о Мориса, при этом не выдав своего присутствия, остаться незамеченным - никто не слышал ни шума борьбы, ни криков о помощи... - Где произошло убийство? - спросил бригадир, ступая так, что пол в коридоре хрустел. Началось столпотворение. Размахивая руками и кудахча, словно испуганная курица, к полицейскому подбежала мадам Гурон: - Здесь, господин полицейский!.. В этой комнате! Ах! Какое несчастье! Такой хороший жилец! Так аккуратно платил за квартиру, су в су... И никаких хлопот! Никогда не сорил на лестнице... Поздно не возвращался! Рано не поднимался! Мечта!.. Бригадир оборвал стенания консьержки: - Значит, Бузотер верно сказал?.. Ему отрубили голову?.. Он мертв?.. - Да, отрубили голову!.. Да, господин бригадир! Она на стуле, а тело чуть поодаль... Еще совсем недавно глаза двигались... При последнем замечании консьержки, замечании жутком, охваченные ужасом соседи снова хором взвыли... Все разом заговорили, дополняя друг друга, поскольку каждый заметил нечто такое, что проглядели прочие свидетели. Бригадир осведомился: - Можно взглянуть? - Сюда, сударь, вот, через щель! Это здесь!.. Бригадир нагнулся. В гробовой тишине он приставил глаз к трещине. Соседи и соседки были готовы услышать крик ужаса, но полицейский, напротив, оставался невозмутимым. - Кошмар, правда? - спросила мадам Гурон. Бригадир выпрямился: - Что-то я не увидел ничего кошмарного... Все оцепенели. - Да посмотрите сами! - отозвался бригадир. - Там темно, хоть глаз выколи! Мадам Гурон уже прильнула к панели; она и дала исчерпывающее разъяснение: - Лампу задуло! Сквозняк! К тому же окно нараспашку... - Или, - шепнул Бузотер, которого распирало от гордости за то, что привел полицию, и которому не терпелось вставить свое словцо, - или ее уходя потушил убийца! Убийца! Все машинально попятились. Испуганно переглянулись... Ведь действительно, убийца должен был находиться здесь. Он не мог скрыться; воображение уже рисовало, как он, обратившись в слух, застыл, затаился в комнате, отчаянно сжимая в руке револьвер или нож, готовый прикончить первого, кто туда войдет... Опять поднялся вой. - Господа! Какой ужас! Не может быть! Господи Иисусе! Самым храбрым из всех оказался господин Масп, который предложил: - Может, высадить дверь? Но когда бригадир повернулся к нему, чтобы ответить, тот, отодвигаясь к стенке, объявил: - А вот и господин комиссар. Действительно, комиссар, за которым посылали ажана, явился в спешном порядке. Это был молодой человек, интеллигентный, деятельный, решительный, энергичный, которого очень любили жители квартала. - Итак, бригадир, это правда? - Правда, господин комиссар. Совершено преступление... - Где пострадавший? Бригадир указал на закрытую дверь: - Вас дожидаемся, господин комиссар, чтобы начать ее ломать. - Хорошо! Действуйте! С помощью соседей бригадир поддел дверь плечом и сорвал ее с петель. Соседка принесла лампу, высоко подняла ее над головой; снятая панель рухнула на пол, открыв комнату на всеобщее обозрение. Но в тот же миг все оцепенели, словно прилипли к полу, не в силах сделать ни шага... На их лицах было написано изумление. Конечно, все готовились увидеть нечто чудовищное, но такого никто не мог и вообразить! Увиденное превзошло все мыслимые ожидания. Можно было подумать, что рассудок всех присутствующих одновременно посетило необычное видение, отвратительный кошмар! Вытаращив глаза, комиссар, полицейские, соседи как завороженные смотрели в комнату, не в силах ни пошевелиться, ни двинуться с места, ни произнести ни слова. Поистине, тут было от чего оторопеть. В комнате, где только что каждый мог лицезреть обезглавленное тело и лежащую на стуле голову, никакого трупа не было и в помине! Туловище покойника исчезло! Исчезла и его голова! Однако в подлинности преступления сомневаться не приходилось. Отсутствие тела несчастного не опровергало версию убийства... Паркет был запятнан кровью. Покраснел от крови стул, на котором несколько минут назад гримасничала голова. На полу валялся сапожный нож, лежали ящики от комода, постель была перевернута, окно разбито... Ясно, что комната подверглась ограблению. Комиссар первый совладал с волнением. - Отлично, - произнес он, медленно обводя взглядом помещение. Затем повернулся к бледным трясущимся соседям, у которых глаза блуждали по сторонам: - Дамы и вы, господа, попрошу вас разойтись по комнатам. Вашего участия не требуется! Мадам Гурон, консьержка, останьтесь!.. Останьтесь, но сюда не заходите!.. Бригадир, я приказываю никого не впускать! Для выполнения протокольных формальностей здесь достаточно будет меня одного... За спиной комиссара, который прошел вглубь комнаты несчастного Мориса, потянулись к выходу соседи, недовольно бурча. Конечно, из коридора никто не ушел, но откровенно пренебречь приказаниями должностного лица ни один не посмел... Тем временем комиссар приступил к обыску. Обернувшись, он заметил, что бригадир загораживает дорогу высокому молодому человеку: - Это вы, Поль? Берите карандаш, пишите! Высокий молодой человек был секретарем комиссара. - Так, поглядим! - продолжал комиссар. - Сколько пятен на полу: раз, два, три, четыре, пять, шесть... Запишите: шесть лужиц крови... Стул пропитан кровью... Кстати, отметьте, на спинке глубокая зарубка. Очевидно, когда убийца нанес первый удар, жертва откинула голову... Отлично! Нож возьмите с собой. Орудие преступления. Ну, что еще? Пометьте: мотив - ограбление. Завтра увидим, но судя по перевернутой мебели... Хлопнув себя по лбу, комиссар неожиданно добавил: - Но вот что необъяснимо... Он позвал: - Мадам Гурон! Консьержка! - Слушаю, господин комиссар. - Сколько времени прошло между тем, как вы в последний раз видели труп, и приходом бригадира, который обнаружил, что лампа потухла? - Минут девять - восемь, господин комиссар. Комиссар сделал недоумевающий жест. - Тогда, - чуть слышно проговорил он, - дело приобретает еще большую таинственность... Ведь именно за эти девять - восемь минут убийца спрятал тело жертвы... - Господин комиссар, вы считаете, что убийца до последнего момента находился здесь? - Боже мой... - Какая пакость! Господи, прямо в голове не укладывается! - Надо полагать, сударыня, убийца прятался в комнате, - подтвердил комиссар. - Не могла же несчастная жертва уйти на своих двоих!.. Чертовщина какая-то!.. Комиссар, который держался увереннее других, хотя бы в силу возложенной на него миссии, чем дальше, тем больше поражался исчезновению трупа, что казалось ему даже необъяснимее убийства, самого по себе загадочного и необычного, поскольку последнее прошло незамеченным. Внезапно его осенило. Пройдя через комнату и взглянув на окно, он воскликнул: - Вот в чем дело! Как же я не подумал раньше!.. Окно не закрыто. И стекло разбито... Так, Поль, запишите: из первого осмотра следует, что убийца разбил стекло, просунул в образовавшееся отверстие руку, открыл щеколду и таким образом проник в комнату. Он совершил преступление, затем, очевидно, вылез в окно, спустился по водосточной трубе прямо на набережную и... Тут комиссар оборвал себя: - Черт! Дальше могут быть два варианта: либо убийца увез тело в ялике, либо бросил его в воду... - Господин комиссар, но в последнем случае мы его найдем... - Разумеется. С завтрашнего дня и начнем поиски. - Здесь сильное течение, господин комиссар... - О, это не имеет значения! Допустим даже, что тело далеко отнесло и сразу мы его не обнаружим, но уж за три - четыре дня его выловят, ну пусть за неделю... или около того... Застыв посередине комнаты, комиссар умолк. Внезапно он двинулся к коридору и куда-то в сторону спросил: - Никто из вас не был на берегу четверть часа тому назад? Вперед выступил Бузотер: - Я! Когда ходил за господами ажанами. Я пошел напрямую, вдоль берега: думал найти полицейского на спуске с моста или возле "Чудесного улова"... - Вы ничего не слышали? Бузотер хлопнул себя по лбу: - А как же! Точно, помню, как что-то плюхнулось в воду. Я даже сказал себе: "Опять кто-то шлепнулся". Но решил не останавливаться, господин комиссар, я... Бузотер прикусил язык, подавившись смешком. Еще немного, и он бы проговорился о своем единственном промысле! Тем временем комиссар потирал руки: - Чудненько!.. Чудненько!.. Моя гипотеза подтверждается! Затем он опустился на колени и кропотливо исследовал пол в тайной надежде обнаружить интересные следы. Он поднялся обескураженный. - Ничего! Ничего достойного внимания. Ах, вот оно что! Бедный малый!.. На краю стоящего рядом со стулом стола он заметил в сгустке засохшей крови клочок волос. Внимательно осмотрев то, что осталось от несчастного Мориса, он выдрал волосы из крови, вновь кликнул консьержку: - Мадам Гурон! - Я здесь, господин комиссар. - Скажите, это волосы вашего жильца?.. Это его цвет волос?.. Сжав руки, консьержка запричитала: - Да, господин комиссар! Клянусь, это его волосы! Я их тут же признала. Какой ужас! Какая пакость! Уверена, на него подло напали сзади - он вполне был способен постоять за себя... - Но, сударыня... - А какой был красавец, господин комиссар, прекрасный молодой человек... Неожиданно консьержка поинтересовалась: - Господин комиссар, почему вы меня спрашиваете про волосы?.. Неужели вы думаете, что они принадлежат убийце? - Нет, сударыня. Тут все очевидно, волосы убийцы не могли остаться на столе, сюда, по-видимому, упала голова жертвы... Но я обязан тщательно проверить, действительно ли речь идет о вашем жильце Морисе... - Тут нечего сомневаться, господин комиссар! Мы видели голову через щель, все его узнали... Консьержка не завершила фразы... Коридор огласили крики, стенания. Комиссар вздрогнул. - Господи! Ну что еще там? - Наверное, бедняжка очнулась... - Ах! Любовница!.. Некая Фирмена, это о ней говорил Бузотер? - Да, господин комиссар! Пришедшая в чувство после второго обморока, несчастная Фирмена каталась по постели... Вокруг нее хлопотали доброхоты-соседи. Вскоре она немного утихла, но выглядела такой жалкой, что на нее буквально было больно смотреть... Приблизившись к изголовью несчастной, комиссар быстро сообразил, что допрашивать ее сейчас, в подобном состоянии, бессмысленно, более того, бесчеловечно. - Кто-нибудь знает, где она живет? - осведомился он. - Да, сударь, на улице Брошан. Это произнес Бузотер. - Я мог бы ее проводить, надо только взять машину. Комиссар порылся в кармане и протянул бродяге пять франков. - Давай, - сказал он, - вези ее домой и возвращайся!.. Затем он повернулся к бригадиру, который, исполняя его приказ, загораживал собой вход в трагическую комнату. - Бригадир, я пришлю вам смену, двух людей из комиссариата... Вы уяснили, что никого нельзя пускать? Естественно, кроме инспекторов сыскной полиции, которых я незамедлительно извещу о случившемся... Комиссар пошел вниз по лестнице, следом за ним стал спускаться Бузотер; вместе с добросердечной соседкой они поддерживали под руки несчастную Фирмену, едва живую, так до конца и не пришедшую в сознание, готовую в любой момент рухнуть без чувств, казалось, даже не понимающую, на каком она свете. Глава 6 ДИРЕКТРИСА "ЛИТЕРАРИИ" На следующий день после трагических событий, в результате которых несчастный рабочий Морис нашел сколь чудовищную, столь и неожиданную смерть, к себе на пятый этаж дома по улице Тардье поднимался разъяренный мужчина, который был никем иным, как Жювом. Жюв был измотанным, уставшим, кроме того, находился в прескверном настроении. Минуло уже три месяца с тех пор, как полицейский расстался с Фандором на перроне Глотцбургского вокзала. Эти три месяца Жюв занимался крайне запутанными делами некой княгини, приятной и красивой молодой особы, имевшей, на взгляд Жюва, единственный недостаток: безумно и явно без взаимности любившей собственного мужа. Жюв из кожи лез вон, чтобы улучшить положение молодой женщины, и когда дела пошли на лад - разумеется, к тому времени о ее супруге, князе Владимире, в Гессе-Веймаре и думать забыли, - Жюв с удивлением узнал, что княгиня нежданно-негаданно исчезла, бежала, бежала, несомненно, к своему преступному супругу. Жюва в Глотцбурге больше ничего не держало, и полицейский поспешил в Париж. К тому же в столицу его тянуло сильное беспокойство. Почти два месяца Жюв не имел от Фандора никаких известий. Что случилось с журналистом? Об этом Жюв не имел ни малейшего понятия. Самое оптимистичное, что ему могло прийти на ум, - это объяснить молчание Фандора крайней занятостью слежкой за Фантомасом или поисками Элен. Прибыв в Париж, Жюв побежал к Фандору и был буквально убит словами консьержки, утверждавшей, что Фандор почти четыре месяца не появлялся дома! - Боже помилуй! - вздохнул Жюв. - Раз Фандор не вернулся, на это должны быть серьезные, очень серьезные причины. И чтобы поразмыслить над этими "серьезными, очень серьезными причинами", о которых, увы, он имел весьма смутное представление, Жюв, с опущенной головой, снедаемый волнением и все большей тревогой, повернул к себе. - Ну, в крайнем случае, допускаю, - возмущался он, - что Фандор, чтобы сбить с толку Фантомаса, переехал, но что ему помешало мне написать, чиркнуть записку? Черт возьми! Что с ним могло произойти? Что это значит? Жюв скрежетал зубами, угрожающе сжимал кулаки - чем дольше он размышлял, тем сильнее ему казалось, что новое исчезновение Фандора не обошлось без вмешательства повелителя ужасов. В тот же день в небольшом, но шикарном особняке, расположенном на улице Пресбург, в роскошном кабинете состоялся следующий диалог: - Господин Шаван! - Слушаю вас, мадам директриса. - Вы получили корректуру из издательства? - Да, мадам. - Не могли бы вы дать мне взглянуть на нее? Эту работу я считаю нужным сделать самой. Господин Шаван поднялся, нашел на книжной полке большой конверт с нужной корректурой и протянул его директрисе. - Прошу, мадам, тут почти все. - Благодарю! Мадам Алисе, директриса "Литерарии", подкрутила фитиль лампы, отбрасывающей на стол мягкий свет, и углубилась в чтение. Странная это была женщина, мадам Алисе, симпатичная и в то же время отталкивающая! Те, кто знал ее в молодости, утверждали, что четверть века тому назад она слыла красавицей, и действительно, вглядевшись в обрюзгшее лицо, расплывшиеся черты, отвисшие щеки, можно было отыскать и восполнить воображением следы довольно чистых линий, профиля, который никогда не был греческим, но, однако, не был лишен определенной классической красоты. Мадам Алисе когда-то была тоненькой, стройной блондинкой. Ее находили очаровательной, грациозной, никто не оспаривал и присутствия ума... Дочь университетского преподавателя, она не то в двадцать два, не то в двадцать три года выскочила замуж - отнесясь к этому шагу не с должной серьезностью - за крупного фекамского коммерсанта. Замужем она пробыла пятнадцать лет и вспоминала этот период жизни как "пятнадцать лет каторги". Несмотря на все усилия, мадам Алисе так и не смогла приноровиться к своеобразному складу ума мужа, оптового торговца соленой рыбой, специализирующегося на производстве и продаже консервированной селедки - главного промысла в славном городе Фекаме. Мадам Алисе, которая происходила из окололитературной среды, хотя и отличающейся некоторым педантизмом и узостью мышления, смертельно скучала в маленьком провинциальном городке, ветреном и дождливом, где не нашлось родственной души, способной прочитать Мольера, по достоинству оценить Буало, порассуждать о Расине. Мало-помалу мадам Алисе замыкалась в себе; чтобы не порывать связь с внешним миром, она выписала из Парижа множество чтения. Она глотала журналы, упивалась столичными новостями; так, постепенно, между ней, считавшейся в городе синим чулком, и фекамским обществом, которое, по ее мнению, состояло сплошь из мужланов, назревал окончательный и бесповоротный разрыв. С ужасом, к которому примешивалась радость, мадам Алисе, нисколько не любившая супруга, однажды утром увидела, как он отошел в мир иной, молниеносно скончавшись от удара при выходе из "Кафе Негоциантов", откуда он собирался двинуться на Большой Мол, чтобы, по обыкновению всех фекамцев, раскинуть карты у патрона "Розового леса". Мадам Алисе в ту пору уже стукнуло тридцать восемь. Она была неряшливой, болтливой, хорошо образованной. Муж ей оставил огромное состояние. Итак, поразмыслив несколько дней, она приняла решение: во-первых, больше не выходить замуж, во-вторых, обосноваться в Париже и, наконец, покорить Париж! В период своей провинциальной жизни долгими одинокими днями мадам Алисе немного читала Бальзака. Герои великого писателя, нарисованные как живые и поэтому еще более опасные, волновали ее беспокойный ум. Париж, о котором она думала с нежностью, но который после пятнадцатилетней отлучки сделался ей чужим, произвел впечатление враждебной громадины, города-искусителя. "Наверняка должно быть средство, - размышляла она, - его прельстить, снискать его расположение, стать одной из его королев, окруженных лестью и почетом!" Но с чего начать? Мадам Алисе не колебалась. Обладая поразительной деловой хваткой, она смекнула, что лучшая возможность укрепиться в столице - это взять город врасплох, навязать ему свои правила, изначально его считать завоеванной вотчиной! Мадам Алисе желала овладеть Парижем, как овладевают кокеткой - играючи. И она вступила в игру! Благодаря состоянию, накопленному в ходе ловких и удачных операций с копченой селедкой, которыми всю жизнь занимался муж, мадам Алисе могла позволить себе некоторые прихоти. Бесповоротно распрощавшись с Фекамом, она поспешила устроиться в Париже, сняв на улице Пресбург элегантный особнячок... Не прошло и трех месяцев, как крупные газеты сообщили о новом художественно-поэтическом ежемесячнике, возглавленном мадам Алисе! Поначалу в заинтересованных кругах бытовало мнение, что "Литерария" - так, отдав дань моде, мадам Алисе окрестила свое детище - станет очередным безликим, ничем не примечательным изданием. Но ничего подобного. Может быть, у мадам Алисе уже давно втайне созрел этот план? Может, ей улыбнулась удача, если не всегда, то часто благосклонная к натурам дерзким? В любом случае, "Литерария" менее чем за три года стала перворазрядным журналом, с которым сотрудничали самые видные поэты, самые известные литераторы, увенчанные лаврами академики! Мадам Алисе оставила себе художественное руководство. Она была великолепной работницей, незаурядное чутье подсказывало ей, кого печатать, кого привлечь к сотрудничеству, а умение распознавать больные места - у одних тщеславие, у других честолюбие, - позволяло ей платить и первым, и вторым их настоящую цену! Все в один голос божились, что мадам Алисе, профессорская дочка и вдова торговца селедкой, вместе с журналом вылетит в трубу. Люди здравомыслящие считали этот крах неизбежным, закономерным. Но действительность оказалась иной, мадам Алисе, напротив, быстро пошла в гору. Поначалу малоформатная, "Литерария" выросла в размере; редакция, первоначально умещавшаяся в гостиной мадам Алисе, приобрела читальный зал, библиотеку, зал заседаний, одним словом, завладела всем особняком. Это был успех, грандиозный успех. Не осталось аристократа, который бы не читал "Литерарии", литератора, который бы не почел за честь раскланяться с мадам Алисе на бульваре! Она же, даже в самые звездные часы, оставалась верной себе. Безусловно, слава несколько вскружила ей голову, в манерах прибавилось педантизма, она стала еще больше походить на неуемно болтливый синий чулок, однако, при всем этом ничуть не продвинулась на стезе критики, в которой мнила себя корифеем. Ее рассуждения о поэзии, которая печаталась в "Литерарии", не становились ни лучше, ни тоньше. По иронии судьбы глава поэтического журнала, мадам Алисе была, в сущности, глуха к красоте рифм! Она не понимала, что проза признает только прозаиков, а среди оных самых истовых реалистов! Теоретически презирая дельцов, мадам Алисе обладала деловым чутьем, которое ей подсказывало, что возвести в моду эксцентричное и необычное много проще, чем будничное и привычное! - Мадам директриса! - Да, господин Шаван. - Скажите, пожалуйста, вы прочитали корректуру поэта-романтика? - Какого именно? Они сплошь и рядом романтики. - Я имею в виду Оливье... - Ах, Оливье! Как раз изучаю его творчество. Секретарь "Литерарии" осведомился: - Ну как на этот раз, хорошо? - Ничего... Банальности попадаются... Одним словом, поэт! Мадам Алисе, с красным карандашом в руках, продолжала правку. У нее вырвалось замечание, в котором проявилась ее любовь к поэзии: - И потом, он пишет исключительно в восьмистопном размере, даже не полустроками! Эти господа влетают в круглую сумму! Взяли бы мы лучше несколько хороших прозаиков, из тех, кто пишет подряд, а не начинает каждое слово с новой строки, уж точно обошлось бы дешевле!.. Господин Шаван покорно кивнул; он не разделял воззрений директрисы, но слишком дорожил своим местом, чтобы осмелиться ей противоречить! В дверь директорского кабинета постучали, и мадам Алисе приказала: - Войдите! Приоткрыв тяжелую створку обитой двери, чинный привратник объявил: - Мадам виконтесса де Плерматэн просит мадам директрису ее принять. При этом имени мадам Алисе обернулась: - Вы ее впустили, Жан? - Да, мадам директриса. Она в голубом салоне. - Хорошо. Сейчас иду! Мадам Алисе встала, но внезапно передумала: - Впрочем... Господин Шаван, будьте любезны, дочитайте корректуру в своем кабинете. Я хочу здесь побеседовать с виконтессой... В голубой гостиной нам легко могут помешать... Секретарь с поклоном удалился из комнаты, в которую через несколько секунд привратник ввел виконтессу де Плерматэн. Это была очень красивая женщина, само изящество: высокая, статная, элегантная, в каждом ее движении сквозило очарование, невыразимая грация. Ей было лет тридцать пять - тридцать шесть; в темном костюме, несомненно, сшитом виртуозом своего дела, она казалась более чем миловидной - настоящей красавицей, неприступной, надменной, немного холодной, равнодушной к комплиментам, ни один из которых даже в общих чертах не мог передать исходившего от нее искушения. Бесспорно, виконтесса де Плерматэн, супруга виконта де Плерматэна, любовника Фирмены, составляла с мужем прелестную пару... - Какими судьбами! - громко затараторила мадам Алисе, лишь мельком знакомая с виконтессой. - Как я счастлива, что вы так неожиданно, внезапно посетили меня!.. Ах, какая вы красавица, просто загляденье! Скиньте же шубку, у меня в кабинете адская жара... Я люблю тепло, жгу уголь в камине целыми мешками... Знаете, я хочу еще расширить камин... Да, да... Вот именно. Ну, садитесь в кресло! У вас все в порядке? А у виконта? Не желаете ли подушечку?.. Виконтесса де Плерматэн улыбалась. Она успела немного узнать Мадам Алисе, с которой случайно встретилась на благотворительном празднике, и понимала, что не стоит даже пытаться отвечать болтливой директрисе "Литерарии", не дающей своим собеседникам и рта открыть. Когда мадам Алисе на секунду умолкла, виконтесса де Плерматэн осведомилась: - Благодарю за прием, дорогая, но прежде всего один вопрос: вы убеждены, что я вам не мешаю, не отрываю от работы, никоим образом не обременяю? Мадам Алисе патетически воздела руки к небу и тут же стала до смешного похожа на китайскую макаку! - Боже, помилуй!.. Вы! Мешать! Вы! Обременять! Но, милочка, ради вас я с радостью отложу любую работу... Это же настоящая удача - между строфами видеть вашу улыбку, греться в сиянии ваших белокурых волос... Виконтесса де Плерматэн, с пренебрежением относившаяся к комплиментам синего чулка, отбивала такт носком маленькой туфельки. - Я себе никогда бы не простила, - сказала она, - если бы отняла у французской поэзии одну-единственную строфу, одно-единственное стихотворение. Вижу, у вас на столе корректура? Вы правите? Выносите свои суждения?.. - Да уж, правлю! - небрежно бросила мадам Алисе. - Правлю последнее произведение величайшего поэта современности, моя дорогая. Молодого... Но великолепно владеющего пером... - Которого зовут? - Оливье... - Ах, конечно! - произнесла виконтесса де Плерматэн. - Вспоминаю... В последних номерах "Литерарии" случайно не было его подборки?.. - А как же! - Изумительные стихи... Так мне показалось. Классические, чистые, незатейливые, понятные... Такая редкость в современной поэзии... Мадам Алисе воздела руки к небу, на сей раз обреченно: - Вы правы! Поэзия Оливье - у меня здесь восемь или десять стихотворений - незатейливая, классическая, чистая и понятная. Вы совершенно верно подметили, виконтесса. Из вас получится прекрасный критик... Вас это не прельщает? Виконтесса улыбнулась: - Боже, упаси! - Досадно! Было бы великолепно: "Заметки об искусстве виконтессы де Плерматэн"! Я так и вижу заголовок. Ладно, не будем об этом... Так о чем я говорила? Этот Оливье восхитительно пишет! Вот, например, что вы скажете о стихотворении, поистине, таком незатейливом, что кажется, будто его мог бы сложить любой... Влюбленный обращается к предмету своей любви, он восклицает: Я веру в Бога потерял! И веру потерял в тебя!.. Ах, виконтесса! Сколько отчаяния! Какие бездны! В этом крике, рыдании, в этом скорбном вопле! Здесь бесконечная вера, растворившаяся в бесконечной любви, любовь, вобравшая в себя религиозный мистицизм и атеизм... Но к счастью для мадам де Плерматэн, вполуха слушавшей литературные реминисценции подруги, мадам Алисе оборвала себя: - Впрочем, - заключила она, громко прыснув, - это полный идиотизм! Виконтесса де Плерматэн, не сдержавшись, хихикнула. - Отчего же? Что тут идиотского? - Этот поэт ведет себя как бестолочь, все валит в одну кучу! Разуверился в возлюбленной, так уж замахнулся на Господа Бога! Это архиглупо. Ему не хватает выдержки, этому мальчишке! Неожиданно мадам Алисе искренне, как на духу призналась: - Все поэты чокнутые, не могу я в этих людях разобраться. Заоблачные мечтатели, поклонники химер, ловцы иллюзий... Вот, к примеру, Оливье, о котором мы говорили, так он первый из первых. Вот в ком начисто отсутствует практическая жилка... - Но почему, дорогая? - Почему? Понятия не имею!.. С ним получилось забавно. Представляете, три месяца тому назад, а, может, и два, короче, получаю я по почте - впрочем, приди ко мне рукопись другим путем, она бы живо оказалась в мусорной корзине - довольно любопытные стишки с предложением опубликовать их - за деньги. Рукопись подписана: Оливье. Стихи были довольно оригинальными, о поэте Оливье, который просил ответить ему до востребования, я слышала впервые... Честно говоря, из любопытства - мне показалось это забавным, да и письмо было очень складное - я поставила подборку в номер, заплатила, разумеется, по су за стихотворение, кажется, их было двадцать семь - в последнем начисто отсутствовала рифма и был неправильный перенос. А через две недели я получила новое письмо и новые стихи, опять по почте, опять не видя автора. Как вы думаете, моя раскрасавица, что я сделала? Виконтесса де Плерматэн расплылась в улыбке: - Очевидно... Но мадам Алисе уже продолжала: - Ничего подобного! Совсем даже наоборот! Я его печатаю, дорогая, потому что после первой публикации пришло полтора десятка писем от подписчиков; они, негодники, поздравляли меня со стихами этого Оливье! Они нашли их величественными, изумительными, необыкновенными, ни с чем не сравнимыми! И т.д. и т.п. Вы, конечно, понимаете, такой стреляный воробей, как я, мигом почуял, откуда ветер дует! Оливье нравится читателям? Прекрасно, сказала я себе, если этот парень даст о себе знать, я запру его в комнате, вытяну из него, кто он, устрою вокруг него шумиху... Будет хорошая реклама... Неплохо задумано, правда? - Да... Так что же дальше? - А дальше ничего. Вот как! Эта скотина Оливье до сих пор так и не показался на глаза. Я не знаю, кто он такой! Понятия не имею. Аккуратно, раз в неделю - "Литерария" теперь еженедельник - этот тип присылает мне рукопись. Стихи, одни стихи! По мнению подписчиков, прекрасные. Я их публикую, оплачиваю, но самого поэта ни разу не встречала! Он прячется, мы контактируем только по почте... И самое обидное, посредством почтовых переводов - в конце концов, хоть немного, но платить приходится, посылать столько су, сколько он присылает стихотворений. Виконтесса снова улыбнулась: - Недорого он вам обходится! - Оно, конечно, но что толку, эти стихи не нужны ни ему, ни мне: он получает за них гроши, а я не могу использовать их для рекламы. Не могу же я рекламировать человека, которого не знаю!.. - А если он талант? - И что с того, моя дорогая? Талант! Подумаешь, талант! Талантов полно, а вот почитателей пойди поищи! И потом, талант можно найти у кого угодно! Это поэт, вы уверены? Он пошлый, занудный... как и все поэты! На сей раз виконтесса де Плерматэн не сдержалась. Услышав категорическое заявление милейшей мадам Алисе, она от души рассмеялась. И правда, кто мог ожидать подобных настроений у директрисы "Литерарии", она должна была очень доверять виконтессе, чтобы обнажить перед ней свои истинные мысли. Виконтесса де Плерматэн продолжала смеяться, когда мадам Алисе поднялась из-за стола и прикрыла в камине заслонку; тем временем как огонь разгорался с новой силой, она полюбопытствовала: - Но, моя красавица, мы здесь занимаемся материями, вам абсолютно чуждыми. Вы ведь не писательница... - Я люблю все красивое... - Конечно, конечно! Ничуть не спорю! Но наша работа лежит в сфере, несколько отдаленной от жизни, и мой Оливье, при всей своей неординарности, должен вас оставить совершенно безразличной... Думаю, вас привело сюда какое-то дело? Чем я могу быть вам полезной? Виконтесса де Плерматэн утвердительно кивнула: - Да, дорогая, именно так, я пришла просить вас об услуге. - Ради вас я горы сверну, дорогая моя подруга! - Вы очень любезны. - Что вы! Что вы! - Не скромничайте! Так вот, я хотела бы вас просить... - О чем же? - Помочь мне найти режиссера. - Режиссера? Господи Иисусе, зачем? Надеюсь, вы не купили театр? - Нет! Нет! Боже упаси! Как вам такое пришло в голову! На самом деле, все гораздо проще... - Так объясните. Виконтессе де Плерматэн, безусловно, только этого и хотелось, она давно бы рассказала о своем замысле, не перебивай ее постоянно мадам Алисе, но виконтесса скрыла свои мысли: - Дело в том, дорогая, что я в скором времени собираюсь устроить праздник для друзей и близких. Мы будем рады, если вы к нам присоединитесь... - Обязательно! - А на этой вечеринке - о, все будет очень скромно и просто - я была бы не прочь увидеть комедию или оперетку, послушать поэтические отрывки или какие-нибудь монологи... Понимаете мой замысел? - Прекрасно! - Тогда, дорогая, вы также должны понимать, почему я нашла вполне естественным обратиться за советом к любезному руководству "Литерарии". У вас нет какого-нибудь режиссера, профессионала, который способен... - Способен поставить, организовать и возглавить ваш праздник? Прекрасно! Это же азы ремесла! Сейчас я вам что-нибудь придумаю... Несколько секунд пораздумав, мадам Алисе менторским тоном изрекла: - Вам нужен человек приличный, серьезный, знающий, не слишком старый, не слишком молодой, талантливый, с администраторской жилкой, с кое-каким опытом... Так!.. Так!.. Голубым карандашом мадам Алисе написала адрес. - У меня есть знакомый, - продолжала она, - великолепный актер, очень достойный мальчик, добросовестный. Он мог бы взять на себя не только режиссуру и организационные дела, но и исполнить главную роль в постановке. За этого мальчика я ручаюсь, он прошел хорошую школу, играл в крупных театрах... в частности, в цирке Барзюма... Словом, у него имеется опыт... Ну как, вам это подходит?.. - Конечно, дорогая, после вашей рекомендации. - О, я смело могу его рекомендовать, это человек серьезный, в полном смысле слова. - А как его фамилия? Может, я его знаю? - Скорее всего нет. С некоторых пор... Уже несколько лет, пожалуй, он занимается в некотором роде узкопрофессиональной деятельностью... Он хорошо справляется с эпизодическими ролями, поэтому много снимается в кино, часто записывает песни на фонографе... Но публике он не слишком известен... - Но все-таки? - Мике. Как только мадам Алисе произнесла это имя, имя актера, которого три месяца тому назад, в ходе погони за пропавшим поездом, спасли Жюв с Фандором, виконтесса де Плерматэн неожиданно резко вздрогнула, лицо ее залила странная бледность. Почему имя актера произвело подобное впечатление на знатную и богатую молодую женщину? О виконтессе де Плерматэн не сплетничали по салонам. Не было ни единого повода усомниться в безупречности ее поведения. - Актер Мике, - повторила она, - вы советуете обратиться к актеру Мике? От зоркого глаза мадам Алисе, испытующего взгляда профессионала, не ускользнуло удивление виконтессы. Она поинтересовалась: - Да, очень советую... Вы с ним знакомы? - Нисколько. - А я было подумала... - Отчего вдруг? - Мне показалось, его имя вам о чем-то напомнило... - Разве? Вы ошибаетесь, дорогая! Я никогда не слышала о таком актере, господине Моке... - Мике, дорогая, Мике!.. Ми... - Ах, да! Видите, как я исковеркала его фамилию? А где он живет? - Здесь неподалеку, на улице Абес. Виконтесса де Плерматэн поднялась. К ней уже вернулось самообладание, и мадам Алисе спрашивала себя, не ошиблась ли она несколько минут тому назад, вообразив, что имя Мике взволновало подругу... - Вы сейчас к нему? - осведомилась она. - Мне бы вообще-то хотелось. А его можно в это время застать? - Не знаю. - Тогда я ему напишу... - Так даже лучше. - Во всяком случае, - закончила виконтесса де Плерматэн, - извините за беспокойство и тысяча благодарностей за помощь! Но мадам Алисе не дала подруге договорить: - Ну что вы! Я просто счастлива оказать вам услугу и с превеликим удовольствием рекомендую вам Мике, подтверждаю, он очень серьезный мальчик, который нуждается в заработке... Кроме того, совсем не неумеха... И, отдавшись профессиональной привычке, мадам Алисе предложила: - Знаете, у меня возникла идея, а что, если на вашем празднике поставить пьеску моего поэта?.. И вам хорошо, и "Литерарии". Мы бы сделали ему имя... Ну, что скажите? Но виконтесса, нисколько не разделяя энтузиазма подруги, не сказала ни да, ни нет! Глава 7 ПРОДЕЛКИ ОБЕЗГЛАВЛЕННОГО - Нет, сударь, это не пойдет!.. - Точно? Вы так считаете? - Уверен! Такие махины нам не подходят. Нам нужно что-нибудь веселое, живое, скорее развлекательное. Попытайтесь предложить ее в "Комеди Франсез" или "Оперу", но здесь ее точно не возьмут. - Спасибо за совет. - До свидания, сударь. На следующий день после посещения виконтессы мадам Алисе в Поэн дю Журе, возле служебного входа в "Народный театр речных трамваев" вели этот диалог старый, небрежно одетый комедиант и светлобородый юноша, на плечи которого, несмотря на теплый апрельский день, было накинуто длинное пальто с пелериной. Юноша в долгополом пальто предлагал старому комедианту свои сочинения, может быть, песенку, а тот отнекивался, приводя вышеназванные доводы. Артист возвратился на репетицию, а сочинитель медленно двинулся в сторону Сены, бурча на ходу: - Какое скотство! Ничего невозможно пристроить, даже третьесортные вещи, даже в затрапезные места! А когда случайно что-то берут, так платят по-нищенски! Кстати, я вроде сегодня не обедал. А время уже пять. Отведать, что ли, бедняцкой снеди!.. Молодой человек приметил на набережной торговца жареным картофелем. Он купил на три су золотистых ломтиков, затем неторопливо побрел вдоль Сены по направлению к мосту Гренель... На пустыре, одной стороной выходившем на авеню Гренель, а другой на набережную Отей, с самого полудня в поте лица трудился Бузотер. Возле него клубился толстый столб дыма, время от время заволакивающий бродягу густой пеленой. Короткие языки пламени пожирали груды хвороста и мусора, который сносили сюда хозяйки со всей округи... Бузотер, на которого в числе прочего была возложена обязанность периодически убирать пустырь, в этот день работал как заведенный: он долгое время пренебрегал еженедельными мероприятиями по очистке территории. На сей раз уничтожению подлежала целая груда мусора, и малый, которому пламя все время казалось недостаточно сильным, а дым жидким, орудовал метлой и вилами, подбрасывая топливо в костер. - Мерзавцы, что они сюда только не носят! Просто кошмар! Особенно Бузотеру пришлось повозиться со штуковиной, по виду напоминающей кусок древесного ствола; он бросил ее в самое пекло, но та даже не обгорела! - Наверняка сырая, как губка, - пробормотал он. - И пар не идет, забавно, однако!.. Может, она слишком здоровая?.. Деревяшка, с которой сражался Бузотер, и впрямь была куском древесного ствола, покрытого шершавой корой. Ствол, почти правильной цилиндрической формы, был около полуметра длиной и около сорока сантиметров в диаметре. Бузотер, уже начавший нервничать, поддал ей вилами, и деревяшка покатилась по пустырю, в этом месте идущему под горку. Итак, воспользовавшись уклоном, чурбан покатился, набирая скорость, по направлению к набережной и, по всей вероятности, не явись на его пути препятствий, свалился бы в реку! Бузотер не слишком сокрушался по этому поводу. - Ну и пусть убирается к черту! - воскликнул он. Но внезапно в этот момент на набережной появился прохожий, который резким движением остановил падающий ствол, и думая, что оказывает бродяге неоценимую услугу, показал ему знаком, что спасение совершилось. Бродяга, чертыхаясь, подошел к прохожему. - Ладно, спасибо за труд, - проворчал он. - Но, откровенно говоря, я бы с радостью от нее отвязался... И Бузотер, не церемонясь, весьма обстоятельно поведал прохожему про строптивый характер деревяшки, не желавшей гореть в огне. - Как вы догадываетесь, мне платят за то, что я иногда убираю пустырь; после моего ухода за забором не должно оставаться ни соринки, ни пылинки! Хозяин заявил, что не желает видеть мусор и всякие так железяки! Железяки я, разумеется, тащу к старьевщику, а прочую, никому не нужную пакость приходится сжигать. Но если эта пакость вместо костра предпочитает бросаться в Сену, я лично не возражаю... Поэтому, - заключил он, - благодарствую, но право, не стоило утруждать себя... Пока Бузотер разглагольствовал, прохожий, окинув бродягу быстрым взглядом, стал молча изучать странный предмет, по образному выражению Бузотера, "не желавший" гореть в огне. Легко покачивая головой, он ощупал чурбан, взвесил его на руке, откровенно удивился его легкости. Бузотер поинтересовался: - Можно подумать, вы нашли себе игрушку... Вроде деревяшка как деревяшка... И потом, что-то я никак не пойму, какая от нее может быть польза?.. - Хм, - неопределенно хмыкнул незнакомец, - пользы от нее и впрямь маловато, но если она вам не нужна, я могу забрать ее себе. Внезапно насторожившись, Бузотер пригляделся к собеседнику. - Думаете, за нее можно что-нибудь получить? - Да нет! - ответил незнакомец. - Просто я интересуюсь редкостями, собираю всякие вещички... Старый бродяга почуял любителя. От мамаши Тринкет, бывшей старьевщицы, он знал, что в Париже есть множество типов с тугими кошельками, интересующихся всяким старьем, которое они называют редкостями, даже произведениями искусства... Кроме того бродяга приобрел богатый личный опыт, общаясь со "старьевщиками" и сотрудничая с Эриком Санде, который изготовлял подделки под старину. Бузотер подумал, что не стоит судить о людях по внешности. Может, его невзрачный на вид собеседник - миллионер?.. Во всяком случае Бузотер представился, в надежде завязать более тесные отношения, но поскольку незнакомец не последовал его примеру, беспардонно справился: - А вы сами кем будете? Тип отвечал уклончиво: - О! Вас вряд ли заинтересует моя персона, я бедный парень Тартампьон, впрочем, неважно... Бузотер истолковал ответ по-своему. - Это что, ваша фамилия? - спросил он. Прохожий неопределенно пожал плечами, а Бузотер сострил: - Честно говоря, поглядев на ваши бороду и волосы, я вас принял за самого Авессалома. Мужчины покатились со смеха. - Ладно, - наконец воскликнул незнакомец, а это был юноша в пальто с пелериной, которого несколько мгновений назад отваживал старый комедиант из "Театра речных трамваев", - решено, зовите меня Авессаломом. Затем он прибавил: - Я возьму чурбан, хорошо? - Как вам будет угодно, но не раньше, чем поставите мне стаканчик! - возразил Бузотер. Через несколько мгновений мужчины уже сидели на террасе "Чудесного улова", которая состояла из единственного цинкового столика, изрядно помятого и ходившего ходуном, и трухлявой деревянной скамьи, сиденьем вылезающей на набережную. Бузотер, довольный, что обменял деревяшку на стаканчик водки, лез из кожи вон, чтобы поближе сойтись с новоприобретенным другом. Таинственным голосом он поведал ему, что благодаря связям и местожительству в доме, где недавно произошло преступление, он без малейшего риска может провести в комнату загадочно убитого рабочего Мориса, о котором писали все газеты. - Знаете, - объявил Бузотер, надуваясь от гордости, - я сам был свидетелем происшествия... Молодой человек, поначалу слушавший рассуждения Бузотера вполуха, становился все внимательнее. Он задавал вопрос за вопросом, особенно интересовался предметами, которые могли находиться в комнате в момент преступления. В какой-то миг он, кажется, даже спросил, не было ли, случайно, среди вещей столь выгодно приобретенной им деревяшки. Не почуяв в вопросе подвоха, Бузотер ответил, что понятия не имеет, но уверенно прибавил, что деревяшка провалялись на пустыре не больше нескольких дней. Субъект, которого бродяга колоритно окрестил Авессаломом, вздрогнул, но тут же взял себя в руки. - Как можно посетить комнату убитого? - Двадцать су мне, двадцать су консьержке, чтобы отвернулась, когда мы будем проходить мимо... - Пошли, - предложил молодой человек. - Нет, сударь, - возразил Бузотер, - у меня есть еще дела, к тому же надо идти туда ночью! После девяти, если вы не возражаете? Незнакомец поспешно расплатился. - Хорошо, по рукам. Тогда до девяти. Вот задаток. Он вручил Бузотеру двадцать су и, легко подхватив бревно размером с целый барабан, повернул к трамвайной остановке на авеню Версаль. Господин Паран, компаньон фирмы "Торф и Паран" читал книгу, сидя в своем магазинчике, который был расположен на улице Ламартин, в глубине двора. Было без четверти семь, день клонился к вечеру, тускло освещенный магазин, к тому же находившийся в узком дворе, на первом этаже дома, погружался во тьму. Однако господин Паран не зажигал лампу. Он ухитрялся читать, держа книгу у самых глаз; по-видимому, в этот поздний час посетителей не ожидалось, и он не считал нужным включать в магазине свет. Внезапно раздался звон разбитого стекла; вопреки ожиданию, господин Паран не казался удивленным. Он знал, что не случилось ничего страшного, просто кто-то вошел в магазин. Этот странный звук производили хитроумно прикрепленные к дверям металлические пластины, клацающие друг о друга, когда те открывались. В магазинчике господина Парана было еще много странного. Сразу при входе, в длинном коридоре, висели большие часы с прозрачным циферблатом и причудливыми стрелками, показывающими на замысловатые символы, которые соответствовали невероятному времени. Напротив часов будто в нервном ознобе сотрясалась фигура негра с блестящими, словно фосфорицирующими в темноте глазами. В глубине комнаты в верхней части витрины выстроились рядком около двух дюжин человеческих голов, которые зловеще скалились на посетителей. Ниже расположилась целая коллекция запечатанных бутылок, которую загораживала шаткая пирамида разноцветных музыкальных волчков. На других полках были сложены блестящие воронки, таинственные трубки, гигантские домино, сверкающие каски, разнообразные поделки из картона. Посреди прилавка возвышалась голова турка, на которую, по чистой случайности, была водружена марлевая пачка, явно предназначавшаяся какой-нибудь балерине. Что это была за странная лавка? Что за диковинными вещицами она торговала? Чтобы это узнать, достаточно было прочитать вывеску при входе. Под названием торговой фирмы значилось: "Фокусы! Реквизит иллюзиониста! Колдовство! Магия! Трюки! Чудеса!" Вот такой торговлей занимался господин Паран. Внешность его была под стать профессии. Это был жгучий брюнет с ассирийской бородкой; его живые и проницательные глаза обладали особым блеском, который еще больше подчеркивали сидевшие на носу толстые стекла, вернее, лупы в оправе. Господин Паран так и представлялся великим магом в высоком остроконечном колпаке и долгополом балахоне алхимика, усыпанном золотыми звездами, колдуном, изощряющимся в своем странном искусстве. В прежние времена за подобный ассортимент в лавке его бы заживо сожгли на костре, но господину Парану посчастливилось жить в нашу эпоху, и власти особо не докучали ему, если не считать налогов, которые он был обязан платить как коммерсант. Перед господином Параном появился посетитель. Это был тот самый юноша в пальто с пелериной, который три четверти часа назад сидел на террасе "Чудесного улова" и поил Бузотера водкой. Загадочный молодой человек выложил на прилавок деревянный чурбан, тут же дав пояснения, которые, казалось, ожидал господин Паран. - Простите, сударь, что так поздно вас беспокою, - произнес он, - но мне надо получить от вас некоторые очень важные сведения. Но прежде скажите, пожалуйста, вам знаком этот предмет? Посетитель указал на странную деревяшку. Господин Паран медленно приблизился к прилавку, тщательно осмотрел предложенный предмет. Внимательно его изучив, он взглянул на посетителя. - С кем имею честь? - спросил он. Молодой человек в пелерине улыбнулся: - Не все ли вам равно? Меня зовут Тартампьон. Неважно. Только что один бродяга за мой дурацкий вид прозвал меня Авессаломом. Господин Паран, удивленный, но ничуть не желавший этого показывать, скоро нашелся, продемонстрировав известную начитанность: - Вам, сударь, больше бы подошло имя Альфреда Мюссе... - Я бы не отказался, - произнес молодой человек, - но увы! Но речь не о том. Прежде всего, дабы покончить с вашими сомнениями, считаю нужным сказать, что я не фокусник, не шарлатан, не иллюзионист, я пришел не как конкурент, старающийся выведать у вас секрет, заставить вас проговориться... Господин Паран не нуждался в подобных заверениях. - Знаю, сударь, - ответил он. - Моя фирма единственная в Париже изготовляет реквизит для артистов этого жанра, и я знаю свою клиентуру. Чем могу вам служить? Молодой человек уточнил свою просьбу: - Так вот, сударь. В костре, где горела куча всякого хлама, находилась эта деревяшка, вернее кусок древесины, который нисколько не пострадал от прожорливого огня. Мне случилось обратить на это внимание, и, изучив вышеупомянутый предмет, я пришел к выводу, что не горел он, поскольку сделан из огнеупорного материала. Верно? - Вы совершенно правы, - ответил господин Паран, - этот предмет действительно огнеупорный... И что дальше? - А дальше, - продолжал молодой человек, - я заключил, что эта штука может быть театральным реквизитом, а после углубленного анализа убедился, что речь идет об особом реквизите, построенном на каких-то физических парадоксах. Взвесив его на руке, я быстро удостоверился, что чурбан полый. Думаю, на то были причины?.. Наконец, под корой я обнаружил еле заметные инициалы "Т" и "П", принадлежащие вашему торговому дому, потому сюда и пришел! Господин Паран, ответьте мне откровенно, со всей прямотой, не ваше ли это изделие? Мне это очень важно знать!.. Господин Паран уже давно признал в увесистой вещице свой товар. Однако дал высказаться собеседнику, дабы твердо убедиться в его намерениях. Они же пока достаточно ясно не обнаружились, и господин Паран не переставал спрашивать себя, зачем ему задают все эти вопросы. Однако по роду своей не самой обычной деятельности он привык иметь дело со странными посетителями и, с одной стороны, храня в строжайшей тайне секреты продаваемых изобретений, с другой стороны, не считал нужным особо скаредничать, когда за советом обращался серьезный клиент. И господин Паран сообщил собеседнику: - Поздравляю, сударь, с умопостроениями, и отвечу вам прямо. Перед вами действительно приспособление, купленное у меня, короче говоря, плаха для знаменитого трюка "обезглавливание"! - Обезглавливание! - воскликнул молодой человек, подскакивая к господину Парану с сияющей от нежданной радости физиономией. - Да, обезглавливание, - продолжал почтенный торговец. - Вам, возможно, приходилось видеть... - Да, черт возьми! - оборвал его незнакомец. - Я видел. Постойте, припоминаю, как это выглядит из зрительного зала. На сцене вооруженный мечом палач, будущая жертва кладет голову на плаху... Затем, на глазах у публики, экзекутор опускает меч, голова катится на землю, а палач, дабы продемонстрировать, что она отрублена, поднимает ее за волосы. Видно, как ручьем струится кровь! Признаюсь, этот фокус мне всегда казался насколько кошмарным, настолько и необъяснимым... Господин Паран улыбнулся. - Верно, для непосвященных... На самом деле трюк на удивление прост. Вам, конечно, необходимы детали? - вкрадчиво произнес торговец. Понизив голос, молодой человек прошептал: - Непременно, сударь, я заплачу... Речь идет о тайне, возможно, разоблачении преступления... "Ну вот! - подумал про себя господин Паран. - А я еще сомневался. Наверное, это кто-то из полиции, а может, сам преступник?.." Господин Паран был велик и снисходителен. - Я открою вам секрет, - простодушно заявил он. И стал разъяснять собеседнику, который весь обратился в зрение и слух: - Вместо того, чтобы в должный момент положить голову на так называемую плаху, будущий пациент прислоняется к ней и поджимает голову к груди. Таким образом макушка пациента оказывается на одном уровне с поверхностью плахи. Под действием спрятанной под корой пружины плоская поверхность начинает молниеносно вращаться и выталкивает на плаху восковую голову, прилегающую шеей прямо к затылку мнимой жертвы; таким образом со стороны фальшивая голова кажется настоящей. Палач ударом топора перерубает восковую шею, в которую, для полноты ощущений, кладется кусочек сочащегося кровью мяса. Понятно? - Понятно, - два или три раза шепотом повторил молодой человек, казавшийся погруженным в глубокие раздумья. - Вот и весь секрет?.. Больше ничего? - переспросил он. - Ничего, сударь! Все лучшие трюки очень простые! У кого угодно получится. Надо только заранее приготовить восковую голову: снять слепок с лица человека, собирающегося стать жертвой. Все проще простого!.. - Сударь! - воскликнул молодой человек. - Вы даже не подозреваете, насколько ценными сведениями меня наделили. Я вам искренне, от всего сердца признателен! И в знак того, что не хочу злоупотреблять доверенным секретом, я беру на себя смелость оставить вам на хранение этот чурбан... Через некоторое время я с вами свяжусь. Молодой человек удалился, не забыв пожать господину Парану руку. Странный тип, за прошедшие полдня побывавший и Авессаломом, и Альфредом Мюссе, быстро вышагивал по улице Лафайет, рассуждая вслух: - Черт возьми! Мои предположения подтвердились. Здорово, что я додумался пойти к этому иллюзионисту, а какие грандиозные выводы напрашиваются из его объяснения! Черт побери, он рассказал правду!.. Но ведь это проливает свет на отейское дело, таинственное преступление, странное убийство, которого никогда не было. Жертва - это преступник. Преступник - это жертва. И в довершение всего никто не пострадал. Это же очевидно! Разыграть шутку с отрубленной головой - пара пустяков. Раз восковой муляж вводит в обман собравшуюся в зале публику, которая между прочим убеждена, что на их глазах не будут рубить голову человеку, вполне естественно допустить, что свидетели чудовищной сцены, подготовленной заблаговременно и потому еще более правдоподобной, искренне могли полагать, что через дверную трещину видели обезглавленный труп... тогда как на самом деле стали жертвами шутника!.. Молодой человек расхохотался во все горло: - Вот кто не прост, так этот шутник! Представляю, что будет в префектуре, если я вдруг надумаю раскрыть им тайну, к которой они не знают, как подступиться!.. Тут молодой человек спохватился: - Нет, ни в коем случае! Я забываю, что мне нельзя туда и носа показывать; тому есть несколько причин, но самое главное, что раз уж преступление приписано Фантомасу, важно пустить по ложному следу и общественное мнение. - Но, - продолжал молодой человек, останавливаясь, чтобы лучше собраться с мыслями, - но долго обман не продлится. Труп не находится, даже личность пропавшего не установлена. Досадно! Вот если бы покойник был важной персоной... Молодой человек, который останавливался поразмышлять над различными соображениями, роящимися у него в голове, быстрым шагом двинулся дальше, лицо его просветлело. Безусловно, он нашел необыкновенное решение, разработал удивительный план, изобрел неслыханную программу действия, поскольку, пьяный от радости, размахивая руками и рискуя привлечь внимание прохожих, внезапно изрек, словно бросая вызов невидимому противнику: - Черт побери! Прекрасный ход! Умерший писатель стоит четырех живых. Теперь опять вернемся к отейскому преступлению... Мнимая жертва - не знаменитость, так клянусь, завтра же утром она ей станет! Посмеемся над шутником!.. Эти странные слова канули в пустоту, коснувшись слуха равнодушных прохожих, они не задержались в их памяти. Тем временем молодой человек, дойдя до метро, опрометью кинулся на станцию... Только что пробило одиннадцать, и редкие прохожие, очутившиеся в этот поздний час в окрестностях моста Гренель, при желании могли бы заметить, как из получившего трагическую известность дома, где был убит рабочий Морис, крадучись, выскользнули две фигуры, которые пошли по авеню Версаль. Это были Бузотер и его недавний приятель. Они встретились, как было условлено, и бродяга, дождавшись, когда в доме потух свет, а именно десяти - так было заведено из соображений экономии, - провел посетителя в комнату, где, по всеобщему мнению, был обезглавлен Морис. На самом деле Бузотер, присвоивший себе обязанности "официального экскурсовода", дурачил своих клиентов - в трагической комнате не было ровным счетом ничего интересного. Залитый кровью паркет был вынут, вещи штабелями сложены в шкафы. Не оставалось ничего - ни страшного, ни любопытного, что могло бы удовлетворить заманенных бродягой любителей. Правда, и плата за вход была умеренной; хоть Бузотер и запрашивал два франка, ничего не стоило уломать его и сговориться на пятьдесят сантимов! Итак, заплатив по твердой цене, субъект, которого Бузотер упрямо именовал Авессаломом, не стал негодовать, совсем наоборот. Он кропотливо обследовал комнату, кажется, даже сделал какие-то замеры, осмотрел все углы. Тем временем Бузотер что-то талдычил вполголоса, словно отвечал вызубренный урок. Он пересказывал газетные заметки, рисующие подробности убийства... Не страдая от недостатка воображения, он многое прибавлял от себя. Послушав его, можно было подумать, что преступление совершилось на его глазах! Когда Бузотер витийствовал, он был настолько поглощен своим рассказом, что не замечал, чем занимаются его слушатели. Удели в этот вечер Бузотер несколько меньше внимания собственной особе и несколько больше клиенту, он бы увидел, что молодой человек под предлогом детального осмотра помещения предается странному занятию. Незнакомец украдкой рассовывал по комнате - в книги, в одежду, в сваленные в беспорядке вещи - листки бумаги, рваные тетради, письма, странные документы... Бузотер ни о чем не догадывался и, несколько мгновений спустя провожая своего таинственного приятеля до перекрестка, совсем не подозревал, что это загадочное посещение и ловко подсунутые на место преступления бумаги приведут к необыкновенным событиям. Бузотер даже не уловил смысла странной фразы, которую твердил незнакомец: - Посмеемся над шутником! Хуже никому не будет, а мне польза... Определенно, я еще посмеюсь. Два дня спустя почтенная директриса "Литерарии" мадам Алисе, вся запыхавшись, поднималась на шестой этаж скромного, но элегантного дома на улице Лепик. Здесь проживал актер Мике, тот самый актер, которого она рекомендовала виконтессе де Плерматэн; его и решила навестить мадам Алисе. Разумеется, встречена она была самым приятным образом. Мике знал, насколько важно для него расположение достойной женщины. Проводив ее в гостиную, он тут же осведомился: - Чем могу служить, дорогая мадам? Чему обязан счастьем видеть вас? Вам нужна моя помощь? - Вот именно. Я хочу вас попросить заняться кое-какими поисками! Актер Мике поднялся и, приняв театральную позу, произнес: - Клянусь сделать все, что в моих силах, дабы доставить удовольствие симпатичнейшей, милейшей и добрейшей директрисе "Литерарии"! Мадам Алисе захохотала; славная толстуха была веселого нрава и от души потешалась над шутками Мике, который, питая к синему чулку искреннюю привязанность и зная ее склад ума, всегда умел ее рассмешить. - А в чем, собственно говоря, дело? - поинтересовался он. - И чем я, скромный комедиант, могу быть полезен могущественной и знатной даме, директрисе "Литерарии"? Мадам Алисе еще не отсмеялась. - Вы будете удивлены. Впрочем, над этим грешно смеяться. Так в чем, говорите, дело? Дело, дорогой мой, в одном гильотинированном... - Черт!.. - Которого надо найти! - Что-что? - Вот именно то, что я сказала. Не воображайте, Мике, что я потеряла голову... наподобие моего гильотинированного! Лучше послушайте. Уверяю, это может представлять некий интерес и для вас, и для "Литерарии", и для меня. Мике опустился на стул, последние слова мадам Алисе привлекли его внимание. Он знал, что директриса "Литерарии" о делах говорит серьезно. - Слушаю вас, мадам, что за гильотинированного надо найти? - О, он не совсем гильотинированный, ну да ладно! Для начала послушайте. Вы, конечно, читали в газетах о необычайном происшествии, загадочном убийстве на набережной Отей, которое случилось пару дней назад? - Да, мадам. Читал. Про несчастного молодого человека, которому в собственной комнате отрубили голову... - Тело которого видели соседи и которое, пока ходили за полицией, таинственным образом исчезло. Как раз об этом убийстве я и хочу с вами побеседовать. Знаете, как проходило следствие? - Нет, не знаю. Я не следил за прессой. Мадам Алисе погрозила пальцем: - И совершенно напрасно! Надо быть в курсе событий. Тогда слушайте. Когда явился комиссар, стали повсюду искать труп и в конце концов пришли к выводу, что он был сброшен в Сену... Затем, на следующий день исследовали дно, привлекли водолазов, разослали депеши по шлюзам, одним словом, предприняли все возможные меры, но ничего не обнаружили. - Ну и ну! - Да, любопытно! Но именно так все и было! "Столица" по этому поводу всласть поиздевалась над сыскной полицией... Согласитесь, она и впрямь оказалась не на высоте, уже шесть дней прошло, а убийца не только не установлен, но нет даже самой приблизительной версии преступления. Мике покачал головой. - Однако кажется, - произнес он, - порывшись в прошлом, установив связи жертвы... - Вот именно! Я чувствовала, что вы это скажете. Здесь как раз начинается невероятное. Итак, дорогой мой Мике, тело несчастного найти не удалось, но имя-то его было известно. Некто Морис, который выдавал себя за рабочего, специалиста по воздушным шарам... - Как это "выдавал"? - Да, выдавал, поскольку в этом не было ни капли правды. Представляете, на следующий день после убийства комиссар обыскал комнату - ничего... Проходят дни - новый обыск... А вчера в четыре, к моему несказанному изумлению, я увидела у себя в редакции, на улице Пресбург, кого бы вы думали?.. - Черт! Понятия не имею! - Инспектора полиции! Вот именно! И он сказал: "Сударыня, вы, конечно, читали о подробностях преступления, которое было совершено на набережной Отей в отношении некоего Мориса?" Я кивнула. "Так вот, сударыня, некто Морис - это не кто иной, как ваш автор, поэт Оливье. Что вам о нем известно?" Мике казался оглушенным, ошарашенным... Мадам Алисе продолжала: - У меня, конечно, челюсть отвисла! Я же вам про Оливье все уши прожужжала, говорила, что ничего о нем не знаю, в глаза не видала, наши отношения исчерпывались перепиской... Я первым делом спрашиваю полицейского: "Каким образом вы узнали, что это Оливье, ведь он называл себя Морисом?" А полицейский мне отвечает: "Только что в его комнате обнаружены рукописи, подписанные Оливье, письма, бумаги, наконец удостоверение личности!.. Вдобавок, несмотря на все старания, мы так и не смогли отыскать фирмы, где некий Морис был, так сказать, рабочим по шарам!.." Полицейский поведал и другие детали, неопровержимо доказывающие, что несчастный Морис - это был бывший сотрудник "Литерарии" Оливье. Мике, весьма заинтригованный, покачал головой: - Черт побери! Ну и дела... И, спохватившись, добавил: - Но я не понимаю, при чем тут вы, при чем тут мы, мадам? - Немного потерпите. Я была настолько поражена, потрясена сообщениями полицейского, что засыпала его вопросами... Он сам был не слишком осведомлен... Тем не менее я узнала, что среди бумаг несчастного Оливье найдено нечто вроде письма-завещания, предназначенного некому Жаку Бернару, который проживает в Монруже; в этом письме Оливье доверял, вернее передавал другу права на все свои произведения, сочинения, как изданные, так и нет... Кажется, их не так уж мало... - И что? - осведомился Мике, пока не понимая, куда клонит мадам Алисе. - Ну, дорогой мой, в этом вся соль! Неужели вы не улавливаете? - Честно говоря, нет. - Да тут все яснее ясного... - Наверное, я тупица. - Ну что вы!.. В вас только отсутствует директорская жилка. - Что правда, то правда! - И вы не замечаете прекрасную возможность сделать себе имя. - Сделать себе имя? В чем же ваш план, мадам? - Бедняга Мике, повторяю, мой план самоочевиден... Вот талантливый поэт, очень талантливый, даже гениальный, молодой, бедный, живущий под вымышленным именем, который таинственно, возможно, трагически погибает; об этом пишут все газеты, его имя у всех на устах, при этом у него остаются неизданные сочинения. Неужели вы не понимаете, что "Литерария" - именно то издание, которое может привести его к триумфу, к славе, к успеху? Мике казался несколько смущенным: - Но, сударыня, вы же только что сказали, что он умер? - Именно! Поэтому он гений! - О! - Да! Полноте, будто вы сами не знаете! Это непреложное правило. Он мертв, значит, безопасен для собратьев по перу, худого о нем никто из них не скажет, напротив! Расточая хвалы ему, можно обратить внимание на себя! Вас прочтут, ради того, чтобы узнать об Оливье... повторяю, загадочно убитом... тем самым фигуре небезынтересной... Оливье получит неслыханную прессу. Недели через две, даже через неделю, его стихи будут рвать из рук, при условии... - Условии?.. - При условии, что я решусь, не откладывая в долгий ящик - поэтому к вам и пришла, дорогой мой Мике, - наложить лапу на его творчество... - Теперь понимаю! Мадам Алисе рассмеялась. - Правда, неплохо задумано? Итак, вы знаете мой план... Через четыре дня у меня выходит номер. Там будет пропасть всякой всячины об Оливье: поэт милостью Божьей, классик, талант, грустный и смиренный, певец любви и печали... непризнанный гений. Ну как? Я нажимаю на его нищее, жалкое, презренное существование, упоминаю, что он выдавал себя за рабочего, показываю его этаким бессребреником, превозношу до небес как человека и талант, претерпевший множество лишений... Ниже, я имею в виду свою статью, три колонки я отдаю его трагическому убийству. В "Столице" есть отличные репортажи с любопытнейшими подробностями. Я рассказываю о его любовнице, молодой работнице, которая, подобно музе является к поэту и с удивлением замечает, что из-под закрытых дверей выбивается полоска света; не достучавшись, она смотрит, и взору ее открывается кошмарное зрелище: обезглавленное туловище, скалящаяся голова и кровь, повсюду кровь!.. Я придумала ловкий переход: буквально несколько слов я посвящаю полицейскому расследованию, которое не слишком интересует читателей "Литерарии", и тут же говорю, что у Оливье остались неизданные сочинения, настоящие сокровища, восхитительные и необыкновенные творения... И на этом ставлю точку! - Но, дорогая мадам, написав все это, вы добьетесь того, что произведения Оливье и впрямь станут на вес золота, как вы только что говорили... - Это меня не волнует. Надеюсь, к выходу номера в свет, то есть, уже завтра-послезавтра, мой замечательный друг Мике, который будет выступать моим посредником, разыщет наследника Оливье, а именно Жака Бернара, и, естественно, по сходной цене приобретет некоторое количество рукописей с тем, чтобы на следующей неделе "Литерария" могла бы объявить читателям о регулярной публикации произведений поэта Оливье. ...Представляете, что тут начнется?.. Мике покачал головой: - Ей-Богу! Вы восхитительны, дорогая мадам! У вас гениальный коммерческий нюх, чего никогда не заподозришь у такой изысканной ценительницы прекрасного. В ответ на незаслуженный комплимент мадам Алисе расхохоталась во все горло, а тем временем Мике продолжал: - Получается, бедняга Оливье благодаря необыкновенной кончине вознесется на Парнас? - Конечно! Выбрав смерть, этот мальчик поступил как нельзя лучше... Почувствовав легкие уколы совести, мадам Алисе продолжала: - Естественно, мне его очень жаль, не сомневайтесь, если бы это зависело от меня, бедняга был бы жив и здоров; но поскольку отсрочить его преждевременный конец не в моей власти, я пытаюсь обернуть его себе во благо! И ему польза, вернее, его памяти, вдобавок "Литерария" сделает себе потрясающую рекламу, не считая того, что мой дорогой Мике, как он верно догадывается, тоже получит свой законный кусок пирога... - Я, мадам? - Конечно, вы! У вас есть оглавление двух моих первых номеров. В третьем, друг мой, я, не мудрствуя лукаво, помещаю анонс большого праздника в честь усопшего поэта, сбор от которого пойдет на сооружение бюста. Будут представлены произведения Оливье. Может, у него остались пьесы, комедии, оперетты, трагедии или что-нибудь еще, тогда мы сделаем какую-нибудь постановку. Теперь вы видите применение вашим силам? - Как вы добры, мадам! Так вы из меня сделаете звезду! - Пустяки... Тем более, я сваливаю на вас хлопотливую работенку... - Хлопотливую! Скорее деликатную! Ведь я буду защищать интересы "Литерарии"?.. Мадам Алисе поднялась, чтобы откланяться. - Главное, быстро отыскать этого Жака Бернара, а там у вас все пойдет как по маслу. Я не знаю его адреса, загляните в "Столицу", у них он есть наверняка. Вот и все поручение, ничего сложного в нем нет, не сомневаюсь, вы справитесь лучшим образом. Вы встретитесь с Жаком Бернаром и постараетесь вытянуть из него по максимуму, разумеется, заплатив по минимуму. Не берите никаких обязательств... вскользь намекните, что после публикации в "Литерарии" нескольких стихотворений, остальное будет продать проще и по более высокой цене, короче, заговорите ему зубы. Мике не переставал потирать руки в восхищении от планов директрисы, которые явно сулили ему приличные барыши. - Будьте спокойны, дорогая мадам, - с пафосом произнес он, - я заскочу в Амбигю на репетицию, потом побегу в "Общество литераторов"... Завтра я найду этого Жака Бернара... встречусь с ним... и немедленно к вам докладывать об успехах... - Тогда до завтра? - Надеюсь, что до завтра, дорогая мадам! Глава 8 ТОРГАШ - Мадам консьержка? Господин консьерж? Эй! Есть кто-нибудь?.. Но напрасно Мике надсаживал легкие... Дабы исполнить вчерашнее желание мадам Алисе, которой он был столь многим обязан, молодой человек, невзирая на крайнюю занятость, высвободил себе утро, чтобы заняться розысками пресловутого Жака Бернара, еще накануне никому не ведомого, но в качестве единственного наследника несчастного поэта Оливье грозившего вмиг вырваться в знаменитости! Выйдя из дома, Мике направился к метро, которое после долгого путешествия под Парижем доставило его к Орлеанским воротам, на противоположный - относительно Монмартра, где жил актер, - конец города. Сверяясь с картой Парижа, Мике пошел по бульвару Брюн, вдоль крепостной стены и после длительных поисков, связанных с немалыми трудностями, наконец набрел на проезд Дидо, где в доме под номером двадцать пять, как ему было сказано, проживал наследник Оливье, господин Жак Бернар. Мике свернул на пустырь, отделенный от проезда низкой деревянной изгородью. Едва сделав несколько шагов, он решил, что попал во владения зеленщика: вокруг в беспорядке и изобилии росли овощи. Продвигаясь вперед, он преодолел следующее заграждение и очутился в маленьком садике, засаженном деревьями, по краям которого стояли ветхие и невзрачные домишки. Не встретив ни единой живой души, Мике, на всякий случай, звонким голосом позвал предполагаемого сторожа этого оригинального владения. Никто не откликнулся, но прислушавшись, прежде чем крикнуть снова, артист догадался, что звук его голоса перекрывают раздававшиеся неподалеку оглушительные удары равномерно опускающегося молотка. Мике целеустремленно двинулся на шум и, обогнув высокую цистерну с застоявшейся водой, в небольшом внутреннем дворике, за деревянным частоколом, заметил маленького седого старичка в грязных отрепьях, который с силой колотил молотком по огромным медным кастрюлям. Подавив в себе удивление, Мике приблизился к труженику, который, несмотря на вторжение актера, продолжал безостановочно работать. - Не могли бы вы подсказать... - начал актер. Старичок оборвал его и, не переставая оглушительно лупить по кастрюлям, поинтересовался: - Ставлю полсетье*, что вы туда же. ______________ * Сетье - старинная мера жидкостей, сыпучих тел. - Куда? - осведомился Мике, не без основания заинтригованный. Наконец бросив долбить кастрюли, человек состроил лукавую физиономию, рукой, угрожающе сжимающей молоток, он махнул куда-то в сторону; Мике машинально проследил за ней взглядом. - Черт! - продолжал старик. - Вам нужен господин Жак Бернар? Сегодня только к нему и шастают!.. Спрашивается, чем этот чудак занимается, тем более, не в его привычках принимать гостей. Ну да ладно, дело его, ведь так? Привратнику не положено болтать что ни попадя и лезть к людям с расспросами... Не говоря ни слова, Мике терпеливо дожидался конца речи, чтобы выяснить то, что ему было необходимо. Старик, представившийся как консьерж дома, вернее группы домов, которые от проезда Дидо отделяла одна-единственная деревянная изгородь, не давал ему и рта открыть. Не зная, кто требуется посетителю, но убежденный, что тот ищет именно Бернара, даже мысли не допуская, что можно прийти к кому-то другому, он с напыщенным видом указал рукой: - Пройдете через парк, потом свернете налево и прямо до конца проспекта, там, в глубине, увидите замок, где как раз проживает ваш клиент. Стучите погромче, если никто не отзовется, толкайте дверь и проходите... Вот еще, там нет звонка, забыли провести, а все слуги не то бастуют, не то гуляют, во всяком случае, никто их в глаза не видал. Подавив подкатившийся к горлу смешок, актер старался внимательно слушать указания необычного старичка с карикатурной внешностью, который, отдав их, принялся с новой силой лупить по кастрюлям. По-видимому, консьерж был шутником или вралем. И наверняка большим фантазером. Парк представлял собой довольно чахлый садик, в котором росли салат и несколько невзрачных цветков, проспект был узкой вытоптанной тропинкой, в некоторых местах грязной и раскисшей. Эта тропинка одновременно являлась ручьем, в который стекала затхлая вода из переполнявшейся цистерны. Дорогой Мике пришлось оторвать от еды с полдюжины неказистых куриц, которые, кудахча, бросились от него врассыпную, успокоить робко, но угрожающе зарычавшую шавку, которая притаилась между клумбами бересклета. Поплутав по этой клоаке, он наконец вышел к "замку" - стоявшей в конце тупика жалкой одноэтажной лачуге с красной черепичной крышей, настоящей конуре, хибаре старьевщика. - Бедняга! - сказал себе Мике, подумав о Жаке Бернаре. - Судя по его жилищу, он не купается в золоте! Актеру не пришлось ни стучать, ни толкать дверь, как это советовал ему консьерж. Дверь была приоткрыта. Распахнув ее пошире, Мике шагнул через порог и очутился в прокуренной, тесной и мрачной комнатенке, где увлеченно беседовало и балагурило с полдюжины человек. Пол был выстлан красной плиткой; в глубине комнаты стояла печь, на которой грелся голубой чайник, чуть наполненный водой; от печки, через всю комнату, к заклеенной бумагой форточке тянулась труба, которая время от времени пыхала едким дымом. Актер был не из породы слабонервных, за свою полную приключений жизнь комедианта, в частности, сопровождая поезд Барзюма, ему довелось многое повидать, повертеться в самом разном обществе, однако он замер на пороге странного помещения, не в силах скрыть изумления. Действительно ли он попал к Жаку Бернару, единственному наследнику Оливье? Актер собирался было расспросить присутствующих, но вдруг его кто-то окликнул: - Мике, старина, как делишки? Комедиант вытаращил глаза, меньше всего ожидая услышать подобный вопрос в подобном месте. Затем улыбнулся и радушно протянул руку: - Кого я вижу! Сигизмон! Мужчины обменялись рукопожатиями. По воле случая среди полдюжины типов, набившихся в темную комнатенку, Мике нашел старого приятеля - колоритнейшую личность, Сигизмона, для близких просто Сиги. Несмотря на прозвище, навевающее грустные мысли, Сиги был непревзойденным весельчаком. При всей комичности своей внешности - огромном носе, нависшем над пухлыми губами, и плешивой голове с остроконечной макушкой - он выбрал профессию репортера-фотографа и, надо отдать ему должное, благодаря сноровке и отваге стал настоящей личностью, яркой и оригинальной, известной на весь Париж. Всегда одетый по-походному, с двумя неизменными огромными сумками, в которых хранились всевозможные фотоаппараты и фотографические пластинки, Сиги без отдыха сновал по Парижу в охоте за происшествиями, событиями, приключениями, достойными быть запечатленными на фотокарточке. Сиги не работал в издательстве или газете. Он был свободным и независимым, самим себе хозяином, именно поэтому его знали и ценили. Тем временем Сиги, ухватив Мике за пуговицу на пиджаке, выпытывал: - Ну как, старина, порядок? Ты все кино, театром промышляешь? А я все фотографирую. Ты как очутился у Бернара? Правда, малому здорово подфартило? Я первым узнал, уже семь часов здесь торчу, пытаюсь его щелкнуть, но этот сукин сын и слышать ничего не хочет. Все равно никуда не денется! Мике забавляла болтовня фотографа, который время от времени оглядывался на присутствующих, в надежде уловить признаки внимания. Впрочем, находившиеся здесь пять или шесть типов с интересом прислушивались к разглагольствованиям Сиги. А тот, почувствовав молчаливое одобрение, повысил голос: - Да! Никуда не денется! И пусть не надеется обвести меня вокруг пальца. Мне попадались субъекты и позабористей, которые никак не хотели даваться мне в руки. Помнишь, в прошлом году на бегах... Актер отрицательно покачал головой, но Сиги, не смутившись, продолжал: - Значит, это было не с тобой, с другим парнем! А в день авиации получилось еще забавнее... Кроме шуток, я себя знаю, меня никакой репортер не обскачет, я парень нахальный... Сиги на мгновение умолк, чтобы дать слушателям высмеяться. Он не без труда освободился от сумок, своими ремнями сильно перетягивающих ему грудь, порылся в кармане кожаной куртки, вытащил пухлый замызганный бумажник и извлек наклеенный на красную картонку снимок, который он пустил по аудитории. Документ разглядывали с изумлением. Чудно было видеть невероятного Сигизмона, сфотографированного рядом с Президентом республики! Сиги пояснил: - Правильно, монтаж! Но ведь, правда, забавно? И, надо добавить, лучший пропуск! Когда меня заносит в такие места, где полицейские любят пошуровать по карманам, я невзначай подсовываю им эту штуку, а потом говорю: "Не очень-то хорохорьтесь! Видите, кто я!" Покровительственным жестом Сиги положил руку на плечо Мике: - И потом, старина, чем сложнее дело, тем больше мне годится эта штуковина! Как ты считаешь, здорово я придумал? Внезапно фотограф осекся. Он бросился к двери, приоткрывшейся в глубине комнаты. - Господин Бернар, - произнес он, - не будьте врединой, дайте я вас быстро щелкну, я же сказал, никуда вы не денетесь! В приоткрытую дверь шмыгнул один из ожидавших в импровизированной гостиной. Из соседней комнаты донесся молодой насмешливый голос, решительно отметший просьбу Сиги: - Зря стараетесь! Только попусту теряете время! Не нужен мне портрет!.. Нисколько не смутившись, фотограф кивнул и, сложив пухлые губы в язвительную улыбку, едва заметную под громадным носом, упрямо прошептал: - Никуда не денешься, я тебя проведу, как и всех вас... Через три четверти часа в прихожей никого не осталось, кроме Мике и неотступного Сиги. Актер был приглашен в соседнюю комнату. Не успел он войти, как дверь за ним плотно прикрылась; Мике оказался прямо перед Жаком Бернаром. Наследник Оливье был молодым человеком с длинной, спутанной и всклокоченной шевелюрой. Лицо его обрамляла светлая, довольно густая борода. На орлином носу неуклюже сидел лорнет в золотой оправе, а длинный черный потертый сюртук завершал сходство с надзирателем в провинциальном колледже. Жилище было под стать хозяину. Это было нечто вроде мастерской, точнее сказать, кладовой без окон, свет в которую проникал через замызганный стеклянный плафон, над которым, весьма кстати, была подвешена сетка, сдерживающая целую лавину мусора, который бесстыдно закидывали на странноватую крышу жильцы соседних домов. В глубине комнаты, за ширмой, виднелась спинка небольшой железной кровати. В углу угадывался туалетный столик, а вдоль стен в беспорядке лежали груды газет, книг, папок, бумаг, по большей части покрытых обильным слоем пыли. Посреди комнаты стоял белый деревянный стол, заваленный карточками, листами бумаги, книгами, рукописями, корректурой; на коробке со скрепками примостился пузырек чернил; в картотеке заляпанные кляксами открытки соседствовали с карандашами, перьями, ластиками, половинкой ножниц и сломанной ручкой. Все очень напоминало лавку старьевщика. По стенам висели несколько рваных афиш и перьевых набросков, а также миниатюра в громадной раме. Зрелище было хаотичным и красочным. Мике с любопытством вертелся по сторонам, чему не препятствовал его собеседник, который, казалось, совсем не спешил. Наконец он поинтересовался: - С кем имею честь? Мике извинился за молчание: - Простите, сударь, я в самом деле у господина Жака Бернара? - Он перед вами, - ответил субъект в длинном поношенном сюртуке. Мике продолжал: - Меня зовут Мике, я артист... - Драматический артист? - переспросил Жак Бернар. - Бывший постановщик в труппе Барзюма? И, заметив удивление комедианта, Жак Бернар продолжал: - Я прекрасно знаю вас, сударь! Мике, в свою очередь, внимательно пригляделся к собеседнику. Его физиономия показалась ему смутно знакомой. - Вроде, - замялся он, - я вас тоже где-то видел... Жак Бернар сделал неопределенный жест, которым, как могло показаться человеку предубежденному, скрыл легкое беспокойство. - Все может быть, сударь, - ответил он, - хотя меня это и удивляет. Мы могли встречаться в театральных кулисах, в кафе, на улице... Мике не удавалось припомнить, где он видел этого типа, лишь смутно кого-то ему напоминающего. Он походил на какого-то знакомого, но кого именно, Мике не мог понять... Конечно! Будь на месте актера бродяга Бузотер, этот вопрос был бы разрешен незамедлительно. Жак Бернар был никем иным, как загадочным типом, несколько дней тому назад повстречавшимся бродяге на берегу Сены, которого он, за мзду в двадцать су, водил на набережную Отей показывать трагическую комнату, где произошла таинственная драма, совпавшая с исчезновением рабочего Мориса. Но Мике не был Бузотером и не имел возможности распознать стоявшего перед ним субъекта. Кроме того, особой необходимости в этом не было. Актер выполнял поручение, которое он, больше не мешкая, изложил. - Сударь, - произнес он, - меня привело сюда следующее: мадам Алисе, директриса журнала, носящего название "Литерария", недавно узнала, что вы являетесь единственным владельцем и душеприказчиком поэта Оливье, столь печально погибшего во цвете лет... При этих словах Жак Бернар изобразил на лице сострадание, машинально опустил голову, и, казалось, тыльной стороной руки смахнул слезинку в уголке глаза; Мике, рассудив, что приличия требуют помянуть покойного, прервался, чтобы прошептать: - Бедный Оливье! Верно? - Бедный Оливье! - отозвался Жак Бернар. Выдержав паузу, Мике вновь заговорил. Он изложил свое поручение, с первых же слов Жак Бернар ухватил суть. Наследник, словно зазывала, предлагающий клиенту товар, затараторил: - У меня тут кое-что осталось, черт, вы вовремя явились, сударь! Судя по тому, как идут дела, еще день - два и все бы разошлось! Посмотрим... Желаете веселое? Грустное? Длинное? Короткое? Стихи? Прозу? Либретто оперы? Пятиактную драму? Слащавый роман для юных девушек или пикантную повесть для издания в Бельгии? У меня все есть, дело только за вами, сударь!.. Мике, опешив, выслушивал предложения, которые делались тоном приказчика в бакалейной лавке, нахваливающего патоку, оливки и чернослив. Артиста так и тянуло расхохотаться, но он робел; тем временем его собеседник, устроившись за захламленным столом, с жаром рылся в бумагах, казалось, нисколько не замечая комизма ситуации. Мике собрался с духом: - Сударь, думаю, "Литерарии" прекрасно подошли бы несколько приличных стихотворений, сентиментальных и с печатью истинной поэзии... - У меня есть то, что вам нужно! - заявил Жак Бернар. - Как раз в этом духе и на хороших условиях... По пятьдесят сантимов за строчку, стихи, проза, на ваш вкус! Вы, наверное, скажете, что стихотворная строчка короче и потому в количественном отношении менее выгодна, по сравнению с прозой, но стихи писать труднее, и они идут у нас дороже. Понятно? Мике, все больше шалея, кусал себе губы, чтобы не покатиться со смеха. В основном договорившись, он на всякий случай поинтересовался: - А нет ли у вас одноактной пьески для двух или трех действующих лиц? - Для какого рода публики? - осведомился Жак Бернар. - Как вам, сударь, сказать, - ответил Мике, - для публики светской, изысканной, элегантной... Не помню, говорил ли я вам, что мадам Алисе вскоре устраивает вечер у себя в журнале, дабы почтить светлую память поэта Оливье? Эту пьеску можно было бы разыграть на празднике с одним или двумя товарищами... Актер остановился. Жак Бернар, который изучал его прищурившись, сделал знак замолчать. - Скажите-ка, - добродушно заметил он, - все это замечательно! Но не могу ли я получить небольшой аванс? - Какой? - смешался Мике. - Денежный, черт побери! Понимаете, я несколько поиздержался, кроме того, не купаюсь в золоте. Мике извинился, что упустил из внимания такой важный момент. Он поддакнул: - Конечно, дорогой сударь, я незамедлительно переговорю с мадам Алисе, она, разумеется, с большим удовольствием пришлет вам небольшой задаток... Приободрившись, Жак Бернар весь просиял: - Замечательно, по рукам! По рукам! Вот два стихотворения, можете взять... Уж поверьте, это лучшее, что есть у Оливье в таком жанре! Теперь о пьесе, мне надо поискать, завтра вечером я ее вам вышлю... Полноте, десяток луидоров не пропадет... Уверяю, будете довольны!.. Мике охотно согласился; сочти мадам Алисе условия неприемлимыми, сделку не поздно было разорвать... Наконец актер поднялся и направился к дверям; Жак Бернар на мгновение удержал его. - А как, сударь, насчет этого? - спросил он. "Ну и торгаш!" - подумал актер. - Знаете, я тоже пописываю, - предложил Жак Бернар, - если вдруг вам понадобится, если мадам Алисе пожелает... Мике сделал уклончивый жест. Жак Бернар не стал настаивать. - Да, понимаю! - прошептал он, заранее примиряясь с ответом, который ему, человеку опытному, нетрудно было предугадать. - Понимаю, я менее известен, чем Оливье. Больше он не упорствовал... Отвешивая бесконечные поклоны и лебезя, Жак Бернар проводил Мике до дверей. Но как только актер распахнул дверь, сверкнула молния и грохнул взрыв. Мике вскрикнул, но тут, за наполнившим комнату облаком едкого дыма, раздался насмешливый голос фотографа Сигизмона: - Сказал же я, никуда вы не денетесь! Так оно и вышло, господин Жак Бернар! Вы уже в аппарате!.. Фотограф поспешно ретировался бегом через грядки. И дожидался актера в проезде Дидо. - Ну, как я его, по нахалке! - заявил Сиги Мике. Следом за Мике в сад осторожно выскользнул Жак Бернар. Он прямиком направился к изгороди, за которой все еще давал о себе знать, ожесточенно колошматя по кастрюлям, сторож владения. - Папаша Никола, - обратился он к старику, - если меня будут спрашивать, гоните всех в шею, меня ни для кого нет. - Можете на меня положиться, - отозвался старый сторож, - вы что думаете, я в восторге: шляются туда-сюда по саду! Кур пугают, овощи топчут! Я и без вашего распоряжения послал бы всех к чертовой матери! Жак Бернар вернулся в дом, закрылся на ключ; оставшись в одиночестве, в полном одиночестве, таинственный субъект подошел к зеркалу, самодовольно взглянул на свое отражение, улыбнулся себе и вслух произнес: - И правда, здорово я придумал! На сей раз шутка даст мне немного разжиться... И как!.. Мне в руки идет целое состояние! На миг Жак Бернар глубоко задумался, затем продолжал: - Итак, что мы имеем, оценим ситуацию... Две недели тому назад, по известным только мне причинам вынужденный скрываться, я, перебиваясь с хлеба на воду, жил под именем Оливье - именем, которое мне не принадлежало, поскольку Оливье никогда не существовало - на скудные гонорары, добываемые тяжким ремеслом поэта. И вот случайно я узнаю, что знаменитое преступление на набережной Отей, преступление, жертвой которого пал некто Морис - фикция, инсценировка, подстроенная самим убийцей! Трах! Мне приходит гениальная идея! Морис жив, с другой стороны, раз он пожелал выдавать себя за покойника, у него должны быть причины больше не появляться под этим именем... Это я понимаю сходу! И тут же, без проволочек, задумываю воспользоваться ситуацией. Прежде всего я подкладываю письма в комнату исчезнувшего. Эти письма кого хочешь собьют с толку. Все как один верят, что Мориса на самом деле звали Оливье, что Морис был поэтом Оливье. Таким образом, убитым считается не Морис, а поэт Оливье, то есть я. И тут трах! Я меняю имя! Называю себя Жаком Бернаром! Предусмотрительно завещав сочинения Оливье Жаку Бернару, я становлюсь собственным наследником, а поскольку творчество покойников пользуется большим спросом, под видом Бернара бойко торгую рукописями, от которых, останься я Оливье, в жизни бы не избавился. Свои рассуждения необычный тип заключил взрывом жизнерадостного смеха. - Самое забавное, - продолжал он вскоре, - что все живы! Рабочий Морис попросту всех надул, по причинам, кстати, мне неизвестным. А я еще раз надул, заставив поверить в смерть Оливье, то есть в свою собственную кончину! И, наконец, я всех надул в третий раз, выдавая себя за несуществующего Жака Бернара и продавая собственные скопившиеся творения... Самое главное, что я на этом прилично подзаработаю, черт возьми, получу свои кровные, в которых уже начинаю испытывать необходимость и которые мне пригодятся для серьезных дел. Необычайный Жак Бернар, автор невероятнейшей буффонады, ибо его хитроумное поведение было ничем иным как буффонадой, резко оборвал себя: - Тьфу! Размечтался. А время-то идет. Мне еще разносить товар, а первоначальные запасы подыстощились. За работу! Черт возьми! Первым делом, где взять пьеску, которую я обещал этому милейшему Мике? У меня ничего такого готового нет... Представитель богемы на мгновение заколебался, затем принялся копаться в груде книг, сваленных в углу комнаты. - Черт! - бормотал он. - Спишу что-нибудь у Мольера, Расина, Вольтера или Корнеля. Раз пьеска пойдет у мадам Алисе, перед публикой литературной, мне нечего смущаться. Уверен, эти молодцы придут в обалдение, не заметят подлога... Глава 9 ЛЮБОВНИЦА МОРИСА-ОЛИВЬЕ Мадам Беноа, проводив профессора Арделя до лестничной площадки, вновь с тревогой спросила: - Господин доктор, что вы все-таки думаете? Корифей науки, который, несмотря на бесконечную занятость, примирился с задаваемыми по нескольку раз вопросами, отвечал с доброй улыбкой: - Я уже говорил, мадам, и еще раз повторяю то, что сказал больной: она может считать себя совершенно здоровой! Мадам Беноа, все еще волнуясь, уточнила: - А надо ли опасаться осложнений, о которых вы говорили позавчера? Профессор категорически возражал: - Нет, мадам! Можете ничего не бояться! Больная вне опасности, абсолютно вне опасности, кроме того, она уже не больная, а выздоравливающая, почти здоровая... Мадам Беноа вздохнула с глубоким облегчением. - Спасибо, господин доктор! - изрекла она. - Не могу даже выразить, насколько я вам признательна, я так беспокоилась за бедняжку. Профессор Ардель, машинально спустившись на несколько ступенек, на миг задержался, чтобы возразить достойной женщине. - Я только исполнял свой долг, мадам, - заявил он, - однако, ваше беспокойство понятно, в начале болезни я и сам был сильно озадачен. Симптомы были тревожными, очень тревожными, я не скрывал от вас своих подозрений, и, надо признать, мы находились на грани воспаления мозга. Прощайте, мадам... Доктор спустился еще на несколько ступенек, за ним следовала мадам Беноа: - Доктор, а каким должен быть режим? - О! Она может уходить, приходить, когда ей угодно. Единственное условие - не переутомляться... и никаких волнений, проследите за этим, пожалуйста... До свидания, мадам... Профессор Ардель преодолел две трети лестницы. Незаметно взглянув на часы, он был вынужден вновь остановиться: неугомонная мадам Беноа переспросила: - Вы еще придете, господин доктор? Ардель отрицательно покачал большой светлокудрой головой: - В этом нет никакой необходимости, мадам. На сей раз он уходил окончательно, но, сойдя с лестницы, уже по собственной воле задержался и, повысив голос, посоветовал мадам Беноа, которая тем временем брела наверх: - И пусть через недельку зайдет ко мне в консультацию. Я принимаю каждый день, с четырех до шести. Профессор Ардель, несмотря на громкое имя, человек еще молодой, стремительно прошел небольшой вестибюль скромного строения, пересек узкий тротуар и вскочил в автомобиль, который бесшумно тронулся, всполошив всю улицу Брошан, - появление здесь столь роскошной машины было в диковинку. После последних слов профессора воспрянув духом, мадам Беноа тихонько вернулась в квартиру. Она прошла в комнату дочерей и, не произнося ни слова, немного волнуясь, замерла на пороге. Фирмена стояла возле открытого окна. Девушка, еще до конца не окрепшая, с бледным личиком, которое придавало ей особое очарование и утонченность, застыла в мечтательной позе, обратив отрешенный взор к небу. Девушка грезила; ее грудь часто вздымалась, словно ее пронзала тупая боль, давила непомерная тяжесть. Мадам Беноа, нежно поглядев на дитя, легонько пожала плечами, чуть слышно позвала: - Фирмена! Будто стряхнув наваждение, девушка вздрогнула, обернулась. - О чем задумалась, милая моя крошка? - спросила мадам Беноа. Глаза девушки наполнились слезами. В инстинктивном, непроизвольном порыве Фирмена поднялась, двинулась к матери, уронила голову на грудь доброй женщины и дала волю слезам. Мадам Беноа усадила ее к себе на диванчик; она гладила чудесные белокурые локоны, прижимала ее к груди, баюкала, как малышку. Мать нашептывала своему дитя: - Ну что ты, Фирмена, что ты, не надо так убиваться, деточка моя, ты же только что опасно болела, ну же, все в прошлом... Ты еще молодая, забудешь... Фирмена натужно улыбнулась и вновь задохнулась в рыданиях: - Мама, я так любила Мориса!.. Мадам Беноа сделала неопределенный, усталый жест. О, безусловно, кому как не несчастной вдове было знать, что при столь жесточайших обстоятельствах утешение может принести только смерть. Но инстинкт и опыт подсказывали ей, что надо стараться избавиться от печальных воспоминаний, призвав им на смену надежду, ибо все на этом свете лишь грусть и отчаяние... Она завела разговор на другую тему. - Доктор Ардель, - нежно прошептала она, - прекрасный врач и замечательный человек; бедная моя крошка, без него тебя бы уже не было в живых... Он так самоотверженно ухаживал за тобой. Вспомнив о внимании, которое так щедро уделял ей блестящий медик, Фирмена улыбнулась. - О, да, - в искреннем порыве признательности заявила она, - он был с нами так добр, я его очень люблю! И потом, я теперь чувствую себя совершенно здоровой, прошли боли, ломоты, мигрени... Несмотря на бледность, девушка и в самом деле выглядела неплохо. Юность взяла свое, одержала победу, природа оказалась сильнее болезней, здоровье восторжествовало над скорбью. Мадам Беноа невзначай обмолвилась: - Кстати, Фирмена, надо бы поблагодарить и того, кто... того... человека, который прислал доктора Арделя, без него... Было видно, что добрая женщина пребывает в замешательстве. Девушка, мучительно содрогнувшись при первых словах, совладала с собой; она поддержала мать. - Да! - произнесла Фирмена. - Виконт проявил большую доброту; я прекрасно понимаю, что обязана ему спасением... Мадам Беноа, довольная оборотом, который принимал разговор, продолжала нахваливать светского богача, не чувствуя двусмысленности своего положения, ибо мысли достойной женщины были поглощены лишь одним, о единственном болело ее сердце: о счастье и здоровье своего ребенка! Она продолжала: - Этот мужчина такой деликатный, изысканный и очень тактичный; нелегко ему было прийти сюда, говорить о тебе со мной, твоей матерью, но пока ты болела, он очень помогал, при этом не покоробив моих чувств, не поставив нас в неловкое положение. Фирмена согласно кивнула. - Ты должна его полюбить, Фирмена! Он так любит тебя! Опасаясь, что дочь взбунтуется, нежная мать быстро продолжала: - Знаешь, он советовал отправить тебя в деревню, на море или в горы... Вот было бы замечательно!.. Конечно, если ты захочешь, он может тебя сопровождать... он готов в любую минуту последовать за тобой... Фирмена отстранилась от матери; теперь она смотрела недоверчиво, беспокойно, с некоторой злобой. - И кому же он это сказал? - сурово спросила она. - Тебе? Мадам Беноа отрицательно покачала головой, затем, словно пойманная за руку школьница, потупив глаза, пролепетала: - Нет, не мне! Марго... - Марго? - переспросила Фирмена с ироничной улыбкой. - И эта девчонка позволила себе... - Не говори плохо о сестре, - перебила ее мадам Беноа, - ты ведь ее знаешь, это пустоголовый ребенок, к тому же болтливый, бесцеремонный... Виконт не смел сюда часто показываться, через Марго узнавал новости. Тебе не надо объяснять, малышку хлебом не корми, дай поточить язык. Они прекрасно поладили. Женщины замолчали. Мадам Беноа с тревогой вглядывалась в лицо Фирмены, пытаясь угадать, какие разноречивые мысли скрываются за ее задумчивым челом. Наконец Фирмена прошептала: - Я попытаюсь, мама... Обещаю тебе, я попытаюсь его полюбить!.. То, что виконт сделал, меня трогает, трогает до глубины сердца... Через несколько мгновений Фирмена надела шляпку и накинула на плечи длинный шарф. - Ты куда? - с тревогой спросила мадам Беноа. - Ты куда-то собралась?.. Обнимая мать, Фирмена отвечала: - Ты же знаешь, мне теперь можно выходить. Все эти дни мы гуляли вместе, ты боялась, как бы мне на улице не стало плохо, сейчас я окрепла, так что не беспокойся. Мадам Беноа не хватало духа спросить Фирмену о цели ее похода. Не признаваясь самой себе, добрая женщина надеялась, что ее дочь хочет навестить виконта, потому и идет одна. Ведь тот упоминал, что днем бывает в своей холостяцкой квартире на улице Пентьевр. Не смея показаться особо настойчивой, мадам Беноа поинтересовалась: - Может, заглянешь в мастерскую? - Посмотрим, - уклончиво ответила девушка. Простившись с матерью, она удалилась... Нет, Фирмена отправилась не в мастерскую! И не к виконту де Плерматэну. Уже несколько дней Фирмена собирала газетные заметки, которые бережно хранила в сумочке. Она поймала такси, дала адрес; возведя руки к небу, водитель проворч