q. Да, он еще жив, может быть благодаря уколу, сделанному, чтобы поддержать сердце. Я бросаюсь в кабинет умирающего, снимаю телефонную трубку и требую срочно дать мне Париж. К счастью, мой шеф не на совещании. -- Алло, босс! -- А! Добрый день, мой дорогой... Ну что? -- Я сделал все необходимое, патрон, но только что обнаружил, что произошла ошибка... -- Вы дали не тому... -- Нет! Юридическая ошибка. Тибоден невиновен! Он впервые выходит из своей легендарной невозмутимости. -- Что?! -- Я потом расскажу вам во всех подробностях... Надо попытаться что-то сделать, чтобы спасти его, шеф! Это ужасно! Он лежит в холле, чуть живой... Неужели не существует противоядия от той гадости, что вы велели мне ему подлить? Он не протестует. -- Не кладите трубку, Сан-Антонио, я спрошу у нашего токсиколога, что он об этом думает... Я жду, сопя от нетерпения. Слабо слышится голос босса, разговаривающего по другой линии. Быстрее! Быстрее! О господи, только бы удалось вытащить Тибодена из этой передряги. Я говорю себе, что если он умрет, то я швырну на стол Старику мою отставку! Никто не сможет сказать, что я убил хорошего человека и продолжал жить как Ни в чем не бывало! Как я злюсь на моего начальника! А я-то всегда считал его непогрешимым. -- Алло, Сан-Антонио? -- Да. -- Дайте трубку кому-нибудь из врачей, мы передадим ему инструкции... -- О'кей! Выбегаю в холл. Там я на мгновение останавливаюсь в нерешительности... Чертова работа берет верх и заставляет меня задуматься. Следите за ходом моей мысли: раз профессор невиновен, значит, как мы и полагали раньше, предателем является кто-то из его окружения. Позвав одного из типов, окружающих его, я имею один шанс из пяти нарваться на настоящего предателя. Представляете, в какой корнельевской ситуации оказался ваш друг Сан-Антонио? Выбор за мной... Я должен за три секунды решить, который из них невиновен... Смотрю на Минивье и Дюрэтра. -- Доктор Дюрэтр, -- слышу я собственный голос. Я положился на свой инстинкт, и тем хуже, если он меня подведет! Дюрэтр поднимает свою встревоженную физиономию. Он еще бледнее, чем обычно. -- Вас просят к телефону. Он идет с недовольным и удивленным видом. -- Кто? -- спрашивает он меня. Я молча вталкиваю его в кабинет и показываю мое удостоверение. -- Полиция! Не пытайтесь понять, просто выполняйте инструкции, которые вам дадут... Совершенно ошеломленный, он берет трубку, не сводя с меня глаз. Не знаю, искренне ли его изумление, но если нет, то он отличный актер. -- Алло! Это доктор Дюрэтр... -- представляется он. Его собеседник называет свои имя, и оно, кажется, производит на врача сильное впечатление, потому что он перестает глазеть на меня, чтобы почтительно уставиться на трубку. Он внимательно слушает, кивая головой и отвечая односложными словами. -- Да, да... -- говорит он. -- Есть... Отлично... Очень слабый... Да... Ясно, господин профессор. Он кладет трубку и бросается к двери. Я ловлю его за руку. -- Молчок насчет меня, понятно? Он быстро кивает и уходит. Отметьте, что мне не приходится надеяться на сохранение моего инкогнито. Сообщение, посланное со вторым голубем, ясно показывает, что шпион в курсе того, кто я на самом деле... В холле, превратившемся в медчасть, продолжаются суета и лихорадочная деятельность. Дюрэтр взял руководство операцией на себя... Надеюсь, я не ошибся, сочтя его невиновным. Я выхожу на эспланаду и внимательно осматриваю дом, пытаясь вычислить, какая комната второго этажа находится над лабораторией. Этот топографический анализ позволяет мне определить сектор. Я возвращаюсь в дом и бегу на второй этаж... После нескольких минут поисков я нахожу окошко... Оно оказывается в сортире! Самое что ни на есть безымянное место, которым пользуются все, верно? Дырка с линзой находится как раз за унитазом. Если не знать о ее существовании, ее совершенно невозможно обнаружить. Я наклоняюсь над ней и замечаю блокнот профессора благодаря свету, поступающему через оставшуюся приоткрытой дверь лаборатории. Этот блокнот как будто в полуметре от меня! Спорю, что отсюда можно читать, что пишет старикан, а ведь фотографии дают увеличение... Я распрямляюсь: фотографии! Значит, у кого-то из персонала есть фотооборудование, а его не так легко спрятать! Я выскакиваю из дома как раз в тот момент, когда папашу Тибодена переносят в его комнату. По дороге я бросаю на Дюрэтра отчаянный взгляд. Он отвечает мне неуверенной гримасой, не говорящей ничего определенного. Только бы ему удалось спасти своего патрона! Очень удобный момент для осмотра комнат этих господ. Я начинаю с ближайшего домика, в котором живут Бертье, Берже и Планшони. Захожу в первую комнату и сразу кидаюсь на чемодан, задвинутый под кровать. В нем только грязное белье... В шкафу тоже ничего достойного моего внимания... Имя жильца комнаты я узнаю по размеру одежды. Тут обретается жирдяй Бертье. Выйдя оттуда, я направляюсь в комнату Планшони. То, что она его, нет никаких сомнений, поскольку на стене над кроватью висит огромная фотография, на которой он изображен вместе с мамочкой. У обоих лошадиные физиономии. Снимок мог бы послужить отличной рекламной вывеской для магазина, торгующего кониной... Копаясь в шкафу, я нахожу фотоаппарат, но не самой лучшей модели. Это старая квадратная штуковина в коробке, какие разыгрывались до войны в лотерею... Ясное дело, что документы фотографировали не этим старьем шесть на девять. Для этой работы нужен усовершенствованный аппарат со вспышкой. Я покидаю комнату и захожу в третью, где живет Берже. Мое внимание сразу же привлекает полный комплект фотоснаряжения в кожаной сумке, висящей на гвозде. Я с наслаждением копаюсь в сумке. Вне всяких сомнений, я вышел на правильный след. Вдруг слышится шум шагов, заставляющий меня вздрогнуть. Я собираюсь спрятаться, но уже слишком поздно. Дверь открывается, и появляется Берже. На его сотрясаемом тиками лице глаза горят так, что запросто могли бы заменить печку. Исходящая от него жара обжигает меня. Вместо того чтобы спросить, что я у него делаю, он набрасывается на меня. Он действует с такой быстротой, что я, не ожидавший нападения, оказываюсь зажатым между кроватью и шкафом и получаю великолепный удар его котелком в пузо. У меня появляется ощущение, что я весь превратился в желудочные колики. Издав жалкое бульканье, я падаю вперед. Тогда он поднимает меня хуком правой в челюсть, от которого я забываю, кто я такой. Я отрубаюсь, даже не успев вспомнить, какого цвета была белая лошадь Генриха Четвертого! Прихожу в себя я очень быстро. Нежная рука моего ангела- хранителя восстановила контакт, и электричество снова поступает в мои мозги. Я с трудом поднимаюсь, массируя челюсть. Брюнет, разъяренный, как крестьянин, заставший на своем клеверном поле стадо муфлонов, следит за мной; ему никак не удается справиться со своими тиками. -- Мне сразу не понравилась ваша морда, -- говорит он. -- Я догадывался, что вы подозрительная личность -- Надо бы вызвать полицию. Я размышляю так быстро, как только позволяют мои потрясенные мозги. Не он ли предатель? Может, он отмолотил меня, потому что знал, что я полицейский, и увидел в данной ситуации возможность продемонстрировать свою невиновность, навешав мне тумаков? Или он все-таки действительно чувствует негодование человека, заставшего постороннего в своей комнате? Озабоченный, я иду к нему. -- Слушайте, старина, прежде чем начинать военные действия, выполняют обычные формальности! -- Чего?! -- Я говорю, что, прежде чем бить меня по морде и оскорблять, могли бы задать мне несколько элементарных вопросов, я бы на них ответил, и недоразумение бы рассеялось... Его тики становятся сильнее. Теперь его физия дергается каждые две секунды, как будто его заперли в бочку с лягушками. Пользуясь его растерянностью, я продолжаю: -- Если это ваша комната, простите, потому что человеку свойственно ошибаться. Дюрэтр попросил меня найти лекарство для профессора, которое лежит в его чемодане. -- Комната Дюрэтра в соседнем бунгало! -- выплевывает брюнет. -- Откуда я мог знать? Я здесь всего три дня и живу в доме. Неужели нельзя быть полюбезнее? Он начинает расслабляться... Я по-прежнему не знаю, искренен он или притворяется. По этой перекошенной роже ничего не поймешь. -- Доктор Дюрэтр мне сказал, что его комната слева... Ну ладно, я пошел налево... Не думаете же вы, что я развлекаюсь, шаря в чужих вещах, как прислуга из отеля? На этот раз он убежден ~ или притворяется таким. На его губах появляется улыбка, которую я успеваю заметить прежде, чем его морду сотрясает сильный тик. -- Ладно, извините меня... Но когда видишь, как плохо знакомый тебе человек роется в твоих вещах... -- Да, понимаю -- А крепко вы мне двинули... Вы, часом, не были чемпионом Франции в легком весе? Он смеется. -- Я немного занимался боксом в университете. -- Зря бросили. При таких способностях у вас было бы блестящее спортивное будущее... На этом мы расстаемся. Он мне показывает, где настоящая комната Дюрэтра, и я пользуюсь этим, чтобы провести в ней быстрый обыск. Фотопринадлежностей в ней нет. Видя, что Берже ушел, я рискую заглянуть и в комнату доктора Минивье. В комнате этого тоже нет фотоаппарата... Вывод: наиболее вероятный подозреваемый -- Берже. Размышляя над этой загадкой, я возвращаюсь в дом, где узнаю, что Тибодену стало лучше. Дюрэтр, которого я отвожу в сторону, говорит, что надеется его спасти, и начинает задавать мне неудобные вопросы. Конечно, все это кажется ему странным. Он поражен при мысли, что профессор был отравлен, а еще больше от того, что мне известен яд... Выкручиваясь, я наплел ему историю, не уступающую приключениям Тентена[1]. Я ему объясняю, что наша Служба задержала поблизости подозрительного, при котором был пузырек этого яда. Увидев, что старик умирает, я позвонил в Париж... Он поздравляет меня с моими дедуктивными мозгами и принятым решением. Я принимаю цветы без радости. Согласитесь, что все- таки неприятно напичкать известного ученого отравой, а потом получать поздравления с тем, что попытался вытащить его из могилы. Я ему говорю о подозрении, что арестованный нами человек имел в поместье сообщника, и добавляю, что, обыскивая сейчас комнаты ассистентов, был пойман с поличным, но выкрутился. Пришлось рассказать, как мне это удалось. Он обещает не противоречить моим словам, когда Берже заговорит с ним об инциденте. Частично успокоившись -- потому что я по-прежнему не знаю, виновен Дюрэтр или нет, -- я направляюсь в соседнее поместье нанести визит вежливости второму голубю. Он грустно воркует, пытаясь выбраться из клетки. Жрать ему не приносили, и бедняга выглядит анемичным. Конечно, предателю он больше не нужен. Я связываю лапы птицы куском веревки и иду к своей машине, не проходя через поместье Тибодена... Мне надо съездить в Париж. Я хочу кое-что проверить, потому что люблю убедиться в твердости почвы, прежде чем поставлю на нее ногу. Старик выглядит невеселым. Его лоб исчеркан морщинами, взгляд погасший, как витрина магазина после закрытия. Я сажусь без приглашения. -- Как он? -- спрашивает Старик. -- Немного лучше, -- отвечаю я. -- Я посвятил в тайну одного из двух докторов; он занимается им и надеется спасти, если сердце профессора окажется на высоте. -- Какая катастрофа! -- вздыхает босс. Я пользуюсь случаем, чтобы вылить на него частичку моей желчи. -- Честно говоря, шеф, я думаю, что решение, принятое в отношении Тибодена, было несколько... поспешным. У нас против него была только та записка... Нас должно было насторожить то, что она подписана... Человек, предающий свою страну и посылающий сообщение с почтовым голубем, зная, что предыдущий голубь не долетел, должен быть осторожнее... Человек с голой черепушкой не отвечает. Он молча скрывает свое разочарование и стыд. Это редкий случай, чтобы Старик так обделался. -- А теперь, -- говорю, -- давайте рассмотрим дело во всех подробностях. Во-первых, голуби. Вы сохранили тех двух, что привез Маньен? -- Разумеется... -- Вы не могли бы попросить принести их и того, что находится в моем кабинете? Он снимает трубку внутреннего телефона и отдает распоряжения. Через несколько минут нам приносят голубей. Один взгляд на них открывает мне глубину катастрофы. Я не мог выдать моих за тех, что были у шпиона... У моих серые лапки. Разница сразу бросается в глаза! Ночью мы ее не заметили, а тот тип при дневном свете увидел мгновенно... -- Моя вина, -- говорю я Старику. Это идет ему прямо в сердце, и он ратифицирует мое покаяние осуждающей гримасой. -- Этот вопрос донимал меня, -- говорю, -- но сейчас я с этим разобрался... А теперь покажите мне второе сообщение. Может, мы что-нибудь из него узнаем... Он охотно достает его из своего бездонного ящика. Я строю гримасу, будто позирую для рекламы слабительного. Записка написана печатными буквами. Вы мне скажете, что хороший графолог сумеет установить ее авторство, сличив с образцами почерка сотрудников лаборатории, но я не очень люблю экспертов. Они считают себя волшебниками, а на самом деле простые ремесленники! Я возвращаю записку Старику. -- По этому вопросу ничего... Переходим к следующему. -- К какому? -- К рассуждениям в их чистом виде. Пославший это сообщение думал, что наша служба примет то решение, которое приняла... Верно? Лоб Старика разглаживается, в потухших глазах появляется блеск. -- Дальше? -- говорит он. -- Это значит, что предателю Тибоден больше не нужен, вы понимаете? -- Выглядит убедительно, -- соглашается босс. -- Значит, мы вправе задать себе следующий вопрос, шеф: "А почему ему больше не нужен профессор?" -- Потому что он получил все, что ему нужно, -- отвечает мой почтенный начальник, у которого ничего нет на голове, зато есть много в ней. -- Вот именно! Наступает натянутая тишина. -- Скажите, шеф... -- Да? -- Как этот человек, которого мы пока назовем месье Икс, если вы не возражаете... Он не возражает. Хоть он и занимается самыми громкими шпионскими делами нашего времени, а все равно любит фальшивую таинственность, не развлекающую даже двенадцатилетних пацанов. -- Так вот, как этот месье Икс, -- продолжаю я, -- может иметь полное изобретение, когда его нет у самого Тибодена? Непростая задачка, а, ребята? Но для босса тайн не существует. Массируя черепушку, он предлагает версию: -- Сан-Антонио, люди, работающие с профессором Тибоденом, по большей части его ученики... Он их создал как ученых... Руководил их работами... Почему один из них не мог пойти дальше своего учителя? Я подскакиваю: -- А верно, патрон, почему бы нет? Полуприкрыв глаза, я думаю. Да, молодой честолюбивый ученый мог бы... Они все помешаны на своей работе. Доказательство: у них под рукой красавица-секретарша, а они едва с ней здороваются! Старик, хорошо знающий своего любимого Сан-Антонио, улыбается. Я продолжаю: -- Месье Икс понял, над чем работает папаша Тибоден. Тоже занявшись этим, он уходит вперед... Он опережает своего учителя... Благодаря проделанной в потолке дырке он следит за ходом его работ, что позволяет ему ориентировать свои... Черт возьми... Вот только работы профессора патронируются государством, и с этой стороны ничего не поделаешь... А он хочет продать свое открытие, заработать целое состояние, развернуться по-крупному, стать знаменитостью в научном мире... Шеф встает. -- Сан-Антонио, вы должны быть не здесь! -- Почему? -- Как раз потому, что ваш месье Икс владеет изобретением... Он продаст его тому, кто больше заплатит... Надо найти этого месье Икс и забрать у него документы... Не успел он закончить фразу, как я уже выскочил из кабинета. Рассуждение -- оно как лестница. Потайная лестница, ведущая вас к внешне недоступным правдам. Я правильно сделал, что поднялся по ее ступенькам. Спорю, что на этот раз я иду верным путем. Этот самый Икс ошибся, если держит меня за олуха! И как, кстати, он раскрыл, кто я такой? Глава 11 Гоня мою машину на скорости сто тридцать километров в час по Западной автостраде (непонятно, почему она так называется, ведь Восточной автострады во Франции пока нет!), я резюмирую ситуацию. Гениальная идея, как улитка или ажан мотопатруля, никогда не приходит одна. Вот и у меня появляется еще идейка, гораздо более потрясающая, чем первая! С неувядаемой гениальностью, составившей мне популярность, я размышляю следующим образом: месье Икс проделал дырку в потолке и вставил в нее увеличивающую линзу. Браво! Сделал он это, чтобы следить за работами профессора. Еще раз браво! Но тогда это означает, что месье Икс не мог находиться в лаборатории, потому что был этажом выше! А пока Тибоден работал, трое его сотрудников работали в одной комнате с ним. Понимаете? Это позволяет мне вычеркнуть из списка подозреваемых Дюрэтра, Бертье и Берже... Значит, остаются только Минивье и Планшони... Могу признаться, что оба самые несимпатичные из всех, что не особенно меня огорчает. Я доверяюсь моему старому инстинкту, и, когда чья- то морда мне не нравится, можно спорить на что хотите, что это плохой парень. Я проезжаю оставшийся участок пути на полной скорости, непрерывно повторяя две фамилии: Минивье или Планшони Минивье или Планшони. Как узнать? Может быть, виновны оба? Я в этом сильно сомневаюсь, потому что предатель честолюбив, а такие люди предпочитают действовать в одиночку... Когда я останавливаюсь перед поместьем Тибодена, несчастного ученого уже перевезли в больницу ЭврЕ. Я твердо решил доставить ему блистательную компенсацию. Узнав, что он пришел в себя, я продолжаю путь до ЭврЕ. В больнице мне говорят, что ученого поместили в отдельную палату и qeiw`q его навестить нельзя. Я настаиваю и прошу разрешения поговорить с заведующим клиникой. Просьбу удовлетворяют, несомненно благодаря моему безотказному шарму. Заведующий оказывается любезного вида человеком. Мне кажется, мое звание комиссара производит на него впечатление. Не потому, что он особо уважает полицейских, а скорее из-за того, что читал кое-что из моих воспоминаний во время ночных дежурств. Я спрашиваю его о состоянии Тибодена. -- Он выпил слишком большую дозу -- (не настаивайте, я все равно не скажу вам название этого препарата), -- отвечает главврач. -- Не знаю, выпутается ли он. Я позвонил в Париж профессору Менендону. Это лучший токсиколог во Франции. Он уже выехал... Мы разберемся... -- Мне сказали, что Тибоден пришел в себя. Как вы думаете, я могу с ним поговорить? Он качает головой. -- Поговорить с ним -- Да, он вас услышит, но отвечать не сможет... -- Мне бы все-таки хотелось попытаться... -- Как хотите, но не слишком его утомляйте... Он очень слаб... В его возрасте это серьезно; Он сопровождает меня к отдельной палате, погруженной в успокаивающий полумрак. В ней стоит противный запах. -- Ему сделали промывание желудка, -- предупреждает меня главврач. -- Я не уверен, что это даст положительный результат... Я подхожу к кровати. Изможденное лицо профессора почти не выделяется на подушке. Серые волосы похожи на плесень. Его глаза закрыты, дыхание короткое... Я смотрю на результаты своей работы с перехваченным горлом. -- Господин профессор! -- тихо зову я. Одно его веко наполовину приподнимается, но второе остается опущенным. -- Вы меня слышите? Я комиссар Сан-Антонио... Приподнятое веко подрагивает. -- Кто-то подсыпал вам яд, -- говорю я, -- но не волнуйтесь: мы вовремя это заметили, и вы спасены... Никакой реакции. Можно подумать, что этот вопрос его совершенно не интересует. -- Я попрошу вас сделать небольшое усилие, профессор... Постарайтесь вспомнить, говорили ли вы обо мне в профессиональном плане с кем-нибудь из вашего окружения? Вы сказали кому-нибудь из ваших помощников, что я полицейский? Его лицо остается неподвижным, как маска, и кажется высеченным из пемзы. Такое же серое и пористое... -- Вы не можете отвечать, профессор? -- Я протягиваю ему руку. -- Если можете, пошевелите пальцем! Я чувствую ладонью легкое шевеление. -- Отлично. Я повторяю вопрос. Если вы пошевелите пальцем, это будет означать "да"... Вы говорили кому-нибудь из лаборатории, что я полицейский? Его рука в моей остается неподвижной, как веревка. -- Никому? Вы уверены? Он не шевелится. Заведующий больницей подает мне знаки. Видимо, он считает, что я слишком усердствую. Эдак я убью старикана второй раз. -- Ладно, -- вздыхаю я, -- лечитесь, господин профессор. И не сомневайтесь, я скоро арестую виновного. После этого довольно рискованного обещания я отчаливаю, эскортируемый главврачом. -- Мне кажется, он очень плох, -- говорю я. -- Да. Меня удивит, если он выкарабкается! Я беру его за руку. -- Я хочу, чтобы вы его спасли! -- С этой просьбой, комиссар, надо обращаться к Господу Богу, а не ко мне! -- Тогда передайте ему ее от меня... Я продолжаю задавать себе трудные вопросы. В своем туфтовом сообщении месье Икс написал, что в поместье находится полицейский. Как он догадался, кто я такой? Узнали меня или... Нет, решительно, что-то тут не то... Я вхожу в телефонную кабину на почте и звоню Старику с просьбой прислать мне в подкрепление Пино, Берюрье и Маньена. Я решил нанести большой удар! Господа между тем рьяно взялись за работу. Трудятся, ожидая новостей. Это у них такой способ убивать время. Я прошу Мартин позвать ко мне доктора Дюрэтра и, когда тот выходит, увожу его в парк, чтобы поговорить. -- Доктор, -- говорю ему я, -- в этом доме находятся шесть человек. Один из них преступник. От этой преамбулы его рот раскрывается. Я вспоминаю туннель Сен-Клу. -- Что вы сказали? -- Правду. И, простите, вас я считаю среди этих шестерых. От моей откровенности он закрывает рот, но тут же открывает его вновь, чтобы спросить: -- Что вы называете преступником? -- Шпиона! Он интересуется изобретением Тибодена... Один из вас предатель. Как видите, со времен апостолов не произошло ничего нового... -- Это безумие! -- А главное, аморально. -- Один из нас! -- Да. Поскольку я выбрал вас в доверенные лица, сам толком не знаю почему... Я замолкаю и улыбаюсь ему. Нет, я знаю, почему обратился к Дюрэтру, а не к Минивье. У него глаза Фелиси, моей мамы -- Знаете, такие большие удивленные и испуганные глаза, которые все прощают... -- Итак, раз вы посвящены в тайну, я задам вам следующий щекотливый вопрос. Если один из ваших коллег предатель, на кого бы вы скорее подумали? Он хмурит брови, смотрит на мыски своих плохо начищенных ботинок, потом на меня. -- Я не могу ответить на подобный вопрос, месье! Вы должны это понимать... Делать такой выбор было бы подлостью... Позвольте вам сказать, что меня в равной степени удивит предательство любого из нас! Это реакция честного человека, я могу ее только приветствовать. -- Не будем больше об этом. Я хочу задать вам второй вопрос -- -- Слушаю вас. -- Вам известно, над чем именно работал Тибоден? Он краснеет и отводит глаза. -- Ну? -- Хм... Это... -- Вдруг он улыбается. -- Патрон просто помешан на секретности, вы это наверняка заметили... Он напускал таинственность, принимал излишние меры безопасности... Но он забывал, что Минивье и я специалисты в вопросах радиоактивности, из-за чего, собственно, он нас и выбрал... -- Так, значит?.. -- С первого же месяца работы у него мы поняли, что он занят созданием препарата, защищающего от ядерной радиации... -- В общем, он хранил секрет полишинеля? -- В общем, да! Именно так я и думал своими мозгами исследователя дамского белья! -- А трое ваших ассистентов тоже знают? -- Хотя Минивье и я не делились с ними нашими догадками, я думаю, что да. -- Угу... О'кей, доктор, благодарю вас. Я смотрю вслед его тощей фигуре, мелькающей между деревьями. Он укрепил меня во мнении, что Минивье знал! И Планшони, вне всяких сомнений, тоже! Я продолжаю подниматься по лестнице. Следуйте за мной, ребята! По пожарной лестнице спускается ночь... Погода великолепная, приятно пахнет листвой... Поднимаясь по ступенькам крыльца, я вижу подъезжающую черную машину Службы... Угадайте, кто за рулем? Старина Берюрье, налитый кровью, как бифштекс. Выйдя из машины, он начинает энергично махать мне руками. Его сопровождают Маньен и Пино. Я направляюсь к ним. -- Во, святая троица, -- говорю. Берюрье бросается к ближайшему дереву и начинает поливать его с щедростью, свидетельствующей о большой вместимости его мочевого пузыря. -- Сколько тут зелени! -- орет он. Я смотрю на Пино. -- Толстяк что, надрался? -- Да. Его пригласил на ужин приятель парикмахер, любовник его жены, знаешь? И вот после этого он никак не протрезвеет... -- Это кто тут говорит о трезвости? -- спрашивает Берю, возвращающийся с расстегнутыми штанами от дерева. -- Я просил подкрепление, а не пьяниц! -- заявляю я ледяным тоном, а Маньен тем временем ржет втихаря. Глаза Толстяка налиты кровью, а дыхание заставило бы отступить целый зверинец. -- Это... ик!.. ты обо мне так? -- возмущенно спрашивает он. -- А о ком еще, бурдюк с вином! -- Как тебе не стыдно! Да я ни разу в жизни не был пьяным... Пытался, но никак не получается... -- Закрой пасть! Делай, что я приказываю, и старайся поменьше разговаривать, а то у тебя изо рта несет, как будто ты нажрался падали! Он насупливается. Я щелкаю пальцами, чтобы привлечь внимание моих помощников. -- Вот каково положение, -- говорю. -- В этом поместье шесть человек, один из них предатель и располагает секретными документами. Они надежно спрятаны, потому что он знает, кто я такой, и должен был принять меры предосторожности. Нужно заставить его пойти в тайник, понимаете? Маньен и Пино утвердительно кивают. Берюрье рыгает, что означает то же самое. -- Итак, -- говорю, -- вы будете точно выполнять мои инструкции. Глава 12 Мне потребовалась добрая четверть часа, чтобы объяснить моим помощникам, чего я от них хочу. Берюрье, находящемуся в приподнятом настроении, очень трудно растолковать его роль. Он r`j раздулся от выпитого, что, кажется, вот-вот лопнет. На его галстуке остался целый яичный желток, а рубашка, бывшая в далеком прошлом белой, украшена живописными Винными потеками. Время от времени он проводит по фиолетовым губам своим бычьим языком, дырявым, как его носки, и таким противным на вид, что самый голодный тигр предпочел бы записаться в вегетарианцы, лишь бы не есть его. Составив солидный план кампании, я оставляю моих героев, чтобы дать им возможность действовать. Я огибаю эту претензию на замок, чтобы вернуться, и в ожидании начала тарарама иду проверить, по-прежнему ли полушария Мартин сидят там, где надо. Бедняжка выглядит очень грустной. Говорит, из-за того, что ей жалко Тибодена. Он был одержим, ворчлив, требователен, но она привыкла работать у него и научилась его уважать.. Ее тоска соединяется с моей собственной, и я снова обращаюсь к тому, кто дергает наверху ниточки марионеток, каковыми мы являемся, с горячей молитвой за скорейшее выздоровление старого ученого... Мы как раз вытираем свои слезы, когда является полицейское трио для дачи бесплатного концерта. Пинюш в своем заляпанном грязью габардиновом пальто похож на старое пугало, заколебавшееся торчать на кукурузном поле, будто шлюха на тротуаре. Его жидкие усики похожи на кусочки веревки, привязанные под кривым носом. Шляпа с загнутыми кверху полями, неглаженые брюки и вылезшая из них рубашка гармонично дополняют его облик. Если бы не Маньен, одетый строго и опрятно, моих бойскаутов приняли бы за шайку клошаров, только что вернувшихся из похода по помойке! Пинюш, сочтя, что, как старший инспектор, должен взять инициативу на себя, идет прямо к охраннику. -- Старший инспектор Пино, -- заявляет он своим замогильным голосом. После этого чихает, и из его носа сразу же вылезает сопля, на которую неуверенно смотрит его собеседник. -- Соберите весь персонал, -- продолжает Пино, -- я должен сделать важное сообщение... Сторож по-быстренькому отваливает, потрясенный прибывшей армадой. Я пользуюсь этим, чтобы появиться, обнимая правой рукой талию Мартин. Берюрье останавливает на красивой паре, каковую мы составляем, взгляд более тяжелый, чем мешок картошки. -- Никакого стыда, -- ворчит он. Я строго смотрю на него, ц он запирает свой хлебальник на замок -- Вы кто? -- спрашивает Маньен, играющий свою роль на полном серьезе. -- Лаборант профессора Тибодена. -- А мадемуазель? -- Его секретарша... -- Прошу вас оставаться здесь, пока соберутся остальные. Скоро происходит всеобщий сбор. Мы все стоим в холле. Пино берет слово. -- Мадемуазель, -- галантно начинает он с Мартин, -- месье, я должен вам сообщить печальное известие... Профессор Тибоден стал жертвой попытки отравления... Ропот среди собравшихся. Каждый с изумлением смотрит на остальных. Пинюш, довольный своими ораторскими эффектами, продолжает: -- Мы смогли допросить его в больнице, и он дал крайне важные показания. Из них следует, что изобретение, над коим он работал, m`undhrq в опасности... Пино, именуемый обычно Пинюшем и Пинеткой, гордится своим "коим", придающим ему некоторую образованность, во всяком случае он в это твердо верит. Он приглаживает свой жалкий ус, на котором сохраняются остатки томатного соуса и крошки табака, затем, очень благородный в своей простоте, продолжает: -- Кто-нибудь из вас знает, где находится потайной сейф месье Тибодена? Он хранил в нем важнейшие документы, которые мы должны немедленно изъять. Тусклый взгляд папаши Пинюша пробегает по немым слушателям. Мы отрицательно мотаем головами. Нет, никто не знает, где находится сейф, по крайней мере в этом хотят его убедить наши застывшие озабоченные физиономии. -- Ну что ж! -- говорит Пино. -- Тогда мои коллеги и я сами проведем обыск в лаборатории... Жаль, что господин профессор Реноден... -- Тибо... ик!.. ден, -- поправляет Берю, чья память, несмотря на опьянение, лучше, чем у его коллеги. -- Что господин профессор Тибоден, я хотел сказать, -- напыщенно продолжает Пинюш, -- потерял сознание до того, как смог нам указать местонахождение вышеозначенного сейфа... Он закончил. Его лоб старого жалкого крысенка обильно залит потом... Пино смахивает воображаемую пылинку со своего жуткого пальто, вогнавшего бы в ужас любого специалиста по крашению одежды. -- Мадемуазель, месье, в ожидании завершения следственных мероприятий (он спотыкается на последнем слове, но все-таки выговаривает его) попрошу вас не покидать территорию поместья... Путь пойдет своим следствием! Берюрье трогает его за рукав. -- Эй, ты чего несешь? -- спрашивает он. -- А? -- Пинюш поправляется: -- Извиняюсь, я хотел сказать -- следствие пойдет своим путем. У меня язык оступился! Ладно, проводите меня в лабораторию! -- просит он сторожа. Троица идет за бульдогом, а я остаюсь среди служащих, и некоторое время мы все молча переглядываемся. Не знаю, понимаете ли вы это вашим серым веществом, но именно в этот момент решается, кто такой Сан-Антонио: супермен, прославленный от Северного мыса до Огненной Земли, или старый дырявый башмак. Влезьте мысленно в шкуру месье Икс. О чем он сейчас думает? Что очень скоро здесь для него станет жарко. Комментарии папаши Пино должны были его встревожить... Эта история с документами, спрятанными в сейфе, распирает ему мозги. Он боится, что мои ребята найдут его тайничок -- Чтобы удостовериться, что все в порядке, он полезет на этаж выше, чтобы посмотреть через окошко в сортире, что они делают. Все просто. Нужно было только создать такую ситуацию... И делайте ваши ставки. Какой цвет выскочит, тот и выиграл! Надо ждать... Мы некоторое время стоим кучкой, обмениваясь соответствующими случаю комментариями, потом начинаем расходиться... Лично я выхожу и прячусь за густым розовым кустом возле крыльца; из этого укрытия я могу видеть, что происходит в холле. Толстяк Бертье выходит вскоре после меня и вперевалку проходит мимо, не подозревая о моем присутствии... Он направляется к бунгало. Вышедщий следом Планшони окликает его, тот дожидается, и оба коллеги уходят в тень, разговаривая о происходящем. Полагаю, что страдающий нервными тиками Берже обсуждает то же q`lne с Дюрэтром... Мартин ищет меня, но не находит и поднимается наверх... О! О! За ней идет Минивье... Я отбрасываю колебания, вхожу в холл и ступаю на лестницу... Я стараюсь не скрипеть ступеньками... Вижу, как моя красавица заходит в свою комнату... Уф, мне стало жарко... А Минивье, наоборот, направляется прямиком в клозет. А ваш друг Сан-Антонио не девальвировался. Соображает, как видите! Разве не он, после упорных и последовательных умозаключений, поставил после фамилии молодого доктора большой знак вопроса? Я жду, пока он войдет в туалет и закроет за собой дверь... Теперь мне остается только подождать перед дверью этого малоромантического места. Проходит несколько минут... Раздается характерный звук спускаемой воды. Минивье выходит, поправлял свои шмотки. Доволен, что всех одурачил, только рано радуется, гад! -- Что, док? -- спрашиваю я, преградив ему путь. -- Совершили маленькую инспекцию? Он меряет меня взглядом, как будто не понимая. Я вытаскиваю шпалер -- здоровенную черную пушку, плюющую вот такими здоровыми маслинами! Он бледнеет и делает шаг назад. -- Соображаешь! -- ворчу я. -- Ты попался, дружок... Естественно, он начинает мне ломать второй акт комедии "Я невиновен". Я этого ожидал. -- Что это за шутка? -- спрашивает он резким голосом. -- Да нет, лапочка, шутки кончились... Ну-ка, давай ручонки, и без фокусов. Я же тебе сказал, ты попался! -- Послушайте, это какое-то безумие... Пока он протестует, я надеваю ему на руки стальные браслеты. Он смотрит на свои сцепленные руки, как будто видит их первый раз в жизни. -- Вы можете мне объяснить, что все это значит? -- Кончай трепаться, ты отлично знаешь, что я из полиции! -- Вы? -- Не строй из себя невинность, у тебя это плохо выходит! Ладно, пошли вниз... Он не шевелится и только стискивает челюсти. -- Немедленно снимите с меня это, иначе вам будет плохо! -- Валяй, мели языком, Пастер недоношенный! Я ж тебе сказал: отпираться бесполезно. Чтобы его сломать, я вталкиваю его ударом колена в помещение, которое он только что покинул, наклоняюсь к отверстию в полу и вижу в него моих друзей, без энтузиазма обыскивающих лабораторию... -- Обрадовался, когда увидел некомпетентность полиции, а, морда? Он наклоняется в свою очередь. -- Что это такое? -- Маленькое чудо оптики, месье астроном! -- Но... -- Пошли... -- Не думаете же вы, что я ради развлечения продырявил пол? -- Нет, я не думаю, что ты сделал это ради развлечения! Несмотря на протесты, я волоку его на первый этаж и велю обалдевшему бульдогу позвать моих людей. Является легавое трио... -- Хватит, ребята, хитрость сработала... Ведите этого малого в машину, я вас догоню... Берюрье, начинающий трезветь, отвешивает докторишке удар кулаком в солнечное сплетение, от которого Минивье складывается втрое. Толстяк большой шутник. Как только он видит подозреваемого, у него сразу начинают чесаться кулаки. Однажды nm разбил морду судебному следователю из провинции, которого принял за мошенника. Минивье перестает вопить об ошибке. Он выглядит подавленным. Когда мои помощники уводят его, я поворачиваюсь к Берже и Дюрэтру, молча присутствовавшим при аресте. -- Ну вот, -- говорю я им. -- Виновный арестован, справедливость торжествует. Можете идти к себе. В зависимости от состояния здоровья профессора я вам скажу, что вы должны делать... Предупредите ваших коллег. А сам я иду к моим. Все трое сидят в машине вместе с Минивье, который уже не возникает. Я велю Маньену выйти, чтобы освободить мне место. Он пользуется случаем, чтобы закурить сигарету. Я сажусь вперед, рядом с Пино. Берю устроился сзади, рядом с арестованным. -- Прежде чем вас увезут, месье Минивье, -- говорю, -- я бы хотел получить известные вам документы. Не будете ли столь любезны указать мне, где они находятся? -- Я вам повторяю, что вы делаете ошибку, -- заявляет врач. -- Я ничего не знаю об этом деле... Больше он ничего сказать не успел, потому что Берю ударом ладони разбил ему губы. -- Не жми на доктора, -- говорю я, демонстрируя великодушие. -- Он не восприимчив к таким грубым приемам, правда, док? Я уверен, что вы будете говорить, не заставляя нас прибегать к таким неприятным методам! -- Я буду говорить о своей невиновности, -- бормочет парень двумя кровавыми сосисками, в которые превратились его губы. Несмотря на свой хрупкий вид, он совсем не тряпка. Он прекрасно знает, что, пока у нас нет документов, он может все отрицать, потому что нет никаких доказательств его виновности. Я решаю начать большую игру. Первым делом он получит ночь в специальной камере конторы, которая пойдет ему на пользу. -- Отвезите этого клиента в фирму, -- приказываю я моим подчиненным. -- Мы проинтервьюируем его завтра! Пино, останешься со мной! Старикан вылезает, ворча. Я уступаю место Маньену, и машина трогается в путь. Никому не пожелаю оказаться на месте Минивье. Путешествие в таких условиях, рядом с Берюрье, злым из-за состояния похмелья, должно засчитываться за сто лет чистилища! Я указываю Пинюшу на бунгало и прошу посмотреть за четырьмя находящимися в нем. Сейчас дом мертв... Я иду в кабинет профессора, чтобы позвонить в больницу ЭврЕ. Директор сообщает мне, что состояние больного не изменилось. Знаменитый токсиколог сидит у его кровати и делает все возможное и невозможное. Я кладу трубку и в нерешительности иду в лабораторию, в которой забыли выключить свет... Я подхожу к сейфу и снова пытаюсь его открыть, но ничего не выходит. ЛИДО не проходит... -- Вдруг в моем котелке начинает трещать звонок. Я иду искать бульдога и нахожу его закусывающим, сидя на разложенной раскладушке. Я сажусь рядом с ним. -- Скажите, старина, вы помните, что вчера я попросил вас предупредить меня, если профессор Тибоден вернется ночью в свою лабораторию? -- Да, господин комиссар... -- Прекрасно. Почему вы этого не сделали? -- Потому что он туда не возвращался. Я мрачнею. -- Вы хотите сказать, что никто не входил в лабораторию, после того как профессор и я вышли из нее вчера вечером, до сегодняшнего утра? -- Да, никто не входил! -- Вы в этом уверены? -- Посудите сами, господин комиссар, моя кровать стоит поперек двери, и, чтобы войти, нужно меня отодвинуть -- Я ни на секунду не закрывал глаза! Я читал... -- Подождите, не нервничайте. Вы были на посту сегодня утром, когда... у профессора случился приступ? -- Я собирался уходить. -- Как это произошло? -- Он вошел... схватился рукой за сердце. Один из ассистентов, кажется доктор Дюрэтр, спросил, что с ним. Он ответил: "Что-то сердце шалит!" -- подошел к двери лаборатории, открыл ее и рухнул... Меня охватывает неприятное ощущение. Выходит, код сейфа изменил не Тибоден. -- Найдите мне вашего дневного коллегу. Сторож уходит. Я занимаю его место на кровати, скрещиваю руки на затылке и начинаю интенсивно работать мозгами. Все-таки что-то тут не так. Что-то меня смущает... Я недоволен -- Арест Минивье не дал мне полного удовлетворения. Вы же знаете, какая у меня интуиция. Нет, мне предстоит обнаружить нечто неординарное... Но что именно? Бульдог возвращается со сменщиком -- типом хмурого вида, с седеющими волосами. -- Вы сегодня находились в холле весь день? -- Точно, месье! -- Кто заходил в лабораторию? -- Ну... как обычно... -- То есть? -- Ну, Дюрэтр, Берже и Бертье -- -- И все? -- Потом мадемуазель заходила несколько раз... -- Доктор Минивье заходил? -- Нет... -- Точно? -- Уверен! Арест врача начинает давить мне на совесть. А что, если он ходил в туалет по совершенно естественной причине? -- Планшони тоже не заходил? -- Тоже. -- Отлично. Найдите мне Дюрэтра. -- Да, месье... Я смотрю на бульдога, пока его коллега уходит. -- У меня такое ощущение, что я начал коллекционировать ошибки. -- Я больше обращаюсь к себе, чем к нему. Мне нужно высказать вслух мои мысли... Проанализировать мои ошибки. До прихода Дюрэтра мы не обмениваемся ни единым словом. Я веду врача в лабораторию. -- Вы работали здесь сегодня вместе с вашими ассистентами? -- Да так, занимались всякими мелочами. Знаете, у нас не лежала душа к работе из-за случившегося с патроном. -- Понимаю... И вы втроем все время находились в этой комнате? -- Как это? -- Задам вопрос по-другому: кто-нибудь из вас оставался один в тот или иной момент? -- Нет... -- Подумайте хорошенько, доктор, это очень серьезно. Он сжимает подбородок двумя пальцами и погружается в глубокие раздумья. Наконец он поднимает голову. -- Нет, -- повторяет он. -- Я уверен, что никто не оставался один. -- Даже малышка Мартин? -- Она заходила сюда всего на несколько минут... Впрочем, ей здесь вообще нечего делать. -- Догадываюсь... Ладно, док, это все, что я хотел узнать... Глава 13 Дюрэтр немного удивлен краткостью беседы, но мне надо сконцентрироваться, как сгущенке. Никто не мог притронуться к этому чертову сейфу после того, как профессор Тибоден и я вышли из лаборатории вчера вечером. Это означает одно: старик доставил в качестве кодового другое слово. Почему? Потому что не доверял мне! Он слишком подозрителен, чтобы доверить свой секрет кому бы то ни было, даже полицейскому... Если старый ученый умрет, придется потрошить сейф автогеном. Хотя... Мне в голову приходит идея более светлая, чем Елисейские Поля в праздничный вечер. Я снимаю трубку телефона и набираю номер бара "Барас" на Монруже. Это жалкая тошниловка, в которой из всех развлечений есть только хозяйка в сто тридцать кило весом и игральный автомат, такой раздолбанный, что блатным, посещающим это заведение, достаточно только взглянуть на него, чтобы он выдал выигрыш! Густой голос хозяйки заведения спрашивает, что я хочу. Я отвечаю, что мне надо поговорить с Ландольфи Костылем и что я его кореш из провинции. Классическая минута колебания, не менее классическое "Подождите, я посмотрю, здесь ли он". Потом из трубки доносится гнусавый голос Ландольфи: -- Алло? -- Это ты, Ландо? -- Кто говорит? -- Комиссар Сан-Антонио... -- Вот это да... Новая пауза. Такой старый жулик, как Ландольфи, всегда теряет дар речи при появлении полицейского, даже если чист. -- Ты мне нужен, Ландо. -- Правда? -- Да, но я сейчас в провинции. Твоя тачка поблизости? -- Да, но... -- Никаких "но". Прыгай в нее и езжай по шоссе на ЭврЕ. -- ЭврЕ! -- Да, в местность, где женщина из песенки хотела продать яйца, прежде чем заснула в поезде... Не делай, как она! -- Но, господин ко... -- Я же сказал, что не хочу слышать твое блеянье... В десяти километрах от города ты увидишь у обочины шоссе рухнувший дом... Сразу за ним будет боковая дорога. Езжай по ней, и через три километра заметишь большое поместье, перед которым стоит много машин... Там я и буду тебя ждать... Постарайся меня не кинуть, а то я собственными руками сломаю твой костыль о твою голову, понял? Я кладу трубку. Я знаю, что он приедет. Это не первый раз, когда я обращаюсь к специфическим талантам папаши Ландольфи. Старый макаронник -- ворчун, но не захочет сыграть со мной пьесу "Обманутое ожидание"... Лет десять назад я взял его по одному deks, где он исполнял роль второго плана, но парни вроде него никогда не держат зла на тех, кто хватает их за шкирку. Они знают, что таковы правила нгры. В кабинет профессора тихонько входит Пинюш. Он так шумно чихает, что каждый раз кажется, будто он сейчас взорвется. -- Ты что, простудился? -- спрашиваю я. Он отрицательно мотает головой, от чего висящая у него под носом сопля отлетает на ближайшую стену. -- Это из-за листьев, -- гнусавит он, шмыгая носом. -- Что? -- Из-за листьев на деревьях! В это время года они так пахнут, что у меня начинается насморк. -- Тебе надо ползать по земле. Он пожимает плечами, потом хныкающим голосом говорит: -- Ну, чего будем делать? Лично я хочу есть! -- Проголодался? -- Да. -- Попроси молодую женщину приготовить тебе чего-нибудь. -- А где она? -- Ее комната на третьем. Первая дверь. Пинюш уходит, и я остаюсь в обществе моих мыслей. Они становятся все более многочисленными и назойливыми. Атмосфера этого поместья начинает давить мне на нервы. Я люблю действие и плохо переношу это долгое заточение с его тайнами. С лестницы доносятся крики... Я без труда узнаю блеющий голос моего помощника: -- Сан-Антонио! Скорее! Сюда! Я бросаюсь на зов, поняв, что произошло что-то новое. Пино стоит на лестнице в сбитой на затылок шляпе, со свисающей из-под носа соплей и с блуждающим взглядом. -- Скорее! Девушка! Я бегу вверх по лестнице, крикнув бульдогу, чтобы он охранял вход в лабораторию... -- Я думаю, ее отравили! -- шепчет мне на ухо Пино. О господи! Что это значит? Я пулей влетаю в комнату, в которой некогда резвился, как написала бы маркиза де Севинье, понимавшая в этом толк. Мой взгляд охватывает удручающую картину. Мартин лежит на паркете, сотрясаемая страшными спазмами, и блюет, как все пассажиры парома, когда на Ла-Манше штормит. Нет никаких сомнений, что кто-то угостил ее барбитуратом... Я бросаюсь к ней и беру на руки. -- Ее надо поскорее отвезти в больницу, -- говорю я Пинюшу, -- Поддерживай ей голову. И мы начинаем спускаться с нашим нежным грузом. Ночной сторож просто окаменел. Мы быстренько пробегаем через парк к моей машине. И -- гони, извозчик! В путь, в больницу ЭврЕ. У тамошних эскулапов будет много работы... Если так пойдет и дальше, им придется вызывать подкрепление. Главврач собирается садиться в машину, когда я торможу перед ним в диком вое шин. Он подходит ко мне. -- Приехали узнать новости, мой дорогой? -- И да и нет. Но главное, я привез вам новую пациентку. Он смотрит, как мы выносим Мартин. -- Что с ней? -- Я думаю, ее отравили, но, очевидно, не тем же ядом, что профессора, потому что у нее сильная рвота, а у него этого не было... Он приказывает перенести девушку в палату и следует за больной, попросив нас подождать. -- Что это значит? -- спрашивает меня Пино. -- Я и сам хотел бы это узнать. Кто мог ее отравить и почему? Неужели она знает нечто такое, что может разоблачить преступника, и тот решил заставить ее замолчать навсегда? -- А может, это просто несчастный случай? -- предполагает мой почтенный коллега, любящий простые объяснения. Главврач возвращается. -- Думаю, ничего серьезного, -- говорит он. -- Пульс нормальный... Скорее всего ее спасло то, что ее вырвало... Мы сделаем ей промывание желудка. -- Буду ждать результаты анализов, И сообщите мне, как только она придет в себя! -- Хорошо. -- Как профессор? -- Им занимается токсиколог из Парижа, но, честно говоря, сказать что-то определенное пока нельзя... Он попрежнему находится в полубессознательном состоянии... Кажется, он понимает, что происходит, но никак не может это выразить... Завтрашний день станет решающим... -- Я вам уже говорил, доктор, что хочу, чтобы его спасли! Я начинаю его раздражать, о чем он дает мне понять выразительным движением плеч. Когда мы возвращаемся в поместье, Ландольфи еще не приехал. Холл заполнен господами ассистентами, которые нервно комментируют многочисленные инциденты сегодняшнего дня. Отравление Тибодена, исчезновение документов, арест Минивье, отравление Мартин -- этого больше чем достаточно, чтобы внести сумятицу в мирную жизнь безобидных ученых... Таких уж безобидных? Это еще надо установить... По-моему, я ошибся по всему фронту. Настоящий преступник находится сейчас среди них. Только один из четырех мог отравить Мартин, поскольку Минивье здесь уже не было! Кто же? Толстяк Бертье? Дергающийся Берже? Молчаливый Планшони? Или... Дюрэтр, мое доверенное лицо? Если это он, я никогда больше не буду доверять моему прославленному инстинкту. Вдруг я вспоминаю про фотооборудование Берже... Почему я не насел на него после того, как он отправил меня в нокаут, чтобы заставить выложить, что у него в голове? Хотя я и сейчас могу заняться им, но сначала мне хочется узнать, что хранится в сейфе Тибодена. Как раз в этот момент появляется сторож, дежурящий у ворот. Он эскортирует Ландольфи. На старом итальяшке светло-серый костюм, весь в пятнах, ширококрылая шляпа, а свой легендарный костыль он заменил на трость. -- Этот месье хочет с вами говорить, -- заявляет охранник. Я иду к вору, протягивая руку. -- Привет, Ландо, очень мило с твоей стороны, что приехал... Ты прикинут, как лорд. Слушай, ты, наверно, сильно потратился? Он улыбается. -- В наше время приходится заботиться об имидже, господин комиссар... -- Пошли, хочу тебе кое-что показать Мы вдвоем закрываемся в лаборатории, и я показываю ему сейф. Он все просекает, однако я его немного поддразниваю: -- Ландольфи, ты пятьдесят лет был королем медвежатников. У тебя уникальные способности, и даже американцы обращались к тебе за помощью, судя по тому, что я слышал... -- О! Вы оказываете мне слишком большую честь, господин комиссар... -- Что вы, что вы, господин барон, я лишь воздаю вам должное! Посерьезнев, я указываю ему на сейф: -- Ты должен договориться с этим месье, дружище. Сообщаю тебе то, что мне известно о его личной жизни. Ручкой устанавливается четырехзначный код: четыре буквы или четыре цифры. Тип, пользовавшийся им, менял код каждый день, чередуя буквы с цифрами... Причем он, по возможности, набирал связные слова и легкозапоминающиеся числа... Давай веселись... Я придвигаю стул и сажусь на него верхом. Ландольфи вынимает из кармана очки в металлической оправе и водружает их на острый нос. Потом достает из бумажника маленький кусочек замши и долго натирает им концы пальцев правой руки. Я знаю, что это должно еще больше обострить их и без того необыкновенно развитую чувствительность. Наконец он склоняется над ребристой ручкой, добрых десять минут внимательно рассматривает этот простой предмет, будто перед ним калейдоскоп, в котором можно увидеть сногсшибательные вещи, потом начинает очень осторожно прикасаться к ней своими ультрачувствительными пальцами. Его лицо напряжено от сосредоточенности, из приоткрытого рта вырывается короткое прерывистое дыхание. Вволю нагладив ручку, он начинает медленно поворачивать ее то в одну, то в другую сторону. Его движения такие легкие, что он мог бы рисовать на мыльном пузыре. Это продолжается еще некоторое время. Я потею от волнения. В тишине лаборатории слышатся только звуки нашего дыхания и тихое пощелкивание ручки. Наконец Ландольфи распрямляется, снимает очки и начинает мотать правой рукой, чтобы разогнать кровь. -- Не получилось? -- с тревогой спрашиваю я. -- Почему? -- отзывается старый вор. -- Все готово. -- Как готово? -- Можете открывать. Я стою задохнувшись. Откуда он знает, что все получилось? Я подскакиваю к сейфу и тяну на себя дверцу. Она открывается без малейшего сопротивления. Поворачиваюсь к Ландольфи. Опираясь на свою трость, он смотрит на меня хитрыми глазами. -- Ты гений! -- говорю ему я. Достаю из бумажника две пятисотфранковые бумажки, украшенные портретом месье Бонапарта, и даю их ему. -- Бери и можешь ехать. Я внесу это в список расходов. Он отказывается от денег: -- Между нами это не нужно, господин комиссар. Когда люди могут оказывать взаимные услуги, они не должны брать за это деньги. Надо же помогать друг другу. Я смеюсь: -- Ах ты, старый мошенник! Он прищуривает глаза и уходит хромая... Когда дверь лаборатории закрывается за ним, я склоняюсь к сейфу и беру картонную папку, полную бумаг, которая лежит в нем. Мысль, что я держу в своих сильных руках такое значительное изобретение, заставляет меня задрожать от волнения. Я кладу папку на мрамор стола, раскрываю и получаю нокаут на ногах: в ней только листы чистой бумаги... Я в ярости швыряю бумаги в корзину для мусора. Глава 14 -- Ты весь белый, -- замечает Пино. -- Тебя-то хоть не отравили? -- Да, -- отвечаю. -- Мне отравили душу... Он качает головой. -- Если нет души, это опасно. Слово "отравили" успокаивает мою ярость и заставляет подумать о малышке Мартин. Как же ее заставили проглотить отраву? Я решаю подняться в ее комнату. Мне нужно на какое-то время забыть об открытии, и я больше не могу думать о секрете, которого не оказалось в сейфе. Он служил только для отвода глаз и был всего лишь хранилищем для бумаг. Итак, я поднимаюсь по лестнице и вхожу в комнату девушки. В ней стоит тяжелый запах, и я спешу открыть окно, чтобы немного проветрить. Затем я осматриваюсь по сторонам в поисках какой-нибудь улики, которая могла бы навести меня на верный путь. Ведь яд надо было в чем-то отправить в желудок малышки. Сколько я ни смотрю, не нахожу ни стакана, ни бутылки, ни чашки... Ничего! Обыскиваю комнату, туалет... пусто. Меня выворачивает от запаха, и я высовываю голову из окна... Ночь неподвижна. Слышно соловья, заливающегося в зарослях. Такое спокойствие меня смущает. Как в таком почти небесном покое могла разыграться драма? Вдруг мой взгляд привлекает нечто блестящее, лежащее в траве под окном -- Я внимательно смотрю в ту сторону, но никак не могу разобрать, что это такое. Лучше сходить и посмотреть вблизи. Я спускаюсь, иду под окно Мартин и там убеждаюсь, что блестело не золото, а стекло. Маленький пузырек, на который упал лунный свет. Я его поднимаю и подношу горлышко к носу... От запаха у меня одновременно сжимаются ноздри и сдвигаются брови... Я внимательно осматриваю находку, и в моем котелке происходит процесс кристаллизации. Да, все разрозненные элементы, все неверные шаги и нелепые мысли начинают водить хоровод у меня в черепушке и занимают те места, на которых должны стоять уже давно... Я галопом скачу в лабораторию, вытаскиваю из корзины папку с чистыми листами бумаги и мчусь к своей машине. В этот момент появляется Пинюш, неся великолепный сандвич, который откопал неизвестно где. -- Ты куда? -- В больницу... Что делают господа ученые? -- Спят. -- Отлично... Это наилучшее времяпровождение. Жди меня здесь и никого не выпускай. Новая гонка на полной скорости до больницы ЭврЕ, где мою манеру резко тормозить уже начинают узнавать. Выходит разъяренная медсестра. -- Эй вы, -- орет она, -- вы что, не соображаете, что больные спят?! -- Не кричите так, мадам! -- умоляю я. -- У меня лопнет барабанная перепонка, а вы пукнете от натуги! Шутка до нее не доходит. -- Наглец! Я вбегаю внутрь. -- Вы куда? -- вопит она. -- Собирать клубнику, я как раз притащил с собой лестницу. Вы знаете, как у меня великолепно развито чувство ориентировки. Палату Мартин я нахожу очень легко. Мне навстречу встает медсестра с невзрачным лицом, но с довольно аппетитной фигуркой. -- Месье? -- спрашивает она. -- Как наша больная? -- Но... -- Полиция! -- А! Ну, я думаю, она вне опасности... -- Я тоже так думаю, -- говорю я и подхожу к постели, на которой с закрытыми глазами лежит Мартин. Я срываю с нее одеяло и швыряю его на пол. -- Что вы делаете? -- кричит медсестра. Мартин открывает глаза и, кажется, узнает меня. -- О, это ты, милый... -- едва слышно шепчет она. Я наклоняюсь к ней, поднимаю, как куль с грязным бельем, и бросаю на пол. Начинается невообразимый гвалт. Медсестра зовет на помощь, Мартин издает пронзительные крики.. Короче, большой шухер! Я поднимаю ее подушку, потом матрас и под ним нахожу то, что и рассчитывал найти: футляр для почтового голубя... Я его открываю. В нем очень маленький рулончик серебряной бумаги. Ощупываю его: внутри мягко... Я знаю, что это такое. Лежащая на коврике перед кроватью Мартин выглядит куда менее больной и красивой, чем пять минут назад. Ее глаза добры, как у льва, чей хвост попал в кофейную мельницу. Медсестра, выбежавшая из палаты, возвращается в сопровождении двух крепких санитаров. Поскольку переносчики человеческого мяса собираются наброситься на меня, я показываю им мою пушку. -- Стоять! Я полицейский и арестовываю эту девицу. Ведите себя спокойно, ребята. Мы с ними сразу договариваемся, тем более что поведение Мартин очень красноречиво. Я галантно помогаю ей подняться. Она садится на кровать. -- А теперь, моя красавица, -- говорю я, -- начинай колоться... Я все понял! Я вынимаю из платка пузырек, найденный под ее окном. -- Ты слишком поспешила... Если бы ты бросила его в кусты, а не в траву, я бы ничего не нашел... Она смотрит на меня с интересом, несмотря на явную ярость. -- Это старое, очень сильное рвотное средство, -- продолжаю я. -- Ты проглотила его сама... Смотри, на горлышке еще осталась твоя губная помада. Это и открыло мне глаза... Ты была единственной женщиной в доме, так что я не мог ошибиться! Она неприятно улыбается. -- Хм! Какой умный полицейский. Ну и что это доказывает? Я влепляю ей пощечину. Мне уже давно этого хотелось, а такие желания сдерживать вредно... -- Не упрямься, девочка... -- И ваш гениальный Сан-Антонио продолжает свой рассказ: -- Когда ты увидела, что дом занят полицией, то поняла, что они прочешут его снизу доверху... Тогда ты решила спрятать свой микрофильм, так? Я подбрасываю на ладони рулончик серебряной бумаги. -- Это ведь микропленка... У тебя есть миниатюрный фотоаппарат... Какая-то замаскированная штуковина, которую я обязательно найду, потому что теперь знаю, что искать... Может, он спрятан в брошке, может... Она поднимает руку. -- Это всего-навсего часы, месье легаш... -- Отлично, малышка, это избавит меня от поисков. Итак, ты сфотографировала работы профессора и хотела вывезти пленку. Но, покидая поместье обычным путем, ты привлекла бы внимание господ легавых, так? Тогда ты изобразила отравленную, и легавые сами вывезли тебя... Они даже не подумали обыскать тебя, моя красавица, onrnls что ты выглядела несчастной жертвой -- Она снова улыбается. -- Совершенно верно... -- Видишь ли, -- говорю, -- когда я обнаружил в потолке линзу... Она вздрагивает. -- Ну да, я ее нашел! И с этого момента строил тысячу предположений, но в каждом что-то меня не устраивало. Для того чтобы фотографировать работы старика, говорил я себе, надо постоянно находиться у окошка, а никто в доме, даже ты, не мог забаррикадироваться в сортире на целый день! Я понял все только сегодня вечером. У нее вздрагивают веки. -- Да, моя прекрасная возлюбленная, я понял это сегодня... -- И я перехожу к моей главной находке. -- Тибоден помешан на секретности, о чем сто раз сам говорил мне... Одержимый осторожностью... Он так боялся, что его изобретение сопрут, что не только прятал свои бумаги в потайной сейф, но и делал все записи симпатическими чернилами! Эту работу он делал по вечерам, когда все спали; по крайней мере, Тибоден думал, что все спят. Но ты, жившая в этом доме и следившая за каждым его шагом, занимала позицию у дырки в полу и фотографировала заметки, которые он раскладывал на столе, чтобы переписать их. Ты могла не торопиться, дорогая. Она вздыхает. -- Я не думала, что вы такой сильный, комиссар. -- Ты с самого первого дня знала, кто я, потому что подсматривала в дырку за тем, как Тибоден и я обходили лабораторию, верно? -- Да. -- Трюк с голубями был великолепен... Ты без труда обнаружила подмену. Ночью мы совершили серьезную ошибку, не заметив разницы в цвете лапок. Ты увидела в этом возможность подтолкнуть нас к крайним действиям... Я сажусь на кровать. -- Скажи, ты догадывалась, что мы решим ликвидировать профессора? -- Естественно... -- Действуя так, ты не дала ему закончить его работы... Она едва заметно улыбается. Я встряхиваю ее. -- Он их уже закончил? -- Да, -- отвечает она. -- Неделю назад... -- Однако... Ее странная улыбка становится шире. -- Он вел переговоры о продаже своего изобретения одной иностранной державе... -- Врешь! -- ору я. -- Нет. Вы знаете, что оба его сына погибли во время войны... Но вам неизвестно, что они погибли при американской бомбардировке... Из-за этого профессор питал глубокую ненависть к американцам. С годами это стало у него навязчивой идеей. Он знал, что в силу существующих союзов Франция передаст свое изобретение США. Он этого не хотел и предпочитал отдать его другим... Проблема вдруг меняет аспект. -- Ты хочешь сказать, что работаешь на Запад? Она улыбается. -- Я работаю на организацию, которая продает свои услуги тем, кто больше заплатит. -- А!.. Понятно... Ее откровение о предательстве профессора меня оглушило. -- Ты уверена в том, что сказала о Тибодене? Что он хотел продать свое изобретение русским? -- Да. Я подслушала его телефонный разговор с советским посольством... Он позвонил им в день вашего приезда и попросил отменить какую-то встречу... Какое-то время я сижу, ни о чем не думая... Вы знаете, после периодов нервного напряжения бывают такие моменты пустоты. -- Ладно, одевайся! Поедем в Париж. -- Что вы со мной сделаете? -- Не знаю. Решать будут мои начальники... Эпилог Утром следующего дня я захожу в кабинет Старика. Он довольно улыбается. -- Мой дорогой Сан-Антонио, браво! Успех по всему фронту. -- Спасибо, патрон -- А что будет с девушкой? -- спрашиваю я. -- Я ее допросил. Она работает на одну организацию, штаб- квартира которой находится в Берне... Поскольку я не хочу устраивать вокруг дела Тибодена шумиху, то отпущу ее на все четыре стороны. -- А с профессором? Старик поглаживает свою загоревшую под лучами лампы черепушку. -- Мне только что позвонил из ЭврЕ наш токсиколог. Не осталось никакой надежды.. -- Да, -- соглашаюсь я, -- так будет лучше... Я встаю и долго жму его аристократическую руку, которую он мне протягивает через стол. -- Еще раз браво, Сан-Антонио.. Я выхожу, переполненный гордостью. И угадайте, кого я встречаю на лестнице? Малышку Мартин, которую только что выпустили. Она улыбается мне, я ей -- Куда теперь? -- спрашиваю я. -- Домой, в Швейцарию? -- Я подхожу к ней с игривой улыбкой. -- Может быть, пообедаем вместе? А потом можно сходить в одну уютную квартирку, где есть очень поучительные японские эстампы... Она смеется. -- Вы никогда не изменитесь! -- Очень надеюсь, что нет... Мы выходим из конторы и уже садимся в мою машину, когда я слышу, что меня зовут. Поднимаю голову и вижу Берю, красного и небритого, высунувшегося из окна третьего этажа. -- Ты уходишь? -- спрашивает он. -- Да. А что? Толстяк вытирает лоб черной тряпкой, которая когда-то была платком в клеточку. -- Я насчет нашего клиента, -- говорит он -- Какого клиента? -- Доктора Минивье... У меня отнимаются ноги. Господи, я ж про него забыл! -- Я со вчерашнего дня бью ему морду, -- сообщает Толстяк, -- а он не колется. Мне продолжать массаж? [1] Герой популярных французских мультфильмов, участник самых невороятных приключений. Примечания переводчика.