и довольно слабого сопротивления она призналась, что ее муж в данный момент находится в дальней поездке (из чего я заключил, что никакого мужа у нее вообще не было, что Крейн -- это фамилия, под которой она живет, и что категорический отказ Кэтрин и ее матери дать домашний адрес объяснялся причинами куда менее благовидными, чем боязнь семейного скандала) и посему она свободна и может со мной пообедать. Мы перебрались в кафе "Ройял" ("Ах, такое изысканное заведение -- там можно встретить писателей и актеров!") и ели тушеную баранину по-ирландски; потом перешли то ли в кафе "Лион", то ли еще куда и там пили кофе и завершили свой день в холле "Камберленда", то есть именно там, куда Кэтрин ни за что не желала прийти ко мне утром. Она уже порядочно выпила, ее чувствительность и ее простонародный выговор решительно о себе заявили, и я могу без ложной мужской скромности утверждать: пожелай я посягнуть на ее добродетель, я встретил бы очень слабый отпор. Но добродетель (или то, что от нее осталось) миссис Крейн-Вильсон меня совершенно не интересовала; меня интересовали ее воспоминания, относящиеся к героической поре 1943-- 1945 годов, и эти воспоминания я попытаюсь сейчас воспроизвести. Чтобы понять, каким образом Кэтрин и Пат, девушки столь разные, могли подружиться, наверно, нужно было бы вспомнить атмосферу, в которой жил Лондон в те годы. Но сам я провел войну на Тихом океане и могу высказывать на этот счет лишь гипотезы. Повествование миссис Крейн было довольно сбивчивым и невнятным, и она, разумеется, излагала лишь свою собственную точку зрения. Было вполне естественно, что такую девушку, как Кэтрин Вильсон, могло привести в восторг знакомство с "порядочными людьми", но куда менее было естественным (так по крайней мере я считал до последнего времени, но теперь мое мнение на этот счет начинает меняться), чтобы Пат могло чем-то привлечь общество мисс Вильсон и ее дружков... Они познакомились в конце 1943 года, в самый тяжелый период войны, на квартире одного члена парламента, лейбориста, чье имя Кэтрин категорически отказалась мне назвать, ссылаясь на то, что он до сих пор входит в палату общин и ей ни за что на свете не хотелось бы причинять ему неприятности. Квартира принадлежала члену парламента, но вечеринку устраивал его сын, юный франт, который, вместо того чтобы, как большинство его сверстников, сбрасывать бомбы на Германию, предпочел, числясь чиновником какого-то министерства, отсиживаться в Лондоне и кутить на папенькины деньги. Вообще, судя по рассказам Кэтрин Вильсон, в Лондоне в ту пору многие юнцы предавались кутежам; нравы "золотой молодежи" в изображении Кэтрин мне живо напомнили страницы "Мерзкой плоти" Ивлина Во. Насколько я мог догадаться, родители Кэтрин были мелкими лавочниками из Уайтчепела. Смазливая девчонка довольно рано стала обращать на себя пристальное внимание джентльменов, чьи намерения далеко не всегда отличались чистотой и невинностью; прибегая к обычному в таких случаях красноречию, эти господа в конце концов убедили ее в том, что она создана для театра. Семнадцати лет Кэтрин решила вступить на стезю искусства; благодаря своей энергии (и, разумеется, покровительству некоторых особ) она вскоре получила место статистки в Ковент-Гарден, а потом и несколько маленьких ролей в разных театрах Хеймаркета. Там и открыл ее сын лейбористского члена парламента, и она стала душой вечеринок, которые проходили в доме почтенного политического деятеля на Кэрзон-стрит между полуночью и четырьмя утра, о чем законный владелец квартиры, разумеется, не подозревал. Эти вечеринки (мне больно об этом писать, поскольку в них участвовала Пат, но рассказ миссис Крейн не оставлял на сей счет никаких сомнений) чаще всего перерастали в настоящие оргии: много пили, много смеялись, а когда начинали завывать сирены воздушной тревоги, в убежище никто не спускался; гасили свет, и наступала тишина, -- "тишина, прерываемая вздохами", как безжалостно уточнила Кэтрин. Публика на этих сборищах была самая разношерстная -- сынки из богатых семей, по болезни, действительной или мнимой, освобожденные от воинской службы; спекулянты с черного рынка (об этих вещах Кэтрин говорила намеками), актеры, писатели, а также субъекты, чье социальное положение миссис Крейн затруднялась определить. Шла война; у всех этих людей было чувство, что жить осталось недолго и моральными нормами можно пренебречь. Каким образом Пат проникла в эту среду? Кэтрин не смогла мне этого объяснить. Роз всегда мне говорила, что Пат всю войну работала сестрой милосердия в военных госпиталях и если она неохотно рассказывает об этом периоде своей жизни, то делает это только из скромности, потому что она вела себя как настоящая героиня. -- Может быть, Патриция и была раньше медсестрой, -- сказала мне Кэтрин Вильсон, -- но, когда Тед впервые привел ее на Кэрзон-стрит, она уже в госпитале не работала. Кто такой был Тед? Его фамилии Кэтрин не знала, все звали его просто Тед; кажется, он был сын лорда или что-то в этом роде. Тед был безумно влюблен в Пат и не скрывал этого. -- А она? -- спросил я с фальшивой непринужденностью. -- Отвечала ли она ему взаимностью? -- Плевать она на него хотела! -- незамедлительно откликнулась Кэтрин. -- Она мне прямо сказала. Она знала, что Тед на ней никогда не женится. Значит, Пат была способна на мелкий корыстный расчет? Этому я поверить не мог. Миссис Крейн что-то напутала. -- Впрочем, -- продолжала она, -- это тянулась недолго: Тед был в отпуске после ранения; в начале сорок четвертого он вернулся в свою часть, и, кажется, вскоре его убили. Но за это время Пат успела с нами сдружиться. "С нами" -- это значит с Бобом (сыном лейбористского члена парламента), с его друзьями Фредом и Рут, с актером Гарри Монтегю... В общем, славная была компания... Кто еще в нее входил?.. Ах, да, конечно, еще Гарольд Рихтер. Кэтрин впервые упомянула это имя. Я притворился, что меня оно тоже не очень интересует. -- Гарольд Рихтер? Кто же он такой? -- Очень странный тип, -- отвечала Кэтрин. -- Понятия не имею, как он попал на Кэрзон-стрит. Кажется, Боб был с ним знаком еще до встречи со мной. Рихтер был старше нас, ему было уже под сорок. Лысеющий блондин, высокий и стройный... очень импозантный и с большим обаянием. Патриция была от него без ума. Ах, извините! -- спохватилась Кэтрин. -- Я не это хотела сказать. Просто Рихтер за ней ухаживал... и ей это нравилось... Словом, вы меня понимаете... Конечно, я понимал... я слишком хорошо ее понимал. Как я уже говорил, Том, в то утро я встал в боевом настроении и бодро пошел на войну; но сейчас я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. Под каким бы соусом Кэтрин ни пыталась мне все это подать, ясно было одно: Пат не только утаила от меня важный эпизод своей жизни, не только водила в то время компанию с сомнительными людьми -- у нее еще был флирт с весьма подозрительным типом, и флирт этот, очевидно, зашел довольно далеко. Мне было мучительно больно слушать об этих вещах. Но я решил испить свою чашу до дна и попросил Кэтрин продолжать. Понемногу теплая компания стала распадаться -- сказались бомбежки, лишения, нехватка продуктов. К тому же отец Боба узнал наконец, какую жизнь ведет его сын; по этому поводу был даже весьма ядовитый запрос в палате общин; папаша перестал давать Бобу деньги и выгнал его с Кэрзон-стрит. -- Я снова вернулась в театр, -- сказала Кэтрин, -- мы сняли небольшую квартирку на Эджвер-Роуд... ту самую, где до сих пор живет моя мать. Но Рихтер по-прежнему приглашал нас, и раза три в неделю мы обедали вчетвером -- Патриция, Рихтер, Боб и я. Платил всегда Рихтер; не знаю, где он брал деньги. Собирались в одном маленьком и очень симпатичном баре, но только уж слишком это было далеко, сами посудите: в Ричмонде! Чудное местечко, и люди там попадались чудные. Этот Рихтер там жил. -- Как назывался бар? -- спросил я. -- "Фазан". Общий зал был там самый заурядный, обыкновенная забегаловка, но в задней комнате, в маленькой гостиной, было очень симпатично -- мягкий свет, музыка; мы долго танцевали, и даже когда заведение закрывалось, нам разрешали еще посидеть. У Рихтера на втором этаже была комната. Говорили, что в "Фазане" был еще зал, где играли в карты, но сама я этого не видела... Да, странный был тип этот Рихтер. Одевался всегда с иголочки, потрясающие галстуки, туфли крокодиловой кожи -- и это в то время, когда простую-то кожу нельзя было достать. Болтали, что он немец и занимается шпионажем, но я уверена, что все это неправда. Может, он и в самом деле был по происхождению немец, но подданство имел британское, и насчет шпионажа тоже все вранье. Иначе бы он так легко не отделался. После той аварии он всего шесть месяцев получил... -- После какой аварии? -- спросил я, изображая удивление. -- Как, вы не знаете? Весной сорок пятого года -- точнее я уже и не помню, наверно, где-то в конце мая или в начале июня, потому что война уже кончилась, -- Рихтер объявил, что он раздобыл машину и теперь нам будет проще добираться до Ричмонда. Нам это показалось чудом; в то время машина была роскошью, о которой и мечтать было нельзя. В самом деле, через несколько дней Рихтер прикатил к нам вместе с Пат в стареньком "бентли", и мы несколько дней шиковали... Вы, наверное, помните, какое тогда всюду царило веселье, сразу после конца войны. Уж и не знаю, откуда бралось шампанское, но оно лилось рекой. Короче говоря, возвращались мы как-то вечером из Ричмонда, все четверо здорово под мухой; Рихтер что-то недоглядел на повороте, машина опрокинулась... Я потеряла сознание. Очнулась в больнице, долго понять не могла, что со мной. Немного погодя в палату ко мне пришел полицейский, он очень был вежлив и помог мне все вспомнить. Он сказал, что "бентли" был украден возле какого-то министерства. Бедный Гарольд лежал в той же больнице, у него нога была в гипсе, и из больницы он сразу попал в тюрьму. Вот как оно все получилось... Мне пришлось давать показания как свидетельнице, Патриции тоже, а Боба его папаша сумел выгородить, его даже не допрашивали. Словом, Рихтер схлопотал шесть месяцев тюрьмы; с тех пор я его больше ни разу не видела; говорили, что нога у него плохо срослась и он остался хромым на всю жизнь. Я и Патрицию, можно сказать, уже больше не видела. Она не была ранена, даже ушибов не получила, не то что я... Вся эта история на нее вроде сильно подействовала; наверно, она связана была с Рихтером теснее, чем хотела в этом признаться, и очень чего-то боялась... Слова Кэтрин Вильсон поразили меня в самое сердце. -- Что вы хотите этим сказать? -- резко спросил я ее. -- Объясните! Она посмотрела на меня с удивлением. -- Чего вы вдруг так обозлились? -- испуганно спросила она, и голос у нее задрожал. -- Я ничего такого не сказала. -- Нет, сказали! Вы сказали, что Патриция была связана с Рихтером теснее, чем хотела в этом признаться. Говоря так, вы что-то имели в виду. Я требую объяснений. Не забывайте, что речь идет о моей жене! Мы сидели в холле "Камберленда", и я не осмеливался кричать, но, если бы я мог, думаю, я схватил бы Кэтрин за руки и начал их выворачивать. Немного помолчав, она пробормотала: -- Если вы поклянетесь, что не будете использовать то, что я вам скажу, я попробую вам объяснить. Разумеется, я поклялся. -- Ну так вот. Рихтера судили через две недели после аварии. В зале суда я встретила Патрицию, мы обменялись несколькими словами, и на этом все кончилось. Потом я пыталась несколько раз до нее дозвониться, но к телефону всегда подходила ее мать; она отвечала, что Пат нету дома, и наконец я поняла, что она не желает меня видеть. Я очень огорчилась, потому что по-настоящему любила Патрицию, но потом примирилась. У меня своих забот хватало. После истории с автомашиной Боб меня бросил, в театре дела пошли плохо, мне пришлось уйти. Стала работать продавщицей у Вулворта. Так что, сами понимаете, у меня больше не было случая опять попасть в "Фазан". А потом, в начале сорок шестого, я прочитала в газете, что полиция, наверно, на основании какого-то доноса, произвела в Ричмонде облаву. Выяснилось, что в "Фазане" были не только игорный дом и не только штаб-квартира спекулянтов с черного рынка, но, главное -- тут Кэтрин стыдливо потупилась, -- там был дом терпимости. А еще в газете говорилось, что там нашли целый склад опиума и кокаина... Как в шанхайских притонах... Не знаю, конечно, насколько все это было правдой, но разразился страшный скандал, потому что в "Фазане" бывали люди из высшего общества; прошел даже слух, что в день облавы там оказался герцог Эдинбургский (которого тогда звали еще Филиппом Маунтбэттеном). Правда, лично я его никогда не видела, хотя ужинала там не меньше пятидесяти раз... "Фазан", конечно, закрыли, владельцев арестовали, и много народу оказалось скомпрометированным. Я, разумеется, сразу подумала о Рихтере и Пат, но не знала, у кого о них справиться. Лишь через несколько недель Гарри Монтегю рассказал мне, что Патриция вышла замуж и уехала в Соединенные Штаты. А Рихтеру повезло: за две недели до облавы он вышел из тюрьмы и сразу же смылся из Англии, так что полиции не удалось его схватить. Впрочем, историю с "Фазаном" поспешили замять: огласка задела бы рикошетом слишком многих людей... Владельцев отпустили, взяли с них большой штраф, на чем дело и закончилось. Я слышала, они снова открыли бар, но теперь-то уж поумнели, голыми руками их не возьмешь. Наступило молчание, и у меня не хватало духу нарушить его. Каждое слово Кэтрин Вильсон причиняло мне боль, мучительную боль, но ее рассказ мог навести меня на след. Никогда в жизни не мог бы я предположить, что моя жена замешана в такой грязной истории; но все же лучше было знать правду, даже столь неприглядную, чем сражаться с ветряными мельницами, а я только этим и занимался все последние дни. Кэтрин опять заговорила, но, казалось, теперь она не замечает моего присутствия и перебирает воспоминания ради собственного удовольствия. -- Монтегю сказал мне еще одну вещь, в которую мне как-то не хочется верить. Он встретил Фреда, бывшего приятеля Рихтера. Фред тогда только вернулся из Парижа, где виделся с Гарольдом, и Гарольд во всем винил Патрицию, он говорил, что она обвела его вокруг пальца, что она виновница всех его бед... Он даже утверждал, -- Кэтрин понизила голос, -- что именно Пат известила полицию обо всех делах, которые творились в "Фазане"... Но я всегда отказывалась этому верить. Я очень любила Пат; она сразу же понравилась мне, и не только потому, что была красивая и воспитанная, но еще и потому, что она очень умная была, а это такая редкость, чтобы женщина была умная. И характер у нее был приятный: за полтора года мы ни разу с ней не поссорились. Вот с мужчинами она была слишком жестока, это правда; Тед, бедняга, здорово от нее натерпелся. Ну а Рихтер мне никогда не нравился... Но доносить на него за это в полицию... И не на него одного, а на десятки людей... Нет, Пат на это была не способна. А Рихтер твердил, что это именно она. И он вроде поклялся ей рано или поздно отомстить. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Может, я был неправ, что так и не рассказал тебе обо всем этом? Ты наверняка дал бы мне умный совет, возможно, и просветил бы меня насчет Кэтрин Вильсон, помог бы мне избежать многих ошибок и многих оплошностей. Но пойми меня, Том. Рассказ этой женщины выставлял Пат в таком неприглядном свете; мне самому стоило большого труда все это переварить, мое существо восставало против этого нового, навязанного мне облика Пат. Мог ли я, Том, вынести мысль, что и ты увидишь ее такою?.. Но все же, когда я распрощался с Кэтрин Крейн, первым моим побуждением было позвонить тебе. Ты был мне необходим, мне нужно было, чтобы кто- то ободрил меня, мне надо было с кем-то все обсудить, чтобы установить, что в этом ужасном рассказе правда и что ложь. Я позвонил тебе, Том, но мне сказали, что ты еще не вернулся. И я поневоле остался один и опять погрузился в свои невеселые мысли. Я понимал, что рассказ Кэтрин нельзя считать сплошным нагромождением вымысла. Слишком уж многое в нем выглядело вполне достоверно. Да и зачем было ей придумывать такую кучу событий, которые отнюдь не служили к ее чести. Конечно, в ее повествование могли вкрасться и какие-нибудь неточности, кое-что она могла неправильно истолковать, а кое о чем просто забыть... Но в целом все казалось достаточно убедительным. И мне предстояло свыкнуться с этой мыслью... Как же я должен был теперь поступать? До сих пор я смотрел на жену как на свою собственность, как на существо, которое принадлежит мне безраздельно и о котором я все, абсолютно все знаю. Даже ее исчезновение, даже те странные обстоятельства, которыми оно сопровождалось, не заставили меня изменить своего мнения. А теперь я все должен был переоценить, переосмыслить, пересмотреть. Патриция оказалась совсем не такой женщиной, какой она мне представлялась прежде. Но означало ли это, что я перестану ее любить? Какая чушь! Да, я считал ее непогрешимой, возвышенной, чистой. Приходилось признать, что я ошибался; до встречи со мной она изведала сомнения, соблазны, быть может, любовь... Но благодаря всем этим открытиям, пока еще довольно туманным, я начинал понимать и другое: та, которую я всегда считал такой сильной, на самом деле была растерянна и слаба... Она была беззащитной, ее могли больно обидеть, и вот она в самом деле попала в руки бесчестных, бессовестных, готовых на всякую подлость людей. И что же, неужели я брошу ее в такую минуту? Нет и нет, тысячу раз нет! Именно сейчас, больше чем когда бы то ни было, я должен, обязан ее защитить, я должен ринуться ей на помощь. И я понял внезапно, что моя любовь к Пат не только не пострадала от всего того, что я про нее узнал, но, напротив, стала еще сильнее; моя любовь вышла из испытания окрепшей и возмужавшей; не благоговейное восхищение, не эгоистическую страсть -- теперь я испытывал к жене великую, полную сострадания нежность. О, если бы только удалось мне ее спасти! Я не сказал бы ей ни слова упрека, я вообще не стал бы ей говорить, что мне известно ее прошлое; я сделал бы все, что в моих силах, чтобы лучше понять ее, чтобы стереть все следы этого мрачного прошлого, если они остались в ее душе... И тогда я решил не говорить тебе, Том, да и вообще никому про то, что узнал от миссис Крейн. Если Пат сама мне обо всем не рассказала, значит, ей были мучительны эти воспоминания, и она не хотела их больше касаться... Правда, расследование, которым занялся Мэрфи, может кое- что из этих фактов обнаружить, но будет лучше, если я по-прежнему стану их скрывать. Пат было бы неприятно, если бы она узнала, что я о чем-то проведал, да еще поделился с тобой... Однако не стоило бросаться в другую крайность. В том, что наговорила миссис Крейн, имелись некоторые сведения, которые могли оказаться полезными в наших розысках. Не следовало ли сообщить их сэру Джону Мэрфи? Так сидел я наедине со своими мыслями в холле "Камберленда", потягивая очередную рюмку виски и не обращая внимания на снующих вокруг людей. В углу стоял включенный телевизор, но никто на него не смотрел; передавали спортивные новости, и я время от времени рассеянно поглядывал на экран, где мелькали кадры игравшегося накануне матча. Меня самого удивляли то спокойствие, та, я бы сказал, эйфория, в которой я пребывал и которой, признаюсь, во многом был обязан выпитому спиртному. Подумать только, всего лишь сутки назад я находился на грани самоубийства, мне было невыносимо присутствие всех этих окружающих меня мужчин и женщин! А сегодня, когда я узнал удручающие факты про женщину, которую любил больше всего на свете, -- сегодня я безмятежно сижу в своем кресле и спокойно раздумываю, сообщать ли чиновнику Скотланд-Ярда новые данные, касающиеся моей жены! И тут я испытал настоящий шок. Я вдруг увидел ее. Увидел Пат, свою жену. Казалось, она была рядом, со своей улыбкой, с развевающимися на ветру волосами, с гордо поднятой головой... Она была прямо передо мной на экране телевизора, и диктор говорил: -- На портрете, что вы сейчас видите, изображена Патриция Тейлор, которая пропала в пятницу шестнадцатого сентября, сразу после того, как приземлилась в лондонском аэропорту. Постоянное местожительство -- Милуоки, штат Висконсин, Соединенные Штаты. Всех, кто видел миссис Тейлор в этот день или позже, просим обратиться в Скотланд-Ярд, в отдел пропавших без вести. Я едва не закричал. Но ведь появление Пат на экране было вполне естественно. Разве Мэрфи не предупредил меня, что собирается прибегнуть к помощи телевидения? И разве не ту самую фотографию, которую я передал вчера Мэрфи, видел я сейчас на экране? Да, все так и было, но произошло волшебство, и с экрана смотрела на меня другая, новая Пат. Не моя жена, а женщина, пропавшая без вести. Патриция становилась достоянием публики. Когда первое потрясение прошло, я отметил, что этот глас Скотланд-Ярда бесследно растворился в смутном гостиничном гуле. Кроме меня, никто из этой сотни стоявших, болтавших, ходивших взад и вперед по холлу людей не внял призыву, который являл собою мою собственную, многократно усиленную динамиками тоску... Неужто так было везде? Неужели все усилия Мэрфи ни к чему не приведут? Я опять подумал о тех сведениях, которые только что получил от миссис Крейн. Правда, сведения касались давних времен; Кэтрин Крейн давно потеряла следы этих людей. И все-таки можно было попробовать их разыскать и, если они причастны к исчезновению моей жены, заставить заговорить... Из довольно сбивчивого рассказа бывшей мисс Вильсон я все же кое-что извлек, и в первую очередь -- адрес подпольного бара "Фазан". К этому бару как будто сходились многие важные нити, с ним была связана пресловутая история с автомобилем "бентли"... Во мне все больше крепло убеждение, что Пат стала жертвой Гарольда Рихтера, а единственной для меня возможностью найти этого человека было справиться о нем в "Фазане"... Решение созрело мгновенно. Я ничего не скажу Мэрфи об этом смутном эпизоде биографии Пат, не скажу, во всяком случае, до тех пор, пока меня не принудят к этому чрезвычайные обстоятельства. Завтра я сам отправлюсь в "Фазан" и расспрошу там людей. Если им что-нибудь известно, я найду способ заставить их заговорить, какой бы опасностью это мне ни грозило. А если они ничего не знают, то и риска никакого не будет. Поэтому я мечтал теперь об одном -- о смертельной опасности. Ибо это непреложно свидетельствовало бы о том, что я на верном пути. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Во вторник под вечер я поехал в "Фазан". Помнишь, Том, мы в тот день пообедали с тобою вдвоем. С присущим тебе остроумием ты рассказывал за обедом, как провел уик-энд, и я, слушая тебя, мысленно переносился в этот особый замкнутый мир снобов, который всегда внушал мне ужас и в то же время смутное желание проникнуть туда... Я так заслушался твоих рассказов, что на какие-то полчаса даже забыл обо всех своих горестях. Это ли не лучшая служба, какую ты мог мне тогда сослужить... Как я и решил накануне, я ни слова тебе не сказал ни про свою встречу с Кэтрин Крейн, ни про все то, что мне удалось от нее узнать. Мы расстались с тобой в пять часов; пивные и бары открываются в шесть, у меня был впереди еще целый час. Я сел в метро и отправился в Ричмонд. Расстояние неблизкое, но я не скучал. Мной овладело какое-то странное возбуждение; как ни тонка была ниточка, связывавшая Пат с этим баром, мне казалось, что я приближаюсь к моей жене... Станция метро "Ричмонд" расположена на полпути между ричмондским парком и садами Кью. Довольно странный уголок: застроенный в начале девятнадцатого века, а потом заброшенный и запущенный, он сохранял еще некоторые следы былой элегантности, но был при этом поразительно мрачен; казалось, ты не в Лондоне, а в одном из тех провинциальных городишек, которые столь методично обследовал в свое время мистер Пиквик. В надвигающихся сумерках я различал серые пятна деревьев Кью. Зачем я сюда приехал? Где, в каком кривом переулке затаился этот проклятый бар? А если Кэтрин солгала, если "Фазана" давно уже не существует? А быть может, его и вообще никогда не было? Я обратился к продавщице газет, сидевшей в киоске. Она сердито проворчала, что сроду не слышала такого названия. Я вышел из метро и побрел наугад. Не пройдя и ста метров, я понял, что заблудился. На мое счастье, навстречу попался прохожий; он любезно сообщил мне, что если я пойду прямо, то выйду на Кью-Роуд, то есть в сторону Лондона; а если пойти в обратном направлении, то минут через пять можно выйти к Темзе, пройти через Ричмондский мост, а там уж рукой подать до Твикнгема. Заведение под названием "Фазан"? Нет, он никогда про такое не слышал, а вообще-то, если идти в сторону Темзы, тут на каждом шагу попадаются бары. Я поблагодарил его и, повернув назад, направился к мосту. Через десять минут я дошел до реки. В воде отражались последние лучи осеннего солнца. Я не увидел ничего, что можно было бы принять за ресторан или бар. Спросил еще одного прохожего и получил все тот же ответ: ни про какой "Фазан" он и слыхом не слыхивал. Но он показал мне на какое-то заведение, расположенное невдалеке от моста, нечто вроде постоялого двора, которое я сперва не заметил, и я решил зайти туда и выпить пива. Где, как не в баре, проще всего разузнать про другой бар? Мой расчет оправдался. Женщина, которая нацедила мне кружку пива, ничего про "Фазан" не знала, но один из клиентов, дремавший в углу таксист, встрепенулся и уверенно сообщил, что если пойти отсюда направо, потом еще раз свернуть направо, а потом разочек налево, то я прямо упрусь в свое счастье. Напутствуемый этими наставлениями, я вышел наружу и незамедлительно заблудился в глухом лабиринте улочек; совсем стемнело, и я уже отчаялся не только найти заветный бар, но вообще когда-нибудь вернуться в Лондон, как вдруг едва не расшиб себе лоб о какую-то железную штуковину; при ближайшем рассмотрении она оказалась кованой вывеской, на которой было изображено некое подобие птицы. Это было именно то, что я искал. Небольшой кокетливый домик, в нижних окнах разноцветные витражи... Я поднялся по двум ступенькам крыльца и толкнул дверь. Кэтрин была права, обстановка скорее напоминала "обыкновенную забегаловку", чем излюбленное пристанище герцога Эдинбургского. Простая некрашеная стойка, грубо сколоченные деревенские столы без скатертей, голые стены. Но, приглядевшись внимательнее, я понял, что простота эта была не так уж проста. Мягкий, спокойный свет, на деревянных столах старинные бутылки, служащие подсвечниками, в нескольких -- зажженные свечи. Расположенная над баром галерея, куда вели маленькая винтовая лестница, еще больше усиливала впечатление старины. Позади стойки из небольшого радиоприемника, а может быть, из проигрывателя доносились приглушенные звуки старых шотландских мелодий. В зале никого не было, и я сначала подумал, что и за стойкой никого нет, но потом разглядел силуэт молодой женщины; в ожидании клиентов она перелистывала иллюстрированный журнал. Я взобрался на бочку, служившую табуретом, и спросил порцию виски. Барменша подняла ко мне хорошенькое, но довольно сердитое личико, осведомилась, какой марки виски я желаю, налила мне порцию и опять уткнулась в журнал. Пора было приступать к делу. Я кашлянул, чтобы привлечь ее внимание, и спросил без обиняков: -- Давно существует это заведение? Она подозрительно на меня посмотрела. -- Оно -- самое старое в Ричмонде... Как же так получается, что вы явились в бар, о котором никогда и не слышали? Начало было неудачным. Я действительно дал маху: улица пустынная, лежит в стороне от больших дорог; прийти сюда мог либо завсегдатай, либо человек, привлеченный репутацией этого заведения... Надо было поскорее менять тему. -- Не согласитесь ли вы что-нибудь со мной выпить? -- спросил я со всей галантностью, на какую был способен. Девушка пристально посмотрела на меня, потом быстро оглянулась на дверь за своей спиной -- очевидно, там была кухня. -- Вообще-то хозяин этого не любит. Но сейчас его нет, и если вам так хочется... Неожиданный успех. Она налила себе немного джина и подняла бокал до уровня глаз: -- За ваше здоровье. -- За здоровье королевы, -- осмотрительно предложил я. Она еще раз внимательно на меня посмотрела. -- Вы случаем не американец? Как всегда меня выдал мой проклятый акцент. Отпираться было бессмысленно. -- От вас ничего не скроешь, милое дитя. Но надеюсь, вы не откажете мне в праве поднять тост за вашу очаровательную королеву! Она пожала плечами, словно хотела сказать: "По мне, так не стоит разводить все эти церемонии". Это была пухлая блондинка с мордочкой пекинеса, которая с появлением на экранах Одри Хепберн сделалась эталоном женской красоты. Уверенный взгляд, выразительный рот... Если эта девушка сидит в "Фазане", значит, есть в этом для нее какой-то интерес, иначе при такой внешности странно было бы гнить в этой дыре. А если есть у нее свой интерес, значит, она должна знать целую кучу интересных вещей. -- Вы давно здесь работаете? -- Уж больно много вы хотите знать! -- отвечала она, но в ее голосе уже не было прежней враждебности. С умными людьми лучше всего играть в открытую. -- Да, -- заявил я, -- я хочу знать довольно много. И если бы вы мне помогли... Я опять допустил оплошность. Лицо у девушки закрылось, как дневной цветок с наступлением темноты. -- Полиция? -- спросила она, злобно скривив рот. Но по моему лицу тут же поняла, что ошиблась. -- Тогда к чему столько вопросов? -- продолжала она, держась все так же настороженно. -- Кому-кому, а мне, запомните раз и навсегда, на все это ровным счетом наплевать. Я знать ничего не знаю, и терять мне нечего. Но хозяин терпеть не может всяких там расспросов. Предупреждаю, он выставит вас в два счета. Ничего себе, хорошенькое начало! Самым благоразумным в этой ситуации было бы, конечно, расплатиться и уйти. Но я поклялся самому себе не возвращаться в Лондон с пустыми руками. Слова барменши меня только раззадорили. Если хозяин не любит расспросов, значит, ему есть что скрывать... -- Тогда воспользуемся тем, что хозяина сейчас нет, -- сказал я нагло. -- И прежде всего ответьте еще на один вопрос: как вас зовут? Как-то приятней беседовать, когда знаешь друг друга по имени... Эти слова я сопроводил самой обольстительной улыбкой, и, мне кажется, это подействовало. -- Меня зовут Молли, -- мягко сказала она. -- А вас? Я почему-то соврал. -- Пол, -- объявил я. -- Налейте себе еще стаканчик, Молли! Обычно британские барменши не спрашивают у мужчины, как его имя, и редко называют свое; я поступил по чисто американской привычке, но она?.. Эта девушка явно была очень умна и привыкла иметь дело с самой различной публикой... Теперь, когда я немного ее приручил, следовало быстро идти дальше. -- Вы не ответили на мой вопрос. Вы здесь давно? -- Несколько лет: Она не хотела давать мне никаких козырей. -- Работы много? -- День на день не приходится. Бар работает главным образом вечерами. Кухня в будни обычно закрыта. -- Кухня? Значит, у вас и поесть можно? -- Да. Когда-то здешняя кухня очень славилась. В восемнадцатом веке здесь собирались охотники, потому и название такое -- "Фазан". В то время на месте Кью и Ричмонда были сплошные леса, и до Лондона далеко было. По традиции сюда еще долго любители приезжали, чтобы дичи поесть. А потом пошли ограничения, карточки, о дичи пришлось забыть, а кому охота тащиться в такую даль ради баранины по-ирландски... Кэтрин, однако, рассказывала про обеды с шампанским. Правда, это было в сорок пятом году, еще до облавы. Работала ли уже тогда Молли в "Фазане"? Я побоялся задавать этот вопрос в лоб и предпочел подойти к нему издалека. Я решился на маленькую ложь. -- Я здесь однажды уже был, но что-то не помню, чтобы тогда здесь можно было поесть. Правда, время было такое, сорок пятый год... Молли немедленно разоблачила мою ложь, но я все же получил нужный мне ответ. -- Я здесь тогда еще не работала, но готова об заклад побиться, что вы здесь никогда прежде не бывали, -- сказала она насмешливо. -- Почему вы так решили? -- Если вы хоть чуточку разбираетесь в выражении человеческих лиц, вы сразу, только взглянув на клиента, поймете, знает он заведение или пришел в первый раз. Я видела, как вы вошли. Ясно как божий день, что вы здесь впервые. -- Молли, вы просто замечательная девушка! -- сказал я и от души рассмеялся. -- Ваша взяла. Я действительно здесь впервые. Но я ищу одного человека, который когда-то очень часто сюда наведывался... Как раз в сорок пятом году... -- Кто же это? Может, я смогу вам помочь? Я пошел ва-банк. -- Некто Рихтер. Молли поставила свой стакан на прилавок и посмотрела на меня с неприязнью. -- И вы тоже? -- спросила она. Я так и подпрыгнул на бочке. -- Вы хотите сказать, что еще кто-то... Она насмешливо фыркнула. -- Еще кто-то! Примерно по одному человеку в неделю... Ладно, мне не хотелось бы вести себя с вами как последняя сволочь. Парень вы как будто неплохой и угостили меня... Так что мой вам совет: проваливайте отсюда, пока хозяин не вернулся. Держать язык за зубами вы, как я понимаю, не умеете, и выйдет большой скандал. -- Но почему? -- Потому что хозяин приходит в бешенство, когда ему про Рихтера говорят. Я толком не знаю, что там между ними произошло, меня здесь тогда еще не было, а если у меня и есть на этот счет кое-какие соображения, то вас они не касаются. Я вам так скажу: если этот ваш Рихтер еще жив и если вы когда-нибудь увидите его, скажите, чтобы он лучше сюда не совался, потому что его вышвырнут вон, как крысу. -- А вы не посоветуете, где можно найти Рихтера? -- настаивал я. -- Понятия не имею. Во всяком случае, не здесь. Она опять фыркнула. -- Вы прямо как та женщина, которая на днях... Она вдруг замолкла, и выражение лица у нее совершенно переменилось. Стакан, из которого она пила джин, исчез с прилавка, словно по волшебству; вид у нее теперь опять был неприступный и хмурый. -- Двенадцать шиллингов, -- проговорила она бесстрастно. Я обернулся. В зал вошел толстый мужчина и с ним огромный доберман. Застыв посреди зала, человек и собака вперили в меня угрожающий взгляд. Я чуть не совершил глупость. Меня так и подмывало подойти к хозяину и развязно заговорить о "его друге Рихтере"... Словом, затеять скандал. Как знать? Меня наверняка вышвырнули бы на улицу, но я бы успел, пожалуй, еще кое-что разведать... Однако судьба рассудила по-иному. Дверь отворилась, в бар ворвалась ватага молодых людей. Заговорить с хозяином уже не было возможности. Я опять повернулся к стойке и потребовал виски. Это была пустая трата времени. Я просидел в "Фазане" еще с полчаса, но ничего нового не узнал. Зал постепенно заполнялся. Публика была смешанная, наполовину местная, наполовину пришлая; это были еще не настоящие завсегдатаи (для них, наверно, час был слишком ранний), а та промежуточная клиентура, рассчитывать на которую и с которой считаться вынужден всякий бар. Хозяин с собакой скрылись в дверях, расположенных позади стойки. Молли принялась обслуживать новых клиентов, и я уже не мог с ней заговорить. Впрочем, было совершенно ясно, что она не желает больше со мной разговаривать и не добавит к сказанному ни единого слова. Стиснув зубы, я твердил про себя, что буду сидеть здесь хоть до утра, но непременно обнаружу пусть самую крохотную зацепку; но скоро я почувствовал, что оставаться дольше в этой обстановке и среди этих людей выше моих сил. Около восьми часов я ушел из "Фазана", пообещав себе вернуться сюда или по крайней мере потолковать на сей счет с сэром Мэрфи. Я не выполнил ни того, ни другого. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Если эпизод с "Фазаном" и остался без продолжения, то вышло так лишь потому, что события последующих дней резко увели меня в совершенно другую сторону. Наутро меня разбудил телефон, звонил Джон Мэрфи. -- Мистер Тейлор, -- сказал он своим невозмутимым, тихим голосом. -- У меня для вас новости. Мы передали приметы и фотографию вашей жены по телевидению и через газеты... -- Да, я знаю. -- Так вот, это дало свои результаты. Откликнулись многие. Нам и по телефону звонили, и в отдел ко мне приходили. И все как один уверяют, что видели миссис Тейлор. Большинство этих показаний не выдержало проверки. Они исходят или от людей со слишком богатым воображением, или от тех, кто мечтает любой ценой попасть в газеты, или же от славных кумушек, которым вечно чудится, что они видели в метро принцессу Маргариту. Сами понимаете, мы к этому привыкли и относимся к заявлениям такого рода с сугубой осторожностью. Но двое свидетелей оказались вполне надежными. У меня перехватило дыхание. Двое надежных свидетелей! Мэрфи не тот человек, который станет говорить зря. -- Один из них водитель автобуса, курсирующего на линии Хитроу -- станция Ватерлоо. Честно говоря, сам бы он к нам не пришел, но я послал одного из своих людей с фотографией миссис Тейлор в аэропорт. Он расспросил всех служащих, работавших в тот день, когда ваша жена прибыла в Англию. Контролер на выходе не смог ничего припомнить, а вот шофер автобуса рассказал немало любопытного. Я попросил его прийти ко мне сегодня в десять утра. Не хотели бы вы при сем присутствовать? Не хотел ли я! В кромешном мраке, окружавшем меня все эти две недели, впервые забрезжил слабый свет. -- Второй свидетель, -- продолжал Мэрфи, -- явился к нам по собственному почину. Он увидел фотографию миссис Тейлор в "Дейли миррор" и позвонил к нам вчера вечером. Я пригласил его на четверть одиннадцатого, так что вы сможете встретиться с обоими и выслушать их показания. Это шофер такси, который, насколько я понял, посадил миссис Тейлор в лондонском аэропорту и отвез ее в город. Итак, жду вас к десяти. Всего доброго, мистер Тейлор. Я вскочил с постели и стал одеваться в состоянии крайнего возбуждения. Будь я хоть чуточку поспокойней, я бы, конечно, сообразил, что свидетельства шоферов, видевших Патрицию две недели назад, вряд ли помогут нам немедленно ее отыскать; но я, наверно, потерял всякую способность рассуждать трезво, и нервы у меня здорово сдали. В Скотланд-Ярд я примчался за полчаса до срока. В здание меня впустили, но провели в маленькую приемную, где попросили подождать; нервы мои совсем расшалились. Минут через двадцать за мной зашел коренастый молодой человек с симпатичным, открытым лицом. -- Сержант Бейли, -- представился он. -- Здравствуйте, мистер Тейлор, как поживаете? Мне поручен розыск миссис Тейлор. Думаю, нам теперь предстоит видеться друг с другом довольно часто. Я ответил, что чрезвычайно рад знакомству, но надеюсь при этом, что наши чисто "профессиональные" контакты вряд ли продлятся особенно долго, так как благодаря показаниям свидетелей, обнаруженных сэром Джоном, мы разыщем Пат очень быстро. -- Не следует слишком обольщаться, сэр, -- отвечал Бейли с самой сердечной улыбкой. -- Розыск будет долгим и трудным, можете мне поверить. Мне страшно захотелось дать как следует кулаком по этой радостной физиономии, но я взял себя в руки; на мое счастье, зазвонил телефон. Бейли не торопясь взял трубку. -- Сэр Джон ждет нас, -- объявил он. -- Будьте любезны, следуйте за мной... Мэрфи сидел у себя в кабинете с тем же невозмутимым видом, что и в первую нашу встречу. Напротив него я увидел мужчину с седеющей головой. При нашем появлении он встал. -- Мистер Тейлор, -- сказал начальник отдела, -- позвольте вам представить мистера Эллиса, который работает в системе воздушного флота и является водителем автобуса. Я попросил его оказать нам любезность и повторить в вашем присутствии все то, что он нам уже рассказал. Садитесь, пожалуйста. С тревогой и надеждой вглядывался я в лицо человека, которому посчастливилось видеть Пат и, может быть, разговаривать с ней... Но мистер Эллис был так тускл и бесстрастен, что с тем же успехом я мог бы вглядываться в аэровокзал. -- Итак, -- продолжал Мэрфи, -- вы работали в пятницу шестнадцатого сентября во второй половине дня? -- Да, -- отвечал тот, -- водители автобусов делятся у нас на три бригады. Смена длится восемь часов. Моя бригада работала на линии аэропорт -- Ватерлоо в пятницу шестнадцатого, с четырех часов дня до двенадцати ночи. Пассажиров, прибывших нью-йоркским самолетом, вез в город я. Обычно я не смотрю на пассажиров: надо следить за дорогой, а начни я их разглядывать, внимание быстро рассеется. Но ту леди, которую вы ищете, я запомнил, потому что какие-то вещи показались мне необычными. Начать с того, что из здания аэропорта она вышла самой первой: должно быть, раньше других пассажиров прошла и полицейский пост и таможенный контроль. Она спросила меня, идет ли этот автобус до Ватерлоо, и я ей сказал, что да. Тогда она поднялась в автобус и села в салоне. Надеюсь, вы не сочтете это обидным, я еще подумал про себя: "До чего красивая женщина". -- Как она была одета? -- спросил я. -- На ней был серый костюм, но не просто серый, а какого-то вроде бы стального оттенка. И еще я заметил, а может, это мне только так кажется, что на отвороте жакета у нее было какое-то украшение, вроде драгоценность, зеленый такой камень или что-то в этом роде. -- Это соответствует тому, что вы нам говорили, -- отметил Мэрфи. Да, никаких сомнений тут не было. Костюм у Пат в самом деле особого цвета, а брошь с изумрудом я сам купил ей у Тиффани два года назад. -- Продолжайте, мистер Эллис, -- сказал Мэрфи. -- О чем это я говорил?.. Да, значит, в это время стали подходить пассажиры, и я больше на эту даму не смотрел. Я уже собирался сесть за баранку, когда к автобусу подошел какой-то человек и хотел подняться в салон; я спросил, прибыл ли он тоже из Нью-Йорка и заплатил ли за проезд до города. Тогда он заявил, что ехать не собирается, ему только нужно поговорить с одной дамой, которая сидит в автобусе. Я сказал ему, что это против правил и я не могу разрешить ему войти в автобус. Тогда он попросил меня передать пассажирке, чтобы она вышла к нему. Он сказал, что это миссис Тейлор или миссис Гардинг, я сейчас уже не помню, какую из этих двух фамилий он назвал. Но тут леди, которую вы разыскиваете -- думаю, это была именно она, -- быстро поднялась со своего места и вышла из автобуса, чтобы поговорить с этим джентльменом. Она страшно побледнела и казалась необычайно взволнованной. -- Вы слышали, о чем они говорили? -- спросил Мэрфи все так же бесстрастно. -- Нет, -- откровенно признался Эллис, -- я даже и не пытался услышать. Впрочем, они отошли подальше от машины, а мне надо было еще получить деньги за проезд с пассажиров, которые все подходили. К тому же говорили они очень тихо, но мне запомнилось, что дама качала головой и повторяла: "Нет, нет!" А может быть, я это уже после сочинил, память у меня не слишком хорошая... Потом дама опять подошла ко мне и сказала, что она вроде бы раздумала ехать и просит меня передать ей ручную кладь, которая осталась в автобусе. Я взял на том месте, где она сидела, сумку и саквояж и передал ей. Помню, я еще обратил внимание на то, из какой отличной кожи сделаны обе вещи. Я сказал вашей даме, что могу вернуть ей деньги, которые она уплатила за проезд, но она об этом и слушать не захотела. Она пошла на стоянку такси, а человек, который с ней говорил, ушел в другую сторону. -- В другую сторону? -- переспросил Мэрфи с прежней невозмутимостью. - - Вы уверены, что он не пошел с нею вместе? -- Совершенно уверен, сэр, -- ответил мистер Эллис. -- Это мне запомнилось по одной причине: тот человек сильно хромал, и неровный звук его шагов, когда он ковылял по тротуару вдоль здания аэропорта, я слышал еще долго после того, как дама ушла. Эллис замолк. Я мучительно пытался осмыслить услышанное. Человек, который хромал?.. Какие отношения могли связывать его с Пат? Все это представлялось мне полнейшей нелепостью... И вдруг меня осенило. Разве Мэрфи и Кэтрин Вильсон не говорили мне, что Рихтер?.. -- Как выглядел этот человек? -- спросил я почти беззвучно. -- Трудно сказать. -- Эллис почесал в затылке. -- На нем был плащ с поднятым воротником; правда, день был пасмурный и все время накрапывало, но у меня создалось впечатление, что он нарочно прячет лицо... На голове была шляпа... знаете, такая клеенчатая... И большие темные очки... Словом, я толком ничего не разглядел, кроме того, что он сильно хромал. Но уж это я могу утверждать совершенно точно. -- Палка у него была? -- Боюсь сказать. Как будто нет. -- А лицо вы совсем не разглядели? Форму рта? Цвет волос? -- Да я особенно и не приглядывался. Кажется, он был уже в возрасте, во всяком случае, волосы, которые выбивались у него из-под шляпы, были седоватые или совсем седые; иначе, наверно, я не подумал бы, что он пожилой. -- Высокий, низенький? -- Ни то, ни другое. Хромой -- это точно. Больше ничего не могу вам сказать. Я посмотрел на Мэрфи и впервые заметил на его лице улыбку. -- Я думаю, мистер Эллис сообщил нам все, что знает, не так ли? -- спросил он мягко. -- Абсолютно все, -- подтвердил Эллис. -- Мое дело -- возить людей, а не интервью у них брать. Я всегда, если нужно, готов оказать услугу, но нельзя с меня требовать больше, чем я могу. -- Разумеется, разумеется. Впрочем, у меня есть ваш адрес, мистер Эллис, и в случае надобности я смогу вас найти. Благодарю вас, вы свободны. Мистер Тейлор, у вас нет больше вопросов к мистеру Эллису? Я отрицательно покачал головой, и Эллис, вежливо попрощавшись с Мэрфи, сержантом Бейли и со мной, вышел из кабинета. -- Сэр Джон, -- вскричал я, как только за шофером закрылась дверь, -- неужели вы думаете, что этот хромой?.. -- Не надо волноваться, мистер Тейлор, -- прервал меня Мэрфи. -- Второй свидетель представляется мне гораздо более интересным, чем первый. Он дожидается в соседней комнате. Бейли, приведите его. Субъект, которого привел Бейли, принадлежал к совершенно иному человеческому типу, чем Эллис. Это был мужчина очень высокого роста, довольно красивый и экспансивный; всем своим поведением он давал понять, что, до того, как сделаться таксистом, он знавал и лучшие времена; речь его отличалась изысканностью, но была при этом не слишком правильной; свой рассказ он то и дело пересыпал не относящимися к делу замечаниями. Он заявил, что его зовут Чарли Фаррел, ему тридцать пять лет и он работает шофером такси в одной частной фирме. Да, он признает, что в пятницу шестнадцатого сентября в шесть часов вечера он находился на стоянке возле аэродрома Хитроу, где посадил пассажирку, которая в точности соответствует приметам Патриции Тейлор и которую он потом узнал на фотографии в "Дейли миррор". Эта дама, одетая в серый костюм, с саквояжем и сумкой в руках, казалась очень взволнованной и села в машину Фаррела с такой поспешностью, словно за ней кто-то гнался. Но никто за ней следом не шел, никто не подстерегал, и вообще поблизости никого не было, ни хромых, ни слепых, -- на этот счет Фаррел был абсолютно категоричен. Он человек очень наблюдательный и отлично понимает, что таксист всегда должен смотреть в оба. Так что он может поклясться, что его пассажирка была совершенно одна. После недолгого колебания она назвала ему адрес гостиницы, про которую он, Фаррел, никогда до того дня даже не слышал: гостиница "Кипр", Джамайка-стрит, в Степни. Этот адрес его здорово удивил, потому как он считает себя неплохим психологом и никогда бы не предположил, что такая дама, как его пассажирка, поедет в подобное место. Но в конце концов его ремесло -- выполнять приказания, а не обсуждать их. Так что он включил передачу и поехал в Степни. Не показалось ли ему необычным, что пассажирка берет в аэропорту такси, вместо того чтобы ехать в Лондон автобусом? Нет, нисколько не показалось, такое бывает на каждом шагу, особенно когда клиенту нужно попасть в район, достаточно удаленный от станции Ватерлоо, а в данном случае именно так и было. -- Когда на улицах заторы, маршрут "Ватерлоо -- Ист-Энд" оказывается дороже и продолжительнее, чем маршрут "аэропорт -- Ист-Энд", -- объяснил Фаррел. Все же они добирались туда добрый час. Ему еще пришлось основательно покрутиться между Уайтчепелом и Степни, пока он отыскал нужную улицу. Местечко оказалось -- хуже не придумаешь, и гостиница какая-то сомнительная. Просто не верится, чтобы столь достойная дама отважилась остановиться в таком месте. Пока они ехали, пассажирка все время очень нервничала, Фаррел даже спросил у нее, не слишком ли быстро он едет, но она сказала, что нет, наоборот, она очень спешит поскорее туда добраться. И все оглядывалась назад, словно боялась, что за ними следят; но Фаррел тоже не с луны свалился и может с полной ответственностью утверждать, что слежки за ними не было. Да, женщина восхитительная, в высшей степени элегантная и одета великолепно. Фаррел в этом знает толк: в свое время он вращался в хорошем обществе и умеет с первого взгляда отличить потаскуху от настоящей леди, даже если потаскуха одевается у самых шикарных портных. Он помог ей выйти из машины и отнес ее вещи в гостиную -- если этим словом можно назвать жалкую прихожую гостиницы "Кипр". Лично он, Фаррел, никогда бы своей задницей не прикоснулся к тем стульям, что стоят в этой, с позволения сказать, гостиной. А человек, который их встретил, -- хозяин, наверно, -- был из тех кошмарных засаленных греков, с которыми порядочному англичанину за руку здороваться противно... Но в конце концов, его, Фаррела, это не касается. Леди вполне вежливо поблагодарила его и весьма щедро с ним расплатилась. Если б спросила у него совета, он ей без всяких там церемоний сказал бы, чтоб она ни за что здесь не останавливалась, но таксисту, даже если он когда-то знал лучшие времена, не пристало совать нос в частную жизнь своих клиенток... У меня было впечатление, что мистер Фаррел не задумываясь прекрасным образом вмешается в частную жизнь и своих клиенток, и своих клиентов, если только его как следует об этом попросить и посулить некоторую плату. Но в данном случае он, кажется, и в самом деле больше ничего не знал. Мэрфи еще раз уточнил адрес гостиницы, поблагодарил Фаррела и отпустил его. -- Итак, мистер Тейлор, -- сказал он, когда шофер ушел, -- хотя мы пока что и не слишком продвинулись, но все же кое-какие ниточки у нас уже в руках. Думаю, вы и не подозревали, что миссис Тейлор может остановиться в этом "Кипре". -- Конечно, не подозревал и вообще ума не приложу, откуда она могла прослышать про такую гостиницу. И уж совершенно не понимаю, зачем ей понадобилось туда ехать. -- Может быть, она сделала это не по собственной воле? -- Это мне кажется совершенно очевидным. Надо скорее разыскать этого хромого. Не предполагаете ли вы, сэр Джон, что речь может идти о... -- Мое дело, мистер Тейлор, не предполагать, а отыскивать людей. Действительно, мистер Эллис сказал нам, что у вашей жены состоялась беседа с человеком, который хромает, однако тот же мистер Эллис уточнил -- и мистер Фаррел то же самое утверждает, -- что этот человек не поехал с вашей женой в гостиницу. Следовательно, в данный момент у нас нет никаких причин интересоваться этим хромым человеком. Но зато у нас есть все основания заинтересоваться гостиницей "Кипр", Джамайка- стрит, Степни. И мне кажется, что сержант Бейли заглянет туда сегодня после обеда. Не так ли, Бейли? -- Как прикажете, сэр Джон. -- Мне нечего приказывать. Я вам поручил это расследование, и вы достаточно взрослый человек, чтобы знать, что вам необходимо делать! -- Вы разрешите мне вас сопровождать? -- спросил я у сержанта. -- Разумеется, мистер Тейлор. Я ведь вам сказал, что нам придется теперь частенько друг с другом видеться. Встретимся здесь в два часа, и я отвезу вас в "Кипр" на нашем фирменном катафалке. Он расхохотался, показав два ряда великолепных зубов. Его шуточки начинали действовать мне на нервы. -- Я думаю, прокатиться туда будет небезынтересно, -- сказал Мэрфи, -- но не ждите, что вы встретите там миссис Тейлор, которая мирно живет в номерах гостиницы "Кипр"... -- И вяжет для вас носки, -- подхватил Бейли с неизменной своей жизнерадостностью. -- О нет, я этого вовсе не жду, -- пробормотал я. От моего возбуждения не осталось и следа; мрак, обложивший меня со всех сторон, стал еще непрогляднее. Пат оказалась жертвой гангстерской шайки, возглавляемой Рихтером, гостиница "Кипр" была для Пат лишь местом кратковременной передышки на ее ужасном пути... Конечно, Пат давно уже нет в этом "Кипре". Что же произошло с ней потом? Где она сейчас, в каком уголке Англии? И в Англии ли вообще? Жива ли? -- Мужайтесь, -- сказал мне участливо Мэрфи. -- Мы здесь для того, чтобы вам помочь. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Джамайка-стрит лежит к востоку от Уайтчепела, перпендикулярно Коммершел-Роуд, этой главной артерии Ист-Энда. Я прежде не бывал в этой части Лондона и, когда мы с сержантом Бейли туда приехали, с первого взгляда понял, отчего иностранные туристы не любят посещать эти места. Нельзя сказать, что кварталы Ист-Энда поражают особой нищетой, -- северные окраины Парижа, иные районы Джерси-Сити или, скажем, Чикаго выглядят намного беднее. Дома Уайтчепела не так уж заметно разнятся от своих собратьев, стоящих где-нибудь в Кенсингтоне или Челси. Но что здесь совершенно иное, особое -- это сама атмосфера. Все здесь хмуро, уныло и пошло. Закопченные фасады изъедены проказой, тротуары омерзительно грязны; оборванные дети играют прямо на мостовой. На многих вывесках -- турецкие, греческие, польские имена. Уайтчепел, Степни -- не только названия городских кварталов, а прежде всего социальные ярлыки. Кто здесь родился, тот живет здесь до конца своих дней. Житель Уайтчепела почти никогда не бывает в Хайгете или в Хэммерсмите. Было три часа дня, когда сержант Бейли затормозил перед гостиницей "Кипр". Дом абсолютно ничем не выделялся среди других домов этой улицы, на нем не было даже вывески. Трехэтажное здание, грязный фасад, под самой крышей подслеповатые слуховые оконца; к парадной двери вели с двух сторон обшарпанные ступени. Все это отнюдь не внушало доверия. -- Вы уверены, что это здесь? -- спросил я сержанта. -- Совершенно уверен. Я справлялся у нас в картотеке меблированных комнат. "Кипр" -- третьеразрядный пансион, таких в Лондоне тысячи. Его содержит грек по фамилии Велецос, репутация у него неважная, но мы к нему никаких претензий до сих пор не имели. Я ничего не понимал. Зачем было Патриции сюда приезжать? Я не мог представить себе ее в этой обстановке, на этой улице, про которую она тоже, наверно, ни разу в жизни не слышала, хотя и была урожденная лондонка. Если ее заставили здесь поселиться ее похитители, какую же цель преследовали они, помещая ее в этой клоаке? Если же она сама решила укрыться здесь от преследований, то почему выбрала именно "Кипр" и где раздобыла адрес?.. Так или иначе, но, когда я толкнул дверь и вошел в коридор гостиницы "Кипр", у меня не было ни малейшей надежды найти здесь свою жену. Несмотря на показания шофера такси, я сильно сомневался, переступала ли она вообще этот порог. Коридор был темный, нестерпимо воняло луком. С каждой стороны было по двери, в глубине смутно виднелась лестница. Бейли постучал поочередно в каждую дверь -- никто не отозвался. Я стиснул зубы, пытаясь подавить тошноту. Без дальнейших церемоний Бейли распахнул левую дверь. Это был небольшой кабинет, забитый диковинной мебелью. Я увидел старинный пюпитр, перекочевавший сюда, должно быть, из нотариальной конторы, древний граммофон с трубой, какой-то нелепый комод -- грубую имитацию чиппендейлских изделий, мраморный умывальник восьмидесятых годов... Все было черным от грязи, точно сюда месяцами никто не заходил. -- Очаровательный домик, -- сказал Бейли со своей добродушной улыбкой, которая меня так раздражала. -- Но должны же где-то быть его обитатели... -- Что вам угодно? -- раздался голос у нас за спиной. Мы обернулись. На нижней ступеньке лестницы стоял высокий мужчина с лоснящимися волосами и одутловатым лицом. Он выглядел таким же радушным и милым, как ворота тюрьмы Синг-Синг. -- Нам нужно повидать хозяина, -- сказал Бейли. -- Это я. Голос был резкий, с сильным иностранным акцентом. -- Среди ваших постояльцев должна находиться миссис Тейлор, -- продолжал Бейли. -- Миссис Патриция Тейлор. Мы хотели бы с ней поговорить. -- Весьма сожалею, но я впервые слышу это имя. Впрочем, гостиница пуста. -- Может быть, миссис Тейлор недавно уехала? -- Нет, у меня никогда не жила никакая миссис Тейлор. Он подошел к дверям кабинета, и я мог теперь лучше разглядеть его круглое лицо. На правой щеке выделялся беловатый шрам. -- И однако, шестнадцатого сентября она останавливалась у вас. -- Это ошибка. -- Нет, ошибки здесь быть не может, -- сказал Бейли с такой же невозмутимостью. -- Это ошибка, -- повторил Велецос. -- И посему я попросил бы вас... Бейли спокойно отвернул лацкан своего пиджака и показал значок. -- Скотланд-Ярд, -- сказал он любезно. -- Вы читаете газеты, мистер Велецос? -- Извините, сэр, -- пробормотал грек, и глаза его стали круглыми от ужаса. -- Пожалуйста, войдите... Он забежал впереди нас в кабинет и подвинул два обтянутых клеенкой кресла, но мы сделали вид, что не замечаем этого. -- Я вас спрашиваю, читаете ли вы газеты, -- сказал Бейли, -- потому что позавчера мы опубликовали фотографию миссис Тейлор, и, поскольку я совершенно уверен, что в пятницу шестнадцатого сентября она останавливалась в вашем заведении, я думаю, вам надлежало бы ее узнать... и тотчас с нами связаться. -- Должно быть, я пропустил это сообщение, -- сказал Велецос, глядя на нас с мольбой; его физиономия, всего минуту назад предельно наглая, теперь выражала крайнее раболепие. -- Должно быть, так, -- согласился Бейли и поднял с пола экземпляр "Дейли Миррор". Газета была сложена вчетверо, внутренними страницами наружу. Бейли развернул ее, и мы увидели фотографию Пат. У меня кольнуло в груди; клише было скверное, но все равно передо мной была Пат, со своей копной волос, со своей улыбкой... Теперь Велецос перепугался окончательно. Он буквально затрясся от страха. -- Я как раз собирался вам сообщить... -- залопотал он. -- Да, я подумал... Но я не был уверен... -- Ну так как же? -- любезно осведомился Бейли. -- Да, да, -- жалобно промямлил грек, -- одна особа, которая как будто... которая немного напоминает даму на этой фотографии... в самом деле приехала сюда недели две назад. Она спросила, нет ли у меня свободной комнаты, я ответил, что есть, и она сказала, что хотела бы пожить здесь некоторое время. Она заплатила за месяц вперед. -- Ее фамилия? -- Она назвалась Памелой Томсон. -- Покажите мне вашу регистрационную книгу. Велецос вытащил из кармана ключ, отпер пюпитр и извлек из него немыслимо грязную тетрадь. Действительно, там оказалась сделанная фиолетовыми чернилами запись: "Мисс П. Томсон, уплачено за месяц вперед" -- и дата: 16 сентября. -- По-моему, книга заполняется нерегулярно, -- заметил Бейли. -- Это почерк самой миссис Тейлор? -- Нет, ничего похожего, -- ответил я. -- Я... я сам сделал эту запись, -- пробормотал хозяин. -- Опять нарушение правил. Вы должны требовать у клиентов расписку и проверять их документы. -- Я... я не знал. -- Вы отлично знали. Но к этому мы еще вернемся. Итак? -- Итак... что? -- Итак, что было дальше? Эта дама еще здесь? -- Я... я не знаю. -- Как прикажете вас понимать? -- Она... она больше не появлялась... примерно с прошлой недели. -- Не появлялась? Объясните, что вы имеете в виду. -- Она оставалась здесь... дайте вспомнить... до воскресенья или до понедельника. Да, конечно, до понедельника. -- До какого именно? -- Не до последнего, а до того, предыдущего. До девятнадцатого числа. Все эти четыре дня она почти не выходила из комнаты; клиенты у меня обычно не столуются, но она попросила сделать для нее исключение, и я готовил для нее еду. -- Она совсем не выходила? -- Кажется, раза два или три она вышла, но я ведь не следил за ней. Это не мое дело, правда? Постояльцы имеют право идти, куда им заблагорассудится... -- Звонила ли она кому-нибудь по телефону? -- От меня не звонила. В комнатах нет телефонов. -- Что произошло в понедельник девятнадцатого? -- Около полудня к гостинице подъехала машина, черный "райли". Из машины вылез человек, вошел в гостиницу и спросил мисс Томсон. Я указал ему ее комнату. Вскоре он спустился вместе с ней; он нес ее вещи, но, так как она уплатила вперед, я не стал возражать. Они сели в машину, и с тех пор я больше ее не видел. -- Каков был из себя этот человек? -- Я не разглядел. -- Думаю, -- сказал мне Бейли таким тоном, будто рассуждал о погоде, - - что мы сейчас увезем этого субъекта в Ярд для допроса. -- Нет, нет! -- закричал Велецос. -- Клянусь вам, я больше ничего не знаю! -- Как выглядел человек, приезжавший сюда девятнадцатого числа? -- Он был в плаще, в клеенчатой шляпе и толстых темных очках, -- с трудом выдавил из себя Велецос. -- И еще он хромал. Больше я ничего не разглядел, клянусь вам. -- Он хромал, вы уверены в этом? -- Да, это мне сразу бросилось в глаза, когда он спускался по лестнице. На каждой ступеньке он останавливался. -- Ладно, допустим, -- сказал Бейли. -- И с тех пор вы больше их не видели? -- Нет, ни разу. -- Вы заметили номер машины? -- Нет. -- Почему? -- А зачем мне было его замечать? Я видел, что Велецос лжет, но Бейли не стал настаивать. -- Как была одета мисс Томсон? -- Она была в сером костюме. Без шляпы. -- Много ли при ней было вещей? -- Нет, только сумка и саквояж. -- У вашей жены был, кроме этого, еще какой-то багаж? --спросил Бейли. -- Да, разумеется, -- отвечал я. -- Но таксист тоже говорил, что у нее с собой были только сумка и саквояж. -- Надо будет выяснить в аэропорту. Хорошо, мистер Велецос. Теперь я попрошу показать нам комнату, где жила миссис Тейлор... или мисс Томсон, если вам больше нравится. -- С удовольствием, -- сказал хозяин, но особого удовольствия на его лице я не заметил. -- Пожалуйте за мной. Мы двинулись следом за ним вверх по лестнице. Запахи горелого масла и лука снова ударили мне в нос; при мысли, что Пат несколькими днями раньше поднималась по этим ступеням, я совсем приуныл. На третьем этаже Велецос остановился, открыл какую-то дверь и пригласил нас войти. Комната оказалась менее мрачной, чем я думал. Несмотря на выцветшие обои и жалкую мебель, здесь было чуть светлее и не так грязно. В самом крайнем случае я мог допустить, что моя жена провела в этих стенах несколько дней... -- Это моя самая лучшая комната, -- плаксиво сказал Велецос, -- а теперь я не могу ее сдавать, пока не истечет месяц... -- Ну, вы своего не упустите, -- спокойно заметил Бейли и снял с крючка мокрое полотенце. -- Полагаю, вы сдаете ее с почасовой оплатой. -- Ах, нет, уверяю вас, -- засуетился Велецос и побледнел еще больше. -- Ладно, ладно, речь сейчас не об этом, -- сказал Бейли. -- Я думаю, миссис Тейлор в самом деле здесь больше не живет. Он стал открывать шкафы, приподнял полог кровати, выдвинул ящики комода -- все было пусто. На эти манипуляции я смотрел с полнейшим безразличием. Я уже отчаялся найти здесь хоть какой-нибудь след пребывания моей жены, а от намека Бейли на почасовую оплату у меня на душе стало совсем гнусно, и я даже начал мечтать, чтобы ничего связанного с Пат в комнате не обнаружилось. -- Ну что ж, прекрасно, мистер Велецос, -- сказал Бейли, заканчивая осмотр. -- Мне остается теперь выполнить последнюю формальность. Будьте любезны дать мне ключи. Я должен произвести полный обыск вашего уважаемого заведения. Тут лицо хозяина из белого стало зеленоватым. -- Я... я не считаю такую меру оправданной, -- проговорил он, и у него задрожали губы. -- В гостинице никто не живет. -- Почему я должен верить вам на слово? Даже если гостиница и в самом деле пуста, кто мне докажет, что вы не припрятали что-либо компрометирующее вас, ну, скажем, вещи, которые вы украли у мисс Томсон, а? -- Неправда, -- пробормотал Велецос. -- Вот это мы сейчас и проверим. Внезапно хозяин будто решился. -- В обыске нет никакой необходимости, -- сказал он. -- Эта особа в самом деле второпях забыла одну вещь, и я отложил ее, чтобы потом отдать... если она вернется... -- Какую вещь вы имеете в виду? -- Шкатулку с туалетными принадлежностями, -- простонал Велецос. -- Спуститесь, пожалуйста, со мной... Он опрометью кинулся вниз по лестнице. Когда мы опять вошли в кабинет, хозяин протянул нам кожаный несессер, так хорошо мне знакомый. Я подарил его Патриции к пятой годовщине нашей женитьбы. Вещица была не слишком дорогая, но очень изящная; инициалы "П. Т." на крышке были выложены из мелких бриллиантов, голубую атласную подкладку тоже украшали маленькие бриллианты; все предметы внутри несессера были оправлены в слоновую кость. Можно было понять, как взыграла алчность Велецоса от всей этой роскоши, и, видно, Бейли здорово его напугал, если он смог так быстро расстаться со своей добычей. Странное дело, вид этого несессера ничуть меня не взволновал, хотя должен был бы напомнить милые сердцу подробности моей супружеской жизни... Но за последние дни эмоции мои заметно притупились. Несессер был теперь для меня только вехой на пути моих поисков. -- Что вы на это скажете, мистер Тейлор? -- спросил Бейли. -- Это туалетный несессер моей жены. Бейли откинул крышку. -- Все ли здесь на месте? -- Да, все, -- ответил я уверенно. -- Отлично. Но это вовсе не означает, что мистер Велецос не мог припрятать и некоторые другие вещи, которые тоже представляют для нас интерес. -- Даю вам честное слово!.. -- взвизгнул Велецос. -- Ваше честное слово, разумеется, аргумент весьма веский, -- сухо прервал его Бейли, -- но полностью развеять моих сомнений оно не в силах. У нас нет никаких доказательств, что миссис Тейлор, живая или мертвая, не спрятана где-нибудь в вашей гостинице... Когда он своим бесстрастным тоном произнес эти слова, у меня все внутри похолодело. -- Нет! -- вскричал Велецос. -- Я вам сказал правду. Мне больше ничего не известно. Эта дама уехала с человеком, который хромал, и я с тех пор ее не видел. -- Конечно, конечно, -- сказал Бейли. -- Но в таком случае почему вам так не хочется, чтобы я осмотрел дом? Видя, что сержант непреклонен, Велецос что-то буркнул себе под нос и подчинился. Бейли обернулся ко мне: -- Вы пойдете со мной, мистер Тейлор? -- Если можно... я предпочел бы подождать здесь... Сам не знаю почему, но при мысли, что надо будет обойти сверху донизу весь этот отвратительный притон, мне стало не по себе. У меня в ушах все время звучала фраза сержанта Бейли: "У нас нет никаких доказательств, что миссис Тейлор, живая или мертвая, не спрятана где- нибудь в вашей гостинице..." Осмотр длился минут двадцать, не больше. Я просидел это время в кабинете хозяина, а сам он сопровождал Бейли. Когда они вернулись, вид у сержанта был несколько разочарованный. -- Пожалуй, теперь мы можем уйти, мистер Тейлор. До свидания, мистер Велецос. Мы уже ехали какое-то время по Коммершел-Роуд, когда Бейли сказал: -- Я убежден, что этот Велецос не причастен к исчезновению миссис Тейлор. -- И почему же вы так в этом убеждены? -- спросил я. -- Из-за Хромого. То, как Велецос описал человека, который увез вашу жену, в точности совпадает с рассказом водителя аэропортовского автобуса. Какой бы то ни было сговор между хозяином "Кипра" и водителем автобуса совершенно исключается. Следовательно, можно считать, что грек говорит правду. -- Если только нет сговора между Велецосом и Хромым. -- В этом случае Велецос остерегся бы давать нам такое точное описание Хромого, напротив, он попытался бы отвлечь наши подозрения от Хромого и уверял бы нас, что миссис Тейлор увез совершенно другой человек. -- А что дал ваш обыск? -- спросил я. -- Я ничего не нашел. В ближайшее время я еще не раз туда наведаюсь. Вполне возможно, что Велецос торгует наркотиками... Но никаких следов миссис Тейлор при этом беглом осмотре я не обнаружил. Может быть, Велецос так упорно противился обыску лишь потому, что боялся, как бы мы не нашли несессер миссис Тейлор. Когда он нам его отдал, то сразу успокоился. Кстати, о несессере: я думаю, вы бы хотели оставить его у себя? -- Да, -- сказал я. -- Для меня эта вещь имеет особую цену. -- Вообще-то у нас это не полагается, -- заметил Бейли. -- Я должен зарегистрировать несессер как вещественное доказательство. Но я думаю, что сэр Джон согласится оставить его вам, мы лишь попросим у вас расписку. Он свернул на Уайтчепел-Хайстрит. Скоро показались развалины Сити, которые мрачной каменной пустыней простирались до самой Темзы. -- Как странно, -- снова заговорил Бейли. -- Перед войной я часто бывал в этом квартале, но никогда не подозревал, что между Святым Павлом и Тауэром такое большое расстояние. А теперь, когда все разрушено... Он замолчал. Чувствовалось, что для Бейли, как и для большинства лондонцев, в разрушении Сити есть что-то непоправимое: сознание этой утраты жило в нем как неизбывная скорбь, и только традиционная британская сдержанность мешала ему все это высказать... Но мое сердце жгла еще более невыносимая скорбь. -- Все это очень хорошо, -- сказал я резко, -- но мы по-прежнему топчемся на месте. Надо было бы найти этого Хромого, надо было бы узнать, где они держат Патрицию, надо было бы... Мы остановились перед красным огнем светофора. Бейли удивленно посмотрел на меня и улыбнулся. -- Спокойствие, мистер Тейлор, спокойствие. Что же вы так? Расследование еще не закончено. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Поездка на Джамайка-стрит измотала меня до предела. Я попросил Бейли высадить меня у "Камберленда" и прилег в своеем номере отдохнуть. Со дня прибытия в Лондон мои чувства претерпели заметную эволюцию. Разумеется, я по-прежнему был полон решимости найти свою жену, но сейчас, когда я думал о ней, я понимал многое из того, что вначале от меня ускользало. В первые дни я считал, что она стала жертвой чудовищной ошибки, что она попала в ловушку, предназначенную для кого- то другого. Теперь я отдавал себе отчет в том, что она поддалась шантажу; шантаж этот был, конечно, тоже чудовищно гнусен, однако теперь я мог в какой-то мере его объяснить. Рассказ Кэтрин Вильсон открыл мне глаза на многое. Я уже угадывал истину. Если Пат не позвала меня на помощь (а она вполне могла это сделать за те четыре дня, что прожила в гостинице "Кипр"), значит, она не хотела подвергать меня опасности. Или просто не хотела волновать. Она надеется собственными силами отделаться от мерзавцев, которые преследуют ее; она ни за что не желает впутывать меня в эту историю. И тем самым дает мне лучшее доказательство своей любви. Поведение Пат говорит о чрезмерном ее самомнении, о гордыне, даже о безумии, но вместе с тем о самопожертвовании и благородстве... И оттого, что я это понял, еще больше возросла моя нежность. Я укорял себя в том, что был поначалу так эгоистичен, так черств. Когда Кэтрин Вильсон рассказала мне о некоторых подробностях жизни Пат до ее встречи со мной, я возмутился, я ужасно негодовал. Но как я был глуп! Да, оказалось, что у Пат есть свои слабости, но это означает лишь, что я должен окружить ее еще большей заботой, еще большей любовью. И если как следует разобраться, не был ли я сам невольным виновником этой беды? Сразу же вслед за нашей помолвкой я возвел Пат на некий нравственный пьедестал, и она уже не решалась с него сойти. После беседы с Кэтрин Вильсон я был возмущен, что Пат от меня что-то скрывала, но не было ли тут и моей вины? Конечно же, Патриции больше всего на свете хотелось довериться мне, но ей мешало мое отношение к ней, она боялась, что утратит мою любовь, мое уважение, как только мне станет известна ее история с Рихтером... И по той же самой причине она не решилась позвать меня на помощь, когда перед ней предстал Рихтер -- этот загадочный Хромой... Более того, он, наверно, сам использовал это средство нажима: "Если ты не будешь выполнять то, что я тебе велю, я все расскажу твоему мужу". И Пат, в ужасе оттого, что я могу что-то узнать, подчинилась. В какую же грязную интригу он ее впутал? Какими подлыми махинациями заставляет ее заниматься?.. И все по моей вине, из-за меня одного... Я вскочил с кровати. Мой взгляд упал на несессер, который я привез из гостиницы "Кипр". Увидав его у Велецоса, я не ощутил ни малейшего волнения, но теперь, когда он был рядом, когда я мог наедине его созерцать, мог к нему прикасаться, все во мне будто перевернулось. Я вдруг представил себе Патрицию вечером в ночной рубашке, представил, как она сидит перед зеркалом и этой вот щеткой с ручкой из слоновой кости расчесывает свои роскошные волосы, вот этой пилочкой подпиливает свои удлиненные ногти, полирует пемзой свои прелестные ступни... Я судорожно открыл ларец и стал с волнением перебирать все эти милые предметы, которые еще хранили аромат ее тела; голова у меня кружилась, я сходил с ума. Вдруг меня точно током ударило. Я машинально взял в руки платяную щетку с выдвижной спинкой, внутри которой скрывались ножницы, и играл замком этой своеобразной шкатулки. И там под ножницами лежал сложенный вчетверо листок; когда я потянул его к себе, он сам развернулся. Я узнал почерк Пат, я прочитал торопливые строчки: "Я стала жертвой шантажа. Меня хотят куда-то увезти. Ради всего святого известите моего мужа Дэвида Тейлора, Милуоки, Соединенные Штаты, или его друга мистера Томаса Брэдли, Линкольнз-Инн-Филдз. Скажите, чтобы они ни в коем случае не обращались в полицию, дело идет о моей жизни. Пусть свяжутся с Робертом Резерфордом, он один может отыскать мой след. Патриция Тейлор". ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Том, тебе известны почти все события двух последующих дней, но я все равно хочу хотя бы коротко их здесь изложить. Я все надеюсь, что, если я стану припоминать все подробности этого кошмара, я сумею понять его смысл. Прочитав записку Пат, я сразу позвонил тебе, мы встретились и стали вместе ломать голову над этими строчками. Единственно возможным показалось нам следующее объяснение: тот, кого мы назвали Хромым (ибо я по-прежнему не хотел говорить тебе про Рихтера), заманил Пат в Англию с целью шантажа; действуя угрозами, он заставил ее отправиться в гостиницу "Кипр" и дожидаться там его дальнейших распоряжений. Пат в полной растерянности подчинилась, даже не пытаясь связаться со мной -- видимо, из боязни, что я примчусь к ней на помощь и сам попаду в западню. К тебе она тоже не решилась -- или по какой-то причине не смогла -- обратиться; матери ее не оказалось в Лондоне, так что и этот путь отпадал. Помню, ты высказал предположение, что Пат, возможно, надеялась добыть какой-либо документ, какие-нибудь сведения, которые послужили бы оружием против Хромого, но у нее не хватило на это времени... Так или иначе, но Хромой, наверно, счел для себя небезопасным дальнейшее пребывание Пат в Лондоне и неожиданно приехал в "Кипр", чтобы увезти ее в более надежное место... Воспользовавшись нерасторопностью Хромого, Пат ухитрилась набросать эти несколько строк... Несессер свой она, конечно, не забыла, а оставила в комнате нарочно, в надежде, что Велецос его обнаружит и поспешит поскорее продать. В ее расчет, очевидно, не входило, чтобы хозяин "Кипра" сам прочел послание, иначе она могла бы просто сунуть его Велецосу. Скорее всего, она не доверяла жадному греку и, возможно, даже подозревала, что он сообщник Хромого... Содержание самой записки было как будто предельно ясным, но в то же время и невероятно туманным. Шантаж? Но кто и зачем шантажирует Пат? И какое отношение имеет ко всему этому Роберт Резерфорд? Раз уж я не говорил тебе о своей беседе с Кэтрин Вильсон, я не стал тебя посвящать и в свою гипотезу, касающуюся личности шантажиста. А на второй вопрос ответил ты сам: ты хорошо знал, кто такой Роберт Резерфорд, поскольку учился вместе с ним в Итоне. Слушая тебя, я вдруг понял еще одно: Роберт Резерфорд был не кто иной, как тот самый Боб, о котором мне уши прожужжала Кэтрин; в самом деле, у твоего товарища по Итону отец был членом палаты общин, и жил он тогда на Кэрзон-стрит. Постепенно все становилось на свои места. Боб должен был знать, где находится Рихтер, он имел против Рихтера сильное оружие. В течение четырех дней, что Пат проживала в "Кипре", она тщетно пыталась связаться с Бобом; теперь это была ее единственная надежда. И опять-таки я не смог поделиться с тобой своими выводами -- из-за идиотского самолюбия я не решился рассказать тебе историю, которую поведала мне Кэтрин Вильсон, и не только потому, что она выставляла в невыгодном свете Пат, но потому, что тогда мне пришлось бы признаться, что я скрыл ее от тебя!.. Дорого же мне обошлась моя нелепая скрытность! И не только мне... Ах, Том, я вел себя как последний дурак! Ты ушел выяснять, где обретается ныне Боб Резерфорд, а я тем временем попытался дозвониться до Кэтрин Вильсон (к концу нашей встречи два дня назад она все же смилостивилась и дала мне свой телефон), но никто не брал трубку; в течение дня я звонил ей еще несколько раз, но с тем же результатом. Тебе повезло больше, чем мне: когда мы встретились за обедом, у тебя в кармане лежал адрес твоего бывшего однокашника. Он жил теперь не в Лондоне, а в Кенте, где-то возле Чатема. Мы решили на следующее утро поехать к нему. Милый мой Том, что это была за поездка! С тех пор прошло три дня, а мне кажется, что минули годы. Мы решили ехать в Чатем на машине, но, проснувшись утром, я понял, что это невозможно: ясная погода, которая держалась все эти дни, вдруг сменилась ужасным туманом. Из своего окна я не мог различить даже Марбл-Арч! Я позвонил тебе, и мы договорились встретиться на вокзале Ватерлоо в десять часов, рассчитав, что примерно в это время должен быть поезд на Чатем. Действительно, в расписании такой поезд значился, но по случаю тумана он отправился с часовым опозданием. Мы надеялись, что, когда мы выедем из Лондона, туман хоть немного рассеется. Но куда там! В Чатеме эта висевшая в воздухе каша была еще гуще, чем в Кенсингтоне: сказывалась близость устья Темзы. Самая подходящая погодка, чтобы искать в незнакомой местности незнакомый дом... и незнакомого друга!.. Как и следовало ожидать, найти в Чатеме такси оказалось по такой погоде делом невозможным, но дом Резерфорда находился в двух-трех милях от станции, и мы отправились туда пешком. Прогулка взбодрила меня. Было не холодно, туман местами редел, и в просветах я видел то зеленые лужайки и зябко сбившихся в кучу овец, то маленькие коттеджи под черепицей неправдоподобно красного цвета. Когда мы пришли в Уинтерборо, где жил Резерфорд, погода почти совсем прояснилась и робкие солнечные лучи стали пробиваться сквозь толстый слой окутывавшей нас ваты. Крестьянин показал нужный нам дом. Это была маленькая белая вилла. Ее скромный вид удивил меня: неужели член парламента не мог предоставить своему сыну жилище побогаче? Ты мне рассказывал, что Резерфорды -- люди весьма состоятельные (что совпадало и со словами Кэтрин Вильсон); Боб, по твоим сведениям, так и не женился и жил в доме, принадлежавшем его родителям. Что же, это и есть родительский дом?.. А может быть, он по-прежнему был с ними в ссоре и этот коттедж он у кого-то снимал? Но тогда зачем было забираться в такую глушь? И на какие средства мог он здесь жить?.. Мы позвонили у дверей маленькой белой виллы. Нам долго не открывали. Наконец на пороге показалась толстая женщина; у нее был жизнерадостный вид старой экономки, которая с молодых лет служит в добропорядочном буржуазном доме. -- Чем могу вам служить? -- любезно осведомилась она. -- Должно быть, вы заблудились? Неудивительно в такую погоду! Если вам в Чатем, идите в ту сторону... -- Мы хотели бы видеть мистера Роберта Резерфорда, -- сказал ты. Женщина нахмурилась. -- Мистера Роберта Резерфорда? Кто вам дал этот адрес? -- Гм... его отец... Вернее, я позвонил его отцу, и мне дали этот адрес. -- Вот как! -- сказала женщина. -- Не надо было им этого делать. Кто вы? -- Один из его старых приятелей. Она помолчала, раздумывая, потом сказала: -- Его видеть нельзя. -- Почему? Его нет дома? -- Разве вас не предупредили? Он болен. -- Болен? -- воскликнул я. -- Как это понимать?.. Болен серьезно... или просто... -- Его видеть нельзя, больше ничего не могу вам сказать. -- Неужели это никак невозможно? -- настаивал ты. -- Моему другу нужно спросить у него об одном очень важном деле: речь идет о жизни и смерти. Я сам адвокат, и, можете мне поверить, дело действительно очень важное. Я ни за что не стал бы беспокоить мистера Резерфорда по пустякам, особенно если он себя так плохо чувствует, но случай действительно из ряда вон выходящий, и... Толстая женщина немного смягчилась (думаю, на нее произвел впечатление мой подавленный вид), но теперь ее лицо выражало страдание. -- Даже если бы я вас впустила, -- словно нехотя проговорила она, -- это ни к чему бы не привело. Лучше б они там, на Кэрзон-стрит, предупредили вас. Я им всегда говорю: "Не давайте вы никому этого адреса или уж на худой конец предупреждайте людей". Мистер Резерфорд не может ответить на ваши вопросы, да он их и не поймет. Вот уже полгода, как он потерял рассудок. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Мы были ошеломлены. Потом сделали слабую попытку протестовать. Я отказывался верить своим ушам; у меня отнимали последнюю надежду, которая затеплилась было, когда я прочитал послание Пат. Нет, не могло быть, чтобы Пат обманулась в своих ожиданиях, чтобы Боб Резерфорд не сумел нам помочь!.. Что-то здесь было не так... Неужто и этот наш шаг обернется пустыми хлопотами, как все наши прежние попытки... Может быть, Роберт Резерфорд вовсе и не безумец, может быть, в этом таится нечто совсем другое, может быть, это еще один хитроумный заговор, какая-то новая, непонятная нам интрига... Но экономка была непреклонна. -- Я не могу вас впустить. Мне запретили. -- Мы вернемся сюда со следователем из Скотланд-Ярда! -- вдруг выпалил я, теряя над собой всякий контроль. Вспоминаю, ты посмотрел на меня с осуждением; конечно, это была ужасная бестактность с моей стороны. -- Что? -- изумилась славная женщина. -- Из Скотланд-Ярда?! Скажите на милость! Вы что же, хотите сказать, что мистера Резерфорда держат здесь насильно? -- Ничего такого мы не говорим, -- сказал ты примирительно. -- Мой друг неверно выразился, он хотел сказать... В это мгновение раздался какой-то странный вопль, больше похожий на завывание зверя, чем на крик человека. -- Слышите? -- воскликнула женщина. Вопль повторился, перешел в протяжный вой и завершился целой серией нечленораздельных душераздирающих криков. Это было ужасно. -- Неужто это он? -- спросил ты испуганно. -- Да, у него всегда в это время начинается приступ. То есть приступы у него не каждый день, но если они бывают, то как раз в эти часы. Мы оба слегка попятились. Женщина грустно улыбнулась. -- Теперь уж вы больше не настаиваете, чтобы вас впустили? Но не бойтесь, при нем всегда санитар. -- Мы крайне сожалеем, -- пробормотал я, -- мы не предполагали... -- Не извиняйтесь, -- сказала женщина, -- этого не поймешь, пока сам не увидишь... К ней вернулась прежняя доброжелательность, но в глазах стояли слезы. -- Бедный Боб! -- вздохнула она. -- Я его помню еще ребенком. Такой был красивый мальчик! Такая умница! Но он стал слишком рано прожигать жизнь, не желал никого слушать, делал все, что в голову взбредет... Отец, конечно, поступил с ним чересчур сурово -- сами посудите, выставил сына за дверь. -- Вы не знаете, они помирились, до того как?.. -- Нет, не успели. Мистер Резерфорд смягчился уже после того, как Боб заболел. Его перевезли сюда. Вот уж почти год, как он здесь. Вначале он просто молол всякий вздор, но бывали и минуты просветления. А последние месяцы... Крики возобновились. Это был рев дикого зверя, перемежаемый всхлипываниями и рыданиями. -- Есть ли какая-нибудь надежда? -- спросил ты. -- Не знаю. Врач настроен не очень-то оптимистически. Он хочет попробовать новое лечение... электрошок, кажется, так это называют. -- А нельзя ли нам все же на него взглянуть? Я изумился, услышав от тебя этот вопрос. Экономка заколебалась, потом вдруг решилась. -- Идите за мной, -- сказала она. -- Но не больше минуты. И обещайте мне не входить. Она повела нас вокруг дома. Туман совсем растаял, на клумбах играло бледное солнце. С тыльной стороны дома была широкая застекленная дверь, к которой вели три ступеньки. Мы увидели комнату с голыми стенами; посреди комнаты стояла кровать. Санитар в белой блузе удерживал за локти высокого мужчину, одетого в домашний халат. Мужчина безостановочно кричал. Мы видели сначала только спину, но потом он повернулся к нам лицом. Лицо хранило остатки былой красоты, но было искажено гримасой, взгляд блуждал, щеки ввалились. На него было больно смотреть. Особенно страшен был этот бессмысленный взгляд, этот открытый рот, из которого текла слюна... -- Это он, -- пробормотал ты. И тут случилось непредвиденное. Словно загипнотизированный кошмарным обликом Резерфорда, я не заметил неровности почвы, споткнулся о камень и наверняка растянулся бы во весь рост, если бы ты вовремя меня не поддержал. Почему Боб, который, казалось, пребывал в совершенно ином мире, за тысячи миль от нас, почему именно в эту секунду взглянул он в окно? Мой ли вид его взбудоражил? Трудно сказать. Но он весь задрожал и уставился на меня диким взглядом. Мне стало не по себе, и я инстинктивно сделал несколько шагов назад, сильно припадая на одну ногу, которую только что подвернул. Вдруг Боб резким движением вырвался из рук санитара, кинулся к двери и, распахнув ее, бросился на меня. Экономка и санитар схватили его за руки, и я с трудом освободился от его цепких объятий. Тут он снова принялся вопить, но теперь это не были нечленораздельные крики, -- теперь он без конца повторял: "Рихтер! Рихтер! Рихтер!.." ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ До самого Чатема мы не произнесли ни слова: сцена подействовала на нас угнетающе. Я даже не подозревал, что, будучи сам раздавлен своим собственным горем, способен принять так близко к сердцу беду, обрушившуюся на незнакомого мне человека; безумие Боба Резерфорда поразило меня так сильно, что я, впервые со дня своего приезда в Лондон, почти забыл про Патрицию. В Чатем мы добрались в половине второго и стали искать, где пообедать. Вскоре мы нашли вполне приличный, даже комфортабельный ресторан под вывеской "Британский лев". И лишь после того, как официант принял заказ, ты проговорил: -- А если все это был только ловкий розыгрыш? Такое мне в голову не приходило. Я просто оцепенел от твоего предположения, но почти сразу же понял, что в этом, пожалуй, нет ничего невозможного. Мы долго обсуждали этот вопрос, поглощая в большом количестве пиво и рагу из молодого барашка. У меня опять появилось искушение рассказать тебе про Кэтрин Вильсон, и я опять как дурак поборол его... В результате нашей беседы кое-что вроде бы для нас прояснилось. Одно из двух: или Пат ошибалась, считая, что Боб Резерфорд располагает какими-то возможностями ее спасти, потому что она ничего не знала про его сумасшествие, или же, наоборот, она прекрасно понимала, что пишет, и Боб в самом деле многое знал, но то, что мы увидели в Чатеме, было подстроено кем-то нарочно, чтобы помешать нам поговорить с Бобом; его могли накачать наркотиками, могли избить до потери сознания... Это было как будто бы маловероятным, но нам в нашем тогдашнем состоянии все казалось возможным... Лишь один человек мог мне кое-что разъяснить -- Кэтрин Вильсон. Под каким-то предлогом я оставил тебя на минуту, зашел в телефонную кабинку и позвонил Кэтрин. К моему удивлению, она тут же взяла трубку. -- Миссис Крейн? Говорит Дэвид Тейлор. -- Здравствуйте, -- отозвалась она полушепотом. -- Извините, но сейчас я не могу говорить. -- Это совершенно необходимо, -- настаивал я. -- Со времени нашей беседы я узнал много нового, и кое-что касается непосредственно вас. -- Меня? Думаю, вы ошибаетесь. -- Нисколько не ошибаюсь. Речь идет о Бобе Резерфорде. -- Ox, -- голос у нее дрогнул. -- Значит, вы его нашли? Она явно нервничала. -- Нашел? А что, разве он исчезал? -- Более или менее. По телефону это трудно объяснить. -- Именно поэтому я и хочу с вами встретиться. -- Сейчас это невозможно. -- Почему? -- За мною следят. -- Следят? -- Да, я потом вам объясню. Все довольно серьезно. Вас это тоже касается. Послушайте, Дэвид... Вы разрешите мне звать вас по имени? Я сама очень хочу вам помочь. Мне кажется, я кое о чем догадалась... относительно Пат... -- Относительно Пат? Вы что-то узнали? -- В общем, я выяснила некоторые подробности... Но я должна быть очень осторожной. В тот раз, когда мы с вами встретились, за нами следили. -- Следили? Где же? В "Риджентсе"? В "Ройял-кафе"? В "Камберленде"? -- Всюду, Дэвид, всюду. Ах, ради всего святого, прекратим этот разговор. -- Но сперва договоримся о встрече. Кэтрин, я непременно должен вас увидеть! Не бойтесь, я защищу вас, но только помогите мне! После короткой паузы она сказала: -- Хорошо, сегодня вечером... но только попозже. Мой муж уйдет, и я смогу ненадолго улизнуть. Давайте в половине десятого. -- Прекрасно, в половине десятого. Где? -- Только не в баре. Во всяком случае, встретимся не в баре. На какой- нибудь не слишком людной станции метро. Согласны? Скажем, на Ноттинг- Хилл-Гейт. -- Ноттинг-Хилл-Гейт, договорились. Буду там в половине десятого. До свидания, Кэтрин. Она уже повесила трубку. Я подошел к нашему столику, мы расплатились и вернулись в Лондон. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Днем Ноттинг-Хилл-Гейт -- оживленный перекресток, а к вечеру в этом уголке Вест-Энда становится темно и пусто, как на окраине. Назначая мне свидание, Кэтрин Вильсон, должно быть, это учитывала. Она правильно рассудила, что народу там будет ровно столько, чтобы пройти в толпе незамеченной и вместе с тем свести до минимума опасность нежелательных встреч. Одно было плохо -- она не сказала мне, где мы встретимся, наверху, в вестибюле, или внизу, на перроне. К тому же станция "Ноттинг-Хилл- Гейт" -- пересадочный узел, но каждая из сходящихся здесь линий имеет самостоятельный выход в отличие, скажем, от площади Пикадилли или от Тотнем-Корт-Роуд, где одна общая станция обслуживает обе линии. Если вы делаете пересадку на Ноттинг-Хилл-Гейт, вам надо подняться наверх, перейти улицу и снова спуститься в метро. В этих условиях я затруднялся решить, на какой из двух станций у меня больше шансов поймать Кэтрин. К счастью, я приехал немного раньше назначенного часа, и у меня оставалось время на размышление. Исходя из некоторых намеков, оброненных Кэтрин, а также учитывая ее номер телефона, я сделал вывод, что она живет где-то в районе Мейда-Вейл или Сент-Джонс-Вуд. Значит, скорее всего, она сделает пересадку на Бейкер- стрит и прибудет на Ноттинг-Хилл-Гейт по кольцевой линии, а не по центральной. Поэтому я занял свой пост в вестибюле кольцевой линии, по направлению к вокзалу Виктории. Освещение было слабое, народу мало; удачнее место трудно было придумать. На станции, расположенной по другую сторону улицы, помещался маленький бар, висели рекламы, все это немного оживляло общий вид вестибюля; здесь же все было уныло и пусто, как на какой- нибудь пригородной платформе. Я сел на скамью и закурил сигарету. Потом закурил вторую. Прошло пятнадцать минут, я закурил третью. Я почти уже не волновался; у меня было чувство, что я приближаюсь к отгадке. Даже недомолвки Кэтрин по телефону были полны значения; она узнала что-то новое и важное, касающееся Пат, а может быть, она уже раньше знала нечто такое, чего не пожелала мне рассказать в нашу первую встречу. Но на этот раз она так просто от меня не отделается, я заставлю ее говорить. Даже если придется ради этого применить самую грубую силу. Я был готов на все. Скотланд-Ярд явно не придавал розыску моей жены никакого значения и пустил дело на самотек; не стоило также слишком рассчитывать на то, что удастся что-то вытянуть из Боба Резерфорда: версия о его симуляции была явно притянута за волосы. Значит, вывести меня на Рихтера, а следовательно, на Пат могла только Кэтрин. Часы показывали без десяти минут десять. Неужто она могла так запоздать? Я купил билет и спустился на перрон. Там было пусто. Какой- то пьяница пристроился с бутылкой на лавке; начальник станции дремал на своем стуле с газетой в руках. На противоположной платформе были погашены почти все огни, пассажир в плаще и очках расхаживал взад и вперед в ожидании поезда. Подошел поезд, затормозил, постоял, с адским шумом отправился дальше. На платформе теперь не было ни души. Я снова поднялся в вестибюль. Было без трех минут десять. Это становилось странным. Я решил выкурить еще одну сигарету и уйти. Выкурил сигарету, потом еще две. В десять минут одиннадцатого, потеряв всякое терпение, я вышел на улицу. Бросил последний взгляд на схему линий метро, висевшую у входа, и вдруг меня осенило. Почему я решил, что Кэтрин непременно приедет по кольцевой линии, сделав предварительно пересадку на Бейкер-стрит? Ведь с тем же успехом она могла сделать пересадку на Оксфорд-серкус и приехать сюда по центральной линии! Ну и дурака же я свалял! Торчу черт знает сколько времени в этом забытом богом и людьми вестибюле, а она, наверно, ждет на той стороне улицы, в каких-нибудь пятидесяти метрах отсюда, и проклинает меня за опоздание! Кто знает, может быть, она, отчаявшись дождаться, уже вернулась домой... Чуть не угодив под такси, я перебежал на ту сторону и влетел в вестибюль другой станции. Здесь было гораздо оживленнее, чем там, где я ждал до сих пор. Но я тут же понял, что в этом оживлении было что-то необычное. Люди встревоженно сновали взад и вперед, со всех сторон слышались взволнованные крики, распоряжения, вопросы. Чем могла быть вызвана подобная суматоха -- да еще в такой поздний час и на такой захолустной станции? Меня толкнул пробегавший мимо человек в форме служащего метро. Старая женщина с растрепанными волосами причитала плачущим голосом: -- Это безобразие! Такого не должно быть! Все дело в плохой организации! Мы беззащитны! Мы подвергаемся опасности! Во всем виновато правительство! Я напишу в газеты! Я пытался узнать у нее, что случилось, но она меня не слушала. Наконец мне удалось привлечь к себе внимание какого-то человечка со вздернутым носом, отделившегося от толпы. -- Что здесь происходит? -- спросил я. -- Несчастный случай. Женщина упала прямо под поезд. -- Тяжело ранена? -- По-моему, умерла. -- Молодая женщина или старая? Как она выглядела? -- продолжал я расспросы. Он устало пожал плечами. В этот момент к станции подъехала карета "Скорой помощи", из нее вышли два санитара с носилками и стали проталкиваться через толпу. Люди расступались, уходили прочь, а я, презрев все правила приличия, стремился подойти поближе. Еще до того, как я увидел нечто бесформенное и пестрое, распростертое на носилках, я уже знал, что женщиной, упавшей на рельсы, могла быть только Кэтрин Вильсон. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Оказывается, преступнику легче ускользнуть от полиции, чем ни в чем не повинному человеку привлечь ее внимание. Это убеждение я вынес из собственного опыта, приобретенного в тот вечер. Я тщетно пытался заговорить с сержантом, который руководил операцией по наведению порядка на станции. Я тщетно пытался заговорить с начальником станции. До санитаров я просто не добрался -- они уехали раньше, чем я смог подойти к машине. Мне даже не удалось ничего узнать о состоянии женщины -- мертва ли она или есть хоть какая-то надежда возвратить ее к жизни. Не смог я также выяснить, куда ее увезли, в больницу ли Мэрилебен, или в морг. Я вообще ничего не добился; когда я говорил, что могу помочь в установлении личности пострадавшей, меня никто не хотел слушать. Служащий метро наконец снизошел до меня и согласился записать мое имя и адрес, пообещав сообщить эти сведения полиции, когда на другой день его будут допрашивать как свидетеля. Однако или этот допрос так и не состоялся, или служащий забыл известить следователя о моем существовании, ибо по сей день полиция не проявила ни малейшего интереса к моей особе в связи с делом о гибели миссис Крейн. Что касается самих обстоятельств, при которых произошло несчастье, об этом никто ничего не знал, включая и вышеуказанного служащего, и назавтра газеты посвятили происшествию на станции Ноттинг-Хилл-Гейт всего несколько строк. Если верить этим сообщениям, молодая женщина нечаянно оступилась, упала на рельсы и попала под поезд, который как раз в эту секунду подошел к перрону; смутно допускалась возможность самоубийства, однако газеты склонялись к тому, что это просто роковое стечение обстоятельств. Но я \textit{знал}, что это не был несчастный случай. Под поезд метро люди попадают или когда хотят покончить с собой (а я был уверен, что Кэтрин Вильсон этого не хотела), или если их под поезд толкают. \textit{Ее кто-то толкнул}. Виноват же в этом был я; если бы я сразу понял, где ее ждать, я бы вовремя оказался на перроне и преступления бы не произошло. Я был виновен вдвойне: зачем мне понадобилось так тщательно скрывать от тебя и от Мэрфи свое свидание с Кэтрин? Обрати я ваше внимание на эту женщину, она бы, наверное, осталась жива... Кто же этот беспощадный убийца? Ведь, кроме меня, никто не знал, в каком месте должна была состояться наша встреча. Значит, за ней следили с того момента, как она вышла из дому. Но кто мог так неотступно выслеживать Кэтрин Вильсон? Кому было нужно часами вести наблюдение за ее домом, следить за каждым ее движением? Я терялся в самых нелепых предположениях. Кэтрин сказала мне по телефону, что она выяснила кое-что новое; она намекнула, что кто-то следил за нами во время нашего первого свидания и продолжает следить до сих пор... Было ли это связано с исчезновением Пат? Да, безусловн