борота к нему, так что он не мог поднять
руку. Потом она повернулась на своем стуле так, что
оказалась к нему спиной. Хейвз быстро поднял руку.
   - Кто говорит? - спросил Бирнс.
   - Это Сэм Гроссман из лаборатории. Кто еще может быть?
   Термостат был прикреплен к стене. Хейвз обхватил его
одной рукой и быстрым движением кисти поставил стрелку на
крайнее деление.
   В один из самых теплых октябрьских дней температура в
дежурной комнате должна была вскоре подняться до 98 градусов
по Фаренгейту.

        Глава 9

   Сэм Гроссман был детективом, лейтенантом и очень
аккуратным человеком. Другой, менее дотошный начальник
криминалистической лаборатории, отложил бы этот звонок до
утра. Кроме всего прочего, было уже без трех минут шесть, и
Гроссмана ждало дома семейство, которое не хотело обедать
без него. Но Сэм Гроссман верил в то, что лабораторные
исследования так же важны для раскрытия преступления, как и
работа детектива, и считал, что они должны идти рука об
руку. Сэм никогда не упускал возможности доказать своим
коллегам, которые часто круглые сутки были на ногах, проводя
расследование, что лаборатория нужна детективу, как воздух,
и к ней надо обращаться как можно чаще.
   - Мы закончили с телом. Пит, - сказал Сэм.
   - С каким телом?
   - Старик. Джефферсон Скотт.
   - Ах, да.
   - Над этим делом работает Карелла? - спросил Гроссман.
   - Да.
   Бирнс посмотрел на противоположный конец комнаты, где
сидела Вирджиния Додж. Услышав имя Кареллы, она выпрямилась
и очень внимательно прислушивалась к разговору.
   - Карелла - мастер своего дела, - заметил Гроссман, - он
сейчас в доме Скотта?
   - Я не знаю, где он, - ответил Бирнс. - Может быть. А
что?
   - Если он еще там, хорошо бы связаться с ним.
   - А почему, Сэм?
   - Причина смерти определена как удушье. Ты знаком с этим
делом, Пит?
   - Я читал донесение Кареллы.
   - Старик был найден висящим в петле. Шея не сломана,
никаких признаков насилия. Удушье. Похоже на самоубийство.
Помнишь, у нас было недавно дело Эрнандеса - тоже казалось,
что парень повесился, а на самом деле это было отравление
героином. Помнишь?
   - Да.
   - Здесь у нас другое. Старик действительно умер от
удушья.
   - Да?
   - Но удушье произошло не от петли. Он не повесился.
   - А что случилось?
   - Мы подробно обсудили это с нашим врачом. Пит, и мы
совершенно уверены, что не ошиблись. Повреждения на шее
старика показывают, что его задушили руками, а потом уже
накинули петлю на шею. Имеются также повреждения кожи,
произведенные петлей, но большинство оставлено руками. Мы
пытались снять с кожи отпечатки пальцев, но не смогли. Нам
не всегда удается снять отпечатки пальцев с кожи...
   - Значит, вы думаете, что Скотт был убит?
   - Да, - невыразительно ответил Гроссман. - Кроме того,
мы сделали несколько анализов той веревки, на которой он
висел. Тоже, что и в случае с этим парнем Эрнандесом.
Направление волокон веревки показывает, что старик не
спрыгнул со стула, как это казалось на первый взгляд. Его
повесили. Это убийство, Пит. Совершенно бесспорно.
   - Ладно, большое спасибо, Сэм.
   - Если вы думаете, что Карелла еще там, я свяжусь с ним
немедленно.
   - Я не знаю, где он сейчас, - сказал Бирнс.
   - Если он еще не ушел оттуда, ему следует знать, что
кто-то в этом доме - убийца, с очень большими руками.

   Дэвид Скотт сидел, сжав руки у себя на коленях.
Квадратные плоские кисти были покрыты тонкими бронзовыми
волосами, которые курчавились на пальцах. За его спиной,
далеко на реке, буксиры бросали в небо жалобные вечерние
гудки.
   Было 6.10.
   Перед ним сидел детектив Стив Карелла.
   - Когда-нибудь ссорились со стариком? - спросил Карелла.
   - А что?
   - Мне бы хотелось знать.
   - Кристин кое-что рассказала мне о вас и ваших
подозрениях, мистер Карелла.
   - Правда?
   - У нас с женой нет друг от друга секретов. Она сказала,
что ваши мысли идут в направлении, которое я, со своей
стороны, никак не могу одобрить.
   - Мне очень жаль, мистер Скотт, что я не заслужил вашего
одобрения. Но надеюсь, убийства вы тоже не одобряете.
   - Именно это я имел в виду, мистер Карелла. И мне бы
хотелось сказать вам вот что. Мы Скотты, а не какие-нибудь
паршивые иностранцы из трущоб Калвер-авеню. Я не обязан
сидеть здесь и выслушивать ваши ни с чем не сообразные
обвинения, потому что у Скоттов имеются юристы, способные
справиться с меднолобыми детективами. Итак, если вы не
возражаете, я сейчас же вызову одного из этих юристов...
   - Сядьте, мистер Скотт!
   - Что?..
   - Сядьте и сбавьте тон. Если вам кажется, что следует
позвать одного из ваших юристов, о которых вы упомянули, вы
прекрасно сможете сделать это в трущобной дежурной комнате
87-го участка, куда мы приведем вас, вашу жену, ваших
братьев и всех прочих, кто находился в доме в тот момент,
когда ваш отец повесился, как вы утверждаете.
   - Вы не можете...
   - Я могу, и я это сделаю, если нужно. А теперь сядьте.
   - Я...
   - Сядьте.
   Дэвид Скотт сел.
   - Вот так-то лучше. Я не утверждаю, что ваш отец не
покончил с собой, мистер Скотт. Может быть, все было так,
как вы говорите. Самоубийцы не всегда оставляют записки,
так что, возможно, ваш отец действительно повесился. Но из
того, что я узнал от Роджера...
   - Роджер - это лишь лакей, который...
   - Роджер сказал мне, что ваш отец был очень веселым и
жизнерадостным человеком, богатым человеком, на которого
работала гигантская корпорация с предприятиями в шестнадцати
из сорока восьми штатов. Он был вдовцом в течение
двенадцати лет, так что мы не можем предположить, что
самоубийство было вызвано угрызениями совести из-за покойной
жены. Короче, он казался счастливым человеком, которому
было для чего жить. А сейчас скажите, почему такой человек,
как он, захотел свести счеты с жизнью.
   - Этого я не могу сказать. У отца не было привычки
исповедоваться передо мной.
   - Да? Вы никогда с ним не говорили?
   - Ну, конечно, я говорил с ним. Но по душам никогда.
Отец был очень скрытным.
   - Вы любили его?
   - Конечно! Господи, это же мой отец!
   - Согласно современной психиатрии, это может быть
достаточной причиной для ненависти.
   - Я посещал психоаналитика целых три года, мистер
Карелла, и хорошо знаком с современной психиатрией. Но я не
могу сказать, что ненавидел отца, и, конечно, не имею
отношения к его смерти.
   - Возвращаясь к старому вопросу... Вы ссорились с ним?
   - Конечно. У детей постоянно бывают небольшие
расхождения с родителями, не так ли?
   - Вы когда-нибудь были в том кабинете наверху?
   - Да.
   - А вчера днем?
   - Нет.
   - Точно?
   - Да, пока мы не увидели, что дверь заперта.
   - Кто первый увидел это?
   - Алан. Он поднялся наверх за стариком, но тот не
ответил. Алан потянул к себе дверь, но она оказалась
заперта. Тогда он позвал остальных.
   - Как он узнал, что дверь заперта?
   - Она не поддавалась. Ни на дюйм. Мы все по очереди
пытались открыть ее, но это никому не удавалось. Тогда мы
потянули дверь все вместе, но ничего не помогло. Ясно, что
она была заперта изнутри. Если вы намекаете, с
деликатностью бульдозера, на то, что здесь что-то нечисто, я
надеюсь, вы не забудете об этом факте. Невозможно, чтобы
кто-нибудь из нас убил отца, вышел из комнаты и запер ее
изнутри. Абсолютно невозможно.
   - Откуда вы знаете?
   - Дверь очень плотно прилегает к раме. Между ними нет ни
малейшего зазора.
   - Вы, кажется, весьма тщательно изучили этот вопрос.
   - Я занялся этим только после того, как обнаружилось, что
отец умер. Должен признать, у меня мелькнула мысль, что
отец убит кем-то. Разумеется, не членом семьи, а кем-то,
понимаете? Но потом я понял, что никто не мог бы сделать
этого, потому что, выйдя из комнаты, нельзя было запереть
дверь. Внутренний засов мог закрыть только сам отец.
Значит, убийство исключается.
   - Мистер Скотт, - сказал Карелла, - можно просунуть
сквозь зазор между дверью и рамой крепкий и тонкий шнур?
   - Почему вы спрашиваете?
   - Если накинуть на рукоятку засова кусок шнура, потом
вывести концы наружу и закрыть дверь, то можно задвинуть
запор и втянуть шнур. И все это можно проделать снаружи.
   - В данном случае это было бы невозможно. Конечно, такой
наблюдательный детектив, как вы, должен был бы заметить.
   - Что заметить?
   - В верхнем коридоре всегда сильный сквозняк - дует из
окна в холле. Когда отец приспособил под кабинет эту
кладовую, в ней сначала было очень неуютно. Тогда он велел
оббить дверь и раму, как иногда оббивают наружную дверь.
   - Как это?
   - Металлическая полоса вокруг двери и металлический желоб
вокруг рамы. Полоса вплотную входит в желоб, так что дверь
закрывается почти герметически.
   - Думаю, не так плотно, чтобы нельзя было просунуть
тонкий шнур.
   - Может быть, мистер Карелла, но дело не в этом.
   - В чем же?
   - Из-за этих металлических полос дверь закрывалась с
трудом. Надо было тянуть ее на себя изо всей силы и
налегать всем весом - а у отца был немалый вес, - и потом
уже задвигать запор, фактически задвигать его в скобу,
прибитую к дверной раме. Вы понимаете, к чему я говорю это?
   - Да. Если дверь запиралась с таким трудом, то было бы
невозможно просунуть задвижку в скобу из коридора с помощью
шнура. Я понял, что вы имеете в виду.
   - Итак, предположим, что я ненавидел своего отца, жаждал
получить свою долю наследства. Предположим, что все мы
желали его смерти. Но что делать с закрытой дверью? С
дверью, запереть которую можно было только с огромным трудом
и лишь изнутри. Никакой шнур не помог бы запереть эту дверь
снаружи, и перед этим неопровержимым фактом даже вы должны
будете признать, что мой отец покончил жизнь самоубийством.
   Карелла тяжело вздохнул.
   Магазины закрывались в шесть, и Тедди Карелла бродила по
улицам, размышляя, стоит ли зайти в кафе и выпить чашку
кофе. Стив обещал роскошный пир, и ей не хотелось, чтобы
чашка кофе спутала его планы.
   Стояла чудесная, теплая погода, необычная для октября.
Октябрь - ее любимый месяц, даже когда погода капризничает.
   "Может быть, я пристрастна, - думала Тедди, - но этот
месяц - настоящий праздник для глаз. Пусть у меня никуда не
годные уши - это звучит как-то самоуничижительно, почти
по-китайски, - но зато зоркие глаза, вбирающие в себя все
краски осени.
   Интересно, как я буду выглядеть в платье для беременных.
   Ужасно.
   Я потолстею.
   А Стив - не разлюбит меня?
   Конечно, нет, что за глупые мысли. Только, потому, что
женщина раздувается и становится похожей на пузырь, теряет
талию и приобретает висячие груди и толстый зад и....
   Господи, Стив меня возненавидит!
   Нет. Не разлюбит. Любовь терпелива и великодушна,
любовь - это добро. Интересно, как я буду относиться к
Стиву, если он вдруг станет весить восемь тысяч фунтов?
   Господи, я буду любить его, даже если он будет весить
десять тысяч фунтов. Но ему нравится моя фигура и, может
быть... Я сделаю все, что в моих силах, сяду на диету и
буду следить за своим весом, и я позвоню лейтенанту Бирнсу,
попрошу его, чтобы он посылал по вызову к хорошеньким
вдовушкам только холостяков.
   Решено, никакого кофе. Может быть, в самом кофе не так
уж много калорий, но зато в сахаре... Никакого кофе. Я
похожу и буду любоваться на витрины, это полезно для фигуры.
   Или, может быть, пойти прямо в участок?
   Может, Карелла вернется немного раньше, чем думал. Я
сделаю ему сюрприз. Да, я так и сделаю. Пойду к нему на
работу и подожду его.
   Может быть, он обрадуется, когда войдет в дежурку и
увидит меня".

   Человек шел по улице с опущенной головой. Ветра не было,
по крайней мере сильного, воздух словно ласкал легкими
прикосновениями, но человек тащился с опущенной головой,
потому что никогда не чувствовал себя человеком в этом
городе, никогда не был самим собой. Он старался держать
голову пониже, втягивая ее как можно больше в плечи, словно
черепаха, ожидающая неизбежного удара.
   Человек был хорошо одет. Твидовый костюм, аккуратный
синий галстук приколот к белой рубашке тонкой золотой
булавкой, на ногах - темно-синие носки и черные туфли. Он
знал, что выглядит точно так же, как любой другой прохожий,
но казался сам себе нереальным, чужим. Человек шел, засунув
руки глубоко в карманы и опустив голову.
   Поскольку он смотрел себе под ноги, то заметил лист
голубой бумаги, лежащей на тротуаре. И так как ему некуда
было особенно спешить в этом враждебном городе, заставлявшем
чувствовать себя ничтожеством, он поднял бумагу и стал
изучать ее, пробегая по строчкам любопытными карими глазами.
   Голубой лист бумаги был первым экземпляром шедевра,
сочиненного Мейером, который он пустил по ветру, просунув
сквозь решетку окна на втором этаже полицейского участка 
87. Остальных двух экземпляров на тротуаре не было. Лежал
только один голубой лист бумаги, и человек, изучив его,
подошел к большой уличной урне, установленной прямо под
лампой утла дома. На урне было написано: "Соблюдайте
чистоту в нашем городе".
   Человек скомкал послание Мейера и бросил его в урну.
Потом сунул руки в карманы, опустил голову и продолжал путь
по враждебному городу.
   Имя этого человека было Хуан Альверра, и он прибыл всего
три месяца назад из Пуэрто-Рико. Никто в этом городе не
позаботился о том, чтобы научить Хуана английскому языку,
которым пользовался Мейер, трудясь над своим сочинением.
   Хуан Альверра умел читать и писать только по-испански.

        Глава 10

   Коттон Хейвз закрыл одно окно, затем второе. С улицы
словно напирал душный мрак, просачиваясь сквозь решетку за
стеклом. Свисающие с потолка шесть лампочек, которые
включались одним выключателем, находившимся у самого барьера
возле вешалки, слабо защищали от натиска темноты. В
дежурной комнате установилась напряженная тишина, тишина
ожидания.
   Анджелика Гомес сидела, положив ногу на ногу и
нетерпеливо покачивая носком модной лодочки на высоком
каблуке.
   Она снята жакет и побесила его на спинку стула. Ворот
блузы разошелся, еще больше открывая ничем не стесненную
грудь. Она думала о своем - может быть, о человеке по имени
Касым, которому она перерезала глотку и чьи друзья имели
право отомстить ей; может быть, о безжалостном законе;
возможно, об острове в Карибском море, где живут простые
люди, где всегда сияет солнце и где она работала на сахарных
плантациях во время сбора тростника и по ночам пила ром под
звуки гитары, доносившейся с черных бархатных холмов.
   За столом сидела Вирджиния Додж, одетая во все черное -
черное платье, черный плащ и черные туфли. Даже ее
бесформенная кожаная сумка была черная. В руке - вороненая
сталь револьвера. Перед ней - бесцветная маслянистая
жидкость, готовая взорваться от малейшего толчка. Пальцы
Вирджинии отбивали дробь на столе. Ее карие глаза
беспокойно шныряли по комнате, словно птицы, бьющиеся об
оконное стекло, и постоянно возвращались к барьеру в
ожидании детектива, который послал на смерть ее мужа.
   На полу, за высокими металлическими ящиками картотеки,
лежал Алф Мисколо, полицейский клерк. Он был без сознания,
дышал с трудом и не сознавал, что, может быть, умирает. Ему
казалось, что он снова стал ребенком и подносит к
карнавальному костру кипу бумаги, чтобы костер разгорелся
еще ярче на самой середине улицы. Ему казалось, что он
счастлив.
   Коттон Хейвз спрашивал себя, поднялась ли температура в
комнате.
   Это трудно было определить. Сам Хейвз сильно потел, но
он всегда потел, когда нервничал. Он не понимал до конца,
что решил Бирнс. Может, пожертвовать Кареллой, чтобы его
остальные подчиненные остались в живых. Но Хейвз никак не
мог примириться с этим. Ему не приходилось много потеть,
когда он служил в 30-м участке. Участок находился в
фешенебельном районе, и, по правде говоря, Хейвз не очень-то
радовался переводу в 87-й участок. Это произошло в июне, а
теперь был октябрь, - несчастные четыре месяца, а он уже
чувствовал себя частью 87-го участка, работал вместе со
всеми, всех знал, и его очень беспокоила судьба одного из
полицейских 87-го участка по имени Стив Карелла. Может
быть, лейтенант был прав.
   Хейвз сделал для себя открытие: 87-й участок находился в
странном районе, и в нем работали странные люди. Он отнесся
крайне враждебно к своему переводу, не желая иметь дела с
трущобами и их обитателями, заранее считая детективов 87- го
участка безнадежными циниками, утратившими всяческие иллюзии
и идеалы. Но очень быстро убедился в противном.
   Он понял, что в трущобах живут обычные люди. Им хотелось
любви, хотелось уважения, и не всегда стены трущобы были
звериной клеткой. Хейвз узнал все это от своих товарищей, и
был крайне удивлен, когда понял, что люди, работающие в 87-м
участке, руководствуются принципами, нисколько не снижавшими
эффективности их борьбы за соблюдение закона, -
человечностью и честностью. Когда нужно, они проявляли
жестокость, но старались понять того, кто нарушил закон. По
их мнению, житель трущоб необязательно преступник. Вор был
вором, но оставался человеком. Человечность и честность.
Эти принципы, казалось, не очень подходили людям, ежедневно
встречавшимся лицом к лицу с насилием и внезапной смертью.
   И вот теперь, в этой комнате, люди столкнулись с
ситуацией, которая никак не согласовывалась ни с
человечностью, ни с логикой. Вирджиния Додж сидела за
столом, ожидая свою жертву, как воплощение алогичности и
бесчеловечности.
   Может быть, Вирджиния Додж по-своему была права. Око за
око, зуб за зуб - разве не так сказано в Библии? Отец
Хейвза был религиозным человеком и назвал сына в честь
Коттона Мезера, воинствующего пуританского священника, ярого
охотника за ведьмами.
   Джеремия Хейвз не мог согласиться с тем, что суды над
ведьмами в Селеме были порождением врожденных суеверных
страхов, зависти и желания отомстить за мелкие обиды. Он не
считал Коттона Мезера виновным в том, что лихорадочная охота
за ведьмами в Селеме приняла характер массового психоза.
   И вот теперь в роли охотника за ведьмами выступает
Вирджиния Додж. Она жаждет мести. Стив Карелла нанес ей
непоправимый вред, отправив ее супруга в тюрьму, где тот
скончался. Может быть, блаженной памяти преподобный Перрис
в 1692 году счел, что жители Селема нанесли ему подобный же
вред, когда торговались относительно того, сколько дров ему
понадобится на зиму. Может быть, преподобный Перрис
совершенно бессознательно подбросил дров в костры, на
которых сжигали ведьм, давая против них показания, чтобы
отомстить мелочным горожанам. Но в поведении Вирджинии Додж
не было и намека на то, что она действует бессознательно.
Она пришла сюда, чтобы убить Кареллу, чтобы утолить жажду
мести.
   "Интересно, стало у нас жарче?" - подумал Хейвз, оглядел
комнату и увидел, что Виллис развязывает галстук. Коттон
надеялся, что, если температура в комнате действительно
повысилась, никто не скажет об этом и никто не пойдет к
термостату, чтобы переставить его стрелку на нормальный
уровень.
   Прислонившись к стене у вешалки, лейтенант Бирнс смотрел
на Хейвза, прищурившись.

   Единственным, кто заметил, что Хейвз перевел стрелку
термостата, был Бирнс. Во время разговора с Гроссманом он
увидел, как Хейвз быстро шагнул к стене и взялся за
термостат. Позже он наблюдал за Хейвзом, когда тот закрывал
окна, и понял: у него что-то на уме, его действия не
случайны, а связаны между собой.
   Бирнс старался понять, в чем заключается план Хейвза.
   Он видел действия Хейвза, но был совершенно уверен, что
никто, кроме него, не заметил этого. Хейвз явно
рассчитывал, что духота в комнате поможет ему осуществить
его план. Кто первый пожалуется на духоту? Берт Клинг уже
снял пиджак и вытирал пот со лба. Виллис развязал галстук.
Анджелика Гомес задрала юбку, открыв колени, будто сидела на
скамейке в парке, обдуваемая речным ветерком.
   Кто первый скажет: "Здесь жарко, как в пекле"?
   Прежде всего, для чего Хейвзу понадобилась жара?
   Бирнс надеялся, что план Хейвза не авантюра.
   Но тут же подумал, что всякий план будет авантюрой, пока
на столе стоит бутыль с нитроглицерином.
   Берт Клинг начал потеть...
   Он чуть было не подошел к окну, чтобы открыть его, но тут
же вспомнил одну вещь.
   Ведь Коттон недавно подходил к окну, чтобы его закрыть!
   Кажется, он видел, как Коттон...
   Ведь температура в комнате контролируется термостатом.
Кто перевел стрелку? Коттон?
   Может быть, у него есть план?
   Может, есть, а может, нет. Во всяком случае, Берт Клинг
скорее растает и превратится в лужу на деревянном полу
дежурной комнаты, чем откроет окно. Он ждал с любопытством
и потел все сильнее.

   Хел Виллис хотел было сказать о том, как жарко стало в
комнате, но тут заметил, что рубашка Берта Клинга промокла
от пота. Закрыв на минуту глаза, Берт провел рукой по лбу и
стряхнул на пол капли пота.
   Внезапно Хел Виллис понял, что в комнате стало жарко не
случайно.
   Он попытался поймать взгляд Клинга, но ничего не прочел в
его глазах.
   Чувствуя, что нижнее белье начинает прилипать к телу, Хел
стал ерзать на стуле, пытаясь устроиться поудобнее.
   Мейер Мейер вытер капли пота на верхней губе.
   Жарко, как в пекле, подумал он, интересно, нашел
кто-нибудь мои бумажки? Почему никто не выключит этот
проклятый термостат? Мейер посмотрел на аппарат. Коттон
Хейвз стоял у стены, и его глаза не отрывались от Вирджинии
Додж. Он был похож на часового, охраняющего что-то важное.
   "Эй, Коттон, - подумал Мейер, - опусти немного руку и
поверни этот проклятый термостат".
   Он чуть не произнес эти слова вслух.
   Но потом снова стал думать, нашел ли кто-нибудь его
записки.
   Думая об этом, совершенно отвлекся от жары и стал про
себя читать древнюю еврейскую молитву.
   Анджелика Гомес расставила ноги и закрыла глаза. В
комнате было очень жарко. Она опустила веки и представила
себе, что загорает на плоском камне где-нибудь в горах. В
Пуэрто-Рико она часто взбиралась высоко в горы по тропинкам,
древним, как само время, почти скрытым пышной тропической
растительностью, находила скрытую среди деревьев поляну,
сплошь заросшую папоротником. На этой поляне обязательно
лежал плоский камень, и тогда Анджелика раздевалась и
подставляла тело поцелуям солнца.
   Она рассеянно подумала: почему на улицах этого города
так мало солнца?
   Охваченная истомой, она не открывала глаза, чувствуя, как
жара обволакивает ее. Представляя себе родной остров, она
наслаждалась жарой и надеялась, что никто не станет
открывать окно.

   Раздался телефонный звонок.
   Сидя за своим столом, Вирджиния Додж, у которой на лбу
блестели капельки пота, кивнула Клингу. Клинг поднял
трубку.
   - 87-й участок, детектив Клинг.
   - Привет. Карелла на месте?
   - Кто говорит?
   - Этчисон, из лаборатории. Где Карелла?
   - Вышел. Передать ему что-нибудь?
   - Да, я думаю. Как, вы говорите, ваше имя?
   - Берт Клинг.
   - Мне кажется, я вас не знаю.
   - Какая разница?
   - Мне хочется знать, с кем я имею дело. Так вот,
относительно дела этого Скотта.
   - Да?
   - Сэм Гроссман попросил меня изучить несколько
фотографий. Дверную раму.
   - Да?
   - Вы знакомы с этой дверной рамой?
   - Карелла мне кое-что рассказывал о ней. Если у вас есть
что-нибудь новое, я передам ему.
   - К чему такая спешка? Вы что, не любите разговаривать?
   - Обожаю. Но мы немного заняты сегодня.
   - Я люблю разговаривать, - сказал Этчисон, - немного
разгоняет скуку. Вы бы посидели, как я, целый день в
обществе пробирок, фотографий и люминесцентных ламп, нюхали
бы с утра до вечера тряпки, пахнущие кровью, гноем и мочой,
тогда бы не возражали против небольшого разговора.
   - Ах, как мне жаль вас. Так что же с этой дверной рамой?
   - Сейчас я должен быть дома, а вместо этого целый день
увеличивал фотографии, пытаясь помочь вам, остолопам. И вот
какую благодарность я получаю.
   - Я пошлю вам свое старое белье, чтобы вы могли сделать
анализ на метки. Идет?
   - Очень смешно. Но только, чтобы это было нестираное
белье, к какому мы привыкли. Чтобы оно воняло кровью, гноем
и...
   - Понятно. Картина ясна.
   - Как, вы сказали, ваше имя?
   - Берт Клинг.
   - Вы комик, а, Клинг?
   - Фирма "Клинг и Коган", никогда не слышали?
   - Нет.
   - Птичьи трели, чечетка и комическая скороговорка. Мы
ставим сцены из народной жизни - бар мицве и ирландские
свадьбы. Неужели не знаете фирму "Клинг и Коган"?
   - Нет. Я должен принять это как остроумную шутку?
   - Я веду светскую беседу. Вы этого желали, верно?
   - Премного обязан. Когда-нибудь вы придете к нам,
попросите оказать любезность, и я брошу вам мешок с вашим
собственным грязным бельем.
   - Так что там насчет дверной рамы?
   - Может быть, не стоит говорить. Попотейте сами.
   - Пожалуйста, сделайте любезность.
   - Конечно, а потом Сэм намылит мне шею. Что у них с этим
Кареллой? Можно подумать, что он его зять или родственник,
так он старается.
   - Стив его папочка, - ответил Клинг. - Они привязаны
друг к другу, как любящие отец и сын.
   В трубке долго молчали, наконец Этчисон произнес нарочито
невыразительным тоном:
   - Ради блага фирмы будем надеяться, что Коган остроумнее
вас. Ну, желаете получить информацию?
   - Я жду.
   - Ладно. Я увеличил фотографии и внимательно рассмотрел
их. На дверной раме изнутри есть следы, там, где запор
висел на одном шурупе, якобы сорванный, когда те парни
взламывали ломом дверь.
   - Так, продолжайте.
   - Похоже на то, что кто-то сорвал запор изнутри с помощью
долота и отвертки.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Я хочу сказать, что запор не был сорван ломом снаружи.
Есть доказательства, что его сорвали изнутри. На дверной
раме полно вмятин. Парень, который сделал это, видно, очень
спешил.
   - Значит, вы утверждаете, что дверь не была заперта
изнутри.
   - Именно это я и говорю.
   - Почему же они не смогли ее открыть?
   - Вопрос на все сто долларов, мистер Клинг. Почему три
здоровых парня не могли открыть незапертую дверь? Мы
думали, что ее, вероятно, держало тело, которое висело на
веревке, привязанной к дверной ручке. Но они могли свободно
открыть дверь, несмотря на тело, в крайнем случае лопнула бы
веревка. Значит, дело было не так.
   - А как?
   - Я скажу вам, что делать.
   - Да?
   - Спросите Когана.
   Клинг повесил трубку. То же сделала Вирджиния Додж.
   - Можно как-нибудь связаться с Кареллой? - спросила она.
   - Не знаю. Вряд ли, - ответил Бирнс, хотя это было
неправдой.
   - Разве он не должен получить информацию?
   - Должен.
   - Почему же вы не позвоните ему и не передадите то, что
узнали?
   - Потому что я не знаю, где он.
   - Разве он не у этих Скоттов? Там, где совершено
убийство?
   - Не исключено. Но если он допрашивает подозреваемых, то
может быть где угодно...
   - Почему не позвонить Скоттам?
   - Для чего?
   - Если он там, я хочу, чтобы вы приказали ему немедленно
вернуться в участок. Здесь страшно жарко, и я устала ждать.
   - Не думаю, что он там, - быстро отреагировал Бирнс, -
кроме того, если я вызову его, он заподозрит какой-то
подвох.
   - Почему он это заподозрит?
   - Потому что убийство должно расследоваться в первую
очередь.
   Вирджиния несколько секунд обдумывала его слова: "Хотела
бы я знать, врете вы, или нет". Но больше не просила Бирнса
звонить Скоттам.

   Дейв Марчисон сидел в комнате для посетителей за высоким
столом, похожим на алтарь правосудия, за которым восседает
судья. К столу было прикреплено объявление, призывающее
всех посетителей остановиться и сказать, по какому делу они
пришли. Дейв Марчисон смотрел на улицу сквозь открытую
дверь участка.
   Был чудесный вечер, и Марчисон думал о том, чем
занимаются обычные граждане в такой вечер. Гуляют парочками
по парку? Занимаются любовью при открытых окнах? Или
играют в бинго, ма-джонг и другие игры?
   В любом случае они не сидели за столом, отвечая на
телефонные звонки.
   Марчисон пытался восстановить в памяти разговор.
   Он поднялся наверх посмотреть, что там за шум, и шеф
объяснил: "Револьвер выстрелил случайно". Тогда он сказал
что-то вроде: "Ладно, если все хорошо..." И шеф ответил:
"Да, все в порядке". А потом было важное, надо вспомнить
точно. Он сказал лейтенанту: "Ладно, если все в порядке,
пока. Пит". А Бирнс ответил: "Срочно!"
   Это был очень странный ответ для шефа, потому что у
полицейских "Срочно!" означает "Немедленно сообщить".
   Что же он мог немедленно сообщить шефу, если уже стоял
прямо перед ним?
   У лейтенанта была какая-то странная, застывшая улыбка.
   Срочно.
   Немедленно сообщить.
   Что он имел в виду? Или просто шутил?
   А если он что-то, хотел сказать, то что именно?
Немедленно сообщить. Кому немедленно сообщить? Или
немедленно сообщить что-нибудь? Что сообщить?
   Что выстрелил револьвер?
   Но шеф сказал, что это произошло случайно, и все там
выглядело, как всегда. Может быть, лейтенант хотел, чтобы
он сообщил о случайном выстреле? Так, что ли?
   Нет, это было полной бессмыслицей. Случайный выстрел в
дежурной комнате был не на пользу лейтенанту, и, конечно, он
не хотел бы, чтобы об этом сообщали.
   "О господи, я делаю из мухи слона, - подумал Марчисон. -
Лейтенант просто веселил свою публику, а я ломаю голову над
тем, что означала эта шутка. Мне надо было бы работать
наверху, вот что. Хорошим бы я был детективом, если бы
пытался всякий раз размышлять над глупыми шутками
лейтенанта! Это все бабье лето. Лучше бы я вернулся в
Ирландию и целовал ирландских девчонок".
   Срочно.
   Немедленно сообщить.
   Пульт перед Марчисоном вспыхнул зеленым светом.
Докладывал один из патрульных. Он нажал кнопку и сказал:
   - Восемьдесят седьмой участок. Сержант Марчисон. А,
привет, лысый. Да. Ладно, приятно слышать. Танцуй дальше.
   "На западном фронте все спокойно", - подумал Марчисон и
выключил сигнал.
   "Срочно", - опять вспомнил он.

   Вирджиния Додж внезапно поднялась.
   - Все туда, - приказала она, - на эту сторону комнаты.
Побыстрее, лейтенант, отойдите от вешалки.
   Анджелика вздрогнула, встала, поправила юбку и отошла к
зарешеченному окну. Хейвз оставил свой пост у термостата и
присоединился к ней. Бирнс отошел от вешалки.
   - Револьвер направлен на нитро, - сказала Вирджиния, -
так что без всяких фокусов.
   "Хорошо! - подумал Хейвз. - Она не только страдает от
жары, но беспокоится, как бы не взорвался нитроглицерин.
Господи, хоть бы сработало. Первая часть, кажется, уже
есть. Я надеюсь".
   Вирджиния отошла к вешалке и быстро сбросила плащ с
левого плеча, держа револьвер, направленный на бутыль, в
правой руке. Потом она переложила оружие в левую руку,
сбросила плащ с правого плеча и, не поворачиваясь, повесила
его на крючок.
   - Здесь жарко, как в пекле, - сказала она. - Может,
кто-нибудь поставит термостат на нормальную температуру?
   - Сейчас, - отозвался Хейвз и, улыбаясь, направился к
термостату.
   Он посмотрел на другой конец комнаты, где бесформенный
плащ Вирджинии висел рядом с плащом и шляпой Виллиса.
   В левом кармане черного одеяния Вирджинии находился
пистолет, который она взяла в кабинете Бирнса.

        Глава 11

   "Удивительно, как просто все сошло, - подумал Хейвз. -
Если бы все в жизни было так легко, каждый в этом мире имел
бы свое личное розовое облако, на котором мог бы витать над
землей".
   Но сам факт, что Вирджиния так быстро сняла пальто,
расставшись с револьвером, вселил сомнение в душу Хейвза.
Он не был суеверным, но скептически относился к слишком уж
благоприятному ходу событий. Может быть, успешное
осуществление первой части плана было плохой приметой для
второй части?
   Револьвер теперь был там, где он планировал, - в кармане
плаща, висевшего на вешалке у стены. Недалеко от вешалки, у
барьера, был выключатель для всего верхнего света. План
Хейвза заключался в том, что он пройдет к висевшей на стене
у выключателя доске циркуляров, якобы для того, чтобы
проверить лиц, на которых был объявлен розыск, и потом -
когда представится возможность - выключит свет и достанет из
кармана плаща Вирджинии пистолет Бирнса. Он не будет
стрелять сразу, ему не нужна дуэль на пистолетах, особенно
когда на столе перед Вирджинией стоит бутыль. Он будет
держать пистолет у себя и выстрелит только тогда, когда
представится возможность сделать это без нежелательных
последствий.
   Хейвз не представлял себе, как подобный план может
провалиться. Кроме верхнего света, в комнате не было других
ламп. Один щелчок - и темнота. Это займет не более трех
секунд - он выхватит пистолет из кармана, спрячет его и
снова включит свет.
   Выстрелит Вирджиния за эти три секунды?
   Вряд ли.
   Если она даже выстрелит, то в комнате будет совершенно
темно, и она, вероятнее всего, промахнется.
   "Да, риск немалый, - сказал себе Хейвз. - Ей даже не
надо стрелять. Она может просто смахнуть бутыль со стола
рукой, - и для всех наступит вечное блаженство".
   Но Хейвз рассчитывал еще на одну вещь - ему поможет
нормальная человеческая реакция на внезапную темноту. В
неразберихе Вирджиния может подумать, что свет потух из-за
какой-то неполадки. Она не будет стрелять и не сбросит
бутыль до тех пор, пока не поймет, в чем дело. Но в это
время свет уже будет гореть снова, Хейвз найдет какую-нибудь
отговорку и скажет, что выключил свет нечаянно.
   Это должна быть убедительная отговорка. А может быть,
необязательно? Если свет тут же загорится и все будет так,
как прежде, она примет любое алиби? Интересно, вспомнит ли
она, что у нее в кармане был пистолет? Если вспомнит, тогда
придется палить, невзирая на нитро. По крайней мере, они
оба будут вооружены.
   Хейвз снова перебрал в уме все детали. Подойти к доске
циркуляров, сделать вид, что занялся бумагами, повернуть
выключатель, выхватить пистолет...
   Погоди-ка.
   Есть еще один выключатель для тех же лампочек в дальнем
конце коридора, сразу же у металлической лестницы. Он
включает свет одновременно в коридоре и дежурной комнате,
чтобы, поднявшись на второй этаж, не идти в полной темноте
по коридору. Хейвз размышлял, не следует ли придумать
что-нибудь и со вторым выключателем, чтобы быть полностью
уверенным. Очевидно, в этом не было необходимости, так как
выключатели работали независимо друг от друга.
   "Ладно, - сказал он себе, - начнем".
   И направился к доске циркуляров.
   - Эй!
   Хейвз остановился. Анджелика Гомес положила руку ему на
локоть.
   - Есть сигарета?
   - Конечно, - ответил Хейвз, вынул из кармана пачку и
достал сигарету. Анджелика взяла ее, приклеила к нижней
губе и ждала. Хейвз зажег спичку и поднес к сигарете.
   - Мучас грасиас, - сказала Анджелика, - у вас хорошая
манера. Это самый важный вещь.
   - Да. - Хейвз хотел отойти от нее, но она схватила его
за рукав.
   - Знаете что?
   - Что?
   - Я ненавижу эта город. Знаете почему?
   - Нет, почему?
   - Нет хорошая манера. Эта правда.
   - Ну, грубость есть всюду.
   Хейвз опять хотел отойти, но Анджелика спросила:
   - Зачем вы спешите?
   На этот раз Вирджиния Додж отвернулась от стола и
подозрительно посмотрела на Хейвза.
   - Я не спешу, - ответил он.
   - Тогда садитесь, - предложила Анджелика, - давайте
поговорить. В этот город никто не имеет время поговорить.
На мой остров не так. На остров каждый имеет время на
всякий вещь.
   Хейвз знал, что ему делать. Вирджиния Додж не отрывала
от него взгляда. Стараясь показать, что не спешит, он
пододвинул стул и сел. Небрежно, может быть, слишком
небрежно, вынул из пачки еще одну сигарету и закурил. Он
делал вид, что совершенно не замечает Вирджинию, что его
интересует только приятное общество Анджелики Гомес.
Выпуская дым из сигареты, он думал: "Интересно, когда она
вспомнит, что оставила пистолет в кармане плаща?"
   - Откуда у вас седой волос? - спросила Анджелика.
   Хейвз бессознательно пригладил прядь над левым виском.
   - Меня однажды ударили ножом, а потом выросли седые
волосы.
   - Где вас ударили ножом?
   - Это длинная история.
   - Я имею время.
   "Но я не имею", - подумал Хейвз и увидел, что Вирджиния
все еще смотрит на него. "Может быть, она что-то
подозревает?" - Хейвз почувствовал в желудке тяжесть, словно
проглотил тягучий отвар. Ему хотелось шумно вздохнуть,
закричать, ударить кулаком по стене. Вместо этого он
заставил себя продолжить разговор, хотя ни на минуту не
забывал о пистолете.
   - Я расследовал дело о грабеже, - начал Хейвз. - Когда я
пришел в квартиру, у женщины, которую ограбили, была
истерика, а когда я уходил, она была страшно напугана. Я
хотел выйти на улицу и послать к ней патрульного, но не
дошел до улицы. Тот парень бросился на меня с ножом.
   - Это был грабитель?
   - Нет, и это самое смешное. Это был начальник охраны
того дома. Он услышал ее крики и побежал вверх по лестнице,
так как думал, что к ней вернулся грабитель. В холле было
темно, и когда он увидел меня, то сразу напал. Я страшно
разозлился и как следует избил его. Но он к тому времени
успел проделать дырку у меня в голове.
   - А потом?
   - Потом мне побрили голову, чтобы добраться до раны. И
когда волосы выросли, они были уже седые. Вот и все.
   - Тот парень угодил в тюрьму?
   - Нет. Он был действительно уверен, что я грабитель.
   Анджелика замолчала.
   - А я пойду в тюрьму?
   - Да. Наверное.
   Опять наступило молчание. Хейвз хотел отойти от
Анджелики, но Вирджиния все еще смотрела на него. Он увидел
в глазах Анджелики грусть, пробивающуюся сквозь жесткое
выражение, из-за которого она казалась старше своих лет.
   - Что привело тебя на материк? - спросил Хейвз, чтобы
как-то поддержать разговор.
   Анджелика, не задумываясь, ответила:
   - Самолет "Пан-Америкэн".
   - Нет, нет, я имел в виду...
   - А, вы хотели узнать...
   Анджелика расхохоталась, и внезапно ее лицо потеряло
жесткость. Она откинула голову, и на минуту ее крашеные
светлые волосы показались такими же естественными, как и
смех. Легкие морщинки на лбу и у рта разгладились, и
осталась лишь естественная и яркая красота - привилегия,
дарованная ей при рождении, которую не смог отнять даже этот
город. Но скоро смех умолк. Веселье сползло с лица, как
прозрачное покрывало, рассыпавшееся в прах. И жесткость
опять покрыла толстым слоем лака ее красоту.
   - Я пришла сюда, потому что я всегда голодная, - сказала
она. - В Пуэрто-Рико очень бедные. Я получала письмо от
двоюродная сестра. Приезжай город, приезжай город. Я
приехала. Очень легко. Самолетный кампания дают взаймы.
Есть люди дают взаймы динеро. Потом им отдаю с процентами.
Я приехала. Я. приехала здесь в январе. Очень холодный
здесь, нельзя даже подумать. Я знала, здесь есть зима, но
не подумала, что такой холодный.
   - А где ты остановилась, Анджелика?
   - Я остановилась сначала на месте, его называют "теплый
кровать". Знаете, что это такое?
   - Нет. А что?
   - Вы думаете, что-то грязный, но это не так. "Теплый
кровать" - это место, где люди могут спать по очереди, как
смена, компренде? Как будто одна комната снимают три
человека. Ты приходишь спать, потом уходишь. Потом
следующий приходит спать, потом уходит. Одна квартира
снимают три человека. Очень хитрые, много динеро. Выгодно.
Хозяину, не нам.
   Анджелика невесело улыбнулась.
   - Я была там, пока весь деньги ушел, а потом пошла жить,
где двоюродная сестра. Потом я поняла, что стала - как вы
говорите - обаза. Обаза. Когда что-то мешает жить.
   - Обуза, - поправил Хейвз.
   - Si. Обаза. И тогда я нашла мужчину и пошла жить с
ним.
   - Кто он был?
   - А, просто мужчина. Не совсем плохой, не имел дела
полиция. Но я не живу с ним, потому что он бил меня один
раз, а это я не люблю. Так я ушла. Иногда стала спать с
другие мужчины, но только когда совсем нет деньги.
   Она замолчала.
   - Я скажу вам что-то.
   - Что?
   - В Пуэрто-Рико я была красивая девушка. Здесь я тоже
красивая, но дешевка. Понимаете? Я иду на улица, и мужчины
думают: "Я буду спать с эта девушка". В Пуэрто-Рико есть
уважение. Совсем не так, как здесь.
   - Как это?
   - В Пуэрто-Рико девушка идет на улица, мужчины смотрят и
радуются, приятно видеть. Девушка может немного вилять
задом, мужчины любят, им нравится. И немного смеются, я
хочу сказать, от всего сердца, без злоба. Здесь... нет.
Здесь всегда думают: "Дешевый шлюха. Пута". Я ненавижу
эта город.
   - Ну, ты...
   - Я не виновата, что не так хорошо знаю английский. Я
учила испанский. Я знаю настоящий испанский, очень
литературный испанский, очень хороший школа. Но испанский
здесь не годится. Если говорите здесь по-испански, тогда вы
иностранец. Но это и моя страна тоже, нет? Я тоже
американка, нет?
   Пуэрто-Рико тоже есть Америка. До испанский здесь
нехорошо. Кто говорит по- испански, это означает пута. Я
ненавижу эта город.
   - Анджелика...
   - Знаете что? Я хочу вернуться остров. Я хочу вернуться
и никогда не уехать больше. Я говорю вам. Там я бедный, но
там я Анджелика Гомес. Я знаю, кто я такой. И в целый мир
нет больше, нет другой Анджелика Гомес. Только я. А здесь
я никто, только грязный пуэрториканкский дрянь.
   - Не для всех, - сказал Хейвз.
   Анджелика покачала головой.
   - У меня будет большая неприятности сейчас, нет?
   - Да, очень большие неприятности.
   - Si. И что со мной будет сейчас? Я пойду в тюрьму, а?
Может быть хуже, если этот Касым умрет, а? А почему я
порезала его? Хотите знать, почему я порезала? Потому что
он забывает одна вещь. Он забывает то, что все забывают в
этот город. Он забывает, что я - это я, Анджелика Гомес, и
все, что я имею, - это мой собственность, и никто не может
трогать, пока я не скажу трогать. Это я. Это мой
собственность. Почему не могут оставить человек в покое?
   Казалось, она вот-вот расплачется. Хейвз потянулся к ней
и хотел взять ее за руку, но она затрясла головой изо всех
сил. Хейвз убрал руку.
   - Простите, - сказала Анджелика, - я не буду плакать. В
эта город быстро учишься, что от плакать нет польза, совсем
нет польза. - Она кивнула. - Простите. Оставьте меня.
Пор фавор. Пожалуста. Оставьте. Пожалуста.
   Хейвз встал. Вирджиния Додж опять занялась бутылью. Он
небрежно прошел к доске циркуляров и встал у стены недалеко
от выключателя. Так же небрежно достал из заднего кармана
блокнот и стал делать записи.

   Мальчики начали развлекаться раньше, чем обычно. Сейчас
было только 6.25, но они вышли на улицу в половине
четвертого, после скучной лекции по антропологии. В пятницу
вечером, когда кончилась трудная неделя, в течение которой
они томились на уроках, делая никому не нужные записи,
мальчики были просто обязаны выпить, как настоящие мужчины.
   Они начали с пива в клубе колледжа, расположенного через
улицу от главного здания. Но какой-то глупый новичок,
которому было поручено неделю назад закупить провизию, забыл
пополнить запасы спиртного, исчезавшие быстрее всего. Так
получилось, что в холодильнике остались всего две дюжины
банок пива, и пришлось искать утешения в другом месте.
Мальчики были вынуждены покинуть свою привычную уютную нору
и отправиться на поиски освежающей жидкости в город.
   Они вышли из клуба, одетые в форму, обличающую их
принадлежность к ученому сословию. На них были брюки с
ремнями, затянутыми сзади, складки на брюках были тщательно
смяты, а отвороты отрезаны. Поверх брюк были белые рубашки
на пуговицах, а вокруг ворота рубашек повязаны яркие
шелковые галстуки с большим узлом, заколотые золотыми
булавками.
   К тому времени, когда гуляки подошли, к третьему бару,
они едва держались на ногах.
   - Когда-нибудь, - сказал Сэмми Хорн, - я приду на этот
проклятый урок антропологии и сорву блузку с мисс Амалио.
Потом я прочту лекцию о брачном ритуале "хомо сапиенс".
   - Неужели кто-нибудь решится сорвать блузку с мисс
Амалио? - спросил Баки Рейнолдс.
   - Я, вот кто, - возразил Сэмми. - И я прочту лекцию о
брачном...
   - У него только секс на уме, - сказал Джим Мак Кейд. -
Только и звонит об этом.
   - Правильно! - выразительно подтвердил Сэмми. - На сто
процентов!
   - Мисс Амалио, - сказал Баки, пытаясь ясно выговаривать
слова, что давалось ему с большим трудом, - всегда поражала
мое воображение, и я воспринимал ее только как сушеную
заразу. По правде говоря, Сэмюэл, я крайне удивлен, что ты
питаешь относительно нее черные замыслы. Я искренне и
глубоко удивлен твоим порочным образом мыслей.
   - Иди ко всем чертям, - ответил Сэмми.
   - Один только секс на уме, - повторил Джим.
   - Я скажу вам кое-что, - заметил Сэмми, глядя серьезно
блестящими голубыми глазами сквозь очки с простыми стеклами
в солидной черной оправе. - В тихом омуте черти водятся.
Тихая вода, знаете ли, - это серьезно, это божеская правда,
клянусь, чем хотите.
   - Мисс Амалио, - ответил Баки, пытаясь четко произнести
это имя, хотя у него заплетался язык, - это не тихая вода,
это стоячая вода. И я был зара... я хочу сказать -
поражен, когда узнал, что ты, Сэмюэл Хорн, можешь даже в
мыслях...
   - Могу, - подтвердил Сэмми.
   - Это непристойно. - Баки наклонил коротко остриженную
белокурую голову, мрачно кивнул и испустил тяжкие вздохи. -
Неприлично. - Он снова вздохнул. - Но, по правде говоря, я
бы сам не прочь урвать кусочек этого добра, знаешь? В ней
есть что-то иностранное, сексуальное, хотя ей, наверное,
четыре тысячи лет.
   - Ей не больше тридцати, - возразил Сэмми, - спорю на
членство в клубе Фи Бета Каппа.
   - Ты еще не член Фи Бета Каппа.
   - Верно, но когда-нибудь буду. Всякий нормальный
американский парень знает, что членство в Фи Бета Каппа -
это ключ к вратам рая. Поэтому я смогу спорить на членство
в этом клубе и даже готов выдать секрет тайного рукопожатия
членов этого клуба, если мисс Амалио хоть на день старше
тридцати.
   - Она итальянка, - сказал Джим, витавший в невесомости.
Когда Джим был пьян, его лицо расползалось. Казалось, оно
отделялось от тела и висело в пространстве без всякой
поддержки. Глаза вылезали из орбит. Губы двигались без
напряжения мускулов, сами собой.
   - Она действительно итальянка, - сказал Баки, - ее зовут
Серафина.
   - Откуда ты знаешь?
   - Это напечатано на программе ее занятий. Серафина
Амалио. Красиво.
   - Но как скучно, о господи! - сказал Джим.
   - У нее очень упругая грудь, - заметил Сэмми.
   - Очень. Упругая, - согласился Баки.
   - У испанских девочек упругие груди, - сказал Джим,
возникший в поле зрения с левой стороны. - Тоже.
   - За Серафину Амалио, - провозгласил Баки, поднимая
стакан.
   - И за испанских девочек, - добавил Джим. - Тоже.
   - И за упругую грудь.
   - И за стройные ножки.
   - И за чистые зубы.
   - За пепсодент - лучшую в мире зубную пасту!
   Все выпили.
   - Я знаю, где найти испанских девочек, - сказал Сэмми
Хорн.
   - Где?
   - На другом конце города.
   - На каком конце?
   - На улице, которая называется Мэзон Авеню. Знаешь
такую?
   - Нет.
   - Это на другом конце. Там можно найти испанских девочек
с упругой грудью, стройными ножками и чистыми зубами. -
Сэмми кивнул. - Джентльмены, время решать. Который час,
Баки, старая перечница?
   - Шесть двадцать пять, - ответил Баки, глядя на часы. -
И три четверти минуты. Когда услышите звон, будет шесть
двадцать шесть. - Он помолчал. - Бом!
   - Поздновато, парни, - сказал Сэмми, - позже, чем мы
думали, парни. О господи, парни, когда-нибудь нас
мобилизуют. Что тогда? Мы отправимся ко всем чертям,
парни, проливать собственную кровь на чужой земле.
   - О господи! - Баки был полон жалости к себе.
   - Ну так что?.. Будем мы ждать, пока мисс Амалио снимет
свою блузку, в чем я сильно сомневаюсь? Вряд ли она это
сделает, несмотря на упругость своей замечательной груди.
Или мы отправимся на тот конец города к дивной улице под
названием Мэзон Авеню исследовать неведомые земли, не
подвергаясь опасности военных действий? Как вы думаете,
парни?
   Мальчики молчали, погруженные в раздумье.
   - Ну, решайте, - сказал Сэмми. - Это может оказаться
лучшим временем в нашей жизни.
   - Ну что ж, пойдем переспим с испанскими девочками, -
сказал Баки.

   Стоя у доски циркуляров, поближе к выключателю, Хейвз
чертил бессмысленные значки в блокноте, ожидая момента для
атаки. Его рука скользнула вниз, к пластиковому
выключателю. Наступила темнота, внезапная темнота,
заполнившая комнату.
   - Что за черт?.. - начала Вирджиния, потом замолчала, и
в комнате снова наступила тишина.
   "Плащ", - подумал Хейвз.
   Быстро!
   Его пальцы скользнули по грубому материалу плаща, вниз, к
карману, нащупали тяжесть пистолета, он сунул руку в разрез,
чтобы схватить револьвер...
   И вдруг с невообразимой, ослепительной яркостью зажегся
свет.

        Глава 12

   Хейвз чувствовал себя, как ребенок, которого застали в
тот момент, когда он запустил руку в коробку с печеньем.
   Он не сразу сообразил, что вызвало столь ослепительную
иллюминацию, но потом понял, что кто-то зажег свет и что его
рука находится в кармане плаща Вирджинии, не доставая
нескольких дюймов до пистолета. Удивительно, время словно
перестало существовать с тех пор, как стало светло. Он
знал, что время течет с небывалой скоростью, и понимал - от
того, что он сделает за несколько ближайших секунд, будет
зависеть жизнь или смерть всех, кто находится в этой
комнате, и все же не мог преодолеть ощущения, что время
остановилось.
   Прошло, казалось, целых три года, прежде чем он принял
решение быстро повернуться к Вирджинии с оружием в руке.
   Он сжал пальцы вокруг рукоятки пистолета в темных недрах
кармана, и это заняло еще двенадцать лет. Хейвз почти
выхватил пистолет, когда увидел Артура Брауна, который
быстро шел по коридору, удивленно подняв брови. Примерно
через сто лет он решил крикнуть:
   - Уходи, Артур! Беги!
   Но было уже поздно, потому что Артур открыл дверцу
барьера и вошел в дежурную комнату. Доставать пистолет тоже
было поздно - время вступило в свои права, оно словно
вытекло в канализационную трубу. Был только угрожающе
холодный голос Вирджинии Додж, который прорезал тишину,
установившуюся в комнате.
   - Не доставай пушку, рыжий! Я целюсь прямо в бутыль!
   Хейвз замер. Внезапно он подумал: "А что там, в бутыли?
Действительно нитроглицерин?"
   Потом эта мысль исчезла так же внезапно, как и появилась.
Он не мог рисковать. Разжав пальцы, Хейвз повернулся к
Вирджинии.
   Артур Браун стоял у самой дверцы, раскрыв рот.
   - Что?..
   - Заткнись! - прервала его Вирджиния. - Входи сюда!
   - Что?..
   Лицо Брауна выражало безграничное удивление. Просидев
весь день в кладовой магазина готового платья, он вернулся в
участок и поднялся по металлической лестнице, ведущей на
второй этаж, что делал уже тысячу раз с тех пор, как стал
работать в 87-м участке. Увидев, что в коридоре нет света,
он бессознательно потянулся к выключателю у лестницы и
включил свет. Первое, что он увидел, был Коттон Хейвз,
засунувший руку в карман женского плаща, висевшего на
крючке. А потом... женщину с револьвером.
   - Ну-ка, подойди сюда, рыжий! - приказала Вирджиния.
   Хейвз молча подошел к ней.
   - Ты очень умный, верно, сволочь?
   - Я...
   Рука, державшая револьвер, быстро поднялась и с
неожиданной силой нанесла удар. Хейвз уголком глаза уловил
блеск стального дула, почувствовал резкую боль, когда металл
врезался ему в щеку, и прикрыл лицо руками, ожидая нового
удара. Но его не было. Он отнял руки от щеки и посмотрел
на пальцы. Они были в крови.
   - Больше никаких фокусов, рыжий, понятно? - ледяным
тоном сказала Вирджиния.
   - Понятно.
   - А теперь убирайся. Туда, на ту сторону. А ты, -
повернулась она к Брауну, - входи. Быстро!
   Браун прошел дальше. Он уже понял ситуацию и больше не
удивлялся.
   Вирджиния, держа в левой руке бутыль с нитроглицерином, а
в правой - револьвер, направилась к вешалке. Она шла
быстро, спотыкаясь, плечи нервно дергались, движения бедер и
ног были резкими и лишенными всякой женственности, словно
кто- то толкал ее сзади. Глядя, как Вирджиния пересекает
комнату, Хейвз все больше убеждался в том, что жидкость в ее
левой руке вовсе не нитроглицерин, как она утверждала.
Правда, нитроглицерин - капризная штука. Иногда он
взрывается. Другой раз...
   Он размышлял: "Нитро? Или вода?"
   Вирджиния быстро достала пистолет Бирнса из кармана
своего плаща, вернулась к столу, поставила на него бутыль,
открыла ящик стола и бросила пистолет в ящик.
   - Так, а теперь ты, - обратилась она к Брауну, - давай
сюда пушку.
   Браун не пошевелился.
   - В этой бутылке на столе нитроглицерин, - спокойно
сказала Вирджиния. - Давай сюда револьвер.
   Браун посмотрел на Бирнса.
   - Отдай, Арти, - посоветовал Бирнс. - Здесь она
командует.
   - Во что она играет? - поинтересовался Браун.
   - Во что я играю, это не твое дело, - резко сказала
Вирджиния. - Закрой рот и давай свою пушку.
   - Да, суровая дама. - Браун подошел к столу, внимательно
глядя на Вирджинию. Он не отрывал от нее глаз, когда на
ощупь отстегивал кобуру, пытаясь понять, какие чувства она к
нему испытывает. Браун обычно умел распознавать ненависть
за тысячу шагов и мгновенно ощущал, в каком случае цвет его
кожи определит характер отношений между ним и тем человеком,
на которого смотрит и с которым говорит. Артур Браун был
негром. Он был также очень нетерпеливым человеком. Ему
пришлось довольно рано убедиться в том, что случайное
совпадение цвета его кожи с фамилией Браун-Коричневый лишь
увеличивает его бремя, "бремя черного человека". Он всегда
с нетерпением ожидал неизбежной оговорки, неосторожного
выражения, и сейчас его нетерпение достигло предела. Но на
лице Вирджинии Додж нельзя было прочесть никаких чувств.
Она положила револьвер Брауна в ящик стола.
   - Ну, а теперь пройди туда, на ту сторону комнаты.
   - Можно сначала доложить лейтенанту? - спросил Браун.
   - Лейтенант, - позвала Вирджиния, - идите сюда!
   Бирнс подошел к столу.
   - Он хочет что-то доложить. Докладывайте здесь, мистер,
чтобы я могла вас слышать.
   - Ну, как там? - спросил Бирнс.
   - Полный ноль. Из этого ничего не выйдет, Пит.
   - Почему не выйдет?
   - Я вышел оттуда, потом заглянул в лавку купить пачку
сигарет.
   - Ну?
   - Мы поговорили с хозяином. В их районе было много краж.
Больше всего в магазинах готового платья.
   - Ну?
   - Но он сказал мне, что кражи скоро прекратятся. Знаете,
почему?
   - Почему?
   - Потому что в том магазине через улицу сидит в кладовой
легавый и ждет, пока туда сунется грабитель. Вот что мне
сказал тот парень в лавке.
   - Понятно.
   - Если он знает, то это известно каждому молочному
торговцу на этой улице. А если знают лавочники, то в курсе
и все покупатели. Можешь не сомневаться, вор тоже все
знает. Из этого ничего не выйдет. Пит. Нам нужно
придумать что-нибудь другое.
   - Вы кончили?
   - Кончили.
   - Хорошо. Теперь перейдите на другой конец комнаты.
   Бирнс отошел от стола. Браун стоял в нерешительности.
   - Ты слышишь меня?
   - Слышу.
   - Тогда иди!
   - Для чего вам револьвер и нитро, мадам? - спросил
Браун. - Мне хочется узнать, что вам здесь нужно? Для чего
все это?
   - Я пришла сюда, чтобы убить Стива Кареллу.
   - Бутылкой с супчиком?
   - Нет, выстрелом из револьвера. Нитро - это моя
страховка.
   Браун кивнул.
   - Нитроглицерин настоящий?
   - Настоящий.
   - Как это проверить?
   - Никак. Или хочешь попытаться привязать колокольчик на
хвост коту, чтобы мыши слышали, как он идет? Из них не
нашлось ни одного храбреца, готового пожертвовать собой. -
Вирджиния улыбнулась.
   Браун улыбнулся в ответ.
   - Нет, спасибо, мадам. Я просто спросил. Убьете Стива?
Почему, что он вам сделал? Оштрафовал за стоянку в
неположенном месте?
   - Это не смешно, - ответила Вирджиния. Она уже не
улыбалась.
   - Я и не думал, что смешно. А кто эта красотка? Ваша
партнерша?
   - У меня нет партнеров, - ответила Вирджиния, и Брауну
показалось, что на минуту она закрыла глаза. - Это
задержанная.
   - А разве мы все не задержанные? - Браун снова
улыбнулся, но Вирджиния сжала губы.
   Хел Виллис подошел к столу:
   - Послушайте, - сказал он, - Мисколо очень плохо. Может,
вы разрешите нам позвать врача?
   - Нет, - ответила Вирджиния.
   - Ради бога, он может умереть. Послушайте, вам нужен
Карелла, верно? Какой смысл в том, чтобы невинный
человек...
   - Никаких врачей, - отрезала Вирджиния.
   - Почему? - спросил Бирнс, подходя к столу. - Вы можете
задержать его здесь после того, как он сделает перевязку,
как задержали всех нас. Какая вам разница?
   - Никаких врачей, - повторила она.
   Хейвз медленно двинулся к столу. Сами того не сознавая,
четверо полицейских стали так, как обычно стояли, допрашивая
подозреваемых. Хейвз, Бирнс и Браун - перед столом, Виллис
- справа от него. Вирджиния продолжала сидеть, подвинув
поближе к себе бутылку с нитроглицерином и держа револьвер
38-го калибра.
   - Предположим, я возьму трубку и вызову врача, - начал
Хейвз.
   - Я убью тебя.
   - Не боитесь, что эта штука взорвется? - спросил Виллис.
   - Нет.
   - А вы немного нервничали, когда сюда вошел Марчисон,
верно?
   - Заткнись, рыжий! Ты уже достаточно себя показал.
   - Достаточно, чтобы застрелить меня? - поинтересовался
Хейвз.
   - Да.
   - И вызвать взрыв? - добавил Браун.
   - И еще один визит с первого этажа?
   - Вы не можете допустить этого, Вирджиния, верно?
   - Могу! Если кто-нибудь войдет, все полетит к чертям!
   - А как же Карелла? Если вы взорвете всех нас, то
Карелла останется жив. Вам же нужен Карелла, верно?
   - Да, но...
   - Тогда как же вы можете взорвать ваш нитроглицерин?
   - Как вы можете допустить еще один выстрел?
   - Вы не можете застрелить никого из нас, верно? Это
слишком рискованно.
   - Отойдите, - сказала. Вирджиния, - все.
   - Чего вы боитесь, Вирджиния?
   - Револьвер у вас, а не у нас.
   - Вы можете выстрелить?
   - Или вы уже боитесь стрелять?
   Хейвз обошел стол с левой стороны, оказавшись поближе к
Вирджинии.
   - Назад! - крикнула она.
   Виллис стал обходить стол справа, и Вирджиния резко
повернулась, целясь в него. В это время Хейвз встал между
ней и стоявшей на столе бутылью. Вирджиния на секунду
убрала левую руку со стола, немного отставила стул и стала
подниматься. В тот же момент Виллис, видя, что она уже не
держит бутыль, и зная, что встающий со стула человек
находится в неустойчивом положении, изо всей силы ударил
Вирджинию ногой в лодыжку. Одновременно Хейвз толкнул ее,
так что она окончательно потеряла равновесие и, наклонившись
вправо, грохнулась на пол. Пальцы правой руки разжались,
револьвер скользнул по полу, сделал несколько поворотов и
внезапно остановился.
   Виллис нагнулся, чтобы взять револьвер.
   Он вытянул руку, и Хейвз задержал дыхание, потому что они
наконец-то избавились от этой ненормальной суки.
   Но Виллис завопил от боли. Трехфутовый кинжал из кожи и
металла пригвоздил его руку к полу.

        Глава 13

   Черная юбка туго натянулась, когда Анджелика резким
движением вытянула ногу. Юбка подчеркивала полноту бедра,
свободно свисала у колена и там внезапно кончалась, скрывая
стройную икру и тонкую лодыжку, вокруг которой обвивался
черный ремешок. Под ремешком была кожаная красивая лодочка
на высоком каблуке, остром, как стилет. И этот каблук
впился в руку Виллиса.
   Анджелика убрала ногу и быстро опустилась на колени,
чтобы поднять револьвер. Она подобрала юбку на коленях,
схватила револьвер и, сверкая глазами, прицелилась в
лейтенанта Бирнса, протянувшего руку к бутыли.
   - Не трогай! - крикнула она.
   Бирнс замер.
   - Все отойдите от стола. Все! Назад! Назад!
   Они стали отходить, отступая перед новой угрозой, еще
более опасной, чем первая. Анджелика Гомес перерезала горло
человеку, и, насколько им было известно, он к этому времени
был уже мертв. Ее должен был покарать закон, ей могла
отомстить уличная банда, и в глазах ее была отрешенность
отчаяния. Анджелика Гомес хотела сыграть свою роль, и горе
тому, кто окажется у нее на пути.
   Она поднялась с пола, крепко держа револьвер.
   - Я буду отсюда уходить. Пусть никто не пробует меня
помешать.
   Вирджиния Додж была уже на ногах. Она повернулась к
Анджелике и, улыбаясь, сказала ей:
   - Молодец! Отдай мне револьвер.
   Анджелика не сразу поняла ее. Она с любопытством
посмотрела на Вирджинию:
   - Ты сумасшедшая? Я ухожу. Сейчас.
   - Знаю. Отдай мне револьвер. Я прикрою тебя. Пока ты
не уйдешь.
   - Почему я должна отдавать тебе револьвер?
   - О боже, ты что, на их стороне? Этих сволочей, которые
хотят отправить тебя за решетку?
   - Зачем я должна делать тебе любезность? Я раньше
просила тебя отпускать меня, но ты сказала "нет". Теперь ты
хочешь револьвер. Ты сумасшедшая.
   - Хорошо, я объясню тебе. Если ты возьмешь этот
револьвер с собой, они нападут на меня, как только ты
выйдешь из этой комнаты. А это значит, что через четыре
секунды они сядут на телефон и натравят на тебя всю
проклятую полицию. Если ты отдашь мне пушку, я задержу их.
Они будут сидеть здесь. Никаких телефонных звонков.
Никаких полицейских машин. Никто не будет искать тебя, ты
свободна.
   Анджелика задумалась.
   - Отдай револьвер, - повторила Вирджиния и подошла
поближе к Анджелике. Та, выгнув спину, широко расставив
ноги, застыла в позе тигрицы, приготовившейся к прыжку,
рука, сжимающая револьвер, слегка дрожала. Вирджиния
подошла ближе.
   - Отдай его мне, - повторила она.
   - Ты будешь задержать их? - спросила Анджелика. - Они
будут оставаться здесь?
   - Да.
   - Подойди тогда близко.
   Вирджиния подошла к ней.
   - Дай руку, - сказала Анджелика.
   Вирджиния вытянула руку, и Анджелика положила ей в ладонь
револьвер.
   - Я иду сейчас. Ты держи их здесь. Я буду свободная.
Свободная, - повторила она.
   Она отвернулась от Вирджинии, но успела сделать только
один шаг. Вирджиния подняла руку и изо всей силы обрушила
револьвер на голову Анджелики Гомес. Та упала на пол, а
Вирджиния, перешагнув через нее, быстро пошла к столу.
   - Кто-нибудь еще думает, что я шучу?
   Когда Карелла поднимался по лестнице на второй этаж,
Роджер, лакей, служивший Джефферсону Скотту более двадцати
лет, подметал коридор. Этот высокий худощавый человек,
почти лысый, с венчиком седых прядей вокруг головы, выметал
деревянные прямоугольники, квадраты, треугольники и щепки,
образовавшиеся в результате разрушительной работы лома.
Щетка методически двигалась в тонких, ловких пальцах, сметая
в совок весь этот мусор.
   - Убираете? - любезным тоном спросил Карелла.
   - Да, - ответил Роджер. - Да, сэр. Мистер Скотт любил,
чтобы всюду было чисто.
   - Вы хорошо знали старика?
   - Я долго работал у него, очень долго.
   - Вы к нему хорошо относились?
   - Он был хороший человек. Я очень хорошо к нему
относился.
   - У него когда-нибудь были неприятности с сыновьями?
   - Неприятности, сэр?
   - Ну, вы знаете. Споры. Серьезные ссоры. Кто-нибудь из
них угрожал ему?
   - Время от времени они спорили, сэр, но никогда не было
серьезной ссоры. И никогда не было угроз. Нет, сэр.
   - А как насчет невестки? Старик не был против, когда
Дэвид привел ее в дом?
   - Нет, сэр. Она очень понравилась мистеру Скотту. Он
часто говорил, что хотел бы, чтобы и другие его сыновья
нашли себе таких хороших жен.
   - Понятно. - Карелла помолчал. - Ладно. Большое
спасибо. Я хотел бы еще раз осмотреть комнату, может быть,
найдется что-нибудь интересное.
   - Да, сэр. - Роджер не торопился уходить. Он стоял со
щеткой в одной руке и совком в другой, словно ждал чего-то.
   - Да? - спросил Карелла.
   - Сэр, мы обычно обедаем в семь часов. Сейчас шесть
тридцать, и мне хотелось бы узнать... сэр, вы отобедаете с
нами?
   Карелла посмотрел на часы. Было 6.37.
   - Нет, - ответил он, - по правде говоря, я должен быть в
участке к семи. Моя жена будет ждать меня там. Нет,
спасибо. Никаких обедов. - Он остановился и неизвестно
почему сказал: - У нас будет ребенок. То есть у моей жены.
   - Да, сэр, - ответил Роджер и улыбнулся.
   - Вот так. - Карелла тоже улыбнулся.
   Они стояли в полумраке, улыбаясь друг другу.
   - Ну ладно, - вздохнул Карелла, - за работу.
   - Да, сэр.
   Карелла вошел в комнату. Он слышал, как за дверью Роджер
шаркал по коридору. "Итак, парни, мы опять здесь, - думал
Карелла. - Вот Стив Карелла, который явился в уютную
кладовую, где веселые прожигатели жизни танцевали под звуки
классического трио "Танец смерти Скотта". - "Какую мелодию
они играют, Людвик?" - "Ах, да, это "Вальс висельника" -
любимый старый венский вальс".
   Давай работай, старый Стив. Что, у тебя уже не хватает
шариков? Осмотрим как следует эту комнату, потом доставим
себе удовольствие и зададим еще несколько вопросов, на этом
кончим и завернем покупку, ладно?
   Комната.
   Окон нет. Конечно, никаких чертовых окон.
   Никаких потайных дверей или панелей.
   Джефферсона Скотта нашли здесь висящим на веревке около
десяти футов от двери, с опрокинутым стулом у ног.
   Веревка была перекинута через эту балку и привязана к
дверной ручке.
   Дверь открывалась наружу в коридор.
   Один только вес Скотта не мог держать дверь.
   Значит, дверь была заперта, раз ее не могли открыть три
дюжих молодца, о господи, какие крупные парни эти Скотты!
   Дверь не могла быть заперта снаружи. Чтобы закрыть дверь
и просунуть задвижку в скобу, требовалось приложить немалые
усилия. Значит, не могло быть никаких шнурков и прочей
чепухи, о которой мы постоянно читаем в детективных романах.
   Ломом сорвали запор с дверной рамы, чтобы открыть дверь и
снять Скотта с веревки, на которой он висел.
   Таковы факты.
   Если бы здесь был Шерлок Холмс...
   Но его не было.
   Здесь только я. Стив Карелла. Я хороший детектив, но не
могу ни в чем разобраться.
   Ну-ка, посмотрим".
   Он подошел к двери и внимательно осмотрел расшатавшийся
шуруп. Дверная рама была вся в отметинах, лом поработал на
славу. Старый Роджер смел столько обрубков и щепок, что
можно было бы открыть мастерскую зубочисток. Карелла закрыл
дверь. Она действительно была обита железными полосами, и,
конечно, надо было крепко захлопнуть эту проклятую дверь, а
потом сильно тянуть к себе, чтобы закрыть как следует. Он
вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и нагнулся.
   Между нижним краем двери и порогом комнаты было
расстояние в полдюйма. Карелла засунул пальцы под дверь.
Он чувствовал под пальцами металлическую полосу, которой
была обита дверь. Полоса была прибита примерно на четверть
дюйма отступая от наружной стороны двери. Карелла снова
открыл дверь. Такая же полоса была прибита к порогу,
немного дальше, чтобы дверь плотнее примыкала к раме. Он
опять закрыл дверь. И опять провел пальцами между дверью и
порогом. В одном месте в металле было что-то вроде вмятины,
но Карелла не был полностью уверен в этом. И все же
казалось, по крайней мере на ощупь, что в одной точке
имеется длинная острая вмятина в форме зубца. Его пальцы
скользили по металлу: гладко, гладко, вот! Вот оно.
Небольшое резкое углубление.
   - Что-нибудь потеряли? - спросил голос у него за спиной.
   Карелла повернул голову. Марк Скотт был очень высоким и
таким же светловолосым, как его брат Дэвид. У него был
твердый плоский лоб и твердый плоский нос. Резко скошенные
вниз скулы нарушали скучную правильность остальных черт.
Губы довольно толстые, глаза серые, но в полутемном коридоре
казались почти бесцветными и прозрачными под светлыми
толстыми бровями.
   Карелла поднялся и отряхнул пыль с колен.
   - Нет, - сказал он любезно, - ничего не потерял. Но, в
определенном смысле, пытаюсь кое-что найти.
   - Что бы это могло быть? - произнес с улыбкой Марк.
   - О, я не знаю. Может быть, путь в эту комнату.
   - Под дверью? - спросил Марк, все еще улыбаясь. - Надо
быть очень худощавым, вам не кажется?
   - Конечно, конечно, - ответил Карелла, открыл дверь и
вошел. Марк пошел за ним.
   Карелла тронул пальцем висящий шуруп, так что он стал
качаться.
   - Мне сказали, что этот замок запирался с большим трудом.
Это правда?
   - Да. Надо было потянуть дверь на себя изо всей силы,
только тогда можно задвинуть засов. Я говорил отцу, чтобы
он сменил замок, но он считал, что этот замок его
устраивает, позволяет поупражняться, ведь ему больше негде
делать это. - Марк снова улыбнулся. У него была приятная
улыбка: полные губы открывали ослепительный ряд зубов.
   - Как сильно надо было тянуть дверь?
   - Простите?
   - Чтобы задвинуть засов.
   - О, очень сильно.
   - Как вам кажется, если веревка была привязана к дверной
ручке, хватило бы веса вашего отца, чтобы задвинуть засов?
   - Хватило, чтобы не дать двери открыться, но чтобы
задвинуть этот засов, нужно было тянуть дверь на себя с
большой силой. Вы, наверное, думаете, что кто-нибудь запер
дверь снаружи? С помощью шнурка или чего-то вроде этого?
   Карелла вздохнул:
   - Да, я примерно так и думал.
   - Невозможно. Спросите любого из моих братьев. Спросите
Кристин. Спросите Роджера. Замок был очень тугой. Отец
должен был сменить его, обязательно. Мы говорили об этом
много раз.
   - Вы когда-нибудь ссорились?
   - С отцом? Боже милостивый, конечно, нет. Я поклялся
никогда не спорить с ним. По крайней мере после того, как
мне исполнилось четырнадцать. Помню, именно в это время я
принял такое решение, и оно стоило мне больших усилий.
   - "Великое решение Скотта". Прямо как в кино.
   - Что? О, да, - согласился Марк с улыбкой. - Когда мне
было четырнадцать лет, я понял, что нет никакой пользы
спорить с отцом. С того времени мы всегда ладили друг с
другом.
   - Вплоть до настоящего времени, а?
   - Да.
   - Кто обнаружил, что дверь заперта?
   - Алан.
   - А кто пошел за ломом?
   - Я.
   - Для чего?
   - Чтобы взломать дверь. Мы звали отца, но он не отвечал.
   - И лом помог?
   - Да. Конечно, помог.
   - Кто пробовал открыть дверь после того, как вы применили
лом?
   - Я.
   - И на этот раз она открылась?
   - Нет. Тело было очень тяжелым. Но мы смогли немного
приоткрыть дверь, снова с помощью лома. Алан просунул руку
в щель и перерезал веревку.
   - Кто-нибудь из вас просовывал лом под дверь? - спросил
Карелла.
   - Под дверь?
   - Да. Здесь. У порога.
   - Нет. Зачем?
   - Не имею представления. Вы много получаете, мистер
Скотт?
   - Что?
   - Вы работаете?
   - Ну, я...
   - Да или нет?
   - Я прохожу практику на одном заводе. Готовлюсь занять
ответственную должность. Отец был убежден, что
администраторы должны пройти всю служебную лестницу снизу
доверху.
   - Вы были согласны с ним?
   - Да. Конечно.
   - Где вы... проходите практику?
   - На заводе в Нью-Джерси.
   - Как долго?
   - Шесть месяцев.
   - Сколько вам лет, мистер Скотт?
   - Двадцать семь.
   - А чем вы занимались до того, как поступили на тот завод
в Нью-Джерси?
   - Несколько лет я пробыл в Италии.
   - Чем занимались?
   - Развлекался. Когда умерла мать, она оставила мне
немного денег. Я решил истратить их после окончания
колледжа.
   - Когда это было?
   - Мне исполнилось тогда двадцать два года.
   - И с тех пор вы все время находились в Италии?
   - Нет. Правительство нарушило мои планы. Еще до
окончания колледжа мне пришлось два года прослужить в армии.
   - А потом вы поехали в Италию, верно?
   - Да.
   - К тому времени вам было двадцать четыре года?
   - Да.
   - Сколько денег у вас было?
   - Мать оставила мне тридцать тысяч.
   - Почему вы вернулись из Италии?
   - У меня кончились деньги.
   - Вы истратили тридцать тысяч долларов за три года? В
Италии?
   - Да.
   - Истратить такую кучу денег в Италии! Многовато!
   - Разве?
   - Я хочу сказать, что вы жили на широкую ногу.
   - Я всегда жил на широкую ногу, мистер Карелла, - сказал
Марк, широко улыбаясь.
   - А что это за должность, в которой вы практикуетесь?
   - Администратор по торговым делам.
   - Без всяких почетных званий и титулов?
   - Просто администратор по торговым делам.
   - Сколько платят на такой должности?
   - Наш отец не хотел баловать своих детей, - ответил Марк.
- Он понимал, что его дела пойдут кувырком, если он просто
поставит своих сыновей на высокооплачиваемые должности, не
научив их как следует бизнесу.
   - Сколько вы получаете, проходя практику?
   - Пятнадцать тысяч.
   - Понятно. И вы жили на широкую ногу. Десять кусков в
год, да еще в Италии! Понятно.
   - Это минимальная плата, мистер Карелла. Отец имел
намерение полностью передать Скотт Индастриз своим сыновьям.
   - Да, его завещание, несомненно, подтвердит это
намерение. Вы знакомы с его завещанием, мистер Скотт?
   - Все мы знакомы. Отец не делал из него тайны.
   - Понятно.
   - Скажите, мистер Карелла, вы думаете, что я убил
собственного отца?
   - А вы убили его, мистер Скотт?
   - Нет.
   - Он покончил с собой, верно, мистер Скотт?
   - Да, верно. - Марк замолчал. - Или вы думаете, что я
влез в комнату через щель?

        Глава 14

   Вот он - город. Открытый для поздних развлечений, одетый
в блестящий черный атлас ночи с ярко-красной оторочкой
огней, с гирляндой алмазов в волосах. Квадраты витрин
заведений, открытых круглые сутки, мерцающий в темноте назло
звездам светлый туман в воздухе у невероятно далекого
горизонта. Город словно красотка с ослепительным ожерельем
на стройной шее - красный и зеленый свет транспортных
магистралей, янтарь уличных фонарей, ослепительное сияние
люминесцентных ламп на Дитовернер Авеню. Круглые мясистые
плечи красотки колышутся в такт ночной музыке, эта музыка
заставляет взволнованно вздыматься ее полные груди: мрачная
и таинственная музыка, просачивающаяся из стриптизных
подвальчиков Изолы, пробивающая себе путь с математической
точностью из прохладных бистро, рассыпающаяся причудливыми
ритмами из ночных клубов.
   Шоссейные дороги сияют, как реки, отражением разноцветных
огней, сжимаются на перекрестках, словно тонкая талия, потом
расходятся, как широкие бедра, на юг и на север. Они
распрямляются, будто стройные ноги, чьи лодыжки закованы в
браслеты неоновых огней, и становятся все уже, как узкие
следы модных туфель на высоких каблуках, идущих по мокрому
асфальту.

   Вот он - город.

   Это красотка, возбужденная ночными звуками, впитывающая
ветер раскрытыми губами; она мчится в пространстве, и глаза
ее горят лихорадочным возбуждением. Она прижимает к груди
вечер, словно боится навеки упустить его. Город - это
женщина, прекрасная женщина, хранящая жизнь в своем лоне и
предательство в сердце, женщина-искусительница, держащая за
спиной кинжал в длинных белых пальцах,
женщина-утешительница, поющая давно забытые мелодии в
обдуваемых ветром бетонных каньонах. Женщина, которая любит
и ненавидит, женщина, которую познало восемь миллионов,
насладившихся ее телом со страстью, смешанной с отвращением.

   Восемь миллионов!

   Джеффри Темблин был издателем.

   Он издавал учебники. Этим рэкетом он занимался тридцать
два года и теперь, когда ему исполнилось пятьдесят семь лет,
считал себя опытным парнем, которому известны все ходы и
выходы в издательском рэкете.
   Джеффри Темблин никогда не употреблял выражение
"издательское дело", для него существовало только слово
"рэкет", и он страстно ненавидел свою работу. Самым
противным делом для него было издавать книги по математике.
Он их терпеть не мог. Его нелюбовь ко всем математическим
дисциплинам зародилась, очевидно, еще в средней школе, когда
старый зануда по фамилии Фенензел преподавал ему геометрию.
В семнадцать лет Джеффри не мог решить, что он ненавидит
сильнее - геометрию или физиономию доктора Фенензела.
Теперь, сорок лет спустя, его ненависть достигла чудовищных
размеров и распространялась на всю математику вообще, а
также на всех, кто преподавал или изучал математику.
Стереометрия, аналитическая геометрия, алгебра,
дифференциальное исчисление и даже простые и десятичные
дроби входили в сферу этого чувства.

   Но самое ужасное заключалось в том, что его фирма
издавала множество учебников по математике. Именно поэтому
у Джеффри Темблина была не одна, а три язвы желудка.

   "В один прекрасный день, - думал Темблин, - я перестану
издавать учебники вообще, и особенно учебники математики. Я
буду выпускать в свет тонкие книжки стихов и критику. Фирма
"Темблин букс" будет издавать только высокохудожественные
книги. Больше никаких: "Если предположить, что Х равен 10,
У равен 12, чему будет равно А?" Больше никаких: "Логарифм
с равен логарифму а, следовательно..." Больше никаких язв.
   Стихи. Красивые тоненькие томики стихов. Ах, это было
бы чудесно. Я перееду в пригород и оттуда буду руководить
фирмой. Больше не будет спешки и суеты. Не будет
самоуверенных редакторов, выпускников Гарварда со значком Фи
Бета Каппа на лацкане пиджака. Не будет вечно недовольных
художников, которые чертят треугольники, мечтая изображать
обнаженную натуру. Не будет маразматических профессоров,
которые приносят в дрожащих руках свои проклятые нудные
сочинения. Только красивые тоненькие томики стихов,
написанных тоненькими золотоволосыми девушками. Ах!"
   Джеффри жил на Силвермайн Роу, на самом краю района,
который обслуживался 87-м полицейским участком. Каждый
вечер он возвращался домой из своего издательства,
расположенного на Холл Авеню в центральной части Изолы, и
шел пешком целый квартал к северу, к станции метро. Он
доезжал до шестнадцатой улицы, выходил из метро и снова шел
пешком домой по улицам, которые были когда-то красивыми и
достаточно элитарными. Теперь все прежние обитатели куда-то
ушли, все хорошее постепенно уходит, и в этом виновата
математика. Современный мир все сводит к простейшим
формулам, больше не осталось никакой реальности, кроме
математической. Бесконечность в степени икс равняется
взрыву водородной бомбы. Мир погибнет не от огня, он
рассыплется в математические символы.
   Сейчас даже улицы воняют. Загаженные пустыри, кучи
мусора, который выбрасывают прямо из окон, уличные банды в
ярких шелковых куртках, совершающие убийства, пока спит
полиция, все гангстеры, которых больше интересует
примитивная математика кроссвордов, чем человеческая
порядочность. Поэзия! Куда девалась в этом мире поэзия?
   "Сегодня я буду идти парком", - решил он и почувствовал
приятное возбуждение.
   Он шел быстро, размышляя о поэзии и замечая
математическую точность зеленых окружностей - ламп, горевших
над дверью полицейского участка, расположенного через улицу,
- 87. Цифры. Всегда только цифры.
   Перед ним шло четверо подростков. Малолетние
преступники, гангстеры? Нет, они похожи больше на учеников
колледжа, будущие ядерные физики и математики. Что они
делают здесь, в этой части города? Подумай, они еще поют.
Я пел когда-нибудь? Погодите, встретитесь лицом к лицу с
непреклонной реальностью плюсов и минусов! Пускай поют, а
мы послушаем...
   Джеффри Темблин внезапно остановился.
   Подошва его ботинка прилипла к тротуару. Сделав гримасу,
он отодрал подошву, поднял ногу и осмотрел низ ботинка:
жевательная резинка! Черт возьми, когда это люди научатся
быть аккуратными и не бросать жевательную резинку на
тротуар, где на нее можно наступить?
   Ругаясь сквозь зубы, Джеффри осмотрелся в поисках кусочка
бумаги, от всего сердца желая, чтобы у него под руками
оказалось одно из упражнений, составленных доктором
Фенензелом.
   Он заметил лист голубой бумаги, лежавший у самой обочины,
и, прыгая на одной ноге, подобрал его. Он даже не посмотрел
на этот лист. По всей вероятности, это какой-нибудь старый
счет одного из здешних супермаркетов, где обозначены товары,
цены, цены, цифры и еще раз цифры, - куда только девалась в
этом мире поэзия?
   Скомкав голубой лист, он со злостью оттирал подошву от
жевательной резинки. Потом, чувствуя себя снова чистым и
аккуратным, он сжал бумагу в математически правильный шар и
бросил в кювет.
   Больше она ничего не заслуживала.
   Послание Мейера Мейера составило бы необычно тонкий томик
стихов.

   - Солнце сияет и шлет нам привет, - пел Сэмми. -
Радостным хором встречаем рассвет.
   - Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, - подхватил
Баки.
   - А как дальше?
   - Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, - повторил
Баки.
   - Давайте споем гимн нашего колледжа, - предложил Джим.
   - К матери гимны всех колледжей, - сказал Сэмми. -
Давайте споем "Русалка Минни".
   - Я не знаю слов.
   - Кому нужны слова? Важны не слова, а эмоция.
   - Слушайте, слушайте, - сказал Баки.
   - Слова - это не более чем слова, - философски заметил
Сэмми. - Если они не исходят отсюда. Прямо отсюда. - И он
приложил руку к сердцу.
   - Где эта Мезон Авеню? - поинтересовался Джим. - Где
все эти испанские курочки?
   - Дальше по улице. К северу отсюда. Не говори так
громко. Вон там полицейский участок.
   - Я ненавижу легавых, - сказал Джим.
   - Я тоже, - поддержал его Баки.
   - Я ни разу не встречал легавого, который не был бы
насквозь сукиным сыном и сволочью, - заметил Джим.
   - И я тоже, - поддержал его Баки.
   - Я ненавижу летчиков, - сказал Сэмми.
   - Я тоже ненавижу летчиков, - согласился Бакки. - Но я
ненавижу и легавых.
   - Особенно я ненавижу летчиков реактивных самолетов, -
добавил Сэмми.
   - О, и я тоже особенно, - сказал Баки, - но легавых я
тоже ненавижу.
   - Вы еще под мухой? - спросил Джим. - А я под мухой, и
это замечательно. Где эти испанские девочки?
   - Дальше по улице, дальше, имей терпение.
   - Что это такое? - спросил Баки.
   - Что?
   - Вот этот голубой лист бумаги. Вон там.
   - Что? - Сэмми повернулся в ту сторону. - Это лист
голубой бумаги. А что ты думаешь?
   - Не знаю, - ответил Баки. - А ты что думаешь?
   Они пошли дальше, мимо второго экземпляра послания
Мейера.
   - Я думаю, это письмо от глубоко несчастной незамужней
старой перечницы. Она пишет своему воображаемому любовнику
на голубой бумаге.
   - Прекрасно, - сказал Баки. Они пошли дальше.
   - А что это, по-твоему?
   - Это извещение о рождении ребенка у парня, который хотел
мальчика, но случайно родилась девочка. По ошибке ему
прислали извещение не на розовой, а на голубой бумаге.
   - Еще лучше, - заметил Сэмми, - а ты что скажешь, Джим?
   - Я под мухой, - ответил Джим.
   - Понятно, но что ты думаешь об этой голубой бумажке?
   Они продолжали идти и прошли уже почти полквартала.
   - Я думаю, это кусок голубой туалетной бумаги, - вдруг
сказал Джим.
   Баки остановился:
   - Давай проверим.
   - А?
   - Подойдем посмотрим.
   - Бросьте, бросьте, - сказал Джим, - не будем зря тратить
время. Нас ждут испанские девочки.
   - Это займет не больше минуты, - возразил Баки и повернул
назад за куском бумаги. Джим схватил его за руку.
   - Слушай, не будь психом, пошли дальше.
   - Он прав, - согласился Сэмми. - Кому интересно, что это
за дрянь?
   - Мне, - ответил Баки, вырвал руку, быстро повернулся и
побежал назад. Его товарищи видели, как он поднял бумагу.
   - Ненормальный псих, - сказал Джим, - задерживает нас.
   - Да, - согласился Сэмми.
   Стоя на том месте, где лежала бумага, Баки читал ее.
Внезапно он бросился бежать по направлению к мальчикам.
   Тедди Карелла посмотрела на часы.
   Было 6.45.
   Она подошла к краю тротуара, подозвала такси и села в
машину сразу же, как только та остановилась.
   - Куда, мадам? - спросил шофер.
   Тедди вынула из сумочки карандаш, полоску бумаги, быстро
написала: "87-й полицейский участок, Гровер Авеню", и
отдала бумагу водителю.

        Глава 15

   Анджелика Гомес села и потрясла головой.
   Она туже натянула юбку, поставила локти на поднятые
колени и снова потрясла головой, потом осмотрелась с
недоумевающим видом, как человек, проснувшийся в незнакомой
гостинице.
   Она вспомнила.
   Анджелика провела пальцами по затылку. Там, где
Вирджиния ударила ее рукоятью револьвера, вздулась огромная
шишка. Она тронула ее и поморщилась от боли, которая
щупальцами ползла во все стороны, горячо пульсируя, усиливая
чувство разочарования и бессильного гнева. Анджелика
поднялась с пола, стряхнула пыль с черной юбки и бросила на
Вирджинию Додж взгляд, которым можно было бы убить целую
армию.
   И в этот момент она задумалась, была ли жидкость в этой
бутылке действительно нитроглицерином.
   Коттон Хейвз потрогал щеку, где острая сталь сорвала
кожу. Рана была довольно болезненной. Он приложил к щеке
холодный влажный платок.
   И он в десятый раз подумал: правда ли, что эта
бесцветная жидкость в бутылке - нитроглицерин?

   Стив Карелла, думала она.
   Я убью Стива Кареллу. Я застрелю эту проклятую сволочь и
буду спокойно смотреть, как он умирает, а они не посмеют
тронуть меня, потому что боятся моей бутылки.
   Я поступаю правильно.
   Это единственное, что я могу сделать.
   Простое уравнение, думала она, жизнь равна жизни.
   Жизнь Кареллы за жизнь Фрэнка. Вот что такое
справедливость.
   Раньше Вирджиния Додж никогда не задумывалась о
справедливости. Ее девичья фамилия была Мак Колей, мать ее
была ирландкой, а отец шотландцем. Семья жила в Калмз Пойнт
у подножия знаменитого моста, соединяющего эту часть города
с Изолой. Даже сейчас она вспоминала этот мост с приятным
чувством. Девочкой она играла в его тени, и мост был
чудесным сооружением, открывавшим доступ к самым дальним
краям земли. Однажды ей приснилось, что она перешла мост и
попала в земли, сверкающие алмазами и рубинами.
Когда-нибудь она пройдет по этому мосту до самого неба, и
там будут люди в тюрбанах, караваны верблюдов и храмы с
блестящими золочеными кровлями.
   Она перешла мост и попала прямо в объятия Фрэнка Доджа.
   В глазах полицейских Фрэнк Додж был подонком. В
четырнадцать лет его арестовали за нападение на старика в
Гровер Парк. По закону он был несовершеннолетним и
отделался тем, что его пожурили и завели на него карточку.
Между четырнадцатью и семнадцатью годами его ловили на
мелких шалостях, и каждый раз возраст, адвокат и младенчески
невинные голубые глаза спасали от тюрьмы. В девятнадцать он
совершил первый налет. На этот раз он уже был
совершеннолетним, и его голубые глаза, потеряв младенческую
невинность, приобрели вполне взрослую жестокость. Его
сунули в каталажку в Бейли Айленд. Вирджиния встретила его
сразу после освобождения.
   Для Вирджинии Франк Додж не был подонком.
   Он был человеком в тюрбане из сказок "1001 ночи", который
вел караван верхом на длинноногом верблюде, он был вратами
заколдованных стран, с кончиков его пальцев струились алмазы
и рубины, он предназначался для нее судьбой.
   Список его преступлений был такой же длинный, как правая
рука Вирджинии, но Фрэнк Додж был ее первой и единственной
любовью, а с любовью не спорят.
   В сентябре 1953 года Фрэнк Додж совершил налет на
заправочную станцию. Служащий станции позвал на помощь, и
случилось так, что детектив по имени Стив Карелла, который
был в тот день свободен и ехал к себе домой в Риверхед,
услышал крик и подъехал к станции, но Фрэнк успел выстрелить
в служащего и лишить его зрения. Карелла применил захват, и
Фрэнк Додж угодил в тюрьму, на этот раз в Кестлвью, где с
преступниками не шутят. Уже в первые дни обнаружилось, что
Фрэнк Додж далеко не идеальный заключенный. Он постоянно
скандалил и с надзирателями, и с заключенными, "качал права"
и нарушал правила, по правде говоря, порядком устаревшие.
Он пытался добиться освобождения под залог, но всякий раз
неудачно. И его письма жене, тщательно прочитывавшиеся
тюремным начальством, становились все более отчаянными.
   Когда Фрэнк Додж отбывал второй год своего срока,
обнаружилось, что он болен туберкулезом. Его перевели в
тюремную больницу. Вчера Вирджиния узнала, что Фрэнк умер.
   Сегодня Вирджиния сидела в 87-м полицейском участке с
револьвером и бутылью и ждала человека, который убил Фрэнка.
Она нисколько не сомневалась в том, что в гибели ее мужа
виновен Стив Карелла. Если бы она не верила в это
совершенно искренне, то никогда бы не решилась на подобное.
   Интересно, что ее план оказался удачным. Они все
боялись, действительно боялись. Это доставляло ей
величайшее удовлетворение. Она не могла выразить свои
чувства, не могла объяснить, почему избрала именно Стива
Кареллу, чтобы отомстить обществу, почему решила бросить
вызов закону и его защитникам в форме. По правде говоря,
она могла бы просто подождать Кареллу внизу и выстрелить ему
в спину, когда он пройдет мимо.
   Да, это было проще.
   Она могла бы сделать это. Не было никакой необходимости
в мелодраматических заявлениях, не стоило устраивать суд над
защитниками закона и решать, жить или умереть этим людям,
которые отняли у нее все, что ей было дорого.
   Вирджиния сидела за столом, думая о своем покойном муже.
Пальцы ее крепко сжимали рукоять револьвера. Бутылка,
стоявшая перед ней на столе, отражала свет ярких ламп,
свисавших с потолка.
   Вирджиния мрачно улыбнулась.
   Они гадают, действительно ли эта жидкость в бутылке -
нитроглицерин, подумала она.

   - Что ты думаешь по этому поводу? - спросил Баки.
   - Я думаю, что это куча дерьма, - ответил Джим. - Пошли
за испанскими девочками.
   - Нет, подожди минуту, - возразил Баки, - не спеши,
подожди одну минуту.
   - Слушай, - сказал Джим. - Тебе хочется поиграть в
сыщиков и разбойников, хорошо, играй. Я хочу пойти за
испанскими девочками. Я хочу найти эту Мезон Авеню. Я хочу
прикорнуть на чьей-нибудь большой и мягкой груди. Господи,
я хочу с кем-нибудь переспать, понятно?
   - Ладно, это может подождать. Предположим, что это
настоящее?
   - Да нет, - раздраженно ответил Сэмми.
   - Совершенно верно, - подтвердил Джим.
   - Откуда ты знаешь? - спросил Баки.
   Глаза Сэмми сверкнули за стеклами солидных очков.
   - Прежде всего каждый, кто посмотрит на эту штуку, сразу
же увидит, что все это чушь, - сказал он. - "Рапорт отдела
детективов" - что это за дерьмо?
   - А? - спросил Баки.
   - О господи. Баки, я тебя очень прошу, пошевели мозгами.
"Рапорт отдела детективов". Ха! Тебе известно, что это
такое?
   - Что?
   - Это штука, которую отправляют знакомым, и они посылают
подарки, что-нибудь вроде игрушечного пистолета или свистка,
чтобы ночью будить всех соседей.
   - Мне кажется, тут все в законе, - сказал Баки.
   - Кажется, да? Здесь где-нибудь напечатано название
города? А? Скажи мне.
   - Нет, но...
   - И когда ты только вырастешь, Баки? - поинтересовался
Джим. - Это такая же штука, какую ты получил от Роджерса,
только там было написано: "Рапорт космического отдела" и к
писульке был приложен игрушечный дезинтегратор и декодер.
   - Ну, а сам текст?
   - А что текст? - возразил Сэмми. - Посмотри на него -
женщина с револьвером и бутылкой нитроглицерина! Ну и ну!
   - А что тут такого?
   - Совершенно невероятно, - заявил Сэмми. - Скажи мне,
если эта ненормальная дамочка сидит у них с револьвером и
бутылкой нитроглицерина, как смог этот детектив, как его
там, напечатать рапорт и выбросить его на улицу, а?
Невероятно, Баки. Совершенно невероятно.
   - А мне кажется, что все тут законно, - упрямо сказал
Баки.
   - Послушай... - начал Джим, но Сэмми прервал его:
   - Давай я, Джимбо!
   - А мне кажется, что тут все законно, - упрямо повторил
Баки.
   - Эта штука подписана? - спросил Сэмми. - Ты видишь
где-нибудь подпись?
   - Конечно, - ответил Баки. - Детектив второй степени
Мейер Мейер.
   - Это напечатано. А подписано?
   - Нет.
   - Ну и...
   - Ну и что?
   - Послушай, ты будешь корпеть над этим всю ночь?
   - Нет, но...
   - Для чего мы сюда пришли?
   - Ну...
   - Чтобы играть в космический патруль с игрушечным
дезинтегратором Роджерса?
   - Нет, но...
   - Чтобы тратить время, размышляя над посланием, которое
какой-нибудь парнишка отпечатал на пишущей машинке своего
старшего брата, когда играл в сыщиков и разбойников?
   - Нет, но...
   - Я задам тебе один простой вопрос, парень, - сказал
Сэмми. - Самый простой. И я хочу от тебя самого простого
ответа. Идет?
   - Конечно, но мне кажется, тут все законно...
   - Ты пришел сюда для чего? Чтобы переспать с девочкой,
да или нет?
   - Да.
   - Ну..?
   - Ну...
   - Давай выбрось это. Пошли. Ночь только началась. -
Сэмми ухмыльнулся. - Ну, пошли, парень. Что скажешь? Как
насчет того, чтобы бросить бумагу и идти с нами? Идет?
   Баки размышлял некоторое время.
   Потом он сказал:
   - Вы идите без меня. Я вас догоню. Я хочу позвонить по
этому номеру.
   - О, ради святого Будды! - сказал Сэмми.
   В 6.55 в дежурной комнате раздался телефонный звонок.
Хел Виллис посмотрел на Вирджинию и, когда она кивнула ему,
взял трубку.
   - Восемьдесят седьмой участок, - сказал он. - Говорит
детектив Виллис.
   - Одну секунду, - сказал голос на другом конце провода.
Было слышно, как тот же голос говорит кому-то, очевидно,
находящемуся в той же комнате: - Откуда мне знать? Отдай
это ребятам Банко. Господи, да к чему нам дело о карманных
кражах? Рилей, ты самый большой дурак изо всех, с которыми
мне приходилось работать. Я говорю по телефону, ты что, не
можешь подождать одну паршивую минуту? - Затем голос
вернулся: - Алло?
   - Алло? - переспросил Виллис.
   Вирджиния за своим столом на другом конце комнаты
смотрела на него и слушала разговор.
   - С кем я говорю? - спросил голос.
   - Говорит Хел Виллис.
   - Вы детектив?
   - Да.
   - Это 87-й участок?
   - Да.
   - Так. Значит, тут какой-то розыгрыш.
   - А?
   - Это Майк Салливан из Главного, полицейского управления.
Нам позвонили несколько минут назад... секунду... - На
другом конце провода послышалось шуршание бумаги. - Нам
звонили в 6.49. Звонил студент колледжа. Сказал, что
подобрал на улице бланк донесения, на котором была
напечатана просьба о помощи. Что-то относительно девицы с
бутылкой нитро. Знаете что-нибудь об этом?
   Вирджиния Додж неестественно выпрямилась на стуле.
Револьвер почти коснулся горлышка бутылки. Со своего места
Виллис видел, как дрожат ее руки.
   - Нитро? - спросил Виллис, не отрывая глаз от рук
Вирджинии. Он был почти уверен, что дуло револьвера вот-вот
коснется стекла.
   - Да. Нитроглицерин. Как насчет этого?
   - Нет, - ответил Виллис, - у нас... у нас ничего такого
нет.
   - Да, так я и думал. Но тот парень назвал свое имя и все
прочие данные, так что казалось правдоподобным. Ну ладно,
бывает. Я подумал, что, во всяком случае, стоит проверить.
Никогда не мешает проверить. - Салливан добродушно
засмеялся.
   - Верно, - сказал Виллис, лихорадочно пытаясь как-то
намекнуть Салливану, что послание соответствует
действительности, кто бы ни составил его. - Конечно,
никогда не мешает проверить. - Говоря это, он не переставал
смотреть на револьвер в трясущейся руке Вирджинии.
   Салливан снова рассмеялся:
   - Никогда не знаешь, где встретишь какого-нибудь психа с
бомбой, а, Виллис? - И он рассмеялся еще громче.
   - Да, никогда... никогда не знаешь.
   - Конечно, - внезапно смех в трубке замер, - между
прочим, у вас есть полицейский по имени Мейер?
   Виллис молчал. Неужели это послание составил Мейер?
Интересно, есть ли там его подпись? Если он скажет "да",
сможет ли Салливан понять, в чем дело? Если же он скажет
"нет", станет ли Салливан проверять по списку работников
87-го участка? А Мейер...
   - Вы еще на проводе? - спросил Салливан.
   - Что? Ах, да.
   - У нас иногда шалит телефон, - пояснил Салливан, - я
подумал, что нарушилась связь.
   - Нет, я слушаю, - ответил Виллис.
   - Так. Ну, как там насчет Мейера?
   - Да. У нас есть Мейер.
   - Детектив второй степени?
   - Да.
   - Интересно, - сказал Салливан. - Этот парень сказал,
что послание подписано детективом второй степени Мейером.
Очень интересно.
   - Да.
   - И этот Мейер сейчас у вас?
   - Да.
   - Это действительно интересно, - сказал Салливан. - Ну
ладно, никогда не мешает проверить. Что? Ради бога, Рилей,
разве ты не видишь, что я на телефоне? Мне надо идти.
Виллис. Не волнуйтесь, ладно? Приятно было поговорить с
вами. И он повесил трубку. Виллис сделал то же самое.
   Вирджиния медленно положила трубку на рычаг, взяла со
стола бутылку с нитроглицерином и подошла к столу у окна, за
которым сидел Мейер.
   Она не сказала ни слова, поставила бутылку на стол перед
Мейером, занесла руку с револьвером и ударила его по лицу,
разбив губы. Мейер прикрыл лицо руками, но вынужден был
опустить их под ударами револьвера, парализовавшими его
кисти, а Вирджиния все била его по глазам, по лысой голове,
разбив нос и раскровянив рот.
   Ее остановившиеся глаза неестественно блестели. Она
наносила удары револьвером, словно рукоятью плетки, злобно,
жестоко, метя в самые уязвимые места, пока Мейер, потеряв
сознание и истекая кровью, не упал головой на стол, едва не
столкнув на пол бутыль с нитроглицерином.
   Вирджиния подхватила бутыль и холодно посмотрела на
Мейера.
   Потом она вернулась к своему столу.

        Глава 16

   - Я ненавидел этого старого осла и рад, что он сдох, -
сказал Алан Скотт.
   Он больше не был тем скромным молодым джентльменом,
потрясенным смертью отца, каким был вчера, когда Карелла
впервые встретился с ним. Они стояли в оружейной комнате
старого дома на первом этаже, где стены были увешаны
охотничьими трофеями - головами убитых зверей и оленьими
рогами. Голова весьма свирепого тигра висела на стене как
раз позади Алана, и выражение его лица сегодня, составляя
разительный контраст с его вчерашней томной бледностью, было
таким же, как у этого хищника.
   - Сильно сказано, мистер Скотт.
   - Не очень. Он был злобной и мстительной сволочью. Со
своей Скотт Индастриз Инкорпорейтед он погубил больше людей,
чем у меня пальцев на руках. Почему я должен любить его?
Вы ведь не выросли в доме промышленного магната?
   - Нет, - ответил Карелла, - я вырос в доме итальянского
иммигранта, простого пекаря.
   - Вы ничего не потеряли, можете мне поверить. Конечно,
старик не мог делать всего, что ему хотелось бы, но та
власть, которая у него была, окончательно его испортила.
Для меня он был чем-то вроде злокачественной опухоли, от
которой гниет все кругом. Мой папа. Дорогой старый
папочка. Проклятая сволочь.
   - Вчера, мне кажется, вы были очень расстроены из-за его
смерти.
   - Меня расстроил сам факт смерти. Смерть - это всегда
шок. Но я не любил его, можете мне поверить.
   - Вы ненавидели до такой степени, что могли убить его?
   - Да. Мог бы убить. Но я не убивал. Возможно, я сделал
бы это рано или поздно. Но это не моих рук дело. И поэтому
я хочу быть совершенно откровенным с вами. Мне ни к чему
оказаться втянутым в дело, к которому я не имею никакого
отношения. Вы подозреваете убийство, верно? Иначе вы не
крутились бы здесь так долго.
   - Ну...
   - Бросьте, мистер Карелла. Давайте будем честными друг с
другом. Вы знаете, что этого грязного старика убили.
   - Я ничего не знаю определенно, - сказал Карелла. - Он
был найден в запертой комнате, мистер Скотт. По правде
говоря, это очень похоже на самоубийство.
   - Конечно. Но мы оба знаем, что это не было
самоубийство, верно? В этой проклятой семейке найдутся
умники, по сравнению с которыми Гудини покажется младенцем.
Не поддавайтесь гипнозу запертой комнаты. Если кто-нибудь
очень сильно хотел, чтобы старик умер, он нашел бы способ
убрать его. И сделать все так, чтобы это выглядело как
самоубийство.
   - Кто, например?
   - Например, я, - сказал Алан. - Если бы я действительно
решил убить его, я нашел бы способ, не беспокойтесь. Кто-то
опередил меня, вот и все.
   - Кто?
   - Вам нужны подозреваемые? В вашем распоряжении вся
семейка.
   - Марк?
   - Конечно. Почему бы не Марк? Старик издевался над ним
всю жизнь. С четырнадцати лет Марк ни разу не поссорился с
ним. Ненависть копилась у него в душе, пока он улыбался
папочке. А чего стоит последняя пощечина! Старик отправил
Марка в крысиную нору в Нью-Джерси, где он проходил эту
несчастную практику, и он принят в фирму на великолепное
жалованье в пятнадцать тысяч долларов в год! Сын босса!
Этот сволочной старик больше платит своим конторским
служащим.
   - Вы преувеличиваете, - сказал Карелла.
   - Хорошо, я преувеличиваю. Но не думайте, что Марку
нравилось, как поступает с ним этот сукин сын. Ему
нисколько не нравилось, и у Дэвида тоже были причины
покончить с дорогим папочкой.
   - Например?
   - Например, прекрасная Кристин.
   - О чем вы говорите, мистер Скотт?
   - А как вам кажется?
   - Вы имеете в виду...
   - Конечно. Слушайте, я хочу вести с вами честную игру.
Можете мне поверить, я ненавижу так сильно, что могу
разделить с кем-нибудь свою ненависть. И я не хочу, чтобы
мне свернули шею за то, что кто-то прикончил кого-то, даже
по заслугам.
   - Значит, ваш отец...
   - Мой отец был похотливой старой жабой, он удерживал
Кристин в своем доме угрозой, что не будет давать Давиду ни
пенни, если они переедут от него. Точка. Неприятно, но
факт.
   - Весьма неприятно. А Кристин?
   - Попытайтесь поговорить с ней. Айсберг. Может быть, ей
нравился этот расклад, кто знает? Во всяком случае, она
хорошо знала, кто намазывает ей масло на бутерброд, можете
мне поверить.
   - Может быть, вы договорились, мистер Скотт, и сделали
это вместе. Есть такая возможность?
   - Эта семейка не может договориться даже сыграть партию в
бридж, - ответил Алан. - Удивительно, как мы смогли вместе
открыть эту дверь. Вы знаете слово "общность"? Так вот,
девиз Скоттов - "апартеид". Может быть, что-то изменится
теперь, когда он умер, но я сомневаюсь.
   - Значит, вы полагаете, что кто-то в этом доме - один из
ваших братьев или Кристин - убил вашего отца?
   - Да. Это мое мнение.
   - Через запертую дверь?
   - Через запертый банковский сейф, если угодно, через
стену в шесть дюймов толщиной. Там, где есть желание,
найдется и способ.
   - А тут было желание, и еще какое!
   Алан Скотт улыбнулся.
   - Я скажу вам кое-что, детектив Карелла. Если вы будете
вести расследование, исходя из наличия мотива, то сойдете с
ума. В этом столетнем особняке мы накопили столько мотивов,
что ими можно взорвать весь наш город.
   - А как вы считаете, мистер Скотт, я должен вести
расследование?
   - Я бы попытался понять, как неизвестный ухитрился
повесить старого мерзавца сквозь запертую дверь.
Представьте себе, как это было сделано, и вы узнаете, кто
это сделал. Я только предполагаю, мистер Карелла.
   - И, конечно, это самая легкая часть работы детектива, -
заметил Карелла. - Я ухожу. Мне больше здесь нечего делать
сегодня.
   - Вы вернетесь завтра?
   - Может быть. Если что-нибудь придет в голову.
   - А если не придет?
   - Значит, назовем это самоубийством. У нас есть мотивы,
как вы сами сказали, много мотивов. И у нас есть орудие
убийства. Чего у нас нет, молодой человек, так это
возможности.
   Я не гений, мистер Скотт. Я просто рабочая лошадь. Если
мы все же будем сомневаться в том, что это самоубийство, мы
поместим ваш случай в разряд открытых дел, - пожал плечами
Карелла.
   - Вы не производите такого впечатления, мистер Карелла.
   - Какого впечатления?
   - Впечатления человека, который легко сдается.
   Карелла долго смотрел на него.
   - Не путайте открытое дело с невостребованным письмом, -
сказал он наконец, - спокойной ночи, мистер Скотт.

   Когда в семь часов две минуты Тедди Карелла вошла в
дежурную комнату, Питер Бирнс подумал, что у него сейчас
будет сердечный припадок. Он видел, как Тедди шла по
коридору, и сначала не мог поверить своим глазам, но потом
узнал стройную фигуру и гордую походку жены Стива Кареллы.
Он быстро направился к барьеру.
   - Что вы делаете? - спросила Вирджиния.
   - Кто-то идет сюда, - ответил Бирнс и замолчал. Он не
хотел, чтобы Вирджиния узнала, что это жена Кареллы. Бирнс
видел, что Вирджиния Додж становилась все более нервной и
раздражительной с того момента, как избила Мейера, и боялся,
что Вирджиния сделает то же самое с Тедди, если узнает, кто
она такая. В углу комнаты Хейвз пытался оказать помощь
Мейеру, лицо которого было глубоко рассечено. Кусок нижней
губы, разбитой как раз посредине острой сталью револьверного
дула, свисал на подбородок. Хейвз терпеливо обрабатывал
раны и порезы йодом, время от времени приговаривая:
"Спокойно, Мейер, спокойно". Его голос звучал приглушенно,
словно он, как нитроглицерин, вот-вот взорвется.
   - Да, мисс? - сказал Бирнс.
   Тедди внезапно остановилась с внешней стороны барьера,
удивленно глядя на него. Если она правильно прочла по
движению губ слова лейтенанта...
   - Что я могу сделать для вас, мисс?
   Тедди моргнула.
   - Войдите сюда, вы! - кр