м новым состоянием души она была обязана и некоторым свойствам Тернера. Прежде всего, он был поразительно умелым слушателем. Ей не приходилось биться над загадкой его личности, как это часто бывало с Филиппом. Кроме того, он был потрясающим учителем. Да, она считала его лицо миловидным. Но еще и чувственным, что было куда важнее. То, что Филиппу казалось в Тернере аскетизмом, Лилиан воспринимала как искру Божью. Она была поражена обширностью его познаний, способностью разбираться в самых разнообразных философских учениях. И всем этим он охотно делился с ней. Не понимая, как такое могло произойти, Лилиан вдруг поймала себя на том, что рассказывает ему о вещах, которых никогда никому не поверяла. О том, как ее лучшая школьная подруга, учась в выпускном классе, заболела лейкемией, как Лилиан, охваченная ужасом, до последнего мгновения откладывала посещение больницы, потому что боялась увидеть изуродованный недугом облик подруги. В конце концов Лилиан стало стыдно, и она пошла. Она помнила, как стучали ее зубы во время бесконечно долгого подъема на лифте. Она была охвачена благоговейным трепетом. На одном из этажей двое санитаров ввезли в лифт каталку с больным. Лилиан едва не упала в обморок. Ей запомнилась склянка с прозрачной жидкостью, укрепленная над каталкой. Склянка раскачивалась, жидкость капала, кап, кап, кап... Ступив в белый-белый коридор, Лилиан почувствовала дурноту, почти такую же, какую испытывала во время удаления гланд, когда наркоз еще не начал действовать. Она немного постояла, пытаясь совладать с головокружением, потом наконец отыскала нужную палату. Она толкнула дверь и вошла. Ей запомнилось, что окно было открыто. Занавески бились на ветру, как крылья птицы. Слышался уличный шум. Но Мэри не было. Аккуратно заправленная пустая постель ждала следующего пациента. Лилиан услышала за спиной шум и обернулась. - Мэри! - крикнула она, но это была всего лишь сиделка. - А где Мэри? - Вы имеете в виду молоденькую девушку, которая... - Мэри Деккер! - выкрикнула Лилиан. - Моя дорогая, но ведь она скончалась сегодня рано утром, - сказала сиделка. - Скончалась? - повторила Лилиан. Какое странное, ничего не выражающее слово. - Разве вам не сказали в приемном покое? - продолжала сиделка. - Они должны были... У Лилиан началась истерика. В конце концов ее положили на кровать, на которой прежде лежала Мэри. Дали успокоительное и позвонили домой. Сэм Хэдли приехал за дочерью. "Ты должна понять, Лил, - говорил он ей в машине по пути домой, - для Мэри война кончилась. Она проиграла, но не стала от этого менее храброй". Действие успокоительного кончилось. Лилиан плакала не переставая. - Думаю, ты можешь кое-чему поучиться у Мэри, - сказал отец, не глядя на нее. Он не любил слез, не понимал, зачем они нужны. - Она была твоей лучшей подругой, нуждалась в твоей поддержке. Не плачь по ней. Лил. Теперь твои слезы уже наверняка ни к чему.. А плакать от жалости к себе - признак слабости. Что это тебе дает? Вот ты плакала, и что - станешь сильнее? Или храбрее? Чтобы выжить в этом мире, нужно быть храброй, Лил. Жизнь вовсе не такая уж сладкая и радужная. Твоя подруга Мэри могла бы тебе это сказать. Но ты предпочитаешь прятать голову в песок. Вряд ли я сумею понять или оправдать тебя. Я разочарован в тебе, Лил. Вот не думал, что моя дочь будет так себя вести. Нужно вознаграждать храбрость, превозносить ее, а не стесняться. А потом, через много лет, наступил последний вечер ее брата Джейсона на родной американской земле. В этот вечер она была с ним. Он думал только о предстоящих битвах. Лицо брата горело, источая тот же устрашающий пыл, который она так часто замечала в лице отца. Воодушевление Джейсона было так велико, что Лилиан не стала пускать в ход ни одного из заготовленных заранее доводов, хоть и дала себе слово использовать этот последний вечер, чтобы отговорить его от вояжа в Европу. Когда пришло время начать разговор, слова застряли у нее в горле. Лилиан уступила силе убежденности Джейсона и поэтому наутро увидела, как транспортный самолет уносит его в свинцово-серое небо. Она даже не сделала попытки убедить брата остаться. - История с Мэри как будто повторилась еще раз, - говорила Лилиан внимавшему ей Дэвиду Тернеру. - У меня не хватило духу. А через семьдесят два часа Джейсон уже лежал на берегу в Анцио мертвый. Тернер подался вперед. В луче света его густые иссиня-черные волосы заблестели. - А вам не кажется, - мягко произнес он, - что вы возлагаете на себя слишком большую ответственность, Лилиан? Давайте на минуту представим, что вы поговорили с братом. Неужели вы думаете, что ваши слова могли бы его переубедить? Лилиан подняла глаза. - Кроме того, был отдан приказ. Даже сумей вы отговорить брата, а это маловероятно, что он смог бы сделать? - Дезертировать? - Тернер покачал головой. - Нет, ход событий уже нельзя было изменить. - Это нужно было мне самой, - упрямо ответила Лилиан. - Что именно? - Набраться смелости. - Несмотря на то что говорит вам отец, генерал, на свете много трусов. Мудрость, Лилиан, состоит не в том, чтобы воевать друг с другом, а в том, чтобы понимать исторические закономерности. - Тернер взял ее за руку. - Неужели вы не видите, что вам незачем равняться на отца? Он милитарист, всю жизнь навязывавший свою волю другим. В конце концов, в этом состоит его предназначение. Его извращенная философия искалечила вас. Вы плачете, а он говорит, что вы слабая. Вы не выносите смерти, а он обвиняет вас в слабоволии. В детстве это случалось так часто, что вы сами поверили этой чепухе. Разве без меня вы этого не знали? Конечно, не знала. Только теперь она уразумела истинную причину своих поступков. И глубину своей ненависти к отцу и ко всему тому, что он олицетворял. А уразумев, поделилась всем этим с Тернером. И ей стало легче. Тернер - спасибо ему - все понял и помог Лилиан избавиться от того, что она всегда считала слабостью. Потому что так говорил ей отец! О, как она ненавидела отца! И все благодаря Дэвиду Тернеру. - Ты изменился. - Правда? - спросил Филипп. - В чем же? Лилиан закрыла книгу. - Трудно сказать. - Она сжала губы. Но нет, она знала. Странно, но Филипп стал неуязвим. Лилиан нуждалась в нем - вернее, в том, кем она его считала. Но теперь у нее появилось подозрение, что сам Филипп больше не нуждается в ней. Они сидели лицом к лицу в гостиной своей тесной квартирки. На потолке мерцали разноцветные пятна света от уличных фонарей. Иногда проезжали машины, и тогда по разделявшему Филиппа и Лилиан ковру пробегал луч света. - Когда я тебя встретила, - сказала она, - у меня было такое чувство, будто я протиснулась сквозь прутья клетки и стою рядом с прекрасным, но диким зверем. Я всеми фибрами души ощущала эту силу, и мне хотелось навсегда остаться рядом с тобой, под ее защитой. - Как с отцом. - Нет! - испуганно воскликнула она, но потом рассмеялась, поняв, что Филипп шутит. - О, Господи, нет. Ничего подобного. Ничего общего с отцом. Или с Джейсоном, подумала она, моим братом. Он был наделен силой, похожей на силу отца, и я вся оцепенела, когда надо было действовать. Джейсон, хороший солдат, улетевший навстречу последнему в своей жизни восходу. Но я ведь не виновата в его смерти, правда? Так сказал Дэвид. - А теперь? - спросил Филипп. - Что изменилось? Лилиан положила на книгу ладонь. - Ты знаешь, - нехотя произнесла она, поскольку не желала признаваться в этом даже самой себе, - по-моему, больше всего я ненавижу в отце эту его убежденность в чистоте своих целей. Его сила - это сила праведника. У нас дома была сабля, и однажды он показал ее мне. Она принадлежала еще деду, кавалерийскому офицеру времен первой мировой войны. "Видишь этот клинок, Лил? - спросил отец, вынимая саблю из ножен. - Он сделан из цельного куска стали. - Отец ударил саблей по бетону. - Он гнется, Лил. Он крепок. Он неукротим. Ты когда-нибудь задумывалась о смысле жизни? Вот тебе ответ", - Она поцеловала Филиппа в щеку. - Твоя сила совсем другая. Встретив тебя, я впервые соприкоснулась с силой, подобной... потоку. Не найду другого слова. Потоку, а не цельному куску стали. В тебе нет неукротимости. Филипп прикрыл глаза. - Ты когда-нибудь видела японский длинный меч? Катану? - Наверное. Но не помню. - Значит, не видела, - сказал он. - Его бы ты наверняка запомнила. Катана сделана, из куска стали, который ковали и перековывали десять тысяч раз. Лучшего клинка мир не видел. Настоящая катана разрубает латы. Она пройдет сквозь кавалерийскую саблю твоего деда, как сквозь масло. Это к вопросу о неукротимости, как ее понимает твой отец. Она пытливо смотрела на него, будто на спящего. - Я бы хотела, - произнесла она наконец, - понять, что так привлекает тебя в этой стране? - И люди, и сама страна. - Иногда мне кажется, что ты сошел с ума. Это те самые люди, которые бомбили Перл-Харбор, которые предательски напали на нас ночью. - Так у них принято. Лил. - Он сказал это так спокойно, что она содрогнулась. - Так они ведут дела. Даже войну. От этого они не становятся хуже. По крайней мере не все. - Вот видишь, - сказала она, - когда ты так говоришь, я ничего не могу понять. - Уж не знаю, как объяснить доходчивее. - Мне не понять японцев, - повторила она. - Они мыслят не так, как я. Меня от них в дрожь бросает. - Я не могу научить тебя пониманию, Лил, - сказал Филипп. - И никто не может. А вот и нет, подумала она, прижимая книгу рукой. Дэвид учит меня пониманию. Я чувствую, что с каждым днем узнаю все больше и больше. Что распускаюсь, как цветок. - Мне кажется, что мы... что мы как два корабля, а между нами океан, - сказала Лилиан. - Иногда я чувствую, что ты очень далеко от меня. Фил. Он открыл глаза. - Я здесь. Что еще он мог сказать? Как объяснить необъяснимое? Как передать то, что он почувствовал на развалинах храма Кэннон? Какими словами описать, как возникла из тумана Митико? А ведь именно это хотела понять Лилиан. На радость или на беду, но он полюбил Японию. И хотел, чтобы она не только поднялась из руин, как храм Кэннон, но и пошла в своем развитии по правильному пути. А это подразумевало борьбу с Кодзо Сийной и его Дзибаном. Лилиан попыталась улыбнуться, но то, что она собиралась сказать, было так важно, что улыбки не получилось. - Ты не представляешь, как мне хочется в Штаты, Фил. Здесь я как мертвая. Или как в тюрьме. Жду, когда жизнь начнется заново. - Жизнь вокруг тебя, Лил, - сказал он. - Если бы только ты не боялась ее. Если бы только ты потрудился научить меня, подумала Лилиан. - Вот видишь, - сказала она, - ты и впрямь изменился. Ты доволен жизнью. Наверное, она права, подумал он. Меня изменила Япония. Теперь она знает, что у меня появилась цель, что я предан этой стране. И только много позже он понял, что дело было не в Японии. Лилиан чувствовала незримое присутствие Митико. Зазвонил телефон, Филипп дотянулся до него, снял трубку. - Я у Силверса. - Это был голос Джоунаса. - Ты знаешь, где это? - Да, конечно. - Филипп приподнялся в постели. Ни "здравствуй", ни "как дела?" - А что, собственно... - Давай-ка сюда, парень. - Джоунас не мог отдышаться. - И быстро, мать твою. В квартале, где жил Силверс, все оставалось по-прежнему, только дом был оцеплен. Подступы к нему охранялись военной полицией, как будто внутри находились сам президент и кабинет министров в полном составе. Филипп предъявил удостоверение личности. Тем не менее, сержант с квадратной челюстью профессионально обыскал его. - Извините, сэр, - сказал он. - Таков приказ. Филипп поднялся по каменным ступеням, открыл дверь. - Это ты, Фил? - Голос Джоунаса. - Я в библиотеке. Иди направо. Филипп вошел и остановился как вкопанный. - Господи! - Вот так его обнаружили. Кровь по всей комнате. Ковер пропитался ею; ручейки крови блестели на натертом деревянном полу. Филипп проследил их взглядом до истока. На полу скрючился полковник Гарольд Морген Силверс. Вернее, то, что от него осталось. Казалось, его разрубили на куски. - Кто его нашел? - спросил Филипп. - Я, - ответил чей-то голос. Филипп посмотрел на говорившего и увидел свежевыбритое лицо генерала Сэма Хэдли. - Вот так вы его и нашли? - спросил Филипп. Его тесть кивнул. - У нас с Силверсом была назначена встреча. Дверь была закрыта, но не заперта. Я вошел, позвал его. Интересно, о чем они собирались говорить? - подумал Филипп. - Больше в доме никого не было? - Никто не откликнулся, - ответил Хэдли. - Я спрашиваю о другом. - Филипп начинал расследование. Генерал пожал плечами. - Точно сказать не могу. Я нашел Силверса, ни к чему не прикасался и сразу же информировал ЦРГ. - И они позвонили тебе, Джоунас? - Позвонил Дэвид Тернер. Сейчас он делает заявление для военной полиции. Филипп подошел ближе. Вокруг все было в крови. - Как ты думаешь, чем его так? - спросил Джоунас. - Ты имеешь в виду орудие убийства? - Филипп наклонился над изуродованным телом. - Пока мы не нашли ничего подозрительного, - сказал Джоунас. Филипп не верил своим глазам. Глядя на глубокие раны на теле убитого, он вспомнил катану, которую приставила к его горлу Митико в тот раз, когда он впервые увидел Дзэна Годо. - Похоже, Силверса убили длинным японским мечом, - сказал Филипп. - Значит, полковника Силверса убид японец? - В комнату вошел Дэвид Тернер. - Лейтенант Досс, - он улыбался, - я знаю, вы у нас эксперт, когда дело касается Японии. Так что теперь у нас есть с чего начать. Филипп собирался возразить, сказав, что, даже если орудием убийства была катана, ее вовсе не обязательно держал в руках обитатель японских островов. Сильные удары, почти разрубившие тело Силверса пополам, были нанесены неумелой рукой. Ни один человек, хоть немного знакомый с правилами кэндзитсу не стал бы убивать подобным образом. Генерал Хэдли не дал ему высказать свои мысли вслух. - Похоже на возмездие, - сказал Сэм Хэдли. Увидев выражение лица Филиппа, он успокаивающе взмахнул рукой. - Все в порядке, сынок. И Джоунас, и Тернер знают о найденных тобой уликах против Силверса. Я сказал им вчера. Новость была настолько удручающей, что я решил сообщить им об этом прежде чем пойду к Мак-Артуру. Думаю, ты согласишься, что они имеют на это право. Мне бы не хотелось, чтобы они узнали об этом как-нибудь стороной. Хэдли обошел труп кругом. - Я отошлю военную полицию. Это не их дело. - Он поочередно посмотрел на каждого из присутствующих. - Надеюсь, с этим все согласны? Хорошо. Что касается Силверса, то он получил свое. Чем меньше народу будет знать о его предательстве, тем лучше. Мак-Артур согласен. В этом вопросе он полностью полагается на меня. Он - как и все мы, разумеется, - хочет, чтобы все было закончено быстро и без шумихи. Поэтому я считаю, что лучше всего объявить гибель Силверса самоубийством. В таком случае можно предать огню все улики, и инцидент будет исчерпан. Согласны? Джоунас и Тернер кивнули, Филипп собирался было возразить. Слишком многое в этом деле не давало ему покоя. Но, посмотрев на генерала Хэдли, он понял, что сейчас не самое подходящее время для споров. В каком-то смысле его тесть прав. Отношения между президентом Трумэном и ЦРГ были весьма натянутыми. Если хотя бы отголосок этой истории достигнет стен овального кабинета, само существование службы будет поставлено под сомнение. Филипп неохотно кивнул. Однако почему же он чувствовал себя, как римский сенатор, примкнувший к заговору против Юлия Цезаря? Филипп не мог дождаться минуты, когда он погрузится в нежную плоть Митико. Он дрожал от возбуждения; чтобы ощутить исходивший от нее жар, ему не нужно было даже притрагиваться к ее коже. То, что они оба были женаты, не имело никакого значения, вернее утрачивало силу в их вселенной. Митико, этот яростный, неумолимый самурай, безупречно владеющий мечом, превращалась с ним в покорную любовницу. Но это была не общепринятая покорность. Она не лежала, широко раздвинув ноги, в ожидании, пока он взберется на нее. Это была та покорность, которой японская женщина обучается практически с рождения: предупреждать малейшие желания своего господина, и при этом в полной мере наслаждаться самой. Именно это и имел в виду Филипп, когда говорил Лилиан, что не может научить ее пониманию японского характера. Этому нельзя было научить. Скорее, это нужно впитать в себя, это постепенно приходит с покоем, медитацией, терпением и смирением. Ни одного из этих понятий нет ни в эмоциональном, ни в интеллектуальном словаре жителей Запада. По какой прихоти судьбы, карме, он родился с этим духовным родством? Филипп не знал. Те самые свойства его характера, из-за которых в юности он чувствовал себя изгоем, а потом, в зрелые годы, осознанно добивался положения человека вне закона, притягивали его к Японии. Его привлекала ее недоступность. Здесь его называли "особенным американцем". Всю свою жизнь он неосознанно шел к этому признанию, как к спасению от тех взглядов на жизнь, которые исповедовал его отец. Он вознес молитву. Какому Богу? Христу? Иегове? Будде? Филипп благодарил за то, что ему было позволено найти сюда дорогу. Погребенный в центре мироздания, навсегда защищенный от отца и его проклятий, ото всех. Здесь он был выше закона. Здесь он творил свой собственный закон. КНИГА ТРЕТЬЯ ХА ГЭКУРЭ Опавшая листва НАШЕ ВРЕМЯ, ВЕСНА Токио - Мауи - Москва - Париж - "Тинмоку", - произнес Кодзо Сийна. - В архитектуре тень и тишина - одно и то же. Ты видишь, Дзедзи, как одно переходит в другое? - Да, Сийна-сан, - отозвался Дзедзи. Ему было очень лестно, что сам Кодзо Сийна, один из могущественнейших людей Японии, говорит с ним, употребляя выражения, принятые среди равных по положению. Они пришли в буддийское святилище Каньей-дзи, расположенное в северо-восточной части Токио, в парке Уэно. Японцы придавали Каньей-дзи огромное значение. Согласно древним принципам геомантии - древней китайской науки, основанной на пяти первоэлементах: земле, воде, огне, воздухе и металле, северо-восточная часть города была наименее защищенной от вторжения враждебных сил как духовного, так и физического порядка. - За этими воротами, - промолвил Сийна, - мечутся толпы людей, поглощенных повседневными заботами. А здесь, в Каньей-дзи, в первозданном виде сохраняется старая Япония. Древняя тишина создала пространство в столице, где вовсе нет свободного места. При строительстве Каньей-дзи для защиты города был воздвигнут мощный кимон - ворота, не пропускающие драконов. Позже были поставлены другие кимоны, причем не только в этой части города, но и по всему Токио. "Постепенно город окружило кольцо кимонов. Их безмолвный сумрак приводил в трепет злых духов и в то же время кимоны служили жителям города своего рода духовным убежищем, местом, где очищались и обновлялись идеи прошлого, где хотя бы ненадолго ставился заслон на пути стремительного осовременивания, которое грозило оторвать японцев от исторических корней. - Тишина тени пробивает скалы, создает леса и сады камней, - заметил Сийна. Он разглядывал пылинки, плясавшие в солнечном луче. У Дзедзи возникло суеверное ощущение, что Сийна способен проникнуть взором в самое сердце этого священного места. - Здесь, погруженный в тишину, я могу слышать голос горы, - продолжал Сийна. - Я надеюсь, у вас найдется для меня несколько мудрых слов, - почтительно произнес Дзедзи. - Успокойся, Дзедзи. Не мечись, сядь рядом со мной. Прислушайся к теням, лежащим под стенами, запечатлей в своей душе очертания этих камней, скользи взглядом по приглаженному граблями песку. Пусть тишина вытеснит нетерпение и рассеет твою тревогу. - Сийна-сан, я обращаюсь к вам потому, что мне больше не на кого надеяться. А мне нужна помощь. Мой брат Масаси отнял у меня власть над Таки-гуми, хотя после смерти моего старшего брата Хироси я стал законным наследником! Сийна подождал, пока Дзедзи сядет рядом, и спросил: - Знаешь ли ты правильное определение войны? Я думаю, не знаешь. Оно дано не самураем или великим военачальником, а поэтом и скульптором Котаро Такамурой. Он сказал, что война - это нападение на бездонную тишину. - Не понимаю, что это значит. - Поэтому я и пригласил тебя сюда, а не в чайный домик. - Я хочу понять, Сийна-сан. - Как архитектура творит тишину, - начал объяснять Сийна, - так и человеческая душа рождает мысль. Мысль без тишины невозможна. А без мысли невозможно разработать стратегию. Зачастую, Дзедзи, война и стратегия несовместимы. Генералы, поздравляющие себя с созданием победоносной стратегии, чаще всего заблуждаются. Если ты не ищешь тишины в самый разгар военных действий, как я искал убежища среди какофонии современной столицы, сверкающей огнями, ты не сможешь победить. Ты сможешь только выжить. Дзедзи мучительно силился понять... - Твоя война сейчас в самом разгаре, Дзедзи. Либо ты хочешь победить, либо мечтаешь всего лишь выжить. Ты должен сделать выбор. - Я думаю, я его уже сделал, - ответил Дзедзи. - Я пришел к вам. - Тогда объясни мне кое-что. Я был врагом твоего отца. Почему ты ждешь от меня помощи? - Если вы меня поддержите и поможете мне выработать верную стратегию... - Сердце Дзедзи трепетало от волнения. - В тот день, когда меня выберут оябуном, вы получите половину Таки-гуми. - Половину... - задумчиво протянул Сийна. Дзедзи, который не понимал, достаточно ли заманчиво его предложение, поспешно добавил: - Вы всегда этого хотели, Сийна-сан, не правда ли? Теперь, благодаря мне, вы добьетесь своего. Вдвоем мы победим Масаси, и мечты каждого из нас сбудутся. Сийна закрыл глаза. - Слушай тишину, Дзедзи! Ты должен уметь истолковывать различные ее оттенки, а их великое множество. Тогда ты проявишь себя способным учеником. Неспособный ученик мне не нужен. - Сийна-сан, я стараюсь. - Земляной червь, выкинутый землетрясением из своего жилища, старается найти при свете свой путь. Но свет не его стихия. И если он не отыщет пути под землю, наверняка погибнет. - Вам кажется правомерным это сравнение? - натянуто спросил Дзедзи. - Вполне правомерным и для тебя, и для твоего брата Масаси. Насколько я понимаю, твой брат отсек себя от прошлого. А ведь именно в прошлом, Дзедзи, зародилась угроза Японии. Она возникла с вторжением американцев... Мне кажется, Масаси ищет будущее, подобно летучей мыши, вылетевшей ночью из пещеры. Он не видит природных сил, которые уже давно действуют на Земле. Он полагает, что историей интересуются лишь старики - просто потому, что они стары и закоснелы. Для них история - единственное, что им дает опору. Какой он ограниченный! Какой жадный и самоуверенный! Поэтому его и используют... Используют те, кто старше и мудрее, на чьей стороне сила истории. Он хочет контролировать чиновников и правительство, управлять развитием промышленности - и все это - только с помощью грубой силы! Но без знания истории он даже не в состоянии распознать тенденции, не говоря уж о том, чтобы обращать их себе на пользу. Для Дзедзи, наблюдавшего за беспрестанной игрой теней на крыше храма, в зарослях бамбука, среди неподвижных камней прекрасного сада, слова Сийны были подобны каплям кислоты, падавшим ему на лоб. - Если можно, поясните, пожалуйста, свои слова, Сийна-сан, - попросил Дзедзи. Кодзо Сийна сидел, подняв закрытые глаза к послеполуденному солнцу. - Все очень просто, Дзедзи. Благодаря моим связям в правительстве я узнал, что твой отец имел многочисленных союзников среди... скажем так: среди радикальных элементов разных министерств. - Да-да, - подтвердил Дзедзи. - Он мне говорил. - В самом деле? - глаза Сийны открылись, и пристальный взгляд пронзил Дзедзи. - Да, - кивнул тот. - Масаси стремится пробиться в общество. Он хочет совершить то, что не удалось нашему отцу: стать настоящим членом японского общества. Он жаждет уважения. А поскольку Масаси все время преследуют мысли о достижениях Ватаро, он потерял бдительность. Думаю, так Масаси потеряет Таки-гуми. Бритоголовые монахи чередой пошли по дорожке. Негромкий речитатив молитвы наполнил воздух. Голоса монахов не разрушали тишину, и даже наоборот, подчеркивали ее. Когда голоса молящихся замерли вдали, Сийна спросил: - Скажи мне, почему я должен пытаться остановить его? "Я его убедил!" - подумал Дзедзи, а вслух сказал: - Потому что, помогая мне, вы получите часть Таки-гуми. Разве вам будет лучше, если Таки-гуми уничтожат? - Ну, если ты так ставишь вопрос... - протянул Сийна, - то я не знаю, как тебе отказать... Дзедзи нахмурился. - Ваше вмешательство принесет Таки-гуми великие перемены. - Дзедзи сказал это с таким видом, будто раньше он ни о чем подобном не задумывался. До сих пор ему приходилось прибегать к помощи Митико, чтобы разобраться в сложных вопросах. - Не печалься, - доброжелательно произнес Сийна, - вспомни о Мейдзи Дзиндзя. Памятник первому императору династии Мейдзи воздвигли в 1921 году. Он был разрушен во время войны на Тихом океане и восстановлен в 1958 году. Такова суть многих наших традиций. Их история - это история разрушения и восстановления. В том числе и история кланов якудзы. - Сийна улыбнулся. - Думай о добре, которое ты способен сотворить. - Пока я могу думать только о том, удастся ли мне разделаться с Масаси, - ответил Дзедзи. - Послушай меня. Здесь, в этом священном месте, мы можем наблюдать за войной, словно боги. Мы видим обе стороны медали и сумеем создать стратегию, которая сразит твоего брата. Но я предупреждаю: у нас мало времени. Связи, которыми обзавелся Масаси, крепнут день ото дня. Если мы будем готовиться слишком долго, я не смогу тебе помочь. - Я уже готов, Сийна-сан! - воскликнул Дзедзи, словно собирающийся на войну самурай. Сийна удовлетворенно перевел дух. - Я вижу, Дзедзи. И не сомневаюсь, что ты будешь достоин своей победы. - Здравствуй, бабуля! "Слушай! - велела себе Митико. - Нужно сосредоточиться и слушать". Но сердце ее разрывалось, и она думала только о том, что Тори, ее бедную девочку, держат взаперти, будто зверюшку. - Как ты себя чувствуешь, милая? - Я по тебе скучаю, - отозвалась Тори. - Когда я вернусь домой? - Скоро, малышка. - Но я хочу сейчас! Какой жалобный голосок! Митико словно увидела заплаканное лицо девочки. "Прекрати! - мысленно приказала она себе. - Распустив нюни, ты не поможешь внучке..." Каждый раз, когда Тори звонила, Митико прислушивалась к неясным шумам в трубке. Иногда она слышала мужские голоса. Ей даже удалось разобрать обрывки фраз: похитителям надоело присматривать за Тори. Митико вспомнила эпизод из телефильма, в котором похитили подругу главного героя. Всякий раз, когда злодеи звонили, чтобы изложить свои требования, герой слышал один и тот же странный звук. В конце концов, он догадался, что неподалеку работает погрузчик, и, изучив документы, касающиеся городского строительства, разыскал свою подругу. Теперь Митико силилась уловить хоть какой-нибудь звук, который подсказал бы ей, куда Масаси упрятал Тори. Но ничего, кроме обрывков разговора, она не слышала. Ничего, что навело бы ее на след... Митико не могла даже с уверенностью сказать, находится ли Тори в Токио или ее увезли за город... Она закусила губу. Перед ней стояла неразрешимая задача. Только в кино добро всегда торжествует над злом. А тут реальная жизнь. В реальной жизни никто не в силах предугадать исход... Митико дала зарок бороться со злом, но сейчас, слыша плач внучки, она начала думать, что, пожалуй, это слишком высокая цена... Тори ни в чем не виновата, и втягивать ее в борьбу жестоко и несправедливо. - Послушай, малышка, - сделала последнюю попытку Митико. - Тори! Ты меня слышишь? Хорошо. Они тебя слушают? Только не смотри на них. Скажи мне, что видно из окна комнаты, где ты находишься? - Я ничего не вижу, бабуля, - ответила Тори. - Здесь нет окон. - Значит, ты под... - Если вы еще раз предпримете подобную попытку, госпожа Ямамото, - раздался в трубке незнакомый хриплый голос, - я вынужден буду причинить боль вашей внучке. Митико утратила самообладание. - Кто вы? Угрозы, мысли о жестоком обладателе хриплого голоса, страх, что он изобьет ее внучку - это было уже слишком... - Где вы ее держите? Почему не отпускаете? - Вы же знаете, что мы не можем этого сделать, госпожа Ямамото. Наша задача добиться, чтобы вся ваша семья нам помогала. Не вынуждайте меня снова напоминать вам об этом. - Позвольте мне еще поговорить с внучкой! Я хочу... В трубке раздался щелчок - ее положили на рычаг. От этого звука у Митико кровь застыла в жилах. - Вот где источник силы, - сказала Элиан. - Здесь, на Мауи, в долине Яо. В полутьме были видны только ее глаза. Светящиеся точки... Глаза пантеры в ночи... - Я думаю, существуют некие места средоточия мирового могущества. Это Стоунхендж, пирамиды в Гизе, Ле-Боде-Прованс... Когда я была маленькой, я думала, что таких мест на свете одно или два. Но, став постарше, поняла: список длиннее. - Мне хотелось бы узнать о документе Катей, - сказал Майкл. Он вышел из своей спальни и посмотрел на Элиан, примостившуюся на кушетке с чашкой горячего чая в руках. - Толстяк Итимада предложил мне узнать у тебя, что это такое. Время близилось к рассвету. Где-то перекликались птицы. Небо над вершиной вулкана стало жемчужным. Они поспали только несколько часов. Оба были измотаны, но после боя в Кахакулоа почти не сомкнули глаз. На носу Майкла белела повязка. Нос был ободран и распух, но хрящ остался цел. - Но из всех центров мирового могущества, где я была, - продолжала Элиан, - здесь сосредоточена наибольшая энергия. Гавайцы говорят, что именно в этой долине собирались их древние боги. Здесь они предавались любви и сражались, метали громы и молнии, обрушивали на землю потоки дождя. Майкл присел на кушетку рядом с девушкой. Он взял у нее чашку с чаем и повернул Элиан лицом к себе. - Элиан, кто ты? Где ты обучилась владеть мечом, словно сенсей, настоящий мастер? В ее глазах отразились бледные лучи рассветного солнца. Щеки девушки порозовели. Элиан высвободилась из его рук и встала. Она подошла к креслу, на котором висели мятые джинсы, и принялась их натягивать. - Тебе не кажется, что мы встретились неспроста? Элиан пригладила рукой волосы и посмотрелась в зеркало, висевшее на стене. - Не говори только, что это всего лишь совпадение, - не отставал от нее Майкл. - Я, например, явился сюда, чтобы найти толстяка Итимаду. Твой дружок работал на него... - Я знаю, ты все время пытался проникнуть в поместье и выяснить, кто убил твоего отца. - Верно. - Раз уж ты решил открыть мне правду, - сказала Элиан, - то и я признаюсь, что тоже хотела пробраться в усадьбу. А дружка у меня никакого нет. Элиан вернулась к кушетке и села. Майкл посмотрел на нее. - Так кто же ты, Элиан? Итимада тебя знал? - Я из якудзы, - ответила девушка. - По крайней мере, я - ее детище. Моя мать - дочь Ватаро Таки. Точнее, падчерица. Он удочерил ее давным-давно, задолго до моего рождения. Майкл смотрел на нее с нескрываемой нежностью. Она должна знать, кто я, думал он. Она должна узнать все. - Тебя послал Масаси? - спросил он. - Я не работаю на Масаси. Я его презираю, как и моя мать. - Но ты все же пришла сюда. Почему? - Чтобы попытаться найти бумаги Катей. Найти их раньше, чем это сделают люди Масаси. - Итимада сказал, что мой отец украл документ Катей у Масаси Таки. - Я слышала об этом. - Что такое документ Катей? - Это сердце Дзибана - клики министров, образованной сразу после второй мировой войны. У Дзибана имелся долговременный план развития Японии. - Что за план? - Этого никто не знает, - ответила Элиан. - Никто, кроме членов Дзибана. А может быть, теперь еще и Масаси. У него были какие-то контакты с Дзибаном. - И чего же хочет Дзибан? - Независимости для Японии. Они не хотят зависеть от нефтедобывающих стран. Но больше всего жаждут освобождения от американского влияния. В мозгу Майкла прозвучал предупредительный звоночек, но Майкл был не в состоянии задуматься, почему. Слишком много всего навалилось... В голосе его роилась тысяча вопросов. Например, таких, как те, что задал на прощанье его отец: "Ты помнишь Синтаи?" И где он мог видеть красный шнурок, о котором упоминал Итимада? - Почему ты приехал на Мауи? - спросила Элиан. - Потому что мой отец, по-видимому, звонил толстяку Итимаде в день, когда его убили. - Об этом Итимада говорил перед смертью, да? - Я не знаю, - соврал Майкл. Он сидел рядом с полуобнаженной женщиной, к которой испытывал заметное влечение, особенно сейчас, когда вокруг царили тишина и покой. Но можно ли ей доверять? Это уже совсем другой вопрос... - Почему ты мне сразу не сказала, что ты из якудзы? - спросил он. - Может быть, по той же причине, по какой и ты мне ничего не рассказывал. - Элиан смотрела на солнечный свет, который заливал вершины вулканов, высившиеся над долиной; казалось, она любовалась картиной художника-небожителя. - Я не доверяла тебе. Мне были непонятны твои мотивы. Они мне до сих пор неясны. Это прозвучало, как признание, но облегчения Майклу не принесло. Цуйо предупреждал его: "Самый умный из твоих врагов первым делом постарается стать тебе ближайшим другом. Вместе с дружбой приходят доверчивость и беспечность. Это самые лучшие союзники твоего врага". - Как убили твоего отца? - спросила Элиан. - Боже, это ужасно... - Не знаю. Я приехал на Гавайи именно для того, чтобы это выяснить. Я надеялся, что толстяк Итимада сможет мне рассказать. Теперь надо разыскать Удэ и расспросить его. "Как уберечься от умного врага, сенсей?" - спросил однажды Майкл. "Так же, как охраняет свою жизнь барсук, - ответил Цуйо. - Он постоянно обнюхивает и проверяет все вокруг. И ты проверяй каждого, кто попытается с тобой сблизиться. Другого способа нет". - Ты любил его? - спросила Элиан. - Ну, своего отца? - Да. И жаль, что мне не хватило времени получше узнать его. - А почему не хватило? Я был слишком занят постижением тонкостей японского языка, подумал Майкл. Он пожал плечами. - Отец слишком часто уезжал, когда я был маленьким. - Но ты почитал его? Майкл задумался. Как ответить на ее вопрос? Это оказалось непросто... Филипп Досс не был вице-президентом преуспевающей компании, каким гордятся дети. Но, с другой стороны, он всего добился сам, без чьей-либо помощи. - Большую часть моей жизни я даже не знал, чем он занимается, - ответил Майкл. - Так что о почтении говорить трудно. Горы уже заливал яркий свет. Пламя наступающего дня пробивалось сквозь плотные заросли. - Мне трудно разобраться в своих чувствах, - продолжал Майкл. - Я им восхищаюсь. Он обладал огромным даром убеждения... - Но? - Элиан уловила в его голосе заминку. - Я не уверен, что одобряю его деятельность. - А чем он занимался? - Поговорим лучше о твоем отце, - предложил Майкл. Элиан взяла кружку и так стиснула руками, словно от нее сейчас зависела жизнь. - Я его уважаю... - Но? - Теперь настала очередь Майкла улавливать в ее голосе заминку. - Никаких "но"! - Элиан смотрела прямо перед собой. - Ладно. Если не хочешь, не будем об этом говорить. Но Элиан все же решилась. С большим трудом. Сложность заключалась в том, что раньше ей не с кем было поделиться своими переживаниями. Она никогда не могла раскрыть свою душу матери. - Мой отец не обращал на меня внимания. - Элиан уставилась в кружку, на дне которой темнели чаинки. - Мною всегда занималась только мама. Отец занимался бизнесом. И всякий раз, когда мама пыталась вмешиваться, он очень сердился. Он считал, что у нее не деловой склад ума. Но мама все равно вмешивалась. Она постоянно вмешивается. - Элиан поставила кружку и добавила: - Пока я не повзрослела, я редко общалась с отцом. Признание далось ей с трудом. С большим, чем можно было ожидать. Но ей отчаянно хотелось поделиться своими переживаниями. Ей вдруг показалось, что она всю жизнь искала человека, которому могла бы довериться. - Но был другой человек, - произнесла она. - Друг моей матери. Он приходил повидаться со мной. Я думала, что он приходит по маминой просьбе. Что мама хочет таким образом облегчить мне жизнь. Но потом я поняла, что он любит меня и приходит не из-за матери, а по собственному почину. - Элиан почувствовала, что вот-вот заплачет, и закрыла глаза, пытаясь совладать с собой. - Мама всегда хотела, чтобы я ему доверяла. Ей вообще хотелось, чтобы я хоть кому-нибудь доверяла. Но особенно ему. - Почему? Элиан ссутулилась, сжала бока локтями. - Да просто так! После смерти деда мне было необходимо хоть кому-нибудь верить! В комнату потихоньку просачивался солнечный свет. Майкл заметил, что Элиан беззвучно плачет. - Я больше не хочу об этом говорить, - прошептала она. - Элиан! - Нет, - она покачала головой. - Оставь меня в покое. Вместе с солнечными лучами в комнату прокралось отчуждение, и между ее обитателями пробежал холодок. Как ни странно, воспоминания об отцах разъединили Элиан и Майкла, вместо того чтобы сплотить их. Будь мы искренни друг с другом, этого бы не случилось, подумал Майкл. Евгений Карский курил сигарету. Дожидаясь телефонного звонка, он наблюдал за своей женой. Она укладывала его вещи, как всегда аккуратно и сосредоточенно. - Я хочу, чтобы ты пожила на даче, пока меня не будет, - сказал он, пуская струю дыма в спальню. - Тебе полезно ненадолго уехать из Москвы. - За городом пока холодно, - сказала жена. Она была красивой женщиной: темноволосой, стройной, изящной. Всегда хорошо одевалась. Вдобавок, эта женщина подарила ему трех сыновей. Да, он сделал удачный выбор... Карский погасил окурок и тут же зажег новую сигарету. - Ну и что? У тебя же есть шуба! - В соболях, - возразила практичная супруга, - ходят в оперу или балет. Карский досадливо хмыкнул. Он любил появляться на людях под руку с женой. Ему нравилось то, с какой завистью смотрели на него более молодые офицеры. Да, действительно, он не промахнулся, сделав такой выбор... - Ладно, поступай, как знаешь, - сказал Карский. - Ты всегда, в конце концов, делаешь по-своему. Я просто думал, что тебе пойдет на пользу житье на даче, пока я буду в отъезде, а мальчики - в школе. Зима в Москве всегда такая холодная и безрадостная. И такая долгая... - Ты же знаешь, я в отличие от тебя не рвусь в Европу, - заметила жена. Она встряхнула костюм, прежде чем уложить его в дорожную сумку. - Мне и здесь нравится. - А мне разве нет? Но не промелькнула ли в его ответе нотка раздражения? Не подумает ли жена, что он оправдывается? Жена застегнула молнию на сумке и повернулась к Карскому. - Знаешь что, Евгений? У тебя роман, а ты об этом даже не подозреваешь. - Что ты хочешь этим сказать? Теперь он рассердился всерьез. - А то, что у тебя есть любовница, - пояснила жена. - Ее зовут Европа. Жена подошла к Евгению и посмотрела на него в упор. Потом улыбнулась и поцеловала мужа. - Ты совсем мальчишка, - сказала она. - Наверное, потому что ты был единственным ребенком в семье. Психологи говорят, что единственные дети вырастают более требовательными, чем те, у кого есть братья и сестры. - Чепуха! - Если судить по тебе, - усмехнулась жена, - то это истинная правда. - Она еще раз поцеловала его, словно показывая, что вполне отвечает за свои слова. - Но ты не мучайся угрызениями совести. Я тебя к этой любовнице не ревную. Когда она вышла из спальни, Карский подошел к широкому окну, из которого открывался вид на Москву-реку, протекавшую по городу. Будучи одним из четырех руководителей отдела контрразведки Первого главного управления КГБ, Евгений Карский пользовался большими привилегиями, в числе которых была довольно просторная квартира в новом высотном здании, фасадом выходившем на Москву-реку. Но этот весьма живописный вид - мерцающие огни и позолоченные луковки колоколен - не радовал его. Реку все еще сковывал лед, хотя апрель был в разгаре. Зима, железной хваткой державшая город за горло, не желала сдавать позиций, даже когда отпущенный ей срок подошел к концу. Карский, не докурив сигарету, уже взял новую. В горле саднило, но он никак не мог остановиться. Курение для меня своего рода кара, подумал он. Вот только за какие грехи? Наверное, за то, что он не верит в Бога. Мать его верила, а он, прошедший выучку в КГБ, привык высмеивать Бога, считая, что в него верят только слабовольные. Религия - опиум для народа. В лучшем случае это некие пустяковые мыслишки, позволяющие небольшой группке людей - попам - держать в узде народные массы. А церковь - любая церковь! - представляла собой потенциальную угрозу и мешала развитию, научной диалектике, разработанной Марксом и Лениным. - То же самое относится и к реформам, - пробормотал Евгений. - Это, конечно, прекрасно, но всему свое место. Никто не спорит, что советскую экономику нужно сделать более эффективной. Или что следует положить конец злоупотреблениям правительственных чиновников. Но проводить реформы надо очень осторожно. Если хоть чуть-чуть приоткрыть дверь либеральным веяниям, то как их потом сдержать? Не вынудят ли реформы - просто в силу своей природы - распахнуть эту дверь настежь? А тогда? - подумал Карский. Что тогда? В конечном итоге нас будет трудно отличить от американцев. Он прислонился к оконной раме и почувствовал, как повеяло холодом от этой московской "весны"... Ему не терпелось оказаться в Европе. Зазвонил телефон. Евгений слышал, что жена возится на кухне - готовит обед. Карский взглянул на часы. Телефон продолжал звонить. Жена не могла поднять трубку. Она была далеко и не сумела бы подслушать разговор... Из крана на кухне пошла вода... Карский решился подойти к телефону. - Моси, моси? Алло? Я звонил на работу, - сказал Кодзо Сийна. - Дежурный попросил меня перезвонить позже. Да, на Сергея можно положиться, подумал Карский. Он всегда спокойно оставлял на Сергея все дела в конторе. - Какие новости об Одри Досс? - поинтересовался Карский. - Пока никаких, - ответил Сийна. - Мне необходимо знать, где она. - Карский с досадой нахмурился. - Это очень важно. - Я делаю все возможное, - сказал Сийна. - Как только я что-то выясню, тут же вам позвоню. А вам удалось установить, кто убил Филиппа Досса? - Нет, - откликнулся Карский. - Тут полная неясность. - Гм... - хмыкнул Сийна. - Это-то меня и беспокоит. Кто же его все-таки убил? Не люблю игроков-невидимок. Они слишком часто оказываются врагами. - Не волнуйтесь, - успокоил его Карский. - Кто бы это ни был, он нас теперь не остановит. - Значит ли это, что груз будет доставлен по расписанию? - Ни один из них не осмелился говорить в открытую даже по такой надежной секретной линии связи. - Да. Через несколько дней, - сказал Карский. - Его сейчас переправляют. Вы сами понимаете, насколько это трудно в сложившихся обстоятельствах. - Да, я прекрасно понимаю, - Сийна вздохнул с облегчением, узнав, что последняя часть его плана выполняется. - И ценю вашу заботу. Они говорили по-японски. Сийна, должно быть, решил, что Карский делает это из вежливости, но в действительности Евгению просто хотелось улавливать все оттенки разговора. Карский изучил много иностранных языков, поскольку считал, что при общении через посредника утрачивается значительная часть важной информации. Карск свободно владел двенадцатью языками, а диалектов знал даже в два раза больше. - Только чтобы на грузе не было никаких русских надписей, - продолжал Сийна. - Я не хочу, чтобы было ясно, откуда поступил груз. Особенно для Масаси, подумал он, вспомнив, как тот ненавидит русских. - Об этом не тревожьтесь, - заверил его Карский. - У нас нет ни малейшего желания разглашать этот секрет. Он даже мысли не допускал, настолько ужасающими были бы последствия... - Ну, а как насчет всего остального? - спросил Карский. - Близится час уничтожения Таки-гуми, - сообщил Сийна, и в его голосе зазвучало явное удовлетворение. Как приятно, подумал Карский, когда люди, работающие на тебя, думают так же, как и ты. Особенно те, кто не подозревает, что работают на тебя, поскольку ты обвел их вокруг пальца, заставив поверить, будто относишься к ним как к равным, как к твоим партнерам. А ведь именно это произошло с Кодзо Сийной. - Хироси Таки мертв, - проговорил Сийна. - Как мы и задумывали, именно Масаси благодаря моему подстрекательству отдал приказ. Теперь же, опять-таки в соответствии с нашей договоренностью, я натравил Друг на друга двух оставшихся в живых братьев из семейства Таки, Дзедзи и Масаси. - Иногда я задаюсь вопросом... - Карский усмехнулся, глядя на плывущие по Москве-реке льдины, озаряемые тусклым светом от тормозных огней проезжавших по улице автомобилей. - Что доставляет вам больше удовольствия: завоевание вашей страной нового статуса или уничтожение детища Ватаро Таки? - Довольно странная мысль, - заметил Кодзо Сийна. - Мне казалось, вы должны понимать, что эти две цели взаимосвязаны. Будь Ватаро жив, Дзибан никогда не добился бы своего, Япония не заняла бы достойного места в мире. А вам нечего было бы и рассчитывать поставить Америку на колени! - Возможно, - согласился Карский. - Но тогда мы найдем другой путь. - Нет-нет, Карский! Вспомните свою историю! Вы никогда не проникали в другие страны иначе как при помощи Красной Армии. - Мы не хотим захватить Соединенные Штаты, - возразил Карский. - Подобная затея, даже если бы ее удалось осуществить, не уничтожив при этом полмира, быстро обескровит Россию. Римская империя, насколько мне известно, пришла в упадок именно потому, что непомерно разрослась. Римляне были мастерами своего дела, богами военного искусства. Они побеждали всех. Но, как выяснилось, это было самое простое. Гораздо труднее и в конечном итоге, как показала история, невозможно оказалось другое: удержать в повиновении все владения. Слишком уж там много было племен и народов, слишком часто они восставали. Содержание непрерывно растущей римской армии привело к краху империи. Мы не собираемся повторять ошибку римлян. - Но что же вы тогда собираетесь делать с Америкой? - спросил Сийна. Карский, глядевший на дым сигареты, растекавшийся по оконному стеклу, заметил, что на улице пошел снег. Плечо, прислоненное к холодной раме, замерзло - такая уж в Москве весна... Потушив сигарету, Карский вдруг подумал: интересно, почему он курит только в России? - То, о чем вы давно мечтаете, Сийна-сан, - ответил он. - Мы уничтожим Америку экономически. Удэ вернулся в Хану, истекая кровью. На память ему пришли недавние видения. Он был солнцем, он пылал... Свет, излучаемый им, был ослепительно ярок, он, Удэ, испускал огромную энергию... Он источал свет, тепло, жизнь. Все это было так, пока не началось кровотечение. Какая божественная влага вытекает из раненого светила? Плазма? Магма? Как бы там ни было, Удэ-солнце истекал кровью. И вместе с кровью иссякали его свет, тепло, жизнь... Удэ закричал. Он вопил, пока женщина, стоявшая рядом, не влила ему в глотку двадцать пять миллилитров торазина. Теперь, в полумраке дома толстяка Итимады, где все жалюзи были закрыты, Удэ дергал за проволоку, которой была привязана к стулу Одри. Она сидела, уронив голову на грудь. Удэ несколько раз ударил ее по щекам. - Помоги мне! - завопил Удэ. - Помоги! Я истекаю кровью! Глаза Одри открылись. Девушка не понимала, где она и кто на нее кричит. Перепуганная, измученная голодом и жаждой, она вскрикнула и потеряла сознание. Удэ, пыхтя, смотрел на нее. Он вспомнил, как она мирно спала, когда он ворвался в дом. Одри тогда не была связана, а возле постели стояли еда и питье, которые он торопливо проглотил, читая записку без подписи, лежавшую под плошкой с водой. "Одри! - было написано там. - Не бойся! Я увожу тебя на Гавайи, чтобы спасти твою жизнь. Теперь можешь не бояться тех, кто хочет причинить тебе зло. Оставайся здесь, пока я за тобой не вернусь. Верь мне". Удэ уничтожил записку. Это он привязал Одри к стулу, чтобы она никуда не ушла, пока он будет занят другими делами. Теперь же его заботило одно: как остановить кровотечение. Вскоре Одри очнулась, потревоженная птичьим гомоном. На ее груди прикорнул геккон. Заметив ящерицу, Одри взвизгнула и взмахом руки стряхнула ее. Девушка выпрямилась на стуле насколько могла. "Где я?" - подумала Одри. Голова болела так, словно ее зажали в тиски. В горле ощущался какой-то странный горьковатый привкус. Во рту пересохло, Одри умирала от жажды. Вокруг - везде, куда ни глянь, - росли деревья. Толстенные, высоченные деревья. По рукам и ногам Одри плясали пятна света. Она была одета в голубые хлопчатобумажные шорты и белую майку, на ногах - бордовые пластиковые сандалии. Все поношенное и чужое. На майке Одри заметила какую-то надпись. Оттянув материал, она прочитала: "Мужские соревнования по троеборью. Кона Айрон, 1985". Кона? Где эта Кона? Одри напрягла память. Может быть, на Гавайях? Она огляделась. Голые руки и ноги овевал теплый ветерок. Щебетали птицы, жужжали букашки. "Неужели я действительно на Гавайях?" - мелькнула у Одри мысль. А потом вопрос: что же все-таки произошло? Одри стиснула руками ноющую голову и крепко зажмурилась. Солнце светило слишком ярко. От этого головная боль становилась еще сильнее. О Боже! Боже! Пожалуйста, сделай, так, чтобы голова перестала болеть! Теперь Одри вспомнила, что, сидя дома в Беллэйвене, она услышала какой-то шум и спустилась вниз. Она решила, что это Майкл, зачем-то заглянувший в отцовский кабинет. Но вместо Майкла... Кто? Кто оказался внизу? И почему? В мозгу ее, словно перепуганные птицы, проносились вопросы, на которые она не знала ответа. Голова заболела пуще прежнего. Одри застонала, скрючилась, и ее начало тошнить. Но толком не вырвало, потому что в желудке почти ничего не было. У Одри перед глазами все поплыло, и она легла навзничь на траву. Даже дышать было тяжело. Но все-таки девушка не потеряла сознания, и постепенно ей стало лучше. Одри уперлась ладонями в землю и встала. Ноги подкашивались, и не держали ее... Осознав, что она почему-то стоит на четвереньках, с опущенной головой, Одри подумала, что, по-видимому, на мгновение опять отключилась. Ее начал охватывать страх. - Что со мной такое? - ужаснулась Одри. Судя по солнцу, лучи которого пробивались сквозь листву деревьев, было уже далеко за полдень. Вероятно, она очень долго лежала без чувств. Одри вспомнила, как Майкл окликнул ее. Он вошел в кабинет. Сверкнула его катана. Звякнули скрестившиеся клинки. Раз, другой, третий... А что было потом? Майкл! Майкл! Одри едва не расплакалась, но овладела собой. В ушах зазвучал укоризненный голос брата: "Слезами горю не поможешь. Держи себя в руках, Эйди". Этот голос словно придал ей сил, и Одри постаралась взять себя в руки. И тут увидела Удэ. Прежде всего ей бросились в глаза ирецуми - татуировки, покрывавшие его обнаженный торс. Потом она увидела, какое у него богатырское телосложение. На левом плече незнакомца белела повязка, на которой темным пятном запеклась кровь. Это был азиат. Японец или китаец, Одри точно не знала. Господи, как же рассердится Майкл! - Кто вы? - спросила Одри. Оказалось, что ей даже эти два слова выговорить - и то неимоверно трудно. - Вот, - Удэ протянул ей пластмассовый стаканчик, служивший крышкой для термоса, - выпейте. Она отхлебнула воды и поперхнулась. Он добавил: - Пейте медленно. У Одри опять закружилась голова, она опустилась в высокую траву. - Где я? - пролепетала Одри. - На Гавайях, да? Одри казалось, что ее голова налита свинцом. Она уронила ее на скрещенные руки, но лишь ненадолго, потому что распухшие запястья тоже страшно болели. - Где вы - не важно, - отрезал Удэ. - Вы ведь тут долго не пробудете. Одри продолжала пить очень медленно, хотя жажда настолько измучила ее, что девушка готова была осушить стакан единым духом. Удэ несколько раз подливал в него воды. Одри поглядела на солнце. - Что со мной случилось? - Ладно, - сказал Удэ. - Хватит. Он взял у Одри стакан и помог ей подняться на ноги. Она едва не рухнула на землю, так что ему пришлось подхватить ее на руки и пронести почти до конца посыпанной гравием дорожки, где стояла машина. Одри мельком увидела дом - наверное, здесь ее держали связанной? - а потом мужчина запихнул ее в машину. В последующие несколько часов перед глазами у нее все плыло и мелькало. Одри изо всех сил старалась не потерять сознание, но то и дело впадала в забытье, а потом мучительно пробуждалась: казалось, ей было отказано даже в праве на мирный сон. Одри чувствовала, что они едут медленно. Дорога явно пролегала в горах. Одри не видела ее, но ощущала подъемы и спуски. Порой приходилось останавливаться и пережидать. До Одри доносился шум моторов: вероятно, по встречной полосе проезжали автомобили. Но вот дорога стала более пологой и, наконец, вышла на равнину. Теперь ехать было легче, и вконец изнуренная Одри погрузилась в глубокий сон. У Нобуо Ямамото вспотели ладони. За десять минут он, наверное, раз десять вытирал их льняным платком, который уже успел посереть от городской гари. Для такой сильной личности, занимавшей к тому же столь высокое положение, это было довольно странно. Он сидел, напряженно выпрямившись, в машине, которую вел шофер; нервы Ямамото тоже были напряжены. Нобуо уже который месяц подряд очень плохо спал. Стоило ему задремать, как приходили сновидения, прямо-таки начиненные смертью. Жуткой, испепеляющей смертью, молниеносной и в то же время мучительно долгой... смертью от вспышки. Нобуо предпочитал называть это вспышкой, а не взрывом. С таким понятием он еще мог как-то ужиться. Дело в том, что японец Нобуо лучше других понимал, насколько это опасно. Он не забыл уроки истории. Уроки Хиросимы и Нагасаки. Японцы с тех пор испытывали жгучую ненависть к любому устройству, содержащему радиоактивные вещества, особенно к атомному оружию. Боже мой! - подумал Нобуо. И как же меня угораздило ввязаться в эту историю? В действительности он, конечно же, знал как. Все из-за Митико. Она заставила его сродниться с семейством Таки и душой, и телом. Именно так замысливали этот союз отец и Ватаро Таки. Нобуо давным-давно позабыл его настоящее имя: Дзэн Годо. Если два семейных предприятия будут связаны еще и брачными узами, оба обретут новый источник силы. Но теперь уже нет ни Ватаро Таки, ни Хироси. Масаси получил все, что хотел. Он стал оябуном Таки-гуми, а ведь Масаси - сумасшедший! Безумец, с которым его, Нобуо, теперь связывают узы особого свойства. Я даю ему то, что он потребовал, подумал Нобуо, у которого при мысли о завершении работы тошнота подкатывала к горлу. Но при этом, как могу, стараюсь тянуть время. И все же конец близок, больше оттягивать нельзя. Что я могу поделать, если жизнь моей внучки в опасности? Однако ночные кошмары не прекращались. Вонь разлагающихся трупов и призраки мертвецов преследовали Нобуо по ночам, превращая каждую из них в сущую пытку, заставляя терзаться угрызениями совести. За окном мелькали виды ночного Токио. Гигантские неоновые надписи и рекламные щиты мигали буквально повсюду, не было ни одного темного уголка. Даже сквозь маленький квадратик автомобильного окна огней было видно столько, что и не сосчитать. Ночной Токио напоминал усеянное звездами небо. Это был своего рода символ, отражавший явные противоречия японской жизни: бесконечная городская круговерть создавала впечатление каких-то необъятных просторов, отчего голова шла кругом. Японцы вообще наделены способностью чудесным образом превращать малое в большое. - Он здесь, господин, - сказал шофер Нобуо. Как всегда, опоздал, подумал Нобуо. Еще один весьма недвусмысленный намек на истинную природу наших отношений. Масаси вылез из машины и вошел в театр. - Что ж, пора и мне, - решил Нобуо. Он в последний раз вытер руки и убрал замызганный платок. Интерьер театра был аскетичен, без каких-либо излишеств. Места для зрителей, сцена - и все. Не считая, конечно, мониторов. По обеим стенам были развешены в ряд телеэкраны, сейчас выключенные. В общей сложности в зале висело больше ста пятидесяти экранов. Казалось, это пустые окна, глядящие в никуда. Из-за них атмосфера в театре делалась еще более унылой. Человек словно попадал в мертвую зону, где даже звезды - и те погасли. На экранах лишь мелькали тусклые отражения зрителей, которые рассаживались по местам. Масаси, как обычно, подождал в дверях, пока не начнется представление. К этому времени все места, кроме одного, обычно бывали заняты. Но - что гораздо важнее, - Масаси получал возможность внимательно разглядывать каждого, кто входил в зал. Масаси сел. Слева от него сидела молодая японка в несуразно широком платье; в его расцветке было столько оттенков серого, что их трудно было различить. На щеках японки красовались голубые и пурпурные пятна румян. Губная помада ярко блестела. Волосы, везде подстриженные очень коротко (если не считать челки), казались жесткими, словно их намазали клеем. Справа от Масаси сидел Нобуо. Спектакль начался без традиционных трубных призывов и вообще без всякого предупреждения. И тут же все мониторы ожили. Замелькали светящиеся полоски и зигзаги. На сцену вбежали танцовщицы. Одни совсем голые, другие полуобнаженные, у некоторых тела были размалеваны белой краской. Они танцевали "буто" - примитивный современный танец, созданный в урбанизированной, прозападной послевоенной Японии и выражавший тоску по прошлому. Этот танец был политическим вызовом и в культурном плане считался реакционным, поскольку в основе его лежали мифологические архетипы. Динамический и одновременно статический "буто" впитал в себя духовный и материальный опыт Японии. Солистка изображала богиню солнца, от которой произошел император. Удрученная тем, что она видит вокруг, богиня удаляется в пещеру, и мир погружается в темноту. Только сладостный звон чаш с вином и разнузданные, сладострастные танцы, напоминавшие по форме ритуальные, смогли выманить богиню солнца из ее укрытия, и она вышла вместе со своими вечными спутниками: весной, светом и теплом. Когда балерины кружились в танце, представлявшем в стилизованном виде древний земледельческий миф, на мониторах показывалась генеральная репетиция спектакля. Этот танец чуть отставал от танца живых девушек на сцене, что производило поразительный эффект зримого воплощения эха. В антракте Масаси встал и, не сказав ни слова, вышел в фойе. А через мгновение подозвал к себе Нобуо. - Вы что-нибудь поняли в этой белиберде? - спросил Масаси, когда Нобуо приблизился. - Да я не обращал внимания, - откликнулся Нобуо. - По-вашему, девушки танцевали неплохо, да? - Вы имеете в виду этих акробаток? - поморщился Масаси. - Им место в цирке. Если подобное действо называть искусством, значит, нынешние люди утратили творческие способности. От всего этого веет мертвечиной. Тут нет ни грации, ни тишины. Разве это юген? Последнее понятие, появившееся во время сегуната Токугавы в начале девятнадцатого века, обозначало сдержанную красоту, настолько скромную в своих внешних проявлениях, что сквозь оболочку проглядывала ее сущность. Нобуо был достаточно осведомлен, чтобы не ввязаться в спор с Масаси и не угодить в ловушку. Для Масаси спорить было истинным наслаждением, ведь Нобуо не мог его переспорить. - Дело продвигается недостаточно быстро. - Я стараюсь, как могу, - возразил Нобуо. - Но нам приходится думать о производственном процессе. Вы же знаете, мы не автомобили собираем. Все должно быть сделано с минимальными допусками. - Кому-нибудь другому зубы заговаривайте, - презрительно процедил Масаси. - Я говорю правду, - напряженно произнес Нобуо. - Вы знаете, сколько энергии высвобождается при ядерном взрыве? - Меня не волнует, какие у вас трудности, - отрезал Масаси. - Я должен уложиться в график. Нам необходимо все закончить через два дня. - Мне наплевать на ваш график, - сердито воскликнул Нобуо. - Я забочусь только о внучке. - Что ж, если так, - усмехнулся Масаси, - тогда ваша фабрика через два дня будет готова к встрече. Это крайне важно. Судьба Японии зависит от вашей технической грамотности, Нобуо-сан. Да, по правде сказать, и судьба всего мира тоже. Что значит по сравнению с нею судьба одной-единственной маленькой девочки? Нобуо побледнел. Масаси расхохотался. - Успокойтесь, Нобуо-сан. Я не причиню Тори вреда. Я же вам обещал. - А чего стоит ваше слово? Масаси сверкнул глазами. - Очень даже многого, советую не сомневаться. - Я не имею возможности высказывать своего мнения, - отрезал Нобуо. - Вы лучше спросите дух своего отца. Он наверняка знает. - Смерть моего отца - это карма, судьба, не так ли? - Да, и, как я понимаю, карма убила Хироси... - Нобуо покачал головой. - Нет. Это вы убили своего старшего брата. Вы, несмотря на все ваши нынешние протесты! Теперь вы стали оябуном, и я ваш союзник. Но нас объединило не убийство Хироси. Вы прекрасно знаете, почему я с вами заодно. Вы выкрали мою внучку. За это я буду вас ненавидеть до последнего вздоха. - Меня? - невинно переспросил Масаси. - Но что я такого сделал? Только создал великолепно отлаженный механизм. Он действует куда лучше, чем мог себе представить мой отец. Почему вы такой мрачный, Нобуо? Вы же часть истории! Вы создадите то, что мне нужно, и мы скоро буде?.. править новой Японией. Или, подумал Нобуо, исчезнем с лица земли. И все японские мужчины, женщины и дети тоже исчезнут. Птицы щебетали на залитой солнцем лужайке. Сквозь просеки в лесу проникали снопы света. Слышалось журчание ручья, который тек по пологому склону, и жужжание насекомых. Навстречу ему шла Элиан, она смотрела на него, только на него. И медленно, но неумолимо, доверчиво приближалась к нему. Потом раздался хлопок ружейного выстрела, и Майкл вскрикнул: "Элиан!" Она исчезла за холмом, рухнула в долину, в темную зияющую пропасть. Громовые раскаты эха сотрясли горы. Пробудившись, Майкл осознал, что он звал по имени не Элиан, а Сейоко. Его охватило глубокое уныние. В темноте послышались жалобные всхлипы. Оказалось, что это всхлипывал он сам. Майкл не сразу сообразил, где находится. Ах да, он в доме Элиан... Вероятно, он проспал целый день. Майкл встал и побрел в ванную. Включил кран и принял холодный душ. Через три минуты вышел из-под душа и вытерся полотенцем. Майкл не стал выключать душ, а обмотал в темноте талию полотенцем и отправился на веранду-ланай, которая тянулась вдоль всего дома. Ветер шелестел кронами пальм. Фонарики, освещавшие дорожку в саду, горели так ярко, что, казалось, протяни руку - и дотронешься до любого листка. За деревьями высились горы, вечные стражи тех мест. Ночь благоухала ананасами. Вот и наступил новый день, подумал Майкл. Куда же скрылся Удэ? Этого Майкл не знал, но понимал, где следует искать - в Токио. Токио был тем местом, где он найдет Одри и выяснит, кто убил его отца и почему. "Сюдзи Сюрикэн". Майкл сел, поджав под себя ноги, и, медленно дыша, забормотал нараспев: "У". - Бытие. "My". - Небытие. "Суйгецу". - Лунная дорожка на воде. "Дзе". - Внутренняя честность. "Син". - Мудрец. "Сен". - Мысль предваряет действие. "Синмиокен". - Куда вонзается меч. "Кара". - Полая оболочка. "Дзеро". - Там, где Путь бессилен. "Суйгецу". Фраза "лунная дорожка на воде" обозначала обман. "Все, что ты воспринимаешь, - говорил Цуйо, - основано на обмане. В синтоизме ложь, становящаяся правдой, называется симпо, тайна. Считается, что люди верят в симпо просто потому, что оно окружено тайной. Путь воина называет симпо стратегией. Вот, к примеру, ты притворяешься, что ранен в правую руку, и тем самым отвлекаешь противника, заставляешь его изменить стратегию и в результате побеждаешь. Разве нельзя в этом случае утверждать, что твоя ложь в итоге стала истиной? Если тебе удается добиться того, что противник начинает видеть происходящее в нужном тебе свете, значит, ты овладел искусством стратегии". Может быть, Элиан исповедует симпо? Она сознательно окутывала себя тайной или была действительно той, за кого себя выдает? Майкл снова вспомнил, как он заканчивал обучение у Цуйо. Ему казалось тогда, что так легко постичь мотивы поступков сенсея. Но позднее отец сказал ему: "Сперва ты должен распознать зло. Потом победить его. И наконец, следить за тем, чтобы самому не стать злым. Чем старше ты станешь, тем тяжелее будет это понять". Сонный дом по-прежнему не давал ему никакого ответа... Путь - это истина, подумал Майкл. Это тендо. Он резко поднялся с пола веранды и вошел в дом. Дойдя до кухни, снял телефонную трубку и набрал номер аэропорта в Кухулаи. Заказал билет, позвонил в международный аэропорт Гонолулу, а потом связался с Джоунасом. Тот подошел к телефону после первого же звонка. - Дядя Сэмми? - Майкл? Как дела? В последний раз Майкл созванивался с Джоунасом, когда они с Элиан перебрались из дома толстяка Итимады в ее коттедж. Это было вчера или раньше? Майкл рассказал Джоунасу обо всем, что с ним приключилось после прилета на Мауи. - Об Одри что-нибудь известно? - спросил Майкл. - Пока нет. Но мы не теряем надежды. Мы делаем все возможное, - успокоил Майкла Джоунас и, чтобы отвлечь его от мыслей о сестре, сказал: - Я встречался на Мауи с агентами федеральной службы. Договорился, что тебя не будут впутывать в расследование кровавого столкновения в доме толстяка Итимады. - Ваши догадки, что искать концы надо в Японии, по-моему, подтверждаются, - в свою очередь сообщил ему Майкл. - Сегодня я первым самолетом вылетаю в Токио. - Поступай, как считаешь нужным, сынок, - ответил Джоунас. - У нас тут начался кризис, из которого я не вижу выхода. Япония год вела переговоры с Соединенными Штатами о соглашении по импорту и экспорту, и тут вдруг резко изменила свою позицию. Японский премьер-министр вчера известил нашего президента о том, что все отдельные торговые соглашения между нами и Японией считаются недействительными и отменяются. Причем никаких объяснений не представил! И похоже, у нас нет ни малейшей надежды на возобновление переговоров. Я вчера целый вечер провел на Капитолийском холме. Конгресс в отместку принял закон об экспортных тарифах, аналогичный закону Смита-Хоули, действовавшему несколько десятилетий назад. Ей-богу, сынок, десять лет назад Америка смогла бы вынести подобный удар. Но сейчас - нет. Однако никого, по-моему, не волнует, что принятие протекционистского закона повлечет за собой страшную экономическую депрессию. - Я смотрю, у вас дел невпроворот, - заметил Майкл. - И в довершение всех бед, МЭТБ, вероятно, надолго останется не у дел, - пожаловался Джоунас. Он рассказал Майклу о сводке, которую ему представила Лилиан, и объяснил, чем это чревато. Майкл повесил трубку, и на душе у него было еще тревожнее, чем прежде. Он вернулся на веранду. Когда Майкл глядел оттуда на долину Яо, ему казалось, будто он стоит на главной башне грозного средневекового замка. Услышав шорох, Майкл обернулся. Из-за стеклянных дверей спальни появилась Элиан. Она смотрела на Майкла, стоявшего на залитой лунным светом веранде. На Элиан были джинсы и мужская рубашка с длинным рукавом. - Я услышала, что ты здесь, - сказала Элиан. - Извини, что разбудил. - Да нет, я все равно уже проснулась. - Элиан повернула голову и посмотрела на долину. - Здесь такие чудесные ночи, - сказала она, пройдясь по веранде. - Ночью тут еще прекраснее, чем днем, хотя и днем кажется, что лучше не бывает. - В полнолуние вся долина видна как на ладони, - сказал Майкл. Элиан покачала головой. - Не вся. Тут есть места, где столетиями не ступала нога человека. - Потому что тут такие густые заросли? - Нет, - ответила Элиан. - Потому что никто не отваживается зайти туда. Это священные места, существующие вне времени и пространства. В них до сих пор обитают древние божества. По крайней мере, гавайцы в это верят. Майкл видел, что Элиан говорит совершенно серьезно. И принял ее слова без насмешки. Цуйо когда-то сказал ему: "Физики утверждают, что во вселенной главенствует гравитационный принцип, то есть наличие или отсутствие тяготения. Но разумом правит вера. Как бы там ни было, на земле, бесспорно, есть места, где главное - это вера, а не физические законы. И ты со временем обнаружишь эти места, либо с моей помощью, либо самостоятельно". - Ты покажешь мне одно из них? - спросил Майкл Элиан. - Я хочу посмотреть, где живут гавайские боги. По лицу девушки было видно, что она пытается понять, смеется он над ней или нет. - Ладно, - после паузы произнесла она. - Но это высоко. Нам придется долго взбираться вверх. Майкл заколебался, вспомнив свой сон и то, что произошло в Йосино, когда он проходил обучение у Цуйо. Он вдруг увидел Элиан, исчезающую в пропасти, и услышал собственный голос, выкликавший имя Сейоко. От всего этого веяло жутью. - Это не беда, - сказал он, но не очень-то искренне. Однако Элиан, как и он, похоже, не находила себе места. До вылета в Гонолулу еще столько времени... Неужели нам на роду написано отправиться в Японию? - подумал он. Неужели ей суждено погибнуть у меня на глазах точно так же, как и Сейоко? Но тут же оборвал сам себя: "Какой вздор!" Элиан вошла вслед за ним в дом и подождала, пока он наденет джинсы и футболку. Звезды поблескивали на небе, словно миллиарды неисполнившихся желаний. Элиан расхаживала по комнате с таким видом, будто ей здесь было тесно. - Вот, возьми, - она протянула ему мощный полевой бинокль. - В тех местах очень живописно даже по ночам. Она вывела Майкла из дома и зашагала по извилистой тропинке, терявшейся в траве между склонами. Слышался звон цикад, неумолчно певших на разные голоса. Элиан и Майкл пересекали долину. Элиан взяла с собой фонарик, но луна и звезды светили так ярко, что он оказался не нужен. Они начали ринялись подниматься в горы, которые уже не одно тысячелетие высились здесь над морем. Взобравшись на сто пятьдесят футов, путники присели отдохнуть. Майкл достал бинокль и оглядел окрестности. Мир, залитый лунным светом, казался окаменевшим, плоским, гранитно-твердым, но при этом сказочно прекрасным. К восхищению великолепием природы примешивалось изумление, которое постепенно охватывало человека при мысли о том, сколь краток людской век по сравнению с жизнью Земли. Здесь, в этом плоском, бесцветном, необитаемом мире, думал Майкл, волей-неволей приходится смиренно признать величие вселенной. - Ну, что ты там увидел? - поинтересовалась Элиан. - Себя, - ответил Майкл. - Ах, если бы зеркало могло поведать то, что нам необходимо знать о самих себе... - протянула Элиан. Она долго, как-то странно, пристально глядела на Майкла. "Словно пытаясь вобрать в себя мое естество, - пронеслось в мозгу Майкла. - Поглотить душу..." Наконец Элиан заговорила. - Когда я была маленькой, то каждый раз перед сном читала одну и ту же молитву. Меня научил ей в раннем детстве друг моей матери. Он велел произносить эту молитву, только когда я буду одна, и никому не говорить, что я ее знаю. Даже маме. Вот какая она: "Да" - это желание. "Нет" - это мечта. Я иду по жизни только с этим - с "нет" и "да". Господи, дай мне силы отказаться от "нет" и "да", а когда-нибудь стать сильной-сильной и вообще обойтись без них". Лунный свет окутал девушку серебристым покрывалом. Холодные голубоватые оттенки плясали на волевом лице. Оно вдруг стало бесцветным и одновременно словно зарядилось энергией - так бывает при ярком монохроматическом освещении. - Майкл! - сказала Элиан. - Я совершала ужасные поступки. - Все мы делали в своей жизни что-нибудь постыдное, Элиан. - Майкл отложил бинокль. - Такого ты не делал. Майкл приблизился к ней. - Но тогда зачем ты так поступала? - Потому что боялась, - сказала Элиан. - Боялась, что если вообще ничего не сделать, меня захлестнет хаос. Помнишь тот черный холст? Я боялась остаться никем. - Но ты же умница, - возразил Майкл, - Ты умная, ловкая и сильная. - Майкл улыбнулся и добавил: - И очень красивая. Ее лицо оставалось бесстрастным. Майклу хотелось, чтобы Элиан улыбнулась. - Короче говоря, - сказала она, - я совершенство. - Я этого не утверждал. - О нет, утверждал! И ты в этом не одинок. Сколько я себя помню, окружающие всегда твердили, будто я истинное совершенство. От меня этого требовали. Так что у меня просто не оставалось другого выхода. Я не могла, как обыкновенная женщина, сложить с себя ответственность. Это страшное бремя буквально лишило меня детства. Я всю жизнь была взрослой, Майкл. Была, потому что знала: в противном случае вся моя жизнь пойдет насмарку. Майкл глядел на нее, и в душе его зарождались гнев и печаль. Он жалел Элиан и негодовал на тех, кто взвалил на ее плечи бремя лжи. - И ты действительно в это верила? Она кивнула: - И до сих пор верю. Ведь в конце концов именно это служит оправданием моей жизни. Что я без этой ответственности? Ничто. Снова хаос. А я не в силах вынести хаос. Майкл покачал головой: - Нет, ты вовсе не ничтожество. - Он протянул ей руку. - Ладно, пошли. Казалось, прошло очень много времени, прежде чем ее пальцы коснулись его руки. - Итимада - болван, - хмыкал Удэ, доложив о том, как обстоят дела. Он стоял в телефонной будке на окраине Байлуки. Лицо Удэ было покрыто вулканической пылью. - Строил далеко идущие планы. Никак не связанные с вами. Удэ то и дело поглядывал в сторону машины, где на полу лежала связанная Одри с кляпом во рту. - Нанял двух туземцев, чтобы они разыскали документ Катей. Но я вышел на них. Бумаги у них не было, и они не знали, у кого она. Однако я выведал у них, что хотел оставить сыну Филипп Досс. Темно-красный витой шнурок. Вам это о чем-нибудь говорит? Масаси задумался. - Нет. - Жадность превращается в глупость, как еда - в дерьмо, - глубокомысленно заявил Удэ. - Глупость сделала Итимаду уязвимым. Причем не только я смог до него добраться - это было бы еще полбеды. Нет, он стал уязвимым для итеки! - Удэ имел в виду европейца, Майкла Досса. - И этот итеки пробрался в его хваленое поместье! - А тебе не приходило в голову, - спросил Масаси, - что толстяк Итимада, вполне возможно, хотел встретиться с Майклом Доссом? Как ты думаешь, откуда он знал, где поручить гавайцам искать витой шнурок? Очевидно, ему сообщил это по телефону Филипп Досс. - Мне это не приходило в голову, - протянул Удэ. - Тебе известно, где сейчас Майкл Досс? - Да. У Элиан Ямамото. - Правда? - равнодушно переспросил Масаси. Удэ удивило, почему столь невероятная новость нисколько не заинтересовала Масаси. - Я хочу, чтобы ты переправил его сестру Одри ко мне в Японию. - Это будет непросто, - сказал Удэ. - И Майкл Досс тут шныряет, и федеральные службы землю роют из-за столкновения в доме Итимады. Я связан по рукам и ногам. - Не беспокойся. Я пришлю мой личный самолет. В аэропорту все будет подготовлено. Ее переправят в ящике, в грузовом отсеке. Тебе это не в диковинку, ты десять раз так переправлял людей. Но я смогу добраться на самолете до Мауи только через восемь часов. - Мне нужно время на подготовку. - Хорошо. Я позвоню нескольким людям и свяжу тебя кое с кем. Где тебя найти? Удэ назвал бар, в который заходил, когда выслеживал гавайцев. - Это в Вайлуку, - объяснил он. - Ваши люди поймут. Сейчас еще рано, и там закрыто, поэтому скажите им, что я пока посижу в пивной через дорогу. - Удэ немного подумал и добавил: - Да, и передайте им, что мне нужно оружие. - Они достанут все, что тебе понадобится, - заверил его Масаси. - Тебе удалось выяснить, кто убил Филиппа Досса? - Это был не Итимада. - Я тебя не об этом спрашиваю. - Я не знаю ответа на ваш вопрос, - сказал Удэ. - Как мне поступить с Майклом Доссом? - Майкл Досс может интересовать нас только в том случае, если документ Катей у него, - сказал Масаси. - Пусть получит красный шнурок. Американец поможет нам понять, насколько он важен. По-моему, совершенно очевидно, что Майкл Досс - единственная ниточка, ведущая к документу. - А я думаю, это пустая трата времени, - возразил Удэ. - Я уверен, что документ Катей сгорел в машине вместе с Филиппом Доссом. - Я плачу тебе не за то, чтобы ты думал, - рявкнул Масаси. - Делай, как приказывают! - Документ Катей - это теперь самое главное, да? - спросил Удэ. - Я слышу в вашем голосе нетерпение. Но это не вы торопитесь. Это Кодзо Сийна торопится. Документ Катей - это священная реликвия Дзибана, а не ваша. По-моему, Кодзо Сийна уже стал новым оябуном Таки-гуми. - Заткнись! - зарычал Масаси. - Иди жрать свои грибы! Ты решил, что уже возвысился? - Нет, - печально сказал Удэ, ибо понял, что выбора нет: перед ним только один путь. - Но я все вижу яснее, чем вы или Кодзо Сийна. Я могу позабыть про документ Катей, могу свыкнуться с мыслью, что он утрачен безвозвратно. Важнее другое: не вызывает сомнений, что сейчас реальную угрозу для вас и Таки-гуми представляет Майкл Досс. Он пошел по стопам своего отца. Филиппу Доссу удавалось не допускать вас к власти, пока жив был ваш отец. И, проживи Досс подольше, он бы вас погубил. - Или я его. - Вы не думаете, что Майкл Досс постарается довершить дело, начатое отцом? - Дао, - изрек Масаси, - учит нас, что мудрец не лезет вперед, а, став позади всех, обнаруживает, что оказался в самой выигрышной позиции. - Какое мне дело до Дао? - с нескрываемым презрением произнес Удэ. - Дао - учение для стариков, которые слепы и глухи к тому, что творится вокруг них. - Законы Дао всемирны, - напомнил ему Масаси. - Даосизм умер. Э, нет, подумал Масаси. Это твоей ум мертв. - Пока еще ты член моего клана, - сердито сказал он. - И ты будешь подчиняться своему оябуну. Все это так, но вот вопрос, подумал, повесив трубку, Удэ, кто мой оябун? Теперь тропинка уходила вверх совсем круто. Майкл, понимавший, что за спиной у него глубокая пропасть, шел очень осторожно. Вокруг росли такие толстые деревья, что видимость в любом направлении была не больше нескольких футов. Тем не менее Элиан поднималась на вершину быстро и уверенно. Она оказалась права. Подъем был долог, и Майкл начал раскаиваться в том, что они его затеяли. Хотя внутренняя тревога прошла, он очень устал, все мыцы болели и ныли. Наконец Элиан остановилась. Повернувшись к нему, она указала рукой на горы. Майкл увидел впереди узкое ущелье, словно гигантским клинком рассекшее скалы. Вход в ущелье охраняли две огромные глыбы, которые представляли собой блестящие наплывы лавы - той самой, что много веков назад поднялась с океанского дна, и в результате этого катаклизма родились горные хребты. Увидев глыбы, Майкл вздрогнул. Неужели это действительно фигуры пригнувшихся воинов? - мелькнула у него мысль. Он подошел поближе, чтобы выяснить, скульптуры это или нет, но убедился, что глыбы никто не обрабатывал. Такова была их природная форма, несколько подчеркнутая эрозией. Они напоминали человеческие фигуры. - Это путь богов, - прошептала Элиан. Но когда Майкл попытался войти в ущелье, она его удержала. - Погоди! - сказала Элиан и скрылась за деревьями. А вернулась с гирляндами. Одну она сразу повесила себе на шею, другую - Майклу. - Это листья ти, - сказала она. - Гавайцы считают это растение священным, потому что его очень любили древние боги. Такие венки надевают кахуны, когда приходят сюда. Листья ти защитят нас. - От чего? - спросил Майкл. Но Элиан уже шла мимо странных каменных стражей по тропе богов. - По-моему, самое главное в разговоре, - сказал в телефонную трубку Удэ, - это то, что остается за скобками. Что делает на Мауи Элиан Ямамото? Тем более в компании Майкла Досса? Кодзо Сийна молча размышлял. Дело в том, что Элиан была дочерью Митико, и он терялся в догадках, с какой стати дочь Митико якшается с Майклом Доссом. Сийне была не по вкусу мысль о том, что на Мауи что-то творится без его ведома. - А ты что по этому поводу думаешь? - наконец спросил Кодзо Сийна. - Я не доверяю Масаси, - моментально ответил Удэ. Сийна не знал, как отнестись к его словам. Может быть, в ответе Удэ больше эмоций, чем разума? Эмоциям Сийна не верил. Они окрашивали все в ложный цвет, словно светофильтр, надетый на объектив фотоаппарата. - Когда я сказал Масаси об Элиан, он отреагировал очень странно, - продолжал Удэ. - Слишком небрежно, словно ему не терпелось перевести разговор на другую тему. У меня создалось впечатление, что ему известно о ее пребывании на Гавайях. "Что ты затеял, Масаси?" - подумал Кодзо Сийна. - Ты выяснил, кто убил Филиппа Досса? - спросил он. - Пока еще нет. - Продолжай выяснять, - велел Сийна. - Что же касается Майкла Досса, то поступай, как тебе прикажет Масаси. Пусть Майкл Досс получит красный шнурок. Я думаю, Масаси прав: итеки приведет нас к документу Катей. Значит, подумал Удэ, Сийна тоже не чувствует, что Майкл Досс представляет для них угрозу. Но ведь ни Сийна, ни Масаси не видели его в действии, - тут же напомнил себе он. - Для них он только итеки, иностранец. Но Удэ и сам знал, что нужно делать в подобном случае. Майкл Досс слишком опасен, чтобы оставить его в покое. Он умен и непредсказуем. И знет симпо, стратегию обмана. Удэ принял решение. Он решил не подчиняться Кодзо Сийне и Масаси. Здесь он должен сделать свой собственный выбор. От подобных решений зависела жизнь и смерть, а Удэ знал, что ему предпринять, еще когда наблюдал за Майклом Доссом. Американца нужно убить! Они вынырнули из полной темноты на яркий лунный свет. Горы казались плоскими, двумерными, острыми, словно лезвия ножей; все было видно так отчетливо, что даже дух захватывало. Высоко на дереве запела какая-то ночная птица, а потом улетела прочь, расправив могучие крылья. Майкл успел заметить рожки у нее на голове и горящие желтым пламенем глаза. Кто это? Сова? - Осторожно, - предупредила Элиан. - Смотри, не сходи с тропинки. - Она показала на голый, сильно выветренный участок скалы и пересохшую чашу водопада. - Этот отрезок пути бывает опасен, потому что скала скользкая. Но, говорят, не от воды. Майкл нагнулся и провел пальцем по голому камню. - А из-за чего? - спросил он. - Это зависит от того, во что ты предпочитаешь верить, - ответила Элиан. - Гавайцы рассказывают, что тут разыгралась великая битва, и победители сбросили врагов со скалы. Майкл вытянул шею, стараясь заглянуть как можно дальше, а потом отошел от чаши водопада. - По гавайским преданиям, - продолжала Элиан, - в самом начале, когда водопад только образовался, он был красен от крови. - И ты в это веришь? - спросил Майкл. - Не знаю. Это же не моя родина. Но я чувствую здесь источник силы. Его все чувствуют. Это нельзя отрицать. На лицо японки падали ночные тени. Как будто чьи-то пальцы гладили ее щеки, шею, ключицы. Холодный звездный свет мерцал в черных глазах, и они казались поразительно большими. Ветер трепал длинные волосы, и они беспрестанно вздымались и опадали, словно крылья ворона. Майкл вдруг подумал, что до сих пор не замечал Элиан по-настоящему. А сейчас открыл для себя ее образ, увидел его, словно на полотне художника; эта звездная ночь, это удивительное место, заряженное энергией, помогли ему понять, какая же Элиан на самом деле. Майкл коснулся ее руки и почувствовал пульс. Ему вдруг показалось, что их сердца бьются в общем ритме, что водопад словно связал их воедино, и они растворились друг в друге. Сердце Майкла широко распахнулось, и ожесточение, броней защищавшее его душу, куда-то исчезло - так соскальзывает со змеи старая, отмершая кожа. - Элиан... - прошептял Майкл, но она разорвала возникшую было связь, отдернув руку и отодвинувшись. - Нет, - прошептала Элиан. - На самом деле ты не хочешь меня. Нависшая над ними скала отбрасывала такую густую тень, что создавалось впечатление, будто Элиан стоит без движения, как истукан. - Как ты можешь знать, чего я хочу? Майкл скорее не увидел, а догадался, что на лице Элиан промелькнула ироническая усмешка. - Поверь, что я не зря говорю тебе это, Майкл. Ты не хочешь меня... или весьма скоро не захочешь. И никто не захотел бы. - Но почему? Что в тебе такого уж страшного? Элиан поежилась. - Я безобразна. - Нет. Ты очень красива. Мертвенная неподвижность Элиан стала просто невыносимой. - Я помню тот день, - медленно произнесла она, - когда осознала, что у моих родителей нет друг для друга теплого слова. А потом, как-то ночью, выяснилось, что они и любовью никогда не занимаются. Вскоре после этого я поняла, что они не любят друг друга. И задумалась: а меня-то они любят или нет? Элиан вздохнула. - Я решила, что они не могут меня любить, что ни один из них не способен испытывать чувство любви. И мне стало ясно, что наша семья распадется, если я не вмешаюсь. Помнишь, я говорила тебе о грузе ответственности? Я делала все, что было в моих силах, пытаясь сохранить нашу семью. Моим родителям было так глубоко наплевать друг на друга, что я постоянно приходила в ужас: вдруг кто-нибудь из них уйдет и семья распадется? Что тогда будет со мной? Я не могла себе этого вообразить. А если и воображала, то в ночных кошмарах, и меня охватывал неизъяснимый страх. Поэтому вся моя жизнь была направлена на сохранение нашей семьи, на то, чтобы воспрепятствовать родителям разойтись. Я стала как бы контрольным датчиком. У меня не было другого выхода. Я много лет подряд жаждала удержать моих родителей от разрыва, как голодный алчет пищи. При этом гастрономический аппетит я потеряла. Это было своего рода помешательством. Но именно оно помогало мне жить. В конечном счете я контролировала развитие событий и понимала, что, пока в состоянии это делать, все будет в порядке. Мой отец нас не бросит, мама не увезет меня. Все будет хорошо. Элиан засмеялась, а у Майкла от ее смеха похолодело внутри. - Но было ли все хорошо? - продолжала Элиан. - И да, и нет. Я выжила, наша семья не распалась. Но я довела себя до безумия. - А теперь? - Майкл наконец обрел дар речи. - Разве это до сих пор не кончилось? - Нет, кончилось, - сказала Элиан. - И я уже в своем уме. - Что бы ты про себя ни рассказывала, я не изменю своего мнения, - сказал Майкл. - Моя душа умерла. - Не понимаю. - Я занималась страшными делами... Не приближайся ко мне, Майкл! Все мои чувства умерли. Ничего не осталось. Одна пустота. Я заглядываю в себя и вижу лишь зияющую бездну. - Что бы ты ни делала, это было лишь самозащитой. Никто тебя за это не осудит! - Я убивала людей! Ее крик эхом раскатился в горах. - Мой отец тоже убивал людей, - сказал Майкл. - Я видел, на что ты способна, когда тебе приходится обороняться. - Но я убивала не только обороняясь! Убивала людей, которых никогда раньше не видела, и которые не сделали мне ничего плохого! - Если ты чувствуешь себя виноватой и раскаиваешься в содеянном, значит, твоя душа не умерла. - Я прокаженная, - продолжала Элиан, правда, уже поспокойнее. Хотя все равно Майкл улавливал в ее голосе дрожь. - Я перестала быть человеком. Превратилась в автомат. В разящий меч. В компьютерную программу. - Но у тебя сохранились желания, - мягко возразил Майкл. - И мечты, должно быть, тоже. - Нет, я теперь настолько сильна, что могу обходиться и без того, и без другого, - с безмерной печалью произнесла Элиан. - А может, это не сила, а ожесточенность. Я забыла, что значит желать и мечтать... а порой мне кажется, что я никогда этого и не умела. - Элиан! - Майкл не видел ни зги в кромешной тьме под скалой, но знал, что ему очень хочется туда. Он сделал несколько шагов в темноту. - Майкл! Пожалуйста, не надо. - Если хочешь, останови меня. Расстояние между ними сократилось. - О, пожалуйста! Прошу тебя. - Она рыдала. - Прикажи мне остановиться. - Он подошел вплотную. Теперь он чувствовал и тепло ее тела, и зябкую дрожь, охватившую Элиан. - Оттолкни меня - и все. Но вместо этого ее губы раскрылись навстречу его губам. Их языки соприкоснулись. Она застонала. - Майкл! Элиан припала к нему всем телом, он почувствовал силу ее объятий, крепкие мышцы, даже ощутил ее хару - внутреннюю энергию, живущую в чреве и влияющую на дух. - Я сгораю от желания, - прошептала Элиан. Ее хара вырвалась наружу и объяла Майкла. Она оказалась именно такой, как предупреждала Элиан: плотной, как кожа, твердой, как камень, и сухой, как пустыня. Но Майкл ощутил и то, о чем сама Элиан не догадывалась. Он понял, что под броней, в которую заковала себя девушка, таится светящееся ядро, течет пламенная река желания. Ее губы принялись терзать его губы, руки крепко стиснули его в объятиях. Потом она обхватила ногами его бедра. Ее движения были недвусмысленными: она требовала, чтобы Майкл напал на нее, напал как можно ожесточеннее... Но желание и душевная потребность живут на двух разных полюсах. А люди нередко путают одно с другим, и это вызывает самое большое непонимание между мужчиной и женщиной. Майкл чувствовал... нет, вернее, знал: Элиан требует совсем не того, что ей в действительности нужно. Элиан и сама не понимала, что ей было нужно, ибо подчас бремя желаний бывает столь невыносимым, что человек запрещает себе думать, загоняет их в самый темный закоулок души. Майкл знал, что если ответить Элиан в том стиле, который она ему навязывала - а ему вообще-то очень этого хотелось, - он потеряет ее навсегда. Будь нежнее, подумал он. Нежнее! И, разъединив ее руки, сжимавшие его в объятиях, опустился на колени. Майкл всеми фибрами души ощущал окутывавшую их с Элиан ночь. Ощущал ее дыхание, слышал воркование ночных птах на деревьях, баюкавших своих спящих птенцов, до него доносилось урчание хищников, пожиравших добычу. Ветер шелестел, овевая щеки Майкла, длинные распущенные волосы Элиан струились по его плечу. Затем он ощутил сквозь джинсы, облегавшие бедра девушки, запах ее тела, и уткнулся лицом в ее живот. Нежнее! - предостерег себя Майкл. Нежнее. Он понимал, что ему нужно вести себя нежно, несмотря на жгучее желание, которое вызывала в нем Элиан, несмотря на то, что он жаждал обладать ею именно так, как она от него требовала. Он нежно погладил Элиан, нежно провел языком по ее коже. Ведь на самом деле он жаждал обладать ею по-разному, всеми возможными способами. Она нужна была ему вся. Окунувшись в лунный свет, они снова погрузились в полную темноту. Майкл пытался проникнуть в душу Элиан; девушка стояла, склонившись над ним, и ее грудь прижималась к его напряженным бицепсам. Ее ногти царапали его спину, красноречиво говоря, как ей приятно то, что Майкл с ней делает. Трепет бедер выражал восторг. Элиан опять застонала, когда он провел языком по ее коже. Ей показалось, что она тонет в пламени желания, словно в горячем, кипящем масле. По коже забегали мурашки. Элиан прижалась бедрами к лицу Майкла, колючая борода колола ее нежную кожу между ногами. Девушка задрожала; пламя желания поглотило Элиан, и на время она перестала воспринимать действительность. Открыв глаза, она ощутила на лице дыхание Майкла и увидела яркое сияние глаз. Ей вдруг представилось, что они с ним - два волка, самец и самка, в порыве страсти накинувшиеся друг на друга, что он изнемогает от звериного желания, а от нее исходит острый запах истомленной любовью волчицы. Элиан уже не владела собой, она схватила Майкла в объятия, но этого ей показалось мало, и, скользнув губами вниз по его обнаженному телу, она начала страстно целовать его, застонала и, почувствовав новый прилив возбуждения, с удивлением и восторгом поняла, что сейчас снова испытает высшее наслаждение. Она выпрямилась и направила его в свое лоно. Но не сразу. На мгновение, на одно долгое, восхитительное мгновение Элиан замерла. Они лишь касались друг друга - и все. Но пока и этого было достаточно, даже более чем достаточно. То был волнующий миг полного счастья, ибо их переполняла радость предвкушения. Элиан не могла больше сдерживаться и припала к Майклу, застонала и, задыхаясь, уронила голову ему на грудь. Слившись с ней воедино, Майкл наслаждался трепетом ее лона. Ему даже не нужно было двигаться, все происходило и так. Запах Элиан облаком окутывал его, смешиваясь с удивительным ароматом венков из листьев ти. Майклу казалось, что он парит вне времени и пространства... Он чувствовал, как трепещет все ее тело, и ему казалось, будто он не просто проникает в него, а сливается а с ним целиком. Майкл понял, что сейчас наступит сладостный миг, попытался сдержаться, продлить наслаждение, но, вырвавшееся на свободу, оно уже не подчинялось его воле. Майкл вскрикнул, содрогаясь... и услышал там, куда не доходили тени, отбрасываемые скалой, какие-то шорохи. Блеснул свет и послышались приглушенные звуки первобытных мелодий - то ли барабанная дробь, то ли напевы, а может, и то, и другое... Майкл повернул голову, пытаясь понять, что случилось, но Элиан изогнулась и прижалась грудью к его губам. Страсть опять захлестнула Майкла, и он нырнул в омут с головой. Дзедзи Таки зашел в комнату Кодзо. Тот оторвался от двадцатишестидюймового экрана телевизора, на котором маячило загримированное лицо Марлона Брандо, игравшего крестного отца. Челюсть, вымазанная сероватым гримом, выдавалась вперед, и актер казался лет на двадцать старше, чем был на самом деле. - Что бы сталось с Майклом Корлеоне, если бы его не охранял дух отца? - воскликнул Кодзо. Он смотрел, как дон Корлеоне играет с внуком в залитом солнцем саду и сует ему в рот апельсиновую корочку. Гоняясь за малышом, который взвизгивал, изображая ужас и восторг, дедушка тихонько посапывал носом. - Вот сейчас это случится, оябун, - сказал Кодзо. - Посмотрите, пожалуйста. Внезапно дон Корлеоне споткнулся и, захрипев, упал. Мальчик, не понимая, что произошло, продолжал играть в игру, затеянную дедом. - Бедняжка, - со слезами на глазах произнес Кодзо. - Откуда ему знать, что его дедушка только что скончался? - Кодзо! - мягко окликнул его Дзедзи. Кодзо нажал на кнопку пульта дистанционного управления. Посмотрев на Дзедзи, он сказал: - Пойду принесу катану. - Нет, - покачал головой Дзедзи. - Мечом тут не обойдешься. Кодзо кивнул. Он подошел к шкафу и открыл его. Надел черный нейлоновый плащ до пят и повернулся к Дзедзи. - Ну, а так? - спросил он. В его правой руке вдруг оказался пистолет. - Этого хватит? - Вполне, - откликнулся Дзедзи. Улицы, как всегда, были запружены машинами. Казалось, если они в один прекрасный день опустеют, для города это будет смерти подобно. Жарко было, как в печи. - Куда мы едем? - поинтересовался Кодзо. - На пирс Такасиба. Поминутно останавливаясь, что ужасно нервировало, они проехали два квартала, потом Кодзо свернул в переулок, обогнул угол и помчался вперед на полной скорости. - Зачем нам туда? - спросил Кодзо. - Затем, что у меня были веские основания отвлечь тебя от истории дона Корлеоне, - ответил Дзедзи. Они проехали по самому центру города. Солнечный свет отражался от кузовов множества машин, которые медленно ползли по улицам, и в окнах зданий плясали солнечные зайчики. Дзедзи и Кодзо направлялись на север в сторону Тийода-ку и императорского дворца. Доехав до Синбаси, Кодзо повернул на юг и двинулся по дороге, которая шла параллельно берегу, в сторону токийского порта. Они миновали товарную станцию. Гул машин заглушали гудки барж, доносившиеся от пристани. - У вашего брата Масаси было свое заведение на Такасибе, да? - спросил Кодзо. - Совершенно верно. - Дзедзи смотрел прямо перед собой, на солнечные зайчики, плясавшие на капоте автомобиля. - Вы должны стать оябуном, - сказал Кодзо. - Это ваше право... Дзедзи ничего не ответил. - И может быть, - продолжал Кодзо, - после того, что произойдет завтра, вы им станете. Они уже были на Хаматеуто. Кодзо повернул налево, в переулок. Они очутились в "веселом квартале", прилегавшем к причалам. В нос шибануло мочой и помойкой. Дзедзи проверил оружие и навинтил на конец ствола глушитель. Они закрыли машину и быстро зашагали по грязному тротуару. Кодзо держал руку в глубоком кармане плаща. Дойдя до одного из публичных домов, зашли внутрь. Вывески на двери не было. В полумраке они увидели, что в помещении совсем нет прихожей; сразу от порога вела крутая лестница вниз. В заведении воняло рыбой и машинным маслом. Дзедзи вынул пистолет и начал первым спускаться по ступенькам. Кодзо и Дзедзи шли на цыпочках, стараясь, чтобы доски не заскрипели. Лестница упиралась в глухую стену. Направо тянулся коридор. Они крадучись пошли по нему. Впереди было светлее, и они разглядели большую открытую площадку. Внезапно путь загородила огромная тень. Дзедзи резко остановился. Кодзо прижался спиной к правой стене. Охранник Дэйдзо стоял неподвижно, как истукан. Он был настоящим богатырем. Этот здоровяк наверняка чувствовал себя куда лучше в фундоси борца сумо, чем в старомодном темном костюме в полоску, плотно облегавшем его накачанные мускулы. - Что вы тут делаете? - набычился Дэйдзо. - Вы уже не принадлежите к Таки-гуми. Вам тут не место. - У меня назначена здесь встреча с братом, - солгал Дзедзи. Он внимательно следил за тем, как Дэйдзо медленно расстегивает пиджак. Дзедзи держал правую руку на уровне ребер. - Мне кажется, это не самое мудрое решение, - сказал Дзедзи, вытянув пистолет ровно настолько, чтобы на стволе блеснул луч света. - Чем это запахло? - спросил Дэйдзо, непонятно к кому обращаясь. Дзедзи не ответил. Он думал: "Это будет моим. Все это будет моим". Дэйдзо принюхался, как пес. - По-моему, я узнаю этот запах. - Пропусти меня. Дэйдзо в упор посмотрел на Дзедзи. - Это запах смерти. Он стремительно метнулся вперед. Низко пригнувшись и ссутулив могучие плечи, он оттолкнулся от пола короткими, сильными ногами и кинулся на Дзедзи. Тот выстрелил. Кодзо вынул руку из кармана плаща. Он прицелился в охранника, но великан уже вцепился в глотку Дзедзи. Дзедзи захрипел и ударился затылком о деревянный пол коридора. Противник стукнул