нице, и он снова на чал рассказывать о себе. Наводящих вопросов не требовалось. Все выливалось само собой, и в этом было что-то завораживающее. Германия в первые послевоенные дни. "Не изменились одни только реки". Я никогда не могла разгадать, что это: перевод с немецкого, полет фантазии или просто пересказ чужих слов.- Она замолчала, словно в нерешительности, и опять посмотрела на дорогу.- Он рассказывал о том, как женщины работали ночами при свете дуговых ламп - передавали камни из рук в руки, точно спешили потушить пожар. Как он научился спать в полуторатонке с огнетушителем под головой. Он забавно изображал, как сводило потом ему шею - склонял голову набок и перекашивал рот. Словом, развлекал меня, как в спальне.- Внезапно она вскочила.- Я пойду туда. Он убежит, если увидит пустой автомобиль: он пуглив, как котенок. Он пошел следом за ней к деревянным мосткам, но на плато не было ни души, только на площадке для машин стоял "оппель-рекорд" с выключенными фарами. - Садитесь в машину,- сказала она.- Не обращайте на них внимания.- Когда в кабине вспыхнул свет, она впервые заметила, что у него с лицом, и негромко охнула.- Кто это сделал? - Они сделают то же и с Лео, если разыщут его раньше, чем мы. Она откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза. Кто-то разрезал брезентовый верх машины, и он свисал клочьями, словно рубище нищего. На полу валялась пластмассовая баранка от детского автомобиля, и Тернер ногой вышвырнул ее из машины. - Иногда я думала: "Ведь ты ненастоящий, пустая оболочка. Ты только имитируешь жизнь". Но кто посмеет думать так о своем любовнике? Он был актер, посредник, быть может, застрявший между двумя мирами: Германией и Англией, К?нигсвинтером и Бонном, часовней и дипломатическими скидками, бельэтажем и подвалом. Кто может выдержать все эти битвы и уцелеть! Иногда он, в сущности, просто обслуживал нас,- сказала она про сто.- Или, вернее, меня. Как метрдотель. Мы были его клиентами. Стоило нам чего-нибудь пожелать, и он был к нашим услугам. Он не жил, он старался выжить. Ему всегда как-то удавалось выжить. До сих пор.- Она снова достала сигарету. В машине было очень холодно. Она попыталась запустить мотор и включить обогреватель, но аккумулятор сел.- После этого первого вечера все барьеры уже рухнули. Роули отыскал меня, и мы уехали оттуда последними. Он схватился из-за чего-то с Лезэром и был очень доволен, что взял над ним верх. Мы с Лео все еще сидели и пили кофе; Роули пришел и поцеловал меня в щеку... Что это там? - Ничего. - Какой-то огонек мелькнул внизу. - Кто-то пересек дорогу на велосипеде. Уже никого нет. - Я не выношу, когда он целует меня на людях, но он знает, что я не могу ему помешать. Если мы одни, он никогда этого не делает. "Пойдем, дорогая, пора уже". При его появлении Лео встал, но Роули даже не заметил его. Он повел меня к Лезэру. "Вот кому вы, в сущности, должны принести извинения. Весь вечер она просидела одна на лестнице". Мы уже направлялись к выходу, и Роули хотел взять свой плащ, но в вестибюле стоял Лео с его плащом и подал ему.- Она улыбнулась; в этой улыбке была любовь, нежность, воспоминание согрело ее.- Я словно бы и не существовала для него больше. Роули повернулся к нему спиной, сунул руки в рукава, и я отчетливо увидела, как у Лео напряглись мускулы и побелели костяшки пальцев. Я была рада, понимаете? Я была довольна, что Роули так себя ведет.- Она пожала плечами.- Я уже попалась на крючок,- сказала она.- Мне хотелось поймать пташку, и вот она была в моих руках - клюв, перышки, все. На другой день я разыскала его имя в посольском справочнике. Теперь вы уже и сами знаете, что он собой представляет,- ничего. Я позвонила Мэри Краб и осведомилась о нем. Как бы между прочим, шутя. "Я познакомилась с каким-то удивительным маленьким человечком вчера",- сказала я. Мэри едва не хватил удар. "Моя дорогая, это опасный человек. Держитесь от него п о д а л ь ш е . Он как-то раз затащил Микки в ночной кабак, и Микки влип с ним в ч у д о в и щ н у ю историю. По счастью,- добавила она,- в декабре истекает срок его договора, и мы от него освободимся". Тогда я попытала еще Салли Эскью - она до ужаса добропорядочна. Я чуть не умерла со смеха... Она расхохоталась и, надменно выпятив подбородок, произнесла высокопарным тоном, подражая жене торгового атташе: "Это очень полезный холостяк, когда ощущается нехватка в мужчинах-немцах". А у них это бывает часто, понимаете; нас ведь больше, чем их. Целая свора дипломатов охотится за жалкой кучкой немцев - вот что такое Бонн. Беда в том, сказала Салли, что немцы опять возвращаются к старому в отношении таких, как Лео, и поэтому им с Обри приходится, хочешь не хочешь, избегать его общества. "Он бессознательный раздражитель, моя дорогая; надеюсь, вам ясно, что я хочу сказать". Я была безумно заинтригована. Побежала в гостиную и написала ему длинное письмо абсолютно ни о чем. Она снова попробовала запустить мотор, но он даже не чихнул. Она плотнее закуталась в плащ. - О господи! - прошептала она.- Лео, приди. Можно ли так испытывать дружбу! В черном "оппеле" на секунду вспыхнул слабый огонек и тут же погас, словно кто-то кому-то давал сигнал. Тернер не промолвил ни слова, только кончики его крепких пальцев легонько коснулись гаечного ключа, лежавшего в кармане. - Письмо девчонки-школьницы. Спасибо, что вы были так внимательны ко мне. Не сердитесь, что я отняла у вас целый вечер, пожалуйста, не забудьте насчет фена. Далее следовала миленькая, от начала до конца выдуманная история о том, как я отправилась за покупками в "Испанский сад" и там какая-то старая дама уронила монетку в две марки в ящик с апельсинами, и никто не мог отыскать эту монетку, а старушка сказала, что это - все равно как если бы она заплатила эти деньги за фрукты. Я сама отвезла письмо в посольство, и он позвонил мне на другой же день. Есть две модели, сказал он: та, что подороже, переключается на разное напряжение, и ею можно пользоваться без адаптера. - Без трансформатора. - "А как насчет цвета?" Я молчала и слушала. Он сказал, что ему очень трудно выбрать без меня - брать ли с переключателем и какого цвета. Нельзя ли нам встретиться и обсудить все сообща? Разговор происходил в четверг, и мы встретились здесь. Он сказал, что приходит сюда каждый четверг - подышать свежим воздухом, поглядеть на ребятишек. Я не поверила ему, но почувствовала себя очень счастливой. - И это все, что он сказал насчет того, зачем приходит сюда? - Как-то раз он еще сказал, что они перед ним в долгу - за время, которое он затратил. - Кто в долгу? - Посольство. Что-то там такое Роули отнял у него и передал кому-то другому. Какую-то работу. И теперь вместо этого он приходит сюда.- Она покачала головой с неподдельным восхищением.- Он упрям как мул,- сказала она.- "Они в долгу передо мной,- твердил он,- я беру то, что мне положено. Только так и можно жить", - Мне кажется, вы говорили, что он не охотник до отвлеченных рассуждений. - Он не любил вдаваться в высокие материи. Тернер промолчал. - Мы немного погуляли, поглядели на реку; на обрат ном пути мы шли, взявшись за руки. А когда уже собрались уезжать, он вдруг сказал: "Я же забыл показать вам фен!" А я ответила: "Какая жалость! Значит, нам придется встретиться здесь еще раз в следующий четверг, не так ли?" Он был безумно шокирован.- Она заговорила, передразнивая его: в голосе звучала и насмешка, и что-то теплое, интимное - казалось, что она не столько старается изобразить это для Тернера, сколько вспоминает все для себя самой.- "Но моя дорогая, миссис Брэдфилд..." А я сказала: "Если вы придете в следующий четверг, я позволю вам называть меня Хейзел". Я шлюха,- сказала она.- Вот что вы сейчас подумали. - А потом что было? - Каждый четверг. Здесь. Он оставлял свою машину у подножия холма, а я ставила свою на дороге. Мы были любовниками, но никогда не лежали в постели. Старались быть благоразумными. Иногда он говорил, иногда молчал. И часто показывал на свой дом на том берегу реки - так, точно хотел продать его мне. Мы бродили по тропинкам с холма на холм, чтобы получше рассмотреть его со всех сторон. Я стала поддразнивать Лео однажды: "Ты как сатана. Показываешь мне свое царство". Ему это не понравилось. Он никогда ничего не забывает, понимаете? Это оттого, что ему пришлось пережить. Он не любил, когда я говорила о зле, о страданиях... Он познал все это слишком глубоко. - А что было потом? Голова ее поникла, улыбка сбежала с губ. - Потом - постель Роули. Однажды в пятницу. В Лео еще жил мститель, он еще не до конца освободился от этого. Он всегда знал, когда Роули должен был куда-нибудь уехать: узнавал через транспортный отдел, заглядывал в журнал агента по покупке билетов. И говорил мне: на следующей неделе он уезжает в Ганновер... Он уезжает в Бремен. - А зачем Брэдфилд туда ездил? - О господи! Посещал наши консульства. Лео зада вал мне тот же самый вопрос - а откуда я могу знать? Роули никогда мне ничего не говорит. Порой мне казалось, что он просто ездит за Карфельдом по всей Германии: он всегда оказывался там, где происходили их сборища. - И с той поры так оно у вас и шло? Она пожала плечами. - Да. Потом так и шло. Всякий раз, когда нам это удавалось. - А Брэдфилд знал? - О боже! Знал? Не знал? Вы хуже немцев. И да, и нет. Вы хотите, чтобы вам на все наклеили ярлыки? Есть вещи, с которыми этого нельзя делать. Есть вещи, которые как бы не существуют, пока о них не сказано вслух. Никто на свете не понимает этого так, как Роули. - Черт подери,- пробормотал Тернер.- У вас на все есть ответ.- И тут же вспомнил, что сказал Брэдфилду то же самое три дня назад. Она пристально смотрела прямо перед собой сквозь мутное ветровое стекло. - Какова цена людям, всему вообще? Дети, мужья, служебная карьера... Вы потонете - скажут: неизбежная жертва. Вы сумеете выплыть - и вас назовут сукой. Нет, вы отдайте себя на заклание. А во имя чего? - З н а л о н ? Тернер схватил ее за плечо. - Он знал?! Слезы заструились по ее лицу. Она смахнула их рукой. - Роули - дипломат,- проговорила она наконец.- Искусство жить на грани возможного - в этом весь Роули. Уметь ограничивать цель, дисциплинировать ум и чувства. "Не будем горячиться. Не будем называть вещи своими именами. Не будем вдаваться в обсуждение, если не знаем заранее, чего хотим достичь". Он не может... выйти из себя: ему это не дано. У него нет ничего, ради чего стоило бы жить. Кроме меня. - Но он знает. - Вероятно, да,- сказала она устало.- Я никогда не спрашивала его. Да, он знает. - Потому что это вы заставили его возобновить договор, вы? В декабре прошлого года. Вы добились этого от него. - Да. Это было ужасно. Совершенно ужасно. Но ведь нельзя же было этого не сделать,- сказала она так, словно имела в виду какую-то высшую цель, понятную им обоим.- Иначе бы он распростился с Лео. - А Лео хотелось остаться здесь. Вот для чего вы ему понадобились. - Лео сошелся со мной по расчету. Потому что он мог использовать меня. Он остался со мной, потому что полюбил меня. Вы удовлетворены? Тернер ничего не ответил. - Он никогда об этом не говорил. Я уже объясняла вам. Он никогда не произносил высоких фраз. "Еще один год - это все, что мне нужно, Хейзел. Только один год. Еще один год любить тебя, еще один год, чтобы взять у них то, на что я имею права. Еще один год после декабря, и тог да я уеду. Они даже не понимают, в каком они передо мной долгу". Словом, я пригласила его к нам на коктейль. Для встречи с Роули. Это было давно - прежде, чем пошли сплетни. Мы были втроем, я сделала так, чтобы Роули приехал а тот день домой пораньше. "Роули, это Лео Гартинг; он работает где-то там у тебя и играет на органе в часовне". "Да, разумеется, мы знакомы",- сказал Роули. Мы поговорили о том о сем. Об орехах, поступивших в наш спецмагазин. О весенних отпусках. О том, как бывает летом в К?нигсвинтере. "Мистер Гартинг приглашает нас к себе на обед,- сказала я.- Как это мило с его стороны, не правда ли?" На следующей неделе мы отправились в К?нигсвинтер. Он угощал нас разными разностями: миндальным печеньем с муссом, кофе с халвой. Вот и все. - Что все? - О господи, неужели вы не понимаете? Я показала его! Я показала Роули, чего я хочу, кого он должен мне дать! Больше уже ничто не нарушало тишины. Грачи, словно часовые, торчали на едва колеблющихся ветках, и даже легкий ветерок не шевелил их перьев. - Они тоже спят стоя, как лошади? - спросила она. Повернувшись, она поглядела на него, но он ничего не ответил. - Он не выносил тишины,- мечтательно проговорила она.- Тишина его пугала. Наверно, потому он так любил музыку и так любил свой дом - этот дом всегда был полон каких-то звуков. В нем даже мертвый не уснул бы. Не то что Лео. Она улыбнулась, охваченная воспоминаниями. - Он не жил в нем, он обживал его и оснащал, как корабль. Всю ночь напролет он бегал по нему сверху вниз и снизу вверх - то закрывал окно, то прилаживал ставню или еще что-нибудь. И такой же была вся его жизнь. Тайные страхи, тайные воспоминания - то, о чем он никогда не говорил, но считал, что каждый должен понимать сам.- Она зевнула.- Он уже не придет,- сказала она.- Он не любит темноты. - Где он сейчас? - настойчиво спросил Тернер,- Чем занимается? Она молчала. - Послушайте, он ведь нашептывал вам на ухо по ночам, выхвалялся перед вами, говорил, что переделает мир на свой лад. Рассказывал вам, какой он хитрец, какие проделывает штуки, как обводит людей вокруг пальца! - Вы глубоко заблуждаетесь. Вы совершенно не понимаете его. Тогда расскажите мне! - Да нечего рассказывать. Ведь существует заочная любовь, по переписке. А он как бы сносился со мной из другого мира. - Из какого мира? Из Москвы, черт подери, из мира борьбы за мир? - Я так и знала. Вы примитивны. Вам нужно, чтобы все линии сходились в одной точке и все цвета не имели оттенков. У вас не хватает мужества слышать полутона. - А у него хватало? Казалось, мысли ее были уже где-то далеко. - Бога ради, уедем отсюда наконец,- сказала она резко, словно Тернер удерживал ее. Ему пришлось долго толкать машину вниз по склону, пока не затарахтел мотор. Когда они понеслись вниз с холма, Тернер заметил, что черный "оппель" развернулся на площадке и поспешно двинулся следом за их машиной, соблюдая обычную дистанцию - ярдов в тридцать. Она привезла его в Ремаген, в один из больших отелей на набережной. Хозяйка отеля, пожилая дама, усадив ее, ласково похлопала по руке. - А где же этот маленький господин,- осведомилась она,- который был всегда так любезен и мил, курил сигары и изъяснялся на таком превосходном немецком языке? - Он говорил с акцентом,- пояснила Хейзел Тернеру.- С легким английским акцентом. Он его специально усвоил. На веранде было совершенно пусто, только в углу сидела какая-то молоденькая парочка. Присев к столику у окна, Тернер увидел, что "оппель" притормаживает у тротуара внизу, на набережной. Номер машины был уже другой, но лунообразные лица за стеклами - все те же. У Тернера мучительно болела голова. Отхлебнув виски, он сразу почувствовал тошноту. Он попросил воды. Хозяйка принесла бутылку местной минеральной воды и рассказала ему о всех ее полезных свойствах. Они поили этой водой раненых и в первую, и во вторую мировую войну, сказала она; тогда в их отеле располагался пункт первой помощи; всех, кто был ранен при переправе через реку, доставляли к ним. - Он должен был встретиться со мной здесь в прошлую пятницу,- сказала Хейзел,- и повезти меня к себе домой обедать. Роули уезжал в Ганновер. В последнюю минуту Лео позвонил, что не придет. В четверг вечером он опоздал на свидание. Я не особенно встревожилась. Случалось, что он не приходил вовсе. Иногда задерживался на работе. Все уже стало немножко по-иному. Примерно с месяц назад. Сначала я думала, что у него другая женщина. Он вдруг начал исчезать из Бонна... - Куда он исчезал? - Один раз в Берлин. Потом в Гамбург. В Ганновер. В Штутгарт. Так он говорил, по крайней мере. Совсем как Роули. Я никогда не знала наверняка. Он был не слишком откровенен. Совсем не похож на вас. - Итак, он появился с опозданием. В прошлый четверг. Дальше! - Он обедал с Прашко. - В "Матернусе"! - вырвалось у Тернера. - Произошел "обмен мнений". Это один из леоизмов. Этакая неопределенность, уклончивость - можно понять и так, и этак. Как сослагательное наклонение - к нему он тоже прибегал с охотой. Словом, обмен мнений. Он не сказал, по поводу чего. Он казался озабоченным, словно его тяготило что-то. Я уже слишком хорошо его изучила, чтобы пытаться развеселить, вывести из этого со стояния; мы просто немножко погуляли. А о н и следили за нами... И я поняла, что это и есть то самое. - Что - то самое? - Он получил год, который был ему нужен. И нашел то, что искал - бог весть что это такое.- а теперь не знал, как ему поступить.- Она пожала плечами.- А я тем временем тоже разобралась в себе. Но он об этом так и не узнал. А ему стоило только поманить меня пальцем, и я бы бросила все и ушла с ним.- Она глядела вниз на реку.- Никакие дети, мужья, ничто на свете не остановило бы меня. Ничто, позови он меня только. - Что же такое он нашел? - понизив голос, прохрипел Тернер. - Не знаю. Он что-то нашел и говорил об этом с Прашко, но ничего от него не добился. Лео это предвидел, но он должен был убедиться, вернуться к старому и проверить. Он хотел знать твердо, что может рассчитывать только на себя. - Откуда вам все это известно? Что еще он вам рас сказывал? - Меньше, чем ему казалось, вероятно. Я для него была как бы частью его самого.- Она пожала плечами.- Я была его другом, а друзья не задают вопросов. Не так ли? - Продолжайте. - "Роули уезжает в Ганновер,- сказал он.- Завтра вечером Роули уезжает в Ганновер". И тут же пригласил меня пообедать с ним в К?нигсвинтере. "Это будет особый обед". Я спросила: "Ты хочешь отпраздновать что-то?" "Нет, нет, Хейзел, это не празднование. Просто сейчас особые дни,- сказал он.- Да и времени остается мало. Договора со мной уже не возобновят. После декабря все будет кончено. Так почему бы нам не пообедать вместе как-нибудь?" И он загадочно поглядел на меня. И потом мы снова отправились бродить по нашим любимым местам - он вел меня, я шла за ним. "Мы встретимся в Ре-магене,- сказал он,- мы встретимся здесь". И вдруг спросил: "Послушай, Хейзел, какого черта Роули таскается в Ганновер, что у него на уме?" А это было за два дня до их митинга - вот что он имел в виду. Она очень забавно вдруг взяла и передразнила Лео: нахмурила брови с преувеличенным, явно наигранным, наивным простодушием - так, по-видимому, она нередко поддразнивала его, когда они оставались наедине. - И что же было у Роули на уме? - спросил Тернер. - Ничего, как выяснилось. Он никуда не поехал. И Лео, по-видимому, как-то узнал об этом, потому что забил отбой. - Когда? - Позвонил мне в пятницу утром. - И что он сказал? Что именно он сказал? - Именно это - что он не может встретиться со мной вечером. Причины он не объяснил. Истинной причины. Ужасно огорчен, неотложные дела. Крайне неотложные. Этаким официальным тоном: "Мне очень жаль, Хейзел". - И это все? - Я сказала: "Хорошо".- Она явно не хотела разыгрывать перед Тернером трагедию.- "Желаю удачи".- Она опять пожала плечами.- Больше я его не видела и не слышала. Он исчез, и я встревожилась не на шутку. Я звонила к нему домой день и ночь. Вот почему вы были приглашены к нам на обед. Я подумала, что вы можете кое-что знать. Но вы ничего не знали. Любому дураку это было ясно. Хозяйка выписывала счет. Тернер подозвал ее, попросил подать еще воды, и она вышла. - Видели когда-нибудь вы этот ключ? Он неуклюже извлек его из служебного конверта и положил перед ней на скатерть. Она взяла ключ, внимательно поглядела на него, держа на ладони. - Где вы его взяли? - В К?нигсвинтере. В кармане синего костюма. - Этот костюм он надевал по четвергам,- сказала она, продолжая рассматривать ключ. - Вы дали ему этот ключ? - спросил Тернер с неприкрытым осуждением.- Это ключ от вашего дома? - Вероятно, это единственный ключ, который я бы ему не дала,- помолчав, проговорила она наконец.- Единственная вещь, которую я бы для него не сделала. - Продолжайте. - Мне кажется, он этого добивался от Парджитер. Эта сучка Мэри Краб сказала мне, что у него была интрижка с Парджитер.- Она поглядела на набережную, туда, где в затененном месте, куда не падал свет фонарей, застыл в ожидании "оппель", потом ее взгляд перекинулся за реку - туда, где стоял дом Лео.- Он говорил, что посольство завладело чем-то, что по праву принадлежит ему. Чем-то из давно прошедших лет. "Они в долгу передо мной, Хей зел!" Он не хотел сказать, что это за долг. Воспоминания, сказал он. Дела давно минувших дней. И я должна раз добыть ключ, чтобы он мог взять то, что принадлежит ему по праву. Я сказала: "Поговори с ними. Поговори с Роули - он человек гуманный". Но он сказал - нет, Роули последний человек на свете, с которым он станет об этом говорить. И ведь то, что ему нужно, не представляет собой ни какой ценности. Это хранится у них где-то под замком, и они даже сами об этом не подозревают. Вы хотите меня прервать? Не надо. Молчите и слушайте. Я сообщаю вам больше, чем вы заслуживаете. Она отпила немного виски. - Это была, кажется, наша третья встреча... у н а с в д о м е . Он лежал в постели и вдруг принялся говорить об этом: "Пойми, в этом нет ничего дурного, это не имеет отношения к политике - просто мне кое-что принадлежит по праву". И все было бы просто, если бы он мог нести дежурство, но по рангу ему этого не положено. А там у них в связке есть один ключ; они даже никогда не заметят его отсутствия; они и не помнят, сколько там всего ключей. Ему нужен один-единственный ключ.- Внезапно она заговорила о другом.- Личность Роули как-то притягивала его к себе. Туалетная комната Роули завораживала его. Все эти мелочи, без которых не обходится ни один джентльмен. Ему нравилось рассматривать их. И временами все это как бы олицетворялось для него во мне: жена Роули - вот чем я была для него порой, и только. Ему хотелось знать все особенности нашего домашнего обихода: кто чистит Роули ботинки, у кого он шьет костюмы. И вот так, как бы мимоходом, одеваясь, он начал выкладывать на стол свои карты. Сделал вид, будто внезапно припомнил, о чем мы толковали всю ночь: "Да, послушай, Хейзел, ты же можешь раздобыть мне этот ключ? Когда-нибудь, когда Роули засидится допоздна у себя в кабинете. Позвони ему, скажи, что ты забыла что-нибудь в конференц-зале. Это же проще простого. А ключ этот - особенный,- сказал он.- Совсем непохожий на остальные, ты его сразу отличишь, Хейзел". Вот он, этот ключ,- сказала она бесстрастно, возвращая его Тернеру.- "Ты найдешь способ сделать это сам,- сказала я.- У тебя хватит на это сообразительности", - Этот разговор происходил до рождества? - Да. - Боже милостивый, какой же я дурак! - прошептал Тернер. - Почему? В чем дело? - Ни в чем.- Глаза его сияли, он внезапно воспрянул духом.- Я же не подумал о том, что он мог его украсть. Я думал, что он снял с ключа слепок, а он просто стянул. Стянул, и все! - Он не вор! Он настоящий мужчина. Он стоит десятка таких, как вы! - О, еще бы, еще бы! Вы же не простые, вы оба избранные! Я не раз слышал всю эту галиматью, можете не сомневаться. Вы живете особой, недоступной для простых смертных, высокой духовной жизнью! Не так ли? Вы - творцы жизни, а Роули - жалкий несчастный поденщик. Вы - избранные личности, вы двое, вы отмечены свыше, а Роули питается крохами с барского стола, потому что любит вас. А я-то все время думал, что они хихикают и перешептываются по адресу Дженни Парджитер. Бог ты мой! Ну и бедняга! - сказал он и поглядел в окно.- Жаль мне его. Брэдфилд всегда был и будет мне крепко не по нутру, что уж тут кривить душой, но, черт подери, я сочувствую ему от всего сердца. Бросив несколько монет на стол, он спустился вместе с ней по каменным ступенькам отеля. Она казалась испуганной. - Он вряд ли рассказывал вам про некую Маргарет Айкман? Он собирался жениться на ней, да будет вам известно. Это была единственная женщина, которую он любил. - Он никогда не любил никого, кроме меня. - Но он никогда и не упоминал о ней в разговоре с вами? А другим, между прочим, он рассказывал про нее. Всем, кроме вас. Это была его большая, настоящая любовь! - Я вам не верю... никогда не поверю! Отворив дверцу машины, он наклонился к Хейзел. - Вас не выбьешь из седла, верно? Вы достигли своего. Он любил вас. Весь мир может катиться к чертям собачьим, к войне, только бы ваш любовник был с вами! - Да. Я достигла своего. Он снова обрел себя со мной. Я помогла ему обрести себя. И что бы он сейчас ни делал, теперь он уже такой, каким должен быть, настоящий. Мы взяли от жизни свое, и я не позволю вам разрушить то, что принадлежит нам, не позволю - ни вам, ни кому-либо другому. Он нашел меня. - А кроме вас, что он нашел еще? Каким-то чудом ей вдруг удалось завести мотор. - Он нашел меня, и это вернуло его к жизни, и все остальное - то, что он нашел там, внизу,- тоже помогло ему вернуться к жизни. - В н и з у ! Где внизу? Куда он скрылся? Отвечайте! Вы знаете! Что он вам сказал? Даже не поглядев назад, она медленно тронула машину и поехала вдоль набережной навстречу вечернему сумраку и тусклым отблескам огней. Черный "оппель" отделился от тротуара и двинулся следом за ней. Тернер дал ему проехать, перебежал через улицу и вскочил в такси. На стоянке в посольстве было полно машин, у ворот - двойной караул. "Роллс-ройс" посла снова стоял у подъезда, точно старое испытанное судно, готовое грудью встретить шторм. Тернер вихрем взлетел по лестнице, полы его плаща развевались как паруса, ключ был зажат в кулаке. 15. "СВЯТАЯ СВЯТЫХ" Ч е т в е р г . В е ч е р Два дипкурьера стояли возле контрольного поста; черные кожаные сумки, надетые поверх форменных курток, придавали им вид парашютистов. - Кто сегодня дежурный? - с ходу спросил Тернер. - Я думал, что вы отбыли,- сказал Гонт.- Еще вчера, в семь часов вечера, так мне... Дипкурьеры поспешно посторонились, заскрипев кожей. - Мне нужны ключи. Гонт заметил, что лицо у Тернера рассечено и заклеено пластырем, и глаза у него округлились. Тернер схватил телефонную трубку, протянул ее Гонту и распорядился: - Вызовите дежурного. Скажите ему, чтобы он спустился вниз с ключами. Немедленно. Гонт запротестовал. На секунду вестибюль качнулся, и все поплыло куда-то, потом стало на свое место. Тернер услышал глупое валлийское блеяние Гонта, жалобное и льстивое, и, грубо схватив его за руку, оттащил в сторону в темный коридор. - Если вы не сделаете, как я вам сказал, вас вышвырнут отсюда к свиньям собачьим, и вы будете помнить меня до конца своей жизни. - Я же объясняю вам: ключей не брали. Так где они? - Здесь. У меня. В сейфе. Но вы не можете их получить, надо взять разрешение - вы же сами знаете! - Они мне не нужны. Мне нужно только, чтобы вы их пересчитали, вот и все. Пересчитайте эти ключи, к чертовой матери. Дипкурьеры смущенно переговаривались, понизив голос, с подчеркнуто незаинтересованным видом, но выкрики Тернера кромсали их диалог, рубили его, словно топором. - Сколько должно быть ключей? - Сорок семь. Подозвав младшего охранника, Гонт отпер сейф, встроенный в обшитую панелью стену, и достал знакомую связку блестящих медных ключей. Оба дипкурьера, уже не в силах преодолеть любопытство, смотрели, как квадратные пальцы вахтера перебирают один ключ за другим, словно четки. Тернер пересчитал их раз, затем тут же - второй и протянул парню из охраны, который пересчитал их снова. - Ну? - Сорок шесть,- недовольно проворчал Гонт.- Действительно. - Сорок шесть,- как эхо повторил охранник.- Одного не хватает. - Когда их пересчитывали в последний раз? - Это едва ли можно установить,- пробормотал Гонт.- Каждую неделю их брали, уносили, приносили. Тернер указал на блестящую новую решетку, преграждавшую доступ к лестнице, ведущей в подвал. - Как мне туда попасть? - Я же вам объяснил. Ключ у Брэдфилда. Это запас ной аварийный выход, понимаете? Охрана не имеет к нему доступа. - Как же попадают туда технические служащие? Уборщики, например, истопники? - В котельную теперь, после Бремена, сделан отдельный ход, ясно? И там внизу тоже поставлены решетки. Истопники пользуются наружной лестницей, но проникнуть они могут только в котельную, не дальше.- У Гонта был уже порядком испуганный вид. - Должна же существовать пожарная лестница... служебный лифт? - Есть черный ход, но он тоже на запоре. Понимаете, на запоре. - А у кого ключи? - У Брэдфилда. И от лифта тоже. - А куда доходит лифт? - До верхнего этажа. - И там, кажется, находится ваша квартира? - Ну и что из этого? - Лифт доходит до самой вашей квартиры, доходит или нет? - Почти. - Покажите мне. Гонт опустил глаза, поглядел себе под ноги, потом на охранника, потом на Тернера и снова на охранника. С явной неохотой он протянул охраннику ключи и, ни слова не сказав курьерам, начал быстро подниматься по лестнице; Тернер последовал за ним. Здесь, казалось, день был еще в разгаре. Все комнаты ярко освещены, двери распахнуты. Дипломаты, секретарши, различные служащие торопливо сновали по коридорам; на Тернера и Гонта никто не обращал внимания. Все говорили только о Брюсселе. Название этого города передавалось шепотом из уст в уста, словно пароль. Оно было у всех на языке, его отстукивали все пишущие машинки, оно звучало во всех телефонных трубках, кричало со всех телеграфных лент. Они поднялись еще на один пролет лестницы и попали в недлинный коридор, где пахло сыростью, словно в бассейне. Откуда-то слева сильно тянуло сквозняком. Перед ними была дверь с табличкой: "Помещение охраны аппарата советников, посторонним вход воспрещен" и ниже еще одна табличка: "Мистер и миссис Дж. Гонт. Британское посольство. Бонн". - Нам не обязательно входить внутрь, как вы считаете? - Вот сюда он приходил и встречался с вами? И так повторялось каждый вечер в пятницу после спевки? Он поднимался сюда? Гонт кивнул. - А когда он уходил, вы провожали его? Выходили за ним следом? - Он мне не позволял: "Сидите, сидите, дружище, смотрите ваш телевизор... Я сумею найти дорогу обратно". - А это та самая дверь - на черный ход? Тернер указал налево, откуда тянуло сквозняком. - Но она заперта, вы видите? Не отворялась бог знает сколько лет. - Это единственный доступ туда, вниз? - Лестница ведет прямо в подвал. Здесь сначала предполагалось сделать еще мусоропровод, но не хватило средств и построили только лестницу. Дверь казалась крепкой, очень надежной, с двумя основательными запорами, которые, по-видимому, очень давно не отпирались. Острый луч карманного фонарика обшарил закраину двери, затем пальцы Тернера тщательно ощупали деревянную обшивку и крепко обхватили дверную ручку. - Подите-ка сюда. Вы примерно одного с ним роста. Ну-ка попробуйте сами. Возьмитесь за ручку. Не поворачивайте ее. Толкайте. Толкайте сильней. Дверь поддалась и распахнулась совершенно бесшумно. На них повеяло холодом, затхлой сыростью. Они остановились на лестничной площадке. Ступеньки круто вели вниз. В небольшое окошко виднелось спортивное поле, прилегавшее к зданию Красного Креста. Внизу из-под колпака дымовой трубы посольской кухни вылетали мерцающие клубы дыма и таяли во мраке. Штукатурка на стенах надулась пузырями. Слышно было, как где-то каплет вода. Кусок дверной притолоки был аккуратно выпилен. Они начали спускаться вниз, освещая ступеньки карманным фонариком. Лестница была каменная, устланная посередине узкой циновкой. Остатки старого плаката на стене возвещали: "Милости просим всех вниз - в клуб посольства". Слышно было, как у кого-то что-то варится на плите, и тут же до них донесся женский голос, повторявший продиктованный текст телеграммы: "...в то время как официальные круги федерального правительства утверждают, что уход с совещания был вызван чисто техническими причинами, по мнению даже наиболее трезвых комментаторов...", и оба инстинктивно остановились и замерли, прислушиваясь,- каждое слово звучало с поразительной отчетливостью в лестничном пролете. - Это через вентиляцию,- прошептал Гонт.- Она вы ходит на лестничную клетку. - Молчите. Они услышали неторопливый голос де Лилла, вносившего поправку. - Объективных. О б ъ е к т и в н ы х будет звучать значительно лучше,- произнес де Лилл.- Будьте так добры, моя дорогая, замените "трезвых" на "объективных". Нам не следует давать им повод думать, что мы пытаемся утопить наши неудачи в вине. Девушка хихикнула. Они, по-видимому, спустились уже до подвального этажа, так как увидели перед собой кирпичные своды длинного коридора; куски штукатурки валялись на покрытом линолеумом полу. Сколоченная на скорую руку доска для объявлений напоминала о былых увеселениях: "Любительский театральный кружок посольства приглашает посетить рождественский спектакль. Будет представлена пьеса Гоголя "Ревизор". Кроме того, состоится большой детский праздник. Списки гостей, а также специальные пожелания по части меню и диетических блюд просим направлять в канцелярию до десятого декабря". Под этим стояла подпись: Лео Гартинг. И дата: 1957 год. На мгновение Тернер утратил реальное ощущение времени и места; он пытался совладать с собой и не мог. Он снова слышал звон стекла, шорох сажи в камине, скрип снастей, пыхтенье барж на реке. Опять все та же дрожь, все то же пульсирование жизни где-то за пределами доступных слуху звуков. - Что вы сказали? - спросил Гонт. - Ничего. Двигаясь словно в тумане и все еще испытывая дурноту, он наобум свернул в первый попавшийся коридор; в висках у него стучало. - Вам, я вижу, нездоровится,- сказал Гонт.- Кто же это все-таки так вас отделал? Они прошли в следующее помещение; здесь не было ничего, кроме старого токарного станка, на полу ржавели стружки. В противоположной стене они увидели дверь. Тернер распахнул ее - на секунду самообладание покинуло его, и он отпрянул назад с возгласом испуга и отвращения. Однако перед ним были лишь металлические прутья еще одной решетки во всю высоту помещения от пола до потолка, да мокрый комбинезон свисал с проволоки, и капли воды с глухим стуком падали на цементный пол. Противно пахло стиркой и угаром; на кирпичной стене дрожал красный отблеск пламени, на стальных прутьях решетки танцевали огоньки. Это еще не Страшный суд, сказал себе Тернер, осторожно направляясь к двери напротив,- просто ночь, поезд, война, переполненный вагон, и все мы спим вповалку. Дверь была стальная, она сверкала среди штукатурки; рама двери уже была тронута ржавчиной, и на поперечной перекладине виднелась полустершаяся казенная надпись: "Входа нет". Стена слева была когда-то покрашена белой краской, и Тернер заметил на ней царапины, оставленные тележкой. Под потолком горела лампочка в металлической сетке, отбрасывая на лица темный узор решетки. Тернер отчаянно старался вернуть себя к действительности. Под потолком, в обшитых изоляцией трубах, журчала и булькала вода, и горящий котел за стальной решеткой выплевывал белые искры, превращавшиеся на лету в мелькание крошечных черных точек. Черт подери, думал Тернер, такой котел бы в топку "Куин Элизабет"; тут хватило бы жару, чтоб отправить на тот свет целую армию заключенных, а он обогревает эту фабрику призраков! Ему пришлось основательно повозиться с ключом, прежде чем он повернулся в замке. Внезапно замок щелкнул так громко, что казалось, его звук отозвался эхом где-то в самых отдаленных углах здания. Под дверь, видимо, набилось много шлака, потому что раздался скрежет и ее заело; Тернеру пришлось навалиться на дверь всем телом, а Гонт, валлиец, стоял позади, весь напрягшись от желания помочь и не решаясь сдвинуться с места. Сначала, шаря по стене в поисках выключателя, Тернер ничего не различал в темноте, затем тускло проглянуло единственное окошко, затянутое паутиной, и Тернера охватил страх, потому что это было слишком похоже на ненавистное - на тюрьму: сводчатое окошко было расположено высоко под потолком и заделано для надежности решеткой. Сквозь верхнюю часть окна был виден мокрый гравий стоянки для машин, и пока Тернер, чуть покачиваясь от головокружения, вглядывался в темноту, яркий луч фар медленно прополз по потолку, словно луч тюремного прожектора, вылавливающий беглецов, и рев мотора отъезжающей машины заполнил все уголки этого каземата. На подоконнике лежало солдатское одеяло, и Тернер подумал: "Ты не забыл, что надо затемнить окно, ты еще помнишь лондонские бомбежки". Его пальцы нащупали выключатель, он показался ему похожим по форме на женскую грудь, и, когда он нажал кнопку, глухой щелчок отозвался громким ударом в его сердце, а поднявшаяся в воздух пыль ласково овеяла его лицо, оседая на черный цементный пол. - У нас прозвали этот подвал "святая святых",- прошептал Гонт. Тележка стояла в нише позади письменного стола. Сверху лежали папки, внизу - канцелярские принадлежности; все было разложено по формату, аккуратно, крест-накрест, часть - в больших, часть - в обычных конвертах, все было приготовлено так, чтобы быть под рукой. На столе, поближе к свету, стояла на своей квадратной фетровой подстилке пропавшая пишущая машинка в сером футляре, а рядом с ней - три-четыре жестяные коробки голландских сигар. Отдельно на небольшом столике - термос, несколько чашек, чайник со свистком, на полу - небольшой электрический вентилятор из двухцветной пластмассы, повернутый к письменному столу под таким углом, чтобы струя воздуха разгоняла сырость, на новом стуле с мягким сиденьем, обитым синтетической кожей,- розовая подушка с вышивкой по краям, сделанной рукой мисс Айкман. Одним взглядом он охватил все эти предметы, сразу узнал их и коротко приветствовал про себя, словно старых знакомцев, он почти и не глядел на них - его глаза были уже прикованы к солидному архиву, заполнявшему стеллажи от пола до потолка; к тонким черным папкам с проржавевшими зажимами и полукруглыми выемками для больших пальцев, серым от плесени, покоробленным, сморщенным временем и сыростью, выстроившимся в шеренги, словно ветераны, ставшие в строй и ждущие команды. Должно быть, он спросил, что это за документы, потому что Гонт начал что-то лепетать. Нет, он понятия не имеет, что в них. Нет, это не по его части. Нет. Они здесь с незапамятных времен, никто не помнит, как они сюда попали. Хотя, впрочем, кто-то говорил, что слышал, что это архив из Управления главного военного прокурора,- словом, он слышал, как что-то болтали на этот счет, болтали, что их привезли из Миндена на грузовиках и свалили здесь, благо, отыскалось для них местечко, это было лет двадцать назад, да, лет двадцать, никак не меньше, когда уходили оккупационные войска. И больше он ничего не знает, право, ничего; он просто случайно слышал, как об этом болтали, совсем случайно слышал, потому что он не сплетник, вот уж что-что, а это каждый про него скажет. Да куда там! Это было даже не двадцать лет назад, а еще раньше... Как-то раз летним вечером подъехали грузовики... Макмаллен и кто-то там еще чуть не всю ночь помогали их разгружать. Конечно, в т о в р е м я думали, что посольству может все это понадобиться... Доступа к ним никто не имел, ну а теперь - теперь кому они, в сущности, нужны? Раньше, бывало, кто-нибудь из аппарата советников спросит ключ, когда понадобится что-то здесь разыскать, но все это было давно. Гонт даже и не припомнит такого случая, сюда уже годами никто не заглядывает. Хотя, конечно, поручиться наверняка нельзя... Ему приходилось очень следить за своими словами, разговаривая с Тернером, это он уже понимал... Сначала ключ от этого помещения хранился где-то отдельно, а потом его присоединили к общей связке... Однажды - точно он не припомнит, когда это было,- ему опять довелось слышать разговоры про этот архив: Маркс, один из шоферов - он здесь уже больше не работает,- говорил, что это вовсе не из Управления главного военного прокурора, а что это - архив английских разведывательных групп специального назначения... Гонт продолжал еще что-то настойчиво бубнить, таинственно понизив голос, словно старая сплетница в церкви, но Тернер его больше не слушал. Он увидел карту. Обыкновенную географическую карту, отпечатанную в Польше. Она была прибита над письменным столом, там, где чаще всего вешают портреты детей,- прибита совсем недавно: следы в штукатурке были еще свежие. Почти немая карта - на ней не было нанесено ни городов, даже самых крупных, ни границ государств; маленькие стрелки не отмечали магнитных склонений, даже масштаба указано не было; единственное, что на ней имелось,- это местоположение концентрационных лагерей: Нейенгамме и Бель-зен - на севере; Дахау и Маутхаузен - на юге; Треб-линка, Собибор, Майданек, Бельцек и Освенцим - на востоке, и в центре - Равенсбрюк, Заксенхаузен, Кульмхоф и Гросс-Розен. "Они передо мной в долгу",- внезапно пронеслось у Тернера в голове. Они передо мной в долгу- Боже милостивый, какой же я дурак! Пустоголовый, тупой идиот. Вот что ты крал, Лео,- ты приходил мародерствовать среди трупов своего собственного загубленного детства. - Ступайте. Если вы мне понадобитесь, я вас позову,- сказал Тернер, тяжело опершись рукой о полку, и поглядел на Гонта невидящим взглядом.- И никому ни слова: ни Брэдфилду, ни де Лиллу, ни Крабу - никому, понятно? - Я не скажу,- пообещал Гонт. - Меня здесь нет. Я не существую. Я не появлялся в посольстве сегодня вечером. Вы меня поняли? - Вам бы надо сходить к врачу,- сказал Гонт. - Пошел к чертовой матери. Он пододвинул стул, сбросил на пол подушку и присел к письменному столу. Подперев голову рукой, он ждал, когда комната перестанет качаться у него перед глазами. Он был один. Он был один, как Гартинг, в комнате, наполненной крадеными вещами, и жил он сейчас, как Гартинг,- жил во времени, взятом взаймы, и, как Гартинг, охотился за сокрытой истиной. Возле окна был водопроводный кран, и, набрав воды в электрический чайник, он включил его и прислушивался, пока чайник не зашумит. Возвращаясь к столу, он споткнулся о лежавшую на полу зеленую сумку. Она была величиной с небольшой портфель, но более твердая, прямоугольной формы, из очень плотной синтетической кожи, из какой делают коробки для игральных карт и кобуры; углы были окованы тонкой сталью; возле ручки - инициалы королевы; замок был сломан, и сумка пуста. "Разве все мы не делаем то же самое - ищем там, где нечего искать?" Он был один на один с этими папками и с запахом сырости, прогретой теплом электрического камина, со слабым, безжизненным дуновением пластмассового вентилятора и глухой воркотней закипающего чайника. Он начал медленно переворачивать страницы. Некоторые из папок были очень старые - те, что лежали, снятые с полок; записи - частично на английском языке, частично - на немецком, жестким готическим шрифтом, острым, как колючая проволока. Имена собственные возвышались над строчками, точно атлеты,- сначала фамилия, затем имя, под ними всего несколько строк, а внизу - торопливо проставленная подпись, санкционирующая окончательное решение чьей-то судьбы. Папки, лежавшие на тележке, были, наоборот, совсем новые, бумага гладкая, хорошего качества, в подписях под протоколами мелькали знакомые фамилии. И несколько скоросшивателей с регистрацией входящей и исходящей почты. Он был один, он стоял в самом начале пройденного Гартингом пути - только его следы могли составить ему компанию да шорох воды в трубах за дверью, столь же унылый, как шарканье деревянных колодок по доскам эшафота. "Они тоже спят стоя, как лошади?" - вспомнился ему голос Хейзел Брэдфилд. Он был один. "И то, что он нашел там, внизу, тоже помогло ему вернуться к жизни". Медоуз спал. Он бы ни за что на свете не признался в этом, и Корк из чувства сострадания ни за что на свете не позволил бы себе укорить его этим; к тому же, надо отдать Медоузу должное, глаза у него были открыты - он тоже как те лошади, о которых упомянула Хейзел Брэдфилд, вроде и спал и не спал. Он откинулся на спинку мягкого библиотечного кресла в позе человека, пользующегося заслуженным отдыхом, а в открытое окно уже врывался шум просыпающегося города. - Я сдаю смену Биллу Сатклифу,- как бы между прочим, но намеренно громко сказал Корк.- Вам больше ничего не нужно? Мы вскипятили чайник, может, выпьете с нами чашечку? - Все в порядке,- слегка заплетающимся языком пробормотал Медоуз, резко выпрямляясь в кресле.- Сейчас все будет сделано. Корк, стоя у открытого окна и глядя вниз на площадку для автомобилей, промолчал, давая Медоузу собраться с мыслями. - Мы вскипятили чайник, может быть, выпьете чашечку,- повторил он.- У Валери все готово.- Он держал в руке пачку телеграмм.- Такой ночки и не припомню с самого Бремена. Проговорили до рассвета. Слова, слова. К четырем часам утра они уже забыли всякую осторожность. Его превосходительство и министр беседовали пря мо по открытому каналу. С ума можно сойти! Этак они могут выболтать все: код, шифровки - всю чертову меха нику. - Да они ее уже выболтали,- пробормотал Медоуз, не столько отвечая Корку, сколько разговаривая сам с собой, и тоже подошел к окну,- с помощью Лео. Самый зловещий восход солнца не может быть полностью зловещим. Земля живет по своим законам, ее краски, звуки, запахи существуют сами по себе, они не могут подтверждать наши мрачные предчувствия. Даже охрана у ворот, удвоенная на ночь, имела какой-то несуровый, домашний вид. Длинные кожаные пальто полицейских мягко блестели в утренних лучах, и все выглядело как-то удивительно безобидно; полицейские размеренно, солидно вышагивали вдоль здания. Корк почувствовал прилив оптимизма. - По моим расчетам, это должно совершиться сегодня,- заявил он.- К обеду я стану отцом. Что вы на то скажете, Артур? - Они никогда не торопятся,- сказал Медоуз.- Особенно по первому разу.- И они принялись подсчитывать автомобили. - Все как есть на местах,- заявил Корк. - Вы слышите? - внезапно сказал Медоуз.- Замолчите и послушайте. - Какого дья... - Тише. Из противоположного конца коридора доносился стойкий монотонный шум, похожий на гудение мотора взбирающейся в гору машины. - Этого не может быть,- резко сказал Корк.- Ключи у Брэдфилда, и он...- Они услышали металлический стук захлопнувшейся раздвижной решетчатой двери и глухое шипение гидравлического тормоза. - Да нет, это кровати! Вот и все. Привезли еще кровати. Они пустили лифт, чтобы поднять кровати. Брэдфилд разрешил отпереть.- И как бы в подтверждение этой теории послышались звонкие удары металла о металл и скрип пружин. - Его превосходительство и министр говорили еще по поводу сегодняшней демонстрации. Канцлер сказал, что нам не о чем беспокоиться. Немецкое посольство в Лондоне дает сообщения во Дворец. "Встреча закончилась,- зевнув, добавил Корк,- в двадцать два часа двадцать минут обычным обменом любезностями. Для прессы будет составлено совместное коммюнике". А тем временем что творится у экономического советника! А торговый атташе подсчитывает потери от спекуляции, направленной против курса фунта. Или против английского золотого запаса. Или против чего-то еще. А может, мы на краю кризиса? И кому до этого дело? - Вам бы следовало пройти аттестацию,- сказал Медоуз.- Вам здесь негде развернуться. - Я развернусь двойней,- сказал Корк, и в эту минуту Валери подала чай. Медоуз уже подносил кружку с чаем к губам, когда услышал громыхание тележки и знакомую трель скрипучих колес. Валери от неожиданности грохнула поднос на стол, расплескав чай и забрызгав сахар в сахарнице. На ней был зеленый свитер, и Корк, всегда не без удовольствия поглядывавший на нее, заметил, когда она обернулась к двери, что высокий ворот свитера слегка натер ей шею. Опередив всех, Корк сунул телеграммы Медоузу, подошел к двери и выглянул в коридор. Да, это была их тележка, доверху нагруженная красными и черными папками, и Ален Тернер толкал ее перед собой. Он был в одной рубашке, без пиджака, под глазами у него темнели огромные синяки. Одна губа была рассечена и зашита на скорую руку. Он был небрит. Поверх всей груды папок лежала спецсумка. Корк говорил впоследствии, что у Тернера был такой вид, словно он в одиночку пробился с этой тележкой через неприятельскую линию фронта. По мере его продвижения по коридору все двери отворялись одна за другой: Эдна распахнула дверь машинного бюро, за ней - Краб, Парджитер, де Лилл, Гевистон; сначала высовывалась голова, затем появлялось туловище, и когда Тернер добрался до двери архива и канцелярии, откинул перекладину стальной перегородки и небрежным жестом вытолкнул тележку прямо на середину комнаты, лишь одна-единственная дверь еще продолжала оставаться закрытой - дверь кабинета старшего советника посольства Роули Брэдфилда. - Пусть тележка стоит здесь. Никто ни к чему не прикасайтесь. Тернер пересек коридор и, не постучавшись, вошел в кабинет Брэдфилда. 16. "ВЕСЬ ЭТОТ ОБМАН" П я т н и ц а . У т р о - Я полагал, что вы отбыли.- В голосе звучало не удивление, а скорее усталость. - Я не попал на самолет. Разве она не сообщила вам об этом? - Что, черт возьми, сделали вы со своим лицом? - Зибкрон послал каких-то молодчиков произвести обыск у меня в номере. Искали чего-нибудь новенького о Гартинге. Я им помешал.- Он опустился на стул.- Они "англофилы". Как Карфельд. - Дело Гартинга нас больше не интересует.- Брэдфилд подчеркнуто неторопливо отложил в сторону прочитанные телеграммы.- Я отправил в Лондон его документы вместе с письмом, оценивающим размеры причиненного нам вреда. Всем остальным будут заниматься уже оттуда. Я не сомневаюсь, что в надлежащий момент будет принято решение, следует ли нам информировать о случившемся остальных участников НАТО. - Значит, вам придется дезавуировать ваше письмо. И пересмотреть ваши оценки. - Я всячески шел вам навстречу,- оборвал его Брэдфилд с прежней, внезапно вспыхнувшей враждебностью.- Проявлял всяческое снисхождение. И к вашей малопочтенной профессии, и к вашему невежеству в области дипломатических отношений, и к вашей из ряда вон выходящей невоспитанности. Ваше пребывание здесь не принесло нам ничего, кроме беспокойства и неприятностей; вы, словно нарочно, старались восстановить против себя всех. Какого черта позволили вы себе остаться в Бонне, когда я распорядился, чтобы вы уехали? Почему вы врываетесь ко мне в кабинет в этом неподобающем виде? Или вы не имеете представления о том, что сейчас происходит? Сейчас пятница! Разрешите вам напомнить, раз вы, по-видимому, изволили об этом позабыть, что на сегодня назначена демонстрация. Тернер не двинулся с места, и гнев Брэдфилда одержал верх над его усталостью. - Ламли предупреждал меня, что вы человек грубый, неотесанный, но энергичный; пока что вы сумели проявить лишь свою неотесанность. Меня нисколько не удивляет, что с вами так обошлись,- вы сами нарываетесь на подобное обхождение. Я предупреждал вас о том, какой вред может принести ваша деятельность, я изложил вам свои соображения, в силу которых дальнейшее расследование должно быть прекращено, и я старался закрыть глаза на ничем не оправданную грубость, которую вы проявили по отношению к моим сотрудникам. Но теперь с меня хватит. Я запрещаю вам переступать порог посольства. Убирайтесь вон. - Я нашел папки,- сказал Тернер.- Все папки, все, что пропало. И тележку. И пишущую машинку, и стул. И электрический камин, и вентилятор де Лилла.- Его голос звучал надломленно, словно ему было безразлично, поверят ему или нет, и взгляд, казалось, бродил где-то за пределами кабинета.- И чайные чашки, и всю прочую утварь, которую он понемногу к себе натаскал. И письма, которые он забирал из экспедиции и не отдавал Медоузу. Они были адресованы ему, Лео, понимаете. Это все были ответы на те письма, что он рассылал. Он завел там у себя внизу целое управление - филиал вашего аппарата советников. Только вы об этом и не подозревали. Он открыл всю истинную правду про Карфельда, и поэтому они теперь гонятся за ним.- Он легонько потрогал свою щеку.- Те, что расправились со мной, теперь гонятся за Лео. А он скрывается, потому что узнал слишком много и задавал слишком много вопросов. Насколько я понимаю, они его, верно, уже схватили. Очень жаль, что я так долго вам здесь докучал,- сказал он сухо.- Но вы видите, как обстоит дело. Мне бы хотелось выпить чашку кофе, если позволите. Брэдфилд не шелохнулся. - А Зеленая папка? - Ее нет. Осталась только пустая сумка. - Он взял ее? - Я не знаю. Он или, быть может, Прашко. Не знаю.- Он покачал головой.- Мне очень жаль.- Помолчав, он сказал: - Вы должны разыскать его, прежде чем это сде лают они. Иначе они убьют его. Вот зачем я к вам пришел. Карфельд - обманщик и убийца, и у Гартинга есть тому доказательства. До вас доходит то, что я вам говорю? - спросил он, неожиданно повысив голос. Брэдфилд пристально смотрел на него, не проявляя ни малейшей тревоги. - Когда Гартинг заинтересовался Карфельдом? - спросил Тернер, словно обращаясь к самому себе.- Он не хотел ничего замечать поначалу. Поворачивался ко всему спиной, старался забыть. Старался не видеть. Жил, как все мы, держа себя в узде, не желая вмешиваться, и называл это отказом от себя во имя общего блага. Разводил сад, посещал званые вечера. Занимался разными пустяками. Старался выжить и не впутываться ни во что. Прятал голову в плечи, чтобы колеса жизни катились мимо, не задевая. Так было до октября, пока Карфельд не показал своей силы. Он знал Карфельда - вот в чем дело, понимаете? И Карфельд был перед ним в долгу. Это много значило для Лео. - В чем это он был перед ним в долгу? - Погодите. Мало-помалу он начал... возвращаться к жизни. Он позволил пробудиться своим чувствам. Мысль о Карфельде мучила его, не давала ему покоя. Мы с вами оба знаем, как это бывает, когда что-то мучит. Физиономия Карфельда была повсюду - так же, как сейчас. Хмурящая брови, ухмыляющаяся, угрожающая... Его имя звучало в ушах Лео, не умолкая: Карфельд - обманщик, Кар фельд - убийца. Карфельд - шарлатан. - Что за чушь вы порете! Нельзя же быть столь смехотворно нелепым. - Лео все это стало наконец невыносимо - весь этот обман. Ему захотелось правды. Спячка его плоти и ума закончилась. Он исполнился отвращения к самому себе за то, чего не сумел совершить, за то, чего не доделал, за то, что мало старался, и за то, что слишком старался... Ему было тошно и от своей обыденности, и от своих трюков, уловок. Нам всем знакомо это чувство, не правда ли? Так вот, Лео страдал от него. Очень страдал. И тогда он решил добыть то, что жизнь ему задолжала,- чтобы свершился суд над Карфельдом. У него, понимаете, была хорошая па мять. Я знаю, что это совсем не модно в наши дни. Он на чал строить планы. Первое: проникнуть в архив и канцелярию; второе: возобновить свой договор и потом завладеть досье "Сведения об отдельных лицах" - старыми папками, документами, уже предназначенными к уничтожению, дав но, можно сказать, преданными забвению и упрятанными в вашу "святая святых". Он решил попробовать свести концы с концами, поднять архив, расследовать все заново... - О чем вы толкуете, я ни слова не понимаю. Вы просто больны. Вам надо пойти и лечь в постель.- Его рука поднялась к телефону. - Прежде всего он завладел ключом - это оказалось проще простого. Положите трубку! Оставьте в покое телефон! - Рука Брэдфилда замерла в воздухе, затем легла на стол.- После этого он принялся за работу в вашей "святая святых". Он организовал там свою собственную маленькую канцелярию - дела, переписку, регистрацию - и перебрался туда. Если ему что-нибудь требовалось из канцелярии, он это крал. Вы же сами сказали, что он вор. Вам ли не знать.- На мгновение голос Тернера смягчился, в нем прозвучало сочувствие.- Скажите, когда вы опечатали подвал? После Бремена, верно? В конце недели? Вот тут он запаниковал. Единственный раз. И тогда он стащил тележку. Нет, слушайте! Я сейчас расскажу вам о Карфельде. О его докторской степени, о службе в армии, о ранении под Сталинградом, о его химическом заводе... - Всевозможные слухи на этот счет циркулируют здесь уже не первый месяц. Как только Карфельд показал, что он может серьезно претендовать на руководящую роль в политике, мы постоянно слышим разные истории о его прош лом, и всякий раз он чрезвычайно успешно опровергает их. Во всей Западной Германии едва ли сыщется хотя бы один более или менее видный политический деятель, которого коммунисты рано или поздно не попытались бы опорочить. - Лео не коммунист,- сказал Тернер, и в голосе его вдруг прозвучала смертельная усталость.- Вы же сами сказали, что он - примитивная натура. В течение многих лет он сторонился политики, боясь того, что может вскрыться. Я ведь не сплетни пересказываю вам. Я сообщаю факты - то, что на нашем родном английском языке принято называть фактами. И факты сугубо секретные. И все они со держатся в нашем собственном английском архиве и запер ты в подвальном помещении нашего собственного английского посольства. Вот где он их раскопал, и теперь даже вы не можете похоронить их там снова.- В его словах не зву чало никакой враждебности, никакого торжества.- Если вы хотите лично во всем этом удостовериться, то все документы находятся сейчас в вашей канцелярии. Вместе с пустой спецсумкой. Есть там кое-что, в чем мне не удалось разобраться до конца: я недостаточно хорошо знаю немец кий язык. Я распорядился, чтобы никто не прикасался к этим документам.- Он вдруг усмехнулся, что-то припомнив - быть может, затруднения, с которыми ему пришлось столкнуться.- Вы едва не замуровали его там, сами того не подозревая. Он спустил вниз тележку в конце недели, и как раз в это время были установлены решетки и опечатан лифт. Он был в ужасе, что не сможет продолжать работу, не сможет больше проникнуть в "святая святых". До этой минуты все было для него шуточным делом. Схватить какую-нибудь нужную папку - он ведь имел доступ всюду, вы же знаете, работа над "Сведениями об отдельных лицах" давала ему это право,- шмыгнуть с ней в лифт, отнести в подвал и спрятать там. Но вы, хотя и невольно, положили этому конец: аварийные решетки расстроили все его планы. Тогда он погрузил все, что могло ему понадобиться, на тележку и просидел там, внизу, весь конец недели - ждал, когда уйдут рабочие. Чтобы выйти наружу, ему пришлось взломать замок на черном ходу. А после этого он уповал лишь на то, что Гонт будет приглашать его к себе на верхний этаж. В простоте душевной, конечно, ни о чем не подозревая. Здесь все до единого действуют, так сказать, в простоте душевной. И я должен принести вам свои извинения,- неожиданно прибавил он смущенно,- за то, что я вам сказал. Я был не прав. - Едва ли это самый подходящий момент для извинения,- сказал Брэдфилд и позвонил мисс Пит, чтобы она принесла кофе. - Я хочу рассказать вам о том, что там, в этих документах,- сказал Тернер.- О деле Карфельда. И вы очень меня обяжете, если будете слушать, не прерывая. Мы оба устали, и времени у нас в обрез. Брэдфилд положил на свой бювар лист голубоватой бумаги для черновиков и уже держал наготове ручку. Мисс Пит налила кофе в чашки и вышла. Выражение ее лица и единственный, исполненный презрения взгляд, брошенный на Тернера, были выразительнее любых слов, которые могли сыскаться в ее словаре. - Я хочу рассказать о том, что ему удалось собрать. Потом, если вам угодно, можете отыскивать неувязки, опровергать. - Постараюсь по мере своих сил,- сказал Брэдфилд, и губы его тронула улыбка, словно что-то возродив в нем на миг. - Возле Данненберга, почти у самой границы Английской зоны есть деревушка. Называется Гапсторф. Она расположена в лесистой долине, обитателей - раз, два и обчелся. Вернее, так было. В тридцать восьмом году немцы построили там фабрику. Это была старая бумажная фабрика на берегу быстрой речушки и рядом - домик, притулившийся к скале. Потом немцы демонтировали фабрику, построили вдоль реки ряд лабораторий и превратили все это в небольшое секретное предприятие для выработки определенного рода газа. Он отхлебнул кофе, положил в рот кусочек бисквита и, склонив голову набок, медленно, с большой осторожностью принялся жевать- по-видимому, преодолевая боль. - Отравляющего газа. Выбор был понятен: быстрая речка, удобная для стока, хорошо укрытое от бомбежки место и крошечная деревушка, из которой немцам ничего не стоило выселить тех, кто был им неугоден. Все ясно? - Все ясно.- Пока Тернер говорил, Брэдфилд уже на чал записывать кое-какие основные моменты. Тернер увидел, что слева от каждого абзаца он ставит цифры, и подумал: "Для чего он все это нумерует? Как будто можно опровергнуть факты, если их пронумеровать". - Местное население утверждает, что не имело представления обо всех этих делах, и, по-видимому, это так. Они знали только, что фабрика была демонтирована, а вместо прежнего оборудования завезено много нового, очень дорогого с виду. Они знали также, что у складов поставлена круглосуточная охрана и что сотрудникам этого пред приятия запрещено общаться с местным населением. На тяжелой физической работе там занимали иностранцев - французов и поляков, которых вообще не выпускали за пределы предприятия, так что и с низшим персоналом ни какого общения не было. И все знали насчет животных. Главным образом это были обезьяны, но также и козы, и овцы, и собаки. Все эти животные, раз попав туда, уже не вы ходили обратно. Имеется докладная записка местного гаулейтера, к которому поступало много жалоб от людей, любящих животных. Тернер поднял глаза на Брэдфилда и сказал с неподдельным изумлением: - Понимаете, он работал там ночи напролет, все докапывался до сути. - Он занимался совершенно не своим делом и не имел права там находиться. Доступ в архив подвального этажа был запрещен много лет назад. - Ничего, он ходил туда не понапрасну. Брэдфилд продолжал что-то писать. - За два месяца до конца войны все это предприятие было уничтожено английскими бомбардировщиками. Пря мое попадание. Взрыв был чудовищный. Все смело с лица земли вместе с деревушкой. Иностранные рабочие погибли. Говорят, что звук взрыва был слышен за много миль,- там, как видно, было чему взрываться. Перо Брэдфилда быстро бегало по бумаге. - Во время этой бомбежки Карфельд уже находился у себя на родине в Эссене. Это абсолютно точно. Он говорит, что хоронил там свою матушку. Она была убита во время воздушного налета. - Ну и что же? - Он был в Эссене, это верно. Но он не хоронил своей матушки. Она умерла двумя годами раньше. - Вздор! - воскликнул Брэдфилд.- Пресса уже давным-давно... - В наших досье имеется фотокопия первоначального подлинного свидетельства о ее смерти,- спокойно, не повышая голоса, произнес Тернер.- Что представляет собой новое свидетельство, я не знаю. И кто его сфабриковал. Хотя, мне кажется, мы оба можем легко об этом догадаться, не слишком насилуя свое воображение. Брэдфилд метнул на него быстрый, оценивающий взгляд. - По окончании войны англичане были в Гамбурге и направили группу расследования поглядеть, что осталось от Гапсторфа, собрать трофеи, сделать снимки. Словом, обычную группу расследования без всяких специальных заданий. Думали, может быть, удастся разыскать кого-либо из работавших там ученых, удастся воспользоваться в какой-то мере их опытом - словом, вы понимаете. Поступило сообщение, что ничего обнаружено не было. И одновременно поступило сообщение о кое-каких слухах. Французский рабочий, один из немногих оставшихся в живых, рас сказал, что там в качестве подопытных животных использовались люди. Не сами рабочие, сказал он, а другие люди, которых туда привозили. Поначалу они пользовались животными, сказал он, а потом им уже этого оказалось мало, им потребовалось настоящее, и тогда стали специально доставлять туда людей. Он сказал, что как-то раз ночью дежурил у ворот - он к тому времени уже вошел к ним в доверие, и вдруг немцы приказали ему вернуться в барак, лечь спать и не появляться до утра. У него возникли подозрения, он спрятался и стал подсматривать. Он увидел странную вещь: серый автобус, обыкновенный одноэтажный серый автобус проехал все ворота одни за другими, и никто его не остановил и не проверил документов. Автобус скрылся в глубине территории, там, где были расположены склады, и через несколько минут появился снова и уехал тем же путем, только быстрее. Пустой.- Тернер замолчал, вынул из кармана носовой платок и осторожным движением приложил его ко лбу.- Этот француз рассказал еще, что одному его приятелю-бельгийцу предложили за большие деньги работать в новых лабораториях под самой скалой. Он пробыл там двое суток и вернулся бледный, как привидение. Клялся, что не проведет там больше ни одной ночи, хоть ты его озолоти. А на следующий день он исчез. Сказали, что его перевели куда-то. Но до того, как исчезнуть, он успел поговорить со своим приятелем и назвал ему некоего доктора Клауса. Доктор Клаус, сказал он, это здесь главный начальник, главный администратор, он все организует, все подготавливает, облегчает работу ученых. Именно этот доктор Клаус и предложил бельгийцу поработать в лаборатории. - Разве это можно считать свидетельскими показаниями? - Обождите. Вы не торопитесь. Посланная туда группа доложила о том, что было ею обнаружено, и копию доклада направила в местный отдел по расследованию военных преступлений. Там взяли это дело на себя. Они допросили француза, получили от него подробное заявление, но не могли найти подтверждения его словам. Одна старушка, державшая цветочный магазин, рассказала, что как-то ночью слышала крики, но в какую именно ночь это было, старушка не помнила и к тому же не могла поручиться, что кричали люди, а не животные. Словом, все было крайне неопределенно. - Да, действительно, крайне... - Послушайте,- сказал Тернер.- Мы ведь с вами по одну сторону теперь, не так ли? Все двери открыты, больше уже нечего открывать. - Может случиться, что какие-то еще понадобится закрывать,- сказал Брэдфилд, снова принимаясь писать.- Так бывает. - В отделе не хватало людей, все были перегружены работой, и дело постепенно заглохло. Документы подшили куда следует, и на этом все прекратилось. В то время были дела поважнее. Доктора Клауса занесли в списки и поза были о нем. Француз вернулся к себе на родину, старушка позабыла про крики, и на том все и кончилось. Пока не всплыло снова два года назад. - Минуточку. Брэдфилд писал старательно, не спеша. Как всегда аккуратно, разборчиво выводил буквы, не желая никому доставлять потом лишних хлопот. - А затем случилось нечто непредвиденное. То, что тем не менее всегда может случиться. Какой-то фермер, проживающий неподалеку от Гапсторфа, купил у местного муниципалитета клочок пустыря. Участок был незавидный - каменистый, поросший кустарником,- но он надеялся, что сможет его обработать. Начал копать, пахать и выкопал тридцать два трупа. Немецкая полиция осмотрела трупы и поставила в известность об этой находке оккупационные власти. Все преступления против граждан союзных государств подлежали юрисдикции союзного командования. Расследование велось английским судом, и было установлено, что тридцать один человек умер в результате отравления газом. H a тридцать втором была куртка, какие носили иностранные рабочие, и он был застрелен в затылок. И еще было обнаружено кое-что; то, что по-настоящему взбудоражило всех. Трупы были изуродованы. - Изуродованы? - Вскрыты. И расчленены. Кто-то уже над ними поработал. Тогда все это дело было поднято заново. Кое-кто в поселке припомнил, что доктор Клаус прибыл из Эссена. Брэдфилд перестал писать, он положил перо, сцепил пальцы и внимательно посмотрел на Тернера. - В Эссене началось расследование: среди всех химиков, имевших ученую степень и способных проводить исследовательскую работу, стали искать человека по имени Клаус. Поиски очень быстро привели к Карфельду. Он не имел докторской степени, но это выяснилось позже. В то время было уже известно, что весь штат лаборатории работал под псевдонимами, следовательно, ничто не мешало им присвоить себе также и ученые степени. Эссен находился в английской зоне, и Карфельд был призван к ответу. Он отрицал все от начала до конца. Вполне естественно. Не забудьте: помимо трупов, никаких улик, в сущности, не было. Если не считать одного случайного совпадения. Брэдфилд не прерывал его на этот раз. - Вы слышали о так называемой "легкой смерти" - плане умерщвления неполноценных? - Гадамар.- Брэдфилд кивнул в сторону окна.- Ниже по течению, Гадамар,- повторил он. - Гадамар, Вейлмюнстер, Эйхберг, Кальменхоф - клиники для уничтожения неугодных, всех, кто жил за счет государства и не мог внести своей лепты, содействовать его укреплению. Вы можете прочесть немало об этом в вашей "святая святых", а также в вашем архиве, в документах, предназначенных к уничтожению. Прежде всего люди, намеченные к истреблению, были распределены по категориям. Ну, вы знаете: калеки, психически неполно ценные, недоразвитые, дефективные дети в возрасте от восьми до тринадцати лет. Дети, которые мочатся в посте ли. За редким исключением все эти жертвы были немецкими гражданами. - Они у них там назывались пациентами,- с глубоким отвращением произнес Брэдфилд. - По-видимому, время от времени среди этих "пациентов" производили отбор - их использовали для неких медицинских целей. Детей наравне со взрослыми. Брэдфилд кивнул, как бы подтверждая, что и это ему известно. - К тому времени, когда возникло Гапсторфское дело, американцы и немцы успели уже провести довольно большую работу в области расследования вышеупомянутого плана "легкой смерти" для неполноценных лиц. На ряду с прочим они получили доказательства того, что был отобран целый автобус "гибридных рабочих" для "несения сопряженной с опасностью службы в научно- исследовательских химических лабораториях в Гапсторфе". В этом автобусе находился тридцать один человек. Между прочим, они пользовались автобусами серого цвета - если вам это что-нибудь напоминает. - Ганновер,- тотчас сказал Брэдфилд.- Автобусы с охраной. - Карфельд - прирожденный администратор. Все восторгаются этим его талантом. Так было, так есть. Приятно сознавать, что он не утратил своей былой хватки, не правда ли? Он из тех, кто любит идти по проторенной дорожке. - Перестаньте рассусоливать. Давайте самую суть, быстро. - Так вот, серые автобусы. На тридцать одного пассажира плюс места для охраны. Стекла в окнах замазаны черной краской изнутри. Везде, где только можно, они передвигались преимущественно ночью. - Вы сказали, что было обнаружено тридцать два трупа, а не тридцать один... - А ведь был еще бельгийский рабочий - вы забыли про него? Тот, что работал в лаборатории под скалой и разговаривал с французом из охраны. Они знали, как с ним следует поступить, не беспокойтесь. Ему стало известно слишком многое, понимаете? Как теперь - Лео. - Ну-ка, держите,- сказал Брэдфилд, приподнимаясь и передавая Тернеру чашку кофе.- Выпейте еще. Тернер взял чашку, и рука его почти не дрожала. - Словом, когда решено было привлечь Карфельда к ответу, его забрали, привезли в Гамбург, предъявили ему обвинение на основе всех имевшихся улик, показали трупы, и он рассмеялся им в лицо. Сплошной вздор, сказал он, все, от начала до конца. Никогда в жизни он не был в Гапсторфе. Он инженер. Занимался демонтажем. Затем весьма подробно описал свое пребывание на русском фронте, где получил в свое время военные медали и прочие награды. Думаю, что эсэсовцы сфабриковали ему все это. Он очень красочно расписывал свое участие в боях под Сталинградом. Кое-где концы не сходились с концами, но таких неувязок было не слишком много, и в общем он твердо выдержал до конца допрос и продолжал утверждать, что его нога не ступала в Гапсторф и он слыхом не слыхал ни о каких лабораториях. На все вопросы: нет, нет, нет. Так продолжалось не один месяц. Он твердил свое: "Ну что же, если у вас имеются доказательства, открывайте судебный процесс. Передавайте дело в трибунал. Я ничего не боюсь, я герой войны. Я никогда в жизни ничем не управлял, кроме принадлежавших нашей семье заводов в Эссене, которые, как вам известно, разбомбили англичане. Я воевал в России, я никогда не травил газом никаких гибридов, к чему мне это? Я скромный человек и хочу жить в ладу со всем миром. Предъявите хоть одного живого свидетеля моих преступлений, покажите мне хоть кого-нибудь". Этого сделать не смогли. Ученые и химики в Гапсторфе жили в полнейшей изоляции, и надо пола гать, административный аппарат - тоже. В результате бомбежки все записи, документы - все было уничтожено, фамилий работавших там людей никто не знал - только имена, а то и просто клички.- Тернер пожал пле чами.- Вот, по-видимому, как обстояло дело. А он сплел даже целую историю о том, как помогал антифашистскому Сопротивлению в России, и поскольку все войсковые подразделения, которые он упоминал, были либо истреблены, либо взяты в плен, проверить его показания не представлялось возможным. Больше, впрочем, он к этой теме - к своей причастности к движению Сопротивления - не возвращался. - Это теперь не модно,- сухо заметил Брэдфилд.- Особенно в его сферах. - В общем, его дело так и не попало в суд. Причин к этому было немало. Отделы, занимавшиеся расследованием военных преступлений, стали понемногу расформировывать: Лондон и Вашингтон торопили с окончанием работы по денацификации и настаивали на передаче всех дел в немецкий суд. Начался хаос. В то время как отделы по расследованиям готовили обвинительные заключения, главное командование готовило амнистии. Существовали также и другие причины, чисто технического порядка, препятствовавшие ведению этого дела. Преступление было совершено преимущественно против французов, бельгийцев и поляков - если оно вообще было совершено,- и так как установить национальность жертв не представлялось возможным, возникали еще и юридические затруднения. И другие обстоятельства, хотя и не слишком существенные, затрудняли решение вопроса о том, что же делать. Вы знаете, как это бывает, когда начинают выискивать предлоги. - Я знаю, как это было в те дни,- небрежно проронил Брэдфилд.- Это был бедлам. - Французы были не слишком заинтересованы, поляки были слишком заинтересованы, а Карфельд к тому времени стал довольно крупной фигурой. Уже подписывал солидные контракты с союзными державами. Даже иной раз передоверял контракты своим конкурентам, лишь бы удовлетворить спрос. Вы же знаете, он очень способный администратор. Ловкий, деятельный. - Вы говорите об этом так, словно видите в этом преступление. - Его собственный завод демонтировали не менее двух раз, и теперь он работает на полный ход. Жалко же, в самом деле, приостанавливать такое предприятие. Шли даже слухи,- нисколько не меняя тона, продолжал Тернер,- что он начал так бурно развертывать свою деятель ность потому, что оказался обладателем большого запаса весьма редких газов, которые он в конце войны укрыл под землей где-то в Эссене. Вот чем он занимался, когда английские самолеты бомбили Гапсторф. Когда, по его словам, он хоронил свою престарелую матушку. Он таскал откуда можно перышки, чтобы потом выстлать ими свое гнездо. - Все свидетельства, на которые вы пока что ссылаетесь,- спокойно проговорил Брэдфилд,- ни в коей мере не доказывают причастности Карфельда к Гапсторфу, точно так же как ничто не доказывает его соучастия в умерщвлении этих людей. Все, что он сам о себе рассказывает, вполне может быть правдой. И то, что он воевал в России, и то, что он был ранен... - Правильно, такого же взгляда придерживались и в главном командовании. - Остается недоказанным даже и то, что эти трупы имеют отношение к гапсторфским лабораториям. Газ мог быть и оттуда, но какие имеются доказательства того, что ученые-химики самолично применяли газ к жертвам, а тем более того, что все это было известно Карфельду и он в той или иной мере способствовал... - В гапсторфском домике был погреб. Этот погреб при бомбежке не пострадал. Окна в погребе были заложе ны кирпичами и зацементированы, а из лабораторий в погреб шли газоотводные трубы. Кирпичные стены погреба были все изодраны. - То есть как это "изодраны"? - Руками, пальцами,- сказал Тернер.- Ногтями, надо полагать. - Но так или иначе, главное командование встало именно на вашу точку зрения. Карфельд запер рот на замок, новых улик не нашлось, преследование не было возбуждено на вполне законном основании. Дело легло на полку. Отдел расследования переехал в Бремен, затем в Ганновер, затем в М?нхенгладбах, и все дела были отправлены туда же. Вместе со всякими другими материала ми из Управления главного военного прокурора. Где все это и должно было храниться, пока не будет принято окончательное решение о том, что делать дальше. - И вот до этих материалов и добрался Гартинг? - Он давно до всего добрался. Он же вел всю работу своей группы по расследованию. Он и Прашко. Вся переписка, протоколы, запросы, доклады, свидетельские показания, все досье по этому делу от начала до конца - теперь оно уже имеет и конец,- все регистрировано рукой Лео, Лео брал Карфельда под стражу, допрашивал его, присутствовал при вскрытии трупов, разыскивал свидетелей. Женщина, на которой он собирался жениться - Маргарет Айкман,- работала в том же разведывательном отделе, что и он. Вела канцелярскую работу. Их называли охотниками за черепами. В этом была его жизнь. Все они стремились только к одному: чтобы Карфельд был привлечен к суду. Брэдфилд сидел, глубоко задумавшись. - А как понимается здесь это слово - "гибрид"? - спросил он вдруг. - Нацистский термин. Означает: еврей-полукровка. - Понимаю. Понимаю. Значит, в какой-то мере все это задевало его лично, не так ли? И не могло не иметь для него значения. Он был очень легко уязвим. Он все пропускал через себя, иначе жить он не умел.- Рука Брэд- филда с зажатым в ней пером лежала совершенно непод вижно.- Тем не менее едва ли это подсудное дело.- Помолчав, он повторил как бы про себя: - Едва ли это подсудное дело. В сущности, в любом случае едва ли тут можно создать дело. Даже при самом пристрастном, самом неквалифицированном подходе. Нет, ни с какой стороны дело Карфельду пришить нельзя. Вместе с тем все это очень интересно, разумеется; это объясняет его отношение к англичанам. Но это еще не делает его преступником. - Верно, не делает,- согласился Тернер к немалому удивлению Брэдфилда.- Дела из этого создать нельзя. Но мысль об этом не переставала глодать Лео. Он ничего не забыл. Он изо всех сил старался подавить это чувство, заглушить его в себе. И не мог от него уйти. Он должен был удостовериться, он должен был еще раз проверить все, и в этом году в январе он спустился в "святая святых" и перечитал все свои доклады, всю свою аргументацию. Теперь Брэдфилд снова сидел очень тихо. - Возможно, тут сыграл роль и возраст. Но основ ное - опасение, не было ли что-то упущено.- Тернер произнес это так, словно это была и его личная проблема, оставшаяся и для него нерешенной.- А может быть, если хотите, и чувство ответственности перед историей.- Он помолчал в нерешительности.- Чувство времени. Он ощущал парадоксальность происходящего и необходимость что-то предпринять. И кроме того, он был влюблен,- прибавил Тернер и поглядел в окно,- хотя, быть может, он никогда бы себе в этом не признался. Он хотел просто использовать кого-то в своих целях, но получил больше того, на что рассчитывал. И тогда он вышел из своей летаргии. В этом же все и дело: разве противоположность любви - это ненависть? Вовсе нет. Летаргия. Апатия. Как у всех здесь.- Он помолчал и добавил мягко: - Однако нашлись люди, которые заставили его почувствовать себя в орбите больших дел. Короче, по тем или иным причинам он снова взялся за поиски. Снова перечитал все бумаги от начала до конца. Снова изучил всю обстановку, пересмотрел все материалы, относящиеся к тому времени и хранившиеся в архиве и в "святая святых". Снова с самого начала проверил все факты и начал заново наводить справки и вести расследование на свой страх и риск. - Какого рода расследование? - спросил Брэдфилд. Они не смотрели друг на друга. - Он создал свою собственную канцелярию. Писал письма и получал ответы. Всю переписку вел на бланках посольства. Просматривал в экспедиции всю корреспонденцию аппарата советников, прежде чем она успевала попасть в чьи-либо руки, и забирал то, что было адресовано ему. Он осуществлял это совершенно так же, как жил: деятельно и тайно. Не доверяясь никому, не рассчитывая ни на кого, отведя каждому свое обособленное место. Иногда он отправлялся в небольшие поездки, знакомился с церковными архивами, записывал рассказы о различных событиях, посещал министерства, беседовал с духовными лицами, с бывшими заключенными - все под видом посольских полномочий. Собирал вырезки из газет, снимал копии с документов, сам переписывал что следовало на машинке, когда требовалось - запечатывал конверты сургучной печатью. Ему удалось стащить даже и печать. Он вел свою переписку на бланках со штампом "Претензии и консульские функции", так что ответы на его запросы попадали непосредственно к нему. Он проверял все: свидетельства о рождении, о браке, о смерти матери, охот ничьи удостоверения - он искал несоответствий, искал доказательств, что Карфельд не был на Восточном фронте. Он собрал чудовищное по величине досье. Ничего нет удивительного, если Зибкрон заинтересовался им... Он не оставил в покое ни одно правительственное учреждение - под тем или иным предлогом наводил справки всюду- - О боже милостивый! - прошептал Брэдфилд и, как бы признавая себя побежденным, отложил в сторону ручку. - К концу января он пришел к единственно возможному выводу: Карфельд бесстыдно лжет, а кто-то, какое-то, по-видимому, влиятельное лицо - и было весьма похоже, что это Зибкрон,- кто-то его покрывает. Я слышал, что Зибкрон по-своему не лишен честолюбия, и как только на политическом горизонте загорается новое светило, он тотчас стремится попасть в его орбиту. - Это несомненно так,- подтвердил Брэдфилд, думая о чем-то своем. - Так же, как и Прашко когда-то. Вы видите, куда уже мы с вами углубились. И, конечно, довольно скоро Зибкрон стал замечать (и Лео это понимал), что посольство наводит весьма далеко идущие справки, выходящие за рамки обычной деятельности даже такого отдела, как "Претензии и консульские функции". И было ясно, что кому-то это придется не по душе и кто-то, черт подери, воз можно, прибегнет к довольно крутым мерам. Особенно после того, как Лео получил доказательства. - Какие доказательства? Как может он теперь, через двадцать с лишним лет после совершения преступления, что-либо доказать? - Все эти доказательства находятся сейчас в вашем архиве,- с какой-то странной неохотой сказал вдруг Тернер.- Вам бы лучше ознакомиться с ними самому. - Я не располагаю временем, и уши мои уже при терпелись к самым пакостным сообщениям. - И привыкли слушать их и не слышать. - Я настоятельно прошу вас продолжать.- Он был настойчив, но без всякой нервозности. - Хорошо. В прошлом году Карфельд решил получить докторскую степень. К этому времени он стал уже большой шишкой, сколотил себе крупное состояние в химической промышленности - его административный талант как нельзя лучше оправдал себя; он быстро шел в гору в местных политических кругах в Эссене и пожелал быть док тором наук. Возможно, он, как и Лео, не любил незавершенных дел и хотел, чтоб все было в ажуре. А может быть, считал, что ученая степень будет небесполезна в его делах: голосуйте за доктора Карфельда! Здесь любят, когда канцлер обладает ученой степенью. Короче говоря, он взялся за учебники и написал диссертацию. Он не слишком УТОМЛЯЛ себя исследовательской работой, и все были весьма поражены, особенно его научные руководители. Невероятно! - говорили они. Когда он только это успел! - Ну и что же? - Это была диссертация о воздействии некоторых отравляющих газов на человеческий организм. Работа получила, по-видимому, весьма высокую оценку, вызвала в свое время даже некоторый шум. - Едва ли это может послужить неопровержимой уликой. - О нет, может. Карфельд построил все свои научные выводы на детальном изучении тридцати одного смертного исхода. Брэдфилд закрыл глаза. - Нет, это еще не доказательство,- промолвил на конец Брэдфилд, он был очень бледен, но рука, державшая вечное перо, по-прежнему была тверда.- Вы сами знаете, что это еще не доказательство. Я согласен, это возбуждает подозрение. Это заставляет предполагать, что он был в Гапсторфе. И тем не менее этого еще и наполовину недостаточно. - Жаль, что мы не можем сообщить об этом Лео. - Карфельд будет утверждать, что он получил нужные ему данные в процессе своей работы в химической промышленности. Получил из третьих рук. И будет твердо стоять на этой позиции. - Из рук отъявленных негодяев. - Даже если будет доказано, что данные поступали из Гапсторфа, найдутся десятки объяснений того, как они попали к Карфельду. Вы сами сказали, что он не принимал непосредственного участия в экспериментах. - Нет, он сидел, так сказать, за пультом управления. Случай довольно распространенный. - Вот именно, и как раз тот факт, что он пользовался полученными кем-то данными, снимает с него обвинение в том, что он сам их добывал. - Беда, понимаете ли, в том,- сказал Тернер,- что Лео и законник, и вор, и нам приходится считаться и со второй половиной. - Да,- рассеянно произнес Брэдфилд.- Он взял Зеленую папку. - Но так или иначе, в том, что касается Карфельда и Зибкрона, он подобрался достаточно близко к исти не, а это значит идти на очень большой риск, не так ли? - A prima facie (На первый взгляд ( л а т . )),- заметил Брэдфилд, еще раз про бежав глазами свои заметки,- имеются данные для возбуждения нового расследования, это несомненно. В лучшем случае можно добиться, чтобы прокурор назначил предварительное следствие.- Он раскрыл телефонный справочник.- Наш правовой атташе должен знать. - Не трудитесь,- участливо сказал Тернер.- Что бы Карфельд ни совершил, он теперь недосягаем для закона. Время упущено, он уже прошел финиш.- Брэдфилд поглядел на него с удивлением.- Теперь уже никакими силами невозможно привлечь его к суду - даже при наличии неопровержимых улик, письменно подтвержденных им самим. - Да, разумеется,- спокойно сказал Брэдфилд.- Я совсем забыл.- В голосе его прозвучало облегчение. - Он теперь под защитой закона. Закона об истечении срока давности; для него он пришелся как раз вовремя. В четверг вечером Лео сделал соответствующую пометку на его досье. Дело закрыто навсегда. Теперь уже никто ничего не в силах изменить. - Существует известная процедура возобновления... - Существует,- сказал Тернер.- Но не применительно к этому случаю, и между прочим - по вине англичан. Расследование гапсторфского преступления велось английскими органами. Мы не передавали этого дела в руки немецкой юстиции. Однако ни суда, ни общественного процесса не было, и когда немецкие судебные органы приняли на себя разбор военных преступлений нацистов, мы ни разу не поставили их в известность об этом деле. Карфельдовское дело провалилось в зияющую пустоту между немецким правосудием и нашим.- Он умолк.- А теперь то же самое случилось и с Лео. - А что намеревался сделать Гартинг? Какую цель преследовал он, производя все эти розыски? - Он хотел знать. Хотел довести дело до конца. Оно истерзало его, как воспоминание об изуродованном детстве или как неудавшаяся жизнь. Ему необходимо было разобраться в нем до конца. В остальном, мне кажется, он полагался на свое чутье. - Когда получил он эти так называемые доказательства? - Диссертация прибыла к нему в субботу, когда он был еще здесь. Он вел ежедневную регистрацию входящих и исходящих, понимаете? Все подшивалось в папки. В понедельник он появился в архиве и был очень весел, очень возбужден. Несколько дней он провел, раздумывая, что предпринять дальше. В прошлый четверг он обедал с Прашко. - На черта ему это понадобилось? - Я не знаю. Я думал над этим. Но не понял. Возможно, он хотел обсудить, что следует предпринять. Может быть, хотел получить юридический совет. Может быть, надеялся, что все же существует какой-либо способ возобновить судебное преследование... - Такого способа не существует? - Нет. - Слава тебе, господи. Тернер пропустил это мимо ушей. - А возможно, он хотел предупредить Прашко, что уже начинает попахивать жареным. Может быть, хотел попросить защиты? - высказал предположение Тернер. Брэдфилд внимательно на него поглядел. - А Зеленая папка пропала,- сказал он: обычное самообладание уже вернулось к нему. - Да, осталась пустая сумка. - И Гартинг сбежал. А причина э т о г о вам тоже известна? - Брэдфилд смотрел на Тернера в упор.- Это тоже занесено у него в досье? - Он несколько раз записал в своем блокноте: " У м е н я о с т а е т с я о ч е н ь м а л о в р е м е н и " . Все, кто разговаривал с ним в эти дни, замечали, что он был точно в цейтноте... Необычно взвинченный, напряженный... Вероятно, он все время думал о новом законе. - Но мы же знаем, что в соответствии с этим законом Карфельд стал недосягаем, разве что можно было бы добиться приостановления действия закона. Так почему он сбежал? И почему такая спешка? Тернер пожал плечами, не обращая внимания на странно пытливый и почти вызывающий тон, каким Брэдфилд задал свой вопрос. - Значит, вам неизвестно почему? Почему он выбрал именно этот момент, чтобы сбежать? И унес с собой именно эту папку? - Мне кажется, Зибкрон загнал его в угол. У Лео имелись доказательства, и Зибкрон знал об этом. С этой ми нуты за Лео была установлена слежка. У Лео был револьвер,- сказал Тернер.- Старого армейского образца. Видимо, он уже почувствовал опасность, потому что стал носить его с собой. Должно быть, он испугался. - Видимо, да,- снова с оттенком облегчения произнес Брэдфилд.- Да, так оно и есть. Несомненно, этим все и объясняется. Тернер растерянно на него поглядел. Минут десять по меньшей мере Брэдфилд не произносил ни слова и не шевелился. Он стоял в углу и смотрел в окно на реку. - Неудивительно, что Зибкрон приставил к нам охра ну,- проговорил он наконец таким бесцветным голосом, словно речь шла о тумане, поднимавшемся с реки.- Неудивительно, что он стережет нас, словно опасных преступников. В Бонне не осталось, вероятно, ни одного министерства, даже ни одного, вероятно, журналиста, не осведомленного о том, что британское посольство занято охотой на Карфельда и пустило гончих по следам его прошлого. Интересно, каких действий ждут они от нас теперь? Что мы будем публично его шантажировать? Или, нацепив судейские парики, предъявим ему от лица союзных держав обвинение в преступлениях двадцатипятилетней давности? Или они считают, что, одержимые бессмысленной жаждой мщения, мы хотим теперь просто взять реванш у того, что препятствует осуществлению наших европейских замыслов? - Вы разыщете Лео, правда? Вы не будете слишком жестоки к нему? Он очень нуждается сейчас в помощи, хоть в какой-нибудь... - Так же, как и все мы,- сказал Брэдфилд, продолжая глядеть на реку. - Он не коммунист. Он нас не предавал. Он считает, что Карфельд представляет собой страшную опасность. И для нас. Он простой, бесхитростный человек. Вы сами можете убедиться из этих его досье... - Знаю я его простоту. - И мы несем за него ответственность, в конце концов. Кто, как не мы, поселил в его мозгу все эти идеи еще в те далекие времена? Идеи высшей справедливости. Не мы ли надавали ему все эти обещания: Нюрнберг, денацификация? Мы заставили его поверить в это. Мы не можем допустить, чтобы он стал жертвой только потому, что наша позиция изменилась. Вы не видели того, что там, в папках, вы даже не представляете себе, что говорилось про немцев в те дни. А Лео остался прежним. Он из тех, кто стоит на своем. Это же не преступление, не так ли? - Я очень хорошо знаю, что тогда думали. Я сам был здесь в те дни. Я видел то, что видел он, видел достаточно. Он должен был изжить в себе это. Как изжили все мы. - А я считаю, что мы обязаны взять его под свою защиту, он этого стоит. В нем есть цельность... Я почувствовал это там, внизу. Его не собьешь с толку софизмами. Для таких, как мы с вами, всегда отыщется десяток причин, чтобы сидеть сложа руки. А Лео совсем из другого теста. Он действует, руководствуясь только одним правилом: делай, раз так надо. Раз ты так чувствуешь. - Надеюсь, вы не собираетесь преподносить его нам в качестве примера, которому все должны следовать? - И еще одно обстоятельство не давало ему покоя. - Что именно? - В случаях, подобных этому, всегда можно обнаружить какие-то побочные документы. В штабах СС, в клиниках, в транспортных частях. Приказы о перемещении, письменные полномочия - различные документы, так или иначе, хотя бы отдаленно, связанные с делом и помогающие пролить свет. Однако тут ничего не всплывало на поверхность. Лео неустанно делал пометки: почему не осталось никаких следов в Кобленце? Почему нет этого, почему нет того? По-видимому, он подозревал, что все эти улики были уничтожены кем-то... Хотя бы Зибкроном, к примеру. Но мы-то можем отдать ему должное, можем? - почти с моль бой проговорил Тернер. - Здесь нет ничего абсолютно достоверного.- Взгляд Брэдфилда все еще был устремлен вдаль.- Здесь все сомнительно. Все туманно. Нет точных разграничений - социалисты позаботились об этом. Все - все, и все - ничего. Неудивительно, что Карфельд в трауре. Что так приковывало внимание Брэдфилда к реке? Маленькие суденышки, пробиравшиеся сквозь туман? Красные стрелы грузовых кранов и плоские равнины? Или виноградники, уходившие за горизонт, забравшиеся так далеко сюда, на север, с юга? Или гора Чемберлена - серый призрак с длинным бетонным прямоугольником здания, в котором его поместили когда-то? - "Святая святых" ничего нам в этом смысле прояснить не может,- проговорил наконец Брэдфилд и снова замолчал.- Прашко. Вы говорите, что он обедал с Прашко в четверг? - Брэдфилд... - Да? - Он уже направлялся к двери. - Мы теперь уже по-другому относимся к нему, верно? - Вы так полагаете? Не исключена возможность, что он в конце концов окажется коммунистом.- В голосе Брэд филда прозвучала ироническая нотка.- Вы забываете, что он как-никак выкрал Зеленую папку. А вам, должно быть, вдруг померещилось, что вы уже проникли к нему в самую душу. - А зачем он ее выкрал? Что было в этой папке? Но Брэдфилд уже вышел в наполненный гулом коридор и пробирался между стоявшими у стен сложенными кроватями. Навстречу плыли таблички: "Пункт первой помощи. Комната отдыха на случай чрезвычайного положения. Детям вход запрещен". Когда они проходили мимо архива, оттуда донеслись радостные возгласы и нестройные рукоплескания. Корк, совершенно белый от волнения, выбежал им навстречу. - У нее уже все,- прошептал он.- Звонили из родильного дома. Пока я был на дежурстве, она не разрешила им послать за мной.- В розовых, широко раскрытых глазах его стоял испуг.- Я ей даже не понадобился. Она даже не захотела, чтобы я был там с ней. 17. ПРАШКО П я т н и ц а . У т р о Позади посольства от восточной границы его владений начинается гудронированная аллея, которая ведет к северу мимо новых вилл, слишком дорогих для представителей Британской империи. У каждой виллы садик - небольшой, но весьма ценный, если учесть стоимость земельных участков; каждая отличается от всех прочих каким-либо осторожным архитектурным отклонением от нормы, характерным для современного стандарта. Если один дом обзавелся кирпичной площадкой для жарения мяса на вертеле и внутренним двориком, выложенным камнем, то другой поспорит с ним оградой из голубого сланца или смело выставленного напоказ неотесанного камня. Летом молоденькие жены нежатся в солнечных лучах возле своих микроскопических бассейнов. Зимой черные пудели купаются в снегу. И каждый день с понедельника пи пятницу черные "мерседесы" доставляют хозяев домой к обеду. И воздух неизменно, хотя бы слегка, насыщен запахом кофе. Было еще совсем раннее, холодное, но прозрачно ясное, как после дождя, утро. Они ехали медленно, опустив стекла. Миновали госпиталь, места пошли более унылые - предместье еще сохраняло свой старый облик. За лохматыми елями и иссиня-черными кустами лавра свинцовые шпили, возносившие когда-то ввысь горделивые упования Веймара, торчали, словно пики, среди дряхлеющего леса. Впереди вставало здание бундестага, голое, безрадостное и бесприютное,- огромный мотель, выкрашенный в желтовато-молочный цвет, весь в траурно-мрачных флагах. За бундестагом, увенчанный аркой моста Кеннеди, огражденный громадой зала Бетховена, бурый Рейн неустанно стремил свой упорядоченный бег в неизвестность. Всюду, куда ни глянь, была полиция: не часто можно увидеть, чтобы оплот демократии так надежно охраняли от демократов. У главного входа, вытянувшись беспокойной цепочкой, дожидалась своей очереди делегация школьников, и полицейские, словно заботливые родители, не отходили от детей ни на шаг. Телевизионная съемочная группа устанавливала свои прожекторы. Перед объективом какой-то молодой человек в темно-красном вельветовом костюме, беззаботно подбоченясь, выделывал антраша, в то время как его коллега окидывал оценивающим взглядом его фигуру. Полицейские хмуро наблюдали за ними, обеспокоенные таким фривольным поведением. Вдоль тротуара подтянутые, словно присяжные заседатели, стояли граждане с высокими, похожими на римские штандарты стягами в руках - серая, послушно ожидающая толпа. Лозунги претерпели изменения: "Сначала единая Германия. Потом единая Европа", "Мы тоже гордая нация", "Сначала возвратите нам нашу страну!". И лицом к лицу с ними в одну линию стояли полицейские, опекая их совершенно так же, как школьников. - Я поставлю машину внизу, на набережной,- сказал Брэдфилд.- Одному богу известно, что мы тут