и лишь тупо смотрел в одну точку, весь обратившись в слух. Должна признаться, что последующие минуты были минутами наивысшего торжества в моей жизни. Что может сравниться с наслаждением жертвы, повергшей в ужас своего убийцу, видящей, как он мечется, словно зверь в западне, не понимая, что с ним происходит! Да и то сказать - нужно быть гением, чтобы в подобных обстоятельствах заподозрить розыгрыш! Страх Кристиана рос с каждой минутой - муженек совсем потерял голову и лишился способности здраво рассуждать. Он сидел сгорбившись, на лице - гримаса; побелевшие пальцы мертвой хваткой впились в книгу. Зловещий замогильный шепот казался ему ночным кошмаром, от которого нельзя ни укрыться, ни убежать. Через некоторое время он сделал отчаянную попытку стряхнуть наваждение и вернуться в привычный, реальный мир. Естественно, за поддержкой он мог обратиться только ко мне, и вот мой супруг, затравленно озираясь, выдавил: - Беатрис, мне почему-то кажется, что из приемника доносятся какие-то звуки... Я озабоченно поглядела на приемник, потом на Кристиана и рассмеялась: - Сердце мое, но ты же сам видишь - он выключен! Кристиан встал, растерянно пошарил по стене вокруг аппарата и остановился посреди комнаты. - Ты действительно ничего не слышишь? - Нет... А что я, собственно, должна слышать? И я заговорила с ним, как с малым ребенком, делая вид, будто стараюсь успокоить его, и нарочно подбирая самые истертые, банальные фразы. Не вынося этой двойной пытки, он нетерпеливо махнул рукой, призывая меня к молчанию, и опять сел в кресло. - Может, выпьешь рюмку коньяка? - предложила я. Мой муж не ответил - он замер, втянув голову в плечи и не смея поднять на меня глаза. Все тело его словно окаменело, лишь гримаса боли, изредка мелькавшая у него на лице в особо напряженные моменты диалога, показывала, что это живой человек. А когда мадам Канова проворковала: "Я не злопамятна", - он со стоном зажал уши. Видя его таким потрясенным, я даже испытала нечто вроде раскаяния за свою жестокость. Мадам Канова... Эта женщина говорит правду - она не злопамятна, ее даже нельзя назвать злобной. Ей просто глубоко безразлично, что именно она приносит окружающим - горе или радость, счастье или беду. Однако такое равнодушие внушает куда больший страх, чем самая откровенная свирепость. Все мы порой способны на недобрые чувства, и "злым" считают человека, у которого эта способность выражена чуть сильнее, чем у остальных. Пугает не наличие этих чувств, а степень их развития. Сознательное пренебрежение ко всему, кроме собственной персоны, аморальность, возведенная в принцип, встречается гораздо реже - здесь мы сталкиваемся с какой-то особенной породой людей, чьи души подобны несокрушимому алмазу (впрочем, можно сказать и наоборот - что они слеплены из грязи). Но вот отзвучал мой последний возглас - кстати, он не произвел на Кристиана того впечатления, на какое я рассчитывала, - и наступила тишина. Мой муж по-прежнему сидел не шевелясь; его светлые волосы взмокли, по лбу стекали крупные капли пота. Внезапно меня посетила новая идея. - А знаешь, сейчас и мне кажется, будто я что-то слышу, - заметила я, с интересом поглядывая на молчащий приемник. - Словно какое-то бормотание... - Но это же невозможно! - в ужасе прошептал муж. - Я-то больше ничего не слышу! - Да? Ты уверен, милый? Это стало последней каплей. Бледный как полотно, Кристиан с трудом дотащился до телефона в передней, комкая страницы, перелистал справочник и вызвал врача. - Прошу вас, очень прошу, поскорее, - донесся до меня хриплый голос, - Да, да! Мне совсем плохо... Кажется, начались галлюцинации. Меня лихорадит... Да, пожалуйста! Он отказался от ужина, лег в постель и до подбородка закутался в одеяло. Визит доктора не принес ему облегчения, что было неудивительно. Ночью у страдальца поднялась температура; временами он впадал в беспамятство и начинал бредить. Я воспользовалась одним из таких моментов, сбегала вниз и стерла с пленки свой шедевр. Утром пришлось опять вызывать врача - теперь уже звонила я сама. Такой поворот событий меня не устраивал - ведь если Кристиан и вправду сойдет с ума, я не смогу рассчитаться с ним так, как он заслуживает... Но тревога оказалась напрасной. Жар спал, состояние больного улучшилось, и вскоре он уже обрел способность контролировать свои слова и мысли. Около полудня мой обожаемый супруг заснул, дав мне время еще раз спокойно обдумать положение. Под конец я сочла, что нотариальная контора - более надежное место, чем банковский сейф, и решила как можно скорее обратиться к какому-нибудь известному нотариусу. Пожалуй, разумнее всего будет оставить у него не только пленки, но и мой дневник, а также письменный комментарий избранных мест магнитофонной записи. Эти документы послужат дополнением к основному материалу, и в итоге получится нечто вроде завещания. Что ж, неплохо! Сейчас уже семь часов вечера. Днем Кристиан проглотил несколько ложек овощного бульона (обычно он его терпеть не может) и опять погрузился в сон. А я размышляю. Решение, принятое сегодня утром, вернуло мне душевный покой, и я чувствую в себе достаточно сил, чтобы осуществить задуманное. Еще только одна ночь, и моя особа станет для заговорщиков неприкосновенной - ведь если со мной что-нибудь случится, они оба отправятся на гильотину. Волей-неволей придется им беречь мою жизнь пуще своей собственной. Муж проснулся. Взгляд у него блуждающий, в глазах тревога; полагаю, он не может избавиться от мыслей об адском пламени, уготованном клятвопреступнику и убийце. Ничего, пускай пофантазирует. Завтра, оставив у нотариуса магнитофонные ленты и свой дневник, я побеседую с Кристианом начистоту, и его паника обретет вполне реальное, земное обоснование. Но даже узнав истинную причину вчерашних "галлюцинаций", мой святоша все равно останется во власти дум о загробном возмездии. Двойной страх, ожидание кары и от людей, и от Бога доконают его - быть может, и не слишком быстро, но зато наверняка. Уж об этом-то я позабочусь! "Монд", выдержка из заметки от 12 октября 1948 г. Драма ревности на рю де Пасси "Вчера вечером, около девятнадцати часов, несколькими выстрелами из револьвера был смертельно ранен г-н Поль Канова, профессор истории в Сорбонне. Трагедия произошла в квартире его секретарши, мадам Маньи, муж которой вернулся домой раньше обычного. Месье Кристиан Маньи - ассистент философского факультета; все считали его другом покойного профессора. Положение и вид застигнутой врасплох пары не позволяли усомниться в характере их отношений. Вероятно, в данном случае следует говорить о преступлении на почве ревности, совершенном в состоянии аффекта. Но, разумеется, нельзя исключать и такую версию, как убийство с заранее обдуманным намерением. Охваченный раскаянием, убийца сразу же вызвал врача, однако любая медицинская помощь была уже, по-видимому, бесполезной. Профессор Канова не дожил до утра - сегодня, в четыре часа тридцать минут, он скончался в хирургическом отделении американского госпиталя в Нейи. Супруги Маньи арестованы и дают показания комиссару Менжо, которому поручено расследование этого дела. Наш корреспондент пока не имел возможности встретиться с комиссаром и задать ему какие-либо вопросы. Это в высшей степени прискорбное происшествие, безусловно, вызовет бурю страстей в академических кругах, к которым принадлежат и убийца, и жертва. Дальнейшие подробности дела мы сообщим нашим читателям после пресс-конференции комиссара Менжо, назначенной на сегодняшний вечер. Впрочем, уже сейчас очевидно, что ждать каких-либо сенсационных разоблачений не приходится - эта история из тех, где все ясно с самого начала". ПЕРЕПИСКА Париж, 13 октября 1848 г. Мадам Поль Канова - директору страховой компании "Ла-Сальватрис", Лозанна. Глубокоуважаемый г-н директор, настоящим письмом я прошу Вас и впредь, пока не последуют какие-либо уточнения, управлять на прежних условиях тем капиталом, который я унаследовала после трагической кончины моего дорогого супруга. Подобно ему, я совершенно несведуща в финансовых вопросах и думаю, что пройдет еще несколько месяцев, прежде чем я сумею разобраться в делах и приму окончательное решение по поводу страховки. Мне советуют переоформить договор и по-прежнему хранить деньги на депозитах Вашей компании; я тоже склоняюсь в пользу такого варианта. Пока что я прошу Вас, г-н директор, распорядиться о присоединении накопившихся процентов к основному капиталу. С наилучшими пожеланиями... Париж, 13 октября 1848 г. Мадам Поль Канова - директору страховой компании "Ла-Фамилиаль", Париж. Глубокоуважаемый г-н директор, настоящим я прошу Вас, ввиду расходов, возникших в связи с кончиной моего дорогого супруга, перевести на мой банковский счет пятьсот тысяч франков. Оставшуюся сумму, то есть девятнадцать миллионов пятьсот тысяч франков, за вычетом налога на наследство, я прошу Вас пока что хранить на прежних условиях, поскольку еще не решила, как распорядиться этими деньгами. Впрочем, полагаю, что самым разумным шагом стало бы заключение нового страхового договора с Вашей фирмой. Но каким бы ни было мое решение, прошу Вас, г-н директор, уже теперь распорядиться о присоединении процентов к основному капиталу. С наилучшими пожеланиями и т. д. Лозанна, 13 октября 1948 г. Начальник отдела смертных случаев компании "Ла-Сальватрис" - руководителю отдела смертных случаев компании "Ла-Фамилиаль", Париж. Месье, мне хотелось бы обратить Ваше внимание на глубочайший интерес, проявляемый швейцарскими страховыми компаниями к расследованию убийства Вашего клиента, месье Поля Кановы, который являлся также и нашим клиентом. По понятным причинам мы не имеем возможности поручить это дело своим экспертам, но вполне полагаемся на квалификацию Ваших сотрудников. Им предстоит действовать на собственной территории, что исключает саму возможность возникновения каких-либо проблем юридического порядка. Тем не менее мы хотели бы взять на себя часть расходов, связанных с расследованием. Думаю, излишне пояснять, что это свидетельство того исключительного внимания, которое мы уделяем данному делу. Мы были бы весьма благодарны за текущую информацию обо всех этапах следствия; как Вы понимаете, мы не можем надолго затягивать выплату страховой суммы, если Ваши люди не выяснят каких-либо новых обстоятельств, и притом достаточно существенных. К этому письму я прилагаю копию небольшого досье, составленного сотрудником нашей фирмы в 1924 г., перед заключением договора с месье Кановой. Надеюсь, эти сведения хоть немного облегчат Вашу работу. Добавлю также, что составитель досье, бывший страховой инспектор Пьер Руссо, в настоящее время является заместителем генерального директора нашей компании и с особым интересом следит за расследованием дела Кановы. С глубочайшим уважением... Париж, 19 октября 1848 г. Руководитель отдела смертных случаев компании "Ла-Фамилиаль" - начальнику отдела смертных случаев компании "Ла-Сальватрис", Лозанна. Месье, посылаю Вам копии первых материалов по делу Кановы, собранных нашими агентами. Смею заверить, что расследование данного случая мы поручили нашим лучшим специалистам, пользующимся доверием и поддержкой столичной полиции. Кроме того, с нами сотрудничает одно из наиболее солидных частных детективных бюро Парижа. Прилагаемый отчет подписал инспектор Андре Белюэн, на которого возложено общее руководство следствием. Мы будем, разумеется, и впредь держать Вас в курсе событий, своевременно извещая о любых новых данных. Если же у Вас возникнут вопросы относительно каких-либо пунктов, то мы будем рады в меру своих сил предоставить В"м дополнительные пояснения. Примите и проч... Доклад инспектора Белюэна Париж, 18 октября 1848 г. Уже при первой беседе с комиссаром Менжо, принявшим к производству дело Кановы, я обратил его внимание на существование страховки и все соображения, вытекающие из этого обстоятельства. Комиссар выслушал меня с большим интересом; вообще я должен отметить, что полиция на сей раз отнеслась к нашим проблемам с полным пониманием и оказывает нам всю возможную помощь. Само собой разумеется, что мы с самого начала учли возможность "сотрудничества" между мадам Кановой и супругами Маньи. В дальнейшем мы приложим все усилия, чтобы не упустить ни малейшего доказательства, подтверждающего эту гипотезу. Но прежде всего - короткая справка относительно главных действующих лиц. Мадам Канова Родилась в 1917 г. в Севастополе (Россия), предположительно в весьма обеспеченной семье. Готовилась стать врачом, училась в Москве, но не успела закончить образование, т. к. в 1941 г. была призвана в Красную Армию в качестве медицинской сестры. Очутившись в Париже в 1946 г., обратилась к правительству Франции с просьбой предоставить ей политическое убежище; эта просьба была удовлетворена. В декабре того же года советское посольство безуспешно пыталось добиться ее высылки из Франции. До своего замужества в июле 1947 г. молодая беженка не имела каких-либо определенных средств к существованию, но жизнь вела уединенную и, по-видимому, вполне безупречную. Подробности ее знакомства с профессором Кановой выяснить пока не удалось. В дни главных церковных праздников аккуратно посещает православный храм, но к религии, судя по всему, равнодушна. Убежденной христианкой ее никак не назовешь. Говорит по-французски с легким акцентом. Кроме своего родного языка (русского), знает также немецкий. Исключительно хороша собой. Месье Кристиан Маньи Родился в 1913 г. в Туре, в семье государственного служащего. Пять братьев и сестер. Посещал турский колледж отцов-иезуитов, завершил образование в Сорбонне. В 1937 г. успешно выдержал экзамен на должность преподавателя истории и географии. До начала войны преподавал в нескольких провинциальных гимназиях. Воевал, имеет боевые награды. С 1940 по 1943 г. - военнопленный. После освобождения из концлагеря был принят на работу ассистентом в Сорбоннский университет. Параллельно участвовал в движении Сопротивления. Квалифицированный специалист, хороший лектор, пользуется уважением среди коллег и студентов. Предпочитает вести скромную жизнь без всяких излишеств; сколько-нибудь серьезных денежных затруднений никогда не испытывал. В июле текущего года женился по любви на мадемуазель Беатрис Мансо. Семья г-на Маньи была против этого брака. Прямой материальной заинтересованности в смерти застрахованного лица не имел. В целом производит довольно приятное впечатление. Мадам Кристиан Маньи Родилась в Париже в 1928 г.; единственный ребенок в семье; отец - мелкий служащий. Еще в детстве потеряла обоих родителей, воспитывалась опекуном, не проявлявшим к девочке особой сердечности. В настоящее время занимается дипломной работой на историческом факультете в Сорбонне. Окончила курсы стенографисток. В июне с. г. получила место секретарши профессора Кановы и продолжала работать у него после своего замужества. В предшествующий период вела довольно свободную жизнь, не слишком обременяя себя правилами строгой морали. Пробовала силы на артистическом поприще, однако успеха не имела. Миловидна, неглупа. Исходя из мысли, что какая-нибудь незначительная деталь подтвердит наше предположение о двойной игре, мы в первую очередь сосредоточили усилия на точном воссоздании картины убийства. Как ни досадно, мотивировка преступления не вызывает сомнений - мадам Маньи действительно была любовницей нашего клиента. Это подтверждается многочисленными свидетельскими показаниями, приводить которые я полагаю излишним; скажу лишь, что они целиком и полностью согласуются между собой. Роман завязался еще до замужества мадам Маньи и продолжался после ее свадьбы. Особенно убедительные доказательства их отношений имеются на период конца сентября - начала октября с. г. Так, 4 октября месье Канова посетил мадам Маньи в отсутствие мужа - под тем предлогом, что им надо продолжить обработку неких исторических материалов (заниматься на квартире у профессора якобы не представлялось возможным ввиду ремонта в его кабинете). 7 октября состоялся еще один визит, и тоже в отсутствие месье Маньи. Не меньшую ясность мы видим и в том, что касается самого убийства. Ситуация совершенно недвусмысленная: мадам Маньи - в легком пеньюаре, стол накрыт на двоих, на заднем плане - разобранная постель. Следует учесть, что месье Канова пришел туда всего за пятнадцать минут до описываемого момента. Он сидел без пиджака, на лице его (уже впоследствии) были заметны следы губной помады. Последнее обстоятельство, на мой взгляд, важнее предыдущих. Если туалет мадам Маньи и всю обстановку в комнате еще можно считать игрой, задуманной для отвода глаз, то гораздо труднее представить, как молодая женщина целует нашего клиента, уже простертого на полу в луже крови. Хотя, конечно, нельзя исключить и этот вариант, требующий от мадам Маньи поистине незаурядного хладнокровия. Но будь любовная сцена вымышленной, профессор скорее всего не стал бы снимать пиджак, который в этом случае оказался бы простреленным. Одним словом, внешний вид жертвы и места преступления свидетельствуют в пользу официальной версии. Следует отметить одну деталь: расспросив продавщиц парфюмерного магазина, где бывает мадам Маньи, мы узнали, что она всегда покупала так называемую поцелуйную губную помаду. Когда же мы поинтересовались насчет этого пункта у самой мадам Маньи, она ответила, что несколько недель назад, сообразуясь с пожеланиями своего мужа, сменила сорт помады. К моменту допроса ей не было известно, что мы наводили справки в магазине. Теперь об орудии убийства. Это револьвер калибра 7,65 мм, законно купленный и зарегистрированный в полиции. Месье Маньи выхватил его из ящика платяного шкафа, где он лежал со дня покупки. Мы опросили приходящую прислугу, которую чета Маньи нанимала последние месяцы для уборки квартиры; все уборщицы подтвердили, что не раз видели именно это оружие в: этом самом ящике. Револьвер был приобретен в 1947 году у частного торговца на авеню де ль'0пера. Довольно любопытный факт: месье Маньи не утаил, что в сентябре зарядил свой револьвер новыми патронами, купив их в том же магазине. Как он объяснил, ему хотелось быть уверенным, что оружие в порядке и не даст осечки, если доведется стрелять. Между тем гарантийный срок годности патронов этого типа составляет при правильном хранении двадцать четыре месяца, и такая забота о боеготовности, пожалуй, выглядит чрезмерной для человека столь мирной профессии... Как бы то ни было, теперь г-н Маньи может похвалить себя за проявленную предусмотрительность. Мы постарались с максимальной точностью восстановить все действия месье Маньи в день убийства в интервале между выездом из гаража в 18.20 (подтверждено сторожем) и возвращением домой час спустя. Не исключалось, что он допустил обычную ошибку начинающих преступников - никуда не поехал, а проболтался это время где-нибудь поблизости, поджидая жертву. Но обвиняемый облегчил нам задачу, подробно описав свой маршрут. Примерно в 18.45 он остановился возле табачной лавки на бульваре Сен-Жермен, купил сигарет и выпил аперитив. Владелец давно знаком с г-ном Маньи и удостоверил правильность его показаний... Затем, уже сев в машину, месье Маньи увидел, что забыл коробку шоколадных конфет, приготовленных в подарок матери, решил поскорее вернуться домой и забрать их. Конфеты (куплены днем раньше в ресторане "Маркиза де Севинье" полиция обнаружила в том же ящике, где лежал револьвер. Подобное совпадение невольно наводит на мысль о тщательно, до мелочей продуманном плане, характерном для многих преступников из интеллектуальных кругов. На наш удивленный вопрос - стоило ли возвращаться ради такого пустяка? - месье Маньи ответил, что в этот вечер праздновалась золотая свадьба его родителей, и явиться к ним без подарка значило бы проявить крайнюю степень неуважения. А покупать вторую коробку столь же роскошных конфет ему не хотелось, ведь жалованье ассистента невелико. Объяснение вполне убедительное; добавлю, что, проверив сообщение о юбилейной дате, мы убедились в правдивости слов месье Маньи. Единственное, что выглядит не совсем естественно, это выпитый им аперитив - обычно он почти не употребляет спиртное. Складывается впечатление некоторой нарочитости - как будто он стремился не только провести время в табачном магазине, но и обратить на себя внимание, что проще всего сделать, выпив рюмочку-другую и перебросившись несколькими фразами с хозяином. Я не возлагаю на эту деталь особых надежд, но совсем упускать ее из виду тоже не следует. Поведение обоих супругов после убийства можно назвать прямо-таки образцовым. Уже в 19.15 месье Маньи вызвал "Скорую помощь" и сразу вслед за тем позвонил в полицию, которая прибыла на место происшествия раньше врачей. Профессор Канова, получивший четыре пули в грудь и живот, к этому моменту находился на диване, и мадам Маньи делала ему перевязку, пытаясь остановить кровь. Когда подоспевшие санитары подняли раненого, он на минуту пришел в сознание и отчетливо произнес: "Поделом мне, подлецу... Господи, смилуйся надо мной!" (Позднее, в госпитале, месье Канова уже только бредил.) Эти слова умирающего в высшей степени противоречат всем нашим чаяниям. В них нельзя усмотреть и намека на желание сообщить о некой смертельной западне - напротив, жертва самым недвусмысленным образом выгораживает убийцу, удостоверяя присутствующих о характере своих отношений с мадам Маньи. Заявление месье Кановы - факт, сильно осложняющий нашу задачу... Все же мне хотелось бы указать на одно любопытное обстоятельство, а именно, чрезмерное совпадение показаний мадам и месье Маньи. Как правило, рассказы очевидцев бывают полны противоречий, здесь же налицо стопроцентное сходство, вплоть до одинаковых речевых оборотов. Не менее странно, что обоим супругам запомнились одни и те же подробности. Комиссар Менжо сразу обратил внимание на эту непостижимую гармонию, наводящую на мысль о соответствующей режиссуре. Передавая мне протоколы допросов, он заметил: "Большинство преступников выдает себя противоречиями в показаниях; что же до этой парочки, то они, похоже, допускают ошибку противоположного свойства". И в самом деле: все ответы супругов Маньи подозрительно напоминают реплики актеров, заранее вызубривших роли. В общем, я пришел к выводу, что дальнейшее расследование убийства как такового стало бы (для нашей фирмы) лишь бесполезной тратой времени. Тут все донельзя просто, в картине нет никаких белых пятен. Теперь оставалась наиболее деликатная часть работы - мне надлежало досконально разобраться в отношениях между убийцей и вдовой нашего клиента, в чью пользу был заключен страховой договор. Здесь отчетливо просматривается корыстный мотив, и я надеялся обнаружить какое-нибудь слабое место в обороне наших противников. Не скрою, поначалу мы рассчитывали на быстрый успех. Г-н Маньи молод, недурен собой и в качестве ближайшего сотрудника профессора Кановы имел свободный доступ в квартиру последнего на авеню де ль'Обсерватуар. При таких условиях интрижка ассистента с красавицей-женой пожилого коллеги кажется мне вполне вероятным допущением. А соседи и прислуга в подобной ситуации зачастую проявляют куда большую зоркость, нежели обманутый муж... Но, к сожалению, все расспросы дали нулевой результат. Приходится признать, что месье Маньи и мадам Канова никогда - я подчеркиваю, ни разу не встречались на квартире профессора. Сделав это неутешительное открытие, мы перенесли наши усилия на рю де Пасси. Мы показывали фотографию мадам Кановы спившемуся и совершенно тупоумному консьержу, дворнику, местным лавочникам и аптекарю (мадам Канова - особа весьма предусмотрительная и могла, идя на свидание, заглянуть в аптеку за предохранительными средствами). Но все лишь покачивали головами и твердили, что видят эту женщину впервые. Ни один человек в квартале никогда не замечал здесь автомобиль мадам Кановы, полиция ни разу не штрафовала ее тут за неправильную парковку, на окрестных бензоколонках ею не было куплено ни литра бензина. Единственным результатом наших розысков явилось небезынтересное сообщение квартирной уборщицы, обслуживающей, помимо других жильцов дома на рю де Пасси, и чету Маньи. Она отметила, что супругов Маньи, обычно не отличавшихся аккуратностью, в последние две недели перед происшествием "словно бес чистоты обуял"... Полиция проверила отпечатки пальцев во всех помещениях, включая кухню, ванную комнату и туалет; то же самое было сделано в машинах мадам Кановы и ее предполагаемого любовника, а также в летнем доме убитого в Фонтенбло (где месье Маньи, по его словам, ни разу не бывал). Там мы также опросили сторожа, соседей, разносчиков, показывали им фотографии убийцы - все без малейшего успеха. Остается лишь констатировать полное отсутствие доказательств каких-либо контактов между интересующими нас лицами. Конечно, в Париже найдется достаточно мест, где влюбленные, не опасаясь любопытных взоров, могут с комфортом провести наедине несколько часов или целую ночь. Кроме того, кто-то из сослуживцев месье Маньи утверждал, будто уже в октябре видел его вместе с мадам Кановой в ресторане одного из крупных столичных отелей. Мы ознакомились с записями в книге постояльцев, но, как и следовало ожидать, искомых фамилий не обнаружили. Тогда мы для пущей уверенности установили личности всех гостей, занимавших в ту ночь двухместные номера. Улов составил семьдесят одну парочку, ни одна из которых не имеет к нашему делу ни малейшего отношения... Добавлю, что ни месье Маньи, ни мадам Канова не смогли припомнить о своем времяпровождении в указанный вечер. Вместе с тем, они вполне допускают, что их видели в том или ином ресторане, поскольку (по их словам) сам профессор, предпочитавший любым развлечениям исторические штудии, нередко просил г-на Маньи взять на себя обязанности галантного кавалера и свозить куда-нибудь мадам Канову, чтобы она не слишком скучала. К сожалению, месье Канова уже не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть это заявление. Ничего не дали нам и обыски, проведенные в обеих квартирах - на авеню де ль'Обсерватуар и на рю де Пасси, - как и в фонтенблоском доме профессора. Полиция не нашла никаких компрометирующих предметов или писем. Проверка банковских счетов также не выявила ничего экстраординарного - ни крупных поступлений, ни внезапных расходов. Так что если наши подопечные и осуществляли взаимное финансирование, то делалось это явно не через банк. Следствие практически закончено, и комиссар счел возможным до суда отпустить месье Маньи на свободу. Разумеется, полиция ведет за ним непрерывное наблюдение, его корреспонденция просматривается, а телефонные разговоры прослушиваются и записываются на пленку. Такой же заботой окружена и мадам Канова, но на сегодняшний день все ухищрения подобного рода оказались бесплодными и, боюсь, останутся таковыми и впредь. В отчаянии я прибегнул к последнему средству, которое, хотя и не обещало весомых улик, все же могло подкрепить мой собственный взгляд на истинный характер дела. Пригласив известного имитатора голосов Жувана, я дал ему прослушать магнитофонные записи допросов г-на Маньи и попросил хорошенько поработать над ними. Дня через два Жуван заявил, что он готов, и мы приступили к задуманной инсценировке. 16 октября около восьми часов вечера в квартире покойного профессора Кановы зазвонил телефон. Мы с комиссаром, каждый со своей трубкой, затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово. Наконец послышался голос мадам Кановы: - Алло. - Это я, Маньи! - торопливо заговорил Жуван (замечу, что, на мой взгляд, подделка получилась весьма убедительной). Последовало долгое молчание, затем резкий вопрос: - Что вам от меня надо? - Я хотел тебе сказать... плохие новости... Кажется, полиция нашла мои отпечатки в ванной, на биде... - Наш друг Жуван старался изо всех сил. Снова томительная пауза. Когда же мадам Канова заговорила, в голосе ее прозвучала нескрываемая издевка: - В самом деле? Насколько я понимаю, речь идет об отпечатках зада? - И она положила трубку. Месье Жуван был чрезвычайно уязвлен таким фиаско. Здесь примешивалась и личная обида, поскольку ни для кого в Париже не составляют тайны его гомосексуальные наклонности. Он решил, что мадам Канова узнала его. Но и у меня были все поводы для уныния. Ни один из испробованных путей не принес успеха, хотя мы сделали все, что в человеческих силах. Настораживающих моментов в этом деле хватает, но уликами, пригодными для опротестования договора, мы не располагали. Подозреваемая особа очень хитра; сейчас она всячески демонстрирует свою неопытность в денежных вопросах, изображая этакую наивную, бескорыстную простушку. Полагаю, после оправдания убийцы (а исход судебного разбирательства наверняка будет именно таким) ее поведение разительно изменится, и она покажет свое истинное лицо. Но страховым компаниям - как нашей, так и швейцарской - отступать уже некуда. Если в самое ближайшее время не обнаружатся какие-то новые факты, радикально меняющие обстановку, у нас не будет законных оснований задерживать выплату. Я считаю, что мы узнаем всю правду лишь после того, как начнется дележ добычи между предполагаемыми соучастниками. Мадам Канова может заупрямиться - всякому ведь жаль расставаться с деньгами... Сейчас трудно предсказать, кто из этой милой троицы первым начнет шантажировать своих друзей, и нельзя определить даже приблизительно, в какую сумму оценит свое молчание мадам Маньи (если она вообще замешана в убийстве нашего клиента, а не использовалась преступниками втемную, в качестве приманки). Но в любом случае один из партнеров наверняка сочтет себя обделенным и, движимый местью, вполне может решиться на какой-нибудь необдуманный шаг. С точки зрения интересов фирмы подобное саморазоблачение произойдет слишком поздно; но, с другой стороны, учтем, что столь крупные суммы, как эта страховка, никогда не выплачиваются единовременно. Перечисление осуществляется поэтапно, на протяжении многих недель, а то и месяцев - такова обычная практика большинства банков. И если заранее подготовить текст апелляции, то мы сможем приостановить платежи, как только наши противники обеспечат нас малейшим юридически значимым предлогом. Расследование топчется на месте, и лишь появление долгожданного сокровища поможет оживить застывшую сцену. Пусть актеры забудут об осторожности, пусть они перейдут к последнему акту драмы, тогда и наступит наш черед... Мы сделаем вид, будто оплатили игру, но зато теперь уже сами выберем удобный момент, чтобы вмешаться. Мы имеем дело с очень одаренными преступниками - умными, терпеливыми, проницательными. Все их действия распланированы на два-три хода вперед, последовательны, логичны и вместе с тем гениально просты, что особенно поразительно для интеллектуалов, которые часто попадаются из-за склонности все усложнять. Здесь же убийца даже не пытался замести следы - он предусмотрел и арест, и суд, и скорое освобождение. Поэтому, как ни обидно такое решение, я рекомендую фирме занять выжидательную позицию. Думаю, эта тактика оправдается. Рано или поздно противник допустит ошибку, а уж мы не преминем ею воспользоваться. 8 Заключительная часть речи мэтра Гюстава Флери, произнесенной им в защиту месье Кристиана Маньи в Париже, на судебном заседании 5 февраля 1949 года ...Господа, вам предложено вынести обвинительный вердикт, даже если таковой противоречит вашим личным чувствам, - вынести его, так сказать, по принципиальным соображениям. Я также взываю к вашим принципам, и в том числе к главному из них - принципу общечеловеческой справедливости! А он требует безоговорочного оправдания моего клиента! Не отягощайте же свою совесть неуместной строгостью, в которой сами потом будете раскаиваться, строгостью, несовместимой с нашей традиционной моралью и кодексом чести, проверенным веками и живущим в сердце каждого из нас. Разумеется, человеческая жизнь священна. Вдвойне священна жизнь заслуженного ученого, наставника юношества. Но кто не знает, что в самых безупречных биографиях порой открываются неприглядные страницы? Кто не знает, что под ровной гладью обоев в стене иной раз возникает незаметная трещина, которая однажды вызовет обвал? Человеческая жизнь священна, но разве менее священна честь? Разве наши родители не завещали нам ценить ее превыше всего? Я говорю не о мелочном самолюбии, а о том великом чувстве, что лежит в основе взаимного уважения, отличающего цивилизованное общество от орды дикарей, о том чувстве, которое обеспечивает прочность семьи и брака, - одним словом, о чувстве чести, которое вам, господа присяжные, знакомо так же хорошо, как моему клиенту! Давайте перенесемся в прошлое и проследим еще раз все события того трагического вечера. Мой подзащитный, чью судьбу вам сегодня предстоит решить, с легким сердцем отправляется в путь, чтобы проведать свою матушку. Он заранее радуется скромному торжеству, которым будет ознаменована золотая свадьба его родителей. Сидя за рулем, он вспоминает детские годы, школьных друзей, вспоминает юность, проведенную в кругу семьи, всегда являвшей ему примеры гражданских и человеческих добродетелей... С грустью думает он лишь о том, что вынужден оставить дома свою молодую жену, ибо она с первого взгляда не понравилась его родне; возможно, он уже начинает раскаиваться в своем необузданном упрямстве и поспешности при выборе спутницы жизни... Но мысль о радушном приеме, о празднике, ожидающем его в конце пути, вскоре заставляет Кристиана Маньи забыть все сомнения. Он едет по вечернему Парижу - прекраснейшему городу в мире, способному развеять любую меланхолию... А теперь представьте моего клиента несколькими минутами позже. Он вернулся за забытым подарком. Быстро вбегает по лестнице. Дверь заперта, но у него есть ключ, и вот, уже охваченный предчувствием какой-то беды, входит он в свою квартиру... Я не буду подробно описывать зрелище, представшее его глазам - здесь, в зале, находится вдова месье Кановы, и все мы сочувствуем ее горю. Но, господа присяжные, я призываю вас на минуту вообразить себя на месте обвиняемого. Что же он видит? Свою жену, свою дорогую, нежно любимую жену, женщину, с которой он обвенчался наперекор мнению всего света и чьего ребенка готов был усыновить, - в объятиях любовника! И это - через три месяца после свадьбы! И тот, с кем она оскверняет супружеское ложе - не какой-нибудь случайный ловеласу нет, это человек, прекрасно известный господину Маньи, человек, которого он считал своим другом и наставником, которому безоглядно доверял. Может ли хоть один из вас, господа, положа руку на сердце утверждать, что и подобных обстоятельствах сумел бы сохранить хладнокровие и не переступил бы границ дозволенного?! Злополучный подарок, коробка шоколадных конфет - совсем рядом, в шкафу, на расстоянии вытянутой руки. Но внезапно словно вспышка молнии прорезает помутившийся от горя и возмущения рассудок моего клиента: он вспоминает о револьвере, уже год лежащем н том же ящике. И вот совершается непоправимое! Современные модели оружия отличаются высокой скорострельностью, и одной-двух секунд достаточно, чтобы несколько раз нажать на спусковой крючок... Буквально в следующую минуту несчастного убийцу охватил ужас от содеянного, но все усилия спасти собственную жертву уже не могли ничего изменить. Мой подзащитный - перед вами, господа присяжные, и это избавляет меня от необходимости говорить о глубине его раскаяния. Просто взгляните на него и доверьтесь своему знанию человеческого сердца. Я же, прежде чем закончить выступление, позволю себе напомнить вам показания очень важного свидетеля - последние слова самого месье Кановы: "Поделом мне! Господи, смилуйся надо мной!" Должны ли, вправе ли мы судить Кристиана Маньи строже, чем тот, кто погиб от его руки? Мой клиент принадлежит к людям, для которых самое страшное наказание - упреки собственной совести. Он действовал, защищая честь французской семьи. Так неужели вы, господа, с пренебрежением отвернетесь от этой национальной святыни - нашей чести? Тогда уже никто и ничто не сможет ее спасти. ПЕРЕПИСКА Париж, 5 февраля 1949 г. Мэтр Гюстав Флери - мадемуазель Сюзанн Валансэ, танцовщице кабаре. Мой зайчоночек, спешу черкнуть тебе пару строк. Надеюсь, новость тебя порадует и немного отвлечет от окаянного гриппа, помешавшего тебе прийти на заключительное заседание. Свершилось! Мы победили! Приговор жюри - "Невиновен"! Присяжные были просто неподражаемы - сборище замшелых провинциалов. Среди них - одна старая дева в такой шляпе, какие, думаю, носили перед первой мировой войной. Глядя на нее, я с трудом удерживался от смеха, что, однако, не помешало мне произнести блестящую речь. Прямо-таки бриллиант, а не речь - в лучших классических традициях! Кое-кто из сидевших в зале репортеров, слушая меня, откровенно ухмылялся, но на присяжных высокопарные обороты всегда действуют как нельзя лучше. Надо, впрочем, признать, что и самый неопытный адвокат наверняка справился бы с этим делом. Все обстоятельства, вплоть до мельчайших деталей, сработали в пользу обвиняемого, представив его в самом выгодном свете. Я, конечно, еще скомпоновал их должным образом, но они и без того подобрались удачно - так удачно, будто некий злой гений заранее спланировал последний роман бедняги-профессора. К счастью, ни полиция, ни прокурор не дали себе труда копнуть всю эту историю поглубже... Ну, а я теперь чувствую некоторую досаду - победа досталась слишком легко. Настоящего сражения не произошло, и потому я не испытал того чувства удовлетворения, какое бывает, когда выигрываешь трудный процесс. Даже поздравления коллег не радуют, честное слово! В общем, все сошло без сучка, без задоринки. Вот что значит правильно выбрать клиента! А моя почтенная супруга (она тоже присутствовала), внимая разглагольствованиям своего грешного муженька, так расчувствовалась, что даже слезу пустила. Это ли не признак успеха! Целую тебя бессчетно. До встречи, твой Став. Дневник мадам Кристиан Маньи, обнаруженный полицией 5 июля 1950 г. в ее квартире 7 февраля 1949 г. После суда Кристиан вернулся домой в весьма приподнятом настроении. Официальное подтверждение его невиновности, да еще в столь торжественной обстановке, явно произвело сильное впечатление на моего святошу. Он и сейчас временами напускает на себя гордый вид, словно сам поверил болтовне адвоката. Впрочем, его можно понять: представление получилось хоть куда! В зале - весь цвет парижского общества, множество репортеров крупнейших газет... и в центре внимания - мадам Канова, в потрясающем черном платье (не иначе, заказала заблаговременно). Уже с первых минут стало ясно, что публика настроена к обвиняемому отнюдь не враждебно. А когда его ввели, по залу прошелестело нечто вроде сочувственного вздоха. Надо признать, Кристиан выглядел очень эффектно: высок, красив, исполнен достоинства, с интересной бледностью на лице. На вопросы председателя отвечал спокойно и вежливо, как и подобает благородному молодому человеку в столь драматических обстоятельствах. Просто загляденье! Я, напротив, сразу же возбудила к себе всеобщую неприязнь, и чуть ли не каждая моя реплика сопровождалась ропотом возмущения. Окажись я на скамье подсудимых, меня бы не пощадили, это уж точно! Именно такого распределения ролей и добивался хитроумный мэтр Флери, адвокат Кристиана. Добросовестно следуя его совету - по возможности вызвать весь огонь на себя, - я, кажется, даже слегка перестаралась. Когда судья осведомился, пыталась ли я после своего замужества прервать всякие отношения с жертвой, я с наивным видом ответила: "Но, ваша честь, ведь жертва была бы категорически против!" Тут в зале поднялся невообразимый шум, и его честь добрых полминуты колотил молотком по столу, дабы восстановить тишину и утихомирить негодующих добропорядочных буржуа. Мэтр Флери построил защиту умело, умно, и результат превзошел ожидания. Присяжные безуспешно пытались скрыть волнение, в публике у многих увлажнились глаза, а все семейство Маньи плакало навзрыд. Объявленный после короткого совещания оправдательный приговор был встречен единодушными аплодисментами, почти овацией! Впрочем, это, пожалуй, преувеличение - хлопали все-таки сдержанно, не слишком громко, а так, как принято в приличном обществе, вот. Итак, Кристиан оправдан и свободен. Мы, ясное дело, разведемся, и после этого уже ничто не помешает ему жениться на мадам Канове (по крайней мере с официальной точки зрения). Я думала, у него хватит терпения воздержаться от встреч с нею во все время траура. На суде он так и ловил ее взгляд, а когда это не удавалось, поникал головой, словно цветочек, который забыли полить. Оно и понятно - влюбленные голубки не виделись с самого сентября, совсем исчахли, бедняжки, от монашеской жизни. Правда, Кристиан изредка, если уж ему бывало совсем невмоготу, вспоминал о своих супружеских обязанностях, но радости от этого мы оба получили немного... Теперь с этим покончено, и перед ним открывается новая жизнь, к которой он так долго и упорно стремился. Конец страхам, унижениям, притворству, конец отвратительной комедии, тянувшейся больше четырех месяцев![(] Единственная тучка на безоблачном горизонте - мое завещание. Кажется, оно беспокоит их сильнее, чем они сами себе в этом признаются. Но я молода, прожить могу еще очень долго, а если проболтаюсь, то утоплю и себя вместе с ними... Малая толика добычи мне, вероятно, перепадет. С другой стороны, я для них не настолько опасна, чтобы ставить условия и выдвигать чрезмерные требования. Все мы связаны круговой порукой... 17 февраля. Развод будет оформлен в ближайшие дни, и мысль об этом в равной мере согревает нас обоих. Кристиан заметно воспрянул духом и мало-помалу обретает прежнюю самоуверенность. Он сообщил, что мадам Канова получила свои двести миллионов и просит меня пожаловать к ней вечером двадцатого для делового разговора. Жалкие идиоты! Неужели они и вправду вообразили, будто я позволила им загубить моего бедного Канову из-за денег? 20 февраля. После обеда я отправилась на авеню де ль'Обсерватуар. Мадам Канова сама открыла мне дверь, одарила ослепительной улыбкой и провела в гостиную, уже обставленную заново - богато и с безупречным вкусом. Предложив мне присесть, она опустилась в глубокое кресло и устремила на меня испытующий взгляд бездонных синих глаз. Я поместилась на краешке стула и постаралась принять вид слегка оскорбленной невинности. - Милое дитя, - заговорила мадам Канова, - несколько месяцев назад вам удалось поставить меня в довольно затруднительное положение. Но я привяла вашу помощь и не раскаиваюсь, хотя с моей стороны это был довольно неосторожный шаг. Я знала, что в вашей ограниченной головке роятся планы мести, и все-таки решила предложить вам сотрудничество. Конечно, тут имелся определенный риск, который сохраняется и поныне. Под риском я подразумеваю вашу смерть - в том случае, если она наступит до истечения срока давности, установленного французским законом для преступлений вроде нашего. Так вот, хочу сказать вам следующее. Я всесторонне обдумала ситуацию с небезызвестными магнитофонными пленками. Вы, вероятно, надеетесь их выгодно продать, но мне придется разочаровать вас: я не дам за них и ломаного гроша. Причина совершенно очевидна - зная вас, я нисколько не сомневаюсь, что вы заготовили достаточное количество копий. Допустим, сейчас я куплю у вас эту запись; тогда вскоре вы явитесь со следующим экземпляром, и так будет повторяться до тех пор, пока я не отдам вам все, что имею. И даже окончательно разорив меня, вы наверняка оставите про запас на всякий случай еще парочку пленок. С другой стороны, покуда я сохраняю спокойствие и игнорирую любые попытки шантажа, вы бессильны. Вы согласны со мной, дорогая? - Мадам, сама мудрость говорит вашими устами, - церемонно согласилась я. - Однако, - продолжала моя собеседница, - вообще сбрасывать вас со счетов было бы столь же неразумно. Отчаяние - плохой советчик, и не в моих интересах доводить вас до крайности. Думаю, что самым правильным решением будет выделение небольшого капитала, который даст вам возможность жить, не тревожась о завтрашнем дне. Жить, не нуждаясь, и пользоваться комфортом, соответствующим вашему возрасту, вашим вкусам... и вашим заслугам. Я давно заметила, что деньги - лучшее средство для успокоения враждебных страстей; они водворяют мир в сердцах и тем способствуют долголетию... Полагаю, сумма в двадцать миллионов франков будет достаточной - особенно если позаботиться о правильном размещении этих средств. Я буду рада помочь вам с выбором надежных бумаг. И, давая понять, что аудиенция окончена, мадам Канова встала. Провожая меня, она заметила вскользь, как будто лишь сейчас вспомнила о подобной мелочи: - Несколько дней назад ко мне заходил ваш супруг, господин Маньи. Он был настойчив и вел себя довольно странно - так, словно я перед ним в неоплатном долгу. Это не совсем тот образ действий, какого можно ждать от воспитанного человека; надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что впредь предпочла бы обходиться без общества месье Маньи. Могу ли я попросить вас разъяснить ему это от моего имени? Видимо, в тот миг мне не удалось скрыть живейшую радость, поскольку она поспешно добавила: - Но постарайтесь пощадить его чувства... Он так легко раним! Не будьте с ним жестоки - это не в ваших и не в моих интересах. Уже взявшись за дверную ручку, мадам Канова пристально посмотрела на меня, и ее взгляд смягчился. В нем мелькнуло что-то почти человеческое. Эта синеглазая тигрица когда-то тоже была ребенком. - Вы мне нравитесь, - медленно произнесла она. - Быть может, потому, что мы с вами любили одних и тех же мужчин... Но это пустяки, важнее другое - я всегда симпатизировала людям, которые не позволяют обращаться с собой, как с бессловесным скотом... и которые умеют любой ценой добиваться желаемого. Настроившись от собственных слов на сентиментальный лад, она на прощание нежно поцеловала меня и шепнула: - Честно говоря, я не нахожу в мужчинах ничего привлекательного. Это тяжело... но что поделать? В конце концов ко всему привыкаешь. На том мы и расстались. Кажется, я делаю успехи. Завести, что ли, любовницу-миллионершу? Да, самообладанию этой женщины можно позавидовать. 21 февраля. Кристиан совершенно раздавлен. Он и сам не сознавал, насколько зависит от своей Веры, поэтому открытие того, что он ей безразличен, явилось для него по-настоящему тяжким ударом - надо думать, первым в его жизни. А впридачу еще мысль о напрасно совершенном убийстве... Теперь он бегает по комнате, как зверь по клетке, вновь и вновь повторяя: "Это невозможно! Просто невозможно! Не мог я так обмануться!" - и, не замечая моих усмешек, призывает меня в свидетели. Сегодня за обедом я попросила его немного отсрочить наш развод. Он вытаращил глаза. - Почему? Зачем? - Мне хочется побыть с тобой еще немного. Ты ведь столько для меня значишь... - Да ты спятила! - завопил мой муженек. - Говорю тебе, мы разведемся, как решили, без всяких отсрочек! Я вздохнула. - Не упрямься, дорогой. Ты ведь хочешь получить ту пленку? Кристиан охнул, его прямо-таки перекосило от злости. Кажется, за сердечными муками он совсем позабыл, что у него есть еще один повод для огорчения - магнитофонная запись. Мужская глупость поистине беспредельна! Он мне поверил. Может, потому, что его выводит из равновесия поведение мадам Кановы. Ее хладнокровие свидетельствует об уверенности в своей безопасности, которой так не хватает бедняжке Кристиану. И средства вернуть себе душевный покой у него нет. Я в гораздо более выигрышном положении, и к тому же скоро буду недурно обеспечена. Он зависит от меня - и теперь, и в обозримой перспективе, без малейшей надежды когда-нибудь добиться преимущества в нашей открытой войне. Мысль эта для него нестерпима, и он, конечно, еще постарается взбрыкнуть и скинуть ярмо. Первая, довольно робкая попытка произошла за ужином. - Я уже не имею никакого отношения ко всей этой истории, - заявил он, придав голосу всю твердость, на какую был способен. - Я оправдан, понятно? Оправдан и чист перед законом. Так сказал мой адвокат. - Ну конечно, дорогой. Только боюсь, что в случае чего тебя могут привлечь как сообщника уже по новому обвинению... И не забывай про смерть мадемуазель Сюриссо, а также про убийство ребенка. - Ребенка? - Ну да, сынишки профессора Кановы. Или ты не в курсе? А твоя приятельница поведала мне вчера всю предысторию этого грустного события. (Тут я немножко блефовала. Но, с другой стороны, я была почти уверена в правдивости своих слов. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предположить за мадам Кановой, помимо устранения мужа, еще кое-какие грешки.) Кристиан побледнел. Он любил маленького Ксавье и, если не ошибаюсь, даже давал ему уроки, помогая осиливать школьную премудрость. Но, как ни ужаснул Кристиана мой намек, спорить он не пытался. 22 февраля. Кристиан начинает сдавать. Все утро хныкал, умоляя понять трагизм его положения и т. д. Я помалкивала и улыбалась. Вечером он не выдержал, увлек меня в спальню и овладел мной с исступленной страстью, разительно не похожей на то, что бывало у нас прежде. Отчаяние вдохновляет на подвиги... Забавно. 24 февраля. Чаепитие у мадам Кановы. Эта женщина обладает феноменальной способностью менять поведение в зависимости от обстоятельств. Ее беззастенчивое маневрирование очень напоминает тактику коммунистических правителей: выросшая в Советской России, товарищ Вера неосознанно переняла стиль своих вождей. Продолжение связи с Кристианом уже не сулит ей ничего, кроме опасности разоблачения, и к тому же грозит обернуться новыми расходами. Посему она, не колеблясь, бросила его и теперь старается приручить меня, надеясь завоевать доверие, дружбу и, кажется, даже любовь! Вообще-то она понимает, что шансы на успех невелики, но других путей у нее сейчас нет, и мадам Канова разыгрывает свою единственную карту со всей тщательностью, обдумывая каждый жест и каждый взгляд. Когда хочет, она умеет очаровывать - в чем-чем, а в этом ей не откажешь. Она рассказывала мне о своем прошлом, о жизни в России, о жутком фарсе, где переплетаются рабство, ложь и анархия... Я вслушивалась в переливы ее голоса, любовалась быстрой сменой выражений на прекрасном гордом лице и не без тщеславного удовольствия отмечала все чаще адресуемые мне нежные взгляды. Временами, наклонившись ко мне, она словно подчеркивала сказанное легким дружеским прикосновением. Да, трудно даже вообразить более обольстительную женщину. Прямо Цирцея... Домой я вернулась довольно поздно и едва переступила порог, как Кристиан учуял хорошо знакомый ему аромат духов, пропитавший мои волосы и платье. Нахлынувшие воспоминания о минутах, проведенных в объятиях мадам Кановы, повергли его в неописуемую ярость. Он схватил меня за плечи и так стиснул, что Я чуть не вскрикнула от боли. Прошло несколько секунд; Кристиан впился в меня горящим взором и дрожал с головы до пят. Наконец его пальцы разжались, он обмяк и снова превратился в тряпку. Момент я пережила напряженный, но в целом основания для беспокойства нет. Как ни бесит Кристиана моя нынешняя близость с мадам Кановой, инстинкт самосохранения в нем достаточно силен. К тому же он втайне надеется, что мадам благодаря своему уму и обаянию все-таки убедит меня отдать пленку. 28 февраля. Настала пора отблагодарить молодого человека с нижнего этажа. Как-никак, именно его гостеприимство в пору моего увлечения звукозаписью позволило мне добиться столь блестящих результатов. Да и впоследствии он держался очень хорошо, не позволяя себе ни вопросов, ни намеков. Конечно, даже начни он болтать, это вряд ли изменило бы ход дела об убийстве профессора, но все же - кто знает? - могли возникнуть и осложнения. В любом случае молчание юного киногероя - любезность, заслуживающая награды. Итак, вчера вечером мы удрали из Парижа и устроились на ночь в маленьком, но вполне уютном пригородном отельчике. Около трех часов утра мой приятель, истощив как свои возможности, так и фантазию, наконец уснул. Тогда я тихонько встала, набрала номер нашей квартиры на рю де Пасси и, изменив голос, сообщила Кристиану, что его супруга попала в автомобильную катастрофу в Фонтенбло... Сейчас, добавила я, пострадавшую перенесли в ближайший к месту аварии отель "Великий охотник", что возле Барбизона; мадам Маньи пришла в сознание и хочет увидеть своего дорогого мужа. Она находится на втором этаже, в тринадцатом номере. Не дожидаясь ответа, я положила трубку и юркнула в постель. Меньше чем через час хлопнула входная дверь, на лестнице послышался громкий топот, и торопливые шаги направились к нашему номеру. Герой-любовник пробудился и уставился на меня с тревогой во взоре. - Там мой муж! - взвизгнула я. - Это его шаги! Это он! Бедный мальчик затрясся, точно заяц. И было отчего: вот-вот в комнате появится кровожадный ревнивец, который имеет обыкновение без лишних слов расстреливать дружков своей жены. Забыв про меня, парень затравленно озирался в поисках какого-нибудь убежища, но поздно! Дверь распахнулась, и на пороге возник Кристиан. Он был очень бледен. Кристиан на мгновение остолбенел и только рассматривал нас, словно не в силах постичь смысл открывшегося ему зрелища. Потом глубоко вздохнул и произнес единственные уместные в такой ситуации слова: - Слава Богу! С тобой все в порядке! Да, ради этого триумфа стоило постараться! Я ответила громким, отчетливым голосом: - Сударь, я не знаю, что привело вас сюда в такой час, но надеюсь, что вы уже догадываетесь, сколь нежелательно тут ваше присутствие. Или вам не терпится продлить список ваших преступлений? Но я советую вам не искушать судьбу и отправляться туда, откуда пришли. Безмолвно выслушав эту уничтожающую тираду, Кристиан сделал шаг назад и тихонько прикрыл за собой дверь - покорный и жалкий, как пудель, которого окатили помоями. А я, проводив его презрительным смешком, начала приводить в чувство полумертвого от страха кинокрасавчика. Задача оказалась нелегкой; несмотря на все мои заверения, он никак не хотел поверить, что опасность миновала и ему уже ничто не грозит. 1 марта. Сегодня купила целую охапку чистых магнитофонных катушек и рассовала их в квартире по разным углам. Теперь, стоит мне отвернуться, как Кристиан принимается за лихорадочные поиски. Найдя очередную пленку, он набрасывается на нее, словно еж на гадюку, рвет и режет на куски, комкает, скручивает - в общем, сражается... 4 марта. За обедом Кристиан обнаружил на дне супницы одну из ненавистных бобин с пленкой. Опустил глаза и промолчал. Розыскная деятельность с этого момента прекратилась. 5 марта. Кристиан все больше поджимает хвост. Насколько это искренне, я еще не разобралась. Внешне - полная покорность, даже с оттенком фатализма. Говорит, что мы должны расстаться по-хорошему, что он переедет в какой-нибудь отель. Короче, задумал сбежать. Ох, не пошли ему впрок уроки мадам Кановы! Скоро настанет мой час - час, когда я насажу на булавку их обоих, а потом полюбуюсь, как они будут корчиться и в последних судорогах цепляться за воздух. 7 марта. Вчера утром, проснувшись, мы долго вспоминали наше свадебное путешествие, розовые домики в Дубровнике, закат над озером Плитвице и прочее... Я так расчувствовалась, что съездила к нотариусу, взяла два комплекта записей и вручила их Кристиану, поклявшись, что это - единственные, а других нет. Ах, как хотелось ему поверить моим словам! Заполучив проклятые пленки, он выглядел таким счастливым, был так неподдельно благодарен... Сохранись у меня хоть капля жалости к людям, я бы непременно смягчилась в эту минуту. 8 марта. Обедала в ресторане с Клодом Кураном. Мы не виделись несколько лет, и с тех пор утекло много воды. Из нескольких оброненных им замечаний - полувопросов, полунамеков - я поняла, что он никак не припомнит, успели мы с ним переспать или все-таки не успели? Как летит время! А ведь Клод был моим первым любовником и значил для меня немало, - пожалуй, больше, чем все остальные... Но говорить ему об этом я не стала. Теперь он практикующий врач-гинеколог, арендует кабинет на соседнем бульваре Моцарта (собственно, это соседство стало одной из причин, побудившей меня обратиться именно к Курану). Так же элегантен и щедр, как прежде; о деньгах упоминает лишь вскользь, со светской небрежностью. Но временами в его голосе сквозила озабоченность, и мне не составило особого труда вытянуть из него признание в том, что налаживание собственного дела обошлось ему весьма недешево и сейчас он по уши в долгах. Как раз то, что требуется! 9 марта. Нанесла очередной, четвертый по счету визит к мадам Канове. Покатались по городу в ее "роллс-ройсе", причем она неукоснительно покупала мне подарок в каждом магазине, рядом с которым мы оказывались по пути. К машине своей она испытывает самую нежную привязанность - и объяснила, почему: - Однажды, еще молоденькой московской студенткой, я дала себе клятву: придет день, когда у меня будет личный "роллс-ройс". И я сдержала слово... Ах, дорогая, мы с вами переживаем волшебную сказку наяву, не правда ли? - По-моему, это больше смахивает на криминальный роман, - уточнила я. Тут мадам Канова весело рассмеялась и объявила, что у меня просто нет поэтической жилки... 9 Дневник мадам Маньи (продолжение) 10 марта. Вчерашний вечер выдался насыщенным событиями. Клод пригласил меня вместе поужинать, затем повел в театр, а после спектакля уговорил зайти к нему домой и выпить по коктейлю. Надо признать, что упиралась я никак не дольше, чем требуют правила хорошего тона... Чудесная получилась ночка - давно уже ни с кем мне не удавалось ощутить такое блаженство! Клод просто прелесть. Особенно отрадно, что его ничуть не заботит прославленная ревность моего грозного супруга. Только на рассвете я смогла улучить подходящий момент и завести разговор на интересовавшую меня тему. Клод сразу насторожился и дал понять, что он не очень-то склонен участвовать в подобной игре. Пришлось пуститься в разъяснения - как важно для меня удержать мужа от немедленного развода, как я его люблю, невзирая на все мои увлечения. Мол, единственное средство добиться прощения - сделать вид, будто я тяжело заболела. Не бросит же он меня умирать в одиночестве! Ну а для этого маскарада совершенно необходим союзник - врач. Однако милый Клод оставался тверд, как скала. Фальшивый диагноз - тягчайшее нарушение врачебной этики; он всецело одобряет мое намерение сохранить семью, но не желает ради этого рисковать карьерой, а то и свободой... Видя такую принципиальность, я сменила тактику и невзначай завела речь о недавно полученном немалом наследстве. При этом подчеркнула, сколь чужда моей натуре неблагодарность, и в заключение призналась, что сумма в один-два миллиона франков кажется мне не слишком высокой платой за семейное счастье. Тут мой ненаглядный эскулап явно смягчился, его взор утратил циничную проницательность гинеколога и приобрел эдакую всепрощающую теплоту, словно у патера, исповедующего юную грешницу. Не дав ему опомниться, я соскочила с постели и прямо нагишом, словно некая аллегория Правды, прошествовала к своей сумочке. Не успел он открыть рот для возражений, как двести тысяч перекочевали к нему под подушку... Дома меня ждал Кристиан, измученный тревогами и бессонной ночью. Выражать какое-либо неудовольствие он не осмелился и лишь горько заметил: - Когда опять соберешься наставить мне рога, хотя бы предупреди, чтобы я не волновался. 11 марта. Вторая ночь с Клодом. Восхитительное, небывалое ощущение - когда мужчина тебя забыл и словно открывает заново, в то время как ты его отлично помнишь и, не подавая вида, сравниваешь с прежним. Просто чудесно! На сей раз я сжалилась над Кристианом и, уходя, намекнула, что могу задержаться до утра. Впрочем, он и сам понял это по моим сборам, так что, надеюсь, спал спокойно. 13 марта. Кристиана раздирают противоречивые чувства, и он не может решить, как ему со мной держаться. Всей душой стремясь к свободе, он не может ни приструнить меня, ни уйти, поскольку опасается какого-нибудь подвоха. Иногда ему начинает казаться, что я действительно мечтаю сохранить наш домашний очаг и пустилась во все тяжкие с единственной целью - вновь возбудить его интерес ко мне. Но проходит несколько минут, и он уже косится на меня с таким ужасом, словно видит гарпию, готовую вцепиться ему в печенку. Я же всячески поддерживаю в нем это состояние неопределенности, меняя тактику чуть ли не каждый час. Резкие, внезапные маневры - лучшее средство измотать противника. Сегодня утром он сам со смиренной миной предложил забрать прошение о разводе, если я так уж против этого шага. Значит, здорово боится; можно сказать, выкинул белый флаг над последним укреплением! Надеется, что я на радостях выдам ему все пленки, и он благополучно смоется... За обедом старалась есть поменьше и пожаловалась на недомогание и слабость. 15 марта. Шестая встреча с мадам Кановой. Ездили на демонстрацию мод, и она надарила мне целый ворох шикарных платьев. Понемногу приобретаю респектабельный вид, как и положено состоятельной даме. 17 марта. Дома ем все меньше. После трапезы, выдержав небольшую паузу, говорю, что пойду прогуляться, и спешу в ближайший ресторан. Затем возвращаюсь обратно, грустная, подавленная, словно и не уплетала только что салат, жаркое, сыр и фрукты. Правда, эти прогулки и в самом деле чертовски утомительны - целый день на ногах, ношусь от стола к столу. Кристиан встревожен - никак не может взять в толк, чем вызвана пропажа аппетита у его любимой женушки. 18 марта. Изобразила обморок. После этого мое заявление, что неплохо бы обратиться к врачу, выглядело вполне естественным. Кристиан долго меня отговаривал - насколько я понимаю, из страха, как бы и впрямь не обнаружилось что-то серьезное. Но крыть ему было нечем, и он все-таки вызвал неотложку. Я хорошо запомнила наставления Клода. По мере того, как я ; перечисляла доктору симптомы недомогания, лицо у него вытягивалось все больше и больше. - Что ж, - произнес он наконец, - если в ближайшие дни ваше состояние не улучшится, необходимо будет провести клиническое исследование крови... 20 марта. Забавная сцена у мадам Кановы. Некоторое время назад она наняла горничную - смазливенькую, совсем юную девчонку. Та почему-то невзлюбила меня и, как это часто водится у прислуги, пользующейся особой благосклонностью хозяев, стала быстро наглеть. Сегодня, когда она отпустила в мой адрес очередное нахальное замечание, я обратилась к мадам с просьбой немедленно ее рассчитать. После секундного колебания моя синеокая приятельница подчинилась: девушке было сказано, что она уволена. Но, прежде чем покинуть квартиру, молоденькая красотка выпалила прямо в лицо своей бывшей госпоже целый залп сногсшибательных ругательств, причем таких изощренно грязных, какие услышишь разве что в матросском кабаке... или в любом парижском предместье. Высказавшись и на прощание громко хлопнув дверью, мерзавка удалилась. Мадам Канова побледнела, как полотно. Я и раньше замечала, что подобные сцены для нее непереносимы - ей просто нечем ответить на оскорбление, нанесенное в столь вульгарной форме. Закусив губу, она отвернулась к висевшей на стене "Обнаженной" Сюзанны Валадом (одно из недавних приобретений) и с минуту стояла неподвижно, не произнося ни слова. Овладев собой, она промолвила с грустным смешком, указывая на картину: - Вот единственное красивое тело, которое ни при каких обстоятельствах мне не изменит. - Закажите написать такую же с меня, - предложила я. Мадам Канова оживилась, и разговор принял иное направление. Но сначала она с обезоруживающей застенчивостью попросила объяснить ей точный смысл тех красочных эпитетов, которыми наградила ее разъяренная маленькая шлюшка. Заметив мое изумление, она рассмеялась: - Не забывайте, дорогая, что я иностранка. Французский выучила по произведениям классиков, а у них даже самые отъявленные злодеи выражаются весьма пристойно... Ну конечно! И как это мне самой не пришло в голову? А я-то все раздражалась из-за чересчур правильной, насыщенной книжными оборотами речи мадам Кановы. Теперь же, когда все стало ясно, мне осталось лишь выразить восхищение ее лингвистическими способностями, добавив, что площадная брань - единственное, в чем она уступает урожденным парижанкам. Это ей польстило. Она вспомнила, что именно литературная безупречность языка привлекла к ней на первых порах после знакомства внимание профессора Кановы. Ну, это и неудивительно - покойный профессор выражался так же вычурно и старомодно, в стиле семейных романов прошлого века. Прежде чем проститься, я извинилась за то, что стала причиной досадного инцидента с горничной. Мадам Канова поспешила меня успокоить: - Забудьте об этом, дорогая. Девица меня устраивала, но не более того; вы же мне по-настоящему нравитесь. Таким образом, я не потеряла ничего, о чем стоило бы жалеть. Вы одна для меня незаменимы, ведь в ваших руках мое счастье... да и вся жизнь! 21 марта. Со здоровьем у меня все хуже. Я предложила Кристиану пригласить специалиста, лучше всего гинеколога, поскольку чувствую, что истинная причина моего недуга - какая-то женская болезнь. Кристиан без спора углубился в справочник, потом неуверенно произнес: - Вот, есть некий доктор Куран, его кабинет как раз поблизости... - Дай-ка взглянуть... Но, дорогой, тут указано, что он практикует совсем недавно. Как ты думаешь, не слишком ли он молод? - Наоборот, Беатрис! - с энтузиазмом возразил мой мудрый супруг. - Молодость для врача - всегда плюс! Он не погряз еще в рутине, использует новейшие методы лечения, да и к пациентам не так равнодушен, как старики. - Ну ладно, - легко сдалась я, - пусть приходит этот твой Куран. Западня захлопнулась! 22 марта. Доктор Куран нанес первый визит. Роль свою сыграл превосходно: был корректен, внимателен, участлив. Осмотрев меня, заявил, что на всякий случай необходимо сделать клинический анализ крови. Тут же уколол мне палец, собрал на стеклышко якобы необходимое количество и спрятал этот сувенир в свой чемоданчик. - На всякий случай! Опять на всякий случай! - ворчал Кристиан, выпроводив Клода и возвращаясь в комнату. - Эти проклятые медики словно сговорились - повторяют друг друга чуть не дословно, а поставить диагноз, похоже, не в состоянии. Терпение, мой милый. Скоро определят и распишут тебе во всех подробностях. 25 марта. Ну вот, главный пункт программы осуществлен. Вчера утром вновь явился Клод - губы поджаты, выражение лица скорбно-сочувственное. Мельком осмотрел меня, сказал несколько ободряющих фраз и, закрыв дверь, уединился с Кристианом в прихожей. Я спрыгнула с кровати и, с твердым намерением не упустить ни слова, прижалась ухом к замочной скважине. За дверью произошел следующий диалог: - Итак. г-н доктор?.. - Гм-гм. Боюсь, мне придется огорчить вас, месье. Новости довольно неприятные. Но, разумеется, положение не безнадежное, отнюдь нет. - Доктор, я хочу полной ясности. Скажите прямо, без всяких недомолвок: что с моей женой? - Видите ли... Анализ показал резкое, в несколько раз выше нормы, увеличение содержания лейкоцитов, то есть белых кровяных телец... - И что это означает? - Вы не понимаете? Вкупе с остальными симптомами это очень напоминает картину лейкоза. - Лей... Кажется, я ослышался... - Да-да, лейкоза, или, что то же самое, рака крови. Впрочем, чтобы исключить ошибку, я обязательно сделаю повторный анализ. - Но... но ведь это ужасно, - хрипло пробормотал Кристиан. - Да, хорошего мало. - И эта болезнь неизлечима? - Не всегда, но как правило... - Позвольте, месье, что значит "не всегда"? - Мне доводилось видеть больных, которые прожили по два, а то и по три года после начала заболевания. К тому же известны случаи выздоровления или по крайней мере стойкой ремиссии. Прежде я работал ассистентом в Вильжюифской клинике, и там... Ну-ну, друг мой, не вешайте голову, не так уж все скверно! Должен вам сказать, что течение лейкозов очень сильно зависит от эмоционального состояния больного, от его душевного настроя. Проще говоря, вам необходимо оградить супругу от любых огорчений и неприятностей. Проследите, чтобы она не скучала, будьте с ней поласковей, старайтесь почаще радовать... Ну, вы понимаете, что я имею в виду. Но избегайте всякой нарочитости - это может возбудить у нее подозрения, и тогда все наши усилия пойдут насмарку. Я проконсультируюсь с лучшими гематологами и обещаю: все, что можно сделать для спасения вашей жены, будет сделано. Только уж вы должны нам помочь. Дайте ей почувствовать, как вы ее любите - тем самым способом, который каждой женщине понятен лучше всяких слов! Помните: сексуальная удовлетворенность - сильнейший терапевтический фактор. Так что не щадите себя, дружище! Ай да Клод! Через минуту он зашел в спальню; я в это время уже лежала в постели и отрешенно глядела в потолок. Попрощавшись, он быстро наклонился ко мне ц шепнул: - Можешь не тревожится, киска! Твой муж тебя обожает. Никогда еще не видел супруга, который бы так переживал из-за болезни жены. Бедняга просто в отчаянии! 28 марта. Кристиан изо всех сил старается выглядеть жизнерадостным и беззаботным, но актер из него никудышный. Стоит мне притворится, будто я читаю или сплю, как его физиономия сразу превращается в подобие трагической маски. Кроме того, он обложился медицинскими журналами и усердно штудирует их, подпитывая свой страх. Так и слышу, как он говорит мадам Канове: "...Я ведь затем и женился, чтобы принести ее в жертву нашему счастью". Вот уж подлинно - смех и грех! Жертвенная овечка оскалила зубы перед самым закланием. Временами он осторожно пробует коснутся волнующей его темы. Я с вялым безразличием отвечаю, что опасаться ему нечего. Он мне, разумеется, не верит, но умолкает. В противном случае я моментально расстраиваюсь, пускаю слезу и заявляю, что он просто добивает меня своей подозрительностью. Это действует безотказно. А еще я то и дело выдумываю разные капризы. Кристиан приписывает их моему болезненному состоянию и, помня наказы Клода, мечется, словно белка в колесе. 2 апреля. Вчера ходили на прием к известному гематологу. Клод заранее прислал развернутое заключение о состоянии моего здоровья. Согласно сценарию мне пока надлежит оставаться в неведении, но Кристиан, уже поднаторевший в медицинских терминах, понял все как нельзя лучше. Больше ничего и не требовалось. Убедившись, что очередной удар достиг цели, отправила эту писанину в унитаз. Я настояла, чтобы Кристиан подождал меня в приемной. Заморочить голову светилу гематологии оказалось совсем несложно - доктор принял меня за одну из тех психопаток, которые изобретают себе болезни, а потом бегают по врачам, отнимая у них время. Когда я вышла из кабинета, Кристиан с видом приговоренного к смерти сидел на стуле; к моему облегчению, он был совсем не расположен беседовать со светилом. Я подошла и, испуганно округлив глаза, произнесла чуть дрожащим голосом: - Знаешь, дорогой, эта история нравится мне все меньше. Теперь направляют на рентгенотерапию... Что это может означать? 11 апреля. Регулярно посещаю госпиталь Сен-Жозеф, прохожу курс рентгенотерапии. Кристиан отвозит меня и ждет в машине - мы решили, что он не будет заходить внутрь, поскольку больничная обстановка действует ему на нервы. А я огибаю здание и попадаю в тихий, уютный скверик. Здесь я сажусь на скамейку - кстати, как раз перед рентгенологическим отделением, - достаю какой-нибудь роман и одолеваю две-три главы, после чего возвращаюсь, и мы едем домой. Честно говоря, эта затянувшаяся комедия начинает меня малость утомлять, но я уверена, что нервы у моих подопечных скоро сдадут. Первым, несомненно, сломается Кристиан - он и так уже на пределе. Потом настанет черед мадам Кановы. Она сделана из куда более прочного материала, но я все-таки научу ее хотя бы одному человеческому чувству - страху. 15 апреля. Последнее время, ссылаясь на нездоровье, я манкировала приглашениями на авеню де ль'Обсерватуар. И вот сегодня мадам Канова самолично явилась с огромным букетом роз осведомиться о моем самочувствии. Событие произошло в полдень. Я, на положении больной, лежала в постели и к ее приходу как раз успела накраситься - сделала себе мертвенную бледность и темные круги под глазами. Мадам Канова тоже выглядит не лучшим образом, и мне показалось, что она похудела. Уходя, она перебросилась несколькими фразами с Кристианом, и мне удалось разобрать часть разговора сквозь неплотно закрытую дверь. - Говорю же тебе, - отчаянно шипел мой супруг, - ее осматривала уйма врачей! Участковый терапевт, гинеколог, гематолог! И все поставили один и тот же диагноз... Да в чем тут еще сомневаться? Не могла же она втереть очки всем медикам Парижа!.. - Ответа я не расслышала. - А тебе известно, какова смертность от лейкоза? Девяносто семь процентов! Тут я с удовлетворением откинулась на подушку. Теперь и мадам Канова поймет, что шансов у нее не осталось. 19 апреля. У Кристиана начала пошаливать печень. Он совсем пожелтел и взял в университете месячный отпуск для поправки здоровья. 23 апреля. Кристиан все так же стойко держит бессменную вахту возле моего одра. Его вымученная заботливость становится непереносимой. Пожалуй, пора переходить к следующей стадии и, как говорится, нанести удар милосердия. 25 апреля. Сегодня вышла из госпиталя шатаясь, вконец убитая горем. Села в машину и объявила гробовым голосом: - Все, мне конец... Я давно догадывалась! Кристиан заметался, не зная, как меня разубедить, но я была безутешна. - Нет, нет, не обманывай меня... Я сама слышала, как одна из медсестер произнесла слово "лейкемия"... и при этом еще поглядела на меня с такой жалостью... Теперь все понятно... Я скоро умру... - И я с рыданиями бросилась ему на шею. В тот момент он как раз выезжал на дорогу, и машину чуть не вынесло на встречную полосу. Едва успевший затормозить шофер грузовика высунулся из кабины я покрыл нас отборной руганью, но Кристиан даже не заметил, что сделался причиной чьего-то неудовольствия. Думаю, он и пинка бы не почувствовал. 26 апреля. Проплакала целый день. Кристиан в срочном порядке выкинул все медицинские журналы и справочники. Это он зря - такая детская уловка должна была лишь подтвердить мои опасения. Обнаружив пропажу, я сделала выводы (разумеется, вслух) и теперь реву пуще прежнего. Намекаю на самоубийство. Кристиан ни на минуту не спускает с меня глаз. Он уже боится спать. 27 апреля. Приходила мадам Канова. Воля и энергия этой женщины достойны преклонения. Хотела бы я быть столь же неутомимой! Она выразила мне свое сочувствие, причем в таких простых и сердечных словах, что, будь я и вправду больна, мне наверняка стало бы легче. Под конец она завела речь о главном, и следует признать, что слушала я с неподдельным интересом. - Дорогая, удерживайте себя от злобы, она - оружие слабых. Конечно, когда рассудок уже выбрал какую-то цель, идти к ней следует без колебаний и сомнений, устраняя все препятствия на своем пути. Но ни в коем случае нельзя опускаться до озлобления. В желании отомстить всегда есть что-то жалкое, как в любом капризе; наши эмоции должны подчиняться велениям разума. Вы скажете, что у меня имеются особые причины проповедовать вам это... Не стану спорить. Но вам известно и другое - вы отлично знаете, сколь высоко я вас ценю. И если уж вам действительно суждено покинуть этот мир, мне хотелось бы, чтобы вы до последней минуты сохранили безупречность в своих собственных глазах. Верность себе - вот единственный принцип, о котором следует помнить. По крайней мере я всегда стараюсь действовать сообразно с ним. А вы пока что развлекаетесь, терроризируя несчастного, слабого человека, готового шарахаться от собственной тени. Достойна ли вас подобная ребячья забава? Впрочем, я убеждена, что она вам скоро наскучит... Думаю, незачем говорить, что меня-то вам не удалось испугать ни разу. Так стоит ли игра свеч? Восторжествовать надо мной, увидеть мой страх - вне ваших возможностей; я останусь непобежденной, даже если ваша смерть повлечет за собой и мою гибель. Следовательно, совершенное вами зло будет бессмысленным, а значит, может заслуживать лишь презрения. Думаю, что и Бог, хотя я не верю в его существование, счел бы такой поступок непростительным грехом. Но я надеюсь, вы не сердитесь на меня, дорогая? Я обязана была вас предостеречь... До чего одаренная особа! Умна, проницательна - ну, просто прирожденный дипломат (уж про внешность и говорить не приходится). Только вот безмятежность свою она явно преувеличивает. У меня не раз возникало искушение немного помучить ее и сорвать эту маску олимпийской богини. Но облик и поведение мадам Кановы столь совершенны, что как-то жаль разрушать такую великолепную гармонию. К тому же я любознательна, и наблюдать за нею - ни с чем не сравнимое удовольствие... 28 апреля. Делаю вид, будто разговор с мадам Кановой меня немного успокоил. Ночью Кристиан отважился даже вздремнуть часа два. Вечером, когда мы ложились, он с запинкой произнес: - Вот, сама видишь... Власть этой женщины просто непостижима... Она может все. - Действительно, все, отозвалась я. - Все, что угодно. С равным успехом утешает Солящих, превращает нормальных людей в убийц... или отправляет на тот свет ни в чем не повинных детей. Вообще-то обычно мы избегаем слишком откровенных бесед. Наш маленький домашний ад слишком тесен, чтобы превращать его в арену сражений. Кристиан не стал возражать, но, погасив ночник, заговорил снова: - Если бы ты знала, Беатрис, как я во всем раскаиваюсь! Такое чувство, будто заблудился и бреду куда-то по сужающейся тропинке - бреду, шатаясь, чтобы в конце концов упасть и больше не встать... Иногда я думаю, что, встреться мы случайно, нам удалось бы по-настоящему полюбить друг друга и стать счастливыми. Но теперь, наверное, уже слишком поздно... Или?.. Я промолчала. Немного погодя в темноте опять раздался его одинокий голос. Он спросил: - Помнишь мальчишку-рыбака в Дубровнике? Конечно, я помнила. Это было в старой гавани. Парнишке в тот вечер не везло - он не поймал ни одной рыбешки, бросил удочку и с завистью поглядывал на улов своих более удачливых товарищей. Кристиан, воспользовавшись вечерним полумраком, подкрался к нему почти вплотную, наколол на крючок стодинаровую бумажку и, никем не замеченный, улизнул. Как сияли потом глаза мальчика... Но что толку вспоминать о тех светлых днях? Милосердие уже не для меня; я обречена стать безжалостной. Этим и только этим можно оправдать гибель профессора Кановы. Иначе его смерть стала бы вовсе бессмысленной... Кристиан положил руку мне на бедро, но я отстранилась. Последние дни я принуждаю его заниматься любовью, только если вижу, что он вымотался и не мечтает ни о чем, кроме сна. Но вчера у меня самой не было сил ни мучить его, ни доставлять ему радость. 3 мая. Вчера около полудня я дала понять, что хочу побыть одна, и попросила Кристиана принести мне букетик ландышей. Как только он отправился за цветами, я села к столу и заготовила следующее письмо: "Я умираю преждевременно - в надежде, что это поможет восстановлению справедливости. Мое последнее желание касается моего мужа: я прошу Господа послать ему пожизненное заключение, и пусть оно станет прологом к вечному проклятию, которое ждет его за гробом". Положив эту милую записочку Кристиану на подушку, я взяла пузырек со снотворным и проглотила несколько таблеток, а остальные высыпала в унитаз. Пустой пузырек бросила возле кровати, легла и крепко заснула... Пробудилась только сегодня утром, да и то с большим трудом. Видимо, доза оказалась все-таки великовата. Чувствую себя отвратительно. Странно, что Кристиан не вызвал врача. Но за ночь он осунулся и постарел лет на десять; руки у него трясутся, как у пьяницы. Сам-то он слишком труслив для самоубийства и к тому же католик. 4 мая. Опять явилась мадам Канова, и опять с розами. Почему-то в этот раз меня при виде ее пробрала непритворная дрожь. - Убирайтесь к дьяволу с вашим букетом! - завопила я, чувствуя, что на самом деле близка к истерике. - Украсьте им свою могилу! И не забудьте про него, когда соберетесь навестить меня на том свете! Гостья побледнела, но не утратила самообладания и, холодно повернувшись, вышла. Впрочем, она была уязвлена, поскольку, уходя, заметила Кристиану (достаточно громко, чтобы я слышала каждое слово): - Все-таки чувствуется, что малышка выросла в пролетарской среде. Ты мог бы объяснить ей, дорогой, что в подобных случаях сдержанность иногда помогает затушевать недостаток воспитания. Мой муж ничего не ответил. 7 мая. Восемь часов вечера... Передо мной на постели в тяжком полузабытьи дремлет обессиленный Кристиан. Почти трое суток он балансировал на грани между жизнью и смертью, но сейчас ему, кажется, получше, и опасность уже миновала. Совершенно невероятная история, и некоторые ее детали не ясны мне до сих пор. В пятницу, вскоре после визита мадам Кановы, Кристиан вдруг пожелал отправиться в церковь, ту самую, где мы венчались, - исповедаться и причаститься, как подобает доброму католику. Я сказала, что пойду вместе с ним. Он скрылся в исповедальне, и туда же прошествовал тучный пожилой священник. Я приготовилась терпеливо ждать, но уже через минуту святой отец выскочил оттуда как ошпаренный! Следом показался Кристиан - лицо безумца, глаза полны слез. Он пытался задержать настоятеля, вцепившись в край его сутаны: - А мое отпущение?! Дайте мне отпущение грехов, отец! Я ведь скоро умру, вы не можете отказать!.. Но тот лишь отмахнулся и помчался в ризницу, где принялся с не подобающей своему сану поспешностью накручивать диск телефона. Вскоре приехала "скорая"... Оказывается, Кристиан принял какой-то сильный, но медленно действующий яд - так, чтобы иметь время покаяться и в прошлом преступлении, и в самоубийстве. Дурак несчастный! Хорошо еще, что он не полез со своей исповедью к какому-нибудь менее щепетильному слушателю. Но ужас, испытанный мною за эти дни, неожиданно принес чувство облегчения. Сейчас мне кажется, что мы оба медленно возвращаемся к жизни - словно выныриваем из глубин долгого кошмарного сна... Да, никогда не подозревала, что Кристиан способен столь хитроумно обойти табу на самоубийство. 8 мая. Кристиану лучше, но он все еще очень слаб. Когда я подхожу к его постели с чашкой бульона, он инстинктивно сжимается - такой я внушаю ему страх. Глядя на него, начинаю ощущать нечто вроде стыда. Удивительная штука совместная жизнь: вдруг выясняется, насколько один человек, оказывается, привязан к другому, которого привык презирать. Если бы Кристиан умер, у меня почти наверняка осталось бы чувство невосполнимой потери, похожее на то, которое, говорят, возникает у людей после ампутации. Вот и пойми теперь, действительно ли наш брачный союз - такая пустая формальность, как это казалось нам до сих пор... 10 мая. Я предложила Кристиану уничтожить завещание, если он поклянется не говорить об этом мадам Канове. Он мне не поверил. 13 мая. Кристиан упорствует, по-прежнему отказываясь принимать всерьез любые мои предложения. Его непробиваемое упрямство начинает меня злить. А вчера вечером, когда я попросила ответить хоть что-нибудь, он проговорил еле слышным, бесконечно усталым голосом: - Я не поверю тебе, даже если ты завалишь всю квартиру пленками и завещаниями. Все мы изверги, но ты - худший из нас троих. 14 мая. Целый день на разные лады пыталась объяснить Кристиану, что никакого лейкоза у меня нет и в помине и я куда здоровее, чем он. Бесполезно. Он спокойно выслушивает, но ничему не верит. У меня просто руки опускаются. 15 мая. Привела Клода, и он откровенно, во всех подробностях, выложил историю нашего сговора. Но Кристиану хоть кол на голове теши - он лишь насмешливо фыркнул и заметил: - Напрасно вы так тревожитесь обо мне, доктор. Или я уже настолько плох, что меня пора утешать выдумками? Озадаченный Клод быстро ретировался. Уходя, шепнул: - Состояние не блестящее, но, по-моему, у него все это идет от головы. Видно, слишком перенервничал, бедняга. Я вернулась в спальню и присела на кровать. Наступило долгое молчание. Наконец Кристиан посмотрел на меня, и взгляд его в эту минуту был спокоен и ясен, почти дружелюбен. Я уж было обрадовалась, но он тихо сказал: - Знаю я, чего ты хочешь. Ты хочешь дать мне надежду, чтобы потом снова ее отнять... Ослабляешь петлю, прежде чем дернуть и затянуть окончательно... О да, тебе не нужна моя смерть, я должен жить - жить, каждую секунду изнывая от страха. И ради того, чтобы насладиться моими мучениями, ты готова пожертвовать всем, даже собственной жизнью... Никогда бы не поверял, что смогу возбудить в ком-нибудь такую неутолимую ненависть. Наверное, я просто не осознаю всю тяжесть своей вины... Ну что тут сделаешь! Пока он в таком настроении, взывать к его разуму совершенно бесполезно. 16 мая. Ночью я внезапно проснулась от холода. Окно было настежь. Я встала, чтобы его закрыть, выглянула и увидела Кристиана. Он лежал далеко внизу, раскинув руки на каменных плитах двора. Возле его головы расплывалась темная лужица. Я пронзительно завизжала. Со мной сделалась истерика. 10 Дневник мадам Кристиан Маньи (окончание) 21 мая. Никак не могу опомниться... Все словно в тумане. О, будь у меня еще хоть один-два дня, я непременно сумела бы как-нибудь успокоить, удержать его. А теперь я совсем одна. Пустая квартира, где мы так и не смогли полюбить друг друга, где даже стены, кажется, пропитались страхом и предательством, наводит невыносимую тоску. Я была жестока, как злой ребенок. И зачем он спас меня тогда в Дубровнике? Лучше бы дал мне захлебнуться в море... 23 мая. Мадам Канова нанесла визит соболезнования. За эти дни она здорово исхудала, ну а мне даже не пришлось притворяться, чтобы выглядеть больной. Эта женщина виновата во всем, что произошло, и сама прекрасно это знает. Знает она и то, что наше единоборство подходит к концу и перехитрить свою судьбу ей больше не удастся. Я дала понять мадам, что издевалась над Кристианом чуть ли не до последней минуты. Такая жестокость произвела на нее неприятное впечатление - она была явно удивлена и, кажется, даже слегка рассержена. Ее гнев - чисто интеллектуального свойства; его можно сравнить с раздражением ученого, который ошибся и не хочет это признать. Она считает себя тонким психологом, и ей обидно: диагноз оказался неточным; подопытная тварь демонстрирует какие-то неожиданные реакции. А ведь ничто не бесит нас сильнее, чем непредсказуемость того, с кем приходится иметь дело. Но отказаться от привычных взглядов ей не под силу, и она опять пустилась в свои проклятые софизмы, чтобы теперь уже я, упаси Бог, не вздумала развлечься самоубийством. - Добровольно отказываясь от жизни, люди надеются обрести избавление от страданий... - рассуждала мадам Канова. - Но, в сущности, такая надежда основана на недоразумении. Чтобы не страдать, надо хотя бы сознавать, что твои мучения кончились; те же, кто уходит в небытие, лишены этого утешения. Невозможно наслаждаться тем, что тебя уже нет. Самоубийство простительно лишь для неисправимых глупцов, которые верят в загробное существование, но вы-то, моя милая, безусловно, не принадлежите к их числу! И вы, конечно, понимаете, сколь велика ценность жизни, ее каждого неповторимого мгновения... Если вы и вправду так думаете, мадам, - что ж, тем лучше. По крайней мере не ускользнете от меня - даже через окно! 25 мая. Поеду путешествовать. Впереди - Италия, Греция, затем Константинополь... А мадам Канове я сообщила, что отправляюсь на лечение в Штаты. 29 мая. Завтра покидаю Францию. Заходила проститься мадам Канова. По ее просьбе я дала торжественную клятву: никогда, ни при каких обстоятельствах не прибегать к такому "недостойному меня" выходу, как самоубийство. Это удовольствие обошлось ей в дополнительные пять миллионов. Необычайно нежная и чувствительная сцена прощания. Возможно, втайне она еще надеется завоевать мою благосклонность. ПЕРЕПИСКА Милан, 1 июля 1949 г. Мадам Кристиан Маньи - владельцам детективного бюро "Анджело, Смит и компания", Сан-Франциско, Соединенные Штаты. Уважаемые господа, мне хотелось бы воспользоваться услугами вашего агентства для посредничества в получении и отправке моей корреспонденции. Но прежде прошу снабдить меня почтовой бумагой и конвертами со штампом какого-нибудь известного калифорнийского госпиталя, специализирующегося по болезням крови. Все это вам надлежит переслать на мое имя в Афины, в отель "Король Георг", к 17-му числу текущего месяца. В дальнейшем я буду время от времени посылать вам письма, адресованные во Францию; вам остается лишь наклеить на очередной конверт американскую марку и отправить его с ближайшей почты. Всю корреспонденцию, которая будет поступать для меня на адрес выбранного вами лечебного учреждения, я прошу незамедлительно пересылать в Париж, в детективное агентство Дюбрейля, чьи сотрудники уже в курсе дела и в любое время могут быстро связаться со мной. Сообщите мне, пожалуйста, потребуется ли вам специальное подтверждение ваших полномочий, чтобы я успела предупредить месье Дюбрейля. Это важно, поскольку я заинтересована в том, чтобы ни одно письмо не осталось невостребованным и не вернулось к отправителю. Благоволите сообщить через месье Дюбрейля сумму предварительного взноса и условия дальнейших расчетов. Надеюсь, выполнение моего поручения не вызовет у вас каких бы то ни было затруднений. Добавлю, что торговый атташе посольства США рекомендовал мне ваше агентство как одно из лучших в Америке. С уважением... Р. S. Была бы очень вам признательна за подробную информацию о том госпитале или санатории, на адрес которого будут приходить адресованные мне письма. Сан-Франциско, 24 июня 1949 г. (Штамп на конверте: "Клиника Санта-Клара".) Мадам Маньи - мадам Канове. Здравствуйте, моя дорогая. Путешествие получилось утомительным и далось мне нелегко, но уже тут, в Калифорнии, я чуточку приободрилась. В клинике все очень мило, обстановка уютная и доброжелательная; здешние специалисты, в отличие от парижских, находят, что у меня еще есть шансы. Так по крайней мере утверждает главный врач, доктор Мак-Грегор. Человек он очень представительный, и я льщу себя надеждой, что произвела на него некоторое впечатление, несмотря на мою худобу. (Я по-прежнему почти ничего не ем и катастрофически теряю в весе. Впрочем, это, кажется, обычный симптом...) Пишу Вам, лежа в шезлонге на открытой террасе. Передо ивой - залив, и ветерок чуть рябит гладь океана. Сейчас вспоминается лучшее время моей жизни - свадебное путешествие на берега Адриатики, которым, если разобраться, я обязана в первую очередь Вам. Стараюсь выискивать в памяти хорошие страницы и с грустью вижу, что их совсем немного - наверное, я просто еще слишком молода... Здесь я окружена заботливым уходом и не забываю, что только Ваша щедрость сделала для меня доступным лечение в таких условиях. Конечно, в прошлом мы с Вами доставили друг другу немало волнений и хлопот, но все это миновало. И сегодня я вижу в Вас только мудрую и любящую охранительницу моего покоя. И пускай у Вас есть личная заинтересованность в моем благополучии - все равно я думаю о Вас с теплотой и благодарностью. Могу ли я попросить Вас еще об одном одолжении - прислать мне из Франции несколько книг? Лучше всего религиозного содержания (вижу отсюда Вашу ироническую улыбку). За больными здесь ухаживают сестры из ордена Св. Воскресения; их самоотверженность и доброта отгоняют от нас черные мысли и придают сил, чтобы жить. Благодаря им невольно обращаешься сердцем к Богу, словно обретаешь давно позабытую детскую невинность и чистоту... Ваша... Париж, 7 июля 1949 г. Мадам Канова - мадам Маньи. Моя милая Беатрис, книги, о которых вы просили, я высылаю одновременно с письмом. К выбору авторов и тематики я отнеслась со всем доступным мне прилежанием и надеюсь, что Вы останетесь довольны. Ваш возврат в лоно религии немного удивил меня, хотя я никогда не отрицала за ней способности приносить утешение даже тогда, когда другие средства оказываются бессильными. Но все же странно, что находится столько людей, которые, не довольствуясь вполне реальными ужасами нашего мира, придумывают себе дополнительную причину для страхов, да еще поклоняются ей и славят ее на всех языках. Как тут не вспомнить шотландские замки с привидениями... Что же касается Вас, моя дорогая, скажу одно: верьте и молитесь, лишь бы это улучшило Ваше самочувствие и помогло Вам понять всю непритворность моей дружбы. Глупо было бы с моей стороны пытаться развеять Ваш нынешний мистический настрой, уверяя, будто Вы заблуждаетесь. Я сама всегда поступала в соответствии с собственными убеждениями и все-таки сделала немало ошибок. Вполне возможно, что я не права, отрицая существование Бога, но даже в этом случае теологические проблемы нисколько меня не занимают и не волнуют. Если в потустороннем мире нас действительно ожидает Высший Суд, то нелепо думать, будто его приговоры выносятся на основании каких-то отвлеченных категорий морали. Уровень личного развития, разум - вот единственное качество, подлежащее оценке. Ну, а в этом отношении мне, слава Богу, не о чем беспокоиться. Поль однажды заметил (сейчас уже не помню, по какому поводу): "Мне ни разу не встречались двое приверженцев какой бы то ни было веры, которые имели бы одинаковые взгляды на основные догматы христианства. А все наши церкви испокон веков прилагают немалые усилия - иногда тайные, а иногда и явные, - чтобы еще больше запутать любой вопрос и окончательно скрыть истину под грузом схоластических рассуждений. Нам же, бедным грешникам, предоставлено барахтаться в океане сомнений, и цепляться за спасательный круг стремления к обыкновенной житейской порядочности. Надо знать и помнить Библию и стараться по возможности проявлять милосердие к ближним - вот и все. Если же для Господа этого недостаточно, если Он так суров, как уверяет большинство священников, то наверняка почти все мы - и протестанты, и паписты - обречены на вечное проклятие". Как видите, дорогая, Поль сам заранее отпустил мне грехи, избавив меня от многих сомнений. Правда, в моей душе запечатлелась не Библия, а совсем другие книги, но ведь это тоже можно считать проявлением Божьего промысла! Что нас ждет после смерти? Будь что будет; я, как и прежде, вполне удовлетворена теми перспективами, которые предлагаются нам здесь, на земле. К тому же у меня есть Вы, и я прошу мою счастливую звезду сохранить Вам жизнь и вернуть здоровье. Пожалуйста, не стесняйтесь обращаться ко мне, если потребуется какая-нибудь помощь. Мое время и мой банковский счет - всегда к Вашим услугам. С любовью... Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 30 июля 1949 г. Мадам Маньи - мадам Канове. Дорогая Вера, Ваши книги доставили мне огромную радость. Должна признаться, что их чисто литературные достоинства (узнаю Ваш безупречный вкус!) сыграли в этом едва ли не большую роль, чем благочестивое содержание. Наверное, потому, что в последние дни я чувствую себя значительно лучше. Так уж мы устроены - при малейшей надежде на выздоровление мысли о вечности улетучиваются, словно по волшебству, а наши души опять делаются черствыми и неблагодарными. Недавно я отважилась совершить прогулку по городу. Движение на улицах Фриско невероятное, и от бесконечного потока машин у меня даже закружилась голова. Стремительная жизнь Америки пугает и отталкивает; мысленно я в Париже, вспоминаю Вас и те обманчиво-чарующие часы, что мы провели вместе... Внешняя обстановка, поведение - все это непременно отражается на мыслях и чувствах. Если мы ведем себя так, словно любим кого-то, в сердце рано или поздно и вправду возникает настоящая привязанность. А взаимность при этом вовсе не обязательна, верно? Ах, дорогая моя, что бы я для Вас ни сделала, если бы могла поверить в искренность Ваших чувств ко мне! Несколько дней назад, листая журналы, я наткнулась на одну любопытную песенку времен покорения Дикого Запада. Я даже удивилась, настолько она про меня! Но есть в ней и некоторые параллели с Вашим положением, а потому осмеливаюсь предложить на Ваш суд выполненный мною крайне несовершенный перевод этого образчика американского фольклора. Придумать мелодию предоставляю Вам. 1 Жил да был один бедняга, Трусоват, чего скрывать - От своей спасаясь тени, Залезал он под кровать. Ах, находчив был, однако - Забирался под кровать. ПРИПЕВ: А чего ее бояться, Ведь известно всем давно: С крыши без толку бросаться, Коль утопнуть суждено. (2 раза.) 2 Стрекача однажды задал, Встретив лошадь на лугу, Схоронился за сараем, Затаился - ни гу-гу. Ох, и скромен был, однако<