. Покинув здание редакции, он остановился на тротуаре, слегка покачиваясь с пятки на носок и обратно, как будто был пьян или только что пережил хорошую встряску и еще не оправился. - Потрясающе, - проговорил он достаточно громко, так чтобы услышали и оглянулись проходившие мимо девушки. - Отлично. Великолепно. Замечательно. Неподражаемо. - С этими словами Уэстерби нырнул в ближайшее питейное заведение, где стойку бара подпирали несколько видавших виды журналистов - главным образом из братии, пишущей о вопросах промышленности и политики, хваставшиеся друг перед другом, как их статья едва не стала гвоздем пятой полосы. - Уэстерби! Это же сам граф, собственной персоной! Смотрите, это же его костюм! А в костюме - маленький графинчик - кто бы мог подумать! Джерри оставался там, пока не подошло назначенное время. Пил очень умеренно, потому что хотел сохранить ясную голову для прогулки в парке с Джорджем Смайли. В каждом закрытом сообществе есть свой узкий и широкий круг. Джерри принадлежал к широкому. Ему никогда бы не могло прийти в голову, что когда-нибудь он сможет "прогуляться по парку" или, если не употреблять профессионального жаргона, тайно встретиться со Смайли. Джерри назвал это, если бы ему когда-нибудь вздумалось - Боже упаси! - выразить словами то, что составляло большую и главную часть его судьбы - перенестись в другую жизнь, где живет и действует его второе, лучшее "я". Перед этим он должен был немного побродить по городу, взяв за точку отсчета какое-нибудь заранее условленное место, обычно не слишком людное, например Ковент Гарден, а потом появиться на месте за несколько минут до шести. Джерри полагал, что за это время довольно поредевшая команда "уличных художников" Цирка имела возможность хорошенько понаблюдать за ним и убедиться, что все чисто и "хвоста" нет. В первый вечер он должен был прийти к выходу на набережную из станции метро "Чаринг-Кросс" - это было место, где всегда много народу и сутолока и где всегда происходят какие-то заминки с транспортом. В последний вечер пунктом назначения была автобусная остановка на южной стороне Пикадилли, там, где начинается Грин-парк (Парк в Лондоне, тянется вдоль улицы Пикадилли). На эту остановку приходило много автобусов разных маршрутов. Встреч было четыре. Две в Лондоне и две - в "яслях". Совещания в Саррате являлись чисто рабочими - обязательное в таких случаях совершенствование профессиональных навыков - процедура, которую периодически проходили все оперативные сотрудники. Требовалось запомнить большое количество информации - телефонные номера, пароли, правила конспиративных встреч, условные фразы, открытый код обычных незашифрованных сообщений, запасные варианты и порядок действий в чрезвычайных обстоятельствах (которые, как хотелось надеяться, возможно, никогда не наступят). У Джерри была цепкая память на факты, и "инквизиторы", устроив ему экзамен, остались довольны. Кроме того, ему пришлось восстановить технику рукопашного боя, в результате чего на спине появились кровоподтеки от слишком частых падений на старенькие изношенные маты. Встреч в Лондоне было две: очень короткий инструктаж и очень короткое прощание. Его доставляли туда на машине, и каждый раз свидание обставлялось no-разному. У Грин-парка паролем служил пластиковый пакет из магазина "Фортнум энд Мейсон" (Универмаг в Лондоне, рассчитанный на богатых покупателей. "Часовая башня здания парламента в Лондоне). А на набережной он держал в руке старый номер журнала "Тайм", на обложке которого (по воле случая) была запечатлена весьма упитанная физиономия председателя Мао, и красная рамка, и подписи под фотографией в косых лучах заходящего солнца резко выделялись на белом фоне обложки. Часы на Биг Бене пробили шесть, Джерри сосчитал удары. Согласно правилам, такие встречи ни в коем случае не назначались на ровный час, четверть или половину, а только в промежутки между ними, потому что считается, что это не так бросается в глаза. Шесть часов осенью... Колдовской час, когда запах залитых дождями и засыпанных опавшими листьями крикетных полей Англии стелется над водой, смешиваясь с клочьями тумана, плывущего в сумерки над рекой. Джерри коротал время, пребывая в приятном состоянии, близком к трансу, бездумно впитывая все эти ароматы и почему-то сильно прищурив левый глаз. Заскрежетав тормозами, автофургон остановился около Уэстерби. Это оказался видавший виды зеленый "бедфорд" с лестницей на крыше и надписью на боку: "Строительная фирма Харриса". Старая колымага, со стальными ставнями на окнах, Долго служившая верой и правдой в качестве машины наблюдения, теперь находилась на заслуженном отдыхе. Увидев, как подъехал фургон. Джерри направился к нему. Шофер, угрюмый молодой парень с заячьей губой, высунул в открытое окно голову с коротко стриженными волосами. - А где же Уилф? - грубо и требовательно спросил он. - Мне сказали, что с тобой будет Уилф. - Придется довольствоваться одним мной, - с обидой отозвался Джерри. - Уилф сегодня работает в другом месте. Открыв заднюю дверцу, он забрался внутрь и захлопнул дверь: сиденье впереди, рядом с шофером, было умышленно заложено листами фанеры, и там для него места не было. За всю дорогу они не вымолвили ни слова. В былые времена водителями в Цирке работали в большинстве своем сержанты - нормальные ребята, с которыми Джерри всегда мог перемолвиться парой слов. Теперь все было иначе. Когда он ездил в Саррат, процедура была почти точь-в-точь такая же, только ехать по довольно ухабистой дороге нужно было чуть ли не сутки. Если везло и шофер не забывал бросить в заднюю часть фургона подушку, Джерри (даже после этой езды по ухабам) сохранял способность сидеть. Кабина водителя была отгорожена от места где, согнувшись, устраивался Джерри. Единственное, что он мог делать, так это смотреть наружу, подпрыгивая и скользя взад-вперед на деревянной скамье. И то мир был виден сквозь небольшие зазоры по краям стальных створок, закрывавших окна, поэтому окружающее выглядело, в лучшем случае, фрагментарно. Несмотря на это, Джерри довольно быстро по отдельным приметам начал узнавать места, по которым они проезжали. Они миновали старые, давно отслужившие свое заводы, производящие гнетущее впечатление и похожие на плохо выкрашенные кинотеатры двадцатых годов; кирпичное здание придорожной закусочной с красной неоновой вывеской "Обслуживаем свадьбы". Острее всего сказалось впечатление того первого - и последнего - вечера в Цирке. Когда он приблизился к легендарным и таким знакомым башенкам, его охватило чувство, смутно похожее на благоговение, как бывало абсолютно всегда при приближении к этому дому: "Вот этому-то мы и служим". Сначала он увидел красную кирпичную стену, потом - черные стволы платанов, потом - разноцветные огни. Ворота распахнулись, фургон въехал во двор и резко, с глухим стуком, остановился. Кто-то открыл дверцы, в ту же минуту он услышал звук закрывающихся ворот, и мужчина громко прокричал, словно старшина в армии: - Ну же, давай, парень, шевелись: оторви наконец задницу от подушки, черт тебя возьми! - Гиллем решил немногопоразвлечься. - Привет, Питер, братишка, как дела? Господи, до чего же холодно! Не утруждая себя ответом, Гиллем бодро хлопнул Джерри по плечу, быстро захлопнул дверцу фургона, запер ее сверху и снизу, положил ключи в карман и почти бегом повел его по коридору, полностью разгромленному "хорьками" - должно быть, они уже не в силах были сдерживать свою ярость. Штукатурка местами была отбита, куски ее валялись под ногами, под ней сверкала дранка; двери были сорваны с петель; местами свисали балки и перекрытия окон и дверей; кругом валялся битый кирпич, и все кругом было покрыто толстым слоем пыли. - У вас тут что, ирландские террористы поработали? - воскликнул Джерри. - Или просто кто-то устраивал вечеринку? Гиллем не расслышал вопроса из-за громкого звука шагов. Они быстро шагали вверх по лестнице, Гиллем - впереди, Джерри - за ним по пятам, смеясь и громыхая ботинками по голым деревянным ступенькам. У двери Джерри подождал, пока Гиллем возился с замками. Потом снова подождал, пока их закрыли. - Вот и пришли. Добро пожаловать!. Они были на шестом этаже. Теперь они шли спокойно, без гонки и шума, - английские младшие офицеры, которым сделали замечание и призвали к порядку. Коридор повернул налево, направо, они поднялись на несколько узких ступенек. Треснувшее овальное зеркало, снова ступеньки: две вверх, три вниз. Они подошли к конторке охранника, за ней никого не было. Слева сияла комната для совещаний - пустая, с креслами, расставленными не очень ровным кругом, и с камином, в котором весело горел огонь. Они прошли мимо и вошли в длинную приемную с коричневым ковром на полу, на дверях которой висела табличка "Секретариат". Три "мамаши" с ниточками жемчуга на шеях не спеша печатали при свете настольных ламп. В дальнем конце комнаты виднелась давно некрашенная и захватанная около ручки дверь. На ней не было ни прорези, ни наличника для замка. Джерри заметил только отверстия от шурупов и отличающееся по цвету место, где когда-то был замок. Гиллем толкнул дверь без стука, просунул голову в образовавшуюся щель и негромко спросил, обращаясь к кому-то в комнате. Потом попятился назад и пропустил Джерри вперед: Джерри Уэстерби предстал пред светлые очи самого. - Черт возьми, Джордж! Потрясающе! Привет! - Не задавай ему вопросов о жене, - предупредил его Гиллем торопливой, едва слышной скороговоркой, которая еще долго звучала у Джерри в ушах. Как можно охарактеризовать их отношения? Отец и сын? Мозг одного и повинующееся ему ловкое мускулистое тело другого? Возможно, точнее всего было бы сказать, что они были духовными отцом и сыном, что для людей их профессии считается самыми крепкими узами. - Старина, да ты молодцом, - пробормотал Джерри с неловким смешком. Когда друзья-англичане встречаются после долгой разлуки, они не могут найти подходящих слов для того, чтобы по-настоящему выразить охватившие их чувства. Особенно когда они стоят друг против друга в мрачном казенном кабинете, где неоткуда черпать вдохновение, и самый изящный предмет обстановки - сосновый стол. Джерри протянул руку - на долю секунды мускулистая ладонь хорошего игрока в крикет соприкоснулась с мягкой ладонью Смайли. Начальник двинулся к камину, где для них были приготовлены два немало послуживших на своем веку, старых кресла с потрескавшейся кожей, а следом за ним, на некотором расстоянии, - Джерри. Здесь тоже, несмотря на раннюю осень, в камине горел огонь, но гораздо более скромный, чем в комнате для совещаний. - Ну, как там, в Лукке? - спросил Смайли, наливая из бутылки в стаканы. - В Лукке замечательно - Да что ты? Тогда, наверное, здорово не хотелось уезжать? - Черт побери, нет. Все превосходно. Потрясающе. Твое здоровье! - И твое тоже! Они сели. - Почему "потрясающе", Джерри? - спросил Смайли, как будто это слово было ему незнакомо. На столе ничего не было, вся комната была пуста, что делало ее похожей на кабинет без хозяина. - Я думал, что со мной покончено, - объяснил Джерри. - Что меня навсегда вывели в тираж. Когда я получил телеграмму, у меня аж дыхание перехватило. Я думал: ну что ж, должно быть, Билл засветил меня так, что только слепой не увидел бы. Он ведь всех остальных засветил, так почему же я должен быть исключением? - Да, - согласился Смайли, как будто он разделял недоумение Джерри, и некоторое время смотрел на него, откровенно разглядывая и не скрывая, что пытается в чем-то разобраться. - Да-да, конечно. Но, судя по всему, пожалуй, у него так и не дошли руки до того, чтобы выдать всю сеть наших внештатных сотрудников, привлекавшихся к выполнению отдельных заданий. Мы нашли следы его активной работы практически во всех остальных отделах архива, но материалы по внештатникам были собраны под названием "Дружественные контакты" в разделе "Армейский добровольческий резерв", а это, по сути дела, совершенно самостоятельный архив, к которому он не имел доступа. Это совсем не означает, что он считал вас не заслуживающими внимания, - поспешил добавить Смайли, - просто другие проблемы были для него важнее. - С этим я вполне могу жить, - усмехнулся Джерри. - Рад это слышать, - ответил Смайли. Поднявшись с кресла, он снова наполнил стаканы, подошел к камину, взял медную кочергу и начал задумчиво ворошить угольки. - Лукка... Да... Однажды мы с Энн ездили туда. Очень давно - должно быть, лет одиннадцать или двенадцать назад. Там все время шел дождь. - Он коротко рассмеялся. В небольшой нише в дальнем углу комнаты Джерри углядел узкую и на вид довольно жесткую походную кровать, в изголовье которой выстроился целый ряд телефонов. - Я помню, мы принимали ванны, - продолжал Смайли. - Тогда было модно там лечиться. Одному Богу известно, от чего именно мы лечились. - Он снова начал энергично ворошить в камине, и на этот раз огонь разгорелся, отбрасывая на круглое лицо оранжевые отсветы, так что толстые стекла его очков засверкали золотым блеском. - А ты знал, что поэт Гейне пережил там сильнейшее романтическое приключение? Роман... Я теперь даже думаю, что мы и поехали туда именно поэтому. Надеялись, что и на нас снизойдет благодать. Джерси пробормотал в ответ что-то не очень вразумительное, не будучи вполне уверен в этот момент, кто такой Гейне. - Он принимал ванны, пил воду и, занимаясь всем этим, встретил женщину, уже одно имя которой произвело на него такое неизгладимое впечатление, что он стал звать так свою жену. - Смайли еще мгновение постоял, освещенный отблесками огня, горевшего в камине. - У тебя ведь тоже там было романтическое приключение? - Да нет, ничего особенного. Ничего такого, о чем нужно было бы писать домой, родным. "Это дело рук Бесс Сандерс, - автоматически подумал Джерри, почувствовав, что земля слегка закачалась у него под ногами, но потом снова встала на место. - Да, Бесс - это естественная и неотъемлемая часть всезнающей службы. Отец - отставной генерал, главный шериф графства. Должно быть, у старушки Бесс по тетушке в каждой секретной конторе на Уайтхолле". Снова нагнувшись, Смайли аккуратно поставил кочергу в угол, как будто возлагая венок. - Человеческие привязанности совсем не обязательно противоречат нашим интересам. Мы просто предпочитаем знать об этих привязанностях. Джерри промолчал. Смайли, повернув голову, через плечо бросил на него взгляд, и тот изобразил на лице улыбку, чтобы сделать ему приятное, но она вышла немного натянутой. - Могу сказать тебе, что даму, внушившую Гейне такую любовь, звали Матильда Эрвин, - Смайли вернулся к прерванному разговору, и улыбка Джерри превратилась в неловкий смешок. - Да, должен признать, по-немецки оно звучит несколько приятнее. Кстати, как книга? Мне очень не хотелось, чтобы мы спугнули твою музу. Я бы себе этого не простил, можешь быть уверен. - Никаких проблем, - ответил Джерри. - Что, закончил? - Да нет, не совсем. Ты же знаешь, как это бывает. Они замолчали, и какое-то время был слышен только стук пишущих машинок в комнате "мамаш" да шум уличного движения. - Ну, тогда мы постараемся создать для тебя все условия, когда все будет позади, - сказал Смайли. - Я обещаю. А как прошла встреча со Стаббсом? - Никаких проблем, - снова повторил Джерри. - Можем мы еще что-нибудь сделать, чтобы помочь тебе все уладить? - Да нет, не думаю. Из коридора, ведущего к приемной, послышались шаги. "Ага, - подумал Джерри, - а вот и вожди могущественных кланов собираются на военный совет". - Как настрой? Готов к ратным подвигам и все такое прочее? - спросил Смайли. - Ты действительно готов? Уверен, что ничего не имеешь против? - Никаких проблем. "Почему я не могу сказать еще что-нибудь? - удивился он про себя. - Прямо как будто пластинку заело, черт побери". - У многих сейчас настрой совсем не тот. Никакого желания во все это снова ввязываться. Особенно в Англии. Многие считают, что удобнее исповедовать другую жизненную философию: подвергать все сомнению. Считают, что они в середине, на нейтральной полосе, над битвой, хотя на самом деле такой позиции просто нет. Сторонние наблюдатели никогда не выиграли ни одной битвы, согласен? Мы, работающие в этой системе, это понимаем. Нам повезло. Наша нынешняя война началась в 1917 году, вместе с большевистской революцией. И ничего с тех пор пока не изменилось. Смайли теперь стоял на другом конце комнаты, недалеко от кровати. На стене за ним висела, отражая свет разгоревшегося в камине огня, старая зернистая фотография. Джерри заметил ее сразу же, как только вошел. Сейчас, в этот напряженный момент, он словно почувствовал, что за ним изучающе наблюдают сразу двое: Смайли и глаза" смотревшие на него с размытой фотографии за стеклом, на котором играют отсветы каминного огня. Звуков, говоривших о том, что за дверью что-то происходит, становилось все больше. Они слышали голоса и обрывки смеха, скрип стульев. - Я где-то читал, - сказал Смайли, - кажется, у какого-то историка, американца, - он писал о поколениях, которые рождаются в долговой тюрьме и проводят всю свою жизнь, пытаясь расплатиться с долгами и выйти на свободу. Я думаю, наше поколение именно такое. Согласен? И у меня по-прежнему такое ощущение, что я еще не со всеми долгами расплатился. А у тебя нет? Я всегда был благодарен службе за то, что она дала мне возможность платить по этим долгам. У тебя нет такого ощущения? Я думаю, нам не нужно стыдиться того, что мы кладем свою жизнь на алтарь. Наверное, я тебе кажусь старомодным? Лицо Джерри словно наглухо захлопнулось. Когда он долго не видел Смайли, он всегда забывал об этой его черте, а когда встречался с ним снова - вспоминал слишком поздно. В старине Джордже было что-то от несостоявшегося проповедника, и чем, старше он становился, тем заметнее это проявлялось. Казалось, он думает, что весь этот проклятый западный мир озабочен теми же проблемами, что и он, и что всех надо просто наставить на путь истинный. - И в этом смысле, я думаю, мы имеем полное право гордиться тем, что мы чуть-чуть старомодны... Больше Джерри просто не мог выдержать. - Старина, - взмолился он с вымученным смешком: он чувствовал, что кровь прилила к лицу, - ради всего святого. Ты говоришь, что нужно делать, я выполняю приказ. Ладно? Это ты у нас мудрая сова, которая все знает и понимает, а не я. Ты говоришь, куда бить, - я наношу удар. В мире полным-полно интеллектуалов, умеющих рассуждать на любую тему, у которых всегда наготове дюжина самых разных аргументов против того, чтобы, черт возьми, высморкаться. И еще один такой никому не нужен. Ладно? Господи Боже мой, ну, ты ведь понимаешь, что я хочу сказать? Резкий стук в дверь возвестил, что вернулся Гиллем. - Трубки мира уже зажжены. Босс. В этот момент Джерри показалось, что он расслышал слова "дамский угодник", что его немало удивило, но он не понял, относились ли они к нему самому, или к поэту Гейне - да, впрочем, его это не слишком волновала Смайли постоял в нерешительности, нахмурился и, казалось, вернулся с высот, на которые мысленно воспарил. Он взглянул на Гиллема, потом снова на Джерри, после чего сфокусировал взгляд где-то посередине, как это умеют делать ученые мужи в Англии. - Да... ну ладно, тогда, пожалуй, мы можем приступать к делу. Давайте заведем часы, - сказал он с отсутствующим видом. Когда они гуськом, по одному, выходили из комнаты, Джерри остановился, чтобы в полной мере оценить фотографию на стене; он насмешливо улыбался, надеясь, что Гиллем тоже немного задержится. Так и произошло. - Похоже, что он проглотил свою последнюю шестипенсовую монету, - сказал Джерри. - Кто это? - Карла, - ответил Гиллем. - Тот самый, который завербовал Билла Хейдона и на кого он работал. Главный русский шпион. - Да? - А имя больше похоже на женское. - Это кодовое название первой созданной им агентурной сети. Некоторые утверждают, что так звали его первую и единственную любовь. - Ну и черт с ним, - беззаботно сказал Джерри и, все еще насмешливо улыбаясь, направился вместе с Гиллемом к комнате для совещаний. Возможно, Смайли умышленно ушел вперед, он не мог слышать их разговора. - Ты по-прежнему вздыхаешь по той ненормальной девице - ну, той, что играет на флейте? - спросил Джерри. - Она теперь уже не такая ненормальная, - ответил Гиллем. Они прошли еще несколько шагов. - А у него? Снова сбежала? - сочувственно поинтересовался Джерри. - Вроде того. - А он сам-то как - с ним все в порядке? - Джерри кивнул на одинокую фигуру впереди, изо всех сил стараясь показать, что его это нимало не интересует. - Ест он нормально?За собой следит? Ну, одежда там, и все такое прочее? - Все в полном порядке, лучше не бывает. А что? - Да нет, ничего, просто спросил. Из аэропорта Джерри позвонил дочери Кэт - он это редко делал, но сейчас ему казалось, что момент подходящий. Он понял, что был не прав, что делать этого не следовало, еще прежде чем опустил монету в автомат, но взыграло упрямство - он не положил трубку. Даже до боли знакомый голос бывшей жены не заставил его отказаться от этого намерения. - Алло! Привет! Это я. Здорово. Рад тебя слышать. Как дела у Фила? Это был ее нынешний муж, государственный служащий. Ему совсем немного оставалось до пенсии, хотя он был моложе Джерри, наверное, на целых тридцать сумасшедших жизней. - Спасибо, у него все просто замечательно, - ответила она тем ледяным тоном, которым разговаривают бывшие жены со своими бывшими мужьями, когда встают на защиту своих нынешних супругов. - Ты звонишь, чтобы узнать об этом? - Да нет, я, понимаешь ли, просто захотел поболтать с малышкой Кэт. Уезжаю ненадолго на Восток, снова впрягся в газетную лямку, - ответил он. Ему казалось, что он должен как-то объяснить это. - Газете понадобилась рабочая лошадка. Джерри услышал стук, с которым она положила телефонную трубку на комод. "Дубовый комод, - вспомнил он. - С ножками в форме сплетенных колосьев ячменя. Еще одна из вещей, оставшихся от былого великолепия домов Самбо". - Папа? - Привет! - заорал он что было мочи, словно их плохо соединили или как будто он не ожидал услышать ее голос, - Это ты, Кэт? Здравствуй. Послушай, детка, ты получила мои открытки и все прочее? - Он прекрасно знал, что получила. Она регулярно благодарила его в своих еженедельных письмах. Не слыша в трубке ничего, кроме того же "Пana?", которое она повторила еще раз с вопросительной интонацией, Джерри спросил бодрым голосом: - Ты все еще собираешь марки? Да? Видишь, я ведь опять еду на Восток. Тем временем объявляли посадку на какие-то рейсы, приземлялись самолеты, перемещались целые миры, но Джерри Уэстерби, который говорил со своей дочерью, оставался неподвижным среди всего этого движения. - Ты когда-то просто с ума сходила по маркам, - напомнил он. - Мне уже семнадцать. - Ну да, ну да, конечно. Так что ты коллекционируешь теперь? Подожди-подожди, не говори, я сам догадаюсь... Мальчиков? Так? - Стараясь ни на секунду не сбиться с жизнерадостно-шутливого тона, он продолжал в том же духе, переминаясь с ноги на ногу, словно пританцовывая в своих ботинках из оленьей кожи, пересыпая речь шутками и сам же смеясь над ними. - Послушай, я там тебе послал немного денег. Через Блатта. Нечто вроде подарка ко дню рождения и к Рождеству одновременно. Ты, пожалуйста, посоветуйся с мамой, прежде чем тратить их. Или, может быть, с Филом. Ладно? Он вроде бы разумный парень, так ведь? Давай-ка, поставь передним задачу, пусть поломает голову. Это вроде бы по его части. - Он открыл дверцу телефонной будки, чтобы создать впечатление царящей вокруг спешки и суматохи. - Ну ладно, Кэт, кажется, объявляют посадку на мой самолет, - прокричал он, перекрывая шум аэропорта. - Береги себя, слышишь? Будь умницей. Знай себе цену. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Он встал в очередь