стал
ее домом. Ее присутствие ощущалось, словно аромат духов.
     -  Кажется,  что  время  здесь останавливается. Знаете,  Майкл, гавайцы
утверждают,  будто их  герой, Мауи,  взобрался  на  вершину горы  Халеокала,
протянул  руку  и схватил солнце. Он заставил светило замедлить  движение по
небосклону, чтобы его родной остров всегда купался в животворных лучах. Живя
здесь, начинаешь этому верить.
     - Даже в дождь?
     Они сидели на  ланаи,  пили чай  со льдом. Внезапно  у Майкла  защемило
сердце. Он  вспомнил, как открыл глаза в ночь, проведенную с Эа. Они  только
что  занимались любовью. Дождь стекал со стеклянной крыши,  и  бледные  тени
струй скользили по сплетенным телам Майкла и Эа.
     - Да-да, - сказала  Элиан, - особенно в  дождь. Видите? -  Она  указала
рукой.  Величественная  радуга простиралась  над  долиной. Она опиралась  на
вершины гор,  все  еще скрытые облаками;  и так играла  красками, что больно
было глазам, - Это значит, что солнце светит даже во время дождя.
     И тогда Майкл будто заново увидел лицо Эа. Глаза ее были  закрыты, лицо
абсолютно спокойно. Наверное, она спала. Ни морщинки, ни складочки на  лице.
А  поскольку лицо Эа  было лишено  какого  бы  то  ни было выражения, Майклу
казалось, что он может заглянуть в глубины ее души.
     - Здесь, - сказала Элиан, - дождь исполнен драматизма.
     - Как и в Японии.
     Элиан не повернула головы.
     - В Японии, - сказала она, - дождь прекрасен, величествен, но он падает
на  землю  и поверхность воды  под идеально прямым углом! Здесь, на Гавайях,
дождь   дикий,   насыщенный  энергией   и  светом.  Неподвластный   никакому
принуждению.
     Лежа  рядом с Эа, Майкл понял, что влюбился совсем не  в нее. У нее  не
было ни  индивидуальности, ни своей философии, ни идей. Душа Эа была подобна
прозрачному кристаллу.  Она сияла. Грани кристалла  преломляли  падающие под
разными углами лучи света и окрашивались во всевозможные цвета.
     Но сам по себе кристалл был бесцветным.
     Любовь переполняла Эа, и она, открыв глаза, сказала:
     -  Я хочу  остаться.  Не  только сегодня. Не только  до  утра.  Я  хочу
остаться с тобой навсегда.
     Он не требовал от Эа невозможного, не пытался обрести в ней свой идеал.
Просто он внезапно  понял, что ошибся. Кристалл ее души он принял за чистоту
души. Оказывается,  с горечью подумал Майкл, он все еще пытается найти то, в
чем ему уже было отказано. Сейоко давно умерла, а он все не мог забыть ее. И
не мог жить лишь одной памятью о ней.
     Поэтому на следующее утро Майкл в последний раз закрыл за Эа дверь. Она
ушла. Остались лишь ее изображения на полотнах. И больше ничего.
     Это  он был во  всем  виноват.  Он  терзал себя ее  болью.  Из  ее слез
родилась мука  неутолимого  желания,  которая  будет  сопутствовать ему  всю
жизнь.
     - Вы жили в Японии? - спросил он.
     - Да, много  лет,  - ответила Элиан. - Но скоро яростная энергия  Токио
начала нагонять на меня дремоту.
     "Она похожа вовсе  не  на  Эа,  - подумал Майкл,  и сердце его учащенно
забилось. - Она напоминает мне Сейоко".
     - А вы не соскучились по Японии? - севшим голосом спросил он.
     - Меня  не  тянет в какую-то  конкретную  страну,  - сказала Элиан. - Я
свободна  от  всяких  уз.  Привязанность  к людям изнуряет меня  так же, как
города.  Взаимная  ответственность  для  меня  подобна   оковам.  Вы  читали
"Путешествия  Гулливера"? Я  чувствую  себя  Гулливером, прикованным к земле
лилипутами. Я должна быть свободна.
     Теперь  вот  Элиан. Ее мистицизм притягивал его.  Майклу  нравилось  ее
отношение к силам  природы, весьма  напоминавшее безоговорочное смирение.  В
каком-то  смысле  она  была  начисто  свободна  от цивилизации,  поэтому  не
придерживалась условностей, которые так раздражали его.
     Майкл понял это много позднее, но его тянуло к ней так же, как его отца
притягивала   тайная  жизнь,  вести  которую  позволяла  работа  в   седьмом
подразделении, а потом в МЭТБ.
     Быть обособленным от всего  мира. Быть не таким, как  все. Но главное -
ощущать неограниченную свободу.
     Всю   свою  сознательную   жизнь  Филипп  посвятил  тому,  чтобы  иметь
возможность жить и  действовать, сообразуясь лишь с  собственными желаниями,
возможность выбора. Он считал это самым большим своим достижением.
     У Майкла  все получалось более естественно. Учеба в Йосино помогла ему.
Свобода выбора была для него чем-то само собой разумеющимся.
     - Солнце, - сказала Элиан. - Посмотрите! Показались вершины гор!
     Майкл  забыл,  зачем  он  здесь.  Зачарованный  природой,  он   глазами
художника  следил за белой дымкой,  рассеивающейся над неровной  грядой гор.
Подобно  невидимым пальцам фокусника,  порывы ветра  убирали с неба  барашки
облаков.  Золотой  солнечный  свет  хлынул  на  склоны  гор,  озаряя  стволы
деревьев, сверкающие каскады водопадов. Запели птицы.
     Нужно встать. Иначе он никогда не сможет уйти.
     Но  едва Майкл собрался подняться, Элиан повернулась к нему. На  солнце
ее  волосы  отливали медью. Вот так ее нужно нарисовать, в  этой позе, когда
лицо ее лишено маски,  которую  надевает на себя  большинство людей,  маски,
мешающей уловить движения души, саму жизнь.
     - Вы можете уйти сейчас, - сказала Элиан.
     Он знал, что она права.


     Каждое утро Митико справляла один  и тот же обряд.  За час до того, как
должен был раздаться телефонный звонок, она  уже была на ногах. Приняв ванну
и одевшись, спускалась в  сад, где рядом с ней всегда кто-то был. Непременно
мужчина.  Обязательно   здоровяк  со  спрятанным  под  пиджаком  пистолетом.
Кто-нибудь  из людей ее сводного брата  Масаси. Он  держал зонт  у  нее  над
головой. В ясные дни зонт защищал Митико от солнца, в ненастные - от дождя.
     Она  медленно  брела по  выложенной камнями аллее до большого  плоского
валуна, от которого в разные стороны разбегались  три тропки. Ступив  на ту,
что вела направо, Митико слушала пение зяблика,  свившего гнездо на вишневом
дереве возле высокой каменной стены. Весной она любила сидеть под деревом  и
слушать требовательный писк голодных птенцов.
     За   вишней,  у  дальней  стены  сада,  стоял  потемневший  от  времени
деревянный  храм  Мегами  Кицунэ, богини-лисицы.  Храм  был  перенесен  сюда
специально  для  Митико. С  помощью  своего спутника  она преклоняла колени,
зажигала палочки дзесс и склоняла голову в молитве.
     Она всегда молилась о  двух вещах:  чтобы  зазвонил телефон, и чтобы ее
внучка была жива. Когда она возвращалась домой после молитвы, ее руки и ноги
были холодны как лед.
     Дома Митико присаживалась к телефону, и ее трясло, как в лихорадке. Она
не  притрагивалась к еде, как ни  увещевал  ее повар съесть хотя бы кусочек.
Она  отказывалась  от чая. Она ничего  не брала в рот  до тех  пор, пока  не
раздавался  пронзительный  телефонный  звонок и Митико,  схватив трубку,  не
слышала с замиранием сердца тоненький голосок своей внучки:
     - Бабушка?
     Митико закрывала глаза, слезы катились по щекам.  Ее внучка прожила еще
один день.
     - Бабушка? - Голосок был, как у эльфа.
     - Да, моя девочка.
     - Как ты поживаешь, бабуля? - Этот такой знакомый  ей  милый голосок на
другом конце провода. Откуда он  доносился? Если бы только Митико знала, где
Масаси держит ее внучку.
     - Хорошо, моя маленькая. А ты? Тебе хватает еды? Ты высыпаешься?
     - Мне скучно, бабуля. Я хочу домой. Я хочу...
     И разговор каждый раз прерывался на этих словах.
     Митико ничего  не  могла с собой  поделать. Она  каждый  день кричала в
трубку: "Маленькая! Моя маленькая!" - и глотала горькие слезы.
     Масаси приказал, чтобы разговор обрывался на середине фразы. Это лишний
раз подчеркивало,  кто хозяин положения. Он  был подобен богу: даровал жизнь
или смерть.


     Три раза в  неделю  Масаси Таки проводил  утренние часы  на  складе  на
пристани Такасиба. Расположенная  почти  посреди  западного берега токийской
гавани,  Такасиба была городом в  городе.  Здесь  днем и ночью шла разгрузка
привезенных  морем  товаров, предназначавшихся для  самых  разных  компаний,
разбросанных по всей стране.
     Одновременно всевозможнейшие  грузы отправлялись отсюда  практически во
все  страны  мира.  А  в  итоге  -  неразбериха  со  встречными  поставками,
ошеломлявшая даже отлаженную, как машина, японскую таможню.
     Склад   Такасиба  был  совместным  предприятием  Таки-гуми  и  Ямамото.
Деятельность,  связанная с  Такасибой, постепенно становилась  для Таки-гуми
основной. Это и должно было произойти, думал Масаси.
     Он всегда встречался с одними и теми же людьми: здоровенным боевиком по
имени   Дэйдзо,   которому  Масаси  доверил  обучение   новобранцев;  Каэру,
невысокого роста советником, оставшимся  еще со времен Ватаро Таки. Кожа его
была сплошь покрыта татуировками. И с Кодзо Сийной.
     Когда в конце сороковых годов завершился этап становления и отец Масаси
утвердил свою власть, он наложил запрет на те жесткие методы, которые теперь
вовсю  применял его сын. Ватаро вполне устраивала угроза применения насилия,
она гарантировала ему преданность тех, от кого зависело поступление доходов.
Масаси был  настроен не так благодушно. Кроме того, он желал властвовать. И,
как ни огорчала эта мысль, Ватаро  Таки оставил неизгладимый след в  истории
якудзы. Его  преемник  должен  покорить  новые  высоты,  затмить  достижения
предшественника.
     Масаси любил  проводить  встречи в гимнастическом зале, устроенном  под
одним   из   пролетов   неширокого   деревянного   мостика,   висевшего   на
головокружительной  -  сорок  пять  футов  -  высоте  над подвалами  склада.
Цокольный этаж  был таким  просторным, что  в нем  помещались лаборатория  с
новейшим  оборудованием  фирмы "Ямамото  Хэви  Индастриз",  склады, а  также
мастерские, оснащенные не хуже настоящего завода.
     В  гимнастическом  зале,  у  земляных  стен,  оставшихся   от  построек
четырехвековой  давности, времен  сегуната Токугавы,  поблескивали тренажеры
фирмы "Наутилус".
     Масаси любил  встречаться  с  людьми обнаженным  по пояс.  Пот  обильно
стекал по его лишенной растительности  груди.  Ведя  беседу, он переходил от
одного тренажера к другому.  У Масаси  никогда не  бывало  одышки,  и он  не
прекращал упражняться, как бы ни затянулась встреча.
     - Докладывай, Дэйдзо, - велел он, когда все собрались.
     -  Появляются все  новые и новые  юнцы, - сказал  гигант. -  Они больше
напоминают  свору  бешеных  псов,  сами  знаете.  К  нам  приходят  любители
побаловаться  травкой, наркоманы, рокеры. -  Он  усмехнулся. - Они  величают
себя изгоями. На самом деле это просто шпана. Им не хватает  дисциплины. Ха!
Они и слова такого не слышали.
     - Всякое боевое подразделение должно подчиняться дисциплине,  -  сказал
Кодзо Сийна,  не глядя ни на  Дэйдзо,  ни на  Каэру.  Любуясь игрой мускулов
Масаси,  он вспоминал те  времена, когда и его тело было таким же  сильным и
гибким.  -  Как  показывает  история,  даже  самые  неискушенные  полководцы
начинают с дисциплины. Иначе войну не выиграть.
     - Новобранцев обучат, - спокойно сказал Масаси. - Этим займется Дэйдзо.
Они ведь как овцы, эти "крутые" парни,  нэ, Дэйдзо?  Они ничего из  себя  не
представляют,  поэтому им нужен  вожак, чтобы думал  за них. - Он перешел  к
другому тренажеру. - Где теперь их вожак, Дэйдзо?
     Гигант ухмыльнулся.
     - Висит вниз головой в казарме.
     -  Он мертв?  -  спросил  Кодзо  Сийна, словно осведомляясь  у торговца
рыбой, свежий ли у него улов.
     - Запашок появился, - ответил, смеясь, Дэйдзо.  - Они спрашивают, когда
я  его  сниму. Я  ответил,  что  ему  еще  надо дозреть.  Вот решу, что пора
скормить его им, тогда и сниму.
     - Они  теперь боятся  Дэйдзо,  как никогда не боялись  своего вожака, -
сказал  Каэру,  пожилой  молчаливый  человек,  по  всей  видимости,  начисто
лишенный  самолюбия.  Он  был  главным  стратегом.  Это  он  изобрел  способ
провозить  в Японию  груды импортных  товаров  и доставлять их на склад  без
таможенного досмотра. - У них в глазах появился проблеск мысли. Они начинают
превращаться в армию.
     Кодзо Сийна кивнул. Он  тоже ценил ум Каэру. Может  быть, в этом  лысом
человеке он нашел  родственную душу. Сийна был не из тех,  кто недооценивает
силу мысли.
     - Нам отчаянно не  хватает  пространства, - сказал Сийна. -  Это  знали
наши прадеды, когда шли завоевывать Китай. В перенаселенной стране нам негде
развернуться. Мы возимся, будто муравьи, и земля  почернела от наших тел. Мы
уже ползаем друг по дружке, но нас это не заботит. Мы совершенно невозмутимы
перед  лицом ужасного  будущего,  которое вот-вот станет  настоящим. Война и
первые послевоенные годы показали, что народ способен творить чудеса. И если
предоставить  ему такую  возможность, чудо может повториться. Вот наша цель.
Поход будет недолгим, и от тебя, Дэйдзо, требуется  превратить этот сброд  в
боеспособную армию.
     - Я подготовлю их, - пообещал Дэйдзо.
     - А как насчет оружия? - спросил Сийна Каэру.
     -  Как  вам  известно, -  ответил  Дэйдзо, -  ввоз  наркотиков позволил
использовать ту  же сеть  и для доставки оружия. Реальная угроза исходит  от
таможни. Если обнаружат хоть  один из этих ящиков,  начнется такая кутерьма,
что продолжать ввоз и сборку будет практически невозможно.
     -  Более того, -  сказал Кодзо Сийна, - армейские  подразделения  будут
прочесывать весь порт в поисках других партий того же груза.
     - Совершенно верно, - согласился Каэру. - Поэтому, наладив  работу сети
по  доставке  наркотиков,  я  занялся таможней.  Существует  много  способов
оказывать давление. Я выбираю самые действенные.
     -  А те чиновники, на которых  оказывается давление, - спросил Сийна, -
что им известно?
     - Волшебное слово, - сказал Каэру. - "Опиум". Они понятия не имеют, что
на самом деле лежит в этих ящиках.
     - А Нобуо Ямамото? - спросил Сийна,  глядя на Масаси. - Выполняет ли он
свои обязательства?
     - Семьи Ямамото и Таки  дружат  много  лет.  -  Масаси употребил слово,
обозначающее  дружбу на всю  жизнь,  труднопереводимое с японского на другие
языки. - Нобуо предоставьте мне.
     - Без него мы не сможем выступить, - напомнил Сийна.
     - Я сказал, предоставьте его мне.
     - Хорошо, - согласился  Сийна. -  Все  идет по  плану.  Мы будем готовы
через десять дней. Для Японии начнется новая эра.
     Мужчины церемонно поклонились. Дэйдзо бросил взгляд на часы.
     - Мне пора.
     Он вышел вместе с Каэру, оставив Масаси наедине с Сийной.
     -  Если  бы у меня был сын, -  сказал Кодзо Сийна,  все еще разглядывая
мускулистое тело Масаси, - он был бы похож на вас.
     - А  вы... - отвечал Масаси. В комнате  воняло потом. Его руки в черных
перчатках сжимали сверкающую хромом штангу. Масаси со стоном нагнулся, потом
выжал  вес  до  конца.  На выдохе опустил штангу.  Он без труда  выжимал сто
фунтов. - Вы враг моего отца.
     - Был врагом, - поправил его Сийна. - Ваш отец умер.
     - Я его  наследник, - сказал Масаси. Он облизал залитые потом губы. - Я
оябун Таки-гуми. Я то, что осталось после Ватаро Таки.
     Кодзо  Сийна  неподвижно смотрел  на него. Стоя  вплотную к  Масаси, он
вспоминал, каким сильным было  в юности его собственное тело.  Теперь у него
остался единственный враг - время.
     Масаси оставил штангу  и  тренажеры,  снял  с  вбитого  в  стенку крюка
полотенце и на ходу вытерся. Остановившись перед Сийной, сунул полотенце ему
под нос.
     -  Вот,  - сказал он, - полюбуйтесь,  что есть у  меня и чего вы  давно
лишены. - Масаси отшвырнул полотенце в сторону. - Вы  стары, Сийна. И слабы.
Я нужен вам, потому что я - ваши руки и ноги. Без меня вы просто беспомощный
старик, мечтающий о славе. Без меня ваши мечты не сбудутся. -  Он наклонился
над сидевшим  Сийной. - Я хочу,  чтобы вы  помнили об  этом, когда вам опять
придет в голову взять верх в беседе в присутствии других.  Это мои люди. Они
подчиняются мне. Вероятно, вы забыли, что здесь я вас только терплю.
     - Я вношу свой вклад, - спокойно сказал Сийна, - как и все остальные.
     - Смотрите, не переусердствуйте с этим вкладом, - пригрозил Масаси.
     Когда  Кодзо Сийна  сел в поджидавшую  машину, он все еще чувствовал на
своем  лице  жар  от  тела  Масаси.  Впервые  в жизни  он так  остро  ощутил
собственную, унизительную телесную немощь.
     Сийна  дал знак  водителю, и машина тронулась. Въехали в город, и Сийна
сказал, куда ему нужно. Очутившись в районе Синдзуки, он приказал:
     - Останови здесь и жди. У меня назначена встреча.
     Водитель вылез и  ступил на тротуар. Народу было много. Сийна посмотрел
на часы.  Не скоро еще  удастся где-нибудь  смыть  с лица запах пота Масаси.
Сийну  вдруг  захлествнула  ярость,  которую он  старательно  сдерживал.  Он
стиснул кулаки. Даже такой выдержанный человек, как Кодзо Сийна, едва терпел
заносчивость Масаси.
     В  юности Сийна не сносил оскорблений. Он вспомнил,  как однажды, когда
он учился в колледже, кто-то из старшекурсников высмеял его. Тогда Сийна был
молод и горяч. Он тотчас набросился на обидчика, и  в награду  за  прыть его
вываляли  в грязи возле школы. Но тем дело  не кончилось. Сийна затаился. Он
перебрал множество способов мести. И наконец остановился на самом изящном, а
потому  самом  сладостном. В конце  семестра, когда  старшекурсник  вместе с
другими подающими надежды выпускниками должен был держать экзамен, от итогов
которого зависело,  попадет ли испытуемый в одно из  престижных министерств,
Сийна перевел стрелки будильника. Парень на три часа  опоздал  на экзамен, и
его исключили. Не помогли даже мольбы могущественного папаши.  Карьера сынка
была загублена.
     Но  когда  Сийна  увидел  шагающего  к   машине  человека,  его  кулаки
разжались.  Он улыбнулся. Грубость Масаси была  мгновенно забыта; сладостное
удовлетворение изощренной местью наполнило его душу.
     Водитель распахнул заднюю дверцу.  Подошедший заглянул в  машину, потом
сел  рядом  с  Сийной.  Минуту  спустя  машина  влилась  в полуденный  поток
транспорта.
     -  Как  я  уже сказал  вам  по  телефону,  -  обратился Сийна  к своему
спутнику, - я полностью в вашем распоряжении. - Он улыбнулся. - Я знаю  один
чайный  домик.  Там очень тихо и удобно. Там мы будем пить чай, есть рисовые
лепешки, и вы расскажете мне, чем я могу быть вам полезен.
     -  Вы очень добры,  Сийна-сан, - сказал  его  собеседник. -  Думаю,  мы
сумеем прийти к соглашению, которое отвечало бы нашим обоюдным желаниям.
     Он подвинулся, и солнце осветило его лицо.
     Это был Дзедзи Таки.


     В 8.22 утра Лилиан  сняла  трубку  телефона-автомата  на главной  улице
Джорджтауна. Она  набрала  местный  номер,  услышала щелчок, потом  гудок, и
набрала номер телефона по ту сторону Атлантики, который помнила наизусть.
     После  третьего  гудка  ответил  голос  с заметным парижским  акцентом.
Лилиан назвалась, но не своим настоящим именем.
     - Мне нужно с ним поговорить, - бегло произнесла она по-французски.
     - Его нет, - неуверенно ответил мужской голос на другом конце провода.
     - Тогда  свяжитесь с ним и передайте,  чтобы позвонил мне, - настаивала
Лилиан. Она прочла вслух номер телефона-автомата.  - Я пробуду здесь  десять
минут.
     - Я попробую, мад...
     Она   резко  нажала  на  рычаг  и  тут  же  подняла  трубку,  незаметно
придерживая  его.  Разглядывая  любителей попялиться на  витрины, она делала
вид, будто разговаривает по телефону.
     В ожидании звонка Лилиан попробовала успокоиться и собраться с мыслями.
Но ни о чем  другом,  кроме страшной опасности,  грозившей  сыну, думать  не
могла. После смерти Филиппа и похищения Одри она  и так  едва держала себя в
руках.  А  теперь еще Майкл.  Не  слишком ли?  Она  закрыла  глаза,  пытаясь
сдержать подступающие слезы.
     Телефон   зазвонил   через   девять   минут.   Лилиан   вздрогнула   от
неожиданности, у нее заколотилось сердце. Она отпустила рычаг.
     - Алло, - на французский лад сказала она.
     - Бонжур, мадам, - произнес приятный мужской голос. - Как у вас дела?
     - Я в ужасе, - призналась Лилиан.
     - Этого следовало ожидать, - сказал голос. - Но вы не передумали?
     - Я боюсь, - сказала Лилиан. - Впервые в жизни.
     - Это значит, что вы живы, - ответил голос. - "Праздничный пир ощущений
опасностью назван".
     - Который там у вас час? Никак не могу сообразить.
     - Начало пятого вечера. А зачем вам это?
     - Скоро вы пойдете домой к жене, -  сказала она.  - Я пытаюсь себе  это
представить. Иногда полезно подумать о неприятном.
     - Все будет в порядке, Лилиан.
     - Все будет в порядке у вас. В вашем положении все очень просто.
     -  В моем  положении, - произнес  голос,  - все не  просто. Пожалуйста,
запомните это.
     По  улице проносились машины. Лилиан казалось, что она смотрит на экран
телевизора. Она уже начала отгораживаться от суеты жизни.
     - Когда к вам попадет то, что нужно? - спросил голос.
     - Завтра вечером.
     Почему у нее так стучит сердце?
     - Но вы все равно далеко.
     Потому ли,  что  знала, как опасен может быть этот человек? Конечно, не
для нее. Для других.
     -  Вы все сделаете, как  надо, - мягко произнес голос. - Я в  вас верю.
Что касается вашей  семьи, еще раз заверяю,  что я  не  причастен  к  смерти
вашего мужа.
     - Вы что-нибудь слышали об Одри?
     - Боюсь, что нет. Ее похищение не меньшая загадка, чем гибель Филиппа.
     Сейчас  он  говорил  совсем  как  Джоунас.  Впрочем, у этих двух мужчин
действительно много общего. Лилиан прижалась лбом к стеклу.
     - Я устала, - сказала она. - Я так устала.
     -  Осталось совсем  немного,  -  произнес  голос.  - Через три  дня  мы
встретимся и все кончится. Навсегда.
     - А мои дети?
     -  Я сделаю все, что в моих силах, чтобы уберечь их от беды.  Как  Бог,
простирающий над ними свою длань.
     - Может, мне тогда уповать на вас?
     Собеседник непринужденно рассмеялся.
     - Как, - сказал он, - разве вы еще не поняли? Вы ведь это и делаете.


     - Ты хочешь очутиться со мной в постели? - спросил Майкл.
     Элиан рассмеялась.
     - Возможно. Пожалуй, да. - Они сидели в кухне, Элиан готовила обед. - А
почему ты спросил?
     - Пытаюсь понять, зачем ты пригласила меня сюда.
     -  Затем, что мне так хотелось, - просто и откровенно ответила девушка.
Она умела быть откровенной. Подойдя к холодильнику, Элиан достала зелень.
     - А как же твой дружок?
     - Что мой дружок? - Она оторвала несколько листьев латука.
     - Он же из якудзы.
     Она повернулась, ее руки замерли.
     - Откуда ты знаешь? Я тебе этого не говорила.
     - Еще как говорила. Ты упомянула гири, а это слово из языка якудзы. Или
гири имеет отношение к твоей прошлой жизни в большом городе?
     - Что ты знаешь о якудзе? - спросила Элиан, снова принимаясь за зелень.
     Майкл встал.
     -  Достаточно, чтобы мне стало не по себе, если бы твой приятель сейчас
появился в дверях.
     Элиан улыбнулась.
     - После того как ты спас меня сегодня, мне трудно представить себе, чем
вообще тебя можно напугать.
     - Пистолетом, - ответил Майкл и положил в рот листик салата.
     Элиан смотрела, как он ест.
     - В газетах много пишут о якудзе. Но откуда ты узнал про гири?
     - Я несколько  лет учился в Японии, - ответил Майкл. - Отец послал меня
туда. После войны он служил в американских войсках в Токио.
     Элиан резала зелень.
     - Чему ты учился в Японии?
     - Живописи, - ответил он.
     - А еще? - спросила она. - В твоем "джипе" я заметила катану. Ты умеешь
ею пользоваться?
     - Я многому научился в Японии. Но самое главное - живопись.
     - И ты этим зарабатываешь на жизнь? Живописью?
     - Частично.  Когда я рисую, я  счастлив. Но приходится думать и о хлебе
насущном. - Он рассказал ей, что начал печатать репродукции картин.
     Элиан улыбнулась, продолжая шинковать зелень.
     - Как это здорово - взять в руки кисть и  что-нибудь  нарисовать. - Она
рассмеялась. - Я завидую тебе. Всякая  пустота приводит  меня в ужас. Чистые
страницы, чистые холсты. Мне все время хочется закрасить их черным цветом.
     - Но тогда они исчезнут, - сказал Майкл.
     - Нет, они мне  просто больше не будут страшны. -  Она отодвинула кучку
нарезанной  зелени и  принялась  за  грибы.  -  Заключенная  в  них  анархия
становится управляемой или, по крайней мере, удерживается в рамках.
     - Анархия?
     - Да.  Тебя  никогда  не  пугало пустое чистое  полотно? Слишком  много
возможностей. Это сбивает с толку.
     -  Конечно, - сказал Майкл, - если подходишь к холсту, не зная заранее,
что собираешься нарисовать.
     Элиан нахмурилась.
     - А ты всегда знаешь, что собираешься  делать?  Это, должно быть, очень
скучно.
     - Вот ты сама и ответила на свой вопрос. - Майкл улыбнулся. - Я знаю, с
чего и как начну... А дальше... - Он пожал плечами.
     Она явно о чем-то задумалась.
     - Насколько  хорошо ты  знаешь якудзу? Ты говорил, что  некоторое время
жил в Японии. Ты встречал кого-нибудь из них?
     - Может, и встречал, но мне об этом не известно. Наверное, они не очень
отличаются от других людей.
     - Еще как отличаются, -  сказала Элиан. - Они стоят особняком. Японское
общество  считает их неприглядными,  и они  наслаждаются этой  ролью.  Слово
"якудза"  составлено  из  иероглифов  трех  чисел.  При сложении  получается
количество очков, соответствующее проигрышу в азартных играх. Боевики якудзы
считают, что обречены быть героями в своем маленьком мирке.
     - Судя по тому, что  я о них знаю, - сказал Майкл, - такой романтизм не
очень вяжется с их общественной опасностью.
     Она кивнула.
     - Они очень опасны. - Элиан положила нож, включила одну  из конфорок  и
поставила на  нее кастрюлю. - Может быть, я зря это говорю,- она одарила его
мимолетной улыбкой,  - но ты обязан  защищать меня до  конца  моих дней, так
ведь?
     Майкл промолчал, и она продолжала:
     - Дело в том, что мой  приятель действует мне на нервы. Ты прав. Он  из
якудзы. Знаешь,  поначалу  мне даже нравилось  встречаться  с ним. Нет, тебе
этого не понять.
     - Он  важная птица, - сказал Майкл. -  Сам кахун. Очень даже понятно. -
Майкл положил в рот немного зелени. - И что произошло?
     -  Он очень груб,  - сказала  она, -  кичится  своим  положением, любит
ввязываться в драки. Я терпеть этого не могу.
     Майкл пожал плечами.
     - Ты скажи ему. Элиан рассмеялась.
     - Я говорила, а что толку? Он  никого не слушает и  делает, что  хочет.
Слишком своеволен. Я ничего не могу сделать
     - Можешь, - сказал Майкл, - если захочешь.
     - Пистолет и мне действует на  нервы,  - сказала она, вдруг вскрикнула,
едва не выронив  кастрюлю с кипятком, и принялась дуть на обожженную руку. -
Черт!
     Майкл  взял ее  руку, повернул к себе; кожа покраснела,  на месте ожога
вздувался волдырь.
     - Какие-нибудь антисептики у тебя есть?
     Элиан покачала головой.
     -  И бинтов тоже нет. Ничего, это  не  смертельно. - Она прижала губы к
ранке.
     Майкл посмотрел на нее.
     - Так  твой друг тебе угрожал? - спросил он, возвращаясь  к прерванному
разговору. - Размахивал пистолетом у тебя перед носом?
     - Возможно, -  сказала она, снова беря в руки нож, и слегка поморщилась
от боли. - Сначала он меня ударил.
     -  Господи, - Майкл подумал  об  Одри и  Гансе. О  том, что  сотворил с
немцем.
     - Он очень... сильный.
     Тут  бы  Майклу  сказать:  "Сама  впуталась  в  эту  историю  - сама  и
выпутывайся", - но он  этого  не сказал. Почему? А если  ее дружок и  впрямь
работает  на Итимаду?  Строя  из  себя  ревнивого  любовника, Майкл  мог  бы
выиграть  время,  если его поймают  возле  дома толстяка. А время  ему очень
пригодится,  когда надо будет  выбираться оттуда. Точно, подумал  Майкл. Вот
оно. Найти повод для вторжения на участок Итимады оказалось детской забавой.
     - На кого он работает, этот твой дружок? - спросил Майкл.
     - Что ты собираешься делать?
     - Если  от  наемных служащих  мало  проку, -  сказал  он, - обратись  к
начальнику агентства.
     Элиан рассмеялась.
     - Какая прелесть.
     - Я не шучу.
     - Я тебе не верю.
     - А ты испытай меня. На кого работает твой дружок?
     - Есть такой толстяк Итимада. Он главный кахун якудзы на островах.
     - А где он живет? - спросил Майкл, заранее зная ответ.
     - Чуть дальше того места, где мы столкнулись. В Кахакулоа, помнишь?
     - Мне пора, - сказал Майкл, направляясь к двери.
     - Куда ты собрался? - Она вытерла руки о фартук. - Обед почти готов.
     - Ты сказала, что я должен оберегать тебя.
     Она обошла его и приблизилась к двери.
     - Ты это серьезно?
     Майкл взглянул на нее.
     - А ты нет?
     - Брось.  -  Она  засмеялась,  пытаясь  обратить все в шутку. - А кроме
того, у них пистолеты. Скорострельные. Итимада не любит незваных гостей.
     Майкл направился к двери.
     - Замечательно, - сказал он. - Придется избегать линии огня.
     - За каким чертом ты ввязываешься?
     - Я тебе уже сказал.
     - А я ни на секунду не поверила. Во-первых, мы  только что встретились.
Во-вторых, почему нужно  делать это именно сейчас, а не утром, как сделал бы
любой нормальный человек?
     - Утром Итимада меня увидит, - сказал Майкл.
     - Ты идешь не ради меня, - сказала Элиан. - Тебе самому что-то нужно от
Итимады.
     - Возможно. - Он пожал плечами. - Что из того?
     - Зачем было лгать мне? К чему вся эта болтовня про заботу обо мне?
     - Это не болтовня, - ответил он.
     Элиан удивленно покачала головой.
     - Не могу понять, шутишь ты или говоришь серьезно.
     - И не пытайся, - ответил Майкл. - Иногда я и сам себя не понимаю.
     Увидев, что он все-таки собирается уходить, она сняла передник.
     - Хорошо, тогда едем вместе.
     - Ни в коем случае.
     Она надела жакет, отбросила со лба волосы.
     - Интересно, как ты собираешься попасть в темноте в поместье Итимады?
     - Как-нибудь попаду, - сказал он.
     - Ты уверен? Тебе известно о собаках,  проводах под током, прожекторах?
-  Элиан  смотрела ему в глаза.  - А кроме того, ты не  знаешь, ни как зовут
моего дружка, ни как он выглядит.
     Майкл понял, что  без нее ему  не обойтись.  Он не хотел никого с собой
брать, но другого выхода не  было. Эта женщина поняла, что он ей солгал, что
у него свои причины лезть на участок толстяка Итимады. Если он не возьмет ее
с собой, она вполне  может тут же позвонить своему  дружку. У Майкла не было
ни малейшего желания лезть на рожон.
     - Хорошо, - буркнул Майкл, открывая дверцу. - Садись в машину. Но держи
язык за зубами и делай, что я тебе скажу, ладно?
     - Конечно, босс, - ухмыльнулась Элиан. - Как скажете.


     - Рука болит?
     - Не очень.
     Но  он успел  рассмотреть ее  руку, когда она садилась в  машину. Около
Лахайны Майкл  свернул с шоссе, и  дорога очень  скоро вывела к  аптеке.  Он
купил   бинт,   мазь  от  ожогов,  рулончик   пластыря  и  небольшой  флакон
аэрозольного антисептика.
     Вернувшись в  "джип", Майкл  обработал обожженную руку Элиан аэрозолью,
убрал  флакон в  карман. Затем  наложил  мазь,  забинтовал руку  и  закрепил
повязку пластырем.
     - Ну как?
     - Лучше, - сказала Элиан, - спасибо.
     Они  тронулись  и  поехали  дальше   на  северо-запад.  Справа  от  них
крепостной стеной высилась зубчатая громада Западных гор Мауи.  Слева лунный
свет прочертил  мерцающую  дорожку  по  темной  глади Тихого океана. Маячили
черные кресты  мачт заякоренных  рыбачьих  судов. В бухту  входил  океанский
лайнер.  Палубы  лайнера  сверкали  цепочками  огоньков.  Ветер донес  звуки
судового оркестра.
     - Думаю, тебе нужен новый друг, - сказал Майкл.
     - Лучше старый, но надежный, - ответила Элиан.
     Они проезжали мимо Каанапали, самого большого курорта. Здесь было много
отелей,  многоквартирных домов, ресторанов и даже единственный на всю округу
кинотеатр.
     Через десять  минут  уже миновали Капалуа с его площадками для гольфа и
приближались   к  океану.   Шоссе   кончилось.  Проехали   мимо   небольшого
универсального магазина,  свернули  направо, на  стертую дорогу.  Скоро  они
достигнут самой северной точки Мауи. Дорога сделала  поворот, и  вот они уже
едут  на  юг,  в Кахакулоа. Теперь лицо Элиан было  в тени,  а  лунный  свет
заливал дорогу  впереди.  Видно  было плохо, пришлось  сбавить  скорость. От
напряжения у Майкла болели плечи: дорога в любой момент могла превратиться в
грязную кашу.
     На пятьсот футов  ниже волны дробились об острые камни утесов. Миновали
Флемминг-Бич.  Оставался  самый  мучительный  отрезок  пути  -  вдоль утесов
Хонокохау.
     Майкл   выключил  фары,  сбавил  ход.  Он  был  вынужден   двигаться  с
погашенными  фарами,  иначе  машину  могли  заметить охранники  из  поместья
толстяка Итимады.
     Склоны Кахакулоа.  Машина Элиан упала с обрыва  в какой-нибудь четверти
мили отсюда.
     Майкл  проехал  мимо  закрытой  калитки и  сразу свернул  на  площадку,
специально выдолбленную в скале.  Такие площадки были  устроены  вдоль  всей
дороги, иначе встречные машины не могли бы разъехаться.
     Майкл выключил мотор.
     - Ладно, - сказал он. - Дальше ты не поедешь. Как зовут твоего дружка?
     - Блуто.
     - А тебя Оливковое Масло*. Элиан, как его зовут?
     [* Блуто,  Оливковое Масло  - персонажи  американских  комиксов. (Прим.
ред.)]
     - Если я скажу, ты меня оставишь здесь.
     - Именно так я и сделаю.
     - Я хочу пойти с тобой, - сказала она.
     - Зачем?
     -  Если  помнишь, ударили именно меня. Неужели ты не  понимаешь, что  я
могу тебе помочь?
     - Можешь, если скажешь, как его зовут.
     Элиан покачала головой.
     -  Ты  сюда  приехал  не  затем,  чтобы  при  помощи  толстяка  Итимады
приструнить моего дружка.
     - Но и ты сюда приехала совсем не за этим, не так ли?
     Она пыталась разглядеть в полутьме лицо спутника.
     - Похоже, мы оба не доверяем друг другу, - Элиан пожала  плечами. - Что
ж, так и должно быть. Я тебя не знаю, поэтому не доверяю.
     Это  безумие,  подумал  Майкл.  Я   не  могу  вовлекать  в  свои   дела
посторонних. Ему и в голову не пришло, что сам он был вовлечен только вчера.
     - Оставайся здесь, Элиан. Серьезно тебе говорю.
     Он взял сумку с катаной и вышел из машины. Подошел к калитке, достал из
сумки кусачки и принялся  за проводку.  Когда проем стал достаточно большим,
Майкл протиснулся на территорию владения Итимады.
     Элиан  тихо сидела в  машине.  Их  разделяла  сияющая  в  лунном  свете
перерезанная колючая  проволока.  Стрекотали  цикады,  где-то в вышине  пели
ночные птицы.
     - Майкл, - прошептала она, - возьми меня с собой!
     Он начал подниматься по холму параллельно дороге.
     - Майкл, - сказала она, вставляя ключ в замок  зажигания, - не оставляй
меня здесь. - Зажглись фары.
     -  О  Господи!  -  воскликнул  он.  - Ты  что,  с  ума  сошла?  Выключи
немедленно!
     - Возьми меня с собой!
     - Элиан, Христа ради, нас же увидят.
     - Возьми меня с собой! Я тебе пригожусь. Ты слышал о капканах?
     Майкл остановился.  О  капканах он не  знал.  В  досье, что передал ему
Джоунас, о них не было ни слова.
     Она увидела выражение его лица.
     - Значит, не слышал. Их установили  на прошлой  неделе. Я знаю, где они
находятся.
     Майкл  посмотрел  на звезды, взвешивая  "за"  и  "против". Как  узнать,
правду ли она говорит?
     - Хорошо, - сказал он наконец. Далеко впереди залаяла собака.


     Толстяк  Итимада  заметил  свет  у главных  ворот, когда  его  вертолет
подлетел к дому. Он с утра  искал  Майкла Досса. Устав  от  дорог, весь день
провел в вертолете, подальше от грязи. И от возможной слежки со стороны Удэ.
Толстяка злило, что Майкл исчез, как в воду канул.
     Пилот, рядовой боец якудзы по имени Вэйлеа Чарли, сказал:
     - Хотите, я по радио свяжусь с домом, и они спустят собак? Или вы ждете
гостей?
     - Погоди, - Итимада уже прижал к глазам  бинокль  ночного  видения.  Он
разглядел сидящую в машине женщину. Потом,  когда  фары  погасли, проследил,
как она перешла через дорогу и  пролезла сквозь умело проделанную в изгороди
дыру. Там ее кто-то поджидал.  Это был мужчина.  - Спустись пониже, - сказал
Итимада, - и быстро.
     Вэйлеа Чарли  заложил вираж;  желудок толстяка,  казалось, провалился в
яму.  Толстяк сосредоточился, чтобы  не потерять  мужчину  из поля зрения. У
бинокля  была  отличная разрешающая способность,  но мужчина  стоял  спиной.
Толстяк отдал приказание, и вертолет опустился еще ниже.
     Теперь  толстяк сумел рассмотреть  лицо мужчины  получше,  и сердце его
забилось. О Будда, подумал он. Чтобы узнать этого человека, Итимаде не нужен
был фотоснимок. Вылитый Филипп Досс двадцать лет назад.
     - Забудь о собаках.
     Приказав  пилоту посадить вертолет на площадку в центре поместья, рядом
с домом, толстяк подумал об иронии судьбы.  Целый день он искал сына Филиппа
Досса, а тот собственной персоной пожаловал к нему домой.
     Гонка закончилась, подумал толстяк, когда вертолет  подняв облако пыли,
сел на площадку. Я пришел первым.
     Но   когда   он,  пригнувшись,  отошел  на  безопасное   расстояние  от
продолжавших  вращаться  лопастей,  то  понял,  что  собак  кто-то  все-таки
спустил. По лаю он определил, что доберманы напали на след.
     Толстяк Итимада побежал на лай.


     Майкл  услышал лай  собак. Они  с  Элиан  были еще далеко от  дома. Шум
вертолета достиг его слуха.
     - Они знают, что мы здесь!
     Майкл схватил Элиан за руку и бросился вперед.
     - Не сюда, -  сказала она,  увлекая его влево. - Здесь полно ловушек. -
Элиан прижалась к нему. - Смотри под ноги. - Она  провела Майкла мимо хорошо
замаскированного и весьма неприятного на вид капкана.
     Теперь Майкл был рад, что взял ее с собой. Он достал из сумки несколько
небольших комков ваты, бросил их вправо, а сам повернул налево.
     - Зачем ты это делаешь? - спросила Элиан.
     По  крайней  мере, она не запыхалась,  подумал  Майкл,  начиная  долгий
подъем. Не стала обузой, как я опасался. В тени деревьев они остановились.
     -  Запекшаяся  кровь,  - сказал  он. -  Ею  пользуются  садоводы, чтобы
уберечь растения от зайцев. Надеюсь, кровь собьет собак со следа.
     - Ненадолго, - ответила Элиан.
     -  Мне  больше и  не  понадобится. Пойдем.  -  Майкл  взял ее за  руку.
Пригнувшись, они двинулись через пустошь, густо засыпанную  песком. Впереди,
в  просветах между деревьями, виднелись освещенные окна дома. Майкл не пошел
на свет, а начал забирать влево, подальше от лающих доберманов.
     Майкл хорошо  помнил план участка. Почти все время полета он заучивал и
запоминал  все,  что содержалось в  переданных дядей Сэмми бумагах. Он знал,
что ему могут пригодиться любые, даже самые незначительные сведения.
     После  того   как  он  нашел  находящиеся  под   напряжением   провода,
разобраться  с  ними  было   несложно.  Майкл  следил  только,  чтобы  Элиан
оставалась у него за спиной и случайно не наткнулась на один провод, пока он
отсоединяет второй.
     Они снова двинулись вперед, огибая дом. Но Майкл провозился с проводами
дольше, чем рассчитывал. Лай собак изменился в тональности. Майкл понял, что
псы нашли  комки  с запекшейся  кровью.  Разочарованные  неудачей, доберманы
взяли новый след.
     Не обращая  внимания на прожекторы, Майкл  увлек Элиан вперед. Поначалу
он собирался вывести прожектора из строя, но на  это не  оставалось времени.
Вперед, через газон, оставив позади спасительную тень деревьев.
     Он слишком  поздно  понял свою  ошибку.  Разом  вспыхнувшие прожекторы,
прочертив во мраке  широкие светлые полосы, превратили  ночь в день. Майкл с
Элиан  четко выделялись на фоне  белой  стены дома. Теперь собаки  их просто
увидели. Вот звери вылетели на освещенную поляну из темного леса.
     Три добермана,  подумал  Майкл.  "Это взрослые кобели,  -  говорил дядя
Сэмми. - Они натасканы на  людей,  сынок. Ты  знаешь, что это значит?  После
того как  они  слышат команду,  остановить  их может только смерть. С  этого
момента у них единственная цель - вцепиться тебе в глотку и разорвать ее".


     - Что,  черт  возьми,  происходит? -  закричал толстяк  Итимада.  - Кто
спустил собак?
     И  тут  зажглись  прожекторы.  О  Будда,  подумал  толстяк.  При  такой
иллюминации у Майкла Досса  нет ни  единого шанса.  Собаки  разорвут его  на
куски.
     Он увидел одного из инструкторов и заорал на него.
     - Напрасно кричишь, - произнес кто-то. - Он тебе больше не подчиняется.
     Толстяк развернулся и увидел вышедшего из темноты Удэ.
     - И все остальные тоже.
     - Это мой дом! - закричал Итимада. - И мои люди!
     - Они  были твоими, - ухмыльнулся Удэ. Он прямо-таки блаженствовал. - Я
тебе сказал, что  Масаси дал  мне все  полномочия. Я здесь  оябун.  Теперь я
отдаю приказы.
     Толстяк шагнул было к нему, но остановился, увидев в руке Удэ "Мак-10",
небольшой автоматический пистолет.
     - Не надейся, - предупредил Удэ, - я не намерен подпускать тебя слишком
близко. Я хорошо знаю, на что способны твои руки.
     - Мы можем договориться, - сказал толстяк Итимада. - Заключить сделку.
     - Да? И что же ты можешь мне предложить?
     - Деньги. Удэ рассмеялся.
     - Кто-то пробрался на  твою  территорию, Итимада. Может, ты мне скажешь
кто?
     - Не знаю. Наверное, кто-то из местных.
     Удэ нахмурился.
     - С меня довольно твоего вранья. - Он махнул рукой. - Иди в дом.
     -  Интересно,  как  вы собираетесь  следить и  за мной,  и за  незваным
гостем? Удэ ухмыльнулся.
     -  За  тобой  присмотрит  кто-нибудь  другой.  - Он махнул  пистолетом,
толстяк Итимада обернулся и увидел оружие в руке Вэйлеа Чарли.
     Пилот виновато улыбнулся.
     - Извините,  босс,  - сказал он,  -  но  когда Токио  говорит, я должен
слушаться.
     - Отведи его в дом, - приказал Удэ. И снова прислушался к лаю.


     Майкл отослал Элиан подальше от освещенной  площадки возле дома, а  сам
вышел на свет. Собаки окружали его, и он был бессилен им помешать.
     Проходя под  большим деревом, Майкл  повесил сумку на  одну  из  нижних
веток. Затем достал катану, найденную для  него дядей Сэмми. Это был хороший
старый  меч. Кожаная оплетка рукояти  порвалась, но  у клинка были идеальный
вес и балансировка, что обеспечивало сокрушительную силу удара.
     Собаки выскочили из темноты все разом, как их учили. Майкл  стоял к ним
боком, выставив правое бедро вперед и держа меч  двумя руками. Левый  локоть
поднят, вес тела приходится на правую ногу.
     Две  собаки  бросились  на него. Они  пересекли  границу  света и  тени
одновременно,  но  под разными углами.  При  таком  освещении  они  казались
двуглавым чудовищем.
     "Итто риодан". Одним ударом разрубить противника надвое.
     Майкл бросился навстречу псам, намереваясь перехватить их в полете. Его
катана  взмыла вверх - такая острая,  что не видно клинка, если смотреть  со
стороны острия, - вонзилась в грудь первого  добермана. Продолжая двигаться,
Майкл  повел  левым  плечом  и оттолкнул  раненую тварь. Описав полный круг,
рубанул мечом сверху вниз и рассек пополам туловище второй собаки.
     Майкл развернулся. Достать мечом третьего добермана он пока не мог. Тот
рычал, оскалив пасть. Под лоснящейся черной шерстью перекатывались мышцы.
     Пес бросился в атаку.  На земле  остались  глубокие борозды  от  когтей
мощных  задних  лап. Вместо того  чтобы ринуться прямо  на Майкла,  доберман
сделал короткий скачок, а уже потом напал на своего врага. Майкл использовал
прием "усен сатен". Он пригнулся и одновременно рубанул мечом справа налево,
рассекая собаке левый бок.
     Пес  рухнул к его ногам.  Лежа на боку, доберман судорожно дышал, глаза
его начали стекленеть.
     Майкл опустил  катану. Перевел дух. А  мгновение спустя  меч вылетел  у
него из рук.
     Майкл  упал на  издыхающего  пса. Попытался  повернуться,  почувствовал
навалившуюся на него тяжесть, услышал щелканье зубов.  Боль иголками впилась
в  тело. Доберман,  напавший  первым,  собрав остаток  сил,  ухитрился снова
броситься в  атаку. Майкл  захватил передние лапы пса, но тот начал молотить
его задними. Майклу нечем было отразить  яростный  натиск почти добравшегося
до цели добермана.
     Руки слабели. Меч лежал рядом,  но Майкл не мог до него дотянуться. Сил
хватало  лишь на то, чтобы уберечь горло от  яростно клацающих зубов. Задние
лапы пса норовили распороть Майклу живот.
     В полутьме собачьи  глаза горели желтым огнем, воняло псиной  и кровью.
Майкл понимал, что долго ему не продержаться.
     Челюсти щелкали все ближе и ближе. С каждой секундой Майклу становилось
все труднее отражать натиск добермана.
     Майкл  догадался,  что  надо  сделать, но  для  этого  необходимо  было
высвободить одну руку, продолжая другой отбиваться от собачьих клыков. Нужно
попробовать. Эх, была не была!
     Он высвободил левую руку, правой удерживая собачью морду. Пес как будто
понял,  что жить  ему осталось  всего ничего. Его  слюнявая пасть уже  почти
добралась до ничем не прикрытой шеи Майкла.
     Левой  рукой Майкл  нащупал в  кармане прохладный круглый металлический
предмет. Достав баллончик, он брызнул аэрозолью собаке в глаза.
     Доберман  с   воем  отдернул  морду.  Майкл   вскочил  и  схватил  меч.
Ослепленный  пес  снова  бросился  на него.  Майкл  изловчился  и в  падении
перерубил  собаке  хребет. Потом оттолкнул дохлого добермана, встал и понял,
что к нему спешат люди.
     Колени  чуть согнуты. Катана лежит на правом плече. Так  мог бы  лежать
зонт,  если бы  его  владелец захотел  укрыться  от  лучей  послеполуденного
солнца.
     Из  темноты,   оттуда  же,  откуда  чуть  раньше  выскочили  доберманы,
появились двое охранников с винтовками М-16 навскидку. Майкл прыгнул вперед.
Рубящий   удар  сверху  вниз,  разворот,   горизонтальный   укол.  Охранники
отправились следом за собаками.
     Он постоял, прислушиваясь. Убедившись, что в непосредственной  близости
опасности нет,  Майкл убрал меч в ножны, засунул его за пояс, потом  влез на
дерево, снял с ветки сумку, спрыгнул на землю и двинулся к дому.


     Удэ стоял на освещенной площадке возле дома, когда понял, что больше не
слышит   собачьего  лая.   Замерев,  он  навострил  уши  и   минуты  полторы
прислушивался. Ни звука, разве что шелест крылышек  порхающего мотылька. Удэ
поднес к губам рацию, но никто не ответил на вызов.
     Удэ  велел  людям  (не  считая   толстяка   Итимады,  их  было  пятеро)
перебраться в дом и  вооружиться карабинами  М-16. Вэйлеа Чарли был уже  при
оружии. Удэ приказал не убивать неизвестного  гостя, а только ранить, причем
никто из них не знал, в кого им придется стрелять.
     Удэ позвал Вэйлеа Чарли и толстяка Итимаду с собой в гостиную.
     - Чего они хотят? - спросил Вэйлеа Чарли.
     -  Заткнись,  -  ответил Удэ.  - Твое  дело -  следить,  чтобы  Итимада
оставался на месте и подальше от оружия.
     Удэ проверял патроны, когда вылетело окно и на его людей посыпался град
осколков. Охранники открыли пальбу из своих М-16, и пули буквально разорвали
в клочья предмет, который разбил стекло.


     Выпустив стрелу, Майкл отбросил  складной охотничий арбалет и побежал к
восточному крылу дома. Распахнув окно спальни, забрался внутрь.
     Майкл надеялся, что  виниловый  надувной манекен, который он привязал к
стреле, отвлечет внимание охранников, и он получит немного времени.
     В  спальне было  пусто. Майкл  обнажил  катану, осторожно открыл дверь.
Воняло  порохом. В  темноте  грохотали выстрелы. Может, гангстеры  поубивают
друг друга, подумал он.
     Повернул  по  коридору  налево. Дальше - покои  толстяка Итимады. Держа
перед собой меч, Майкл ворвался в комнату, бегом пересек спальню и смежную с
ней ванную. Никого.
     Чтобы узнать, кто где находится, обязательно нужно было прочесать дом.
     Еще одна ванная, тоже пустая.
     Майкл дошел до  развилки.  Налево  был кабинет,  направо - кухня, прямо
перед ним находилась гостиная. Разумеется, первым делом нужно было осмотреть
кухню. В ней не было больших окон, которые трудно оборонять.
     Он прислонился к одной  из створок двери,  поднял  меч и  приставил его
острие к другой створке. Затем резким толчком открыл дверь.
     В комнате два человека, один из них тут же выстрелил.
     Но  Майкл колесом вкатился в комнату. Размахивая мечом, встал на  ноги.
Разрубил одного из охранников, второй обернулся на крик первого.
     Майкл дважды рубанул мечом, и второй охранник свалился.
     Опять бегом по коридору.  Вторая дверь из кухни вела в столовую, оттуда
слышалась стрельба. В столовой - еще  один сторож. Когда дверь распахнулась,
он все еще продолжал стрелять.
     Майкл свалил его  одним  могучим ударом.  Стрельба продолжалась.  Майкл
отступил в коридор, бандиты двинулись за ним. Услышав, что они приближаются,
пробежал по коридору,  пять шагов в сторону кухни,  опустил  руку  в карман,
достал зажигалку и с полдюжины шутих с длинными запалами.
     А сам бросился в другую сторону, в кабинет толстяка Итимады.


     Когда Удэ  увидел  изрешеченные  пулями остатки винилового манекена, он
послал  двух человек в кухню, а еще одного - в  противоположную комнату, где
начинался коридор в столовую. Остальных он оставил на своих постах.
     Однако через несколько минут ему пришлось изменить тактику.  Во-первых,
трое уже  были выведены из  строя. Во-вторых,  все успели мельком разглядеть
одного из нападавших.
     Удэ немедленно послал оставшихся охранников  вперед по коридору. Сам он
последовал  за  ними  на  некотором  расстоянии.  Это была  не  трусость,  а
осторожность.
     Он  чуть  не оглох  от  выстрелов.  Ему  хорошо  было  видно, как  трое
охранников спокойно  идут  по коридору.  Но когда они дошли до  ответвления,
что-то случилось. Они бросились в кухню.  Что они задумали? Удэ окликнул их,
но его  не услышали. Потом  в коридоре промелькнула тень. Блеснула вороненая
сталь. Катана! Молниеносный нырок вперед и вниз.
     Майкл  Досс,  понял Удэ.  Он потерял  несколько драгоценных  мгновений,
оценивая положение,  потом  отступил назад.  Он почуял западню и  не имел ни
малейшего намерения угодить в нее.
     Удэ вернулся, но уже с Вэйлеа Чарли. Мощным толчком послал его вперед.
     Прямо  на  что-то острое, блестящее  и, казалось,  бесконечно  длинное.
Лезвие  пронзило Вэйлеа Чарли насквозь. Он закричал от боли, потом нахлынуло
спасительное беспамятство, и Чарли упал.
     Майкл выдернул меч  и отступил.  Пинком распахнул  дверь  и оказался  в
последней комнате, в  кабинете. Там стоял резной стол и  огромное кресло. Из
открытого окна открывался  вид на  залитый светом  участок. Листья банановых
деревьев отбрасывали на стены свои тени.
     Где же толстяк Итимада?
     Майкл повернулся и замер на месте.
     Фигура Удэ занимала весь дверной проем.
     - Положи катану,  -  велел Удэ,  направляя на  Майкла пистолет.  Он был
готов  нажать  на курок и  не отпускать  его до  тех пор, пока от  Майкла не
останутся только клочья. - Майкл  Досс. - Он вошел в комнату. -  Это хорошо.
Для меня. - Удэ засмеялся.
     - Конечно, я тебя убью,  - сказал он, не отрывая от Майкла  глаз. Майкл
собирался положить катану на пол, но Удэ покачал головой. - Нет. Сунь в ящик
стола. Рукоятью вперед. Я не хочу, чтобы эта штука была у  тебя под рукой. -
Он кивнул. - Вот так-то лучше. -  Удэ ухмыльнулся, помахивая пистолетом. Ему
нравилось  ощущение  власти, даваемое  пистолетом в  руке.  - Тебе  придется
многое мне рассказать, прежде чем я с удовольствием прикончу тебя. - На лице
Удэ застыла улыбка. - Думаю, прелюдия будет даже приятнее, чем концовка.
     - Кто ты такой? - спросил Майкл. Удэ недоуменно вздернул брови.
     -  Я  член Таки-гуми. Ты  слышал о моем оябуне, Масаси  Таки?  Конечно,
слышал. - Держа  Майкла на мушке, он достал красный шнурок,  который дал ему
гаваец. - Узнаешь? Это предназначалось тебе. Твой отец оставил это здесь, на
Мауи.  А теперь  ты  расскажешь мне, что это значит  и где  спрятан документ
Катей.
     - О чем ты говоришь? - Майкл ничего не понимал. Удэ покачал головой.
     - Нет, нет. Так дело не пойдет. Вопросы задаю я.
     - Но я правда...
     -  Вот этот  красный шнурок, -  Удэ  помахал  им в воздухе.  - Что  это
значит?
     Я его уже где-то видел, подумал Майкл. Но где?
     - Вы убили моего отца, - сказал Майкл. - Неужели ты думаешь, что я тебе
что-нибудь скажу?
     - В  конце концов скажешь, - ответил Удэ, - можешь не сомневаться. - Он
взвел курок.
     - Ты никого не убьешь.
     Удэ резко развернулся.
     В дверях стоял толстяк. Итимада, пистолет казался в его руке игрушкой.
     Они  выстрелили  одновременно.   Толстяк  Итимада   грузно  пошатнулся,
фонтаном брызнула кровь.
     Удэ еще нажимал на спусковой  крючок, а Майкл уже  потянулся  к катане.
Удэ ударил его по руке рукояткой пистолета.
     Застонав от боли, Майкл опустился на колени.
     Удэ прищелкнул языком.
     -  Нет,  - сказал  он, - так просто тебе это  не  удастся. - Прежде чем
отойти  на  безопасное расстояние, он  ударил  Майкла  пистолетом  по  лицу.
Засмеялся,  увидев кровь.  -  Ты  скажешь мне  все, что  нужно. - Он взвесил
пистолет на  ладони. - Теперь у меня  много времени.  Более чем  достаточно.
Теперь никто  нам не помешает, и никто  не услышит, как ты будешь кричать от
боли. А тебе будет больно, когда я прострелю тебе ногу. А через час  другую.
Потом  займусь руками.  Подумай об этом.  Уйти из жизни  без  рук, без  ног.
Обидно ведь, нэ?
     - Пошел ты к черту, - сказал Майкл.
     Удэ пожал плечами и рассмеялся.
     - Что  ж, мне лишняя  забава. - Он  нацелил  пистолет  на  правую  ногу
Майкла.
     Со стороны  окна послышался  легкий шорох. Долю  секунды Удэ колебался,
потом начал разворачиваться.
     Майкл не верил собственным глазам. Элиан уже была в комнате. В ее руках
была катана. Ударом меча она вышибла пистолет из рук Удэ; брызнула кровь.
     Элиан  сделала  второй  выпад.  Удэ едва  не  лишился  головы. Отчаянно
дернувшись, он ударился об угол стола и со стоном выбежал в коридор.
     Майкл  схватил  его   пистолет   и  бросился   вдогонку.  Ему  пришлось
перепрыгнуть  через тело  толстяка Итимады. Он увидел,  что  Удэ завернул за
угол, но, когда добежал до входной двери, того и след простыл.
     Элиан  позвала,  и Майкл  вернулся  в  кабинет.  Элиан  склонилась  над
толстяком, перевернула его и, казалось, о чем-то говорила с ним.
     Итимада перевел взгляд с Элиан на Майкла. Он тяжело, со свистом, дышал.
     - Ты сын Филиппа Досса, - с трудом проговорил он. - Это так?
     Майкл опустился на колени рядом с Элиан. Кивнул.
     - Да, я Майкл Досс.
     -  Твой отец  позвонил мне... в  тот  день,  когда его убили. - Толстяк
закашлялся,  тяжело вздохнул, некоторое время полежал с закрытыми глазами. -
Мы с ним были знакомы... раньше. Когда оябуном был Ватаро Таки. До того, как
этот сумасшедший Масаси захватил власть.
     Итимада тяжело дышал, на него больно было смотреть.
     - Досс  знал, что я  все  еще верен его  старому другу, Ватаро Таки. Он
просил меня найти тебя. И спросить, помнишь ли ты синтаи.
     Майкл вспомнил предсмертное стихотворение отца:  "Под снегопадом  белые
цапли взывают друг к другу".
     - Что еще он сказал? - спросил Майкл. - Кто его убил?
     -  Я... не  знаю.  - Толстяк Итимада хватал ртом  воздух. Казалось, его
легкие разучились работать. - Но не Масаси.
     - Тогда кто же? - настаивал Майкл. - Кто еще мог желать его смерти?
     - Догони Удэ. - Взгляд толстяка был устремлен вдаль. - Удэ взял то, что
твой отец хотел тебе передать.
     Майкл склонился еще ниже.  Каждый вдох и выдох давался толстяку Итимаде
с  трудом. Такие  звуки  могли  бы  издавать  старинные часы, нуждающиеся  в
починке.
     - Документ Катей, - прошептал он. - Что это такое?
     -  Твой отец  украл  его  у  Масаси. - Похоже, минуты Итимады были  уже
сочтены. - Масаси пойдет на все, чтобы его вернуть. Это он послал сюда Удэ.
     - Кто такой Удэ?
     - Тот, кто меня подстрелил, - сказал толстяк Итимада. - Я в него попал?
     - Он ранен, - сказал  Майкл. Времени оставалось совсем мало. - Итимада,
что такое документ Катей?
     Взгляд умирающего переместился на Элиан.
     - Спроси у нее, - сказал он. - Она знает.
     - Она?
     Толстяк улыбнулся. Он явно видел что-то, доступное лишь ему одному. То,
что находится за пределами жизни?
     -  Вера  и  долг,  - сказал  Итимада. - Теперь я понял, что значат  эти
слова. Это одно и то же.
     И он испустил дух.
     Майкл закрыл ему глаза. Он почувствовал страшную  усталость,  казалось,
он  мог бы проспать  целую неделю. Но оставалось столько неясного,  и каждый
вопрос требовал ответа.
     Он  посмотрел на  Элиан. Кто  она такая?  Еще один  вопрос,  ответа  на
который пока нет. Ладно, это позже. Сначала нужно выбраться отсюда, залечить
раны и выспаться.
     Элиан встала и церемонным жестом подала ему меч.
     Майкл  вдруг  осознал,  что  она  спасла  ему жизнь,  а  он  так  и  не
поблагодарил ее. Он отер с лица кровь.
     - Как твоя рука?
     - Думаю, так же, как твой нос, - ответила Элиан.
     - Однако меч ты держала крепко.
     Она слабо улыбнулась.
     - Пойдем.
     Им предстояла трудная дорога назад, к цивилизации.


     <i>ВЕСНА 1947</i>
     <i>Токио</i>

     Все дело было в  том, что Лилиан Хэдли Досс ненавидела своего отца. Она
вступила  в  объединенную  службу  организации  досуга  войск  только  чтобы
избавиться от его постоянных нападок.
     И  хотя  ей  нравилось,  что на  сцене она приковывала к себе  всеобщее
внимание, каждая минута, проведенная вдали от дома, превращалась в пытку. Ей
не хватало друзей, она чувствовала,  что отстала от жизни. Лилиан не  знала,
что сейчас носят, и в ходу ли те жаргонные словечки, которыми она пересыпала
свою речь.  Ей снился один и тот же кошмар: она дома, в кругу самых  близких
друзей, и все они смеются над ней.
     Лилиан  ненавидела  отца за  то,  что он  заставил  ее  приехать в  эту
презренную страну. Но еще больше - за то, что  он, по ее мнению, был повинен
в смерти братьев. Именно Сэм  Хэдли воспитал  в своих сыновьях чувство долга
перед родиной. Долг! Умереть - в этом заключался их долг? Где тут хоть капля
здравого смысла? Но  Лилиан знала, что здравого  смысла на  свете больше  не
осталось. Благодаря войне.
     У нас была такая дружная  семья, думала Лилиан. Она помнила, как весело
бывало на  Пасху  и как  она долгое лето ждала братьев, которые  должны были
приехать из своей военной академии на День Благодарения.
     На Рождество они все  вместе украшали елку,  прятали  под ней подарки в
красивых обертках, пили приготовленный мамой горячий яичный коктейль с ромом
и распевали  рождественские гимны.  Что в этом плохого? Лилиан, сколько себя
помнила, всегда  ждала этих праздников. Куда бы ни занесла судьба  семейство
Хэдли, праздничный ритуал соблюдался неукоснительно. Праздники приносили уют
в мир казарменной  размеренности. Они  были событием,  семейным  торжеством.
Лилиан связывала с ними само понятие "семья".
     Теперь, со смертью  братьев, все  это  ушло. Все унесла с собой глупая,
дурацкая война. Нет ни ощущения надежности, ни семейного уюта, больше некуда
стремиться.  Остался  лишь  Сэм   Хэдли  с  его   бесконечными  невыносимыми
обеденными разглагольствованиями о войне.
     - Смерть, - сказал генерал Хэдли как-то  за обедом, за несколько недель
до того, как  Лилиан встретила Филиппа,  - необходимый и в общем-то полезный
побочный  продукт  войны.  Что-то   вроде  естественного  отбора.   Выживают
сильнейшие. Война - это  встряска. На протяжении  истории войны вспыхивали и
вспыхивают  регулярно,  и  это  закономерно. Как Великий Потоп в  библейские
времена, война очищает Землю, дает возможность начать все сызнова.
     Лилиан не выдержала.
     - Нет, ты не прав, - сказала она, впервые гневно повышая на отца голос.
- Война  отвратительна. Она несет лишь забвение мертвым и отчаяние живым. Ты
говоришь, как наш министр. Вы оба говорите о незабываемых, о страшных вещах,
как... как о детской забаве!
     Ее трясло. Она  видела,  что  родители  ошеломлены.  Должно  быть,  они
задаются вопросом, что же случилось с их маленькой веселой девочкой?
     - Неужели  ты не видишь,  что наделала  твоя война и  твой естественный
отбор? Она убила обоих твоих сыновей! Папа, если тебя послушать, получается,
что Джейсон и Билли не были приспособлены к жизни, к  продолжению рода - что
еще ты там говорил? Это же идиотизм!
     Для Лилиан Филипп стал спасением, рыцарем без  страха и упрека.  Святым
Георгием,  который если и не убьет дракона, то по крайней мере увезет  ее из
драконьего царства. А если он и был солдатом, как ее отец, это значило лишь,
что  они  выбрали  одну и  ту  же профессию. Трудно  было  найти двух  более
непохожих  друг на друга людей. Кроме того, в Филиппе почувствовалась печаль
- Лилиан именно почувствовала,  а  не поняла ее - и эта  печаль притягивала,
будто магнит.
     Именно  эта  печаль могла  бы  придать  смысл ее жизни, если,  конечно,
Лилиан удастся разгадать и  устранить  ее причину. Лилиан  уверила себя, что
нужна  Филиппу так  же, как  он  нужен ей.  Это не  было таким уж чудовищным
заблуждением. Но если брак  основан на лжи, он не  может  быть  долговечным.
Такой брак разваливается. Или тихо умирает, покрываясь ржавчиной отчуждения.
Подобно  нерадивым  путешественникам,  предпочитающим  бесцельно  бродить по
хорошо им  известной пустыне, а не  осваивать  новые  территории,  Филипп  и
Лилиан  поддерживали угасающий огонек своего брака,  даже не подозревая, что
этому браку чего-то недостает.
     Только вот Филипп нашел Митико.
     А что было делать Лилиан?


     Солнечным ветреным днем, через неделю после их первой встречи, Филипп и
Митико  сидели  в  машине.  Он  пригласил  японку  на  пикник.  Несмотря  на
приближение весны, обедать на открытом воздухе все еще было слишком холодно.
Но в протопленной машине - в самый раз.
     Примерно на полпути Митико тронула Филиппа за рукав.
     - Сначала  я  хочу  заехать  еще в  одно  место,  - проговорила  она  и
объяснила, куда ехать. На улицах было  людно, по  центру города ехали совсем
медленно.
     Наконец Митико велела Филиппу остановиться.  Они были в Дэйенхофу, этот
район  города  Филипп  практически  не  знал. Здесь  стояли  громады  вилл в
традиционном японском стиле. По обе стороны улицы за каменными и бамбуковыми
оградами виднелись тенистые сады, росли древние криптомерии.
     - Где мы? - спросил Филипп, когда Митико вела его по выложенной камнями
дорожке к дому, скрытому от посторонних глаз густой листвой деревьев.
     - Милости прошу, - сказала Митико, снимая обувь при входе и жестом веля
Филиппу сделать то же самое.
     Голые плитки сменились бледно-зелеными циновками  татами. Исходивший от
них запах свежескошенного сена наполнял весь дом. Позади остались  массивные
деревянные  двойные  двери  киоки,   укрепленные  металлическими   полосами.
Толстые,  грубой выделки потолочные балки  составляли запутанный  узор.  Дом
навевал мысли о феодальных временах. Казалось, он перенесся в наши дни прямо
из семнадцатого века.
     В  стене перед  вошедшими было  несколько раздвижных  дверей.  Шелковые
центральные  панели  пестрели   вышитыми  оранжевыми,  золотыми   и  желтыми
фениксами с распростертыми округлыми крыльями.
     Митико опустилась на  колени и  раздвинула двери. Мановением  руки  она
пригласила Филиппа войти.
     Циновки  татами  были  обязательной  принадлежностью  парадных  комнат.
Филипп шел через порог на коленях, как того требовал обычай.
     - Добро пожаловать, мистер Досс.
     Увидев сидящего перед ним человека, Филипп отпрянул.
     - Что такое?
     - Вы удивлены,  - сказал Дзэн Годо. - Иначе и быть не могло,  не правда
ли?
     Филипп  пытался  собраться  с  мыслями,  сердце его колотилось.  "Этого
человека мне приказано ликвидировать", - подумал он.
     Годо   был  худощав,   с   длинным  волчьим   лицом  и   удивительными,
приковывающими  к  себе глазами. Его темные густые  волосы были  подстрижены
ежиком.  Безупречной  формы  бородка,  в  которой  уже  серебрилась  седина,
придавала ему сходство с морским разбойником.
     - Моя дочь Митико, - показал Дзэн Годо на девушку. - Вы уже знакомы.
     Филипп уставился на Митико.
     - Ты <i>его</i> дочь? - Он не узнавал своего голоса.
     - Я знаю, кто вы, мистер Досс, - сказал Дзэн Годо. - Я знаю, что это вы
повинны в смерти моих друзей, Арисавы Ямамото и Сигео Накасимы.
     Произнесенные вслух, эти имена произвели эффект разорвавшейся бомбы.
     Митико молчала. Она  скромно,  как школьница, сложила  руки за  спиной.
Филипп почувствовал, что его предали, обманом завлекли в ловушку.
     -  Вы  не  имеете  права,  -  сказал  он,  поднимаясь.  -  Я  сотрудник
американского...
     Филипп ощутил шеей какую-то тяжесть  и, покосившись, увидел, что Митико
держит  в руках  катану, длинный  японский меч.  Острие  касалось  ничем  не
защищенной кожи американца.
     - Митико  без колебаний  пустит его  в ход, мистер Досс, - сказал  Дзэн
Годо. - Она сенсей, мастер кэндзитсу. Вам известно значение этого слова?
     - Да, - сказал Филипп. Он не мог  оторвать  взгляда от сверкающей стали
клинка, от немигающих глаз Митико. - Кэндзитсу - искусство владения мечом. -
Он не сомневался, что Дзэн Годо не преувеличивал способностей Митико.
     - Поверьте, я не желаю вам зла, - продолжал Дзэн  Годо. - Но  имейте  в
виду, что  Митико  не раздумывая пустит в ход  меч, если мне  будет угрожать
хоть малейшая опасность.
     Филипп сел. Ничего другого не оставалось.
     - Вы говорите,  что  я  убил  ваших друзей  и соратников,  и  при  этом
уверяете, будто не желаете мне зла. И вы хотите, чтобы я этому поверил?
     -  Вместо  ответа разрешите мне  рассказать одну давнюю историю, потому
что истоки наших познаний лежат в прошлом.
     На Дзэне Годо было парадное кимоно из черного шелка с  черным волнистым
тиснением.  На  груди  вышиты  летящие белые цапли с ярко-синими  глазами  и
кончиками клювов.
     -  Отец учил  меня  уничтожать  своих врагов,  прежде чем они уничтожат
меня, - начал Дзэн  Годо. - Это был беспощадный человек. Благородный во всех
отношениях, но  он никогда не  упускал возможности  использовать сложившиеся
обстоятельства с выгодой  для себя.  И  настало время, когда  мой  отец стал
жертвой собственной беспощадности.  Он нажил  себе много  врагов, так много,
что был не в силах уничтожить их всех. Мой отец был благочестивым синтоистом
и  пылко верил  в анимизм. Он,  бывало,  показывал  мне  в сумерках деревья,
ручьи, отдельные участки  озер, поросших лесом холмов и уверял меня, что там
обитают духи. А один из них обитал, по  словам моего отца, под крышей нашего
дома. У  этого духа был несносный характер, но с отцом  он вел  себя смирно.
Только отец мог его приструнить - по крайней мере, так он мне говорил.
     Вот  к этому духу и обратился мой отец. "Враги окружают меня,  - сказал
он. - Ты советовал мне уничтожать их  быстрее, чем  они  способны уничтожить
меня. Но это не в моих силах. Что мне делать?"
     Над  его головой  зашевелились  тени, будто  ветер пронесся.  Мгновение
спустя грубый голос  произнес:  "Найди союзника,  и  он  поможет  тебе".  "Я
пытался,  - сказал мой отец. - Но не нашел никого, кому  хватило бы смелости
встать на мою защиту".
     "Поищи в другом месте", - посоветовал дух. - "Я искал везде, где только
можно". -  "Не  везде, - возразил дух.  -  Бывает,  что находишь союзников в
самых неожиданных местах".  -  "Но  у  меня не  осталось союзников,  которые
отважились бы на такую битву. У меня одни враги".
     "Тогда,  -  сказал  дух,  - тебе  придется найти  союзника среди  твоих
врагов".
     Дзэн Годо улыбнулся.
     - Положение, в котором я очутился, самым неприятным образом  напоминает
мне  тогдашнее положение моего отца. Меня тоже окружают враги, желающие моей
смерти. Они многочисленны и хорошо организованы. И обладают большой властью.
     - Почему я должен этому верить? - резонно заметил Филипп. - Вы говорили
очень убедительно,  но ведь, в конце концов, это одни слова. А к моему горлу
приставлен меч.
     Дзэн Годо едва  заметно кивнул, и Филипп перестал  ощущать  давление на
шею. Меч описал дугу, и вот уже рукоять меча лежит в ладони Филиппа.
     А потом Филипп с  изумлением увидел, как Дзэн Годо склонился  вперед  и
его лицо коснулось тростниковой циновки.
     -  Вот  ваш  шанс,  Досс-сан,  -  сказал  Годо.  -  Один  удар меча,  и
позвоночник перерублен. Вы выполните свое задание, и вам  не придется думать
своей головой. Вы и впредь будете исполнять чужие приказы.
     Филипп  посмотрел  на  Митико.  Она  стояла неподвижно.  Лицо  бледное,
застывшее. А вот глаза, казалось, и блестят, как лед, и горят, как пламень.
     Филиппу хотелось  выяснить, что задумали  Дзэн и Митико. Он приподнялся
на колено и оказался над распростертым перед ним человеком. Занес катану над
обнаженной шеей Дзэна Годо. Глубоко вздохнул и быстро опустил меч.
     Ни Дзэн Годо, ни Митико не шелохнулись.
     Лезвие остановилось в  нескольких дюймах  от шеи.  Филипп перевел дух и
только потом сел на свое место, напротив Дзэна Годо.
     Стояла мертвая тишина. Казалось, было слышно, как оседает пыль.
     Через некоторое время Дзэн Годо  поднял голову и  посмотрел на Филиппа.
Его лицо было бесстрастным.
     Филипп понял,  какая  замечательная  возможность ему  представилась,  и
решил ею воспользоваться.
     - Эти враги, о которых  вы говорите, - сказал он.  -  Не называют ли их
Дзибаном?
     Настало время проверить, насколько он  был  прав, предположив, что их с
Джоунасом заставили ликвидировать не тех людей.
     Дзэн Годо внимательно смотрел на него.
     - Да. Но я был бы вам очень признателен, если бы вы рассказали мне, как
вам стало известно это название.
     - Только если  вы расскажете мне,  кто  такой или что  такое  Дзибан, -
сказал Филипп.
     Дзэн Годо кивнул.
     -  Равноценный  обмен  познаниями. Отец  всегда  говорил  мне, что  это
прекрасный способ завязывать отношения, основанные на взаимном доверии.
     Филипп протянул ему письмо, найденное на теле Сигео Накасимы. Дзэн Годо
пробежал его глазами, потом передал Митико. Поднял голову.
     -  Мистер  Досс, что  вы  почерпнули  из  этого  письма? Филипп покачал
головой.
     - Сначала расскажите мне о Дзибане.
     -   Дзибан,  как  вам  уже,   вероятно,   известно,  означает   местную
политическую организацию, - сказал Дзэн Годо. - Однако в данном случае такое
определение  - не более  чем  насмешка. Дзибан  -  тесно  сплоченная  группа
министров  самого  высокого уровня, и объединил их под своим началом человек
по имени Кодзо Сийна.  Это весьма одиозная личность. На его совести массовые
убийства во время войны. Да-да, думаю, таких,  как он, хватало. Но Кодзо был
самым отвратительным из всех. Ему нравилось то, что он делал. Война  сначала
совратила, а потом поработила его.
     Именно Сийна первым ратовал за  военное вторжение  в  Манчжурию. Именно
Сийна  смог организовать народную  поддержку агрессии.  Он обладал  -  да  и
сейчас  еще  обладает  -  большим  влиянием  как  в  политических, так  и  в
промышленных кругах.
     Когда  война кончилась,  Сийна позаботился  о том, чтобы выйти сухим из
воды.  И  дружков  своих  не  забыл. Он  так  умело подделал  документы, что
американцы  его  и пальцем тронуть  не  могут.  Собственно,  они  даже  и не
догадываются о том,  что он делал в войну. А теперь по иронии судьбы и он, и
его  министры  стали  советниками  американцев.  Ха! Простодушные американцы
поверяют ему свои  планы. Он соглашается помочь претворить их в жизнь, а тем
временем его министры делают все, чтобы эти планы провалились.
     - А что Сийна имеет против вас?
     - Ямамото-сан, Накасима-сан и я с самого начала были против этой войны.
Я  присоединился к  Токко  только  чтобы бороться с коммунизмом,  который  я
терпеть не могу. Мы боролись против Сийны, и он до сих пор не простил нас. И
теперь, когда война  закончилась именно  так, как  мы  и  предсказывали,  мы
видим,  какие  возможности  открывает  перед  нами  американская  помощь. Мы
уверены, что если направить  развитие страны в нужную  сторону, Япония может
стать сильной независимой державой.  Сийна со своим  обществом Дзибан  хочет
совсем другого.
     - А именно?
     Глаза Дзэн Годо потемнели и утратили глубину, как озера в сумерках.
     - Сийна хочет возродить  довоенную  милитаристическую Японию. Он  хочет
устроить такую Манчжурию, какой Япония еще не переживала. Но этого ему мало.
Он жаждет получить  всю  материковую  территорию Китая,  расширить  японские
владения. Таково  предназначение  Японии, говорит он.  Такова наша карма. Он
считает, что Япония может стать великой державой, только если будет такой же
большой, как Америка или Россия.
     Господи,  подумал  Филипп,   во   что  я  ввязался?  Я  был  прав:  нам
действительно  гнали  ложную  информацию.  И  посредником  между Дзибаном  и
Силверсом  был  Дэвид  Тернер.  Непонятно только,  на чьей стороне  Силверс.
Филиппа поразила ужасная догадка, но ему нужно было подтверждение.
     Филипп рассказал Дзэну Годо, что найденное у Накасимы письмо заронило в
его душу глубочайшие сомнения. Поведал о своей встрече с генералом Хэдли и о
том, как  генерал выяснил,  что данные, на основании которых Силверс  принял
решение ликвидировать Ямамото, Накасиму и Годо, поступили к полковнику через
его адъютанта Дэвида Тернера.
     Лицо Дзэна Годо оставалось бесстрастным. Наконец он сказал:
     -   После   вашей   первой   встречи   Митико  назвала  вас  "особенным
американцем". Это меня очень заинтересовало, ибо  означало,  что вам понятны
основные заповеди японского Пути. Должен вам сказать, что  Митико замужем за
Нобуо  Ямамото.  Это старший сын Арисавы  Ямамото.  Узнав, что вы повинны  в
смерти ее свекра, она едва не лишилась рассудка.
     Филипп содрогнулся,  представив  себе,  как Митико заносит меч  над его
головой.
     -  Думаю,  ей  очень хотелось бы  увидеть вас  мертвым, мистер Досс,  -
продолжал Дзэн  Годо. - Но  все это было до вашей встречи. А  потом вы стали
"особенным американцем", и все изменилось. Поэтому-то я попросил ее привезти
вас  сюда.  - Он  потеребил свою бородку. - Именно благодаря вам я вспомнил,
что  посоветовал  моему отцу дух.  Отца  это  тогда спасло.  Надеюсь, спасет
теперь и  меня. - Он протянул руки ладонями вверх. - Пожалуй, пора объяснить
вам,  почему вы оказались здесь.  - Он  рассмеялся. - Я  хочу, чтобы вы меня
убили.


     Теперь необходимо было разобраться, что творится в штаб-квартире ЦРГ. К
этому  подталкивали  сведения,  полученные  от Дзэна Годо. Как только Филипп
понял,  что Дзибан  подсовывает  Силверсу ложную информацию, картина  начала
проясняться.  И если  предположить, что  Силверс знал,  какую информацию ему
поставляют,   многие   необъяснимые  обстоятельства  становились  понятными.
Например, почему Силверс так тщательно охранял источник этой информации. Или
почему  он  использовал сугубо  канцелярского  работника  Дэвида  Тернера  в
качестве полевого агента для самых деликатных поручений. Казалось  бы, зачем
доверять столь опасную работу такой обезьяне, как Дэвид Тернер? Теперь этому
нашлось объяснение. Адъютант  Силверса, Дэвид Тернер был напрямую  связан со
штабом.  И если  Силверс  действительно водил дружбу с Дзибаном, он  мог  не
только   контролировать   поступление   ложной   информации,   придавая   ей
достоверность, но и имел под рукой отличного козла отпущения на случай, если
кто-нибудь усомнится в подлинности сведений.
     Чем больше Филипп думал об этом,  тем глубже убеждался,  что Силверс на
самом деле не тот, за кого себя выдает. Почему он это делал - другой вопрос.
Если  честно, Филиппа это не очень волновало.  Для него  предатель оставался
предателем.  Не имело  значения,  почему он предал - из-за денег, по идейным
соображениям или под угрозой шантажа. Итог все равно был один и тот же.
     Филипп составил план действий. С присущей ему методичностью он начал  с
того,  что  проник в  штаб-квартиру ЦРГ. Вряд ли Силверсу достанет  глупости
держать в  кабинете изобличающие его  документы, но  не проверив это, Филипп
совершил бы еще большую глупость.
     Как  он и  предполагал,  в  кабинете  не оказалось  ничего интересного.
Оставалось  осмотреть квартиру Силверса. Глава  ЦРГ жил в  небольшом  уютном
домике недалеко  от  императорского дворца.  Проникнуть  внутрь не составило
никакого труда. По крайней мере, для такого специалиста, как Филипп.
     Квартира была отделана  темным деревом. Полы покрывали восточные ковры,
поглощавшие  шум  при ходьбе. Филипп  выбрал  вечер, когда  Силверс  был  на
торжественном   приеме   в  доме   Мак-Артура.   Такие  мероприятия   обычно
затягивались допоздна. Генерал отличался склонностью к напыщенным речам и не
упускал случая попотчевать ими своих подчиненных.
     Филипп  бывал  у  Силверса  дважды.  Он  всегда  моментально  запоминал
расположение комнат, так что ему незачем было зажигать свет.
     Начал он с кабинета. Там стояли старинная конторка с шарнирной крышкой,
вращающееся кресло  на  колесиках,  кожаный  диван.  Перед  книжными полками
орехового  дерева -  несколько кожаных кресел. Короче, самая что ни  на есть
европейская комната.
     Филипп просматривал  один  ящик за другим. Освещая фонариком бумаги, он
молился, чтобы ему попалось что-нибудь стоящее. Филипп был уверен, что, имея
нужные бумаги, его тесть выступит против Силверса.
     И наконец он  нашел!  В потайном отделении самого нижнего  ящика лежала
маленькая  записная книжка в черном переплете. Филипп  не мог поверить своей
удаче.  Подтвердились все его подозрения. С трудом сдерживая возбуждение, он
еще  раз  просмотрел  страницы  книжки. Да,  здесь было  все: даты  встреч с
министрами Дзибана,  чьи имена  Филипп  теперь знал, сумма  выплат, записи о
том, в какой банк и на какой счет эти суммы помещены. Все,  что требовалось,
чтобы уличить Силверса в пособничестве Дзибану.
     Наутро  Филипп  направился  в  центр  города. Предъявив  в  банке  свое
удостоверение  сотрудника  ЦРГ  и  добившись  приема у  вице-президента,  он
потребовал  всю  имеющуюся  информацию  о  банковском счете  номер  647338А.
Обладателем счета оказался не Гарольд Морген Силверс.  Собственно,  Филипп и
не  ожидал этого. Он достал  фотокопию  приказа,  подписанного Силверсом,  и
сличил его подпись с росчерком владельца банковского счета. Рука была одна и
та же.


     План дома Дзэна Годо прибыл как раз вовремя.  Дэвид Тернер доставил его
Филиппу на квартиру. Наступил момент, которого Филипп ждал с ужасом: Джоунас
придумал  способ  ликвидации,  при  котором  смерть  жертвы  будет  казаться
несчастным случаем, и ЦРГ не подвергнется ненужному риску. Задача была не из
легких, поскольку Дзэна Годо знало слишком много людей.
     Джоунас,  никогда не  забывавший  о  мерах предосторожности, не  хотел,
чтобы во  время их  разговора  Лилиан  была дома,  поэтому Филипп  предложил
Тернеру сводить ее в кино.  Она давно хотела посмотреть фильм "По ту сторону
Тихого океана",  а Филипп знал, что Лилиан  не завела друзей  ни  среди  жен
военных, ни среди местных жителей. Лилиан с Тернером послушно ушли, и Филипп
с Джоунасом занялись обсуждением задачи.
     Склонившись над планами, они еще раз повторили все, что было известно о
Дзэне Годо.  Только  погрузившись  в  перечень  цифр и фактов, Филипп  сумел
приглушить страх,  холодком разлившийся в груди. Но, когда Джоунас перешел к
деталям, он впервые ощутил всю реальность происходящего.
     Только теперь он по-настоящему представил себе, что его ждет. Ему стало
жутко.
     - Джоунас,  - сказал он, посмотрев на  часы, - давай разберемся  с Годо
сегодня.
     - Сегодня?
     - Конечно,  -  ответил  Филипп ровным голосом. - Почему  бы  и нет? Все
материалы у нас.
     Он  уже  отдал  генералу  Хэдли записную книжку,  найденную в  столе  у
Силверса.  Завтра   вещественное  доказательство  будет  у  Мак-Артура.  Вот
тогда-то поднимется настоящая вонь.  К  этому времени здесь все  должно быть
кончено.
     Филипп заставил себя ухмыльнуться.
     - Что нам мешает?
     "Должен быть свидетель, - говорил Дзэн Годо. - Чем плох ваш напарник?"
     "Мы можем сделать это вместе", - ответил Филипп.
     - Ты шутишь, - произнес Джоунас.
     - Не  пора  ли пауку высунуться из  своей  паутины?  - Филипп  наполнил
стакан. Джоунасу сегодня наверняка не помешает подкрепиться.
     Джоунас покачал головой.
     - Не знаю.
     - Но этот план - твое главное достижение, -  сказал Филипп. - Я считаю,
что ты должен принять участие. Джоунас отпил виски.
     - Кроме того,  -  продолжал  Филипп,  -  помнишь, ты рассказывал мне об
испытании?
     - В  Пикетте? - Это  была военная академия в  Кентукки,  Джоунас учился
там, прежде чем поступить в Уэст-Пойнт.
     -  Да-да, -  сказал  Филипп.  - В  Пикетте.  Вы  пользовались палашами.
Парадными  палашами.  Вы  это  проделывали  с новичками,  правильно?  Ужасно
больно.  Лезвия острее крысиных зубов. Это ведь твои слова? "Острее крысиных
зубов".
     - Да. - Джоунасу казалось, что все это было вчера.
     - Если закричишь,  если  хотя  бы  пикнешь - все кончено. Ты не  прошел
испытание. Так ведь?
     - Да. - Джоунас допил свой стакан, Филипп снова его наполнил.
     -  Точно, Джоунас.  Это ты любил  больше всего.  Ночью.  В  полнолуние.
Капюшоны,  черные  одеяния.  Обращения к духу  генерала  Пикетта. Весь  этот
юношеский  вздор.  -  Джоунас прикончил  свое  виски. -  А теперь ты сможешь
пережить все заново. Что скажешь?


     Ночь.  Капли дождя монотонно стучали по деревянному карнизу.  Одетые во
все черное, Филипп и Джоунас стояли под намокшими кедровыми колоннами.
     - Здесь его спальня, - прошептал Джоунас.
     Спрятавшись  от  дождя в  густой  листве  криптомерии,  жалобно  кричал
козодой.
     - Надень маску, - сказал Филипп, закрывая лицо черной тканью.
     Теперь слышался лишь шум дождя. Даже козодой умолк.
     -  А  ты уверен, что в доме больше никого  нет?  -  спросил Джоунас. Он
чувствовал себя  как вытащенная  из  воды  рыбина  и потому  нервничал.  - В
донесениях  говорится, что  раз  в  неделю Годо  отпускает  своих  навестить
родных. Но это будет только через два дня.
     -  Сегодня восьмое  февраля, праздник,  - сказал  Филипп. -  Хари-куйо,
месса по иголкам. В  этот день буддисты молятся  за все иголки, сломанные за
прошедший год. Ты  улыбаешься, но ведь  без  иголки ничего  не сошьешь и  не
заштопаешь. А кроме того, представь, сколько бед может натворить торчащая из
татами сломанная иголка. Не беспокойся. Кроме Годо здесь никого нет.
     - Кстати, об иголках, - сказал Джоунас. - Ты все взял?
     -  Все здесь, - ответил Филипп, похлопав себя по карману. - Все пройдет
как по маслу.
     Они поднялись на  деревянное крыльцо. Замерли, прислушиваясь. Кап, кап,
кап. Только шум дождя.
     Филипп подошел к седзи, опустился на колени. Просунул лезвие ножа между
деревянными  дверными  планками,   поднял  его  вверх,  освобождая  щеколду.
Повернулся, кивнул Джоунасу.
     Они осторожно отодвинули дверь в сторону. Дзэн Годо спал на футоне.
     Филипп  оставил обувь  за  порогом,  прополз по татами.  Он  чувствовал
спиной близость Джоунаса.
     Теперь  он  был совсем  рядом  со  спящим.  Вынул  коробку.  Внутри был
стеклянный шприц, содержимое которого  должно было  сымитировать  коронарную
эмболию. Его достал  Джоунас. Филипп вынул шприц, нажал на поршень, выпуская
воздух.  И случайно задел  фарфоровую  чашку для сакэ, оставленную  на самом
краю низкого столика.
     -  Черт! - выругался Филипп, произведя  больше шума, чем чашка, упавшая
на упругую циновку.
     Дзэн Годо  зашевелился, начал  приподниматься. Филипп попытался всадить
иглу, но Дзэн Годо выбил шприц у него из рук.
     - Черт тебя раздери, - зашипел Джоунас. - Делай же что-нибудь!
     Филипп  выхватил кусок  проволоки  с  деревянными  ручками  на  концах.
Набросил проволоку на шею Дзэн Годо, начал затягивать.
     Отчетливо  услышал,  как  отъехала  в  сторону  седзи, ведущая в  холл.
Повернул голову. Закричал:
     - Берегись!
     Над  головой Джоунаса  просвистела  катана.  Тот  отпрыгнул  в сторону,
перевернувшись в воздухе. Лезвие врезалось в тростниковую циновку.
     Филипп затягивал все туже  и туже. А  Джоунас тем временем делал ложные
выпады, нырял, крутился на месте.
     Хлынула кровь, теплым потоком заливая Филиппу руки. Наконец-то, подумал
он. Высвободил проволоку, нагнулся за шприцем, убрал его в карман. Кинулся к
Джоунасу, схватил его, когда тот уже достал пистолет.
     - Убью! - сказал Джоунас. Снова  просвистела  катана. Брызнули кедровые
щепки.
     Джоунас прицелился, Филипп ударил его по руке.
     - Ты что, с ума сошел? - Он потащил Джоунаса к выходу.
     Они выбежали на крыльцо. Филипп схватил туфли, свои и Джоунаса, засунул
их  в  карманы  куртки.  Спрыгнул  с  крыльца,  таща  за собой  упирающегося
напарника.
     - Что Годо?
     - Мертв, - ответил Филипп. Провел окровавленной рукой по руке Джоунаса,
пока дождь не смыл всю кровь. - Еще немного, и совсем бы шею перерезал.
     - Хорошо, - сказал Джоунас. - Очень хорошо.
     Филипп заметил, что он дрожит.
     Уже в машине, несясь по темным улицам, Филипп сказал:
     - Ты чуть было не натворил дел...
     - Что?
     -  Пистолет,  Джоунас.  Твой  гребаный  пистолет.  Он же  американский.
Армейского образца. Как ты думаешь, каковы были бы результаты баллистической
экспертизы, пусти ты его в ход?
     - На нас все равно не смогли вы выйти.
     -  На нас,  может,  и не вышли бы. Но Силверс наверняка  оказался  бы в
очень неприятном положении. "Полковник Силверс, что делают американские пули
военного образца  в теле  гражданина Японии?"  Ты  думаешь, он  стал  бы нас
выгораживать?
     Джоунас  молчал.  Свет   уличных  фонарей  придавал  его  лицу  злобное
выражение.  Дождь  барабанил по крыше  машины в  такт щелканью  дворников на
ветровом стекле.
     - Господи, - произнес  через  некоторое  время Джоунас. - Гнусная  была
работенка. - Голос его звучал возбужденно, глаза горели. Он повернул голову.
Зеленоватый  свет  фонарей делал  его похожим на привидение. - Но  кто, черт
возьми, размахивал мечом?
     - Какая разница, - ответил Филипп. - Годо  мертв. А  тот,  кто там был,
все равно не видел наших лиц.
     - Да, - Джоунас провел рукой по волосам. - За что тебе большое спасибо,
дружище.  -  Он  глубоко  вздохнул,  расслабляясь.  Приключение начинало его
забавлять. - Господи, этот проклятый меч едва не снес мне голову!


     Потом,  когда Филипп  вспоминал  этот день,  ему казалось, что он видит
фильм,  где  главный  герой  смотрится  в  вереницу   зеркал,  так  что  его
изображение бесконечно повторяется... И тот день, когда Митико привела его к
Дзэну Годо.  Когда  Дзэн Годо сказал ему: "Я хочу, чтобы вы  меня  убили". А
Филипп спросил: "Зачем?"
     Но ему нужно было время, чтобы все осознать. Не только саму просьбу, но
и то, как все должно  произойти.  Сомкнув  пальцы  вокруг фарфоровой  чашки,
ощущая, как тепло проникает в ладони, он наблюдал за каждым движением Митико
во время  долгой, изысканной  чайной церемонии;  несколькими днями  позже он
умышленно  столкнет  эту  чашку на пол.  Пар ленивой дымкой  обволакивал его
лицо.
     Дзэн Годо заговорил только после того, как Филипп допил до дна.
     - Я хочу, чтобы вы  верно уяснили положение. - Митико, сидевшая  сбоку,
поставила новую чашку в сложенные ковшом ладони Филиппа. - Моя "смерть" даст
мне лишь выигрыш во времени. Власть Дзибана настолько велика, что я вынужден
отказаться  от своего  имени, от своего дела, от самой жизни,  которую я вел
как Дзэн Годо. Я исчезну с политической арены.  Умерев,  я потеряю всю  свою
власть.
     Дзэн потягивал чай, Филипп последовал его примеру.
     -  Следовательно, - продолжал Дзэн  Годо, - я  должен воскреснуть.  Это
дело трудное и опасное. В одиночку  мне не справиться. А у меня только дочь.
Отрезанный от всех моих друзей, я стал очень уязвимым.  Если кому-нибудь  из
членов Дзибана  станет  известно, что  я жив, со мной расправятся в  течение
нескольких часов. Но сразу я воскреснуть не могу. Поэтому я уеду. На один из
южных островов, Кюсю.  Там я буду жить среди крестьян, выращивать апельсины,
как и они.  Я  буду работать  на земле и ни о чем  не  думать. Я  буду есть,
спать. И так скоротаю время. А здесь, в Токио, дочь займется моими делами. У
меня много денег, много вкладов. Дел хватает.
     Митико подтянула рукав  кимоно, подлила  им еще чая. Она не смотрела ни
на  отца,  ни  на  Филиппа.  У  нее,  вспоминал  позже  Филипп,  потрясающая
способность сосредоточиваться.
     - Но одна она не  сможет сделать все, что нужно, - продолжал Дзэн Годо.
- Ей нужна помощь. И только вы, Досс-сан, можете эту помощь оказать.
     Попивая чай, Филипп дивился тому, как он изменился.  Перемены произошли
незаметно,  подкрались, как вор в ночи. Он вспомнил, каким был раньше, каким
и ныне  оставался  Джоунас.  Права моя страна или нет, я исполню  приказ, не
раздумывая  и  не колеблясь.  Соединенные  Штаты  превыше  всего.  Наверное,
Джоунас и сейчас так думал.
     - Конечно,  такая  исключительная  услуга  должна  быть  вознаграждена.
Скажите, Досс-сан, вы верите в будущее? Конечно, верите. Иначе вы не были бы
сейчас здесь.  В  обмен  на вашу услугу я предлагаю вам третью  часть  своих
будущих доходов.
     - Доходов от чего? - спросил Филипп. Дзэн Годо улыбнулся.
     - Я сенсей канриодо. "Путь" чиновника определил всю мою взрослую жизнь.
Даже наше поражение в войне ничего не  изменило. Не изменит  и моя "смерть".
Конечно, о работе в одном из министерств не может быть и речи. Как  не может
быть  речи об участии в любом  законном  предпринимательстве. Слишком велика
вероятность  того,  что я  привлеку внимание  членов  Дзибана. Так  что  мне
остается только одно. Я должен уйти в подполье. Я должен вступить в якудзу.
     -  Почему  в якудзу?  - спросил Филипп. - Якудза -  это гангстеры.  Они
взяли под свой контроль азартные игры, проституцию, патинко, они  наживаются
на слабых и беззащитных. Я не хочу в этом участвовать.
     -  Жизнь полна неожиданностей, - сказал  Дзэн Годо. -  Не понимаю,  как
может такой идеализм уживаться с цинизмом вашей профессии.
     - Просто я решил для себя что можно, а что нельзя.
     -   Говорят,  изначально  якудза  должна  была  защищать  крестьян   от
бесчисленных  банд мародеров. -  Дзэн Годо пожал плечами. - Вполне возможно,
что это  всего лишь легенда. Или выдумка. Кто знает? В любом случае,  у меня
нет выбора. Если  я  хочу  победить  Дзибан,  мне нужна  власть.  Мне  нужно
управлять  действиями  чиновников, политиков, финансистов и  промышленников.
Если  вы  можете  предложить  мне  любой  другой способ,  я  буду  вам очень
признателен.
     - Не могу, - помолчав, ответил Филипп. - Но я не преступник.
     - В якудзе найдется дело и  честному человеку, Досс-сан. Я не претендую
на роль...  как это говорят у вас на  Западе? Святого? Да. Человеку святость
не свойственна. Я могу принести много пользы своему народу.  Если я этого не
сделаю -  а именно вы, Досс-сан, можете мне помешать, - тогда восторжествует
Дзибан и  безусловно приведет страну  к еще  одной войне. Они  жаждут нового
жизненного пространства. Они  считают, что таковы воля императора  и  судьба
Японии. Я не хочу сказать, что все это произойдет на будущей неделе или даже
в  будущем году, но для Дзибана это не имеет значения. Они терпеливы. Жители
Запада  не  такие.  На это-то  и рассчитывает Дзибан. Через  тридцать, через
сорок  лет  разве  сможет  кто-нибудь  вспомнить,  что  была   такая  группа
министров? Вряд ли. Вот тогда  и  придет их  время. Если я  не буду  в силах
помешать им.
     - Через сорок лет? - Филипп не верил своим ушам.
     - Да, Досс-сан. В нашем мире это не  более чем вздох.  Это ничто. Этому
вам еще предстоит научиться.
     Филипп долго смотрел на Дзэна Годо. Наконец он произнес:
     - Мне не нужны деньги.
     - Тогда что же  вам нужно? -  пытливо спросил Дзэн Годо. Не  дождавшись
ответа, он сказал:
     -  Я думаю,  вы простите  меня, но кое-что вы все-таки хотите, я в этом
уверен.  Однако  совесть  заставляет  вас отказываться. Поверьте,  Досс-сан,
незачем принимать решение прямо сейчас.
     - Я не хочу этого.
     - Но однажды, - сказал Дзэн Годо, - вы захотите.


     Когда Дзэн Годо покинул их, Митико еще долго оставалась с Филиппом.
     - Существуют некоторые особые обстоятельства, и отец хочет, чтобы ты во
всем  разобрался,  -  сказала  она. Под  пепельно-серым кимоно  у  нее  было
снежно-белое нижнее кимоно. Но  цвет был теплым: сквозь ткань пробивался жар
ее упругого смуглого тела.
     - Не понимаю, - сказал Филипп, когда пепельно-серый шелк скользнул к ее
ногам. - Не может быть, чтобы он имел в виду именно это. Ты же замужем.
     - Брак с Нобуо Ямамото, старшим из сыновей Ямамото, был  нужен  отцу, а
не мне, - сказала она. Филипп пристально смотрел на нее.
     - Он тебя заставил?
     - Заставил меня? -  Митико не  поняла вопроса. -  Он подготовил брачный
договор. Это расчет. Это сделка.  Семья Ямамото создает целую сеть компаний,
специализирующихся  на  тяжелой  промышленности.  Когда мой отец был  главой
банка "Ниппон", он начал создавать местный банк, который со  временем станет
основой концерна Ямамото. Именно так закладывается будущее  Японии,  считает
отец. Правительство  указало,  какие  именно  отрасли промышленности  должны
развиваться в первую очередь. Чтобы  оживить производство  и  заинтересовать
промышленников, банк  "Ниппон" через свои  местные  отделения  предоставляет
займы  на  очень  выгодных   условиях.  Однако   развитие   новых   отраслей
промышленности  требует времени.  Деньги  иссякают слишком быстро.  Мой отец
понял, что,  раз начав ссужать деньгами новые  компании,  местные  отделения
банков будут и дальше вынуждены это делать.
     - Чрезмерное кредитование,  так отец это называет. Потому что  в  конце
концов  кредит  станет настолько  большим,  что компания  практически  будет
принадлежать  предоставившему  его  банку.  Это  произойдет  и  с  компанией
Ямамото. С той  лишь  разницей,  что благодаря  прозорливости отца  банк уже
будет принадлежать ей.
     Услышать предсказание будущего Японии  из уст изысканной полуобнаженной
женщины  -  в этом  было  что-то  от  древних  мифов.  На  мгновение  Филипп
представил  себя странствующим мифическим  героем, встретившим в конце  пути
знаменитую  прорицательницу. Он  вспомнил, как  впервые  увидел  Митико -  в
тумане  на  развалинах  храма  Кэннон.  И  это  лишь  усиливало  то  мрачное
мистическое воздействие, которое она оказывала  на него.  Как будто она сама
восстала из пепла храма,  как будто она была воплощением душ тех, кто сгорел
в огне бомбежки, тех, чьи крики он слышал.
     -  В конце концов,  -  с трудом выдавил Филипп,  -  ты  станешь богатой
женщиной.
     -  Деньги, -  презрительно сказала Митико. - Если бы деньги не означали
власть, они бы меня просто не интересовали.
     - У Нобуо Ямамото будет власть, - сказал Филипп.
     -  Нет, - ответила  Митико.  Она так  непринужденно двигалась  в  своем
снежно-белом нижнем одеянии, что Филипп не мог отвести от нее глаз. - У него
будут  деньги.  Он не понимает,  что такое  власть.  Нобуо  не знает ни  как
обрести ее, ни что с ней делать. Он жаждет денег, чтобы устраивать вечеринки
для своих  деловых знакомых,  чтобы  обеспечивать всех девочками,  чтобы они
могли  напиться,  а  их  ласкали,  нянчили и  баловали, как  грудных  детей.
"Агу-агу, - говорю я Нобуо, когда он возвращается утром с таких вечеринок. -
Я обращаюсь к тебе на твоем языке, ты меня понимаешь?"
     У нее были такие красивые  плечи, такая изящная шея.  Под шелком кимоно
ее небольшие острые груди вздымались и опадали в такт ее дыханию. У нее была
такая  тонкая  талия,  что,  казалось,  он  мог  бы  обхватить  ее пальцами.
Раздетая, она выглядела маленькой и беззащитной.
     - Приумножение  власти,  - продолжала  Митико,  -  будет моей  заботой.
Подозреваю,  что отец  и не догадывается  об этом, но именно он научил меня,
как обращаться с властью.
     Пугающе желанной.
     -  Ты  хочешь  меня? -  прошептала  Митико.  Свет лампы  золотой  нитью
отражался в ее угольно-черных волосах. Филиппу стало трудно говорить.
     - Я бы не был мужчиной, если бы не хотел.
     - Вот  то,  что мне  нужно, - сказала Митико, вставая.  - Мужчина. А не
ребенок.
     Когда  она встала,  шелковые  складки скользнули вниз.  Тени ласкали ее
сильные бедра и сгущались у лона, пряча от Филиппа сокровенный треугольник.
     - Ты  должен желать того, что я могу дать, - сказала Митико, идя к нему
с врожденной грацией, природу которой можно  было бы определить лишь  словом
"порочная". -  Но и  в желании ты  должен быть  щедрым. - Мгновение, которое
Митико стояла над ним, прежде чем  склонить  колена, тянулось так долго, что
Филипп  чуть  не  сошел  с  ума.  - Наверное, мы эгоисты,  если остались тут
наедине, хотя и ты и  я в браке. - Она опустилась  перед ним на колени. Свет
отражался в ее глазах. - Но мне не нужен еще один эгоист.  Я и  сама не хочу
быть эгоисткой.
     Митико расстегнула манжеты и манишку его сорочки, раздвинула полы.
     - Скажи мне,  Филипп-сан, может ли  самозабвение заменить любовь?  - Ее
ладони скользнули  по его плечам,  вниз  по  рукам,  вот уже  рубашка упала,
прикрыв его  колени.  - Веришь ли  ты, как  верю я,  что  это  чувство может
облагородить вожделение?
     - Я верю в то, что мы делаем.
     Она хихикнула.
     -  В самозабвенное стремление моего отца построить лучшую Японию? -  Ее
пальцы расстегнули пряжку, вытащили ремень, принялись за молнию на брюках. -
Или в наше самозабвенное стремление друг к другу?
     Митико отодвинула рубашку Филиппа в сторону.  С  этой  женщиной  Филипп
чувствовал себя, будто пьяный.


     С той самой ночи, когда он затянул проволоку на  шее  Дзэна Годо и  его
руки обагрились кровью недавно убитого животного, Филипп испытывал  ощущение
свободы, от которого голова шла кругом.
     Он опять ушел  в  подполье.  Перешел  из  одного  подземного коридора в
другой.  Только теперь  по-настоящему  начнется  та игра, которая уже  давно
пленяла его, владела его мыслями. Теперь он мог быть одновременно и дичью, и
охотником. Это  была та уникальная  возможность, к которой  Филипп стремился
всю жизнь.
     "Когда я вернусь с Кюсю,  - говорил  ему отец Митико,  - я уже  не буду
Дзэном Годо. Дзэн Годо мертв, так ведь, Досс-сан? Вы убили его. Отныне и  до
конца моих дней  я буду Ватаро Таки. Клянусь вам, что никогда не попрошу вас
о  том,  что несовместимо с  вашим  чувством  патриотизма.  Я  знаю, как  вы
относитесь к своей стране, возможно даже лучше,  чем знаете это вы сами. Как
я уже  говорил,  во время войны  я  работал  в  Токко, особом  подразделении
полиции, вырывал с корнем ростки коммунизма,  которые, дай им волю, могли бы
набрать  большую силу  в Японии. Мой новый клан якудзы продолжит эту работу.
Видите, Досс-сан, ни одно  из моих начинаний не противоречит интересам вашей
страны".
     Тогда они сидели лицом к лицу. Представители двух таких разных культур.
Два  человека,  которых  тянуло  друг  к  другу  как  раз   из-за  пропасти,
разделявшей их.  Люди настолько похожие, что могли бы  быть  близнецами. Они
казались  воинами,  присланными  из безвременья  в  наши  дни,  в это  самое
мгновение, ради этого самого боя.


     -  Меня еще никто  не  любил,  - сказала  Митико, возвращая  Филиппа  к
действительности. - Другие знали какую-то часть меня. Моя  ли в  этом  вина?
Вероятно, да.  - Ее  взгляд был  устремлен  вдаль. - Нашей культуре  присуща
сдержанность.  Когда  люди  живут за стенами из  рисовой  бумаги,  уединение
невозможно. В Японии не существует "я", только "мы".
     Она сидела неподвижно, пристально  глядя на него. Что же Митико увидела
в нем?
     - Но мой  разум открыт. Я мыслю.  И  чувствую свое "я".  Как это  стало
возможным?  Мне этого не понять. Мне этого не вынести. Потому что невозможно
разделить  это "я" с  другим японцем. Я должна навсегда запереть свое "я" на
самом донышке сердца. Но  не  тогда, когда я с тобой. Его соски твердеют под
ее пальцами.
     - Рядом с тобой моя плоть тает как воск. Целует его соски.
     - Напряжение, сдавившее мне виски, отпускает меня. Теперь подмышки.
     - Я могу закрыть глаза. Внизу живота.
     - Я могу ощущать свое "я" и не чувствовать себя, как на луне.
     Она внезапно остановилась, прижала пальцы к губам.
     - Я и не подозревала, что мне так хочется поболтать.
     - Тебе  хочется  поболтать, -  сказал Филипп,  протягивая к ней руки. -
Точнее, и поболтать тоже.
     Он склонился над  Митико,  снял  с  нее последний  белоснежный шелковый
покров.  Он ласкал Митико языком, пока комната не наполнилась ее стонами. Ее
бедра раздвигались все  шире и шире. Наконец он возлег на нее,  твердый, как
камень,  почувствовал, как  сомкнулись  ее пальцы, направляя  его  в  жаркое
влажное лоно.
     Он  чувствовал,  что  сходит  с ума.  Казалось,  все  мироздание  вдруг
заразилось этим его безумием. Филипп  впитывал блаженство  каждой  клеточкой
тела. Он припал губами ко рту Митико. Почувствовал грудью ее огненные соски.
Попытался слиться с ней.
     И это ему почти удалось.


     Одно можно было сказать о Дэвиде Тернере: он  умел обращаться с дамами.
Он  стал  постоянно  приглашать  Лилиан в офицерский клуб, где  часто  бывал
Силверс.  Тернер  явно  превышал свои  полномочия,  что должно было очень не
понравиться  его  начальству; Тернер  был  докой  по  части  подобного  рода
выходок, но намерения его всегда бывали самыми благими.
     Что  до Лилиан,  то  ей очень нравился офицерский клуб. Он размещался в
посольстве США, белое каменное здание, заново  отделанное изнутри. Мак-Артур
заботился о том,  чтобы его  мозговой  трест чувствовал себя уютно,  поэтому
черный рынок  обеспечивал клуб (с большой  выгодой для себя) мясом, овощами,
фруктами, винами и виски.
     Но  самое  главное,  думала  Лилиан,   здесь  все  так  по-американски.
Возможно, поэтому, а может быть,  из-за того, что она  тяготилась бездельем,
устала от Японии и страстно хотела домой, Лилиан говорила обо всем на свете.
Ей было хорошо в этих комнатах, так напоминавших о доме, о том, что мило  ее
сердцу.
     Они ели отбивные из Омахи, картофель из Айдахо, зелень  с Лонг-Айленда,
распили бутылку самого лучшего "бордо" и откупорили другую, и Лилиан наконец
смогла расслабиться  так,  как  не расслаблялась со  дня приезда  в  Японию.
Отчасти дело было в  ней самой, в  ее взвинченном состоянии:  чем дольше она
жила  в Японии,  тем  сильнее, оказывается, ее  ненавидела.  Лилиан не могла
привыкнуть к обычаям, к  формальной, полуформальной  и доверительной  манере
общения.  Она не только не в силах была понять местных верований - буддизма,
синтоизма, дзэн-буддизма, - но  и попросту боялась  этих религий.  Японцы не
верили ни в рай, ни в  ад. Скорее, они верили  в перевоплощение, а по мнению
Лилиан, это  уже  попахивало  мистицизмом.  К своему  ужасу, она узнала, что
мистика встречается в Японии на каждом шагу. большей частью японцы анимисты,
духи у них обитают сплошь и рядом.
     Но  дело  было не только в  этом. Свои