льным лечь на дно как можно ниже. - Старший помощник услышал протестующий плач Питера, которого положили ниц рядом с санитаркой, и умышленно прогнал все мысли о мальчике. Самолет - необычно выглядевший гидроплан незнакомого Николсону типа - по-прежнему направлявшийся прямо на них, был теперь на расстоянии полумили. Постоянно теряя высоту, он летел очень медленно: подобной конфигурации самолет явно не был предназначен для скоростного полета. Гидроплан плавно кренился, собираясь описать вокруг шлюпок круг. Наблюдавший за ним в бинокль Николсон заметил мелькнувшую на фюзеляже эмблему Восходящего Солнца, когда самолет сместился сначала к югу, затем к востоку. Тяжелый, неуклюжий аппарат, подумал старший помощник, достаточно неплохой для проведения низкоскоростной воздушной разведки. Николсон вдруг вспомнил три истребителя, безразлично кружившие над головами, когда они покидали "Вирому", и тут же пришел к заключению, переросшему в абсолютную уверенность. - Можете отложить оружие, - спокойно сказал он. - И подняться со дна шлюпки. Этому типу не нужны наши жизни. У японцев полно бомбардировщиков и истребителей, чтобы покончить с нами за несколько секунд. И если бы они ставили перед собой такую цель, то не прислали бы эту на ладан дышащую громадину, которую саму ничего не стоит уничтожить. Они бы прислали именно истребители и бомбардировщики. - Я так в этом не уверен. - Фарнхольма не прельщал отказ от намерения взять японский самолет на прицел карабина. - Я не доверяю этим подлецам ни на йоту. - И правильно делаете, - признал Николсон. - Однако я сомневаюсь, что у этого парня есть что-то, более опасное, чем пулемет. - Гидроплан продолжал описывать круги, по-прежнему держась на приличном расстоянии. - Похоже, мы нужны им, но обязательно живыми - хотя одному Богу известно, зачем. Пилот же, как говорят американцы, просто держит нас под колпаком. Чего я не могу понять, так это почему мы столь важны для них. Давайте полагаться на судьбу и немного подождем умирать. - Я согласен со старшим помощником. - Ван Эффен уже убрал оружие. - Этот самолет действительно - как вы сказали? - просто следит за нами. Он не причинит нам вреда, генерал, будьте покойны. - Может, так, а может, и нет. - Фарнхольм снял карабин с предохранителя. - Не вижу причин, по которым я не мог бы разок пальнуть по нему. Враг он, в конце концов, или нет? - Фарнхольм тяжело дышал. - Одна пуля в двигатель... - Вы не сделаете этого, Фостер Фарнхольм. - Голос мисс Плендерлейт был холодным, резким и властным. - Вы ведете себя как безответственное дитя. Немедленно положите оружие. - Фарнхольм начал остывать под ее яростным взглядом. - Зачем ворошить осиное гнездо? Вы в него выстрелите, и он - я надеюсь, вы понимаете это - выйдет из себя и отправит половину из нас на небеса. К сожалению, нет никакой гарантии, что вас не окажется среди уцелевшей половины. Николсон изо всех сил пытался сохранить невозмутимость. Он понятия не имел, сколько может продлиться плавание, пока же бурная антипатия между Фарнхольмом и мисс Плендерлейт обещала массу легкого развлечения: никто еще не слышал их говорящими в корректных тонах. - Значит так, Констанция, - начал Фарнхольм язвительно-спокойным голосом. - Вы не имеете права... - Я вам никакая не Констанция, - холодно отрубила она. - Сейчас же уберите оружие. Никто из нас не желает быть жертвой на алтаре вашей запоздалой доблести и совершенно неуместного сейчас боевого духа. - Одарив его спокойным ледяным взглядом, она подчеркнуто отвернулась. Вопрос был закрыт, а Фарнхольм - должным образом повержен. - Вы и генерал - вы что, давно знакомы? - отважился спросить Николсон. Она на секунду остановила свой испепеляющий взгляд на старшем помощнике, и он было подумал, что зашел слишком далеко. Но она поджала губы и кивнула: - Довольно давно. А для меня - невыносимо давно. За много лет до войны у него в Сингапуре был свой полк, однако я сомневаюсь, видел ли он его в глаза. Он, считай, жил в Бенгальском клубе. Пьянствовал, конечно. Беспробудно. - Клянусь небом, мадам! - вскричал Фарнхольм, устрашающе расширив глаза. - Будь вы мужчиной... - Ах, да успокойтесь вы, - устало перебила она. - Когда вы постоянно твердите об этом, меня начинает подташнивать. Фарнхольм пробурчал что-то под нос, но всеобщее внимание уже переключилось на самолет. Он по-прежнему кружил, неуклонно поднимаясь вверх, хотя это давалось ему с видимым трудом. На высоте приблизительно пяти тысяч футов гидроплан выровнялся и зашел на огромный круг четырех-пятимильного диаметра. - Как вы думаете, зачем он это сделал? - спросил Файндхорн удивительно чистым и сильным при его ранении голосом. - Весьма любопытно, вы не находите, мистер Николсон? Николсон улыбнулся ему. - Я-то думал, вы спите, сэр. Как вы теперь себя чувствуете? - Голодным и умирающим от жажды, Ах, благодарю вас, мисс Плендерлейт. - Он потянулся за кружкой, сморщился от внезапно пронзившей его боли и снова посмотрел на Николсона. - Вы не ответили на мой вопрос. - Прошу прощения, сэр. Трудно сказать. Подозреваю, что он собирается познакомить нас со своими друзьями и решил скорректировать высоту, используя нас, возможно, в качестве маяка. Но это только предположение. - Ваши предположения обладают печальным свойством оказываться чертовски правильными. - Файндхорн умолк и впился зубами в бутерброд с солониной. Прошло полчаса, и по-прежнему самолет-разведчик держался на том же почтительном расстоянии. Напряжение едва ли спало, но теперь по крайней мере стало очевидно, что у самолета относительно них нет прямых враждебных намерений. Минуло еще полчаса, и кроваво-красное солнце быстро заскользило вертикально вниз, по направлению к кайме зеркально-гладкого моря, темнеющего у мглистого восточного горизонта. На западе море не было совершенно ровным - один или два крошечных островка, вкрапленные в сверкающую поверхность воды, выступали черными бугорками в мягких солнечных лучах. И слева от шлюпки, может быть, в четырех милях к зюйд-зюйд-весту, над безмятежной гладью начинал едва заметно вырастать еще один, приземистый и больший по размерам остров. Вскоре после того, как показался этот клочок суши, самолет, теряя высоту, начал уходить на восток по длинной пологой дуге. Вэньер с надеждой посмотрел на Николсона. - У нашего сторожевого пса отбой, сэр? Похоже, отправился домой, в теплую постель. - Боюсь, что нет, четвертый. - Николсон кивнул в сторону исчезавшего самолета. - В этом направлении нет ничего, кроме моря на сотни миль, затем - Борнео, - а этот остров отнюдь не дом для нашего часового. Ставлю сто к одному, что он заметил своих. - Николсон взглянул на капитана. - Как вы считаете, сэр? - Вероятно, вы снова правы, черт вас раздери. - Улыбка Файндхорна скрасила грубость его слов и, словно бы выполнив свою миссию, исчезла. Вскоре, когда самолет принял горизонтальное положение на высоте около тысячи футов и вновь стал заходить на круг, глаза капитана посуровели. - Вы угадали, мистер Николсон, - тихо проговорил он, тяжело изогнувшись на своем месте и глядя вперед. - Сколько бы миль вы отмерили до того острова? - Две с половиной, сэр. Возможно, три. - Скорее всего три. - Файндхорн повернулся к Уиллоуби и кивнул на двигатель. - Можете вы выжать еще сколько-нибудь из этой тарахтелки, второй? - Еще узел, сэр, если повезет. - Уиллоуби положил руку на буксирный трос, тянувшийся к шлюпке Сайрена. - Или два, если обрезать это. - Не искушайте меня, второй. Прибавьте еще, не жалея двигателя. - Он кивком головы подозвал Николсона, и тот, передав румпель Вэньеру, подошел. - Ваши соображения, Джонни? - Касательно чего, сэр? Вида приближающегося судна или наших перспектив? - И того, и другого. - По поводу первого ничего сказать не могу - миноносец, эсминец, рыболовное судно, - все что угодно. Относительно же второго - что ж, теперь ясно: им нужны мы, а не наша кровь, - скривился Николсон. - Кровь будет потом. Пока же они возьмут нас в плен - со старой доброй пыткой молодым быстрорастущим бамбуком, вырыванием зубов и ногтей, водными процедурами, навозными ямами и прочими тонкостями. - Рот Николсона превратился в белую щель, глаза неотрывно смотрели на игравших на корме и смеющихся в полной беззаботности мисс Драхман и Питера. Файндхорн проследил за его взглядом и медленно кивнул: - Мне тоже больно смотреть на этих двоих. По-моему, им здорово вместе. - Он задумчиво потер поросший седой щетиной подбородок. - Представляете, какая будет пробка, пройдись она по Пикадилли? Николсон улыбнулся в ответ и посерьезнел: - Проклятые скоты. Вся эта японская братия. Господи, неужели все так просто и закончится? Файндхорн медленно кивнул. - Может быть... м-м... отсрочим наше пленение? Пусть пыточные тиски поржавеют еще немного? Эта идея имеет свои привлекательные стороны, Джонни. - Немного помолчав, он добавил: - По-моему, я что-то вижу. Николсон тут же поднес к глазам бинокль и заметил на горизонте силуэт судна, мерцавший в лучах садившегося солнца. Он передал бинокль Фарнхольму, плотно прижавшему его к глазам и вскоре возвратившему обратно старшему помощнику. - Кажется, Фортуна оставила нас окончательно, правда? - нарушил молчание капитан. - Будьте добры, проинформируйте людей. Мне не перекричать этот чертов двигатель. Николсон кивнул и обернулся. - Прошу прощения, но... в общем, боюсь, нас ждут неприятности. Японская подводная лодка нагоняет нас так, будто мы стоим на месте. Появись она на пятнадцать минут позже, мы бы успели дойти до того островка. - Николсон кивнул в юго-западном направлении. - Судя по всему, она настигнет нас на полпути. - И что же, вы думаете, случится потом? - Голос мисс Плендерлейт был спокоен, почти безразличен. - Капитан Файндхорн полагает - и я с ним согласен, - что нас, вероятно, попытаются захватить в плен. - Николсон криво улыбнулся. - Единственное, что я могу сказать вам прямо сейчас, мисс Плендерлейт: пленения мы постараемся избежать. Но это будет трудно. - Это будет невозможно, - холодно сказал Ван Эффен со своего места на носу. - Это подводная лодка, дружище. Что такое наши хлопушки против ее герметичного корпуса? Пули просто отскочат от него, как орехи. - Вы предлагаете "сдаться? - Николсон понимал логику слов Ван Эффена и знал, что страх голландцу чужд, - и все-таки он чувствовал смутное разочарование. - Обыкновенное самоубийство - вот что вы предлагаете. - Ван Эффен постукивал ребром ладони по планширу. - Мы всегда сможем изыскать возможность бежать позднее. - Вы, очевидно, не знаете японцев, - устало проговорил Николсон. - Это единственный и последний шанс, который нам предоставляется. - А я говорю, вы несете чушь! - Каждая черточка лица голландца излучала теперь неприязнь. - Давайте решим вопрос голосованием. - Он оглядел сидевших в шлюпке. - Кто из вас предпочитает... - Заткнитесь и не будьте кретином! - грубо сказал Николсон. - Мы не на политическом митинге, Ван Эффен. Мы на борту судна британского торгового флота, которое управляется не исполнительным комитетом, а исключительно своим капитаном. Капитан Файндхорн сказал, что мы окажем сопротивление, - значит, так оно и будет. - Капитан твердо это решил? - Абсолютно. - Примите мои извинения, - с легким кивком проговорил Ван Эффен. - Я уважаю и подчиняюсь власти капитана. - Благодарю вас. - С ощущением странного дискомфорта Николсон перевел взгляд на подводную лодку. Теперь, на удалении менее одной мили, она ясно виднелась основными своими частями. Гидроплан по-прежнему кружил над головой. Николсон посмотрел на него и нахмурился. - Лучше бы он отправлялся домой, - пробормотал он. - Он лишь все усложняет, - согласился Файндхорн. - Время бежит, Джонни. Через пять минут лодка будет здесь. Николсон рассеянно кивнул. - Нам прежде такая встречалась, сэр? - Скорее всего, да, - медленно проговорил Файндхорн. - Конечно, встречалась. - Николсон теперь был абсолютно убежден. - Легкая пушка на корме, пулемет на капитанском мостике и крупнокалиберное орудие в носовой части - трех и семь десятых - или четырехдюймовое - я точно не помню. Если они решат взять нас на абордаж, нам придется пройти борт о борт с их корпусом - возможно, прямо под боевой рубкой. Ни одна из пушек там нас не достанет. - Он покусал губу и всмотрелся вперед. - Через двадцать минут станет темнеть - ко времени же, когда лодка подойдет к нам, до острова останется не более полумили. Шанс, конечно, чертовски призрачный, но все-таки... - Он снова поднял бинокль и, посмотрев на подводную лодку, покачал головой. - Да, мне следовало помнить: эта четырехдюймовка оснащена бронированным щитом для орудийного расчета. Щит, наверное, складной или откидной. - Он прервался, забарабанив пальцами по краю планшира, и рассеянно взглянул на капитана. - Довольно сбивчиво звучит, сэр? - Не обращайте внимания, Джонни. - Файндхорн снова говорил с трудом. - Боюсь, моя голова не слишком ясна для подобного рода вещей. Если у вас есть какая-то идея... - Есть. Безумная, но может сработать. - Николсон быстро объяснил ее капитану и поманил Вэньера. - Вы ведь не курите, Вэньер, правда? - Нет, сэр. - Четвертый помощник смотрел на Николсона как на сумасшедшего. - С сегодняшнего дня начинаете. - Николсон порылся в кармане и выудил оттуда плоскую пачку "Венсона и Хеджеса" и коробок спичек. Отдав все это Вэньеру, он быстро снабдил его инструкциями. - Прямо с бушприта, сразу за Ван Эффеном. И не забудьте, все зависит от вас. Генерал? Можно вас на секунду? Фарнхольм удивленно поднял глаза и, перешагнув через две банки, сел рядом. Николсон секунду или две молча глядел на него, затем серьезным тоном спросил: - Вы действительно умеете обращаться с автоматическим карабином, генерал? - Господи всемогущий, приятель, конечно! - фыркнул Фарнхольм. - Я практически изобрел эту чертову штуковину. - Насколько вы метки? - не отступался Николсон. - Я - Бизли, - коротко ответил Фарнхольм. - Чемпион. Что еще, мистер Николсон? - Бизли? - Брови Николсона изумленно поползли вверх. - Королевский стрелок. - Голос Фарнхольма стал совершенно иным, чем ранее, - таким же спокойным, как у Николсона. - Бросьте консервную банку за борт, дайте ей отойти на сотню футов, и я продемонстрирую вам. Я в два счета превращу ее в решето. - Тон генерала не оставлял сомнений в его правдивости. - Никаких демонстраций, - торопливо проговорил Николсон. - Только этого нам сейчас не хватало. Японцы должны быть уверены, что у нас нет даже хлопушки. Так вот, что мне от вас потребуется... Указания старшего помощника были коротки и сжаты, равно как и касающиеся действий остальной части пассажиров. Небо на западе по-прежнему сияло гаммой красного, оранжевого и золотого оттенков. Полосатые облака на горизонте купались в последних лучах солнца, которое, окончательно скрывшись, - о чем возвестил посеревший восток, - освободило место несшейся где-то над морем тропической ночи. Черная, мрачная и угрожающая в собиравшихся сумерках подводная лодка под углом подходила к шлюпке со стороны правого борта, светясь в начавшей фосфоресцировать воде. Дизели лодки постепенно успокоились до приглушенного бормотания, черная зловещая пасть тяжелого носового орудия покачивалась и медленно смещалась назад, пока судно приспосабливалось к движению маленькой шлюпки. Вскоре из боевой рубки подводной лодки раздалась резкая непонятная команда. Маккиннон по знаку Николсона заглушил двигатель, и огромный железный корпус лодки со скрежетом прошелся вдоль борта шлюпки. Николсон, вытянув шею, окинул быстрым взглядом палубу и боевую рубку судна. Большое носовое орудие было повернуто в сторону шлюпки, но ствол смотрел поверх их голов - как и предполагал старший помощник, у пушки был ограниченный угол склонения. Легкая кормовая пушка, однако, была точно наведена на самую середину шлюпки, что говорило о частичной ошибочности расчета Николсона. Дела это, тем не менее, не меняло - им в любом случае пришлось бы рисковать. В боевой рубке находились три человека, двое из них были вооружены - офицер - пистолетом, а матрос - чем-то похожим на пистолет-пулемет. У подножия рубки стояли еще пять или шесть матросов и только один из них - с оружием. В качестве приемной группы они выглядели довольно устрашающе, однако Николсон ожидал худшего. Он полагал, что предпринятое шлюпкой в последний момент резкое изменение курса, выведшее их прямо к левому борту подводной лодки, под покров застилавшего восток мрака - может быть понято японцами как паническая попытка к бегству, захлебнувшаяся в собственной тщетности. Капитан подводной лодки наверняка был уверен, что шлюпка не представляет собой никакой угрозы и что действовал он со всеми возможными предосторожностями, дабы в случае чего подавить жалкое сопротивление. Три судна - подводная лодка и две шлюпки - все еще двигались со скоростью примерно два узла, когда с палубы лодки, извиваясь, упала веревка. Вэньер автоматически поднял конец и, обернувшись, посмотрел на Николсона. - Игра окончена, четвертый, - с мрачной покорностью проговорил Николсон. - С кулаками и парой ножей против этой шайки не попрешь. - Весьма, весьма благоразумно. - Офицер высунулся из боевой рубки, сложив на груди руки со стволом пистолета на сгибе локтя. С самодовольной ухмылкой, обнажавшей белизну зубов на покрытом мраком лице, он любовался собой и своим английским. - Сопротивление было бы обременительно для всех нас, не так ли? - Убирайтесь к черту! - буркнул Николсон. - Какая неучтивость. Типичный англосакский недостаток воспитанности. - Офицер печально покачал головой, смакуя происходящее. Внезапно он выпрямился и взглянул на Николсона поверх ствола пистолета. - Будьте осмотрительны! - Его голос прозвучал словно щелчок кнута. Николсон медленно и равнодушно вытащил сигарету из протянутой Уиллоуби пачки, так же неторопливо зажег спичку, дал прикурить себе и второму механику и движением пальцев отправил спичку за борт. - Ах! Ну конечно! - раздался отвратительный смешок офицера. - Пресловутая английская флегматичность! Даже когда зубы стучат от страха, необходимо поддерживать репутацию, особенно перед лицом команды. И еще один! - Чиркнувшая на бушприте спичка бликами осветила склоненную голову Вэньера с зажатой между губами сигаретой. - Клянусь всеми святыми, это действительно патетично. - Тон его резко изменился: - Но довольно... этих дурацких выходок. Немедленно на борт. Все без исключения. - Он ткнул пистолетом в сторону Николсона. - Вы первый. Николсон поднялся, опершись одной рукой о корпус подводной лодки, другую плотно прижав к бедру. - Что, черт вас побери, вы собираетесь с нами делать? - Громко, почти срываясь на крик, спросил он с отрепетированной дрожью в голосе. - Убьете всех? Запытаете до смерти? Отправите в Японию, в свои проклятые концлагеря? - Теперь он действительно в страхе и отчаянии кричал, увидев, что спичка Вэньера не перелетела через борт и услышав неожиданно громкое шипение с бушприта. - Лучше уж пристрелите всех нас прямо сейчас, вместо того, чтобы... С захватывавшей дух внезапностью с бушприта донесся яростный свист: два фонтана искр, огня и дыма взметнулись в темнеющее небо над палубой подводной лодки под углом шестьдесят градусов; и затем два сверкающих огненных шара ярко вспыхнули в небе, когда обе шлюпочные парашютные осветительные ракеты воспламенились почти одновременно. Человек должен не быть простым смертным, чтобы не поддаться невольному, непобедимому искушению взглянуть на два взлетевших в небо факела, - японцы тоже сверхлюдьми не являлись. Подобно марионеткам в руках неведомого кукловода, они полуобернулись от шлюпки, вытянув шеи и запрокинув вверх головы. Так они и встретили свою смерть. Треск автоматических карабинов, винтовок и пистолетов постепенно стих, раскатившись эхом по безмолвному спокойному морю, и Николсон прокричал всем лечь ничком на дно шлюпки. В этот момент два мертвых матроса сползли с кренящейся палубы субмарины и рухнули на корму шлюпки. Один чуть ли не припечатал старшего помощника к планширу, второй, болтая безжизненными ногами и руками, падал прямо на маленького Питера и двух санитарок, но Маккиннон оказался на месте раньше: два тяжелых всплеска прозвучали почти как один. Прошла секунда, две, три. Николсон стоял на коленях, смотря наверх и в напряженном ожидании стиснув кулаки. Сначала он слышал лишь шарканье ботинок и глухой ропот голосов, доносившийся из-за щита большого орудия. Минула еще секунда, потом вторая. Глаза Николсона рыскали по палубе подводной лодки. Быть может, кто-то еще желает принять славную смерть во имя императора. Старший помощник не питал иллюзий по поводу фанатичной смелости японцев. Но пока все было спокойно, как смерть. Застреленный Николсоном офицер устало свисал с боевой рубки, все еще держа пистолет в обмякшей руке; еще двое валялись поодаль от него. Четверо бесформенной массой лежали у подножия рубки. Двух, стоявших у кормовой пушки, не было вообще: автоматический карабин Фарнхольма снес их за борт. Напряжение становилось невыносимым. Хотя у большого орудия и был небольшой угол склонения и оно не могло поразить шлюпку, в памяти у Николсона копошились обрывки слышанных историй об ужасном эффекте стреляющих прямо над тобой морских пушек. Кто знает, может быть, контузия от выстрела, произведенного со столь близкого расстояния, окажется фатальной. Внезапно Николсон стал тихо проклинать собственную глупость, затем быстро повернулся к боцману. - Заводите двигатель, Маккиннон. Затем дайте задний ход, - как можно быстрее. Боевая рубка загородит нас от орудия, если мы... Слова утонули в грохоте орудия. Это был даже не грохот - глухой, безжизненный щелчок бича, оглушительный по своей плотности. Длинный красный язык пламени вырвался из чрева орудия, почти касаясь шлюпки. Снаряд плюхнулся в море, вздымая внушительную стену брызг и столб воды, поднявшийся на пятьдесят футов в небо. Затем все утихло, дым рассеялся, и Николсон, отчаянно мотая головой, понял, что по-прежнему жив, что японцы судорожно готовят новый заряд и время пришло. - Приготовьтесь, генерал, - сказал он, заметив поднимавшегося на ноги Фарнхольма. - Ждите моего приказа. - Он быстро оглянулся на бушприт, где прогромыхала винтовка. - Промахнулся, - с раздражением в голосе проговорил Ван Эффен. - Только что через край боевой рубки выглядывал офицер. - Держите винтовку наготове, - распорядился Николсон. Он услышал детский плач и понял, что разрыв орудия до смерти напугал ребенка. С яростно искаженным лицом старший помощник прокричал Вэньеру: - Четвертый! Возьмите сигнальный комплект. Запустите в боевую рубку пару ракет. Это отвлечет наших желтых друзей. - Говоря, Николсон вслушивался в передвижения команды субмарины. - Всем не спускать глаз с рубки и люков по всему корпусу. Прошло, вероятно, еще пять секунд, прежде чем старший помощник различил звук, которого давно ждал: скрежет снаряда в казеннике и твердый хлопок закрывшегося затвора. - Огонь, - скомандовал он. Фарнхольм даже не потрудился поднять оружие к плечу и стрелял, зажав ложе карабина между локтем и боком, совершенно, казалось, не целясь. Это ему и не нужно было - он предстал еще лучшим снайпером, чем говорил. Произведя не более пяти выстрелов и положив все пули аккурат в ствол орудия, он камнем упал на дно шлюпки, когда последняя из них врезалась в снаряд, и тот сдетонировал. Несмотря на страшный грохот, с коим обычно вылетает снаряд, звук разрыва в казеннике был странно приглушенным. Зато зрелищность последующего эффекта оказалась поистине неописуемой. Массивное крупнокалиберное орудие сорвало с лафета, и оно разлетелось на тысячи кусков покореженного металла, с неистовым лязгом отскакивавших от боевой рубки и со свистом проносившихся над морем, окружая субмарину кольцом беспорядочных брызг. Члены орудийного расчета, видимо, так и умерли, не ведая того, что на расстоянии вытянутой руки от их лиц взорвалось столько тротила, сколько хватило бы для уничтожения Лондонского моста. - Благодарю вас, генерал, - вставая на ноги, произнес Николсон, стараясь говорить спокойно. - Прошу извинить меня за все, что я когда-либо про вас говорил. Боцман, полный вперед. - Две шипящие малиновые ракеты описали в воздухе арки и благополучно приземлились внутри боевой рубки, высвечивая комингс ярко-красным сиянием. - Отлично сработано, четвертый. Вы, можно сказать, решили исход сегодняшнего дня. - Мистер Николсон? - Сэр? - Николсон посмотрел на капитана. - Может быть, благоразумнее задержаться здесь ненадолго? Никто из них не рискнет сейчас высунуть голову из люка или рубки. Через десять-пятнадцать минут станет достаточно темно, чтобы достигнуть того острова безо всяких выстрелов за спиной. - Боюсь, что нет, - извиняющимся тоном отозвался Николсон. - Пока японцы в растерянности, однако довольно скоро очухаются, и, как только это произойдет, мы попадем под душ ручных гранат. А чтобы забросать шлюпку гранатами, - первая же из которых покончит с нами, - голову высовывать необязательно. - Конечно, конечно. - Файндхорн грузно опустился на свою скамью. - Действуйте, мистер Николсон. Николсон взялся за румпель, совершил тяжелый разворот на сто восемьдесят градусов, волоча за собой вторую шлюпку, обогнул тонкую, похожую на рыбий хвост корму субмарины, - в то время как четыре человека с оружием в руках не моргая следили за палубами, - и замедлил ход, немного не доходя до капитанского мостика, чтобы Фарнхольм длинной выверенной очередью размозжил хрупкий боевой механизм кормового орудия. Капитан Файндхорн медленно, понимающе кивнул. - Долой осадное орудие. Вы не упускаете ничего, мистер Николсон. - Надеюсь, что так, - покачал головой Николсон. - Очень надеюсь. Остров лежал, наверное, в полумиле от субмарины. Пройдя четверть пути, Николсон нагнулся, достал одну из двух стандартных шлюпочных плавучих дымовых шашек, сорвал дисковую пломбу, выдернул разблокирующую вилку и тут же швырнул воспламенившуюся шашку за корму, достаточно далеко, чтобы ее успела миновать шлюпка Сайрена. Густое облако оранжевого дыма неподвижно повисло в безветренном воздухе, образовав за шлюпками непроницаемую завесу. Через одну или две минуты сквозь оранжевую стену начали пробиваться пули с подводной лодки, просвистывая над головами или врезаясь фонтанчиками в воду вокруг шлюпок. Ни одна из них не причинила никакого вреда: охваченные слепой яростью, японцы стреляли наугад. Четыре минуты спустя, когда первая шашка с шипением догорала, через борт полетела вторая, и задолго до того, как и она потухла, шлюпки благополучно достигли острова. IX Едва ли это можно было назвать островом. Островком - возможно. Но не более того. Овальный по форме, этот клочок суши протянулся всего миль на сто пятьдесят от своей северной оконечности до южной. Идеально овальным он тоже не был: по обоим берегам море проело две глубокие выемки, почти напротив друг друга, - так что островок практически был разделен пополам. Обойдя из предосторожности вокруг него, Николсон выбрал южную из двух бухт, где они и высадились на берег, зачалив шлюпки за пару тяжелых камней. Восточная оконечность острова была низкой, каменистой и голой, но на западной рос низкорослый кустарник и чахлая трава. В южной же стороне возвышался холм, и примерно посредине склона они обнаружили небольшую пещеру, если не сказать нишу, куда Николсон и поторопил пассажиров после высадки. Капитана и капрала Фрейзера пришлось нести, однако маршрут был коротким, и не прошло и десяти минут, как все, нагрузившись запасами пищи, воды и переносным оснащением, укрылись в пещере. С заходом солнца и легким бризом небо медленно заполняли шедшие с северо-востока облака, гася ранние вечерние звезды. Тем не менее было еще достаточно светло, чтобы воспользоваться биноклем, и Николсон не отрывался от него почти две минуты. Все в пещере беспокойно наблюдали за ним. - Итак? - нарушил тишину Файндхорн. - Они огибают западную оконечность острова, сэр. И довольно близко от берега. - Но я их не слышу. - Должно быть, используют аккумуляторное питание. Зачем, не знаю. Ван Эффен прочистил горло: - И каков, думаете, будет их следующий шаг? - Понятия не имею. Останься у них хотя бы одно из двух орудий, они бы выбили нас отсюда за две минуты. - Николсон показал на каменистый кряж, опоясывающий пещеру с юга. - Возможно, они попытаются высадиться в нескольких местах и окружить нас. Возможно, атакуют в лоб. - Он снова поднес к глазам бинокль. - Как бы то ни было, уйти отсюда с пустыми руками они не могут, скорее сделают массовое харакири. - Они не уйдут, - необычайно убежденно проговорил Файндхорн. - Погибло слишком много их товарищей. Некоторое время тишину нарушал лишь приглушенный ропот голосов, потом раздался голос Сайрена: - Мистер Николсон? Николсон опустил бинокль и посмотрел через плечо. - Да? - Мы тут посовещались и хотим внести предложение. - Обращайтесь к капитану. Командует здесь он. - Николсон опять поднял бинокль. - Прекрасно. Дело в следующем, капитан Файндхорн: совершенно очевидно, что вы нам не доверяете. Вы вынудили нас занять отдельную шлюпку - и, полагаю, не оттого, что мы не принимаем душ два раза на дню. Вы считаете - и напрасно, уверяю вас, - что за нами нужен глаз да глаз. Я хочу сказать, что мы являемся для вас... мм-м... обузой. Мы, с вашего позволения, предлагаем избавить вас от нее. - Ради Бога, давайте по существу, - с раздражением сказал Файндхорн. - У меня нет времени слушать ваши сладкие речи. - Я предлагаю отпустить нас и избавиться от лишних хлопот. Мы же предпочитаем попасть в плен к японцам. - Что?! - с негодованием воскликнул Ван Эффен. - Господи всемогущий, сэр! Да я скорее их всех поубиваю. - Прошу вас! - Файндхорн с любопытством взглянул на Сайрена. - Просто ради интереса - как вы намереваетесь сдаться? Пойдете вниз по склону, по направлению к бухте? - Хотя бы. - И какова же гарантия, что вас не убьют где-нибудь на полпути? Или, если вам удастся попасть в плен, - что вас не запытают там до смерти? - Не отпускайте их, сэр, - настойчиво вклинился Ван Эффен. - Не тревожьтесь, - сухо проговорил Файндхорн. - Я не намерен удовлетворять эту смехотворную просьбу. Вы остаетесь, Сайрен, хотя, видит Бог, вы не нужны нам. Прошу вас, не считайте нас за идиотов. - Мистер Николсон! - вскричал Сайрен. - Но вы же понимаете... - Замолчите, - отрывисто сказал Николсон. - Вы слышали слова капитана. Насколько мы, по-вашему, наивны? Никто из вас не рискнет своей драгоценной шеей, существуй хоть малейшая вероятность попасть под пули или пытки японцев. Готов поспорить... - Уверяю вас... - попытался перебить Сайрен, но Николсон остановил его. - Поберегите легкие. Вы думаете, вам кто-нибудь поверит? Вы каким-то образом заодно с японцами - а у нас и так слишком много проблем, чтобы добавлять себе еще семерых противников. - Последовала пауза, после которой Николсон задумчиво продолжил: - Жаль, что вы обещали этому человеку виселицу, капитан Файндхорн. Думаю, Ван Эффен с первого раза попал в точку: дышать бы стало значительно легче, если бы мы пристрелили всю эту компанию прямо сейчас. Скорее всего, нам все равно придется это сделать. Наступило долгое молчание, затем Файндхорн спокойно сказал: - Благодарите Бога, что мы не убийцы, подобные вам. Но зарубите, пожалуйста, себе на носу - чтобы последнее предположение мистера Николсона осуществилось, нужна лишь малейшая провокация с вашей стороны. - А теперь, не будете ли вы так добры отойти немного назад? - обратился Николсон, - к самому краю. И, по-моему, не повредит небольшой обыск ваших карманов. - Все уже сделано, мистер Николсон, - уверил его капитан. - Мы изъяли у них целый арсенал прошлой ночью. Лодка по-прежнему видна? - Почти прямо к югу, сэр. Примерно в двухстах ярдах от берега. Внезапно он опустил бинокль и, резко пригнувшись, метнулся внутрь пещеры. На рубке подводной лодки зажегся прожектор, и ослепительно белый луч стал описывать быстрые дуги по скалистому побережью острова. Почти сразу же наткнувшись на небольшую выбоину в береговой линии, где находились шлюпки, он задержался на несколько секунд и стал медленно взбираться вверх по склону, постепенно подкрадываясь к пещере. - Генерал! - окликнул Николсон. - С удовольствием, - буркнул Фарнхольм. Он поднял карабин к плечу, прицелился и выстрелил. Одного выстрела оказалось достаточно: сквозь утихавшее эхо послышался отдаленный звон разбитого стекла, и белое сияние прожектора поблекло до слабого красноватого свечения, вскоре исчезнувшего совершенно. - Вы не побудете с нами еще несколько дней, генерал? - мрачно произнес Файндхорн. - Похоже, вы очень понадобитесь... Едва ли продуманный шаг с их стороны, не правда ли, мистер Николсон? Они ведь уже получили один урок генерала. - Достаточно продуманный, - не согласился Николсон. - Они обнаружили наши шлюпки и по вспышке карабина знают теперь, где прячемся мы. Выяснение этого могло стоить им массу времени и нескольких жизней, высадись они сразу. По большому счету, их интересовали шлюпки, а не мы. Если они лишат нас возможности выбраться с острова, мы окажемся в западне, и они нас возьмут в любое удобное для них время - на досуге, например, или при свете дня. - Боюсь, вы правы, - медленно проговорил Файндхорн. - Шлюпки для них важнее. Полагаете, их потопят с субмарины? В таком случае мы не сможем им помешать. - Не с субмарины, - покачал головой Николсон. - Шлюпок они не видят, и вся ночь у них уйдет на пальбу по ним наугад - нужно, как минимум, сто удачных попаданий. Гораздо заманчивее выглядит десант - распороть днища и пробить воздушные ящики или же просто взять шлюпки на буксир, либо - увести их на веслах. - Но... как они попадут на берег? - спросил Вэньер. - Если надо, поплывут, - большинство субмарин оснащено складными или надувными лодками. Для действий в прибрежных водах они довольно эффективны. Несколько минут никто не произносил ни слова. Маленький Питер что-то бормотал во сне, а Сайрен с его людьми неслышно шептались в дальнем углу пещеры. Затем раздалось покашливание Уиллоуби, пытавшегося привлечь к себе внимание. - Мне пришла в голову мысль. Николсон улыбнулся в темноте. - Будьте осторожны, Уилли. - "Не терпит низменная зависть достоинств, ей непостижимых", - надменно проговорил Уиллоуби. - Мой план прост, как и все истинно гениальное. Давайте уплывем. - Блестяще, - с едким сарказмом проговорил Николсон. - С обмотанными веслами при лунном свете. И далеко мы, по-вашему, уйдем? - Тьфу-ты! Не надо меня недооценивать. Конечно, мы включим двигатели! Дайте мне час на выхлопную трубу и дефлекторы, и я гарантирую, что в ста футах от шлюпки двигателя не будет слышно. Да даже если нас и услышат, - вы хоть понимаете, насколько трудно определить направление движения в ночи по едва уловимому шуму? Свобода зовет, джентльмены. Давайте без проволочек. - Уилли, - мягко произнес Николсон, - у меня для вас новости. Человеческое ухо создано не для определения направления движения, и японцы на него полагаться не будут. У них есть гидрофоны - очень чувствительные, и им наплевать, заглушили вы выхлопную трубу или нет, им вполне достаточно исходящих от гребного винта колебаний. - Ну и черт с ними, - горячо сказал Уиллоуби. - Не будем отчаиваться. Уиллоуби придумает что-нибудь еще. - Не сомневаюсь, - добродушно сказал Николсон. - Не забудьте только, что северо-восточный муссон продлится еще пару месяцев и было бы хорошо, если бы... Вниз все, вниз! Первые пули глухо вспахали землю вокруг, с визгом рикошетируя от камней и угрожающе посвистывая над головой. На палубе значительно приблизившейся к берегу субмарины открыли заградительный огонь, и казалось, что, по крайней мере, дюжина автоматов и, как минимум, два пулемета заговорили одновременно. На борту весьма точно засекли вспышку карабина: стрельба велась скученно. - Кто-нибудь ранен? Никого не задело? - Низкий хриплый голос капитана едва был слышен в грохоте стрельбы. Реакции не последовало, и Николсон ответил за всех: - Не думаю, сэр. В тот момент я был единственным в зоне видимости. - Уже хорошо. Но пока никакого ответного огня, - предупредил Файндхорн. - Особых причин подставлять головы под пули нет. - Он с явным облегчением понизил голос: - Мистер Николсон, это окончательно сбивает меня с толку. Истребители нас не тронули, когда мы покидали "Вирому", подводная лодка не пыталась нас потопить, и даже гидроплан оставил нас в покое после пальбы на субмарине. Теперь же они что есть мочи стараются превратить нас в кучу дуршлагов. Никак я не возьму этого в толк. - Я тоже, - признался Николсон. Он невольно поморщился, услышав свист пролетевшей над головой пули. - Мы не можем сидеть здесь, игнорируя опасность, сэр. Это отвлекающий огонь для атаки на шлюпки. В противном случае стрельба бессмысленна. Файндхорн тягостно кивнул: - Что вы хотите предпринять! Боюсь, я буду для вас мертвым грузом. - Пока что вы еще не мертвы, - мрачно проговорил Николсон. - Разрешите взять нескольких людей и спуститься на берег, сэр. Мы должны остановить их. - Знаю, знаю... Удачи, дружище. Через несколько мгновений Николсон и еще шесть человек перекатились через кряжистый вал, тут Николсон прошептал что-то на ухо Вэньеру, подхватил под руку генерала и возвратился с ним к восточной бровке пещеры. Они опустились на землю, вглядываясь в темноту. Николсон приблизил губы к уху генерала: - Запомните - только наповал. И лишь почувствовал, как Фарнхольм кивнул во мраке. Ждать долго не пришлось. Через секунд пятнадцать они услышали первый, едва уловимый осторожный шорох и следом - резкий, хриплый оклик Файндхорна. В ответ, однако, раздался еще один зловещий шорох, а затем - сбивчивая дробь ботинок. В то же мгновение Николсон включил фонарь, вырвавший из темноты три бегущих силуэта с поднятыми руками, и тут же раздался треск автоматического карабина Фарнхольма. Донесся звук падающих тел, после чего тьма и безмолвие вновь слились воедино. - Черт! Совсем забыл про этих. - Николсон уже полз к пещере, закрыв ладонью луч фонаря. Он ненадолго осветил мертвых. - Два топорика из шлюпки номер два, сэр. В ближнем бою они орудуют ими, как никто. - Он направил луч фонаря в другой конец пещеры. Сайрен по-прежнему сидел там с невозмутимым выражением лица. Николсон знал, что Сайрен был виновен, виновен, как сам грех; это он послал троих своих людей помахать томагавками, а сам остался в безопасной тени. - Идите сюда, Сайрен. - Голос старшего помощника был сродни выражению лица Сайрена. - Остальные не доставят неприятностей, сэр. Сайрен поднялся на ноги, сделал несколько шагов вперед и упал как подкошенный, получив от Николсона яростный удар рукояткой морского "кольта" в ухо. Сила удара была достаточной, чтобы проломить череп, о чем и оповестил характерный хруст. Не успел Сайрен рухнуть на землю, как Николсон уже спешил к шлюпкам, ощущая дыхание генерала за спиной. За тридцать ярдов от бухты они услышали резкий шквал выстрелов, а затем крики боли, ругань и возбужденные вопли; затем еще один огневой град, звуки ударов и борьбы и бултыханье в воде неистово сражавшихся людей. В десяти ярдах от моря Николсон, не сбавляя бега, включил на ходу фонарь, увидел дерущихся на мелководье вокруг шлюпок и прямо перед собой спину офицера, занесшего меч над головой упавшего Маккиннона. Старший помощник одним прыжком покрыл требуемое расстояние, обхватил японца сзади за горло, одновременно выстрелив ему в спину из пистолета. И снова взметнулся луч фонаря, остановившись ненадолго на Уолтерсе и японском матросе, яростно молотивших друг друга, разбрасывая вокруг брызги и перекатываясь в помутневшей воде. Здесь ничего сделать было нельзя - слишком велика была опасность попасть в своего. Луч снова поднялся и тут же замер. Одна из шлюпок прочно села на мель, развернувшись почти параллельно берегу. Два японских матроса по колено в воде возились у кормы. Один из них, ссутулившись, нагнул голову, второй стоял прямо, занеся правую руку за голову. Несколько долгих секунд они были как бы парализованы бившим в глаза светом, затем ссутулившийся выпрямился, что-то выхватив из поясной сумки, а второй бросился вперед, выпрастывая вверх занесенную за голову руку. Николсон, резко поднимая "кольт", решил, что опоздал. Но опоздали и японцы: их остановил треск карабина Фарнхольма и они с тяжеловесной неторопливостью стали клониться вперед, поворачиваясь на налитых свинцом ногах. Один плашмя рухнул в воду, другой, грузно перевалившись через планшир шлюпки, упал на ее кормовые шкоты с глухим стуком, за которым моментально последовал грохот гранаты, разорвавшейся в его руке. После яркой вспышки взрыва темнота словно уплотнилась. Николсон решился на еще один короткий обзор с фонарем и щелкнул выключателем. Все его люди были на ногах, враги же перестали быть врагами, спокойно лежа на отмели. У них с самого начала почти не было шансов выжить: полагая, что команда "Виромы" оградительным огнем, они совсем не ожидали внезапной атаки в самый неблагоприятный для нее момент - во время высадки в воду с резиновых лодок. - Кто-нибудь ранен? - Николсон старался говорить тихо. - Уолтерс, сэр, - по примеру старшего помощника почти неслышно ответил Вэньер. - И довольно тяжело, думаю. - Дайте-ка взглянуть. - Николсон подошел к Вэньеру, прикрыв ладонью включенный фонарь. Четвертый помощник осторожно держал левое запястье Уолтерса с кровавой зияющей раной. Вэньер уже успел стянуть руку Уолтерса жгутом из носового платка, и ярко-красная кровь теперь очень медленно скапливалась в ране. Николсон потушил фонарь. - Нож? - Штык, - проговорил Уолтерс на удивление ровным голосом. Он пихнул ногой неподвижную обмякшую фигуру. - Я отнял его. - Так я и подумал, - сухо сказал Николсон. - Ваше запястье ни к черту. Пусть мисс Драхман обработает его. Боюсь, пройдет некоторое время, прежде чем вы снова сможете пользоваться рукой. "Или никогда", - мрачно подумал про себя старший помощник. Сухожилия были полностью разорваны, и, скорее всего, то же самое произошло с лучевым нервом. Паралич - в любом случае. - Лучше уж, чем в сердце, - весело проговорил Уолтерс. - Мне это на самом деле нужно. - Поднимайтесь наверх как можно быстрее. Все остальные ступайте с ним. Только не забудьте назваться. Капитан держит оружие под рукой. Боцман, вы остаетесь со мной. - Он внезапно прервался, услышав плеск рядом с ближайшей шлюпкой. - Кто там? - Я, Фарнхольм. Просто осматриваюсь, старина. Дюжины, их здесь, действительно, дюжины. - О чем вы, черт побери? - раздраженно спросил Николсон. - О гранатах. Полные сумки. Здесь вот парень - просто ходячий арсенал. - Будьте добры, соберите их. Они нам могут понадобиться. Возьмите кого-нибудь в подмогу. Николсон и Маккиннон дождались, пока все не ушли, и направились вброд к ближайшей шлюпке. Едва они приблизились к ней, как во тьме на юге застрочили два пулемета, изрыгая вереницы трассирующих пуль, врезавшихся в море, поднимая облака светящейся водяной пыли. - К чему бы это, сэр? В его мягком шотландском говоре слышалось замешательство. Николсон усмехнулся в темноте. - Остается только гадать, боцман. Похоже, десант должен был подать сигнал - фонарем или как-нибудь еще - в случае благополучной высадки на сушу. На берегу же произошла некая осечка - вот наши друзья на субмарине и мыкаются. Сигнала не поступило, и они решили открыть огонь. - Но если это все, что им нужно, почему бы нам не послать им весточку? Николсон некоторое время молча смотрел во мраке на боцмана, затем тихо рассмеялся: - Гениально, Маккиннон, просто гениально. Раз уж они в замешательстве и считают, что десант на берегу пребывает в таком же состоянии, значит, у любого сигнала есть шанс пройти. Николсон оказался прав. Подняв руку над планширом шлюпки, он беспорядочно пощелкал фонарем и быстро убрал руку вниз. Для любого опытного пулеметчика подобный световой точечный ориентир стал бы манной небесной, однако темнота и безмолвие остались нерушимы. И даже неясный силуэт мирно лежавшей в море подводной лодки был просто тенью, зыбкой и нематериальной, как плод разыгравшегося воображения. Далее прятаться было не только нецелесообразно, но и опасно. Они неторопливо поднялись на ноги и осмотрели шлюпки при свете фонаря. Шлюпка номер два была продырявлена в нескольких местах, но везде - выше ватерлинии; и если и набрала воды, то немного: лишь некоторые из ее герметических воздушных ящиков были пробиты, однако уцелевшие обеспечивали необходимую плавучесть. В лодку номер один угодило еще меньше случайных пуль, но она уже тяжело осела на мелководье. Заливавшая ее днище вода окрасилась кровью изувеченного японского моряка, свисавшего с планшира. Взрыв гранаты, оторвавший японцу руку и снесший ему половину лица, проделал в днище сквозную дыру, содрав участок шпунтового пояса и расщепив смежные доски. Николсон выпрямился и посмотрел на Маккиннона. - Пробоина, - коротко буркнул он. - Да такая, что в нее можно просунуть голову вместе с плечами. Ее не залатать и за день. Но Маккиннон его не слушал. Переместив луч фонаря, он вглядывался внутрь шлюпки. Когда он заговорил, голос его звучал с отстраненным безразличием: - Это уже неважно, сэр. Двигатель мертв. - Помолчав, он спокойно продолжил: - Магнето, сэр: граната, видимо, взорвалась прямо под ним. - О, Господи, только не это! магнето? Возможно, второй механик... - Его не починить никому, - убежденно перебил Маккиннон. - Тут и чинить-то, в общем, нечего. - Понимаю, - тяжело кивнул Николсон, глядя на развороченное магнето и начиная ощущать в голове пустоту от осознания последствий. - Немного от него осталось, правда? Маккиннон поежился: - У меня даже мурашки по спине побежали. - Он покачал головой и, даже когда Николсон погасил фонарь, не мог оторвать взгляда от шлюпки. Потом слегка коснулся руки старшего помощника. - Знаете что, сэр? До Дарвина длинный, очень длинный путь на веслах. Ее звали Гудрун, как она им сказала. Гудрун Йоргенсен Драхман: Йоргенсен - в честь дедушки по материнской линии. На три четверти датчанка, она родилась в Оденсе в День перемирия 1918 года. Не считая двух коротких пребываний в Малайзии, она всю жизнь прожила в родном городе, пока не закончила курсы санитарок и медсестер и не отправилась на плантации своего отца, раскинувшиеся под Пенантом. Это случилось в августе 1938 года. Николсон лежал на спине на склоне возле пещеры, сложив руки за головой, вперясь невидящими глазами в темный балдахин облаков и ожидая, когда она продолжит рассказ. Прошло две, затем три минуты, а девушка все молчала. Николсон понемногу зашевелился и повернулся к ней. - Вы за много миль от дома, мисс Драхман. Дания - вы любите ее? - Когда-то любила. - Категоричность ее тона словно бы пресекла дальнейшие попытки проникнуть в ее тщательно оберегаемые воспоминания. Будь прокляты японцы, будь проклята их чертова субмарина, яростно подумал Николсон. Он резко изменил тему: - А Малайзия? Едва ли вы питаете к ней такие же нежные чувства, правда? - Малайзия? - Ее изменившийся голос прозвучал лишь вокальным сопровождением равнодушному пожатию плечами. - В Пенанте было хорошо. Но не в Сингапуре. Я... я не ненавидела Сингапур. - Она неожиданно разгорячилась, но тут же взяла себя в руки. - Я бы тоже не отказалась от сигареты. Или мистер Николсон это не одобрит? - Мистеру Николсону, боюсь, не хватает старой доброй обходительности. - Он передал ей пачку, чиркнул спичкой и, когда она нагнулась прикурить, вновь ощутил слабый запах сандала от ее волос. Когда девушка опять ускользнула во мрак, Николсон, затушив спичку, мягко спросил: - А почему вы ненавидели Сингапур? Минуло почти полминуты, прежде чем она ответила: - Не думаете ли вы, что это может быть очень личным вопросом? - Весьма возможно. - Он секунду помолчал. - Только какое это теперь имеет значение? Она мгновенно поняла смысл его слов: - Вы правы, конечно. Даже если это всего лишь праздное любопытство, какая теперь разница? Как это ни нелепо, но я отвечу вам - вероятно, потому, что уверена в вашей неспособности питать к кому-либо ложное сострадание, чего я просто не выношу. - Некоторое время она молчала, и кончик ее сигареты ярко тлел в темноте. - Это правда, я действительно ненавижу Сингапур: ненавижу потому, что у меня есть гордость, равно, как и жалость к самой себе. А еще потому, что я ненавижу одиночество. Вы ничего не знаете об этом, мистер Николсон. - Зато вы много знаете обо мне, - мягко проворчал Николсон. - Думаю, вы понимаете, о чем я говорю, - медленно начала она. - Я европейка, родившаяся, выросшая и получившая образование в Европе. И я всегда считала себя датчанкой, как и все живущие в Дании люди. Меня принимали в любом доме в Оденсе. В Сингапуре же я никогда не была вхожа в европейские круги, мистер Николсон. - Она старалась говорить бесстрастно. - Встречаться со мной белым не рекомендовалось. И это совсем не смешно, когда в твоем присутствии тебя называют полукровкой, после чего все оборачиваются и начинают глазеть. И ты понимаешь, что больше никогда сюда не придешь. Я знаю, что мать моей матери была малайкой, прекрасной, доброжелательной старой леди... - Пожалуйста, успокойтесь. Я представляю, как это мерзко. И британцы усердствовали более других, не так ли? - Да. - Она поколебалась. - А почему вы так говорите? - Когда дело касается создания империи и колониализма, мы - лучше и одновременно хуже всех в мире. Сингапур стал настоящим раздольем для разного рода отребья, англо-саксонская часть которого, пожалуй, наиболее интересна. Божьи избранники, облеченные двойной миссией в жизни - в возможно кратчайшее время погубить печень и следить за тем, чтобы не подпадающие под категорию избранных не забывали о своем статусе, - эти сыновья Хама призваны быть чернорабочими мира до конца своих дней. Они, безусловно, истинные христиане и непоколебимые ревнители церкви. И если успевают протрезветь к воскресному утру, исправно посещают службу. Но таких не абсолютное большинство, даже в Сингапуре. С другими вам, видимо, просто не приходилось пересекаться. - Не ожидала, что вы скажете все это, - медленно, с удивлением в голосе проговорила она. - Но почему? Это ведь правда. - Я не это имела в виду. Я просто не ожидала услышать от вас... а впрочем, неважно. - Она неловко рассмеялась. - Цвет моей кожи - не самая насущная проблема. - Совершенно верно. - Николсон похоронил сигарету под каблуком и продолжил нарочито жестким тоном: - Но это чертовски важно для вас, и так быть не должно. На Сингапуре свет клином не сошелся. Вы нам нравитесь, и нам наплевать, что вы немного цветная. - Вашему молодому помощнику - мистеру Вэньеру - не наплевать, - пробормотала она. - Не глупите - и постарайтесь быть великодушной. Увидев шрам, он испытал шок, которого с тех пор стыдится. Он просто очень молод - вот и все. Капитан же находит вас восхитительной. "Полупрозрачный янтарь" - на него, как он говорит, походит ваша кожа. - Николсон тихо фыркнул. - Какой-то великовозрастный Лотарио. - Неправда. Он очень, очень милый, и мне весьма по душе. - Она неожиданно добавила: - Вы заставляете его чувствовать себя стариком. - Чушь! - яростно воскликнул Николсон. - С пулей в легких особо не попрыгаешь. - Он покачал головой. - Простите, я не хотел на вас набрасываться. Клинки в сторону, правда, мисс Драхман? - Гудрун. - Это слово было произнесено как ответ и просьба одновременно, тоном, лишенным даже намека на кокетство. - Гудрун? Мне нравится это имя, и оно вам подходит. - А вы не желаете - как бы это сказать? - сделать ответный реверанс? - спросила она с оттенком озорства в хрипловатом голосе. - Я слышала, капитан называет вас "Джонни". Это мило, - задумчиво проговорила она. - В Дании подобным именем награждают только очень маленьких мальчиков. Но, думаю, я смогу к нему привыкнуть. - Не сомневаюсь, - неуверенно сказал Николсон. - Однако... - Ах, ну конечно! Назвать вас "Джонни" перед лицом команды - неслыханно! В этом случае, конечно же, прозвучит "мистер Николсон". - Или, вы думаете, "сэр" будет лучше? - Ох, ради всего святого! Зовите меня, как заблагорассудится. Вероятно, я заслужил это. Он поднялся на ноги, и направился ко входу в пещеру, где на часах сидел мусульманский священник. Коротко поговорив с ним, спустился вниз по склону холма, к Ван Эффену, дежурящему у уцелевшей шлюпки. Он провел с голландцем около пяти минут, удивляясь, какой был смысл в охране шлюпки, затем поднялся назад к пещере. Гудрун Драхман по-прежнему бодрствовала, расположившись рядом с мальчиком. Николсон тихо опустился подле. - Не стоит сидеть так всю ночь, - мягко проговорил он. - С Питером все будет в порядке. Почему бы вам не лечь спать? - Скажите мне прямо, - ее голос был очень тихим, - сколько у нас шансов? - Ноль. - Честно и достаточно категорично, - признала она. - И долго еще нам осталось? - До завтрашнего полдня, - это в лучшем случае. - Сначала субмарина наверняка вышлет десант - или хотя бы попытается. Затем они вызовут подмогу. Как бы то ни было, с первыми лучами солнца здесь все равно уже будут самолеты. - Вероятно, людей с подводной лодки окажется достаточно, им не потребуется вызывать помощь. Сколько... - Мы зададим им жару, - убежденно проговорил Николсон. - Помощь им понадобится. И они ее получат. Потом они получат нас. Если не перебьют нас бомбами и снарядами. Надеюсь, этого не произойдет. - Я уже сталкивалась с ними в Кота-Бару. - Она содрогнулась. - Поэтому я также надеюсь. А как же маленький Питер? - Да, да. Питер станет еще одним пропавшим без вести, - с горечью в голосе сказал Николсон. - Кто вспомнит о двухлетнем ребенке? - Николсон чувствовал, что привязался к мальчику больше, чем хотел. - Неужели ничего нельзя сделать? - Боюсь, ничего. Только ждать. - Но... но неужели же вы не можете отправиться на субмарину и что-нибудь предпринять? - Да, я знаю. С абордажными саблями в зубах и, захватив ее, с триумфом отплыть домой. Вы увлекаетесь не теми комиксами, мисс. - Он протянул ладонь и взял ее руку в свою. - Извините. Но они просто молятся, чтобы мы решились на подобное. - А разве нельзя неслышно уплыть на шлюпке? - Милая девушка, это первое, о чем мы подумали. Безнадежно. Мы можем уйти в море, но недалеко. Они или их самолеты настигнут нас на рассвете, и если мы не погибнем, то утонем. Как ни странно, Ван Эффен тоже горит этой идеей. Это только способ самоубийства, - кратко закончил он. Она подумала несколько секунд. - Но вы ведь не считаете, что уплыть отсюда без шума невозможно? Николсон улыбнулся: - Вы упрямая молодая леди. Да, это возможно, особенно если кто-нибудь каким-то образом отвлечет их внимание. А почему вы спросили? - Единственный способ выбраться отсюда - это заставить субмарину поверить, что мы исчезли. - А вы и правда упрямы. - Николсон покорно сел. - Итак? - Это ведь не сыграет особой роли, если мы останемся здесь, пока субмарина будет отсутствовать, не так ли? - К чему вы клоните? - Прошу вас, ответьте мне, Джонни. - Нет, не сыграет. Это будет даже очень здорово - и если нам удастся просидеть на острове незамеченными примерно сутки, они, возможно, прекратят поиски. В этом районе, по крайней мере. Но как вы намереваетесь заставить их поверить в то, что нас нигде нет, и уплыть? - Как заставить их поверить, что нас нет? - нетерпеливо сказала она. - Надо спрятать шлюпку. - "Спрятать шлюпку"! На этом острове нет ни одного места, где японцы не нашли бы ее через полчаса. К тому же мы не протащим ее и на десять футов, - будет столько шума, что они перестреляют нас всех даже в темноте. А если и не перестреляют, - на острове нет таких зарослей, чтобы скрыть даже и скромных размеров ялик. Извините, но это не проходит. Ну, нет здесь такого укрытия, чтобы японцы не смогли засечь его с закрытыми глазами. - Это все ваши предположения, но не мои, - спокойно проговорила она. - Я согласна, что ее не укроешь на острове. Мое же предположение заключается в том, что ее следует спрятать ПОД водой. - Что! - Николсон привстал, всматриваясь в нее во мраке. - Надо произвести некую отвлекающую акцию на одном конце острова, - быстро начала она, - обогнуть в это время на шлюпке другой, зайти в ту небольшую бухту на севере, наполнить шлюпку камнями, выдернуть из нее пробку или как там вы это называете, и потопить ее на достаточную глубину; а потом, когда японцы уйдут... - Конечно же! - шепотом перебил ее Николсон. - Конечно же, это сработает! Господи, Гудрун, вы нашли это, нашли! - Он резко вскочил, заключил смеющуюся, протестующую девушку в объятия и бросился в другую сторону пещеры. - Капитан! Четвертый! Боцман! Просыпайтесь, просыпайтесь все! Вэньер выступал в качестве приманки - почти десять минут расшагивал по берегу юго-западной оконечности острова, изредка украдкой помигивая фонарем. Он взял с собой бинокль ночного видения и, когда черная тень подводной лодки начала неслышно ползти на аккумуляторном питании, совсем выключил фонарь и спрятался за валуном. Две минуты спустя, когда субмарина поравнялась с ним, будучи всего в сотне ярдов от берега, он встал, выдернул разблокирующую вилку одной из шлюпочных плавучих дымовых шашек и изо всех сил швырнул ее в море. Легкий северный бриз за тридцать секунд донес густой оранжевый дым до подлодки, окутывая стоявших в боевой рубке людей удушливым слепящим облаком. Обычных четырех-пяти минут горения оказалось более чем достаточно. Шлюпка с четырьмя человеками на борту, идя на обмотанных веслах, приблизилась к северной стороне острова за минуту до шипящего угасания шашки. Субмарина по-прежнему лежала в неподвижности. Николсон осторожно остановил шлюпку у крутого берегового уступа глубоко врезавшейся в сушу северной бухты, где его поджидали Фарнхольм, Ахмед, Уиллоуби и Гордон, уже собравшие внушительную груду круглых гладких камней. Были выдернуты пломбы по всему поясу обшивки шлюпки, и люди работали с предельной скоростью, почти в абсолютной тишине и стараясь избежать блокировки отверстий, сквозь которые уже вовсю заливалась вода. Через две минуты Николсон что-то тихо сказал Фарнхольму, и тот кинулся вверх по склону. Мгновения спустя он в одиночном режиме уже стрелял в направлении подлодки, заглушая металлическое звяканье удалявшихся железных воздушных ящиков. Несколько решено было оставить для придания шлюпке определенной подъемной силы. Наконец шлюпка мягко погрузилась в море и плавно заскользила вниз, пока на пятнадцатифутовой глубине не коснулась килем усеянного галькой дна. По возвращении в пещеру они заметили парашютную сигнальную ракету, взмывшую с восточной оконечности острова и опустившуюся на северо-востоке. Вэньер безупречно выбрал момент, и если бы теперь субмарина вздумала туда сунуться, она бы нашла тот край острова спокойным и пустынным. Действия Вэньера полностью сбили с толку японцев, поселив в их головах массу разноречивых подозрений, с наступлением утра должных перейти во вполне очевидное заключение, что люди с "Виромы" обвели их вокруг пальца и ночью покинули остров. Облачный рассвет сопровождался усилившимся ветром. Когда стало достаточно светло, наблюдатели на острове, тщательно укрывшиеся за кустарниками, увидели заполнивших боевую рубку подлодки людей, то и дело подносивших к глазам бинокли - за ночь субмарина сильно отдалилась от берега - и отчаянно жестикулировавших. Вскоре послышался звук дизельных двигателей, и подлодка принялась описывать вокруг острова быстрые круги. Каждый раз, останавливаясь против оставшейся шлюпки, она наводила на нее кормовое орудие и открывала огонь - бортовые механики, должно быть, починили ночью ударный механизм пушки. В общей сложности, было произведено шесть выстрелов, превративших шлюпку в дырявую расщепившуюся развалину. Когда последний снаряд разорвался на мелководье, тяжелые дизели взревели, и субмарина стремительно двинулась на запад, обследовав там два небольших островка. Полчаса спустя она окончательно скрылась за горизонтом. X Шлюпка, замерев, лежала на застывшем зеркале моря. Ничто не двигалось, даже не было едва заметной ряби, дробившей бы сверкающую сине-стальную поверхность океана, с безжалостной, скрупулезной точностью отражавшую клин черных бортов шлюпки. Мертвая шлюпка в мертвом море, раскинувшемся в пустом и мертвом пространстве. Над головой не было ни единого облачка, - и так уже три дня. Ужасающе пустынное небо казалось еще безжизненнее вкупе с палящим горнилом солнца над изнемогавшим от зноя морем. Шлюпка также казалась мертвой, но отнюдь не пустой. В жалкой тени, отбрасываемой лохмотьями парусов, распластавшись на скамьях, банках и рыбинах лежали изможденные и измотанные жарой люди. Кто - без сознания, кто в зыбком кошмарном сне; остальные, то и дело просыпаясь, лежали без движения в полудреме, бережно сохраняя теплившуюся искру жизни и волю к поддержанию ее до захода солнца. Из всех людей в шлюпке лишь двое могли смело именоваться живыми, хотя были так же плохи, как и остальные. Глаза и щеки у них ввалились, губы потрескались и кровоточили, а участки незагоревшей кожи под пропитанной солью и истлевшей от зноя одеждой покрылись ужасными гноившимися волдырями. Оба человека находились на корме и казались живыми только потому, что сидели на шкотах абсолютно неподвижно и прямо, словно выточенные из камня. Один держал руку на румпеле, хотя не было ни ветра, наполнившего бы изодранные паруса, ни сил у людей, чтобы грести. Второй, с пистолетом в руке, застыл как скала, и только глаза его жили. В шлюпке, в общей сложности, было двадцать человек. Их насчитывалось двадцать два, когда шесть дней назад они отплыли с небольшого острова в Южно-Китайском море. Двое умерли. Капрал Фрейзер с самого начала был безнадежен: еще задолго до того, как снаряд истребителя разорвал ему левую руку, его сильно подточила лихорадка. Все обезболивающие средства и препараты закончились, капрал продержался без них четыре дня и с готовностью принял смерть сорок восемь часов назад, когда его рука почернела уже до плеча. Капитан Файндхорн прочитал, насколько позволяла память, заупокойную службу, и это было его последним сознательным актом перед провалом в беспокойное, с беспрерывным бормотаньем забытье, из которого он, казалось, никогда больше не выберется. Второй человек - один из оставшихся членов команды Сайрена - умер предыдущим днем. Он умер насильственно, ибо неправильно истолковал ленивую улыбку Маккиннона и его мягкий шотландский говор. Маккиннон, назначенный Николсоном ответственным за запасы воды, обнаружил, что один из баков поврежден прошлой ночью - возможно, проткнут - с уверенностью судить было трудно. В любом случае в их распоряжении остался всего один бак с менее чем тремя галлонами воды. Боцман сразу же предложил, чтобы каждый человек в шлюпке, за исключением ребенка, которому позволялось пить, сколько он захочет, ограничивался отныне полутора унциями, распределенными на три раза в день при помощи мерного сосуда, частью обязательного оснащения любой спасательной шлюпки. Раздалось несколько несогласных возгласов, но Маккиннон проигнорировал их. На следующий день, когда он вручил мисс Драхман очередную порцию воды для Питера, двое людей Сайрена встали со своих мест на бушприте и подошли к боцману, вооруженные тяжелыми металлическими брештуками. Маккиннон бросил взгляд на Николсона, увидел, что тот спит - старший помощник дежурил всю предыдущую ночь и, подкрепив свои слова поднятым револьвером, предложил им вернуться на бушприт. Один заколебался, но другой с животным ревом бросился вперед, яростно опуская брештук на голову боцмана, которая треснула бы, как гнилой арбуз, не завались Маккиннон на бок, нажимая одновременно спусковой крючок. Человек Сайрена по инерции пролетел через корму и упал в воду уже мертвым. Затем боцман безмолвно направил "кольт" на второго, однако жест был излишним: с искаженным от страха лицом тот не мог оторвать взгляда от струившегося из дула голубого дымка. В следующее мгновение он, спотыкаясь, кинулся на свое место. Впоследствии проблем с водой не возникало. Прошло тридцать шесть часов с момента отплытия субмарины и двадцать четыре - со времени исчезновения последнего самолета-разведчика, несколько раз облетевшего остров в тщетных поисках признаков жизни. Они вышли в море с заходом солнца при небольшом волнении и сильном, дувшем с севера, муссоне. Всю ночь и почти весь следующий день они шли с попутным ветром, и небо по-прежнему оставалось пустынным, а единственным судном, увиденным за это время, было прахоэ, маячившее далеко на востоке. Вечером, когда восточная оконечность острова Банка показалась на золотисто-багряном западном горизонте, они заметили поднявшуюся на поверхность, не более, чем в двух милях от них, подводную лодку, почти тут же двинувшуюся на север. Возможно, она засекла их, возможно, нет - шлюпка могла легко слиться с морем и небом, потемневшими на востоке, да и Николсон тут же спустил бросавшиеся в глаза оранжевые паруса. Так или иначе, подлодка не выказала никаких признаков подозрительности и скрылась из вида еще до захода солнца. Той ночью они миновали Мэклсфилдский пролив. Это было самой трудной и опасной частью плавания, и спади или поменяй направление ветер, их надежды безвозвратно бы рухнули, ибо шлюпка поутру оказалась бы в ясной видимости с суши. Но муссон неуклонно продолжал дуть с севера, и после полуночи они оставили позади Лиат, проплывший мимо по левому борту, и задолго до восхода солнца заметили впереди остров Лепар. Наступил полдень того дня, когда удача отвернулась от них. Ветер утих полностью, и весь день напролет они лежали заштиленные всего в двадцати пяти милях от Лепара. Позднее тем же днем медлительный, неуклюжий гидроплан - вероятно, тот же, с которым они уже встречались, - показался на западе, с час покружил над шлюпкой и улетел, даже не попытавшись атаковать. Солнце как раз начало садиться и задул наконец легкий бриз, когда на западе снова появился самолет, направлявшийся прямо на них. На этот раз это был не гидроплан, а истребитель, явно не настроенный попусту тратить время. Менее чем за милю он с протяжным завыванием бросился вниз, изрытая из своих сдвоенных орудий красные молнии, вспахавшие безмятежную поверхность моря двумя параллельными бороздами и окатившие беспомощно дожидавшуюся своей участи шлюпку волной брызг. Хотя, не так уж и беспомощно: с автоматическим карабином в руках генерал заставил самолет совершить тяжелый крутой разворот и, мелькнув гладким фюзеляжем, испещренным струйками выливавшегося топлива, устремиться обратно на запад, в направлении Суматры. Не пролетев и двух миль, истребитель встретился с возвращавшимся гидропланом, и оба вместе исчезли в бледно-золотом закате. Шлюпка была довольно сильно пробита в двух местах, но, как ни странно, пострадал всего один человек. Ван Эффен, чье бедро оказалось на пути осколка шрапнели. Менее чем через час ветер неожиданно возрос до неистовой силы, и разразилась тропическая буря. Она длилась десять часов; десять часов ветра, темноты, и необычайно холодного дождя, когда измотанные члены экипажа шлюпки боролись за свои жизни, вычерпывая перехлестывавшую через борта воду. Николсон шел в направлении шторма с опущенным кливером и зарифленным люггером, пока не добился скорости, при которой шлюпка слушалась руля. Каждая пройденная на юг миля приближала их к Зондскому проливу, и старший помощник не мог более ничего поделать, только позволить буре нести их. Долгий кошмар той ночи закончился так же резко, как и начался. Но настоящий кошмар ждал их впереди. И теперь, сидя бок о бок с вооруженным и по-прежнему бдительным Маккинноном, Николсон пытался отогнать от себя изводящие приступы жажды, забыть о распухшем языке, потрескавшихся губах и обожженной солнцем спине; равно как о нанесенных шлюпке повреждениях и той перемене, что произошла с людьми в последующие дни, проведенные при полном штиле под безжалостным солнцем. Прежний дух товарищества испарился, будто его никогда и не было. Если раньше всякий старался прежде всего помочь соседу, то теперь думал лишь о себе, и безразличие к другим преобладало. Когда кто-то получал свою жалкую порцию воды, сгущенного молока или леденцов - галеты закончились два дня назад, - дюжина жадных, настороженных глаз следила за каждым движением высохших рук, дабы удостовериться, что никому не досталось каплей или крошкой больше. Алчный, голодный блеск налитых кровью глаз казался еще невыносимее, когда маленький Питер получал дополнительную порцию воды, тоненькой струйкой стекавшей по его подбородку и капавшей на раскаленную скамью, мгновенно испаряясь. Наступила та стадия изнеможения, когда даже смерть казалась спасением. Физические перемены были еще более угрожающими. Капитан Файндхорн находился в глубокой коме, беспокойной и мучительной, и Николсон из предосторожности некрепко привязал его к планширу и одной из банок. Дженкинса, хоть он и был в сознании, также привязали. Испытываемые им муки были просто неописуемы - на лодке не осталось ни бинтов, ни средств от ожогов, полученных им в день гибели "Виромы", и палящее солнце терзало его обожженную плоть, пока он не сошел с ума. Ногти Дженкинса были покрыты засохшей кровью от яростного царапанья сырых горящих ожогов. Теперь его запястья были связаны вместе, а веревка обмотана вокруг банки, но не затем, чтобы лишить Дженкинса возможности и дальше раздирать то, что осталось от кожи, а дабы предотвратить прыжок за борт, который он уже дважды пытался осуществить. Долгие минуты он мог сидеть без движения, затем вдруг изо всех сил напрягал кровоточащие запястья, стремясь разорвать веревку, и часто и хрипло дышал. Николсон не переставал задаваться вопросом, а есть ли у него моральное право обрекать моряка на медленную, нескончаемую агонию и не лучше ли просто разрезать веревку и позволить Дженкинсу покончить со всем разом в манящей воде за бортом? Ибо он все равно должен умереть. В его облике уже сквозила печать смерти. Раненая рука Ивэнса и изуродованное запястье Уолтерса неуклонно становились все хуже. С окончанием лекарств восстановительные силы иссякли, а от высохшей на полуистлевших бинтах соленой воды открытые раны воспалялись еще сильнее. С Ван Эффеном дело обстояло немного лучше, но его ранение было недавним, к тому же голландец обладал непостижимой стойкостью. Он мог часами неподвижно лежать, откинувшись на рыбины или опершись на банку, и смотреть перед собой. Казалось, он просто перешел порог сна. И все-таки наибольшие опасения вызывало психическое состояние людей. Вэньер и старый второй механик еще не перешагнули за грань безумия, однако проявляли схожие симптомы потери контакта с реальностью: те же длительные периоды подавленного молчания, то же бормотанье с самим собой и извиняющиеся полуулыбки, когда они понимали, что их слышат, и снова подавленность и молчание. Мусульманский священник оставался совершенно бесстрастным, хотя не произнес ни слова - он, однако, вообще не отличался разговорчивостью, так что сказать про него что-либо определенное было невозможно. То же касалось и Гордона, то широко улыбавшегося, напряженно блуждая глазами, то опускавшего голову в бессильном отчаянии. Касательно же Синклера, как это ни прискорбно, сомнений быть просто не могло: полностью потеряв связь с действительностью, он был совершенно безумен, проявляя классические признаки острой шизофрении. Но, несмотря ни на что, упадок всеобщим и абсолютным назвать было нельзя. Кроме самого Николсона, в шлюпке оставалось еще двое, которых не коснулись ни слабость, ни отчаяние, ни даже сомнения, - это боцман и генерал. Маккиннон по-прежнему был все тем же Маккинноном, спокойным и несгибаемым. И генерал... Николсон смотрел на него уже в сотый раз и в невольном удивлении качал головой. Фарнхольм был неотразим. Чем хуже становилось их положение, тем великолепнее проявлял себя Фарнхольм. Где надо было поудобней устроить раненого или вычерпать воду - теперь редко когда дно шлюпки не оказывалось залитым, - там всегда возникал генерал, помогавший, подбадривающий улыбкой и без единой жалобы работавший, не надеясь на благодарность или вознаграждение. Для человека его возраста - Фарнхольму уже перевалило за шестьдесят - его энергия была совершенно невероятной. Николсон наблюдал за ним с недоверчивым восхищением. Вероятно, наиболее убедительным доказательством его превращения был тот факт, что генерал не только закопал топор войны с мисс Плендерлейт, но и проводил основную часть времени, сидя подле нее и о чем-то тихо говоря с нею. Она теперь была очень слаба, и хотя ее язык нисколько не утратил своей язвительной остроты, милостиво принимала бесчисленные маленькие услуги со стороны Фарнхольма. Они и сейчас сидели рядом, и Николсон бесстрастно смотрел на них, про себя улыбаясь. Будь они лет на тридцать помоложе, он обязательно предположил бы, что у Фарнхольма есть определенные намерения относительно мисс Плендерлейт. Самые благородные, конечно. Николсона толкнули в колено, и он взглянул вниз. Вот уже почти три дня, как мисс Драхман сидела там, на нижней перекрестной скамье, следя за резвящимся около банки ребенком - мальчик был единственным на шлюпке человеком, располагавшим избыточной энергией, - и часами убаюкивая его на руках, когда ему хотелось спать. Она, должно быть, сильно мучилась от тесноты, но никогда не жаловалась. Ее лицо исхудало, скулы выступили, а большой шрам на левой щеке посинел и на фоне загорелой кожи выглядел еще ужаснее. Девушка вымученно улыбнулась Николсону потрескавшимися губами, затем отвернулась и кивнула на Питера. Но Маккиннон первым поймал и правильно понял этот кивок - погрузил ковш в остатки теплой, противной на вкус воды в баке. Будто по условному сигналу поднялась дюжина голов и проследила за осторожным переливанием воды в стакан, за тем, как пухлые ручки ребенка жадно схватили его и быстро опрокинули в рот. Потом все отвернулись от Питера и посмотрели на боцмана обезличенными ненавистью и страданиями глазами, но тот лишь улыбнулся своей медленной терпеливой улыбкой, и пистолет в его руке даже не шелохнулся. Ночь, когда она наконец опустилась, принесла относительное облегчение. Испепеляющее солнце исчезло, но воздух все еще оставался горячим и удушливым, а жалкая доза воды, получаемая каждым с закатом, только обостряла жажду, делая ее еще более невыносимой. В течение двух или трех часов после наступления сумерек люди в шлюпке беспокойно ворочались на своих местах, и кое-кто даже пытался заговорить с соседом, однако их запекшиеся рты были слишком воспалены для этого. В головах с безнадежным постоянством просыпалась мысль, что если не случится чуда, то этот закат будет последним. Однако природа сжалилась над истощенными голодом, жаждой и палящим солнцем людьми, и они постепенно погрузились в горячечный полубредовый сон. Николсон и Маккиннон также уснули, хотя намеревались разделить ночное дежурство, однако изнеможение запустило в них свои когти так же глубоко, как и в остальных, и они время от времени проваливались в тяжелую дрему, склонив головы на грудь и, то и дело вздрагивая, просыпались. Один раз Николсону, очнувшемуся от короткого забытья, показалось, что кто-то передвигается по шлюпке, и он тихо окликнул его. Ответа не последовало и на повторный оклик. Тогда старший помощник вытащил из-под скамьи фонарь. Батарея почти села, однако даже слабого желтоватого лучика было достаточно, чтобы увидеть, что все по-прежнему спокойно, никто не покидал своего места и каждая черная бесформенная тень лежит, распластавшись поперек банки или рыбины, как и прежде. Через некоторое время Николсон уже готов был поклясться, что сквозь сон до него донесся всплеск, и опять потянулся за фонарем. И опять увидел, что никто не сделал и шагу со своего места. Он пересчитал все скрюченные силуэты, и цифра никак не изменилась: восемнадцать человек, не считая его самого. Он продолжал бодрствовать остаток ночи, сознательно борясь с почти неодолимой усталостью, свинцовыми веками и шумом в голове. Шли минуты, и Николсон стал различать мачту, отчетливо выделявшуюся на фоне неба, затем линию планшира и, наконец, отдельных лежавших в шлюпке людей. Ребенок по-прежнему мирно спал поодаль на кормовых шкотах, закутанный в одеяло, спрятав голову под мышку Гудрун. Девушка, как и раньше, сидела на нижней перекрестной скамье, неудобно повернув тело, а щекой жестко упираясь в деревянный край настила. Он осторожно приподнял голову, подоткнул под нее угол одеяла и, повинуясь какому-то странному импульсу, мягко отодвинул назад упавшую ей на лицо прядь иссиня-черных волос, закрывавшую длинный неровный шрам. Несколько мгновений он сидел неподвижно, затем увидел блеск ее глаз во мраке и понял, что она не спит. Он не почувствовал ни неловкости, ни стыда и просто молча ей улыбнулся. Она, должно быть, заметила как блеснули зубы на темном лице и улыбнулась в ответ, потеревшись щекой об его руку, и медленно выпрямилась, стараясь не потревожить спящего мальчика. Шлюпка понемногу оседала, уровень воды составлял два или три дюйма над рыбинами, и Николсон подумал, что давно пора заняться вычерпыванием. Но дело это представлялось шумным. Многие, действительно, были по лодыжку в воде, а некоторые буквально сидели в ней, однако это было ничто по сравнению с тем, что им предстояло испытать с новым восходом солнца. И затем он увидел нечто, отбросившее прочь все мысли о бездействии. Он быстро растряс Маккиннона, поднялся на ноги и, перешагнув через кормовую банку, опустился на колени перед Дженкинсом, лежавшим в довольно странной позе, как бы свалившись с корточек и уронив голову рядом с банкой, к которой по-прежнему были привязаны его руки. Николсон нагнулся и потряс его за плечо. Дженкинс еще больше завалился на бок, но не пошевелился. Николсон снова потряс его и позвал по имени, но Дженкинс уже не мог слышать его. Случайно ли, намеренно ли - несмотря на веревки, он ночью соскользнул с банки и захлебнулся в нескольких дюймах скопившейся на дне воды. Николсон выпрямился и посмотрел на боцмана, понимающе кивнувшего в ответ. Настроение находившихся в шлюпке людей совсем не улучшится, обнаружь они по пробуждении мертвого; к тому же тихое спихиванье его за борт казалось небольшой ценой, заплаченной ради сохранения мутнеющего рассудка остальных. Дженкинс оказался тяжелее, чем думалось, и его тело неловко застряло между банок. Маккиннон разрезал связывавшие Дженкинса веревки и помог Николсону подтащить его к боковой скамье. По меньше мере, половина людей в шлюпке проснулась и, уже зная, что Дженкинс мертв, наблюдала за их возней тусклыми и странно непонимающими глазами. Никто не вымолвил ни слова, и казалось, что они так и позволят перекинуть Дженкинса через борт без всяких истерических припадков, когда откуда-то с носа раздался пронзительный вопль, заставивший всех повернуть головы в направлении бушприта. Николсон с Маккинноном вздрогнули, выпустили из рук тело и обернулись: в безмолвии тропического рассвета крик прозвучал неестественно громко. Вскрикнул молодой солдат Синклер, однако он смотрел не на Дженкинса. Он стоял на коленях, слегка покачиваясь, и не отрывал глаз от человека, лежавшего внизу. Через три секунды Николсон был рядом с лежащим. Его ноги продолжали цепляться за банку и нелепо указывали ступнями в небо, словно человек внезапно свалился с сиденья назад и не успел прийти в себя. Это был священник Ахмед, загадочный и молчаливый друг Фарнхольма. Абсолютно мертвый. Николсон сунул руку под черную рясу, нащупывая сердце, и так же быстро ее вытащил. Кожа Ахмеда была холодной, как лед - он был мертв уже несколько часов. Николсон в недоумении взглянул вверх на Маккиннона и снова склонился над телом, пытаясь приподнять его за плечи, и вот тогда испытал уже настоящий шок. Он не смог оторвать туловище от рыбин больше, чем на два дюйма. И только когда боцман поднял левый бок Ахмеда, Николсон, согнувшись так, что его лицо едва не касалось воды, понял, почему у него ничего не вышло. Торчавший между лопаток священника нож, всаженный по самую рукоять, застрял черенком меж досками рыбин. XI Николсон медленно встал на ноги, сжимая рукоятку "кольта". Кивнул на распростертую фигуру священника: - Этот человек мертв. - Его спокойный голос тихо вторгся в нависшую тишину. - У него в спине нож. Кто-то в этой шлюпке убил его. - Мертв! Вы сказали, он мертв? Нож в спине! - Лицо Фарнхольма потемнело, он дернулся вперед и опустился на колени рядом с Ахмедом. Когда он снова был на ногах, его рот превратился в тонкую белую полоску на темном лице. - Он, действительно, мертв. Дайте-ка мне пистолет, Николсон. Я знаю, кто это сделал. - Оставьте пистолет в покое! - Николсон твердо отстранил Фарнхольма. - Простите, генерал. Пока с капитаном не все в порядке, этой шлюпкой командую я. И я не могу позволить вам взять закон в свои руки. Кто это сделал? - Сайрен, конечно! Только взгляните на эту паршивую собаку: сидит, ухмыляется. - "Улыбка ж скрывала кинжал под плащом", - проговорил Уиллоуби. - Голос его был слабым и хриплым, но сон, вероятно, повлиял на него благотворно. - Ни под каким он ни под плащом, - сухо произнес Николсон. - Он торчит в спине Ахмеда. И все из-за моей преступной забывчивости, - добавил он с горечью внезапного понимания. - Я совсем забыл про нож, бывший наряду с двумя топориками в оснащении шлюпки номер два... Но почему Сайрен, генерал? - Господи всемогущий, приятель, конечно, это Сайрен! - Фарнхольм показал на священника. - Мы ищем хладнокровного убийцу, не так ли? Николсон посмотрел на генерала: - И это все? - Что значит "это все"? - Вы прекрасно меня поняли. Если нам придется застрелить его, я пролью слез не больше вашего. Но давайте сначала поищем хоть какие-нибудь доказательства. - Какие же еще вам нужны доказательства? Ахмед сидел лицом к корме, не правда ли? И был зарезан в спину. Значит, убийца находился позади него. А в шлюпке к носу от него располагались только три человека - Сайрен и двое его головорезов. - Наш друг переутомлен, - раздался голос Сайрена, бесстрастный и ровный. - Слишком много дней в открытой шлюпке делают с человеком ужасные вещи. Фарнхольм сжал кулаки и двинулся вперед, но Николсон и Маккиннон схватили его за руки. - Не будьте идиотом, - грубо сказал Николсон. - Насилием делу не поможешь, да и не можем же мы затевать драку в столь маленькой шлюпке. - Он задумчиво посмотрел на человека на бушприте. - Возможно, вы и правы, генерал. Я, действительно, слышал, как кто-то передвигался по шлюпке прошедшей ночью, и слышал нечто похожее на глухой удар. Позднее я уловил всплеск. Однако я оба раза проверил, и все оставались на своих местах. - Всплеск, говорите? - Фарнхольм заглянул под банку, на которой сидел священник. - Его ранец исчез, Николсон. Интересно, догадываетесь ли вы, куда? Они убили Ахмеда, забрали его ранец и выкинули за борт. Дважды, услышав шум, вы видели Ахмеда сидящим прямо. Кто-то, должно быть, поддерживал его в таком положении - вероятно, при помощи торчащей в спине рукоятки ножа. И кто бы это ни был, он должен был сидеть за Ахмедом, на бушприте. А там сидело только трое этих псов. - Фарнхольм тяжело дышал, не сводя глаз с лица Сайрена и стиснув кулаки. - Похоже, вы правы, - признал Николсон. - И что же за всем этим кроется? - Кроется за чем? - Вы прекрасно знаете, за чем. Не ради же тренировки они его убили. Какие у них мотивы? - Да откуда же я, черт побери, знаю? - Послушайте генерал, мы не совсем тупицы. Несомненно, вы в курсе. Вы немедленно заподозрили Сайрена. Вы ожидали, что с ранцем Ахмеда может что-нибудь случиться. К тому же Ахмед был вашим другом. Лишь на мгновение в глубине глаз Фарнхольма мелькнула смутная тень, заставившая Сайрена напряженно сжать губы. Солнце еще не взошло, и Николсон не был уверен, что эти двое обменивались взглядами. Однако всякое подозрение о сговоре между ними выглядело бы абсурдным - дай Фарнхольму пистолет, и от Сайрена остались бы одни воспоминания. - Полагаю, вы имеете право знать. - Фарнхольм, казалось, твердо держал себя под контролем, в то время как его мозг неистово работал, выдумывая историю, которую предстоит вынести на суд. - Теперь это более не опасно. - Он отвел взгляд от Сайрена, посмотрел на лежавшего у ног мертвого священника и выражение его лица смягчилось: - Вы сказали, Ахмед был моим другом. Да, был, но весьма недавним, и только потому, что отчаянно нуждался в товарище. Его звали Ян Беккер. Он соотечественник Ван Эффена. Жил на Борнео - Голландском Борнео - неподалеку от Самаринды, долгие годы. Представитель крупной амстердамской фирмы, он инспектировал целую сеть речных каучуковых плантаций. Кроме того, занимался и другим. Он замолчал, и Николсон подтолкнул его: - То есть? - Я точно не уверен. Он работал в качестве агента на голландское правительство. Я знаю только, что несколько недель назад он пошел на риск и выявил прекрасно организованную японскую "пятую колонну" в Восточном Борнео, десятки членов которой были немедленно расстреляны. Он также умудрился завладеть полным перечнем всех японских агентов в Индии, Бирме, Малайзии и Ост-Индии. Этот перечень находился в ранце и стоил бы для союзников бешеных денег. Японцы узнали, что Беккер похитил секретнейшие данные и назначили за его голову фантастическую цену - за живого или мертвого, - предложив подобное же вознаграждение за возвращение или уничтожение списков. Все это мне рассказал сам Беккер. Сайрен же каким-то образом узнал о содержимом ранца. Он заработал свои деньги, но, клянусь Богом, ему их не получить. - Так вот почему Беккер - или как бы его ни звали - маскировался? - Это была моя идея, - тяжело проговорил Фарнхольм. - Я-то считал, что был весьма и весьма предусмотрителен. Мусульманские священники ненамного отличаются от всех остальных священников в мире. К ним относятся, как к пьяницам, их презирают и всячески избегают. Я изо всех сил старался походить на горького пропойцу, какого всегда выбирают в попутчики подобные люди. И все-таки мы были недостаточно проницательны. Да и не могли быть. Во всей Ост-Индии для Беккера не нашлось бы безопасного места. - Ему и так невероятно везло до прошлой ночи, - признал Николсон. - Значит, поэтому-то японцы столько с нами возились? - Господи всемогущий, приятель, да это же теперь просто очевидно! - Фарнхольм нетерпеливо покачал головой, затем снова посмотрел на Сайрена: в его глазах более не читалось гнева - лишь холодное, твердое намерение. - Я бы скорее предпочел оказаться в одной шлюпке с королевской коброй, но не с этой свиньей. Я не хочу, чтобы вы пачкали руки кровью, Николсон. Дайте мне пистолет. - Как удобно, - пробормотал Сайрен. - "Чего-чего, - подумал Николсон, а смелости ему не занимать". - Поздравляю, Фарнхольм. Я восхищен вами. Николсон посмотрел на него с любопытством, потом перевел глаза на генерала. - О чем он говорит? - Откуда, черт побери, мне знать? - раздраженно ответил Фарнхольм. - Мы теряем время, Николсон. Дайте мне пистолет! - Нет. - Боже, да почему "нет"? Не будьте глупцом, дружище. Наши жизни не стоят ни гроша, пока этот человек в шлюпке. - Очень может быть, - согласился Николсон. - Однако подозрение, как бы оно ни было сильно, еще не доказательство. Даже Сайрен имеет право на суд. - Во имя всего святого! - Фарнхольм окончательно вышел из себя. - Неужели вы не понимаете, что сейчас не время староанглийских представлений о правосудии и справедливости? Не время и не место. Это вопрос жизни и смерти. Николсон кивнул: - Да, я знаю. Сайрен не узнал бы и собственную мать, если бы это ему оказалось нужно. Возвращайтесь на свое место, генерал; прошу вас. Я отвечаю за безопасность людей ни шлюпке. Боцман, разрежьте один из концов натрое и позаботьтесь об этих типах. Ничего страшного, если узлы будут немного тугими. - Неужели? - вскинул брови Сайрен. - А что, если мы откажемся подчиниться подобному обращению? - Придется привыкать, - бесстрастно сказал Николсон. Маккиннон тщательно связал Сайрена и двух его людей, выказав мрачное удовлетворение от затягивания веревок. Для подстраховки боцман привязал концы их к рым-болту на носовом фальстеме. Фарнхольм более не протестовал. Интересно, однако, что, вновь заняв свое место рядом с мисс Плендерлейт, он сел так, чтобы, разговаривая с ней, одновременно наблюдать за бушпритом шлюпки. Его карабин лежал под боком. Сделав свое дело, Маккиннон пробрался на корму, к шкотам, и сел возле Николсона. Боцман вытащил ковш и мерный сосуд для принятия воды, затем повернулся к старшему помощнику. Человек шесть в шлюпке разговаривало - эта болтовня после восхода солнца не продлится долго, - и его приглушенные слова не было слышно и за два фута от шкотов. - До Дарвина еще очень далеко, сэр, - уклончиво начал он. Николсон пожал плечами и улыбнулся. Лицо его при этом потемнело. - И вы туда же, боцман? Возможно, мое решение неправильно. Я абсолютно убежден, что Сайрен никогда не предстанет перед судом. Но я не могу убить его. Сейчас, во всяком случае. - Он ждет своего шанса, сэр. - Маккиннон выглядел обеспокоенным. - Убийца. Вы ведь слышали, что рассказал Фарнхольм. - В том-то все и дело, что слышал, - тягостно кивнул Николсон. Он бросил взгляд на Фарнхольма, потом на Маккиннона, потом на свои руки. - И не поверил ни единому слову из его истории. Это была ложь от начала и до конца. Солнце выкатилось огромным сверкающим шаром над восточным горизонтом. Примерно через час все разговоры на шлюпке прекратились, и каждый остался наедине с собственным адом. Час следовал за часом, солнце все выше взбиралось в пустынную выцветшую синеву, а шлюпка была так же неподвижна, как и несколько последних дней кряду. Николсон понимал, что они значительно сместились к югу, ибо сильное течение от пролива Банка до Зондского пролива господствует в Яванском море восемь месяцев в году. Однако никакого движения окружавшей их воды не было, заметного, по крайней мере, невооруженным глазом. На борту шлюпки все также замерло. Под неуклонно приближавшимся к зениту солнцем любое усилие оборачивалось истощением и прерывистым хриплым дыханием. Время от времени мальчик беспокойно шевелился и разговаривал сам с собой на одному ему понятном языке, однако с наступлением дня, делающим горячий влажный воздух все более удушливым, его двигательная активность и желание разговаривать постепенно сходили на нет, и, в конце концов, маленький Питер покорно и с удовольствием ложился на колени Гудрун, задумчиво вглядываясь в ее чистые голубые глаза. Мало-помалу его веки тяжелели, и тогда он мирно засыпал. Николсон предлагал девушке отдохнуть, но она лишь улыбалась и качала головой. Старший помощник внезапно с неким удивлением понял, что мисс Драхман, разговаривая, почти всегда улыбалась. Николсону еще не доводилось слышать ее жалоб или видеть выражение неудовольствия на ее лице. Заметив, что девушка как-то странно на него смотрит, Николсон через силу улыбнулся и отвел глаза. Временами с боковых скамей по правому борту доносилось приглушенное бормотание генерала и мисс Плендерлейт, говорили они много. Во время же пауз они просто сидели и смотрели в глаза друг другу, и тонкая, изможденная ладонь мисс Плендерлейт неизменно покоилась в руках Фарнхольма. Два или три дня назад это неизбежно бы повеселило Николсона, но теперь старший помощник более не находил в этом ничего смешного. Это выглядело скорее трогательно - Дарби и Джоан терпеливо дожидаются конца, совсем его не страшась. Взгляд Николсона медленно скользил по шлюпке. По сравнению со вчерашним днем особых перемен не было, не считая того, что люди казались еще более ослабевшими и выбившимися из сил, которых едва хватало, чтобы переместиться в последние одинокие клочки тени. Не нужно быть врачом, чтобы видеть, что от безразличия до безжизненности всего один шаг. Некоторые были настолько плохи, что лишь за счет сознательного усилия воли могли приподняться за полуденной дозой воды. Кое-кто, ко всему прочему, уже глотал с трудом. Еще сорок восемь часов - и большинство умрет. Николсон знал, где находилась шлюпка: недалеко от Ноордвахтерского маяка, в пятидесяти милях к востоку от побережья Суматры. Если в следующие двадцать четыре часа не пойдет дождь или не задует ветер, то дальнейшее уже потеряет для них всякий смысл. По большому счету, единственным радостным моментом было здоровье капитана. Сразу после рассвета Файндхорн пришел в себя и сидел теперь между банкой и скамьей, явно не собираясь более терять сознания. Он уже мог нормально говорить - насколько позволяло раздираемое жаждой горло, - и ни разу еще не кашлянул кровью. За последнюю неделю капитан здорово потерял в весе, но, несмотря на это, выглядел даже крепче прежнего. Для человека с пулей в легком или в стенке грудной клетки, к тому же лишенного всякой медицинской помощи, подобный прогресс казался чудом, во что Николсон отказался бы поверить, не лицезрей он это воочию. Даже теперь старший помощник находил восстановительные способности Файндхорна, стоявшего на пороге пенсионного возраста, весьма труднообъяснимыми. Николсон прекрасно сознавал, что у Файндхорна не осталось никого и ничего - ни жены, ни семьи, и это делало его мужество и неожиданную поправку еще более поразительными. Й все-таки, как ни горько это было признавать, конец в любом случае неумолимо близился. Быть может, объяснение лежало в чувстве ответственности Файндхорна, быть может, в чем-то другом. Трудно сказать. Николсон вдруг понял, что слишком устал, чтобы думать об этом. Он закрыл глаза от яркого блеска моря и незаметно для себя заснул под полуденным солнцем. Он проснулся от звука пьющейся воды; пьющейся не маленькими, экономными глотками, а с жадным хлюпаньем и урчанием, словно бы у человека был в горле насос. Сначала Николсон решил, что кто-то пробил их последний бак, однако тут же увидел, что дело не в этом. Молодой солдат Синклер, сидевший на банке возле мачты, держал у рта черпак. Это был восьмидюймовый черпак, вмещавший много воды. Синклер откинул голову назад и осушал последние капли. Николсон с трудом поднялся на ноги, осторожно пробрался вперед меж распростертых тел и забрал черпак из руки юноши. Старший помощник дал паре капель медленно скатиться себе в рот и поморщился от острого соленого привкуса. Морская вода. В этом не было никаких сомнений. Юноша поднял на Николсона широко раскрытые безумные глаза и тупо уставился на него. По меньшей мере шесть человек наблюдали за ними с апатичным безразличием. Кто-то наверняка видел, как Синклер опускал черпак в море и затем пил, но никто не остановил его. Никто даже предостерегающе не крикнул. Возможно, они решили, что это было хорошей идеей. Николсон покачал головой и посмотрел вниз на солдата. - Это была морская вода, не так ли, Синклер? Солдат ничего не ответил. Сумасшедшие пустые глаза не отрываясь и не моргая смотрели на Николсона. - Вы выпили всю ее? - настойчиво спросил Николсон, и на этот раз юноша ответил монотонной серией ругательств. Несколько секунд старший помощник молча изучал лицо Синклера, потом устало пожал плечами и отвернулся. Солдат привстал с банки, протягивая к черпаку скрюченные пальцы. Николсон слегка оттолкнул его, и он снова грузно опустился на свое место и положил голову на руки, медленно, из стороны в сторону покачивая ею. Поколебавшись, старший помощник отправился на корму. Миновал полдень, солнце пересекло зенит, и жара усилилась. Шлюпка теперь казалась совсем вымершей, и даже Фарнхольм и мисс Плендерлейт покорились неспокойному сну. И когда после трех часов дня уже самые стойкие поверили, что они потерялись в бесконечном чистилище, наступила неожиданная перемена. Перемена была такой неуловимой, что поначалу не смогла запечатлеться в шатком сознании людей. Первым ее заметил Маккиннон, сразу понявший ее значение. Немного поморгав от отраженных глянцевой поверхностью моря и бивших в глаза солнечных лучей, боцман выпрямил спину, обследовал горизонт от севера к востоку и впился пальцами в руку Николсона. - В чем дело, боцман? - быстро спросил Николсон. Но Маккиннон лишь смотрел на старшего помощника, раздвинув потрескавшиеся воспаленные губы в счастливой улыбке. Николсон воззрился на него безучастным, непонимающим взглядом, подумав было, что, вот, и Маккиннон перешагнул грань. И вдруг до него дошло. - Ветер! - Его голос прозвучал лишь слабым, каркающим шепотом, но лицо Николсона, ощутившее первые прохладные прикосновения бриза, отображало всю гамму испытываемых чувств. Почти тут же он, в точности, как и Маккиннон, оглядел северо-восточный горизонт и в первый и единственный раз в жизни хлопнул боцмана по спине. - Ветер, Маккиннон! И туча! Вы ее видите? - Он вытянул руку туда, где из-за горизонта только начинала выползать голубовато-лиловая облачная гряда. - Вижу, сэр. Сомневаться не приходится. Двигается прямо на нас. - А ветер усиливается с каждой минутой. Чувствуете? - Он потряс спящую санитарку за плечо. - Гудрун! Просыпайтесь! Проснитесь же! Она зашевелилась, открыла глаза и подняла их на Николсона. - Что такое, Джонни? - Для вас - мистер Николсон, - сказал он с притворной строгостью. - Хотите увидеть самое прекрасное зрелище на свете? - Тень недоброго предчувствия пробежала по ясной голубизне ее глаз, и, поняв, о чем она думает, он снова улыбнулся. - Дождевая туча, глупышка! Чудесная, великолепная дождевая туча. Будьте добры, растрясите капитана. Воздействие на экипаж шлюпки известия о приближающемся дожде было ошеломляющим, произошедшая с людьми перемена - просто невероятной. Через две минуты все, без исключения, проснулись и жадно вглядывались в северо-восток, возбужденно переговариваясь. Хотя нет, было одно исключение. Молодой солдат Синклер не удостоил весть абсолютно никакого внимания и сидел на банке в полнейшем безразличии, уставившись себе под ноги. Остальные же вели себя, как обреченные на смерть, которым снова даровали жизнь. Так оно и было. Файндхорн распорядился раздать всем по дополнительной порции воды. Гряда облаков теперь ощутимо приблизилась. Ветер крепчал, холодя уставшие от жары лица. Надежда внов