они меня нет, - Забринский смущенно пожал плечами. - Моя вина, ничего не скажешь. Выходит, когда я свалился, сломалась не только моя нога. - Ну, ладно, а починить эту штуковину сможете? - Вряд ли это получится, лейтенант. - Черт побери, вы, кажется, числитесь у нас радиоспециалистом. - Все верно, - рассудительно проговорил Забринский. - Но не волшебником же. Рация устаревшего типа, схемы нет, а все обозначения на японском языке, никаких инструментов и приборов, да еще и пальцы задубели от холода - тут и сам Маркони поднял бы руки кверху. - А вообще ее можно отремонтировать? - напористо спросил Хансен. - Это транзистор. Значит, лампы не могли разбиться. Думаю, что отремонтировать можно. Но это займет очень много времени. К тому же, лейтенант, мне придется поискать сперва какие-нибудь инструменты. - Так ищите! Делайте все что угодно, только наладьте мне эту штуку! Забринский ничего не сказал, только протянул Хансену наушники. Тот взглянул на Забринского, потом на наушники, молча взял их и приложил к уху. Пожал плечами, вернул наушники радисту и сказал: - Да, пожалуй ремонтировать рацию пока ни к чему. - Да-а, - протянул Забринский. - Сели мы в лужу, лейтенант. - Что значит - сели в лужу? - спросил я. - Похоже, нас самих скоро придется спасать, -угрюмо ответил Хансен. - С "Дельфина" почти без перерывов передают: "Лед быстро смыкается, немедленно возвращайтесь". - Я с самого начала был против этого безумства, - вмешался в разговор пристроившийся на полу Ролингс. Он грустно помешивал вилкой начинающие таять куски консервированного супа. - Предприятие, конечно, отважное, но, скажу я вам, ребята, с самого начала обреченное на неудачу. - Будьте так добры, не суйте свои грязные пальцы прямо в суп и помалкивайте в тряпочку, - ледяным тоном отозвался Хансен. Потом вдруг повернулся к Киннерду. - А что с вашей рацией? Ну, конечно же! У нас тут мается без дела крепкий парень, который охотно, просто с удовольствием покрутит ваш генератор... - Прошу прощения. - Киннерд улыбнулся. Наверно, именно так улыбаются привидения. - Дело не в ручном генераторе, он сгорел. Наша рация работала на батареях. Батареи кончились. Весь запас кончился. - Вы говорите, на батареях? - удивленно посмотрел на него Забринский. - Тогда отчего затухал сигнал во время передачи? - Нам приходилось время от времени менять никель-кадмиевые элементы, чтобы выжать из них весь ток до последней капли. У нас их осталось всего пятнадцать штук, остальные сгорели при пожаре. Вот поэтому и случались затухания. Но даже элементы "Найф" не могут служить вечно. Вот они и кончились. Того тока, что в них осталось, не хватит на самый маленький фонарик. Забринский не сказал ничего. Никто не сказал ничего. Шторм продолжал обстреливать восточную стену домика ледяной картечью, лампа Колмана шипела под потолком, печка, негромко урча, пожирала брикет за брикетом, но все эти звуки только усиливали ощущение мертвой, непрошибаемой тишины, воцарившейся в помещении. Никто не смотрел на соседа, все уставились в пол тем застывшим, пристальным взглядом, который присущ разве что фанатику-энтомологу, выслеживающему дождевого червя. Если бы какая-нибудь газета поместила на своих страницах сделанную именно в этот момент фотографию, ей с трудом удалось бы убедить читателей, что полярники со станции "Зебра" всего десять минут назад встретили спасательную экспедицию, которая избавила их от верной смерти. Читатели обязательно придрались бы, что картина неправдоподобна: должно же быть на лицах, если не ликование, то хотя бы заметное облегчение. И они были бы правы: атмосфера действительно установилась не очень-то радостная. Наконец, прерывая затянувшееся молчание, я обратился к Хансену: - Ну, что ж, дела обстоят так, а не иначе. Наша электроника не работает, а другой нам взять негде. Значит, кто-то должен вернуться на "Дельфин", причем немедленно. Предлагаю свою кандидатуру. - Нет! - вспылил Хансен, но тут же взял себя в руки " и продолжал: - Простите, дружище, но в приказах шкипера ни слова не говорилось о том, чтобы позволить кому-то наложить на себя руки. Вы остаетесь здесь. - Ну, хорошо, я остаюсь здесь, - кивнул я. Сейчас не время было подчеркивать, что я не нуждаюсь в его разрешении. Не стоило пока что и размахивать "манлихером". - И все мы останемся здесь. И все здесь умрем. Тихо, не сопротивляясь, без шума, мы просто ляжем и умрем... По-вашему, в газетах всего мира нас назовут героями? Особенно нашего командира... Амундсен был бы в восторге от этого... Это было несправедливо, но мне сейчас было не до справедливости. - Никто никуда не пойдет, - сказал Хансен. - Конечно, это не мой брат погиб здесь, но будь я проклят, док, если позволю вам отправиться на верную гибель. Вы не в состоянии, никто из нас сейчас не в состоянии добраться до "Дельфина" - после того, что мы уже перенесли. Это первое. И еще: без рации, без связи с "Дельфином" нам не найти дорогу на корабль. И третье: скорее всего, смыкающийся лед заставит "Дельфин" нырнуть еще тогда, когда вы будете на полдороге. И последнее: если вы не попадете на "Дельфин" - из-за того, что заблудитесь, или потому, что он раньше уйдет под воду, - вы никогда не осилите дорогу обратно на станцию. Сил не хватит, да и ориентиров никаких. - Перспективы не слишком-то радужные, - согласился я. - А каковы перспективы на исправление ледовой машины? Хансен покачал головой, но не сказал ни слова. Ролингс снова принялся размешивать суп, он, как и я, старался не поднимать головы, чтобы не видеть полных ужаса и отчаяния глаз на изможденных, обмороженных лицах. Но он все же поднял голову, когда капитан Фолсом с трудом оторвался от стены и сделал пару неверных шагов в нашем направлении. Мне было ясно без всякого стетоскопа, что состояние у него крайне тяжелое. - Боюсь, мы не совсем понимаем... - сказал он. Речь получилась невнятная, неразборчивая: губы у него запеклись и распухли, да и двигать ими было больно из-за ожогов. Сколько месяцев фолсому придется терпеть еще эту боль, подумалось мне, сколько раз он ляжет под нож хирурга, прежде чем снова сможет без опаски показать людям свое лицо! И это в том случае, если мы сумеем доставить его в госпиталь. - Может, объясните?.. В чем дело? - Все очень просто, - сказал я. - На "Дельфине" стоит ледовый эхолот, прибор, измеряющий толщину льда над головой. В нормальных условиях, если бы коммандер Свенсон, командир "Дельфина", потерял с нами связь, он все равно появился бы на пороге через пару часов. Положение станции "Зебра" они засекли достаточно точно. Ему оставалось бы только нырнуть, пройти сюда подо льдом, поискать с помощью эхолота, где лед потоньше, - и дело в шляпе. Они бы мигом нащупали то место, где недавно была чистая вода... Но это - в нормальных условиях. А сейчас ледовая машина сломана, и, если ее не починят, Свенсон никогда не сумеет найти тонкий лед. Вот почему я хочу вернуться на лодку. Прямо сейчас. До того, как смыкающийся лед заставит Свенсона уйти под воду. - Не понимаю, старина, - вступил в разговор Джолли. - Вы-то чем можете помочь? Сумеете починить эту самую ледовую хреновину? - Это не понадобится. Свенсон знает расстояние до станции с точностью до сотни ярдов. Мне только надо передать ему, чтобы он остановился в четверти мили отсюда и выпустил торпеду. И... - Торпеду? - спросил Джолли. - Торпеду? Он пробьет лед торпедой? - Совершенно верно. Правда, этого еще никто никогда не делал. Но не вижу причин, почему бы это не сработало, если лед не слишком толстый. А лед на месте недавней трещины еще наверняка не слишком окреп. Впрочем, не знаю... - Послушайте, док, они наверняка пришлют самолеты, - тихо сказал Забринский. - Мы же передали сообщение сразу, как только добрались сюда, и теперь всем известно, что станция "Зебра" найдена... В конце концов, известно ее точное положение. Эти здоровенные бомбовозы доберутся сюда за пару часов. - Ну и что они тут будут делать? - спросил я. - Болтаться наверху безо всякой пользы? Даже если им известно наше точное положение, все равно они не сумеют разобрать в такой темноте да еще в шторм, что осталось от станции. Ну пусть засекут нас радаром, хотя это маловероятно, - но даже если они это сделают, что дальше? Сбросить нужные нам припасы? Это возможно. Но сбросить их прямо на нас они побоятся: еще убьет кого-нибудь. Значит, сбросят на каком-то расстоянии. А для нас даже четверть мили - слишком далеко, да еще попробуйте найти груз в таких условиях. А приземлиться... Даже в прекрасную погоду большой самолет, которому нужен солидный разбег для взлета, на неподготовленную льдину не сядет. Вы это сами знаете. - Вы случаем не пророк, док? - грустно спросил Ролингс. - На Бога надейся, а сам не плошай, - сказал я. - Старая мудрость, но никогда не подводит. Если мы заляжем в этой берлоге, даже не пытаясь что-то предпринять, а ледовую машину не удастся починить в самое ближайшее время, то мы здесь просто погибнем. Все шестнадцать. Если мне удастся добраться туда, мы все останемся живы. Даже если я не доберусь, есть шанс, что ледовую машину все-таки починят, тогда погибнет только один человек... - я стал надевать свои варежки. -А один - это не шестнадцать. - С таким же успехом мы можем сделать это вдвоем, - Хансен вздохнул и тоже надел рукавицы. Меня это не удивило: такие люди, как Хансен, выдержавшие строгий отбор, в критических ситуациях никогда не соглашаются загребать жар чужими руками. Я не стал тратить время на споры. А тут и Ролингс поднялся на ноги. - Есть еще один доброволец, имеющий большой опыт в размешивании супа, - заявил он. - Если я не буду держать вас обоих за ручки, вы и до дверей-то не дойдете. А кроме того, за это мне уж наверняка повесят медаль. Какую самую высокую награду дают в мирное время, а, лейтенант? - За размешивание супа пока что не учредили награды, Ролингс, - отрезал Хансен. - А этим вы и будете по-прежнему заниматься. Вы останетесь здесь. - Ого-го, - Ролингс покачал головой. - Считайте, что я взбунтовался, лейтенант. И отправляюсь с вами. Не хочу упустить момент. Если мы доберемся до "Дельфина", то вы будете так счастливы, что просто забудете доложить обо мне, значит, потребуется справедливый человек, который вовремя подскажет начальству, что мы благополучно вернулись на корабль только благодаря торпедисту Ролингсу... - он ухмыльнулся. - А если мы не сумеем добраться - ну, что ж, тогда вы все равно никому ничего не доложите, верно, лейтенант? Хансен подошел к нему поближе, И тихо сказал: - Вы прекрасно знаете, что мы вряд ли попадем на "Дельфин". Значит, здесь останутся двенадцать больных людей, не говоря уж о Забринском со сломанной ногой. А кто будет за ними ухаживать? Нужен хотя бы один здоровый парень, чтобы позаботиться о них. Нельзя же думать только о себе, а, Ролингс? Вы ведь присмотрите за ними? Верно? Ну, хотя бы из уважения ко мне... Ролингс постоял несколько долгих секунд, пристально глядя на лейтенанта, потом вновь опустился на корточки и принялся размешивать суп. - Из уважения к вам, понятное дело, - горько произнес он. - Ну, ладно, я остаюсь. Из уважения к вам. Да и потом, вдруг тут без меня Забринский решит прогуляться - ведь обязательно сломает и вторую ногу... - Он размешивал суп все быстрее и яростнее. - Ну, так чего вы ждете? Шкипер может нырнуть в любую минуту... В его словах был резон. Мы отмахнулись от капитана Фолсома и доктора Джолли, громко протестовавших и пытавшихся нас удержать, и через тридцать секунд были готовы к путешествию. Хансен вышел наружу первым. Я обернулся и окинул взглядом больных, изможденных и раненых сотрудников станции "Зебра". Фолсом, Джолли, Киннерд, Хьюсон, Нейсби и еще семеро. Всего двенадцать человек. Вряд ли они все были сообщниками, скорее всего, действовал один человек, может быть, двое. Хотел бы я знать, кто они, эти люди, которых я бы уничтожил безо всякой жалости. Люди, которые убили моего брата и еще шестерых сотрудников полярной станции "Зебра". Никому и никогда я этого не смогу простить. И постараюсь сделать-все от меня зависящее, чтобы найти его или их. Убийцам не скрыться от меня, как бы они ни старались. Скорее я погибну сам. Я закрыл за собой дверь и нырнул вслед за Хансеном в кошмарную мглу ледяной полярной ночи. Мы ощущали усталость, сильную усталость, еще до того, как отправились в путь. Ноги у нас были налиты свинцом, все кости ныли, и до полного изнеможения оставалось рукой подать. И несмотря на это, мы почти летели сквозь воющую тьму этой ночи, словно два гигантских белых призрака в молочной белизне фантастического лунного пейзажа. Мы больше не гнулись под тяжестью рюкзаков, штормовой ветер дул нам прямо в спину, и если по дороге сюда каждый шаг давался нам ценой изнурительного труда, то теперь мы за то же время проходили пять шагов, да еще с такой кажущейся легкостью, словно вообще не прилагали к этому никаких усилий. Нам не приходилось осторожничать, опасаясь свалиться в открытую трещину или налететь на неожиданное препятствие, мы сняли бесполезные сейчас очки и двигались резвой трусцой, а пляшущие лучи наших фонарей позволяли нам различать дорогу за пять, а то и за десять ярдов. Это была помощь, так сказать, физическая, но гораздо сильнее, заставляя забыть о боли в ногах, нас пришпоривал острый, растущий с каждой секундой страх, что коммандеру Свенсону как раз сейчас приходится ухо дить на глубину и что, всеми брошенные, мы останемся умирать в этой терзаемой штормом пустыне. Здесь, где нет ни укрытия, ни еды, старуха с острой косой не станет тянуть время. Подобные мысли никак не прибавляли нам хорошего настроения, скорее, заставляли сильнее собраться. Словом, мы бежали но все-таки не сломя голову, все-таки не так, будто старуха преследует нас по пятам. Ведь при таких низких температурах даже привычные ко всему эскимосы больше, чем чумы, боятся перенапряжения - в этих широтах оно убивает куда быстрее, чем любая чума. Когда сильно напрягаешься в такой тяжелой меховой одежде, обязательно потеешь, а потом, когда напряжение спадает, чего избежать нельзя, пот замерзает прямо на коже. Чтобы не обледенеть, остается одно: снова напрягаться, а от этого еще больше потеть. Так и раскручивается спираль, у которой конец может быть только один. Так что мы не бежали, а продвигались трусцой, вернее, ускоренным шагом, стараясь не перегреться. Через полчаса, может, чуть больше, я предложил немного передохнуть под прикрытием отвесной ледяной скалы. За последние две минуты Хансен дважды оступался и падал, хотя никакой видимой причины для этого не было. Да и у меня ноги подкашивались. - Как себя чувствуете? - спросил я. - Чертовски паршиво, док. - Это было заметно: дышал он часто, коротко и с присвистом. - Но погодите меня списывать. Сколько, по-вашему, мы прошли? - Мили три, что-то вроде этого... - Я провел рукой по ледяной стене. - По-моему, стоит не пожалеть пары минут и попробовать забраться наверх. Мне кажется, торос довольно высокий. - Забраться наверх при таком шторме? - Когда я кивнул, он покачал головой. - Толку не будет, док. Пурга поднимает ледяную пыль футов на двадцать, так что даже если вы заберетесь выше, "Дельфин" будет не виден в этой круговерти. Его "парус" только чуть-чуть торчит надо льдом. - И все же давайте раскинем мозгами, - предложил я. - Мы так увлеклись собственными передрягами, что совсем забыли про коммандера Свенсона. По-моему, мы берем грех на душу, недооценивая его. - Похоже, что это так. Но сейчас все мои мысли и заботы только о лейтенанте Хансене. Ну, так что вы имеете в виду? - А вот что. Я почти уверен, что Свенсон рассчитывает на наше возвращение. Больше того, он приказал нам вернуться, повторяя это неоднократно. И если он считает, что что-то случилось с нами или с рацией, он все равно надеется, что мы возвращаемся. - Не обязательно. А может, мы все еще на пути к станции? - Ну нет! Ну, конечно же, нет. Он полагает, что у нас хватит ума сообразить, на что рассчитывает он сам. Он понимает, что если рация вышла из строя еще до того, как мы нашли "Зебру", то было бы самоубийством искать ее без корректировки по радио. Но вот попробовать вернуться на "Дельфин" совсем не самоубийство. Он наверняка верит, что у нас хватит мозгов догадаться, что он обязательно выставит лампу в окошке, чтобы заблудшие овечки могли найти дорогу домой. - О Господи, док! Вы правы! Ну, конечно, он так и сделает, наверняка сделает! Боже мой, Боже мой, что случилось с моей головушкой! Он встал и повернулся к торосу. Таща и подсаживая друг друга, мы забрались на верхушку стены. Торос оказался не таким уж высоким: он возвышался меньше чем на двадцать футов над уровнем ледового поля, так что мы не сумели выбраться на поверхность этой бурной, увлекаемой бешеным ветром ледовой реки. Пока мы там стояли, напор ветра вдруг ослаб на несколько секунд, и нам удалось увидеть над головой чистое небо - но совершенно случайно и всего на несколько секунд. Если там и было что-то еще, то мы этого не заметили. - Здесь есть и другие торосы! - крикнул я на ухо Хансену. - Повыше!.. Он молча кивнул. Я не знал, какое у него сейчас выражение лица, но это нетрудно было себе представить. Скорее всего, оба мы думали одно и то же: мы ничего не видели потому, что нечего было видеть. Компандер Свенсон не выставил лампу в окошке, да и само "окошко" нырнуло вглубь вместе с "Дельфином", чтобы не оказаться раздавленным сомкнувшимися льдами. Пять раз за последующие двадцать минут мы карабкались на торосы и пять раз спускались вниз, с каждым разом у нас убывало надежды и прибавлялось горечи и отчаяния. К этому времени я почти выбился из сил, двигаясь, словно в горячечном бреду, Хансену было еще хуже, он шатался и выписывал кренделя, точно в сильном подпитии. Как врач, я знал о скрытых, порою неожиданных резервах, которые могут прийти на помощь изможденному человеку в минуту крайней необходимости, но понимал, что эти резервы тоже не беспредельны и что мы слишком близко подошли к этому пределу. Когда же мы его переступим, нам останется только приткнуться к ледяной стене и дожидаться нашей старухи, а она, судя по всему, не замедлит к нам пожаловать. Шестой торос чуть не вымотал нас окончательно. И карабкаться- то было вроде нетрудно, нам то и дело попадались удобные выступы и выбоины для рук и ног, но даже чисто физически подъем стоил нам непомерно больших усилий. Вскоре я начал смутно соображать, что вам так тяжело из-за слишком большой высоты тороса. Такого нам до сих пор не попадалось. Похоже, огромное давление сосредоточилось именно в этой точке, вспучив и вздыбив, лед, пока он не поднялся футов на тридцать выше общего уровня. А уж подводная его часть уходила не меньше чем на двести футов вглубь, к черному дну океана. За восемь футов до вершины тороса наши головы вынырнули из пурги. Стоя на самой вершине, мы могли, держась друг за друга, чтобы нас не снесло ураганом, смотреть на клубящийся под нашими ногами буран. Зрелище было фантастическое: то ли бескрайнее, бушующее, серовато-белое море, то ли безбрежная, стремительно несущаяся к горизонту река. Как и многое другое в верхних арктических широтах, весь этот вид дышал зловещей, потусторонней тайной; лишенная жизни и души пустыня казалась совершенно чуждой, заброшенной на землю с враждебной, давно уже мертвой планеты. Мы прощупывали взглядами горизонт на западе, пока у нас не заболели глаза. Ничего. Совершенно ничего. Ничего, кроме бесконечной пустыни. Мы обшарили поверхность безбрежной реки от самого севера до самого юга, в пределах 180 градусов, - и ничего не заметили. Прошло три минуты. Все равно ничего. Я почувствовал, как мои кровяные тельца потихоньку смерзаются в ледышки. В робкой надежде, что, может быть, мы уже миновали "Дельфин", обойдя его с севера или с юга, я повернулся и уставился на восток. Это было нелегко, от морозного штормового ветра на глаза мгновенно навернулись слезы, но все же терпимо: теперь не приходилось укрываться от острых ледяных иголок. Я медленно обвел глазами еще один полукруг окоема, сделал паузу, потом обвел еще раз и еще. И схватил Хансена за локоть. - Взгляните-ка туда, - сказал я. - На северо-восток. Четверть мили, полмили - не больше. Что-нибудь видите? Несколько секунд Хансен исподлобья вглядывался в указанном мною направлении, потом тряхнул головой. - Ничего не вижу... А вы что, по-вашему, видите? - Не знаю. Не уверен. Мне кажется, там, в этой ледяной вьюге, что-то светится. Чуть-чуть. Может, просто такое место - более светлое. Добрых полминуты Хансен разглядывал поверхность ледяной реки, прикрывая глаза ладонями. Наконец заключил: - Совсем плохо. Я ничего не вижу. Может, глаза у меня испортились за последние полчаса, но я даже представить не могу, что там что-то есть. Я отвернулся, дал отдохнуть слезящимся от напряжения и ветра глазам, потом снова уставился вдаль. - Черт бы его побрал! - сказал я. - Не уверен, что там что-то есть. Но не уверен, что там и нет ничего. - Ну, а что именно вам кажется? - устало, без особой надежды спросил Хансен. - Свет? - Вертикальный луч прожектора. Луч, который не в состоянии пробить эту ледяную мглу. - Это просто самообман, док, - уже почти обреченно заметил Хансен. - Вам просто очень хочется это увидеть. Кроме того, получается, что мы уже миновали "Дельфин". А это невозможно. - Ну, почему же невозможно? Как только мы стали карабкаться на эти проклятые торосы, я потерял ощущение времени и пространства. Нет, это вполне возможно. - Вы все еще видите что-нибудь? - В голосе у лейтенанта звучали пустота, безразличие, он явно не верил мне и даже разговаривал нехотя. - Может быть, у меня тоже испортилось зрение, - признался я. - Но, черт меня побери, все равно я не уверен, что ошибаюсь. - Ну, ладно, док, давайте двигаться дальше. - А куда двигаться? - Откуда я знаю? - У него так стучали зубы от пронизывающего нас морозного ветра, что я едва мог разобрать слова. - По- моему, это уже не имеет особого значения... У меня даже дыхание перехватило, когда именно там, где мне чудилось свечение, не больше чем в четырех сотнях ярдов от нас, бурную ледяную реку вдруг пробила ярко пылающая ракета, - оставляя позади искрящийся след, она унеслась высоко-высоко прямо в чистое небо. Она поднялась на пять или шесть сотен футов над нами и там взорвалась, рассыпавшись ослепительно яркими красными звездочками, ураганный ветер подхватил эти звездочки и понес на запад, и они, постепенно угасая, стали медленно опускаться на землю, оставляя небо гораздо более пустым и холодным. - Ну? Что теперь скажете? Имеет значение, куда идти? - спросил я у Хансена. - Или, может, вы и этого не заметили? - То, что я только что видел, - благоговейно произнес лейтенант, - это самое прекрасное зрелище, которое сын моей дорогой матушки когда-нибудь видел... И когда-нибудь еще увидит! - Он хлопнул меня по спине так, что я едва не свалился с тороса. - Мы сделали это, док! - заорал он во все горло. - Мы это сделали! Ты смотри, откуда и силы взялись! О дом, наш дом, наш милый дом! К тебе идем, к тебе идем!.. Через десять минут мы были уже дома. Глава 6 - О Господи, как здесь чудесно, - вздохнул Хансен в счастливом ошеломлении, переводя взгляд с капитана на меня, потом на стакан в своей руке, на капли воды, стекающие с меховой одежды, на потолок капитанской каюты и снова на капитана. - Тепло, светло, уютно - о дом, мой милый дом!.. А я уже думал, что никогда больше его не увижу. Когда поднялась эта ракета, шкипер, я как раз высматривал местечко поудобнее, чтобы приткнуться там и помереть. И это не хиханьки, это вполне серьезно. - А доктор Карпентер? - улыбнулся Свенсон. - А у него что-то не в порядке с головой, - заявил Хансен. - Он все никак не решался признать поражение. Ослиное упрямство, иначе не назовешь... Хансен говорил так бессвязно, ни к селу ни к городу, не потому, что испытывал ошеломляющее облегчение и раскрепощенность, такие обычные для людей, только что переживших стресс и величайшее напряжение сил. Он был слишком крепок духом для этого. Это знали и я, и Свенсон. Тем более, что мы уже минут двадцать как вернулись на корабль, успели все рассказать, напряжение спало, спасательная операция близилась к счастливому завершению, и жизнь постепенно обретала свои привычные, будничные формы. Но когда опасность позади и все входит в нормальную колею, человеку свойственно возвращаться мыслями в пережитое. Я прекрасно знал, что стоит сейчас у Хансена перед глазами: обугленное, изуродованное, бесформенное тело того, кто когда-то был моим братом. Он не хотел, чтобы я говорил об этом, он не хотел, чтобы я даже думал об этом, хотя, разумеется, отлично понимал, что это выше моих сил. Люди с добрым сердцем очень часто бывают внешне именно такими - жесткими, суровыми, даже язвительными: добрые люди не любят щеголять своей добротой. - Как бы там ни было, - снова улыбнулся Свенсон, - вы оба можете считать себя самыми везучими людьми на земле. Ракета, которую вы заметили, была у нас из третьей серии, последней перед погружением, мы и так их пускали около часа... Так вы уверены, что Ролингс, Забринский и уцелевшие полярники пока в безопасности? - Дня два не о чем беспокоиться, - заверил Хансен. - Все будет в порядке. Конечно, там холодрыга, и многим из них желательно поскорее попасть в госпиталь, но их жизнь пока в безопасности. - Прекрасно. Ну, что ж, пусть будет так. С полчаса назад трещина перестала смыкаться, но это уже не имеет особого значения, мы в любое время можем нырнуть или остаться на какое- то время здесь. Главное, мы нашли неисправность в ледовой машине. Работа чертовски сложная и кропотливая, но через несколько часов, думаю, все будет в порядке. По-моему, нам стоит подождать, пока закончат ремонт. Мне вовсе не улыбается вслепую отыскивать тонкий лед возле станции, а потом лупить наугад торпедой. Раз время нас не поджимает, лучше подождем, пока заработает наш эхолот, потом аккуратненько пощупаем ледяное поле и выпустим торпеду точно в центр полыньи. Если там лед не толще четырех или пяти футов, мы проделаем в нем дыру без особых хлопот. - Так будет лучше, - согласился Хансен. Он допил медицинский спирт из своего стакана - а это получше любого бурбона, - неуклюже поднялся на ноги и потянулся. - Ну, что ж, впрягаемся снова в служебную лямку. Сколько у нас сейчас торпед в боевой готовности? - По последним докладам, четыре. - Пожалуй, пройдусь помогу малышу Миллсу с подготовкой к пуску. Если вы, конечно, не против, шкипер. - Я, конечно, против, - мягко заметил Свенсон. - Почему - вы сами поймете, если глянете одним глазком в зеркало. У вас сейчас не хватит силенок поднять даже снаряд для зенитной пушки, что уж там говорить о торпеде. Тем более, в воскресенье вы тоже не сходили на берег. Так что спать, Джон, спать! Несколько часов поспите - а там посмотрим. Хансен не стал спорить. Впрочем, с коммандером Свенсоном не очень-то и поспоришь. Лейтенант направился к двери. - Вы идете, док? - Да, сейчас. Приятных сновидений. - Спасибо. - Он положил руку мне на плечо, и в его усталых, налитых кровью глазах появилась улыбка. - Спасибо за все. Всем спокойной ночи! Когда он ушел, Свенсон сказал: - Паршиво было? - Да уж, не воскресная прогулка для одиноких старушек. - Похоже, лейтенант Хансен считает, что чем-то вам обязан, - неожиданно поинтересовался Свенсон. - Мало ли что он считает. Он действовал лучше некуда. Вам повезло со старшим помощником. - Это я знаю... - Он поколебался, потом негромко проговорил: - Обещаю, что больше не буду об этом вспоминать, но... В общем, мне чертовски жаль, доктор. Я глянул на него и медленно кивнул. Я знал, о чем он говорит, знал, что он не мог этого не сказать, но в таких случаях трудно найти для ответа что-нибудь подходящее. Поэтому я просто заметил: - Не он один - шесть человек погибли, коммандер. Он снова заколебался. - А мы... Мы будем забирать мертвых с собой в Британию? - Можно еще капельку этого великолепного бурбона, коммандер? Боюсь, запасы медицинского спирта у вас за последнее время здорово уменьшились... -Я подождал, пока он наполнит стакан, потом продолжил: - Мы не будем забирать их с собой. Это ведь даже не трупы, это просто куски горелого мяса, их и узнать-то невозможно. Пусть остаются здесь... У него словно камень упал с души, он понял, что я это заметил, и поторопился переменить тему: - А это оборудование для обнаружения и слежения за русскими ракетами? Что с ним? Уничтожено? - Не знаю, я не проверял... Скоро он сам обнаружит, что там нет ничего похожего на это оборудование. Как он отнесется ко всему тому вранью, которое я наплел им с адмиралом Гарви в Холи-Лох, мне даже представлять не хотелось. Да мне сейчас было и не до этого. Это было несущественно, все вообще было несущественно после того, что случилось. Внезапно я почувствовал усталость, спать не хотелось, но силы покинули меня, поэтому я неловко встал, сказал "Спокойной ночи" и вышел из каюты. Когда я вернулся к себе, Хансен уже лежал в койке, а его меховая одежда была разбросана как попало. Я проверил, спит ли он, освободился от своего теплого снаряжения и положил "манлихер-шенауэр" обратно в чемодан. Потом тоже растянулся на постели, но сна не было ни в одном глазу, хотя измотан я был до крайности. Я был слишком встревожен и растерян, чтобы спать, сразу множество проблем ноющими занозами вонзились мне в мозг. Я встал; надел рубашку, холщовые брюки, отправился в центральный пост и провел там большую часть ночи, слоняясь из угла в угол, поглядывая, как два оператора ковыряются в перепутанных внутренностях ледовой машины, читая приходящие отовсюду телеграммы с поздравлениями, перекидываясь парой слов с вахтенным офицером и чашка за чашкой глотая невероятное количество кофе. К рассвету, как ни странно, я почувствовал себя свежим и полностью отдохнувшим. За завтраком в кают-компании царило всеобщее оживление. Моряки были уверены, что дело сделано, весь мир считал, что свою задачу они выполнили превосходно, да они и сами думали точно так же. Никто, похоже, не сомневался, что Свенсон сумеет пробить во льду дыру в нужном месте. Если бы еще на этом торжестве не присутствовал призрак, в роли которого оказался я, они бы чувствовали себя совсем безмятежно. - Сегодня утром вам не помешает выпить по лишней чашечке кофе, джентльмены, - сказал Свенсон. - Полярная станция "Зебра" все еще ждет нашей помощи, и хотя я уверен, что никто больше не погибнет, но все равно там чертовски холодно и неуютно. Ледовая машина на ходу почти час, так, по крайней мере, мы надеемся. Прямо сейчас мы погружаемся, проверяем, как она действует, а потом готовим торпеду к пуску - двух, по-моему, хватит - и пробиваем себе дорогу к станции. Через двадцать минут "Дельфин" снова был в своей стихии, на глубине 150 футов от поверхности моря - или, точнее, ледового поля. Минут десять, не забывая, конечно, отмечать на штурманской карте наше положение относительно станции "Зебра", мы крутились так и сяк, пока не убедились, что ледовая машина работает нормально, засекая ледяные хребты и ущелья со своей обычной фантастической точностью. Коммандер Свенсон удовлетворенно кивнул головой. - Вот теперь порядочек, - он обернулся к Хансену и командиру торпедистов Миллсу. - Можете приниматься за дело. Если хотите, сходите с ними, доктор Карпентер. Или зарядка торпедных аппаратов уже набила вам оскомину? - Ни разу не видел, - ответил я чистую правду. - Спасибо, пожалуй, я так и сделаю. Свенсон относился к людям так же заботливо, как и к своему любимому "Дельфину", поэтому все подчиненные были преданы ему безгранично. Он знал или подозревал, что я не только угнетен смертью брата, но и встревожен чем-то еще. Он, конечно, уже слышал, что я провел ночь, беспокойно и бесцельно слоняясь по центральному посту, хотя даже словом об этом не обмолвился, даже не поинтересовался, как мне спалось, и понимал, что я буду рад отвлечься, найти какое-нибудь занятие, помогающее хоть на время освободиться от забот и волнений. Вероятно, этот человек с необыкновенно острым умом еще многое знал и о многом догадывался. Но думать сейчас об этом не имело смысла, поэтому я выбросил все из головы и отправился вслед за Хансеном и Миллсом. Миллс напомнил мне штурмана Рейберна, он тоже выглядел скорее свежеиспеченным выпускником колледжа, чем высококвалифицированным специалистом, но это, по-видимому, только лишний раз доказывало, что я медленно, но неотвратимо старею. Хансен подошел к панели на стенде глубины и внимательно изучил группу лампочек. Ночной сон пошел лейтенанту на пользу: если не считать иссеченной ледышками кожи на лбу и скулах, он полностью вернулся в свое обычное состояние бесшабашно-циничного рубахи- парня, был свеж, бодр и готов к работе. Он показал рукой на панель. - Контрольные лампочки торпедного отсека, доктор Карпентер. Каждая зеленая лампочка говорит о том, что торпедный люк закрыт. Шесть люков открываются прямо в море - мы их называем носовыми крышками, - а шесть служат для загрузки торпед в аппараты. Всего двенадцать лампочек, но мы изучаем их очень н очень внимательно. Чтобы убедиться, что горят только зеленые. Если загорается хоть одна красная - то есть одна из шести верхних, тех, что связаны с наружными крышками, - ну, тогда дело плохо, верно? - Он взглянул на Миллса. - Все зеленые? - Все зеленые, - откликнулся Миллс. Мы двинулись дальше, миновали кают-компанию, по широкому трапу спустились вниз, в матросскую столовую, а уже оттуда направились в носовой торпедный склад. Когда я заглядывал сюда в прошлый раз, сразу после выхода из Клайда, здесь спали в койках девять или десять человек. Сейчас койки пустовали. Нас уже ожидали пять человек: четверо матросов и старшина Боуэн, которого не склонный к официальности Хансен величал попросту Чарли. - Сейчас вы увидите, - повернувшись ко мне, заметил Хансен, - что офицеры вполне заслуженно получают денег больше, чем матросы и старшины. Пока Чарли со своими доблестными морячками будет тут бить баклуши за двумя защитными переборками, нам придется идти и проверять аппараты. Строго по наставлению. Ну, что ж, холодная голова и стальные нервы - для наших подчиненных нам ничего не жалко. Боуэн засмеялся и отдраил люк в первой защитной переборке. Мы перешагнули через восемнадцатидюймовый порожек, оставив пятерых моряков позади, подождали, пока люк будет снова задраен, потом отдраили люк в следующей переборке и, переступив еще через один порожек, очутились в тесном торпедном отсеке. Дверь была оставлена открытой и даже закреплена специальным захватом. - Все точно по инструкции, - сказал Хансен. - Оба люка открыты одновременно только во время зарядки торпедных аппаратов... - Он проверил положение металлических рукояток на задней крышке аппарата, протянул руку, достал микрофон на стальной пружине и нажал кнопку. - Готовы к проверке аппарата. Все ручные рычаги закрыты. Лампочки зеленые? - Все лампочки зеленые... - Голос из динамика над головой прозвучал металлически-гулко и как-то безлико. - Вы же их только что проверяли, - тихо заметил я. - А теперь проверяем еще разок. Все та же заботливая инструкция, - он улыбнулся. -Кроме того, мой дед умер в девяносто семь лет, и я не против побить этот рекорд. Семь раз отмерь - один раз отрежь... Какие там у нас должны быть, Джорж? - Третий и четвертый. На круглых задних крышках торпедных аппаратов виднелись медные таблички с цифрами: 2, 4 и 6 по правому борту и 1, 3 и 5 по левому. Лейтенант Миллс предлагал использовать средние аппараты на каждом борту. Сняв висящий на переборке фонарь в резиновом чехле, Миллс направился к номеру 3. Хансен проговорил: - И снова никаких случайностей. Сперва Джордж открывает контрольный краник на крышке, уточняя, нет ли в аппарате воды. Вообще-то, ее там быть не должно, но иногда немного просачивается через наружную крышку. Если краник сухой, Джордж открывает крышку и светит внутрь фонариком - проверяет наружную крышку и смотрит, нет ли внутри аппарата посторонних предметов. Ну, как там, Джордж? - Номер три порядок, - Миллс трижды открутил краник, но вода не появилась. - Открываю крышку. Он нажал на большой рычаг, освободил его и потянул на себя тяжелую круглую дверцу. Посветил фонариком по всей длине аппарата, выпрямился. - Чистый, как глотка, сухой, как кость. - Боюсь, его не так учили докладывать, - сокрушенно отметил Хансен. - Ох, уж эти молодые офицеры! Совсем испортились... Ладно, Джордж, номер четыре. Миллс улыбнулся, закрыл крышку третьего аппарата и перешел к четвертому. Повернул ручку краника и сказал: - Ого! - Что там? - спросил Хансен. - Вода, - коротко бросил Миллс. - И много? Надо проверять? - Да так, чуть капает. - Дело плохо? - спросил я. - Да нет, бывает, - коротко ответил Хансен. Он дернул ручку вверх и вниз, вытекло еще немного воды. - Если в наружной крышке есть даже малейший дефект, то при погружении, когда давление возрастает, немного воды просачивается внутрь. Скорее всего, так и сейчас. Если бы крышка была открыта совсем, дружище, то на такой глубине вода вылетала бы из этой дырки, как пуля. И все-таки осторожность и еще раз осто- рожность... - Он снова потянулся к микрофону. - Крышка номер четыре все еще зеленая? - Все еще зеленая. Хансен взглянул на Миллса. - Сильно идет? - Да нет, я бы не сказал, что сильно. Потихоньку. - Центральный пост, - произнес Хансен в микрофон. - Посмотрите запись о последней проверке, так, на всякий случай. После небольшой паузы динамик включился вновь. - Говорит капитан. Все аппараты пусты. Подписи лейтенанта Хансена и старшего инженера. - Спасибо, сэр. - Хансен повесил микрофон и улыбнулся. Подписи лейтенанта Хансена я доверяю всегда... Ну, что там? - Течь прекратилась. - Тогда открывайте... Миллс потянул рычаг на себя. Тот сдвинулся на пару дюймов и застрял. - Что-то туго идет, - заметил Миллс. - Вы, торпедисты, наверно, забыли, что рычаги тоже надо смазать, - поторопил его Хансен. - Приложи-ка силенку, Джордж. Миллс нажал посильнее. Рычаг сдвинулся еще на пару дюймов. Миллс нахмурился, приподнялся на цыпочки и рванул изо всех сил. Одновременно раздался крик Хансена: - Нет! Стой! Стой, ради Бога!.. Но было уже поздно. Хансен опоздал на целую жизнь. Рычаг громко лязгнул, крышку торпедного аппарата буквально вышибло, и в отсек с угрожающим шумом хлынула вода. Сотрясая все вокруг, она била мощным столбом, точно струя из гигантского брандспойта или из отводной трубы Боулдерской плотины. Она подхватила лейтенанта Миллса, и без того оглушенного сорвавшейся крышкой, протащила его через весь торпедный отсек и пригвоздила к аварийной переборке. Какую-то долю секунды он еще держался на подгибающихся ногах под этим чудовищным напором, а потом бессильно соскользнул на палубу. - Продуть главный балласт! - закричал в микрофон Хансен. Он уцепился за крышку торпедного аппарата, чтобы удержаться на ногах, но даже в этом грохоте его голос был слышен вполне отчетливо. - Авария! Продуть главный балласт! Аппарат номер четыре открыт в море. Продуть главный балласт!.. - Он отпустил крышку, и его чуть не сшибло с ног потоком воды, поднявшейся примерно до уровня одного фута. - Скорее отсюда! Ради Бога, скорее!.. Он мог бы и поберечь силы и дыхание. Я уже продвигался к выходу. Подхватив Миллса под мышки, я попытался перетащить его безвольное тело через высокий порожек входного люка, но безуспешно. Удержать субмарину в горизонтальном положении и в обычное-то время дело тонкое, а сейчас, когда "Дельфин" за несколько секунд принял на борт столько воды, его нос резко ушел вниз. Тащить Миллса, сохраняя равновесие в бурлящей, доходящей уже до колен воде, оказалось выше моих сил. Но тут Хансен подхватил Миллса за ноги, я зашатался, запнулся о высокий порожек и опрокинулся навзничь в узкое пространство между двумя аварийными переборками. Миллс рухнул туда же следом за мной. Хансен еще оставался в торпедном отсеке. Я слышал, как он беспрерывно и однообразно ругается, стараясь освободить тяжелую дверь люка от удерживающей ее защелки. Из-за крена на нос это требовало всех его сил. Стоя в бушующей воде на скользкой палубе, он мог провозиться с этим чертовски долго. Я оставил Миллса лежать на палубе, перепрыгнул через порожек и уперся плечом в неподдающуюся дверь. Громко щелкнув, она освободилась, резко развернулась и потащила нас за собой, швырнув прямо в ревущий поток, по-прежнему бьющий из аппарата номер четыре. Кашляя и отплевываясь, мы кое-как поднялись на ноги и, перешагнув через порожек, попробовали закрыть дверь. Дважды мы пытались сделать это - и дважды у нас ничего не получалось. Вода, пенясь, хлестала из аппарата, ее уровень почти достигал высоты порожка. С каждой секундой нос "Дельфина" опускался все ниже, и с каждым градусом наклона захлопнуть тяжелую дверь становилось все труднее. Вода начала переливаться через порожек. Хансен улыбнулся мне. Нет, это мне только показалось: зубы у него были крепко стиснуты, а глаза безрадостны. Перекрывая рев воды, он крикнул: - Сейчас или никогда! Точно подмечено. Именно сейчас или никогда. Держась одной рукой за дверные ручки, а другой за переборку, мы по сигналу Хансена одновременно поднатужились и подняли дверь на четыре дюйма. Но она осталась открытой. Еще одна попытка. Снова те же четыре дюйма - и я понял, что на большее сил у нас не осталось. - Сумеете удержать ее на минутку? - крикнул я. Хансен кивнул. Я ухватился обеими руками за нижнюю скобу двери, лег спиной на палубу, уперся ногами в порожек и судорожно рванулся... Дверь с треском захлопнулась. Хансен зафиксировал защелку, я сделал то же самое со своей - и опасность миновала. На какое-то время. Я оставил Хансена задраивать оставшиеся запоры, а сам принялся отпирать дверь в кормовой защитной переборке. Едва я справился с первым запором, как остальные начали освобождаться сами. Находившимся по ту сторону двери старшине Боуэну и его подчиненным не надо было подсказывать, что мы стремимся поскорее отсюда вырваться. Дверь рывком распахнулась, в ушах у меня щелкнуло от перемены давления. Потом я услышал ровный несмолкающий рев: это сжатый воздух врывался в балластные цистерны. Я только приподнял Миллса за плечи, а сильные, умелые руки уже подхватили его и перенесли через порожек, спустя пару секунд мы с Хансеном последовали за ним. - О Господи! - обращаясь к Хансену, воскликнул старшина Боуэн. - Что там стряслось? - Аппарат номер четыре открыт в море. - О Боже мой!.. - Задрайте дверь, - приказал Хансен. - Да как следует... И сломя голову помчался прочь по продолжающей уходить из-под ног палубе торпедного склада. Я бросил только короткий взгляд на лейтенанта Миллса -большего и не требовалось - и последовал за Хансеном. Бежать я не стал. Спешка была уже ни к чему. По всему кораблю раздавался вой сжатого воздуха, балластные цистерны быстро пустели, но "Дельфин" продолжал стрелой уходить вниз, в темную глубь Северного Ледовитого океана: даже мощные компрессорные установки нашей субмарины не могли так скоро нейтрализовать воздействие десятков тонн забортной воды, все еще поступающей в носовой торпедный отсек. Когда, крепко держась за леера, чтобы устоять на бешено кренящейся палубе, я проходил коридором мимо кают-компании, то вдруг почувствовал, как вся подводная лодка затряслась у меня под ногами. Сомневаться не приходилось: Свенсон приказал запустить главные турбины и дать полный назад, теперь гигантские бронзовые винты бешено месили воду, пытаясь остановить погружение лодки. У страха есть запах. Вы можете не только увидеть, но и учуять его, как учуял я, когда вошел в то утро в центральный пост "Дельфина". Пока я проходил мимо сонаров, на меня никто даже не покосился. Им было не до меня. Им вообще не было дела ни до чего постороннего: сжатые, напряженные, застывшие, они, точно сидящие в засаде охотники, не отрывали глаз от единственного, что их сейчас интересовало, - от падающей стрелки указателя глубины. Стрелка уже миновала отметку "600 футов". Шестьсот футов. Ни одна обычная субмарина, на которых мне приходилось раньше бывать, не смогла бы действовать на такой глубине. Да что действовать - даже просто уцелеть. Шестьсот пятьдесят. Я подумал о том фантастическом давлении, которое скрывалось за этой цифрой, и у меня мороз пробежал по коже. Мороз по коже бежал не только у меня, во и у молодого моряка, занимавшего внутреннее кресло у пульта глубины. Он сжал кулаки так, что побелели суставы, щека у него дергалась, а на шее судорожно пульсировала жилка, словом, выглядел он так, будто уже видел перед собой старуху-смерть, призывно манящую костлявым пальцем. Семьсот футов. Семьсот пятьдесят. Восемьсот футов... Никогда не слыхал, чтобы субмарина нырнула на такую глубину и уцелела. Никогда не слыхал, очевидно, и коммандер Свенсон. - Мы только что установили новый предел, ребята, - сказал он. Голос у него звучал спокойно, даже безмятежно, и хотя он был слишком умен, чтобы не осознавать смертельной опасности, в его поведении и интонациях не проскальзывало ни тени страха. - Насколько мне известно, это рекордное погружение... Скорость падения? - Без изменений. - Скоро она изменится. Торпедный отсек уже почти заполнен - за исключением воздушной подушки... - Свенсон внимательно присмотрелся к шкале и задумчиво постучал по зубам ногтем большого пальца - похоже, он делал это тогда, когда впору было забиться в истерике. -Продуть цистерны с дизельным топливом! Продуть цистерны с пресной водой! Все это было произнесено невозмутимо ровным голосом, но ясно свидетельствовало, что Свенсон, как никогда, близок к отчаянию: за тысячи миль от базы он решился отправить за борт топливо и питьевую воду, ставя тем самым корабль на грань жизни и смерти. Но сейчас, в этот момент, выбирать не приходилось: надо было любым способом облегчить подводную лодку. - Цистерны главного балласта пусты, - доложил офицер по погружению. Голос его прозвучал хрипло и напряженно. Свенсон кивнул, но не сказал ничего. Уровень шума от сжатого воздуха снизился примерно на семьдесят пять процентов, наступившая относительная тишина казалась пугающей, зловещей и наводила на мысль о том, что "Дельфин" отказывается от дальнейшей борьбы. Для сохранения жизни у нас оставались еще небольшие запасы дизельного топлива и пресной воды, но "Дельфин" продолжал погружаться, и я уже сомневался, понадобятся ли нам эти запасы. Хансен стоял рядом со мной. Я заметил, что с левой руки у него на палубу капает кровь, и, присмотревшись повнимательнее, понял, что два пальца у него сломаны. Наверно, это случилось еще в торпедном отсеке. В тот момент это не имело особого значения. Для Хансена это и сейчас не имело значения, он, казалось, даже не замечал этого. Стрелка все падала и падала. Я уже не сомневался, что спасения "Дельфину" нет. Прозвенел звонок. Свенсон взял микрофон, нажал кнопку. - Это машинное отделение, - прозвучал металлический голос. - Придется уменьшить обороты. Главные подшипники уже дымятся, вот- вот загорятся. - Не снижать оборотов! - Свенсон повесил микрофон. Юноша у пульта глубины, тот, у которого дергалась щека и пульсировала жилка на шее, забормотал: "Господи, помилуй. Господи, помилуй...", не останавливаясь ни на минуту, сначала тихо, потом все громче, почти впадая в исступление. Свенсон сделал два шага, коснулся его плеча. - Не надо, малыш. Соображать мешаешь... Бормотание прекратилось, парень застыл, точно гранитное изваяние, только жилка на шее по-прежнему билась, как молоточек. - Сколько примерно она может выдержать? - Я постарался произнести это легко и небрежно, но получилось что-то вроде кваканья придавленной жабы. - Боюсь, мы продвигаемся в область неизведанного, - невозмутимо ответил Свенсон. - Тысяча футов, чуть больше. Если шкала не врет, то мы уже на пятьдесят футов глубже критической отметки, когда корпус должен уступить напору. В данный момент на лодку давит столб свыше миллиона тонн. Безмятежность Свенсона, его ледяное спокойствие просто поражали, не иначе как пришлось обшарить всю Америку, чтобы найти такого человека. Нужный человек в нужное время и в нужном месте - именно так можно было сказать про Свенсона, находящегося в центральном посту терпящей бедствие субмарины, которая неумолимо погружалась на глубину, на сотни футов превосходящую ту, на которую рассчитаны подводные лодки любого класса. - Она идет медленнее, - прошептал Хансен. - Она идет медленнее, - кивнул Свенсон. А по-моему, она не слишком торопилась снизить скорость. Было странно, что прочный корпус еще выдерживал такое огромное давление. На секунду я попытался представить себе, каким будет наш конец, но тут же отбросил эту мысль: проверить, как это будет на самом деле, я все равно не успею. Здесь, где давление достигает примерно двадцати тонн на квадратный фут, нас раздавит, точно камбалу, раньше, чем наши органы чувств сумеют на это отреагировать. Снова зазвенел звонок из машинного отделения. На этот раз голос звучал умоляюще. - Нельзя держать такие обороты, капитан! Передающая шестерня раскалилась докрасна. Прямо на глазах. - Подождите, пока раскалится добела, а потом уже жалуйтесь, - бросил в ответ Свенсон. Если машинам суждено выйти из строя - пусть выходят из строя, но пока они на ходу, он собирается выжать из них все, чтобы спасти лодку и ее экипаж. Новый звонок. - Центральный пост? - Голос был резкий, пронзительный. - Это матросская столовая. Сюда начинает поступать вода... Пожалуй, в первый раз за все это время глаза всех присутствующих в центральном посту оторвались от пульта глубины и обратились в-сторону динамика. Под сокрушительным весом воды, под этим чудовищным давлением корпус лодки, кажется, начал сдавать. Одна крохотная дырочка, одна трещинка не толще паутины - и все, этого достаточно, чтобы прочный корпус подводной лодки начал продавливаться, разваливаться и сплющиваться, точно детская игрушка под ударами парового молота. Я окинул взглядом собравшихся: все думали примерно одно и то же. - Где? - напористо спросил Свенсон. - Через переборку по правому борту. - Сильно? - Чуть течет по переборке. Но струя все усиливается. Все время усиливается... О Господи, капитан, что нам делать? - Что вам делать? - переспросил Свенсон. - Вытирайте ее, черт вас побери! Мы же не собираемся жить в грязи!.. - И повесил микрофон. - Она остановилась! Она остановилась! Она остановилась!.. - Эти шесть слов прозвучали, точно молитва. Значит не все уставились на динамик - одна пара глаз не отрывалась от шкалы глубины, пара глаз, принадлежавшая малышу с бьющейся на шее жилкой. - Она остановилась, - подтвердил офицер по погружению. Голос его чуть заметно дрогнул. Больше никто не произнес ни единого слова. Из поврежденной руки Хансена продолжала сочиться кровь. Мне показалось, что на лбу у Свенсона впервые за все это время появились меленькие капельки пота, но я мог и ошибиться. Палуба у нас под ногами все так же содрогалась от работы гигантских машин, прилагающих все усилия, чтобы вырвать "Дельфин" из смертельной бездны, все так же шипел сжатый воздух, продувая цистерны с дизельным топливом и пресной водой. Я уже не видел шкалы глубины, офицер по погружению наклонился над нею так низко, что почти закрыл ее от меня. Прошло девяносто секунд, показавшихся нам длиннее високосного года, девяносто бесконечных секунд, пока мы ждали, что море вот- вот прорвется в корпус лодки и заберет нас к себе навсегда, - когда офицер по погружению произнес: - Десять футов... Вверх. - Вы уверены? - спросил Свенсон. - Ставлю годовой оклад! - Мы еще не выкарабкались, - осторожно заметил Свенсон. - Корпус может вдруг уступить... Он, черт бы его забрал, давно уже должен был уступить. Еще бы сотню футов - и давление станет меньше на пару тонн на квадратный фут. Вот тогда, думаю, у нас появится шанс выбраться. По крайней мере, половина на половину. А уж потом с каждым футом подъема шансы будут расти, и сжатый воздух вытеснит воду из торпедного отсека, облегчив тем самым корабль. - Подъем продолжается, - доложил офицер по погружению. - Подъем продолжается. Скорость подъема растет. Свенсон подошел к пульту глубины и стал внимательно следить за медленным движением указателя. - Сколько осталось пресной воды? - Тридцать процентов. - Прекратить продувку цистерн с пресной водой. Машины - задний ход на две трети. Рев сжатого воздуха прекратился, палуба тоже почти перестала дрожать: машины перешли с аварийного режима на две трети своей полной мощности. - Скорость подъема не меняется, - сообщил офицер по погружению. - Сто футов вверх. - Прекратить продувку цистерн с топливом. Рев сжатого воздуха стих окончательно. - Задний ход на одну треть. - Подъем продолжается. Подъем продолжается... Свенсон достал из кармана шелковый платок и вытер лицо и шею. - Я тут немного переволновался, - произнес он, ни к кому не обращаясь, - и мне плевать, заметил это кто-нибудь или нет. Он взял микрофон, его голос разнесся по всему кораблю. - Говорит капитан. Все в порядке, можете перевести дух. Все под контролем, мы продолжаем подниматься. Для любознательных сообщаю, что мы и сейчас еще на триста футов глубже, чем когда- либо раньше опускалась подводная лодка. Я чувствовал себя так, словно меня только что пропустили через мясорубку. Мы все выглядели так, словно нас только что пропустили через мясорубку. Кто-то произнес: - Никогда в жизни не курил, но теперь начинаю. Кто даст мне сигарету? - Когда мы вернемся обратно в Штаты, - заявил Хансен, - знаете, что я собираюсь сделать? - Да, - сказал Свенсон. - Вы соберете все свои денежки до последнего цента, отправитесь в Гротон и устроите грандиозную пьянку для тех, кто построил этот корабль. Вы опоздали, лейтенант, я подумал об этом раньше вас... - Он внезапно умолк, потом резко спросил: - Что у вас с рукой? Хансен поднял левую руку и удивленно ее осмотрел. - А я и не знал, что поцарапался. Должно быть, об эту проклятую дверь в торпедном отсеке. Вон там аптечка, док. Пожалуйста, перевяжите меня. - Черт побери, Джон, вы отлично это проделали, - тепло произнес Свенсон. - Я имею в виду с той дверью. Должно быть, это было нелегко. - Нелегко. Но все лавры принадлежат не мне, а нашему другу, - ответил Хансен. - Это он ее закрыл, а не я. А если бы мы не сумели ее закрыть... - Или если бы я разрешил вам заряжать аппараты вчера вечером, когда вы только вернулись со станции "Зебра", - жестко проговорил Свенсон. - Когда мы еще лежали на поверхности и все люки были открыты... Теперь мы бы уже были на глубине восьми тысяч футов и очень-очень мертвыми. Хансен неожиданно отдернул руку. - О Господи! - виновато произнес он. - Я совсем забыл. Черт с ней, с рукой. Джордж Миллс, командир торпедистов! Его же здорово стукнуло. Лучше посмотрите сперва его. Вы или доктор Бенсон. Я снова взял его руку. - Нам обоим незачем спешить. Займемся сперва вашими пальцами. Миллсу теперь уже все равно. - О Господи Боже мой! - У Хансена на лице было написано, что он изумлен и потрясен моей бессердечностью. - Когда он придет в себя... - Он никогда больше не придет в себя, - сказал я. - Лейтенант Миллс мертв. - Что! - Свенсон до боли сжал мои локоть. - Вы сказали - мертв? - Столб воды из четвертого аппарата хлынул со скоростью курьерского поезда, - устало пояснил я. - Швырнул его спиной прямо на кормовую переборку и разбил ему затылок. Всю заднюю часть головы раздавило, как яичную скорлупу. Скорее всего, он умер мгновенно. - Юный Джордж Миллс, - прошептал Свенсон. Лицо у него побелело. - Ах, бедолага!.. А ведь он первый раз отправился на "Дельфине". И вот на тебе - погиб... - Убит, - уточнил я. - Что? - Если бы коммандер Свенсон вовремя не опомнился, мой локоть превратился бы в сплошной синяк. - Что вы сказали? - Убит, - повторил я. - Я сказал - убит. Свенсон тяжело уставился на меня, на его лишенном выражения лице, казалось, жили только глаза - испытующие, усталые и внезапно постаревшие. Он резко развернулся, подошел к офицеру по погружению, сказал ему несколько слов и вернулся. - Пошли, - коротко произнес он. -Вы можете перевязать лейтенанту руку в моей каюте. Глава 7 - Вы понимаете, насколько серьезно то, что вы сказали? - спросил Свенсон. - Вы бросаете суровое обвинение... - Прекратите, - бесцеремонно перебил я. - Это не суд присяжных, и я никого не обвиняю,- Я только сказал, что совершено умышленное убийство. Тот, кто оставил крышку торпедного аппарата открытой, несет прямую ответственность за смерть лейтенанта Миллса. - "Оставил крышку открытой" - что вы хотите этим сказать? Почему вы уверены, что кто-то оставил ее открытой? Она могла по разным причинам открыться сама. И даже если, допустим, крышка была оставлена открытой, нельзя кого-то обвинять в преднамеренном убийстве только из-за того, что он проявил халатность, забывчивость или... - Коммандер Свенсон, - снова не выдержал я. - Готов где угодно подтвердить, что вы, пожалуй, лучший морской офицер из всех, кого я встречал в своей жизни. Но это вовсе не значит, что вы лучший и во всем остальном. В вашем образовании есть заметные пробелы, коммандер, особенно это касается диверсий. Для этого нужен особый склад ума, нужны хитрость, жестокость, изворотливость - а вам этих качеств явно не хватает. Вы говорите - крышка открылась сама, под воздействием каких-то естественных факторов. Каких факторов? - Мы пару раз здорово врезались в лед, - медленно проговорил Свенсон. - Крышка могла сдвинуться тогда. Или вчера ночью, когда мы пробивали полынью. Кусок льда, к примеру, мог... - Крышки аппаратов находятся в углублениях, верно? Большой кусок льда странной формы погрузился в воду, изогнулся под хитрым углом и зацепил крышку... Сомнительно, не так ли? Но допустим, что так и случилось - все равно он бы только прижал ее и закрыл еще плотнее. - Каждый раз, когда мы приходим на базу, крышки проверяются, - негромко, но твердо заявил Свенсон. - К тому же они открываются в доке, когда мы проводим там проверку всех систем, в том числе и торпедные аппараты. А на любой верфи полно всяких обломков, обрезков, словом, мусора, который болтается на воде. Что-то могло попасть под крышку и застопорить ее. - Но ведь лампочки показывали, что крышка закрыта. - Она могла быть закрыта не полностью, но щелочка была такая крохотная, что контроль не сработал. - Крохотная щелочка! Как вы думаете, отчего погиб Миллс? Если вы когда нибудь видели столб воды, который крутит турбину на гидроэлектростанции, тогда можете себе представить, что это было. Щелочка? - О Господи!.. Как эти крышки управляются? - Двумя способами. Есть дистанционное управление, гидравлическое, надо просто нажать кнопку, и еще есть рычаги ручного управления, прямо там, в торпедном отсеке. Я повернулся к Хансену. Он сидел на койке рядом со мной, пока я накладывал тугую повязку ему на пальцы, лицо у него побелело. Я проговорил: - Насчет этих ручных рычагов. Они были в закрытом положении? - Вы же слышали, что я там говорил. Конечно, они были закрыты. Мы всегда проверяем это первым делом. - Кому-то вы очень не по душе, - сказал я Свенсону. - А может, не нравится ваш "Дельфин". А вернее всего, стало известно, что "Дельфин" отправляется на поиски станции "Зебра". Кому-то это пришлось не по вкусу. Вот и устроили небольшую диверсию. Помните, как вы удивились, что не пришлось подстраивать рули глубины? Вы ведь сперва собирались провести небольшое погружение и проверить, как "Дельфин" будет маневрировать по вертикали, потому что взяли неполный боекомплект торпед в носовой склад. И вдруг неожиданность - все идет гладко. - Я слушаю, слушаю, - тихо сказал Свенсон. Теперь он был на моей стороне. Он с самого начала был на моей стороне. Вновь зашумела вода, заполняя балластные цистерны. Свенсон настороженно поднял брови, взглянув на указатель глубины, дублирующий показания основного прибора: 200 футов. Должно быть, он приказал офицеру по погружению держаться на этом уровне. Нос "Дельфина" все еще был опущен вниз примерно на 25 градусов. - Корректировка управления не понадобилась потому, что некоторые торпедные аппараты были уже наполнены водой. Может быть, третий аппарат вообще единственный свободный от воды. Наш хитроумный приятель оставил крышки открытыми, пересоединил рычаги так, что они находились в закрытом положении, когда крышки оставались открытыми, а потом перекинул пару проводков в распределительной коробке, и теперь при открытой крышке горела зеленая лампочка, а при закрытой красная. Сделать все это - пара пустяков, особенно если в этом разбираешься. А если работать вдвоем -вообще одно мгновение. Готов держать пари на что угодно, что когда вы проверите остальные аппараты, то обнаружите, что рычаги пересоединены, проводки перепутаны, а контрольные краники забиты воском, быстросохнущей краской или просто жевательной резинкой, так что при проверке вода из них не потечет и вы посчитаете, что аппараты пусты. - Но из краника на четвертом аппарате все же вытекло немного воды, - возразил Хансен. - Плохая жвачка попалась. - Вот сволочь! - не повышая голоса, произнес Свенсон. Эта сдержанность впечатляла гораздо больше, чем любые угрозы и вопли возмущения. - Он же мог всех нас убить! Только по милости Бога и мастеров Гротонской верфи он не сумел нас убить. - Да он и не собирался, - возразил я. - Он никого не собирался убивать. Вы же намечали провести еще в Холи-Лох вечером, перед отплытием, небольшие испытания под водой. Вы сами мне об этом сказали. Вы сообщили об этом команде, дали письменное распоряжение или что-то в этом роде? - И то, и другое. - Вот так. Значит нашему приятелю это стало известно. Он знал и то, что такие испытания проводятся обычно в полупогруженном положении или на очень небольшой глубине. Стало быть, при проверке торпедных аппаратов вода хлынула бы в лодку и не позволила закрыть заднюю крышку, но давление было бы небольшое, и вы вполне успели бы закрыть дверь в передней аварийной переборке и спокойно убраться из отсека. А что дальше? Да ничего особенного. В худшем случае, вы легли бы на дно и ждали там помощи. На малой глубине опасности для "Дельфина" не было бы никакой. Для старых подлодок, лет десять назад, дело могло бы кончиться плохо из-за ограниченного запаса воздуха. Но сейчас-то, с вашими системами очистки, вы спокойно просидели бы под водой многие месяцы. Просто выпустили бы сигнальный буй с телефоном, доложили о случившемся и попивали бы себе кофеек, пока не прибыл бы спасатель, не закрыл крышку и не откачал воду из торпедного отсека. А потом благополучно всплыли бы... Наш неведомый приятель - или приятели - никого не собирался убивать. Он просто хотел вас задержать. И он бы наверняка вас задержал. Мы знаем теперь, что вы сумели бы сами всплыть на поверхность. Но даже тогда все равно вернулись бы в док денька на два, на три и хорошенько все проверили. - А зачем кому-то понадобилось нас задерживать? - спросил Свенсон. Мне показалось, что во взгляде у него мелькнуло подозрение, но тут нетрудно было и ошибиться: лицо у коммандера Свенсона выражало всегда только то, что ему хотелось. - О Господи, вы считаете, что я могу ответить на этот вопрос? - раздраженно произнес я. - Нет... Нет, я так не думаю... - Он мог бы произнести это и поубедительнее. - Скажите, доктор Карпентер, вы подозреваете, что это мог сделать кто-то из команды "Дельфина"? - Вы в самом деле хотите, чтобы я ответил на этот вопрос? - Да нет, конечно, - вздохнул он. - Пойти ко дну в Северном Ледовитом океане - не слишком приятный способ самоубийства, так что если бы кто-то из команды подстроил нам такую пакость, он бы тут же все привел в порядок, как только узнал, что мы не собираемся проводить испытания на мелководье. Значит, остаются только работники верфи в Шотландии... Но все они проверены и перепроверены, все получили допуск к совершенно секретным работам. - Да какое это имеет значение! В московских кутузках, как и в кутузках Англии и Америки, полно людей, имевших допуск к совершенно секретным работам... Что вы собираетесь делать теперь, коммандер? Я хочу сказать - что собираетесь делать с "Дельфином"? - Я как раз думаю об этом. В нормальной обстановке мы бы закрыли носовую крышку четвертого аппарата к откачали воду из торпедного отсека, а потом зашли туда и закрыли заднюю крышку. Но наружная крышка не закрывается. Как только Джон понял, что четвертый аппарат открыт в море, офицер по погружению тут же нажал кнопку гидравлического управления, ту, что обычно закрывает крышку. Сами видели - ничего не произошло. Что-то не в порядке. - И еще как не в порядке, - угрюмо заметил я. - Тут понадобится не кнопка, а кувалда. - Я мог бы вернуться в ту полынью, которую мы только что покинули, всплыть и послать под лед водолаза, чтобы он проверил и посмотрел, что можно сделать. Но я не собираюсь требовать, чтобы кто-то рисковал жизнью ради этого. Я мог бы вернуться в открытое море, всплыть там и провести ремонт, но, сами понимаете, плыть придется долго и не слишком комфортабельно с таким дифферентом на нос, да и к тому же пройдет много дней, пока мы сумеем вернуться. А кое-кто из уцелевших на станции "Зебра", кажется, дышит на ладан, так что мы можем опоздать. - Ну, что ж, - вмешался я, - у вас есть под рукой нужный человек, коммандер. Еще при первой встрече я сообщил вам, что специализируюсь на изучении влияния экстремальных условий на здоровье человека, причем в первую очередь меня интересует воздействие высокого давления на организм подводников, покидающих лодку в аварийной ситуации. Сколько раз мне приходилось проделывать аварийный выход в лабораторных условиях, я уже и счет потерял. Так что, коммандер, я прекрасно знаю, что такое высокое давление и как к нему приспосабливаться, а главное - как на него реагирует мой организм. - И как же он реагирует, доктор Карпентер? - Проявляет исключительную выносливость. Высокое давление меня не беспокоит. - Что у вас на уме? - Черт возьми, вы прекрасно знаете, что у меня на уме, - разгорячился я. - Надо просверлить дыру в кормовой защитной переборке, подать туда шланг высокого давления, открыть дверь, послать кого-то в узкий промежуток между переборками, подать сжатый воздух и ждать, пока давление между переборками сравняется с давлением в торпедном отсеке. В носовой защитной переборке запоры уже ослаблены, когда давление сравняется, дверь откроется от легкого толчка. Тогда вы заходите в торпедный отсек, закрываете заднюю крышку аппарата номер четыре и спокойно уходите. Примерно так вы планируете, верно? - Более-менее так, - признался Свенсон. - С одним исключением: вас это не касается. Каждый член экипажа обучен умению выполнять аварийный выход. Все они знают о воздействии высокого давления. И почти все намного моложе вас. - Как вам угодно, - сказал я. - Только способность противостоять стрессам не зависит от возраста. Ну, вот хотя бы первый американский астронавт - разве он был зеленым юнцом? Что же касается тренировок в аварийном выходе из корабля, то это всего лишь свободный подъем в бассейне глубиной в сотню футов. А тут надо зайти в железный ящик, долго ждать, пока поднимется давление, потом выполнить работу при этом давлении, потом опять ждать, пока давление снизится. Большая разница! Я однажды видел, как молодой парень, рослый, выносливый, хорошо обученный молодой парень в таких условиях буквально сломался и чуть не спятил, пытаясь вырваться наружу. Тут, знаете ли, воздействует очень сложное сочетание психологических и физиологических факторов. - Пожалуй, - медленно проговорил Свенсон, я еще не встречал человека, который умел бы, что называется, так держать удар, как вы. Но есть одна мелочь, которую вы не учли. Что скажет командующий подводными силами в Атлантике, когда узнает, что я позволил гражданскому человеку таскать из огня каштаны вместо нас? - Вот если вы не позволите мне туда пойти, я знаю, что он скажет. Он скажет: "Придется разжаловать коммандера Свенсона в лейтенанты, потому что, имея на борту "Дельфина" известного специалиста по такого рода операциям, он из-за своего упрямства и ложно понимаемой гордости отказался использовать его, поставив тем самым под угрозу жизнь членов команды и безопасность корабля". По губам Свенсона скользнуло подобие улыбки, но, учитывая, что нам только что удалось избежать гибели, что трудности далеко не кончились и что его торпедный офицер погиб ни за что ни про что, трудно было рассчитывать, что он расхохочется во все горло. Он взглянул на Хансена: - А что вы скажете, Джон? - Я немало встречал слабаков и неумех, доктор Карпентер к ним не относится, - проговорил тот. -Кроме того, его так же легко ошарашить и взять на испуг, как мешок портландского цемента. - Вдобавок для обычного врача он слишком многому обучен, - согласился Свенсон. - Ну, что ж, доктор, я с благодарностью принимаю ваше предложение. Но с вами пойдет один из членов экипажа. Таким путем мы примирим здравый смысл с честью мундира. Приятного было мало. Но и страшного тоже. Все шло, как намечено. Свенсон аккуратно поднял "Дельфин" так, что он чуть не касался кормой ледового поля, в результате давление в торпедном отсеке упало до минимума, хотя все равно крышки люков находились на глубине около ста футов. В двери задней защитной переборки было просверлено отверстие, куда ввинтили высокопрочный шланг. Надев костюмы из губчатой резины и акваланги, мы с юным торпедистом по фамилии Мерфи кое- как разместились в промежутке между двумя защитными переборками. Раздалось шипение сжатого воздуха. Давление росло медленно: двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят фунтов на квадратный дюйм. Вскоре я почувствовал, как давит на уши и распирает легкие, появилась боль в глазницах, слегка закружилась голова: при таком давлении приходилось дышать чистым кислородом. Но для меня все это было не в новинку, я знал, что от этого не умру. А вот знал ли об этом юный Мерфи? Подобная обстановка так сильно воздействует одновременно на душу и тело, что выдерживают здесь единицы, но если даже Мерфи и был напуган, растерян или страдал от боли, то скрывал он это очень хорошо. Наверняка Свенсон отправил со мной одного из лучших, а быть среди лучших в такой команде - что-то да значит. Мы освободили запоры передней защитной переборки, подождали, пока давление окончательно уравняется, и осторожно толкнули дверь. Вода в торпедном отсеке стояла примерно на два фута выше порожка, и едва мы приоткрыли дверь, она, шипя и пенясь, хлынула в промежуток между переборками, а сжатый воздух со свистом устремился в торпедный отсек. Секунд десять нам пришлось одновременно удерживать дверь и сохранять равновесие, пока вода и воздух сражались между собой, деля завоеванное пространство. Потом мы распахнули дверь во всю ширь. Вода от защитной до носовой переборки установилась примерно на уровне тридцати дюймов. Мы перешагнули через порожек, включили водонепроницаемые фонари и окунулись с головой. Температура воды была около 28 градусов по Фаренгейту, то есть на четыре градуса ниже точки замерзания. Как раз для такой воды и предназначались наши костюмы из пористой резины, но все равно у меня мигом перехватило дыхание: надо учесть, что дышать чистым кислородом при высоком давлении и без того трудно. Но приходилось поторапливаться: чем дольше мы здесь провозимся, тем дольше нам придется потом проходить декомпрессию. Где вплавь, где пешком мы добрались до четвертого аппарата, нащупали крышку и плотно ее задраили. Правда, сперва я все-таки ухитрился заглянуть внутрь контрольного краника. Сама крышка оказалась неповрежденной: весь удар приняло на себя тело бедолаги Миллса. Она плотно встала на место. Мы повернули рычаг в закрытое положение и отправились восвояси. Добравшись до задней переборки, мы, как было условлено, постучали в дверь. Почти сразу же послышался приглушенный рокот мотора, и в торпедном отсеке заработали мощные помпы, вытесняя воду в забортное пространство. Уровень воды медленно снижался, так же медленно падало и давление воздуха. Постепенно, градус за градусом, "Дельфин" начал выравниваться. Как только вода опустилась ниже порожка, мы снова постучали в дверь и тут же почувствовали, как стали откачивать избыток воздуха. Когда через несколько минут я снимал резиновый костюм, Свенсон поинтересовался: - Порядок? - Полный! А ваш Мерфи - молодец! - Лучший специалист!.. Большое вам спасибо, доктор, - он Снизил голос. - Вы, случайно, не заглянули... - Черт возьми, вы прекрасно знаете, что заглянул, - ответил я. - Там нет ни воска, ни жвачки, ни краски. А знаете, что там есть, коммандер? Клей! Вот так они и закупорили контрольный кран. Самая удобная штука для такого дела. - Понятно, - заключил Свенсон и зашагал прочь. "Дельфин" содрогнулся всем корпусом, и торпеда отправилась в путь из третьего аппарата - единственного, на который Свенсон мог полностью положиться. - Ведите отсчет, - обратился Свенсон к Хансену. - И предупредите меня, когда она должна взорваться и когда мы должны услышать взрыв. Хансен взглянул на секундомер, который он держал в перебинтованной руке, и молча кивнул. Секунды тянулись, как годы. Я видел, как у Хансена чуть шевелятся губы. Потом он сказал: - Должен быть взрыв - вот! - И через две или три секунды: - Должен быть звук - вот!.. Тот, кто наводил торпеду, знал свое дело. Едва Хансен произнес второе "вот!", как весь корпус "Дельфина" содрогнулся и задребезжал - к нам вернулась ударная волна от взрыва боеголовки. Палуба резко ушла из-под ног, но все равно удар был не таким сильным, как я ожидал. Я с облегчением перевел дух. И без телепатии можно было догадаться, что все остальные сделали то же самое. Никогда еще ни одна подводная лодка не находилась так близко от взрыва торпеды подо льдом, никто не мог предугадать, насколько усилится мощь и разрушительное действие ударной волны при отражении от ледового поля. - Превосходно, - пробормотал Свенсон. - Нет, в самом деле, сделано превосходно. Оба двигателя вперед на одну треть. Надеюсь, эта хлопушка тряхнула лед посильнее, чем нашу лодку... - Он обратился к Бенсону, склонившемуся над ледовой машиной: - Скажите нам, когда мы подойдем к полынье, ладно? Он двинулся к штурманскому столу. Рейберн поднял глаза и сказал: - Пятьсот ярдов прошли, еще пятьсот ярдов осталось. - Всем стоп! - приказал Свенсон. Легкая дрожь от винтов прекратилась. - Нам надо держать ушки на макушке. От этого взрыва могут нырнуть куски льда в несколько тонн весом. Если уж встретиться при подъеме с такой глыбой, так уж лучше не на ходу. - Осталось триста ярдов, - произнес Рейберн. - Все чисто. Вокруг все чисто, - доложили от сонара. - Все еще толстый лед, - нараспев сообщил Бенсон. - Ага! Вот оно! Мы под полыньей. Тонкий лед. Ну, примерно пять или шесть футов. - Двести ярдов, - сказал Рейберн. - Скорость уменьшается. Мы двигались вперед по инерции. По приказу Свенсона винты крутанулись еще пару раз и затем снова замерли. - Пятьдесят ярдов, - отметил Рейберн. - Уже близко. - Толщина льда? - Без изменений. Около пяти футов. - Скорость? - Один узел. - Положение? - Точно тысяча ярдов. Проходим прямо под целью. - И ничего на ледовой машине... Совсем ничего? - Ни проблеска... - Бенсон пожал плечами и поднял взгляд на Свенсона. Капитан пересек помещение и уставился на перо, чертившее на бумаге отчетливые вертикальные линии. - Странно, если не сказать больше, - пробормотал Свенсон. - В этой штуковине было семьсот фунтов аматола высшего сорта... Должно быть, в этом районе исключительно толстый лед... Мягко говоря... Ладно, поднимемся до девяноста футов и прочешем пару раз окрестности. Включить огни и ТВ. Мы поднялись на глубину в девяносто футов и несколько раз прошлись туда-сюда, но ничего путного из этого не получилось. Bода была совершенно непрозрачной, огни и телекамера ничего не давали. Ледовая машина упрямо регистрировала от четырех до шести футов - точнее определить не могла. - Ну, ладно, похоже, тут ничего не отыщешь, -сказал Хансен. - Так что? Снова отойдем и пустим еще одну торпеду? - Право, не знаю, - задумчиво ответил Свенсон. - А что если попробовать пробить лед корпусом? - Пробить лед корпусом? - Хансену идея не понравилась. Мне тоже. - Это ж какую силищу надо иметь: все-таки пять футов льда! - Ну, не знаю. Дело в том, что мы рассматриваем только один вариант, а это всегда опасно. Мы решили, что если торпеда не разнесет лед вдребезги, то хотя бы пробьет в нем дыру. А может, в этом случае получилось иначе. Может, сильный и резкий напор воды поднял лед и расколол его на довольно большие куски, которые после взрыва опустились обратно в воду на прежнее место и опять заполнили всю полынью. Короче, сплошного льда уже нет, есть отдельные куски. Но трещины очень узкие. Такие узкие, что ледовая машина не в состоянии их засечь даже на такой малой скорости... - Он повернулся к Рейберну. - Наше положение? - По-прежнему в центре нужного района. - Подъем до касания льда, - скомандовал Свенсон. Он даже не стал добавлять насчет осторожности. Офицер по погружению и сам поднял лодку бережно, как пушинку. Наконец мы ощутили легкий толчок. - Держите так, - приказал Свенсон. Он пригнулся к экрану ТВ, но вода была такая мутная, что разобрать что-либо над "парусом" не удавалось. Свенсон кивнул офицеру по погружению: - А ну-ка долбаните ее! Да посильнее... Сжатый воздух с ревом устремился в балластные цистерны. Какое- то время ничего не менялось, потом "Дельфин" всем корпусом вздрогнул, наткнувшись на что-то тяжелое и очень прочное. Тишина, потом новый удар - и мы увидели на телеэкране, как мимо нас уходит вниз огромный кусок льда. - Ну, что ж, теперь я уверен, что оказался прав, - заметил Свенсон. - Похоже, мы стукнули как раз в середину трещины между двумя льдинами... Глубина? - Сорок пять. - Значит, пятнадцать футов над поверхностью. Не думаю, что нам стоит поднимать сотни тонн льда, навалившихся на остальную часть корпуса. Запаса плавучести хватит? - Сколько угодно! - Тогда будем считать, что мы прибыли... Так, старшина, отправляйтесь-ка прямо сейчас наверх и доложите, какая там погода. Я не стал дожидаться сообщения о погоде. Конечно, она меня интересовала, но гораздо больше я заботился о том, чтобы Хансен не заглянул в каюту как раз тогда, когда я прячу под меховую одежду "манлихер-шенауэр". Правда, на этот раз я положил оружие не в специальную кобуру, а в наружный карман брюк из оленьего меха. Лучше, чтобы оно всегда было под рукой. Ровно в полдень я перешагнул через край мостика и, держась за спущенный вниз трос, скатился с огромной, косо вздыбленной льдины, доходящей почти до верхушки "паруса". На избыток света жаловаться не приходилось: у нас в Англии так обычно бывает зимой, поздними вечерами, когда небо покрыто тяжелыми серыми тучами. Воздух все так же обжигал щеки, но погода заметно улучшилась. Ветер почти стих, повернул на юго-восток и только порывами достигал скорости двадцать миль в час, поднимая ледяную пыль не выше чем на два-три фута над поверхностью льда. Хоть дорогу можно было различить - и на том спасибо. Всего нас набралось одиннадцать человек: сам капитан, доктор Бенсон, восемь матросов и я. Четверо моряков прихватили носилки. Даже семьсот фунтов высокосортной взрывчатки не сумели заметно разрушить ледовое поле. Взрыв раздробил лед примерно на площади в семьдесят квадратных ярдов, но огромные куски самой разнообразной формы снова легли на место так, что в трещину между ними не пролезла бы даже рука, и тут же начали снова смерзаться. Словом, урон от торпедной боеголовки оказался не слишком впечатляющим. Впрочем, не стоит забывать, что большая часть ее ударной мощи ушла вниз, и все же она сумела вздыбить и расколоть массив льда не меньше 5000 тонн весом. В общем, не так-то и плохо она сработала. Может, даже нам еще повезло, что хоть этого удалось добиться. Мы направились к восточному краю ледяной равнины, вскарабкались на подходящий торос и огляделись, чтобы, ориентируясь по лучу прожектора, который, как белый палец, неподвижно упирался прямо в небосвод, определить, куда нам двигаться дальше. Заблудиться сейчас было бы трудновато. Когда ветер не гонит ледяную пыль, здесь легко разглядеть свет в окне на расстоянии в десять миль. Нам даже не пришлось ничего искать. Стоило отойти на несколько шагов от ледяной равнины - и мы сразу же увидели ее. Дрейфующую станцию "Зебра". Три домика, один из которых сильно обгорел, и пять почерневших остовов там, где когда-то стояли другие домики. И ни души. - Значит, вот она какая, - прямо в ухо мне проговорил Свенсон. - Вернее, то, что от нее осталось. "Я прошел долгий путь, чтобы увидеть все это..." - Процитировал он с пафосом какого-то классика. - Да уж, еще немного - и мы бы с вами обозревали совсем другие пейзажи, а этого никогда бы не увиде- ли, - заметил я. - Если бы ушли на дно этого проклятого океана... Неплохо, да? Свенсон медленно покачал головой и двинулся дальше. До станции было рукой подать, каких-то сто ярдов. Я подвел его к ближайшему уцелевшему домику, отворил дверь и зашел внутрь. В помещении было градусов на тридцать теплее, чем раньше, но все равно чертовски холодно. Не слали только Забринский и Ролингс. В нос шибало гарью, лекарствами и специфическим ароматом булькающего в котелке на печи отвратительного на вид месива, которое Ролингс старательно продолжал размешивать. - Ага, вот и вы. - охотно вступил в разговор Ролингс, словно увидел не человека, недавно ушедшего отсюда - почти на верную смерть, а соседа по улице, который пять минут назад звонил и просил одолжить газонокосилку. - Вы как раз вовремя, капитан: пора трубить к обеду. Небось, предвкушаете мерилендских цыплят? - Да нет, чуть попозже, спасибо, - вежливо ответил Свенсон. - Очень жаль, что вам не повезло с ногой, Забринский. Как она? - Отлично, капитан, все отлично. В гипсовой повязке. - Он вытянул вперед негнущуюся ногу. - Здешний лекарь, доктор Джолли, сделал мне все чин-чином... А вам здорово досталось вчера вечером? - обратился он ко мне. - Доктору Карпентеру вчера вечером досталось очень здорово, - сказал Свенсон. - А потом и нам всем тоже... Давайте сюда носилки. Вы первый, Забринский. А вы, Ролингс, не прикидывайтесь слабаком. До "Дельфина" всего-то пара сотен ярдов. Через полчаса мы вас всех заберем на борт. Я услышал позади какую-то возню. Доктор Джолли уже встал на ноги и помогал подняться капитану Фол-сому. Фолсом выглядел даже хуже, чем вчера, хотя лицо у него было почти все забинтовано. - Капитан Фолсом, - представил я полярников. -Доктор Джолли. А это коммандер Свенсон, капитан "Дельфина". Доктор Бенсон. - Доктор Бенсон? Вы сказали "доктор", старина? - Джолли .поднял брови, - Похоже, конкуренция в сфере раздачи таблеток обостряется. И коммандер... Ей-богу, ребята, мы рады видеть вас здесь. Сочетание ирландского акцента с английским жаргоном двадцатых годов как-то особенно резануло ухо. Джолли напомнил мне одного интеллигентного сингалезца, с которым когда-то свела меня судьба: тот примерно так же безалаберно смешивал чистый, правильный, даже дистиллированный язык Южной Англии с уличными словечками сорокалетней давности: "Железно, старина! Клево базаришь..." - Могу себе представить, - улыбнулся Свенсон. Он посмотрел на сгрудившихся на полу людей, которых можно было принять за живых только благодаря легкому пару, выходящему изо рта при дыхании, и улыбка его исчезла. Он обратился к капитану Фолсому: - Не найду слов, чтобы выразить соболезнование. Все это ужасно, просто ужасно. Фолсом пошевелился и что-то произнес, но мы не разобрали, что именно. Хотя ему только что наложили свежие повязки, это, кажется, не принесло облегчения: язык двигался нормально, а вот губы и щеки были так изуродованы, что в его речи не оставалось почти ничего человеческого. Левая сторона головы выглядела немного получше, но и она судорожно дергалась, а левый глаз был почти закрыт веком. И дело тут не в нервно-мышечной реакции на сильный ожог щеки. Просто он испытывал невероятные муки. Я спросил у Джолли: - Морфия нет больше? Мне казалось, что я оставил ему этого добра предостаточно. - Абсолютно ничего, - устало ответил Джолли. - Я израсходовал все. Без остатка. - Доктор Джолли трудился всю ночь напролет, - тихо заметил Забринский. - Восемь часов подряд. Ролингс, он и Киннерд. Без передышки. Бенсон мигом открыл свою медицинскую сумку. Увидев это, Джолли улыбнулся - из последних сил, но с видимым облегчением. Он тоже выглядел гораздо хуже, чем вчера вечером. В нем и так-то душа еле в теле держалась, а он ведь еще и трудился. Целых восемь часов подряд. Даже наложил Забринскому гипс на лодыжку. Хороший врач. Внимательный, не забывающий клятву Гиппократа. Теперь он имеет право на отдых. Теперь, когда прибыли другие врачи, он может и передохнуть. А вот раньше - ни в коем случае. Он стал усаживать Фолсома, я пришел ему на помощь. Потом он и сам опустился на пол, прислонившись к стене. - Извините, и все такое прочее. Ну, сами понимаете, - проговорил он. Его обросшее щетиной лицо скривилось в подобии улыбки. - Хозяева не очень-то гостеприимны. - Теперь все, доктор Джолли, остальное мы сделаем сами, - тихо заметил Свенсон. - Всю необходимую помощь вы получите. Только один вопрос: эти люди - все они выдержат переноску? - А вот этого я не знаю, - Джолли сильно потер рукой налитые кровью слезящиеся глаза. - Просто не знаю. Некоторым за последнюю ночь стало намного хуже. Из-за холода. Вот эти двое. Oо-моему, у них пневмония. В домашних условиях их бы подняли на ноги за пару деньков, но здесь это может кончиться печально. Из- за холода, - повторил он. - Девяносто с лишним процентов энергии уходит не на борьбу с увечьями и заразой, а на выработку тепла. Иначе организм дойдет до точки... - Не расстраивайтесь, - сказал Свенсон. - Может, нам даже полчаса не потребуется, чтобы забрать вас всех на борт. Кого первого, доктор Бенсон? Ага, значит, доктор Бенсон, а не доктор Карпентер. Конечно, Бенсон корабельный врач, но все равно такое предпочтение показалось мне подчеркнутым. В его отношении ко мне вдруг стала заметна неприятная холодность - впрочем, чтобы угадать причину такой перемены, мне не надо было ломать голову. - Забринский, доктор Джолли, капитан Фолсом и вот этот человек, - мгновенно сообщил Бенсон. - Киннерд, радиооператор, - представился тот. - Ну, приятели, мы уже и не надеялись, что вы вернетесь сюда. - это он обратился ко мне. Потом кое-как поднялся и встал перед нами, сильно пошатываясь. - Я сам могу идти. - Не спорьте, -жестко бросил Свенсон. - Ролингс, перестаньте мешать эту бурду и вставайте. Пойдете с ними. Сколько времени вам понадобится, чтобы провести с лодки кабель, установить пару мощных электрообогревателей и освещение? - Одному? - Да вы что! Берите в помощь кого угодно! - Пятнадцать минут. И еще, сэр. я могу протянуть сюда телефон. - Да, это пригодится. Кто там с носилками - когда будете возвращаться, прихватите одеяла, простыни, горячую воду. Канистры с водой заверните в одеяла... Что еще, доктор Бенсон? - Пока больше ничего, сэр. - Тогда все. Отправляйтесь! Ролингс вынул ложку из котелка, попробовал свое варево, одобрительно чмокнул и печально покачал головой. - Стыд и позор, - горестно произнес он. - Настоящий стыд и позор. И отправился следом за носильщиками. Из восьми людей, лежащих на полу, четверо были в сознании. Водитель трактора Хьюсон, кок Нейсби и двое других, которые представились как Харрингтоны. Близнецы. Они даже обгорели и обморозились почти одинаково. Остальные четверо спали, или находились в глубоком обмороке. Мы с Бенсоном принялись их осматривать, причем Бенсон действовал куда осторожнее, чем я. С помощью термометра и стетоскопа он искал признаки пневмонии. Не думаю, что искать было трудно. Коммандер Свенсон с немалым любопытством осматривал помещение, то и дело бросая странные взгляды в мою сторону. Временами он принимался махать и хлопать руками по бокам, чтобы разогреться. Оно и понятно: на нем не было такого отменного меха, как на мне, а температура здесь, несмотря на печку, держалась, как в холодильнике. Первым я осмотрел человека, лежавшего на боку в правом углу помещения. Глаза у него были полузакрыты, так что виднелись только нижние полукружья зрачков, виски ввалились, лоб приобрел мраморно-белый оттенок, а единственная свободная от повязки часть лица казалась на ощупь такой же холодной, как мраморный склеп на морозе. - Это кто? - спросил я. - Грант. Джон Грант, - ответил темноволосый невозмутимый водитель трактора Хьюсон. - Радиооператор. Помощник Киннерда... Что с ним? - Мертв. И умер уже довольно давно. - Умер? - резко спросил Свенсон. - Вы уверены? - Я бросил на него снисходительный взгляд профессионала и промолчал. Тогда он обратился к Бенсону: - Есть такие, кого нельзя переносить? - Я думаю, эти двое, - ответил Бенсон. Не обратив внимания на испытующие взгляды в мою сторону, он доверчиво вручил мне стетоскоп. Через минуту я выпрямился и кивнул. - Ожоги третьей степени, - сообщил Бенсон капитану. - Это снаружи. Кроме того, у обоих высокая температура, у обоих учащенный, слабый и неритмичный пульс, у обоих отек легких. - На борту "Дельфина" им будет гораздо лучше, - заметил Свенсон. - Переноска для них - верная смерть, - сказал я. - Даже если их как следует закутать, все равно придется нести их по морозу до корабля, втаскивать на борт, спускать по трапам. Они этого не выдержат. - Мы не можем без конца торчать в этой полынье, - заявил Свенсон. - Я беру ответственность за их переноску на себя. - Извините, капитан, - Бенсон твердо покачал головой. - Я полностью согласен с доктором Карпентером. Свенсон пожал плечами и промолчал. Вскоре вернулись моряки с носилками, а следом появился и Ролингс с тремя другими матросами, которые несли кабели, обогреватели, осветительные лампы и телефон. Через несколько минут заработало отопление, загорелся свет. Ролингс покрутил ручку полевого телефона и что-то коротко бросил в микрофон. Моряки уложили на носилки Хьюсона, Нейсби и близнецов Харрингтонов. Когда они ушли, я снял с крюка лампу Колмана. - Вам она теперь не нужна, - сказал я. - Я скоро вернусь. - Вы куда? - ровным голосом спросил Свенсон. - Я скоро вернусь, - повторил .я. - Просто осмотрюсь вокруг. Он постоял в нерешительности, затем отошел в сторону. Я шагнул через порог, завернул за угол и остановился. В домике послышалось жужжание ручки, потом кто-то заговорил по телефону. Разобрать слова мне не удалось, но я ожидал чего-то в этом роде. Штормовая лампа Колмана мигала и подрагивала на ветру, но не гасла. Ледяная пыль хлестала по стеклу, но оно не трескалось, очевидно, это был особый, высокопрочный сорт, который выдерживает перепад температур в несколько сотен градусов. Я направился по диагонали к единственному домику, уцелевшему в южном ряду. На наружных стенах - никакого следа-огня, золы или даже копоти. Рядом, должно быть, находился топливный склад - в этом же ряду, западнее, прямо по ветру: его расположение можно было определить более или менее точно по степени разрушения других домиков, чьи уцелевшие каркасы были чудовищно вздыблены и покорежены. Именно здесь был эпицентр пожара. К одной из стен оставшегося целым домика был пристроен капитальный сарай. Шесть футов высоты, шесть ширины, восемь футов в длину. Дверь не заперта. Деревянный пол, тускло поблескивающие алюминием стены и потолок, снаружи и внутри - большие черные обогреватели. От них отходили черные провода, и не требовалось смекалки Эйнштейна, чтобы догадаться: они идут - вернее, шли - к разрушенному сейчас домику, где стояли генераторы. Стало быть, пристройка обогревалась круглые сутки. Занимавший почти все помещение небольшой приземистый трактор можно было завести в любое время одним нажатием кнопки. Но это раньше. А сейчас, чтобы только провернуть двигатель, понадобилось бы несколько сильных мужчин и три-четыре паяльные лампы. Я закрыл дверь и зашел в домик. Здесь размещались металлические столы, стулья, механизмы и новейшие приборы для автоматической записи и обработки всех, даже самых незначительных сведений о погоде в условиях Арктики. Что это за приборы, я не знал, да и не особо интересовался. Я знал, что это метеостанция, этого мне было достаточно. Я торопливо, но тщательно осмотрел станцию, но не сумел обнаружить чего-либо странного или неподходящего. В одном углу, на пустом деревянном ящике, стоял переносной радиопередатчик с головными телефонами-наушниками. Рядом, в коробке из крашеной фанеры, лежали пятнадцать элементов "Найф", соединенных в батарею. С крюка на стене свисала двухвольтовая контрольная лампочка. Я коснулся щупами лампочки наружных контактов батареи. Если бы в ней сохранилось хоть немного энергии, лампочка загорелась бы, но сейчас она даже не мигнула. Я оторвал кусочек провода от стоящей рядом лампы и замкнул контакты. Ни искорки. Киннерд не лгал, говоря, что батареи иссякли полностью. Впрочем, я и не думал, что он попробует солгать. Я направился в последний домик - домик, где лежали обгорелые останки семерых погибших во время пожара. Отвратительный запах горелого мяса и дизельного топлива стал еще сильнее, еще тошнотворнее. Я остановился в дверях, не испытывая никакого желания двигаться дальше. Снял меховые рукавицы и шерстяные варежки, поставил лампу на стол, вынул свой фонарик и опустился на колени над первым мертвецом. Прошло десять минут, пока я извлек то, что мне требовалось. Есть вещи, которых врачи, даже весьма загрубевшие патологоанатомы, стараются избежать. Это, во-первых, трупы, слишком долго находившиеся в море, во-вторых, трупы пострадавших от близкого подводного взрыва и, наконец, тела людей, которые буквально сгорели заживо. Скоро я ощутил дурноту - и все равно не собирался бросать это дело, пока не закончу. Дверь со скрипом отворилась. Я обернулся и увидел коммандера Свенсона. Он сильно припозднился, я ожидал его гораздо раньше. Следом появился и лейтенант Хансен с обернутой толстым сукном поврежденной рукой. Смысл телефонного разговора после моего ухода из жилого дома был ясен: коммандер вызывал подкрепление. Свенсон выключил свой фонарь, поднял защитные очки и опустил маску. Увиденное заставило его прищуриться, ноздри у него дрогнули от омерзительной вони, кровь мгновенно отхлынула от раскрасневшегося на морозе лица. Мы с Хансеном говорили ему, что зрелище тут малоприятное, но к такому он все-таки не был готов: очень редко реальность страшнее описания. Я уже было решил, что его вырвет, но тут скулы у него чуть заметно порозовели, и я понял, что он сумел взять себя в руки. - Доктор Карпентер, - произнес он, и чуть заметная хрипотца только подчеркнула сугубую официальность обращения. - Предлагаю вам немедленно вернуться на корабль, где вы будете находиться под домашним арестом. Надеюсь, вы сделаете это добровольно, в сопровождении лейтенанта Хансена. Я стремлюсь избежать каких- либо осложнений. Уверен, что и вы тоже. В противном случае, мы доставим вас на корабль сами. За дверью ждут моих распоряжений Ролингс и Мерфи. - Звучит вызывающе, коммандер, - заявил я в ответ. - Да нет - прямо-таки враждебно. Ролингс и Мерфи могут там замерзнуть... - Я сунул руку в карман, где лежал пистолет, и внимательно посмотрел на Свенсона. - У вас что - умопомрачение? Свенсон взглянул на Хансена и кивнул в сторону двери. Хансен начал было поворачиваться, но приостановился, услышав, как я сказал: - Хотите продемонстрировать свою власть, так что ли? Даже не соизволите выслушать мои объяснения? Вид у Хансена был сконфуженный. Ему не нравилась вся эта затея. Подозреваю, что самому Свенсону тоже. Но он намеревался выполнить то, что считал своим долгом, спрятав чувства в карман. - Если вы не дурак, - заговорил капитан, - а я считаю вас исключительно умным человеком, то прекрасно понимаете, как я могу принять ваши объяснения. Когда вы появились на борту "Дельфина" в Холи-Лох, мы с адмиралом Гарви отнеслись к вам в высшей степени подозрительно. Вы втерли нам очки своей басней о том, что вы - специалист по условиям выживания в Арктике и даже участвовали в создании этой станции. Когда это показалось нам недостаточным для того, чтобы взять вас с собой в плавание, вы рассказали довольно убедительную сказочку насчет передового поста обнаружения ракет. Нам показалось странным, что даже адмирал Гарви ничего об этом не слышал, но мы все-таки поверили вам. Огромная параболическая антенна, радары, компьютеры - что с ними случилось, доктор Карпентер? Испарились? Так, что ли? Растаяли, как воздушные замки? Я набрал было воздуха, но все же не стал его прерывать. - Здесь никогда не было ничего подобного, ведь так? А сами вы по уши в дерьме, приятель. В чем именно дело, я не знаю, и пока что меня это мало интересует. Единственное, что меня заботит, это безопасность корабля, жизнь и здоровье команды и доставка уцелевших полярников обратно на родину. И тут уж полагаться на всякую липу я не собираюсь. - Просьба Британского Адмиралтейства, приказы вашего собственного начальника подводных операций - все это для вас липа? - У меня возникли очень сильные сомнения относительно того, как эти приказы получены, - угрюмо сказал Свенсон. - На мой вкус, доктор Карпентер, вы чересчур уж таинственны, да к тому же и лжете на каждом шагу, - А вот это уже грубо, коммандер, довольно грубо. - Что ж, не зря говорят, что правда глаза колет... Так вы согласны пойти на корабль добровольно? - Извините, я еще не закончил свое дело. - Понятно... Джон, пожалуйста... - Я вам все объясню. Вижу, что иного выхода нет. Вы собираетесь меня выслушать? - Еще одну побасенку? - он р