ь вернулась на шлюпку, а желание жить - к ее обитателям. Николсон смутно сознавал, что это возбуждение и физическая активность имеют чисто нервную природу и, вероятно, подтачивают последние силы. Он сознавал также, что любое разочарование, любой каприз внезапно повернувшейся фортуны станут теперь равносильны смертному приговору. Ничто, однако, этого пока не предвещало. - Долго ли еще, как вы думаете, дружище? - раздался голос Фарнхольма. - Сложно сказать. - Николсон перевел взгляд на северо-восток. - Полтора часа, возможно, а возможно и меньше, если ветер будет крепнуть. - Он посмотрел на капитана. - А вы как считаете, сэр? - Меньше, - кивнул Файндхорн. - Ветер определенно усиливается. - "Несу я море свежести иссохшим цветам", - торжественно продекламировал второй механик. Он радостно потер руки. - Под "цветами" следует понимать "Уиллоуби". Дождь, дождь, восхитительный дождь! - Подождите ликовать, Уилли, - предостерег Николсон. - Что вы имеете в виду? - резко спросил Фарнхольм. - Только то, что дождевые облака не всегда оборачиваются дождем, - сказал Николсон как можно более безмятежным тоном. - Не сразу, по крайней мере. - Не хотите ли вы сказать, молодой человек, что наше положение ничуть не улучшится? - На шлюпке был только один пассажир, называвший Николсона "молодым человеком". - Ну конечно же, нет, мисс Плендерлейт. Облака выглядят достаточно тяжелыми и должны, прежде всего, защитить нас от солнца. Однако главное - ветер. Если он подхватит нас и не будет слабеть, мы способны достичь Зондского пролива в течение ночи. - Тогда почему вы до сих пор не подняли паруса? - вопросил Фарнхольм. - Потому что, судя по всему, дождь БУДЕТ, - терпеливо проговорил Николсон. - Мы должны приготовить емкости для воды, стаканы, ковш, - все, что имеется в наличии. Да и пока ветра все равно не хватит, чтобы переместить нас за минуту даже на пару футов. Большую часть следующего часа никто не произнес ни слова. С осознанием, что спасение не будет столь немедленным, доля прежнего безразличия вернулась. Но лишь доля. Ни один человек не закрыл глаза и не уснул. Туча подходила к шлюпке по траверзу, со стороны правого борта, и поглощала все внимание людей. Вероятно, поэтому никто из них не удосужился посмотреть на Синклера, пока уже не стало слишком поздно. Первой его заметила Гудрун Драхман, стремительно вскочила на ноги и бросилась к юноше. Его глаза закатились так, что зрачки исчезли совсем и были видны только белки. Он конвульсивно дергался, И неистово, как в лихорадке, стучал зубами, посерев лицом. Когда девушка приблизилась к нему, ласково называя по имени, он рывком встал на ноги, оттолкнул ее с такой силой, что она упала в объятия генерала, и затем, прежде, чем кто-нибудь успел прийти в себя, сорвал с себя рубашку и, швырнув ее подходившему Николсону, прыгнул за борт, врезавшись плашмя лицом в воду и обдав шлюпку каскадом брызг. Несколько секунд никто не шелохнулся. Все произошло слишком быстро. Однако банка была действительно пуста, а по зеркальной поверхности моря расходились круги. Николсон застыл на полпути, держа в руках разорванную рубашку. Девушка по-прежнему опиралась на Фарнхольма, бессмысленно повторяя: "Алекс, Алекс". И вдруг сзади, по правому борту, раздался еще один всплеск, на этот раз не такой громкий. Вслед за Синклером в воду прыгнул боцман. Второй всплеск вернул Николсона к действительности. Быстро нагнувшись, старший помощник взялся за отпорный крюк шлюпки и, став коленями на боковую скамью, навис над бортом. Почти не задумываясь, он достал пистолет и держал его свободной рукой. Отпорный крюк предназначался для Маккиннона, пистолет - для молодого солдата. Объятия охваченного паникой тонущего человека расцепить практически невозможно, а если он к тому же и сумасшедший, то одному Богу известно, чем все это может закончиться. Синклер молотил руками по воде в двадцати футах от шлюпки, а только что показавшийся на поверхности Маккиннон уверенно следовал за ним, когда Николсон заметил нечто, бросившее его в холодный пот. Он кинул за борт отпорный крюк, описавший в воздухе широкую дугу и упавший в воду в нескольких дюймах от плеча Маккиннона. Боцман инстинктивно положил руку на крюк и обернулся с испуганным непониманием. - Назад, приятель, назад! - закричал Николсон. Даже в панике, старший помощник обратил внимание на то, что его голос хрипл и надтреснут. - Ради Бога, скорее! Маккиннон медленно двигался в направлении шлюпки, но не по собственной воле: он по-прежнему держался за отпорный крюк, который Николсон стремительно вытягивал на борт. Лицо Маккиннона все еще выражало недоумение. Боцман посмотрел через плечо туда, где более чем в тридцати футах от него бессмысленно барахтался Синклер, затем снова повернулся к шлюпке, открыл рот, дабы что-то сказать и вдруг громко закричал от боли и яростно заработал руками по направлению к шлюпке. Пять неистовых гребков - и он был у борта. Втащенный в шлюпку полудюжиной рук, Маккиннон соскользнул лицом на перекрестную скамью, и, когда его ноги оказались внутри, сероватое, рептилеобразное существо разжало на его икре зубы и бесшумно ушло под воду. - Господи, что... что это было? - Гудрун увидела мимолетный зловещий оскал и блестящее змеевидное туловище. Ее голос дрожал. - Барракуда, - безжизненно проговорил Николсон. Он старательно избегал смотреть девушке в лицо. - Барракуда! - Ее потрясенный шепот говорил о том, что она слышала все об этой, наверное, самой ненасытной морской убийце. - Но Алекс! Алекс! Он ведь там! Мы обязаны помочь ему! Немедленно! - Мы не можем ничего сделать. - Он не собирался отвечать ей так резко, однако полное бессилие повлияло на него более, чем он подозревал. - Ему теперь не поможет никто и ничто. Не успел Николсон договорить, как над водой пронесся мучительный вопль Синклера - получеловеческий-полуживотный. Он раздавался снова и снова, полный безмерного ужаса. Синклер судорожно метался по воде, временами взмывая над ней туловищем и так сильно прогибая спину, что его волосы почти касались поверхности. Солдат, как безумный, молотил руками, вспенивая море вокруг, словно сражался с невидимыми врагами. "Кольт" в руке Николсона прогремел шесть раз в быстрой последовательности, вздымая около Синклера фонтаны брызг. Это были суматошные, неприцельные выстрелы, даже не претендовавшие на попадание. Их почти можно было назвать небрежными - все, кроме первого, в который Николсон вложил всю свою меткость и который поразил Синклера прямо в сердце. И задолго до того, как запах карбида и голубоватые струйки дыма отнесло к югу, водная поверхность обрела спокойствие, когда Синклер скрылся под ней. Через двадцать минут море перестало быть синим, обратившись в молочно-белый пенившийся ковер, сотканный потоками дождя, поглотившего все пространство от горизонта до горизонта. Прошло около трех часов, близилось время заката. Увидеть солнце было невозможно, ибо шквалы дождя по-прежнему один за другим следовали на юг, и в меркнущем свете все небо налилось свинцовой серостью. Дождь лил и лил, хлеща по беззащитной шлюпке, но никого это, казалось, не волновало. Промокшие до нитки, дрожащие под холодными струями люди, к чьим рукам, туловищам и ногам зябко липла тонкая хлопчатобумажная одежда, были счастливы, несмотря на парализующий шок, испытанный ими от смерти Синклера. Холодный дождь утолил их жажду и, подобно благостному бальзаму, успокоил ожоги и воспаленную кожу. Им удалось наполнить один из баков четырьмя галлонами свежей дождевой воды, а шлюпка, подгоняемая неслабеющим бризом, уже покрыла многие мили, отделявшие их при мертвом штиле от теперь неуклонно приближавшегося западного побережья Явы. И наконец они были счастливы, как никогда и не мечтали, потому что спасение было совсем рядом, и чудеса по-прежнему могли происходить, а их невзгоды благополучно завершились. Первым, как всегда, заметил низкий и длинный силуэт, маячивший на двухмильном удалении сквозь брешь в стене дождя, Маккиннон. За считанные секунды они спустили потрепанные люггер и кливер и демонтировали саму мачту. Затем прижались ко дну шлюпки, так что даже с близкого расстояния она выглядела лишь пустой дрейфующей лодкой, едва различимой в пелене дождя и, вероятно, не стоящей внимательного осмотра, попади она в поле зрения. И она попала: длинный сероватый силуэт изменил курс, дабы блокировать линию их дрейфа; и они могли теперь только благодарить Бога, что зоркие наблюдатели сумели разглядеть шлюпку сквозь дождевую мглу. Это был торпедный катер ВМС США, а американские торпедные катера нельзя было спутать ни с каким другим судном. Длинный и широкий развал бушприта, семидесятифутовый корпус, обшитый клееной фанерой и движимый тремя высокооборотными двигателями, четырехствольные торпедные установки, пулеметы 50-го калибра, - все это безошибочно указывало на тип корабля. Он не нес никакого флага, однако, словно бы желая развеять последние сомнения относительно его национальной принадлежности, стоявший на палубе катера матрос развернул большой стяг, тут же туго забившийся по ветру. И даже в сгущавшихся сумерках звездно-полосатое полотнище было, наверное, самым легко узнаваемым флагом из всех. Все теперь поднялись со дна шлюпки и приветственно махали руками. Двое на катере махнули в ответ: один - из рулевой рубки, другой - у одной из носовых башен. На шлюпке люди принялись собирать свои скромные пожитки, и мисс Плендерлейт едва успела надеть шляпу, когда катер резко сбавил, а потом и вовсе дал задний ход, скользя в футе от их борта и исполински возвышаясь над маленькой лодкой. Пара концов перелетела через полосу воды и аккуратно приземлилась на нос и корму шлюпки. Вскоре судно подошло к шлюпке впритирку, и Николсон, положив одну руку на его борт, поднял другую в приветствии, когда из-за рулевой рубки появилась приземистая фигура. - Эй, там! - Николсон широко улыбнулся. - Дружище, как же мы рады вас видеть! - Ваша радость - ничто по сравнению с нашей. - На загорелом лице блеснули белые зубы почти одновременно с неуловимым движением левой руки, после которого у стоявших на палубе матросов внезапно возникли в руках автоматы, а в правой руке говорившего - пистолет. - Боюсь, ваше ликование будет более быстротечным, нежели наше. Настоятельно прошу сохранять спокойствие. Николсона будто ударили под ложечку. Несмотря на всю выпитую старшим помощником воду, во рту у него пересохло, и он с трудом придал голосу спокойный тон: - Это что, неудачная шутка? - Вынужден с вами согласиться. - Фигура на борту катера слегка наклонилась, и только тогда Николсон разглядел характерно натянутую кожу в уголках узких глаз. - И, видимо, для вас совсем не смешная. Смотрите. - Он взмахнул рукой, и звездно-полосатое полотнище тут же куда-то исчезло, замененное затрепетавшим на ветру флагом Страны восходящего солнца. - Довольно посредственная уловка, не так ли? - продолжал человек. - Мы ждем вас уже давно, и счастливы наконец лицезреть. Он внезапно прервался и, обнажив зубы, навел пистолет на генерала, вскочившего на ноги с поразительной для его лет стремительностью, замахиваясь обеими руками с пустой бутылкой от виски. Но бутылка предназначалась для Ван Эффена, полуобернувшегося в предчувствии удара, но слишком поздно. Тяжелая бутылка угодила ему чуть выше уха, и голландец как подкошенный рухнул через банку. Японский офицер уставился на Фарнхольма. - Еще одно такое движение, и вы умрете. Вы что, спятили? - Нет, но этот человек - да, и умереть пришлось бы всем нам. Он тянулся за пистолетом. - Фарнхольм с негодованием посмотрел на упавшего Ван Эффена. - Я слишком далеко зашел, чтобы умирать вот так. - Вы умный старик, - вкрадчиво проговорил офицер. - Вам, действительно, не на что рассчитывать. "Действительно, не на что, - беспомощно подумал Николсон, - не на что совсем". Он ощутил непреодолимую горечь от того, что им пришлось преодолеть столь многое, и что все должно было закончиться именно так. Николсон услышал глухое бормотание Питера за своей спиной и, обернувшись, увидел мальчика, стоящего на корме и смотрящего на японского офицера сквозь решетку перекрещенных пальцев. Питер не выглядел особенно испуганным, просто замер в удивлении. Яростное отчаяние нахлынуло на Николсона: поражение может принять любой, однако присутствие ребенка делало его невыносимым. Две санитарки сидели по обе стороны старшего помощника. Темно-карие глаза Лины были широко раскрыты от ужаса. В голубизне же глаз Гудрун читались лишь грусть и отчаяние, точно отражая собственное настроение Николсона. Николсон медленно обводил глазами шлюпку и везде натыкался на все те же страх, отчаяние и ошеломляющую, щемящую горечь поражения. Правда, лицо Сайрена было бесстрастным, как всегда; глаза Маккиннона стреляли из стороны в сторону, быстро оглядывая то шлюпку, то катер, будто оценивая все ничтожные шансы на сопротивление. И наконец генерал казался неестественно беззаботным: обняв хрупкие плечи мисс Плендерлейт, он что-то шептал ей на ухо. - Какая трогательная и жалостная сцена, вы не находите? - Японский офицер притворно горестно покачал головой. - Но, заметьте, собирается дождь, и дождь сильный. - Он посмотрел на надвигавшуюся с северо-востока гряду облаков и плотную пелену дождя, уже рябившую темневшее море менее чем в миле от них. - Я не люблю мокнуть под дождем, особенно если в этом нет никакой необходимости. А посему предлагаю... - Всякие предложения излишни. Вы что, думаете, я собираюсь заночевать в этой чертовой шлюпке? - Николсон обернулся на глухой, раздраженный голос Фарнхольма, вставшего в полный рост с кожаным саквояжем в руке. - Что... что вы делаете? - воскликнул старший помощник. Фарнхольм взглянул на него и улыбнулся, изогнув верхнюю губу с ленивым презрением, поднял глаза на стоявшего на катере офицера и ткнул большим пальцем в направлении Николсона. - Если этот дурак попытается наглупить или каким-то образом удержать меня, пристрелите его. Николсон уставился на генерала в полнейшем недоумении, затем посмотрел вверх, на офицера, и не обнаружил в нем не только недоумения, но даже и тени замешательства. Довольно ухмылявшийся японец начал быстро говорить на совершенно непонятном Николсону языке, и Фарнхольм тут же с готовностью ему ответил, бегло произнося слова чужой речи. И затем, прежде чем старший помощник успел осознать, что происходит, генерал сунул руку в свой саквояж и, вытащив оттуда пистолет, принялся пробираться к борту шлюпки с саквояжем в одной руке и оружием - в другой. - Этот джентльмен сказал, что нас ряды видеть. - Фарнхольм улыбнулся Николсону сверху. - Боюсь, это относилось только ко мне, желанному и, как видите, высокочтимому гостю. - Он повернулся к японцу. - Вы поработали превосходно. Ваша награда будет соответствующей. - Тут он резко перешел на иностранный язык - японский, понял Николсон, - и разговор длился почти две минуты. Первые капли нового дождевого шквала забарабанили по палубам катера, и Фарнхольм снова взглянул на старшего помощника. - Мой друг предлагает вам подняться на борт в качестве пленников, - сказал Фарнхольм. - Однако я пытаюсь убедить его, что вы слишком опасны и вас следует расстрелять на месте. Мы намерены обсудить способ вашего устранения в более комфортных условиях. - Он снова повернулся к японцу. - Привяжите шлюпку к корме. Терять им нечего, и было бы в высшей степени неразумно оставить их у борта. Идемте, друг мой, давайте спустимся вниз. - Он насмешливо поклонился. - Капитан Файндхорн, мистер Николсон, мое почтение. Спасибо, что подбросили. Благодарю также за неизменную обходительность и профессиональное мастерство, без которого встреча с моими добрыми друзьями была бы невозможной. - Будь ты проклят, предатель! - медленно, с яростью проговорил Николсон. - Вот он, молодой голос слепого национализма. - Фарнхольм печально покачал головой. - Это грубый и жестокий мир, молодой человек. И в нем каждому приходится так или иначе зарабатывать на жизнь. Он небрежно, с издевкой махнул рукой. - Au revoir. Приятно было провести время в вашем обществе. Секундой позже он скрылся за непроницаемой стеной дождя. XII Долгое время никто в шлюпке не шелохнулся. Оторопело сидевшие под холодным проливным дождем, люди тупо смотрели на то место, где, прежде чем исчезнуть, стоял Фарнхольм. Вероятно, прошло не так уж много времени, как бы замедлившего свой ход, вероятно, каких-то несколько секунд, после чего Николсон услышал голос мисс Плендерлейт, обратившейся к нему по имени и что-то добавившей. Однако в шелесте дождя и исступленном барабанном бое его по палубам катера ее слова прозвучали лишь бессмысленным бормотанием. Но Николсон замер, пораженный ее видом. Мисс Плендерлейт сидела, сложив руки на коленях, прямая, как скала, и в ее глазах стояли слезы. - Что такое, мисс Плендерлейт? - мягко спросил Николсон. - Подайте шлюпку дальше к корме, - сказала она, смотря невидящими глазами прямо перед собой. - Он же сказал вам. Подайте еще назад. Немедленно. - Я не понимаю... Почему вы хотите, чтобы шлюпка... Он почувствовал, как что-то твердое и холодное больно уперлось сзади в шею. Николсон обернулся и воззрился на гладкое, желтое лицо японца, направившего на него ствол пулемета. - Без разговоров, англичанин. - Его английский был намного хуже, чем английский офицера. Он выглядел опасным, явно принадлежа к тому типу людей, которые используют любой повод, чтобы привести оружие в действие. - Всем молчать. Я вам не верю. Я буду убивать. Матрос повел пулеметом, пока ствол не поравнялся с головой мисс Плендерлейт. Губы матроса растянулись в зловещей улыбке. Но мисс Плендерлейт лишь смотрела на него бесстрастным взглядом, едва ли видя его вообще, и матрос внезапно опустил пулемет и отступил на шаг. Жестом он показал, что привязанная к носу шлюпки веревка должна быть перекинута назад. Николсон и Маккиннон увалили шлюпку под ветер вдоль борта катера и очень скоро оказались за его кормой, на расстоянии двенадцатифутового конца веревки. Два японца стояли бок о бок на юге с карабинами со взведенными курками. Катер снова пришел в движение, направляясь на северо-восток, в глубь моря и дождя, столь сильного, что со шлюпки бушприт катера казался окутанным густой пеленой. Мисс Плендерлейт сидела спиной к дождю и катеру, - с ее насквозь промокшей соломенной шляпы струилась вода, заливавшая щеки. Глаза же прояснились и, не отрываясь, смотрели на Николсона. Затем она перевела его на лежавший рядом с ней карабин Фарнхольма. - Не смотрите на меня, - прошептала она. - Не обращайте на меня внимания. Меня могут услышать. Николсон посмотрел на охранников на катере с каменным выражением лица. Легкий кивок головы остался для японцев незамеченным. - Видите карабин? За моим саквояжем? Николсон лениво посмотрел на скамью и тут же отвел взгляд. Из-под брезента за кожаным саквояжем мисс Плендерлейт, с вязаньем и всеми земными ее сокровищами, выглядывал приклад карабина. Карабина Фарнхольма, столь эффективно использовавшегося генералом против... Внезапно на Николсона нахлынули воспоминания, как Фарнхольм вывел из строя большое орудие на субмарине, как он отбил атаку истребителя, как он спас ему, Николсону, жизнь на берегу того маленького острова; и старший помощник вдруг понял, что в переходе генерала на сторону неприятеля было что-то фантастически противоестественное, что ни один человек не способен так диаметрально измениться... - Вы видите или нет? - настойчиво повторила мисс Плендерлейт. Николсон медленно, осторожно кивнул. Приклад карабина лежал менее чем в футе от его руки. - Курок взведен, - неслышно проговорила мисс Плендерлейт. - Оружие готово к стрельбе. Так сказал Фостер. На этот раз Николсон уставился на нее во все глаза, моргая под проливным дождем в изумленном оцепенении. В следующее мгновение он забыл о мисс Плендерлейт, слегка привстав со своего места и нащупывая рукой карабин. Даже на расстоянии сорока или пятидесяти футов звук взрыва был оглушительным, и взрывная волна стремительно ударила им в лица. Из образовавшейся в правом борту катера пробоины вырвался столб дыма и огня, тотчас объявшего всю среднюю часть судна. Конвоиры, забыв о пленных, повернулись спиной к шлюпке, один пошатнулся от сотрясения, и, отчаянно размахивая руками, спиной упал за кормовой борт. Второй, бросившись в направлении носа, не сделал и двух шагов, когда пущенная Николсоном пуля попала ему в голову. Маккиннон кинулся на бушприт шлюпки с топориком в руке и одним яростным ударом перерубил натянутый буксирный трос. Николсон круто заложил румпель вправо, и шлюпка, развернувшись, тяжело направилась на запад. Катер, не меняя курса, продолжал двигаться в северо-восточном направлении, и через полминуты его очертания и даже языки пламени над капитанским мостиком полностью скрылись в пелене дождя и сгущавшемся мраке. В странной, недружелюбной тишине они, не теряя ни секунды, установили мачту, подняли паруса и устремились в дождь и тьму, выжимая из дырявых и изношенных парусов максимальную скорость. Угрожающе круто накренив шлюпку на левый борт, Николсон отклонялся к северу, ибо понимал, что, как только катер оправится от шока и ликвидирует пожар, - а судно явно было слишком большим, чтобы оказаться выведенным из строя надолго, - он немедленно отправится на поиски, и, очевидно, в направлении ветра, Зондского пролива и свободы, то бишь - на юго-запад. Прошло долгих пятнадцать минут среди разбивавшихся о корпус волн, хлопанья истерзанных парусов, скрипа киль- и стапель-блоков и беспрерывной гулкой вибрации рея на мачте. Время от времени кто-то готов был уже задать вертевшийся на языке вопрос о причине взрыва на борту катера, но стоило ему посмотреть на застывшую с прямой спиной маленькую фигурку с надетой на пучок седых волос смешной соломенной шляпкой, как он тотчас передумывал. Было что-то особенное в этой хрупкой пожилой леди, в несгибаемой осанке которой отразилась вся ее непостижимая гордость, исключавшая не только возможность непринужденного разговора, но и всякого разговора вообще. И только у Гудрун Драхман хватило смелости сделать первый шаг из деликатности - чтобы сделать его ненавязчивым. Она осторожно поднялась на ноги, держа одной рукой припавшего к ее плечу мальчика, и, медленно ступая по наклонной от крена плоскости рыбин, подошла к пустому месту рядом с мисс Плендерлейт, которое прежде занимал генерал. Николсон, невольно затаив дыхание, следил за ее передвижением. Лучше бы она не решилась, мелькнуло у него в голове. Но Гудрун Драхман, как выяснилось, ошибки были не свойственны. Минуту или две они сидели вместе, молодость и старость, молча, не шелохнувшись. Затем полусонный Питер выпростал из-под промокшего одеяла пухлую ручку и дотронулся до влажной щеки мисс Плендерлейт. Вздрогнув, она улыбнулась мальчику, взяла его ладонь в свою и затем, почти не раздумывая, перенесла Питера к себе на колени, обнимая его тонкими, прозрачными руками. Она крепко прижала его к себе, и мальчик, словно бы считая, что это уж чересчур, сердито посмотрел на нее из-под тяжелых век. Мгновение спустя он одарил ее столь же сердитой улыбкой, но старая женщина еще крепче прижала его к груди и улыбнулась в ответ, будто снедаемая тоской. Но все же улыбнулась. - Почему вы подошли и сели здесь? - спросила она у девушки. - Вы и малыш - почему вы здесь? - Ее голос был едва слышен. - Не знаю, - покачала головой Гудрун, словно бы вопрос застал ее врасплох. - Боюсь, я просто не знаю. - Все в порядке. Я понимаю. - Мисс Плендерлейт улыбнулась и взяла ее за руку. - Это... очень символично. То, что подошли именно вы, я хочу сказать. Он сделал это ради вас и только ради вас и малыша. - Вы подразумеваете... - Бесстрашный Фостер. - Слова были напыщенны, но она произнесла их, как молитву. - Бесстрашный Фостер Фарнхольм. Так мы называли его в шлюпке. Ничто на земле не могло внушить ему страх. - Вы так давно его знаете, мисс Плендерлейт? - Он сказал, что вы держитесь лучше всех. - Мисс Плендерлейт даже не слышала вопроса. Она задумчиво качала головой, потеплев взглядом от воспоминаний. - Он дразнил меня по поводу вас сегодня днем. Он сказал, что не знает, о чем думает современное поколение, и поклялся Богом, что, будь он на лет тридцать моложе, давным-давно отвел бы вас к алтарю. - Он был очень добр ко мне, - нисколько не смущаясь, улыбнулась Гудрун. - Боюсь только, он не очень хорошо меня знал. - Это его точные слова. - Мисс Плендерлейт мягко вынула большой палец мальчика у него изо рта. - Фостер всегда говорил, что, хотя образование, несомненно, важно, первостепенной роли все же не играет, потому что любые знания бессмысленны, не имей их обладатель природной мудрости. Он сказал, что не знает, есть ли у вас образование или нет, и что в вашем случае это абсолютно не существенно, ибо даже слепой увидит, сколь доброе у вас сердце, важнее которого в мире нет ничего. - Мисс Плендерлейт улыбнулась, и ее печаль на мгновение растворилась. - Фостер частенько сетовал, что на земле осталось так мало великодушных людей, каким был он сам. - Генерал Фарнхольм был очень добр, - пробормотала Гудрун. - Генерал Фарнхольм был очень умен, - с мягким укором проговорила мисс Плендерлейт. - Он был настолько умен, что... ну, да ладно. - "Неся с собой блеск славы, мы идем", - пробормотал Уиллоуби. Что? - Мисс Плендерлейт удивленно посмотрела на него. - Как вы сказали? - Не обращайте внимания. Просто пришло в голову, мисс Плендерлейт. Мисс Плендерлейт улыбнулась и, склонив голову, стала смотреть на ребенка. Воцарившуюся умиротворенную тишину прервал капитан Файндхорн, задавший наконец вопрос, на который всем не терпелось получить ответ. - Если мы когда-нибудь вернемся домой, то целиком будем этим обязаны генералу Фарнхольму. Не думаю, чтобы кто-либо из нас не помнил об этом до конца дней. Вы сказали, почему он сделал это. Вы, по всей видимости, знали его куда лучше любого из нас, мисс Плендерлейт. Объясните же мне, как ему это удалось. Мисс Плендерлейт кивнула. - Я объясню. Все было очень просто, ведь Фостер был простым и прямым человеком. Вы все заметили саквояж, с которым он не расставался? - Заметили, - улыбнулся Файндхорн. - Тот, где он держал свои... мм... запасы. - Правильно, виски. К слову сказать, он ненавидел эту дрянь, и использовал ее только, как говорится, для острастки. Как бы то ни было, он оставил все бутылки еще на острове, в расселине между скалами, я полагаю. Потом он... - Что? Что вы сказали? - раздался голос еще не пришедшего в себя после удара по голове Ван Эффена. Голландец подался вперед, периодически жмурясь от боли в поврежденной ноге. - Он... он все оставил на острове? - Да, именно так я и сказала. А почему это вас так удивляет, мистер Ван Эффен? - Думаю, это не имеет большого значения. - Ван Эффен откинулся назад и улыбнулся ей. - Продолжайте. - Да это, в общем-то, и все. В ту ночь он собрал на берегу множество японских гранат и четырнадцать или пятнадцать из них положил в свой саквояж. - В свой саквояж? - Николсон похлопал по соседнему с ним сиденью. - Но они здесь, под скамьей, мисс Плендерлейт. - Он насобирал гораздо больше, чем сказал вам, - очень тихо проговорила мисс Плендерлейт, - и взял их с собой на борт. Он бегло говорил по-японски, и ему не составило труда убедить офицера, в наличии у него документов Яна Беккера. Попав на катер, Фостер, якобы собираясь показать им эти бумаги, засунул руку в саквояж и выдернул у одной из гранат предохранительную чеку. Он сказал, что времени останется всего четыре секунды. Ночь выдалась беззвездной и безлунной, и только несущиеся облака бороздили темное небо. Николсон вел шлюпку вперед, полагаясь на Бога и интуицию. Стекло на корпусе компаса треснуло, почти весь спирт вытек, и катушка теперь вращалась столь беспорядочно, что всякие попытки прочесть ее в слабеющем свете фонаря были совершенно бессмысленны. Пришлось идти только по ветру, постоянно держась к нему левым бортом и уповая лишь, что пассат не ослабнет и не изменит направления. Но даже при устойчивом ветре управление шлюпкой давалось с трудом; все больше и больше воды заливалось сквозь поврежденную обшивку на корме, и шлюпка тяжело оседала назад, все больше сбиваясь к югу. С течением ночи напряжение и беспокойство Николсона возрастали, передаваясь большинству в шлюпке, спали очень немногие. Вскоре после полуночи Николсон понял, что, даже по самым скромным расчетам, они находятся в пределах десяти-двенадцати миль от Зондского пролива, не дальше, а может, и много ближе - милях в пяти. Имевшаяся на борту карта Восточного Архипелага, пропиталась солью и истлела, став практически бесполезной, однако Николсон прекрасно знал об опоясывающих юго-восточный берег Суматры подводных скалах, рифах и отмелях. Но, как он ни старался, точное их расположение припомнить не мог, равно как и определить местонахождение шлюпки. Вполне возможно, подсчеты широты были настолько приблизительны, что им грозило вообще разминуться с проливом. Вероятность наскочить на какой-нибудь прибрежный риф выглядела отнюдь не призрачной, и окажись они сейчас за бортом всего в полумиле от суши, едва ли будут шансы на спасение хотя бы у половины изможденных и обессиленных людей. И даже если они избегут всех опасностей, им придется вытаскивать шлюпку на берег в неиствующем прибое. После двух часов пополуночи Николсон послал боцмана и Вэньера головными наблюдателями на бушприт. Еще человек шесть тут же вызвалось держать вахту, но Николсон приказал им оставаться на местах, лежать как можно ниже и проявить максимум выдержки. Ему следовало добавить, - чего он не сделал, - что глаза Маккиннона все равно зорче и острее, чем у всех них, вместе взятых. Минуло еще полчаса, и Николсон вдруг осознал, что произошла какая-то едва ощутимая перемена. Она, как гром, поразила Николсона и заставила его отчаянно вглядываться в мрак впереди. Длинная, пологая зыбь с северо-запада с каждой минутой становилась прерывистее и круче, и уставший от слепого ведения шлюпки Николсон спохватился едва не в последний момент. - Маккиннон! - Хрипло крикнул он, и несколько человек приняло сидячее положение. - Нас несет прямо на мель! - Понял. Думаю, вы правы, сэр, - донесся сквозь ветер не особенно встревоженный голос боцмана. Он стоял в полный рост на мачтовой банке схватившись одной рукой за мачту, а другой - заслоняя глаза от брызг. - Видите что-нибудь? - Будь я проклят, если вижу, - отозвался Маккиннон. - Сегодня чертовски темная ночь, сэр. - Продолжайте наблюдение. Вэньер? - Сэр? - Голос четвертого помощника был взволнован, оставаясь при этом достаточно твердым. - Спустите люггер. Как можно скорее. И не убирайте его - нет времени. Ван Эффен, Гордон, помогите ему. - Шлюпку начинало яростно болтать на стремительно растущих волнах. - Сейчас что-нибудь видите, боцман? - Совсем ничего, сэр. - Развяжите Сайрена и его людей. Пересадите их ближе к середине шлюпки. - Он подождал, пока три человека, спотыкаясь, не перешли на новое место. - Сайрен, вы и ваши люди возьмите по брештуку. Гордон, вы тоже. По моей команде вставляйте весла в уключины и начинайте грести. - Не теперь, мистер Николсон. - Вы что-то сказали? - Вы меня слышали. Я сказал: "Не теперь", - холодно и надменно проговорил Сайрен. - Мои руки онемели. К тому же я не склонен к сотрудничеству. - Не будьте идиотом, Сайрен. От этого зависят жизни всех нас. - Но не моя. - Николсон увидел блеснувшие в темноте зубы. - Я превосходный пловец, мистер Николсон. - Вы ведь обрекли сорок человек на смерть, не так ли, Сайрен? - как бы невзначай спросил Николсон. В нависшей тишине раздался громкий щелчок предохранителя его "кольта". Прошла секунда, две, три. Наконец Сайрен задвинул брештук в гнездо и, взявшись за весло, пробормотал указания своим людям. - Благодарю вас, - буркнул Николсон и повысил голос: - Слушайте все. Полагаю, мы приближаемся к берегу. Ситуация такова, что нас, скорее всего, ожидают прибрежные рифы или буруны. Шлюпку может затопить или перевернуть - маловероятно, но эту возможность исключать нельзя. - "Будет чудом, если этого не случится", - мрачно подумал Николсон. - Если вы окажетесь в воде, держитесь за шлюпку, весла, спасательные пояса, - за все, что угодно, лишь бы оно плавало. И что бы ни произошло, друг за друга. Все меня поняли? Раздался тихий утвердительный ропот. Николсон включил фонарь и повел им внутри шлюпки. Насколько позволял судить чахлый желтоватый свет, все проснулись. И даже бесформенная, насквозь промокшая одежда не могла скрыть необычайно напряженных поз людей. Николсон быстро потушил фонарь. Он знал, что, несмотря на слабость луча, его глаза только через некоторое время смогут вновь привыкнуть к темноте. - По-прежнему ничего, боцман? - крикнул он. - Ничегошеньки, сэр. Темно, как... Подождите-ка! - Он застыл на месте, положив руку на мачту и склонив голову набок. - Что там, старина? - окликнул Николсон. - Что вы видите? - Буруны! - отозвался Маккиннон. - Буруны или прибой. Я слышу шум. - Где? Где они? - Впереди. Я пока их не вижу. - Молчание. - Справа по носу, я думаю. - Переносите кливер! - скомандовал Николсон. - Снять мачту, Вэньер. - Он налег на румпель, поворачивая шлюпку носом к ветру и к морю. Лодка медленно, неохотно слушалась руля, то и дело черпая кормой воду, но в конце концов развернулась. - Теперь вижу, - донесся с бушприта голос Маккиннона. - По правому борту, сэр. Николсон бросил быстрый взгляд через плечо. Какое-то мгновение он ничего не видел, но потом разглядел длинную непрерывную белую полосу, то исчезавшую, то показывавшуюся опять, и становившуюся ближе с каждым появлением. Прибой, скорее всего, прибой - никакие буруны так в темноте не выглядят. Спасибо Господу хоть за это. - Ладно, боцман, бросайте. Стоявший с плавучим якорем наготове, Маккиннон изо всех сил швырнул его в море, вытравливая перлинь, когда якорь начал ползти. - Весла на борт! - Николсон уже снял румпель, древком рулевого весла удерживая шлюпку носом к морю, пока не начал действовать якорь. Это было нелегко, так как приходилось справляться с беспрерывно набегавшими почти отвесными волнами в кромешном мраке, не имея при этом никаких ориентиров, кроме дувшего в лицо ветра и тяжеловесного движения шлюпки. Время от времени Николсон слышал скрежет застрявших весел и глухой металлический звук, с которым они вновь проваливались в уключины. - Налегли все вместе, - крикнул он. - Легче теперь, легче! Николсон не надеялся на синхронную греблю и корректировал ход рулевым веслом. Полоса прибоя лежала теперь почти прямо за кормой. Даже против ветра ясно доносился ее сердитый гул. Она с равной долей вероятности могла находиться, как в пятидесяти, так и в двухстах пятидесяти ярдах от шлюпки. С уверенностью судить было невозможно. Николсон снова напряг зрение, однако ветер бил ему в глаза дождем вперемежку с солеными брызгами, и он так ничего и не увидел. Пассат, по всей видимости, крепчал. Николсон сложил рупором руки и прокричал: - Как у вас дела, Маккиннон? - О, прекрасно, сэр. Просто великолепно. - Боцман наконец пробил прикрепленный к тросу масляный мешок большим морским ножом. Он проделал в мешке множество отверстий, ибо масло, из-за дальнейшей его ненадобности, жалеть было нечего; и чем большая площадь моря окажется залитой им, тем легче станет прохождение прибоя. Маккиннон перекинул мешок через бушприт, выпустил еще несколько футов троса за борт и надежно привязал его к мачтовой банке. Они предприняли меры предосторожности как нельзя вовремя. Прибой находился от них скорее в пятидесяти, чем в двухстах пятидесяти ярдах, и теперь шлюпка максимально приблизилась к нему. Осторожно и со знанием дела используя весла и плавучий якорь, Николсон медленно подал шлюпку кормой к сглаженному началу волны прибоя. Почти немедленно гигантский вал подхватил ее, и, стремительно набирая скорость, она взмыла вверх одновременно с поднятыми веслами и бесшумно и ровно понеслась вперед. Мгновения спустя весла были вновь опущены в воду, а якорь, по команде Николсона, отцеплен, и шлюпка резко остановилась, затем устремилась через гребень волны вниз, к пологому берегу, в фосфоресцирующем фейерверке пены и брызг, - масляная пленка еще не успела распространиться так далеко. Шлюпка неуклонно мчалась к берегу, обгоняемая волнами, и, когда худшее, казалось, было позади, внимательно всматривавшийся вперед Николсон увидел нечто, чего теперь совсем не ожидал. Его хриплый предупреждающий крик раздался слишком поздно. Зубчатый риф - хотя, возможно, это было и острие коралла - начисто, от кормы до носа, срезал дно мчащейся на огромной скорости шлюпки. Резкий толчок, сопровождаемый невыносимым скрежетом, сорвал судорожно вцепившихся в банки, скамьи и борта людей и яростно швырнул их на корму, перекинув двух или трех человек через борт. Секундой позже искореженная шлюпка рывком встала на бок и перевернулась, выбросив всех в кипящий откат прибоя. Последовавшие за этим мгновения казались бесконечным кувырканием в бушующих волнах, перемежающимся падениями и попытками встать на дрожащие ноги, чтобы доковылять до берега по засасывающему песку и упасть наконец на уже сухом пляже в полном изнеможении, с гулко бьющимся сердцем и разрывающимися от боли легкими. Николсон в общей сложности совершил три рейда на берег. Первый - с мисс Плендерлейт. При крушении шлюпки ее с силой бросило на старшего помощника, и они вместе упали за корму. Погрузившись в воду, Николсон инстинктивно обхватил ее, тут же ощутив тяжесть, вдвое превосходившую его самые смелые предположения. Руки мисс Плендерлейт продолжали держать увесистый дорожный несессер, сопротивляясь попыткам Николсона вырвать его с совершенно неожиданной безрассудной силой, рожденной страхом и паникой. Так или иначе, но Николсону удалось наконец доставить все еще упрямо цеплявшуюся за свой несессер мисс Плендерлейт на берег, после чего он вновь кинулся в воду, дабы помочь Вэньеру вытащить из нее капитана. Файндхорн упорно не принимал ничьей помощи, о чем не уставал повторять, однако силы окончательно оставили его, и он легко бы захлебнулся там, где лежал, - в каких-то двух футах воды. Оскальзываясь и спотыкаясь, падая и поднимаясь снова, товарищи вынесли его на берег и положили на гальку вне досягаемости волн. Теперь почти дюжина людей сбилась в тесную кучку - кто-то лежал, кто-то сидел, а некоторые стояли едва различимыми в темноте силуэтами, с хриплым стоном хватая ртом воздух или же в мучительном пароксизме изрытая морскую воду. Николсон решил провести быструю перекличку. Но дальше первого имени так и не продвинулся. - Гудрун! Мисс Драхман! - Ответом были лишь стоны и судорожная рвота. - Мисс Драхман! Кто-нибудь видел мисс Драхман? Кто-нибудь вынес Питера? - Тишина. - Ради Бога, ответьте же кто-нибудь! Никто не видел Питера? Ребенка? Никто не видел его? - Ив ответ слышал лишь угрюмый гул прибоя и шелест откатывающей вместе с морем гальки. Николсон рухнул на колени, ощупывая лежавших на песке людей. Ни Питера, ни мисс Драхман среди них не было. Николсон вскочил и, оттолкнув оказавшуюся у него на пути плетущуюся фигуру, неистово бросился в море, тут же был сбит с ног накатившей волной, но почти тотчас поднялся, словно бы и не существовало никогда усталости. Он смутно догадывался, что кто-то прыгнул в воду вслед за ним, но оставил это без внимания. Сделав шесть хлюпающих, размашистых шагов, он, цепенея от боли, почувствовал, как что-то с безжалостным остервенением врезалось ему прямо в коленные чашечки. Плавающая вверх дном шлюпка. Сделав в воздухе полный кувырок и ударившись плечом о киль, Николсон с оглушительным шлепком, парализовавшим на мгновенье дыхание, плашмя приземлился спиной на воду с другой стороны шлюпки, и снова ринулся вперед, движимый страхом и неведомой ему прежде безымянной злостью. Боль в груди и ногах с каждым шагом становилась все невыносимее, но он, будто во сне, продолжал идти, не замечая пожара, бушевавшего в коленях и легких. Еще через два шага он наткнулся на нечто мягкое и податливое. Нагнувшись, Николсон разглядел рубашку, схватился за нее и приподнял за туловище распростертую в воде фигуру, изо всех сил пытаясь сохранить равновесие во вновь нахлынувшей волне прибоя. - Гудрун? - Джонни! О, Джонни! - Она вцепилась ему в руки, и Николсон почувствовал, как она дрожит. - Питер! Где Питер? - настойчиво спросил он. - О, Джонни! - Присущее ей самообладание исчезло, и она едва не срывалась на плач. - Шлюпка врезалась, и... и... - Где Питер? - яростно крикнул он, впившись пальцами ей в плечи и лихорадочно ее тряся. - Я не знаю, не знаю! Я не смогла найти его. - Она дернулась и, высвободившись из его рук, начала боком погружаться в бурлящую воду, доходившую Николсону до пояса. Он подхватил ее, поднял на поверхность и, рывком поставив на ноги, повернул лицом к берегу. Бросившийся следом за старшим помощником человек оказался Вэньером, и Николсон подтолкнул к нему девушку. - Отведите ее на берег, Вэньер. - Я никуда не пойду! Не пойду! - Она билась в руках Вэньера, прилагая те немногие силы, что у нее оставались. - Я потеряла его! Потеряла! - Вы слышали меня, Вэньер, - отрывисто бросил Николсон, отворачиваясь. Вэньер пробормотал: "Да, сэр" удаляющейся спине и принялся волочить охваченную истерикой девушку сквозь прибой. Раз за разом Николсон нырял в белую воду, отчаянно шаря руками по покрытому галькой морскому дну, и раз за разом всплывал на поверхность с пустыми руками. Однажды он было решил, что нашел Питера, но это оказался лишь пустой чемодан, который Николсон с сумасшедшим остервенением отшвырнул в сторону, бросившись затем еще дальше в прибой, недалеко от потопившего их коралла. Он стоял теперь почти по плечи в воде, сбиваемый с ног с монотонным постоянством, черпая ртом воду, снова и снова выкрикивая имя мальчика, но не прекращая поисков, стоивших ему нечеловеческих усилий, возможных разве только в той лишавшей рассудка тревоге, что, казалось, даже не могла поселиться в человеческом сердце. С момента крушения шлюпки прошло две или три минуты, и даже в теперешнем состоянии Николсон понимал, что ребенок не способен выжить столь долго в этих водах. Несмотря на всю очевидность и видимую здравость этой мысли, Николсон опять и опять нырял в пенящийся прибой, ощупывая галечное морское ложе. И опять ничего - и под водой, и на ее поверхности, - только ветер, дождь, мрак и глухое урчание волн. И затем, отчетливо и ясно, сквозь ветер и гул моря он услышал тонкий, полный страха детский крик. Он донесся справа по линии берега и, крутнувшись, Николсон ринулся в направлении его, проклиная глубокие воды, замедлявшие и без того ковыляющий бег. Ребенок крикнул снова, теперь совсем недалеко от Николсона. Старший помощник громко позвал на ходу, услышал мужской отклик и неожиданно натолкнулся на человека, столь же высокого, как и он сам, державшего на руках мальчика. - Очень рад вас видеть, мистер Николсон, - прозвучал слабый и отрешенный голос Ван Эффена. - Малыш не пострадал. Пожалуйста, заберите его у меня. - Николсон едва успел подхватить Питера, прежде чем голландец покачнулся и рухнул в полный рост, лицом вниз, в бурлящую воду. XIII Сырая, курящаяся тропическая духота обступила их со всех сторон. Сквозь крошечные просветы меж раскидистых ветвей обвитых лианами деревьев они видели куски унылых серых туч, поглотивших солнце еще два дня назад. Проникавший сквозь густую растительность скудный свет был неестественного оттенка, зловещего и не предвещающего ничего хорошего, как и гнетущие зеленые стены джунглей с миазматическими пенистыми болотами, тянувшимися по сторонам тропы, хотя именовать ее так можно было лишь с известной натяжкой. Какое-то время она оставалась утрамбованной и ровной, затем вдруг резко и таинственным образом исчезала, огибая гигантский древесный ствол и сбегала к притаившемуся за ним болоту. Николсон и Вэньер, уже по пояс облепленные зловонной гнилостной слизью, постепенно постигали науку прохождения джунглей, обнаружив, что вокруг топей всегда существует еще одна тропа, и стоит сделать достаточный крюк, как они на нее наткнутся. Однако на это уходило много времени, и не раз они шли напролом сквозь болота, пока не достигали твердой почвы на другой их стороне. Стерев, по возможности, вонючую грязь и сбросив отвратительных серых пиявок, они спешили дальше, стараясь как можно быстрее обходить массивные деревья в тусклом, хмуром свете тропической чаши и не обращать внимания на жутковатый шелест листвы и скрип стволов. Николсон был моряком до мозга костей - он неуверенно чувствовал себя дома, на земле, еще менее уверенно - теперь, в джунглях. Будь у него выбор, он бы не решился на это путешествие по тропическому лесу. Но выбора у него не было, никакого совсем, и этот факт всплыл с жесткой очевидностью, как только первый хмурый рассвет позволил оглядеться и оценить место, куда их выбросил прибой, и состояние шлюпки. Они находились где-то на яванском берегу Зондского пролива, в глубокой бухте между двумя мысами, отстоявшими друг от друга мили на две с половиной, на узкой полосе усыпанного галькой пляжа с вплотную подходившими к нему густыми, выглядевшими непроницаемыми джунглями, кое-где почти достигавшими воды и взбегавшими вверх, полностью покрывая склоны низких холмов на юге. Берега бухты были абсолютно лишены каких бы то ни было признаков обитания людей, - так что их небольшой отряд, расположившийся под жалким прикрытием купы пальм, да выброшенная на берег перевернутая шлюпка казались единственными знаками цивилизации. На шлюпку было жалко смотреть. Огромная дыра растянулась от киля до бокового леера. Сам киль был разбит и оторван, и шлюпку можно было смело списывать со счетов. Для них оставались лишь джунгли, ко встрече с которыми они были совершенно не готовы. Капитан Файндхорн, несмотря на всю свою стойкость, по-прежнему был очень плох и не мог пройти самостоятельно и дюжины шагов. Ван Эффен также очень ослаб и мучился от нестерпимой боли, возвращавшейся с регулярными интервалами. Пока Николсон с Маккинноном освобождали его искалеченную ногу от вцепившегося, когда он нес ребенка на берег, моллюска, он едва не захлебнулся в воде, и это, вместе со шрапнельным ранением в бедро, полученным ранее, и трещиной в черепе от пущенной Фарнхольмом бутылки, похоже, перевесило сопротивляемость его организма. У Уолтерса и Ивэнса от занесенной в раны инфекции сильно распухли руки, а Маккиннон, хотя и не чувствовал особой боли, начал прихрамывать на немевшую ногу. Уиллоуби неуклонно слабел, абсолютно беспомощный Гордон - тоже, а Сайрен и его люди явно не собирались помогать никому. Оставался лишь четвертый помощник, да сам Николсон, понимавший, что сделать что-либо для остальных они не в состоянии, по крайней мере, сейчас. О попытке починить шлюпку не могло быть и речи, думать же о постройке новой лодки или плота было просто смешно. Они оказались на суше, на ней им и оставаться. Однако на берегу им пришлось бы голодать - Николсон не питал иллюзий относительно того, чтобы какое-то время продержаться за счет пищи, которую можно наскрести с деревьев, кустарников, на и под землей. Еда, убежище, лекарства и бинты, - вот в чем они крайне нуждались, и чего у них не было. Им ничего не оставалось, кроме как отправиться за помощью. Где и как далеко они могли ее отыскать, оставалось только гадать. Николсон знал, что северо-западная часть Явы довольно густо населена, и помнил, что где-то в глубине острова находятся два более или менее крупных города, но слишком далеко в глубине - и лучше попытать счастья в прибрежных рыбацких деревнях. Но и в них они легко могли натолкнуться на враждебность или встретить японцев, которые на гористой, покрытой джунглями Яве, скорее всего, ограничились захватом прибрежных районов. Николсон, тем не менее, понимал, что необходимо действовать, и побочный риск, как бы велик он ни был, придется просто проигнорировать. Не прошло и часа после рассвета, как Николсон достал "кольт" 45-го калибра - единственное уцелевшее оружие, не считая автоматического карабина генерала, оставленного Маккиннону - и двинулся в джунгли, взяв с собой Вэньера. Не пройдя и двадцати ярдов в сторону видневшейся опушки леса, они вышли на хорошо утоптанную тропу, петлявшую с северо-востока на юго-запад между лесом и морем, и, не сговариваясь, повернули на юго-запад. Только преодолев определенное расстояние, Николсон осознал, почему они так поступили: по большому счету, именно юг олицетворял собою абсолютную свободу и спасение. Слева - менее чем в полумиле от того места, где их выбросил прибой, пляж уходил на запад и северо-запад, к нижнему мысу залива. Сама же тропа пересекала основание мыса и, минуя заросли кустарника и буша, углублялась в лес. Через девятнадцать минут и три мили пути Николсон сделал остановку. Они как раз пробились сквозь водянистое болото, доходившее почти до подмышек, и совершенно выдохлись от гнетущей жары, изматывающей влажности и пота, заливавшего глаза. Оказавшись наконец на клочке твердой почвы, Николсон сел, прислонившись спиной к толстому древесному стволу. Тыльной стороной руки с зажатым в ней пистолетом он стер со лба грязь и посмотрел на Вэньера, растянувшегося рядом в полный рост и тяжело дышавшего. - Веселенькая прогулка, а? Готов спорить, вы никак не рассчитывали, что ваша лицензия помощника капитана станет билетом в джунгли. - Он почти неосознанно говорил очень тихо, казалось, слыша враждебное дыхание джунглей. - Довольно жутковато, правда, сэр? - Вэньер пошевелился, сдавленно застонав от ноющей боли в мышцах, и попытался улыбнуться. - Все эти порхающие по деревьям тарзаны в фильмах создают абсолютно неверное представление о том, что такое пробираться по джунглям. Эта чертова тропа просто нескончаема. Вы не полагаете, что мы ходим кругами, сэр? - Нет, но весьма к этому близок, - признался Николсон. - Мы с равной вероятностью можем идти на север, юг или запад, но не думаю. Полагаю, тропа снова выйдет к морю. - Надеюсь, вы правы. - Вэньер был мрачен, но не подавлен. Глядя на его худое загорелое лицо с резко выдававшимися теперь скулами и решительной складкой покрытых волдырями губ, Николсон подумал, что испытания последних дней сделали из робкого, неуверенного юноши - окрепшего, целеустремленного молодого человека. Минута, может быть, две прошли в полной тишине, прерываемой лишь их выравнивающимся дыханием и звуком капавшей в листве воды. Николсон вдруг резко напрягся и предупреждающе коснулся руки Вэньера. Но Вэньер тоже услышал эти возникшие звуки и, подобрав ноги, бесшумно поднимался. В ожидании они оба укрылись за стволом дерева. Гул голосов и глухой шелест шагов по мягкому настилу джунглей приближались, хотя путники все еще были невидимы за изгибом тропы. И, скорее всего, до последнего момента их так и не удастся как следует рассмотреть, подумал Николсон. Он быстро огляделся в поисках лучшего укрытия, но древесный ствол по-прежнему казался самой надежной защитой - за ним они и останутся. Подходившие люди - судя по звуку шагов их было двое - могли оказаться японцами. Даже заглушенный рубашкой щелчок предохранителя "кольта" был громогласен. Еще месяц назад Николсон поморщился бы от самой мысли о стрельбе из засады по ничего не подозревающим людям, еще месяц назад... Путники показались из-за поворота тропы внезапно. Три человека, а не два, и определенно не японцы, понял Николсон с облегчением и смутным удивлением: подсознательно он ожидал, уж если не японцев, то суматранцев в едва прикрывающей наготу одежде и с копьями в руках, - двое же из появившихся были одеты в хлопчатобумажные брюки и выцветшие синие рубашки. И совсем ничего не оставила от его предположений винтовка в руках у старшего по возрасту. Однако это никак не повлияло на твердость руки с зажатым "кольтом". Дождавшись, пока они приблизятся, старший помощник шагнул из-за дерева на середину тропы, неподвижно уставя ствол пистолета в грудь человека с винтовкой. Последний был быстр. Тотчас остановившись и блеснув на Николсона карими глазами из-под надвинутой на лоб соломенной шляпы, он быстро поднял длинное рыло винтовки, одновременно возводя курок. Но молодой человек рядом с ним оказался проворнее. Он с силой отвел ствол винтовки почти вертикально вверх и, в ответ на написанные на лице старшего гнев и изумление, резко произнес несколько слов. Тот тяжело кивнул, отвернулся и уткнул винтовку прикладом в землю. Затем что-то проворчал в ответ, и молодой человек, кивнув, неприязненно воззрился на Николсона, обратив к нему бесстрастное лицо. - Begrijp u Nederlands? - По-голландски? К сожалению, не понимаю. - Николсон озадаченно повел плечами и коротко посмотрел на Вэньера. - Заберите у него винтовку, четвертый. Сбоку. - Английский? Вы говорите по-английски? - Речь молодого человека была медленной и запинающейся. Он с подозрением, но без прежней неприязни, разглядывал Николсона и неожиданно улыбнулся. - Я же сказал отцу, что вы англичанин. Я знаю вашу шапку. Конечно же, вы англичанин. - Вы имеете в виду это? - Николсон дотронулся до кокарды. - Да. Я живу в Сингапуре, - он неопределенно махнул рукой в северном направлении, - вот уже почти десять лет. Я часто вижу английских морских офицеров. Но что вы здесь делаете? - Мы нуждаемся в помощи, - отрывисто сказал Николсон. Вначале он инстинктивно попытался выиграть время, однако что-то в спокойных темных глазах молодого человека заставило его передумать. - Наше судно затонуло. У нас много больных и раненых. Нам нужны надежное убежище, пища, лекарства. - Верните нам оружие, - бросил молодой человек. Николсон не колебался: - Отдайте им оружие, четвертый. - Оружие? - Вэньер выглядел настороженным. - Но откуда вы знаете... - Я не знаю. Верните им оружие. - Николсон ткнул "кольтом" Вэньера в бок. Четвертый помощник неохотно передал винтовку человеку в соломенной шляпе. Тот схватил ее, прижал к груди и молча уставился на джунгли. Молодой человек примирительно улыбнулся Николсону. - Вы должны извинить моего отца, - запинаясь проговорил он. - Вы затронули его чувства. Люди не забирают у него оружие. - Почему? - Потому что Трика есть Трика, и никто не смеет. - В голосе молодого человека слышались любовь, радость и гордость. - Он в нашей деревне за главного. - Он ваш вождь? - Николсон с новым интересом посмотрел на Трику. От этого человека, от его права принимать решения, предоставить или отказать в помощи могли зависеть жизни всех их. Приглядевшись повнимательнее, Николсон увидел в морщинистом коричневом лице, мрачном и неулыбчивом, привычку повелевать, невозмутимое спокойствие власти, обычное у правителей племен или деревень. Внешне все трое были очень похожи между собой и, видимо, юноша, стоявший чуть поодаль за их спинами, - его младший сын, догадался Николсон. У всех троих были низкие, широкие лбы, тонко очерченные губы и точеные орлиные носы, указывавшие на их чисто аравийские, без негроидной примеси, корни. "Хорошо иметь таких людей союзниками, - подумал Николсон, - если, конечно, удастся добиться их расположения". - Он наш вождь, - кивнул молодой человек. - А я Телак, его старший сын. - Моя фамилия Николсон. Скажите своему отцу, что у меня много больных англичан на берегу, милях в трех к северу отсюда. Мы остро нуждаемся в помощи. Спросите, не предоставит ли он нам ее. Телак обратился к Трике на резком, гортанном наречии и, выслушав ответ, вновь повернулся к Николсону. - Как много у вас больных? - Пять человек - по меньшей мере, пять человек. Там также три женщины, и я не думаю, что они в состоянии далеко уйти. Сколько миль до вашей деревни? - Миль? - Телак улыбнулся. - Человек дойдет туда за десять минут. - Он снова заговорил с отцом, несколько раз кивнувшим, затем со стоявшим рядом юношей. Тот повторил данные ему указания, блеснул белозубой улыбкой Николсону и Вэньеру и скрылся в направлении, откуда возникла троица. - Мы вам поможем, - сказал Телак. - Мой младший брат побежал в деревню. Он приведет сильных мужчин с носилками для больных. Пойдемте теперь к вашим друзьям. Пройдя сквозь казавшиеся непроходимыми заросли джунглей и подлеска, они обогнули по краю болото, которое совсем недавно чуть ли не вплавь форсировали Николсон с Вэньером, и через минуту опять вышли на тропу. Вэньер поймал на себе взгляд Николсона и усмехнулся. - Чувствуешь себя идиотом? Насколько все просто, когда знаешь, как. - Что говорит ваш друг? - спросил Телак. - Что хорошо бы вам появиться немного раньше. Мы потратили уйму времени, переходя болота вброд, по пояс в грязи. Трика задал какой-то вопрос и, выслушав Телака, что-то проворчал себе под нос. Телак улыбнулся. - Мой отец говорит, что только глупцы и малые дети могут промочить в лесу ноги. - Он снова улыбнулся. - Он забывает, как в первый и единственный раз в жизни сел в автомобиль. Когда машина тронулась, он перепрыгнул через борт и больно ушиб ногу. Телак, пока они шли в тускло-зеленом свете джунглей, недвусмысленно дал понять, что ни он, ни его отец не подвержены пробританским настроениям. Равно как проголландским и прояпонским. Их беспокоит лишь судьба Индонезии, они хотят видеть свою страну предоставленной своему народу. Но, добавил он, когда закончится война, случись им вести с кем-либо переговоры о мире и свободе на их земле, они бы предпочли англосаксов или голландцев. Японцы же, раз вторгнувшись на территорию их Родины, теперь никогда не уйдут. Они, сказал Телак, требуют сотрудничества и уже успели продемонстрировать при помощи штыков и автоматов, что добьются его так или иначе. Николсон с удивлением и внезапно проснувшейся тревогой быстро посмотрел на него. - Так где-то поблизости японцы? Значит, они все-таки высадились на острове? - Да, они уже здесь. - Телак махнул рукой на юго-восток. - Англичане и американцы по-прежнему воюют, но долго им не продержаться. Японцы уже захватили более дюжины городов и деревень в радиусе ста миль. Они поставили... как же вы это называете?.. гарнизон в Бантуке. Большой гарнизон, под командованием полковника. Полковника Кисеки. - Телак потряс головой, словно поежившись от холода. - Полковник Кисеки - не человек. Он зверь. Но даже звери убивают только ради собственного выживания. Кисеки же отрывает людям - и даже детям - руки с такой же непринужденностью, как несмышленый ребенок - мушиные крылышки. - Как далеко этот город от вашей деревни? - медленно спросил Николсон. - Бантук? - Да, где стоит гарнизон. - В четырех милях. Не далее. - В четырех милях! Вы приютите нас... в четырех милях от японцев! Но что же произойдет, если... - Боюсь, долго вы не сможете у нас оставаться, - мрачно перебил Телак. - Мой отец, Трика, говорит, что это будет небезопасно. Повсюду - даже среди наших людей - доносчики за вознаграждение. Японцы схватят вас и заберут отца, мать, братьев и меня в Бантук. - Как заложников? - Можно сказать и так, - усмехнулся Телак. - Только заложники японцев никогда не возвращаются. Японцы очень жестокие люди. Поэтому мы вам и помогаем. - Как долго мы сможем пробыть у вас? Телак коротко посовещался с отцом. - Пока это не будет угрожать нашей безопасности. Мы обеспечим вас едой, отдыхом и ночлегом. Наши деревенские старухи способны исцелить любую рану. Возможно, вы останетесь у нас на три дня, но не более. - А потом? Телак пожал плечами и молча продолжал путь по джунглям. Они встретились с Маккинноном менее чем в ста ярдах от места, где предыдущей ночью шлюпку выбросило на берег. Он бежал, шатаясь из стороны в сторону, из красовавшегося посередине лба разреза на глаза ему струйками стекала кровь. Николсон, еще не получив никаких объяснений, понял, чьих это рук дело. Разъяренный и посрамленный, Маккиннон винил во всем только себя, с самоуничижением человека, справедливо считавшегося воплощением опыта и надежности. Впервые он увидел большой тяжелый камень, лишивший его сознания, только когда пришел в себя. Никому на свете было не под силу бесконечно контролировать одновременно троих, чьи согласованные действия выглядели тщательно спланированными. Сайрен и двое его людей, по словам Файндхорна, двинулись на северо-восток, предварительно забрав у нокаутированного Маккиннона карабин. Боцман всей душой ратовал за преследование, и Николсон, понимавший, какую опасность представляет оказавшийся на свободе Сайрен, был с ним солидарен. Однако Телак тут же отверг эту мысль, сказав, что найти беглецов в джунглях почти невозможно, и поиски человека с автоматическим оружием в руках, могущего легко затаиться, - равносильны самоубийству. Прошло немногим более двух часов, как последние из носильщиков вступили в кампонг Трики - скрытую джунглями деревню. Худосочные, небольшого роста люди оказались на удивление крепкими и выносливыми и преодолели путь без единой передышки или передачи груза другому. Вождь Трика оказался человеком слова. Деревенские старухи промыли и обработали гноящиеся раны, покрыв их холодными, успокаивающими мазями, приготовленными по неким таинственным древним рецептам, наложили сверху большие листья и закрепили все это при помощи полос хлопчатобумажной ткани. Затем их накормили, и накормили великолепно: курятина, черепашьи яйца, горячий рис, салат из креветок, ямс, сладкие вареные коренья и вяленая рыба были выставлены перед ними. Но чувство голода давно притупилось в них под каскадом обрушившихся невзгод, и они лишь из уважения к хозяевам притронулись к обильному угощению. Кроме того, сильнее голода была потребность в сне. Не было ни постелей, ни гамаков, - лишь циновки из волокон кокоса на чисто выметенном земляном полу хижины, показавшиеся сущим раем для людей, забывших о нормальном, полноценном сне. Они уснули, как мертвые. Николсон проснулся среди спокойствия ночи: ни болтовни обезьян, ни криков ночных птиц, - никаких звуков вообще. Только тишина и темень, да две коптящие масляные лампы внутри хижины, свисающие с врытых около входа жердей. Николсон проспал бы много дольше, но острые, мучительные покалывания в шею резко разорвали пелену сна. Окончательно проснувшись, Николсон увидел японский штык, приставленный к его горлу. Штык был длинным, острым и уродливым. Маслянистая поверхность его зловеще поблескивала в мерцающем свете, разделяясь по всей длине зазубренным желобком для стока крови, с расстояния нескольких дюймов казавшимся огромным металлическим рвом. В воспаленном полусонном мозгу Николсона мелькнула кошмарная череда массовых расстрелов и захоронений, и сквозь них его непонимающий взгляд завороженно заскользил вверх по блестящей поверхности штыка, стволу винтовки, загорелой руке, державшей оружие, перекинулся на серо-зеленую униформу с ремнем и наконец остановился на лице, кривившем губы в улыбке, более походившей на звериный оскал вкупе с налитыми кровью маленькими свинячьими глазками под козырьком фуражки. Заметив, что Николсон проснулся, японец оскалился еще больше, обнажив ряд длинных зубов. Одновременно острие штыка впилось в горло, отчего нахлынула тошнота, а свет ламп стал меркнуть. Постепенно зрение вернулось к Николсону. Стоявший над ним человек, - а это был офицер, судя по висевшему у него на бедре мечу, - не шелохнулся, продолжая держать штык у его горла. Мучительно медленно, стараясь не шевелиться, Николсон обвел глазами хижину и снова почувствовал тошноту, уже от горькой безысходности, подступившей почти физической волной отчаяния. Его сторож отнюдь не был единственным в хижине. По меньшей мере, их насчитывалось около дюжины, вооруженных винтовками и штыками, направленными на спящих мужчин и женщин. Николсон смутно подумал, что всех его товарищей убьют во сне, но не успел даже содрогнуться от этой мысли, как нависшую тишину прервал стоявший над ним офицер. - Об этой мрази ты говорил? - Его английский отличался беглостью образованного человека, обучавшегося языку у людей, для которых он не был родным. - Это их вожак? - Да, это он, - раздался безучастный и отрешенный голос скрытого за дверным проемом Телака. - Он командует отрядом. - Так, значит, он? Говори же, ты, английская свинья! - Офицер нажал штыком на горло Николсона. Старший помощник почувствовал, как кровь медленной, теплой струйкой стекает за воротник. Сначала он хотел сказать, что главный здесь капитан Файндхорн, однако тут же понял, сколь несладко придется лидеру, а капитан Файндхорн вряд ли был в состоянии вынести дальнейшие муки. - Да, отрядом командую я, - проговорил Николсон голосом, самому показавшимся хриплым и натужным. Он прикинул шансы на то, чтобы выбить штык из рук офицера, и быстро осознал всю бессмысленность этой затеи - в хижине находилась дюжина других, готовых пристрелить его при первой возможности. - Уберите эту чертову штуковину от моей шеи. - Ах, конечно! - Офицер убрал штык, отступил на шаг и ударил Николсона ногой чуть повыше почки. - Капитан Ямата, к вашим услугам, - вкрадчиво сообщил он. - Офицер японской армии его императорского величества. В будущем выбирайте выражения, говоря с японским офицером. Вставай, свинья. - Он перешел на крик: - Ну-ка, всем встать! С тошнотворным головокружением Николсон медленно поднялся на ноги. Остальные также, шатаясь, вставали. Слишком медлительных, слабых или тяжело раненных безжалостным рывком приводили в стоячее положение и толкали к дверному проему, невзирая на стоны и крики. Гудрун Драхман оказалась в числе тех, кого грубо препроводили к двери. Нагнувшись над все еще спящим Питером, она закутала его в одеяло и едва взяла на руки, как японец с такой силой и яростью выпрямил руку, что едва не вывихнул ее: крик боли готов был сорваться с ее тотчас плотно сжавшихся губ. Глядя на девушку, старший помощник ощутил прилив непреодолимой жалости, он сделал бы все что угодно, лишь бы избавить ее от грядущих истязаний, и с некоторым удивлением признался себе, что не может вспомнить, чтобы испытывал к кому-либо, за исключением Кэролайн, подобное чувство. Он знал эту девушку всего десять дней, правда, стоивших десяти жизней: тяжесть выпавших на их долю испытаний с жестокой и обескураживающей очевидностью высветили все достоинства и недостатки, которые могли бы оставаться скрытыми еще долгие годы. И Гудрун Драхман, подобно Лэйчи Макккиннону, вышла из горнила боли и неимоверных страданий чистой и незапятнанной. Невероятно, но на какое-то мгновение Николсон забыл, где находится, и, снова посмотрев на Гудрун, понял, что обманывает себя намеренно. То, что он чувствовал по отношению к этой девушке с неспешной улыбкой, шрамом на щеке цвета окутанной сумерками розы и глазами голубизны северных морей, не было простой жалостью или состраданием, а если и было, то уже не теперь. Не теперь. Николсон медленно покачал головой, улыбнулся про себя и застонал от боли, когда Ямата ударом приклада промеж лопаток пихнул его к двери. Хотя снаружи стояла почти кромешная тьма, Николсон разглядел, что солдаты ведут их к ярко освещенной, большой прямоугольной хижине совета старейшин на другой стороне кампонга, где ранее проходила трапеза. Николсон еще разглядел во мраке неподвижный силуэт Телака. Игнорируя находившегося за его спиной офицера и неизбежность еще одного удара, Николсон остановился. Телак казался высеченным из камня. Он не шелохнулся, не сделал ни одного движения. - Сколько они заплатили тебе, Телак? - Голос Николсона был чуть слышнее шепота. Шли секунды, но Телак не отвечал. Николсон внутренне напрягся перед очередным ударом в спину, но Телак заговорил. Столь тихо, что Николсону пришлось невольно нагнуть голову, дабы услышать: - Они хорошо мне заплатили, мистер Николсон. - Он сделал шаг вперед, внезапно выделившись из мрака в лившемся из двери свете. Его левая щека, шея, рука и верхняя часть груди представляли собой сплошную ужасную рану от меча, из которой на плотно утрамбованную землю кампонга бесшумно капала кровь. - Они хорошо мне заплатили, - бесцветным голосом повторил Телак. - Мой отец мертв - нет больше Трики. Многие из наших людей также умерли. Нас предали, и они захватили нас врасплох. Николсон молча смотрел на Телака, краем глаза уловив силуэты со штыками за спиной Телака - целых два. Телак, видимо, здорово сражался, прежде чем его удалось одолеть. Николсон тотчас горько пожалел о только что произнесенном несправедливом обвинении и открыл было рот, собираясь сказать об этом, но тут же задохнулся от боли: штык снова впился ему в спину одновременно с тихим и злобным смехом Яматы. Японский офицер на острие штыка повел Николсона по кампонгу. Впереди, по резко очерченному прямоугольнику света понуро брели остальные. Мисс Плендерлейт как раз входила в хижину, за ее спиной шла Лина, затем Гудрун с Питером, за ними следовали боцман и Ван Эффен. У двери Гудрун вдруг споткнулась обо что-то и едва не упала, увлекаемая весом мальчика. Конвоир грубо схватил ее за плечо и толкнул. Возможно, он хотел протолкнуть ее сквозь дверной проем, но девушка и ребенок с силой врезались в притолоку. Николсон услышал глухой стук головы о твердое дерево, резкий вскрик больно ударившейся девушки и пронзительный, надрывный плач Питера. Шедший за девушкой Маккиннон прокричал что-то неразборчивое - на своем родном, гэлльском, догадался Николсон, - и, сделав два быстрых шага вперед, бросился на толкнувшего девушку конвоира. Однако приклад винтовки позади него был еще быстрее, и боцман не увидел его приближения... Дом совета, ярко освещенный шестью масляными лампами, был большой, высокой комнатой шириной в двадцать и длиной в тридцать футов, с входной дверью посредине одной из более длинных сторон хижины. Справа от двери во всю ширину комнаты располагался помост старейшин, за ним - другая дверь, выходившая на кампонг. Вся остальная часть хижины была абсолютно голой, хорошо утрамбованной землей и ничем более. На ней и сидели пленники небольшим тесным полукругом. Все, кроме лежавшего Маккиннона, - Николсон видел лишь его плечи, безжизненно распростертые руки и покрытый темными кудрявыми волосами затылок в полосе струившегося от входной двери света. Николсон только на мгновение остановил глаза на помосте и сидевших там людях и подумал о собственных глупости и безрассудстве, приведших их всех - и Гудрун, и Питера, и Файндхорна, и остальных │- к столь мрачному концу. Капитан Ямата сидел на низкой скамье по соседству с Сайреном. Ухмылявшимся, торжествовавшим Сайреном, не скрывавшем более своих эмоций под маской безразличия и отлично, видимо, поладившим с широко улыбавшимся Яматой. Время от времени Сайрен вынимал из блестящих зубов длинную черную сигару и презрительно выпускал в сторону Николсона облако дыма. Старший помощник смотрел на бывшего капитана "Кэрри Дэнсер" холодными от ненависти, немигающими глазами. Мучительным было все произошедшее после бегства Сайрена и его людей. Они дали понять, что отправились на север. - "Уловка, - с яростью подумал Николсон, - разгадать которую по силам любому ребенку". Спрятавшись, Сайрен, должно быть, подождал, пока не пройдут носильщики, после чего последовал за ними и, обогнув деревню, направился в Бантук, где и предупредил гарнизон. Любой дурак должен был это предвидеть и принять соответствующие меры предосторожности, одна из которых заключалась в убийстве Сайрена. Он же, Николсон, проявил преступную беспечность и не предотвратил дальнейших событий. Теперь он знал, что, представься ему когда-либо такая возможность, он пристрелит Сайрена без тени сожаления, как если бы дело касалось старой консервной банки. Но он также знал, что такой возможности ему более не представится. Медленно, словно бы с трудом, Николсон отвел взгляд от лица Сайрена и оглядел сидевших на полу рядом с ним. Гудрун, Питер, мисс Плендерлейт, Файндхорн, Уиллоуби, Вэньер - все они были здесь, уставшие, больные, покорившиеся судьбе, но не испытывавшие страха перед грядущими ее превратностями. Горечь Николсона стала почти невыносимой. Все они доверяли ему безоговорочно, веря, что ему по силам благополучно доставить их домой. Они ему доверяли, и теперь уже никому из них никогда не увидеть дома... Он снова посмотрел на помост. Капитан Ямата встал, заткнул большой палец одной руки за ремень, а другую положил на рукоятку меча. - Долго я ваше внимание занимать не буду, - спокойно и отчетливо проговорил он. - Мы отправляемся в Бантук через десять минут. Мой командир, полковник Кисеки жаждет видеть всех вас: у него был сын, командовавший захваченным нами американским торпедным катером, посланным перехватить вас. - Он заметил, как несколько пленных переглянулись и слегка улыбнулся. - Отрицание содеянного ничего вам не даст, капитан Сайрен превосходный свидетель. Полковник Кисеки вне себя от горя. Для всех вас было бы лучше не рождаться на свет. Десять минут, - плавно продолжал он. - Не более. Но сначала нам предстоит еще кое-что, - это не отнимет много времени. - Он опять улыбнулся и медленно обвел глазами пленников. - Пока мы ждем, вам всем будет небезынтересно увидеть человека, которого вы хорошо знаете и, с другой стороны, не знаете совсем. Человека, являющегося хорошим другом нашей славной империи, которого наш доблестный император, я уверен, захочет поблагодарить лично. В дальнейшем маскараде нет необходимости, сэр. Один из пленников внезапно поднялся на ноги и, приблизясь к помосту, бегло заговорил по-японски и с легким поклоном пожал руку капитану Ямате. Николсон привстал в оцепенении, не желая верить в происходящее, но тут же тяжело упал на землю от удара приклада, но, казалось, он едва заметил его. - Ван Эффен! Что, черт побери, вы думаете... - Не Ван Эффен, мой дорогой мистер Николсон, - заявил Ван Эффен. - Не "Ван", а "фон". Мне до смерти надоело быть в шкуре проклятого голландца. - Он едва заметно улыбнулся и поклонился. - Мое почтение, мистер Николсон. Подполковник Алексис фон Эффен, германская контрразведка. Николсон уставился на него, как и все остальные, в полном ошеломлении, пока охваченный смятением мозг пытался сориентироваться и уяснить для себя такое положение вещей. Отдельные воспоминания и события последних десяти дней медленно выстраивались в цепочку, рождая первые зачатки понимания. Бесконечно тянулись секунды одной минуты, и приближался уже конец второй, когда от версий, гипотез и подозрений не осталось и следа. Осталась лишь холодная уверенность, что подполковник Алексис фон Эффен был именно тем, за кого себя выдавал. Первым прервал молчание именно он. Посмотрев за дверь, он перевел взгляд на своих недавних товарищей по несчастью. Улыбка на его лице не таила, однако, ни радости, ни ликования, никаких признаков удовлетворения. Улыбка была скорее грустной. - Теперь, джентльмены, перейдем к причине всех наших злоключений и тягот последнего времени, причине изматывающего преследования японцами - союзниками моего народа, должен непременно добавить я. Многие из вас удивлялись, почему мы представляли столь великую важность для японцев - мы, крошечная горстка уцелевших после гибели двух судов. Сейчас вы получите ответ на этот вопрос. Японский солдат прошел мимо сидевших на полу и бросил тяжелый саквояж между Ван Эффеном и Яматой. Пленники уставились сначала на него, затем - на мисс Плендерлейт. Это был ее саквояж. Губы пожилой леди стали цвета слоновой кости, глаза полузакрылись, словно бы устав от света. Она не шелохнулась и не проронила ни слова. По знаку Ван Эффена солдат взялся за одну ручку саквояжа, а сам Ван Эффен - за другую. Подняв саквояж, они перевернули его. На пол не упало ничего, зато тяжелая подкладка вывалилась из кожано-брезентового чрева и повисла, словно наполненная свинцом. Ван Эффен посмотрел на японского офицера. - Капитан Ямата? - С удовольствием, подполковник. - Ямата шагнул вперед, со свистом вытаскивая из ножен меч. Блеснув острием, меч легко вошел в крепкую брезентовую подкладку, как если бы она была бумажной. А затем блеск стали как бы растворился в ослепительном сверкании огненной струи, пролившейся из саквояжа на землю искрящимся конусом. - У мисс Плендерлейт изумительный вкус, что касается безделушек и пустячных украшений. - Ван Эффен мыском ботинка осторожно дотронулся до переливавшейся светом у его ног маленькой горки. - Алмазы, мистер Николсон. Самая большая коллекция, я полагаю, за пределами Южно-Африканского Союза. Эти камушки стоят немногим менее двух миллионов фунтов. XIV Голос Ван Эффена смолк, и в доме совета воцарилась тягостная тишина. Алмазный холмик у его ног, игравший и поблескивавший с варварской притягательностью в мерцающем свете ламп, странно завораживал, приковывая взгляды всех находившихся в хижине. Мало-помалу Николсон пришел в себя и посмотрел вверх, на Ван Эффена. Как ни странно, старший помощник не чувствовал ни горечи, ни враждебности к этому человеку: слишком через многое прошли они вместе, и Ван Эффен превзошел большинство в выносливости, бескорыстии и постоянной готовности прийти на помощь. Воспоминания об этом были чересчур свежи, чтобы стереться из памяти. - Камни, конечно, с Борнео, - пробормотал он. - Перевезены из Банджармасина на "Кэрри Дэнсер" - не иначе. Нешлифованные, я полагаю. Так вы говорите, они стоят два миллиона? - Грубо обработанные и совсем нешлифованные, - кивнул Ван Эффен. - И их рыночная стоимость, по меньшей мере как у сотни истребителей или пары эсминцев - не знаю. Нов военное время они стоят неизмеримо больше для любой стороны. - Он слабо улыбнулся. - Ни один из этих камней никогда не украсит пальцы миледи. Только промышленное использование в качестве резцов для инструментов. А жаль, не правда ли? Никто ему не ответил, даже не взглянул в его сторону. Все слышали слова, но они не запечатлевались в сознании, в тот момент обратившееся исключительно в зрение. Вдруг Ван Эффен шагнул вперед, замахиваясь ногой, и часть алмазов разлетелась по земляному полу сверкающим каскадом. - Мусор! Побрякушки! - В его хриплом голосе было презрение. - Что значат все алмазы на свете, когда великие нации мира вцепились друг другу в глотки, уничтожая людей тысячами и сотнями тысяч? Я не принес бы в жертву жизнь - даже жизнь неприятеля - ради всех алмазов Ост-Индии. Но мне пришлось пожертвовать многими жизнями и, боюсь, еще более подвергнуть смертельной опасности, чтобы получить другое сокровище, бесконечно ценнее этих жалких камней. Что значат несколько жизней по сравнению со спасением в тысячу раз большего количества людей? - Все мы видим, сколь вы чисты и благородны, - с горечью проговорил Николсон. - Избавьте же нас от остальных доказательств этого и переходите к делу. - Я почти закончил, - столь же горько сказал Ван Эффен. - Это сокровище находится здесь, вместе с нами. У меня нет желания отсрочивать разгадку, и я не надеюсь на драматический эффект. - Он протянул руку. - Мисс Плендерлейт, будьте любезны. Она воззрилась на него непонимающим взглядом. - Ах, ну да, понятно, понятно. - Он щелкнул пальцами и улыбнулся ей. - Восхищаюсь вашей стойкостью, но я, право, не могу ждать всю ночь. - Я не понимаю, о чем вы, - безучастно проговорила она. - Вероятно, будет проще, если я скажу, что знаю все. - В голосе Ван Эффена не было ни злорадства, ни торжества, лишь твердая уверенность со странным налетом усталости. - Все, мисс Плендерлейт. Мне известно даже о простой короткой церемонии, состоявшейся в суссекской деревушке 18 февраля 1902 года. - О чем, дьявол вас раздери, вы говорите? - вопросил Николсон. - Мисс Плендерлейт понимает, о чем, не так ли, мисс Плендерлейт? - В голосе Ван Эффена звучало почти сострадание: впервые жизнь оставила ее морщинистое старческое лицо, плечи изможденно ссутулились. - Я понимаю, - кивнула она побежденно и посмотрела на Николсона. - Он ссылается на дату моего бракосочетания с бригадным генералом Фарнхольмом. Сороковую годовщину свадьбы мы отметили с ним на борту шлюпки. - Она попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. Николсон уставился в ее усталое маленькое лицо и пустые глаза и внезапно убедился в правдивости сказанного. Он смотрел на нее, впрочем совсем не видя ее, воспоминания нахлынули на него, и многие ставившие его в тупик вещи начали проясняться... Но тут снова заговорил Ван Эффен. - 18 февраля 1902 года. Если я знаю об этом, мисс Плендерлейт, то я знаю и обо всем остальном. - Да, вы знаете обо всем, - раздалось ее слабое бормотание. - Будьте добры. - Его рука была по-прежнему протянута к ней. - И капитану Ямате не придется вас обыскивать. - Хорошо. - Она пошарила под запятнанным солью выцветшим жакетом, расстегнула пояс и передала его Ван Эффену. - Думаю, это то, что вам нужно. - Благодарю вас. - Для человека, получившего то, что он называл бесценным сокровищем, лицо Ван Эффена было странным образом лишено всякого выражения триумфа или хотя бы удовлетворения. - Это действительно то, что мне нужно. Он расстегнул карманы на поясе, вытащил лежавший там пленки и фотостаты и поднес их к свету масляной лампы. Почти минуту он изучал их в полной тишине; затем удовлетворенно кивнул и поместил вытащенное обратно. - Все не повреждены, - пробормотал он. - Сколько прошло времени, и какой путь им пришлось преодолеть, а они, тем не менее, в целости и сохранности. - Да о чем вы, черт побери, говорите? - раздраженно воскликнул Николсон. - Что это такое? - Это? - Ван Эффен застегивал пояс на талии. - Это, мистер Николсон, причина событий и страданий последних дней, причина потопления "Виромы" и "Кэрри Дэнсер", гибели столь многих людей и готовности моих союзников идти до конца, дабы предотвратить ваше бегство в Тиморское море. Это - причина присутствия здесь капитана Яматы, хотя я сомневаюсь, что он понимает это, - но его командир поймет. Это... - Переходите к делу! - оборвал его Николсон. - Простите. - Ван Эффен постучал по поясу. - Здесь содержатся полные, детально проработанные закодированные планы предполагаемого японского вторжения в Северную Австралию. Японские шифры и коды практически невозможно разгадать, однако нашим людям известно об одном человеке в Лондоне, могущем это сделать. Если бы кому-нибудь удалось доставить эти документы в Лондон, союзникам это стоило бы слишком многого. - Боже мой! - Николсон был ошеломлен. - ...Откуда они взялись? - Не знаю, - покачал головой Ван Эффен. - Если бы я знал, они бы никогда не попали не в те руки... Подробнейшие планы, вторжения, мистер Николсон, - задействованные силы, даты, места высадки - все. Попади они к англичанам или американцам, это стоило бы японцам трех-, а может быть, даже шестимесячной задержки. Подобная отсрочка в начале войны могла стать роковой - теперь вы понимаете их стремление во что бы то ни стало вернуть документы. Что такое алмазы по сравнению с этим, мистер Николсон! - И в самом деле, что? - автоматически пробормотал Николсон. - Но теперь у нас есть и то, и другое - и планы, и алмазы. - В голосе Ван Эффена по-прежнему странно отсутствовал даже намек на радость. Вытянув ногу, он коснулся носком ботинка горки алмазов. - Возможно, выказанное мною презрение к этим камням поспешно. В них есть своя красота. - Да. - В интонации Николсона слышалась острая горечь поражения, однако лицо его оставалось безучастным. - Фантастически смотрятся, Ван Эффен. - Наслаждайтесь ими, пока можете, мистер Николсон. - Холодный и резкий голос капитана Яматы вернул всех к действительности. Он коснулся вершины алмазного конуса острием меча, и несколько камней, играя и переливаясь, скатилось на землю. - Они и правда великолепны. Но полковнику Кисеки было приказано лишь получить алмазы и в целости доставить их в Японию. Про пленников ничего сказано не было. Вы убили его сына, и вы увидите, что это значит. - Догадываюсь. - Николсон презрительно посмотрел на него. - Лопата, яма шесть на два и выстрел в спину, когда я закончу копать. Восточная культура. Мы о ней слышали. Ямата равнодушно улыбнулся. - Более быстрого, чистого и простого способа не существует, уверяю вас. У нас есть, как вы говорите, культура. И непродуманность ей не свойственна. - Капитан Ямата. - Ван Эффен смотрел на японского офицера сузившимися глазами - единственным признаком эмоций на его бесстрастном лице. - Да, подполковник? - Вы... вы не можете так поступить. Этот человек не шпион, чтобы расстрелять его без суда и следствия. Он даже не состоит на службе в вооруженных силах. Фактически он гражданское лицо. - Конечно, конечно, - не без сарказма отозвался Ямата. - Пока же на нем ответственность за смерть четырнадцати наших матросов и летчика. Я содрогаюсь при одной мысли о бойне, которую учинил бы этот человек, будь он военным. К тому же он убил сына Кисеки. - Он не убивал. Сайрен подтвердит это. - Пусть он сам объяснит это полковнику, - равнодушно проговорил Ямата, вкладывая меч в ножны. - Мы теряем время. Трогаемся. Скоро здесь будет наш грузовик. - Грузовик? - усомнился Ван Эффен. - Мы оставили его примерно в миле отсюда, - осклабился Ямата. - Мы не хотели тревожить ваш сон. В чем дело, мистер Николсон? - Ни в чем, - кратко отозвался Николсон. Он неотрывно смотрел в открытую дверь, и, вопреки его воле, тень волнения пробежала по его лицу. Уловив взгляд Яматы, старший помощник благоразумно отвел глаза от двери. - Грузовик еще не прибыл. Мне бы хотелось задать Ван Эффену еще два вопроса. - Он надеялся на небрежность своего тона. - У нас есть одна-две минуты, - кивнул Ямата. - Просто из любопытства - нельзя ли узнать, кто передал мисс Плендерлейт алмазы... и планы? - Ну а это-то к чему? - тяжело спросил Ван Эффен. - Дело прошлое, и к настоящему не имеет никакого отношения. - Прошу вас. - Настаивал Николсон. Неожиданно он понял, что необходимо выиграть время. - Мне действительно хотелось бы узнать. - Ну хорошо. - Ван Эффен посмотрел на него с интересом. - Я скажу вам. У Фарнхольма было и то, и другое и почти постоянно при нем. Это должно быть очевидным для вас хотя бы потому, что все оказалось у мисс Плендерлейт. Откуда же взялись планы, я, как уже сказал, не имею представления. - Должно быть, он пользовался огромным доверием, - сухо проговорил Николсон. - Это так. И он имел на это право. Фарнхольм был абсолютно надежен, бесконечно умен и находчив, и знал Восток - особенно острова - так же, как и его коренное население. Нам достоверно известно, что генерал говорил, как минимум, на четырнадцати азиатских языках. - По-моему, вам о нем известно весьма многое. - Совершенно верно. Это было нашим профессиональным долгом - и немалым удовлетворением любопытства, - узнать о нем все, что возможно. Фарнхольм один из наших ключевых противников. Нам удалось даже выяснить, что он работал в вашей Секретной Службе чуть более тридцати лет. Один или два человека охнули от изумления, за чем последовал тихий гул голосов. Даже Ямата снова сел и подался вперед, положив локти на колени. Его хитрое загорелое лицо светилось интересом. - В Секретной Службе! - Николсон протяжно, с присвистом выдохнул и вытер лоб с видом непонимания и недоверия. Он догадался о причастности Фарнхольма к английской разведке еще пять минут назад. Под надежным прикрытием руки его глаза какую-то секунду порыскали по сторонам, задержались на открытой двери и остановились на Ван Эффене. - Но... но мисс Плендерлейт говорила, что он командовал полком в Малайзии несколько лет назад. - Правильно, командовал, - улыбнулся Ван Эффен. - Во всяком случае это входило в его обязанности. - Продолжайте же, продолжайте, - раздался нетерпеливый голос капитана Файндхорна. - Продолжать особенно нечего. Японцы и я сам знали об исчезнувших планах через считанные часы после кражи. Я отправился на поиски, пользуясь официальной директивой Японии. Мы, правда, не рассчитывали, что Фарнхольм договорится еще и о том, чтобы взять с собой алмазы - гениальный ход с его стороны. Если бы кто-нибудь вдруг усомнился в личине бегущего от войны опустившегося алкоголика, он всегда бы смог благополучно откупиться. Этот кто-нибудь, неизбежно бы связал маскировку и странное поведение Фарнхольма с камнями, и оставил бы его в покое. И, наконец, если бы японцы установили, на каком судне находится генерал, то страстное желание получить столь ценный в военное время товар заставило бы их дважды подумать о том, стоит ли топить судно и не лучше ли заиметь и планы, и алмазы каким-нибудь иным способом, что и случилось. Повторяю, Фарнхольм был гениален. Но ему дьявольски не повезло. - Что-то здесь много шероховатостей, - заметил Файндхорн. - Зачем им понадобилось топить "Кэрри Дэнсер"? - В то время японцы не знали, что генерал находится на борту, - пояснил Ван Эффен. - А вот Сайрен знал, и знал с самого начала. Он начал охоту за камнями, я подозреваю, потому, что некое нечистоплотное должностное лицо из голландского руководства передало Сайрену информацию в обмен на обещание поделиться частью прибыли, когда Сайрен приберет алмазы к рукам. Но, думаю, этот ренегат голландец не увидел бы и гульдена, равно как и японская сторона. - Довольно удачная попытка меня опорочить, - впервые заговорил Сайрен. Его голос был ровен и сдержан. - Камни отправились бы прямиком к нашим добрым друзьям и союзникам - японцам. Таково было наше намерение. Вот двое моих людей, могущих это подтвердить. - Иным способом это доказать будет сложнее, - равнодушно заметил Ван Эффен. - Ваше сегодняшнее предательство стоит отдельного разговора. Не сомневаюсь, ваши хозяева бросят шакалу причитающуюся ему кость. - Он сделал паузу, затем продолжил: - Фарнхольм не подозревал, кто я на самом деле - по крайней мере, до тех пор, пока мы не провели несколько дней в шлюпке. Я же знал его вдоль и поперек, общаясь с ним и выпивая. Тот же Сайрен много раз видел нас вместе и, наверное, решил, что мы больше чем друзья - заблуждение, в которое можно было ввести кого угодно. Поэтому, думаю, он и спас меня - лучше будет сказать, не перекинул через борт, когда "Кэрри Дэнсер" начала тонуть. Он подумал, что я либо знаю о местонахождении алмазов, либо выясню это у Фарнхольма. - Еще одна моя ошибка, - холодно признал Сайрен. - Следовало дать вам утонуть. - Следовало. Тогда бы вы один завладели целым состоянием. - Ван Эффен замолчал и взглянул на японского офицера. - Скажите, капитан Ямата, наблюдалось ли недавно в этих водах необычное скопление британских военно-морских судов? Капитан Ямата бросил на него быстрый удивленный взгляд. - Откуда вы это узнали? - Эсминцы, наверное? - проигнорировал вопрос Ван Эффен. - Появлявшиеся ближе к ночи? - Точно. - Ямата был поражен. - Они приближались каждую ночь к мысу Ява, дрейфуя всего в восьмидесяти милях отсюда, и незадолго до рассвета уплывали, боясь появления наших самолетов. Но как... - Все легко объяснимо. На рассвете того дня, когда пошла ко дну "Кэрри Дэнсер", Фарнхольм более часа провел в радиорубке. Скорее всего, он передал своим предполагаемое направление дальнейшего продвижения: к югу от Яванского моря. Ни одно союзническое судно не рискует заплывать севернее Индонезии - это было бы верным самоубийством. Вот они и курсируют на юге, ночами подходя поближе. Полагаю, у них есть еще одно судно, около Бали. Вы не пытались разобраться с этим нарушителем, капитан Ямата? - Куда нам, - сухим тоном проговорил Ямата. - Единственное судно, которым мы располагаем, - баркас полковника Кисеки. Он достаточно быстр, но чересчур мал - обыкновенный баркас, по сути, передвижная радиостанция. Связь в этих районах весьма трудно контролировать. - Понимаю. - Ван Эффен посмотрел на Николсона. - Остальное очевидно. Фарнхольм пришел к выводу, что носить с собой алмазы и планы - более небезопасно. Планы, я думаю, он отдал мисс Плендерлейт еще на борту "Виромы", алмазы - на острове, опустошив свой саквояж и заполнив его гранатами... Смелее человека мне не доводилось встречать. Ван Эффен погрузился в молчание, затем продолжил: - Мусульманский священник был именно тем, за кого себя выдавал и никем более. История Фарнхольма, рассказанная экспромтом, - абсолютный вымысел, типичная попытка находчивого и решительного человека приписать то, чем занимался сам, другому, к тому же уже мертвому... И последнее: я хотел бы принести свои извинения присутствующему здесь мистеру Уолтерсу. - Ван Эффен слабо улыбнулся. - Фарнхольм был не одинок в своих хождениях по таинственным каютам в ту ночь. Я просидел более часа в рубке мистера Уолтерса. Мистер Уолтерс крепко спал. Я люблю иметь при себе средства, позволяющие людям безмятежно и глубоко спать. Уолтерс уставился на него, затем на Николсона, вспоминая, как чувствовал себя на следующее утро. Николсон же припомнил, сколь больным, бледным и напряженным выглядел тогда радист. Ван Эффен заметил медленный понимающий кивок Уолтерса. - Прошу прощения, мистер Уолтерс, но я должен был передать сообщение. Я опытный радист, но на него у меня ушло много времени. Каждый раз, когда я слышал шаги в коридоре, я умирал тысячью смертей. Но послание мое прошло. - Курс, скорость и местонахождение, не так ли? - мрачно проговорил Николсон. - Плюс просьба не бомбить нефтяные цистерны. Вам лишь нужно было остановить судно, не правда ли? - Более или менее, - признал Ван Эффен. - Но я не ожидал, что за простую остановку судна они возьмутся так основательно. С другой стороны, не забывайте, что не пошли я сообщение, они, возможно, разнесли бы танкер в клочья за считанные секунды. - Значит, все мы обязаны жизнями вам, - с горечью проговорил Николсон. - Огромное спасибо. - Он холодно смотрел на него несколько долгих мгновений, затем отвел в сторону взгляд настолько казавшийся невидящим, что никому не пришло в голову за ним проследить. Однако глаза старшего помощника были на самом деле весьма далеки от невидения. Маккиннон передвинулся дюймов на шесть, возможно, и на все девять за последние минуты, перемещаясь при этом не хаотическими случайными рывками мечущегося в бессознательном бреду тяжелораненого, а едва заметными, продуманными сдвигами человека полностью сознающего происходящее и сконцентрировавшегося на их бесшумности и незаметности, - сторонний наблюдатель должен был напрячь нервную систему до гиперчувствительности, дабы их уловить. Николсон знал, что он не ошибся. Там, где в проникавшей за дверь полосе света, первоначально лежали голова, плечи и руки боцмана, находились теперь только его темный затылок и загорелый локоть. С бесстрастным выражением лица Николсон медленно и равнодушно переместил взгляд на присутствовавших в комнате. Ван Эффен заговорил опять, наблюдая за ним с задумчивым любопытством: - Как вы уже, наверное, догадались, мистер Николсон, Фарнхольм оставался в безопасной кладовой во время воздушного налета потому, что имел при себе два миллиона фунтов стерлингов, рисковать которыми ради таких старомодных добродетелей, как мужество, честь и порядочность, он не собирался. Я, в свою очередь, оставался в обеденном салоне потому, что не желал стрелять в собственных союзников - вы должны помнить, что единственный раз, когда я пошел на это, выстрелив в находившегося в боевой рубке субмарины матроса, я промахнулся. Весьма убедительный промах, я считаю. После первой атаки - когда мы начали готовить шлюпки к спуску на воду и в дальнейшем - ни один японский самолет более нам не угрожал: при помощи фонаря я послал упреждающий сигнал с крыши рулевой рубки. - Подобным же образом субмарина не делала попыток нас потопить - капитана не погладили бы по головке, если бы по возвращении на базу он рапортовал о том, что алмазы стоимостью в два миллиона фунтов отправились на дно Южно-Китайского моря. - Он снова безрадостно улыбнулся. - Быть может, вы помните о моем желании сдаться подлодке - вы же приняли гораздо более агрессивное решение... - Тогда почему нас атаковал самолет? - Кто знает? - пожал плечами Ван Эффен. - От отчаяния, полагаю. И не забывайте, что рядом находился гидроплан, который мог бы в случае чего подобрать одного или двух избранных людей. - Например, вас? - Например, меня, - допустил Ван Эффен. - Вскоре после того Сайрен обнаружил, что алмазов у меня нет, обыскав мой ранец в одну из ночей, когда шлюпка лежала заштиленной. Я увидел его за этим занятием и предоставил ему довершить дело, поскольку найти он все равно ничего не мог. К тому же, это в любом случае уменьшало шансы получить нож в спину, что и произошло с несчастным Ахмедом, следующим подозреваемым Сайрена. И снова он выбрал не того. - Он посмотрел на Сайрена с нескрываемым отвращением. - Полагаю, Ахмед проснулся, пока вы рылись в его багаже? - Несчастный случай, - небрежно взмахнул рукой Сайрен. - Мой нож иногда ошибается. - Вам очень мало осталось жить, Сайрен. - В тоне Ван Эффена было что-то необычайно пророческое, и надменная улыбка медленно сползла с лица Сайрена. - Вы слишком порочны, чтобы жить. - Суеверная чепуха! - Изогнув верхнюю губу и обнажая ровные белые зубы, Сайрен снова засиял улыбкой. - Посмотрим, посмотрим. - Ван Эффен перевел взгляд на Николсона. - Вот и все, мистер Николсон. Почему Фарнхольм нокаутировал меня бутылкой, когда торпедный катер подошел к борту шлюпки, догадаться несложно. Он обязан был сделать это, если хотел спасти ваши жизни. Очень, очень храбрый человек, удивительно быстро и правильно принимавший решения. - Он повернулся и посмотрел на мисс Плендерлейт. - Вы здорово меня напугали, когда сказали, что Фарнхольм оставил все свои вещи на острове. Ноя тотчас понял, что он не мог сделать этого, ибо сознавал, что возможности вернуться туда ему более не представится. И я догадался, что все у вас. - Он взглянул на нее с состраданием. - Вы очень храбрая женщина, мисс Плендерлейт, и, несомненно, заслуживаете лучшей участи. Когда он закончил, в хижине опять повисла тяжелая тишина. Время от времени ребенок беспокойно хныкал во сне, но Гудрун успокаивала его, укачивая на руках, и он затихал. Ямата сидел, уставившись на камни с сосредоточенной задумчивостью и, по-видимому, не торопясь трогаться в путь. Почти все пленники смотрели на Ван Эффена или ошеломленно, или с полным неверием. Позади них стояло десять или двенадцать охранни