авка бензина представляет большую опасность при взлете и посадке... предпочтительно не столько в интересах экономии, сколько для поддержания бодрости духа, производить снабжение углем и зерном, нежели заранее выпеченным хлебом... переброска сухого картофеля вместо свежего даст экономию в семьсот двадцать тонн на каждые девятьсот тонн ежедневного рациона гражданского населения. Тернер как зачарованный перелистывал пожелтевшие страницы; на глаза то и дело попадались неожиданно знакомые фразы: "Первое заседание Союзной контрольной комиссии состоялось 21 сентября в отеле "Петерсберг" неподалеку от Бонна... В Нью-Йорке намечено открыть немецкое туристское агентство... В самое ближайшее время предполагается воскресить традиционные фестивали в Байрейте и Обераммер-гау..." Тернер пробежал глазами краткие протоколы совещаний Союзной контрольной комиссии: "Обсуждались возможности расширения прав и ответственности Федеративной Республики Германии в сфере международной и экономической деятельности... В рамках Оккупационного статута были определены более широкие права Федеративной Республики Германии в области международной торговли... Было санкционировано непосредственное участие Германии в двух международных организациях..." Следующая подшивка само собой открылась на материалах, относящихся к освобождению некоторой категории немецких военных преступников, посаженных в свое время под арест. И снова он невольно углубился в чтение: "В заключении пребывают в настоящий момент три миллиона немцев... Заключенные снабжаются продовольствием лучше, нежели оставшиеся на свободе... Союзники не всегда в состоянии отделить плевелы от злаков... По плану "Уголь" заключенных надлежит направить в шахты, по плану "Ячменное зерно" их следует послать на уборку урожая..." Один абзац был резко очерчен на полях синей шариковой ручкой: "31 мая 1938 года как акт милосердия была объявлена амнистия всем членам СС, против которых начато судебное преследование в соответствии с ордонансом 69, если они не относятся к категории лиц, активно проявивших себя на охранной службе в концентрационных лагерях". Слова "акт милосердия" были подчеркнуты, и чернила производили впечатление совсем свежих. Просмотрев все подшивки, Тернер начал хватать их одну за другой и одним яростным движением отрывать от бумаги обе крышки переплета вместе с корешком, словно ломая крылья птицы, после чего он выворачивал переплет наизнанку и тряс бумагу, проверяя, не спрятано ли что-нибудь между листками. Покончив с этим, он подошел к двери. Снова где-то начало погромыхивать и позвякивать - на этот раз громче, чем прежде. Тернер замер, склонив голову набок; его бесцветные глаза пытливо вглядывались в полумрак; он услышал гудок - протяжный, монотонный, вибрирующий и заунывный,- терпеливый призыв, таинственное стенание, робкую мольбу. Поднимался ветер - ну, разумеется, это был ветер. Тернер снова услышал стук ставни, ударяющейся о стену дома. Но ведь он же закрыл ставни! Безусловно, закрыл! Это ветер, предрассветный ветер с реки. Крепкий ветер, однако,- как отчетливо поскрипывают ступеньки лестницы, и скрип этот все набирает силу, словно скрип такелажа, когда ветер наполняет паруса. А стекло, стекло в столовой,- оно звенит как сумасшедшее, куда громче, чем прежде. - Поторопись! - прошептал Тернер, отдавая сам себе приказ. Он начал выдвигать ящики письменного стола. Ни один не заперт. Некоторые совсем пусты. Электрические лампочки, электрические пробки, иголки, нитки, носки, запонки, гравюра без рамки - галеон под всеми парусами. На обороте надпись: "Дорогому Лео от Маргарет с самыми нежными чувствами. Ганновер, 1949". Почерк был явно не английский. Небрежно сложив гравюру пополам, он сунул ее в карман. Под гравюрой обнаружилась небольшая коробка. Квадратная, твердая на ощупь, завернутая в черный шелковый носовой платок, заколотый булавками. Отколов булавки, Тернер осторожно развернул платок и увидел металлическую коробочку тускло-серебристого цвета; по-видимому, коробочка была когда-то покрашена или разрисована, а потом краску соскоблили каким-то острым инструментом, и поверхность стала шершавой. Приподняв крышку, Тернер заглянул внутрь, затем осторожно, почти благоговейно высыпал содержимое коробочки на платок. Перед ним лежали пять пуговиц. Круглые деревянные пуговицы, все на один образец, примерно дюйм в диаметре, вырезанные вручную, грубовато, но с большим старанием, словно у их создателя не хватало хороших инструментов, но отнюдь не рвения; в каждой пуговице были просверлены две просторные дырочки, как для толстой нитки или шнурка. Под коробочкой лежала брошюра на немецком языке, взятая из боннской публичной библиотеки, с библиотечным номером и печатью. Плохо зная язык, Тернер сумел разобраться только, что это какое-то руководство по употреблению отравляющих газов. Библиотечная дата указывала, что книга взята в феврале этого года. Кое-где на полях виднелись пометки, и некоторые абзацы были отчеркнуты. " М г н о в е н н о е т о к с и ч е с к о е д е й с т в и е . . . п р и х о л о д н о й п о г о д е с и м п т о м ы п о я в л я ю т с я н е с р а з у " . Направив свет лампы на книгу, Тернер уселся за стол и, подперев голову рукой, углубился в текст; он с таким напряжением старался вникнуть в него, что лишь инстинктивно повернулся на стуле, когда на пороге возникла чья-то высокая фигура. Это был совсем старый человек, в мундире и фуражке с высоким верхом вроде тех, что носили немецкие студенты или моряки торгового флота в период первой мировой войны. Черное от сажи лицо, в дряхлых руках кочерга - он держал ее перед собой, как трезубец, и она угрожающе покачивалась; тусклый взгляд красноватых глаз был устремлен на кипу изуродованных, оскверненных книг, и взгляд этот был гневен. Тернер начал медленно, очень медленно подниматься на ноги. Старик не шевельнулся, только кочерга затряслась еще неистовей и белые костяшки суставов проглянули сквозь въевшуюся в поры сажу. Тернер осторожно шагнул вперед. - Доброе утро,- сказал он. Одна черная рука, выпустив кочергу, по привычке потянулась к фуражке. Тернер прошел в угол, где стояли картонные коробки с виски. Он сорвал крышку с одной из коробок, достал бутылку, откупорил. Старик что-то бормотал, покачивая головой, и все не сводил глаз с разорванных книг, валявшихся на полу. - Ну-ка,- дружелюбно сказал Тернер,- глотните! - И протянул бутылку, стараясь, чтобы она попала в поле зрения старика. Старик апатично выронил кочергу, взял бутылку и поднес ее к губам; в ту же секунду Тернер стремительно проскочил мимо него и бросился в кухню. Открыв наружную дверь, он закричал что было сил: - Де Лилл! Его возглас гулким эхом прокатился по пустынной улице и замер где-то над рекой. - Де Лилл! Он еще не успел возвратиться в кабинет, как в окнах соседних домов начали вспыхивать огоньки. Тернер распахнул деревянные ставни, и в комнату проник свет зарождающегося дня. У всех троих был растерянный, недоумевающий вид; старик, сжимая бутылку виски в дрожащей руке, все смотрел на разодранные книги. - Кто этот человек? - Истопник. Мы все держим истопников. - Спросите его, когда он последний раз видел Гартинга. Старик ответил не сразу; снова выйдя из своего столбняка, чтобы хлебнуть виски, он протянул бутылку де Лиллу, по-видимому инстинктивно почувствовав к нему доверие. Де Лилл поставил бутылку на стол возле шелкового носового платка и спокойно повторил вопрос, но старик только молча поглядывал на них - то на одного, то на другого - и потом снова устремлял свой взгляд на книги. - Спросите его, когда он последний раз видел Гартинга. Наконец старик заговорил. Голос был безжизненный, неопределимый, как вечность; медлительный, тягучий крестьянский говор, невнятное бормотание, словно на исповеди, покорное и вместе с тем сварливое,- скулеж побитой собаки, безнадежно жаждущей сочувствия. Черные пальцы коснулись взломанной дверцы книжного шкафа; кивок в сторону реки - словно он хотел сказать, что там его дом; однако ни то, ни другое не нарушало монотонного бормотания, как будто все эти действия производились одним лицом, а бормотал кто-то другой. - Он продает билеты на увеселительные прогулки по реке,- шепотом сообщил де Лилл.- Он заходит сюда рано утром, по пути на работу, и в пять часов вечера - по дороге домой. Топит котлы, вывозит мусор и пустую тару. Летом присматривает за лодками, подготавливает их для экскурсий. - Спросите его снова. Когда в последний раз видел он Гартинга. Вот,- Тернер вынул из кармана бумажку в пятьдесят марок,- покажите ему, объясните, что он получит это, если расскажет то, что меня интересует. Увидев деньги, старик устремил на Тернера пристальный взгляд тусклых красноватых глаз. У него были впалые щеки, изборожденное глубокими складками лицо, давно высохшее от недоедания,- морщинистая кожа да кости; сажа въелась в него, как краска в холст. Осторожно сложив бумажку пополам, он прибавил ее к остальным, которые вытащил из заднего кармана брюк. - Когда? - резко спросил Тернер.- Wann? Старик заговорил, боязливо подыскивая слова, подбирая их одно к другому, словно купец, раскладывающий свой товар. Он снял шапку; коричневая кожа черепа проглядывала в проплешинах коротких, темных от сажи волос. - В пятницу,- спокойно перевел де Лилл. Он смотрел в окно; казалось, что-то отвлекало его внимание.- Лео расплатился с ним в пятницу после обеда. Зашел к нему домой и тут же расплатился, как только старик отворил ему дверь. Сказал, что уезжает, и надолго. - Куда? - Куда - не сказал. - А когда он вернется? Спросите его. Пока де Лилл переводил, ухо Тернера уловило отдельные знакомые слова: Kommen... zurьck... - Лео заплатил ему за два месяца. Он говорит, что может показать нам кое-что. Что-то такое, за что мы не по жалеем еще пятидесяти марок. Старик испуганно поглядывал то на одного, то на другого; глаза смотрели выжидательно и со страхом, а худые руки нервно шарили под курткой. Это была матросская куртка, выцветшая и бесформенная, на его скелетообразной фигуре она выглядела странно чужеродно. Нащупав наконец то, что он искал, старик приподнял полу куртки и, засунув под нее снизу руку, достал нечто, спрятанное где-то возле ворота. И снова что-то забормотал - теперь слова сыпались быстрей, обильней, беспокойней. - Он нашел это в субботу утром в мусорном ящике, Тернер увидел кабуру военного образца от пистолета 38-го калибра, сделанную из защитного цвета ткани. Пустая кобура, а на внутренней стороне надпись чернильным карандашом: Г а р т и н г , Л е о . Лежала в мусорном ящике прямо сверху: как поднял крышку - сразу увидел. Другим никому не показывал. Другие кричали на него, грозили превратить его физиономию в котлету. Другие все напоминали ему о том, что сделали с ним во время войны, и грозили, что так будет снова. - Что значит "другие"? Кто это? - Обождите. Де Лилл подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Старик продолжал бормотать. - Он говорит, что распространял антифашистские листовки во время войны,- сказал де Лилл, все еще глядя в окно.- По неведению. Думал, что это обыкновенные газеты. А те, другие, поймали его и повесили вниз головой. Вот, по-видимому, кто они такие - эти другие. Он говорит, что англичане ему больше по душе. Гартинг, по его словам, был настоящий джентльмен. И еще он говорит, что хочет оставить себе эту бутылку виски. Лео всегда давал ему шотландское виски. И сигары. Тонкие голландские сигары, каких не достанешь в магазинах. Лео получал их по специальному заказу. А на рождество он подарил его жене фен для волос. И еще он хочет пятьдесят марок за кобуру,- добавил де Лилл, но в это время автомобили уже въезжали в ворота, и небольшую комнату сразу заполнил вой двух полицейских сирен и синий, слепящий, двойной свет фар. Послышались голоса, топот ног, и в комнату просунулись стволы автоматов, а за окном возникли одетые в зеленоватую форму фигуры. Дверь распахнулась, молодой человек в кожаном пальто держал в руке пистолет. Истопник плаксиво причитал; он съежился, ожидая удара; синий луч метался по комнате, как прожектор по танцплощадке. - Ничего не предпринимайте,- сказал де Лилл,- и не выполняйте никаких приказаний. Он обратился к мальчишке в кожаном пальто, предъявив ему свою красную дипломатическую карточку. Голос его звучал негромко, но твердо; он сдержанно, без излишней болтливости вел переговоры, уверенный в своем авторитете, намекая на недопустимое нарушение дипломатического суверенитета. Лицо молодого полицейского было бесстрастно, как маска Зибкрона. Однако становилось заметно, что де Лилл мало-помалу одерживает верх, В тоне его зазвучали негодующие нотки. Он начал задавать вопросы, а мальчишка уже заговорил примирительно, даже уклончиво. Тернер понемногу уразумел смысл излагаемых де Лиллом претензий. Де Лилл указал на записную книжку, которую Тернер держал в руке, потом на старого истопника. Опись, сказал он. Они составляют опись. Разве дипломатам запрещено составлять опись? Производить инвентаризацию посольского имущества, устанавливать степень его амортизации? Казалось бы, это вполне естественное дело, особенно в такое время, когда собственности британских подданных грозит опасность разрушения. Мистер Гартинг находится в продолжительном отпуске; в связи с этим возникла необходимость сделать кое-какие распоряжения в отношении имущества, уплатить истопнику его пятьдесят марок... И с каких это пор, хотелось бы ему знать, спросил де Лилл, английским дипломатам запрещен вход в жилища сотрудников английского посольства? По какому праву, хотелось бы ему знать, отряд полицейских врывается в дом, нарушая покой лиц, пользующихся правом экстерриториальности? Снова взаимно предъявляются и внимательно проверяются документы; обе стороны записывают фамилии, номера. Полицейский приносит извинения. Тревожные времена, говорит он и долго, пристально смотрит на Тернера, словно распознав в нем коллегу. В любые, даже самые тревожные времена, отвечает де Лилл, следует уважать права дипломатов. Чем больше опасность, тем более необходимо соблюдать неприкосновенность личности. Обмен рукопожатиями. Кто-то из полицейских отдает честь. Один за другим они удаляются. Зеленые мундиры перестают маячить перед глазами, синие огни перестают слепить, машины отъезжают. Де Лилл раздобыл где-то три стакана и разливает виски. Старик продолжает хныкать. Тернер укладывает пуговицы обратно в металлическую коробочку и сует коробочку в карман вместе с небольшой брошюрой об отравляющих газах. - Это и есть "другие?" - спрашивает он.- Этот его и допрашивал? - Он говорит: да, вроде этого шпика, но чуть постарше. И более солидный. И волосы светлее. Мне кажется, мы оба знаем, кого он имеет в виду. А это возьмите - это больше по вашей части. Де Лилл вынул из кармана своего коричневого пальто кобуру и без церемоний перебросил Тернеру; тот подхватил ее на лету... Паром был разукрашен флагами Федеративной Республики Германии. К капитанскому мостику был прибит герб Кенигсвинтера. Весь нос парома заполняли полицейские. Стальные квадратные каски, бледные угрюмые лица. Очень молодые, они были непривычно тихими и молчаливыми для своего возраста; резиновые подошвы их сапог бесшумно ступали по металлической палубе; они глядели на реку так, словно получили приказ хорошенько ее запомнить. Тернер стоял в стороне и смотрел, как команда отдает швартовы; час был еще очень ранний; от усталости и напряжения мозг Тернера с необычной резкостью запечатлевал все окружающее: глухую дрожь металлической палубы под колесами автомобилей, вползавших вверх по сходням и стремившихся занять место поудобнее; тарахтение машины, звон якорной цепи и крики команды, отдающей швартовы; резкий звон колокола, заглушивший отдаленный перезвон церковных колоколов, долетавший из города; враждебную отчужденность одетых в форму шоферов, когда они, выйдя из машин и порывшись в своих кожаных кошельках, доставали мелочь с таким видом, словно, принадлежа к какой-то тайной секте, не хотели узнавать друг друга в общественном месте; толпу скромно одетых людей с обожженными солнцем лицами, заполнивших паром и глазевших на машины, от которых их отделял барьер. Берег отступал; городок прятал свои кровли и шпили в зелени холмов, становясь похожим на оперную декорацию. Но вот паром лег на курс, описав длинную дугу вниз по течению, чтобы пропустить своего двойника, отчалившего от противоположного берега. Какое-то время казалось, что они вовсе не движутся - паром тихонько относило течением вниз по реке, в то время как "Джон Ф. Кеннеди", нагруженный черными, аккуратными пирамидами добротного угля, быстро двигался ему навстречу; свежий ветерок развевал над его палубой простиранное и развешанное для просушки детское белье. Вскоре паром закачался на кильватерной волне, и женщины стали громко перекликаться, радуясь неожиданному развлечению. - Он сказал вам еще что-то. Насчет какой-то женщины. Я слышал, как он сказал: "фрау" и "ауто". Он сообщил вам что-то о какой-то женщине в автомобиле. - Ошибаетесь, старина,- холодно сказал де Лилл.- Вас обмануло его своеобразное местное произношение. Порой оно и меня ставит в тупик. Тернер, защитив рукой в перчатке глаза - ибо даже в это неяркое весеннее утро отраженный от воды свет был слишком резок - смотрел на удаляющийся берег Кенигсвинтера. Наконец он увидел то, что искал: коричневые зубчатые башни вилл, построенных на деньги Рура, вздымались ввысь, словно закованные в латы руки, простертые к Семи Холмам Зигфрида, а между ними белело что-то, проглядывая сквозь листву деревьев, окаймлявших набережную,- дом Гартинга, уплывавший в туман. - Я охочусь за призраком,- пробормотал Тернер.- За тенью, будь она проклята! - За вашей собственной тенью,- с нескрываемой не приязнью возразил де Лилл. - О да, разумеется. - Я доставлю вас в посольство,- сказал де Лилл.- А оттуда вы уж сами как-нибудь доберетесь. - Почему, черт подери, понадобилось вам вообще везти меня сюда, если вы так щепетильны? - Внезапно Тернер рассмеялся.- Понятно! - сказал он.- Какой же я идиот! Мне надо бы выспаться! Вы испугались, что я могу найти Зеленую папку, и решили покараулить за кулисами. Слишком большая честь для временного сотрудника. О господи!.. Корк только что прослушал восьмичасовую передачу последних известий. Немецкая делегация покинула вечером Брюссель. По официальной версии, правительство Федеративной Республики Германии пожелало "обсудить некоторые чисто технические проблемы, возникшие в ходе дискуссии". На самом же деле они, по выражению Корка, решили сбежать с уроков. Тернер безучастно смотрел, как цветная бумажная лента, содрогаясь, сползает с роликов и падает в железную корзину. В этом состоянии он пребывал уже минут десять, и тут его потревожили. Раздался стук в дверь, и в узкой щели появилась физиономия этой дурищи, мисс Пит. Мистер Брэдфилд требует его к себе немедленно. Ее паскудные глазки сверкали от удовольствия. Теперь тебе крышка, говорил ее взгляд. Выходя следом за ней в коридор, Тернер случайно взглянул на купленную Корком брошюру с описанием земельных участков, которые можно приобрести на Багамских островах, и подумал: "Это может пригодиться, когда он разделается со мной". 12. "И ТАМ БЫЛ ЛЕО. В БУФЕТЕ ДЛЯ ПАССАЖИРОВ ВТОРОГО КЛАССА" С р е д а - Я уже переговорил с Ламли. Сегодня вечером вы возвращаетесь в Лондон. Транспортный отдел позаботится о вашем билете.- Письменный стол Брэдфилда был завален телеграммами.- Я от вашего имени принес извинения Зибкрону. - Извинения? Брэдфилд запер дверь, щелкнув английским замком. - Вы хотите, чтобы я повторил вам все по слогам? По-видимому, вы такой же невежда в вопросах политики, как Гартинг. Вы находитесь здесь на правах временного дипломатического сотрудника; не будь этого, вы бы уже давно сидели за решеткой.- Брэдфилд был бледен от ярости.- Одному богу известно, о чем думал де Лилл. С ним у меня будет отдельный разговор. Вы сознательно не выполнили моих указаний. Ну что ж, у людей вашего сорта, по-видимому, свой особый моральный кодекс, я в ваших глазах личность подозрительная, и вы оказываете мне не больше доверия, чем любому встречному. - Вы льстите себе. - Тем не менее вы были присланы сюда с тем, чтобы действовать под моим руководством - этого требовал Ламли, этого требовал посол и сама сложившаяся здесь ситуация, и вы были особо предупреждены о том, что ваша деятельность никоим образом не должна быть замечена вне стен посольства. Молчите и слушайте, что я говорю! Однако, ни в малейшей степени не считаясь ни с полученными вами указаниями, ни с обстоятельствами и не давая себе труда проявить хотя бы минимум сообразительности, вы в пять часов утра отправились в дом Гартинга, напугали до полусмерти одного из его служащих, пере будили соседей, орали во все горло, призывая де Лилла, и в результате привлекли к дому целый наряд полиции, что через несколько часов станет предметом обсуждения всего города. Не удовольствовавшись этим, вы вместе с де Лиллом разыграли перед полицией глупейший спектакль, инсценировав какую-то дурацкую инвентаризацию. Думаю, что это заставит улыбнуться даже Зибкрона, особенно после того объяснения вашей роли здесь, которое вы преподнесли ему вчера вечером. - Это все? - Прошу прощения, далеко не все. Если у Зибкрона были подозрения по поводу Гартинга, теперь вы дали ему в руки доказательства. Вы ведь сами видели, какую он занимает позицию. Одному богу известно, в каких только преступных замыслах не будет он нас теперь подозревать. - Так расскажите ему,- предложил Тернер.- А по чему бы и нет? Облегчите его душу, черт подери, ему и так известно больше, чем нам. Почему мы делаем секрет из того, что знают уже все? Они сами рыщут по следу. Худшее, что мы можем сделать,- это испортить им охоту, спугнуть их дичь. - Я не могу допустить подобного признания. Все что угодно - любые подозрения, любое недоверие с их стороны, только не наше признание в такой момент, как сейчас! Только не признание в том, что один из членов нашего дипломатического аппарата в течение двадцати лет работал на советскую разведку. Вы что, ничего не в состоянии понять? Я не могу допустить подобного признания! Пусть думают, что хотят: пока мы не пойдем им навстречу, они могут только строить догадки. Он произнес это как присягу, как символ своей веры. И замолчал, выпрямившись на стуле, словно страж, оберегающий национальную святыню. - Ну, теперь уже все? - Предполагается, что такого сорта деятельность, как ваша, должна протекать втайне. Вас призывают на помощь, рассчитывая на соблюдение обычных норм осторожности и благоразумия. Я мог бы кое-что рассказать вам о том, как вы должны вести себя здесь, если бы вы не дали мне ясно понять, что плевать вы хотели на всякие приличия. Мне потребуется немало времени, чтобы расхлебать кашу, которую вы тут заварили. Вы, по-видимому, полагаете, что я нахожусь в полном неведении относительно того, что происходит кругом. Я уже вынужден был сделать внушение Гонту и Медоузу. Не сомневаюсь, что найдутся еще и другие, которых мне придется призвать к порядку. - Что ж, пожалуй, я отбуду сегодня после полудня,- сказал Тернер, глядя на Брэдсрилда в упор.- Я вам тут все изгадил, так, что ли? Весьма сожалею. Сожалею, что не сумел вам угодить. Я пришлю вам извинение в письменной форме. Ламли это понравится. И поблагодарю вас за гостеприимство. Да, да, я это сделаю непременно. Я напишу.- Он вздохнул.- Я здесь у вас вроде как Иона в чреве китовом. Самое лучшее, конечно, изрыгнуть меня. Это потребует от вас только некоторых неприятных усилий. Вы ведь не любите отделываться от людей, не правда ли? Предпочитаете подписывать с ними договора на вре менную работу. - Что вы хотите этим сказать? - А то, что у вас, черт подери, есть немало оснований настаивать на соблюдении тайны! Я сказал Ламли - просто в шутку, черт подери,- я спросил его, слышите, спросил его, что для вас главное - документы или человек? Что, черт подери, вам на самом-то деле нужно? Обождите! Сегодня вы даете ему работу, завтра вы не желаете его знать. Если сейчас сюда доставят его труп. вам же будет тысячу раз наплевать на то, что он мертв. Вы обыщете его карманы - нет ли там каких бумаг,- и мир праху его! Он сам не знал, почему его взгляд все время притягивали к себе туфли Брэдфилда. Туфли были сшиты на заказ и начищены до того благородного блеска, который напоминает полированную мебель красного дерева и может быть достигнут лишь усилиями камердинера или многочисленной челяди. - Что за чертовщину вы несете? - Я не знаю, чьих разоблачений вы боитесь, мне все равно. Думаю, Зибкрона - больно уж вы лебезите перед ним. Зачем, черт подери, понадобилось вам сводить нас вместе вчера вечером, если вы умирали от страха, как бы я его не задел? Какой был в этом смысл? И л и о н п о т р е б о в а л э т о г о ? Подождите, не отвечайте... пока еще говорю я, моя очередь. Вы же ангел-хранитель Гартинга - вы от даете себе в этом отчет? Это ведь бросается в глаза за тысячу километров, и первое, что я сделаю, возвратясь в Лондон,- напишу это где только можно метровыми буквами. Вы возобновили его договор, так или нет? Всего- навсего для начала. А ведь вы его презирали. И несмотря на это вы не просто дали ему работу, вы изобрели для него работу. Вы прекрасно знали, черт подери, что министерству иностранных дел это уничтожение устаревших дел ни на что не нужно. Так же, как и картотека политических деятелей, что меня нисколько не удивляет. Но вы делали вид, что это важно, вы придумали это специально для него. Только не говорите мне, что вами руководило сочувствие, не поверю - не вашего он круга человек. - Как бы там ни было, все это отошло в область пре дания,- сказал Брэдфилд, и снова Тернер - уже в который раз - уловил в его голосе нотку не то растерянности, не то презрения к себе. - В таком случае, что вы скажете насчет совещаний по четвергам? - По лицу Брэдфилда пробежала судорога, словно от острой боли. - О господи, с вами невозможно иметь дело,- пробормотал он, и это даже не прозвучало оскорблением в адрес Тернера, а скорее выводом, сделанным для себя. - Эти вымышленные совещания по четвергам! Вы же сами освободили Гартинга от посещения совещаний, сами препоручили эту работу де Лиллу. Тем не менее отлучки Гартинга каждый четверг после полудня продолжались. Положили вы им конец? Черта с два! Сдается мне, вы даже знали, куда он бегает, верно? - Тернер вынул из кармана ключ, который нашел в одном из костюмов Гартинга.- А у него имелось специальное местечко; вот видите - тайник. Но, может, я и это вам зря говорю, может, вы и об этом осведомлены? С кем он там встречался? Это вам тоже известно? Я было подумал, с Прашко, но потом вспомнил, что вы сами подсунули мне эту идейку. Так что я теперь буду поосторожнее насчет этого Прашко, черт подери! Брэдфилд сидел, опустив голову, а Тернер уже кричал, наклонившись над столом. - Что же касается Зибкрона - так у него, как мы знаем, чертова уйма агентов, у него в руках целая сеть, уж будьте покойны. Гартинг был всего лишь одним звеном цепи. Вы не в состоянии проконтролировать, что известно Зибкрону и что не известно. Здесь мы имеем дело с реальными фактами, а не с дипломатией.- Тернер ткнул пальцем в окно - туда, где смутно темнели очертания холмов за рекой.-- Они там времени даром не теряют. Пьют с друзьями, развратничают, разъезжают! Они не замурованы в четырех стенах - они знают, что такое жизнь! - Для интеллигентного человека не требуется особых усилий, чтобы это понимать,- сказал Брэдфилд. - Так вот, это будет первое, что я скажу Ламли, как только возвращусь к родному очагу. Гартинг работал не один! У него был покровитель и был тайный шеф, и, насколько я понимаю, это одно и то же лицо! И будь я проклят, если Лео Гартинг не был мальчиком-фаворитом Роули Брэдфилда! И они втихомолку немножко грешили, как мальчишки в интернате. Брэдфилд встал с перекошенным от гнева лицом. - Можете говорить Ламли все, что вам заблагорассудится,- прошипел он,- но сейчас же убирайтесь вон и чтоб духу вашего здесь не было! - Ив этот момент дверь из приемной мисс Пит приотворилась, и они увидели воспаленное лицо Микки Краба. Вид у него был озадаченный и несколько растерянный; с нелепым усердием он жевал кончик своих рыжеватых усов. - Послушайте, Роули,- сказал он, осекся и начал сно ва, словно ему показалось, что он заговорил не в том клю че.- Извините, что я так ворвался, Роули. Я попробовал дверь из коридора, но она заперта. Извините, Роули, я на счет Лео.- Остальное внезапно хлынуло из него уже скороговоркой: - Я только что видел его на вокзале. Видел своими глазами, черт побери! Он пил пиво. - Быстро и по порядку,- сказал Брэдфилд. - Я оказывал услугу Питеру де Лиллу. Вот и все,- сказал Краб, сразу занимая оборонительную позицию. Тернер уловил, что от него попахивает алкоголем и мятными лепешками.- Питер должен был поехать в бундестаг. Там важное дело, как я понимаю, дебаты по поводу чрезвычайных законов идут уже второй день, ну, он и попросил меня заняться этой самой встречей на вокзале. Главари движения прибыли сегодня из Ганновера. Надо было поглядеть - кто именно будет их приветствовать... Я частенько выполняю разные мелкие поручения для Пи тера,- виноватым тоном присовокупил он.- Ну, встреча ли их, прямо сказать, что твоего лорда-мэра. Пресса, телевидение, полным-полно машин,- он нервно покосился на Ьрэдфилда.- Вся стоянка такси забита, представляете себе, Роули? И толпа народу. Скандируют во все горло приветствия и размахивают старыми черными флагами. И музыка.- Он покачал головой, выражая свое безмолвное удивление.- Буквально все дома на площади обклеены лозунгами. - И вы увидели Лео? - в нетерпении перешел к делу Тернер.- В толпе? - Да, вроде так. - Не понимаю. - Да один затылок только. Затылок и плечи. Промелькнул - и все. Исчез. У меня не было' возможности задержать его. Тернер схватил Краба за плечо своей каменной лапищей. - Вы же сказали, что видели, как он пил пиво! - Отпустите его,- сказал Брэдфилд. - Эй вы, потише! - На секунду Краб, казалось, рассвирепел.- Ну и что? Я увидел его еще раз потом, понимаете. Когда все это представление закончилось. Почти что, можно сказать, столкнулся лицом к лицу. Тернер отпустил его. - Подошел поезд, и все начали орать что было мочи и протискиваться вперед, чтоб поглядеть хоть краем глаза на Карфельда. Кое-где началась даже потасовка, но, по-моему, это были главным образом журналисты. Паразиты! - добавил он с оттенком подлинной ненависти.- И этот поганец Сэм Аллертон тоже, между прочим, был там. Не удивлюсь, если это он затеял драку... - О боже милостивый! - в отчаянии возопил Тернер, и Краб осуждающе уставился на невежу. - Первым появился Мейер-Лотринген - полиция устроила для него такой проход, вроде как для прогона скота, затем Тильзит, за ним Гальбах, и толпа заревела, словно стадо гиппопотамов. Битлзы,- несколько неожиданно добавил он.- Там преимущественно были длинноволосые мальчишки, студенты; они лезли на загородки, старались хоть дотронуться до этих господ. А Кзрфельда не было. Я слышал, как кто-то сказал, что он вышел из вагона на противоположную платформу, чтобы избежать толпы. Говорят, он не любит, когда к нему подходят слишком близко; вот почему повсюду строят для него эти чертовы помосты, страшенной высоты. В общем, тогда часть толпы отхлынула - побежали его искать. Остальные топтались на месте, и тут заорали громкоговорители: все мы, дескать, можем отправляться домой, потому что Карфельд еще не прибыл из Ганновера. "Тем лучше для Бонна",- подумал я.- Он ухмыльнулся.- Разве не так? Никто ему не ответил. - Журналисты были просто в бешенстве, а я решил: надо позвонить Роули, сказать, что Карфельд не явился. Лондон ведь не любит, когда теряется след... След Кар фельда,- пояснил он Тернеру.- А здесь с него тоже не спускают глаз, не дают ему общаться с неизвестными людьми.- Он, кажется, приближался к концу своего рас сказа: - Там, в вестибюле, есть круглосуточное почтовое отделение, я направился туда, и тут,- он поглядел на обоих слушателей и сделал робкую попытку заговорить с ними доверительным тоном,- тут мне подумалось, что не мешало бы выпить чашечку кофе, чтобы немножко собраться с мыслями, и, проходя по залу ожидания, я случайно поглядел в стеклянную дверь. Там двери друг против друга, понимаете. С одной стороны - ресторан, с другой - зал ожидания, а в нем - буфетная стойка и около нее два-три столика, чтобы можно было поесть сидя. Или хоть просто посидеть,- пояснил он с таким видом, словно впервые столкнулся с таким необыкновенным явлением.- Слева по коридору там первый класс, справа - второй, и обе двери стеклянные. - Послушайте, я вас умоляю! - не выдержал Тернер. - И там был Лео. Во втором классе. За столом. Одет в какой-то плащ, вроде военного, И мне показалось, что он немного не в себе. - Пьян, что ли? - Не знаю. Это было бы уж чересчур, черт побери,- в восемь-то часов утра? - Он с наивным видом поглядел на них.- Скорей он казался жутко усталым и, как бы это сказать, неподтянутым, не таким, как всегда. Без этого его щегольства, без лоска. Впрочем,- добавил он растерянно,- с каждым из нас такое бывает, мне кажется. - Вы не разговаривали с ним? - Нет уж, увольте. Я поскорее смылся оттуда и бегом сюда, чтобы доложить Роули. - Было у него что-нибудь в руках? - быстро спросил Брэдфилд.- Был у него при себе портфель? Что-нибудь, в чем он мог бы держать бумаги? - Ничего при нем не было, Роули, старина,- пробормотал Краб.- Извините. Все трое молчали; Краб, часто моргая, поглядывал то на одного, то на другого. - Вы поступили правильно,- негромко проговорил наконец Брэдфилд.- Все в порядке, Краб. - Правильно? - закричал Тернер.- Он поступил плохо, черт бы его побрал! Лео же не зачумленный! По чему он не мог поговорить с ним, усовестить его, притащить его, наконец, за шиворот? Господи Иисусе, да вы просто какие-то полутрупы оба, и тот и другой! Правильно поступил? Его теперь, конечно, и след простыл. Мы упусти ли наш единственный шанс! Возможно, он ожидал там последнего связного. Наверное, они устроили ему фальшивый заграничный паспорт. С ним был кто-нибудь еще? - Он уже отворил дверь.- Я вас спрашиваю, был с ним кто-нибудь еще? Ну, что вы молчите? - Ребенок,- сказал Краб.- Маленькая девочка. - Кто? - Чья-то девочка. Лет шести-семи. Он разговаривал с ней. - Он заметил вас? - Сомневаюсь. Он раз глянул в мою сторону, но как бы сквозь меня. Тернер сорвал свой плащ с вешалки. - Мне бы не хотелось,- сказал Краб, отзываясь скорее на этот жест, чем на слова.- Извините. - А вы? Почему вы стоите? Поехали! Брэдфилд не шевельнулся. - Бога ради! - Я остаюсь здесь. У Краба есть машина. Пусть он отвезет вас. Прошло уже около часа с тех пор, как он видел Гартинга или ему показалось, что видел. Так или иначе, пока он сюда добрался, того уже и след простыл. Я не намерен тратить время попусту.- Делая вид, что он не замечает изумленного взгляда Тернера, Брэдфилд продол жал: - Посол только что просил меня не покидать здания посольства. С минуты на минуту мы ждем сообщений из Брюсселя, и весьма вероятно, что ему понадобится старший советник. - Боже милостивый, что здесь происходит? Трехстороннее совещание? А он сейчас, быть может, сидит там с целым ворохом секретных государственных бумаг! Неудивительно, что у него такой мрачный вид! Что с вами здесь творится? Или вы хотите, чтобы Зибкрон опередил вас? Хотите, чтоб он поймал его с поличным? - Я уже объяснял вам: секретные бумаги - это еще не святыня. Мы предпочитаем, чтоб секреты не разглашались. Но по сравнению с моими обязанностями здесь... - Это не секреты?! А ваша проклятая Зеленая папка?.. Брэдфилд, казалось, был в нерешительности. - Я не имею права приказывать ему! - воскликнул Тернер.- Я даже не знаю его в лицо! Что я должен делать, что я должен, по-вашему, делать, если увижу его? Сказать ему, что вам желательно перемолвиться с ним словечком? Вы же его начальник, так или нет? Или вы хотите дать Людвигу Зибкрону возможность зацапать его раньше вас? - Неожиданно для него самого слезы вдруг прихлынули к его глазам. В голосе его прозвучала отчаянная моль ба: - Брэдфилд! - Он был совсем один, старина,- пробормотал Краб, не глядя на Брэдфилда.- Сидел один-одинешенек. И только эта девчушка. Я хорошо видел. Брэдфилд поглядел на Краба, потом на Тернера, и снова по его лицу прошла судорога боли, которую он напрасно силился скрыть. - Это верно,- проговорил он наконец через силу.- Я его начальник. Ответственность лежит на мне. Пожалуй, мне придется поехать туда.- Тщательно заперев дверь на два оборота ключа, он предупредил мисс Пит, что оставляет вместо себя Гевистона, и первым начал спускаться с лестницы. Новые красные огнетушители, только что прибывшие из Лондона, выстроились, словно часовые, вдоль коридора. На площадке части металлических кроватей ждали, когда их соединят друг с другом. На тележке для бумаг лежала кипа серых одеял. В вестибюле двое мужчин, стоя на стремянках, подвешивали металлический экран. Когда они втроем - Краб впереди - вышли из стеклянных дверей подъезда и направились к стоянке для машин, Гонт с удивлением поглядел им вслед. Брэдфилд на такой скорости вел автомобиль, нагло срезая углы, что Тернер был озадачен. Они промчались на желтый свет и выскочили на левую сторону проезжей части, чтобы свернуть к вокзалу. Оба - и Брэдфилд и Краб - держали свои красные удостоверения наготове и при проверке просунули их в окна, причем Брэдфилд не остановил, а лишь притормозил машину. Они вылетели на мокрую булыжную мостовую, и на трамвайных рельсах их занесло, но Брэдфилд вывернул баранку, сбросил газ и спокойно выждал, пока машина сама образумится. Они пересекли магистраль со знаком "стоп" и помчались дальше, едва успев проскочить под носом шедшего наперерез автобуса. Теперь машин попадалось меньше, но улицы были запружены народом. Некоторые несли плакаты; кое-кто был одет в серые габардиновые плащи и черные фетровые шляпы с узкими полями - традиционную форму сторонников Карфель-довского движения. Толпа неохотно расступалась, все хмуро поглядывали на дипломатический номер и ослепительно отполированный кузов. Брэдфилд не сбавлял скорости и не сигналил - он вел машину, предоставляя пешеходам спасаться, кто как может. Только раз он затормозил перед каким-то стариком, который был либо глух, либо пьян, да какой-то мальчишка так шлепнул ладонью по крылу машины, что Брэдфилд на мгновение окаменел и лицо его побелело. Лестница вокзала была усыпана конфетти, колонны обклеены плакатами. Какой-то шофер такси кричал так, словно его избивали. Они оставили машину на стоянке. - Налево! - крикнул Краб, когда Тернер ринулся вперед. Через высокие двери вокзала они сбежали в главный вестибюль. - Держитесь левее! - снова крикнул Краб за спиной Тернера. Три перегороженных барьерами выхода вели на платформу; три контролера сидели в своих стеклянных кабинах. Таблички на трех языках предупреждали, что контролеры будут к вам безжалостны, если у вас нет билета. Священники, стоявшие кучкой и перешептывавшиеся, неодобрительно покосились на Тернера. Благочестивый христианин не должен спешить, говорили их взгляды. Высокая, очень загорелая блондинка проскользнула мимо, едва не задев его своим рюкзаком и сильно потертыми лыжами; Тернеру бросилось в глаза, как плотно облегает ее свитер. - Он сидел вон там,- прошептал Краб, но Тернер уже проскочил между стеклянных покачивающихся створок и стоял в буфете, оглядывая сквозь пелену табачного дыма все столики один за другим. Громкоговоритель сообщал пассажирам о пересадке на К?льн. - Нету,- сказал Краб.- Негодяй смылся. Все было в табачном дыму, он клубился в темных углах и рассеивался только вокруг длинных цилиндрических ламп дневного света. Пахло пивом, копченым окороком и дезинфекцией. В глубине, словно айсберг, выплывала из тумана стойка, сверкая белым голландским кафелем. За столиком между двумя коричневыми деревянными перегородками сидело бедно одетое семейство, собравшееся в дальний путь: пожилые женщины в черных одеждах с чемоданчиками, перевязанными веревками, и мужчины, погруженные в чтение греческих газет. За отдельным столиком маленькая девочка катала по столу круглые подставки для пивных кружек перед носом у какого-то пьянчуги, и указательный перст Краба был нацелен на этот стол. - Вот там, где эта девчушка, видите? Сидел и пил пильзенское. Не обращая внимания ни на ребенка, ни на пьяницу, Тернер бессмысленно поднимал одну за другой кружки и заглядывал в них. В пепельнице лежали три сигаретных окурка. Один еще дымился. Девочка с интересом наблюдала за Тернером: он нагнулся, обшарил пол и снова поднялся с пустыми руками; она следила за ним взглядом, когда он начал переходить от столика к столику, заглядывая людям в лицо, одного хватая за плечо, другого за руку, у третьего отклоняя в сторону газету. - Это не он? - кричал Тернер. Какой-то священник, сидя один в углу, читал "Бильд-цайтунг"; позади него, словно прячась в его тени, смуглый цыган ел жареные каштаны из бумажного пакетика. - А этот? - Увы, нет, старина,- сказал Краб, которому стало явно не по себе.- Не повезло. Не расстраивайтесь, право. У окна с витражом двое солдат играли в шахматы. Какой-то бородатый человек делал вид, что кладет себе что-то в рот, но тарелка перед ним была пуста. К платформе подошел поезд, в ресторане зазвенели посудой. Краб разговаривал о чем-то с официанткой. Он держал ее за руку выше локтя и что-то шептал ей на ухо. Официантка покачала головой. - Мы сейчас попробуем поговорить с другой,- сказал Краб, когда к ним подошел Тернер. Они снова прошли в другой конец буфета, другая официантка радостно закивала, довольная тем, что ей удалось что-то припомнить, и, указывая на девочку, принялась рассказывать длинную историю о господине небольшого роста, время от времени называя его просто der Kleine (Маленький ( н е м . )),- по-видимому, "господин" не столько относилось к Гартингу, сколько было знаком уважения к тем, кто ее допрашивал. - Всего несколько минут назад он еще был здесь,- в растерянности произнес Краб.- По ее словам, во всяком случае. - Он ушел один? - Она не видела. - Почему он ей запомнился? - Спокойней. Она не слишком большой мыслитель, старина. Не будем ее пугать. - Почему он ушел? Он увидел кого-нибудь? Может, кто-нибудь поманил его из-за двери? - Вы слишком многого от нее хотите, сынок. Она не видела, как он уходил. Она не особенно обращала на него внимание, потому что он все оплатил вперед. Так, словно спешил. Словно хотел иметь возможность в любую минуту уйти. Чтобы не пропустить поезд. Когда эти молодцы прибы ли, он вышел поглядеть, как их встречают, потом возвра тился обратно, выкурил еще одну сигарету и выпил еще кружку пива. - Что с вами? Куда это вы так уставились? Черт побери, это странно,- пробормотал Краб, хмуря брови. - Что странно? - Он сидел здесь всю ночь, один. Пил, но не был пьян. Временами играл с этой девчонкой-гречанкой. Ребятишки всегда были его слабостью.- Краб дал официантке монету, и она рассыпалась в благодарностях.- Но так или иначе, мы его упустили,- сказал Краб.- Жутко драчливый тип, когда на него находит. Лезет в драку с кем попало, стоит ему распалиться. - Откуда вам это известно? Лицо Краба жалобно сморщилось. - Вы бы поглядели на него в тот вечер в К?льне,- проворчал он, продолжая смотреть вслед удалявшейся официантке. - Во время драки? Вы там присутствовали? - Я же вам говорю,- с жаром промолвил Краб.- Когда этот малый заведется, от него лучше держаться подальше. Смотрите.- Он протянул руку. На ладони у него лежала пуговица. Совершенно такая же, как те, что хранились в металлической коробочке с исцарапанной крышкой.- Официантка нашла ее на столе,- сказал Краб.- И спрятала - на случай, если он вернется и спросит. В буфет неторопливо вошел Брэдфилд. Лицо его было непроницаемо, челюсти сжаты. - Насколько я понимаю, его здесь нет. Вы по-прежнему утверждаете, что видели его? - Я не мог ошибиться, старина, извините. - Что ж, по-видимому, мы должны принять ваши слова на веру. Предлагаю вернуться в посольство.- Он посмотрел на Тернера.- Если, конечно, вы не предпочитаете остаться здесь. Может быть, у вас зародились какие-либо новые идеи, которые вам необходимо проверить.- Он обернулся к буфетной стойке. Все взгляды были обращены на них. Оставленная без присмотра, сверкающая никелированным металлом машина со свистом выпускала в воздух пар. Ни одна рука не протянулась к ней.- А вы тут произвели сильное впечатление, однако.- Когда они медленно шагали к машине, Брэдфилд сказал: - Вы можете вернуться в посольство, чтобы забрать свои пожитки, но до обеда вы должны уехать отсюда. Если у вас есть какие-нибудь бумаги, отдайте их Корку, и мы перешлем их вам дипломатической почтой. Самолет отлетает в семь часов. Постарайтесь попасть на него. Если не достанете билета, поезжайте поездом. Словом, отправляйтесь. Им пришлось ждать, пока Брэдфилд объяснялся с полицейским и показывал ему свою красную карточку. Он говорил по-немецки с английским акцентом, но грамматика его была безупречна. Полицейский кивнул, и машина двинулась. Они медленно возвращались в посольство, вокруг них были угрюмые лица бесцельно глазевшей толпы. - Странное местечко выбрал себе Лео, чтобы проторчать там всю ночь,- пробормотал Краб, но мысли Тернера были заняты другим: чувство провала не покидало его, и тем не менее, трогая пальцами лежавший в кармане служебный конверт с ключом, он напряженно думал все о том же, чью дверь отпирал этот ключ для Лео? 13. НЕЛЕГКАЯ ДОЛЯ ИЩЕЙКИ С р е д а Он сидел за столом в шифровальной и, даже не сняв плаща, упаковывал бесполезные трофеи своего расследования: пустую кобуру, сложенную вчетверо гравюру, нож для разрезания бумаги с выгравированной на нем надписью от Маргарет Айкман, синюю записную книжку-календарь для советников посольства, книжечку для дипломатической скидки и металлическую коробочку с пятью деревянными пуговицами одинакового размера, к которым он теперь прибавил шестую пуговицу и три сигарных окурка. - Не расстраивайтесь,- сочувственно сказал Корк.- Все образуется. - О да, без сомнения. Как с вашими вкладами и с земельным участком на Карибских островах. Лео же всеобщий любимчик. Все его оплакивают, как блудного сына. Мы все без ума от Лео, хоть он и надел нам петлю на шею. - Учтите, ему ведь ничего не стоило кого хочешь обвести вокруг пальца.- Корк сидел без пиджака на складной кровати и надевал уличные ботинки. Рукава рубашки были у него перехвачены выше локтя металлическими браслета ми, а рубашка была совсем как с рекламы в метро. Из коридора не доносилось ни звука.- Вот ведь что в нем поражало. Тихий, но пальца в рот не клади. Застучал аппарат, и Корк укоризненно на него покосился. - Без мыла влезет в душу,- продолжал он.- Это он умел. Было в нем какое-то обаяние. Мог наплести вам черт-те чего, и вы верили. Тернер уложил все в бумажный пакет со штампом "Секретно" и припиской: "Вскрывать только в присутствии двух лиц, имеющих допуск". - Это я прошу запечатать и переслать Ламли,- сказал он, и Корк написал расписку и отдал ему. - Я хорошо помню, как увидел его впервые,- сказал Корк таким наигранно-веселым тоном, что Тернер невольно подумал: "Весело, как на похоронах".- Я был совсем зеленый тогда. Совсем щенок. И женат всего полгода. Если бы я не отшил его, я бы... - Вы стали бы вкладывать свои денежки, следуя его советам. И одолжили бы ему шифровальный код - почитать на ночь в постели.- Сложив сумку пополам, Тернер стал застегивать пряжку. - Нет, не шифровальный код, Джейнет. Он взял бы к себе в постель ее.- Корк ухмыльнулся.- Чертов греховодник! А вы бы никогда не подумали, что он такой. Ну ладно, пошли пообедаем. Тернер в последний раз яростно щелкнул замком сумки. - Де Лилл у себя? - Сомневаюсь. Из Лондона пришла шифровка в полтора метра длиной. Значит, свистать всех наверх. Полный сбор дипломатов.- Он рассмеялся.- Им бы надо было пустить в ход старые черные флаги. Обработать депутатов. Провести встречи на всех уровнях. Все перевернуть, не оста вить камня на камне. А они идут на новый заем. Дивлюсь я, откуда немцы добывают иной раз средства. Знаете, что сказал мне однажды Лео? "Послушай, Билл, мы скоро одержим большую дипломатическую победу. Отправимся в бундестаг и предложим им заем в миллион фунтов стерлингов. Мы с тобой вдвоем, ты и я. Думаю, они все там попадают в обморок". И он, знаете ли, недалек был от истины, этот наш мудрый Лео. Тернер набрал номер де Лилла, но там никто не взял трубки. - Передайте ему, что я звонил, чтобы попрощаться,- сказал Тернер Корку и тут же передумал: - Впрочем, ладно, не стоит беспокоиться. Он позвонил в транспортный отдел и справился о своем билете. Все в порядке, заверили его. Мистер Брэдфилд лично обращался к ним по этому поводу, и билет для Тернера лежит у дежурного. По-видимому, звонок Брэдфилда произвел там сильное впечатление. Корк взял со стула свой плащ. - Дайте-ка телеграмму Ламли и сообщите, каким рейсом я прилетаю. - Мне кажется, старший советник уже позаботился об этом,- сказал Корк, и щеки его слегка порозовели. - Что ж. Благодарствую.- Тернер направился к двери, потом обернулся и окинул взглядом комнату, прощаясь с ней навсегда.- Надеюсь, с вашим первенцем у вас все будет в порядке. И ваши мечты осуществятся. И у всех остальных, надеюсь, тоже. Каждый, надеюсь, достигнет того, к чему стремится. - Послушайте, смотрите вы на это легче: бывают положения, когда ничего поделать нельзя и приходится складывать оружие, верно? - сочувственно сказал Корк. - Верно. - Я хочу сказать, что не может все на свете проходить хорошо и гладко. В жизни так не бывает. Это все романтика. Для школьниц. А вы тоже вроде Лео - не можете успокоиться, оставить все как есть. Ну ладно, что вы делаете сегодня после обеда? В американском кино днем показывают какой-то недурной фильм. Нет, это вам не подойдет - там будет уйма детского визга. - Что это значит: Лео не мог успокоиться? Что вы хотели этим сказать? Корк слонялся по комнате, проверяя аппараты, выдвигая ящики письменных столов, просматривая подготовленные к уничтожению секретные бумаги. - Не прощал. И не то чтобы мстил. Он как-то поссорился с Фредом Энгером. Фред был из административно го отдела. Говорят, это длилось пять лет, пока Фреда не отозвали. - Из-за чего они поссорились? - Да не из-за чего,- Корк подобрал с пола листок бумаги и начал читать.- Дело выеденного яйца не стоило. Фред спилил липу в саду у Лео - по его словам, это дерево могло обрушить его ограду. И так оно и случилось бы, Фред сказал мне. "Билл,- сказал он,- это дерево осенью все равно свалилось бы". - Лео, как видно, тянуло к земле,- сказал Тернер.- Хотелось иметь свой клочок. Не нравилось вариться в общем котле. - Сказать вам, что он сделал? Сплел венок из веток этой липы, принес его в посольство и прибил к двери кабилета Фреда. Здоровенными двухдюймовыми гвоздищами. Вроде как распял его на двери. Наши немцы думали, что Фред подохнет со смеху. Но только Лео было не до смеха. Он и не думал шутить. Он это всерьез. Он был вне себя от злости, понимаете. Но дипломаты этого не замечали. Он с ними был сама любезность, сама учтивость. И такой внимательный... Я не хочу сказать, что на самом деле он не был внимателен к людям. Я просто о том, что лучше было бы не подворачиваться Лео под горячую руку. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать. - Он волочился за вашей женой, так, что ли? - Я положил этому конец,- сказал Корк.- Вот и все. Потому что наблюдал разные другие случаи. Года два назад у нас тут устраивались благотворительные вечера с танцами. Лео зачастил на них. Ничего лишнего себе не позволял, между прочим. Хотел как-то раз преподнести ей фен для волос - вот и все. Каков шутник, а? Я ему сказал: "Посуши своим феном чьи-нибудь еще волосы. А эти я посушу сам". Так ему и сказал. А впрочем, что с него возьмешь? Знаете, как говорят об этих эмигрантах: "Они потеряли все, кроме своего акцента". И это сущая правда, честное слово. Беда Лео была в том, что он хотел вернуть все обратно. Вот почему, мне кажется, так и получилось - схватил какие-то папки с бумагами и дал тягу. Верно, сбыл их тому, кто больше дал. Но мы, думается, не меньше ему задолжали.- Закончив осмотр и убедившись, что все в порядке, Корк сложил стопкой брошюры у себя на столе и подо шел к двери, возле которой стоял Тернер.- Вы, верно, откуда-нибудь с севера? - спросил он.- Судя по вашему выговору. - Вы его близко знали? - Лео? Ну да, как мы все. Случалось, купишь иной раз что-нибудь с его помощью, другой раз угостишь его. Или попросишь сделать заказ у Голландца. - У Голландца? - Это экспортная фирма из Амстердама. Обслуживает дипломатов. Дешевле и без хлопот, понимаете? Доставляют что хотите: масло, мясо, радиоприемники, автомобили, любую вещь. - И фены? - Что угодно. Принимают заказы каждый понедельник. Сегодня вы заполняете карточку, передаете ее Лео, на следующей неделе вам доставляют заказ. Вероятно, он получал свою долю - сами понимаете. Но поймать его на этом никто не мог. Можно считать и пересчитывать, пока не посинеешь,- и все равно никогда не поймешь, из чего складывались его комиссионные. Впрочем, мне думается, брал он все теми же чудовищными сигарами. Совершенно омерзительная гадость, сказать по правде. Не думаю, чтобы он получал от них удовольствие,- курил просто потому, что даровые. И еще назло - потому что мы приставали к нему, подшучивали,- Корк простодушно рассмеялся.- Но он все равно умел обвести вокруг пальца любого из нас, чего уж тут скрывать, и вас бы, наверное, обвел. Ну ладно, я поплыл. До свиданья. - Вы начали рассказывать о том, как впервые познакомились с ним. - Разве? Ну что ж...- Он снова рассмеялся.- Я хочу сказать, его слова никогда нельзя было принимать на веру. Итак, мой первый день здесь. Микки Краб приводит меня к нему. Мы с Микки уже все обошли. "Теперь,- говорит Микки,- заходим в последнюю гавань",- и мы спускаем ся вниз, к Лео. "Это Корк,- говорит Микки.- Только что прибыл к нам в шифровальную". Так я познакомился с Лео.- Прервав свой рассказ, Корк уселся на вращающее ся кресло возле двери и откинулся на спинку с видом важ ного чиновника, которым он видел себя в мечтах.- "По рюмочке вишневки",- предлагает Лео. Считается, что нам здесь пить не положено, но Лео на это всегда плевать хотел, и не потому, чтобы сам любил выпить, заметьте. "Надо отметить прибытие новичка. Вы, случайно, не поете, Корк?" "Только в ванной",- ответил я, и они рассмеялись. Он пытался завербовать меня в хор, понимаете? Это всегда производило на всех впечатление. Весьма набожный господин этот мистер Гартинг, подумал я. Не слишком ли уж? "Хотите сигару, Корк?" - "Нет, благодарю".- "Тогда сигарету".- "Не откажусь, мистер Гартинг". И вот мы сидим там у него, как самые что ни на есть заправские дипломаты, потягиваем вишневку, и я думаю: да, вы тут недурно устроились - прямо по-царски. Кресло, ковер, карты на стенах - полная экипировка. Между прочим, учтите, Фред Энгер забрал отсюда кучу всего, когда уезжал. Половина-то вещей - конфискованные. От них "освободили" кое-кого. Совсем как в старые времена, во время оккупации. "Ну, что нового в Лондоне, Корк? - спрашивает Лео.- Или все по-старому?" Это он, понимаете, помогал мне освоиться, хитрюга чертов. "Как там наш старик-швейцар из главного подъезда - все так же важен, когда приезжают послы?" И ведь, знаете, попал в самую точку. "А камины? По-прежнему каждое утро топят камины, а, Корк?" "Да что же,- говорю я,- все в общем-то идет неплохо, как ему и положено, все в свое время". Словом, несу какой-то бред. "О! Вот как? - говорит он.- Дело в том, что всего несколько месяцев назад я получил письмо от Ивена Уолдебира, и он сообщил мне, что там проводят центральное отопление. А этот старикашка, который вечно торчит у десятого подъезда? Он и сейчас днем и ночью там, а, Корк? И все читает вслух свои молитвы? Только что-то нам от его молитв не слишком много проку". Поверите, я уже готов был называть его "сэр". Ивен Уолдебир возглавлял в то время Западное управление и, можно сказать, был приравнен к богам. Ну а потом он опять перекинулся на хор, и экспортера-голландца, и на разные прочие вещи: все, что только в его силах, он во всем готов помочь. Наконец выходим мы оттуда, и я смотрю на Микки Краба, а он, того и гляди, уписается. Сложился от хохота пополам. "Лео? - говорит он.- Лео? Да он в жизни не переступил порога министерства иностранных дел. Он и в Англии-то с сорок пятого года не был".- Корк умолк и покачал головой.- А все равно,- повторил он с добродушной улыбкой,- не приходится его винить, верно? - Он встал.- Я хочу сказать, что мы все видели его проделки и тем не менее попадались на удочку, разве не так? И Артур, и... Ну все, словом. Это как с моей виллой,- простодушно добавил он.- Я знаю, что никогда мне ее не иметь, а все-таки не теряю надежды. Я хочу сказать, что, видно, так надо - иначе нельзя жить, нельзя жить без иллюзий. Вынув руки из карманов плаща, Тернер поглядел сначала на Корка, а потом на ключ, который сжимал в своей мощной ладони; казалось, его раздирали противоречивые чувства и он был в нерешительности. - Какой номер у Микки Краба? Он взял трубку и набрал номер; Корк с сомнением и испугом наблюдал за ним. - Они же не хотят, чтобы вы продолжали его разыскивать,- с беспокойством заметил Корк.- Право же, я думаю, что они на это не рассчитывают. - А я, черт побери, и не собираюсь его разыскивать. Я собираюсь пообедать с Крабом, сесть вечером на само лет, и никакая сила на свете не заставит меня хотя бы один лишний час пробыть в этих стенах, где слоняются призраки.- Он швырнул трубку на рычаг и вышел из комнаты. Дверь в кабинет де Лилла была распахнута настежь, но самого де Лилла не было за письменным столом. Тернер нацарапал записку: "Зашел попрощаться. Прощайте. Алан Тернер". Рука его дрожала от гнева и унижения. Через вестибюль небольшими группами не спеша проходили сотрудники и исчезали за дверью на залитой солнцем улице: все направлялись в посольскую столовую, чтобы пообедать или перехватить бутерброд. У подъезда стоял "роллс-ройс" посла. Гонт что-то говорил шепотом Медоузу, стоя у двери, но при виде Тернера сразу умолк. - Вот,- сказал он, протягивая Тернеру конверт.- Вот наш билет.- На лице у него было написано: отправляйтесь туда, откуда прибыли. - Если вы готовы, я к вашим услугам, старина,- донесся голос Краба, как всегда, откуда-то из темного угла.- Вот он я! Официантки в столовой были вышколенные, необычайно молчаливые, сдержанные. Краб заказал улиток, которые были, по его мнению, очень хороши. Они заняли столик в маленькой нише; на стене, унося мысли к нсгам и греховным соблазнам, висела гравюра в рамке: танцующие нимфы и пастухи. - Вы были с ним в тот вечер в К?льне. В тот вечер, когда он ввязался в драку. - Нечто феноменальное,- сказал Краб.- Ей-богу. Вам разбавить водой? - спросил он и капнул по нескольку капель воды в каждый стакан - словно пролил скудные поминальные слезы над могилой трезвенника.- Не знаю, что на него нашло. - А вы часто проводили с ним вечера? Краб неуверенно ухмыльнулся; они выпили. - Это было пять лет назад, понимаете ли. У Мэри захворала мать, и она стала то и дело улетать к ней в Англию. А я оставался на положении, так сказать, соломенного вдовца. - И вы стали время от времени сматываться из дома по вечерам вместе с Лео - выпить, подцепить девчонку, верно? - Более или менее. - В К?льн? - Обождите, старина,- сказал Краб.- Вы, черт возьми, прямо как следователь.- Он отхлебнул еще виски и, когда алкоголь разлился по жилам, поежился, словно плохой актер с запоздалой реакцией,- Господи! - сказал он.- Ну и денек. Господи! - Ночные кабаки в К?льне лучше, чем здесь? - Здесь этого себе не позволишь, старина,- сказал Краб, нервно оглянувшись.- Или вам придется сначала напоить половину правительства. В Бонне надо быть чер товски осторожным. Чертовски осторожным,- без особой нужды повторил он и потряс головой для большей убедительности.- В К?льне куда проще. - И девчонки лучше? - Я этим не занимаюсь, старина. Уже который год. - Но Лео был до них охотник, верно? - Он любит девчонок,- сказал Краб. - Значит, в тот вечер вы отправились в К?льн. Ваша жена была в Англии, и вы решили кутнуть вместе с Лео. - Мы просто сидели за столиком. Выпивали, и все.- Он подкрепил свои слова жестом.- Лео рассказывал про армию: вспоминал, так сказать, былое. Странная штука. Он любил армию. Да, да, Лео ее любил. Ему надо было оставаться там, я так считаю. Но только они бы не оставили его: кадровым - ни за что! Ему не хватало дисциплины, я так считаю. Он же был мальчишка, в сущности. Как и я. А когда ты молод, тебе все нипочем. Это приходит позже. В Шерборне лупили меня как собаку. Жуть. Колоти ли почем зря - сунут голову в раковину и держат, а те, что постарше, чтоб им сдохнуть, молотят по спине. Но мне было наплевать тогда. Я думал, что такова жизнь.- Он тронул Тернера за руку.- Я н е н а в и ж у их теперь, старина,- прошептал он.- Я и не знал, что это сидит во мне. А потом вдруг вылезло наружу. Сейчас бы я мог перестрелять этих подонков за здорово живешь. Истинная правда. - Вы встречали Лео, когда были в армии? - Нет. - Так откуда вы его знаете? - Мы как-то столкнулись в Контрольной комиссии. В М?нхенгладбахе. В четвертой группе. - Это когда он работал по разбору претензий? Огорошенный вопросом Тернера, Краб реагировал на него совершенно в духе того животного, с которым была созвучна его фамилия. Он весь съежился и, казалось, прямо на глазах начал обрастать незримым панцирем, под которым и замер, ожидая, пока минует опасность. Понурив голову, сгорбив спину, он поглядывал на Тернера краем розового глаза из-под полуопущенных век. - Значит, вы выпивали и разговаривали? - Да, помаленьку. Ждали, когда начнется кабаре. Я люблю хорошее кабаре.- Внезапно он принялся рассказывать абсолютно неправдоподобную историю о том, как он во Франкфурте во время последней конференции свободных демократов привел к себе какую-то девчонку.- Полное фиаско! - горделиво объявил он.- Чего она только не вытворяла, эта чертова мартышка, а у меня - просто никак. Значит, драка разгорелась после кабаре? - Нет, раньше. Возле стойки бара собралась компания немцев,- шумели, горланили песни. Лео это пришлось не по нутру. Он начал поглядывать на них. Начал рыть землю копытами. Потом вдруг крикнул официанту: "Zahlen",- счет. Так вот, ни с того ни с сего. И во всю глотку притом. Я ему говорю: "Эй, старина, что случилось?" А он ноль внимания. "Я еще не хочу уходить,- говорю я.- Сейчас выйдут девочки, хочу поглядеть". Как об стену горох. Официант приносит счет. Лео пробегает его глазами, лезет в карман и кладет на тарелку пуговицу. - Какую пуговицу? - Просто пуговицу. Вроде той, что официантка нашла тогда, на столике в вокзальном буфете. Обыкновенную дерьмовую пуговицу, деревянную, с двумя дырками.- В нем до сих пор кипело возмущение.- Какого черта, кто же это оплачивает счета пуговицами! Годится это? Я подумал было, что это забавы ради. Даже рассмеялся поначалу. "А где же все остальное, что было на ней надето?" - спросил я его. Я все считал, что он шутит. Только он и не думал шутить. - Дальше. - "Получите,- говорит он.- Сдачи не надо". И встает со стула как ни в чем не бывало. "Пошли отсюда, Микки,- говорит он.- Здесь воняет". Тут они и налетели на него. Боже милостивый! Фантастика! Я глазам своим не поверил. Подумать, что Лео такое может. Уложил троих, а четвертый сбежал. И тут кто-то как треснет его бутылкой по голове. Общая свалка. Прямо как где-нибудь в Ист-Энде. Он умел постоять за себя, ничего не скажешь. Но, в общем, они его одолели. Опрокинули спиной на стойку и давай обрабатывать. В жизни такого не видал. И все молча, никто ни слова. Без всяких там "будешь знать!" В полном молчании. Система. Очухались мы уже на улице. Лео стоял на четвереньках, а они подошли и дали ему еще раза два на прощание, а у меня прямо кишки выворачивало на мостовую. - Упились? - Какое к черту - трезв был, как монах. Мне дали пинка в живот, старина. - Вам? Голова у него вдруг отчаянно затряслась, и он, наклонившись, отхлебнул из стакана. - Пытался выручить его,- пробормотал он.- Схватился с остальными, чтобы он мог удрать. Беда в том,- пояснил он, сделав основательный глоток,- что я уже не тот, каким был когда-то. А Прашко к тому времени и вовсе смотался.- Он хмыкнул.- Когда пуговица упала на тарелку, он был уже одной ногой за дверью. Он, верно, знал, как это бывает. Я его не виню. - Прашко частенько наведывался туда? В ту пору? - спросил Тернер таким тоном, словно осведомлялся о старинном приятеле. - Я тогда впервые увидел его, старина. И больше не встречал. У них с Лео после этого пошло врозь. Осуждать тоже не приходится - член парламента и всякое такое. Вредит положению. - А вы потом как? - Боже милостивый. Сидел тихо, как мышь, старина.- По телу у него пробежала дрожь.- Могли в два счета ото звать домой. Засунуть в какую-нибудь блошиную дыру. Вместе с Мэри. Нет, покорно благодарю. - И чем все это кончилось? - Думается мне, Прашко сообщил Зибкрону. Полицейские свалили нас возле посольства, дежурный взял такси, мы добрались ко мне домой, вызвали врача. Затем появился Ивен Уолдебир, он был тогда политическим советником посольства. Следом за ним приехал Людвиг Зибкрон в огромном грязном "мерседесе". Что тут началось, бог ты мой! Ну и задал же Зибкрон Лео жару! Сидел у меня в гостиной и давал ему жару, я думал, этому конца не будет. Не очень-то мне это было по душе. А с того, признаться, все как с гуся вода. Ведь, если вдуматься, дело-то было не шуточное. Наш дипломат затевает, черт побери, скандал в ночном кабаке, вступает в драку с мирными гражданами. Тут многим могли дать по шее. официант подал почки в мадере. - Славно,- сказал Краб.- Гляньте сюда. Пальчики оближешь. В самый раз после улиток. - Что сказал Лео Зибкрону? - Ничего. Абсолютно ничего. Вы не знаете Лео. Скрытный - это не то слово. Ни Уолдебир, ни я, ни Зибкрон - никто не выжал из него ни ползвука. И ведь, учтите, как старались. Уолдебир устроил ему отпуск, наложили швы, вставили новые зубы, бог знает, чего только не делали. Всем говорили, что это случилось с ним в Югославии: купался и нырнул в мелком месте. Ну и расквасил физиономию. Ничего себе - нырнул! О господи. - А как по-вашему, почему все это произошло? - Понятия не имею, старина. Никуда больше не ходил с ним после этого. Опасная штука. - И у вас нет никакого мнения на этот счет? - Сожалею,- сказал Краб. Он снова ушел в свою скорлупу, изборожденное морщинами лицо потеряло осмысленность. - Видели вы когда-нибудь этот ключ? - Никогда.- Он радостно осклабился.- Небось, у Лео нашли? Да, в прежние времена Лео по части юбок был не дурак. Теперь немного остепенился. - А вам это ничто не напоминает? Краб продолжал смотреть на ключ. - Попробуйте поговорить с Майрой Медоуз. - Почему с ней? - Она всегда не прочь. У нее уже был младенец. В Лондоне. Говорят, половина наших шоферов каждую неделю проходит через ее спальню. - А не упоминал он когда-нибудь женщину по фамилии Айкман? Он вроде как собирался на ней жениться? На лице Краба отразилось недоумение, мучительное старание припомнить. - Айкман? - повторил он.- Занятно. Это из тех, его давнишних. Из Берлина. Правильно, он говорил о ней. Они тогда работали вместе с русскими. Правильно. Она была одной из этих самых связных, что ли. Берлин, Гамбург. Ну, всякое такое. Вышивала ему эти дурацкие подушечки. Забота и внимание. - А чем, собственно, он занимался с русскими? - помолчав, спросил Тернер.- В чем заключалась его работа? - Двусторонние переговоры, четырехсторонние - принимал в них участие. Берлин - он ведь как бы сам по себе, вы понимаете. Особый мир, тем более в те дни. Остров. Особый вид острова.- Он покачал головой.- Только это не для него,- добавил он.- Коммунисты - это совсем не по его части. Слишком независимый парень, на черта ему это. - А эта Айкман? - Мисс Брандт, мисс Этлинг и мисс Айкман. - Кто они такие? Три куколки. Из Берлина. Он приехал туда вместе с ними из Англии. Красотки писаные, говорил Лео. Нигде на свете таких не видал. А я скажу: он тогда вообще не видал женщин. Эти были эмигрантки и возвращались на родину, в Германию. Вместе с оккупационной армией. Так же, как Лео. В Кройдоне, в аэропорту, он сидел на своем чемодане, ждал самолета, и вдруг эти три куколки в военной форме прошли, вильнули бедрами. Мисс Айкман, мисс Брандт и мисс Этлинг. Оказалось - приписаны к той же части. С этой минуты он больше ни на кого не смотрел. Он, Прашко, и еще один малый. Они вместе прилетели из Англии в сорок пятом. И эти куколки. Они там даже песенку такую сложили: "Мисс Айкман, мисс Этлинг и мисс Брандт...", застольную песенку, с довольно пикантными рифмами. Между прочим, они сложили ее в тот же вечер. Когда ехали в свою часть на военной машине. Распевали ее и веселились как чумовые. О господи! Казалось, он сам готов был запеть ее тут же. - Айкман - это была девушка Лео. Его первая девушка. Он говорил, что все равно вернется к ней. "Такой, как первая, не бывает,- вот как он говорил.- Все остальные - только суррогат". Подлинные его слова. Ну, вы знаете, гунны - они всегда так. Любят поковыряться в собственной душе. - А с ней что сталось? - Понятия не имею, старина. Растаяла в воздухе. Куда они все деваются? Стареют. Сморщиваются, как печеное яблоко. Ух ты! - Кусок почки сорвался у него с вилки, и подливка забрызгала галстук. - Почему он не женился на ней? - Она избрала себе другой путь, старина. - Какой другой путь? - Она не хотела, чтобы он принимал английское подданство,- так он говорил. Хотела, чтобы он остался немцем и не прятался от действительности. Она была сильна по части разной метафизики. - Может, он отправился разыскивать ее? - Он всегда уверял, что сделает это когда-нибудь. "Я знал разных девушек, Микки,- говорил он,- но я никогда не встречу второй такой, как Айкман". Впрочем, разве мы все не говорим того же самого? - И он нырнул носом в бокал с мозельским, ища в нем прибежища. - Вы так считаете? - А вы, между прочим, женаты, старина? Держитесь от этого подальше.- Он покачал головой.- Все было бы в порядке, если бы я мог исполнять супружеские обязанности. Но я не могу. Спальня для меня - это ночной гор шок, и ничего больше. Я ни на что не годен.- Он пода вил смешок.- Женитесь в пятьдесят пять, вот вам мой совет. На хорошенькой шестнадцатилетней куколке. В этом возрасте они еще не понимают, чем их обделили. - Прашко, значит, был там, в Берлине? С русскими и с Айкман? - Неразлучная компания. - А что еще рассказывал он вам относительно Прашко? - Он был красным в те дни. Больше ничего. - И Айкман тоже? - Все может быть, старина. Он никогда об этом не говорил, его не так уж интересовали эти вопросы. - А он сам? - Лео - нет, старина. Он же ни уха ни рыла не смыслил в политике. Просто беспокойный характер, вот и все. Форель! - благоговейно прошептал он.- Теперь недурно поесть форели. Почки, скажу вам по секрету, это так, между прочим, а форель - это вещь. Развеселившись, он пребывал в хорошем расположении духа до конца обеда. Лишь раз возвратился он к вопросу о Лео: когда Тернер спросил, часто ли они встречались за последние месяцы. - На черта мне это,- прошептал Краб. - А почему нет? - Он начинал что-то замышлять, старина. Я-то видел. Опять примерялся, как бы ему схватиться с кем-нибудь. Задиристый щенок, сукин сын,- он неожиданно пьяно осклабился.- Опять начал разбрасывать повсюду эти свои пуговицы. Тернер вернулся к себе в отель в четыре часа; он был порядком пьян. Он не стал ждать, пока освободится лифт, и поднялся по лестнице, "Вот и все,- думал он.- Вот как славно все закончилось". Теперь он уже будет пить весь день до вечера и будет продолжать пить в самолете и, надо надеяться, к моменту встречи с Ламли лыка вязать не будет. Как сказал Краб: улитки, почки, форель, шотландское виски - и вовремя вбирай голову в плечи, когда начнет погромыхивать гром. Поднявшись на свой этаж, он смутно отметил про себя, что открытая дверца лифта приперта каким-то чемоданом, и подумал: верно, портье освобождает чей-то номер, выносит пожитки. "Мы здесь самые счастливые люди,- пронеслось у него в голове.- Мы уезжаем". Он никак не мог отпереть дверь своего номера - заело замок; долго ворочал ключом в замке, но ничего не получалось. Услышав шаги за дверью, он сразу отпрянул назад, но было уже поздно. Дверь распахнулась. Он успел увидеть бледное круглое лицо, гладко зачесанные назад светлые волосы, напряженно сморщенный покатый лоб и, пока медленно опускалась кожаная дубинка, увидел на ней шов и подумал: "Таким швом можно рассечь череп - не только лицо". От удара дубинки у него подкосились колени, он почувствовал, как заныло под ложечкой и к горлу подступила тошнота... Его ударили в пах, и боль на мгновение стала невыносимой, но и она мало-помалу утихла, и он увидел женщину - ту, что покинула его, бросила его на произвол судьбы, предоставив ему метаться в поисках выхода из темных закоулков своего одиночества и поражения. Он услышал отчаянный крик Майры Медоуз, когда он сломил ее сопротивление, ложью заплатив ей за ложь; услышал ее вопли, когда они увозили ее от любовника, от этого поляка, когда отнимали у нее ребенка, и ему показалось, что эти вопли исторгнул он сам, и лишь постепенно до его сознания дошло, что они запихнули ему в рот полотенце. Он почувствовал, как что-то холодное и твердое ударило его по затылку, и голова превратилась в тяжелую глыбу льда; он услышал, как захлопнулась дверь, и понял, что остался один; перед его глазами пронеслось бесконечное, проклятое, великое множество нерадивых и обманутых, в ушах прозвучал глупый голос английского епископа, прославляющего бога и войну, и он погрузился в сон. Он лежал в гробу, холодном, гладком гробу, лежал на мраморной плите в длинном коридоре с глянцевитыми кафельными стенами, в глубине которого играли ярко-желтые блики. Он услышал, как де Лилл говорит ему что-то, сдержанно и мягко, и как всхлипывает Дженни Парджитер голосами всех брошенных им женщин; он услышал отеческие увещевания Медоуза, призывающего к милосердию, и веселое посвистывание всех идущих мимо непосвященных. А потом и Медоуз, и Парджитер ускользнули, растаяли, отозванные к другим похоронам, и остался только де Лилл, и только голос де Лилла приносил ему облегчение... Дорогой мой,- говорил де Лилл, с изумлением глядя на него откуда-то сверху вниз.- Я зашел к вам, чтобы попрощаться, но если вы решили принять ванну, вам бы следовало по крайней мере предварительно снять с себя этот ужасный костюм. - Сегодня четверг? Де Лилл, открыв кран, смачивал горячей водой полотенце. - Среда. Пока все еще среда. Час коктейля.- Наклонившись над Тернером, он начал осторожно стирать кровь с его лица. Это футбольное поле... где вы как-то раз видели его. Куда он возил Парджитер. Скажите, как мне попасть туда. Лежите тихо. И не разговаривайте, не то перебудите соседей. С величайшей осторожностью он продолжал вытирать кшуюся кровь. Высвободив правую руку, Тернер украдкой нащупал в кармане пиджака ключ. Он был по-прежнему там. Видели вы когда-нибудь этот ключ? Нет. Нет, не видел. И в ночь с первого на второе не был в беседке в три часа пополуночи. Однако до чего же то в стиле нашего министерства иностранных дел,- шетил он, отступив на шаг и окидывая критическим взглядом результаты проделанной им работы,- до чего же это в их стиле - натравить быка на матадора. Вы не будете возражать, если я заберу у вас свой смокинг? Зачем Брэдфилду понадобилось это? Что понадобилось? - Приглашать меня к обеду. На встречу с Зибкроном. - зачем он во вторник пригласил меня к себе? Из братских чувств. Зачем же еще? Что было в этой спецсумке, пропажа которой так пугает Брэдфилда? - Ядовитые змеи. - Этот ключ не от сумки? - Нет. Де Лилл присел на край ванны. - Вам не следовало бы заниматься этим,- сказал он.- Я знаю наперед, что вы мне ответите: кто-то должен же пачкать руки. Но если этот кто-то - вы, не ждите, что я этому обрадуюсь. Вы не кто-то: в этом ваша беда. Предоставьте это занятие людям, которые родились с шорами на глазах...- Мягкий взгляд де Лилла был исполнен сочувствия.- Все это чудовищно нелепо,- сказал он.- Каждый день какие-то люди гибнут, стремясь уподобиться святым, но не выдержав испытания. Вы же рухнули под бременем своего стремления быть ищейкой. - Завтра они начнут справляться о вас: "Почему он не уехал? Почему он тут околачивается?" Тернер лежал распростертый на спине, на длинном диване в комнате де Лилла. В руке у него был стакан с виски, лицо облеплено желтым антисептическим пластырем из обширной аптечки де Лилла. В углу валялась его парусиновая сумка. Де Лилл сидел за клавикордами, но не играл, а лишь трогал клавиши. Клавикорды были старинные, восемнадцатого века, с выгоревшей под тропическим солнцем крышкой. - Вы что, возите с собой эту штуку повсюду? - У меня была скрипка. Но в Леопольдвилле она распалась на составные части. Клей растаял. Трудно сберегать культурные ценности, когда тает клей,- сухо заметил он. - Если Лео так чертовски хитер, почему он не уехал? - Быть может, ему нравится здесь. Тогда он единственный в своем роде, должен признаться. - И если они так чертовски хитры, почему они не убрали его отсюда? - Быть может, они не знали, что он сорвался с крючка. - Как вы сказали? - Я сказал: быть может, они не знали, что он дал стрекача. Я, правда, не сыщик, но я кое-что понимаю в людях и знаю Лео. Он поразительно своенравный человек. Невозможно хотя бы на секунду представить себе, что он станет выполнять то, что они ему прикажут. Если вообще существуют "они", в чем я сомневаюсь. Не в его натуре быть просто исполнителем. - Я все время пытаюсь хоть как-то определить его для себя, но он не укладывается ни в один шаблон,- сказал Тернер. Де Лилл ударил пальцем по клавишам. - Скажите мне, каким хотелось бы вам его видеть? Паинькой или бякой? Или вы просто хотите, чтобы вам не мешали искать его? Вы хотите достичь чего-нибудь, не так ли,- потому что "хоть что-то" лучше, чем ничего. Вы как эти чертовы ученые: вам лишь бы не было вакуума. Тернер лежал с закрытыми глазами, погруженный в раздумье. - Я полагаю, что он мертв. И это было бы печально и жутко. - Сегодня утром он ведь еще не был мертв! - сказал Тернер. - А вам не нравится, что он в безопасности. Это раздражает вас. Вы хотите, чтобы он либо материализовался, либо перестал существовать. Вы не хотите иметь дело с призраками. Вероятно, именно это и есть самое увлекательное в охоте за экстремистами: вы охотитесь за их убеждениями, не так ли? - Он продолжает скрываться,- сказал Тернер.- От кого он прячется? От нас или от них? - Быть может, он просто действует сам за себя. - С пятьюдесятью секретными папками? О да, конечно, конечно! Де Лилл, облокотившись о клавикорды, внимательно наблюдал за Тернером. - Вы дополняете друг друга. Я смотрю на вас и думаю о Лео. Вы - типичный сакс. Большие ручищи, большие ножищи, большое сердце и этот прославленный здравый смысл, который пытается разобраться в идеалах. У Лео все наоборот. И он актерствует. Он одевается, как мы, говорит на нашем языке, но он приручен лишь наполовину. Я скорее на вашей стороне: ведь мы с вами оба, в сущности, зрители, а не лицедеи.- Он опустил крышку клавикордов.- Мы из тех, кто что-то прозревает впереди, тянется и отступает. В каждом из нас в юности сидит Лео, но к двадцати годам он обычно уже мертв. - Кто же в таком случае вы? - Я? О, к сожалению, я дирижер.- Он встал, не спеша запер клавикорды маленьким бронзовым ключиком на цепочке.- Я даже не умею играть на этой штуке,- сказал он и побарабанил по выгоревшей крышке тонкими изнеженными пальцами.- Я говорю себе, что еще научусь когда-нибудь. Начну брать уроки или куплю самоучитель. Но, по правде говоря, меня это мало волнует: я научился жить с сознанием своей неполноценности. Как большинство из нас. - Завтра четверг,- сказал Тернер.- Если им не известно, что он сбежал, они будут его ждать, верно? - Да, возможно.- Де Лилл зевнул.- Только они, кто бы они ни были, знают, где им искать, верно? А вы не знаете. Это несколько затрудняет ваше положение. - А может быть, и нет. - Вот как? - Нам известно по крайней мере, где видели его вы в тот самый четверг днем, когда предполагалось, что он находится в министерстве. Туда же он возил и Парджитер. Похоже, он облюбовал себе это местечко. Де Лилл с минуту стоял неподвижно, все еще держа в руке ключик на цепочке. - Я думаю, бесполезно отговаривать вас ехать туда? - Конечно. - И просить вас тоже? Ведь вы действуете вопреки инструкциям Брэдфилда. - Пусть так. - К тому же вы не вполне здоровы. Ну хорошо. Ступайте и ищите свою неприрученную половину. Но если вам действительно удастся найти эту Зеленую папку, мы надеемся, что вы возвратите ее нам, не вскрывая. И это неожиданно прозвучало приказом. 14. ЧЕТВЕРГОМ РОЖДЕННОЕ Ч е т в е р г Погода на плато, казалось, была заимствована из разных времен года, из разных географических мест. Откуда-то с северного побережья Англии налетел морской ветер, он гудел в проводах, пригибал к земле колючую сухую траву и с шумом врывался в лесную чашу за футбольным полем, и если какая-то полоумная старушка могла посадить здесь в песчаный грунт чилийскую араукарию, то, казалось, стоило Тернеру пробежать по дороге, и он мог бы прыгнуть в троллейбус и очутиться на Борнмут-сквере. Ноябрьский мороз одел стебли папоротника пушистой белой корой инея; холод прятался здесь от ветра и кусал за щиколотки, словно арктическая вода; мороз засел в расщелинах камней на северной стороне холма, и казалось, здесь только страх может заставить пошевелить скованной от холода рукой, а жизнь бесценна уже тем, что завоевана. На пустом футбольном поле отважно умирали последние лучи оксфордского солнца, а небо было цвета осенних йоркширских сумерек - темное, неспокойное, с тяжелой бахромой туч на горизонте. Согнутые ветром стволы деревьев были из далекого детства, как отроческая спина Микки Краба, сгибавшаяся в школе над умывальной раковиной, но когда порыв ветра унесся вдаль, деревья не распрямили спин, замерев в ожидании новой атаки. Свежие еще ссадины на его лице жгло, как огнем; в светлых глазах от бессонницы и боли появился стеклянный блеск. Он ждал, не сводя глаз с дороги, сбегавшей вниз с холма. Далеко внизу справа текла река; порывы ветра временами заглушали все звуки, и гудки барж замирали без ответа. По дороге навстречу ему медленно ползла машина: черный "мерседес" с к?льнским номером, за рулем - женщина; не прибавляя скорости, машина проехала мимо. По ту сторону огороженной проволочной сеткой площадки стоял новенький спортивный павильон: окна закрыты ставнями, дверь на висячем замке. На крышу опустился грач, ветер шевелил его перья. Появился "рено" с французским дипломатическим номером, за рулем -женщина, рядом мужчина; Тернер записал номер в свою черную книжечку. Цифры получились корявыми, детскими, запись показалась ему какой-то неестественной, чужой. Должно быть, он все-таки успел дать им сдачи, потому что на суставах правой руки были довольно глубокие порезы - как от зубов при сильном ударе в открытый рот. Если у Лео почерк был аккуратный, закругленный, без острых углов, то у Тернера - крупный, прямой, напористый. "Вы и Лео - оба беспокойные души,- сказал ему ночью де Лилл, когда они ехали в машине.- Бонн - это нечто стоячее, а вы - беспокойные души... Вы сражаетесь друг с другом, но, в сущности, вы оба сражаетесь против нас... Противоположность любви вовсе не ненависть, а апатия... Вам надо научиться апатии, войти с ней в соглашение". "Бросьте вы, Христа ради",- взмолился Тернер. "Здесь вам выходить,- сказал де Лилл, открывая дверцу машины.- И если завтра к утру вы не возвратитесь, я заявлю в береговую полицию". В Бад-Годесберге он купил себе оружие - гаечный ключ - и теперь ощущал его тяжесть в заднем кармане брюк. Темно-серый автобус "фольксваген" с табличкой "SU", полный ребятишек, остановился возле спортивного павильона. Шум обрушился на Тернера внезапно, испугав неожиданностью: взвилась стайка птиц, налетел порыв ветра, звонкими осколками рассыпался смех, прозвучал чей-то жалобный возглас, кто-то засвистел в свисток. Низкий луч солнца прорезал тучи - словно ручным фонариком осветили коридор. И павильон поглотил всех. "В жизни не встречал человека, который бы так выставлял напоказ свои недостатки",- в отчаянии кричал на него де Лилл. Он поспешно спрятался за дерево. "Оппель-ре корд" с боннским номером. Двое мужчин. Он записывал и чувствовал, как гаечный ключ утыкается ему в бедро. Мужчины были в шляпах, в пальто и профессионально безлики. В боковых окнах машины - матовые стекла. Машина еще продолжала двигаться, но со скоростью пешехода. Он увидел их бледные лица, повернутые в его сторону,- как две луны среди искусственного мрака автомобиля. "Не о твои ли это зубы? - пронеслось у Тернера в голове.- Вас не отличишь друг от друга. Надеюсь, мы еще встретимся". Машина все ползла в гору, делая не больше десяти миль в час. Проехал фургон, за ним два грузовика. Где-то на колокольне пробили часы. А может быть, это прозвенел школьный звонок? А может быть, это благовест - звонят к вечерне? Или овцы бродят в долине, позвякивая колокольцами, или паром идет по реке, оповещая о себе ударами колокола? Солнце зашло. Вдали показался маленький "ситроен". Потом малолитражка, вся в грязи, с вмятиной на крыле, с неразличимо тусклыми цифрами номера; за рулем - неясные очертания одинокой фигуры; единственная горящая фара то вспыхивает, то гаснет, сирена по временам сигналит кому-то. "Оппель" исчез. "Поторапливайтесь вы, лунообразные, вы можете пропустить Его появление". Колеса задергались, как развинченные суставы, когда маленький автомобиль свернул с дороги и запрыгал по грязным обледенелым деревянным мосткам, нахально вихляя задом при заносах. Дверца отворилась, он услышал завывания джаза, и во рту у него сразу пересохло от всех проглоченных таблеток, а порезы и ссадины наего лице были как решетчатая тень ветвей. Он бесшумно опустил гаечный ключ обратно в карман. Она стояла спиной к нему, всего в десяти шагах, не ощущая ветра, не замечая ребятишек, которые с криком ворвались на футбольное поле. Она смотрела на дорогу, сбегавшую вниз с холма. Она не заглушила мотора, и машина сотрясалась изнутри, как от боли. Стеклоочистители бессмысленно скребли по грязному ветровому стеклу. Она стояла, не шевелясь, уже почти час. Целый час она ждала, замерев в восточной неподвижности, безразличная ко всему, кроме ожидания того, кто не шел и не придет. Она стояла, словно статуя, и, по мере того как садилось солнце, словно бы становилась все выше и выше. Ветер трепал полы ее плаща. Один раз она подняла руку, чтобы отбросить с лица выбившуюся прядь волос; один раз прошла до конца деревянных мостков и поглядела вниз на пойму реки в сторону К?нигсвинтера; потом медленно повернулась в задумчивости, и Тернер плюхнулся на колени за деревьями в спасительную тень. Терпение покинуло ее. С шумом распахнув дверцу автомобиля, она опустилась на сиденье, закурила сигарету и ладонью нажала на сигнал. Аккумулятор сел, сирена прозвучала сипло, и ребятишки рассмеялись, на минуту оторвавшись от игры... И снова все стихло. Стеклоочистители больше не скребли, не метались по стеклу, но мотор продолжал работать, и она время от времени нажимала на акселератор, чтобы поднять температуру обогревателя. Стекла машины начали запотевать. Она достала из сумочки зеркало и губную помаду. Откинувшись на сиденье, закрыв глаза, она слушала танцевальную музыку, лившуюся из радиоприемника; одна рука ее лежала на баранке автомобиля, и пальцы тихонько отбивали такт. Услышав шум машины, она приоткрыла дверцу и апатично выглянула наружу, но это снова был все тот же черный "оппель", медленно сползавший обратно с холма, и, хотя оба лунообразных лица были повернуты к ней, она осталась безучастной к проявленному ими любопытству. Футбольное поле опустело. В спортивном павильоне окна закрыли ставнями. Она включила свет в кабине и поглядела на часы. Внизу в долине уже замерцали первые огоньки, и очертания руки утонули в тумане. Тернер, тяжело ступая, вышел на дорогу и распахнул дверцу автомобиля. - Поджидаете кого-нибудь? - спросил он и, сев рядом с ней, проворно захлопнул дверцу, так что свет в кабине сразу погас. Он выключил радиоприемник. - Я полагала, что вы уехали,- со злобой произнесла она.- Я полагала, что мой муж уже избавился от вас.- Она вся была во власти страха, гнева, унижения.- А вы в это время шпионили за мной! Прятались в кустах, как третьеразрядный шпик! Как вы осмелились! Вы, жалкий подонок, ничтожество! - Она подняла сжатый кулак, но в ту же секунду Тернер с такой силой ударил ее по губам, что она стукнулась затылком о край окна. Открыв дверцу, он обошел вокруг машины, стащил ее с сиденья и снова ударил ладонью по лицу, - Сейчас мы с вами немного прогуляемся,- сказал он,- и побеседуем об этом жалком подонке, этом ничтожестве, вашем любовнике. Он повел ее по деревянным мосткам на вершину холма. Она шла за ним без малейшего сопротивления и тихонько плакала, низко опустив голову, уцепившись обеими руками за его руку. Они смотрели сверху на Рейн. Ветер стих. Над головой уже мерцали первые звезды, словно фосфоресцирующие огоньки в заштиленном море. Вдоль реки ряд за рядом зажигались огни, вспыхивали, и тут же умирали, едва успев родиться, и чудом воскресали снова, вырастая в огненные эветы, колеблемые ночным ветерком. И только с реки приплывали какие-то звуки: пыхтенье моторных барж и - каждые четверть часа - убаюкивающий колыбельный перезвон склянок. Запахом тлена и сырости веяло от реки, и они чувствовали ее холодное дыхание на лице и на руках. - Все началось как на пари. Она стояла поодаль от него и глядела вниз, в долину. обхватив себя руками так, что ладони легли на лопатки. - Он больше не придет. Все кончено. Я знаю. - Почему он не придет? - Лео не любил говорить о таких вещах. Он слишком пуританин для этого.- Она закурила сигарету.- Не при дет, потому что никогда не перестанет искать, вот почему. - Что искать? - Что ищет каждый из нас? Родителей, детей, жен щину.- Она обернулась к нему.- Давайте дальше,- сказала она с вызовом.- Спрашивайте остальное. Тернер ждал. - Когда мы с ним сошлись - это вы хотите знать? Я в ту же ночь легла бы с ним в постель, попроси он меня об этом, но он и не заикнулся. Потому что я - жена Роули, а он понимал, что хорошие люди встречаются не на каждом шагу. И он знал, что ему надо выжить - как вам это объяснить! Ведь Лео - обольститель, неужели не ясно? Он может уговорить павлина выщипать себе хвост... Какая я идиотка, зачем я все это вам говорю! - вырвалось у нее. - Вы были бы еще большей идиоткой, если бы молчали. Вы ведь основательно влипли,- сказал Тернер.- Попали в беду. Говорю вам на случай, если вы сами этого не понимаете. - А, у меня всю жизнь так. Что я могу с собой поделать? Мы с ним старые шлюхи - и он, и я - и вот встретились и полюбили друг друга. Присев на скамейку, она вертела в руках перчатки. - Это произошло на приеме. На омерзительном боннском приеме а-ля фуршет, с глазированной уткой и этими чудовищными немцами. Кто-то кого-то принимал. Кто-то кого-то провожал. Кажется, американцев. Каких-то титулованных мистера и миссис Икс. Очередное чествование каких-то высокопоставленных особ. Все было невыносимо провинциально.- Она говорила быстро, фальшиво-доверительным тоном, но, несмотря на ее старания, это был все тот же тон - в нем чувствовалась все та же хорошо отработанная дипломатическая сноровка; в каких только уголках мира не доводилось Тернеру слышать эти искусственные модуляции голоса, характерные для жен английских дипломатов, умеющих вовремя нарушить молчание, скрыть замешательство, завуалировать оскорбление, в меру цивилизованный голос, в меру изысканный тон, неотвратимо приверженный раз и навсегда выработанному стандарту, упрямо преследующий свою цель.- Мы приехали сюда прямо из Адена и прожили здесь ровно год. До этого мы жили в Пекине, а теперь вот - Бонн. Был конец октября - Карфельдовского октября. События только начина ли назревать. В Адене в нас бросали бомбы, в Пекине нам угрожал самосуд, а теперь вот нас собираются сжечь на костре на рыночной площади. Бедняга Роули: он притягивает к себе унижение как магнит. Во время войны он был в лагере военнопленных - вы, наверно, знаете. Он из поколения униженных - вот как бы я окрестила таких, как он. - Он бы влюбился в вас за это,- сказал Тернер. - Он любит меня и без этого.- Она помолчала.- Как ни странно, я совсем не замечала Лео прежде. Он казался мне довольно скучным, незначительным... временным сотрудником. Маленький стиляга, пижон - играет на органе в часовне и курит тошнотворные сигары на дипломатических коктейлях... Ничего интересного... пустое место. А в тот вечер - вдруг, едва он вошел, едва переступил порог, как я почувствовала: он отметил меня и избрал. И у меня мелькнула мысль: "Берегись, детка! Воздушная тревога!" Он подошел прямо ко мне: "Привет, Хейзел!" Никогда не называл он меня раньше по имени, и я подумала: "А ты, оказывается, наглец, малыш! Это право еще нужно заслужить". - А вы умеете рисковать. Это хорошо,- сказал Тернер. - Он заговорил. Не помню о чем; я никогда не придавала особого значения тому, что он говорит,- не больше, чем он сам. Вероятно, что-нибудь о Карфельде. О беспорядках, обо всей этой шумихе. И тут я наконец заметила его. Впервые по-настоящему обратила на него внимание.- Она снова умолкла.- И вот тогда я подумала: "Ого, столько лет я уже живу на свете, так где же ты все это время был?" Словно я нашла старую чековую книжку и вместо задолженности неожиданно обнаружила, что у меня есть еще кое- что на счету. Живой - вот что я ощутила в нем.- Она рассмеялась.- Полная противоположность вам. Вы - мертвец из мертвецов. Тернер, вероятно, ударил бы ее снова, если бы в ее издевке не прозвучало что-то мучительно знакомое. - Он был весь как натянутая струна - это первое, что бросилось мне в глаза. Все время начеку, следил за каждым своим шагом. Манера говорить, манера себя держать - все было деланное. Он прислушивался к собственному голосу, как прислушиваются к голосу собеседника; где следует, понижал его или повышал, расставлял все эпитеты в надлежащем порядке. Я попыталась классифицировать его: за кого могла бы я его принять, если бы ничего не знала о нем? Немец из Южной Америки? Сотрудник аргентинской торговой миссии? Что-нибудь в этом роде. Вылощенный латинизированный гунн.- Охваченная воспоминаниями, она снова умолкла.- У него был отлично подвешен язык, он ловко закруглял каждую фразу, немного на немецкий лад. Я заставила его рассказывать о себе - где он живет, кто готовит ему пищу, как проводит он уик-энды. И не успела опомниться, как он уже давал мне советы. Дипломатические советы: где подешевле покупать мясо; как пользоваться заказами по почте; что лучше заказывать у Голландца, а что у "Наафи". В "Экономате" первосортное сливочное масло, а орехи лучше брать в спецмагазине. Совсем как женщина. Он знал особый рецепт приготовления чая: все немцы помешаны на пищеварении. Потом предложил мне купить электрический фен. Почему вы смеетесь? - спросила она, внезапно вспыхнув от гнева. - Разве я смеялся? - Он знал, как можно купить со скидкой на двадцать пять процентов, сказал он. Он знал все модели фенов и сверял их стоимость. - Значит, он поглядывал на ваши волосы тоже. Она резко повернулась к нему. - Не забывайтесь,- осадила она его.- Вы не стоите его мизинца. Он снова ударил ее - сильно, с размаха ударил по щеке, и даже в сумерках было видно, как страшно она побледнела. - Мерзавец! - сказала она, дрожа от ярости. - Продолжайте. Наконец она заговорила снова. - В конце концов я сказала; хорошо. Мне так все осточертело. Роули забился куда-то в угол с советником французского посольства; все сражались у стола, добывая себе еду. Словом, я сказала, хорошо, я не прочь купить фен. Со скидкой в двадцать пять процентов. Только у меня-де нет при себе наличных. Можно выписать чек? Я могла бы с таким же успехом сказать просто: хорошо, я не прочь лечь с вами в постель. Тут он улыбнулся, и я впервые увидела его улыбку. Он вообще редко улыбается. Улыбка осветила все его лицо. Я попросила его принести мне чего-нибудь поесть, он ушел, а я смотрела ему вслед и старалась угадать, что из всего этого получится. У него такая легкая, скользящая походка - Eiertanz, как говорят немцы, что значит: может танцевать с завязанными глазами меж разложенных на полу яиц,- а мне казалось, что так неслышно ступают лишь в церкви, только он ступал тверже. Немцы атаковали стол, сражаясь за спаржу, а он просто проскользнул между ними и возвратился с двумя тарелками, наполненными разной снедью; из нагрудного кармашка у него торчали ножи и вилки, и он ухмылялся во весь рот. У меня есть брат, Эндрю, так он был вылитый мой братец в ту минуту - тот так же вот ухмыляется, когда в регби вырвется из схватки с мячом. И тут мне вдруг стало легко. Какой-то замызганный канадец пытался прочитать мне лекцию по сельскому хозяйству, я еле от него избавилась. Пожалуй, они единственные, канадцы, кто еще верит во всю эту чепуху. Они - как англичане в Индии. Ей послышался какой-то шум, и, быстро обернувшись, она стала напряженно всматриваться в сползавшую вниз, во мрак, дорогу. Ветер стих; стволы деревьев казались совсем черными на фоне неба; одежда становилась влажной от ночной росы. - Он не придет. Вы же сами сказали. Давайте дальше. Побыстрей. - Мы пристроились где-то на лест