ок? За это время он мог снять пятьдесят отпечатков, если у него был навык. - Но ему нужен был бы воск, или пластилин, или еще что-нибудь... Я потом проверяла - смотрела в справочнике. - Он мог держать все это наготове у себя в комнате,- равнодушно заметил Тернер.- Она ведь на первом этаже. Не растраивайтесь,- сочувственно добавил он.- Может быть, он и в самом деле просто хотел впустить хор. Может быть, у вас слишком разыгралось воображение. Она перестала плакать. Ровным, монотонным голосом она продолжала свои признания: - Хор не репетирует в эти дни. Только по пятницам. А это был четверг. - Вы это выяснили? Справились у охраны? - Я знала это с самого начала. Знала, когда давала ему ключи. Делала вид, будто не знаю, но знала. Просто не могла отказать ему в доверии. Это был акт самопожертвования, неужели вы не понимаете? Акт самопожертвования, акт любви. Но разве мужчина может это понять! - И после того, как вы отдали ему ключи,- сказал Тернер, поднимаясь с колен,- он не захотел вас больше знать? - Все мужчины таковы. Разве нет? - Позвонил он вам в субботу? - Вы же понимаете, что не позвонил.- Она снова уронила голову на руку. Он захлопнул свою записную книжечку. - Вы слушаете меня? - Да. - Упоминал он когда-нибудь о женщине, которую зовут Маргарет Айкман? Он был помолвлен с нею. Она знала и Гарри Прашко. - Нет. - А о какой-нибудь другой женщине? - Нет. - Говорил он с вами о политике? - Нет. - Были у вас основания предполагать, что он человек крайне левых убеждений? - Нет. - Случалось вам видеть его в компании каких-либо подозрительных личностей? - Нет. - Говорил он с вами когда-нибудь о своем детстве? О своем дядюшке, который жил в Хэмпстеде? Дяде-коммунисте, воспитавшем его? - Нет. - О дяде Отто? - Нет. - Упоминал он когда-нибудь о Прашко? Упоминал или нет? Вы слышите? Упоминал он о Прашко? - Он говорил, что Прашко был его единственным другом на всей земле.- Она снова разрыдалась, и он снова ждал, пока она успокоится. - Говорил он о политических взглядах Прашко? - Нет. - Говорил, что они по-прежнему дружны? Она отрицательно покачала головой. - Гартинг обедал с кем-то в четверг. Накануне своего исчезновения. В "Матернусе". Это были вы? - Я же вам говорила! Клянусь, я не видела его больше! - Признайтесь, это были вы? - Нет! - Он сделал пометку в своей записной книжке, которая указывает на вас. Буква "П". И в других случаях он делал такие же пометки, имея в виду вас. - Это была не я! - Значит, это был Прашко, так, что ли? - Откуда я могу знать? - Потому что вы были его любовницей! Вы признались мне только наполовину, не рассказали всего! И вы продолжали спать с ним до последнего дня, пока он не скрылся! - Это неправда! - Почему Брэдфилд покровительствовал ему? Лео был ему глубоко антипатичен, почему же Брэдфилд так опекал его? Поручал ему всевозможные дела? Держал на жалованье? - Будьте добры, оставьте меня,- сказала она.- Пожалуйста, уходите. И никогда больше не появляйтесь. - Почему? Она выпрямилась. - Уйдите,- сказала она. - В пятницу вечером вы ужинали с ним. В тот вечер, когда он исчез. Вы были его любовницей, но не хотите в этом признаться! - Неправда! - Он расспрашивал вас о Зеленой папке! И заставил вас передать ему спецсумку, в которой она хранилась! - Неправда! Неправда! Убирайтесь вон! - Мне нужна машина. Тернер спокойно ждал, пока она звонила по телефону. - Sofort! (Немедленно ( н е м . )) -сказала она.- Sofort. Сейчас же приезжайте и заберите этого господина отсюда. Он направился к двери. - Что вы с ним сделаете, когда разыщете его? - спросила она упавшим голосом: волнение истощило ее силы. - Это уж не моя забота. - А вам, значит, все равно? - Мы его не найдем, так что это не имеет значения. - Зачем же тогда искать? - А почему бы и нет? Разве не в этом проходит наша жизнь? Все мы ищем людей, которых нам не суждено найти. Он не спеша спустился по лестнице в вестибюль. Из соседней квартиры доносился гомон - там веселились. Компания арабов, сильно на взводе, пробежала мимо него вверх по лестнице; они громко переговаривались, сбрасывая на ходу плащи. Тернер остановился в подъезде. По ту сторону реки неяркая цепочка огней висела в теплом полумраке, словно ожерелье, опоясывая чемберленовский Петерсберг. На противоположной стороне улицы высилось новое здание. Оно производило странное впечатление, словно было построено сверху вниз - сначала кран навесил крышу, потом подвели все остальное. У Тернера мелькнула мысль, что прежде он видел это здание в другом ракурсе. Улицу пересекала эстакада железнодорожного моста. Когда по ней с грохотом промчался поезд, в окнах вагона-ресторана промелькнули безмолвные силуэты людей, уткнувшихся в свои тарелки. - В посольство,- сказал Тернер.- В британское посольство. - Englische Botschaft? (В английское? ( н е м . )) - Не английское - британское. И побыстрей. Шофер выругался, буркнув что-то по адресу дипломатов. Машина понеслась с головокружительной быстротой, на одном из поворотов они чуть не столкнулись с трамваем. - Вы что, черт побери, не умеете водить машину? Тернер потребовал квитанцию. Шофер порылся в отделении для перчаток, достал квитанционную книжку и резиновую печать. Он хлопнул печатью с такой силой, что квитанция смялась. Посольство выплыло из-за угла, словно корабль, сверкая всеми своими окнами. Темные силуэты пар двигались в гостиной, слитые воедино медленным ритмом бального танца. Стоянка была забита машинами. Тернер выбросил квитанцию: Ламли не станет оплачивать проезд на такси. Согласно новому распоряжению об очередном сокращении расходов. И взыскивать не с кого. Разве что с Гартинга, который и так, кажется, уже по уши в долгах. Брэдфилд на совещании, сказала мисс Пит. Возможно, сегодня же ночью он улетит вместе с послом в Брюссель. Она отложила в сторону свои бумаги и вертела в руках синий кожаный овал, на котором в надлежащем порядке раскладывала именные карточки для предстоящего официального ужина; с Тернером она говорила таким тоном, словно ей вменялось в обязанность бесить его. А де Лилл - в бундестаге, слушает дебаты о чрезвычайных законах. - Я хочу поглядеть на ключи, которые хранятся у дежурного. - Очень сожалею, но вы можете получить эти ключи только с разрешения мистера Брэдфилда. Он сцепился с ней, а она только этого и ждала. Он одолел ее в перебранке, а ей только этого и надо было. Она выдала ему бланк допуска, подписанный хозяйственным отделом и завизированный старшим советником (политическим). Он отнес бланк на контрольный пост, где дежурным оказался Макмаллен. Крупного телосложения, медлительный в движениях, он был когда-то сержантом полиции в Эдинбурге, и все, что ему довелось слышать о Тернере, никак не располагало его в пользу последнего. - И ночной регистрационный журнал,- потребовал Тернер.- Начиная с января. - Пожалуйста,- сказал Макмаллен, продолжая маячить рядом, пока Тернер просматривал журнал, словно боясь, как бы тот его не унес. Было уже половина девятого, и посольство заметно опустело. Фамилия Гартинга нигде не значилась. - Отметьте меня,- сказал Тернер, протягивая журнал Макмаллену.- Я пробуду здесь всю ночь. "Как Лео",- подумал он. 9. РОКОВОЙ ЧЕТВЕРГ П о н е д е л ь н и к . В е ч е р В связке было не меньше пятидесяти ключей, но только на пяти или шести висели жетоны с номерами. Тернер стоял в коридоре на первом этаже - там, где, укрывшись в тени за колонной и глядя на дверь шифровальной, стоял в свое время Лео Гартинг. Было около половины восьмого - тогда, и Тернер старался представить себе, как Дженни с пачкой телеграмм в руке выходит из шифровальной. В коридоре было шумно. Девушки из канцелярии то приносили телеграммы для шифровки, то получали их обратно, и стальное окошечко в двери шифровальной все время поднималось и опускалось, словно нож гильотины. Но в тот четверг вечером здесь было тихо - временная передышка среди нараставших волнений,- и Лео разговаривал с ней здесь, где стоял сейчас Тернер. Он поглядел на свои часы, снова перевел взгляд на связку ключей и подумал: пять минут. Что успел Лео проделать за это время? Шум был оглушающий: человеческие голоса сливались со всякого рода механическими звуками, возвещавшими о том, что мир близится к катастрофе. Но в тот вечер все было спокойно, и Лео стоял здесь, притаясь, воплощение неподвижности и тишины, зверь, стерегущий свою добычу, чтобы выпотрошить ее и уничтожить. За пять минут. Тернер прошел по коридору до верхнего вестибюля, перегнувшись через перила, поглядел вниз, в пролет лестницы, и увидел, как вечерняя смена машинисток, словно спасаясь с горящего корабля, исчезла за дверью, растворившись в ночном мраке. Верно, Лео шел по коридору быстро, но с беззаботно-непринужденным видом - ведь Дженни могла все время глядеть ему вслед, да и Гонт или Макмаллен могли увидеть его, когда он спускался с лестницы,- проворно, но без малейших признаков спешки. Тернер остановился в вестибюле. "Но какой же чудовищный риск! - внезапно подумал он.- Какая отчаянная игра!" Он увидел, как внизу все расступились, давая дорогу двум немецким чиновникам. В руках у них были черные портфели; они шагали с важным видом, словно пришли совершить хирургическую операцию... К а к о й р и с к ! Дженни могла одуматься. Могла броситься за ним. И в ту же секунду ей стало бы ясно - даже если бы она не знала этого прежде,- что Лео лжет. В ту же секунду, как только она очутилась бы в нижнем вестибюле и заметила, что из конференц-зала не доносится ни звука, увидела бы, что в регистрационном журнале нет отметки о приходе ни одного из участников хора, а на вешалке, возле входной двери, где сейчас разоблачались немецкие чиновники, не висит ни единого пальто, ни единой шляпы,- в ту же секунду она бы уже знала, что Лео Гартинг, эмигрант, космополит, несостоявшийся любовник, поставщик расхожего ширпотреба, обманул ее, чтобы раздобыть у нее ключи. " А к т с а м о п о ж е р т в о в а н и я , а к т л ю б в и . Н о р а з в е м о ж е т м у ж ч и н а э т о п о н я т ь ? " Прежде чем войти в коридор, он остановился перед лифтом и внимательно его осмотрел. Позолоченная дверь была заперта. Вместо зеркала напротив двери - черное пятно: зеркало заколотили изнутри досками. Два тяжелых металлических бруса пересекали дверь по горизонтали для большей верности. - Давно это сотворили? - Сразу после Бремена, сэр,- ответил Макмаллен. - А когда был Бремен? - В январе, сэр. В конце января. По предложению министерства, сэр. Они прислали специального служащего. Он закрыл подвальное помещение и лифт, сэр.- Макмаллен сообщил это так, словно давал отчет олдерменам города Эдинбурга, и, как положено по уставу, методично переводил дыхание после каждой фразы.- Трудился тут всю субботу и воскресенье,- с почтительным удивлением добавил он, ибо, будучи по натуре апатичен и ленив, легко выдыхался на любой работе. Тернер не спеша направился по тускло освещенному коридору к комнате Гартинга. Он думал: "Все эти двери были, вероятно, заперты, свет потушен, комнаты пусты. Может быть, сквозь решетки светила луна? Или представители Британской империи, если они рангом пониже, должны довольствоваться светом этих дешевых голубоватых ночников, и только шаги Лео громко отдавались под сводами?" Две девушки прошли мимо него, одетые на случай боевой тревоги. Одна из них, в джинсах, окинула Тернера пристальным взглядом, словно прикидывая его вес. "Черт побери,- подумал он,- подождите, скоро я поиграю с какой-нибудь из вас". Он отпер дверь комнаты Лео и остановился на пороге в темноте. Ч е г о ж е т ы в с е - т а к и д об и в а л с я , Л е о , т ы , в о р ? Жестяные коробки из-под сигар могли сгодиться для этого дела, если их наполнить чем-нибудь вязким: детский пластилин из большого универмага Вулворта в Бад-Годесберге мог, например, сослужить свою службу; если еще немного посыпать его тальком, отпечаток был бы яснее. Три нажима ключом - одной стороной, другой стороной и вертикально, бородкой вниз; главное, чтобы все выступы и углубления обозначились четко. Конечно, это не лучший способ, все зависит от того, какие получатся болванки, но хороший, мягкий металл податлив, он сам заполнит малейшие углубления в форме... Значит, здесь Лео все держал наготове. Все пятьдесят жестянок, А может, только одну? Может, только один ключ. Который? Какая пещера Аладдина, какой тайник хранил таинственные сокровища этого угрюмого английского дома? Г а р т и н г , т ы в о р ! Он начал осмотр с двери, ведущей в комнату самого Гартинга, просто назло ему, чтобы досадить, довести незримо до его сознания, что с его дверью могли побаловаться, как со всякой другой, а потом не торопясь пошел дальше по коридору, подбирая ключи к замкам, и всякий раз, когда попадался нужный ключ, он прятал его в карман и думал: "Ну, какую пользу извлек ты для себя здесь?" Большинство дверей оказались просто незапертыми, и ключей оставалась еще целая куча - от шкафов, от туалетов, от комнат отдыха, от служебных помещений, от комнаты первой помощи, где сильно пахло спиртом, от предохранительной коробки над вводом электрических кабелей. Ты устанавливал микрофоны? В этом разгадка твоего пристрастия ко всякого рода технике? Вот зачем тебе все эти электрические шнуры, фены, всевозможные приспособления, детали каких-то приборов - не безобидный ли все это камуфляж, чтобы вмонтировать где нужно хитроумное приспособление для подслушивания? - Вздор! - произнес он громко, поднялся обратно вверх по лестнице, гремя связкой оставшихся ключей, ударявших его по ляжке, и попал прямо в объятия личного секретаря посла, суетливого и одновременно чопорного субъекта, в немалой мере усвоившего непререкаемый тон своего начальника. - Его превосходительство может появиться в любую минуту. На вашем месте я постарался бы ретироваться, и чем быстрее, тем лучше,- промолвил секретарь небрежно и холодно.- Его превосходительство не питает особого расположения к людям вашей профессии. Почти во всех коридорах было светло как днем. В торговой миссии справляли шотландский национальный праздник. Шотландская куропатка, задрапированная кемпбелловским пледом, висела рядом с портретом королевы в форме шотландского стрелка. На листке фанеры была сооружена некая абстракция из крошечных бутылочек с шотландским виски, крошечных волынок и танцоров-волынщиков. В счетно-плановом отделе под ярким плакатом, неистово призывавшим покупать только на Севере, мертвенно-бледные клерки с нечеловеческим упорством нажимали кнопки арифмометров, и только арифмометры оставались, казалось, равнодушными к висевшему на стене грозному предостережению: "Крайний срок - Брюссель!" Тернер поднялся еще этажом выше и очутился в Уайт-холле, в атташате, где у каждого из них был свой маленький кабинетик, что и было обозначено на двери вместе со званием владельца. - Какого черта вы здесь шляетесь? - спросил его дежурный сержант, и Тернер посоветовал ему не забывать, что он не в казарме. Откуда-то доносился голос с военной интонацией, диктовавший что-то стенографистке. Машинистки в своем бюро покорно сидели за машинками, словно ученицы за партами. Две девушки в зеленых комбинезонах заботливо склонились над гигантской копировальной машиной; третья сортировала разноцветные телеграммы, словно прачка - выглаженное белье. На особом помосте, возвышаясь над всеми, старшая машинистка, седая шестидесятилетняя дама с подкрашенными синькой волосами, проверяла восковки. Единственная из всех, она тотчас почуяла появление неприятеля и резко повернула голову в его сторону. Стена у нее за спиной почти сплошь была покрыта пришпиленными кнопками открытками - рождественскими поздравлениями от старших машинисток других посольств и миссий. На одних были изображены верблюды, на других - королевская эмблема. - Мне нужно проверить, как у вас тут работают замки,- пробормотал Тернер и прочел в ее взгляде: "Проверяйте что угодно, только не моих девочек". "Черт побери, сказать по правде, я бы не отказался от одной из них. Ну, что вам стоит уступить мне одну девчонку для самой короткой прогулочки в рай! Г а р т и н г , т ы в о р ! " Было десять часов. Тернер побывал уже везде, куда Гартинг мог с ключами иметь доступ, и в награду за все свои старания приобрел только головную боль. То, что хотел раздобыть Гартинг, уже исчезло отсюда. А возможно, было так надежно упрятано, что для розыска потребовались бы недели, или, наоборот, было настолько на виду, что оставалось невидимым. Тернера мутило, как после перенапряжения, бессвязные воспоминания вертелись в мозгу. Черт! Один только день. За один день - от энтузиазма к унынию. От самолета до его рабочего стола - всюду следы, и никакого ключа к разгадке тайны. За один какой-то сволочной понедельник прожил точно целую жизнь. Он уставился на кипу чистых телеграфных бланков, недоумевая, что, дьявол его возьми, может он сообщить в Лондон. Корк уснул, аппараты молчали. Груда ключей громоздилась перед ним. Он принялся нанизывать их на кольцо. Ну же, думал он, постарайся пригнать одно к другому, черт побери. Ты не ляжешь в постель, пока хотя бы не определишь, в каком направлении надо действовать. "Задача интеллекта,- рычал его толстозадый учитель,- в том, чтобы из хаоса создавать порядок. Что такое анархия? Это - мозг, лишенный системы". "Допустим, учитель, но что же тогда система без мозга?" Тернер взял карандаш и не спеша начертил табличку дней и часов недели. Потом открыл синюю записную книжку. Разобраться в этих отрывочных записях, составить из кусков целое. "Вы найдете его, а Шоун не найдет". Л е о Г а р т и н г , в т о р о й с е к р е т а р ь п о с о л ь с т в а , " П р е т е н з и и и к о нс у л ь с к и е ф у н к ц и и " , в о р и о х о т н и к , я в ы с л е ж у т е б я . - Вы случайно не разбираетесь немножко в акциях? - спросил Корк, внезапно пробуждаясь от дремоты. - Нет, не разбираюсь. - Меня, собственно, вот что интересует,- продолжал Корк, протирая свои розовые, как у кролика, глаза,- если на Уолл-стрит начнется паника, во Франкфурте тоже паника и у нас ничего не получится с Общим рынком, как отзовется это на шведской стали? - На вашем месте я поставил бы все на чет или нечет в рулетке и избавился от беспокойства раз и навсегда. - Я, понимаете ли, уже все для себя решил,- объяснил Корк.- Мы подыскали небольшой участок на Карибских островах... - Ладно, заткнитесь. Сопоставляй. Конструируй. Изобрази все свои догадки мелом на доске и погляди, что получится. Ну же, Тернер, ты у нас философ, давай расскажи, что движет миром. Какое, к примеру, главное побуждение должны мы приписать Гартингу? Давай факты. Строй. В конце концов, мой дорогой Тернер, разве ты не отказался от с о з е р ц а т е л ьн о й жизни ученого ради а к т и в н о й гражданской деятельности? Строй. Примени свои теории на практике, и де Лилл скажет, что ты знаток своего дела. Сначала понедельники. Понедельники - это приглашения на приемы вне дома; а-ля фуршет, как бы между прочим сообщил ему за ленчем де Лилл: это избавляет от необходимости рассаживать по чинам. Понедельники - это, так сказать, матчи на чужом поле. Английская команда против иностранной. Принудительный труд на чужой территории. Гартинг принадлежал к дипломатам второго разряда и посещал второстепенные посольства. С маленькими гостиными. Вся команда категории "Б" играла по понедельникам на чужом поле. - ...а если родится девочка, мы, я думаю, наймем няньку-туземку, ее, наверно, можно будет немножко подучить - хоть самому необходимому. - А вы не можете немножко помолчать? - Но для этого, разумеется, понадобятся деньги,- добавил все-таки Корк.- Даром никто не станет работать, я понимаю. - А вот понять, что я в настоящую минуту работаю, вы никак не в состоянии? " П ы т а ю с ь работать",- подумал он, и мысли его тут же убежали в сторону. Г а р т и н г , т ы в о р . По вторникам - приемы дома. Вторник - это день домашнего очага. Домашний очаг открыт для гостей. Тернер составил их список и подумал: "Это хуже, чем у нас в Блэкхизе. Это увековеченный традицией, неистребимый, рабский час пустой, бессмысленной светской болтовни. Ванделунги (из голландского посольства)... Канарды (из канадского)... Обутусы (из ганского)... Кортезиани (из итальянского)... Аллертоны, Крабы и хотя бы раз- Брэдфилды; и вся эта миленькая шайка разбавлена по меньшей мере сорока восемью соответствующими занудами, различие между которыми только чисто количественное: Обутусы - плюс еще шестеро... Аллертоны - плюс еще двое... Брэдфилды - одни. Им ты оказывал особое внимание, не так ли? Насколько я понимаю, он жил в общем-то на широкую ногу". Шампанское обязательно в т а к о й вечер. Голос жены снова пресек поток его мыслей; "Милый, почему бы нам не пойти сегодня куда-нибудь вечерком? Уиллоугби будут рады, они знают, что я терпеть не могу возиться со стряпней..." - ...а если это будет мальчик,- сказал Корк,- все заботы о нем я возьму на себя. Мальчика, уж конечно, можно будет пристроить - даже в таком месте, как здесь. Ведь тут же рай, особенно для учителей. Среды - это культурно-бытовые мероприятия. Вечерами - пинг-понг, импровизированные концерты с пением, чтением стихов. А в сержантской столовке, бывало: "Мистер Тернер, сэр, что в вашем стакане - виски и джин? Подлейте себе капельку вот этого - будет позабористей. Знаете, что говорят про вас ребята,- думаю, вы не будете на меня в претензии, сэр, если я повторю, сегодня же сочельник, сэр: мистера Тернера, говорят они,- всегда величают вас мистером, сэр, не то что других,- мистера Тернера голыми руками не возьмешь, мистер Тернер не слабак. Но мистер Тернер - ч е л о в е к с п р а в е д л и в ы й . Кстати, сэр, я хотел потолковать с вами насчет моего отпуска..." Вечер в Автоклубе. Вечер, когда можно проникнуть на дюйм, на два глубже в структуру тела посольства. Это деловые вечера. Тут он работал. Тернер внимательно изучил все свидания, встречи и подумал: "Да, ты неплохо потрудился, добывая свои секреты, ничего не скажешь. Охотился, не жалея сил. Шотландский дансинг. Клуб любителей игры в кегли. Автоклуб. Собрание Спортивной комиссии. Ты скорее добьешься своего, чем я, мальчик. Ты в самом деле верил в это, приходится признать. Ты шел прямо к цели, верно? Ты действовал, и ты уже пробрался повсюду, ты, вор". Итак, оставались только - поскольку ни в субботние, ни в воскресные дни не было сделано никаких заметок, не считая случайных записей, относящихся к уходу за садом, и двух-трех поездок в Ганновер,- оставались только четверги. Подозрительные четверги. Обведем квадратиком четверг, позвоним в отель "Адлер", узнаем, в котором часу они запирают входную дверь. Не запирают вовсе. Нарисуем прямоугольник вокруг первого квадрата - в длину полтора дюйма, в ширину - полдюйма, украсим пространство между квадратом и прямоугольником свернувшимися в кольца змеями, и пусть раздвоенные языки многозначительно лижут букву "Ч", написанную готическим шрифтом, и подождем, пока тупо стучащие в истерзанном мозгу молоточки воспрянут и примут на себя роль шифровальной машины. Ну как? Ничего, ничего, будь оно трижды проклято! Итак - четверг. Он окутан какой-то сексуальной тайной и вымученным воздержанием. Он заполнен мелочными скрупулезными записями, сделанными непомерно крупным, скучным, должностным почерком человека, которому нечего делать и у которого очень много времени для этого ничегонеделания. "Англо-германское общество приглашает на завтрак в честь друзей вольного города Гамбурга... Комитет жен дипломатического корпуса устраивает костюмированный завтрак а-ля фуршет по подписке, стоимость - 15 немецких марок, включая вино..." - устами ответственного устроителя кричали чудовищные, похожие на ночной кошмар прописные буквы величиной в полстраницы. Т ы п и р а т , Г а р т и н г . - А вы не могли бы выключить эту чертову штуку? - Рад бы, да нельзя,- сказал Корк.- Что-то затевается, только не спрашивайте меня - что. "Лично Брэдфилду, расшифровать персонально". "Вручить непосредственно Брэдфилду". "Вручить Брэдфилду через ответственного дежурного"... День рождения у него, что ли, черт бы его побрал. - Скорее похороны,- проворчал Тернер и снова взялся за синюю записную книжку-календарь. Да, вот по четвергам у Гартинга были действительно какие-то дела. Настоящие, не для отвода глаз, еще не разгаданные. Было что-то такое, что он делал втайне. В глубокой тайне. Что-то настоятельно необходимое, значительное и секретное. Что-то, придававшее смысл всем остальным Дням недели. Что-то, во что он верил. По четвергам Лео Гартинг ходил по краю и помалкивал. Никаких записей - даже по поводу истекших дней недели, ни малейшей случайной оговорки. Только в самый последний четверг появилась одна-единственная запись, гласившая: "Матернус". Час дня. П.". И все; чистый лист бумаги, столь же целомудренный и молчаливый, как эти маленькие девственницы, встреченные сегодня в коридоре на первом этаже. Или столь же тайно порочный? Вся жизнь Гартинга была сосредоточена в этом дне. Он жил от четверга до четверга, как другие живут из года в год. Что представляли собой их встречи - Гартинга и его шефа? Какие, после стольких лет сотрудничества, были между ними отношения? Где они встречались? Где вручал он все эти документы и письма, где приглушенным голосом делал свои сообщения? В башенной комнате какой-нибудь крытой черепицей виллы? На мягкой постели, на полотняных простынях, с мягкой шелковистой девчонкой и сброшенными на спинку кровати джинсами? Под железнодорожным мостом, по которому проносятся поезда? Или в обветшалом посольстве с пропыленной люстрой и папашей Медоузом на золоченой кушетке, сжимающим его маленькую руку в своей? В изысканной спальне стиля барокко? В номере годесберг-ского отеля? В сером блочном здании нового жилого района? В уютном загородном бунгало, где в чугунную решетку вплетены инициалы владельца, а парадная дверь украшена витражом? Он пытался представить их себе: Гартинга и его шефа, непроницаемого, уверенного в себе; шутки вполголоса и приглушенный смех. Взгляните: эта недурна, шепчет продавец порнографического товара; признаться, мне даже самому жаль расставаться с нею - она вам сразу приглянулась, верно? Сидели ли они за бутылкой вина, притворно небрежно обсуждая следующий решительный шаг, направленный против той твердыни, которую они должны разрушить, в то время как на почтительном отдалении за их спиной доверенное лицо чуть слышно шелестело бумагами и чуть слышно щелкал фотоаппарат. А может, все это происходило в отчаянной спешке? Кто-то кого-то подсаживает в машину в глухом закоулке; лихорадочная передача информации, пока они сломя голову петляют по узким улочкам, моля всевышнего, чтобы не случилось аварии. А может, на холме, рядом с футбольным полем? Отправляясь туда, Гартинг надевал балканскую шапку пирожком и серый костюм, как сторонники Движения? Корк разговаривал по телефону с мисс Пит, нотка благоговейного трепета звучала в его голосе. - Принимайте: Вашингтон передает семьсот групп. Лондон просит передать и расшифровать лично. Я бы на вашем месте незамедлительно поставил его в известность: он ведь намерен пробыть там всю ночь. Слушайте, драгоценнейшая, мне до этого нет дела, хотя бы он совещался с английской королевой. Это - молния, и я обязан сообщить ему, так что если вы этого не сделаете, то я... Ох! Ну и сука же! - Приятно услышать это из ваших уст,- сказал Тернер, ухмыльнувшись, что случалось с ним не так уж часто. - Она, кажется, воображает себя капитаном команды. - В матче сборная Англии против сборной мира,- подхватил Тернер, и оба рассмеялись. Неужели это все-таки был Прашко - тот, с кем он обедал в "Матернусе"? Если так, значит, не Прашко был постоянным связным, иначе наш дорогой Гартинг, который так ловко умеет заметать следы, не оставил бы это предательское "П" и не стал бы к тому же обедать с Прашко в общественном месте после того, как было приложено столько усилий, чтобы порвать существовавшую между ними связь. Или, может быть, в этом случае между ними, между Прашко и Гартингом, имелся посредник? Или в этот день что-то не сработало в налаженной системе? "Держись, Тернер, не сбивайся в сторону, слушайся простого здравого смысла, одно абсурдное предположение может, запутав, привести тебя к краху. Упорядочи весь этот хаос. Не означает ли "П", что Прашко пожелал увидеться с ним лично, захотел, быть может, предупредить Гартинга, что Зибкрон напал на его след? Увидеться с ним, чтобы приказать ему - такая возможность не исключена,- приказать ему л ю б о й ц е н о й , п р и л юб ы х о б с т о я т е л ь с т в а х похитить Зеленую папку, а затем скрыться?" Четверг. Тернер взял ключи и медленно покачал их, надев на палец. Четверг был день встречи... трудный, напряженный день... в этот день он получил предупреждение... это день накануне бегства... день, когда были подведены итоги за предыдущую неделю и получены инструкции на дальнейшее... день, когда он на пять минут одолжил ключи у мисс Парджитер. Боже милостивый! Неужто он в самом деле спал с Дженни Парджитер? Приходится идти на жертвы... Бесполезные ключи. Что, собственно, надеялся он из них извлечь? Доступ к желанной секретной сумке? Вздор. Он же наблюдал всю процедуру. Медоуз даже специально инструктировал его. Он отлично знал, что в связке ключей дежурного нет запасного ключа от этой сумки. Ему нужен был ключ от архива? Снова вздор. Достаточно хотя бы раз взглянуть на эту дверь, чтобы понять: тут одним ключом не обойдешься, тут есть запоры понадежней. Т а к к а к о й ж е е м у б ы л н у ж е н к л ю ч ? Какой это ключ нужен был ему так позарез, что он поставил на карту всю свою карьеру тайного агента, лишь бы снять слепок с этого ключа? Какой ключ был ему так отчаянно необходим, что он готов был обольстить Дженни Пард-житер, рисковал скомпрометировать себя в глазах посольства, да и навлек на себя известное неодобрение, судя по словам Медоуза и Гонта? Какой ключ? Ключ от лифта, чтобы погрузить туда все похищенные папки, запрятать их где-нибудь на чердаке и затем понемногу одну за другой вынести в собственном портфеле? Может, в этом разгадка исчезновения тележки? Самые фантастические видения начинали возникать перед его глазами. Он видел, как невысокая фигура Гартинга устремляется по темному коридору, толкая перед собой к открытой дверце лифта нагруженную до отказа тележку, видел стопку трясущихся папок на верхней полке тележки и разношерстные случайные предметы - на нижней: пишущую машинку с большой кареткой, исчезнувшую из машинного бюро, кипы писчей бумаги, записные книжки, печать, всевозможные канцелярские принадлежности... Видел пикап, ожидающий у бокового входа в посольство, и безымянного шефа Гартинга, приотворяющего дверцу. И вдруг воскликнул: - А пошел ты...- совсем как когда-то, в школьные годы, воскликнул в ту минуту, когда мисс Пит вошла забрать телеграммы, и вздох, вырвавшийся из груди мисс Пит, по служил неоспоримым доказательством ее сексуальной стойкости. - Ему понадобятся шифровальные книги,- напомнил ей Корк. - Он, между прочим, неплохо справляется с этого рода работой, благодарю вас. - Послушайте, что же все-таки происходит, что делает ся в Брюсселе? - Слухи. - Какого рода? - Если бы они хотели посвятить в это вас, едва ли бы они потребовали личной расшифровки, как вы думаете? - Вы плохо знаете Лондон,- сказал Тернер. Покидая комнату, мисс Пит умудрилась даже самой своей походкой (чувственно покачивать бедрами - это вульгарно и простонародно, н а с т о я щ а я англичанка шагает прямо и неуклюже) выразить всю меру своего презрения к Тернеру и его профессии. - Я мог бы ее придушить,- признался Корк.- Перерезать ее жилистую шею. И не почувствовал бы ни малейшего раскаяния. За все три года, что эта особа здесь работает, я только один раз видел, как она улыбнулась,- когда Старик помял свой "роллс-ройс". Это абсурд. Вне всяких сомнений. Он знал, что это абсурд. Тайные агенты такого калибра, как Гартинг, не занимаются воровством - они собирают сведения, зашифровывают или заучивают наизусть, фотографируют, агенты такого калибра, как Гартинг, действуют расчетливо, по заранее продуманному плану, а не под влиянием вдохновения. Они сегодня так заметают следы, чтобы можно было переждать, а завтра приняться за свой обман снова. И никогда не позволяют себе явной лжи. Такой агент не скажет Дженни Парджитер, что спевки хора происходят по четвергам, если она за пять минут может установить, что хор репетирует по пятницам. Он не скажет Медоузу, что ездит на совещания в Бад-Годесберг, в то время как и Брэдфилду и де Лиллу известно, что этого нет и не было уже года два, если не больше. Он не станет, прежде чем удрать, забирать все причитающиеся ему деньги и страховки, что, естественно, должно привлечь к себе внимание. Он не станет работать по ночам, рискуя возбудить любопытство Гонта. Но г д е работать? Ему необходимо было уединение. Ибо он занимался ночью тем, чем не мог заниматься днем. Чем же именно? Фотографировал документы, надежно спрятанные в каком-то укромном углу, где он мог запереться от всех на замок? А где спрятана тележка? А где пишущая машинка? Или их исчезновение, как предполагает Медоуз, и вправду не имеет отношения к Гартингу? Пока что на все эти вопросы существовал только один ответ: Гартинг днем спрятал в каком-то тайнике документы, а ночью украдкой сфотографировал их, чтобы на следующее утро положить на место... и не положил. Почему? Почему он их украл? Тайный агент не крадет. Это правило номер один. Посольство, обнаружив пропажу документов, может перестроить свои планы, пересмотреть или отменить соглашения, немедленно принять десятки всевозможных мер, чтобы предотвратить или хотя бы свести до минимума грозящую опасность, Самая желанная женщина - это та, которая тебе не принадлежит. Только тот обман достигает цели, который никогда не будет раскрыт. Так зачем же красть? Причина была как будто ясна. Гартинг попал в цейтнот. Сколь бы ни были рассчитанны его действия, на всем лежал отпечаток спешки. Почему? У него был строго ограниченный срок? Почему? "Не спеши, Алан. Осторожнее. П о с т а р а й с я , к а к Т о н и , А л а н " . Как очаровательный, неторопливый, гибкий, ритмичный, весьма сведущий по части анатомии, наш добрый друг-Тони Уиллоугби, широко известный во всех привилегированных клубах Лондона и прославившийся своей высокой техникой в любви. - По правде говоря, я бы предпочел, чтобы первым у нас-был мальчик,- сказал Корк.- Понимаете, когда первый раз позади, там уж можно рискнуть и еще. Впрочем, я не сторонник очень многодетных семейств, отнюдь нет. Конечно, если проблемы прислуги для вас не существует, тогда другое дело. А вы, кстати, не женаты? Ох, простите, я это как-то так... Предположим на мгновение, что это тайное, отчаянное проникновение в архив явилось результатом дремавших в его душе симпатий, что именно это заставило его действовать. В таком случае, чем диктовалась эта бешеная спешка, какова была ее цель? Вовремя выполнить указание нетерпеливого шефа? Только ли это? Первая стадия прослеживалась легко: Карфельд начал набирать силу в октябре. С этого момента многочисленная нацистская партия стала реальностью, даже возможность нацистского правительства перестала быть утопией. Месяц-другой Гартинг размышляет. Он видит физиономию Карфельда на всех заборах, слышит знакомые лозунги. Он в самом деле возбуждает желание открыть ворота коммунизму, заметил однажды де Лилл... Пробуждение происходит медленно и не без внутреннего сопротивления; старые воспоминания и симпатии погребены глубоко на дне души и не стремятся сразу всплыть. Но вот наступает поворотный момент, решение принято. Быть может, сам, быть может, уступая уговорам Прашко, он решается на измену. Прашко требует Зеленую папку. Добудь нам Зеленую папку, и ты сослужишь великую службу нашему делу. Добудь Зеленую папку к знаменательному дню, к Брюсселю. "Содержание этой папки,- сказал Брэдфилд,- может серьезно подорвать нашу позицию в Брюсселе..." А может быть, он просто пал жертвой шантажа? Может, этим объяснялась его отчаянная торопливость? Может, он был поставлен перед необходимостью исполнить приказ своего алчного шефа, пригрозившего ему разоблачением каких-то его старых грехов? Этот инцидент в К?льне, например, быть может, там произошло нечто такое, что могло сильно его скомпрометировать? Женщина, торговля наркотиками? Может, в бытность свою в армии он присвоил казенные деньги? Может, он продавал контрабандное виски и сигареты? Может, он был гомосексуалистом и влип в какую-нибудь грязную историю? Словом, быть может, он пал жертвой одного из тех банальнейших соблазнов, которые погубили карьеру не одного дипломата? Нет, это не в его характере. Де Лилл прав: во всех действиях Гартинга была решимость, напор, беспощадность, исключающая даже самоохранение, была агрессивность, рвение и целенаправленность, не совместимые с поведением человека подневольного, попавшего в тиски шантажа. В этой второй, тайной жизни, которую пытался сейчас исследовать Тернер, Гартинг был не слугой, а господином. Он не был послан - не был призван. Он не был загнан - он сам гнал, охотился, преследовал. В этом по крайней мере между ним и Тернером существовала полная тождественность. Но дичь, за которой гнался Тернер, имела имя. И был оставлен ясный - хотя бы на первых порах - след. Дальше этот след терялся где-то в рейнском речном тумане. И особенно странным казалось следующее. Гартинг охотился в одиночку и даже не искал себе поддержки, покровителей... А что, если Гартинг шантажировал Брэдфилда? Тернер невольно выпрямился на стуле, когда этот вопрос вдруг возник в его уме. Не этим ли объяснялось уклончивое поведение Брэдфилда? Не потому ли Брэдфилд подыскал ему работу в архиве, смотрел сквозь пальцы на эти отлучки по четвергам, на то, как Гартинг слонялся по всем коридорам с портфелем в руках? Он еще раз перелистал записную книжку и подумал: "Начнем с основного вопроса... Не будем спрашивать, почему Христос был рожден в рождественскую ночь,- спросим, был ли он рожден вообще. Почему вообще четверги? Почему послеобеденное время? Почему такая р е г у л я р н о с т ь ? Сколь бы ни был он дерзок, почему все же эти встречи со связным днем, в рабочие часы, в Годесберге, когда его отсутствие в посольстве влекло за собой по меньшей мере необходимость лжи? Ведь это же все нелепо". Вздор, Тернер, все твои рассуждения вздорны. Гартинг мог встречаться с нужным ему лицом в любое время. Ночью в К?нигсвинтере; на лесистом склоне Петерсберга; в К?льне, в Кобленце и даже за пограничной чертой - в Люксембурге или в Голландии - в нерабочие дни, когда не пришлось бы давать никаких объяснений, ни правдивых, ни ложных, ибо они никого не интересовали. Тернер швырнул на стол карандаш и громко выбранился. - Что-нибудь не ладится? - спросил Корк. Все машины его отчаянно трещали, и Корк бегал от одной к другой, утихомиривая их, как голодных детей. - Ничего, достаточно хорошенько помолиться, и все пойдет на лад,- сказал Тернер, припомнив вдруг, что сказал он утром Гонту. - Если хотите послать телеграмму,- бесстрастно предупредил его Корк,- советую поспешить.- Он быстро переходил от одного аппарата к другому, нажимая на кнопки, вытягивая бумажную ленту, словно видел свою главную за дачу в том, чтобы не давать машинам ни секунды бездействовать.- Похоже, что в Брюсселе, того и гляди, все полетит к черту. Гунны грозят покинуть зал заседания, если мы не повысим наши вложения в Сельскохозяйственный фонд. Холидей-Прайд считает это просто предлогом. Если события будут разворачиваться с такой быстротой, я закажу билеты на самолет на июнь месяц. - Предлогом для чего? Корк прочел сообщение вслух: - "Удобная лазейка, чтобы покинуть Брюссель, пока в Федеративной республике положение не нормализуется". Тернер зевнул и отодвинул от себя телеграфные бланки. - Я пошлю свою телеграмму завтра. - Сейчас уже и есть завтра,- мягко напомнил ему Корк. " Е с л и б ы я к у р и л , я б ы в ы к у р и л о д н у и з т в о и х с и г а р . Немножко нирваны мне бы сейчас не повредило,- подумал он.- Если я не могу добраться ни до одной из девочек, мне бы хоть сигару, что ли". Он знал, что все его построения от начала и до конца неверны. Все рассыпалось, концы с концами не сходились, ничто не объясняло одержимости, ничто ничего не объясняло. Он выковал цепочку, ни одно звено которой не желало сцепиться с другим. Уронив голову на руки, он дал им волю, всем этим фуриям, наблюдал и смотрел, как они уродливой процессией медленно проходят перед его истерзанным воображением: безликий Прашко, матерый резидент, руководящий со своего неуязвимого парламентского кресла целой сетью шпионов-эмигрантов. Зибкрон, своекорыстный страж общественной безопасности, подозревающий посольство в причастности к многостороннему заговору в пользу России, попеременно то охраняющий, то преследующий тех, на кого падает его подозрение. Брэдфилд, ригорист, педант, аристократ, презирающий сотрудников разведки и покрывающий их; непроницаемый, несмотря на свою явную причастность к преступлению, обладатель ключей от архива и канцелярии, от лифта, от спецсумки, бодрствующий всю ночь и готовый наутро отбыть в Брюссель. Прелюбодействующая Дженни Парджитер, повинная в куда более страшном преступлении, на которое ее толкнула иллюзорная страсть, уже запятнавшая ее имя в глазах всех сотрудников посольства. Медоуз, ослепленный безответной отеческой любовью к Гартингу, кладущий, презрев риск, последнюю из сорока папок на тележку. Де Лилл, интеллектуал и гомосексуалист, вступающий в борьбу, чтобы помочь Гартингу предать своих друзей. Стократно увеличенные, нелепо искаженные, они маячили перед ним, надвигались, извиваясь, сплетаясь в непотребном танце, и таяли перед лицом его собственных иронических опровержений. Те факты, которые всего несколько часов назад, казалось, приоткрывали перед ним завесу истины, теперь отбрасывали его в непроглядную тьму сомнений. Шагая по коридору, совсем больной от усталости и тошнотного головокружения, он еще раз задал себе вопрос: "Какие секреты хранит в себе таинственная Зеленая папка? И кто, черт побери, расскажет мне об этом, мне, Тернеру, временному здесь человеку". С полей тянуло туманом, он стлался по шоссе, словно дым, и оно тускло поблескивало под серыми дождевыми облаками. Колеса машин надсадно скрипели на влажном асфальте. Назад, в свой серый склеп, устало подумал Тернер. Охота кончена - на сегодня. И никакой хорошенький херувимчик не подарит себя этой старой безволосой обезьяне. Однако если след оборвался, это еще не конец и еще рано делать из меня отступника. Ночной портье в "Адлере" поглядел на него с сочувствием. - Удалось немножко развлечься? - спросил он, протягивая ему ключ от номера, - Не особенно. - Надо бы вам съездить в К?льн. Это наш Париж. На спинку кресла был аккуратно повешен смокинг де Лилла с приколотым к рукаву конвертом. На столе стояла бутылка виски. "Если Вам непременно хочется поглядеть на это владение,- прочел Тернер,- я могу заехать за Вами в среду в пять утра". В постскриптуме содержалось пожелание приятно провести вечер у Брэдфилдов и шутливое предостережение не закапать томатным супом отвороты смокинга, дабы не дать повода к каким-либо кривотолкам относительно цвета политических убеждений его владельца, тем более, добавлял он как бы между прочим, что среди приглашенных, видимо, будет герр Людвиг Зибкрон из федерального министерства внутренних дел. Тернер открыл кран ванны, взял с полки над раковиной стакан, до половины наполнил его виски. Почему это де Лилл вдруг пошел ему навстречу? Из сострадания к заблудшей душе? Боже упаси. И раз уж эта ночь отдана во власть бессмысленных вопросов, то почему его позвали на эту встречу с Зибкроном? Он лег в постель и в полудремоте пролежал до полудня: ему мерещился Борнмут и островерхие, неприступные ели на голых утесах Брэнксома, и он слышал голос жены, упаковывавшей детские вещи в чемодан: "Я пойду своей дорогой, ты - своей, и поглядим, кому из нас посчастливится первому проникнуть в рай", и безутешные рыдания Дженни Парджитер, взывавшей к сочувствию в безлюдной пустыне мира. "Не беспокойся, Артур,- подумал он сквозь дремоту,- я не трону Майры даже ради спасения своей души". 10. "KULTUR" У БРЭДФИЛДОВ В т о р н и к . В е ч е р - Вы должны решительнее запрещать им, Зибкрон,- отважно, хотя и несколько сипло заявил герр Зааб после изрядной порции бургундского.- Это полоумные идиоты, Зибкрон. Турки.- Зааб уже перепил и перекричал всех, вызвав общее неловкое молчание. Только его жена - миниатюрная белокурая куколка неопределенной национальности с мило обнаженной нежной грудью - как ни в чем не бывало продолжала одарять его восторженными взглядами. Остальные гости, истомленные скукой и лишенные возможности отмщения, медленно умирали от тоски под гром обличительных речей герра Зааба. Официант и официантка в венгерских национальных костюмах осторожно двигались за спинами гостей, словно в больничной палате, явно получив указание (в этом Тернер ни секунды не сомневался) уделять герру Людвигу Зибкрону больше внимания, чем всем остальным пациентам, вместе взятым. В его бледных, увеличенных очками, лишенных всякого выражения глазах, казалось, едва теплилась жизнь; бледные руки, точно две салфетки, лежали по обе стороны прибора; мертвенная неподвижность его позы словно бы говорила: он ждет - сейчас его положат на носилки, поднимут и понесут. Четыре серебряных подсвечника с восьмиугольным основанием, и, если верить папаше Брэдфилда, весьма недурной марки - Поль де Ламери, год 1729,- ниточкой бриллиантовых огней соединяли Хейзел Брэдфилд с ее супругом, сидевшим по другую сторону длинного стола. Тернера посадили где-то посередине между ними; смокинг де Лилла стягивал его, словно железный корсет. Даже рубашка и та была мала. Ее достал ему старший посыльный отеля в Бад-Годесберге, и Тернер заплатил за нее столько, сколько ему еще не приходилось платить ни за одну рубашку на свете, а теперь она душила его, и кончики крахмального воротничка впивались в шею. - Они уже стекаются со всех сел и деревень. Их на этой чертовой рыночной площади должно собраться около двенадцати тысяч, И они строят Schaffet.- Английский язык и на этот раз подвел его.- Как, черт побери, это перевести? - вопросил он, обращаясь ко всем присутствующим сразу. Зибкрон пошевелился, словно его оживили глотком воды. - Помост,- пробормотал он, и его угасающий взор метнулся в сторону Тернера, вспыхнул на мгновение и снова потух. - Это фантастика - как Зибкрон знает английский язык! - возликовал Зааб.- Днем Зибкрон - Пальмерстон, ночью он - Бисмарк. Сейчас вечер, и он, как видите, совмещает в себе и того и другого... Помост. Даст бог, они установят на нем виселицу для этого сволочного типа. Вы слишком к нему снисходительны, Зибкрон.- Он поднял бокал и предложил пространный тост за Брэдфилда, отягощенный мало подходящими к случаю комплиментами. - И Карл-Гейнц тоже фантастически знает английский,- пролепетала фарфоровая куколка.- Ты слишком скромен, Карл-Гейнц. У него язык такой же хороший, как и у герра Зибкрона. Фрау Зааб было совершенно наплевать на Зибкрона. Да, в сущности, и на любого мужчину, чьи достоинства ставились выше, чем достоинства ее супруга. Ее реплика оборвала нить разговора, и он упал, как воздушный змей, и даже у Зааба уже не хватило сил запустить его снова. - Вы сказали: запретите ему.- Зибкрон взял серебряные щипцы для орехов; его пухлая рука медленно поворачивала их перед пламенем свечи, отыскивая какое-нибудь предательское несовершенство. Стоявшая перед ним тарелка была безупречно очищена от остатков пищи -словно вылизанное языком блюдечко кошки. Он был бледный, холеный, угрюмый, примерно одного возраста с Тернером и чем-то напоминал метрдотеля или директора гостиницы - человека, привыкшего ходить по чужим коврам. Лицо у него было округлое, но жесткое, и рот жил на этом лице своей, обособленной жизнью - губы размыкались, чтобы выполнить ту или иную функцию, и смыкались снова, чтобы выполнить другую. Слова не служили ему средством выражения, а лишь средством вызвать на разговор других, за ними таился безмолвный допрос, начать который мешала усталость или холодное глубокое равнодушие омертвелого сердца. - Ja. Запретите ему,- повторил Зааб, навалившись -грудью на стол, чтобы все могли лучше слышать.- Запретите всякие там митинги, демонстрации. Запретите это все. Как коммунистам, которые только тогда, черт побери, и понимают... "Зибкрон? Sie waren ja auch in Hanover!" (Вы тоже были в Ганновере! ( н е м . )) Да, и Зибкрон был там? Почему он не запретил все это? Ведь это же какие-то дикие звери - все они там. И они набирают силу, nicht wahr (Разве не так ( н е м . )), Зибкрон? Великий боже, у меня тоже есть кое-какой опыт.- Зааб был человек немолодой и как журналист сотрудничал в свое время во многих газетах, но большинство из них исчезло с лица земли, когда окончилась война. Какого сорта опыт довелось приобрести герру Заабу в те времена, ни у кого не вызывало сомнения.- Но у меня никогда не было ненависти к англичанам. Вы можете подтвердить это, Зибкрон. Das kцnnen Sie ja bestдtigen. Двадцать лет я писал об этой сумасшедшей стране. Я был критичен - чертовски критичен порой,- но я никогда не был против англичан. Нет, никогда не был,- заключил он свою речь, так невнятно пробормотав последние слова, что это сразу поставило под сомнение все им сказанное. - Карл-Гейнц фантастически за англичан,- произнесла его куколка-супруга.- Он ест по-английски, пьет по-английски.- Она вздохнула, словно давая понять, что и остальная его деятельность также носит несколько английский характер. Эта куколка довольно много ела; она еще продолжала что-то пережевывать, а крошечная ручка ее брала очередной кусок, готовясь отправить его в рот. - Мы перед вами в долгу, Карл-Гейнц,- с тяжеловесной веселостью сказал Брэдфилд.- Да продлится ваша деятельность многие лета.- Он лишь полчаса назад возвратился из Брюсселя и за столом почти все время не спускал глаз с Зибкрона. Миссис Ванделунг, жена голландского советника, уютно закутала в меховую накидку свои внушительные плечи и самодовольно сообщила: - Мы ездим в Англию каждый год. Наша дочка учится в школе в Англии, и наш сын учится в школе в Англии...- Она продолжала лепетать. Все, что она любит, чем дорожит, чем восхищается,- все так или иначе имеет отношение к Англии. Ее скелетообразный муж коснулся пре лестного запястья Хейзел Брэдфилд и кивнул, засветившись отраженным восторгом: - Всегда! - прошептал он, словно заклятие. Хейзел Брэдфилд, выйдя из задумчивости, улыбнулась ему довольно мрачно, не сводя все еще отрешенного взгляда с серой руки, касавшейся ее запястья. - Как вы милы сегодня, Бернард,- сказала она любезно-- Берегитесь, дамы могут приревновать вас ко мне.- Однако шутка прозвучала не слишком одобряюще - в голосе сохранилась неприятная, резковатая нотка. "Эта не из тех,- подумал Тернер, перехватив злой взгляд, который она метнула на Зааба, снова пустившегося в рассуждения,- кто умеет быть милосердным к своим менее ослепительным сестрам. Между прочим, очень возможно, что я сижу на том самом стуле, на котором некогда сидел Лео,- продолжал он размышлять.- И ем то, что предназначалось для него? Впрочем, нет, по вторникам Лео сидел дома... к тому же его не приглашали сюда ужинать - только выпить",- напомнил он себе, поднимая бокал в ответ на предложенный герром Заабом тост. - Брэдфилд, вы лучший из лучших. Ваши предки сражались при Ватерлоо, а ваша жена прекрасна, как королева. Вы лучший из лучших в британском посольстве, и вы не привечаете проклятых американцев или проклятых французов. Вы славный малый. Французы все подонки,- заключил Зааб, ко всеобщему смятению, и в столовой на миг воцарилась испуганная тишина. - Боюсь, что это не слишком лояльно, Карл-Гейнц,- сказала Хейзел, и откуда-то с того конца стола, где она сидела, долетел негромкий смешок - его издала пожилая, ничем не примечательная Grдfin (Графиня ( н е м . )), приглашенная в последнюю минуту в пару к Тернеру. Резкая струя электрического света неожиданно прорезала приятный полумрак: официанты-венгры, словно ночная смена, промаршировали из кухни к столу и с небрежной лихостью очистили его от приборов и бутылок. Зааб еще грузнее налег на стол, уставив толстый и не слишком чистый палец в почетного гостя. - Понимаете, наш приятель Людвиг Зибкрон - чертовски странный малый. Все мы - в прессе - восхищаемся им, потому что он, черт побери, остается для нас неуловимым, а журналисты преклоняются только перед тем, что не дается им в руки. А вы знаете, почему он для нас неуловим? Собственный вопрос сильно позабавил Зааба. Он торжествующе поглядел на всех. Лицо его сияло. - Потому что он, черт побери, слишком занят своим дорогим другом и... Kumpan.- Он щелкнул пальцами, беспомощно подыскивая слово.- Kumpan? - повторил он.- Kumpan? - Собутыльником,- подсказал Зибкрон. Зааб растерянно воззрился на него, огорошенный помощью, пришедшей с такой неожиданной стороны. - Собутыльником,- пробормотал он.- Клаусом Карфельдом. И умолк. - Карл-Гейнц, тебе надо запомнить, как будет по-английски,- неожиданно проворковала его супруга, и он галантно улыбнулся ей в ответ. - Вы приехали погостить у нас, мистер Тернер? - спросил Зибкрон, обращаясь к щипцам для орехов. Внезапно Тернер оказался в луче прожекторов, и ему померещилось, что Зибкрон встал со своего больничного ложа и при готовился произвести редкую хирургическую операцию в порядке частной практики. - Всего на несколько дней,- сказал Тернер. Их диалог не сразу привлек внимание присутствующих, так что некоторое время они разговаривали как бы с глазу на глаз, в то время как остальные продолжали прежнюю беседу. Брэдфилд рассеянно перебрасывался отрывочными фразами с Ванделунгом. До слуха Тернера долетело упоминание о Вьетнаме. Зааб, неожиданно возвратившись на поле сражения, подхватил эту тему и тут же присвоил ее себе. - Янки будут драться в Сайгоне,- объявил он,- но они не станут драться в Берлине.- Голос его звучал все громче и агрессивнее, но Тернер слушал его лишь краем уха - его внимание было сосредоточено на немигающем взгляде Зибкрона, устремленном на него как бы из полу мрака.- Ни с того ни с сего янки вдруг помешались на самоопределении. Почему бы им не заняться этим хоть немножко в Восточной Германии? Все борются за права этих чертовых негров. Все сражаются за эти чертовы джунгли. Может, зря мы не втыкаем себе перья в волосы? - Он, казалось, старался раздразнить Ванделунга, но безуспешно. Серая кожа старого голландца оставалась гладкой, как хорошо отполированная крышка гроба, и было ясно, что никакие эмоции уже не могут пробиться сквозь нее на поверхность.- Может, жаль, что в Берлине у нас не растут пальмы? - Он сделал паузу и громко отхлебнул вина.- Вьетнамская война - дерьмо. - Война - это кошмар! - внезапно возопила Grдfin.- Мы лишились всего! - Но ее реплика пропала впустую, ибо уже был поднят занавес: герр Людвиг Зибкрон приготовился говорить, положив в знак изъявления своей воли щипцы для орехов на место. - А откуда вы, мистер Тернер? - Из Йоркшира.- Воцарилась тишина.- Войну я провел в Борнмуте. - Герр Зибкрон имел в виду - из какого вы ведомства,- сухо пояснил Брэдфилд. - Из министерства иностранных дел,- сказал Тернер.- Как и все прочие,- добавил он и равнодушно поглядел на своего собеседника. Белые глаза Зибкрона никогда не выражали ни осуждения, ни одобрения, они просто выжидали момент, когда будет удобнее вонзить скальпель. - А можно ли поинтересоваться, какой именно отдел министерства имеет счастье пользоваться услугами мистера Тернера? - Тот, что занимается исследованиями. - Мистер Тернер, кроме того, известный альпинист,- донесся из другого угла комнаты голос Брэдфилда, и фарфоровая куколка изумленно воскликнула в сексуальном экстазе: - Die Berge! (Горы ( н е м . )) - Покосившись в ее сторону, Тернер заметил, как фарфоровая ручка потянула вниз бретельку платья, словно намереваясь в упоении совсем спустить ее с плеча.- Карл-Гейнц... - В будущем году, дорогая,- негромко прогудел умиротворяющий баритон ее супруга,- в будущем году мы отправимся в горы. Зибкрон улыбнулся Тернеру так, словно приготовил шутку, которую они оба могут оценить. - Но в настоящее время мистер Тернер спустился с гор в долину. Вы остановились в Бонне, мистер Тернер? - В Годесберге. - В отеле, мистер Тернер? - В "Адлере". Десятый номер. - И какого же рода исследования, позвольте вас спросить, ведутся из десятого номера отеля "Адлер"? - Людвиг, друг мой,- снова вмешался Брэдфилд, шутливость его тона звучала не слишком убедительно, - думаю, вам достаточно одного взгляда, чтобы распознать тайного агента. Алан Тернер - наша Мата Хари, он развлекает наше правительство в своей спальне. "Хорошо смеется тот, кто смеется последним",- было отчетливо написано на лице Зибкрона. Он подождал, пока смех утихнет. - Алан,- спокойно повторил он.- Алан Тернер из Йоркшира, сотрудник управления по исследованию международных проблем министерства иностранных дел Великобритании, временно проживающий в отеле "Адлер", известный альпинист. Вы должны извинить мое любопытство, мистер Тернер. Мы сейчас, знаете ли, все как на иголках здесь, в Бонне, и, поскольку я, на мою беду, несу ответственность за персональную безопасность всех сотрудников британского посольства, мой особый интерес к людям, охрана которых поручена мне, вполне понятен. О вашем пребывании здесь консульство было, без сомнения, поставлено в известность? Должно быть, эта их сводка как-то ускользнула от моего внимания. - Он был зарегистрирован у нас в качестве технического сотрудника,- сказал Брэдфилд, уже не скрывая своего раздражения учиненным ему в присутствии гостей допросом. - Как благоразумно,- произнес Зибкрон.- На сколько проще, чем какие-то исследования. Он ведет себе исследования, а вы регистрируете его как технического сотрудника. А ваши технические сотрудники все по мере сил занимаются исследованиями. Крайне несложная механика. И что же, ваши исследования носят практический характер, мистер Тернер? Статистика? Или что-то более близкое к науке, чисто академическое, так сказать? - Исследования вообще. - Ага, исследования вообще. Широкие полномочия. Большая ответственность. Вы задержитесь здесь надолго? - На неделю. Быть может, дольше. Зависит от того, сколько времени потребуется на выполнение задания. - Задания по исследованиям? Так-так. У вас, значит, имеется задание. А я подумал было, что вы здесь замещаете кого-то другого, Ивена Уолдебира, например. Он занимался исследованиями в области торговли. Или Питера Мак-Криди - тот занимался наукой? Или Гартинга. Вы случайно не замещаете Лео Гартинга? Такая жалость, что его больше нет. Ведь это один из ваших старейших и особенно ценных сотрудников. - О! Гартинг! - воскликнула миссис Ванделунг, услыхав это имя, и было ясно, что у нее на сей предмет есть что сказать.- Вы знаете, какие сейчас идут толки? Что Гартинг пьянствует в К?льне. У него бывают запои, понимаете? - Она явно была на седьмом небе оттого, что приковала к себе всеобщее внимание.- Всю неделю он сущий ангелочек, играет на органе и поет в хоре, как истый христианин. А. с субботы на воскресенье отправляется в К?льн и затевает там драки с немцами. Это настоящий доктор Джекиль или мистер Хайд, уверяю вас! - Она рассмеялась, в ее тоне не чувствовалось осуждения.- Да, да, он очень испорченный, этот Гартинг. Роули, вы помните, конечно, Андре де Хоога? Ему рассказал все это кто-то из здешней полиции: Гартинг устроил страшную потасовку в К?льне. В ночном баре. Из-за какой-то женщины легкого поведения. Да, да, он очень загадочная личность, уверяю вас. А теперь у нас некому играть на органе. Зибкрон повторил свой вопрос, развеяв сгустившуюся таинственность. - Я никого не замещаю,- ответил Тернер и услышал откуда-то слева голос Хейзел Брэдфилд, холодный, но вибрирующий от сдержанного гнева: - Миссис Ванделунг, вы знаете наши глупые английские обычаи, мужчины - так уж повелось - должны теперь поговорить без нас. Хотя и не слишком охотно, дамы удалились. Брэдфилд подошел к буфету, где на серебряных подносах стояли графины с вином; венгры подали кофе в великолепном кувшине, и, не оцененный никем, он в гордом одиночестве возвышался в конце стола, где прежде сидела Хейзел. Старикашка Ванделунг, погрузившись в воспоминания, стоял возле балконной двери и глядел на уплывающий вниз во мрак травянистый склон, на котором играли отраженные огни Бад-Годесберга. - Сейчас нам подадут портвейн,- заверил всех Зааб.- У Брэдфилдов это всегда фантастически роскошная штука! - Он решил на этот раз избрать своей жертвой Тернера.- Вы женаты, мистер Тернер? Брэдфилд занял за столом место Хейзел и передвигал сидящим от него по левую руку два подносика с вином, изящно скрепленные друг с другом серебряным жгутиком. - Нет,- сказал Тернер так, словно швырнул в собеседников увесистым булыжником: принимай, кто хочет. Но Зааб был глух к интонациям голоса, он слышал только самого себя. - Безумие! Англичане должны размножаться! Младенцев! И как можно больше! Продолжайте культуру! Англия, Германия и Скандинавия! К черту французов, к черту американцев, к черту африканцев. Klein Europa (Малая Европа ( н е м . )), вы меня понимаете, Тернер? - Он поднял сжатую в кулак руку.- Нам нужны добротные и крепкие. Те, что умеют думать и говорить. Я еще не совсем идиот. Вы знаете, что это значит - Kultur? Он отхлебнул вина и завопил: - Фантастика! Лучше не бывает! Люкс! Экстралюкс! Какая это марка, Брэдфилд? Наверняка "Кокберн", только Брэдфилд вечно любит со мной спорить. Брэдфилд был в нерешительности - вот ведь дилемма! Он поглядел на рюмку Зааба, потом на графины, потом снова на рюмку Зааба. - Я очень рад, что вино понравилось вам, Карл- Гейнц,- сказал он.- Я склонен думать, между прочим, что вы пьете сейчас мадеру. Ванделунг, все еще стоявший у балконной двери, рассмеялся. Смех был хриплый, злорадный и не смолкал очень долго, сотрясая сухонькое тельце с каждым вдохом и выдохом дряхлых легких. - Ну что ж, Зааб,- промолвил он наконец, медленно возвращаясь к столу,- быть может, вы заодно завезете немножко культуры и к нам, в Нидерланды? Он расхохотался снова, словно школьник, прикрывая подагрической узловатой рукой дырки между зубами во рту, и в этот миг Тернер почувствовал, что ему жаль Зааба и плевать он хотел на Ванделунга. Зибкрон пить не стал. - Вы были сегодня в Брюсселе. Надеюсь, ваша поездка была удачной, Брэдфилд? Я слышал, возникли новые трудности. Я очень огорчен. Мои коллеги утверждают, что Новая Зеландия представляет серьезную проблему. - Овцы! - вскрикнул Зааб.- Кто станет есть овец? Англичане устроили себе там овечью ферму, а теперь никто не хочет есть этих овец. Брэдфилд проговорил еще более неторопливо, размеренно: - Никаких новых проблем не возникло перед нами в Брюсселе. Оба вопроса - о Новой Зеландии и Сельскохозяйственном фонде - не стоят на повестке дня уже не первый год. Это не те вопросы, которые нельзя было бы уладить между друзьями. - Между добрыми друзьями... Будем надеяться, что вы окажетесь правы. Будем надеяться, что дружба достаточно крепка и затруднения достаточно ничтожны. Будем на это надеяться.- Взгляд Зибкрона снова упал на Тернера.- Итак, Гартинг пропал,- заметил он и сложил ладони, словно для молитвы.- Какая потеря для нашего общества. Прежде всего для нашего храма.- И, глядя Тернеру прямо в глаза, он добавил: - Мои коллеги сообщи ли мне, что вы знакомы с мистером Сэмом Аллертоном, известным английским журналистом. Как я понял, вы беседовали с ним сегодня. Ванделунг налил себе мадеры и нарочито смаковал ее, словно дегустируя. Зааб, помрачневший и угрюмый, поглядывал на всех поочередно, мало что понимая в происходящем. - Какая странная фантазия взбрела вам на ум, Людвиг! Что значит - Гартинг пропал? Он в отпуске. Невозможно вообразить, откуда берутся все эти идиотские слухи. Единственная вина бедняги в том, что он забыл предупредить капеллана.- Смех Брэдфилда прозвучал довольно искусственно, однако ему нельзя было отказать в самообладании.- Он взял отпуск по семейным обстоятельствам. Это непохоже на вас, Людвиг: вы всегда так хорошо информированы, а на сей раз я просто удивлен. - Вот видите, мистер Тернер, с какими трудностями мне приходится сталкиваться здесь. На свою беду, я несу ответственность за соблюдение порядка среди гражданского населения во время демонстраций. Я отвечаю перед министром. Роль моя самая скромная, но тем не менее ответственность лежит на мне. В его скромности был оттенок благочестия. Казалось, надень на него стихарь, и перед вами один из певчих церковного хора, которым руководил Гартинг. - Мы ожидаем, что в пятницу состоится небольшая демонстрация. К сожалению, среди определенных, не очень многочисленных слоев населения англичане не пользуются сейчас особой популярностью. Надеюсь, вы сумеете оценить мои усилия, направленные к тому, чтобы никто, решительно никто не понес ущерба. Отсюда вам должно быть понятно мое стремление знать местонахождение каждого лица. Чтобы иметь возможность оберегать. Однако мистер Брэдфилд, бедняга, частенько так перегружен работой, что не ставит меня в известность об этом.- Он сделал паузу и поглядел на Брэдфилда: один короткий взгляд - и все.- Но я не у к о р я ю мистера Брэдфилда за то, что он не все сообщает мне. Зачем ему это делать? - Жест бледных рук, демонстрирующий снисхождение.- Существует немало мелких и два-три крупных факта, о которых Брэдфилд мне не сообщил. Да и зачем? Это шло бы вразрез с его профессией дипломата. Вы согласны со мной, мистер Тернер? - Это не по моей части. - Но по моей. Извольте, я разъясню, что происходит. Мои коллеги - люди наблюдательные. Они поглядывают по сторонам, подсчитывают, замечают, что кого-то не хватает. Они начинают наводить справки, опрашивать слуг или, скажем, друзей и узнают, что это лицо исчезло. Это сообщение тотчас вызывает у меня беспокойство. И у моих коллег - тоже. Мои коллеги - весьма отзывчивые люди. Им неприятно думать, что человек мог потерять ся. Разве это не естественное движение человеческой души? Многие из моих коллег еще совсем юноши, почти под ростки. Гартинг отбыл в Англию? Вопрос был поставлен в лоб - Тернеру. Но Брэдфилд взял ответ на себя, и Тернер благословил его за это в душе. - У него семейные дела. Мы, разумеется, не уполномочены обнародовать их. В мои намерения не входит выворачивать наизнанку личную жизнь человека для того, чтобы вы могли пополнить свои досье. - Превосходная установка, достойная подражания, нам всем следует исходить из нее. Вы слышали это, мистер Тернер? Какой смысл в бумажной слежке? Какой в ней смысл? - Боже милостивый, почему вы уделяете столько внимания Гартингу? - скучающим тоном спросил Брэд филд, словно все это были шутки, которые ему приелись.- Меня удивляет, что вы вообще осведомлены о его существовании. Идемте выпьем кофе. Он встал, но Зибкрон не шелохнулся. - Ну, р а з у м е е т с я , мы осведомлены о его существова нии,- заявил он.- Мы восхищены его работой. Мы в самом деле восхищены. В таком учреждении, как возглавляемое мною, изобретательность мистера Гартинга снискала ему много поклонников. Мои коллеги говорят о нем неустанно. - Не понимаю, что вы имеете в виду.- У Брэдфилда покраснели щеки, он был не на шутку рассержен.- О чем, собственно, вы говорите? О какой его работе? - Ему, понимаете ли, приходилось общаться с русскими,- пояснил Зибкрон, повернувшись к Тернеру.- В Берлине. Это, понятно, было давно, но я не сомневаюсь, что он многое от них воспринял, как вы считаете, мистер Тернер? Брэдфилд поставил графины на поднос и ждал у дверей, пропуская гостей вперед. Так про какую же все-таки работу вы толковали? -без обиняков спросил Тернер, когда Зибкрон неохотно поднялся со стула. - Про исследования. Самые обыкновенные исследования вообще, мистер Тернер. Видите, это полностью по вашей части. Очень приятно сознавать, что у вас с Гартингом так много общих итересов. Собственно, именно поэтому я и спросил вас, не предполагаете ли вы заместить его. Мои сотрудники поняли со слов мистера Аллертона, что у вас очень много общего с Гартингом. Когда они прошли в гостиную, Хейзел Брэдфилд вскинула на мужа глаза - в них читалась отчаянная тревога. Все четыре гостьи разместились на одном диване. Миссис Ванделунг держала в руках вышивание по рисунку; фрау Зибкрон, вся в черном, как монахиня, самоуглубленно и зачарованно смотрела на огонь камина, сложив руки на коленях; Grдfin угрюмо потягивала коньяк из весьма вместительной рюмки, вознаграждая себя за пребывание в нетитулованном обществе. Два маленьких пятнышка алели на ее иссохших скулах, словно цветки мака на поле брани. И только миниатюрная фрау Зааб улыбнулась входящим, блистая заново припудренной грудью. Тернер с завистливым восхищением прислушивался к светской болтовне Брэдфилда. Этот человек не ждал помощи ни от кого. Глаза у него запали от усталости, но он вел беседу столь же непринужденно и столь же беспредметно, как если бы находился на отдыхе вдали от всех забот и дел. - Мистер Тернер,- негромко проговорила Хейзел Брэдфилд.- Мне нужна ваша помощь в одном небольшом деле. Могу я отвлечь вас на минуту? Они остановились на застекленной веранде. На подоконниках стояли цветы в горшках, валялись теннисные ракетки. На кафельном полу - детский трактор, дощечка-скакалка с пружиной и подпорки для цветов. Откуда-то веяло запахом меда. - Насколько я понимаю, вы наводите справки относительно Гартинга,- проговорила Хейзел. Тон был резкий, властный. Супруга Брэдфилда была вполне ему под стать. - Я навожу справки? - Роули совершенно извелся от тревоги, и я убеждена, что причина этого - Лео Гартинг. - Понимаю. - Он не желает разговаривать на эту тему, но лишился сна. За последние три дня он не перемолвился со мной ни словом. Дело уже дошло до того, что он порой посылает мне записки' через третьих лиц. Полностью отключился от всего, кроме работы. Нервы его напряжены до предела. - Он не произвел на меня такого впечатления. - Он, разрешите вам напомнить, мой муж. - Ему очень повезло. - Что взял Гартинг? -* Глаза ее возбужденно блестели. Гневом? Решимостью? - Что он украл? - Что заставляет вас думать, будто он что-то украл? - Послушайте, я, а не вы несу ответственность за благополучие моего мужа. Если у Роули неприятности, я имею право это знать. Скажите мне, что сделал Гартинг. Скажите мне, где он. Здесь все перешептываются об этом. Все и каждый. Какая-то нелепая история в К?льне, любопытство Зибкрона... Почему я не могу знать, что происходит? - Да, в самом деле, почему? Меня это тоже удивляет,- сказал Тернер. Ему показалось, что сейчас она закатит ему пощечину, и подумал: ударь, получишь сдачи. Она была красива, но в опущенных углах рта притаилась бессильная ярость избалованного ребенка, и что-то в голосе ее, в манере себя держать показалось ему до ужаса знакомым. - Убирайтесь. Оставьте меня. - Мне наплевать, кто вы такая. Если вы хотите добыть секретные сведения, получайте их, черт побери, из первоисточника,- сказал Тернер, ожидая нового нападения с ее стороны. Но она стремительно повернулась, выбежала в холл и поднялась по лестнице. Некоторое время он продолжал стоять неподвижно, уставясь невидящим взглядом на хаос разбросанных игрушек для детей и взрослых - удочки, крокетный набор,- на всевозможные случайные, бесполезные предметы того мира, в который он никогда не имел доступа. Все еще погруженный в раздумье, он медленно направился обратно в гостиную. Когда он вошел, Брэд-филд и Зибкрон, стоявшие плечом к плечу у балконной двери, оба как по команде обернулись и воззрились на него - на объект их единодушного презрения. Полночь. Пьяную и уже полностью лишившуюся дара речи Grдfin уложили в такси и отправили домой. Зибкрон отбыл, удостоив прощальным поклоном только чету Брэдфилдов. Вероятно, его супруга отбыла вместе с ним, хотя Тернер не заметил, как это произошло. Осталась только едва заметная вмятина на подушке там, где она сидела. Ванделунги уехали тоже. Пятеро остальных расположились вокруг камина с чувством опустошенности и уныния: супруги Зааб, держась за руки, смотрели на умирающее пламя; Брэдфилд молча потягивал сильно разбавленное виски; Хейзел, похожая на русалку в зеленом облегающем платье до пят, свернулась калачиком в кресле, распластав по полу подол, словно хвост; в наигранной задумчивости она забавлялась с голубой сибирской кошкой, как хозяйка светского салона восемнадцатого века. Она не глядела на Тернера, однако и не старалась подчеркнуто игнорировать его и раза два даже обратилась к нему. Этот лавочник был непозволительно нагл, но Хейзел Брэдфилд не доставит ему удовольствия, отказавшись впредь иметь с ним дело. - В Ганновере творилось что-то невообразимое... - О бога ради, Карл-Гейнц, не начинайте все сначала,- взмолилась Хейзел,- мне кажется, я уже до конца жизни не смогу больше об этом слушать. - Но п о ч е м у они вдруг ринулись туда? - ни к кому не обращаясь, вопросил Зааб.- Зибкрон тоже был там. Они вдруг побежали. Те, что были впереди. Бросились сломя голову прямо к этой библиотеке. Почему? Вдруг все сразу - alles auf einmal. - Зибкрон все время задает мне тот же вопрос,- внезапно в приливе откровенности устало проговорил Брэдфилд.- Почему они побежали? Уж кто-кто, а он-то должен бы это знать: он был у смертного одра этой Эйк, он, а не я. Он, а не я должен был, я полагаю, слышать, что она сказала перед смертью. Какая муха его укусила, черт побери? Снова и снова одно и то же: "То, что произошло в Ганновере, не должно иметь места в Бонне". Разумеется, не должно, но он держит себя так, словно я виноват в том, что это вообще произошло. Прежде он никогда так себя не вел. - Он спрашивает т е б я ? - с нескрываемым презрением проговорила Хейзел.- Но почему же ни с того ни с сего именно тебя? Ведь ты там даже не присутствовал. - И тем не менее он все время задает мне этот вопрос,- сказал Брэдфилд, вскочив со стула, и что-то беззащитное, какая-то мольба вдруг прозвучала в его голосе, отчего Тернеру на мгновение почудилось, что в его взаимоотношениях с женой есть что-то странное.- Задает, невзирая на обстоятельства.- Он поставил пустой стакан на поднос.- Нравится вам это или нет, но он не перестает спрашивать меня: "Почему они вдруг побежали?" Совершенно так же, как Карл-Гейнц спросил сейчас: "Что побудило их броситься туда? Что именно так влекло их к этой библиотеке?" Для меня здесь ответ может быть только один: это английская библиотека, а нам всем известно отношение Карфельда к англичанам... Ну что ж, Карл-Гейнц, вам, молодоженам, верно, уже пора спать. - А серые автобусы,- продолжал свое Зааб.- Вы читали, в каких автобусах разъезжала их охрана? Это были с е р ы е автобусы, Брэдфилд, с е р ы е \ - Это имеет какое-нибудь значение? - И м е л о , Брэдфилд. Что-то около тысячи лет назад это, черт подери, имело огромное значение, мой дорогой. - Боюсь, я не совсем улавливаю смысл ваших слов,- с усталой усмешкой промолвил Брэдфилд, - Как всегда,- проронила его жена. Никто не воспринял это как шутку. Они все уже стояли в холле. Слуга-венгр исчез, осталась только девушка. - Вы были удивительно добры ко мне, черт подери, Брэдфилд,- с грустью проговорил Зааб, прощаясь.- Наверно, я слишком много болтал. Nicht wahr, Марлен, я слишком много болтал. Но я не доверяю этому Зибкрону. Я - старая скотина, понятно? А Зибкрон - это молодая скотина. Будьте начеку! - Почему я не должен доверять ему, Карл-Гейнц? - Потому, что он никогда не задает вопросов, если не знает наперед ответа.- И с этими загадочными словами Карл-Гейнц Зааб с жаром поцеловал хозяйке дома руку и шагнул в ночной мрак, заботливо поддерживаемый своей молодой влюбленной супругой. Тернер сидел на заднем сиденье, Зааб медленно вел машину по левой стороне дороги. Его жена дремала, положив голову ему на плечо, ее маленькая ручка все еще машинально и любовно почесывала темный пушок, украшающий затылок ее обожаемого супруга. - Почему они побежали - там, в Ганновере? - повторил Зааб, счастливо проскользнув между двумя встречными машинами.- Почему эти проклятые идиоты побежали? В отеле "Адлер" Тернер попросил, чтобы ему в половине пятого утра подали кофе в номер, и коридорный с понимающей улыбкой записал это в свой блокнот, как бы давая понять, что, конечно, все англичане поднимаются в такую рань - ему ли этого не знать. Когда Тернер улегся в постель, мысли его, отвлекшись от странного тошнотворного допроса, учиненного ему Зибкроном, перенеслись на более приятный объект в лице Хейзел Брэдфилд. И это тоже своего рода загадка, подумал он, засыпая, почему такая красивая, обаятельная, явно неглупая и интеллигентная женщина мирится с невыносимо тоскливым существованием, на какое обрекает ее жизнь дипломатических кругов Бонна. Интересно, что бы делал бедняга Брэдфилд, если бы наш милейший высокородный Энтони Уиллоугби удостоил его супругу своим вниманием? И наконец, зачем, черт побери, зачем - убаюкивая звучал в его мозгу докучливый вопрос, который все время не давал ему покоя в течение этого нудного, бессмысленного вечера,- зачем вообще понадобилось им приглашать его? И кем, собственно, был он приглашен? "Я должен пригласить вас отобедать с нами во вторник,- сказал Брэдфилд.- Не пеняйте на меня за то, что может произойти". "И я заметил, Брэдфилд! Я заметил, как вы покоряетесь, пасуете перед чужой волей. Впервые я почувствовал вашу слабость. Я увидел нож, торчащий у вас между лопаток, и я шагнул вам навстречу, на помощь, и услышал собственные слова из ваших уст". Х е й з е л , т ы с у ч к а ; З и б к р о н , т ы с к о т и н а ; Г а р т и н г , т ы в о р . "Если вы в самом деле так понимаете жизнь,- просюсюкал у него над ухом голос де Лилла,- лучше подавайте в отставку! Нельзя же поклоняться одному и сжигать другое - это уже отдавало бы средневековьем..." Будильник был поставлен на четыре часа, но ему почудилось, что он уже звонит. 11. К?НИГСВИНТЕР С р е д а . У т р о Еще не начинало светать, когда за ним заехал де Лилл, и пришлось просить ночного швейцара отпереть дверь отеля. Улицы были пустынны, холодны, недружелюбны. Время от времени навстречу машине внезапно наползал слоями туман. - Нам придется сделать крюк - через мост. Паром ночью не ходит.- Де Лилл говорил отрывисто, почти резко. Они выехали на шоссе. По обеим сторонам его тянулись новостройки - черепица, стекло, бетон,- дома, увенчанные шпилями строительных кранов, торчали, словно сорняки на невспаханном поле. Машина миновала посольство. Мрак окутывал влажный бетон здания, словно дым отгремевшей битвы. Британский флаг уныло свисал с древка - одинокий цветок на могиле солдата. На тускло освещенном фронтоне лев и единорог мужественно продолжали свое извечное противоборство, отблески золота и киновари делали нечеткими их контуры. Из сумрака выступали футбольные ворота на пустыре - они клонились набок, словно пьяные. - В Брюсселе атмосфера накаляется,- заметил де Лилл и замолчал, явно не собираясь развивать эту тему дальше. Во дворе посольства стояло около дюжины автомобилей; белый "ягуар" Брэдфилда - на своей индивидуальной площадке. - И чаша весов склоняется на нашу сторону или на оборот? - Что тут можно предположить? - Помолчав, он добавил: - Мы добиваемся неофициальных переговоров с немцами; французы делают то же самое. Не потому, что немцы им по душе,- это уже своего рода спортивный интерес. - Кто же побеждает? Де Лилл не ответил. Опустевший город тонул в розоватой призрачной дымке - в колыбели зари, в которой покоятся все города перед восходом солнца. Безлюдные, влажные от тумана улицы; стены домов - грязные, словно засаленные мундиры. Перед университетской аркой, возле временного шлагбаума, стояли трое полицейских; они дали знак остановить машину. Молча, угрюмо обошли кругом маленький автомобиль, записали номер, покачали ногой задний бампер, проверяя подвеску, поглядели сквозь запотевшие окна на темные фигуры пассажиров внутри. - Что они кричали нам вслед? - спросил Тернер, когда машина двинулась дальше. - Чтобы мы следили за указателями одностороннего движения.- Де Лилл свернул влево, как предписывала синяя стрелка.- Куда, черт побери, они нас уводят? Электрический грейдер чистил кювет. Еще двое полицейских в зеленых кожаных плащах и надетых набекрень фуражках с высоким верхом недоверчиво наблюдали за процессом. В витрине магазина молоденькая продавщица надевала пляжный костюм на манекен: приподняв синтетическую руку куклы, она натягивала на нее рукав. На ногах у девушки были сапоги из толстого войлока, и она передвигалась в них, словно заключенный в колодках. Машина выехала на привокзальную площадь. Поперек площади и вдоль крытых платформ были протянуты черные транспаранты: "Добро пожаловать, Клаус Карфельд!", "Члены союза свободных охотников приветствуют тебя, Клаус Карфельд, ты - оплот национального достоинства!". На новом, огромном щите для плакатов - портрет Карфельда таких внушительных размеров, каких Тернеру еще не доводилось видеть. И под ним подпись: "Freitag", пятница. Слово сверкнуло в свете автомобильных фар; лицо осталось погруженным в сумрак. - Они прибывают сегодня. Тильзит, Мейер-Лотринген, Карфельд. Приедут из Ганновера, чтобы подготовить почву. - И гостей будет принимать Людвиг Зибкрон. Они ехали вдоль трамвайных линий, продолжая повиноваться указаниям дорожных знаков. Свернули налево, потом опять направо. Проехали под невысоким перекидным мостом, сделали разворот в обратном направлении, снова въехали на какую-то площадь, постояли перед наспех сооруженным светофором, и внезапно оба подались вперед на продавленных сиденьях, в изумлении глядя на здание ратуши в глубине рыночной площади, полого поднимавшейся вверх. Позади торговых рядов островерхие кровли похожих на пряничные домиков отчетливо вырисовывались на светлеющем небе. Но взгляды де Лилла и Тернера были прикованы к одинокому серо-розовому зданию на вершине холма, которое, казалось, господствовало над всей площадью. К стенам его были приставлены лестницы, балкон задрапирован черными фестонами траурного крепа, на булыжной мостовой перед фасадом выстроились в ряд черные "мерседесы". Слева от здания перед аптекой, залитый лучами десятка прожекторов, возносился к небу белый помост, похожий на средневековую сторожевую вышку. Площадка его доходила почти до слуховых окон соседних домов, а гигантские, похожие на лапы подпорки бесстыдно белели в темноте, таинственно и прихотливо переплетаясь с собственными черными тенями. У подножия помоста уже копошились рабочие. До Тернера донеслось гулкое эхо молотков и унылое повизгивание электрических пил. Связка бревен тяжело ползла вверх на беззвучном блоке. - Почему флаги приспущены? Траур. Это символический спектакль. Они объявили траур по погубленной национальной чести. По длинному мосту они переправились на другую сторону реки. - Ну, наконец-то,- удовлетворенно проворчал де Лилл и опустил воротник плаща, словно они въехали в более теплую зону. Он вел машину на большой скорости. Одну за другой они миновали две деревни. Потянулись поля, перелески, и машина свернула на другое шоссе - вдоль восточного берега реки. Справа скалистая вершина Годесберга, все еще окутанная пеленой тумана, угрюмо нависала над спящим городом. Они обогнули виноградник. Ряды кустов таинственно выплывали из темноты, похожие на зигзагообразный рисунок вышивки. Позади, над виноградниками, стояли одетые лесами Семь Холмов, а еще выше, над лесом, на самом горизонте,- черные руины замка, остатки готической причуды. Свернув с главного шоссе, они вскоре выехали на набережную, окаймленную подстриженными деревьями и цепочкой зажженных электрических фонарей. Внизу лежал Рейн, окутанный теплым паром своего дыхания и почти неразличимый. - Следующий дом слева,- глухо произнес де Лилл.- Скажите мне, если заметите, что там кто-то стоит на страже. Впереди из сумрака выглянул большой белый дом. Окна нижнего этажа были закрыты ставнями, но ворота стояли настежь. Тернер вышел из машины, пересек мостовую. Подобрав с земли камень, он метко, с силой швырнул его в стену дома. Звук удара прокатился над водой и отозвался эхом где-то вверху на темных склонах Петерсберга. Вглядываясь в туман, они ждали оклика, звука шагов. Ничего не последовало. - Отведите машину немного подальше и возвращайтесь,- сказал Тернер, - Пожалуй, я ограничусь тем, что отведу машину немного подальше. Сколько вам потребуется времени? - Вы знаете дом. Пойдемте, помогите мне. - Это не по моей части. Не обижайтесь. Я привез вас сюда по собственному почину, но входить в дом не хочу. - Тогда почему вы меня привезли? Де Лилл ничего не ответил. - А теперь не хотите пачкать руки? Держась травянистой обочины, Тернер направился по подъездной аллее к дому. Даже в полумраке ему бросилось в глаза, что здесь царит такой же порядок, каким отличалась служебная комната Гартинга. Газон был опрятен, клумбы прополоты, аккуратно обложены дерном, на каждом кусте роз - металлическая табличка. В бетонном ящике возле кухонной двери стояло три мусорных ведра, перенумерованные и зарегистрированные, согласно местным порядкам. Тернер сунул ключ в замочную скважину и услышал шаги. Сомнения быть не могло: шаги, хотя и не громкие, звучали совершенно отчетливо. Шаги человека. Двойной звук, сначала стук каблука, опускающегося на гравий, затем, тут же - стук подошвы. Создавалось впечатление, что кто-то шел крадучись: делал шаг, потом останавливался, прислушиваясь,- подавал о себе весть - и тут же пугался. И все же это были шаги. - Питер! - "Он передумал и вернулся,- мелькнула у Тернера мысль.- Он человек мягкосердечный".- Питер! Никакого ответа. - Питер, это вы? - Тернер наклонился, быстро вы тащил из деревянного ящика, стоявшего возле крыльца, пустую бутылку и замер, напряженно ловя каждый звук. На Семи Холмах прокричал петух. Затем долетел едва уловимый шелест - словно ветер сдул на влажную землю сосновые иголки в бору; он услышал шорох воды, трущейся о берег; услышал далекое дыхание Рейна, словно дыхание гигантской, нечеловеческими руками созданной машины- один звук, вобравший в себя множество других, звук незримо текущей воды, ломкий и вязкий; он услышал движение невидимых барж, внезапное громыханье якорной цепи, услышал протяжный крик, похожий на мычание скотины, забредшей в болото, или на зов сирены, разнесшийся далеко среди скал. Но он не услышал больше ни шагов, ни любезного мягкого голоса де Лилла. Повернув в замке ключ, он резко распахнул дверь и снова замер, прислушиваясь, крепко зажав в руке бутылку; в лицо ему, приятно защекотав ноздри, повеяло едва уловимым ароматом табачного перегара. Он ждал, пока глаз привыкнет к темноте и комната раскроется перед ним в своем холодном полумраке. А звуки множились и множились, заполняя пространство. Сначала из буфетной донесся звон стеклянной посуды; затем из прихожей - скрип половиц, в погребе проволокли пустой ящик по бетонному полу; прозвенел удар гонга - однотонный, отчетливый и повелительный, и вот уже со всех сторон, дрожа, вибрируя, начал расти непонятный гул, неопределимый, но надвигающийся, вот он все ближе, все громче с каждой секундой, словно чья-то могучая десница одним ударом сотрясла весь дом. Выбежав в холл, Тернер кинулся оттуда в столовую, стремительно включил свет и остановился, дико озираясь по сторонам, весь подобравшись, судорожно сжимая горлышко бутылки в своем мощном кулаке. - Гартинг! - закричал он уже во весь голос.- Гартинг! - Ему послышался шорох удаляющихся шагов, и он рывком распахнул дверь.- Гартинг! - закричал он снова. И снова никакого ответа, только в камине из трубы посыпалась сажа да за окном застучала по оштукатуренной стене сорвавшаяся с одной петли ставня. Тернер подошел к окну и окинул взглядом двор перед домом и реку за ним. На противоположном берегу здание американского посольства ослепительно сверкало, залитое огнями, словно электростанция, и желтые лучи, пронизывая туман, играли тусклыми отблесками на мерцающей воде. Только тут ему стало ясно, что послужило причиной его тревоги: караван из шести барж стремительно уплывал в туман; на мачтах развевались флаги, синими звездами горели над ними огни радиолокаторов, и, когда последнее судно скрылось из глаз, умолк и весь призрачный скрытый в доме оркестр. Ни звона стекла, ни скрипа половиц, ни шороха сажи в камине, ни тремоло стен. Дом снова затих, успокоенный, но настороженный, готовый в любую минуту выдержать новую атаку. Тернер поставил бутылку на подоконник, распрямил плечи и стал не спеша обходить одну комнату за другой. Дом был барачного типа - сколочен на скорую руку за счет репараций для полковника оккупационных войск в тот период, когда Союзная контрольная комиссия располагалась в Петерсберге. Мебель здесь стояла случайная, разношерстная, словно ни у кого не было твердого представления о том, по какой категории следует обставлять жилище Гар-тинга. Единственное, что могло привлечь здесь внимание,- это радиола. Электрические провода тянулись от нее в разные стороны, а по бокам камина стояли два динамика на вращающихся стержнях для регулирования направления звука. В столовой стол был накрыт на два прибора. В центре стола четыре фарфоровых купидона водили хоровод. Весна преследовала Лето, Лето убегало от Осени, Зима гнала их всех вперед. Два обеденных прибора стояли друг против друга. В подсвечник были вставлены свежие свечи, рядом - коробка спичек; нераскупоренная бутылка бургундского в корзинке для вина; в серебряной вазе - несколько увядших роз. На всем лежал тонкий слой пыли. Тернер быстро сделал пометку в своей книжечке и прошел на кухню. Здесь все напоминало иллюстрацию из дамского журнала. Ни в одной кухне Тернер не видал еще такого количества всевозможных приспособлений. Миксеры, тостеры, сечки, штопоры. На пластмассовом подносе - остатки одинокого завтрака. Тернер приподнял крышку чайника. Чай был густо-красного цвета, заваренный из трав. На дне чашки осталось несколько капель, чайное пятнышко виднелось и на ложке. Еще одна чашка стояла перевернутая на сушилке для посуды. На холодильнике - транзистор точно такого же типа, как тот, что Тернер видел в посольстве. Тернер и здесь записал в свою книжку длину волны, на которой стояла стрелка транзистора, потом подошел к двери, прислушался и начал одну за другой открывать дверцы буфета, доставать оттуда бутылки и жестяные коробки и заглядывать внутрь. Время от времени он делал пометки в своей книжечке. В холодильнике на средней полке были аккуратно расставлены несколько пол-литровых пакетов с молоком. Вынув из холодильника баночку с паштетом, Тернер осторожно понюхал его, стараясь определить, сколько он там простоял. На белой тарелочке лежали два бифштекса. Между волокон мяса проглядывали кусочки чеснока. "Он приготовил их в четверг вечером",- внезапно подумал Тернер. В четверг вечером он еще не знал о том, что скроется в пятницу. На втором этаже коридор был устлан кокосовой циновкой. Мебель здесь была простая, сосновая, довольно ветхая. Тернер принялся доставать костюмы из гардероба; он обшаривал карманы, затем отбрасывал костюм, как ненужную ветошь. Покрой костюмов, так же как и самый дом, напоминал военные времена: пиджаки были приталены, с маленьким наружным кармашком на правом борту; брюки без отворотов сужались книзу. Продолжая свой обыск, он нашел носовой платок, клочок бумаги, обломок карандаша; все это он внимательно разглядывал и порой снова делал пометку в книжечке, прежде чем отбросить костюм в сторону и достать из расшатанного, скрипучего гардероба следующий. А дом снова дрожал как в лихорадке. Откуда-то - на этот раз, казалось, из глубины самого здания - донесся металлический звук, похожий на лязг буферов товарных вагонов; этот звук прокатился по всему дому, снизу вверх, словно один этаж окликал другой, и тот отзывался на оклик. И не успели замереть эти звуки, как Тернер снова услышал шаги. Отшвырнув костюм, он одним прыжком очутился у окна. Опять шаги. Один шаг, второй. Шаги были тяжелые и доносились отчетливо. Тернер распахнул ставни и высунулся в предрассветный сумрак, напряженно всматриваясь в аллею, ведущую к воротам. - Питер? Ему показалось, что он уловил какое-то движение в темноте,- что это, человек или просто тень? Он не выключил лампу в прихожей, и оттуда на дорогу ложился узор света и тени. Но ветра не было, и верхушки берез не колыхались. Значит, человек? Какой-то человек прошел в доме мимо окон? И тень его промелькнула на усыпанной гравием аллее? - Питер? Безмолвие. Ни шума машины, ни оклика сторожа. Соседние дома все еще были погружены во мрак. А вершины горы Чемберлена медленно пробуждались от сна, встречая зарю. Тернер затворил окно. Теперь он начал действовать быстрее. Во втором гардеробе его глазам предстало еще с полдюжины костюмов. Он небрежно стаскивал их с вешалок, обшаривал карманы и отбрасывал в сторону. И вдруг что-то неуловимое, какое-то шестое чувство заставило его насторожиться, предостерегая: не спеши. Он держал в руках костюм из темно-синего габардина, летний костюм служебного вида, более помятый, чем остальные, и висевший несколько в стороне, словно приготовленный для чистки или для того, чтобы надеть утром. Он осторожно взвесил его на руке. Затем разложил на постели, осмотрел карманы и вынул большой коричневый конверт, аккуратно сложенный пополам. Служебный конверт для официальных бумаг - в таких обычно рассылают извещения на подоходный налог. Конверт не был надписан: в свое время его заклеили, а затем вскрыли. В конверте лежал ключ; ключ тускло-свинцового цвета, не новый, уже сильно потертый от многолетнего или частого употребления - большой старомодный ключ с длинной бородкой от большого, сложного, хитрого внутреннего замка, весьма отличный от всех прочих ключей той связки, что хранится у дежурного. Ключ от спецсумки для секретных бумаг? Положив ключ обратно в конверт, Тернер сунул его в свою книжечку и тщательно осмотрел остальные карманы костюма. Три палочки для коктейля - на кончике одной из них грязь, словно он чистил ею под ногтями. Несколько косточек от маслин. Немного мелочи - в общей сложности на четыре марки восемьдесят пфеннигов. И счет за напитки из отеля в Ремагене, без даты. Кабинет он оставил напоследок. Это была невзрачная комната - много картонных коробок с виски, банки с консервами. Возле закрытого ставнями окна стояла гладильная доска. На старомодном карточном столике в неожиданном для этого дома беспорядке были разбросаны пачки каталогов, торговые брошюрки, прейскуранты со скидками для дипломатов. В небольшом блокноте был составлен перечень предметов, которые, по-видимому, Гартинг обязался приобрести. Тернер пробежал его глазами и спрятал блокнот в карман. В деревянном ящике он обнаружил жестяные коробки с голландскими сигарами; их было не меньше дюжины. Застекленный книжный шкаф был заперт на замок. Присев на корточки, Тернер прочел несколько заглавий на корешках, затем поднялся, прислушался, прошел на кухню, отыскал отвертку и одним мощным нажимом взломал дверцу шкафа; медный язычок замка прорвал дерево, словно кость - мышцу, и дверца беспомощно закачалась на петлях. Первые пять-шесть книг оказались немецкими довоенными изданиями в твердых переплетах с золоченым обрезом. Не все немецкие заголовки были ему понятны, но некоторые он перевел по догадке; "Leipziger Kommentar zum Strafgesetzbuch" (Лейпцигский комментарий к уголовному кодексу ( н е м . )) Штудингера; "Verwaltungsrecht" (Административное право ( н е м . )) и еще что-то по части закона о сроке ответственности за военные преступления. На каждой из книг, словно на вешалке для платья, было написано имя владельца: Гартинг Лео, а на одной: Гартинг Лео, studentus Juris (Студент права ( л а т . )); потом ему попался в руки томик с оттиснутым на форзаце медведем - гербом Берлина, поверх которого острым готическим почерком с очень тонкими закруглениями букв и крепким нажимом в конце прямых линий было начертано: "Fьr meinen geliebten Sohn Leo" (Моему любимому сыну Лео ( н е м . )). На нижней полке все книги стояли как попало: правила поведения британских офицеров в Германии; немецкая брошюрка с описанием флагов судов, плавающих по Рейну, и англо-немецкий разговорник, изданный в Берлине накануне войны, сильно затрепанный, с пометками на полях. Порывшись в глубине шкафа, Тернер извлек оттуда кипу переплетенных помесячно бюллетеней Союзной контрольной комиссии за три года - с сорок девятого по пятьдесят первый; подборка была неполной, некоторых месяцев не хватало - и открыл первый том. Раздался легкий треск корешка, и в носу у него зачесалось от пыли. "18-я Ганноверская полевая разведывательная часть",- прочел он надпись, сделанную от руки хорошим канцелярским почерком, с твердым нажимом в конце прямых линий и тонкими черточками у закруглений; чернила были черные, особого сорта - чернила для официальных бумаг, не поступающие в открытую продажу. Заголовок был перечеркнут тонкой линией и заменен другим: "6-я группа общего расследования. Бремен". (Слово "Бремен" тоже было вычеркнуто). Ниже он прочел: "Канцелярия начальника военно-юридического управления. Монхенгладбах", и еще ниже: "Комитет по амнистиям. Ганновер. Выносу не подлежит". Перелистав наугад страницы, Тернер наткнулся на отчет о том, как осуществляются перевозки по берлинскому воздушному мосту: соль следует подвешивать под крылья самолета и ни в коем случае не провозить внутри фюзеляжа... дост