Сан Антонио. Подайте мне Джоконду --------------------------------------------------------------- OCR -=anonimous=-. --------------------------------------------------------------- Глава 1 Это была собака, которая корчилась посреди дороги. Издалека, в свете фар, я принял ее за смятый лист газеты, шевелящийся под порывами ночного ветерка. Но, приблизившись, увидел, что это собака. Белая. Она дала себя сбить. Челюсти ее еще шевелились, но зад был раздавлен в лепешку. Я почувствовал, как во мне зашевелилась жалость. Резко затормозил и вышел из машины. Увы, помочь псине было уже невозможно. Для этого требовался по меньшей мере Иисус Христос, а меня, как вы знаете, зовут иначе. Он подыхал, этот несчастный пес. Его лапы лихорадочно царапали асфальт, жалобные короткие хрипы вырывались из измазанной кровью пасти. Единственное, что я мог для него сделать, -- нанести последний удар и отправить беднягу в собачий рай. Только вот под рукой ничего не, было. Разве что машиной?.. Надеюсь, вы не решили, что ваш старый приятель Сан-Антонио вступил в обществе защиты животных? Уверяю вас, ничего общего. Терпеть не могу слюнявого сюсюканья. Но собакам я симпатизирую. Короче, сжал я зубы и стукнул ее как следует. Она коротко взвизгнула и замерла. Я снова выбрался из машины и убедился, что дело сделано. Отмучилась. Тут я выругался, заметив здоровенное кровавое пятно на бампере. Вот к чему приводит доброта! Лениво размышляя на эту, честно признаюсь, достаточно отвлеченную тему, я стоял и покуривал на обочине возле собачьего трупа. Ночь была темна, как интеллект жандармского бригадира. Слышен был лишь робкий шепот ветерка в листве (какой свежий образ, не правда ли? Как все-таки жаль, что я не стал поэтом). В небе новорожденная луна играла в турецкий флаг. Я прикурил новую сигарету от окурка предыдущей, испытывая острое недовольство собственной персоной. Снова я стал жертвой своей природной доброты. Что мне стоило спокойненько проехать мимо? Собачка прекрасно бы издохла сама по себе. А теперь вот стой и мучайся вместо нее! Господи, да будь она на моем месте -- разве что лапку задрала бы у ближайшего столбика! Ну, может, еще отметила бы мимоходом, что подыхающий агент -- забавное зрелище... Поразмышляв таким образом о бренности бытия, я сообразил, что b данных обстоятельствах неплохо бы оттащить покойницу на обочину -- иначе к ней может присоединиться какой-нибудь лихач, от большого ума решивший, что ночное шоссе -- идеальное место, дабы проверить, на что способна его тележка. Как видите, доброта -- основное качество моего характера; она всегда умеет настоять на своем, даже когда все прочие чувства кричат, что ничего хорошего из этого не выйдет. Словом, ухватил я дохлого Медорку за ошейник, изо всех сил стараясь не вымазать в крови еще и костюм, и слегка прибалдел. Что-то не приходилось мне раньше встречать цельнометаллические ошейники. Я, как вы знаете, человек от природы любопытный; рассудив, что хозяину это украшение по объективным причинам уже вряд ли понадобится, я стащил с него ошейник и поднес его к фаре, чтобы разглядеть как следует. Не-ет, такой штуки я и правда никогда не видел! Больше всего она походила на здоровенную металлическую шайбу; с одной стороны (на собаке она была сверху) из нее торчал стальной стерженек сантиметров в пять длиной, похожий на миниатюрную антенну, а на конце его был шарик, весь в мелких дырочках. Если вы не полные идиоты, то понимаете, почему в этот момент между вашим другом Сан-Антонио и статуей, символизирующей полное обалдение, разницы было не больше, чем между депутатом справа и депутатом слева. Я был озабочен. Даже не зная назначения этой штуки, ее нетрудно представить в экипировке террориста, но при чем тут честный Туту? В конце концов, повертев ошейник и так и сяк и ни до чего не додумавшись, я сунул его в карман на дверце моей машины и отчалил. Не торчать же посреди дороги до Рождества только из-за того, что какая-то собака носила странный ошейник! Конечно, при моей профессии время от времени приходится раскапывать секреты даже в дупле муравьиного зуба, но эту тайну я решил оставить в покое. Я ехал в отпуск! Давненько со мной такого не случалось... Однако на сей раз потребность малость прийти в себя была такова, что босс даже не спросил у меня, куда я намылился свалить. Кстати, впервые за все время, что я занимаюсь этой паршивой работой. Обычно я даже пожрать не могу сходить, не оставив номер телефона. А уж в отпуске, как правило, и двух дней не проходит, как он начинает названивать, будто колокол в гаврском порту в день большого шторма. Имея, таким образом, в перспективе пятнадцать дней полнейшей свободы, я решил подышать чистым воздухом альпийских вершин, никому об этом не говоря. Один мой старинный приятель содержал отель в окрестностях Гренобля и уже раз этак с тысячу уговаривал провести у него отпуск. Хибара была шикарная, и красивые куколки слетались туда стаями. Думаю, последнее обстоятельство в основном и заставило меня наконец решиться. Вы-то, я думаю, уже давно убедились, что ваш старый друг Сан-Антонию реагирует на красоток, как бык на мулету. В конце концов, что еще надо парню моего формата, чтобы жизнь стала похожей на цветную открытку? У Дюбона, по счастью, со времен нашей последней встречи ничего не изменилось. Едва войдя в отель, я засек блондинку, которая могла бы шутя обойти конкуренток на любом конкурсе красоты, а если и не сделала этого, то виновата была наверняка ее мама, не позволившая доченьке выставить свою кандидатуру. Вообразите себе шикарную куколку в голливудском стиле, потом богиню в стиле моей родной Франции, соедините оба образа -- и вы в какой-то степени приблизитесь к истине. Она казалась неправдоподобно воздушной, эта девчонка. Поначалу я даже не мог понять, за какой бок ее ухватить, чтобы nm` не переломилась между пальцами. Но позже убедился, что первое впечатление обманчиво: темперамента в ней было столько, что хватило бы на десяток сатиров (Сан-Антонио -- знаток античности, не правда ли?). И то, боюсь, в конце концов ребятки почувствовали бы себя несостоятельными. В отель она заявилась в сопровождении старого гриба, который вполне подошел бы на роль ее дедушки, однако оказался ее покровителем. Парнишка был старше ее по меньшей мере на полвека; два ряда обвисших морщин делали его физиономию похожей на рождественскую елку, и он давно не мыслил своего существования без вставной челюсти и бандажа. Совершенно не представляю, на кой черт ему понадобилась красотка, но ни минуты не сомневаюсь, что свои подагрические пальчики он в ее букет фиалок запускал не часто. Скорее всего, он ее таскал за собой исключительно ради удовольствия, которое она доставляла его слепнущим глазкам, ну и еще для ценителей типа вашего друга Сан-Антонио -- за ним, как вы понимаете, не заржавеет. Что же до моего личного мнения -- ему куда больше подошла бы компания наемного боксера поздоровей. Такой спутник гарантировал бы куда большую верность. Почему-то мне втемяшилось, что ее зовут Альберта; позже выяснилось, что настоящее ее имя -- Соня, и оно шло ей куда больше. Но, как бы то ни было, с первого же взгляда, которым мы обменялись, я почувствовал, что дело в шляпе. Впрочем, чего вам объяснять? Сами небось знаете: вовсе не требуется быть факиром Али из Бомбея, чтобы это понять. Мне, во всяком случае, достаточно увидеть у крошки этакие искорки в глазах, чтобы сообразить: время "ножки в воздухе" не за горами. В первый же вечер я, закутавшись в халат, выбрался из номера, чтобы подышать чистым горным воздухом на большущем балконе, окружавшем по периметру весь дом. Конечно, моя курочка была уже там, вертя в пальчиках швейцарскую сигарету, длинную, как термометр. Я предложил ей огня. Банальный ход, согласен, но совершенно неизбежный. Да и к чему ломать себе голову в поисках новых трюков, когда старые все еще действуют безотказно? Она пролепетала "спасибо"; я, естественно, уверил ее, что для меня это -- сплошное удовольствие. Через пять минут все, чего я о ней не знал, можно было бы уместить на телеграфном бланке. Имя ее я вам уже сообщил. Жила она в Париже. Старый краб был фабрикантом -- не знаю уж, что там делали на его фабриках, но доходов от этого папаше Ромали вполне хватало, чтобы обеспечивать Соню по самое некуда. Старик не мог спать без снотворного, и это давало малышке некоторую свободу маневра. Я сообщил девушке, что в чемодане у меня нечаянно оказалась бутылка редкостного белого чинзано, и предложил продегустировать. Она согласилась. А десять минут спустя профессор, занимавший соседний номер, уже тарабанил в нашу дверь, крича, что, если мы не успокоимся, он или вызовет полицию или попросится в долю. Утром Соня представила меня своему старику. Меня он принял хорошо: надо полагать, ежеутренние визави с зеркалом во время бритья давно убедили его, что времена, ревности канули в лету и, если старый обмылок начнет возражать против моего присутствия, -- появится кто-нибудь еще, только и всего. Дураком он, судя по всему, не был и, глядя на открытую, добродушную рожу Сан- Антонио, сообразил, что парень явно не из сутенеров. Ну и дай бог ему счастья. Днем старикан с удовольствием наслаждался природой в нашем обществе. Я не возражал. И не смейтесь: таким невинным человеческим слабостям надо потакать. Зато вечером он глотал qbne снотворное и мы с Соней оставались вдвоем. В постели ее таланты отличались изобилием и многообразием, но тайной слабостью была "китайская клумбочка". Предоставляю вам догадаться, кто был садовником. Орала она при этом так, что наш сосед-профессор не выдержал и провертел дырку в стене -- я обнаружил ее пару дней спустя. Этот пакостник решил получить счастливый билетик задарма, но качество спектакля от того не ухудшилось. Я пробовал заделывать дырки жевательной резинкой, но это приводило лишь к тому, что он проделывал новые, и через восемь дней стена стала похожа на решето. В конце концов я плюнул, решив, что каждый развлекается как может. По утрам, за общим столом, этот тип был строг, как тридцать шесть пап, и мы с Соней хихикали про себя, любуясь его левым глазом, красным, как стоп-сигнал. Короче, это была хорошая жизнь. До того самого вечера. Уже не помню, кто первый предложил прокатиться: Соня, ее обмылок или я сам. Поехали мы на моей машине: тачка старика своими размерами уступала разве что авиалайнеру. Я до сих пор не понимаю, как он умудрился протащить ее по горным дорогам. Все шло вполне мило; мы уже возвращались в отель, когда Соне захотелось закурить. Она запустила руку в карман на дверце, куда перед прогулкой засунула свои "Кравен", и наткнулась на ошейник задавленной собаки -- я о нем к тому времени, признаться, успел забыть. -- Это еще что такое? -- удивилась красотка. -- Кто его знает? -- пожал я плечами. -- На всякий случай, пока не вышло нового распоряжения, я эту штуку называю собачьим ошейником. Соня задохнулась от смеха, я же, признаться, только тут разглядел, насколько нелепой выглядела эта штука. Девушка крутила ее в своих лапках, демонстрируя старику, и в этот момент машина как-то странно дернулась. Я остановил ее и вылез посмотреть, что случилось. Оказалось -- всего лишь прокол, поймали гвоздь в шину. Тут мне пришло в голову, что тормоза тормозами, а, меняя колесо на крутом склоне, неплохо бы подложить под соседнее какую-нибудь каменюку посолидней. Огляделся и увидел, что шагах в десяти валяется как раз подходящая. Подошел к ней и только нагнулся, как почувствовал мощный пинок в зад и очутился на земле. Через секунду до меня дошло, что это за моей спиной что-то взорвалось. Поднял голову и обнаружил вместо своей машины густое черное облако. Все еще не вполне осознавая происходящее, я поднялся и медленно, будто в дурном сне, побрел к тому, что минуту назад было моей тачкой. Впечатление было такое, будто гигантская рука вскрыла ее, будто коробку консервов. Внутри было черно. На земле я увидел вставную челюсть папаши. Потом взгляд мой упал на то, что осталось от Сони, и я почувствовал, как содержимое желудка бурно устремилось вверх. Я торопливо кинулся к кустам... Прошу прощения, но при подобных обстоятельствах ничего другого не остается. Вот так все и началось. Глава 2 Моя добрая матушка Фелиси утверждает, что встречаются бедолаги, с детских лет отмеченные роком. Ни секунды не сомневаюсь, что в первую очередь она имеет в виду меня. Это же надо -- встретить такую девочку и так ее потерять! Не-ет, будь моя воля -- связал бы своей паршивке-судьбе руки и ноги да выставил в Лувре, зевакам на обозрение... Примерно такой глубины мысли крутились в моей голове, пока я приходил в себя. Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что виной всему -- тот самый собачий ошейник. Не ошейник, а мечта террориста. Меня аж в дрожь кинуло, когда я вспомнил, как крутил в руках эту адскую штуковину. Надо же -- целых десять дней она валялась в моей тачке, готовая рвануть от малейшего толчка! Тут прибыли местные стражи порядка. С первого взгляда я понял, что с интеллектом у них все в порядке, -- достаточно было увидеть их лбы: все как один -- не шире околыша форменного кепи. Добавьте к этому глазки, тусклые, как у рыбы, три месяца провалявшейся в холодильнике, и вы получите о них полное представление. То обстоятельство, что они имеют дело с комиссаром Секретной службы -- то бишь с вашим покорным слугой, -- нисколько их не впечатлило. Они узрели, что моя машина взорвалась именно в тот момент, когда я из нее вышел, и угробила двух пассажиров, нашли, что это подозрительно, и ничто иное в их мозги проникнуть уже не могло. Их бригадир изложил мне это в весьма ученых терминах, усиленных повелительным наклонением. А поскольку в этой жизни он, судя по всему, знал только свой долг и таблицу умножения до пяти, то для более тонкого осмысления событий решил отвезти меня в жандармерию. Я не возражал -- в какой-то степени меня это даже устраивало. Терпеть не могу быть мишенью, но ничего не имею против расширенной аудитории. Короче, притащились мы в местный участок. Ну, все, как обычно: выбеленные известкой стены пестрят объявлениями, ветхие столы шатаются, с какой стороны ни притронься, а служивые, тут же решившие взять меня в оборот, еще тупее первых -- насколько это, конечно, возможно. Я уж решил, что попал за кулисы Фоли- Бержер. Однако они упорно не хотели оставить меня в покое, и единственное, что оставалось, -- навесить им на уши побольше лапши. И я взорвался как фейерверк. Рассказывал им, какая я большая шишка в Париже, как одно мое имя заставляет мелюзгу вроде них вставать во фрунт, и объяснил, что с ними будет, если они не предоставят мне любую мыслимую помощь вместо того, чтобы меня ловить. Я орал так громко, что лейтенант сдался. Правда, предварительно изучив мои бумаги разве что не под микроскопом. -- Хорошо, господин комиссар, чего вы хотите? -- Наконец-то, -- облегченно вздохнул я. Видать, парень встал с той ноги. А может жена ему нынче угодила... Впрочем, меня это не касается. -- Позвонить в Париж. -- Ради бога, -- тут же согласился он. -- Только сначала я предупрежу службу в Гренобле. Почему бы и нет? Я подождал, пока он выполнит все формальности, а потом набрал номер. Вроде мне уже случалось вам говорить, в чем основное достоинство Старика? Он никогда не вылазит из своей конуры. Когда ни позвони -- всегда на проводе. -- Здравствуйте, Сан-Антонио, -- проскрипел он в своей обычной манере. -- Привет, патрон. -- Как отдыхается? Может, я от всех переживаний мнительным стал, но в голосе его мне отчетливо послышалась насмешка. Сам-то он отдых презирает, а отпуска не брал с тех самых пор, как стал во главе нашей Службы. -- Потрясно отдыхается, -- заявил я и изложил всю историю начиная от издыхающей на дороге собаки. -- Очень любопытно, -- лениво пробормотал он. Ну да меня не обманешь -- слишком давно мы знакомы. Мысленно он взвился до onrnkj`. -- Вы полагаете? -- тем же тоном поинтересовался я. -- Стало быть, в ошейнике была взрывчатка, -- продолжил он, обращаясь больше к себе, чем ко мне. -- И сильная. Маленькая антенна служила взрывателем. Наверное, та девица нечаянно привела его в действие. Я промолчал. Да и что тут скажешь? -- Вы, случаем, не читали такую повестушку -- "Капут"? -- внезапно спросил шеф. Ничего себе. Нашел время для разговоров о литературе. -- Нет вроде... -- Хотя конечно, куда вам. Она давно вышла. Так вот, в ней рассказывается, как в последней войне Советы дрессировали собак, чтобы взрывать немецкие танки. Псов учили брать еду из-под гусениц. А когда начиналась танковая атака, их и запускали. У этих животин тоже взрывчатка была на шее, а антенна служила детонатором. -- Вы что же, стало быть, считаете -- эту собачку из России притащили? -- съязвил я, забыв, что с юмором у Старика слабовато. -- Разумеется, нет, -- сухо ответил он. -- Но кто-то мог набрести на туже мысль. Где, говорите, вы видели собаку? -- Шоссе Леон -- Гренобль, поворот на Ла-Грив. -- А вы не думаете?.. -- начал он. -- Думаю, -- согласился я. -- Неплохо бы там поспрошать. Только на мне повисли ребята из местной полиции. Вы не можете меня от них избавить? -- Сейчас позвоню в Гренобль. -- Вот и чудесно. Буду держать вас в курсе. -- Я на это рассчитываю, -- с достоинством обронил он, вешая трубку. Я тоже швырнул свою на рычаг. Через минуту раздался звонок. После короткого разговора мой лейтенант, став донельзя почтительным, объявил, что и сам он, и его бойскауты полностью к моим услугам и ждут не дождутся распоряжений. Я объяснил ему, что требуется самая малость -- поскорее доставить меня в гостиницу, поскольку я в силу обстоятельств остался без колес. Там я надеялся раздобыть что-нибудь подходящее, не сомневаясь, что Дюбон меня в беде не оставит. Дюбон, если вы еще не забыли, -- хозяин гостиницы и мой старый друг. Личность, надо сказать, довольно своеобразная -- кем-кем, а пай-мальчиком его уж точно не назовешь. Я, правда, так и не смог понять, чего его вдруг потянуло в эту коробку, но в его биографии и не такие зигзаги случались. Для начала он закончил Лионскую консерваторию по классу органа и даже успел стать лауреатом какого-то конкурса. Но тут началась война, и парня потянуло на подвиги. Он был одним из первых французов, перешедших Рейн, за что и получил в петлицу ленточку Почетного легиона. Стоит ему куда-нибудь войти -- женщины ложатся штабелем, а если кому из мужчин это не нравится -- он отправляет беднягу в окно, не затрудняясь тем, чтобы его открыть, и не беспокоясь о том, на каком этаже находится. Час спустя я с большой помпой причалил к его коробке со жратвой. Дюбон играл в белот с моим соседом-профессором и, как водится, выигрывал. -- У тебя найдется пара секунд? -- шепнул я. Он швырнул на ковер свой выигрыш и потащил меня в угол зала. -- Представь себе... -- начал я. -- Знаю, знаю, -- отмахнулся он. -- Из-за тебя я потерял двух клиентов. -- Ты в курсе? -- удивился я. -- Откуда? -- Сорока на хвосте принесла, -- ухмыльнулся Дюбон. -- Ну, еще поставщик подкинул кое-какие подробности. Кстати, из-за меня можешь не переживать: потеряв эту парочку, я приобрел прорву новых. Люди -- они что мухи: на падаль стаями слетаются. Я с утра поставщиков обзваниваю -- припасов не хватает. Между прочим, а как это у тебя так лихо получилось? Ты что, в своей тачке бенгальские огни перевозил? Я изложил ему историю с собакой. -- Обидно, -- вздохнул Дюбон. -- Староват я стал для таких дел. Так и скисну тут, в этом отеле. -- Ничего, у тебя тут тоже развлечений хватает, -- утешил я его. -- Только смотри, приятель, личная просьба: рот на замок. -- Ты же знаешь -- могила болтливее меня, -- снова вздохнул он. -- На ней все-таки что-нибудь да написано. Слушай, а ты сам-то хоть что-нибудь понимаешь в этой истории? У нас ведь, знаешь, собаки, начиненные взрывчаткой, на дорогах не каждый день бегают. Я так соображаю, что повезло тому парнишке, которому она предназначалась. Вместо него она досталась на ужин одному моему приятелю. Ты его знаешь, вроде бы, -- Сан-Антонио его зовут. Ей- богу, старик, ни с кем больше таких фокусов не случается -- только с тобой! -- Кончай причитать, -- оборвал я его. -- Мне тачка нужна. Можешь помочь? Хочу прокатиться в этот чертов Ла-Грив. Он задумчиво поскреб бритую макушку. -- Ну, если не боишься выглядеть не вполне элегантно -- так и быть, дам тебе мой джип. Не карета, конечно, но четыре колеса есть. И все ведущие. -- Заметано. Мы вышли на стоянку. -- Вон она, -- кивнул Дюбон. -- Бак полон. Только постарайся не отправить за облака хоть эту. У меня к ней слабость -- уж больно подходит по размеру к моему скелету. Я было решил тут же и отчалить, но желудок категорически запротестовал. Он кричал от голода, как ласточка перед бурей. Я поделился с Дюбоном этим ценным наблюдением. -- А как же! -- согласился он, -- Перед выходом на дело непременно надо пожрать, уж я-то знаю. Пустой живот годится только на барабан. Скажи там повару, пусть поджарит еще одного цыпленка-кэрри. Говорят, английская королева его одобряет. Я тоже. У этой птички есть одна замечательная особенность -- она чертовски возбуждает жажду. Глава 3 У Дюбона для мужских глоток всегда найдется глоток "Памара". Не знаю, где он добывает это пойло, но делает его отнюдь не кооператив водолазов с альпийских вершин, могу вас уверить. Нектар. Уничтожив на пару литра три, мы и на сей раз пришли к единодушному мнению, что жизнь стоит прожить. Потом посмотрели на часы и решили повторить. -- Куда ты попрешься в такую пору? -- заметил Дюбон. -- На место приедешь аккурат среди ночи, все двери будут закрыты. Поселяне, знаешь ли, в это время тоже имеют обыкновение дрыхнуть. -- Ерунда, -- после минутного раздумья возразил я. -- Тебе никто не говорил, что крестьяне спят вполглаза? Они боятся, что кто- нибудь подожжет их амбар. А если я появлюсь у них среди ночи, это может оказаться очень даже небесполезно. Психологический шок делает людей разговорчивыми. Понял? -- Тебе судить -- ты у нас в этих вопросах специалист. Только сдается мне, что ты попусту ударился в поэзию, приписывая этим asibnk`l наличие психологии. Им это не присуще. Я объявил, что не разделяю его пессимизма, и мы простились, торжественно пожав друг другу руки. По альпийским дорогам я несся со скоростью, которой позавидовал бы сам доблестный Фанжио. Ночь была полна зыбких, мигающих огней от автомобильных фар. Наличествовала и луна -- на сей раз она решила поиграть в японский флаг и по такому случаю была кругла, как биллиардный шар. Погода, как вы уже поняли, была отличная и навевала поэтические образы. Я молнией проскочил Гренобль, потом Вуарон и прибыл на место в рекордный срок. Управлять джипом Дюбона -- сплошное удовольствие. В Ла-Грив я влетел на скорости сто километров в час. Для здешних горных краев местечко довольно плоское. Весь городок -- ряд унылых домиков вдоль шоссе. Я быстро нашел поворот, где прикончил раненую собаку, -- оказалось, это в двух шагах от бистро, обозначенного пыльной витриной с двумя бутылками неизвестного предназначения и рекламой кока-колы. Почему бы мне сразу не приступить к делу? В распивочных обычно обо всем хоть что-нибудь да знают. Приближаюсь и барабаню в ставни, закрывающие стеклянную дверь. Спустя минуту я все еще слышу шум только собственного дыхания. Повторяю эксперимент, и -- ура! -- одно из окон первого этажа освещается. За мутным стеклом обозначаются расплывчатые контуры лица -- по всей видимости, человеческого, ибо хриплый женский голос задает традиционный вопрос: "Кто там?" Отвечаю магическим словом "полиция". -- Господи, -- бормочет женщина. Главные слова сказаны. Через минуту дверь открывается. -- Вы хозяйка бистро? -- осведомляюсь я. -- Да. Она моргает глазами. Щеки ее свисают двумя дряблыми складками. Халат она как будто нашла на свалке. Лет этой милой даме где-то в районе пятидесяти -- точнее, можно было бы ей столько дать, если бы у нее нашлось хоть на десять кругляшек кокетства. Но, похоже, столь ценное качество напрочь отсутствует в ее обиходе. Не мылась она, судя по всему, с тех самых пор, как в последний раз попала под дождь. От нее разит бойней. Вхожу. Бистро, как и следовало ожидать, вполне под стать хозяйке. -- Что случилось? -- с беспокойством повторяет она. Я демонстрирую ей удостоверение: -- Извините, что беспокою среди ночи, но служба обязывает. Затем немедленно перехожу к делу, чтобы у нее не успел возникнуть соблазн наплести мне с три короба. -- Десять дней тому назад на шоссе, в двух шагах отсюда, раздавили собаку. Вы вспоминаете? -- Собаку? -- обалдело переспрашивает она. -- Да. Такое, знаете, животное на четырех лапках с острой мордочкой. Делает "гав-гав". Та, о которой я говорю, была белая. Не породистая -- понимаете, что я имею в виду? Как будто она произошла от скрещивания дворняжки и газовщика. -- Ах, эта! -- восклицает мадам Грязнуля. -- Она валялась на краю оврага, возле бензонасоса. -- Точно. Я поднимаю на нее глаза и усиливаю вольтаж до максимума. В таком состоянии ваш друг Сан-Антонио способен загипнотизировать добрую дюжину кобр, а не то что какую-то замарашку. -- Кому он принадлежит, этот Туту? -- самым нежным голосом воркую я. -- Не знаю, -- лепечет дивное создание, не сводя с меня onjnpmncn взора. -- То есть как? -- удивляюсь я, -- Вы хотите сказать, что не знаете, как выглядят здешние собаки? Красотка понимает не сразу. Однако постепенно до нее начинает доходить. -- Знаю, -- обижается она. -- Только эта -- ну, о которой вы говорите, -- она не здешняя. Похоже, выпала из машины. И Дэдэ- оборванец -- он тут мусор убирает -- тоже ее не знает. Я аж скривился с досады, понимая, что, скорее всего, грязнуля не врет. -- Что с ней стало? -- С собакой? -- для верности переспрашивает она. -- Да. -- Дэдэ ее убрал. -- Где он живет, этот ваш Дэдэ? Она выходит на порог своего ранчо и простирает длань в сторону одинокого дома, торчащего вдалеке, среди полей, тянущихся вдоль железной дороги. -- Там. -- Спасибо, -- вежливо благодарю я и, мучимый желанием зажать нос, наконец не выдерживаю: -- Не смею больше мешать вам, мадам, а то ваша ванна совсем остынет. Она удивленно распахивает пасть, демонстрируя гнилые обломки зубов, да так и застывает в дверях, провожая меня оторопелым взглядом, пока я живенько ретируюсь к верному джипу. Итак, пес был не местным. Похоже, дело дохлое. Это нехитрое соображение вертится у меня в голове, пока я преодолеваю пространство, направляясь к хижине Дэдэ, отлично сознавая бессмысленность этого предприятия. Что мне делать у этого уважаемого муниципального служащего? Спросить, что он сделал с трупом Медора? А то я сам не знаю ответ? Зашвырнул, конечно, на кучу мусора. Положим, я его даже найду, -- ну и что? Труп собаки еще менее болтлив, чем труп человека. У нее нет отпечатков пальцев, хранящихся в полицейской картотеке; на ее шерсти я вряд ли найду бирку из прачечной или фамилию портного. Даже любимый объект исследования всех Шерлоков Холмсов -- грязь из-под ногтей -- вряд ли сообщит мне что-либо важное. Короче, все это глупо. Если мои коллеги узнают об этой вылазке, они будут так ржать над моей дуростью, что мне придется приклеивать фальшивую бороду, входя в контору. Предаваясь столь горестным раздумьям, я достиг наконец жилища Дэдэ. Типичная трущоба. В крыше дырки -- специально, чтобы облегчить доступ Деду Морозу. Дверные петли сляпаны из двух коробок из-под сардин, а в окнах стекла удачно дополнены кусками картона. Догадываюсь, что в золоте Дэдэ не купается. Кидаю взгляд на часы. Почти три часа ночи. Не самое общепринятое время для визитов. Не сомневаюсь, что уже с завтрашнего дня мой поход по округе будет прокомментирован аборигенами сверху донизу. В долгие зимние вечера он будет излагаться сразу вслед за историей о сером волке. Сон у мусорщика буквально свинцовый. Я колочу в дверь, вопя: "Эй, Дэдэ!", без всякого результата. И лишь через четверть часа, когда я уже подумываю, не пора ли перестать надрываться, изнутри слышится мощный зевок. Потом кто-то ворчит, потягивается, откашливается... -- Эй, Дэдэ! -- снова ору я. Слышу ленивые, шаркающие шаги. Потом чиркает спичка -- раз, другой, третий: наверняка отсырела. "Дерьмо", -- бурчит пропитой голос, и я понимаю причину столь беспробудного сна: обитатель хижины просто-напросто мертвецки пьян. Наконец, отказавшись от бесплодных попыток зажечь свет, он на ощупь добирается до двери и отодвигает засов. Я уже приготовил электрический фонарик и в тот момент, когда дверь открывается, включаю его -- по опыту знаю, что в таких обстоятельствах неожиданный луч света действует не хуже хорошего удара по морде. Внезапно высвеченная, передо мной во всех деталях предстает дикая, опухшая физиономия с глазами потревоженной средь бела дня совы. -- Привет, Дэдэ, -- приветливо здороваюсь я, вталкиваю его в помещение и вхожу следом. Осматриваюсь и преисполняюсь к обитателю хибары невольного уважения: он умудрился свести проблему меблировки практически к нулю. Похоже, в душе этот тип -- своего рода авангардист. Посреди комнаты он водрузил ванну в стиле Карла Десятого, доверху набив ее сеном. Ночью она служит ему кроватью, а днем, накрытая крышкой, -- столом. На секунду задумываюсь: достанет ли у кого-нибудь ума, когда обитатель хибары преставится, отпилить у ванны ножки? Получился бы первоклассный гроб... На хлипкой этажерке замечаю керосиновую лампу, а на полу -- коробок и рассыпанные спички. -- Как думаешь, Дэдэ, -- как можно дружелюбнее обращаюсь к мусорщику, -- если зажечь эту лампу -- сможем мы увидеть друг друга? -- Спички отсырели, -- хрипит он. -- Просто ты не знаешь, с какой стороны они зажигаются. Сейчас посмотрим. Я зажигаю лампу, поправляю чадящий фитиль и засовываю мой электрический фонарик в карман. И тут же разражаюсь гомерическим хохотом, только сейчас обратив внимание на изысканность костюма собеседника. Кроме залатанной рубашки, на нем ничего нет. Однако он настолько не отошел после вчерашнего, что ему совершенно наплевать, прикрывает какая-нибудь тряпка его яйца или они болтаются на свободе. Сейчас он куда больше озабочен тем, кто это столь неожиданно к нему пожаловал. -- Здравствуйте, -- вежливо бормочет он. Я тронут. -- Почему бы тебе не надеть свои штаны, Дэдэ? -- столь же вежливо интересуюсь я. Он наконец замечает, что не вполне одет, и торопливо запихивает свое жалкое мужество в вытертые брюки. -- Не пугайся, дорогой, -- продолжаю я, -- мне только нужно кое о чем тебя спросить. -- О чем это? -- каркает он. -- Помнишь ту белую собаку, которую задавили на дороге? Что ты с ней сделал? -- И вы о том же? -- бормочет пьяница. -- Как это -- о том же? -- я аж подпрыгиваю от неожиданности. Дэдэ трет глаза и, судя по всему, отчаянно пытается привести в действие свои одеревеневшие мозги. -- Чевой-то? -- вопрошает он. -- Почему ты сказал, что я о том же? Он снова трет глаза, и, кажется, на сей раз туман в его голове малость проясняется. До него потихоньку начинает доходить, что мое присутствие в его хибаре в такой час не соответствует не только правилам приличия, но и французскому законодательству. -- Чего вы от меня хотите? -- ворчит он. -- Собаку? Нет у меня собаки. И я внезапно вижу в его глазах безумный страх. Та-ак! Это еще откуда? Чего он так внезапно испугался? -- Я не говорю, что у тебя есть собака, дружище, -- увещеваю ecn я. -- Просто хочу поговорить о белой собаке. Помнишь, ты подобрал ее на дороге? Куда ты ее дел? Дэдэ не отвечает, лишь молча переминается с ноги на ногу. -- Не стоит играть в прятки, -- мягко говорю я. -- Отвечай лучше: куда ты задевал ее скелет? И тут начинается непредвиденное: Дэдэ плачет. Я обескуражен. Он ревет, как маленький, задыхаясь от рыданий, смахивая грязными лапками слезы, пуская слюну и подвывая. У меня внутри все аж переворачивается, как машина на ходу во время гололеда. -- Ну, папаша, -- мурлычу я, кладя руку ему на плечо. -- Что это с тобой приключилось? Что за страшное горе? -- Это не я, -- хнычет Дэдэ. -- Правда, не я. -- Что не ты? -- Не я взял ее ошейник! Глава 4 А, парни? Признайте, что у малыша Сан-Антонио есть нюх! Каким идиотизмом поначалу казалось искать этот злосчастный собачий труп. Я, правда, и до сих пор не знаю, зачем он мне нужен, -- чтобы это выяснить, надо переждать, когда Дэдэ перестанет хныкать. Нетрудно сообразить, что его слезы в немалой части состоят из выпитого вчера красного вина. Из всех человеческих огорчений огорчения пьяниц -- самые искренние, но и самые короткие. Не проходит и нескольких минут, как мой собеседник обретает утраченное равновесие. Он успел отрезветь, и взгляд его меняет выражение. Теперь передо мной не престарелый мальчик, витающий в облаках, а крестьянин, унаследовавший от бесчисленных поколений предков хитрость и недоверчивость. Рот у него на запоре, а глазки так и бегают. -- Вот и хорошо, Дэдэ, -- одобрительно кидаю я. -- Вижу, ты снова в форме. Читать умеешь? Он кивает. Достаю удостоверение. -- Видишь? Большими буквами: "полиция". Для любого обывателя это конец. Когда перед ним произносят это слово, он вянет, как осенний салат. Дэдэ -- не исключение. От испуга он икает. Потом его охватывает дрожь. -- А теперь я проясню тебе твое положение, -- задушевно говорю я. -- Вариант первый: ты мне выкладываешь все, что знаешь насчет дохлой собаки. Я уверен, что кое-что ты знаешь, -- у меня свои сведения. Вариант второй: ты молчишь. Тогда я достаю свой шпалер и у тебя начинаются неприятности. Какие? Трудно предсказать заранее. Ты меня понимаешь? -- Но я же ничего не сделал, -- бормочет он. -- Я ничего такого не сделал... -- Знаю, -- прерываю я. -- Никто и не упрекает тебя в том, что ты что-то сделал. Просто ты знаешь вещи, о которых вот сейчас, немедленно, мне и расскажешь. -- Ничего я не знаю, господин полицейский. Ничего-ничего. -- По-моему, ты начинаешь себя плохо вести, -- замечаю я. -- Не будь идиотом, а то наживешь неприятности. Ну-ка, говори! -- Я ничего не знаю, -- тряся головой, продолжает дудеть он. Вот упрямая рожа! Меня такие до белого каления доводят. Вот и сейчас, не успел я сдержаться, как мой кулак совершенно самостоятельно, без малейшего моего вмешательства, отправляется на прогулку. Приземляется он, как и следовало ожидать, точно на подбородке Дэдэ. Тот без единого звука валится на пол. Я наклоняюсь над несчастным. Он в обмороке и уже успел напустить под себя лужу. По опыту знаю: единственное, чем его можно сейчас привести в себя, -- хороший глоток чего-нибудь с градусами. Осматриваюсь и замечаю в стене лачуги маленькую dbepvs. Открываю -- как и следовало ожидать, внутри полно бутылок, но все до омерзения пусты. Неторопливо их перебираю в надежде найти хоть одну недопитую и натыкаюсь на ржавую коробку из-под бисквитов. Поддеваю ногтем крышку и невольно присвистываю при виде пяти красивых радужных бумажек по десять "штук" каждая. Новенькие, заразы! Готов побожиться (почему бы и нет? все грешат, не исключая самого папу), мой новый приятель Дэдэ -- отнюдь не экономный муравей в шерстяных носках. Он за радости жизни. Пьет свою долю, а если представляется возможность, то и чужую. Как хотите, а я не в состоянии представить его экономящим пару монет из своего грошового заработка. Поэтому я беру свою находку и возвращаюсь к месту его успокоения -- по счастью, еще не вечного: он как раз приходит в сознание. Я его встряхиваю; он хлопает ресницами, взирая на меня без особой симпатии. -- Веселей, -- подбадриваю я его. -- Держу пари, сейчас ты заговоришь. -- Я ничего не знаю! -- яростно хрипит Дэдэ. Похоже, я ошибся, считая его обычным алкашом, готовым размякнуть от первого же тычка. Паренек-то, оказывается, из контрастных. Однако глаза его уже узрели купюры в моей руке и наполняются ужасом: парнишка явно узнал эти бумажки и начинает портить себе кровь. Мне остается лишь активизировать сей полезный процесс. Достаю коробок, зажигаю спичку и приближаю огонек к деньгам. -- Ты всегда такой тупой, Дэдэ, или от холода отупел? -- самым вежливым тоном осведомляюсь я, -- Давай-ка немножко погреемся. Ты не против? Я не ошибся: он действительно прежде всего крестьянин. -- Нет! -- истошно вопит он. Я отодвигаю пламя: -- Так ты будешь говорить? -- Да. -- Он морщит лоб в нечеловеческом мыслительном усилии. -- Эта собака... за ней пришли на следующий день после того, как я ее подобрал. -- Кто? -- Дама. -- Продолжай, -- подбадриваю я его. -- Я тебя слушаю. -- Она пришла вечером -- я как раз ел суп. Спросила, не я ли подобрал издохшую собаку. Я говорю: да, мол, а что? Она как расхнычется: это ее любимая собачка, она ею очень дорожит, потому как, мол, подарок ее умершего друга... В общем, повел я ее на свалку, туда, где всегда вываливаю свой бак. Там мы псину и нашли. Дама к ней как бросится! И тут же спрашивает: "А где ошейник?" Я ей: "Какой ошейник?" Она прямо взбеленилась: "Куда вы дели его ошейник?" А я никак понять не могу, о чем речь-то? Спрашивала про собаку -- вот тебе собака... Она знай себе твердит: "Куда вы дели ее ошейник? У нее был ошейник -- где он?" Я наконец сообразил -- не было, говорю, на этой скотине никакого ошейника. Тут она вытащила из сумочки пистолет и орет: дескать, если не отдам ей ошейника, она меня пристрелит. А как я его отдам? Я ведь и правда... -- Знаю, -- успокаиваю я его. -- Ты ее нашел без ошейника. -- А, вы в курсе? -- таращит глаза Дэдэ. -- В курсе, в курсе. Что дальше? -- Дальше? -- пожимает плечами мусорщик, -- Ну, поуспокоилась она, спрятала свой пистолет, а взамен достала вот эти бумажки. Сунула их мне и заставила поклясться, что буду молчать. Обещала, что если хоть слово кому скажу, то меня она пристрелит, а лачугу мою спалит. Что ж, папаша честно заслужил награду. -- Не бойся, дружище, -- успокаиваю я его, возвращая деньги. -- Бабы вечно обещают одно, а делают совсем другое. Ты просишь их qepdve, а они взамен дают тебе свой зад, да еще Версальский лицей в придачу. Можешь не волноваться -- я о нашей беседе никому не скажу. Так что пропивай эти монеты на здоровье. Он торопливо прячет свое сокровище за пазуху. -- Только, уж извини, мне нужно кое-что уточнить, -- добавляю я. Дэдэ охотно кивает: получив обратно башли, он преисполнился благодарности и готов на все. -- Как выглядела эта женщина? Дэдэ погружается в размышления. Глаза его закрываются, брови сдвигаются, лоб наморщен -- чувствуется титаническая концентрация мысли; я даже начинаю опасаться, не взорвался бы у бедняги череп от такого интеллектуального напряжения. -- Она была красивая! -- наконец триумфально возвещает он. -- Блондинка? -- интересуюсь я. -- Нет. -- Брюнетка? -- Да. -- Глаза, рот, нос, одежда, манера разговаривать, -- терпеливо перечисляю я. Терпения, которое мне потребовалось в последующие полчаса, хватило бы на добрый десяток ангелов. Каждую деталь приходилось буквально выковыривать из его черепушки. Однако в конце концов я все-таки получил некоторое представление об этой малышке с собакой -- образ, надо сказать, возник вполне аппетитный. Высокая томная брюнетка лет тридцати, с полными губами, в светло-голубом плаще. На пальце руки, державшей пистолет (Дэдэ не смог внятно ответить, правая то была рука или левая), -- кольцо с большим синим камнем. Выяснив эти подробности, я настолько преисполнился уважения к собственным способностям, что попытался вытянуть из Дэдэ хоть что-нибудь о машине, на которой разъезжала красотка. И тут же шлепнулся мордой в грязь. Оказывается, она приехала -- ни за что не поверите -- на велосипеде! -- В-велосипеде? -- заикаясь, переспрашиваю я. -- Синем, -- уточняет он. Похоже, мадам отдает предпочтение этому цвету. Плащ, кольцо, велосипед... -- А раньше ты ее не видел? -- Нет, никогда. -- Но раз она приехала на велосипеде, значит, живет где-нибудь неподалеку, -- предполагаю я. Дэдэ не отрицает такой возможности, но повторяет, что раньше с этой дамой не встречался. И я понимаю, что больше мне из него ничего не выжать. -- Ладно, папаша, можешь досыпать, я ухожу. На прощание могу посоветовать то же, что посоветовала тебе твоя приятельница: держи язык за зубами. Если хоть слово вякнешь -- я всажу тебе пулю в печенку. А потом, хоть я и не жесток, четвертую и отправлю в камеру пыток -- там тебе покажут, где раки зимуют. Причем самым научным способом. -- Понял, -- испуганно бормочет он. Положим, в последнем я сомневаюсь, но главное до него, кажется, все-таки дошло. -- Доброй ночи, Дэдэ, -- прощаюсь я и выбираюсь на воздух. Первые тусклые цветы грядущего дня расцветают на горизонте; луна бледнеет, как финансист, получивший приглашение на конфиденциальный разговор с министром финансов. Короче, день наступает. Я чувствую, что чертовски вымотался. Вчерашняя передряга, плюс ночные приключения, плюс остатки дюбоновского "Памара", все еще плещущие в моем желудке... Короче, вот-вот g`unwerq спать, а потому пора присмотреть какой-нибудь отель. Я не торопясь погоняю свой джип, любуясь начинающимся днем. Природа, играющая в красавицу, всегда действует на меня расслабляюще. Я ведь уже, помнится, говорил вам и буду повторять, пока вы не околеете: ваш приятель Сан-Антонио -- поэт! Честно говоря, я нимало не сомневаюсь, что истинное мое призвание -- рифмы, а не пороки и ошибки моих современников. Мне бы рифмовать слова, которые не рифмуются (и не имеют особого смысла), печатать все это в изданиях, закрытых, как коробки с сардинами... Имел бы успех, привык бы по часу торчать утром перед зеркалом, с почтением разглядывая собственную физиономию, очаровывал бы баронесс... Старые дамы именовали бы меня мэтром, молодые люди -- старым хреном... И сейчас, когда день пытается приоткрыть новые тайны моей бурной карьеры, я ослеплял бы трепещущую от восторга аудиторию повелительными наклонениями. Но жизнь есть жизнь, и она вечно заносит человека совсем не туда, куда бы ему хотелось. В агенты я попал, потому что у меня были определенные способности, и бесполезно об этом жалеть. Когда играешь в белот, первое правило -- не завидовать картам противника, а довольствоваться своими. Вы так не думаете? Банда недоумков. Итак, заря с бархатными пальцами во всей красе. Время, когда молодые девчонки вздыхают во сне об "этом", но могут лишь вздыхать, потому что слишком ленивы, чтобы вылезти из постели. Замечаю парня на обочине. Судя по вытянутой физиономии и лопате на плече, красота восхода ему до лампочки. Может, он укажет мне гостиницу, где я смогу всхрапнуть? Останавливаюсь и задаю вопрос. Он долго изучает черты моего лица, и, похоже, они кажутся ему вполне приемлемыми. Во всяком случае, он сообщает, что через сотню шагов имеет быть гараж, а при нем бистро. Койки там, по его словам, тоже сдаются. Из указанного дома лениво плывет в рассветное небо струя дыма. Хороший знак. Ставни еще не открыты, но под дверью видна полоска света. Стучу. Открывает тип средних лет с красным бандажем поверх фланелевой рубашки. Объясняю ему, что просидел за рулем всю ночь и чертовски устал. Затем высказываю соображение, что стакан сока и кусок чего-нибудь съедобного еще способны вернуть меня к жизни. -- Войдите, -- говорит он. Глава 5 У кофе вкус долго и обстоятельно ношенных носков. Но я вспоминаю обо всех героях, погибших, чтобы обеспечить нам лучшую жизнь, и это помогает мне его проглотить. К тому же он горячий. Тем не менее, свершив сей подвиг, я чувствую себя разбитым, как велогонщик, по ошибке проскочивший "Тур де Франс" за один день. Ноги у меня подгибаются, а в венах, похоже, течет овсяный отвар. -- Как добраться до моей комнаты? -- с трудом вопрошаю я у хозяина. Он приглашает следовать за ним. Начинаем восхождение по деревянной лестнице с шатающимися ступеньками. -- Осторожнее, -- предупреждает мой Вергилий. Предупреждение представляется мне отнюдь не лишним. Не сомневаюсь, что последний парень, пытавшийся подняться по этой лестнице в пьяном виде, уже успокоился на тихом местном кладбище и не сможет поделиться ощущениями. Чтобы спокойно взбираться по данному сооружению, надо лет десять поработать у Барнума[1]. Наконец мы достигаем второго этажа и хозяин толкает нужную дверь. Она натужно стонет, умоляя угостить хоть капелькой l`xhmmncn масла. Келья, предстающая моим глазам, как нельзя лучше подошла бы монаху, одержимому идеей умерщвления плоти. Все в ней грязно, гнило и вдобавок завешано фестонами паутины. -- Вот, -- говорит мой проводник, немного стесняясь. -- Не шикарно, но мы в деревне. -- Не хуже, чем у негров, -- подтверждаю я. Поскольку хозяин наверняка не знает, как там у негров, он соглашается. -- Отлить не хотите? -- неожиданно интересуется он. Столь доверительный вопрос меня слегка удивляет, но подобная предусмотрительность заслуживает уважения. -- Не сейчас, -- как можно вежливее ответствую я, -- но если это случится еще до Рождества, я не буду удивлен. Выясняется, что для этого надо спуститься вниз и завернуть за дом. -- О'кей, -- соглашаюсь я, -- постараюсь найти. -- Нет, -- оказывается, он еще не окончил, -- за домом вы увидите сад. Пройдете вглубь. Во-он, видите -- вскопанная земля? Это там. Я отчаянно борюсь с желанием выбросить его в то самое окно, куда он тычет пальцем, но в этот момент он наконец уходит. Хлопаю по рассаднику насекомых, именуемому здесь кроватью, дабы предупредить клопов, что пища прибыла, и падаю на ложе. Две секунды спустя я уже храплю с такой страстью, что соседи, скорее всего, забегают к хозяину полюбопытствовать, хорошо ли работает его новая бензопила. Просыпаюсь со странным чувством, будто в голове забрезжила какая-то идея, но не могу понять, какая именно. Это мешает. Подхожу к окну. Погода терпимая. Потягиваюсь и добросовестно наполняю легкие деревенским воздухом. Природа зеленеет. В любом случае курс хлорофилла мне не повредит. Под окном вижу бензоколонку. Потом шоссе, по которому с грохотом катятся грузовики. Напротив гостиницы от шоссе отходит проселок и карабкается к деревушке, пристроившейся на вершине холма. Я продолжаю принюхиваться к чистому воздуху, но в черепушке мысли рванули, как машины на зеленый свет. Красотка на синем велосипеде наверняка обреталась где-нибудь поблизости. Женщина, способная дать такую сумму бродяге типа Дэдэ, чтобы заткнуть ему пасть, должна обладать средством передвижения надежнее драндулета на двух колесах. Следовательно -- машиной. Если так -- должна же она где-то заправляться, верно? Ну а коли она живет в здешней округе, то почему бы ей не заправляться у моего хозяина? Я спускаюсь. Объект моего интереса занят: жарит в масле лук. На столе лежит кусок вырезки, толстый, как левый окорок Мохаммеда Али. Мой желудок деликатно тянет меня за рукав и сообщает, что хороший кусок мяса с луком всегда был его идеалом. Я делюсь этим известием с хозяином. Он молча водружает на стол еще один прибор. Через четверть часа я без труда нахожу общий язык с роскошной отбивной. Мой патрон не болтлив, но и не угрюм. Дожидаюсь, когда он, на секунду оторвавшись от завтрака, поднимает на меня глаза, и мило интересуюсь, доволен ли он своим бистро. -- Да вроде ничего, -- не без удовольствия бурчит он. Добавляю, что, по моим соображениям, и место здесь неплохое. Оказывается, он, поскольку здесь родился, находит его превосходным. -- Такое бойкое шоссе должно приносить неплохие денежки, -- замечаю я. -- Это уж точно, -- подтверждает он. -- Тут не только проезжие, сюда люди и в отпуск приезжают. Немного, но все-таки... Пожалуй, пора. Сами можете судить, сколько я уже принял мер opednqrnpnfmnqrh, чтобы не испугать парня. -- Действительно, -- начинаю я, -- я тут, когда в прошлый раз проезжал, даже одну знакомую видел. На велосипеде ехала. А я с приятелем был, да еще торопился, -- ну и не стал останавливаться. Теперь жалею. Шикарная девчонка, я бы не прочь снова ее отыскать, вспомнить прошедшие денечки. -- У меня так с Анжелой получилось, -- ухмыляется мой собеседник. -- Горячая деваха была, что твой уголь, всегда не прочь на спинку опрокинуться... Влип! Битых минут пятнадцать после этого я вынужден был внимать его воспоминаниям о родинках на теле Анжелы и о том, как она орала, когда он делал ей "китайскую тележку" и "рекомендательное письмо". Впрочем, без особого отвращения: для людей моей профессии такие любители поговорить о себе -- сущая находка. Дождавшись, когда он окончательно погрузится в прошлое, возвращаюсь к своему вопросу. -- Эта девчонка, -- лепечу я самым несчастным голосом, -- чем больше я о ней думаю, тем больше жалею, что не остановился. Может, вы ее заметили? -- А что? -- благодушно соглашается старый обожатель Анжелы. -- Вполне даже может быть. Я ни секунды не сомневаюсь, что мои амуры интересуют его не больше, нежели здоровье японского императора. Но я -- его клиент, и по доброй французской традиции он считает необходимым быть со мной вежливым. -- Она красива, -- повторяю я. -- Высокая, тонкая брюнетка. Черные глаза -- кажется, что они смотрят тебе прямо в душу. Любит синий цвет, просто помешана на нем. Носит синий плащ. Велосипед у нее тоже синий. А еще -- кольцо с синим камнем. -- Кольцо. -- бормочет старикан. -- Огромное, -- уточняю я. -- Понимаете, что я имею в виду? -- Да, -- кивает он. -- Видел я ее раза три-четыре. -- Кроме шуток? -- Ну. -- А где она живет, не знаете? -- Нет. Оп-ля! Вот я и получил драгоценные сведения. Теперь можно быть уверенным, что красотка с раздавленной собакой действительно обретается где-то поблизости. От того, как легко все вышло, я даже малость растерялся. -- Слушайте, папаша, -- умоляюще хриплю я, -- может, все же сообразите, где ее искать? Я должен ее найти! Черт возьми, такая девка... да я за ней -- хоть вплавь до самой Америки! Когда вы ее видели, она была на велосипеде? -- Один раз, -- рассудительно объясняет хозяин. -- А второй -- на машине; у меня и заправлялась. Как раз тогда я это кольцо и заприметил. Думаете, это голубой бриллиант? -- Вряд ли, -- сомневаюсь я. -- Скорее византийский хрусталь. -- Не может быть, -- удивляется старый дурак. -- Ей-богу? Но мне уже не до кольца. Надо ковать железо, пока горячо. -- Какая у нее машина? -- торопливо спрашиваю я. -- "Ситроен. ДС". -- Цвет? -- Черная. -- В машине она была одна? -- Нет, с каким-то парнем. Знаете, такой, африканского типа. -- Негр, что ли? -- Да нет, скорее араб. Но такой, весь из себя. Одет, как картинка. Он был за рулем. -- Номер, конечно, не заметили? Хотя бы в каком департаменте выдан? -- Ни к чему было. -- Откуда они подъехали? -- А вон, со стороны проселка. Ей-богу, я бы его поцеловал, если бы он побрился в последний раз меньше года назад. Итак, тачка моей красотки вывернула с проселка. Стало быть, проехав по нему в обратную сторону, я имею шанс кое-что разузнать. -- Плесните-ка по маленькой, дедуля, -- на радостях предлагаю я. -- Выпьем за здоровье Анжелы. И вот я уже поднимаюсь к деревушке, и мой наметанный глаз тут же засек двух кумушек, болтающих перед дверью в булочную. Пропустить такую возможность просто грешно: эти старушенции в нашем деле -- просто подарок судьбы. Мало что на десяток миль окрест ускользает от их любопытства. Вежливо снимаю шляпу и излагаю очередную версию. На сей раз я разыскиваю свою маленькую кузину, о которой ничего не знаю со времен войны. -- Нет, дорогой месье, такой не видела, -- трясет челюстями первая ведьма. Вторая говорит, что действительно заметила даму, отвечающую набросанному мною портрету, однако ничего о ней не знает. Не обратила внимания. Продолжаю путь, медленно проезжаю три ограды. Встречные, как вторая кумушка -- замечали, мол, но о том, где эта красотка может находиться, не имеют ни малейшего представления. Деревушка кончилась, но проселок идет дальше, и я вслед за ним, пока не попадаю еще в одну, точно такую же. И вот -- наконец! Местная торговка прекрасно знает женщину, которую я разыскиваю. Она со своим приятелем-африканцем купили ферму, которая называется "Серв". Во-он на том холме, видите? Там четыре домишки, разбросанных в полях, так вот, их -- последний. Наверное, приезжают сюда отдыхать. В деревушке почти не появляются, разве что за продуктами. Нет, никого больше она в их компании не видела -- только моя красотка и ее метис. Затем моя добрая фея подробно объясняет мне, как добраться до их гнездышка. Надо, спускаясь от церкви, взять направо, миновать ограду из колючей проволоки и двигаться до рощицы плакучих берез. Там снова повернуть направо, проехать мимо двух домов и вывернуть на тропинку напротив третьего. Я благодарю и двигаюсь в путь. Пахнет плесенью и сырой землей. Мой джип одну задругой форсирует лужи, которые вызывают у меня ассоциации с Великими американскими озерами. Если захотите устраивать в этих краях ралли -- не советую. Подъезжаю к плакучим березам. Не плачу, но поворачиваю направо. Мимо, как в замедленном кино, один за другим проплывают два дома. Напротив третьего замечаю тропинку. Под благожелательным взглядом пасущейся неподалеку коровы торможу и пешим ступаю на финишную прямую. Глава 6 Искомый дом с виду на редкость мрачен. Четыре стены и крыша -- ну разве что труба служит некоторым украшением. Все, больше никаких излишеств. Сорняки привольно растут и размножаются вокруг этой развалюхи, указывая на полное отсутствие каких-либо эстетических притязаний со стороны хозяев. Участок окружает колючая проволока -- похоже, в здешней местности она пользуется особой любовью. Ворота закрыты на примитивный запор из двух железных колец. Поднимаю одно из них, и они открываются передо мной без дальнейших усилий. Похоже, ничего таинственного меня внутри не ожидает. И тем не менее весь мой организм настойчиво предупреждает: что-то тут не так. Вы еще не начали привыкать к моим знаменитым предчувствиям? А? Братцы? Или уже убедились, что у вашего друга Сан-Антонио встроена внутри невидимая антенна, которая чуть что дает сигнал: парень, будь осторожен? Может, из-за этого дара я и избрал благородную профессию сыщика? Подбираюсь по узкой тропинке к самому дому. Все тихо. Двери закрыты, окна тоже. Обхожу хибару вокруг. Сзади садик-огородик, где те же сорняки, окончательно разбушевавшись на возделанной некогда почве, играют в тропические джунгли. Над ними возвышается гротескный силуэт чучела. Набитые соломой рукава тихо качаются на ветру. Возвращаюсь к двери и стучу, прекрасно понимая, что предосторожность излишняя: изнутри так и разит пустотой. Поворачиваю засов -- он послушен, как дитя у кюре на исповеди, -- и оказываюсь в обширной комнате, которая, должно быть, исполняет функции кухни. Меблировка в чисто деревенском стиле -- наверняка хозяйская. Жильцам же, судя по всему, наплевать на комфорт, как на свою первую детскую карамельку. Им требовалось изолированное помещение, и они его получили. Самый нежилой дом из всех, какие я когда-либо видел. Если однажды захотите похитить божественную Грету Гарбо, вам останется только привезти ее сюда. Тут ей не придется надевать темные очки на мордочку, чтобы избежать фоторепортеров. Безмолвие вокруг даже не могильное, а как будто между жизнью и смертью. Тем не менее относительно чисто. Перехожу в другую комнату, но ощущение не меняется. Тут вся меблировка состоит из кровати, высокой, как обелиск победы, и гардероба -- в нем, увы, только вешалки. Еще две каморки -- точная копия этой, с той разницей, что кровати не застелены. Матрацы свернуты на постелях и просто прикрыты простынями. Возвращаюсь на кухню. Обнаруживаю возле умывальника этажерку и внимательно обследую. Почти пустой тюбик зубной пасты, карандаш для бровей и пустой флакон в форме сумочки из-под герленовского "Под ветром". Эти мелочи доказывают, что тут обреталась женщина и была она вовсе не матушкой Мишу. Открыв тумбочку, обнаруживаю изрядное количество жестянок. Консервы, сгущенка, растворимый кофе и прочие припасы, которыми пользуются люди, не любящие или не умеющие готовить. Да уж, готов держать пари: девица в синем и ее метис приезжали сюда отнюдь не для отдыха на лоне природы. Скорее для того, чтобы что- нибудь спрятать либо учинить какую-нибудь пакость. Вспоминая собаку со взрывчаткой, лично я склоняюсь ко второму. Не найдя ничего интересного, решаю выбираться наружу. Там меня ждет солнце, по-провансальски круглое и теплое. А согласитесь, потешный финал, правда? Только вот финал ли? Вообще- то любой профессионал на моем месте пожал бы плечами и отправился домой, к старушке-матери. Но меня обуревают идиотские мысли. Следуя им, я озираю заросший сорняками двор и задаю себе вопрос: а куда жильцы этой хибары ставили свою тачку? Раскинувшийся передо мной девственный лес в миниатюре не портит ни одна колея. Да и тропинка, которую столь героически преодолел я, для "ДС" узковата. Тогда? Возвращаюсь к исходному пункту и после недолгих поисков обнаруживаю, что дорога, обогнув холм, делает резкий поворот и opnundhr аккурат возле садика, который я имел удовольствие лицезреть на задах хибары. Следы шин в траве явственно дают мне понять, что сюда-то они свою карету и ставили. Машинально обшариваю примятую траву, но нахожу только следы бензина и машинного масла. Похоже, все-таки ничего не остается, кроме как укусить себя за локоть и возвращаться восвояси. Делаю три шага и останавливаюсь. Гром и молния! Что тут, черт возьми, происходит? Почему я взбудоражен, как потревоженное животное, чующее признаки несчастья? Может, вот-вот начнется землетрясение? Почему я не могу уйти с этого треклятого места, будто меня привязали ниткой за лапу? Когда меня охватывает подобное чувство, я готов спорить на стадо слонов, что это неспроста. Значит, есть нечто подозрительное, чего мой ум пока не в состоянии понять. Ну-с, так что же учуял мой нюх сыщика на сей раз? Я бормочу это "нюх сыщика", и в цирке шапито, расположенном под моей черепушкой, раздается звонкое "оп-ля". Именно нюх! Это мой нос, продегустировав воздушное пространство окружающей среды, уже полчаса вопит "SOS"! Воздух вокруг буквально пропитан сладким, тошнотворным запахом, противным и грязно-чувственным. Запахом, который я знаю слишком хорошо. Запахом трупа. Веселенькое открытие. Остается определить, откуда доносится столь чудесный аромат? Ломаю голову, испытующе озирая окрестности. Ищу, но ничего не вижу. Может, просто в каком-нибудь углу завалялась дохлая крыса? Теоретически возможно, но я уже не сомневаюсь, что речь идет о человеческом трупе. Поднимаю голову, и взгляд мой невольно устремляется к самой заметной точке окрест -- к чучелу в покинутом садике Тут же обнаруживаю, что взгляд мой не одинок. Вместе с ним туда же устремляются тучи синих мух. Я приближаюсь. Ну вот и встретились. Мертвец привязан к колу, глубоко всаженному в землю. Он в рубашке, но сверху наброшен плащ, старательно превращенный в лохмотья. Рукава плаща набиты соломой. На голову бедняге надвинута фетровая шляпа, столь же тщательно смятая; лицо прикрывает привязанная к ней тряпка -- это, надо понимать, чтобы было больше похоже на мешок с тряпьем. Срываю ее. Мертвец улыбается мне жесткой, отвратительной улыбкой. Ему даже не потрудились закрыть челюсть. Глаза его тяжело уставились на того, кто посмел нарушить его покой. То есть на меня. Это метис. Точнее, был им -- смерть уравнивает люд ей, к какой бы расе они ни принадлежали. Красивая мысль, верно? Специально для того, чтобы показать вам, что Паскаль, Ларошфуко и Монтескье были по сравнению с Сан-Антонио просто шутниками. Итак, девица в синем прихлопнула своего компаньона. Не удивлюсь, если она сделала это прямо здесь, посреди огорода, -- бояться нескромных глаз какого-нибудь случайного прохожего ей тут не приходилось. Зато сразу возникли осложнения с останками. Этот подонок слишком здоров, чтобы завернуть его в пакетик и взять с собой на прогулку. Хоронить его, судя по всему, времени не было. Оставить валяться в траве? Тогда его заметил бы первый бредущий мимо поселянин. Вот ей и пришла мысль превратить его в чучело. Добрый старый трюк: если хочешь скрыть нечто от взглядов окружающих -- оставляй на самом виду. Разумеется, если ты не трус и у тебя не лимонад в спинном мозгу. Она начинает меня интересовать, эта девка! Я возвращаю покойнику его шляпу и оставляю его в компании с мухами. Держу пари на кучу свеклы против челюсти Ага-хана: если h существует на земле место, где в ближайшие сто лет бессмысленно ожидать мою синюю красотку, -- оно именно здесь. Возвращаюсь к джипу. Вокруг уже собрались ротозеи. Суетятся, будто перед ними летающая тарелка. Неплохо бы их порасспросить, но крестьяне, как известно, неразговорчивы. Однако есть надежда, что с ребятишками мне повезет больше, чем со взрослыми. Поэтому я достаю из кошелька пятьдесят франков и на манер святого причастия демонстрирую стайке сорванцов. Надо было видеть, как эти маленькие упрямцы уставились на моего Виктора Гюго[2]. Объясняю пацанам, что приехал навестить друзей, а их нет дома. Затем обещаю изделие французского Монетного двора тому, кто видел, как они уезжали. Детишки молча переминаются с ноги на ногу. Наконец один выступает вперед. -- Дама уехала вчера, -- объявляет он. Ага. -- А господин? -- Мы его не видели. -- Давно они здесь живут? -- Три недели. -- Кому принадлежит дом? -- Господину Равейену. -- Кто он такой? -- Адвокат. -- Сам он в Серве не живет? -- Нет. -- Ты не обратил внимание, чем занимаются дама и господин, когда приезжают сюда? Мальчишка снова колеблется, явно раздумывая, не удастся ли содрать с меня побольше. Типичный маленький пройдоха. Треугольная мордашка прирожденного грешника, бегающие глазки, нечесаные рыжие патлы. Побеждает крестьянская осторожность: лучше синицу в руки, от добра добра не ищут и так далее. -- Они прогуливаются, -- говорит он. -- Со своей собакой? -- У них больше нет собаки. -- Куда же она делась? -- удивляюсь я. -- Они что, ее убили? -- Что вы! -- смеется он, -- Просто Фифи любила бегать за машинами. Вот я и узнал имя покойницы. Стало быть, Фифи. -- За всеми? -- уточняю я. -- Да нет, -- подумав, говорит он. -- Я видел, она бегала только за грузовиками. Терпеть их не могла. -- Вот как? -- Ну да. К булочнику, например, как продукты везут, так Фифи на машину прямо кидается. Тому даже останавливаться приходилось, чтобы ее не задавить. -- Не может быть. -- Точно. -- А за легковушками, она, стало быть, не бегала? Мальчишка задумывается. Я тем временем поздравляю себя со столь удачным знакомством. Вряд ли во всей деревушке найдется еще хоть один толковый свидетель. Да еще такой, который захочет мне что-нибудь рассказать. -- Нет, -- приходит к окончательному выводу мой Гаврош, -- она гонялась только за грузовиками. Когда сюда приезжали доктор или ветеринар, ей было лень даже зад приподнять. Сворачиваю купюру в трубочку и протягиваю ему. Он хватается g` нее, как утопающий за веревку. Возвращаюсь к своей лавочнице. Она встречает меня материнской улыбкой, как старого знакомого. -- Ну как, нашли? -- Почти. Но я бы хотел поговорить с неким господином Равейеном. Он ведь живет где-то здесь, не так ли? -- С которым? -- спрашивает она вместо ответа. Я обескуражен. -- Как это -- с которым? -- Их двенадцать, -- поясняет она, быстро прикинув на пальцах. -- Я хочу поговорить с хозяином дома, который сняли мои друзья. -- А! -- понимающе кивает она. -- Тогда это Жюль Равейен. Он живет во-он там, сразу за памятником погибшим. И тут погибшие? Их уже становится многовато. Ошибившись по меньшей мере тридцать три раза, я наконец подхожу к двери указанного дома. Пахнет вареной капустой, красным деревенским вином, пережаренным луком и навозом. Постучав, открываю дверь и вижу трех здоровенных детин, уничтожающих ломти сала шириной с мои ягодицы. -- Здравствуйте, -- бормочу я, ни к кому персонально не обращаясь. Сотрапезники перестают жевать. Могучим усилием проглатывают куски, застрявшие в глотках. И смотрят на меня, как, должно быть, смотрела маленькая Бернадетта на Божью матерь Марию, когда та явилась перед ней в первый раз. -- Господин Равейен? -- вежливо осведомляюсь я. Самый старший поднимается. Сначала я вижу русые усы в виде галстука-бабочки. Затем обращаю внимание на испещренное морщинами лицо. Взгляд голубых очей падает на мою драгоценную персону. Из дырки под усами вылетает: -- В чем дело? Остальные деликатно молчат. -- Я по поводу ваших жильцов в Серве, -- поясняю я. -- А, вот оно что, -- облегченно вздыхает дырка. Чувствую, что напряжение несколько разрядилось. Он явно боялся, что я налоговый инспектор или контролер молока. Но поскольку я ни тот ни другой и не покушаюсь ни на его деньги, ни на его покой, Жюль Равейен обретает обычное благодушие. Я обращаю внимание на то, какой у него потешный кончик носа: идеально круглый, ярко- красный, он деликатно расположился на пышных усах, как драгоценность на бархатной подушечке. Двое его сотрапезников -- огромные парни в майках и фуражках. Количеством экспрессии их физиономии напоминают пятьдесят граммов сцеженного творога. -- Вы их друг? -- интересуется хозяин. Вводить его в заблуждение не имеет смысла. После вопросов, которые я собираюсь задать, самый отъявленный тупица сообразит, что я не питаю к девице в синем дружеских чувств. -- Нет, господин Равейен, я не их друг. Я вообще никому не друг, и уж тем более -- убийце. Усы встают дыбом. -- Что это значит? -- вопрошает он. Демонстрирую ему свое удостоверение. Он смотрит на него, как невежда на картину Пикассо, размышляя, правильно ли она повешена. Я развлекаюсь, представляя себе эту старую рухлядь, скорчившуюся на ночном горшке. -- По... по... -- бормочет он. -- Полиция, -- любезно помогаю я ему прочесть столь знакомое и qrnk| неприятное слово. Детины затаили дыхание. Молчание воцарилось такое, что можно услышать, как бьется сердце ростовщика. -- Господин Равейен, -- продолжаю я, -- вы дали приют преступникам. Женщина, во всяком случае, -- убийца. Она застрелила своего компаньона. Если вы никогда не видели трупа, прогуляйтесь в Серв. Можете там полюбоваться на довольно необычное чучело. -- И, не давая ему времени перевести дыхание, перехожу к делу: -- А теперь быстро: при каких обстоятельствах вы сдали дом этим людям? Быстро не получилось. Новость основательно перетряхнула ему мозги, и мне приходится повторить вопрос. -- Но, -- заикается господин Жюль, -- это они приехали сюда, чтобы нанять... чтобы снять... -- Откуда они узнали, что у вас есть подходящий дом? -- Я дал объявление в мэрии... там есть специальная таблица... они его увидели и приехали. -- Ладно. Какое имя они назвали? -- Черт возьми... -- морщит он лоб. -- Уже не помню... -- Потом, повернувшись к двум другим, спрашивает на местном диалекте: -- Как их там звали-то? -- Виней, -- вспоминает тот, что помельче. Записываю, не сомневаясь, что имя фальшивое. -- Откуда, по их словам, они приехали? -- Из Лиона. Я размышляю. Как ни странно, это вполне может оказаться правдой. Они бы не решились солгать из-за номера машины. Хоть крестьяне и не особо разбираются в таких вопросах, риск все же слишком велик, чтобы быть оправданным. -- Как выглядела женщина? Жюль дает описание, вполне совпадающее с тем, что у меня есть. Не забывая ни любви к синему, ни кольца с большим камнем. -- Кроме этого, вы ничего не заметили? Может быть, какой- нибудь акцент? -- Нет, ничего похожего. -- На какой срок они сняли дом? -- На два месяца. -- У них была собака? -- Да, но, приезжая сюда, они ее оставляли в машине. Даже привязывали, чтобы не выскочила. Подумать только, даже привязывали! Впрочем, ничего удивительного: собака, надрессированная бегать за грузовиками, не приспособлена к деревенским улицам. Вот и весь секрет. А потом, однажды ночью, она удрала, выскочила на шоссе -- ее и задавили. Правда, именно в ту ночь на ней был ошейник со взрывчаткой... -- Хорошо, -- великодушно заканчиваю я, -- если вспомните что- нибудь еще, сообщите жандармам. Они появятся сразу, как только вы им дадите знать насчет трупа. -- Да, господин комиссар, -- покорно соглашается Жюль Равейен. Вид у него все еще обалделый, но заметно, что ему сильно полегчало, как только он убедился, что я его ни в чем не обвиняю. Это же надо вообразить, труп в огороде! Он уже видел себя в кутузке, усач. Оставляю троицу в приятной компании с куском сала -- у них есть еще немного времени, чтобы его переварить, -- и тихо еду в направлении шоссе. Не гоню, поскольку есть о чем поразмыслить. Согласитесь, дело слегка подзапуталось и даже обрело некоторую таинственность. Когда я проезжаю мимо маленького домика, на котором написано: +Onwr`-телеграф-телефон", в голову приходит любопытная мыслишка. Останавливаюсь и захожу. Это совсем маленькое почтовое отделение. В каморке, пропахшей старыми афишами, я вижу единственную служащую. Мышка, одетая не хуже вашей кузины, по уши углубилась в душещипательный роман в яркой обложке. Я по нечаянности успел ознакомиться с этим образчиком высокой литературы и понимаю, что розовеет и вся трепещет она от волнений по поводу парня, который мечтает о невесте своего лучшего друга и, чтобы развеяться, вербуется на пять лет в Конго. Если бы у нее было время добраться до последней страницы, она бы узнала, что все устроилось. Друг погиб в автокатастрофе, а его курочка со счастливыми всхлипами бросилась вить гнездышко в объятиях следующего возлюбленного. Увы, она не успевает дойти до конца столь чудесной и правдивой истории, поскольку некий Сан-Антонио стремительно врывается в ее жизненную орбиту. Она поднимает на меня очи, столь томные, будто это тот красавчик из романа забрел к ней купить почтовую марку. -- Что вам угодно? -- лепечет она. Я протягиваю ей полицейское удостоверение. -- Поскольку не в конверте -- двенадцать франков, -- сдержанно роняет красотка. Я хохочу. Забавно, надо будет рассказать друзьям. Она открывает свои фонари пошире и наконец-то знакомится с текстом. Впрочем, лишь для того, чтобы перескочить из одного грошового романа в другой -- не нужно быть телепатом, чтобы почувствовать, как он возникает в пустой головенке этой дурехи. -- Чем могу служить? -- шепчет она, опуская очи долу. -- Вы обслуживаете округ Фур? -- Да, господин комиссар. -- Не получали ли вы какую-нибудь корреспонденцию для неких Винеев -- они поселились недавно недалеко от Фура, на холме Серв? -- Нет, -- поразмыслив, трясет она головой. -- Это имя вам ничего не говорит? -- Говорит. Я подпрыгиваю. -- Откуда вы их знаете? Вы же утверждаете, что никакой корреспонденции для них не было. -- На их адрес -- нет. Но мадам Виней чуть не каждый день заходила, чтобы узнать, нет ли для нее чего-нибудь до востребования. -- Ага. И ничего не было? -- Почему не было? Была одна телеграмма. -- Телеграмма? -- самым нежным голосом мурлычу я. -- Да. -- А вы, случаем, не запомнили имя отправителя? -- Смутно. А вот текст помню. "Пройдет восьмого, около двадцати двух. Грузовик МАК с белым крестом". -- Браво! -- восхищаюсь я. -- Похоже, с памятью у вас все в порядке, а? Она снова розовеет. -- Текст необычный, вот я и запомнила. А подписи не помню. Какое-то потешное имя.... На меня текст производит впечатление. Именно восьмого произошла моя историческая встреча с покойной Фифи. А в телеграмме речь шла о грузовике. Вам все ясно или надо еще малость разжевать? -- Если я когда-нибудь стану министром связи -- продвижение по службе вам гарантировано, -- сообщаю я маленькой почтарке. Киваю в подтверждение своих слов, и мой зрительный перископ oncpsf`erq в глубины ее корсажа. Поскольку именно в этот момент она наклоняется вперед, передо мной открывается зрелище, способное возбудить нескромные мечты даже у несгораемого шкафа. Однако дело есть дело. -- Раз уж я сюда забрел, -- говорю я, -- не могли бы вы соединить меня с Парижем? Она уверяет, что для нее это несказанное удовольствие, и спрашивает номер. Получает его, и через пять минут я слышу в трубке "алло", произнесенное шефом с такой экспрессией, что у меня аж в ухе зачесалось. -- Это Сан-Антонио. -- Прекрасно, -- хрипит Старик. -- Есть новости? -- В каком-то смысле. Но пока многовато неясностей. Ночью восьмого числа грузовик МАК прошел по шоссе Лион -- Гренобль. Должно быть, вез что-то важное, поскольку именно его хотели взорвать. Думаю, вы были правы насчет собаки-бомбы. Неплохо было бы порасспросить военное начальство Лиона и Гренобля, не провозили ли они той ночью какой-нибудь особый груз? Полицию тоже. Вам, сверху, это провернуть удобнее, чем мне. -- Куда сообщить результаты? -- бурчит шеф. Секунду колеблюсь, потом решаю, что стоит остаться в этом районе. Раз уж тут все началось... -- До востребования, почтовое отделение Сент-Альбан де Фур. -- Прекрасно. До скорого. Вешаю трубку и откашливаюсь, чтобы прочистить глотку. Маленькая почтарка так и не вернулась к своему чтиву. Смотрит на меня так преданно, будто я спустился с небес, а не приперся на старом джипе. Спрашиваю, когда она закрывает свой ларчик. Она отвечает, что в шесть. Именно в этот момент на колокольне бьет шесть часов. -- Вы живете одна? -- интересуюсь я. Она молча кивает. -- Слушайте, крошка, -- проникновенно воркую я, -- я так одинок в этом затерянном краю. Может, согласитесь закусить в моей компании? Она признает идею соблазнительной, но ей мешает отсутствие туалета. К тому же, если кто из жителей местечка увидит ее с мужчиной, он скажет мэру, тот скажет священнику, тот скажет ее начальству и ей сделают замечание. -- Ну и бог с ним, -- перебиваю я. -- Буду ждать вас на машине у въезда в деревню. У фонтана, идет? Она решается. Говорит, что будет готова через час. Нетрудно сообразить: это время ей нужно, чтобы вымыться и надеть парадную форму. Выхожу, бросая ей такой же взгляд, какой кидает Фрэнк Синатра своей партнерше, встречая ее на балу у губернатора Техас-Сити. В ожидании, когда красотка приведет себя в порядок, сворачиваю за угол и заказываю большой стакан чинзано. Имею я право на минуту тишины? Дело, в котором я завяз, мучает меня. Оно странное: множество деталей, но ни малейшей логики. Возьмем собаку. Она должна была взорвать грузовик. Вместо этого погибла сама. Возьмем женщину. Ей принадлежит собака. Стало быть, именно она нацепила на бедняжку тот чудный ошейничек и выпустила ее на дорогу. Тем не менее она понятия не имеет, что приключилось с животинкой, и расспрашивает об этом деревенского идиота. Возьмем метиса. Он все время сопровождал женщину. И его же она превратила в чучело. Я понимаю, что добрая половина вышеизложенного -- не более чем мои предположения. Но к своим предположениям я питаю давнюю qk`anqr| и потому склонен им верить. Что мне нужно в первую очередь -- так это найти ту мадам в синем. Пока что у меня есть три ниточки, но вот приведет ли меня к ней хоть одна? Первая -- труп метиса. Вторая -- номер их машины. Третья -- пресловутый грузовик, прошедший по шоссе в ночь на восьмое. С мертвецом придется обождать до завтра. Тут торопить события бесполезно. Папаша Равейен, надо думать, уже предупредил жандармерию. Вот и спрошу у коллег в свое время, кем был при жизни этот тип, а пока пусть спокойненько это выясняют. Насчет грузовика пусть узнает босс. Вот здорово -- все работают на меня. Остается лишь выяснить номер машины. Однако не так-то это просто. Не знаю, как там ваши водители, а наши способны запомнить несколько цифр подряд лишь в том случае, если те цифры записаны в их сберегательной книжке. Просидев у стойки около часа и вытянув полдюжины чинзано, я окончательно укрепляюсь в мысли, что тут мне рассчитывать не на что, и отправляюсь к месту свидания. Хорошая ясная погода. В небе болтаются сиреневые облака. Петухи прыгают на кур прямо посреди дороги. Медленно бреду к фонтану. Вопреки ожиданиям, милашка уже там. На ней зеленое платье, сидящее, как мешок с мукой, кокетливый красный жакет, серьги, изображающие птичек на ветке, и синий шарф, раскрашенный под павлина. Очаровательно, правда? Добавьте небольшую детальку, которую я не смог разглядеть, пока крошка сидела за своей конторкой: она еще и хромает. В общем, дама, с которой не стыдно появиться на генеральной репетиции в "Гранд- Опера". Впрочем, меня ее вид не шокирует. Скажу вам по секрету: чем некрасивее мышка, тем больше по вкусу ей любовные игры. Девчонки, не пользующиеся спросом, особо благодарны парням, удостаивающим их вниманием. Начал я с того, что повел мадемуазель почтарку в маленький ресторанчик в нескольких шагах от Сент-Альбана. Мы заказали творог, свежий омлет и телячье жаркое, которое сделало бы шикарную карьеру у Андре-сапожника, говорящего по-английски. В качестве подметки, разумеется. После этого принялись болтать о любви. Ночь была набита звездами и кузнечиками, стрекот которых заглушал все прочие звуки (стрекот кузнечиков, разумеется). Я остановил машину у обочины и приступил к более детальному ознакомлению с эмоциями моей спутницы. Она не нашла это неприятным, совсем даже наоборот. Ох, как она извивалась, эта девчонка, по сравнению с нею уж -- просто паралитик. Ее так трясло от нетерпения, что я счел попросту невежливым заставлять ее ждать; к тому же это могло вредно отразиться на ее здоровье: казалось, девушка вот-вот взорвется со страшным треском. Я поделился с ней этими соображениями, и она сочла их вполне резонными. Я, признаться, побаивался обычного в таких случаях лепета на тему "ах, оставьте, я не такая девушка", но она была слишком счастлива, чтобы ставить мне палки в колеса. -- Идем ко мне, -- сразу предложило это славное создание, -- я живу прямо над почтой. Только постарайтесь, чтобы вас никто не заметил, и не ставьте машину прямо перед домом. Я войду, погашу свет, а вы приходите через полчаса. Хорошо? -- Хорошо, мое сокровище, -- согласился я, как поступил бы любой другой на моем месте. Я проводил ее до фонтана, и она удалилась, очень довольная, хромая, как девяносто четыре утки. Я выкурил сигаретку, любуясь звездами, потом приткнул машину под платанами на площади, boknrms~ к стене. Задняя дверь дома была открыта, и я проскользнул, как ящерица. Она ждала меня на верхней площадке лестницы. В голубой ночной рубашке. Это так подействовало на мои чувства, что я немедленно втолкнул красавицу в ее терем и закрыл дверь. Как вам нравится мой способ борьбы с жилищным кризисом? Зрелище первый сорт. Американский турист заплатил бы состояние, чтобы его увидеть. Малышка так горяча, что прямо тает. Ее тело излучает любовь. Такой прием не может не произвести впечатления на любого самца, достойного этого имени. Чтобы отблагодарить ее за гостеприимство, показываю ей мой трюк номер четыре -- он состоит из "удара взломщика", "тропического номера" и "индусского приема". Она в восторге. Я думаю: в школьных учебниках о таком не пишут. К двум часам ночи красотка окончательно выбивается из сил и мы решаем, что на сегодня хватит. На ночь она натягивает фланелевые чулки -- может, надеется таким образом излечить хромоту? Ну, ее дело. Мы, усталые, засыпаем и пробуждаемся лишь тогда, когда будильник начинает трезвонить подъем. -- Тебе пора, -- шепчет она. -- В восемь приходит уборщица. -- О'кей. Одеваюсь я быстрее, чем она. Чтобы скоротать время, разглядываю фотографии, засунутые за рамку зеркала. Все они изображают мою возлюбленную в различные моменты ее жизни. Вот она на велосипеде; вот, принарядившись, стоит с приятельницами на фоне Эйфелевой башни; вот возлежит на пляже... Однако мое внимание привлекает последний снимок. Там моя малышка застыла между двумя коллегами перед собственным почтовым отделением. Но на них мне плевать. А вот широкий зад машины, торчащий в левом углу, заслуживает самого пристального внимания. Мало того, что это черная "ДС", -- за стеклом я явственно различаю мордочку белой собаки. Может, у меня галлюцинация? Или в очередной раз счастливый случай барабанит в мою дверь? Призываю на помощь мадемуазель: -- Скажи мне, цыпленочек, что это за фото? -- Разве не видишь, мой серый волк? Твоя маленькая женушка с двумя идиотами-сослуживцами. -- Это я и сам сообразил, моя красавица. Но что это за тачка торчит из-за угла? -- Не моя, -- жеманничает она. -- Чья же? -- Понятия не имею, мой зайчик. Никогда ее раньше не видела. -- Когда сделан снимок? -- Недели три тому назад. Это Клеман снимал. Тот, что справа, с усами. У него фотоаппарат с автоспуском. -- Послушай, украшение моей тусклой жизни, жар моих холодных ночей, -- проникновенно произношу я -- Поройся как следует в памяти и скажи: в тот день к тебе на почту не заходили люди, которые меня интересуют? Ну, ты еще сказала, что их фамилия Виней. Она застывает посреди комнаты, голая, с губкой в руке. Грудь вперед; нахмуренный лоб напоминает коробку из гофрированного картона. -- А, точно! -- вскрикивает она вдруг, будто я ткнул ее иголкой в задницу. -- Они пришли вечером, перед самым закрытием. Я как раз вышла, чтобы сфотографироваться, -- гляжу, а они выплывают из булочной. -- Дорогая, -- воркую я, -- будь лапушкой, подари мне это фото. Пусть оно будет воспоминанием о волшебной ночи, которую мы с rnani провели. -- Это действительно доставит удовольствие моему мальчику? -- кокетничает она. Чувствую, что красотка начинает действовать мне на нервы. До сих пор она была на высоте. Но как только вообразила себя королевой, согрешившей с другом короля, тут же считает необходимым разыгрывать довольную шлюху. -- Доставит, -- суше, чем следовало бы, заверяю я ее. -- К тому же появится повод вернуть ее в неофициальной обстановке. -- Мой милый мальчик начинает грубить? -- щебечет она с грацией нормандской коровы в бреду. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не сказать ей, что ее милый мальчик заткнет ей глотку, если она и дальше будет принимать его за старого сенатора в отставке. По счастью, я человек воспитанный; к тому же мой организм до сих пор испытывает к ней живейшую благодарность в области пониже живота. -- Загляну чуть попозже -- узнать, не пришла ли мне телеграмма, -- мурлычу я ей на ушко, дружески шлепаю по заду и улетучиваюсь. Первым делом захожу в бистро, чтобы выпить сока и чего-нибудь покрепче. Оттуда -- прямым ходом в аптеку. -- Что угодно? -- спрашивает симпатичный старикан-аптекарь в черной шапочке. -- Порошок аспирина. -- Один? -- Да. И будьте добры, одолжите на минутку вашу лупу. Физиономия у него изумленно вытягивается. Но, наверное, вид у меня достаточно решительный, поскольку папаша выходит из своего летаргического состояния и, ни слова не говоря, протягивает требуемый инструмент. Исследую снимок и не без труда устанавливаю номер машины. 446 СФ 69. Итак, "ДС" зарегистрирована в департаменте Роны. Это уже кое-что... Благодарю старика, плачу за аспирин и, выйдя из аптеки, выбрасываю пакетик в первую же урну. Никогда не мог проглотить эту гадость, не заработав головной боли. Возвращаюсь на почту -- на сей раз в виде клиента. Мадемуазель на трудовом посту, очень благоразумная за своей конторкой, -- ни дать ни взять прилежная школьница за партой. -- Ваша телеграмма пришла, -- сдержанно произносит она, протягивая мне бланк. Шеф -- старикан лаконичный. "В ночь на восьмое никаких важных грузов не провозилось". Больше ни слова. Мну голубой листок и прошу соединить меня с полицейским управлением Гренобля. Мне сообщают, что ребятки из прокуратуры прыгали вокруг трупа из Серва всю ночь, но так ничего и не раскопали. На всякий случай разослали его фото по всей округе. Представляю, какая тут сейчас суета. -- Моя маленькая девочка, -- шепчу я своей прелестнице, -- увы, я вынужден с тобой попрощаться. Надеюсь, мы скоро увидимся. Услышав эту фатальную фразу, бедняжка аж вспотела. -- Осушите ваши слезы, прекрасная служащая почты, телеграфа и телефона, -- утешаю я ее. -- Я вернусь. Последнее пожатие руки -- и вот я уже мчусь в Лион. Шеф автоинспекции, которого я, по счастью, застаю в префектуре, больше всего похож на картинку из учебника, иллюстрирующую вредное влияние алкоголя на печень. Он желт, как канарейка; шевелюра напоминает пучок сухой травы, а томный, задумчивый взгляд сквозь толстые очки говорит либо о хроническом недоедании, либо, наоборот, что он слишком плотно позавтракал. Предлагаю ему интересующий меня вопрос. Он подтягивает k~qrphmnb{e нарукавнички и погружается в свой регистр, который при первом взгляде я принял за крышу недостроенного дома. Через минуту он извещает меня, что черный "ситроен" модели "ДС", зарегистрированный под номером 446 СФ 69, принадлежит месье Андре Комперу, проживающему в Лионе на улице Филиппа Гонарда, дом двенадцать. Записываю и откланиваюсь. Месье Андре Компер принимает меня в уютном кабинете. Большое окно создает впечатление, что ты паришь над набережной Сены. Я успел навести справки у соседей. По их словам, Компер -- деловой человек, занимается экспортно-импортными операциями, специализируясь в основном на шелке, как и положено добропорядочному лионцу. Он брюнет, на вид -- лет сорока. Высок, хорошо сложен. Улыбчив. Впечатление несколько портят сальный взгляд и синие мешки под глазами. -- В чем дело, господин комиссар? -- интересуется месье, ознакомившись с моим удостоверением. -- У вас есть машина, не так ли? -- А, -- оживляется он, -- у вас есть новости о моей "ДС"? Не знаю, как чувствовали бы себя на моем месте вы, но я, находясь на своем, чувствую себя трижды одураченным. -- Расскажите мне о ней, -- прошу я после минуты молчания. -- О ком? -- удивляется он. -- О вашей машине. Черном "ситроене" с номером четыреста сорок шесть эс-эф шестьдесят девять. -- А разве ее не нашли? Я чувствую себя мальчишкой, которого нехорошие дяди ссаживают с уцелевшего во время потопа обломка прямо посреди океана. -- А вы ее что, потеряли? Мой собеседник изумленно раскрывает пасть, демонстрируя крупноформатные зубы. -- Объяснитесь, наконец, комиссар, -- требует он, внезапно обозлившись. -- Я полагаю, вы пришли, чтобы сообщить, что моя машина найдена. О ее пропаже я сообщил г комиссариат достаточно давно. -- Не думаю, что ее нашли, -- замечаю я, -- к тому же понятия не имел, что ее у вас украли. -- Но поскольку... -- Знаю, знаю -- вы подали заявление. Но полиция занимается не только кражей автомобилей, есть вещи и поважнее. Я считаю, господин Компер, что ваша несчастная "ДС" участвовала в более чем сомнительных операциях. -- Что вы такое говорите? -- взвивается он. Добропорядочные французы все таковы. Стоит чему угодно вторгнуться в их жизнь с черного хода и нарушить привычный комфорт -- и они уже готовы призвать всю Вселенную для охраны собственной неповторимой личности. Пока он не в курсе, этот Компер, -- может, нет смысла рассказывать ему мою страшную историю, а? -- При каких обстоятельствах украли вашу машину? -- спрашиваю я. -- Как всегда, -- пожимает он плечами. -- Оставил ее на стоянке, забыв запереть. -- Вам никогда не доводилось встречать женщину, всем цветам предпочитающую синий и носящую перстень с большим синим камнем? -- Вроде нет. -- Она обычно появляется в компании с человеком, похожим на метиса или на араба. -- Я же говорю вам, комиссар, что не знаю ее! -- Этот метис умер, -- не теряя спокойствия, продолжаю я. -- Слушайте, комиссар, чего вы от меня хотите? -- взрывается Jnloep. -- Я не понимаю. -- Да случилась тут одна скверная история. Впрочем, детали вы прочтете в газетах в ближайшие дни. Я поднимаюсь и без дальнейших церемоний оставляю его в одиночестве. Прокол. Такое ощущение, будто чем дальше я продвигаюсь, тем сильнее у меня уходит почва из-под ног. Стоит обнаружить след -- тут же выясняется, что он ведет в пропасть. Звоня Комперу, я уже чувствовал себя чемпионом, идущим на рекорд. И вот -- результат снова подлежит пересмотру. Итак, машину, которую я ищу, попросту сперли. Когда я спускаюсь по лестнице, ко мне обращается какой-то человек в фуражке почтальона: -- У Компера кто-нибудь есть? -- Да, -- бормочу я и по ассоциации немедленно вспоминаю маленькую хромушу из Сент-Альбан. А заодно и кое-что еще. Вы ведь знаете: при определенных обстоятельствах мыслишки вашего друга Сан-Антонио выписывают весьма замысловатые кренделя. Втискиваюсь за руль верного джипа и еду куда глаза глядят, не мешая взбунтовавшимся мозгам резвиться, как им вздумается. Потом останавливаюсь перед почтой. Захожу и прошу телефонистку соединиться с ее коллегой в Сент-Альбан. Срочно. Через минуту слышу в трубке ее голос. -- Привет, детка, -- говорю я. -- Не узнаешь своего голубого кузнечика? Она испускает радостный визг. Потом другой истошный, опрокинув чернильницу на свой гроссбух. -- Это ты, мой драгоценный? -- щебечет она. -- Послушай, радость моей человеческой сути, -- мурлычу я. -- Тебе ничего не напоминает имя Компер? -- Конечно, -- хихикает она. -- Именно так была подписана та телеграмма. Помнишь, я тебе говорила? Можете мне поверить -- такая девчонка стоит кучи кредиток, равной ей по весу. Я обещаю ей, что при ближайшей же встрече (между нами, весьма проблематичной, но ей об этом знать не обязательно) продемонстрирую ей свою коронную серию: "полночное солнце", "таблетка шоколада" и "папа-мама по-турецки". Теперь ей будет о чем мечтать, пока возле ее конторки цветочки не вырастут. Глава 7 Я задерживаюсь на почте еще ненадолго. Беру справочник и вскоре нахожу то, что мне надо. Оказывается, господин Компер владеет неким предприятием, расположенным невдалеке от дома, на холме Желтого креста. Знаю я это местечко. Оно возвышается над Лионом, как Монмартр над Парижем, -- только в отличие от Монмартра там тихо, как на конгрессе немых. Слышен лишь шум прядильных машин и чокающихся стаканов. Пьют там основательно. Чуть позже полуночи останавливаюсь перед сим заведением. Расположено оно перед кладбищем на самой добропорядочной улочке, какую только можно себе вообразить. Строение, вопреки моим ожиданиям, оказывается небольшим -- нечто вроде маленького ангара, зажатого меж двух домов. Вместо двери висит железный занавес, вроде тех, что закрывают витрины магазинов. Пожалуй, имеет смысл понюхать, что там внутри. Должен признаться: у меня такого рода желания быстро становятся реальностью. Вставляю в замок свой маленький "сезам" -- и через несколько секунд остается лишь приподнять занавес настолько, чтобы мой старый приятель Сан-Антонио смог opnqjnk|gmsr|. Опускаю обратно железную створку, включаю фонарик и для начала осматриваюсь. Помещение метров так десять на десять. В глубине свалено несколько рулонов. Знакомлюсь с ними поближе. Увы, это всего лишь обычный шелк. Ничего интересного. Может, я зря теряю время? Подсвечивая фонариком, перемещаюсь потихоньку по пыльному полу и вдруг замираю, почувствовав под полом пустоту, гулко отзывающуюся на каждое мое движение. Выясняется, что я стою на железной плите. В следующую минуту соображаю, что это не что иное, как платформа больших весов для взвешивания рулонов. Разочарованно вздыхаю и совсем уже собираюсь уходить, но что-то меня удерживает. Хоть убейте, есть в этих весах нечто подозрительное. Только вот что именно? Некоторое время ломаю себе голову, потом до меня доходит. В нормальных весах чашки ходят свободно. Эта плита, похоже, закреплена намертво. Я даже подпрыгиваю пару раз -- никакого результата. Как же тогда на них взвешивают? Может, есть какой-нибудь стопор? Наклоняюсь, свечу фонариком -- ничего похожего. Зато замечаю какую-то странную нашлепку. Тяну ее, и... платформа поднимается, как обыкновеннейший люк. Собственно, это и есть люк -- все остальное для отвода глаз. А что? Совсем неглупо... Железная лестница спускается в пустоту. Раз приглашают -- невежливо отказываться. Спускаюсь, считая на ходу ступеньки. Их пятнадцать. Наконец ноги мои ощущают каменную поверхность пола. Приехали. Осматриваюсь и выясняю, что попал в какой-то узенький коридорчик. Естественно, двигаюсь дальше и метра через четыре упираюсь в деревянную дверь. Закрыта она на самый большой замок, какой я когда-либо видел. Нашли чем испугать! Большой -- не значит сложный. Открыл я его куда быстрее, чем вам об этом рассказываю. Согласитесь, ловкий он парень, этот Сан-Антонио! В своей жизни я повидал немало и теперь, открывая дверь, ожидал увидеть за ней по меньшей мере толпу скелетов, скованных цепями по четыре. А то и чего похуже. Худшее -- оно ведь, ребятки, предела не имеет. Действительность, как всегда, наносит мне удар. Ни тебе трупа, ни женщины в цепях, ни хотя бы захудаленького скелета. Все эти тайны Мадридского двора понадобились лишь для того, чтобы спрятать... чего бы вы думали? Никогда не поверите. Рулон бумаги. Ну, правда, довольно большой. Белый. Я его чуток развернул. Обычная чистая бумага. Килограммов так примерно пятьдесят. Понимай как можешь. Отрываю клочок и засовываю в карман. Да, любопытный парнишка этот Компер. Неплохо бы перекинуться с ним парой словечек в моей манере -- глядишь, что-нибудь и разъяснилось бы. Однако внутреннее чувство подсказывает мне, что торопиться не стоит. Бывают, конечно, ситуации, когда надо переть напролом со сжатыми кулаками. Но куда чаще приходится вести себя, как во вьетнамских джунглях: осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Итак, весь цирк -- из-за рулона бумаги. Лучший способ как следует подстегнуть мыслительные процессы -- как следует поесть. Тем более находясь в Лионе -- центре прославленной французской кухни. Не стрит также забывать, что я все еще в отпуске. Если учесть, что желудок мой давно уже играет боевой марш, а видения накрытого столика предстают пред истомленным взором с мучительной навязчивостью (какой образ, а? On}r, поэт...), -- не остается сомнений, что пред вашим старым приятелем во всей полноте предстает проблема ужина. Я, слава богу, достаточно поколесил между Сеной и Роной, чтобы знать, где можно получить цыпленка по-охотничьи наилучшего качества. Да и советы Дюбона кое-чего стоят. Кстати, о Дюбоне. Он уже, надо думать, давным-давно представляет меня в качестве самой вонючей навозной кучи, какую только знала земля со времен Адама. Сколько уж времени прошло, как я завладел его машиной и не подаю признаков жизни. Самое меньшее, что я могу сделать, -- выразить ему свое сожаление. Объясняю официанту, каким именно способом следует снарядить в последний путь предназначенную для меня пулярку, и направляюсь к телефону. Как и следовало ожидать, Дюбон в скверном настроении. -- Это ты? -- орет он вместо приветствия, услышав мой голос. -- Опереточный сыщик, торговец луком, цыплячья лапка, крысиная морда... -- Тут он останавливается, чтобы перевести дыхание. -- Подумай о своей астме, толстяк, -- немедленно вклиниваюсь я, воспользовавшись моментом. -- Еще два слова -- и тебя удар хватит! Столько шума из-за какой-то паршивой тачки! Что о тебе телефонистки подумают? Дюбон, вновь обретя дыхание, несколькими скупыми, но образными словами обрисовывает мне свое отношение к телефонисткам. Я не остаюсь в долгу, высказав мнение, что на самом деле так к нему относятся они, причем по справедливости. Это его мигом отрезвляет. -- У тебя-то как, все в порядке? -- озабоченно интересуется он. -- Черт его знает! В двух словах не скажешь... Тут он снова распаляется и склочным тоном бубнит, что всю жизнь считал, будто самого большого мерзавца, какой ему когда-либо встречался, он отправил на тот свет еще во время войны -- тогда судьба послала ему в лапы гестаповского полковника, имевшего привычку развлекаться, вырывая у заключенных глаза кофейной ложкой. И только сейчас он понял, что баюкал себя сладкой иллюзией, ибо на самом деле король мерзавцев находится в настоящий момент на другом конце телефонного провода. -- Кончай проповедь, Дюб, -- ухмыляюсь я. -- Говорю же -- времени в обрез. -- А моя машина, висельник? Долго мне еще пешком ходить? -- Если есть претензии -- обратись в полицию, -- советую я. -- Чтоб тебе провалиться! Я понимаю, что пикироваться таким образом мы можем до бесконечности, но если я не расскажу Дюбону всю историю, то наживу смертельного врага. Он слушает не перебивая. У меня даже создается впечатление, что мой собеседник куда-то испарился и весь мой монолог -- весьма, надо сказать, эмоционально насыщенный -- уходит в пустоту. -- Ты как там, жив еще? -- интересуюсь я, выложив все до конца. -- Жив, жив, -- бормочет он. -- То, что этот Компер в деле, ясно даже ежу. Но вот какого черта он носится с этой бумагой, будто она золотая? Странно как-то, тебе не кажется? -- Кажется, -- успокаиваю я его. -- Какие планы? -- осведомляется он. -- Сожрать цыпленка. Официант уже давно с безнадежным видом жестикулирует, сообщая, что все готово. -- Чтоб тебе подавиться. -- Спасибо. Кроме этого ничего не пожелаешь? Дюбон задумывается. -- Сан-Антонио, ты тупица, -- наконец изрекает он. -- Мозги тебе нужны так же, как словарь сороконожке. Что ты понимаешь в сыске, eqkh не в состоянии использовать те следы, которые уже есть? -- Ладно, ты мне уже совсем опротивел. Пока, -- вежливо прощаюсь я. -- Позвони вечером, -- торопливо говорит он. -- Может, у меня кое-что для тебя найдется. И вешает трубку. Чешу за ухом и задумчиво бреду к своему цыпленку. Что имел в виду папаша Дюбон? Может, я чего-то не заметил? Снова мысленно пробегаю по всем деталям и ничего не нахожу. В конце концов, сколько можно выворачивать себе мозги? Пожатием плеч сметаю беспокойство и вступаю в яростную схватку с юным представителем отряда куриных. Официант Подает мне счет. Достаю деньги, чтобы оплатить свою оргию, сую в карман сдачу и... застываю с разинутым ртом, будто в глотке у меня установили центральное отопление. Ибо пальцы мои натыкаются на клочок бумаги, оторванный от рулона в погребе Компера, и я обнаруживаю, что на ощупь он ничем не отличается от купюр. Можете зажарить меня в прогорклом масле, если это не точно такая же бумага! То- то Компер ее так тщательно прячет! Достаю клочок, смотрю на просвет. И вижу до боли родные водяные знаки. Вот это да! В префектуре меня встречает молодой и весьма неопрятный инспектор -- высокий, бледный, с коровьими глазами, одинаково присущими