машины в пиццерию. Или из водного такси в гостиницу. -- Точно, -- подтвердил Бейли. -- Так легче держать связь, когда я в пути или околачиваюсь где-то поблизости, чтобы проверить, не присоединился ли кто лишний к нашей компании. -- Бейли понизил голос и сказал, показывая на сумку: -- Кроме шуток. Надеюсь, что здесь у тебя не ленч, и сильно надеюсь, что ты принес все целиком. Громкие разговоры остальных пассажиров заглушали слова Бейли и Бьюкенена. -- Там, где я взял это, больше ничего нет и не будет, -- тихо ответил Бьюкенен. Бейли пожал массивными плечами. -- А я не жадный. Мне только и надо-то, чтобы ты чуточку помог со всякими расходами, да небольшое вознаграждение за хлопоты. -- Мне стоило массы усилий достать то, что лежит в этой сумке. Больше я на это не пойду. -- Тебе и не придется. -- Это определенно снимает камень у меня с души. Водное такси остановилось у ресторана-таверны. Вывеска на пирсе гласила, что называется это заведение "У Пола на реке". Это было элегантное здание, длинное и низкое, задняя его секция была почти сплошь из стекла. Внутри играл оркестр. За большими окнами были видны танцующие дары. Другие посетители прогуливались на воздухе с бокалами в руках или сидели за столиками среди пальм и цветущих кустарников. Водитель такси спустил сходни. Четверо пассажиров, нетвердо держась на ногах, собрались сойти на берег. Бейли вдруг поднялся и схватил сумку. -- Здесь наши дорожки расходятся, Кроуфорд. Тьфу ты, забыл, извини, я хотел сказать Грант. Почему бы тебе не остаться? Прокатился бы, осмотрел достопримечательности. -- Действительно. Почему бы нет? -- в тон ему ответил Бьюкенен. Бейли, казалось, был очень доволен собой. -- Пока, увидимся. -- Ну уж нет. -- Ладно, -- бросил Бейли и, подхватив сумку, вышел из такси на пирс. Он зашагал через освещенную разноцветными лампочками лужайку туда, откуда доносились звуки мелодии "Лунная река", и скрылся в толпе. 17 Полчаса спустя водное такси доставило Бьюкенена обратно к "Риверсайд-отелю". Он не стал бы возвращаться туда, но ему надо было взять свой чемодан из багажника, машины Синди. Машина была припаркована на тихой улице рядом с отелем. Спрятав ключи под напольный коврик на месте водителя, Бьюкенен отнес чемодан в отель и по телефону вызвал такси. Когда такси приехало, попросил водителя отвезти его в какое-нибудь круглосуточно работающее бюро проката автомобилей. Как оказалось, единственное такое бюро находилось в аэропорту Форт-Лодердейла. Взяв напрокат машину, Бьюкенен остановился у телефона-автомата, позвонил Дойлу и сказал, где оставил машину Синди. Затем купил дюжину банок пива в одной упаковке, нашел тенистую безлюдную улицу, вылил содержимое всех банок на переднее сиденье и пол машины, потом разбросал пустые банки по полу и поехал дальше, открыв в машине все окна, чтобы не одуреть от запаха пива. Было уже четверть второго ночи. Он поехал к океану, нашел пустынный парк, примыкающий к Внутреннему водному пути, и снес машиной часть оградительного барьера, позаботившись о том, чтобы оставить следы заноса, как если бы машина вышла из-под контроля. Остановив машину, он вышел, поставил автоматическое переключение передач на ход и столкнул машину в воду. Еще до того как раздался всплеск, он уже быстро уходил от берега под покровом темноты. В машине он оставил свой чемодан, а также бумажник -- он был в кармане ветровки, взятой у Дойла. Паспорт же он решил сохранить. Его никак не устраивало, чтобы кто-то начал копаться в его происхождении. Когда полицейские будут расследовать это "происшествие" и поднимут машину из воды, они найдут жестянки из-под пива. Логический вывод, к которому они должны прийти, будет состоять в том, что водитель -- Виктор Грант, судя по водительским правам в бумажнике и договору о прокате машины в бардачке, -- находился за рулем в состоянии алкогольного опьянения, проломил ба- рьер и, будучи в беспомощном состоянии по причине опьянения, утонул. Не обнаружив тело, полицейские вызовут водолазов, потом отступятся и решат, что труп всплывет через пару дней. Когда он все-таки не всплывет, они решат, что тело заклинило где-нибудь под пирсом или унесло отливом в открытое море. Еще важнее было, чтобы и Бейли в это поверил, как надеялся Бьюкенен. Став жертвой шантажа, находясь в состоянии стресса и боясь, что Бейли будет постоянно тянуть из него деньги, требуя все больше и больше, этот Кроуфорд-Поттер-Грант взял напрокат машину, чтобы убраться отсюда подальше, но успел напиться в стельку, не справился с управлением и... Чем черт не шутит, подумал Бьюкенен. Вдруг да сработает. Во всяком случае, так приказал полковник -- Виктор Грант должен был исчезнуть. Бьюкенен не сказал Дойлу и Синди о своих намерениях: они должны были на самом деле удивиться, если полиция начнет задавать им вопросы. Это исчезновение оборвет связь между Бьюкененом и Бейли, а также между Бьюкененом и тем, что случилось в Мексике. Если мексиканские власти решат еще раз проверить Виктора Гранта и попросят содействия у американских властей, то окажется, что проверять уже некого. Вот и решение всех проблем, думал Бьюкенен, спеша покинуть полный теней парк. Потом, идя по темной боковой улице, он замедлил шаги. Надо найти какое-то укромное место, где он сможет пробыть до утра, купить бритву, привести себя в порядок в общественном туалете, проехать автобусом двадцать пять миль на юг до Майами, там за наличные взять железнодорожный билет и стать одним из безымянных пассажиров поезда, идущего на север, в Вашингтон. И -- ищи ветра в поле. Определенно пора перевернуть новую страницу. Единственное, что вызывало беспокойство у Бьюкенена, это как полковник собирается позаботиться о том, чтобы заполучить фотографии и негативы. Что, если Бейли зайдет в первый попавшийся мужской туалет, запрется в кабинке, вынет деньги, а сумку просто бросит возле мусорного бака? В этом случае группа слежения не сможет довести Бейли до того места, где он живет и где, как предполагалось, хранит снимки. Еще одним тревожным сигналом была та рыжеволосая женщина, которая сфотографировала Бьюкенена перед мексиканской тюрьмой, а потом с полковником на яхте и с Бейли на канале. Что, если Бейли уже с ней расплатился и не собирается иметь больше никаких контактов? В этом случае группе слежения ее не найти. Ну и что? -- решил в конце концов Бьюкенен, идя быстрым шагом по улицам этого уединенного фешенебельного квартала, готовый укрыться за одним из бесчисленных цветущих кустов, если появятся фары приближающегося автомобиля. Пускай Бейли уже расплатился с той женщиной и не собирается с ней больше контактировать. Он наверняка позаботился о том, чтобы сначала получить от нее все отпечатки и негативы. Он бы не стал посвящать ее во все детали. Так что неважно, если группа слежения не сможет выйти на нее. Пускай Бейли даже бросит сумку и группа слежения не сможет найти фотографии и негативы. Ведь снимки станут бесполезными для Бейли, если человек, которого он шантажирует, мертв. 18 ТРОЕ ПОГИБШИХ В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЗРЫВА ФОРТ-ЛОДЕРДЕЙЛ. Мощный взрыв, раздавшийся вчера незадолго до полуночи, уничтожил автомашину, стоявшую на парковочной площадке ресторана "У Пола на реке". Убит находившийся в ней человек, который по остаткам водительских прав опознан как Роберт Бейли, 48 лет, из Оклахомы. От взрыва также погибли двое выходивших из ресторана посетителей. Было уничтожено или повреждено много других автомобилей. Обгоревшие остатки значительной суммы денег, обнаруженные на месте происшествия, дали властям основание предположить, что взрыв мог быть следствием войны между торговцами наркотиками. 19 УБИЙСТВО И САМОУБИЙСТВО ФОРТ-ЛОДЕРДЕЙЛ. Сегодня рано утром наряд полиции, выехавший на расследование случая стрельбы по адресу 233, Глейд-стрит, Плэнтейшн в ответ на телефонный звонок перепуганного соседа, обнаружил тела Джека Дойла, 34 лет, и его жены Синди, 30 лет, погибших в результате полученных ими пулевых ран. Считают, что мистер Дойл, придя в отчаяние от того, что его жена больна раком, застрелил ее из короткоствольного револьвера 38-го калибра, когда она спала, а затем покончил с собой из того же оружия. 20 Полуостров Юкатан Силясь сосредоточиться посреди грохота бульдозеров, тягачей, джипов, цепных пил, генераторов и криков строительных рабочих, Дженна Лейн провела еще одну линию на составляемой ею топографической карте. Карта была разложена на сколоченном из досок столе на козлах и прижата книгами, а стол стоял в палатке размером двадцать на десять футов, которая служила Дженне офисом. Капля пота скатилась у нее по щеке и повисла на подбородке, пока она сосредоточенно ставила отметку рядом с только что проведенной на карте линией. В проеме, образованном откинутым клапаном палатки, возник чей-то силуэт. Подняв глаза от карты, Дженна увидела Макинтайра, прораба проекта. Он снял свою ковбойскую шляпу, скомканным клетчатым носовым платком промокнул обожженный солнцем грязный и потный лоб и, повысив голос, чтобы быть услышанным на фоне адского шума за стенками палатки, сказал: -- Он летит. Дженна нахмурилась и посмотрела на часы, металлический браслет которых был забит грязью. -- Уже? Но ведь только десять часов. Его ждали не раньше, чем... -- Говорю тебе: он летит. Дженна положила карандаш, прошла в переднюю часть палатки и, щурясь, стала смотреть в направлении, указанном Макинтайром, на восток, где в раскаленном кобальтовом небе над джунглями появилась и начала расти маленькая черная точка. Хотя она не могла этого слышать из-за грохота строительных машин, она представила себе сначала отдаленное гудение вертолета, потом постепенное нарастание звука, превращающегося в рев, а потом, когда вертолет стал виден во всех деталях, она действительно услышала, как он садится на посадочную площадку возле лагеря и как вращающиеся лопасти винтов добавляют к общему шуму свое характерное и быстрое "вамп-вамп-вамп". Поднялась пыль -- тонкий слой почвы, который обнажился, когда эта часть леса была вырублена, а пни выкорчеваны взрывчаткой или бульдозерами. Водители машин и строительные рабочие моментально прекратили работу и уставились на посадочную площадку. Этот вертолет не был похож на массивные некрасивые промышленные машины, которыми пользовались строители для переброски транспортных средств и оборудования. Это был небольшой изящный пассажирский вертолет -- в таких любят позировать кинозвезды и различные знаменитости. Или, как в данном случае, предназначенный для крепления на крыше надстройки яхты, принадлежащей одному из самых богатых в мире бизнесменов. Даже на большом расстоянии на боку вертолета легко читалась надпись: "ДРАММОНД ИН-ДАСТРИЗ". Это имя обладало такой властью, что при одном его виде рабочие дружно вернулись к прерванной работе, словно боялись гнева Драммонда; вдруг он подумает, что они трудятся с недостаточным рвением. Совсем иначе ведут себя охранники, отметила про себя Дженна. Безостановочно патрулируя со своими винтовками периметр стройплощадки, они не обратили никакого внимания на вертолет. Будучи профессионалами, они не отвлекались от пристального наблюдения за окружающим объект лесом. -- Нам лучше не заставлять его ждать, -- встревожился Макинтайр. -- Он и не ждет, -- возразила Дженна. -- Черт возьми, ты только посмотри! Он уже вышел из вертолета. Он будет в глазном офисе раньше нас. Я слышала, что он каждое утро проплывает две мили. -- Да, в этом старом мерзавце, вероятно, больше энергии, чем в нас двоих, вместе взятых, -- проворчал Макинтайр. Дженна тем временем скатала карту и сунула ее под мышку. Они быстро пошли к самому капитальному сооружению во веем лагере. Это одноэтажное бревенчатое здание было складом основных припасов -- пищи, топлива, оружия, динамита, то есть всего того, что нуждалось в защите от превратностей погоды, от разграбления животными и особенно от людей. В этом здании размещался и административный центр, где Макинтайр хранил всю касающуюся объекта документацию, откуда держал радиосвязь со своим работодателем и где проводил ежедневные совещания с подчиненными. Дженна оказалась права. Подходя с Макинтайром к зданию, она увидела, что Алистер Драммонд обогнал их. Никто не знал точно, сколько ему лет, но, по слухам, он уже разменял девятый десяток, хотя, если не считать чрезвычайно морщинистых рук, выглядел он лет на двадцать моложе: кожа лица в результате косметической хирургии была неестественно гладкой. Собственно говоря, слухи были основой известности Драммонда. Каким состоянием он располагает? Насколько велико его влияние на премьера Китайской Народной Республики? Какую роль он сыграл в арабском нефтяном эмбарго 1973 года? А в нашумевшем инциденте с поставками оружия, известном как "скандал Иран-контрас"? Правда ли, что в свои зрелые годы он был любовником Ингрид Бергман, Марлен Дитрих и Мэрилин Монро? А в более позднее время -- какие отношения связывают его с известной оперной дивой Марией Томес, с которой его часто видят вместе? Имея на своем счету шесть разводов, проводя большее количество дней в году в личном самолете, чем в особняках и виллах, принадлежащих ему на территории одиннадцати стран, поставив фармацевтическую часть своей финансовой империи на службу научным исследованиям в области борьбы со СПИДом, находясь на дружеской ноге со всеми русскими, британскими и американскими лидерами начиная с 40-х годов, Алистер Драммонд продемонстрировал такое сочетание невиданного успеха с беззастенчивой саморекламой, которое создало ему сильно преувеличенный имидж, выделявший его даже в кругу мировых знаменитостей. Окружавшие Драммонда слухи и тайны сделали этого человека сплавом противоречий, допускающим самые разные толкования. Например, финансирование исследований в области СПИДа. Что им двигало -- гуманные соображения или расчет на баснословную прибыль? А может, и то и другое? Здесь была загадка большой притягательности, и потому каждой, кому доводилось с ним общаться, никогда уже не мог его забыть, независимо от того, что Драммонд пускал в ход при встрече -- заранее просчитанное обаяние или безжалостное давление. Я-то уж определенно не забуду его, подумала Дженна, как наверняка не забуду и работу здесь. Во время coбеседования относительно возможной ее работы на объекте Драммонд оценил ее волосы медового цвета, высокую крепкую грудь, аккуратные и тоже крепкие бедра и своим скрипучим голосом, от которого ее бросало в нервную дрожь, предложил ей работу, и это предложение прозвучало, как приглашение к сексу. А может, это и было приглашением к сексу. Возможно, Драммонд и рассматривал как проституток всех, кого нанимал на работу. Но как проституток высокого класса, подумала Дженна. Хотя Драммонд, несомненно, был самым неприятным сукиным сыном, с которым ей приходилось иметь дело, он в то же время был и весьма щедрым хозяином. Сумма, которую она должна была получить за эту работу, равнялась тому, что она заработала на десяти последних стройках, вместе взятых. Но так и должно быть. Ибо этот проект -- сплошное непотребство, а раз уж ей приходится продавать дьяволу свою профессиональную душу, то она постарается получить за нее подороже. Как только они с Макинтайром вошли в офис, взгляд Дженны сразу устремился к Драммонду, которого окружала группа бригадиров, а он уже обрушивал на них град вопросов и распоряжений. Он так быстро взял на себя руководство, что даже в английском шерстяном костюме в синюю полоску, который резко контрастировал с пропотевшей, заскорузлой от въевшейся грязи измятой одеждой окружавших его бригадиров, он казался на своем месте, в своей стихии. В противоположность этому стоявший рядом с Драммондом хорошо одетый светловолосый человек явно чувствовал себя не в своей тарелке в столь примитивной обстановке. Его звали Реймонд, а холодное выражение глаз предупреждало Дженну о том, что приятные черты лица не следует принимать за отражение его сущности. У нее создалось впечатление, что Реймонд по-настоящему ощущал себя в своей стихии лишь тогда, когда причинял кому-нибудь боль. Господи, куда же этоя впуталась? -- Нет, -- выговаривал Драммонд одному из мастеров. Голос его, несмотря на хрупкость, звучал властно. -- Нет. Вам разъяснили правила до того, как вы дали согласие здесь работать. Вы подписали документ, по которому взяли на себя определенные обязательства. Ни при каких обстоятельствах ни вам, ни кому бы то ни было из членов вашей бригады не разрешается выходить за пределы лагеря до завершения всех работ. Я очень щедро плачу всем за семидневную рабочую неделю и ожидаю максимальной отдачи за свои деньги. Женщины? Полностью исключается. Никому постороннему находиться в лагере не разрешается. Пользоваться двусторонней радиосвязью для частных переговоров? Не может быть и речи. Все, что здесь происходит, это мое дело, и я не хочу, чтобы ваши люди говорили о моих делах с посторонними. Вам известно мое требование секретности. Этот лагерь является закрытым во всех мыслимых отношениях. Прошу больше этого вопроса не поднимать. Драммонд отвернулся от группы бригадиров, показывая, что разговор окончен, и заметил Дженну и Макинтайра, которые вошли и остановились у открытой двери. -- Прекрасно, мне надо поговорить с вами обоими. -- Он сделал знак Реймонду, чтобы тот выпроводил бригадиров, потом жестом пригласил Дженну и Макинтайра подойти ближе. -- Нашли? Дженна и Макинтайр отвели глаза в сторону. -- Не знаю, зачем я задал этот вопрос, -- вздохнул Драммонд. -- Если бы нашли, то все эти идиоты истерически вопили бы об этом. Не смогли бы удержаться. Это значит, что они все еще ничего не подозревают, -- сказал Драммонд. -- Так ли это? Макинтайр откашлялся. -- Да. Это так. Выпроводив бригадиров, Реймонд вернулся в офис, закрыл дверь и прислонился к ней, скрестив руки на груди, холодно оглядывая Дженну. Она ощутила на себе его высокомерный взгляд. -- Я недоволен, очень недоволен вами, -- раздраженно заявил Драммонд. -- Я дал вам всю необходимую информацию. Задача не должна быть такой уж трудной. Вы получили фактически все инструкции о том, как следует действовать, шаг за шагом. Но вы все еще ничего не нашли. Макинтайр что-то пробурчал. -- Что такое? -- Драммонд свирепо посмотрел на него. -- Черт побери, парень, говори вслух. Бормочешь себе под нос, чтобы я подумал, будто плохо слышу, а? -- Я ничего такого не... -- Не надо извиняться. Я ненавижу нытиков. Может, из-за этого ты до сих пор и топчешься на месте. Решительности не хватает, чтобы направить работу в нужное русло. -- Инструкции были не так конкретны, как вы говорите, -- вмешалась Дженна. -- Да? -- Старик резко повернулся к ней. -- Вы, по крайней мере, не бормочете. Но я что-то не помню, чтобы я спрашивал ваше мнение. -- Если бы меня нужно было спрашивать, то это значило бы, что я не очень хороший работник, не так ли? -- Отличный ответ. -- Драммонд внимательно посмотрел на нее. -- Продолжайте. -- Туманный и, возможно, ошибочный перевод лично я не назвала бы подробной инструкцией. Драммонд ощетинился. -- Перевод не ошибочный. Лучшим экспертам за максимальное вознаграждение было поручено расшифровать этот текст. -- Но даже эксперты понимают не все символы майя. -- А вы сами в достаточной степени компетентны, чтобы разбираться в этом? -- Вы, наверное, забыли. -- Я ничего не забываю. -- Я не только геодезист, -- продолжала Дженна. -- Я геодезист-археолог. Моя специальность -- составлять планы площадок вроде этой. Может, я и не умею переводить символы майя, но знаю нескольких человек, которые умеют, и они первые признают, что в этой области знаний предстоит еще очень и очень многое сделать. -- Может быть, и так. А может быть, вы просто ищете оправданий плохой работе. Может быть, мне следует нанять кого-нибудь еще, а гонорар этого человека удержать из вашего. Паника охватила Дженну и притушила ее гнев. Остановись. Держи свое мнение при себе. Не зли его. -- Работайте больше, -- бросил Драммонд. -- Прекратите оправдываться. Перевод такой, что лучше не бывает. И суть его ясна. То, что мы ищем, находится здесь. Почему же вы не можете этого найти? -- Топографически Юкатан не очень разнообразен, -- попыталась объяснить Дженна. -- Место, описываемое в тексте, может быть где угодно. Кроме того, район геологически нестабилен. За тысячу лет, прошедших со времени описания ландшафта, землетрясения могли стереть с лица земли некоторые из ориентиров, которые мы ищем. Драммонд нахмурился и снова повернулся к Макинтайру. -- У меня нет времени на проволочки. Нужно расчистить джунгли, но ваши люди даже не приблизились к тому, что уже должны были сделать к этому времени. Вы вышли из графика. -- График составлен без учета саботажа, -- заявил Макинтайр. Драммонд дернул головой. -- Какой еще саботаж? -- Кто-то портит бульдозеры и тягачи. Подсыпает песок в топливные баки. Рвет шланги радиаторов. Режет шины. Драммонд побелел от злости. -- Почему мне ничего не сказали? -- Думали, что сами справимся с этой проблемой, не беспокоя вас. Отремонтировали машины и поставили охрану. -- И что же? -- Поставив охрану у машин, мы неизбежно сократили число людей, ведущих наблюдение за границами лагеря. Следующей же ночью было украдено много инструмента. Испорчен запас воды. Продырявлены бочки с запасом топлива. Вот почему мы храним бочки здесь. На случай непредвиденных обстоятельств. Вертолеты работают сверхурочно, подвозя запчасти для машин и то, что нужно для пополнения запасов, вместо переброски нового оборудования. -- Пополнением запасов проблемы не решить! -- резко перебил его Драммонд. -- Найдите тех, кто занимается вредительством. Что вы скажете о бригадирах, которые явились с жалобами? Может, кто-то хочет таким способом добиться приостановки работ, чтобы провести субботу с воскресеньем в Мериде и напиться? -- Мы подумали об этом, -- ответил Макинтайр. -- Нет. Люди, конечно, устали и ворчат, но они также горят желанием кончить работу досрочно и получить премию. Никто из них не сделает ничего такого, из-за чего бы им пришлось остаться здесь еще на какое-то время. -- Тогда кто же? -- Местные жители, -- сказала Дженна. -- Майя. Драммонд был явно поражен услышанным. -- Вы хотите сказать, что горстка невежественных индейцев способна переиграть вас и парализовать работы на объекте? -- Их может быть больше, чем вы думаете. А что касается их невежества, то мы сейчас находимся на заднем дворе, у них, а не у себя. Они знают эту территорию намного лучше, чем мы. -- Это все отговорки. -- Я уверена, что они из джунглей следят за каждым нашим шагом, -- настаивала Дженна, -- и сильно подозреваю, что это место имеет для них культовое значение, что их приводит в ярость то, чем мы тут занимаемся. -- Суеверия и глупости. Я поражен, что вы позволяете подобной бессмыслице мешать осуществлению проекта. -- Драммонд нахмурился. -- Но вы подали мне идею. Вы правы. Это действительно их задний двор. -- Он обратился к светловолосому человеку, который стоял, прислонившись спиной к закрытой двери: -- Реймонд, как ты насчет того, чтобы прогуляться на охоту? -- Это было бы чудесно, мистер Драммонд. -- Начальник охраны позаботится о подходящей экипировке для тебя. -- Драммонд повернулся к Дженне. -- Где живут эти туземцы? Их деревня отмечена на карте, над которой вы работаете? -- Деревня? -- спросила Дженни. -- Мне хватило проблем со съемкой самой площадки. Со всех сторон нас окружает девственный лес. Там нет никаких дорог. Туда нельзя просто так пойти побродить. Сразу же заблудишься, если не хуже. Какая там деревня! Мы не видели ни одного туземца, не говоря уже о деревне. -- Но вы все-таки уверены, что это все делают они? -- Драммонд взглянул на своего помощника. -- Реймонд, найди их. И останови. -- Слушаюсь, сэр. -- Реймонд открыл дверь. -- Постой, Реймонд... -- Да, сэр? -- Поскольку это их задний двор и они знают его досконально, мне нужен хотя бы один туземец, который будет в состоянии говорить. Ты доставишь его в лагерь для допроса. Может, он знает, где найти то, что мы ищем. Когда Реймонд вышел, появился запыхавшийся человек в синей летной форме. На кармане куртки у него было написано красными буквами: "ДРАММОНД ИНДАСТРИЗ". -- Сэр, вас вызывают по вертолетному радио. -- Переключите, я поговорю отсюда. Макинтайр, какой частотой вы пользуетесь? Макинтайр сообщил пилоту частоту, и тот заспешил обратно. Драммонд обратил внимание на карту, которую Дженна держала под мышкой: -- Покажите, что вам удалось сделать. Дженна развернула карту на столе. -- Нет, нет, нет, -- сказал Драммонд. -- Что тут не так? Я все сделала скрупулезно. Дважды проверила каждую... -- Вот именно. Вы все сделали слишком скрупулезно. А я ведь вам сказал вполне определенно: мне нужна такая карта, которая покажется убедительной мексиканским властям. -- Подведя ее к двери, Драммонд кивнул на площадку, на царящую на ней суету, на рабочих, расчищающих участок от деревьев. Выйдя под яростные лучи солнца из тени комнаты, Дженна прикрыла козырьком ладони глаза и внимательно посмотрела туда, куда показывал Драммонд. По мере того как срубались и уволакивались на костры все новые и новые деревья, как ножи бульдозеров выкорчевывали все новые и новые кусты, а то, что казалось холмами, все отчетливее превращалось в пирамиды, храмы и дворцы -- наследие некогда великой империи майя, -- сердце Дженны билось все сильнее. -- От этого зависит слишком многое, -- властно произнес Драммонд. -- Ваша карта не может... Неожиданно его перебил трескучий, прерываемый помехами голос, раздавшийся из приемника. -- Вас вызывают, -- сообщил Макинтайр. Скрэмблер работает? Макинтайр кивнул. -- Просто поверните выключатель. -- Подождите здесь. Я быстро. Когда Драммонд вошел в дом и закрыл за собой дверь, оставив Дженну и Макинтайра снаружи, Дженна покачала головой с чувством разочарования, замешательства и горечи. -- Вот сукин сын. -- Говори тише, -- предостерег Макинтайр. -- Он может услышать. Дженна поняла, что Макинтайр прав. При всем шуме, создаваемом механизмами и людьми, она стояла достаточно близко к двери, чтобы ее можно было услышать изнутри. Но по той же самой логике... Дверь неплотно прилегала к грубо отесанной раме. Дженна слышала отрывочные куски разговора. -- ... Найдите эту женщину. Если Дельгадо узнает, что она больше не... пропало. Все. Найдите ее. Используйте любые средства давления. Мне наплевать, что вам придется... Убейте его, если... Дженна быстро отступила дальше от двери и присоединилась к Макинтайру, чувствуя себя отвратительно, но стараясь казаться просто хорошим подчиненным, терпеливо ожидающим босса. Драммонд рывком открыл дверь и выскочил наружу. Казалось, его окутывало какое-то темное облако, хотя солнечные лучи ярко высвечивали его белые волосы и отражались от стекол очков. Он собирался продолжить словесную атаку на Дженну, но заметил что-то слева от себя, и его настроение на короткое время явно улучшилось. Проследив за его взглядом, Дженна увидела Реймонда, который как раз входил в джунгли. Он был одет для ходьбы по лесу, а в руке нес винтовку. Даже на расстоянии было видно, как он возбужден. Затем надтреснутый, но властный голос Драммонда опять завладел ее вниманием. -- Вы переусердствовали. Ваша карта чересчур точна и подробна. Мне не надо, чтобы мексиканские власти ясно представляли себе масштабы и значение этой находки. Ваша карта должна ее представить второстепенной и незначительной, не заслуживающей чрезмерного внимания -- чем-то, что не покажется невосполнимой утратой. -- Драммонд показал на величественные храмы, на дворцы, украшенные высеченными на них иероглифами, и на высокую ступенчатую пирамиду, где гигантские змеиные головы охраняли подножия широких лестниц, поднимавшихся с каждой ее стороны. -- Потому что через десять дней все это должно быть сровнено с землей. Вы меня слышите, Макинтайр? -- Он свирепо уставился на прораба. -- Приказ был вам известен. График был вам понятен. Используйте бульдозеры. Используйте кувалды. Используйте динамит. Если надо, рвите собственными ногтями. Через десять дней мое оборудование должно быть смонтировано, а все это должно исчезнуть. Снесите все. Раскидайте обломки. Вывезите на самосвалах. Спустите в скважины. Удалите с помощью вертолетов. Мне все равно, как вы это сделаете. Мне надо, чтобы этого здесь не было! ГЛАВА 6 1 Александрия, штат Вирджиния Квартира для встреч находилась на третьем этаже. Еще одна квартира в еще одном обширном жилом комплексе, где Бьюкенену легко было не привлекать к себе внимания. Приехав в Вашингтон из Флориды, он воспользовался телефоном-автоматом, чтобы доложиться своему куратору, как он делал на разных остановках по всему пути следования поезда. Мужской голос сказал ему, что он должен сидеть на ступенях лестницы Библиотеки конгресса в три часа пополудни. Точно в это время мужчина средних лет в синем блейзере и серых брюках остановился возле него и нагнулся, чтобы завязать шнурок на правом ботинке. Когда он ушел, Бьюкенен зажал в кулаке маленький конвертик, который этот человек незаметно ему подсунул. Посидев еще минут пять, Бьюкенен вошел в здание библиотеки, нашел мужской туалет и закрылся в кабинке. Там он вскрыл конверт, вынул оттуда ключ и прочитал записку, содержавшую имя и фамилию, некоторые биографические данные, адрес в Александрии и номер квартиры. Бумага, на которой была написана записка, и сам конверт были совершенно необычными. Он бросил их в унитаз и посмотрел, как они растворяются. В справочном отделе библиотеки он воспользовался путеводителем, чтобы узнать, какие крупные улицы проходят поблизости от той квартиры в Александрии, и в тот же вечер, без нескольких минут шесть, он вышел из такси за несколько кварталов от нужного ему дома и прошел остаток пути пешком, по привычке приняв меры, чтобы оторваться от возможных провожатых. Как ему сообщили, его теперь зовут Дон Колтон. Предполагается, что он пишет для журнала путешествий. Подобная роль служит отличным прикрытием, думал Бьюкенен, поскольку такой писатель должен много передвигаться и часто отсутствовать, так что соседям не покажется необычным то, что они его совсем не видят. Однако, поскольку руководители Бьюкенена не могли за недостатком времени подогнать это прикрытие в точности по его мерке, он автоматически посчитал, что эта роль будет временной -- нечто вроде многоцелевой "безразмерной" личины, которую руководство держало на случай чрезвычайных обстоятельств. Под ней он пробудет лишь до своего следующего назначения -- бог знает куда и бог знает в качестве кого. Он не стал пользоваться лифтом, а поднялся на третий этаж по пожарной лестнице. Поскольку большинство людей все-таки предпочитают лифт, на лестнице он меньше рисковал кого-нибудь встретить. Он оказался в бетонном коридоре, освещенном лампами дневного света. Как он и надеялся, здесь не было ни души, потому что жильцы уже вернулись с работы. Ведущие в квартиры двери были расположены по обе стороны коридора. Идя по толстой зеленой ковровой дорожке, он слышал звуки музыки из-за одной двери, голоса из-за другой. Дойдя до двери с номером 327, он воспользовался переданным ему ключом и вошел в квартиру. Он включил свет, осмотрел то, что представляло собой одновременно и жилую комнату и кухню, запер дверь, проверил шкафы, заглянул в ванную и спальню, стараясь не оказываться против окон, потом выключил свет, задернул шторы и опять включил свет и лишь теперь повалился на диван. Он в безопасности. Пока. 2 В квартире была атмосфера гостиничного номера -- все чисто, но утилитарно и безлико. В одном из углов комнаты был оборудован мини-офис: письменный стол, система подготовки текстов, принтер и модем. Несколько номеров журнала, для которого он якобы писал, лежали на кофейном столике, и, просмотрев их содержание, Бьюкенен обнаружил статьи, подписанные его теперешним псевдонимом, -- еще одно подтверждение тому, что Дон Колтон был запасным вариантом "общего назначения". Совершенно очевидно, что журналы готовились заблаговременно, не именно для него, а вообще для любого оперативника, которому могло понадобиться прикрытие такого типа. Дон Колтон -- по крайней мере, этот Дон Колтон -- здесь долго не задержится. И все же Бьюкенену надо было сделать свою интерпретацию роли Колтона максимально правдоподобной, и первое, что необходимо было сделать для этого, -- прочитать статьи, которые он написал. Но на середине второго очерка -- о Таити -- он вдруг обнаружил, что прошло целых два часа. Он нахмурился. Чтобы прочитать несколько страничек, ему не должно было потребоваться столько времени. Неужели он заснул? Головная боль -- а она так и не прошла с тех пор, как он получил этот удар по голове в Канкуне, -- усилилась, и он удивил сам себя тем, что его больше не волновала эта роль писателя, пишущего о путешествиях. Он тяжело поднялся и перешел в кухню, которую от жилой комнаты отделяла лишь стойка, и налил себе выпить из бутылки виски, стоявшей рядом с холодильником вместе с бутылками джина и рома. Добавив в стакан лед и воду, он подумал, что хорошо бы принять душ. Завтра ему надо будет решить, что делать со сменой одежды. Вещи, которые он нашел в стенном шкафу в спальне, оказались ему малы. Но он не мог уйти из квартиры, не установив контакта с кем следовало. И в эту минуту зазвонил телефон. Звонок заставил его вздрогнуть. Он резко повернулся и посмотрел на телефон, стоявший на столике возле дивана. Раздался еще один звонок. Он понемножку отхлебывал виски, давая своим нервам время успокоиться. Телефон зазвонил в третий раз. Он ненавидел телефоны. Щурясь, он вернулся в жилую часть комнаты и снял трубку, не дав телефону прозвонить в четвертый раз. -- Алло. -- Он постарался, чтобы его голос прозвучал нейтрально! -- Дон! -- воскликнул жизнерадостный мужской голос. -- Это Алан! Я не был уверен, что ты уже вернулся! Ну как ты, чертяка? -- Хорошо, -- отозвался Бьюкенен. -- Отлично. -- Поездка прошла нормально? -- Последняя ее часть. -- Да, из твоих открыток я понял, что вначале возникли кое-какие проблемы. Но ничего такого, с чем бы ты не справился, верно ведь? -- Верно, -- эхом откликнулся Бьюкенен. -- Ну, это действительно прекрасно. Слушай, приятель, я понимаю, что уже поздновато, но мы не виделись я не знаю сколько времени. Что скажешь? Ты уже поужинал? Может, встретимся? -- Нет, -- сказал Бьюкенен, -- я еще не ужинал. -- Ну, тогда я подскочу к тебе, ладно? -- Ладно, давай. -- Чудненько, Дон. Просто не терпится тебя увидеть. Буду у тебя через пятнадцать минут. А ты пока подумай, где бы ты хотел поужинать. -- Да все равно где, лишь бы не было слишком людно. Ну и, может, чтобы там играл пианист. -- Дон, ты прямо читаешь мои мысли, честное слово! -- До встречи. -- Бьюкенен положил трубку и потер виски. Упоминание звонившим человеком открыток, а мм самим пианиста как раз и было тем паролем и отзывом, о которых ему сообщалось в уничтоженной им записке. Скоро он начнет докладывать о содеянном. В очередной раз. Боль в висках не утихала. Он подумал, что надо бы умыться, но сначала допил свой стакан виски. 3 Пятнадцать минут спустя, точно в назначенное время, в дверь позвонили. Бьюкенен посмотрел в дверной глазок и увидел мужчину лет сорока, внушительной комплекции, с короткой стрижкой, в пиджаке спортивного покроя в коричневую клетку. Услышанный по телефону голос был Бьюкенену незнаком, поэтому он не удивился, что никогда раньше не видел этого человека, если принять, что голос в телефонной трубке принадлежал ему. Все же Бьюкенен надеялся, что придет один из кураторов, с которыми ему уже приходилось иметь дело. И так у него в жизни разнообразия хоть отбавляй. Он осторожно открыл дверь, так как не мог быть абсолютно уверен, что это действительно его связник. Но пришедший немедленно рассеял все его подозрения, когда заговорил все тем же жизнерадостным тоном, который Бьюкенен сразу узнал. -- Дон, ты выглядишь просто чудесно. В открытках ты не писал, что сбросил вес. -- У меня что-то было не так с пищеварением. Проходи, Алан. Я подумал, может, не стоит никуда выходить. Что-то нет настроения слушать пианиста. -- Как хочешь. Алан -- это, несомненно, был его псевдоним -- держал в руке металлический кейс и ждал, пока Бьюкенен запрет дверь. После того как это было сделано, манера поведения его изменилась, словно у сошедшего со сцены актера, которому уже не надо играть роль. Он заговорил деловым тоном: -- Сегодня днем квартиру проверяли. "Жучков" нет. Как вы себя чувствуете? Бьюкенен пожал плечами. На самом деле он чувствовал себя как выжатый лимон, но выучка не позволяла ему проявлять слабость. -- А ваша рана заживает нормально? -- спросил гость. -- Воспаления уже нет. -- Это хорошо, -- без особого выражения заметил он. -- А что у вас с головой? Я слышал, вы сильно ударились? -- Глупейший случай, -- вздохнул Бьюкенен. -- В полученном мной сообщении говорилось о контузии. Бьюкенен кивнул. -- И о переломе кости черепа. Бьюкенен еще раз кивнул, и от этого движения боль в голове усилилась. -- Вдавленный перелом. Небольшой участочек кости с внутренней стороны надавил на мозг. Это и вызвало контузию. Это вовсе не означает, что треснула кость. Все не так уж серьезно. В Форт-Лодердейле меня продержали ночь в госпитале под наблюдением. Потом врач разрешил мне уйти. Он не отпустил бы меня, если бы там что-то было... Гость, назвавшийся Аланом, сел на диван, не спуская глаз с Бьюкенена. -- Так говорится в сообщении. Там говорится также, что вам необходим еще один осмотр врача и еще одно томографическое исследование, чтобы посмотреть, сократилась ли площадь травмы мозга. -- По-вашему, мог бы я разгуливать, если бы отек мозга еще не прошел? -- Не знаю, не знаю. -- Гость продолжал оценивающе разглядывать Бьюкенена. -- А вдруг могли бы? Ведь агенты из Особых операций могут все. Проблемы, которые остановили бы любого другого, вам, кажется, нипочем. -- Это не так. На первом месте задание. Если я думаю, что повреждение может помешать мне выполнить его, то я так и говорю. -- Похвально. А если бы вы думали, что вам надо немного отдохнуть, вы бы об этом тоже сказали? -- Разумеется. Кто же откажется от отдыха? Собеседник Бьюкенена не ответил, просто смотрел на него. Чтобы сменить тему разговора, а заодно и удовлетворить свое любопытство, Бьюкенен спросил: -- Что произошло в Форт-Лодердейле после моего отъезда? Удалось ли справиться с ситуацией? И как получилось с фотографиями? Гость опустил глаза, повозился с цифровыми замками своего кейса и открыл его. -- Мне об этом ничего не известно. -- Он вынул из кейса папку. -- Нам с вами предстоит проделать кое-какую бумажную работу. Бьюкенен почувствовал смутное беспокойство. Что-то инстинктивно настораживало его. Это могло быть последствием усталости или отголоском стресса. Как бы там ни было, но отношение к нему этого человека определенно заставляло Бьюкенена испытывать дискомфорт. И не просто потому, что тот был резок. За восемь лет работы в условиях глубокой конспирации Бьюкенену приходилось иметь дело с кураторами самого разного типа, и манера поведения некоторых не дала бы им и на пушечный выстрел приблизиться к участию в конкурсе на самую популярную личность. Но привлекательность не стояла в списке тех качеств, которые требовались от человека на такой работе. Скрупулезность же в этом списке стояла; к тому же иногда просто не было времени на вежливую беседу, а стремиться к дружеским отношениям с кем-то, кого ты, по всей вероятности, больше никогда в жизни не увидишь, было бы глупо. Все это Бьюкенен постиг на собственном опыте за прошедшие годы. По ходу своих многочисленных ролей ему случалось время от времени почувствовать близость к кому-то, как, например, к Джеку и Синди Дойл, Как он ни старался уберечься от таких ситуаций, они тем не менее иногда возникали, и, когда ему приходило время идти дальше своей дорогой, он уходил с ощущением потери. Поэтому он легко мог понять человека, который считал нужным работать с ним на объективной основе, исключив всяческие эмоции. Но здесь дело было не в этом. Совсем не это вызывало в нем тревожное чувство. Тут было что-то еще, и ему не оставалось ничего лучшего, чем приписать это чувство недавнему случаю с Бейли и довериться инстинкту, который предупреждал его о необходимости быть крайне осторожным. -- Вот моя расписка, -- сказал дородный человек, называвший себя Аланом. -- Теперь вы можете сдать мне удостоверение личности Виктора Гранта. Тут Бьюкенен и принял мгновенное решение. Он не доверяет этому человеку. -- У меня его нет. -- Как это нет? -- Гость вскинул на него глаза. -- Пришлось оставить удостоверение в машине, когда я столкнул ее в воду в Форт-Лодердейле... Чтобы власти могли установить личность водителя. Тела они не найдут... и решат, что Виктор Грант погиб. -- Все? Вы там оставили все документы? -- Водительские права. Кредитную карточку. Карточку социального страхования. Весь комплект. Они были в бумажнике. Я сунул его в карман куртки, чтобы их не унесло водой. И пришлось оставить все документы. Иначе полицейским показалось бы странным, что им достались лишь водительские права. -- А паспорт, Бьюкенен? Я говорю о паспорте. Его-то вы наверняка там не бросили. Вы же знаете, что именно этот документ нас волнует. Любой, у кого есть мозги, может достать фальшивые водительские права. Какая беда, если они попадут в руки полицейским? Но фальшивый паспорт, первоклассный фальшивый паспорт -- черт побери, даже лучше, чем просто фальшивый, ведь паспортный бланк попал к нам из самого госдепартамента! Если в полиции поручат эксперту исследовать этот паспорт, то будет куча вопросов, на которые люди в госдепе не смогут ответить. И тогда не исключено, что на них придется отвечать нам. -- Я был вынужден его оставить, -- солгал Бьюкенен. На самом деле паспорт лежал в дорожной сумке, купленной им вместе с несессером и несколькими предметами одежды перед отъездом из Флориды. Там же находился и револьвер, который дал ему Джек Дойл. О нем Бьюкенен тоже не собирался говорить этому человеку. Он продолжал: -- Если власти проведут тщательное расследование прошлого Виктора Гранта, то установят, что я был в Мексике. Они будут знать, что я там предъявлял свой паспорт. И им придется ответить самим себе на вопрос: а где же я теперь? У них мой бумажник. У них мой чемодан -- я оставил его в багажнике. У них все вещи Виктора Гранта. Все -- кроме его тела и его паспорта? Так не бывает. Любой хороший сыщик может заключить, что Виктор Грант инсценировал собственную смерть, а потом ушел с паспортом в кармане -- с единственным удостоверяющим личность документом, нужным для выезда из страны. Но так как я оставил паспорт в куртке вместе с бумажником, то у властей будет одной загадкой меньше. -- Умно, Бьюкенен, -- сказал дородный человек. -- Только здесь есть одно "но". -- Правда? -- Полиция не обнаружила паспорта. -- Что? Значит, он просто уплыл. -- А бумажник -- нет? -- Ну, бумажник тяжелее. Откуда мне знать, как все произошло? У меня был приказ -- Виктор Грант должен исчезнуть. Я и сделал этов меру своих способностей. Собеседник не спускал с него взгляда. -- Значит, из-за пропавшего паспорта полиция считает, что здесь нечисто? -- спросил Бьюкенен. Гость продолжал пристально смотреть на него. -- Вам надо будет подписать этот документ, где говорится, что вы не можете сдать паспорт. -- Пожалуйста, -- согласился Бьюкенен. Он подписал и вернул документ, а потом смотрел, как человек, назвавшийся Аланом, прячет его в свой кейс. -- Следующий вопрос. -- С деловым видом, к которому явно примешивался оттенок неудовольствия, он достал бумажный пакет и высыпал его содержимое на кофейный столик. Бьюкенен смотрел на груду журналов, каталогов и разных других почтовых отправлений. Они были адресованы нескольким лицам: Ричарду Дане, Роберту Чемберсу, Крейгу Мэддену и Брайану Макдональду, и все это были наиболее "свежие" псевдонимы, которыми пользовался Бьюкенен до того, как стал Эдом Поттером в Мексике. -- Генеральная уборка, -- пояснил дородный человек. Бьюкенен согласно кивнул. Когда он перевоплощался в очередной свой персонаж, то для придания правдоподобности этой вымышленной личности необходимы были не только документы, но и многое другое. Взять, например, почту. Представляется неестественным, если человек не получает совсем никакой корреспонденции. Обязательно приходят счета, которые надо оплачивать. Письма. Журналы. Масса народу подписывается на журналы... Если вы сказали, что вас зовут Брайан Макдональд, и потом получаете адресованный на это имя журнал, то он становится еще одним подтверждением того, что вы именно тот человек, за которого себя выдаете. Поэтому под разными именами Бьюкенен подписывался на журналы везде, где собирался жить длительное время. Но, поскольку он создавал индивидуальный облик каждого человека, роль которого играл, то ему приходилось заботиться о том, чтобы и журналы соответствовали этому облику. Ричард Дана подписывался на "Мир бегуна". Роберту Чемберсу нравился "Гурман". Крейг Мэдден был фанатичным поклонником кино и получал "Премьеру". Брайан Макдональд с удовольствием читал "Автомобиль и водитель". А так как журналы часто продавали списки своих подписчиков компаниям, занимающимся изданием каталогов, то вскоре разные персонажи Бьюкенена начинали получать каталоги по предмету, который якобы их интересовал, и эта добавочная корреспонденция служила дальнейшей "материализации" его персонажей. Потом Бьюкенен получал новое задание и двигался дальше, сбрасывая кожу старого образа и наращивая новую для следующего. Теоретически предыдущая личность прекращала свое существование. На практике, даже если Бьюкенен договаривался, чтобы почту больше не доставляли, несколько отправлений неизбежно приходили на адреса его прежних персонажей. Чтобы не давать пищи подозрениям, он всегда оставлял домовладельцам адрес для пересылки корреспонденции. Такой пересылочный пункт был у них известен как "адрес удобства" и представлял собой безопасное и удобное место для оставления почты. Обычно это была частная почтовая контора, которой владели -- разумеется, негласно -- кураторы Бьюкенена. -- Здесь есть что-нибудь, что необходимо уладить? -- спросил человек, называвший себя Аланом. -- Какой-нибудь вопрос, оставшийся нерешенным? Нам следует знать это, прежде чем уничтожать весь материал скопом. Бьюкенен начал разбирать эту залежь. -- Нет. Эти журналы можно выбрасывать. И эти каталоги. Этот проспект в точности соответствует тому, как его называют, -- макулатура. Это... Следующим предметом в стопке была открытка. Взяв ее в руки он ощутил холодок тревоги. -- Адресована Питеру Лонгу. Я работал под этим именем шесть лет назад и с тех пор им не пользовался. Как, черт возьми, могла открытка так надолго затеряться? -- Она и не терялась. Посмотрите на почтовый штамп. Кто-то отправил ее из Балтимора... На прошлой неделе. -- На прошлой неделе? -- озноб охватил Бьюкенена. -- Кому могло прийти в голову искать Питера Лэнга через шесть лет? Кто может его помнить? Кого он интересует в такой степени? -- Как раз это хотели бы знать и мы, -- сказал Алан, и его взгляд стал расчетливо-угрожающим. -- И почему именно открытка? Почему не письмо? И что вы думаете о самом послании? С тревожным чувством Бьюкенен рассматривал открытку. Текст был написан от руки черными чернилами, мелким почерком, без нажима, буквы вычурные и одновременно четкие. Женский почерк. Без подписи. Всего пять фраз, некоторые не закончены. Явная тарабарщина. Но только не для Бьюкенена. Ему не нужна была подпись на открытке, чтобы понять, от кого она. Писавшая знала наверняка, что это послание, прежде чем попадет в руки адресата, будет прочитано несколькими людьми, и прежде всего работодателями Бьюкенена, и он восхитился ее находчивостью. 4 Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. Надеюсь, то, что ты обещал, -- это всерьез. Тогда же и там же, где в последний раз. Рассчитываю на тебя. ПОЖАЛУЙСТА. Бьюкенен несколько раз перечитал текст, потом поднял глаза на гостя, который теперь смотрел на него прищурившись. -- Ну так что? -- спросил тот и прищурился еще сильнее. -- Это от одной женщины, которая знала меня, когда я был Питером Лэнгом. Она была нужна мне "для витрины", как прикрытие. -- И это все? Бьюкенен пожал плечами. -- Кто эта женщина, Бьюкенен? -- Это было так давно, что я даже не помню, как ее звали. -- Только не говорите мне, что вас подводит ваша феноменальная память. -- Я помню то, что существенно. То, что связано с ней, таковым не было. -- Почему она не подписалась своим именем? -- Она была чокнутая. Это-то я помню. Может, думала, что будет очень остроумно и таинственно послать открытку без подписи. -- Но, даже если открытка не подписана именем, которого вы, по вашим словам, не помните, вы все-таки знаете, кто ее прислал. -- В то время она часто отмачивала такие штучки. Загадочные записки без подписи. Я находил их в ванной, в своей пижаме, в ящике для носков. Говорю вам, она была чокнутая. Но внешность у нее была сногсшибательная, это точно, а такого аккуратного и элегантного почерка, как у нее, мне встречать больше не приходилось. Она сама гордилась тем, что у нее такой почерк. -- Но что означает это послание? -- А черт его знает. Может, под кайфом была, когда писала. А может, перестаралась в погоне за остроумием и не поняла, что послание вышло бессвязным. Гость прищурился, словно смотрел в прицел. -- И вот просто так, ни с того ни с сего, через шесть лет она вдруг решает вам написать. -- Должно быть, -- пожал плечами Бьюкенен. -- Потому что именно это и произошло. Она не додумалась даже написать обратный адрес. Она всегда именно так и поступала -- под влиянием момента. -- А что означает это "тогда же и там же"? -- Не имею ни малейшего понятия. Гость не пошевельнулся. Он все так же сидел и пристально смотрел на Бьюкенена, словно хотел смутить его и заставить проявить признаки слабости. Бьюкенен ответил ему таким же пристальным взглядом. Через полминуты тот вздохнул и протянул руку, чтобы взять у Бьюкенена открытку. Гость сунул ее в пакет вместе с журналами, каталогами и циркулярами, потом положил его в свой металлический кейс и запер его. -- Скоро мы еще раз побеседуем, Бьюкенен. -- Он встал. -- Минутку. -- Что-нибудь не так? -- спросил он. -- Или, может быть, вы о чем-то еще забыли мне сказать? -- Вот именно. Где мои новые документы? -- Какие новые документы? -- Водительские права и кредитная карточка, все документы на имя Дона Колтона. Посетитель нахмурился. -- У вас, должно быть, сложилось ложное впечатление. Новых документов для вас не будет. -- Что такое? -- Они вам не понадобятся. Квартира, телефон и другие счета оплачиваются через одну из наших подставных организаций по почте. Здесь большой запас продуктов, так что вам не нужна чековая книжка, чтобы ходить за покупками в магазин, и не нужна кредитная карточка, чтобы ходить в ресторан. А так как мы хотим, чтобы вы оставались поблизости, то вам не нужны документы, чтобы взять напрокат машину. -- А как быть с одеждой? Мне нужна кредитная карточка -- я хочу восполнить то, что бросил в Форт-Лодср-дсйле. Все, что здесь в шкафу, мне мало. -- В спальне на полке есть серый хлопчатобумажный тренировочный костюм. Он достаточно большого размера, и им придется пока удовлетвориться. Когда я повезу вас в госпиталь на томографию, захвачу для вас еще кое-какие вещи. -- И это все? Вы не оставляете мне ничего для подкрепления моей легенды? -- Бьюкенен, мы не хотим, чтобы вы подкрепляли вашу легенду. Мы не хотим, чтобы вы попали в ситуацию, где бы вам пришлось подкреплять вашу легенду. Мы не хотим, чтобы Дон Колтон выходил из этой квартиры. Мы не хотим, чтобы он слонялся по этому зданию или ходил в ресторан или за покупками и размахивал удостоверениями. Дон Колтон -- это человек-невидимка. Он живет в этом комплексе не один год, но никто его не знает. Это потому, что он много путешествует. Так что пока вы тут живете, никто вас не побеспокоит, да и мы, если на то пошло, не хотим, чтобы вы беспокоили кого бы то ни было. Это понятно? Бьюкенен сузил глаза. -- Да, вполне. -- Мы не хотим даже, чтобы вы заказывали на дом пиццу. -- Я же сказал, что все понял. Да и как я мог бы заказать пиццу, когда у меня почти совсем нет денег? -- Вот и хорошо. -- Гость поднял свой кейс и направился к двери. -- Я отстранен? Тот ответил, не останавливаясь: -- На время, пока идет оценка размеров ущерба, понесенного в Канкуне, Мериде и Форт-Лодердейле. Вы тут говорили мне, что попросили бы отпуск, если бы решили, что нуждаетесь в отдыхе. Вы сказали, что никто не откажется отдохнуть. -- Он подошел к двери, отпер ее и посмотрел на Бьюкенена. -- Так вот, сейчас вам как раз представляется удобный случай. Вы уже давно находитесь на оперативной работе. Восемь лет. Это очень долго. Пора отдохнуть. -- А что, если я не хочу отдыхать? Посетитель взялся за дверную ручку. -- Забавно получается, Бьюкенен. -- Что именно? -- Мне рассказывали, какой вы фанатик во всем, что касается перевоплощения в персонажей, роль которых вы играете. -- Это верно. -- Говорят, вы настоящий актер, работающий по методу Станиславского. Разрабатываете подробную легенду под каждый из ваших псевдонимов. Одеваетесь, едите, даже иногда ходите так, как это делал бы, по вашему представлению, данный персонаж. То есть наделяете каждого из них определенной индивидуальностью. -- И это тоже верно. Именно полное соответствие легенде и сохраняет мне жизнь. -- Разумеется. Но я слышал и то, что вы способны буквально откусить голову любому куратору, который назовет вас вашим настоящим именем. А я ведь только что это сделал, и даже не первый раз, пока здесь нахожусь. По идее вы должны были настаивать, чтобы я называл вас Доном Колтоном. -- Ничего странного в этом нет. Пока я не получу документов на имя Дона Колтона и всех данных о нем, я не могу им стать. Мне не в кого перевоплощаться. -- Ну, в таком случае можно было бы ожидать, что вы будете требовать, чтобы я называл вас Виктором Грантом. -- Как бы я мог это сделать? -- Не понял. -- Называть меня Виктором Грантом невозможно. Я не стал бы отзываться на это имя. -- Почему? -- Потому что Виктор Грант мертв. -- Бьюкенен ощутил новую волну холода, как только до него дошел смысл только что им сказанного. Называвший себя Аланом человек прекрасно все понял. -- Как вы сами сказали, вы отстранены. -- Он повернул ручку и открыл дверь. -- Сидите и не рыпайтесь. Я свяжусь с вами. 5 Бьюкенен прислонился спиной к запертой двери и стал массировать виски -- сильно болела голова. Все пошло вкривь и вкось, и он не знал, с чего начать. Попробуй начать с того, зачем ты солгал ему насчет паспорта и почему не сказал, что у тебя есть огнестрельное оружие. Я не хотел их лишиться. Я не доверял ему. Ну, на этот счет ты, пожалуй, не ошибся. Этот разговор можно считать чем угодно, но только не обычным докладом агента куратору. Он не просил тебя рассказать о твоих действиях. И он не выдал тебе новых документов. Он просто отложил тебя на потом. Это было больше похоже на допрос, вот только он не задавал никаких других вопросов кроме тех, где фигурировала... Открытка. Да, паспорт не единственная вещь, о которой ты наврал. Так в чем же дело? Почему ты не сказал ему правду? Потому что, черт возьми, он проявлял к ней слишком уж большой интерес. Постой, вот на прошлой неделе приходит открытка на имя человека, которого нет, которым ты не являешься уже шесть лет. Конечно, этопривлекает внимание. И, естественно, они хотят узнать, что происходит. Какая-то чертовщина из одной из твоих прошлых жизней вдруг вырастает у тебя за спиной, и вся операция оказывается под угрозой. Почему же ты не сказал ему? Потому что ты сам не уверен. Знай ты, что происходит, ты, может, и сказал бы ему. Чушь собачья. Ты просто испугался. Еще чего. Да. Ты сбит с толку и боишься. Все это время ты не думал о ней. Заставил себя не думать. А теперь вдруг бац! -- и она опять сидит у тебя в голове, а ты не знаешь, как с этим быть. Ясно лишь одно -- ты не хочешь, чтобы ею занялись они. Уставившись на свой стакан с виски, он отдался обуревавшим его эмоциям. 6 Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. Она была вне себя от ярости в тот вечер, когда решила, что не хочет больше видеть его. Сказала ему, чтобы он не утруждал себя попытками разыскать ее снова, что если он будет ей когда-нибудь нужен, то она пришлет ему какую-нибудь треклятую открытку. Тогда же и там же, где в последний раз. Он хорошо помнил дату их разрыва из-за того, что тогда вокруг них происходило, помнил маскарадные костюмы, музыку -- это было 31 октября, в канун Дня Всех Святых. Время -- около полуночи, место -- "Кафе дю монд" в Новом Орлеане. Рассчитываю на тебя. ПОЖАЛУЙСТА. Заглавными буквами? Это все равно, как если бы она написала, что умоляет его. Это на нее не похоже. Она попала в беду. Продолжая смотреть на стакан с виски, он представил себе, в каком она должна была находиться напряжении, когда писала эту открытку. Может, у нее были лишь считанные секунды, чтобы написать ее, сжав текст до самого необходимого и надеясь, что он все поймет, даже без ее подписи. Она хочет, чтобы только мне одному было известно, где она собирается быть и когда. 7 Она смертельно боится. Человек, который называл себя Аланом, вышел из квартиры Бьюкенена, услышал, как щелкнул замок, и пошел по освещенному резким светом бетонному коридору, устланному толстой зеленой дорожкой. Он был доволен, что в это время никому не случилось выйти из какой-нибудь другой квартиры и увидеть его. Как и Бьюкенен, он не стал пользоваться лифтом, а вышел на лестничную площадку -- так меньше риска быть замеченным. Но в отличие от Бьюкенена, который пошел бы вниз и на улицу, этот дородный человек с короткой стрижкой в спортивном пиджаке в коричневую клетку поднялся на площадку следующего этажа, услышал голоса, подождал на лестнице, пока их не оборвал звук движущегося лифта, потом быстро пошел по коридору и остановился перед дверью в квартиру, расположенную как раз над квартирой Бьюкенена. Он дважды постучал, выдержал паузу, стукнул еще два раза, услышал звук открывающегося замка и был незамедлительно впущен. В квартире было очень мало света. Он не мог разглядеть ни присутствовавших там людей, ни обстановки. Как не мог бы ничего увидеть и тот, кому случилось бы проходить в этот момент по коридору. Но как только за ним закрылась дверь, щелкнул выключатель, и жилая комната ярко осветилась. Плотные задернутые шторы не позволяли свету просочиться наружу. В комнате находились пятеро. Высокий подтянутый мужчина со строгими чертами лица и коротко подстриженными седеющими волосами казался здесь самым главным. Хотя на нем был простой деловой костюм синего цвета, выправка у него была явно военная, и в узком кругу его никогда не называли по имени, а всегда только "полковник". Следующим по старшинству был мужчина помоложе, лет сорока с небольшим, ниже ростом, с более развитой мускулатурой. Он был в бежевых брюках и коричневом блейзере. Майор Патнэм. Рядом с ним находилась яркая блондинка лет тридцати с хвостиком, ее груди натягивали ткань блузки. Капитан Уэллер. Наконец, там были еще двое охранников в штатском -- один из них впустил его и запер за ним дверь. Охранники уже видели его совсем недавно, перед тем как он спустился в квартиру Бьюкенена, так что на этот раз обошлось без проверки. Они едва кивнули ему и опять сосредоточили все внимание на двери. Впрочем, полковник, капитан и майор тоже не обратили на него особенного внимания. Бросив в его сторону беглый взгляд, они опять повернулись к нескольким экранам замкнутой телесистемы, которые показывали черно-белые изображения разных частей квартиры Бьюкенена. На длинном столе располагался ряд видеокамер, и все работали, записывая на пленку все, что происходило в каждой комнате этой квартиры. На другом столе работали на запись несколько магнитофонов. Если не считать дивана и двух стульев, отодвинутых к самой стене, то всю обстановку комнаты составляло это электронное оборудование. Неудивительно, что полковник распорядился уменьшить освещение до минимума, когда открыли дверь в коридор, -- боялся, как бы кто не рассмотрел здешнюю "начинку". Тот, кто называл себя Аланом, поставил свой кейс возле коробки с пончиками и дымящейся кофеваркой, стоявшими на стойке, которая отделяла кухню от жилой комнаты. Нигде не было ни одной пепельницы -- полковник категорически запрещал курить. Нигде не валялось никаких скомканных салфеток, остатков пищи или использованных пластмассовых стаканчиков -- полковник требовал, чтобы контрольная комната содержалась в абсолютной чистоте. -- Что он делал после моего ухода? -- спросил Алан. Вопрос был обращен к любому, кто потрудился бы ответить (они это делали далеко не всегда). Как единственный штатский среди находившихся в квартире, он не чувствовал себя обязанным обращаться к ним по званию. Более того, ему начинало чертовски надоедать, что эти типы из Особых операций выпячивают свое превосходство по отношению к ЦРУ. После паузы женщина, капитан Уэллер, ответила, не глядя на него и не отводя глаз от телеэкранов: -- Прислонился к двери. Потер виски. Видимо, болит голова. Пошел на кухню. Налил себе еще выпить. -- Еще выпить? -- переспросил Алан с неодобрением. Его осуждающий тон заставил второго по званию среди присутствующих, майора Патнэма, повернуться к нему лицом. -- В этом нет ничего из ряда вон выходящего. Алкоголь для него -- один из видов оружия. Он его использует для разоружения тех, с кем имеет дело. Если он сам не будет обладать определенной устойчивостью к алкоголю, то откроется для удара противника так, словно утратил свои боевые навыки. -- Никогда не слышал ничего подобного, -- скептически произнес Алан. -- Если бы он был в моем ведении, я был бы встревожен. Просто с самого начала с этим подразделением все было не как обычно, верно? Теперь полковник повернулся в его сторону. -- Прошу отказаться от снисходительного тона по отношению к нам. -- Вы меня не так поняли. Я просто высказал свое соображение. -- Принимаем к сведению ваше соображение. Если он выпьет эту порцию и нальет еще, я буду обеспокоен. -- Прекрасно. Тем более, что это не единственное, о чем нам следует беспокоиться. Что вы думаете о моем собеседовании с ним? Движение на одном из мониторов привлекло всеобщее внимание, и они вновь стали внимательно следить за экраном. Бьюкенен со стаканом в руке вышел из кухонного отсека. На отдельном черно-белом экране он появился в жилой комнате, тяжело опустился на диван, положил ноги на кофейный столик, откинулся на спинку и потерся лбом о покрытый бисеринками влаги стакан. -- Да, видно, у него действительно болит голова, -- заметил Алан. -- Или он просто устал от стресса и от переезда, вступила в разговор женщина. -- Еще одно томографическое обследование покажет, что делается у него в голове, -- заявил Алан. Женщина повернулась к нему. -- Вы хотите, конечно, сказать -- у него в мозгу. Не в мыслях. -- Именно. Это я и имел в виду. Я спросил вас, что вы думаете о собеседовании. -- Его объяснение по поводу паспорта кажется обоснованным, -- произнес майор. -- На его месте я, возможно, не бросил бы паспорт, но не исключено, что именно поэтому я и не на его месте. У меня нет его актерского дарования. Попорченный водой паспорт, который удостоверял бы его личность, не ставя под удар источник, откуда был получен, прибавил бы правдоподобия версии о гибели владельца. -- Но ведь паспорт так и не нашли, -- возразил Алан. -- Случайное стечение обстоятельств. -- Я так не думаю. Но давайте отложим разговор на эту тему, -- отступил Алан. -- Что скажете об открытке? -- И это объяснение звучит вполне резонно, -- отозвался майор. -- Наш разговор начинает походить на игру с эхом, -- сказал Алан. -- А я начинаю терять терпение. Если вам надо его отмазать, то зачем здесь нужен я? У меня жена и дети, которые уже забыли, как я выгляжу. -- Отмазать? -- вмешался полковник, и голос его зазвенел, как сталь при ударе о кремень. -- Это вы начинаете выводить из терпения меня. Лицо, которое мы наблюдаем на этих мониторах, лицо, которое вы имели честь допросить, вне всякого сомнения, является самым лучшим секретным агентом из тех, кем я когда-либо имел честь руководить. Он прожил дольше, перевоплощался чаще, выстоял среди более серьезных опасностей и выполнил больше важнейших заданий, чем любой другой секретный агент, о котором мне когда-либо доводилось слышать. Он единственный в своем роде, и лишь с величайшим сожалением я вынужден рассматривать вопрос о его ликвидации. Так, подумал Алан, вот оно. Наконец-то мы добрались до сути. Он жестом показал на охранников. -- Вы уверены, что стоит обсуждать при всех такое серьезное дело? -- Они надежны, -- бросил полковник. -- Точно так же, как и Бьюкенен. -- Никто не ставит под вопрос лояльность Бьюкенена. Он не виноват в том, что был скомпрометирован. Не было абсолютно никакой возможности предвидеть, что кто-то, кого он знал по Кувейту и Ираку, вдруг войдет в ресторан в Канкуне, где он обрабатывал ту парочку наркодельцов. Самый страшный кошмар для секретного агента -- это столкновение двух его воплощений. И уж никак невозможно было предсказать, что этот Бейли окажется таким настырным и соберет улики, показывающие Бьюкенена в трех разных воплощениях. Черт бы побрал эти фотографии! Если бы только этот сукин сын не принялся щелкать направо и налево! Особенно тебя рядышком с Бьюкененом, подумал Алан. Следующие слова полковника оказались ответом на обвиняющий взгляд Алана. -- Признаю, что была допущена ошибка. Именно поэтому я и послал вас допросить его. Никогда больше не позволю себе вступить с ним в прямой контакт. Но что сделано, то сделано, а ошибаться могут ведь и ваши люди. Если бы в Форт-Лодердейле у нас было время, я вызвал бы одну из моих собственных групп слежения. А так пришлось полагаться на вас... Ваши люди заверили меня, что нашли номер Бейли в гостинице и конфисковали все фотографии. -- У меня была такая же информация, -- сказал Алан. -- Информация оказалась неверной. Никаких фотографий Бьюкенена со мной не было обнаружено. А самого Бейли не успели допросить: спрятанная в сумке для пикника бомба была взорвана. -- Так нам было приказано, -- настойчивым тоном произнес Алан. -- Локационный передатчик в стенке сумки должен был вывести группу на Бейли, когда Бьюкенен передаст деньги. Потом взрывное устройство С-4, также размещенное в стенках сумки, должно быть приведено в действие с помощью дистанционного управления. И проблема Бейли перестанет существовать. -- Вы упрощаете дело, чтобы оправдать неудачу. Был конкретный приказ: подождать на тот случай, если у Бейли назначена встреча с этой женщиной-фотографом, которая помогала ему. И С-4 было выбрано потому, что давало удобную возможность позаботиться о них обоих. -- На тот случай, если они встретятся, -- подчеркнул Алан. -- А вдруг Бейли уже расплатился с ней и не собирался больше встречаться? Или вдруг Бейли взял бы деньги и бросил сумку? -- Значит, вы признаете, что ваши люди не выполнили приказ и вступили в дело преждевременно. Алан промолчал. -- Так что же? -- спросил полковник. -- Дело в том, что никто не ослушался приказа. Бомба взорвалась самопроизвольно. -- Самопроизвольно? -- Собиравший бомбу эксперт думал, что установил дистанционный взрыватель на частоту, которая в данном районе не применялась. Собственно, привести в действие ее должны были две различные, редко используемые радиочастоты, одна приведет ее в боевую готовность, а другая взорвет. Но вы посмотрите, сколько всяких судов в Форт-Лодердейле. Сколько радиоаппаратов двусторонней связи. По-видимому, там вообще нет редко используемых частот. -- Черт возьми, -- возмутился полковник. -- Ведь бомба могла взорваться в руках у Бьюкенена прежде, чем он передал бы сумку Бейли. -- Не понимаю, почему это должно вас беспокоить, Вы ведь только что говорили о возможной ликвидации Бьюкенена. Полковник был, казалось, озадачен. Потом он вдруг понял, в чем дело. -- Ликвидировать не значит физически уничтожить. Что с вами такое? Не думаете же вы, в самом деле, что я прикажу убить одного из своих людей, офицера, служившего мне верой и правдой много лет? -- Его верность осталась недоказанной. -- Алан показал на один из многочисленных телеэкранов, где Бьюкенен в черно-белом изображении сидел на диване -- глаза закрыты, лицо встревоженное, запотевший стакан с разбавленным виски прижат к собравшемуся в складки лбу. -- Я не убежден, что в разговоре со мной он сказал правду. -- Вы имеете в виду паспорт? -- Нет, я не о паспорте. Об открытке. Именно она меня беспокоит. Думаю, он что-то утаил. Думаю, он мне солгал. -- Зачем бы ему это делать? -- Точно не знаю. Вы сами признали, что он работал секретным агентом под множеством имен и прикрытий какое-то невероятно длительное время. В Мексике он был сильно травмирован физически. Очевидно, у него до сих пор болит голова. Может, он вот-вот начнет разваливаться на части. Где-то болтаются фотографии, на которых вы фигурируете вместе с ним, и мы не можем их найти. Наконец, есть женщина, которая видела Бейли с Бьюкененом и вас с Бьюкененом. Масса неувязок. Если Бьюкенен скомпрометирован, если он сломается, то нам, очевидно, никак не нужен еще один Хазенфус. Алан имел в виду бывшего морского пехотинца Юджина Хазенфуса, сбитого в 1986 году над территорией марксистской Никарагуа, когда он перебрасывал оружие мятежникам-"контрас", которых поддерживали Соединенные Штаты. Будучи допрошен никарагуанскими властями, Хазенфус впутал в это дело ЦРУ и вызвал политический скандал, из которого стало ясно, что в Никарагуа ведется тайнал война, направляемая Белым домом. Так как Хазен-фус был завербован через посредников, то ЦРУ смогло легко откреститься от какой бы то ни было связи с ним. Тем не менее уже одно то, что к ЦРУ было привлечено внимание конгресса и средств массовой информации, оказалось чревато крупными неприятностями. -- Бьюкенен никогда не стал бы болтать, -- ответил полковник. -- Никогда не нанес бы ущерба нашей безопасности. -- Вероятно, то же самое кто-то говорил и о Хазенфусе во время его вербовки. -- До этого дело никогда не дойдет, -- стоял на своем полковник. -- Я принял решение. Перевожу Бьюкенена в резерв. Будем выводить его из игры потихонечку, чтобы он не испытал шока при "пересадке". А может, он согласится стать инструктором по боевой подготовке. Как бы то ни было, дни секретной работы для него закончились. -- Завтра, после того как он пройдет вновь томографическое обследование... -- К чему вы клоните? -- насторожился полковник. -- Я хотел бы, чтобы ему ввели амитал натрия, а потом допросили его насчет той открытки, -- пояснил Алан. -- Нет. -- Но... -- Нет, -- повторил полковник. -- Он мой агент, и я знаю, как он отреагирует на такой метод допроса. Он со-чтет, что находится под угрозой, что его оскорбили и предали. Вот тогда мы и получим проблему. Самый быстрый способ сделать человека нелояльным -- это обращаться с ним так, как если бы он был таковым. -- Тогда я настаиваю, чтобы его хотя бы держали под наблюдением. Что-то в нем мне не нравится. И все еще не дает покоя та открытка. -- Держать под наблюдением? -- Полковник пожал плечами и повернулся лицом к телемониторам, к черно-белой картинке, где Бьюкенен сидел, устало откинувшись на спинку дивана, и глаза его были крепко зажмурены, как при сильной головной боли, а ко лбу он прижимал стакан с виски. -- С этим у меня нет проблем. Собственно говоря, именно этим мы и занимаемся. 8 Отстраненный от работы, но еще не знающий этого Бьюкенен не отдавал себе отчета в том, что его называли его настоящим именем, когда человек в спортивном пиджаке в коричневую клетку допрашивал его накануне вечером. Но как только тот обратил его внимание на это обстоятельство, как только Бьюкенен понял, что находится в подвешенном состоянии, он пришел в крайнее смущение из-за этого имени. Он так основательно вживался в свои роли, что за прошедшие восемь лет редко думал о себе как о Бьюкенене. Это было бы несовместимо с его многочисленными перевоплощениями. Он не просто притворялся этими людьми. Он ими был. Должен был быть. Малейшее выпадение из образа могло стоить ему жизни. По большей части ему так хорошо удавалось изгнать имя Бьюкенен из своего сознания, что, если бы кто-то предпринял попытку испытать его, неожиданно выкрикнув это имя у него за спиной, он бы не обернулся. Привычка была бы не властна над ним. Это имя воспринималось бы как принадлежащее кому-то другому. Но сейчас, когда называвший себя Аланом мужчина вез его на обследование, Бьюкенен внутренне корчился каждый раз, как сопровождающий произносил этоимя, а делалось это часто и, по всей видимости, намеренно. Бьюкенен чувствовал при этом то же, что и тогда, когда впервые пригласил девушку на танец, или когда впервые услышал свой голос в магнитофонной записи, или когда впервые занимался любовью. Но сомнения и восторг, пережитые им тогда, рождали в нем положительные чувства, тогда как смущение от того, что к нему обращаются "Бьюкенен", перерастало во что-то негативное, что-то похожее на страх. Он чувствовал себя незащищенным, уязвимым, ощущал угрозу для себя. Не называй меня так. Если кое-кто узнает, кто я такой на самом деле, мне можно будет заказывать гроб. В городе Фэрфаксе, штат Вирджиния, в частной клинике, курируемой, по всей вероятности, руководителями Бьюкенена, ему опять стало не по себе, и он внутренне ежился, потому что проводивший обследование врач упорно называл его настоящим именем. Как вы себя чувствуете, мистер Бьюкенен? Голова еще болит, мистер Бьюкенен? Мне надо провести с вами несколько тестов, мистер Бьюкенен. Отличные реакции, мистер Бьюкенен. Моя медсестра проводит вас вниз, на томографию, мистер Бьюкенен. Черт, они не потрудились дать мне даже минимального прикрытия, думал Бьюкенен. Назвали бы хоть Джоном Доу, на худой конец. Даже без подтверждающих документов. Для того чтобы провести медицинское обследование, подошла бы любая фамилия. Так нет, на медицинской карте, которую держит в руках врач, стоит мое настоящее имя. Понятно, что они должны оберегать псевдоним Дона Колтона. Но мне и не обязательно было им пользоваться. Я мог бы взять любое имя. А так, когда моя настоящая фамилия стоит на бланке обследования, кто угодно может путем сравнения "увязать" меня с Виктором Грантом через его томографию. Врач закончил рассматривать снимок и повернулся к нему. -- Хорошие новости. Площадь повреждения значительно сократилась, мистер Бьюкенен. Если он хоть еще один раз меня так назовет, я не знаю, что с ним сделаю. -- И нет ничего, что указывало бы на неврологическое поражение. Дрожь в правой руке у вас прекратилась. Я склонен думать, что этот симптом был связан с раной плеча. -- А головная боль? -- После контузии головная боль может мучить еще очень долго. Она меня не беспокоит. -- Понятно, ведь болит-то не у вас. Врач никак не реагировал на эту потугу сострить. -- Я могу выписать вам что-нибудь обезболивающее, если хотите. -- Что-нибудь с этикеткой, где написано: "Воздержитесь от вождения автомобиля и работы с тяжелыми механизмами на время лечения данным препаратом"? -- Правильно. -- Спасибо, но я лучше продолжу принимать аспирин, -- возразил Бьюкенен. -- Как хотите. Приходите снова через неделю, скажем, второго ноября, и я обследую вас повторно. До тех пор будьте осторожны. Не стукнитесь еще раз головой. Если будут проблемы, дайте мне знать. Проблемы? Таких проблем, как у меня, тебе не решить. 9 Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. 10 -- Вы не хотите сказать мне, что происходит? -- спросил Бьюкенен, когда они ехали по шоссе Литтл Ривер, на обратном пути из Фэрфакса в Александрию. День стоял пасмурный, конец октября, и ветровое стекло было усеяно брызгами моросящего осеннего дождя. Называющий себя Аланом человек взглянул на него, потом снова уставился перед собой, следя за уличным движением. Теперь он включил "дворники". -- Я не совсем понимаю, о чем вы говорите. -- Почему меня расконспирировали? Изморось перешла в настоящий дождь, и Алан включил обогрев ветрового стекла. -- Расконспирировали? Почему вы так думаете? Бьюкенен пристально смотрел на него. Человек по имени Алан включил передние фары. -- Не осталось уже почти ничего, -- заметил Бьюкенен, -- чем вы могли бы заняться и уклониться от ответа на вопрос. Что вы собираетесь делать теперь? Включите рацию и будете прыгать с одной станции на другую или приткнетесь к бровке и начнете менять масло? -- О чем вы говорите, Бьюкенен? -- Об этом самом. О моем имени. Впервые за восемь лет люди употребляют его открыто. Меня намеренно компрометируют. Почему? -- Я говорил вам вчера вечером. Вам пора отдохнуть. -- Это не оправдывает нарушения основных правил. -- Бросьте, у доктора есть допуск. -- В таком нарушении не было никакой необходимости, -- настаивал Бьюкенен. -- Ему совершенно необязательно знать, кто я такой, чтобы исследовать томографический снимок. И он упомянул рану на плече, хотя не осматривал это плечо, и я ему об этом не говорил. Что еще ему сказали такого, о чем ему знать было не обязательно? Может, о том, как я получил эту рану? -- Разумеется, нет. -- Ну конечно. Еще бы. Меня не просто отправляют отдохнуть. Я не просто в запаснике. Меня выводят из игры. Я прав? Человек по имени Алан перешел на полосу обгона. -- Я задал вам вопрос. Меня выводят из игры, так? -- Ничто не длится вечно, Бьюкенен. -- Перестаньте называть меня так. -- А как еще мне вас называть? Что вы, черт побери, о себе воображаете? Голова у Бьюкенена раскалывалась. Ответить ему было нечего. -- Агент с вашим талантом и опытом мог бы принести массу пользы в качестве наставника, -- сказал Алан. Бьюкенен молчал. -- Вы что, намеревались всю жизнь работать секретным агентом? -- Никогда об этом не думал. -- Ну да, -- поднял брови Алан. -- Что-то не верится. -- Я сказал это в буквальном смысле. Я действительно никогда об этом не думал. Никогда не думал дальше того, что я делал и кем я был во время каждого конкретного задания. Если, работая в условиях секретности, начинаешь планировать свой выход на пенсию, то неизбежно делаешь ошибки. Забываешь, кем ты должен быть. Выходишь из роли. А это самый верный способ не дожить до пресловутой пенсии. -- Ну, так подумайте об этом сейчас. Голова у Бьюкенена болела все сильнее и сильнее. -- Почему со мной так поступают? Я ничего не запорол. В том, что случилось, нет никакой моей вины. Я все отлично залатал. Операция не сорвалась. -- Но могла сорваться, не так ли? -- Даже если и так, то все равно не по моей вине. -- Мы не обсуждаем, кто и в чем виноват. Мы говорим о том, что случилось или не случилось и что почти случилось. Может, просто кончилось ваше везение. В конце концов, вам уже тридцать два. А в нашей игре такой возраст считается уже преклонным. Восемь лет? Да это просто чудо, что вы еще живы. Пора отойти в сторону. -- То, что я еще жив, доказывает, насколько я хорош. Я не заслуживаю такого отношения. Дождь усилился, забарабанил по крыше автомобиля. "Дворники" на ветровом стекле задвигались чаще. -- Вы когда-нибудь видели свое досье? Превозмогая боль, Бьюкенен покачал головой. -- Хотите посмотреть? -- Нет. -- Ваш психологический портрет многое проясняет. -- Мне это неинтересно. -- У вас так называемый "диссоциативный тип личности". -- Говорю вам, это мне неинтересно. Алан вновь перестроился в другой ряд и не снижал скорости, несмотря на дождь. -- Хоть я и не психолог, но ваше досье мне понятно. Вы не нравитесь самому себе и делаете все возможное, чтобы не заглядывать внутрь своего "я". Вы отождествляете себя с людьми и предметами, которые вас окружают. Вы перевоплощаетесь. Вы... диссоциируетесь. Бьюкенен смотрел, нахмурившись, перед собой, на расплывчатое за завесой дождя уличное движение. -- В обычном обществе такое состояние было бы минусом, -- продолжал Алан. -- Но те, кто вас обучал, поняли, какое сокровище у них в руках, когда их компьютер в ответ на запрос остановил свой выбор на вас. В средней школе вы уже проявляли талант -- или, лучше было бы сказать, неодолимую тягу -- к лицедейству. В Беннинге и Брэгге ваши спецназовские командиры давали блестящие отзывы о вашем боевом искусстве. Учитывая вашу уникальную наклонность, для завершения вашей подготовки оставалось только пройти еще более специальное обучение на Ферме. -- Не хочу больше ничего слушать, -- отрезал Бьюкенен. -- Вы идеальный секретный агент. Неудивительно, что вы могли за восемь лет сыграть столько ролей и что ваши начальники считали вас способным делать это без риска сломаться. Да, черт побери, вы уже сломались раньше. Работа секретного агента была для вас способом лечения. Вы так сильно себя ненавидели, что были готовы на все, на любые страдания ради возможности не быть самим собой. Бьюкенен невозмутимо протянул руку и схватил Алана за правый локоть. -- Эй, вы что? -- воскликнул тот. Средним пальцем Бьюкенен нащупал нужный нерв. -- Эй, -- повторил Алан. Бьюкенен надавил. Алан закричал. Он дернулся от боли, машина вильнула, задние колеса занесло на мокром скользком асфальте сначала в одну сторону, потом в другую. Позади них и на полосе обгона другие водители с перепугу тоже начали вилять и сигналить. -- А теперь вот что, -- произнес Бьюкенен. -- Вы либо заткнетесь, либо узнаете на собственной шкуре, каково потерять управление автомобилем при скорости пятьдесят пять миль в час. Лицо Алана приобрело цвет бетона. От страшной боли челюсть его отвисла. Лоб покрылся бисеринками пота от усилий выровнять машину. Он кивнул. -- Прекрасно, -- сказал Бьюкенен. -- Я знал, что мы сможем договориться. -- Отпустив локоть Алана, он сел прямо и стал смотреть вперед. Алан что-то пробормотал. -- Что? -- спросил Бьюкенен. -- Ничего. -- Я так и думал. Но Бьюкенен понял, что сказал Алан. Это из-за брата. 11 -- Что он делает сейчас? -- спросил человек, называющий себя Аланом, когда вошел в квартиру, которая находилась над квартирой Бьюкенена. -- Ничего, -- ответил майор Патнэм. -- Он пил кофе из пластиковой чашки и следил за телемониторами. Он опять был в штатском. -- Ну он же должен что-то делать. -- Алан окинул взглядом квартиру. Полковник и капитан Уэллер отсутствовали. -- Нет, -- сказал майор Патнэм. -- Он не делает ничего. Когда он вошел, я думал, что он нальет себе чего-нибудь выпить, сходит в туалет, почитает журнал, посмотрит телевизор, займется гимнастикой или еще чем-нибудь. Но он только дошел до дивана. Вон он сидит. Именно это он и делает после вашего ухода. То есть ничего. Алан подошел к мониторам. Потирая правый локоть в том месте, где все еще болел защемленный Бьюкененом нерв, он хмуро смотрел на черно-белое изображение сидящего на диване Бьюкенена. -- Ч-черт. Бьюкенен сидел, вытянувшись совершенно неподвижно, с застывшим выражением лица, пристально глядя на стоявший напротив стул. -- Черт, -- повторил Алан. -- Он в кататоническом ступоре. Полковник знает об этом? -- Я звонил ему. -- И что же? -- Мне приказано продолжать наблюдение. О чем вы с ним говорили? Когда он вошел, вид у него был какой-то странный. -- Это от того, о чем мы не говорили. -- Не понимаю. -- О его брате. -- Черт побери, вы же знаете, что это запрещенная тема! -- Я хотел его испытать. -- Ну, реакции от него вы определенно добились. -- Да, но это не та реакция, какую я хотел получить. 12 Бьюкенену пришла на память притча об осле между двумя охапками сена. Осел стоял точно посередине между ними. И та и другая были одинаковой величины и пахли одинаково чудесно. Лишенный какого бы то ни было основания предпочесть одну охапку другой, осел сдох от голода. В реальном мире подобная ситуация была бы просто невозможной, потому что охапки никогда не могли бы быть в точности одинаковыми, а осел никогда не мог бы находиться точно посередине между ними, так что притча была лишь теоретической иллюстрацией к проблеме свободной воли. Способность выбирать, которую большинство людей принимали как нечто данное, зависела от определенных условий, отсутствие которых могло лишить человека мотивации, -- и Бьюкенен чувствовал, что оказался сейчас именно в такой ситуации. Его брат. Бьюкенен настолько основательно работал над тем, чтобы стереть это из памяти, что последние восемь лет ему удалось совершенно отключиться от того поворотного события, которое определяло его поведение. За все это время он не подумал о нем ни разу. В редкие моменты слабости ему, вконец измученному, случалось среди ночи вдруг ощутить, как этот притаившийся в темной глубине его подсознания кошмар начинает подкрадываться, готовиться к прыжку. Тогда он собирал всю свою силу воли и ставил мысленный заслон отрицания, отказа принять неприемлемое. Даже сейчас, лишенный своих оборонительных средств, засвеченный и неохраняемый, он еще сберег достаточную степень отторжения, так что память могла поймать его в ловушку лишь частично, лишь в принципе, но не в деталях. Его брат. Его чудесный брат. Двенадцати лет. Милый Томми. Он умер. И убил его он. Бьюкенен почувствовал себя так, будто его сковало льдом. Он не мог пошевельнуться. Он сидел на диване, а его ноги, спина, руки онемели, все тело его окоченело, словно парализованное. Он все так же смотрел на стоящий перед ним стул, не видя его и лишь едва сознавая ход времени. Пять часов. Шесть часов. Семь часов. В комнате было темно. Бьюкенен продолжал смотреть в никуда, не видя ничего. Томми был мертв. И убил его он. Кровь. Он вцепился в пронзенное железным прутом тело Томми, пытаясь освободить его. Щеки Томми были ужасно бледные. Его дыхание походило на бульканье. Когда он стонал, то звук получался такой, будто он при этом полоскал горло. Но полосканием была не соленая вода. Это была... Кровь. -- Больно. Очень больно. -- Господи, Томми, прости меня. Я не хотел. Толкать его. Мы просто валяли дурака. Я не думал, что Томми оступится и упадет. Я не знал, что на дне ямы что-то есть. Строительная площадка. Летний вечер. Два брата пришли сюда поиграть. -- Очень больно. -- Томми! -- Уже совсем не больно. -- Томми! Столько крови. Бьюкенену было тогда пятнадцать лет. Все еще находясь в кататоническом трансе, неподвижно и прямо сидя на диване и глядя в темноту, Бьюкенен чувствовал, будто часть его сознания поднимает руки, пытаясь отогнать это ужасное воспоминание. Ему было холодно, но на лбу выступили бусинки пота. Это уж слишком, подумал он. Он не вспоминал таких подробностей с тех самых дней и ночей перед похоронами Томми, с того невыносимого лета, которое за этим последовало, с того омраченного чувством вины и казавшегося бесконечным времени года, времени печали, которое все-таки кончилось, когда... Сознание Бьюкенена заметалось в поисках убежища, где оно могло бы спастись от обжигающих болью воспоминаний о крови Томми у него на одежде, о железном пруте, торчащем у Томми из груди. -- Во всем виноват я. -- Нет, ведь ты не нарочно, -- возражала мать Бьюкенена. -- Я убил его. -- Это был несчастный случай, -- сказала мать. Но Бьюкенен не поверил ей. Он был убежден, что сошел бы с ума, если бы не нашел средства оградить себя от собственного сознания. Ответ оказался на удивление простым и потрясающе очевидным. Нужно стать кем-то другим. Диссоциативный тип личности. Он стал воображать себя в роли спортивных кумиров и звезд рок-музыки, представлять себя в образе тех актеров кино и телевидения, которых обожал. Он вдруг пристрастился к чтению романов, в мир которых он мог сбежать от действительности и стать тем героем, с которым жаждал отождествить себя. В школе той осенью он открыл для себя драматический клуб, подсознательно стремясь совершенствоваться в навыках, необходимых ему для поддержания тех охранительных личин, под которыми он собирался прятаться, тех персонажей, которые позволят ему убежать от самого себя. Потом, после окончания школы, желая то ли самоутвердиться, то ли наказать себя, то ли поиграть со смертью, он поступил на военную службу, но не куда попало, а в войска особого назначения. Этим названием было все сказано. Он хотел быть особым. Он хотел пожертвовать собой, искупить вину. И еще одно: если он увидит достаточно много смертей, то, может быть, та одна смерть перестанет преследовать его. Как сказал тогда человек, называвший себя Аланом, в подразделении специальных операций обучавшие Бьюкенена инструкторы быстро сообразили, какое сокровище приплыло к ним в руки, когда компьютер при поиске остановил свой выбор на Бьюкенене. Они получали человека, который неистово жаждал носить личину, быть кем-то другим. Агента, который не только не устанет, а напротив, будет чувствовать себя распрекрасно, работая в условиях глубокой секретности в течение долгого времени. А теперь с него срывают его спасительные доспехи, отбирают у него щиты, обнажают его вину, из-за которой он был вынужден стать агентом и которую ему удалось подавить. Бьюкенен? Кто такой, черт возьми, этот Бьюкенен? Он понимал, что за человек был Джим Кроуфорд. Или Эд Поттер. Или Виктор Грант. Да и все остальные. Для каждого из них он сочинил подробную прошлую жизнь. Некоторые из его персонажей были благословенны и счастливы (в случае Ричарда Даны это следовало понимать буквально, так как Дана верил, что на него, рожденного вновь христианином, снизошла Божья благодать). Другие были чем-то обременены (жена Эда Поттера развелась с ним, чтобы выйти замуж за человека, который зарабатывал больше денег). Бьюкенен знал, как каждый из них одевался (Роберт Чемберс предпочитал официальность и всегда был в костюме и при галстуке). Он знал, какая музыка нравилась каждому из них (Питер Слоун обожал кантри-вестерн), и какая еда (Джим Кроуфорд ненавидел цветную капусту), и какой тип женщин (Виктору Гранту нравились брюнетки), и какие кинофильмы (Брайан Макдоналд мог бы смотреть "Песни под дождем" хоть каждый вечер, всю неделю), и... Кто такой, черт побери, этот Бьюкенен? Примечательно, что и сам Бьюкенен, и его кураторы даже мысленно всегда пользовались лишь его фамилией. Это звучало беспристрастно. Объективно. За восемь лет, сыграв роли сотен человек -- нет, правильно будет сказать, побыв сотнями человек, -- Бьюкенен абсолютно не знал, как сыграть роль самого себя. Каковы особенности его речи? Есть ли отличная от других походка? Какую одежду, еду, музыку и так далее он предпочитает? Исповедует ли какую-нибудь религию? Есть ли у него хобби? Любимые города? Что для него естественно? Черт, он так давно не был Бьюкененом, что просто забыл, кто такой Бьюкенен. Он не хотел знать, кто такой Бьюкенен. Притча об осле между двумя охапками сена точно описывала его ситуацию. Он попал в промежуток между личностью Виктора Гранта, который был мертв, и личностью Дона Колтона, которая не была сформирована. Лишившись всех точек опоры, оставшись без малейшей зацепки, способной облегчить ему выбор -- кем быть, он был просто парализован. Но охранительные инстинкты все-таки привели в действие систему самообороны. Сидя неподвижно в тихой темной комнате, он услышал шум, царапанье ключа в замке входной двери. Одна часть его сознания дала ему толчок. Его тело уже не было холодным и онемевшим. Ступор покинул его под напором адреналина. Скрипнула дверная ручка. Когда кто-то находившийся в наружном коридоре медленно открыл дверь и резкий свет оттуда проник в квартиру, Бьюкенена на диване уже не было. Он быстро проскользнул налево и скрылся в темноте спальни. Он услышал щелчок выключателя и отступил еще дальше в спальню, когда в жилой комнате вспыхнул свет. Он услышал мягкий, глухой стук, когда тихо закрыли дверь. Послышалось легкое шуршание чьих-то осторожных шагов по ковру. Он напрягся. -- Бьюкенен? -- Голос был ему знаком. Он принадлежал человеку, называвшему себя Аланом. Но голос звучал настороженно, тревожно. -- Бьюкенен? Испытывая беспокойство, Бьюкенен не хотел отзываться на это имя. Но все-таки вышел немного вперед, чтобы его могли увидеть в полутьме спальни. Алан обернулся. Выражение его лица представляло собой смесь озабоченности и удивления. -- Вы принципиально против того, чтобы стучать? -- спросил Бьюкенен. -- Ну... -- Алан неловко потер правую руку о свой пиджак спортивного покроя в коричневую клетку. -- Я подумал, что вы, может быть, спите, и... -- И поэтому решили здесь тихонько посидеть, пока я не проснусь? -- Нет, -- ответил Алан. -- Г-м-м, не совсем так. -- А что же будет совсем так? Обычно этот человек был настолько уверен в себе, что его манера поведения граничила с бесцеремонностью. Сейчас же он вел себя совершенно необычно. Что происходит? -- Я просто подумал, что надо заглянуть к вам и проверить, все ли с вами в порядке. -- Ну а почему со мной не должно быть все в порядке? -- Видите ли, тогда в машине вы были расстроены, и... -- И что же? -- Ничего. Я просто... Наверно, я ошибся. Бьюкенен вышел из темной спальни. Подходя к Алану, он заметил, что тот украдкой бросил опасливый взгляд на потолок в дальнем правом углу комнаты. Вот оно что, подумал Бьюкенен. Значит, он здесь под колпаком, причем его не только подслушивают. За ним еще и подсматривают скрытыми камерами. С игольчатыми объективами. Вчера, приехав сюда, Бьюкенен почувствовал облегчение от того, что достиг наконец спокойной гавани. У него не было оснований подозревать своих кураторов в каких-либо нехороших замыслах, а значит, не было и причины проверять квартиру на присутствие "жучков". Позднее, после разговора с Аланом, он был взволнован, поглощен мыслями об открытке, дошедшей до него, словно неожиданный отголосок одной из его прежних жизней, хотя с тех пор прошло уже шесть лет. Ему и в голову не пришло проверять квартиру. Да и какой смысл был бы делать это? Кроме человека, называвшего себя Аланом, ему не с кем было говорить, а значит, и спрятанным микрофонам нечего было подслушивать. Но видеонаблюдение -- это уже другое дело. Намного более серьезное, думал Бьюкенен. Что-то во мне пугает их, причем в такой степени, что они хотят следить за мной не спуская глаз. Но что это может быть? Что может их пугать? Для начала это может быть мое пребывание в катато-ническом трансе всю вторую половину дня и часть вечера. Должно быть, я до смерти напугал тех, кто ведет наблюдение. Они послали Алана узнать, не поехала ли у меня крыша. Чего стоит одно то, как Алан все время щупает свой пиджак. После того как я утром прижал ему руку, он, должно быть, пытается определить, сильно ли я возбужден и не придется ли ему пригрозить мне оружием. А в это время камеры передают каждое мое движение. Но Алан не хочет, чтобы я об этом знал. Бьюкенен почувствовал себя раскованным. Пришло ощущение того, что он на сцене, а с ним и стимул, который был ему нужен, чтобы сыграть роль самого себя. -- Я постучал, -- продолжал свои объяснения Алан. -- Наверно, вы не слышали. А так как вы не должны были уходить из квартиры, я подумал, не случилось ли чего с вами. -- Сейчас, когда Алан придумал правдоподобную версию, он уже не так сильно нервничал. К нему явно возвращалась его обычная уверенность в себе. -- И эта рана у вас на голове. Вдруг вы еще раз ударились? Вдруг поскользнулись, когда мылись под душем, да мало ли что? Вот я и решил войти и проверить. Я часто принимаю здесь доклады агентов, поэтому у меня всегда при себе ключ. -- Наверно, я должен чувствовать себя польщенным, что вы так меня опекаете. -- А с вами не так-то легко найти общий язык. -- Алан потер правый локоть. -- Но я делаю свое дело и забочусь о вверенных мне людях. -- Послушайте, -- сказал Бьюкенен. -- За то, что случилось в машине сегодня утром... простите меня. Алан пожал плечами. -- Столько всего происходит. Наверно, мне нелегко будет научиться жить, ни испытывая больше давления. Алан снова пожал плечами. -- Это можно понять. Иногда агент продолжает чувствовать давление даже тогда, когда его уже нет. -- Кстати, о давлении... -- Что? -- О давлении. Бьюкенен ощутил его в низу живота. Он показал на ванную, вошел внутрь, закрыл дверь и опорожнил свой мочевой пузырь. Он полагал, что в ванной, как и в других комнатах квартиры, тоже запрятана куда-нибудь в стену камера. Но ему было безразлично, следит ли за н