ты улетели! -- И опять без вашего разрешения? -- Да. Совершенно необъяснимым образом. И все произошло, пока мы стреляли по голубям. Он очень красиво, чисто по-французски выговаривает слово "голубь" -- "пижон", с очень хорошо поставленным назальным "о". Mn скорее он сам пижон. Ах, бедный, несчастный человек! Иметь счет в банке выше Гималаев и быть рогоносцем! Более того, его не слушаются, ему не подчиняются и угрожают! Так ведь призадумаешься: а может, лучше не быть миллиардером, а работать слесарем-сантехником? По крайней мере, уходя из квартиры клиентов и забыв выключить газ, не умрешь от отравления и уж точно не будешь оплачивать счет за газ! -- Вы не пробовали связаться с вашими самолетами и кораблями по радио? Он опускает глаза. -- Радио не работает. Вот это крепко! Если нам объявят, что на острове бубонная чума, то останется только ждать похоронной команды -- а когда она еще сюда заявится! -- Как это -- радио не работает? -- Какой-то саботажник испортил радиостанцию сегодня после обеда. У меня легкое жжение в области желудка. Ух, как это все неприятно, мои дорогие, очень неприятно! -- То есть вы хотите сказать, господин Окакис, мы отрезаны от мира? -- Вот именно! Я в задумчивости тру нос. У меня это символ высокой концентрации мыслительного процесса. -- Эквадорская полиция, полагаю, будет обеспокоена молчанием вашей радиостанции и поспешит нам на помощь? Он опять опускает глаза и вздыхает, будто заглянул себе в трусы и обнаружил, что все по-прежнему -- с ноготок. -- Никогда себе не прощу, дорогой друг, но я отдал распоряжение поддерживать постоянную связь с полицией только с завтрашнего дня! Вот тут меня охватывает сильная ярость. -- Что за бредовая идея! -- Сегодня вечером намечаются увеселения с фейерверком, и я не хотел, чтобы полиция совала сюда нос. -- Простите, господин Окакис, но здесь вы поступили, мягко выражаясь, несколько легкомысленно... -- Я знаю. Еще бы он теперь не знал! Я выпрыгиваю из кровати. Вполне возможно, у меня в настоящий момент отупевший вид, но второй стакан виски должен все расставить по своим местам. -- Как по-вашему, -- спрашиваю я, -- из-за чего все это происходит? -- Вот именно, я сам задаю себе тот же вопрос! Подобный поворот событий меня очень волнует. Я совершенно не понимаю... Но нам не дано закончить обмен мнениями. Страшный вопль, похожий на тот, что я слышал утром, заставляет нас оцепенеть. Мы молча смотрим друг на друга. -- Что такое? -- бормочет хозяин дома. Я выбегаю на балкон и через несколько балконов от себя вижу Берю. -- Ты слышал, Толстяк? -- Еще как! Это где-то совсем рядом! Может, даже из соседней комнаты. Подожди, пойду посмотрю. Он перепрыгивает через перила с такой легкостью, что диву даешься, учитывая его габариты, залезает на соседний балкон, и в этот момент мы слышим новый душераздирающий крик, разрывающий вечернюю тишину. -- Кому-то перерезали глотку, -- трясется всем телом Окакис. -- У меня такое же впечатление! Радостная физиономия Толстяка вновь появляется над перилами. Он смеется, и от смеха трясется половина дома. -- Ты не представляешь... как это... о ком, нет, скорее, о чем идет речь! -- старается он литературно сформулировать созревшую в его чердаке немудрящую мысль. -- Говори давай! -- Там принц Салим Бен-Зини! -- Что с ним стряслось? -- Он бреется! Но из-за религиозных убеждений оперирует шикарной боевой саблей. Если б ты видел его старания! Когда- нибудь он обнаружит свою башку в рукомойнике, как пить дать! Выяснив причину душераздирающего крика и успокоившись, мы с Окакисом возвращаемся к нашим баранам. -- Когда мы должны собраться за столом? -- спрашиваю я. -- Примерно через час. -- Тогда возьмите мощный электрический фонарь и пошли вместе на пляж -- я вам кое-что покажу. -- Затем зову Берю: -- Эй, Толстяк, я тебе предлагаю сделать небольшой моцион в качестве аперитива перед едой. Пошли на берег моря. -- Опять! -- недовольно бурчит мой верный помощник. -- Вижу, ты в восторге от моего приглашения, дорогой друг! -- Только приглядел себе одну горничную... Ты же сам говорил, чтобы я ездил в путешествия без прислуги! -- Ладно, успеешь еще. Оденься, а то вечером прохладно! x x x По дороге я рассказываю Окакису о своей утренней находке. -- Мертвец в сетке! -- захлебывается он. -- О, какой кошмар! -- Заметьте, парень пролежал на дне довольно долго. -- Почему же вы мне не сказали об этом раньше? -- По той же причине, по которой вы не оповестили эквадорскую полицию, господин Окакис. Не хотелось омрачать такой прекрасный денек! Спустившись на пляж, мы подходим к подножию скал, сложенных вручную из настоящих кораллов, где я припрятал свою драгоценную находку. Освободить труп от камней и песка -- дело одной минуты. Разворачиваю сетку и показываю завернутые в нее останки. Луна светит как прожектор. Даже наш электрический фонарь не нужен. Окакис склоняется над скелетом, вернее над набором костей, и корчит рожу. -- Я, конечно, не прошу вас опознать тело... -- говорю я ему интимным голосом. -- Да уж, тут нужно быть настоящим физиономистом! -- отвечает миллиардер, но в ту же секунду подпрыгивает и направляет свет на череп умершего. -- Но я знаю, кто это! Пальцем он показывает на шесть золотых зубов на челюсти. Надо сказать, они составлены примечательным образом: три зуба вместе наверху, и три -- внизу; точно друг над другом. -- Стефано Пуполос! -- говорит Окакис. -- Кто он? -- Он был моим интендантом со всеми полномочиями. Следил за выполнением работ, когда я строил дом на острове! -- Что за человек был этот малый? -- Хороший, серьезный, верный! Смешно говорить о душевных качествах человека, чей скелет, отполированный до блеска, как ручка холодильника, лежит у ваших ног. Это напоминает о бренности всего живого. Короче говоря, комплект костей у наших ног был хорошим человеком. И что осталось от хорошего человека? Кости на песке и хорошие слова его работодателя. Ему теперь плевать на все, этому хорошему человеку, на все зубы на свете, включая и свои золотые. Nm их радостно скалит, будто счастлив вновь встретить своего босса. Он, кажется, сейчас говорит: "Привет, господин Окакис, видите, это я, верный слуга, всегда на своем посту. Я немножко похудел, но если бы вы знали, как легко я себя чувствую!" -- При каких обстоятельствах и когда он исчез? -- спрашиваю я. -- Не знаю. Однажды я приехал, чтобы посмотреть, как ведутся работы на строительстве, и его уже не было. Спрашивали рабочих, но они ничего определенного не знали, никто не мог сказать, куда он делся. Однажды утром он пропал, на это не обратили особого внимания. Поскольку между континентом и островом все время курсировали корабли, доставляя материалы, и Пуполос часто на них плавал, то все решили, что интендант попросту смылся. Я, признаться, тоже подумал, что он уехал или с ним что-то произошло в порту Эквадора. Как все быстро о нас забывают, стоит нам только исчезнуть! Мы выпрыгиваем на поверхность из грязи (если верить религии), как пузырь. И вот мы растем и толстеем. Солнце окатывает нас своими лучами, и тогда мы считаем себя кое-чем, а иногда даже кое-кем! А потом пузырь лопается: бум! И снова грязь становится единой, ровной и однородной, и вновь происходит загадочная ферментация, продолжающаяся постоянно, готовя и порождая новые пузыри. -- Ну хорошо! -- говорю я. -- По крайней мере, прогулка прошла не без пользы, поскольку позволила нам идентифицировать труп. -- Что же могло с ним произойти? -- вздыхает Окакис. -- Возможно, повздорил с одним из рабочих, -- делает предположение умный Берю, у которого всегда наготове парочка свежих гипотез на всякий случай. -- Мне кажется, мы никогда этого не узнаем, -- замечаю я. -- Когда проводились работы? -- В прошлом году, -- отвечает Окакис. -- Полагаю, здесь трудились сотни рабочих? -- Тысячи, если хотите знать! Я очень торопился! Сильные мира сего всегда спешат, когда делают ненужную в принципе и грандиозную работу. Их хлебом не корми, но дай воздвигнуть что-нибудь гигантское, страшно дорогостоящее и абсолютно бесполезное, будь то безвкусный и неуместный памятник или колоссальный собор. Тут уж никто не считает ни сил, ни денег для осуществления этакого умопомрачительного проекта в кратчайшие сроки. Как только какой-нибудь магнат с маниакальной упертостью принимается реализовывать свои бредовые строительные идеи, тут начинается Содом и Гоморра! И делает он это с единственной целью -- увековечить свое имя и удивить мир. Когда же проводятся какие-то действительно необходимые работы, как, например, ремонт автодорог (я говорю не только о Франции), то можно увидеть четыре бульдозера и парочку бетономешалок на всю колоссальную строительную площадку! -- Что будем делать с этим несчастным? -- тихо спрашивает Окакис. -- Положим пока обратно в песок, -- отвечаю я. -- А это правильно? -- беспокоится религиозный судовладелец. -- Знаете, -- встревает Берю, -- земля -- она везде святая! x x x Возвращаясь во дворец тысячи и одной проблемы, я все время думаю, поставить ли в известность Окакиса по поводу его супруги. Разорванная перчатка, которую я извлек из-под бара, является вещественным доказательством. Да еще каким! Но тогда придется рассказать, каким образом она ко мне попала. А ему, кажется, и так досталось по полной программе, бедняге - миллиардеру. На полдороги он останавливается и хватается за грудь. -- Вам нехорошо? -- спрашиваю я. -- Сердце сейчас выскочит из груди, -- жалуется он. -- Я начинаю думать, что моя жена была права, когда не советовала мне ехать на остров! -- Он кладет свою холодную руку на мое плечо. -- Что же будет, господин Сан-Антонио? Мне остается лишь пожать плечами. -- Я полицейский, а не предсказатель, господин Окакис. Берю, которому до сих пор удавалось хранить молчание, не выдерживает и привносит свою порции соли. -- Я тоже не предсказатель, но у меня есть, как говорится, десятое чувство. Не будем уточнять по поводу моих первых девяти. Никто не требует от него объяснений, они сами лезут из Толстяка, как из дырявой корзины. -- Этот господин, которого вы видите здесь, -- говорит он, указывая на свой толстый нос, -- чувствует события раньше, чем они происходят. И я вам доложу со всей откровенностью сегодня ночью нам придется несладко. -- Сегодня ночью? -- чуть не взвизгивает Окакис. Берю вырывает волос из носа, что говорит о его решительности, и рассматривает его при свете луны. -- Да, -- стремится успокоить он нас. -- Этой ночью, господа! Глава 12 Как вы знаете, я ни при каких обстоятельствах не теряю хладнокровия. Основное достоинство вашего любимого Сан-Антонио состоит именно в его умении, находясь в самых безвыходных ситуациях, оставаться самим собой с постоянством, отличающим только сильных мужчин. С неподражаемой живостью и достоверностью я изложил вам события, произошедшие на море. "Труженик моря" -- так охарактеризовал бы меня папаша Гюго. Теперь, отдохнув и подлечившись, -- пара стаканов виски! -- я в темно-синем смокинге вступаю в залитый светом огромный зал для торжественных приемов. Рядом со мной мисс Глория Виктис. Моя невеста выглядит как картинка из журнала, где печатаются сплетни о высшем свете. На ней нечто облегающее, сотканное из бесчисленного количества драгоценных камней. Модель, спроектированная и сконструированная в мастерских Картье, там же модернизированная и прошедшая обкатку. Глория напоминает люстру, но только блеска больше. Надо отметить, присутствующий великосветский народ стремится перещеголять друг друга в экстравагантности. Платья от Кардена, меха дикой и усмиренной норки, каскады редких камней и драгметаллов -- все это напялено на дряхлеющие туловища суверенов и суверенш буквально кучами. Ла Кавале обернута занавесом миланского "Ла Скала", сборки которого удерживаются специальным каркасом, похожим спереди на капот "порше". В ее волосах, как корона, торчит гребень с алмазом ручной огранки, а вокруг шеи -- в сорок два ряда жемчужное ожерелье. Берю, впервые в жизни надевший на себя белый смокинг, рубашку с гофрированной манишкой и галстук-бабочку, подходит ко мне, негнущийся, как манекен из витрины универмага. -- Каких бабок стоят все эти елочные украшения?! -- бормочет он, делая круговой жест рукой. Затем тихо ругается и, скорчив рожу, жалобно стонет. Я спрашиваю о причине его нытья. Его Величество Берю дает объяснения: -- Чертовы ботинки! Не удалось найти своего размера, пришлось довольствоваться сорок четвертым. Кошмар! А если бы сейчас пришлось идти маршем от Страсбурга до Парижа! -- Трудно даже представить, -- отвечаю я, -- учитывая наше географическое положение. Он бледнеет, что хорошо вяжется с его белым облачением. -- Ты прав. Видишь ли, парень, терпеть не могу острова: чувствуешь себя, как в запертом сортире. Он с трудом делает пару шагов, словно ступая босиком по битому стеклу. -- Нет, не чувствуют себя мои ноги на празднике в этих испанских сапогах. Если бы они умели говорить, то наверняка спели бы "О дайте, дайте мне свободу!" Как ты думаешь, могу я немного распустить шнурки? -- Но только незаметно! Он плюхается в старинное кресло эпохи Людовика XVI, которое тут же перестает им быть, поскольку под тяжестью Толстяка у кресла подламываются ножки. Мягким местом Берю жестко ударяется о паркет. Дамы еле сдерживаются, чтобы не прыснуть со смеху, а слуги бросаются приподнять Толстяка на обычную высоту. В сердцах Толстяк обращает свой гнев на подвернувшегося под руку Гомера Окакиса. -- Черт возьми, сынок, -- рявкает он, -- очень рад, что у вас такое коллекционное сиденье, но лучше держать его в витрине, а не подставлять под задницы присутствующих, иначе, чего доброго, гости могут выйти отсюда на костылях. Окакис-сын приносит извинения от имени отца. Все вновь постепенно приходит в норму. Моя Глория виснет у меня на руке и шепчет в ушную раковину: -- Тони, дорогой, что-то сегодня вечером вы выглядите очень озабоченным. -- Подводная одиссея немного выбила меня из колеи, -- вру я, -- но это пройдет. Но, говоря между нами, мной и командой Кусто, Тони дорогой действительно сильно озабочен. В голове скачут беспокойные мысли, а на сердце скребут кошки. В жизни всегда так -- ты ищешь объяснения самым загадочным, подчас самым чудовищным вещам. И если какая-то таинственная организация отрезала нас от остального мира, то, значит, они именно сейчас готовятся нанести коварный удар. Поскольку, будем логичны, невозможно держать в изоляции уголок мира, где происходят события первостепенной важности. Я имею в виду, для средств массовой информации. Ведь двадцать четыре часа без новостей с Кокпинока поставят на уши все редакции мира! Убедившись в том, что связь не восстановлена, сюда на помощь направят целую армаду, так ведь? Я думаю, уже утром над островом начнут кружить самолеты-разведчики, разрывая тишину своими мощными турбинами. А если этого будет недостаточно, то американцы, у которых во всех морях битком военных кораблей, тут же пришлют целый флот с крейсерами, авианосцами, плавучими гостиницами, ресторанами и магазинами. Они такие, янки -- с открытым сердцем и пальцем на гашетке бомболюка атомного бомбардировщика. Особенно после того, как отправили на пенсию Айка Эйзенхауэра. Так что не только нос Берю чувствует приближающуюся опасность, но и серое вещество вашего покорного слуги Сан-Антонио! Словом, сегодня ночью замышляется недоброе! Но будем оставаться бдительными, смотреть в оба, нюхать воздух, осторожно всех просвечивать, как рентгеном, -- только в этом залог нашего успеха! Пока, мне кажется, все выглядит весьма пристойно. Оркестр, составленный только из лауреатов первых премий международных конкурсов -- все солисты с репутацией и первый раз собраны вместе! -- дует и бренчит пятую увертюру к сейсмической симфонии оползней и извержений знаменитого русского композитора Вулкан- G`rsu`mnbhw`. Первосортная музыка, особенно в третьей части, где оглушительные литавры прославляют победу Октябрьской революции. Присутствующие слушают, затаив дыхание, и испытывают высший духовный подъем при воспоминаниях о падении русских акций. Лишь Толстяк борется со шнурками, пытаясь облегчить участь своих ступней. -- Если бы я знал, -- мычит он, -- надел бы сапоги "после лыж". -- Со смокингом смотрелось бы впечатляюще. -- Хотелось бы мне сплясать с одной из этих дам. Впервые в жизни иметь возможность обхватить одну из величеств руками и не использовать! Представляешь, как поднимется мой авторитет в глазах Берты, когда я ей расскажу, что танцевал танго со старушкой королевой Брабанса или твистовал с Алохой Келебатузой. Я даже договорился с одним фотографом, чтобы он мне сделал несколько фотографий. Сногсшибательно, правда? Можно было бы показать их моей Берте в виде доказательства. Я бы прикрепил их у изголовья кровати, чтобы она знала, какой у нее муж -- не хухры- мухры, мелочь всякая, а светский лев намбер ван! Берта неплохая женщина, но ее все время нужно осаживать. Все породистые лошади так: если их вовремя не усмирить, начинают воображать, будто они звезды! Он еще долго будет болтать о своей суженой -- сел на любимого конька, тут его не остановить! -- но я лишаю Берю своего внимания и принимаюсь инспектировать собравшуюся публику. Констатирую, что великолепная Экзема до сих пор не появилась. Осматриваю восхищенным глазом парадно-пенный мундир на светлом князе (бочковом) Франце-Иосифе Хольстене Премиуме, облачение принца Нгуена Совьет Шимина из рисовой соломки с вышивкой из напалма и костюм из тончайшего воска сырного короля Гауды. Вычурные мундиры на музыкальном вечере так же необходимы, как орган во время церковной мессы. Омон Бам-Там I в своей торжественной набедренной повязке из прозрачного шелка с кривым бараньим рогом на крайней (самой крайней) плоти и в короне из перьев и хвостов ящериц выглядит очень импозантно. Я же, поскольку у меня нет ни орденов, ни медалей, ни даже кусочка орденской ленточки, чувствую себя среди важных персон просто раздетым. Тихонько подгребаю к Окакису. Он еще более белый, чем смокинг. -- Дальнейшая программа вечера? -- спрашиваю я тихо. -- Мне вручат несколько иностранных орденов, -- объясняет он. -- Потом в течение двух часов танцы и в заключение фейерверк. -- Мадам Окакис еще не пришла? -- Она любит приходить последней. Маленькая женская прихоть... Оркестр приканчивает очередную сюиту. Все вокруг аплодируют. При криках "браво!" появляется Экзема. Рядом с ней самая что ни на есть голливудская красотка показалась бы нищенкой, роющейся в помойке. Экзема затянута в белое платье из сверхъестественного шелка. На ней лишь одно украшение -- но, граждане женщины, держитесь за что-нибудь, однако осторожно, не схватитесь за некий предмет, приняв его за ручку! Один из самых знаменитых бриллиантов в мире под названием "Львиное яйцо" поддерживается тремя рядами искусно переплетенных нитей, сплошь усеянных бриллиантами поменьше! Среди добропорядочного общества раздаются возгласы восхищения, умиления, лести, зависти, тенденциозности, сокрушения, огорчения, сомнения, удивления, очарования, отчаяния, уныния, задушевности, злорадности, отрешенности, умалишенности и языкопроглоченности. Она прекрасно себя подреставрировала после нашего совместного onker` в автоматическом режиме с переходом на форсаж. Экзема свежа, как распустившаяся (вконец) роза! Проходя мимо, она отвешивает мне вежливый взгляд в стиле "Обязательная программа была блестяще выполнена! Но если тебе не черта делать сегодня ночью, то приходи, откатаем произвольную, и я покажу тебе кой чего!" Наступает торжественнейший момент. Вперед выходит Ее Древнейшее Величество королева-мамаша Мелания, запакованная в темно-фиолетовое перекрахмаленное платье, чтобы держаться прямее. -- Господин Окакис, -- говорит она зычным голосом разбуженной вороны, -- в соответствии с данными мне чрезвычайными полномочиями награждаю вас почетной медалью Героя Вздувшегося Живота за оказание неоценимых услуг придворному садовнику в деле освоения невспаханных углов моего королевского поместья. (Как мне потом объяснили, Окакис в свое время привез королеве семена вермишели и показал, как их культивировать. Затем из этих злаков стали готовить суп наследному принцу, избавив его таким образом от запоров.) Слуга вносит подушечку с лежащей на ней вышеназванной медалью. Она выполнена в форме суповой ложки для рыбьего жира на фоне доблестных штыков гвардейцев Брабанса -- аллегория, глубокий смысл которой, я думаю, понятен всем присутствующим. Забыв на время о своих нынешних горестях, Окакис преклоняет колено перед королевой-маманей. Она, желая приколоть медаль к груди Окакиса, давит, но награда не хочет держаться. Коронованная мамаша требует свои очки. Требование моментально исполняется. Нацепив их на нос, Мелания доблестно осуществляет деликатную миссию. Папаша Окакис вскрикивает и пугается. -- Величество, -- бормочет он растерянно, -- вы прикололи прямо к телу. Старушка улыбается доброй улыбкой старой хозяйки (за что на родине ее очень любят) и просит ассистентов исправить ошибку. Затем наступает очередь принца Салима Бен-Зини нацепить на грудь Окакиса по праву заслуженного Большого Скарабея. Бывшая королева Алоха наматывает на хозяина дома Толстую Ленту, высшую награду государства Тения. Сырный принц Гауда от имени своей супруги королевы цепляет на Окакиса Крест Скандинавской Коровы. Король Фарук от имени своего зачуханного народа вешает звездный плевок. Омон Бам-Там I награждает Банановым орденом Национальной чести, а лорд Паддлог передает от английской королевы уменьшенную модель карты железных дорог Великобритании. Японский посол ищет свободное место на пиджаке Окакиса, чтобы прикрепить орден в виде самурайской повязки на глаза, но награда не для повседневного ношения, поскольку имеет габариты двадцать на тридцать сантиметров. Не найдя подходящей площади, он прикрепляет орден к нижней пуговице пиджака. Поэтому, когда наступает очередь президента Эдгара Слабуша, тот вынужден обойти Окакиса два раза вокруг, чтобы найти место для Замороженного Голубя, ордена очень модного, так как его можно носить и на твидовом, и на вечернем костюме в духе принца Гальского, а также на спортивном. Все незанятые места зарезервированы заранее по телефону, поэтому свободной остаются лишь спина, один рукав и ширинка на штанах. Президент Эдгар был бы страшно недоволен, если бы пришлось цеплять свой персональный орден Голубя на непочетное место, поэтому он прибегает к типично французской уловке. -- Господин Окакис! -- заявляет он. -- Моя страна хотела особо отметить не только ваши заслуги, но и заслуги вашей бесценной супруги, поэтому мы решили вручить наш орден мадам Окакис! Вот ведь вывернулся! Настоящий триумф! Все аплодируют, за исключением предыдущих награждавших, завистливо шмыгающих носом. Тогда центрально-вьетнамский принц Нгуен Совьет Шимин, следуя примеру, вешает на шею молодого Гомера, сына Окакиса, который до сего момента стоял тихо как мышка. Шестеренчатую Цепь, орден Чайного Листа. Но Эдгар превзошел всех! Он счастлив, он светится! Нацепить награду на такую красивую женщину! И она тоже счастлива, и тоже светится. У нее в шкафах полно ценных вещей, но ни одной медали! Начать коллекцию с французской награды -- это лестно, правда? В рядах сильных мира сего поднимается волнение, вице-королеву Алоху Келебатузу охватывает дикая зависть. Ей тоже хотелось получить Замороженного Голубя, поскольку он по тону гармонирует с ее городским костюмом. Начальник протокола шепчет об этом на ухо Эдгару. К счастью, президент никогда не ездит без внутренних резервов. Он из породы людей, которые всегда возят с собой два запасных колеса в багажнике. Как волшебник, он вынимает из потайного кармана в трусах вторую медаль. Берю подходит ко мне, глаза мокрые от слез. -- Обалденно, правда? Медали, ленты... -- гнусавит он. Я возражаю: -- Не надо обольщаться всей этой мишурой, Толстяк. А может, у тебя культ побрякушек? -- Нет, но все-таки... -- Ордена и медали -- это деньги, Берю. Но деньги, не имеющие хождения у твоего мясника. Они служат наградой за некоторые услуги. Или за молчание слишком говорливых людей. Тебе, кстати, случаем, не пришла в голову мысль нацепить медаль себе на пиджак за своевременное захлопывание рта? -- Говори что хочешь, -- продолжает пускать слюни Толстяк, -- но все эти ленточки так красивы! -- Если тебе нравятся ленточки, купи себе на Пасху пряничного зайчика с бантом! Но Берю не переубедить. Он так и остался мальчишкой, как большинство мужчин! Готов лезть на рожон, лишь бы получить право носить два сантиметра муаровой ленточки на лацкане пиджака. Общественное признание заслуг -- вот что их увлекает! Когда близится сороковник, растет брюшная мозоль, а мешки под глазами стремятся быть выразительнее самих глаз, когда выводок любовников жены уменьшается, а кое-кто из молодых готов заменить их в любую минуту, мужиков охватывает страсть к побрякушкам. Ленточки им подавай! И они способны совершить бог знает что (и совершают, между прочим), только бы им повесили что-нибудь блестящее на грудь. Сначала им хватает наград, так сказать, местного значения, но лиха беда начало! Аппетит приходит во время еды. После получения медали Участников пешего похода 1939- 1940 годов и креста Почетных телефонных абонентов мужчины начинают посматривать на Пальмовую ветвь, причем по возможности более или менее академическую. Дальше прямая дорога к ордену Почетного легиона. А уж как нацепили -- вот он, апофеоз! -- так не отцепишь! Скажу вам прямо: если среднестатистический сорокалетний мужчина не может надеяться на получение Почетного легиона, то он становится абсолютно невыносим и даже опасен для общества. Крах его орденских надежд и устремлений может даже спровоцировать падение режима. Ну чего ему еще ждать от своего бренного существования? Почетный крест на могиле? Да бросьте! Надо еще дожить до того момента, когда он отдаст Богу душу, а заодно бразды правления своей фирмой! Великий Наполеон знал, что делал! Цена крови -- ха! он лил ее onrnj`lh, но не скупился на звания и награды! Он умел манипулировать людьми, пока принимал в расчет внешнюю сторону успеха. А как только отлетела блестящая мишура, его система рухнула! Попробуйте разрушить Лувр, Эйфелеву башню, Версаль! И вы увидите, как быстро иссякнет вся французская энергия! И тогда нам придется отваливать в Англию, чтобы попробовать заслужить орден какой-нибудь Подвязки! Меня, кажется, понесло. Но извините! Где, стало быть, я остановился? Да, кстати, пора переворачивать страницу и начинать новую главу, чтобы немного провентилировать мозги. Глава 13 Все-таки больше всего я люблю оригинальность. Поэтому, когда хозяйка дома, а заодно и любовница Сан- Антонио, объявила о том, что в начале вечера состоится шутливая игра, и рассказала о правилах игры, я обрадовался... Она хлопает в ладоши, и слуга, вносит корзину с розами, сделанными из тонкого серебристого металла. -- Я раздам каждому гостю по розе, и вы приколете их себе на грудь, -- объясняет Экзема. -- Одна из роз, лишь одна, фосфоресцирует. Мы погасим свет, и тот, у кого окажется светящийся цветок, в полной темноте на ощупь найдет себе партнера. Или партнершу, если роза окажется у мужчины. Монаршие персоны, которые обычно бьют баклуши в своих дворцах, от радости начинают аплодировать. Они находят такую игру забавной. Их забавляет перспектива облапать в темноте своего случайно обнаруженного партнера. Темнота, надо сказать, подхлестывает низменные инстинкты. Если бы не существовало ночей, люди бы давно взяли привычку ходить нагими. Ночь -- источник лицемерия, паскудная мамаша всякого коварства. Весьма грациозно Экзема начинает раздавать серебристые цветки. Когда распределение закончено, она поднимает руку и освещение гаснет. Мы оказываемся в полной темноте. Такая чернота, если, например, взять какой-нибудь парижский кинотеатр, привела бы к шуршанию юбок и отрыванию пуговиц. Постепенно глаза привыкают, и мы различаем в середине зала маленькую светящуюся точку размером не больше светлячка. Точка имеет тусклый зеленоватый оттенок. Мы угадываем, что избранный судьбой человек осторожно передвигается, стараясь не наткнуться на мебель. Точка проходит метр, потом два, наконец три метра (иной писатель, не имеющий ни совести, ни чувства меры, только чтоб придать лишний объем своему произведению, начал бы отсчитывать по шагу километров десять). Затем останавливается. Наткнулся ли он (или она) на своего счастливого избранника? Вовсе нет! Я, несмотря на полную темноту, угадываю пол этого человека. Поскольку он вскрикивает. И вскрикивает мужским голосом. И этот крик говорит о мучительной боли. Маленькая светящаяся точка медленно опускается, а затем слышится звук грохнувшегося на пол тела. И точка замирает. Скажите, правда, я захватывающе вам все это описываю? Как бы мне хотелось самого себя прочитать! О чем я, значит, говорил? Так вот, фосфоресцирующая точка становится неподвижна. Мы слышим тихий стон. В полной темноте всех присутствующих охватывают черные мысли, начинается тихая паника. Как умирающий Гете, кто-то просит света, и освещение включают. Из десятка грудных клеток вырывается удивленное "о-о!". Избранник судьбы, Гомер Окакис, лежит распластавшись на персидском ковре, бледный, как эскимос после полугода жизни на qebepe без центрального отопления. Центрально-вьетнамский принц Нгуен Совьет Шимин, сам не зная того, совершенно случайно спас жизнь окакисовскому отпрыску, пришпилив Чайный орден тому на грудь. Я поясню, ибо, как сказал один страшно знаменитый поэт (имя не расслышал), тяжело понять того, кто ничего не говорит. Словом, поскольку Нгуен нацепил здоровый орден Гомеру на уровне сердца, то розу Окакису-сыну пришлось приколоть значительно выше. А так как роза в полной темноте служила для коварного убийцы мишенью, тот ткнул в светящуюся точку свой страшный кинжал. Удар тонким, прекрасно заточенным ножом длиной не меньше двадцати сантиметров пришелся точно в розочку из тонкого металла. Лезвие кинжала проткнуло Окакиса-сына насквозь, но угодило в мягкие ткани плеча и вышло над лопаткой. То есть парень чудесным образом отделался лишь легким проколом. Монархи сбились в кучу, они испуганы и пришиблены. Но тут, как всегда вовремя, на сцену выступает Толстяк. -- Скажите лекарю, чтоб мчался сюда со своим чемоданом! -- зычно призывает он. -- Без паники, короли и королевы, парень отделался комариным укусом. Ничего страшного! Помазать зеленкой -- и завтра он может бежать на свой Марафон! Пока Его Величество Берю успокаивает раненого и удерживает присутствующих от излишних эмоций, я с легкостью и осторожностью бабочки делаю осмотр гостиной. Окна открыты, но шторы плотно задернуты, что дало возможность агрессору быстро выскочить из помещения после своего вероломного акта. Честное слово, будто Агату Кристи читаешь! Убийство в темноте, это, клянусь, из очень классических романов и, пардон, очень старых. Найдутся тут же такие, кто мне скажет, что я ретроград, петроград, сталинград и плагиатор. Однако же факты говорят сами за себя! Подобные штуки, знаете ли, не высасывают из пальца. Поэтому я вынужден рассказать все по порядку, в деталях, раз уж поклялся вам обо всем рассказывать! Ирландский доктор, которого вытащили из кровати, когда он вознамерился увидеть первый сон, является в пижаме из светло- лилового шелка. В одной руке у него чемоданчик первой помощи, другой он поддерживает штаны. -- Не трогайте нож за рукоятку! Там отпечатки пальцев! -- вскрикивает мой мудрый помощник. -- А как же я его выну? Смотрите, он воткнут по самую рукоятку! -- возражает личный лекарь Окакиса. -- Стойте! Толстяк вынимает из кармана носовой платок, от которого упала бы в обморок самая помойная крыса, и накидывает его на орудие преступления. -- Теперь давайте! Только постарайтесь взяться как можно ниже, ладно? Если вы мне сотрете отпечатки, я вас лишу всякого гражданства! Но у доктора верная рука. Деликатно, двумя пальцами, ухватив за самый низ ручки, он выдергивает нож резким движением. При виде окровавленного лезвия дамы лишаются чувств. Но одна из жен Омона Бам-Тама I, наоборот, испытывает сильный приступ аппетита. Она уже давно не ела человеческого мяса, с тех самых пор, как к ним в деревню заявился заблудившийся миссионер и начал всех поучать. Для нее это была последняя настоящая трапеза! Миссионер был толстячком, да к тому же диабетиком! Они его съели на десерт. Пустившую было слюну людоедку срочно эвакуируют на кухню, чтобы накормить бифштексом с кровью. Все это время над Гомером хлопочет врач. Правильно говорили, j`ferq, древние римляне: пока бинтую, надеюсь. (Можете записать и использовать как собственное изречение без ссылок на меня -- я вам его дарю!) Окакисы, папа и мачеха, тоже склоняются над несчастным Гомером. Гостей прошибает холодный пот. А главное, их величества начинают роптать. Над всеми остальными возвышается голос королевы-мамаши Мелании, которая, несмотря на свою суверенную доброту, заявляет, что дело заходит слишком далеко и они, мол, сюда не в апачей играть приехали. Им надо скорее обратно на свои троны -- дела не терпят! И так в наше демократическое время скипетры трещат по швам! И негоже выставлять царские туловища гнусным бандитам на съедение! У их народов есть определенные права на своих монархов! Что станет с населением -- жутко подумать! -- если его короли, принцы и светлые князья сгинут без следа? Вы представляете последствия такого бедствия в мире? Иллюстрированные журналы, публикующие светские сплетни, рухнут! Торжественные церемонии ограничатся шествиями ветеранов труда с лозунгами о повышении пенсий. А на кладбищах вороватые скульпторы разберут монарший усыпальницы на сооружения модернистских обелисков. Окакис всхлипывает. Он обещает каждому подарить по танкеру, если величества согласятся отложить свой отъезд. Сократить пребывание -- может быть, но бежать в поспешности, как крысы с корабля!.. Он допускает, что на остров затесался какой-то чокнутый, но ведь незамедлительно будут приняты чрезвычайные меры предосторожности. И для начала всем раздадут бронежилеты. Он ударяет в ладоши! Велит нести шампанского! Требует музыки! И оркестр заводится с новой силой. Оркестранты верны своему месту и не покидают пост! Как на "Титанике", господа! "Боже, храни королеву!" Они играют под фонограф и магнитофон. Синтетическая музыка в нарезку пневмо-ножницами по металлической арматуре железобетона. Граждане короли потихоньку успокаиваются. Начинаются танцы. Первыми на площадку, как сговорившись, выходят мужественные немцы. В вопросе смелости им нет равных. Вежливые в период оккупации, смелые в мирное время -- вот каковы они на самом деле! Великая нация! Как сказал один большой (метр девяносто два) поэт, если объединить французского и немецкого солдатов, то, несмотря ни на что, получится неплохой солдат. Мадам Окакис извиняется, поскольку хочет удалиться в покои своего неродного, но тем не менее такого ей родного сына и узнать о его состоянии. Я вижу, как она исчезает, и решаю последовать за ней. Но Глория перехватывает меня на лету. -- Куда это вы собрались, Тони, дорогой? -- Помыть руки, -- отвечаю я. -- Похоже, у вас есть некоторые мысли, мой дорогой, по поводу произошедших событий? -- Даже больше, любовь моя, но детали вы узнаете в одном из ближайших выпусков вечерних газет! И я решительно направляюсь из гостиной. Но тут меня окликает громкий голос Берю: -- Сан-А! -- Он держит нож за лезвие. -- Подожди-ка, парень, давай посмотрим на отпечатки. Я попросил немного рисовой пудры у жены чернозадого короля, а так как она мажет физиономию алюминиевым порошком, то мы с тобой сможем быстро установить пальчики! Он открывает дверь библиотеки и садится за письменный стол. Надо видеть моего Берю: Шерлок Холмс -- ни дать ни взять! На белом смокинге проступил пот, а язык вылезает наружу от напряжения. Он посыпает рукоятку mnf` пудрой, затем берет в руку лупу, сделанную из крупного алмаза второго сорта. -- А, черт! -- произносит он в сердцах. -- Покушавшийся принял меры предосторожности! -- Гомера хотела заколоть или женщина, или кто-то из слуг, -- делаю я заключение. -- Почему ты так думаешь? -- Да потому, дурачок, что нападавший был в перчатках. -- Он что же, заскочил снаружи? -- Прикинув как следует, я практически не сомневаюсь, что нет! Комната была погружена в полную темноту. Если бы кто-то отодвинул хоть на миг занавески, мы неизбежно видели бы свет! -- А если этот малый зашел просто через дверь? -- Тоже невозможно! В холле горел свет, и он бы нас просто ослепил! Нет, дорогой мой, я думаю, кто-то именно из присутствующих совершил нападение на сына Окакиса, поверь мне! -- Тогда что будем делать? -- Возвращайся в гостиную и следи за гостями, я сейчас вернусь! Я стремглав бросаюсь на лестницу и на ходу спрашиваю слугу, где находятся апартаменты Гомера. x x x Лекарь заканчивает затыкать дырки в теле Окакиса-сына. Ему помогает сестра, похожая на усатую цаплю, одетую в голубой халат. (Усы говорят о высоком уровне профессиональной подготовки.) Экзема у изголовья пасынка поддерживает его словами, мимикой и жестами. Очень приятно видеть такую красивую женщину в роли заботливой мамаши. Она готова позабыть о своей красоте, элегантности и молодости, пожертвовать всем ради своего неродного сына. Окакису-старшему нужно поскорее смастерить ей ребеночка, раз уж она так старательно играет свою роль -- так и чувствуется настоящий материнский инстинкт! Никак нельзя оставлять ее без своего собственного засранца навсегда -- она тоже имеет право на долю счастья в этом смысле! Ах, как убивается бедняжка! Но можно не беспокоиться, она получит свой плод любви, особенно если будет часто кувыркаться, как со мной только что! Я подаю ей незаметный знак следовать за мной. Она послушно выходит в коридор. -- Пойдемте в вашу комнату, -- интимно приглашаю я. Экзема, похоже, заинтригована. Когда мы входим в ее апартаменты, она поворачивается ко мне и смотрит простодушным взглядом. -- Я же вам говорила, что придет беда! -- говорит она искренне. -- А поскольку беда не приходит одна, -- отвечаю я, -- то имей в виду, дрянь, для тебя грянет и другая! И я даю ей две классические пощечины туда и обратно, какие дамы ее уровня никогда еще не схлопатывали. Все мои пять пальцев оставляют глубокий след на ее шелковистом макияже. Она открывает рот, взгляд застывает, а на глаза наворачиваются слезы. -- А теперь перейдем сразу к романсу признания, заботливая моя, -- говорю я. -- Давай вываливай весь свой сюжет! Она сжимает губы в негодовании, что в принципе может означать что угодно, вплоть до "пошел ты к...!". Я хватаю ее за плечи и бросаю в кресло. -- Послушай-ка, райская птичка, я тоже умею играть в }jqrp`qemqnb. И могу поспорить на твою ослепительную бриллиантовую диадему против пары шикарных затрещин, что заткну за пояс твою великолепную ясновидящую. Я прокашливаюсь, чтобы придать своему музыкальному голосу еще большую мелодичность, за что частенько получал первые призы по чистописанию в начальной школе. -- Если ты не расколешься, распрекрасная Экзема, я позову твоего мужа и все ему расскажу. Тогда она решает взять слово и спрашивает насмешливо: -- Что "все"? Потом поднимается и начинает расхаживать по комнате в большой нервозности. Хороший телеоператор обязательно выхватил бы крупным планом ее дрожащие руки, чтобы подчеркнуть внутреннее напряжение. -- О твоем покушении на теннисном корте и о том, что произошло несколько минут назад в гостиной! -- Покушении? Вы потеряли голову, месье? Великолепная актриса, настоящая! Такие были на заре кинематографа -- с заламыванием рук, вырыванием волос, падениями в обморок и прочее. Но у этой красавицы еще и огромный багаж цинизма! -- Не я потерял голову, Экзема! Ты теряешь время, отрицая очевидное. Я понял твой расклад, и если ты хочешь свернуть себе шею, то мне остается шепнуть твоему бедному миллиардеру-мужу лишь одно-единственное слово! Смех, который посредственный романист квалифицировал бы как хрустальный звон, срывается с ее красиво очерченных губ. (Как видите, я все время работаю над собой -- оттачиваю стиль!) -- Но, клянусь, вы, кажется, спятили, мой дорогой! -- щебечет Экзема. У меня складывается впечатление, будто мы играем сцену из "великого немого". -- Блефовать бессмысленно. Вы разорвали об сетку перчатку, когда закатили мяч на корт. Я сохранил нитки, а теперь у меня есть еще и разорванная перчатка! Любой эксперт вам подтвердит их идентичность! Она фыркает. -- Ну и что? -- Идея с фосфоресцирующей розой тоже не лишена оригинальности. Вы сами раздаете цветочки и даете Гомеру как раз ту, которая светится. Теперь вам остается в полной темноте лишь ткнуть ножом в замечательную цель. Поскольку светящаяся точка указывает вам не только жертву, но и место, куда пырнуть, вы ведь в курсе, что обычно розочки прикалывают на сердце! Браво! У вас ясная голова, Экзема! -- Ваши обвинения чудовищны! -- Разве? -- Прошу вас выйти отсюда! -- Если я выйду, то лишь для того, чтобы найти Окакиса и поставить в известность о происходящем! -- Моего мужа? Я сейчас сама его вызову, и тогда посмотрим! Она идет к прикроватному столику и нажимает кнопку. -- Вы повторите ему сейчас все то, что мне говорили, -- зло усмехается она. -- Посмотрим, как он отреагирует. Я отвешиваю уверенную улыбку. Но, честно говоря между нами, вами и чем угодно, я не чувствую себя полностью удовлетворенным, как если бы мне поднесли шоколадное мороженое, а в нем не оказалось вишенки. Мужей я отлично знаю, будьте покойны, особенно с тех пор, как стал практиковаться с их женами! Чем больше у этих идиотов рогов, тем больше доверия! Они могут застать вас со своей женой голыми в постели, но если мадам m`wmer вопить, что вы пытались овладеть ею силой, то верные супруги вышибут вас с треском и, возможно, увечьями. Вообще их доверие -- особый разговор! Очень воодушевляет: иногда думаешь, парень вполне приличный, не дурак, но стоит его супруге направить на него свой ангельский взгляд, он готов глотать ее лапшу толщиной с окорок и длиной с водосточную трубу! Поэтому вполне можно ожидать, что Окакис до гипотетического возвращения своего флота запрет меня в комнате! Ровно через минуту и тридцать секунд звонят в дверь. Экзема нажимает кнопку, разблокируя систему автоматического замка. Входят два человека, похоже, слуги. Если бы вы их видели: два настоящих шкафа! Оба на голову выше меня, да еще на какую голову! Быстро понимаю, что вышло большое недоразумение и Экзема поимела меня, как первого болвана. Она им что-то говорит на греческом. Я не говорю по-гречески, но тем не менее вряд ли стоит бежать за разговорником или записываться на курсы экспресс- метода! Тут все и так ясно! Оба качка надвигаются на меня. Что же делать вашему любимому Сан-Антонио? Он бы вытащил своего милого дружка по имени "пиф-паф", да только вот оставил свою артиллерию в комнате, поскольку крупнокалиберная пушка смотрится под шелковым смокингом так же к месту, как кюре в стриптиз баре. Поэтому доблестный комиссар хватает за ножку первый попавшийся стул и ждет дальнейших событий. Понятно, такое решение я принимаю только в экстремальных случаях. -- Эй, Экзема, -- спрашиваю я вежливо, -- твой муж переоделся в гориллу для карнавала? Она спокойно садится на знакомую мне кровать, берет пилочку для ногтей и будто ни в чем не бывало начинает подпиливать ногти, делая вид, словно происходящее ее никоим образом не касается. Ребята подкованы технически. Вместо того чтобы атаковать меня в лоб, они разделяются, один остается у двери, другой же делает полукруг и заходит мне в тыл. Мне становится трудно следить одновременно за обоими, поскольку моя матушка Фелиция не снабдила меня зеркалом заднего обзора, поэтому я вынужден также описать плавный полукруг и занять позицию в углу треугольника, который мы образуем с недружелюбными господами. Вот только стул в моей руке очень легок. Я, конечно, угощу первого, кто подойдет, но на двух его не хватит. В этом слабость стульев эпохи Людовика XVI! Так мы стоим и любуемся друг другом. -- Ну так что? -- говорю я. -- Ждем сводку погоды или будем обмениваться верительными грамотами? Но тут у меня пропадает всякое желание смеяться. Я вижу, как парень у двери вынимает из кармана своего чисто французского костюма очень интересный предмет. Он похож на клаксон старых- старых автомобилей. Широкий раструб, большая резиновая груша и приделанная к трубе ручка. Я кошу взглядом на предмет. -- Решил сыграть на дудке, малыш? Похоже, язык благородного Мольера ему незнаком. Он произносит лишь одно слово, чуть повернувшись в сторону Экземы, и мадам покидает поле готовящейся битвы, не произнеся ни звука. Ребята, мне кажется, мы схватимся не на шутку! Я не очень понимаю, на кой черт он вынул свой клаксон в духе "Master's Voice" ("Голос своего хозяина" -- для тех, кто забыл биографию Эдисона), но думаю, ничего забавного для меня оттуда не вылетит. Я быстро оборачиваюсь на окна. Но, увы, металлические шторы снаружи опущены наполовину. Опять же звукопоглощающая обивка стен и непроницаемые двери -- хоть оборись, никто не услышит! Так что нельзя задерживаться с применением своего единственного npsfh -- стула! Что вы об этом думаете? Так вот пропустишь минуту "М", а потом час "Ч" стукнет тебе по башке будьте здоровы! Поднимаю стул. Парень направляет грушу на меня. Бросаю свой хлипкий снаряд, честно говоря, не очень веря в успех. У малого рефлексы что надо! Не отрывая ног от пола, он ловко уворачивается. Стул разбивает вдребезги зеркало туалетного столика. Ну вот, в дополнение к программе я остаюсь против двух горилл один, да еще с голыми руками. Парень с дудкой не может сдержать довольной улыбки. Он наступает на меня. И тут я говорю себе, но про себя, чтоб не дошло до ушей врага: "Малыш Сан-Антонио, тебе приходилось бывать и в более серьезных ситуациях. Все всегда кончалось в твою пользу. Например, сегодня после обеда положение было куда более драматичным. Пусть работает твой инстинкт, у него природная изворотливость". Здорово, правда, а главное, вовремя? Когда я себя так уговариваю, то не могу сопротивляться. С подобными аргументами нельзя не согласиться, а? Знаете, что я делаю? Угадайте! Вы лишены воображения -- меня это убивает! Так вот, я делаю вид, будто хочу перепрыгнуть через кровать Экземы и броситься к выходу. Парень с клаксоном, естественно, преграждает мне путь, поэтому вынужден прыгнуть в сторону. Тогда я ныряю к нему в ноги, делая потрясающий кульбит. Но он как несгораемый шкаф, этот парень с дудкой: вместо того чтобы потерять равновесие и упасть, он остается на ногах, более того, умудряется, сукин сын, нанести мне прямой удар в затылок. О! Будто на голову приземлился метеорит! И передо мной сразу возникает картина Млечного Пути, да так ясно, что позавидовал бы любой профессиональный астроном. Пол приближается ко мне, видно, хочет нанести визит и наносит его прямо мне в нос. Неуклюже, будто черепаха, упавшая на спину, я пытаюсь встать на ноги. Но парень срочно прижимает к моей физиономии свою трубу и начинает жать на грушу. Холодящая жидкость обжигает мне лицо. В глазах начинается свистопляска. Я падаю на живот. Мне нужно что-то предпринять, но я не в состоянии. Отметьте в журнале уходов и приходов, что отчаливаете, и скорее переворачивайте страницу! Глава 14 Нет, ребята, меня не так-то легко нейтрализовать. Вы, наверное, знакомы с такими, кто падает в обморок, если им крикнуть "у-у!" за спиной. Но это не в стиле Сан-Антонио. Как только я осознаю, что мне в нос дуют какой-то наркотической дурью, срочно делаю то же самое, что делал недавно под водой: задерживаю дыхание. Даже стараюсь понемножку выдохнуть то, что мне попало в глотку от неожиданности. Нужно отступить, чтоб лучше прыгнуть, не правда ли? И всегда нужно стараться максимально отодвинуть поражение, если вы хотите в конце концов выиграть, поскольку события продолжают развиваться и время работает на вас. Эти философские размышления стремительно проносятся в моем котелке. Я вижу дюжину ног моего агрессора, но если увижу еще пару -- сливай воду! Оба парня перебрасываются словами по- гречески, словно в парламенте древних Афин. И вдруг умолкают. До меня доносится хлопок, какой бывает, если в воздушный шарик ткнуть горящей сигаретой. Потом сильный грохот. Я принимаю солидный вес на спину и понимаю, что речь идет об одном из двух греческих рабов. Eqreqrbemmn, мне приходится ловить воздух ртом, но, поскольку воздух в окружающей мою голову среде загрязнен, я теряю нить повествования. x x x Но это длится недолго. Не больше минуты. Сквозь гул в голове я слышу еще один хлопок, а затем еще один удар, сотрясающий пол... Мне удается скинуть с себя проклятую воронку, но тут я ощущаю сильную боль в сердце. Стараюсь перевернуться на бок, открыть глаза... О бог мой, что же я вижу? Сказать вам? Какой сюрприз! Даже жалко вам рассказывать, равнодушные мои читатели! Но я дал слово быть с вами откровенным до конца! Так вот, в комнате кто-то есть. Этот кто-то вошел через балкон и пробрался под ставнями. Он же вооружен очень симпатичным пистолетиком, снабженным глушителем. Опять же он не заставил себя долго упрашивать, открыл огонь на поражение и подбил обоих греческих бойскаутов, которые теперь лежат на полу рядом со мной! Этот кто-то очень хороший человек! И главное, очень эффективный! Кто же он? Если бы я был сволочью, я бы вам не сказал! Если бы был жадным, отправил бы вам ответ по почте наложенным платежом. А если бы не был серьезным человеком, каким на самом деле являюсь, то наплел бы с три короба! Но я лучший французский легавый, Сан-Антонио, со всеми вытекающими из этого обстоятельства пикантными подробностями, поэтому не обманываю, не хвалюсь, не приукрашиваю, а иду прямой дорогой, играю в открытую -- и точка! Я честно говорю читателю, что у него не хватает шариков, но действую так, будто имею дело с почти умным человеком. Честь прежде всего! В моем ремесле, как в работе с мясными изделиями, все должно быть первой свежести! Реноме -- главный принцип! Извините? Вы что-то сказали? Вы считаете, я слишком затянул отступление? Ах вы, банда нетерпеливых, прожорливых и прочее! Но вы бы слишком забежали вперед, если бы я вам сразу назвал имя своего спасителя! Такой приятный сюрприз, а вы и не заметили! Спорю, среди вас нашлись такие, кто по моему недосмотру заглянул на следующую страницу? Ладно, пора раскрыть мой маленький секрет! У-у, этот человек способен однажды обогатить кого-нибудь сверх всякой меры. Какая- нибудь цитата пришлась бы сейчас весьма к месту. Ну, например: "Я недостаточно богат, чтобы любить вас, как хочу я, и недостаточно беден, чтобы быть любимым, как хотите вы". Что? Вам кажется, что Дюма-сын не подходит к моей нынешней ситуации? Вы предпочли бы Дюма-отца? Согласен. Подберите что-нибудь сами по своему вкусу. А я наконец скажу: ах, моя милая Глория! Как вовремя ты появилась! Но метод, каким она продырявила шкуры двух горилл, мне говорит о многом. О! Очень о многом! -- Тони, дорогой, как вы себя чувствуете? Вместо ответа Тони дорогой на карачках ползет к ближайшему унитазу, чтобы освободить желудок от излишней тяжести. Сильные наркотические средства вперемежку с чередующимися потрясениями (в прямом смысле) приводят иногда и сильных мужчин к такому результату. Освобождаясь от излишеств, я напряженно соображаю. Вы же меня знаете, я способен соображать во всех положениях и при исполнении любых актов, от полового до нотариального. В частности, я соображаю, что выступление Глории было merphbh`k|m{l. Вот тебе и безмозглая малышка, только и умеющая, что тратить миллиарды своего папочки! В самом начале мне пришлось вырвать ее из лап злого серого волка, и вдруг, когда я сам оказываюсь в критической ситуации, она приходит на помощь, как добрая фея, чтобы своей волшебной палочкой, купленной, правда, в лучшем оружейном магазине Парижа, превратить две тыквы не в кареты, как вы подумали, а в дырявые тыквы. Я выхожу из туалета. Малышка Виктис сидит на кровати и ждет меня. Подбитая дичь лежит у ее ног. -- Увлекательное сафари, -- говорю я. -- Очень вовремя вы вмешались. Вы часто играете в Жанну д'Арк? -- Всякий раз, когда какой-нибудь глуповатый французский легавый попадает в лапы злых горилл, как вот эти, -- отвечает она уклончиво. Я подбородком указываю на безвременно ушедших и не оставивших адреса господ и спрашиваю: -- Что будем делать? Положим в ящик комода или закажем перевозку трупов? -- Оставим их здесь, Тони. Их хозяйка сама о них позаботится. Мои глаза слезятся, как стенки общественного туалета. Все- таки стременные мадам Окакис здорово накормили меня каким-то зельем. Шатаясь, иду к бару за бутылкой чудесного эликсира типа "Балантайн", наливаю себе несколько порций подряд, по быстрому опрокидывая их внутрь. Уф! Так-то лучше, не стыдно людям на глаза показаться. Смотрю на Глорию и, честное слово, нахожу ее даже миленькой в военных доспехах. От скучающего, глупого взгляда не осталось и следа. Глаза орлиные, подбородок волевой. Не очень понятная улыбка играет на ее губах. -- Похоже, вы хорошо ориентируетесь на местности, -- бормочет она. Или я ошибаюсь, или моя маленькая невеста знает намного больше, чем вы можете себе представить, о моих отношениях с Экземой. -- Будем разговаривать откровенно, или вы мне опять расскажете, что детей находят в капусте? -- рублю я сплеча. Глория смотрит на свой пистолет, будто это тюбик с губной помадой. -- Особый агент А.С. 116! -- объявляет она. -- Для комплекта мне вас как раз не хватало. Она улыбается и говорит: -- Я уже это не раз слышала! -- А настоящая мисс Виктис в природе существует? -- Конечно, Тони. Она на отдыхе, и вместе с двумя булочками на завтрак ей раз в день преподносят электрошоковую терапию. -- Может, вы мне сразу все расскажете и не будете ждать, пока я упаду к вашим ногам, сраженный собственным любопытством? -- Запросто... Чтоб сразить меня вконец, она вертит на пальце свою пушку, так что даже великий Гэри Грант пустил бы от зависти слюни. -- Очень мило, -- восхищаюсь я, -- давно последний раз выступали в "Олимпии"? Все-таки все женщины кокетки! -- Однажды в Госдепартамент пришло анонимное письмо, -- говорит Глория. -- Содержало оно примерно следующий текст: "Соединенные Штаты должны во что бы то ни стало помешать торжественному приему на Кокпиноке, иначе могут быть страшные последствия". -- И все? -- Практически, да. -- И Госдепартамент напустил в штаны? Я думал, американцы смелее. -- Была одна деталь, которая всех заставила встать на уши, Тони. -- Какая? -- Письмо было анонимным, но написано на бланке американского посольства в Кито (Эквадор). Расследование непосредственно в посольстве ничего не дало. На всякий случай предупредили Окакиса. Он, конечно, разволновался, но все было уже организовано. Вот меня и поставили на это дело! -- Так он, значит, в курсе? -- Конечно. И он сам все устроил со стариком Виктисом, чтобы я временно заменила его дочку. Виктис был даже счастлив показать всему миру свою подставную наследницу. У него ведь одна дочь, и он вынужден ее, как бриллиант, держать за железными дверьми. Кстати сказать, говорят, я очень похожа на настоящую Глорию. -- Великолепно! Только американцы на такое способны! Ну хорошо, а при чем здесь Сан-Антонио, если отбросить скромность? Она оглядывает меня сверху донизу, затем в обратном направлении. -- Это идея Окакиса. Каприз миллиардера! -- Издеваетесь надо мной? -- Отнюдь. Окакис очарован вашей работой еще со времен расследования по делу его соотечественника Битакиса, тоже судовладельца, и его семьи. -- Не может быть! Ну а дальше? -- И он хотел только вас! Я думаю, он не очень доверяет секретным агентам-женщинам. Он узнал, что вы в отпуске, и попросил меня с вами познакомиться. -- Американские агенты в наши дни покупают товары прямо на дому? -- Должна сказать, в этом очень нелегком деле у меня был во всем "зеленый свет". Я как бы сама была в отпуске... Все оплачено! И прилично оплачено! И потом, я тоже много о вас слышала. Поэтому пришлось сыграть комедию, и, по-моему, это неплохо удалось! -- Браво! Мне кажется, вам надо предложить свои услуги Голливуду, они вас возьмут! Кстати, а как же те покушения на вас? -- Кроме того, что случилось на яхте, остальное все подстроено! -- И даже то, на Лазурном берегу? Она фыркает от смеха. -- Особенно то, на Лазурном берегу! Спектакль, дорогой Тони, кино! Включая случайный приезд грузовика! У меня, видно, не очень сладкая рожа, потому что она вдруг тревожится. -- Тони, что у вас такая кислая мина? -- Глория, кажется, у меня в жизни не было большего желания отшлепать девочку, чем сейчас. -- Попробуйте, -- отвечает она глухим голосом. -- Обожаю острые ощущения! Это, должно быть, объясняет, почему я выбрала такую опасную профессию, а, Тони? Я выбрасываю проект порки из головы и возвращаюсь к настоящему. -- Как далеко вы продвинулись в вашем расследовании, дорогая коллега, а также невеста? -- Подождем вечера. Я наблюдала за вами, следила, охраняла. Мне это позволило многое услышать. Думаю, Окакису во втором браке лучше было бы выбрать в жены очковую змею, с ней он был бы в большей безопасности, чем с Экземой. -- Знаете, что в настоящий момент остров отрезан от всего lhp`? -- Да, Окакис мне сказал. Я не очень понимаю роль его жены во всей этой истории. Зачем ей понадобилось изолировать Кокпинок? -- Может, пойти спросить у нее самой, Глория? Она встает и поправляет юбку. -- Обнимите меня, Тони, -- неровно дышит она. -- Вся эта нервозность, череда напряженных событий меня очень возбуждает. -- У меня нет привычки упражняться в любви на кладбище! -- отвечаю я, перешагивая через трупы. -- Вы менее чувственны, чем я, Тони! -- жалуется моя нежная коллега. Я пожимаю плечами. -- Менее чувственный, моя дорогая, зато более отзывчивый. Можно задать вам вопрос? -- Пожалуйста. -- Вы случайно не такая же ненормальная, как та, настоящая Глория, хотя не производите впечатления? Самое интересное, что мой вопрос ее забавляет! Глава 15 Когда меня сильно ошеломляют, я стараюсь извлечь из этого пользу. По крайней мере в плане информации... Однако то, что я выудил из последних событий, весьма противоречиво. С одной стороны, были люди, старавшиеся помешать профессору В. Кюветту приехать на Кокпинок и приложившие максимум усилий, чтобы его отговорить. С другой стороны (Атлантики), другие силы, тоже весьма таинственные, предупредили Госдепартамент США о готовящейся трагедии. И наконец, третья сторона, представленная очаровательной мадам Окакис, романтично закатывает на теннисный корт гранату в виде мячика и засаживает нож в грудь своего пасынка, не говоря уж о том, что она отдает приказ своим качкам убить дорогого Сан-Антонио. Более того, все корабли и самолеты Окакиса покидают остров, а радио не работает. Чтобы вступить в переписку с континентом, будь любезен запечатать письмо в бутылку и бросить в море. А уж вода об остальном позаботится: два прилива -- два разноса почты, как в больших городах! Так вот, возникает вопрос: существует ли связь между вышеназванными силами? Например, спрятанные на дне ящики, обнаружение которых чуть не стоило мне жизни, -- являются ли они частной собственностью красавицы Экземы? Подводные охотники, пытавшиеся меня загарпунить, -- действовали ли они по ее личному приказу? Все это необходимо выяснить, пролить свет на проблему, как сказал бы писатель-академик. Нельзя, чтобы серое вещество работало вхолостую! А то получится, как при онанизме: при длительном употреблении превращается в обмылок! Глория, она же агент А.С. 116, подходит ко мне и заявляет, что пойдет к себе и оставит пистолет в комнате, поскольку оружие, способное бесшумно свалить двух быков, даже миниатюрное, под вечерним платьем -- это нонсенс! -- Доверьте мне своего товарища, -- говорю я авторитетно. -- Он еще может понадобиться. Вы истратили две пули, а в магазине всего восемь, если верить моим познаниям об огнестрельном оружии. Глория спокойно передает мне свою артиллерию. -- Скажите-ка, очаровательная коллега, меня все время мучит одна пустячная деталь. Когда я ликвидировал двух бандитов, пытавшихся вас пометить с яхты у берегов Эквадора, вы мне сказали, что это те же, кто нападал на вас на Лазурном берегу, -- g`wel вы мне солгали? Она криво усмехается. -- Потому что я думала, вы лучший флик, мистер Сан-Антонио, и хотела развеять все ваши сомнения на тот случай, если они у вас еще оставались. Фиолетовая краска бросается мне в лицо, при этом я становлюсь похожим на епископа. -- То есть? -- После первого псевдопокушения полиция вам объявила, что нашла брошенную машину так называемых гангстеров рядом с местом происшествия, помните? Я подскакиваю. -- 0'кей, малышка, вы меня одурачили сполна. Покушение произошло ночью, в горах, на дороге, где редко проезжают машины, не могли же они потом переться оттуда пешком! -- О! Я всегда знала, что вы очень сообразительный мальчик! -- иронизирует агент А.С.116. Я продолжаю свою мысль, доказывая таким образом, что мои мозги не страдают запором: -- А когда они последовали за нами, им было неизвестно, в какую сторону мы поедем, поскольку этого я и сам толком не знал. Следовательно, они не могли заранее приготовить себе другую машину для отступления, так? Значит, их подобрал водитель грузовика. А раз шофер был их сообщником, то какого черта он не помог похитителям в тот момент, когда мне чуть не треснули рукояткой пистолета по башке? Конечно, это была инсценировка! -- Вы молодец, Тони! Прав был Окакис: вы замечательный парень, но только вас нужно все время чуть-чуть подталкивать! Мы находимся у двери в зал, где без нашего участия бал развертывается во всем своем великолепии. -- Было бы значительно проще сразу выложить все карты на стол, чем разыгрывать такой спектакль! Она трясет головой. -- Ах, как вы плохо себя знаете, Сан-Антонио. Да если бы я тогда не возбудила все ваши истинно мужские достоинства с помощью, как вы говорите, такого спектакля, вы бы и не подумали согласиться с предложением Окакиса! -- Почему же, скажите на милость? Разве я против морских путешествий? -- Нет, но вы слишком гордый, чтобы работать в одной команде с женщиной, -- а так у меня было удовольствие оценить вас по- настоящему! Она с грустью целует меня в губы и произносит, глядя мне в глаза: -- Женишок вы мой! -- Но это не помешало вам поиметь меня на яхте! -- Зато вы здесь! Мы квиты, не так ли? -- Может быть... Кстати, у вас есть какие-нибудь соображения по поводу настоящих похитителей на яхте, мисс Шерлок Холмс? Ее лицо приобретает очень серьезное выражение. Поскольку рядом проходит слуга с подносом, уставленным бокалами с шампанским, она понижает голос и говорит: -- Окакис, вполне возможно, проговорился по поводу меня. И меня пытались убрать до того, как все началось. Я качаю головой. -- Чтобы вас убрать, достаточно было выбросить вас за борт с ножом в горле, милая моя. Но бандиты пытались вас именно похитить, значит, именно это входило в их намерения! Она не отвечает и входит в зал. "Прежде чем все началось"! Почему-то эта фраза, оброненная Глорией, ввинтилась мне в lngc! Оркестр наигрывает медленный вальс, будто специально для пожилых королей и принцев. На середине зала топчутся пары. Король Маразмелло держится, чтобы не упасть, за вице-королеву Тении, а генерал фон Дряхлер испытывает на прочность свою искусственную ногу, пытаясь поспеть за Антигоной. Она такая бледная, бедняжка. Покушение на Гомера, видно, произвело на нее ужасное впечатление. Заметив меня, она улыбается своими грустными очаровательными глазами. Я расцениваю ее взгляд как мольбу: "Мой красивый рыцарь, я полностью рассчитываю на тебя -- только ты сможешь меня спасти!" Но красивый рыцарь, по совместительству комиссар Сан-Антонио (я получаю похвалы ящиками прямо с фабрики, но все равно спасибо), занят сейчас совсем другими, менее романтичными делами. Хотя, как знать? Он, Сан- Антонио, ищет глазами коварную Экзему. Как известно, кто ищет, тот всегда найдет: мадам не танцует, а ведет светский разговор со светлым бочковым князем Францем-Иосифом, который запускает свои подслеповатые глазки ей в декольте, как бы приглашая совершить последнее путешествие в Сараево. Я направляюсь прямо к ним. Она меня не видит, поскольку стоит ко мне спиной. -- Ну что, приятель, ищем подругу жизни? Берю! Он облапил контральтную диву Ла Кавале, которая изо всех сил старается подобрать живот и в качестве компенсации и противовеса выпятить бюст, будто девочка на выданье. Я незаметно киваю, но Толстяк подает мне знак, чтобы я приблизился. -- Смотри, какую симпатичную девицу я подцепил, а? -- говорит он прямо в присутствии певицы. -- Он очарррование, аморрре, восторррг! -- испускает она раскаты в тональности си-бемоль. -- Дело ин зе шляпа! -- произносит Толстяк, облизываясь, как кот на ветчину. Вы заметили" он изъясняется на языке Шекспира, чтобы дама не поняла. Ла Кавале, бегло говорящая по-английски, похоже, действительно не просекла лингвистические изыски Толстяка. -- Мы встретились в буфете, -- говорит он мечтательно, -- оба прилично выпили и закусили, а в конце концов так понравились друг другу, что я рискнул пригласить ее на тур вальса. Я, конечно, не великий танцор, но сплясать вальсок -- тут, брат, не могу устоять! Как начинают играть что-нибудь в три такта, так ноги ходуном и ходят, автоматически! Парень, видно, бредит -- до того влюблен, клянусь! -- Мадам итальянка, как ты знаешь, -- продолжает Толстяк, не обращая внимания на свою пассию, -- а значит, у нее темперамент выше крыши. Мы просто созданы друг для друга, чтобы поладить! Я оставляю их, пусть себе ладят, и иду к Экземе. -- Разрешите пригласить вас на танец, мадам? Мадам оборачивается, и приклеенную улыбку будто стирают ластиком. Экзема явно не в себе, плывет. Она вдруг до конца осознает ситуацию. Я стою перед ней, здоровый, невредимый и розовый, в то время как она ожидала, что я лежу где-нибудь в мусорном бачке. Это сильно потрясает воображение -- ее можно понять, бедняжку! -- Пожалуйста, мадам, -- спешит дать согласие светлый князь, с трудом удерживая во рту расшалившуюся челюсть. И вот Экзема в моих объятиях. Мы медленно вальсируем. Нам так же хорошо, как будто мы вдвоем дегустируем сильно переперченное блюдо. Естественно, мне нужно с умом использовать представившуюся возможность выудить из Экземы максимум информации, но одновременно обойти молчанием вмешательство моей дорогой невесты. -- В следующий раз, когда направите ко мне свой черный эскадрон, милая моя, посылайте человек двенадцать, чтобы более или менее уравнять силы. Она молчит. И напрягает всю свою энергию, чтобы выдавить улыбку. Но я чувствую ее тигриные когти, впившиеся через шелк смокинга мне в спину. -- Не надо рвать костюм, мадам, за него заплатили двести тысяч, -- шепчу я ей нежно в ушко. -- В наши дни трудно найти мастерицу, умеющую хорошо штопать. Мы делаем круг по залу, слившись в танце, как совсем недавно сливались в любовных утехах. (А, каков стиль? Как я сочно выражаю мысли! Где Гонкуровская премия, наконец?) -- Мне необходимо поставить вас в известность об одной проблеме, дорогая Экзема: в настоящий момент в вашей комнате находятся два трупа. Мне кажется, Окакис может поднять большой скандал, даже если вы ему начнете клясться на Библии, что господа скончались от скарлатины. -- Ну и что? -- заносчиво говорит она. -- А то, любовь моя: если вы не станете отвечать на мои вопросы, я спровоцирую большие семейные разборки с продолжением. -- И что вы хотите узнать? У этой дамы исключительное хладнокровие, доложу я вам. Железные нервы, самообладание и все необходимые аксессуары. -- Что было в ящиках, спрятанных на дне? Не знаю почему, но этот вопрос очень теребит мне мозговые извилины! -- Я не в курсе! -- Если вы будете так вести себя и дальше, то наши отношения быстро зайдут в тупик, счастье мое! Она зло таращит глаза. -- Я же вам сказала: мне ничего не известно об истории с ящиками! Вальс заканчивается. Поскольку мы оказываемся рядом с буфетом, инстинкт суфлирует мне, что пора промочить горло. Я предлагаю Экземе последовать моему примеру, но она отклоняет предложение. -- Напрасно! -- говорю я, мило улыбаясь. -- Чувствуйте себя как дома, мне кажется, вы очень напряжены! Дружеская рука Берю со всей силой обрушивается на мое плечо. -- Я смотрю, ты тоже нашел родственную душу? -- замечает он. -- Ты даже не представляешь, как прав, Толстяк! -- Затем, понизив тон, я добавляю: -- Но только прошу тебя, не усни на своей коровушке с могучим суперсопрано! Будь внимателен, Толстяк, события могут начаться с минуты на минуту! -- Опять? -- Да! Как сказал бы Робер Франсуа Дамиен, пытавшийся с помощью перочинного ножа напомнить Людовику XV о его королевских обязанностях и за это четвертованный на Гревской площади, день не задался с самого утра! Берю тяжело вздыхает: -- Думаю, ты прав на все сто по поводу дня! Особенно если учесть, что мы приехали только сегодня утром! -- Тут он вдруг толкает меня локтем: -- Смотри-ка, твоя золотая рыбка, кажется, собралась уплыть в открытое море. И точно: используя момент моего краткого обмена мнениями по поводу текущих событий с Берю, Экзема быстро огибает стол и направляется к открытому окну. Я бросаюсь на перехват. -- Эй, дорогая! -- кричу я вслед. -- Вы что, на поезд опаздываете? Экзема оборачивается. Затем снова принимается бежать по направлению к парапету террасы. Она, конечно, быстрая как лань, но удрать от мальчика, способного пробежать сотку за одиннадцать секунд, да еще с мешком камней на спине, -- для этого нужно долго массировать себе суставы леопардовым маслом. Я быстро настигаю ее и хватаю за развевающийся тонкий шарф, прикрывающий плечи. -- К чему такая спешка, любовь моя? Резким движением она вырывается из объятий шарфа, взлетает на перила и прыгает в пустоту. Нет, вы отдаете себе отчет? Устроить мне такое! Я стою, будто меня трахнули мешком по голове, тупо разглядывая тонкий материал, оставшийся в моей ладони. Снизу доносится короткий шлепок. С этой стороны терраса нависает над пропастью высотой не менее двадцати метров. Перегибаюсь через перила, и в свете луны моим глазам предстает белесая масса, распластавшаяся на самом дне ущелья. Прислушиваясь к голосу только своего мужества, я также перелезаю через балюстраду и ищу какой-нибудь уступ, дабы не свалиться вслед за Экземой. Добрых пять минут я спускаюсь к ней по острым скалам. Она еще дышит, но не нужно получать высшего медицинского образования, чтобы понять: ей осталось жить считанные минуты! Склонившись над ней, ловлю ее взгляд, полный ненависти к моей персоне. -- Экзема, вы меня слышите? Похоже, она силится что-то произнести. Я прижимаю ухо к ее губам. -- Что вы сказали? -- Грязный легавый! Только по-настоящему красивая женщина, отдавая Богу душу, может позволить себе сильное ругательство. Мне жаль ее. Она большой игрок, поставила на карту все -- и проиграла. -- Почему вы хотели меня убить сегодня утром? -- Не вас -- Антигону... -- А вечером, значит, Гомера? -- Да... -- Вы хотели отхватить себе весь пирог, так? А затем вы расправились бы с Окакисом? -- Да... Вынимаю платок и отираю лицо. Он пахнет кровью и соленой водой. -- Ладно, пойду за помощью, -- говорю я нерешительно. --Нет! Ее голос звучит все слабее, но тем не менее она находит в себе силы показать свою неодолимую волю. И, собравшись с духом, добавляет: -- Уже ни к чему! Ее глаза закатываются. -- Экзема! -- почти кричу я. -- Это вы отрезали остров от всего мира? Она не отвечает. Я беру ее за руку и сжимаю в своих ладонях. Ведь умирающий имеет право на поддержку, не так ли? Тяжело глотать такую пилюлю! -- Вы отрезали остров от всего мира? Не знаю, может, я ошибаюсь, но мне кажется, она сказала "нет". -- А с ящиками, аквалангистами вы не имели дела? --Нет.. Второе "нет" сформулировано очень четко. -- Послушайте, Экзема, необходимо, чтобы вы мне сказали... Но какой смысл насиловать вопросами мертвую? Экзема умерла! Какая никакая, а душа ее отлетает. Я закрываю ей глаза, поскольку вижу в этом свой последний долг. Похоже, Берю был прав. Как с самого начала не задалось, так и продолжается, а если учесть, что мы только сегодня приехали... Вот судьба человеческая, а? Какой накал! Все-таки я из тех писателей, кто умеет концентрировать ваше внимание! Глава 16 Если есть человек, способный принимать быстрые решения, то это я. Понимаю, что без толку поднимать на ноги службу безопасности и лучше умолчать о несчастном случае (если можно так назвать произошедшее на моих глазах). Пусть все идет своим чередом. Кстати сказать, когда я поднимаюсь на террасу, до меня доходит, что в самый раз избавиться от прилипшего ко мне шарфа. Одним словом, я просто выбрасываю его в пропасть. Затем отряхиваю свой смокинг. -- Наверное, хорошо бы поправить и узел на галстуке, мой дорогой, -- слышится в темноте голос агента А.С.116 (эта девочка, несмотря на номер, вероятнее входит в первую десятку, между нами говоря!). Вы хотите сказать, она мой ангел-хранитель? Скорее тюбик с клеем! Глядишь, я и в сортир буду ходить под пристальным наблюдением. -- Вы все видели, Глория? -- Все. Очень увлекательный спектакль. Но и неожиданный, следует признать! -- Она была отчаянным игроком, но... -- Конечно, -- соглашается моя коллега и заодно невеста. -- Я так думаю, между вами и Экземой произошел последний разговор? -- Боитесь, я начну утаивать от вас важную информацию, мисс Фараон? -- С мужчинами нельзя быть ни в чем уверенной, -- шутит она. -- Они не умеют врать, а единственная ложь, которую они еще как-то умеют применять, так это замалчивание. Так что она вам сказала? Последнюю фразу Глория произносит резким, почти лающим голосом. (Раньше я бы написал что-нибудь типа "собачьего гавканья".) -- Призналась, что хотела прикончить детей Окакиса. Я подозреваю, наш судовладелец внес в завещание определенные пункты, гарантирующие переход наследства в полной неприкосновенности своим детям. А это не устраивало нашу Экзему, которая надеялась на безбедную жизнь и после смерти своего старого супруга. -- Почему она выбрала именно это время торжественного приема гостей, чтобы провернуть свое гнусное дело? Я целую Глорию в щеку, чтобы не возбуждать в ней излишних эмоций. -- Да потому что представился идеальный случай. Присутствие именитых особ гарантировало поверхностное расследование. Вы же не посмели бы настаивать, чтобы эквадорская полиция начала обыскивать королей и принцев. Представьте себе хотя бы мамашу королеву Брабанса или сырного короля, проходящих процедуру допроса с пристрастием! Поэтому, скорее всего, подумали бы о нападении анархистов. Может, это слишком сложное умозаключение для женской логики, а? Она улыбается, как всегда чистосердечно. -- А вы, большой хитрец с недюжинным мужским умом, решили, что r`j` женщина, как Экзема, будет своими руками бросать начиненные взрывчаткой мячи на корт или втыкать нож в сердце своему родственнику, хоть и по мужу? А ведь у нее были подручные! Вынужден признать ее аргументы весьма весомыми. -- Ладно, нарисуем еще один вопросительный знак на полях нашего отчета, -- заключаю я. -- А там посмотрим. Во всяком случае, она подтвердила одно мое предположение, и я готов поверить в ее правдивость: Экзема не имеет абсолютно никакого отношения к своевольному исчезновению с острова кораблей и самолетов Окакиса, а также ничего не знает о спрятанных на дне ящиках. Пойдем потанцуем? Мы возвращаемся в зал. На этот раз музыканты играют блюз, более томный, чем закат солнца на плакатах туристических компаний. Вполне возможно, он называется "Не двигайся, не то я быстро кончу". Под такую музыку не танцуют, а тихо трутся друг о друга. Берюрье все еще в трансе со своей возлюбленной Ла Кавале. Классная парочка. Увидев меня, он приближается походкой стопоходящих. Собственно, это его стиль танца. -- Ты видел, какие па я тут накручивал? -- спрашивает он радостно. -- Моя кошечка меня научила! -- Браво! Снимаю шляпу, Толстяк. -- Да ты бы снял не только шляпу, если бы видел меня только что, Сан-А! Кроме того, я приготовил вам всем сюрприз, но сначала ты должен посвятить меня в последние новости. Кстати, когда будешь все это рассказывать нашему другу Пинюшу, придется тебе клясться головой своей матери, иначе он не поверит! И, высказавшись, он быстро убегает, будто черт запрыгнул обратно в табакерку. Его слова, однако, оставляют у меня в душе некоторое беспокойство. -- Короче говоря, эта королевская тусовка больше смахивает на конгресс легавых! -- громко шепчет моя Глория. -- Общего много! Малышка Антигона пляшет с профессором В. Кюветтом, который трясется в танце, как тарелка с лазаньей. Он снует маленькими шажками, высоко задирая ноги, будто переходит лужу на базарной площади. Через плечо профессора Антигона передает мне мимикой сигнал, означающий SOS. Я отвечаю немым обещанием. Ах бедняжка, она даже не подозревает, какая страшная участь ее ожидала, ведь коварная мачеха непременно хотела стереть ее с лица земли! "Да, малышка, -- думаю я про себя, -- мы обязательно спляшем с тобой. И если ты не против прогулки под луной, я готов пропеть тебе песни Вертера -- при условии некоторой компенсации". Блюз заканчивается, и я снимаю руки с Глории. -- Если позволите, дорогая невеста, пойду потанцую с сироткой! -- Я знаю, она вам страшно нравится, -- шепчет замена мисс Виктис. -- И очень похоже, что это обоюдно. Примите искренние поздравления, дорогой Тони. Она действительно настоящая наследница! С ее деньгами, когда она их получит, вы сможете купить всю префектуру полиции, чтобы переделать ее в автостоянку. Глория отклеивается от меня, но, понятное дело, это временно и она будет продолжать слежку за мной. Ух, милая Глория -- настоящий партизан! Я, однако, интеллигентной походкой, которая так нравится дамам, направляюсь прямо к Антигоне. Старый В. Кюветт задыхается, как списанный паровоз на подъеме (черт, куда подевались все мои метафоры?). -- Отдохните, господин профессор, -- говорю я вкрадчиво, -- hm`we ваша коробочка с эмфиземой рискует вылиться в резервуар с астмой. И я похищаю у него партнершу одним ловким движением. Профессор смотрит нам вслед, отдуваясь. -- Ну наконец! -- вздыхает Антигона. Ах, как приятно слышать такой нежный вздох! Оркестр меняет пластинку -- начинает наигрывать самбу. Такой танец мог бы произвести фурор в маленьком кафе на Монмартре -- люди бы с ума сошли! Называется просто: "Танцуй самбу!" Начинается с ля-ля, ля-ля и кончается примерно тем же, что в принципе разрешено цензурой. -- Послушайте, моя милая Антигона, -- стараюсь я пропеть в ритме танца, -- расскажите мне о своей мачехе... Она делает такую паузу, будто фильм оборвался. Удивление читается на ее лице так же четко, как название фильма на фронтоне "Колизея" . -- Странный вопрос! -- выдавливает из себя дорогое во всех отношениях дитя. -- У меня впечатление, будто вы ее совсем не любите! Я прав? -- Действительно, -- соглашается она. -- Но, думаю, все дети, чей отец женится вторым браком на женщине почти их возраста, испытывают подобную неприязнь, не так ли? -- Покушение на вашего брата, случившееся только что, произвело на вас сильное впечатление? Она робко бросает взгляд на меня, и тут ее несет. -- Да! Она виновата во всем! Но как предупредить отца? Он от нее без ума. Поскольку она боялась ехать сюда, он дошел до того, что . оплатил ее личных телохранителей, чтоб те не отходили от нее ни на шаг. На этот раз единственный и любимый сын своей матери Фелиции перестает танцевать. -- Телохранителей? -- вскрикиваю я. Бог мой, ну конечно же! Примерно в том же духе восклицает комиссар Коломбо в знаменитом сериале об интеллектуальных возможностях полиции, когда считает, что очередная серия и так достаточно затянулась и пора объявить о развязке. Ведь Экзема позвала на помощь своих качков, дав им понять, что я ей угрожаю! Ах, бедные ребята! -- Они говорят по-французски? -- Кто? -- Ну эти телохранители? Антигона прыскает со смеху. -- Да нет же! Они курды. Надо срочно сообщить новость Глории. Вот у нее вытянется лицо, когда она узнает, что замочила честных людей. Мы продолжаем отплясывать самбу. Никогда еще не присутствовал на подобных вечерах! Монархов -- битком! Все такие манерные, кланяются, делают реверансы, стучат ножкой. И одновременно танцуют. А между танцами идут смотреть, как кто-то умирает. Потрясающе! Античный мир! Рим времен Цезарей! -- Мы можем увидеться во Франции? -- спрашивает меня Антигона. -- С превеликой радостью, милая девочка. Когда мы в темпе проходим за колонной, я решаю воспользоваться случаем и клею ей поцелуй в стиле экспрессо, как кофе, горячий! Она краснеет, но не манерничает и не сопротивляется. Воспитанная девочка. Несмотря на огромные деньги, она очень мила. Все имеет свой конец, даже самба. Наш танец, как я вам говорил выше, заканчивается на двух ля-ля, ля-ля. Музыканты хотят устроить себе небольшой перекур, но в это время происходит новое событие. Толстяк выходит на середину зала h, привлекая к себе внимание, хлопает в ладоши, так что стекла дрожат. Я немного обеспокоен, как бы Берю опять чего не выкинул. -- Короли и королевы, заместители королев и принцы, президенты и президентши, -- атакует он с ходу. -- С целью немного разнообразить меню и не обращая внимания на знаки господина профессора В. Кюветта, воображающего, будто он в автобусе и хочет выйти на остановке по требованию, я вам сейчас оглашу одну новость. Присутствующая здесь мадам Ла Кавале, с которой я только что имел честь общаться, нашла красивым мой голос в тембре баритон-бас с субтитрами и решила спеть со мной дуэтом, то есть я и она. Совершенно случайно она также знает мою любимую песню, я бы сказал, гимн о каторжниках. Так вот, она их знает на ихнем, итальянском, но на это наплевать, поскольку, как известно, ноты как свисток паровоза -- интернациональны! Если вы не против пения в принципе, мы вам тут сейчас сбацаем быстренько, как на газу. Прошу вас всех вместе подтягивать куплет, значит, хором. Я вам покажу где! Если не знаете слова, тогда можете петь тра-ля-ля, но музыкально, ясно? С некоторым недоверием, но тем не менее охотно, ради разнообразия, гости соглашаются. Папаша Окакис даже провозглашает такую мысль вполне достойной. Он отдает распоряжение подтащить рояль в центр зала. Несчастный вдовец -- он еще ни о чем не знает! Я вижу, как он глазами ищет свою супругу. Возможно, он думает, что она пошла проверить состояние Гомера. Ух, что начнется, когда обнаружат сразу три трупа, -- все начнет бурлить, как в кастрюле, можете поверить мне на слово! Придется вызывать полицию с дубинками, чтобы погасить панику. А когда коронованные гости узнают, что остров отрезан напрочь от остального мира, тут -- о-ля-ля! -- придется подносить к их августейшим носам нашатырь, дабы очухались. Но пока все чинно благородно. Слуги поднимают капот рояля, чтоб двигатель не грелся. Один из них чистит молоточки и клапаны пастой "Сигнал", другой натирает педали газа и сцепления кожей зомби. Словом, инструмент к запуску готов. Как и после завтрака, королева-маманя Мелания садится за клавиши. Она не знает гимна каторжников, как и своего собственного, у нее нет партитуры, но Ла Кавале объясняет, что нужно всего лишь вовремя нажимать на клавиши 24,6-бис, 14,11,29,2,8,19-бис, 12,44,39,17, 48 и 30, чтоб не выбиваться из общего звукового потока. Поскольку Мелания мудрая женщина (она недобрала в 1881 году до получения диплома лишь сорок очков, так как не смогла постичь таблицу умножения из-за удаления миндалин и пропустила по слабости здоровья весь год, что часто случается в королевских фамилиях), по причине природного ума и врожденной интеллигентности (по крови) она все быстро схватывает. Итак, на сцене дуэт Ла Кавале -- Берюрье. Отныне человечество делится на две части: первая -- та, что присутствует при выступлении эпохального дуэта, и все остальные. Я рекомендую вам примкнуть к остальным! Стартером служит Ла Кавале. Она испускает сильно-сольное си- бемоль, затем тремоло в той же тональности. И тут, как тракторный двигатель от пускача, вступает Берю. Он изрыгает несколько гласных и умолкает, затем снова дребезжат стекла от надрыва лучшего в мире контральто. Впечатление сильное -- будто спускают воду из старой ванны. Коронованный народ начинает смеяться, они получают настоящее удовольствие. Но Толстяк плевать на всех хотел. Закрыв глаза, рука об руку с замечательной Ла Кавале, он бурчит, хрипит, срывается на фальцет, выворачивает желудок, вспучивает живот, m`dp{b`erq, зеленеет, затем таращит глаза, снова закрывает, при этом у него отрываются пуговицы брюк и лопается прекрасная крахмальная манишка. Вдруг на очередном фа у него изо рта вываливается вставная челюсть и падает на крышку рояля. Аппарат для терзания бифштексов скользит по крышке розового дерева и падает на клавиатуру. И надо же такому случиться, что именно в этот момент Мелания решается стукнуть по клавише, где лежит, от удивления раскрыв лопасти, вставная челюсть. Мамаша королева берет аккорд, и челюсти смыкаются на монаршем пальце. Мелания взвизгивает! Гости, думая, что так задумано по сюжету, кричат от восторга сильнее королевы. Но Берю не перекричать, он поднимается на пару тонов выше, что вызывает у присутствующих разные чувства и мысли. На эстраде музыканты корчатся в судорогах. Эдгар Слабуш предвидит крупные неприятности в верхах. Что касается Мелании, то она, бедняжка, сосет палец, стараясь утихомирить боль в ревматических суставах, и пропускает двадцать три ноты. Теперь старушка из предосторожности играет только левой рукой, и правильно делает, поскольку челюсть продолжает угрожающе скалиться. Не может же музыкантша вернуться в свое королевство с опухшим или забинтованным пальцем, а еще хуже -- с ампутированным. Хоть протезирование в последнее время и сделало значительный скачок по пути прогресса, но нельзя же держать скипетр деревянной рукой. Но Берю не унять, не остановить. Легче расслышать пук мухи во время землетрясения, чем всякие там фа-диезы Ла Кавале. Она, конечно, старается изо всех сил, пытается обратить на себя внимание, берет такое оглушительное ля, что любая пилорама облилась бы горючими слезами от зависти, но куда там! Разве этого мажорика переорешь? Нужна дивизия тяжелых танков с прогревом двигателей, и то, я вам скажу, -- вряд ли! Берю покрывает все и вся! Он сеет бурю и, как результат, пожинает ветер! (Я не ошибся -- просто на кой черт мне кого-то цитировать!) Он в апогее своей вокальной силы, со вздувшимися венами на шее! Ла Кавале пускает петуха, ее знаменитое контральто тут не проходит. Теперь ей придется восстанавливать голос с помощью лишней пары анальных свечей. Как прекрасен мой Берю в такой момент! Королева Мелания забыла о своем укушенном пальце, о боли в ушах. Она стоически переносит все! Вот такие они, наши королевы! Они умеют страдать втихомолку. Возьмем, к примеру, Марию-Антуанетту. Разве она орала перед тем, как на ее голову свалился механический топор? Нет! И даже потом она ни слова не произнесла! Ни словечка! Молчание -- вот в чем достоинство королей! Наконец мы доходим до припева -- пристегните ремни, поем все вместе! Эхма, твою мать, Век свободы не видать, Каторжники мы-ы-ы! Монархи восторженно мычат, надрывая глотки. Они, похоже, балдеют от самого сюжета песни. И вот завершающий обвал! Это конец! Короли, королевы, принцы и президенты сидят со слезами умиления на глазах. Они ужасно растроганы! Они долго будут помнить о Франции и знать, что Франция способна на многое! Глория смеется, держась за бока, и подходит к нам. -- Ну силен ваш товарищ! Я как бы невзначай говорю ей, мило улыбаясь: -- Два типа, которых вы уложили в комнате Экземы, были dnapnonpdnwm{lh гражданами и простыми телохранителями. И что вы думаете? Нет ни заламывания рук, ни проклятий, ни хотя бы гримасы конфуза. Вместо этого она смеется еще сильнее. Меня мороз по коже пробирает. -- Ну и что? Они же хотели вас убить, не так ли? -- И это все, что вы можете сказать? -- Но, Тони, дорогой, вы странный человек -- белая ворона, честное слово! И потом, телохранителей для того и нанимают, чтобы они подставляли свою шкуру под пули! Непостижимая женская логика -- она не знает границ! Берю, из-за потери голоса Ла Кавале, приходится заканчивать песню одному Певица надулась, она обещает подать жалобу в профсоюз крикунов. Она больше не любит Толстяка, никогда ему не простит его господство в вокальной сфере Присутствующие скандируют "браво" и хлопают от души Король Фарук даже поранил руку об алмазный крест на груди Собственно, это можно отнести к профессиональной травме на производстве, поскольку всякий риск при аплодисментах будет покрыт королевской страховкой. Кстати, адрес королевской страховой компании Лондон, Букингемский дворец Словом, у всех едет крыша Не спеша. Я даже умудряюсь на время забыть, в каком опасном положении мы все находимся, как вдруг... Глава 17 Это привычка такая -- обожаю заканчивать главу на самом интересном месте. У читателя появляется желание скорее перевернуть страницу или выбросить книгу... Но действительно, как я только что сказал, вдруг слышится шум, перекрывающий пение нашего соловья Берю. Будто подземный взрыв в шахте. Такое бывает, когда где-нибудь в зале настраивают музыкальную аппаратуру и дуют в микрофон, чтобы попробовать звучание. Обычно в таких случаях с усилением не стесняются, так что у счастливчиков, сидящих в зале, вянут уши. "Алло! Алло!" -- раздается будто с планеты Марс Берю произносит "квак" и замолкает. Монархи перестают отбивать ладоши, а королева-мать слюнявит палец, укушенный свободолюбивой челюстью. Мы все поднимаем головы, поскольку голос звучит откуда-то сверху, как всякий уважающий себя сверхъестественный голос. И тут я обнаруживаю в центре огромной люстры громкоговоритель. Среди хрустальных висюлек динамик почти незаметен, но издает звуки, вызывающие звон подвесок. Граждане присутствующие шушукаются, задают друг другу вопросы типа "Что это такое?" да "Откуда взялось?" Все устремляют взгляды на Окакиса, который вновь впадает в транс. Обиженный невниманием Берю, как всегда кстати, заявляет, что неприлично, мол, затыкать рот певцу, да еще его масштаба. Это все равно что пощекотать эквилибриста под куполом цирка как раз в момент подготовки прыжка через шест. В таких случаях часто бывает смертельный исход. А у теноров может застрять в глотке неосторожно пущенный ре-минор, и тогда он задыхается насмерть, так что и кислородная подушка не поможет. Но Толстяк не успевает закончить свой монолог, поскольку голос из поднебесья, поражающий воображение своей силой и уверенностью, вновь бьет по барабанным перепонкам. -- Алло! Алло! Пусть все замолчат, сохраняют спокойствие и внимательно слушают, что я скажу! Пауза. Королева Мелания осеняет себя крестным знамением. Это вообще относится к привилегиям королей и королев -- осенять всех jpeqrm{l знамением, особенно если имеется крест под рукой. -- Что это все, в конце концов, значит? -- вскрикивает Окакис. -- Кто тут установил динамик? Вновь звучит голос: -- Господин Окакис, подойдите к чаше с цветами в углу салона за статуей Дианы. Внутри вы найдете микрофон, возьмите его, тогда нам будет легче общаться друг с другом. Но любопытная ситуация, дорогие мои, -- гостей это абсолютно не колышет. Наоборот, они находят такой оборот событий забавным, думая, что речь идет об очередном розыгрыше, фарсе -- словом, гвозде программы! Они с удовольствием устраиваются поудобнее в ожидании продолжения спектакля. Только у троих присутствующих ощущается некоторая слабость в коленках: Глории, Окакиса и вашего покорного слуги. Они-то как раз понимают всю серьезность положения. Во всяком случае, им наконец удастся узнать (кстати, вам тоже) развязку всей истории. Окакис спешит в указанное с небес место и действительно находит микрофон. Он берет его дрожащей рукой и, как неопытный певец-любитель, подносит ко рту: -- В чем дело? -- Господин Окакис собственной персоной? -- вопрошает голос. -- Да, -- неуверенно произносит лишенный судов судовладелец. -- Очень рад вас слышать, господин Окакис. Организация "Зет" шлет вам свои наилучшие пожелания. -- Что за шутки? -- взвизгивает грек. -- Вы сейчас быстро поймете, что мы вовсе не шутим! -- Кто вы? -- Разве вы не слышали? Я же вам сказал -- организация "Зет". -- Где вы? -- На борту подводной лодки примерно в трехстах метрах от вашего причала. Если вы посмотрите в нашу сторону, то в ярком свете луны легко нас увидите и поймете, что я не лгу. Толпа снимается с места и устремляется на террасу. Признаюсь, поскольку обещал вам рассказывать все начистоту, я тоже бегу вместе со всеми. И правда, в море на рейде виднеется темная масса, по очертаниям очень похожая на субмарину. Да, собственно, так и есть, поскольку бортовые огни в рубке и по корпусу не дадут спутать такое судно ни с чем другим. Голос, выдержав паузу, вновь обращается к присутствующим: -- Позволю себе выразить искреннее уважение к столь высокому обществу. В бинокль я вижу короля Фарука, господина Бипланна, его величество Омона Бам-Тама, а также других знаменитых особ. Теперь возвращайтесь на свои места. Невозможно поверить, но этот резкий голос с призвуком металла, усиленный с помощью электроники, обладает большой гипнотической силой. -- Господин Окакис, -- вновь льется сквозь хрусталь люстры, -- прошу вас, вас лично и ваших знатных гостей, выслушать сейчас мои объяснения. В 1945 году подводная лодка военно-морского флота США на своем борту несла атомную бомбу для доставки на одну из баз в Тихом океане. Бомба была предназначена для наших новых японских друзей. Это я говорю специально для вашего гостя его превосходительства Нету Метро Киото. (Тут голос умолкает и слышится идиотское хмыканье.) Вот теперь до гостей наконец доходит, что это не шутка и не розыгрыш, и они бледнеют за рекордно короткий срок. Чтобы получить такой быстрый результат, понадобилось бы несколько тонн самого эффективного отбеливателя. Голос прокашливается, при этом слушатели вынуждены зажимать sxm{e раковины чем придется. Затем продолжает: -- Подводная лодка была подбита недалеко от Кокпинока японским крейсером. Пущенная с корабля торпеда попала в корпус, и лодка затонула. Следующей ночью лодка вновь всплыла благодаря мужеству и воле экипажа, задраившего пробоину в балласте... Однако подводная лодка была слишком повреждена, чтобы продолжать путь, поэтому командир дал приказ бросить якорь у атолла и захоронить атомную бомбу среди кораллов, что и было исполнено... (Вновь пауза, во время которой мы слышим характерное бульканье и отрыжку, усиленную динамиком, поскольку наш невидимый диктор решил промочить себе горло.) Надеюсь, вам все ясно из сказанного? Тогда я, с вашего позволения, продолжу. Так вот, бомбу спрятали на острове, и лодка с трудом пошла к эквадорским берегам. Но, увы, ей не суждено было дойти до порта, поскольку другая подводная лодка, на этот раз немецкая, торпедировала ее рано утром .следующего дня. Все члены экипажа погибли, за исключением одного... Я являюсь тем спасшимся членом экипажа. Вместе с мятежными матросами, поднявшимися против нынешнего общества, мы образовали организацию "Зет". Голос умолкает. Среди приунывших слушателей начинается тихий ропот. Господин Педе хнычет, Эдгар Слабуш просит соединить его со своим правительством, королеве Мелании срочно требуется возвратиться домой, а генерал фон Дряхлер потирает ручонки при мысли о том, что именно немецкая подлодка потопила ту проклятую субмарину. Толстяк, забыв об осторожности, подходит ко мне и спрашивает: -- Это что, бред или как? -- Боюсь, что нет, Толстяк. -- Полагаю, самые умные из вас уже поняли, о чем идет речь, -- вновь гудит голос. -- Вам пришла в голову не слишком удачная идея, господин Окакис, построить свой дворец из "Тысячи и одной ночи" на этом острове. (Снова прокашливание, так что из люстры с красивым звоном сыплются хрустальные подвески...) Все, кто слышит меня, сосредоточьтесь и не впадайте в истерику. Сейчас я сообщу вам главное. В настоящий момент вы все находитесь над атомной бомбой. Мощность ее не меньше той, что была сброшена на Хиросиму. В течение долгих месяцев под покровом ночи мы, со своей стороны, также готовились к приему. Но по-своему! Господин Окакис, это будет самым большим фейерверком, поскольку мы заминировали бомбу и установили взрыватель с дистанционным управлением, поэтому можем взорвать ее с большого расстояния. Вопль пробегает по нашим рядам, будто на стадионе, когда из тоннеля на дорожку выскакивают марафонцы. Слабонервная Алоха Келебатуза падает в обморок. Ла Кавале ищет глазами диван пошире, чтобы сделать то же самое. Господин Педе прижимает к груди свою высохшую бабушку, давно потерявшую нить происходящего, и кричит о своем нежелании отдавать Богу душу за просто так, у него-де слишком высокий пост, чтобы позволить себе подобные шутки, не говоря уже о связях в высших сферах и паре долматинов дома, которые без своего хозяина помрут от тоски. -- Спокойно! Спокойно! -- призывает громкоговоритель. -- Послушайте меня! Если мы взорвем бомбу, то остров будет буквально стерт с лица земли. Не будет ни вас, ни шикарной обстановки, которая вас окружает. Бежать вам тоже не удастся, поскольку в вашем распоряжении осталось лишь несколько маленьких лодочек, на которых мы испортили моторы. А на веслах вам понадобится не меньше сут