Гастон Леру. Роковое кресло --------------------------------------------------------------- Издательство: Амфора, 2000 Серия: Классический детектив; OCR: squirrel@thedex.net --------------------------------------------------------------- Глава 1. Смерть героя - Ему предстоит пережить скверную минуту... - Несомненно, но, говорят, этот человек ничего не боится!.. - У него есть дети? - Нет, он вдовец! - Тем лучше! - И потом, все же надо надеяться, что он не умрет! Однако поторопимся! Услышав этот мрачный разговор, мсье Гаспар Лалует, благовоспитанный человек, торговец картинами и антиквариатом, уже десять лет назад обосновавшийся на улице Лаффит, а в этот день прогуливающийся по набережной Вольтера, изучая витрины лавок со старинными гравюрами и всякой всячиной, поднял голову. В тот же самый момент его едва не сбили на узком тротуаре трое молодых людей в студенческих беретах, появившись из-за угла с улицы Бонапарта. Занятые своей беседой, они даже и не подумали извиниться. Мсье Гаспар Лалует, предпочитая не ввязываться в ссору, подавил в себе вспыхнувшее было раздражение от такой неучтивости и подумал, что молодые люди, видимо, торопятся на какую-нибудь дуэль, о печальном исходе которой они громко говорили. Он вновь принялся внимательно рассматривать сундучок, украшенный геральдическими лилиями, который, как предполагалось, был времен Людовика Святого и хранил четки мадам Бланш де Кастий. Но в этот момент позади него опять кто-то сказал: - Что бы об этом ни думали, он просто смельчак! А другой голос ответил: - Говорят, он трижды совершил кругосветное путешествие! Однако не хотел бы я оказаться на его месте. Только бы нам не опоздать! Мсье Лалует обернулся. Он увидел двух стариков, ускоривших шаг в сторону Института. "Что же это такое? - подумал мсье Лалует. - Старики стали такими же ненормальным, как и молодые? (Мсье Лалуету было около сорока пяти лет - возраст, когда ты и не молод и не стар.) Вот и эти двое, похоже, направляются на неприятную встречу вслед за студентами, прошедшими только что!" Погруженный в эти мысли, мсье Лалует дошел до угла улицы Мазарини и, возможно, углубился бы в эту извилистую улочку, если бы навстречу ему не выбежали, крича и жестикулируя, четыре господина, в которых благодаря рединготам, высоким шляпам и сафьяновым портфелям под мышками легко можно было узнать профессоров. - Все-таки вы никогда не заставите меня поверить, что он оставил завещание! - Если он еще этого не сделал, то напрасно! - Говорят, он уже не раз смотрел смерти в глаза! - Но, может быть, в последний момент он передумает"? - Вы считаете его трусом? - Смотрите.., вот он! Вот он! И профессора бросились бегом через улицу, площадь и потом направо, в сторону моста Искусств. Тут мсье Гаспар Лалует наконец оторвался от созерцания лавок старьевщиков. Им овладело любопытство. Хотелось увидеть человека, так рисковавшего своей жизнью в условиях и по причинам пока еще неизвестным, но благодаря случаю приобретающим героические очертания. Пытаясь догнать профессоров, он пошел кратчайшим путем под сводами Института и вскоре очутился на маленькой площади. Здесь стоял памятник с натянутой на него ермолкой, которую все называли куполом. Площадь так и кишела народом. Подъезжали экипажи, раздавались крики кучеров и уличных торговцев и разносчиков газет. Под сводом, ведущим в первый двор Института, шумная толпа окружила какого-то человека, с трудом пробивавшегося сквозь ряды ликующих почитателей. Четыре профессора уже были здесь. Они кричали: "Браво!" Мсье Лалует, сняв шляпу, обратился к одному из них и робко попросил его объяснить, что происходит. - Вы же сами видите! Это капитан корабля Максим д'Ольнэ! - Он что, собирается драться на дуэли? - вновь задал вопрос мсье Лалует. - Да нет, он сейчас произнесет речь, посвященную своему вступлению во Французскую академию, - ответил раздосадованно профессор. В это мгновение толпа подалась назад, и мсье Гаспара Лалуета унесло в сторону от профессоров. Это друзья Максима д'Ольнэ, радостно обняв своего героя и окружив его почетным эскортом, пытались проникнуть в зал заседаний. Образовалась настоящая давка. Никто и не глядел на пригласительные билеты. Некоторые из пришедших, заранее занявшие себе места понесли убытки, поскольку другие, придя сюда просто так, не уходили. Любопытство буквально приковало их к местам. Тем временем к мсье Лалуету, которого толпа прижала к лапам каменного льва, охранявшего пороги Бессмертия, подошел какой-то ловкач и сказал: - Если хотите войти, мсье, платите двадцать франков! Мсье Гаспар Лалует, хотя и был всего лишь торговцем картинами и всяким старьем, с большим уважением относился к литературе. Он сам пописывал и опубликовал две работы, составлявшие гордость всей его жизни. Одна из них была посвящена подписям знаменитых художников и способам распознавания их подлинности на картинах, другая - искусству обрамления картин. За эти работы он был удостоен знака отличия Академии, однако сам ни разу не переступал ее порога. Ему и в голову никогда не приходило, что он может выступить здесь с докладом, тем более это никак не вязалось с тем, что он увидел и услышал в последние пятнадцать минут. Например, он никогда не подумал бы, что для того, чтобы произнести речь при вступлении в члены Академии, лучше быть вдовцом, не иметь детей, ничего не бояться и составить завещание. Заплатив двадцать франков, мсье Лалует стал протискиваться вперед и, получив кучу тумаков и подзатыльников, наконец худо-бедно устроился на трибунах, откуда все стоя всматривались в зал. Туда как раз входил Максим д'Ольнэ. Слегка побледневший, он шел в сопровождении двух поручителей, графа де Брея и профессора Пелезо, которые были еще бледнее д'Ольнэ. Легкая дрожь охватила присутствующих. Женщины из числа избранных, находящиеся здесь в большом количестве, не смогли сдержать вздоха восхищения и жалости. Какая-то набожная богатая вдова перекрестилась. Весь зал поднялся, так как все происходящее было столь волнительно, будто люди присутствовали при появлении самой смерти. Добравшись до своего места, новый академик сел рядом со своими сопровождающими и, подняв голову, обвел твердым взглядом коллег, всех присутствующих в зале, а затем президиум и, наконец, перевел глаза на печальную физиономию того, кому было поручено представить новичка. Обычно во время такой церемонии этот персонаж выглядит довольно свирепо, словно олицетворяя все литературные пытки, которые ждут новичка в ответ на его речь. На этот же раз он взирал с сочувствием исповедника, пришедшего на помощь пациенту в последние мгновения его жизни. Мсье Лалует, внимательно следивший за спектаклем этого племени, разукрашенного дубовыми листьями, в то же время не упускал ни одного слова из того, что говорилось вокруг. - Бедный Жеан Мортимар был так же молод и красив, как и этот! - И так радовался, что его избрали! - Вы помните, когда он встал, чтобы произнести речь? - Казалось, он сияет... Он был полон жизни." - Что там ни говори, это не естественная смерть... - Нет, не естественная." Чтобы понять, о чем идет речь, мсье Гаспар Лалует вынужден был обернуться к своему соседу и спросить его, о какой смерти все говорят. Тут он увидел, что обращается к тому же профессору, который так ворчливо уже растолковывал ему происходящее. В этот раз профессор тоже не стал деликатничать. - Вы что, не читаете газет, мсье? Да, абсолютно верно, мсье Лалует газет не читал! И тому была причина, но об этом позже. Что же до мсье Лалуета, то он не собирался кричать об этом на каждом углу. Во всяком случае, именно потому, что он не читал газет, тайна, в которую окунулся мсье Лалует, проникнув за свои двадцать франков под своды Института, с каждой минутой все росла и ширилась. Поэтому он не понял, отчего по залу прошел ропот, когда одна благородная дама, которую все называли "прекрасная мадам де Битини", вошла в подготовленную для нее ложу. Все единодушно утверждали, что она весьма нахальна. Однако мсье Лалует не мог понять почему. Дама посмотрела на присутствующих с холодным высокомерием, бросила несколько коротких слов сопровождавшим ее молодым людям и уставилась на Максима д'Ольнэ. - Она принесет ему несчастье! - крикнул кто-то. По толпе пронеслось: - Да, да, она принесет ему несчастье! Мсье Лалует удивился: "Почему принесет несчастье?" - но ему никто не ответил. До сих пор ему удалось выяснить только то, что человек внизу, собиравшийся начать свою речь, звался Максимом д'Ольнэ. Он был капитаном первого ранга и написал книгу "Путешествие вокруг моей кабины", а теперь был избран в Академию и должен занять кресло, в котором раньше сидел магистр д'Аббвиль. А мистерия продолжалась, сопровождаемая криками и жестами. Публика на трибунах кричала: - Как тот! Не вскрывайте! Ах, письмо! Как тот! Как тот! Не читайте! Мсье Лалует перегнулся через перила и увидел университетского сторожа, подносившего какое-то письмо Максиму д'Ольнэ. Появление сторожа с письмом в руках, казалось, вывело присутствующих из себя. И только сидящие в президиуме пытались еще сохранять спокойствие. Однако было заметно, что симпатичный мсье Ипполит Патар, постоянный секретарь, дрожал всеми украшавшими его дубовыми листьями. Максим д'Ольнэ встал, взял из рук сторожа письмо и распечатал его. Он улыбался. И поскольку церемония еще не началась, так как ждали хранителя печати, он прочитал письмо и опять улыбнулся. На трибунах закричали: - Он улыбается! Улыбается! Тот тоже улыбался! Максим д'Ольнэ передал письмо своим поручителям, которым было вовсе не до смеха. Вскоре текст письма оказался у всех на устах, и поскольку его передавали от уха к уху, то в конце концов и мсье Лалует узнал содержание странного письма: "Бывают путешествия поопаснее тех, что можно совершить вокруг своей кабины!" Текст этот, казалось, привел зал в исступление, но тут вдруг раздался голос председателя, объявившего ледяным тоном после нескольких звонков колокольчика, что заседание можно считать открытым. В зале моментально воцарилась гробовая тишина. Максим д'Ольнэ уже поднялся с места, еще более мужественный и отважный; И вот он начал читать свою речь. Голос звучал отчетливо и звонко. Оратор прежде всего поблагодарил высокое собрание, оказавшее ему честь, приняв в свои члены. Затем, намекнув на траур, объявленный недавно в Академии, перешел к описанию заслуг магистра д'Аббвиля. Он говорил, говорил... Рядом с мсье Гаспаром Лалуетом стоял профессор и бормотал сквозь зубы слова, которые, как показалось Лалуету, были навеяны длинной речью: "Он держится дольше, чем тот!" Д'Ольнэ продолжал говорить, и, казалось, все присутствующие, слушая его, понемногу начали вздыхать с облегчением, Стало как-то легче дышать, дамы улыбались, словно им удалось избежать какой-то страшной опасности. Он говорил, и ничто не прерывало его речь... Вот он завершил восхваление магистра д'Аббвиля и воодушевился еще больше, перейдя от талантов выдающегося прелата к некоторым общим идеям о святом красноречии. Д'Ольнэ напомнил о нашумевших проповедях, которые стоили магистру д'Аббвилю светских молний, ниспосланных на него за неуважение к гуманитарной науке. С этими словами новый академик сделал необычно широкий жест рукой, как бы желая в свою очередь высечь эту порожденную гордыней и безбожием науку. В порыве восхищения, конечно не имеющего ничего академического, но от этого еще более прекрасного, так как это шло от моряка старой школы, Максим д'Ольнэ воскликнул: - Шесть тысяч лет тому назад, господа, гнев Божий приковал Прометея к скале! Я тоже не из тех, кто опасается людской ярости. Я боюсь лишь грома небесного! И едва несчастный произнес эти слова, как неожиданно зашатался я, в отчаянии поднеся руки к лицу, рухнул наземь. Крик ужаса пронесся под сводами зала. Академики бросились к неподвижному телу. Максим д'Ольнэ был мертв! Зал с трудом освободили от присутствующих. Д'Ольнэ умер так же, как за два месяца до этого, при полном зале в момент принятия в Академию, умер Жеан Мортимар, автор "Трагических ароматов". Вначале именно его избрали на место магистра д'Аббвиля. Он также получил письмо с угрозами, доставленное в Институт рассыльным, которого никогда больше ни видели. В письме говорилось: "Иногда ароматы бывают более трагическими, чем это кажется". Мортимар также рухнул замертво через несколько минут после прочтения письма. Обо всем этом мсье Гаспар Лалует узнал, жадно вслушиваясь во взволнованные речи в толпе, еще недавно заполнявшей зал Института, а теперь оказавшейся в полном смятении на набережной. Ему хотелось узнать побольше, чтобы по крайней мере понять, почему смерть Жеана Мортимара породила опасения в подобной кончине Максима д'Ольнэ. Он услышал разговоры о мести, однако это предположение показалось столь абсурдным, что он не придал ему значения. Тем не менее для очистки совести он счел необходимым спросить имя того, кто решился бы столь странным образом осуществить свою месть. Однако в ответ услышал такой странный набор слов, что даже подумал, не насмехаются ли над ним. В конце концов близился вечер, дело было зимой, и мсье Лалует решил пойти домой через мост Искусств, по которому, потрясенные ужасным совпадением двух зловещих смертей, торопливо возвращались к себе несколько запоздалых академиков со своими приглашенными.. Тем не менее, прежде чем исчезнуть в темноте, уже сгущавшейся на площади Карусель, мсье Лалует задержался постановил одного из господ, спускавшихся по мосту Искусств, нервная походка которого выдавала волнение от пережитого происшествия. Мсье Лалует спросил: - И все же, мсье! Известно, от чего он умер? - Врачи говорят, что от разрыва сердца. - А первый мсье, он от чего умер? - Врачи говорили, от кровоизлияния в мозг... Тут между собеседниками возникла еще одна тень и вмешалась в разговор: - Все это ерунда! Они оба умерли, потому что захотели занять заколдованное кресло! Мсье Лалует попытался было удержать эту тень, но она уже исчезла. Погруженный в размышления, он отправился домой. Глава 2. Заседание в зале Словаря На следующий после зловещих событий день постоянный секретарь Ипполит Патар ровно в час вошел под своды Института. На пороге его поджидал привратник. Он - протянул постоянному секретарю почту: - Что-то вы сегодня рано, мсье постоянный секретарь. Никого еще нет. Ипполит Патар взял из рук привратника почту, которая оказалась достаточно объемной, и, ничего не ответив, собрался продолжить свой путь. Это удивило привратника. - У мсье постоянного секретаря очень озабоченный. вид. Впрочем, здесь все потрясены этой историей! Однако Ипполит Патар даже не обернулся. И тут привратник совершил ошибку, добавив: - А что, мсье постоянный секретарь уже прочитал сегодня статью в."Эпок" о заколдованном кресле? Дело в том, что у Ипполита Патара имелась одна особенность. Бывали дни, когда он казался таким свежим и розовым старичком, приветливым, доброжелательным, радушным, и тогда все в Академии звали его "мой дорогой друг", естественно за исключением обслуживающего персонала, хотя и по отношению к обслуге он становился весьма предупредительным. Но бывали и дни, когда Ипполит Патар превращался в сухого, желтого как лимон старикашку, нервного, раздраженного, желчного. В такие дни лучшие друзья обращались к нему "мсье постоянный секретарь", а обслуге становилось и вовсе не по себе. Ипполит Патар так любил Академию, что делал все, чтобы лучше служить ей. В радостные дни, когда происходили грандиозные академические торжества или вручение премий, являлся розовый Патар. В злополучные дни, когда какой-нибудь жалкий писака осмеливался проявить неуважение к священному учреждению, на сцену выходил лимонный Патар. В этот день привратник, видимо, не заметил, какого цвета был мсье Патар, иначе бы не получил столь резкую отповедь мсье постоянного секретаря. Услышав о заколдованном кресле, мсье Патар резко обернулся. - Занимайтесь своими делами! Я не знаю, что такое заколдованное кресло, но мне известно, что в привратницкой всегда полно журналистов! Имеющий уши, да услышит! И развернулся, чтобы уйти, оставив пораженного привратника. "Читал ли мсье постоянный секретарь статью о заколдованном кресле!" Да вот уже несколько недель, как он только такие статьи и читает! А после ошеломляющей смерти Максима д'Ольнэ, последовавшей вскоре за не менее ошеломляющей смертью Жеана Мортимара, весьма маловероятно, что газетчики оставят столь увлекательную тему. Какой же это изощренный ум (Ипполит Патар даже остановился, задавая себе этот вопрос), какой изощренный ум осмелился увидеть в этих двух смертях нечто иное, кроме очень печального совпадения? Жеан Мортимар умер от кровоизлияния в мозг, это вполне естественная смерть. А Максим д'Ольнэ, находившийся под впечатлением от трагического конца своего предшественника, взволнованный торжественностью церемонии и вдобавок напуганный мрачными прогнозами злобных писак, прогнозами, которыми сопровождалось его избрание, умер от разрыва сердца. И его смерть тоже была не менее естественной. Пройдя через первый дворик Института и повернув налево, к лестнице, ведущей в секретариат, Ипполит Патар сердито постучал металлическим кончиком своего зонта по неровной и мшистой брусчатке. "Что же неестественного, - спрашивал он сам себя, - в том, что произошел разрыв сердца? Такое может случиться с каждым. Любой может умереть от разрыва сердца, даже произнося речь во Французской академии!" И добавил: "Только для этого нужно быть академиком". Подумав так; Ипполит Патар в задумчивости остановился у первой ступеньки лестницы. Хотя мсье постоянный секретарь и отрицал это, он был достаточно суеверен. Сама мысль о том, что любой Бессмертный <Будучи избранными в Академию пожизненно, ее члены назывались Бессмертными.> может умереть от разрыва сердца, побудила его украдкой коснуться правой рукой деревянной ручки зонта, который он держал в левой. Ведь каждому известно, что дерево хранит вас от злой судьбы. Он стал подниматься по лестнице, прошел, не задерживаясь, мимо секретариата, затем остановился на второй лестничной площадке и громко сказал: - Вот если бы не эта история с двумя письмами! Но ведь все дураки тут же попались на удочку! Два письма, подписанные инициалами Э.Д.С.Э.Д.Т.Д.Л.Н., всеми инициалами этого шарлатана Элифаса! Постоянный секретарь принялся громко произносить в звучной торжественной тишине лестницы ненавистное имя того, кто с помощью преступных чар, похоже, навлек злой рок на прославленную ассамблею: Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокс! С таким именем - и пытаться представить свою кандидатуру во Французскую академию! Этот несчастный, написавший абсолютно смехотворный опус "Хирургия души", шарлатан, уверяющий всех, что он маг, еще надеется заполучить бессмертную славу и занять кресло магистра д'Аббвиля! Маг! Да он скорее колдун, уверяющий, что знает прошлое, будущее и все секреты, способные превратить человека в хозяина Вселенной! Алхимик! Да что там! Вещун! Астролог! Чародей! Некроман! И он еще захотел быть избранным в Академию! От возмущения Ипполит Патар даже задохнулся. Тем не менее после провала этого колдуна, как он того и заслуживал, на выборах в Академию погибли двое несчастных, которые должны были занять кресло магистра д'Аббвиля! О! Читал ли, мсье постоянный секретарь эту статью о заколдованном кресле?! Да он уже сегодня утром прочел ее в нескольких газетах, и ему еще предстояло прочитать ее в "Эпок". Он с удивительной для своего возраста энергией яростно развернул газету: статья занимала две колонки на самой первой странице, повторяя все те бредни, которые давно уже набили оскомину Ипполиту Патару. Действительно, стоит теперь войти в какой-нибудь салон или в библиотеку, как тут же услышишь "Ну так что? Как там это заколдованное кресло?" "Эпок" по поводу необычного совпадения двух удивительно "академических" смертей, похоже, собиралась основательно изложить легенду, связанную с креслом магистра д'Аббвиля. В некоторых парижских кругах, особо интересовавшихся тем, что происходит по ту сторону моста Искусств, были убеждены, что теперь это кресло посещал дух мести мага Элифаса де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокса! И поскольку после своего провала в Академии этот Элифас исчез, то "Эпок" не могла не высказать своего сожаления, что перед самым своим исчезновением он произнес угрозу, за которой вскоре последовали две неожиданные смерти. Выходя в последний раз из клуба "Дуновение души", который он основал в салоне мадам де Битини, Элифае, говоря о кресле знаменитого прелата, сказал буквально следующее: "Несчастье ждет каждого, кто захочет усесться туда раньше меня!" Вообще-то у "Эпок" никакой уверенности ни в чем не было. Там считали, что, принимая во внимание письма, полученные обоими академиками перед смертью, очевидно, Академия имеет дело с каким-то проходимцем или безумцем. Газета хотела, чтобы разыскали этого Элифаса, и чуть ли не требовала вскрытия тел Жеана Мортимара и Максима д'Ольнэ. Статья была не подписана, тем не менее Ипполит Патар обругал за нее анонимного автора, обозвав его идиотом, толкнул находящуюся перед ним дверь и вошел в первый зал с колоннами и пилястрами. Там были бюсты и скульптурные портреты усопших академиков. Поприветствовав их на ходу, он прошел дальше, через второй зал к третьему, меблированному столами, покрытыми зеленым сукном. Вокруг столов стояли аккуратно расставленные кресла. В глубине на широком панно выделялась фигура во весь рост кардинала Армана Жана дю Плесси, герцога де Ришелье. Постоянный секретарь вошел в зал Словаря, который был еще пуст. Он закрыл за собой дверь, занял свое обычное место, положил рядом почту и аккуратно пристроил в доступном взору углу свой зонтик, без которого никогда на улицу не выходил. От относился к нему так ревниво, словно это была какая-то священная реликвия. Затем он снял шляпу, надел вместо нее маленькую шапочку из черного бархата и неслышными шажками начал обход столов, стоящих друг к другу углами и образующих пространства, в которых размещались кресла. Некоторые из них были по-настоящему знаменитыми. Проходя мимо таких кресел, постоянный секретарь задерживал на них свой печальный взгляд и, качая головой шептал славные имена. Так он добрался до портрета кардинала Ришелье: - Добрый день, ваше преосвященство, - приподня в шапочку, приветствовал он. Затем, повернувшись спиной к великому человеку, погрузился в созерцание стоявшего прямо перед ним кресла Это было кресло как кресло, ничем не отличавшееся от других в этом зале, - с четырьмя ножками, с квадратной спинкой, но именно в нем обычно сидел магистр д'Аббвиль, когда присутствовал на заседаниях, я никто более не занимал его после смерти прелата. В том числе бедняги Жеан Мортимар и Максим д'Ольнэ, которым так и не удалось переступить порог зала закрытых заседаний или зала Словаря, как его принято было называть. А ведь это был главный зал в королевстве Бессмертных, именно здесь стояли сорок кресел Бессмертия. Итак, постоянный секретарь созерцал кресло магистра д'Аббвиля. Вдруг он громко сказал: - Заколдованное кресло! И пожал плечами. Затем уже насмешливым тоном произнес роковую фразу: "Несчастье ждет каждого, кто захочет усесться туда раньше меня". Неожиданно он почти вплотную приблизился к креслу. - Так вот, - вскричал он, ударив себя в грудь, - мне, Ипполиту Патару, смешны наговор и Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокс, и я сейчас усядусь в тебя, заколдованное кресло! Повернувшись, Патар собрался устроиться в кресле... Однако, уже наполовину согнувшись, вдруг остановился, выпрямился и сказал: - Пожалуй, нет, я не буду садиться! Это слишком глупо! Не следует придавать значение подобным глупостям. И постоянный секретарь вернулся на свое место, по пути украдкой коснувшись деревянной ручки своего зонтика. Тут открылась дверь, и появился хранитель печати, за которым следовал директор. Хранитель печати был из обычных хранителей, которых избирают каждые три месяца, но директором Академии в этом триместре оказался великий Лустало, один из крупнейших ученых мира. Его вели за руку как слепого. Однако зрение у него было хорошее. Просто он настолько отключался от действительности, и это было известно, что в Академии решили не отпунильницу и оставили одного, как бы давая понять, что , теперь он может быть абсолютно спокоен. Затем, подойдя к окну и выглянув в пустынный дворик, постоянный секретарь и хранитель печати поздравили друг друга с тем, что благодаря своей уловке сумели удачно избавиться от журналистов. Еще вчера вечером они официально объявили, что Академия, в полном составе приняв участие в похоронах Максима д'Ольнэ, для выборов преемника магистра д'Аббвиля соберется вновь лишь через две недели. Все так и говорили "кресло магистра д'Аббвиля", как будто уже дважды на это место не избирались новые претенденты. Таким образом удалось обмануть газетчиков. На самом деле выборы должны были состояться на следующий день после смерти Максима д'Ольнэ, следовательно, именно в описываемый нами день, когда Ипполит Патар направлялся в зал Словаря. Каждый академик был предупрежден об этом лично постоянным секретарем, и чрезвычайное, закрытое заседание должно было начаться через полчаса. Хранитель печати шепнул на ухо постоянному секретарю: - А как с Мартеном Латушем? От него есть что-нибудь? Задавая свой вопрос, хранитель смотрел на секретаря с нескрываемым волнением. - Нет, я ничего не знаю, - уклончиво ответил Патар. - Как! Вы ничего не знаете? Постоянный секретарь показал на нераскрытую почту. - Я еще не смотрел почту. - Так смотрите же скорее, несчастный! - Что это вы так торопитесь, мсье хранитель печати! - нерешительно протянул Патар. - Патар, я вас не понимаю! - А вы что, очень спешите узнать, что, возможно, Мартен Латуш, единственный кто осмелился выставить свою кандидатуру вместе с Максимом д'Ольнэ, кстати заранее зная, что его не изберут, вы очень спешите узнать, господин хранитель печати, что Мартен Латуш, единственный, кто у нас остается, теперь отказывается занять кресло магистра д'Аббвиля? Хранитель печати от удивления вытаращил глаза, но тут же сжал руку постоянного секретаря: - О, Патаря вас понимаю.. - Тем лучше, мсье хранитель печати! Тем лучше! - Значит вы вскроете свою почту только после... - Да-да, мсье хранитель печати, когда он будет уже избран, мы всегда успеем узнать, что он отказывается! Ах, ведь их не так много, претендентов на заколдованное кресло! Они смолкли. Снаружи, во дворике, начали собираться какие-то группки, но ни постоянный секретарь, ни хранитель печати, погруженные в свои мысли, не обращали на них внимания. Постоянный секретарь тяжело вздохнул. Хранитель печати нахмурил брови и сказал: - Вы только подумайте! Какой позор, если в Академии останется только тридцать девять кресел! - Это меня убьет! - отозвался Ипполит Патар. А в это время великий Лустало спокойно размазывал по носу чернила, окуная пальцы в чернильницу в полной уверенности, что это его табакерка. Неожиданно дверь с шумом распахнулась: вошел Барбантан, автор "Истории дома Конде". - А знаете, как его зовут?! - воскликнул он. - Кого это? - забеспокоился постоянный секретарь, который, будучи в грустном расположении духа, все время опасался нового несчастья. - Да его же! Вашего Элифаса! - Как это "нашего" Элифаса? - Ну, их Элифаса... Так вот. Мсье Элифаса де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокса зовут Бориго, просто мсье Бориго! В зал стали заходить академики. Все оживленно переговаривались. - Да-да, - повторяли они, - мсье Бориго! Он велел прекрасной мадам де Битини рассказать об этом приключении. Так говорят журналисты! - Значит, журналисты здесь? - огорчился постоянный секретарь. - То есть как это, здесь ли они? Их полно во дворе. Они знают, что мы собираемся, и утверждают, что Мартен Латуш больше не выставит свою кандидатуру. Мсье Патар побледнел и словно выдохнул: - Я не получил никакого уведомления на этот счет-Все в волнении начали его расспрашивать. Он успокаивал их, однако без особой уверенности: - Это очередная выдумка журналистов... Я знаю Мартена Латуша... Этого человека не запугаешь... Впрочем, мы сейчас же приступим к голосованию. Слова Патара были прерваны шумным появлением одного из поручителей Максима д'Ольнэ, графа де Брея. - Знаете ли вы, чем торговал ваш Бориго? - злорадно вопросил вновь пришедший. - Он торговал оливковым маслом! И поскольку родился в Провансе, в долине Карей, то вначале придумал себе имя Жан Бориго дю Карей... В этот момент дверь снова открылась, и вошел мсье Рэймон де ля Бэйссьер, старый египтолог, написавший пирамиды томов о первой пирамиде. - Я его знаю именно как Жана Бориго дю Карей, - просто сказал он. Появление египтолога было встречено ледяным молчанием. Он был единственным, кто голосовал за Элифаса Это из-за него Академия покрыла себя позором, отдав один голос за какого-то там Элифаса! К тому же Рэймон де ля Бэйссьер был старым другом прекрасной мадам де Битини. Постоянный секретарь пошел к нему навстречу. - Не мог бы наш дорогой коллега сказать нам, не торговал ли в то время мсье Бориго оливковым маслом, детской кожей, волчьими зубами или салом повешенных? Раздался смех. Но Рэймон де ля Бэйссьер словно его и не слышал. Он ответил: - Нет! В то время он был в Египте секретарем Мариетбея, выдающегося продолжателя дела Шампольона <Шампольон Жан Франсуа (1790 - 1832) - французский ученый, раскрывший тайну древнеегипетского иероглифического письма.>, и занимался расшифровкой таинственных текстов, высеченных тысячи лет тому назад на стенах усыпальницы пирамиды фараонов V и VI династий. Он искал секрет Тота <Египетский бог мудрости и письма.>! И, произнеся эту тираду, старый египтолог направился к своему месту. Однако его кресло уже занял по рассеянности другой академик. Ипполит Патар коварным взглядом посмотрел на египтолога поверх своих очков и спросил: - В чем же дело, дорогой коллега? Вы не садитесь? Кресло магистра д'Аббвиля ждет вас! Де ля Бэйссьер ответил тоном, заставившим обернуться некоторых из Бессмертных: - Нет! Я не сяду в кресло магистра д'Аббвиля! - Почему же? - осведомился с неприятным смешком постоянный секретарь. - Почему же вы не сядете в кресло магистра д'Аббвиля? Уж не принимаете ли вы всерьез все эти бредни, которые рассказывают о заколдованном кресле? - Я не принимаю всерьез никакие бредни, мсье постоянный секретарь, но не собираюсь садиться в это кресло просто потому, что не хочу, вот и все! Коллега, занявший место Рэймона де ля Бэйссьера, тотчас освободил его и уже без всякой насмешки почтительно поинтересовался: верит ли он сам, Рэймон де ля Бэйссьер, проживший столько лет в Египте и благодаря своим исследованиям сумевший, как никто другой, углубиться в истоки Каббалы <Мистическое учение, согласно которому амулеты и формулы, а также цифры обладают целительными свойствами.>, верит ли он в злой рок? - Не берусь отрицать! - ответил египтолог. Это заявление заставило всех насторожиться, и, поскольку оставалось еще минут пятнадцать до начала голосования, ради чего и были созваны все академики, они попросили де ля Бэйссьера объясниться. Тот окинул собрание взглядом и убедился, что никто уже не улыбается, даже Патар отбросил свою грубоватую насмешливость. Тогда низким голосом он сказал: - Здесь мы касаемся тайны. Все невидимое, что нас окружает, составляет тайну, и современная наука, гораздо дальше древней проникшая в видимое, оказалась очень отсталой во всем, что касается невидимого. Кто сумел постичь древнюю науку, тот сумел проникнуть и в невидимое. Например, мы не видим злого рока, но он тем не менее существует. Кто станет отрицать, что существуют удача v невезение? То и другое чрезвычайно активно влияет на людей и их дела. Сегодня об удаче или невезении говорят как о фатальности, против которой нет никакого средства Древняя наука после многовековых опытов сумела определить эту таинственную силу, и, возможно - я говорю возможно, - тот, кто сумел добраться до истоков этой науки, научился управлять этой силой, иными словами вызывать счастливую или злую судьбу. Вот так Наступила тишина. Все молча глядели на кресло. Немного спустя постоянный секретарь спросил: - А что, мсье Элифас де ля Нокс действительно проник в невидимое? - Думаю, да, - твердо ответил Рэймон де ля Бэйссьер, - иначе я бы не голосовал за него. Именно каббалистическая наука сделала его достойным занять место среди нас. - Кабалистика, - добавил он, - возродившаяся сегодня под названием пневматология, - самая древняя и самая почтенная из наук. Насмехаться над ней могут лишь глупцы. Рэймон де ля Бэйссьер еще раз окинул взглядом собрание Никто теперь не смеялся. Зал постепенно заполнился людьми. Кто-то спросил - В чем же состоит секрет Тота? - Тот, - ответил ученый, - это создатель египетской магии, и его секрет составляет тайну жизни и смерти. - Владея таким секретом, наверное, очень обидно не быть избранным во Французскую академию, - послышался тоненький голосок постоянного секретаря. - Мсье постоянный секретарь, - торжественно заявил Рэймон де ля Бэйссьер, - если господин Бориго или Элифас, зовите его как угодно, это не имеет ровно никакого значения, если этот человек овладел, как утверждает, секретом Тота, то, поверьте, он стал сильнее, чем вы или я. И если бы я, к своему несчастью, допустил, чтобы он стал моим врагом, то с большим бы удовольствием повстречался ночью на дороге с кучей вооруженных бандитов, чем среди бела дня вышел бы один на один с ним, даже безоружным. Старый египтолог так горячо и убежденно произнес эти последние слова, что они произвели настоящую сенсацию Один только постоянный секретарь с сухим смешком заметила - Возможно, это Тот научил его гулять по парижским салонам в фосфоресцирующей одежде. Кажется, председательствуя на собраниях пневматиков в салоне мадам де Битини, он как раз выряжался в светящийся костюм - У каждого, - спокойно ответил Рэймон де ля Бэйссьер, - есть свои маленькие слабости. - Что вы хотите этим сказать? - неосторожно спросил мсье постоянный секретарь - Ничего, - загадочно ответствовал де ля Бэйссьер, - вот только позвольте мне, мой дорогой Патар, выразить удивление тем, что над таким серьезным магом, как господин Бориго дю Карей, потешается наш самый главный фетишист. - Это я фетишист? - вскричал Ипполит Патар, наступая на коллегу. Рот его так и раскрылся от удивления, он кинулся в бой, воинственно выставив челюсть вперед, словно решил проглотить разом всю египтологию. - Откуда вы взяли, что я фетишист? - Да просто видел, как вы стучите по дереву, думая, что этого никто не замечает! - Я стучу по дереву? Вы видели, как я стучал по дереву? - Больше двадцати раз на дню! - Вы лжете, мсье! Тут в ссору вмешались присутствующие. Послышались голоса: "Полноте, господа!", "Мсье постоянный секретарь, успокойтесь!", "Мсье де ля Бэйссьер, эта ссора недостойна ни вас, ни Академии!" И лихорадочное состояние охватило избранное общество, состояние весьма необычное для Бессмертных. Лишь один великий Лустало, казалось, ничего не замечал. Словно не слыша происходящего вокруг, он неистово окунал перо в свою табакерку. Ипполит Патар выпрямился и стоя на цыпочках кричал, пронзая своими глазками старого Рэймона: - Он уже всем надоел со своим Элифасом Покойным Сент-Эльм де ля... Дай Бог де ля Бокс дю Бублико дю Каравай! Рэймон де ля Бэйссьер, несмотря на столь злую и неуместную в устах постоянного секретаря шутку, остался хладнокровным. - Мсье постоянный секретарь, - сказал он, - никогда в жизни я не лгал, и уже не в моем возрасте меняться. Не далее чем вчера, перед торжественным заседанием, я видел, как вы прикасались к ручке своего зонтика. Ипполит Патар кинулся вперед, и его с величайшим трудом смогли удержать от нанесения оскорбления действием старому египтологу. Он кричал: - Мой зонт! Мой зонт! Прежде всего я запрещаю вам даже упоминать о моем зонте! Однако де ля Бэйссьер заставил его умолкнуть, торжественно указав на роковое кресло: - Раз вы не фетишист, сядьте туда, если посмеете! Гудевшее как улей собрание разом замерло. Все переводили глаза с кресла на мсье Ипполита Патара и с мсье Патара на кресло. Ипполит Патар заявил: - Я сяду, если захочу! Мне никто не смеет приказывать! Но прежде позвольте, господа, напомнить вам, что уже пять минут, как настал час голосования. - И он прошел на свое место, мигом обретя все свое достоинство. Его шествие сопровождалось улыбками. Он заметил это и, пока каждый из присутствующих занимал свое место, сказал желчно, сразу превратившись в лимонного Патара: - Правила не запрещают тем из моих коллег, кто пожелает сесть в кресло магистра д'Аббвиля, сделать это. Никто не пошевелился. Неожиданно какой-то остроумец нашел выход из положения: - Лучше не садиться туда из уважения к памяти магистра д'Аббвиля. В первом же туре Мартен Латуш, единственный претендент, был единогласно избран в Академию. Только после этого Ипполит Патар вскрыл свою почту. И испытал радость, утешившись после многих огорчений, поскольку среди писем не нашел ничего от Мартена Латуша. Он покорно принял исключительное задание Академии лично известить Мартена Латуша о радостном событии. Такого еще не бывало. - Что вы ему скажете? - спросил хранитель печати мсье Ипполита Патара. Постоянный секретарь, голова которого пошла кругом от всех этих историй, рассеянно ответил: - А что можно ему сказать? Скажу: "Мужайтесь, мой друг..." Итак, в этот же вечер, когда уже пробило десять, какая-то одинокая тень с величайшими предосторожностями, желая избежать слежки, заскользила по пустынным тротуарам старинной площади Дофин и остановилась перед низким домиком. В вечерней тишине пустой площади глухо стукнул дверной молоток. Глава 3. Шагающий ящик После ужина Ипполит Патар никогда не выходил из дому. Он знал, что такое гулять ночью по улицам Парижа. Он слышал разговоры, да и читал в газетах о том, что это очень опасно. Когда он думал о ночном Париже, ему всегда представлялись темные, кривые улочки, разбросанные то тут, то там одинокие фонари и подозрительные тени, подстерегавшие припозднившихся обывателей, как во времена Людовика XV. И поскольку мсье Патар проживал в отвратительном квартале Бюси, занимая тесную квартирку, которую, не захотел покинуть и после литературных успехов, и после академической славы, то, пробираясь той ночью узкими старинными улочками, пустынными набережными и темным Новым мостом к тихой площади Дофин, он не увидел никакой разницы между тем, что ему рисовало воображение, и мрачной реальностью. Боялся.. Он боялся грабителей... И особенно журналистов... Ипполит Патар дрожал при мысли, что какой-нибудь репортеришка застанет его, постоянного секретаря, здесь в то время, как он совершает ночную вылазку к новому академику Мартену Латушу. Тем не менее для такого исключительного дела он предпочел спасительную темноту яркому свету дня И вообще, если начистоту, мсье Ипполит Патар в эту ночь не столько беспокоился о том, чтобы вопреки всем обычаям официально объявить новоиспеченному академику, что он избран (событие, о котором тот, впрочем, не мог не знать), сколько ему хотелось выяснить у самого Мартена Латуша, правда ли, что он заявил о снятии своей кандидатуры и отказе от кресла магистра д'Аббвиля. Ведь именно об этом писали вечерние газеты. И если это было верно, то положение Французской академии становилось ужасным и смешным. Ипполит Патар не стал колебаться. Прочитав после ужина ужасную новость, он надел пальто и шляпу, прихватил зонтик и вышел на улицу... На абсолютно темную улицу... И теперь дрожал на площади Дофин перед дверью Мартена Латуша, взявшись за дверной молоток. Он несколько раз ударил, но дверь не открылась. Тут постоянному секретарю показалось, будто слева от него в дрожащем свете одинокого фонаря появилась какая-то странная, удивительная, непонятная тень. Да, он увидел нечто вроде шагающего ящика! Квадратного ящика на ножках, который бесшумно возник и скрылся в ночи. Патар ничего не увидел, ничего не различил над ящиком. Это был шагающий ящик! Ночью! На площади Дофин! И мсье постоянный секретарь исступленно забарабанил в дверь молотком. Лишь с большим трудом он осмелился бросить еще один взгляд в сторону, откуда появилось это странное видение. В этот момент раскрылось, осветилось слуховое окошко в старой двери дома Мартена Латуша. Луч света ударил в обезумевшее от страха лицо постоянного секретаря. - Кто вы? Что вам надо? - спросил грубый голос. - Это я, мсье Ипполит Патар. - Патар? - Постоянный секретарь... Академии... При слове "Академия" окошечко с шумом захлопнулось, и мсье постоянный секретарь вновь оказался один на безмолвной площади. Тут он опять увидел, теперь уже справа, тот самый шагающий ящик. По худым щекам чрезвычайного представителя знаменитой компании Бессмертных заструился пот, однако к чести мсье Ипполита Патара следует заметить, что паника, которой он чуть было не поддался в этот ужасный миг, началась не столько от безумного видения шагающего ящика и не из страха перед грабителями, а скорее от мыслей об афронте, которому подверглась Французская академия в лице своего постоянного секретаря. Ящик, появившись, тут же исчез. В какой-то прострации несчастный Патар растерянно озирался по сторонам. Ах, эта старая, старая площадь с ее исхоженными тротуарами, лестницами, мрачными фасадами домов, с огромными, черными и пустыми глазницами окон, пропускавшими уже никому не нужные сквозняки в заброшенные и покинутые Бог знает сколько лет тому назад комнаты. Молящий взгляд мсье Ипполита Патара обратился на мгновение поверх остроконечных крыш к небесному своду, по которому скользили тяжелые тучи, а затем вновь спустился на землю, как раз вовремя, чтобы вновь увидеть в тусклом свете луны перед Дворцом правосудия шагающий ящик. Он изо всех сил бежал на своих ножках со стороны Орлож. Это была дьявольская картина! И бедняга в отчаянии вцепился обеими руками в деревянную ручку зонтика. Вдруг он так и подскочил. Позади него словно что-то взорвалось. И послышался гневный голос: - Это снова он! Снова он! Ну я сейчас ему покажу! Ипполит Патар прислонился к стене. Ноги стали ватными, не было сил даже позвать на помощь... Что-то вроде палки от метлы завертелось над его головой. Он закрыл глаза, готовый пожертвовать собой ради Академии. А когда открыл их снова, то удивился тому, что еще жив. Палка от метлы, продолжая вращаться над ворохом юбок, удалялась, сопровождаемая шумом галош, шлепающих по тротуару. Значит, эта метла, крики, угрозы предназначались вовсе не ему. Он вздохнул с облегчением. Однако откуда возникло это новое явление? Мсье Патар обернулся. Дверь, находившаяся за ним, была приоткрыта. Он толкнул ее и вошел в коридор, который привел его во дворик. Он оказался у Мартена Латуша. Мсье постоянный секретарь заранее узнал кое-что о хозяине дома. Ему было известно, что Мартен Латуш - старый холостяк. Он живет вместе со старой служанкой, которая не переносит музыки - единственного его увлечения. У Бабетты (так звали служанку) был поистине тиранический характер, и бедному Латушу приходилось с ней несладко. Однако она была ему чрезвычайно предана, и, когда он вел себя хорошо, баловала его как ребенка. Мартен Латуш переносил эту преданность с покорностью мученика. Великий Жан-Жак тоже прошел через подобные испытания, но это, однако, не Помешало ему написать "Новую Элоизу". Мартен Латуш, несмотря на всю ненависть Бабетты к музыке и духовым инструментам, тем не менее сумел написать пять толстых томов "Истории музыки", чем заслужил самые высокие награды Французской академии. Мсье Ипполит Патар остановился в коридоре у выхода во двор, уверенный в том, что только что видел и слышал грозную Бабетту. И подумал, что она сейчас вернется. Поэтому он стоял не шелохнувшись, не осмеливаясь ее окликнуть из страха разбудить сварливых жильцов и не рискуя войти во двор, чтобы не сломать себе шею. Наконец терпение постоянного секретаря было вознаграждено. Снова послышалось шлепанье галош, и входная дверь шумно захлопнулась. Тотчас же на гостя наскочила огромная черная масса. - Кто здесь? - Это я, Ипполит Патар.., из Академии, постоянный секретарь... - сказал он дрожащим голосом. - Что вы хотите? - Мсье Мартена Латуша... - Aai iao дома... Однако заходите... Я должна вам кое-что сказать. Мсье Ипполита Патара втолкнули в комнату с дверью под аркой. Благодаря свету масляной лампы, стоявшей на грубом столе светлого дерева и освещавшей кухонную утварь у стены, постоянный секретарь догадался, что его ввели в буфетную. Дверь за ним захлопнулась. Теперь он видел перед собой огромный живот, покрытый фартуком в клетку, и два кулака, упершихся в широчайшие бедра. Один из них по-прежнему сжимал метлу. Где-то над ним, там, куда он все еще не осмеливался поднять голову, сиплый голос произнес: - Значит, вы хотите его убить? Сказано это было с акцентом, присущим аверонцам, поскольку Бабетта, как и Мартен Латуш, была родом из Родеза. Ипполит Патар не ответил, дрожа от страха. Голос зазвучал вновь: - Скажите, мсье Постоянный, вы задумали его убить? "Мсье Постоянный" энергично покачал головой в знак отрицания. - Нет, - выдавил он наконец, - нет, мадам, я вовсе не хочу его убивать, я просто хотел его увидеть. - Хорошо, увидите, мсье Постоянный, потому что в сущности у вас вид честного человека... Вы его увидите, потому что он здесь. Но раньше мне надо с вами поговорить... Поэтому, мсье Постоянный, уж извините, пришлось пригласить вас в буфетную. И грозная Бабетта, отложив наконец свою палку, сделала знак Ипполиту Патару следовать за ней к окну. Там стояли два стула. Но прежде чем сесть, Бабетта поставила масляную лампу за плиту, отчего угол, куда она увлекла Патара, оказался погруженным в полную темноту. Затем она вернулась и очень тихо открыла одну из внутренних створок, закрывавших окно. Показался оконный проем, забранный железной решеткой, и дрожащий лучик фонаря немного осветил лицо Бабетты. Мсье Патар взглянул на нее и окончательно успокоился, хотя все маневры старой служанки не могли не заинтриговать и не встревожить его. Лицо же ее, которое порой устрашало людей, было в это мгновение таким жалобным, что он преисполнился к ней доверия. - Мсье Постоянный, - начала Бабетта, усаживаясь напротив академика, - не удивляйтесь, я нарочно тушу свет, чтобы следить за шарманщиком. Но пока не об этом речь.., сейчас я хочу только одно спросить (в сиплом голосе вновь появились слезливые нотки): вы хотите его, убить? Говоря это, Бабетта взяла руки Ипполита Патара в свои, и он не отдернул их, глубоко взволнованный отчаянием, шедшим из самого сердца через Аверон. - Послушайте, - продолжала Бабетта, - скажите честно, по совести, как говорят в суде, положа руку на сердце, вы верите, что все эти люди умерли своей смертью? Ответьте, мсье Постоянный! Услышав вопрос, которого никак не ожидал, "мсье Постоянный" испытал некоторое смущение, но спустя мгновение, которое Бабетте показалось весьма долгим, довольнi твердо ответил: - По совести, да.., я верю, что эти две смерти естественны" Снова наступило молчание. - Мсье Постоянный, - прозвучал низкий голос Бабетты, - а вы хорошо подумали? - Врачи, мадам, объявили... - Врачи часто ошибаются, мсье... Ведь такое уже, бывало, вспомните. Послушайте, я скажу вам одну вещь: так не умирают, ни с того ни с сего, на одном и том же месте, говоря одни и те же слова, с разрывом лишь в несколько недель... Если только кем-то это не подготовлено! Своим скорее выразительным, чем правильным языком Бабетта сумела прекрасно обрисовать сложившуюся ситуацию. Это поразило постоянного секретаря. - Что же вы полагаете? - спросил он. - Я полагаю, что ваш Элифас де ля Нокс - гадкий колдун. Сказал, что будет мстить, и он их отравил... Возможно, в письмах был яд... Вы мне не верите? Этого не может быть? Но, мсье Постоянный, послушайте меня... Может быть, это другое! Я задам вам один вопрос: скажите по совести, если мсье Латуш, произнося эту свою речь, упадет замертво, как те двое, вы тоже скажете, что это естественно? - Нет, не скажу! - ответил не колеблясь Ипполит Патар. - По совести? - По совести! - Так вот, мсье, я не хочу, чтобы он умирал. - Но он не умрет, мадам! - Так говорили и о мсье д'Ольнэ, а он умер! - Это не повод для того, чтобы мсье Латуш... - Возможно! Но, во всяком случае, я запретила ему выставлять свою кандидатуру в вашу Академию. - Но он избран, мадам! Он уже избран! - Нет, ведь он не явился лично! А именно это я говорила всем журналистам, которые приходили сюда. И не стоит отказываться от этих слов. - Как это он не явился! Но у нас есть его письма. - Это больше не считается... Начиная с письма, которое он написал вам вчера при мне, тотчас как узнал о смерти д'ОльнэОн написал его при мне... Вы должны были получить его сегодня утром... Он мне его читал... Что снимает свою кандидатуру в Академию... - Клянусь вам, мадам, что я не получал его! - заявил Ипполит Патар. Бабетта помедлила с ответом, затем произнесла: - Я верю вам, мсье Постоянный. - Может, это почта виновата, - изрек Патар, - она иногда плохо работает! - Нет, - со вздохом ответила Бабетта, - нет, мсье Постоянный! Не почта! Вы не получили письма, потому что он не опустил его в ящик. - Она снова вздохнула. - Он так хотел быть членом вашей Академии, мсье Постоянный! - И Бабетта заплакала. - Ох! Это его погубит-, это его погубит... Сквозь слезы она твердила: - У меня предчувствие.., оно никогда не обманывает... Ведь верно, мсье Постоянный, это будет неестественно, если он умрет, как те двое... Не делайте так, чтобы у него все было, как у других-, пусть не говорит эту вступительную речь... - Это, - тотчас ответил Ипполит Патар, глаза которого увлажнились, - это невозможно! Обязательно нужно, чтобы кто-то произнес слова похвалы магистру д'Аббвилю. - Мне-то все равно, - заныла Бабетта. - Но ему, увы! Он только об этом и думает. Как бы восхвалить этого магистра д'Аббвиля, - Он ведь такой добряк... Похвалить-то, он всегда рад... Уж это его не остановит, раз он решил быть в вашей Академии... Но у меня предчувствие, говорю вам... Бабетта вдруг перестала плакать. - Тихо! - прошептала она. И злобно уставилась на противоположный тротуар. Мсье постоянный секретарь посмотрел туда же и увидел прямо под уличным фонарем шагающий ящик. Только теперь у него были не только ноги, но и голова, необычная косматая и бородатая голова, которая едва выступала над огромным ящиком. - Бродячий музыкант, - пробормотал Ипполит Патар. - Шарманщик! - поправила его шепотом Бабетта, считавшая всех музыкантов шарманщиками. - Честное слово, вернулся! Видать, думает, что мы легли спать... Не шевелитесь! - Она так разволновалась, что было слышно, как бьется ее сердце. И процедила сквозь зубы: - Сейчас увидим, что он будем делать! На противоположном тротуаре шагающий ящик стоял на месте. Косматая, бородатая голова поверх ящика неподвижно смотрела в сторону мсье Патара и Бабетты, совершенно очевидно их не видя. Голова была столь заросшей, что нельзя было различить ни одной черты, но взгляд был живой и острый. "Я где-то видел эти глаза", - подумал мсье Ипполит Патар. И забеспокоился еще больше. Однако он не испытывал потребности в новых событиях, чтобы усилить волнение, которое росло само по себе. Так странно и таинственно было сейчас в этой старой кухне, за решетками темного окна, рядом с этой славной служанкой, разбередившей душу своими вопросами... (На самом делена самом деле! Он ответил, что обе смерти были естественными! А если и третий умрет! Какая ответственность ложится на мсье Ипполита Патара и какие ждут его угрызения совести!) Сердце "мсье Постоянного" билось теперь так же громко, как и у старой Бабетты... Что в такой час на пустынном тротуаре делала косматая, бородатая голова, возвышавшаяся над шарманкой? Почему шарманка так таинственно шагала только что, появляясь, исчезая, возвращаясь после того как ее прогнали? (Потому что, конечно, это ее с таким жаром преследовала Бабетта по ночному тротуару, мчась во весь опор в своих галошах.) Почему ящик вернулся и встал под уличным фонарем напротив с этой непроницаемой бородой и мигающими глазами? "Сейчас увидим, что он будет делать", - сказала Бабетта. Но он лишь смотрел... - Погодите! - вдруг выдохнула служанка... - Погодите! - И с тысячью предосторожностей направилась к кухонной двери. Очевидно, она собиралась повторить свою охоту... Да, она была отважная женщина, несмотря на весь свой страх!.. Мсье постоянный секретарь на мгновение оторвал взгляд от неподвижного ящика на тротуаре, чтобы проследить за тем, что делает Бабетта. Когда он вновь взглянул на улицу, ящика уже не было. Он исчез. - Ой, он ушел! - сказал Патар. Бабетта вернулась к окну и тоже посмотрела на улицу. - Никого нет! - простонала она. - Из-за него я умру от страха! Если мне когда-нибудь удастся вцепиться ему в бороду! - А что ему нужно! - на всякий случай спросил постоянный секретарь. - Это надо у него спросить, мсье Постоянный! Надо у него спросить!.. Но он не дает приблизиться... Исчезает быстрее тени. И потом, вы знаете, я родом из Родеза! Там у нас шарманщики приносят несчастье! - Да? - удивился мсье Патар, прикоснувшись к деревянной ручке своего зонта. - А почему? Бабетта, крестясь, еле слышно произнесла: - Банкаль... - Что? Банкаль? - Банкаль позвала шарманщиков, чтобы они играли на улицах, и не было слышно, как убивают беднягу Фюальдеса... А вы разве не знаете эту историю, мсье Постоянный. - Да-да, знаю, действительно дело Фюальдеса... Однако я не вижу... - Вы не видите? Но вы слышите? Слышите? Отчаянно подавшись вперед и приложив ухо к стеклу, Бабетта, казалось, слышит то, что не достигло слуха мсье Ипполита Патара. Тем не менее он в сильном волнении вскочил с места. - Вы сейчас же отведете меня к мсье Латушу, - выпалил он, пытаясь придать своему голосу хоть какую-то властность. Однако Бабетта рухнула обратно на стул. - С ума схожу, что ли? - простонала она. - Мне показалось... Однако такое невозможно... А вы ничего не слышали, мсье Постоянный? - Нет, абсолютно ничего. - Да, я сойду с ума с этим шарманщиком. Вот привязался! - Как это привязался! - Даже и днем, когда его меньше всего ожидаешь увидеть, он появляется во дворе... Я его прогоняю... А он на лестнице, за дверьми, где угодно... Ему любой угол хорош для того, чтобы спрятать свой музыкальный ящик. А по ночам бродит под нашими окнами... - Да, это действительно неестественно, - произнес постоянный секретарь. - Вот видите! А я что говорю! - И давно он бродит здесь? - Вот уже почти три месяца. - Столько времени?.. - О! Иногда он неделями не появляется... Подождите, в первый раз я его увидела- - Тут Бабетта замолкла. - Когда же? - спросил Патар, удивленный этой внезапной паузой. Старая служанка прошептала: - Есть вещи, о которых я не должна говорить, но все же, мсье Постоянный, шарманщик появился здесь тогда, когда мсье Латуш выдвинул свою кандидатуру в вашу Академию, я даже ему сказала, что это нехороший знак! И именно в это время те двое умерли. И потом он вновь появляется каждый раз, как только заговаривают об Академии... Нет, нет, все это совсем не естественно! Однако я больше ничего не могу вам сказать... Она энергично затрясла головой. Патар был чрезвычайно заинтересован. Он снова сел на свое место. Бабетта, как бы разговаривая сама с собой, продолжала: - Иногда я себя уговариваю... Мол, выдумываю что-то. В мое время в Родезе, если кто-то встречал на улице шарманщика, сразу крестился, а детишки кидали в него камнями и он убегал. - И задумчиво добавила: - А этот все время возвращается. - Вы говорили, что не можете мне что-то сказать, - напомнил Патар. - Это касается шарманщика? - Есть вещи и похуже шарманщика... Она снова затрясла головой, как бы прогоняя от себя соблазн все ему рассказать. Чем больше она трясла головой, тем больше мсье Патару хотелось, чтобы Бабетта продолжала говорить. Он решился тогда на крайнюю меру: - В конце концов эти смерти, возможно, не так уж естественны, как могут показаться... И если вы, мадам, что-то знаете, то вы будете больше всех виноваты в том, что может произойти. Бабетта в мольбе сложила руки. - Я поклялась перед Богом, - сказала она. Мсье Патар резко поднялся со стула: - Отведите меня к вашему хозяину, мадам. Бабетта вздрогнула. - Значит, кончено? - умоляюще вопросила она. - Что именно? - сухим тоном осведомился постоянный секретарь. - Я спрашиваю вас: все кончено? Вы его избрали в свою Академию.., теперь он там.., и станет произносить речь в честь магистра д'Аббвиля? - Ну конечно, мадам. - И сделает это в присутствии всех? - Конечно. - Как те двое? - Как те двое!? Но так нужно! Однако при этих словах голос постоянного секретаря потерял суровость и даже немного задрожал. - Ну так вы убийцы! - спокойно произнесла Бабетта, широко перекрестившись. - Но я не дам убить мсье Латуша. Я спасу его вопреки ему самому.., пусть я поклялась... Сядьте, мсье Постоянный... Я все скажу. - Она опустилась на колени прямо на кафельный пол. - Я поклялась своим здоровьем и нарушаю свою клятву.. Но Бог, он читает в моем сердце, и он простит меня. Так вот что произошло... Мсье Патар жадно слушал Бабетту, рассеянно смотря через приоткрытую створку на улицу. Он увидел, что шарманщик вернулся и уставился своими мигающими глазками куда-то поверх головы мсье Патара, на второй этаж дома. Постоянный секретарь вздрогнул. Однако тут же овладел собой, чтобы ненароком резким движением не дать понять Бабетте о происходящем на улице.. Так что она спокойно продолжала свой рассказ. Стоя на коленях, она не могла ничего увидеть. Да и не пыталась. Она с трудом говорила, вздыхая, пытаясь выложить все сразу, как на исповеди.., чтобы побыстрее освободиться от груза на совести. - Случилось так, что через два дня, после того как вы не приняли моего хозяина в Академию, так как в тот момент не захотели его принять и взяли сначала мсье Мортимара, а затем мсье д'Ольнэ, так вот после обеда, когда я обычно уходила из дому, а в тот раз осталась у себя на кухне, о чем мсье Латуш не знал, я увидела, как пришел какой-то мсье, сам поднялся к моему хозяину и тот заперся с ним у себя. Я его никогда раньше не видела. Минут через пять пришел другой мсье, которого я тоже не знала, и быстро поднялся, словно боясь быть замеченным... Я услышала, как он постучал в дверь библиотеки, которая тотчас же приоткрылась; так что теперь их там стало трое: мсье Латуш и те два мсье. Прошел час.., и другой... Библиотека-то находится как раз над моей кухней... Меня больше всего удивило то, что я не слышала и шагов.., вообще ничего... Меня это очень заинтриговало, а я, признаться, очень любопытна. Мсье Латуш мне не говорил, что к нему должны были прийти.. Вот я и поднялась по лестнице и приложила ухо к двери библиотеки. Ничего не было слышно... Ей-Богу... Я постучала, но мне не ответили. Тогда я открыла дверь - там никого не было. Поскольку в библиотеку вела лишь одна дверь из небольшого кабинета, не считая входной двери, то я и пошла к ней. Однако я очень удивилась, так как никогда, еще никогда до этого не входила в кабинет мсье Латуша. И хозяин в нем никогда никого не принимал, он просто был помешан на этом. Он там писал и хотел быть уверенным в том, что его никто не побеспокоит. Он часто уступал мне во многом, но ни разу не разрешил войти в кабинет. Даже заказал специальный ключ, и никто другой не мог туда войти. И сам убирался в своем кабинете. А мне говорил: "Это мой уголок, Бабетта, все остальное твое, и там ты можешь тереть и чистить сколько угодно". А тогда он заперся внутри с этими двумя мужчинами, а я их и в глаза не видела. Ну вот я и стала прислушиваться. Я пыталась понять, что там говорят и что там происходит. Но они говорили очень тихо. Меня злило, что я не могу ничего разобрать. Наконец я поняла, что там ИДЕТ какой-то спор. И вдруг услышала, как мой хозяин, повысив голос, сказал, это я четко разобрала: "Не может быть! Это было бы самым большим преступлением на свете!" Вот что я услышала! Собственными ушами... Я еще не опомнилась от этих слов, как дверь вдруг открылась... И те двое незнакомцев буквально набросились на меня... "Не делайте ей ничего плохого! - воскликнул мсье Латуш, плотно закрывая двери своего кабинета. - Я за нее отвечаю как за себя самого!" Он подошел ко мне и сказал: "Бабетта, я не стану тебя спрашивать, слышала ли ты что-нибудь или нет Но ты должна поклясться на коленях перед Богом, что никогда не расскажешь ни одной живой душе о том, что могла слышать и что увидела. Тебя не должно было быть дома. Значит, ты не видела, как эти два мсье входили ко мне. Ты их не знаешь. Поклянись в этом, Бабетта". Я смотрела на своего хозяина. Никогда еще у него не было такого выражения лица. Обычно он такой мягкий, из него можно веревки вить, а в тот момент ярость сквозила во всех его чертах. Он дрожал! Оба незнакомца тоже наклонились ко мне с угрожающими лицами. Я рухнула на колени и поклялась во всем, чего они требовали... Тогда те двое по очереди ушли, с опаской оглядываясь по сторонам. Еле живая, я спустилась на кухню посмотреть, как они уходят. И вдруг заметила., в первый раз., шарманщика! Он стоял, вот как сейчас, под фонарем... Я перекрестилась... В дом пришла беда. Мсье постоянный секретарь, внимательно слушая Бабетту, одновременно следил за шарманщиком. Он был весьма поражен, увидев, как тот делает какие-то таинственные знаки поверх своего ящика. Но вот, уже в который раз, шагающий ящик растворился в темноте. Бабетта встала с колен. - Все, - произнесла она горько. - В дом пришла беда. - А эти люди? - спросил мсье Патар, чрезвычайно взволнованный рассказом служанки. - Вы их еще раз видели? - С одним из них я никогда бы не смогла увидеться вновь, мсье Постоянный, потому что он умер. Я видела его фотографию в газетах... Это мсье Мортимар. Постоянный секретарь так и подскочил. - Мортимар?! А тот, другой? - Другой? Его фотографию я тоже видела в газетах... Это мсье д'Ольнэ... - Д'Ольнэ! А его вы еще раз видели? - Да- Этого я еще раз видела. Он приходил сюда снова перед смертью, мсье Постоянный. - Перед смертью... Позавчера? - Позавчера! Ах, я еще не все вам сказала! А надо бы. Только он пришел, как я увидела во дворе шарманщика. Тот, заметив меня, как всегда, убежал, А я еще подумала: "Плохой знак, плохой знак!" Моя двоюродная бабка, мсье Постоянный, мне всегда говорила: "Бабетта, остерегайся шарманщиков!" А она, мсье Постоянный, дожив до глубокой старости, в этом разбиралась. Она жила как раз напротив Банкалей, в моем родном краю, в Родезе, и в ту ночь, когда убили Фюальдеса, слышала мотив убийства - мелодию, которую шарманщики крутили на улице, пока Банкали, Бастид и другие перерезали горло тому бедняге. Это такая мелодия... Она ее запомнила... Бедная старушка. И однажды очень тихо мне напела... Это такая мелодия.., такая мелодия... Бабетта вдруг выпрямилась. Ее лицо, освещенное бледноватым красным светом уличного фонаря напротив, выражало неописуемый ужас. Протянутая рука ее указывала на улицу, откуда доносилась едва слышная, однообразная, заунывная мелодия. - Это та самая мелодия! - прохрипела Бабетта. - Слышите? Та же мелодия! Глава 4. Мартен Латуш Вдруг сверху, из комнаты, находившейся прямо над кухней, послышался страшный грохот и шум падающей мебели, как будто там шло настоящее сражение. Потолок в кухне сотрясался от глухих ударов. - Его убивают! На помощь! - завопила Бабетта. Она подбежала к плите, схватила кочергу и, бросившись из кухни, промчалась под сводами коридора, несясь по ступеням на второй этаж. Мсье Ипполит Патар только и смог пробормотать: - Бог мой! Он так и стоял на месте, в висках у него стучало. Он был придавлен страхом, скован ужасом происходящего. А проклятая мелодия, простая и страшная, продолжала спокойно крутиться, как сообщница нового преступления... Дьявольская музыка, заглушавшая крики жертв... Она звучала как бы сама собой, перекрывая все остальные звуки в ушах мсье Ипполита Патара, достигая его скованного ледяным холодом ужаса сердца. Ему казалось, что сейчас он потеряет сознание. И лишь жгучий стыд за собственное малодушие удерживал его на краю пропасти, куда может упасть от головокружительного страха человеческая душа. Он вовремя вспомнил о том, что является постоянным секретарем Бессмертия, и, принеся уже во второй раз за этот полный треволнений вечер свою жалкую жизнь в жертву, сделал огромное физическое и моральное усилие, заставившее его спустя несколько секунд, вооружившись зонтом и каминными щипцами, подойти к двери второго этажа. Бабетта уже вовсю стучала в нее кочергой.. Впрочем, дверь тут же открылась. - Ты по-прежнему не в себе, бедняжка Бабетта? - проговорил слабый, но спокойный голос. На пороге с лампой в руках стоял мужчина лет шестидесяти, еще крепкий, с седеющими вьющимися волосами и красивой белой бородой, обрамлявшей свежее, румяное лицо с добрыми глазами. Это был Мартен Латуш. Заметив Ипполита Патара между каминными щипцами и зонтом, он не сдержал улыбки. - Это вы, мсье постоянный секретарь! Что случилось? - осведомился он, вежливо поклонившись. - Ах, мсье! Это мы хотим у вас спросить! - воскликнула Бабетта, отбросив свою кочергу. - Ну можно ли устраивать такой шум? Мы подумали, что вас тут убивают! А тут еще шарманщик крутит под нашими окнами тот мотив Фюальдеса... - Лучше бы он отправился спать, - спокойно ответил Мартен Латуш, - да и ты тоже, милая Вабетта... - И обратился к Патару: - Мсье постоянный секретарь, хотелось бы узнать, чему обязан высокой чести видеть вас в этот час... С этими словами Мартен Латуш провел мсье Патара в библиотеку и забрал у него каминные щипцы. Бабетта шла следом, оглядываясь по сторонам. Мебель стояла на своих местах.., столики, ящики никто не передвигал.. - Но все-таки мсье Патару и мне - нам же не приснилось это! - серьезно заявила она. - Можно было подумать, что здесь дерутся или передвигают мебель. - Успокойся, Бабетта, это я неловко передвинул кресло в своем кабинете... А теперь пожелай нам доброй ночи. Бабетта недоверчиво посмотрела на дверь кабинета, которая никогда не открывалась для нее, и вздохнула: - Мне здесь ни в чем не доверяют! - Бабетта, уйди! - Вы же сказали, что больше не хотите быть академиком... - Бабетта, уходи отсюда! - И все-таки вы хотите... - Бабетта! - Вы пишите письма, а потом их не отправляете - Мсье постоянный секретарь, эта старая служанка невыносима! Запираетесь у себя в библиотеке и не открываете до тех пор, пока чуть дверь не взломаешь - Я запираюсь там, где хочу! И открываю, когда хочу! Я здесь хозяин! - Вы не об этом сейчас говорите-, сам себе хозяин.., ну и наделали глупостей - Бабетта, хватит! - Вы можете тайно принимать неизвестных... - Что? - .. Неизвестных из Академии... - Бабетта, в Академии нет неизвестных! - О, уж эти известны, потому что они умерли! Едва служанка успела произнести последние слова, как добряк Латуш вцепился ей в горло. - Замолчи! Впервые Мартен Латуш поднял руку на свою служанку. И тут же пожалел об этом. Ему стало совестно перед мсье Ипполитом Патаром, и он стал извиняться. - Я прошу прощения, - проговорил он, пытаясь укротить чувства, которые, видимо, переполняли его, - но эта старая глупая Бабетта сегодня весь вечер меня просто выводит из себя. Бывают моменты, когда даже самые спокойные... О, женское упрямство поистине ужасно! Прошу вас, садитесь, мсье... И Латуш подвинул Патару кресло, повернутое к Бабетте спинкой. Сам он тоже сел спиной к ней, видимо решив просто забыть о ее присутствии, поскольку она не хотела уходить. - Мсье, - вдруг сказала Бабетта, - после того что вы сделали, я могу ожидать от вас всего, и, может быть, вы меня убьете, но я все рассказала мсье Постоянному! Мартен Латуш резко обернулся. Его лицо в этот момент оказалось в тени, и Ипполиту Патару не удалось узнать, какие чувства оно выражало, но рука хозяина дома, опиравшаяся на стол, явно задрожала. Мартен Латуш оставался несколько секунд неподвижным, не в силах произнести ни слова. Наконец, поборов волнение, он изменившимся голосом спросил: - Что вы рассказали мсье постоянному секретарю? Он впервые при мсье Патаре обратился к старой служанке на "вы". Отметил это как явный признак важности момента. - Я сказала, что мсье Мортимар и мсье д'Ольнэ, перед тем как умереть, выступая с хвалебными словами в Академии, пришли к вам и закрылись с вами в кабинете. - Вы поклялись молчать, Бабетта. - Да, но я ведь рассказала только для того, чтобы спасти вас. Потому что, если бы не я, вы пошли бы туда умирать, как и другие. - Ладно, - упавшим голосом бросил Мартен Латуш. - Что еще вы сказали мсье постоянному секретарю? - Рассказала о том, что услышала, стоя у двери. - Бабетта, послушай-ка! - забеспокоился Мартен Латуш, снова перейдя на "ты", что показалось мсье Патару признаком еще большей серьезности момента. - Бабетта, я тебя никогда не спрашивал, что именно ты слышала под дверью, верно? - Верно, хозяин. - Ты поклялась, что все забудешь, и я никогда не задавал тебе вопросов, полагая, что это не нужно. Но раз уж ты вспомнила о том, что слышала тогда... Скажи, о чем ты рассказала мсье постоянному секретарю. - Я только сказала ему, мсье, что слышала ваш голос. Вы говорили: "Нет! Нет! Не может быть! Это было бы самым большим преступлением на свете!" После этих слов Бабетты Мартен Латуш ничего не сказал. Казалось, он размышлял. Рука уже не лежала на столе, да и его самого больше не было видно, он отошел в самый темный угол. И от этой давящей тишины, внезапно наступившей в старом тесном кабинете, мсье Патар испугался больше, чем тогда, когда услышал с улицы звуки шарманки. Теперь шарманки больше не было слышно. И вообще больше не было слышно никого и ничего. Наконец Мартен Латуш произнес: - Ты ничего другого не слышала, Бабетта, и больше ни о чем не рассказывала мсье постоянному секретарю? - Ни о чем, хозяин! - Я уже не решаюсь больше просить тебя поклясться - это бесполезно. - Если бы я услышала что-нибудь еще, то рассказала бы об этом мсье Постоянному, потому что хочу вас спасти. И если я ему больше ничего не сказала, так только потому, что больше ничего не слышала. И тогда, к великому изумлению служанки и мсье Патара, Мартен Латуш громко и весело расхохотался. Он подошел к Бабетте и потрепал ее по щеке: - Ладно! Я тебя просто хотел попугать, старушка! Ты славная женщина, и я тебя очень люблю, но сейчас мне нужно поговорить с мсье постоянным секретарем. До завтра, Бабетта! - До завтра, мсье. И храни вас Господь! Я исполнила свой долг! Она церемонно поклонилась мсье Патару и вышла, заботливо прикрыв за собой дверь библиотеки. Мартен Латуш послушал, как по лестнице удаляются ее шаги, затем, подойдя к мсье Ипполиту Патару, сказал ему шутливым тоном: - Ох уж эти старые служанки! Они очень преданны, но порою излишне назойливы. Наверное, наплела вам с три короба! Знаете, ведь она немного того... Эти смерти в Академии окончательно свели ее с ума.. - Надо простить ее, - ответил Ипполит Патар. - В Париже есть люди и необразованнее, которые тем не менее тоже вне себя. Однако я счастлив, дорогой коллега, видеть, что столь печальное событие, такое ужасное совпадение... - О, я, знаете ли, не суеверен. - Даже не будучи суеверным... - пробормотал бедняга Патар, все еще взволнованный криками и страхами Бабетты. - Мсье постоянный секретарь, позавчера вот на этом самом месте, как вам рассказала моя безумная служанка, я слушал Максима д'Ольнэ накануне его смерти. И скажу вам совершенно откровенно, он был поражен внезапной кончиной Мортимара, последовавшей после публичных угроз этого Элифаса... У Максима д'Ольнэ было больное сердце" И когда он тоже получил, как и мсье Мортимар, письмо, отправленное, без сомнения, каким-то злым шутником, то, несмотря на все свое внешнее самообладание, он пережил ужасную минуту. А с больным сердцем многого то не надо. Ипполит Патар поднялся с места, грудь его наполнилась воздухом, и он вздохнул так, как вздыхают пловцы, выныривая наконец после невероятно долгого пребывания под водой, - Ах, мсье Латуш! Какое же облегчение вы доставили мне своими словами! Не скрою, что, наслушавшись всех этих историй от вашей Бабетты, я и сам начал сомневаться в простой истине, очевидной для всякого здравомыслящего человека. - Да-да! - тихо засмеялся Мартен Латуш. - Представляю... Шарманщик! Воспоминания о Фюальдесе... мои встречи с Мортимаром и д'Ольнэ, их последующая смерть... Страшные слова, прозвучавшие в моем таинственном кабинете... - Верно, верно! - перебил Ипполит Патар. - Я уже не знал что и думать! Мартен Латуш, демонстрируя большое доверие и дружелюбие, взял руки постоянного секретаря в свои. - Мсье, - сказал он, - прошу вас в мой таинственный кабинет. - И улыбнулся: - Надо, чтобы вы узнали все мои тайны... Хочу вам довериться, такому же старому холостяку, как и я... Вы поймете меня! И не слишком меня жалея, только улыбнетесь! Увлекая за собой постоянного секретаря. Мартен Латуш подошел к двери своего таинственного кабинета и открыл ее особым ключом. - Это ключ, который я никогда не выпускаю из рук, - уточнил Латуш. - Вот моя пещера! - произнес хозяин и толкнул дверь. Это была тесная, всего в несколько квадратных метров, комнатка. Окно еще было открыто. На паркетном полу лежали перевернутые стол и кресло, а бумаги и другие вещи в беспорядке валялись по разным углам. Стоявшая на пианино лампа тускло освещала странные музыкальные инструменты, развешанные на стенах. Оказавшись посреди всего этого хлама, мсье Патар удивленно посмотрел на Латуша. А тот, тщательно закрыв дверь на ключ, подошел к окну, выглянул на улицу и лишь после этого закрыл окно. - На этот раз, - сказал Латуш, - похоже, он ушел. Видно, понял, что и сегодня ничего не получится! - О ком это вы? - поинтересовался Ипполит Патар, вновь утративший спокойствие. - О нем, о шарманщике, как его называет Бабетта. Он спокойно поставил на ножки стол и кресло, широко, по-детски улыбаясь постоянному секретарю. А потом тихо сказал: - Видите ли, мсье постоянный секретарь, здесь я действительно у себя дома! Такого порядка, как в других комнатах, здесь, конечно, нет, ведь Бабетте вход сюда запрещен! Именно здесь я прячу свои музыкальные инструменты, всю свою коллекцию. Если бы Бабетта когда-нибудь узнала, она бы все спалила! Честное слово! И мою старинную северную лиру, и мою арфу менестреля, которой не меньше четырех столетий. И мой набулон! <Здесь и далее приводятся названия старинных музыкальных инструментов.> И мой псалтериум! И мою гитерну! Ах, мсье постоянный секретарь, вы еще не видели мою гитерну? Взгляните на нее! И на мою архилютню! И на теорбу! Все в огонь! И мою мандо-ру... Посмотрите же, посмотрите на мою гитерну! Знайте, это самая древняя из известных гитар! А Бабетта бросила бы все это в огонь! Да-да! Говорю вам! Ведь она терпеть не может музыку! - И Мартен Латуш тяжело вздохнул, отчего у Ипполита Патара защемило сердце. - И все это, - продолжал старый меломан, - все это из-за того, что она выросла и была воспитана на этой глупой истории с Фюальдесом. Во времена нашей юности в Родезе только об этом и говорили! Обо всех этих шарманщиках, крутивших ручки своих шарманок в то время, как Банкали убивали того беднягу. С тех пор, мсье постоянный секретарь, Бабетта просто видеть не может спокойно ни одного музыкального инструмента. Вы себе даже не представляете, на какие только хитрости я не пускался, чтобы принести сюда все эти инструменты. Теперь я хочу купить шарманку.., да, именно шарманку, одну из самых древних шарманок на свете! Представляете, какая, это удача - найти такую штуку! Этот жалкий тип, который играет на ней, даже не подозревает, какое сокровище держит в руках! Я встретил его однажды на углу Поннеф и набережной часа в четыре дня. Он клянчил милостыню. Я честный человек! Я предложил ему за его старый ящик пятьсот франков" Вы, конечно, понимаете, мы сразу же договорились." Пятьсот франков! Для него это целое состояние! Да и для меня тоже! Но я не хотел его обирать.., и предложил все, что имел... Однако как теперь вступить во владение инструментом? Ясно было, что деньги я заплачу, только если Бабетта ничего об этом не будет знать... Так вот! Это какой-то рок... Когда бы он ни пришел, она все время дома! Она встречает его во дворе, на лестнице, когда мы думаем, что она уже ушла! И начинается погоня! Но, к счастью, тот тоже не дурак... Сегодня вечером, как мы с ним условились, когда Бабетта ляжет спать, я должен был поднять инструмент на веревке через окно прямо сюда. И уже залез на стол и только собирался бросить ему веревки, как стол пошатнулся... А тут и вы оба подоспели, думая, что меня убивают... Ох, ну и забавный же у вас был вид, мсье постоянный секретарь! С зонтиком и щипцами.., смешной, но все же храбрый поступок! Мартен Латуш снова засмеялся, и Ипполит Патар тоже расхохотался, на этот раз уже от всего сердца... Он смеялся не только над собой, каким его увидел Латуш, но и над своим страхом перед шагающим ящиком. Вот все и объяснилось! И ведь в самом деле должно же было найтись разумное объяснение! Бывают Моменты, когда взрослый человек теряет способность рассуждать и становится как ребенок. Так думал мсье Патар. До чего же он был смешон с этой Бабеттой и всей этой историей с шарманщиком! Да, после стольких треволнений наконец наступили приятные минуты. Мсье Патара растрогала судьба этого старого холостяка Мартена Латуша, подвергавшегося, как и, увы, многие другие, тирании своей старой служанки. - Не стоит меня слишком жалеть! - произнес Латуш, гася свою улыбку. - Если бы не Бабетта, то я бы уже давно обнищал со своей манией! Мы небогаты, и поначалу я делал настоящие глупости, собирая коллекцию... Милая Бабетта вынуждена выкраивать гроши, чтобы свести концы с концами, она отказывает себе ради меня во всем! И заботится обо мне, как мать... Но совершенно не способна слышать музыку! Говоря это, Мартен Латуш осторожно провел рукой по дорогим ему инструментам, бедная уснувшая душа которых только и ждала ласкового прикосновения его пальцев, чтобы зазвучать по воле хозяина. - Так я их и глажу тихо.., тихо... Так тихо, что плач наш слышен только нам самим... Но иногда, когда удается отправить Бабетту за покупками, я беру маленькую гитерну, на которую поставил самые старые струны, какие только мог найти, и играю старинные мелодии, как настоящий трубадур... Нет-нет, я не так уж несчастен, мсье постоянный секретарь! Поверьте! И потом, надо вам сказать, у меня есть пианино. Так вот на своем пианино я играю все, что хочу - страшные мотивы, громовые увертюры, всякие марши! Ах, это великолепное пианино, и оно совершенно не беспокоит Бабетту, когда она моет посуду... Тут Мартен Латуш устремился к пианино и набросился на клавиши, пробежав по ним пальцами в настоящем исступлении. Мсье Патар ожидал услышать безумный грохот. Но, несмотря на силу, с которой хозяин колотил по клавишам, инструмент оставался нем. Это было немое, не издающее никаких звуков пианино, сделанное специально для тех, кто хочет поупражняться в гаммах, не тревожа ушей соседей. Волосы Латуша разметались, овеваемые ветром вдохновения, глаза устремились к потолку, а руки так и скакали. - Иногда я так играю целыми днями, - сказал он. - И только я это слышу! Просто оглушительная музыка... О, это настоящий оркестр! Но вдруг он резко захлопнул крышку пианино, и мсье Ипполит Патар увидел, что он плачет... Постоянный секретарь подошел к любителю музыки. - Друг мой... - мягко начал он. - О, вы добры, я знаю, как вы добры! - ответил Мартен Латуш упавшим голосом. - Это счастье - быть в обществе, где есть такой человек, как вы! Теперь вам известны все мои мелкие неприятности.., мой таинственный кабинет, в котором проходят такие загадочные встречи.. Знаете, почему я так разволновался, узнав, что моя старая Бабетта подслушивала под дверью. Я ее очень люблю, свою служанку.., но маленькую гитерну ведь тоже люблю... И не хочу расставаться ни с той, ни с другой... Хотя иногда у нас (тут Мартен Латуш наклонился к уху Патара) в доме и поесть нечего... Но об этом никому! Ах, мсье постоянный секретарь, вы тоже старый холостяк, но ведь вы не коллекционер! Душе коллекционера тесно в теле старого холостяка! Да, да, но, к счастью, у меня есть Бабетта! Но я все равно заполучу эту шарманку, которая крутит старые, забытые песни... Может быть, как раз на ней и играли во времена Фюальдеса... Кто знает? Мартен Латуш вытер тыльной стороной руки пот со лба. - Пойдемте, - сказал он, - уже очень поздно! С большими предосторожностями он выпустил своего гостя из таинственного кабинета в большую библиотеку. Потом, закрыв заветную дверь, добавил: - Да, очень поздно! Как это вы решились прийти в такой час, мсье постоянный секретарь? - Прошел слух, что вы отказываетесь от кресла магистра д'Аббвиля. Это было в вечерних газетах. - Какие глупости! - заявил Мартен Латуш, неожиданно посерьезнев. - Глупости! Я сейчас же начну готовить трижды хвалебную речь в честь магистра д'Аббвиля, Жеана Мортимара и Максима д'Ольнэ. Ипполит Патар вставил: - Завтра же я опубликую официальное сообщение. Но скажите, дорогой коллега... - В чем дело? Продолжайте. - Может быть, я покажусь вам бестактным... Ипполит Патар в самом деле находился в затруднении. Он завертел в руках то в одну, то в другую сторону ручку зонтика- И наконец решился: - Вы были со мной столь доверительны, что я рискну. Сначала я хотел у вас спросить - и этот вопрос бестактным не назовешь: вы хорошо знали мсье Мортимара и мсье д'Ольнэ? Мартен Латуш ответил не сразу. Он подошел к столу и взял лампу, высоко подняв ее над головой Ипполита Па-тара: - Я провожу вас, мсье постоянный секретарь, до входной двери. Но если вы опасаетесь неприятных встреч, то провожу вас до дома... Однако квартал наш, несмотря на его мрачный вид, очень спокойный. - Нет-нет, дорогой коллега- Прошу вас, не беспокойтесь! - Как вам угодно, - не настаивал Мартен Латуш. - Позвольте я посвечу вам. Они вышли на лестницу, и только здесь вновь избранный академик ответил на заданный ему вопрос: - Да-да, конечно... Я хорошо знал Жеана Мортимара и Максима д'Ольнэ. Мы были старыми друзьями.., добрыми товарищами.., и когда оказались в одном ряду претендентов на кресло магистра д'Аббвиля, то решили пустить дело на самотек, не интриговать. Иногда мы собирались вместе, чтобы обсудить ситуацию, то у одного, то у другого. А эта история с угрозами Элифаса после избрания Мортимара скорее нас просто позабавила. - А Бабетту привела в ужас. И здесь, дорогой коллега, я, возможно, проявлю бестактность... Все-таки о каком преступлении шла речь, когда вы сказали: "Нет! Нет! Это невозможно! Это было бы самым большим преступлением на свете!"? Мартен Латуш помогал мсье Ипполиту Патару спускаться по ступенькам, предупредив его, что, прежде чем ступить, нужно ощупать ступеньку ногой. - Ну что вы! - ответил он. - Здесь нет никакой бестактности! Никакой! Так вот, я уже говорил, что Максим д'Ольнэ, несмотря на все свои шутки, был крайне удручен угрозами Элифаса, исчезнувшего после этого... В тот день Максим д'Ольнэ, поздравляя Мортимара с избранием, состоявшимся за два дня до этого, конечно, в шутку посоветовал бедняге Мортимару, который уже обдумывал свою вступительную речь, быть осторожным. Ведь его подстерегала месть чародея, который предупреждал, что кресло магистра д'Аббвиля окажется роковым для того, кто осмелится в него усесться. Так вот, я не придумал ничего лучшего... осторожно, здесь ступенька, мсье постоянный секретаря не придумал ничего лучше, как подлить масла в огонь.., осторожно, мы уже под аркой., и я воскликнул.., сверните налево, мсье постоянный секретарь... Я тогда важно заявил: "Нет! Нет! Это невозможно! Это было бы самым большим преступлением в мире!" Так, мы пришли. Они действительно уже стояли у входной двери. Мартен Латуш с грохотом отодвинул тяжелые железные засовы, повернул огромный ключ и, потянув на себя дверь, выглянул на улицу. - Все спокойно! - сказал он. - Все спят. Вас проводить, дорогой постоянный секретарь? - Нет, нет, как я был глуп! Несчастный глупец! Ах, дорогой коллега, позвольте мне в последний раз пожать вам руку... - Как?! В последний раз! Вы что же, считаете, что я умру, как и остальные?! О, и не собираюсь! И потом, сердце у меня вполне здоровое. - Нет, нет! Как я глуп... Будем надеяться, что наступят лучшие времена и однажды мы сможем посмеяться над всем этим! Полно! Прощайте, мой новый дорогой коллега! Прощайте! Еще раз поздравляю... Окончательно успокоенный, держа перед собой зонт, мсье Ипполит Патар уже вступал на Поннеф, как вдруг Мартен Латуш окликнул его: - Эй! Еще два слова! Не забудьте, что все это мои маленькие секреты! - Ах, вы просто меня не знаете! Мы договорились, я сегодня вечером вас не видел! Спокойной ночи, дорогой Друг! Глава 5. Третья попытка И вот великий день настал. Он был назначен Академией через две недели после пышных похорон Максима д'Ольнэ. Знаменитая компания не пожелала дольше оставаться в этой прискорбной ситуации, вызванной печальной кончиной двух предшествующих претендентов. Необходимо было как можно быстрее покончить со всякими абсурдными слухами, которые постоянно распускали ученики Элифаса де ля Нокса, друзья прекрасной мадам де Битини и другие члены клуба пневматиков (от "пневма" - душа). Что же касается самого мага, он, казалось, и вовсе испарился. Все попытки связаться с ним ни к чему не привели. Лучшие репортеры, бросившиеся по его следам, вернулись с пустыми руками, и столь длительное отсутствие его стало главной причиной беспокойства, поскольку было совершенно очевидно, что маг где-то прячется. Но почему? С другой стороны, справедливости ради надо тут же признать, что здравомыслящие головы после волнения, вызванного первой и тем более второй смертью, волнения, из-за которого они немного растерялись (но, впрочем, есть ли такие светлые умы, которые не теряются ни при каких обстоятельствах?), так вот, надо признать, что эти здравомыслящие головы, когда кризис миновал, вновь обрели былую уравновешенность. А самым спокойным человеком, особенно после своей волнующей и таинственной беседы с Мартеном Латушем, казался мсье Ипполит Патар. Он даже вновь обрел свой прекрасный розовый цвет. Однако, когда великий день принятия Мартена Латуша в Академию наступил, любопытство тех и других, и самых благоразумных и самых неуравновешенных, достигло предела. Толпа ринулась на штурм здания с куполом, наполнила его, забила все подходы к нему, выливаясь на набережную и соседние прилегающие улицы, парализуя тем самым уличное движение. Внутри, в большом актовом зале, тоже толпились мужчины и женщины. По мере того как истекали последние минуты (минуты, предшествующие открытию заседания), тишина, нависшая надо всем этим столпотворением, становилась все более гнетущей. Кто-то отметил, что прекрасная мадам де Битини отсутствует: видимо, решила не появляться на торжестве. Это было сочтено крайне плохим предзнаменованием. Конечно, если что-то должно было произойти, лучше бы ей не появляться, потому что тогда толпа, подхваченная ураганом безумия, разорвала бы ее в клочья. На месте, которое на предыдущем собрании занимала эта дама, сейчас стоял вполне респектабельный мсье с объемистым брюшком. Приятную округлость украшала красивая толстая золотая цепочка. Он стоял, засунув пальцы рук в карманы жилета. Лицо его не было отмечено печатью гения, но этот мсье имел совсем не глупый вид. Лоб отнюдь не казался низким. На приплюснутом носу красовалось золотое пенсне. Гаспар Лалует (а это был он) вовсе не страдал близорукостью, но ему хотелось, чтобы все вокруг думали, будто он испортил зрение, работая над книгами, как какой-нибудь великий писатель. Он волновался не меньше, чем окружавшие его люди, и небольшой нервный тик все время смешно подергивал его бровь. Он смотрел на кафедру, с которой Мартен Латуш должен был произнести свою речь. Минута! Еще минута! Сейчас председатель откроет заседание.., если.., если только Мартен Латуш придет... Ведь его еще не было. Доверенные лица напрасно ожидали, волнуясь, у двери, то и дело крутя головами. Не отступил ли он в последний момент? Не струсил? Этими вопросами мучился и мсье Ипполит Патар, лицо которого вновь стало лимонного цвета. Ах, что за жизнь! Что за жизнь у постоянного секретаря! Как хотел бы он, чтобы эта церемония наконец закончилась, счастливо закончилась! Вдруг мсье Ипполит Патар вскочил с места, прислушиваясь к какому-то шуму, надвигающемуся издалека. Какие-то крики... Они неслись снаружи.., приближались... Наверное, крики восторга, сопровождавшие приход Мартена Латуша... - Это он! - громко произнес мсье Ипполиту Патар. Но тут в шуме и гаме, в бушевании толпы появилось нечто угрожающее, внушающее беспокойство. Однако совершенно невозможно было понять, что там выкрикивали снаружи! Весь зал, дышащий до сих пор в одном ритме, вдруг мгновенно перестал дышать вообще. Казалось, под куполом собрались черные тучи. Огромная людская волна ударила в стены, заставила хлопать двери. Солдаты и полицейские отступили вглубь, к залу... Стало возможным различить среди всеобщего шума и гвалта какой-то особый гул. Словно жалобный плач. Мсье Ипполит Патар почувствовал, что волосы у него на голове встают дыбом. В этот момент в зал вкатилось нечто непонятное, какой-то чудовищный ворох тряпья, с разорванными юбкой и корсажем. Над всем этим торчала лохматая голова горгоны, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. Невидимым ртом чудовище исторгало вопль: - Мсье Постоянный! Мсье Постоянный! Он умер! Вы мне убили его! Глава 6. Разящая мелодия Автор этого жестокого повествования не берется описать невообразимую сутолоку, последовавшую за только что описанной сценой. Итак, Мартен Латуш был мертв! Мертв, как и другие! Пусть он умер не в тот момент, когда произносил свою вступительную речь под куполом, но как раз когда намеревался идти для этого в Академию, собираясь в сущности, как и двое других, стать хозяином кресла магистра д'Аббвиля! И если волнение присутствовавших в зале людей, окруживших голосившую старую Бабетту, достигло настоящего безумия, то чувства толпы, гудевшей снаружи, а затем заполнившей весь Париж, перешли все разумные пределы. Для того чтобы все восстановить в полном объеме, нужно перечитать газеты, появившиеся на следующий день после этой новой страшной катастрофы. Редакционная статья в газете "Эпок" достаточно точно передает состояние умов. Вот она: "Смерти продолжаются! Вот и Мартен Латуш, после Жеана Мортимара, после Максима д'Ольнэ, умирает на пороге Бессмертия, а кресло магистра д'Аббвиля по-прежнему остается незанятым! Известие о внезапной кончине третьего академика, попытавшегося занять место, которое страстно желал таинственный Элифас, распространилось вчера по Парижу с быстротой молнии. И самое лучшее, что мы можем в действительности сделать, - это призвать на помощь гром небесный, чтобы дать представление о том, что произошло в столице в течение нескольких часов, последовавших за этим невероятным событием. Некоторые парижане, казалось, находились в шоке, как после вселенской катастрофы. Потеряв рассудок, люди бросились на улицы, заходили в театры, кафе, в салоны, держа такие безумные речи, что невольно можно задаться вопросом: как это в наше время в столь просвещенном городе находились такие, которые их слушали?! О! Не стоит тратить время на повторение всех прозвучавших глупостей! Этот мсье Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокс сейчас, видимо, очень веселится в своем убежище. Сегодня во всеуслышание мы высказываем свое мнение, на которое осмеливались лишь смутно намекать после смерти. Максима д'ОльнэНет! Нет! Все эти смерти не могут быть естественными! Можно было не удивиться первой из них, выразить колебания по поводу второй, но было бы преступлением сомневаться в характере третьей смерти! Однако сразу же уточним: когда мы говорим, что эти смерти не могут быть естественными, то никак не намекаем на некую оккультную силу, способную убивать вопреки всем естественным законам! Оставим весь этот вздор дамочкам из клуба пневматиков и заявим со всей категоричностью прокурору республики: "За всем этим скрывается убийца, найдите его!" Итак, пресса, подчиняясь общественному мнению, утверждавшему, что все три академика были отравлены, более или менее единодушно требовала вмешательства властей. И хотя врачи, присутствующие при вскрытии тела покойного, в один голос утверждали, что Мартен Латуш, несмотря на кажущееся здоровье, умер от истощения и преждевременной старости, прокуратура ради того, чтобы успокоить взбудораженные умы, вынуждена была начать расследование. Первой, естественно, была допрошена старая Бабетта, которую в тот роковой день в беспамятстве привезли домой. Вот как Бабетта, одержимая отныне единственной мыслью - отомстить за своего хозяина, описала поистине необычную смерть бедняги Мартена Латуша: "В последнее время мой хозяин жил лишь речью, которую должен был произнести. Я слышала, что он говорил о магистре д'Аббвиле, о Мортимаре и д'Ольнэ так, будто это были сахарные божки какие. Часто он вертелся перед зеркалом, прямо как комедиант. В его-то возрасте! Ох и жалкий же у него был вид. Я бы не преминула посмеяться над ним, если бы во мне не засели слова этого колдуна, которого Академия не захотела принять. Двоих колдун уже убил. И я все время думала: так же убьет моего хозяина. Об этом я говорила и мсье Постоянному с глазу на глаз. Однако он меня не послушал, так как ему, видимо, позарез нужен был академик. Поэтому каждый раз, когда я видела хозяина, повторяющего свою речь, я прямо бросалась к его ногам, обнимала его колени, рыдала как помешанная и умоляла послать заявление об отставке мсье Постоянному. Меня мучили предчувствия, и я не обманулась. Доказательством тому было то, что я почти каждый день встречала старого шарманщика, играющего на своей шарманке. Я из Родеза, а у нас говорят: всякий шарманщик приносит несчастье. Так стали говорить после дела несчастного Фюальдеса. Это я тоже сказала мсье Постоянному, но нее было впустую. Тогда я сказала себе: Бабетта, ты не оставишь больше своего хозяина одного! Надо защищать его до последнего! И вот в день его речи я приводила себя в порядок и следила за ним из кухни. Дверь была открыта. Я ждала, когда он появится, полная решимости сопровождать его в эту несчастную Академию, на край света, везде! Ну, значит, я ждала, но он не появлялся. Прошло уже добрых пятнадцать минут, как он должен был прийти! Нетерпение уже начало охватывать меня, как вдруг... Что же я слышу? Мелодию преступления! Мелодию, которую играли, когда убивали беднягу Фюальдеса! Да-да! Старик опять шатался где-то около дома и крутил свою шарманку! Меня даже холодный пот прошиб. Никаких сомнений - это был сигнал. Даже если бы я вдруг услышала голоса с того света, и то не была бы так поражена... Я сказала себе: настал час Академии.., час смерти... Я открыла окно посмотреть, на улице ли шарманщик, чтобы заставить его умолкнуть. Но там никого не было. Я вышла из кухни... Никого... Во дворе тоже никого., а мелодия все звучит... Теперь она шла откуда-то сверху... Может быть, шарманщик был уже на лестнице... Но на лестнице никого.., на втором этаже тоже пусто! Только мелодия бедняги Фюальдеса, она просто преследовала меня. Чем дальше по дому я шла, тем сильнее она звучала. Я открыла дверь библиотеки... Можно было подумать, что музыка играла где-то за книгами... Хозяина там не было! Видимо, он был в своем маленьком кабинете, куда я никогда не входила. Я прислушалась... Мелодия преступления шла оттуда! О Боже! Возможно ли это! Я подошла к двери... Сердце бешено стучало у меня в груди.. Я позвала: "Мсье! Мсье!" Он не ответил. Мелодия все кружила за дверью. Ох, какая грустная музыка! Такая грустная, что трудно становилось дышать, а на глаза наворачивались слезы. Казалось, будто эта мелодия оплакивает всех убиенных от начала света... Чтобы не упасть, я оперлась на дверь кабинета... Дверь подалась... В этот момент как будто что-то скрипнуло и завертелось в штуковине, крутившей мелодию убийства. У меня просто сердце разрывалось, звенело в ушах! Я чуть было не упала как оглушенная. Но тут увидела такое, отчего замерла подобно статуе. Посреди кучи инструментов, о которых я и слыхом не слыхивала, видно лопавших в кабинет с помощью дьявола, навалившись на шарманку, стоял мой хозяин. Ах! Я его сразу узнала! И эта шарманка крутила мелодию преступления.., но самого шарманщика не было. Мой хозяин еще держал ручку шарманки. Я бросилась к нему, и он не сопротивлялся. Он растянулся на полу... Упал! Мой бедный хозяин был мертв., его убила музыка-убийца!" Этот рассказ, близкий к тому, что потихоньку нашептывали завсегдатаи клуба пневматиков, произвел странное впечатление, и общественное мнение вовсе не было удовлетворено слишком натуралистичными объяснениями, которыми следствие сопроводило это загадочное событие. Следствие представило старого Мартена Латуша этаким маньяком, отказывающим себе в куске хлеба ради тайного пополнения своей коллекции. Поговаривали даже, что он лишал себя обедов, заявлял, что будет питаться вне дома, для того чтобы сэкономить жалкие гроши и потратить их потом в антикварных лавках и у торговцев старинными музыкальными инструментами. Именно так, по всей вероятности, вопреки всем бдениям Бабетты к нему попала та самая шарманка, и он