ал: - А подальше нельзя! Это другой конец Парижа! - Господин Жак Бернар? - Господин Жак Бернар? Это я, мадемуазель! Вопрос незнакомки застал врасплох лженаследника Оливье, который, выйдя из дома, как раз поравнялся с проездом Дидо, но машинально он ответил на него более или менее правдиво. Стоявшая перед ним девушка замолчала, несколько смутившись, Жак Бернар, справедливо заинтригованный тем, что его останавливают посреди улицы, ждал объяснений... Они не замедлили явиться. Девушка взяла себя в руки; достав из сумочки газетные вырезки, она сунула их Жаку Бернару под нос: - Простите, сударь, что обращаюсь к вам прямо на улице, я узнала вас по фотографии, хотя мы не знакомы лично. Жак Бернар покачал головой, пробурчав: - Черт! Опять эта скотина Сигизмон, получил-таки свое, как и обещал! Затем Жак Бернар, в свою очередь, осведомился: - Чем могу служить, мадемуазель? Девушка отозвалась без колебаний: - Мне надо с вами поговорить, это важно, не могли бы вы меня принять? - Честно говоря, я как раз собирался уходить, - заявил Жак Бернар, - но раз важно, пойдемте!.. Молодой человек повел гостью за собой через необычное владение, на задворках которого он обитал. Раза два или три он предупреждал о трудных участках сада, показывал, куда поставить ногу, чтобы не провалиться в грязь. Ударом ноги Жак Бернар распахнул дверь своей убогой обители. Девушка осталась бесстрастной - она умела скрывать свои чувства. Отметив это, Жак Бернар был еще сильнее заинтригован. Когда они наконец оказались в импровизированной гостиной, одновременно служившей спальней и рабочим кабинетом, Жак Бернар с грехом пополам прикрыл дверь, желая продемонстрировать таинственной посетительнице, что она может говорить совершенно свободно, не боясь чужих ушей, и предложил ей сесть. - Пожалуйста, мадемуазель... Гостья машинально поискала вокруг себя глазами и застыла в нерешительности. - Черт! - догадался Жак Бернар. - Простите, мадемуазель! Тут у меня такой бедлам, даже стула нет свободного. Он сгреб в охапку ящички, книги и бесцеремонно швырнул их к порогу, где они и рухнули, подняв облако пыли. Странный хозяин из проезда Дидо стряхнул пыль с освободившегося сиденья, желая придать ему вид, достойный его собеседницы. Та присела и, глядя Жаку Бернару в глаза, объявила: - Меня зовут Фирмена Беноа! Молодой человек молча поклонился. Это имя ему ничего или почти ничего не говорило. Кроме того, обещанные разъяснения не замедлили явиться. С видимым усилием, покраснев до корней волос, Фирмена продолжала: - Я... Я была... подругой Оливье!.. Это заявление было столь неожиданным и внезапным, что Жак Бернар, смешавшись, не нашел что ответить. Превратно истолковав его молчание, девушка добавила, делаясь ярко-пунцовой, но четко выговаривая слова: - Иначе говоря, сударь, любовницей Оливье!.. Изумление Жака Бернара достигло предела. Молодой человек вытаращил на собеседницу глаза. Он был настолько ошарашен, что на какой-то миг забыл о роли, которую играл уже в течение нескольких дней, и воскликнул: - Но Оливье не существует! К счастью, он тут же взял себя в руки и, изобразив на лице уныние, добавил, вновь овладев ситуацией: - По крайней мере, больше не существует... Несчастный!.. Бедный мальчик! Как печально! Умереть! Так чудовищно... Жак Бернар не продолжал. Каждое его слово оживляло в памяти кошмарную драму, которая произвела на Фирмену столь чудовищное впечатление, било по нервам. По ее щекам потекли крупные слезы, горло перехватили рыдания. Все более удивляясь и ничего не понимая, Жак Бернар испытывал глубокое сострадание к горю девушки и вместе с тем острое желание рассмеяться при мысли, что эта особа верила, будто была любовницей субъекта, существующего лишь в воображении человека, который находился перед ней. И хотя его, балагура по природе, так и подмывало сострить по этому поводу, он не мог не подумать про себя: "Решительно, не будь я сам Оливье, я стал бы ревновать! Вот пройдоха! Скотина, не успел умереть - моментально сделался великим талантом! Да проживи он хоть как Мафусаил, за все свое существование он не получил бы столько за свои каракули, сколько за эти двое суток! Оказывается, он не только великий мыслитель, но и любимец женщин, да еще каких! Пока я знаком только с одной, той, что передо мной, но, черт возьми, ею стоит заняться! Дьявольщина! Какая красотка! Может, Оливье стоит воскреснуть?.." Жак Бернар с нежностью смотрел на Фирмену, которая тем временем мало-помалу приходила в себя; стыдясь, что дала волю чувствам, обнаружила свое горe перед незнакомцем, она платочком промакивала слезы, сдерживая новые рыдания; ее очаровательное, элегантно одетое тело била дрожь. - Объяснитесь... Прошу вас, мадемуазель... Фирмена уступила этой просьбе, сознавая ее обоснованность. - Это довольно путаная и очень грустная история, но к вам она почти не имеет отношения! Так вот, сударь, я обмолвилась, что была любовницей Оливье. Это верно, я познакомилась с ним несколько недель тому назад. Не знаю, по каким причинам, но мне он представился Морисом, рабочим, сказал, что работает в мастерских, где делают воздушные шары. У меня не было основания ему не верить, правда? Он меня очень любил, и я платила ему взаимностью. Мы должны были пожениться зимой. Это было уже решено... Внезапно произошла известная вам драма... Я видела, собственными глазами видела... Фирмена провела рукой по лбу, словно отгоняя ужасный кошмар, избавляясь от навязчивого воспоминания. - Нет! - продолжала она. - Детали вам ни к чему! Вы и так, безусловно, их знаете, кроме того, возвращаться к ним выше моих сил... Жак Бернар, в свою очередь, поинтересовался. - Но почему вы решили, - задумчиво произнес он, - что ваш друг, господин Морис, и Оливье... - Все очень просто! - перебила Фирмена. - После смерти Мориса занялись выяснять его личность, и тут обнаружилось, что никакой он не рабочий фабрики воздушных шаров. Этих фабрик всего раз-два и обчелся, их владельцы были допрошены, ни один из них не знал Мориса... Напротив, дома... у моего любовника были найдены документы, письма, разные разности, доказывающие, что его имя не Морис, а Оливье, и что он был не рабочим, а писателем... Кроме того, - продолжала девушка, воодушевляясь, - я об этом догадывалась. Не то чтобы я презирала рабочих, отнюдь, я сама работница, чем, сударь, горжусь. Но я замечала, что Морис, по крайней мере, со мной, держался не так, как прочие знакомые, обычные работяги. Он так нежно, красиво изъяснялся, находил такие чудные выражения... Жак Бернар запротестовал: - Но, мадемуазель, это не причина! Один великий поэт сказал, что под влиянием настоящего чувства человек, независимо от среды и образования, отыскивает звучные слова, дабы передать свои ощущения; неудивительно, что Морис, даже будучи рабочим, произносил красивые фразы, вас любя... Но Фирмена покачала головой: - Сударь, но все газеты, даже полиция, считают, что Морис - это Оливье!.. Неожиданно девушка оборвала себя. - А от вас, сударь, - резко произнесла она, - слышать подобное просто поразительно! В конце концов, вы его знали... тоже знали... Конечно, более продолжительное время, чем я... Ведь вы его наследник... значит, были его другом... Тогда почему?.. Жак Бернар снова вздрогнул. Ах! Конечно! Он чуть не попал впросак и отдавал себе в этом отчет. Молодой человек определенно не имел привычки лгать и с трудом справлялся с ролью самозванца. Вот уже дважды он выдал себя. Разумеется, девушка была права, он, Жак Бернар, не мог сомневаться в тождественности Мориса и Оливье. Кроме того, не сам ли он делал все, чтобы упрочить это заблуждение? Тем не менее, Жак Бернар впал в тяжкое уныние. Его положение и впрямь выглядело щекотливым. Конечно, он постарался внушить общественности, что таинственный покойник являлся никем иным, как Оливье, но в глубине души сознавал, что Оливье никак не мог быть Морисом, поскольку первого из них не существовало в природе... Перед ним вставала новая проблема. В реальности Мориса сомневаться не приходилось, и Жак Бернар спрашивал себя, что это был за человек. По заверению очаровательной девушки, считавшей себя его любовницей, этот Морис был честным и благородным малым. Почему он исчез? Зачем сам, по собственной воле, устроил мрачный спектакль, разыграв фиктивную смерть? Очевидно, за этим кроется какая-то тайна. Но если этот Морис - честный человек, он, конечно, рано или поздно появится и откроет миру свое истинное имя, отрекшись от того, которым столь бесцеремонно наделил его Жак Бернар. В голове обитателя проезда Дидо зрела и другая гипотеза. Может, Морис не был таким святошей, каким его изображала любовница. Вдруг это рецедивист, которому в один прекрасный день под давлением обстоятельств пришлось спрятать концы в воду?.. Он разыграл фокус с отрубленной головой и инсценировал исчезновение трупа... На первый взгляд Жаку Бернару больше нравилось именно такое решение. Раз и навсегда исчезнув, Морис не пойдет жаловаться, что его мнимому трупу присвоили имя Оливье! Напротив, совершив подлог, Жак Бернар оказал ему услугу. Однако Жак Бернар спрашивал себя, а не завалится ли однажды к нему пресловутый Морис, чтобы заявить с глазу на глаз: "Дорогой сударь, мне известны все ваши махинации. Мне известно, как вы воспользовались мною, решив заработать на своем Оливье. Это дело прошлое, я не намерен его предавать гласности, но не желаю, чтобы вы наживались в одиночку. Будем вести игру вместе!" И Жак Бернар представил себе цепь сомнительных приключений, нелицеприятных взаимоотношений, двусмысленных компромиссов, возможность которых его мало радовала и несколько омрачала замечательную прибыльную шутку, которую он на днях сыграл со своими современниками, подсунув вместо несуществующего трупа реального Оливье. Жак Бернар оторвался от размышлений, чтобы еще расспросить девушку, которая, вновь погрузившись в свои думы, хранила молчание. Раз начав, он обязан был выдержать роль до конца; молодой человек про себя подумал, что у знакомой Мориса можно узнать подробности, которые, при необходимости, придали бы фигуре мнимого Оливье большую достоверность. - Бедный Оливье! - лицемерно захныкал Жак Бернар, чтобы направить разговор в нужное русло. - Какой был славный мальчик! Талант! И при этом очень мягкий! Блондины обычно мягкие и покладистые, ведь так, мадемуазель? "Только бы он оказался блондином, или хотя бы шатеном... Вдруг мне повезет!" - мечтал про себя Жак Бернар, ввертывая это замечание. Фирмена в изумлении взглянула на него. - Что вы сказали, сударь? - оборвала она его. - Оливье блондин? Но у него были черные волосы!.. Жак Бернар изобразил полную беспечность: - Я и говорю, мадемуазель, бедный Оливье, черный как смоль... Затем, сделав вид, что понял, рассмеялся. - А! Вижу, что вас смущает, я, должно быть, сказал "блондин"? Не обращайте внимания. Просто оговорился. Я тоже выбит из колеи... потрясен... Видите, - добавил он, показывая на царящий в комнате беспорядок, - бумаги, книги... Все его... Фирмена неожиданно поднялась, с мученическим и трогательным видом пошла на Жака Бернара. - Сударь, - спросила она. - Вы ведь помните мое имя? Фирмена Беноа. Скажите, в бумагах Оливье не было ничего, адресованного мне? Какого-нибудь посвящения?.. Упоминания?.. - Конечно, нет! - решительно воскликнул Жак Бернар. Но сжалившись над безмолвным отчаянием девушки, добавил: - То есть, мне пока ничего не попадалось, но я поищу, посмотрю... Фирмена машинально приблизилась к заваленному бумагами столу. Она заметила рукописную страницу с росчерком Оливье внизу. "Черт! - подумал Жак Бернар, видя, что она погрузилась в чтение, - ну и влип, как будем выпутываться?.." Девушка, пробежав написанное, разглядывала подпись. - Но это почерк не Мориса! - прошептала она. Но Жак Бернар, уже обретя былую самоуверенность, заявил: - Извините, мадемуазель, это его почерк, уж поверьте. Дело в том... У Оливье было не только два имени - доказательство тому, что вы знали его как Мориса, - но и два почерка! Один врожденный, персональный, которым он писал вам, а другой - поэтический, литературный... которым и написаны рукописи... Фирмена не пыталась возразить собеседнику. Ей очень хотелось верить ему! Бедное дитя было слишком доверчивым, чтобы усомниться в правдивости околесицы, которую плел в ее честь создатель Оливье Жак Бернар! Другими глазами Фирмена оглядела окружавший ее беспорядок. В изумлении взглянула на наследника. В сущности, какое ей было до всего этого дело; ее любовник - неоспоримо, безнадежно - был мертв! Несмотря на беспросветную тоску, дорогой домой у девушки появилась надежда, робкая искра надежды. Жак Бернар пообещал, что пороется в архиве Оливье и, найдя личные записки покойного, почтет за честь и удовольствие вручить той, что так горько оплакивает его. Глава 10 ЛЮБОВНИЦА ВИКОНТА - Фирмена, вам не холодно? - Что вы, нисколько! - Можно подбросить еще полено в огонь... - В этом нет никакой необходимости, друг мой... - Тогда позвольте подложить вам под ноги подушечку. Мне кажется, вам неудобно сидеть, вы еще не настолько окрепли, чтобы попусту тратить силы... Виконт встал из кресла, где курил сигару, и с терпеливой нежностью стал получше устраивать молодую работницу, свою подругу, любовницу, в которую был влюблен, как никогда, как никогда стремился завладеть ее сердцем! Вот уже несколько дней, как Фирмена съехала с улицы Брошан. После трагического убийства несчастного Мориса и перенесенного нервного потрясения она непрестанно чувствовала на себе самые изысканные знаки внимания, самые предупредительные ласки виконта. Он постоянно окружал ее заботой, не щадя себя, разрывался на части, в надежде если не растрогать, то хотя бы немного смягчить сердце девушки. И в один прекрасный вечер - Фирмена уже поправлялась и отваживалась ненадолго выходить - он уговорил ее перебраться на улицу Пентьевр, где ей была приготовлена квартирка на первом этаже. Здесь они и находились вдвоем. Чай был выпит; прежде чем расстаться с любовницей и вернуться к светским обязанностям и, увы, семейному очагу и виконтессе де Плерматэн, виконт наслаждался последними минутами подле своей подруги, наблюдая, как она, серьезная, спокойная и степенная, сосредоточенно глядит на дрова в камине, следя за игрой огня, пляшущими язычками пламени, с треском вырывающимися искрами. - Фирмена, вы мечтаете? - спросил виконт. - Я не мечтаю, друг мой, я размышляю. - О чем? - Почему вы об этом спрашиваете? - А почему бы и нет? - Полагаете, мне хочется сделать вам больно? Виконт де Плерматэн бросил в огонь нервно сжеванную сигару... - Вы правы, - произнес он, - иногда лучше не знать, глупо лезть в душу собственной любовнице. Счастливцы, кто довольствуется ловко сыгранной комедией, для кого каждый поцелуй - любовный... Счастливцы?.. Нет, не верю! Они знают, что являются жертвами комедии... Нельзя насильно держать себя в слепоте, надо думать, они видят ложь, чувствуют едкий душок притворных ласк, лицемерных объятий. Фирмена! Поверьте, я слишком люблю вас, чтобы позволить себе заблуждаться по поводу вашего милого и безмятежного равнодушия. Сегодня вы выглядите грустнее, чем вчера!.. Не считайте меня своим врагом, не считайте меня любовником, в эти минуты - когда мы так близки и одновременно так далеки - я хочу быть только другом, настоящим другом! Фирмена, Фирменочка, почему вы грустнеете, грустнеете день ото дня? О чем вы думаете? О чем вы думали, Фирмена?.. Внезапно молодая женщина разрыдалась. По ее впавшим щекам струились тяжелые слезы, влажными жемчужинами скатывались на корсаж, меж тем как ее зубы терзали тонкий батистовый платок. Виконт де Плерматэн поднялся. Он устремился к ней, рухнул на колени перед креслом любовницы, спрятал голову в подоле ее платья; он желал унять слезы молодой женщины, осушить их своими поцелуями, но, увы, понимал, что не в силах утешить Фирмену, что обнять ее сейчас более чем неуместно, что его долг, обязанность - ничем не напоминать о своем положении любовника... хуже, содержателя!.. - Фирмена, - чуть слышно позвал он, - Фирмена, вы думаете о Морисе? - Да! Простите меня! - Фирмена, мне не за что вас прощать! Но почему, почему вы так неожиданно расплакались? Вас тяготит мое присутствие? Мне уйти? Я внушаю вам отвращение? Ах, Фирмена, я готов на любые жертвы, чтобы хоть немного умерить ваши страдания! Скажите, что с вами? Вы что-нибудь узнали, какие-то еще более жестокие подробности смерти этого несчастного? Куда вы вчера днем ходили? Ответьте... Мне очень плохо, когда вы плачете! Огромным усилием воли Фирмена овладела собой, промокнула глаза. Она положила руки на плечи виконта де Плерматэна, заставила подняться его с колен, взглянуть ей в лицо. - Вы очень добры, - сказала она, - я дура, что показываю вам свое горе... Вы очень добры... Поверьте, Раймон, я бесконечно признательна вам за все, что вы сделали, за все, что вы делаете для меня... Простите, что я не властна над собственными мыслями, что я мучаюсь, рыдаю... - Мне не за что вас прощать, бедняжка моя. - Нет! Нет!.. Раз я согласилась жить с вами, раз я согласилась стать вашей любовницей, я не должна думать о Морисе... Но эта смерть, чудовищная смерть витает где-то рядом, я не могу не думать об этом... Ах! Как ужасно, чудовищно, омерзительно. Мысль о ней постоянно преследует меня. Простите, я не могу, видите, не могу его забыть!.. Виконт де Плерматэн медленно поднялся с колен, пододвинул свое кресло к шезлонгу, в котором вытянулась Фирмена, и, взяв в свои руки крошечные ладошки молодой женщины, спросил: - Фирмена, со временем вы забудете! Вы забудете печальное прошлое, потому что я создам вам восхитительное будущее, моя любовь сделает вас счастливой. Но прошу вас, не скрывайте, вы вчера куда-то ходили? Где вы были? Конечно, это имеет отношение к несчастному Морису? Фирмена выдохнула: - Да! - И чем же вы занимались? Откройтесь мне, друг мой. Фирмена, невольно тронутая нежностью виконта, который и не думал бунтовать, не вел себя - в отличие от многих на его месте - этаким ревнивцем, грубияном-хозяином, старался ее утешить, призналась: - Я виделась с Жаком Бернаром. - С кем? - Жаком Бернаром! Литературным наследником Мориса!.. Честно, вы не знаете!? Так послушайте, сейчас я вам все расскажу... И она подробно описала виконту свой визит к Жаку Бернару. Поведала, как узнала о том, что Морис был совсем не рабочим, а поэтом, замечательным поэтом, и как была неприятно поражена тем, что в своем письме-завещании он ни разу не упомянул о ней. - Честно говоря, господин Жак Бернар, - заключила она, - не совсем уверен, что Морис, Морис-Оливье, ведь, кажется, это его настоящее имя, не подумал обо мне. Наверное, он разобрал еще не все бумаги, которые оставил мой бедный друг. И я не теряю надежду, потому что мне было бы больно, мучительно, нестерпимо больно сознавать, что, распорядившись своим творчеством, он не оставил мне, своей возлюбленной, так его обожавшей, ни слова прощания, ни ласковой фразы!.. Виконт де Плерматэн не ответил. Он размышлял, опустив голову, и невеселыми были его мысли. Поистине, виконт де Плерматэн искренне, глубоко, всей душой и сердцем любил бедную Фирмену. Но странным оказалось его положение, обстоятельства понуждали его утешать обожаемую любовницу, оплакивающую смерть другого! Будучи в курсе всех столичных сплетен, скандалов, перипетий, виконт, естественно, слышал о двойном обличье Мориса. Из газет, равно как из клубных разговоров, он уже давно знал, что рабочий в действительности был таким же, как он, светским человеком, поэтом, поэтом Оливье, стихи которого в "Литерарии" не раз приводили его в восторг. Фирмена не сообщила ему ничего нового. Но неожиданно он поймал себя на мысли, что такая необыкновенная фигура, как этот Оливье, безусловно, достойна сожаления молодой работницы. Когда до виконта де Плерматэна дошла весть об убийстве возлюбленного Фирмены, он чисто эгоистически обрадовался несчастью, открывшему, по его мнению, путь к сердцу любимой, которую ему больше не придется делить с другим. Его ужаснула глубина отчаяния Фирмены, грозившая обернуться для девушки - бредящей, смятой, полуживой - воспалением мозга... При виде того, как она понемногу поправляется под благотворным воздействием его неустанных забот, у виконта вновь зажглась надежда. И тогда он решил про себя, что окружив Фирмену роскошью, дав ей вкусить удовольствий, которые с легкостью дарит богатство, он быстро сумеет проложить между ней и памятью о покойном Морисе пропасть, непреодолимую дистанцию, которая отделяет богатую женщину от простой бедной работницы. Услышав, что Морис, рабочий Морис, совсем не рабочий, он затрепетал... Виконт понял, что, дойди до Фирмены известие о том, что Морис был писателем, поэтом Оливье, оно разбередит ее страдания, придав им новый, романтический оттенок. Но он все же надеялся, что Фирмена, поглощенная выздоровлением, не познает про двойное обличье Мориса. И вот те на, Фирмена открывает ему, что не только осведомлена о тождественности Мориса и Оливье, но и рассказывает о встрече с ближайшим другом усопшего, Жаком Бернаром, который непременно еще будет видеться с ней и при каждом свидании подливать масла в огонь, напоминая про таинственно убитого поэта! Ему предстояли новые сражения за сердце Фирмены. Его ненаглядная возлюбленная становилась еще более далекой и недосягаемой. Его ждали мучительные дни. И виконт де Плерматэн, поначалу почти радуясь смерти Мориса - испытывая одно из тех чувств, в которых не принято признаваться даже себе, но которые от того не становятся менее реальными, - спрашивал себя, облегчит ли ему хоть на каплю исчезновение поэта получить то, что он жаждал всеми силами, всей душой - любовь той, которая была ему дороже всего на свете... Глава 11 ОЖИВШИЙ МЕРТВЕЦ Стоя перед зеркальным шкафом, мало что отражавшим, настолько давно тряпка не сражалась с пылью, Жак Бернар кропотливо прилаживал на себя подтяжки: - Брюки должны сидеть естественно, прикрывать каблуки и не морщить... Эти брюки не годятся! Решительно никуда не годятся! Молодой человек придирчиво оглядел свое отражение и философски заключил: - Вообще-то грех жаловаться! Этот замечательный портной отдал фрачную пару по дешевке; право, сто шесть франков девяносто пять сантимов - совсем недорого, вполне приемлемая цена. Девяносто пять сантимов с меня содрали за этот кармашек, которым я, разумеется, в жизни не воспользуюсь! На стуле ожидал жилет; Жак Бернар подхватил его, натянул на себя. - Морщит на животе, одно плечо ниже другого... Ну! Ну! Отлично! Буду как курица в павлиньих перьях... Жак Бернар снова надел фрак - лацканы плохо отворачивались, талия морщила, спина пузырилась - и теперь созерцал себя при полном параде с гвоздикой в петлице... Он разглядывал себя без всякого удовольствия. - Кошмар! Жуть! Мерзость! И все-таки я горжусь, что сумел заказать эту штуковину, а особенно тем, что сумел расплатиться - наличными, полноценными французскими купюрами с королем и Республикой, Сеятельницей и Наполеоном, купюрами, имеющими хождение во всех цивилизованных странах... что в общем-то легко объяснимо, учитывая, что деньги бесспорно обладают свойством уходить сквозь пальцы, улетучиваться, куда-то деваться, что трудно было бы вообразить, не наблюдай мы это Божественное явление повседневно. Молодой человек стал наводить последний лоск. Привел в порядок ногти, вынул лишнее из набитого бумажника, чтобы уродливо не топорщился карман. "Да нет, все слава Богу, - подумал он. - Дела идут, торговля процветает! Оливье может быть мною доволен или я им, как угодно! Этот мнимый покойник оказался жутко прибыльным. Если так пойдет дальше, мне недолго сделаться миллионером..." Необыкновенный Жак Бернар имел полное право гордиться своей затеей и ее уже ощутимыми плодами. Убить Оливье - неплохая задумка, но сыграть ловкую комедию, заставить поверить в его смерть - несравненно лучше! Труды явно не пропали даром: после лжеопознания несчастного обезглавленного с набережной Отей, Жак Бернар ежедневно видел у себя директоров газет, редакторов журналов, в один голос выпрашивающих статью Оливье, стихи Оливье, пьеску Оливье, рукопись Оливье! Теперь, когда мнимый поэт был мертв, он сыскал колоссальный успех. Вошел в моду, аристократы превозносили его до небес, литераторы боготворили, с каждым часом он становился все гениальнее, вызывал все большее восхищение! - Поэтому, - рассуждал свободный художник, наводя глянец на шапокляк с дотошностью истинно светского человека, - поэтому совсем негоже опаздывать! Негоже мне, любимому другу, наследнику и представителю Оливье пропускать празднество, на котором бюст бедолаги покойного увенчают пальмы славы! Этим вечером Жак Бернар облачился во фрак - нелепое и уродливое одеяние, неизвестно по какой причине обязательное на светских приемах - исключительно потому, что собирался в "Литерарию", куда в качестве официального гостя был приглашен на вечер покойного поэта Оливье. По правде говоря, уже довольно продолжительное время, с того самого момента, как была установлена личность мнимого Мориса, обезглавленного на набережной Отей, тело которого, кстати, так и не обнаружили, "Литерария" старательно поддерживала у читателей живейшее восхищение усопшим писателем. В одном из последних номеров "Литерария" вызвалась организовать всеобщую подписку, дабы пустить собранные средства на сооружение памятника поэту Оливье. Списки заполнялись подписями, самые прославленные деятели мира искусства и литературы считали для себя честью значиться среди дарителей. Помимо того "Литерария" решила устроить театрально-литературный вечер. Вход будет платным, актеры будут играть, читать, декламировать произведения из наследия Оливье, а в финале, стараниями двух юных артисток, изображающих Глорию и Музу, будет увенчан гипсовый бюст - макет будущего памятника во славу писателя... Празднество должно было состояться этим же вечером, в десять. Без пяти десять, бросив прощальный взгляд в зеркало, Жак Бернар решил, что готов, готов отправиться в особняк на улице Пресбург и принять участие в чествовании усопшего. - Так... Деньги я взял. Визитные карточки? Рукописи на всякий случай? Носовой платок? Перочинный нож?.. Отлично. Вперед! Он стремительно направился к выходу. Положил ладонь на дверную ручку, привычным жестом повернул ее. Дверь не поддавалась... - Ну-ка! Молодой человек потянул сильнее, убежденный, что вся загвоздка в покоробившейся, вспучившейся от садовой сырости древесине. Не тут-то было! Напрасно Жак Бернар выходил из себя, тянул за ручку, упирался, грубо тряс створку - дверь не поддавалась! После нескольких минут безуспешных попыток, молодому человеку пришлось смириться с очевидностью. - Ну и ну, - изрек он. - Досадно... И совсем уж глупо, нелепо! Полный идиотизм! Сосед или консьерж в шутку закрыл меня на ключ. Теперь я заперт. Из-за собственной причуды держать ключи у консьержа. Он еще не сознавал всей серьезности постигшей его неудачи, надеясь без труда выпрыгнуть в сад через окно, благо, жилище было на первом этаже... Но после секундного размышления Жак Бернар припомнил, что, начав одеваться, час тому назад, он, на горе себе, самолично опустил железные ставни на окнах. Ставни были старой конструкции, какие еще встречаются на старинных домах, запирающиеся на наружный засов... Таким образом Жак Бернар, не имея доступа к засову, изнутри не мог их открыть! - Значит, я под арестом, - проворчал он. - Под домашним арестом?.. Это уж чересчур. Наверняка консьерж увидел закрытые ставни, подумал, что я ушел, и решил прикрыть дверь на ключ... Умник нашелся!.. Чертова скотина, из-за него весь праздник летит к чертям; спрашивается, как будет выкручиваться почтенная мадам Алисе, заметив, что Жак Бернар, литературный наследник покойного Оливье, драгоценного покойного Оливье, не посчитал нужным присутствовать при его апофеозе! Жак Бернар вернулся в прихожую, потряс дверь - тщетно. Тяжеленному створу было хоть бы хны, он с легкостью отразил нападки молодого человека. - Однако, черт побери, мне надо идти!.. Жак Бернар взглянул на часы: - Тридцать пять одиннадцатого... Дьявольщина. Надо скоренько что-то предпринять, а не то я явлюсь к шапочному разбору. Очевидно, чтобы вырваться из злополучного заточения, у Жака Бернара оставалось единственное средство: шуметь, пока его не услышит и не придет освободить консьерж, безусловно, и не подозревающий, в какой переплет невольно вверг своего жильца. Жак Бернар во всю мочь забарабанил в дверь. При этом для привлечения большего внимания он надсадно вопил, звал, орал. Результат не заставил себя ждать... - Черт побери, это вы устроили тарарам, господин Бернар? - Наконец-то... - Что тут у вас стряслось? - Это вы, злосчастный консьерж? - Кто ж еще! Так что случилось, господин Бернар? У вас что, драка? - Хватит! Проклятый консьерж! Неужели вы не понимаете, что заперли меня?.. - Я вас... - Ну да, мигом слетайте за ключом и откройте дверь... Вы, наверное, думали, что я ушел... Через дверь до Жака Бернара донесся растерянный и удивленный голос консьержа, который произнес: - Что вы мелете! Слетать за ключом? Нет у меня вашего ключа! Нет его на щитке!.. С какой стати мне вас запирать? Я тут ни при чем. Это не я!.. - Не вы? - Конечно, нет. А что, у вас нет своего ключа? Жак Бернар стал терять терпение. - Черт! - выкрикнул он наконец. - Не вы, так кто-то другой, не время заниматься выяснениями! Я очень тороплюсь, откройте мне ставень, я вылезу через окно и... - Но я не могу открыть ставни, они на замке, а ключи есть только у вас, господин Бернар... От нетерпения Жак Бернар затопал ногами. Он был прав, этот консьерж!.. - Ладно, тогда бегите за слесарем, немедленно тащите его сюда, пусть выпустит меня... Говорю, нет у меня ключей, я хочу выйти!.. И сами возвращайтесь! - Хорошо!.. Хорошо!.. - заметил консьерж. - Я все сделаю, но имейте в виду, я ничего не обещаю! Сейчас в мастерских не слишком людно, не знаю, найду ли я кого-нибудь... Жак Бернар слышал, как привратник удалился, брюзжа на ходу. - Ну и влип, - буркнул молодой человек. - Они намерены мне все испортить. Чертовщина! Ну и физиономии у них будут при виде моего пустого кресла!.. Жак Бернар долго ждал. Очевидно, найти нужного мастера оказалось совсем не легко. Уже с половины десятого толпы зрителей, состоящие исключительно из сливок общества, о ком принято говорить "весь Париж", брали приступом, заполняли собой особняк "Литерарии". Принимая во внимание специфический профиль журнала, которым с успехом руководила милейшая мадам Алисе, читатели "Литерарии" образовывали истинную элиту, элиту парижских интеллектуалов или, по меньшей мере, к таковым себя причисляющих. Для этих избранных, роскошных особ празднество в "Литерарии" в честь поэта Оливье было торжество дежурным, на котором непременно надо было появиться, отметиться, дабы не лишиться титула модного господина или дамы. Просторный особняк быстро заполнялся, и без четверти семь публика уже теснилась в маленьком театральном зале, где мадам Алисе проводила встречи, заседания и праздники для шикарной и деликатной клиентуры своего издания. Потрясающей красоты женщины, которые торговали очень дорогими программами, убежденные, что таким образом возвеличивают имя замечательного поэта, каковым, по всеобщему заверению, был Оливье, предупреждали, что представление начнется без четверти десять. Без двадцати десять в переполненном зале было негде яблоку упасть. Но самое невероятное, что, невзирая на тесноту, все казались на вершине воодушевления. Соседи переговаривались, восторгались поэтом Оливье, не было никого, кто не посвятил бы ему строфы, сонета или фразы... Одна мадам Алисе пребывала в ярости. Сидя в первом ряду - она не пожелала занять место рядом с членами комиссии по увековечиванию памяти Оливье, - она размышляла: "Боже, ну и противная эта богема, эти свободные художники! Наобещают с три короба и ищи их свищи!.. Где этот чертов Жак Бернар? Должен был прийти среди первых, и до сих пор его нет. Что это значит?.." Напротив, с явным удовлетворением директриса "Литерарии" окидывала взором полный зал, мысленно беря на заметку интересных людей, достойных фигурировать в будущем отчете. Но невольно она возвращалась к тягостным думам: "В конце концов, почему Жак Бернар не здесь? Как-никак его обязанность руководить церемонией! Его присутствие придало бы празднику большую официальность... Как все-таки это неприятно!.." Занавес начал подниматься, с губ довольных зрителей слетело приглушенное "ах", вскоре сменившееся торжественной тишиной. Интеллигентного вида мужчина в белом галстуке и во фраке, с плешивой головой и живыми глазами за стеклами пенсне в черепаховой оправе, эталон светского ведущего, уселся за зеленый столик, украшенный традиционным стаканом с водой и заранее выдвинутый рабочими на авансцену. - Дамы!.. И господа!.. Ведущий кратко обрисовал жизненный путь поэта Оливье. Он находил восхитительные слова, тактичные и меткие выражения, превознося покойного, без которого, как он утверждал, прибегнув к несколько рискованной метафоре, плакала бы вся французская словесность. Несколько секунд спустя он поднялся под бурные овации, бурные еще и потому, что не томил публику, ожидающую гвоздя программы, чтения произведений поэта Оливье. Как только ведущий вернулся за кулисы, подошла очередь постоянного постановщика праздников в "Литерарии" Мике. Уверенным шагом он пересек сцену и приблизился к рампе, незаметно обменявшись с мадам Алисе полным отчаяния взглядом, взглядом, ничего не говорившим окружающим, но хорошо понятным директрисе, который означал: "О Жаке Бернаре ни слуха ни духа!" Мике громко объявил: - Дамы и господа!.. В нескольких витиеватых фразах актер предупредил публику, что сейчас ей будет представлена одноактная пьеса Оливье, пьеса, еще не видавшая огней рампы, каковая, как он надеется, несомненно, обязательно заинтересует читателей "Литерарии", которые смогут оценить многообразие и плодовитость покойного, преуспевшего как в комедии, так и в драме, оставившего свой автограф как под трагическими, любовными стихотворениями, так и под задушевными, игривыми, даже легкими романсами! - Мы решили, - заключил Мике, - чередовать жанры, к которым обращался поэт Оливье, и включить в программу самые разнохарактерные произведения. Дамы и господа, ваше право смеяться или плакать над пьеской, которую мы с товарищами имеем честь исполнить перед вами, рассчитывая на всю вашу снисходительность... Последние слова встретил шквал аплодисментов, артист поклонился и скрылся за кулисами. Занавес упал и поднялся, открыв сельский пейзаж, а несколько мгновений спустя весь зал покатывался от безумного, неудержимого хохота, настолько комичной и забавной оказалась завязка "Всего или ничего" - так называлась пьеска. Артистов вызывали, кричали "бис" и "браво". Не стихали аплодисменты. К антракту все были в полном воодушевлении... Мадам Алисе прошла за кулисы, заметила Мике, который метался, как угорелый, следя за подготовкой второй части программы. - Ну как? Порядок? - крикнул ей актер. Мадам Алисе кивнула: - Да, ничего! Ничего получилось!.. Что теперь будем делать? - Вы имеете в виду, как мы сгладим отсутствие Жака Бернара? - Вот именно... Ему назначили увенчивать бюст... Мике покорно махнул рукой: - Что делать, мадам! Может, еще появится? Вдруг он просто опаздывает?.. И потом, тут уже ничего не попишешь... Оставив директрису "Литерарии", которая всегда страшно волновалась во время своих праздников и обретала душевный покой и обычное хладнокровие только с уходом последнего гостя, Мике прокричал в сторону: - Внимание! За кулисами! Готовы? Даю звонок! В зале оживленно переговаривались, целовали ручки, завязывали знакомства, шла светская болтовня, продолжались начавшиеся в антракте флирты... Наконец занавес вновь поднялся, по залу прокатилось "браво", открылась темно-серая декорация в цветочек, декорация неброская, не задерживающая внимания. Прекрасная и грациозная Лидиана из Французского театра объявила со сцены мелодичным голосом: - Неизданное стихотворение Оливье "Летний вечер". Она начала читать волнующие, несколько меланхолические строки, которым аудитория внимала с трепетом: О нет! Не станем говорить, послушай - Трепещет поле под лобзаньем ветра... Мы час не будем торопить, и наши души Усладит долина, где устало догорает вечер. Мы дальше не пойдем, на мох приляжем, Дурман гвоздик вдохнем, пусть царствуют они. Взгляни: ночь нежная уже стоит на страже, И поцелуя вкус своим теплом хранит. Но когда артистка подошла к заключительной строфе, разразился настоящий скандал. Оборвав Лидиану, мужской голос, плавный, спокойный, бесстрастный, прекрасно поставленный, довел неизданное стихотворение до конца среди гробового молчания задохнувшейся от удивления публики. Вот сердца любящего повеленье: остаться здесь! Слить губы наши в клятве бесконечной! Подле тебя мечтать и ночь, и день, Не верить в завтра, чтобы верить в вечность! В едином порыве все головы повернулись, все взгляды обратились в противоположный конец зала, к человеку, только что говорившему, читавшему - о неслыханная дерзость! - строфы, неизданные строфы поэта Оливье! Что это значило? Кем был этот незнакомец? Зачем затеял отвратительный скандал? В висках у присутствующих застучало, мадам Алисе, бледная как смерть, вскочила с места, у артистки на сцене подкосились ноги, из-за кулис выскочил ошеломленный Мике. Да! У всех застучало в висках, а на лбу выступила холодная испарина, ибо нарушитель вечера в "Литерарии", вечера памяти покойного поэта, который дочитал строфу, считавшуюся неизданной, казался до боли знакомым, как две капли похожим на примелькавшиеся в газетах фотографии Мориса, Мориса-Оливье! Поэта, убитого поэта с набережной Отей!.. Окончив четверостишие прежде, чем кто-либо успел глазом моргнуть, двойник Мориса - так поначалу восприняли его зрители - продолжал тем же спокойным и ледяным голосом: - Дамы и господа... Попрошу две минуты внимания... Мне надо сообщить вам важные известия! Во-первых, среди присутствующих наверняка имеются такие, кто мог бы помнить, прочитать это стихотворение. Найти его можно в любой антологии. Оно никогда не принадлежало поэту Оливье, поэту, которого вы собрались здесь славить, его автор широко известен, это господин Марк... Да, дамы и господа! Он посвятил эти стихи одной своей знакомой!.. Вас разыграли!.. Но это еще не все! Вы думаете, что чествуете сейчас память покойного, память поэта Оливье. Так вот, поэт Оливье не умирал, хотя бы по той простой причине, что это я!.. Я поэт Оливье, он же рабочий Морис! Господин Жак Бернар, так и не явившийся к тому же на праздник, самозванец! Он в жизни не был моим литературным наследником! Я с ним не знаком! Голос незнакомца потонул в пронзительных возгласах, поднявшемся гомоне, буре воплей, выкриков, свистков, хлопков... Скандал и впрямь был неслыханным. Что-что? Это в самом деле Оливье?.. Поэт Оливье не умер?.. И произведения, которыми мы тут весь вечер восторгались, вовсе не его?.. Что означает этот балаган?.. Чудовищно! Немыслимо! Отпихивая друг друга локтями, зрители хлынули вперед - увидеть, удостовериться! Внезапно на балюстраду, обезумев от гнева и ярости, вскочила мадам Алисе. Она вскарабкалась на сцену, нашла Мике, потерявшего в суматохе голову. - Что делать? Что делать? - Во что бы то ни стало остановить их! - выдохнул Мике. Стоя на авансцене, он пытался выкрикнуть что-то в зал, но голос его терялся в воплях проталкивающихся к выходу зрителей, которые надеялись нагнать, увидеть вблизи таинственного Оливье. Мике вернулся на прежнее место: - Господи Боже мой! Будь ты неладен! Здесь свихнуться можно! Ни черта не разберешь... Черт, теперь я начинаю понимать, почему не пришел Жак Бернар. Этот мерзавец, наверное, что-то предчувствовал... Мике кубарем скатился по лестнице, ведущей на улицу Пресбург... Он рассчитывал догнать Оливье, который должен был, по его мнению, находиться где-то на центральной лестнице, в толпе зрителей. Мике хотел сорвать с этого дела покров тайны. Он был вне себя от ярости!.. - Дорогая, это невероятно! - Даже сногсшибательно, красавица моя!.. - Знаете... Я тут же его узнала! - Правда? - Клянусь!.. В "Иллюстрированном мире" был его портрет, поразительное сходство. ...Так беседовали две подруги десять минут спустя в густой толпе, собравшейся у входа в "Литерарию". Все обсуждали события вечера, каждый давал свой комментарий. - Я, - внушал толстяк щуплому низкорослому юноше с обреченным лицом чахоточного, - я, милый мой, ни капли не удивился, с первой же строчки я узнал знаменитые стихи, даже не понимаю, как на эту удочку попалось столько народа!.. В некотором отдалении шумно переговаривалась толпа мужчин и женщин, людей театра, о чем нетрудно было догадаться по их манере держаться. - Что ни говори, малыши, блестящий провал!.. Это дело еще наделает шуму... - Самое странное, - прибавила огромная, ярко-рыжая дама с нарумяненным и размалеванным как божий грех лицом, - что этот Оливье свалился как снег на голову, покрасовался перед всеми и ни с того ни с сего смылся. - Как? Его не нашли? - Конечно, нет. Вы что, не знаете? - Что именно? - Я только от Мике... У меня абсолютно достоверные сведения. Так вот, Мике сказал, просто кошмар, этот Оливье исчез! Как сквозь землю провалился!.. Раздался взрыв хохота. Итак, пока одни изумлялись, другие радовались и веселились, вспоминая разразившийся в "Литерарии" скандал, моложавого вида мужчина во фраке, с независимым, но явно чем-то встревоженным видом, с поднятым воротником плаща и в глубоко надвинутой на глаза шляпе, обходя стороной фонари, стремительно передвигался от группы к группе, прислушивался к разговорам, замечаниям, но немедленно отходил в сторону, как только привлекал к себе внимание. - Да... - время от времени шептал он. - Хорошенькое дельце!.. Ну и влип!.. И тип окончательно удалился. Двадцать минут спустя, неподалеку, на одной из пустынных улочек состоялось странное совещание. Встретились двое. Первый был молодым, высоким, статным, сильным, элегантным. Второй - в широком неброском плаще, с руками в карманах, надвинутой на лицо мягкой шляпе с полями говорил тоном, не допускающим возражений. - Друг мой, - обратился он к своему товарищу, - вы попали в дурацкую историю! Надо выпутываться... - Но, - возражал второй, - я не понимаю... - Не понимаете? Вы глупый ребенок!.. Черт! Ваш прямой интерес заставить Жака Бернара исчезнуть... - Но разве сегодня вечером вы... - Да! - грубо отрезал человек в мягкой шляпе. - После сегодняшнего он исчезнет, я вам это обещаю... Ладно, мне некогда... Моя ночь не окончена, мне еще предстоит одна трудная работенка... Человек в мягкой шляпе усмехнулся, затем распрощался с товарищем. - Отправляйтесь спать, прекрасный влюбленный! - сказал он. - Я для вас поработаю!.. Оставшись один, незнакомец задумчиво добавил: - Для него? Само собой! И для себя тоже!.. Глава 12 ЗАПАДНЯ Час спустя, меж тем как истомившаяся в ожидании у дверей "Литерарии" толпа, не узнав ничего нового, решила разойтись, достойнейший Мике, разъяренный, вне себя, в убийственном настроении наконец дополз до уборной и стал собираться домой. Он не переставал кипеть с того самого мига, когда трагическое появление Оливье сорвало весь праздник. - В голове не укладывается!.. Дурость какая! Идиотизм... Все было так здорово... Оливье в самом деле испортил праздник как раз тогда, когда тот удавался по всем статьям, когда казалось, что "Литерарию" ожидает настоящий триумф! С этого момента у Мике не было ни единой свободной минуты. По словам зевак, околачивающихся возле особняка, постановщик обыскал здание снизу доверху, носился по всем четырем этажам, побывал во всех комнатах, дошел до того, что полез в погреб, обследовал все чуланы, заваленные всякими диковинками. Но, к несчастью, никого не обнаружил. Объявившись на празднике, оборвав красавицу Лидиану на сцене, самолично продекламировав заключительную строфу, Оливье будто таинственным образом испарился, безвозвратно исчез! Почему, возникнув со столь оглушительным скандалом, он обратился в бегство? Не один Мике бился над этим вопросом, задавали его себе и другие, в частности, мадам Алисе, которая какое-то время была на грани удара: от волнения в лицо ей бросилась кровь, сделав его из мертвенно-бледного темно-багровым. Мадам Алисе застала Мике у него в уборной. - Ну как? - произнесла директриса "Литерарии". В эти слова достойная женщина вложила всю свою муку и тоску. Мике обреченно возвел руки к небу. - Вот такие дела, - ответил он. - Что тут сказать? Ничего уже не поделаешь!.. Мы не могли этого предвидеть, а теперь не в силах ничего изменить! В течение нескольких мгновений директриса и комедиант молча глядели друг на друга, затем мадам Алисе продолжала: - Я сейчас пойду в комиссариат, надо доложить обо всем дежурному. Так сказали ажаны... Ах, Боже мой, Боже ты мой! Мадам Алисе рассталась с Мике, собираясь покинуть театральные кулисы и выйти на улицу Пресбург. Но вдруг вернулась. - Мике, а что с Лидианой? - поинтересовалась она. - Что с ней решили? - Что значит, решили? - удивленно переспросил Мике. - Ну да, что с ней? Кто ее проводил? Мике досадливо и не слишком довольно поморщился. - Ничего не попишешь, - прошептал он. - Ей пришлось обойтись без провожатых. Честно говоря, мне было не до того, чтобы усаживать ее в машину. Не знаю, как она уехала. В других обстоятельствах мадам Алисе, безусловно, вспылила бы, рвала бы и метала по поводу нарушения элементарных приличий. От милостивого согласия Лидианы во многом зависел успех праздника, и было поистине прискорбно, что никому даже в голову не пришло отвезти домой дивную французскую актрису. Однако мадам Алисе была слишком потрясена случившимся: возникновением Оливье, того самого Оливье, которого "Литерария" с такой помпой хоронила в последних трех номерах, чтобы беспокоиться о подобной мелочи. - Хорошо! Хорошо! - ответила она Мике. - Завтра сочиним ей письмо с извинениями. Не дурочка, поймет! Мадам Алисе, сникнув, понурив голову, еще раз коротко попрощалась. - Пойду спать, дорогой, а то совсем с ног валюсь. До завтра?.. Если вдруг вы мне понадобитесь раньше, я за вами пришлю! Надо будет продумать, как действовать дальше... Мадам Алисе удалилась, а Мике закончил переодеваться; окончательно готовый, потушил в уборной свет и вышел на улицу. Воздух был чист и прохладен, в такие вечера было особо приятно полуночником вышагивать по пустынным тротуарам. Едва выйдя за порог, Мике глотнул воздуха, закурил сигарету и, руки в карманах, трость под мышкой, пустился в путь. - Честно говоря, - шептал артист, вновь обретая обычную беспечность и душевное спокойствие, - честно говоря, мое дело маленькое. Со мной все более-менее ясно, завтра мое имя будет во всех газетах. А это всегда реклама, тем паче, бесплатная! Неутомимый ходок Мике возвращался домой пешком. Путь до улицы Лепик занял у него добрых три четверти часа. Возле своих дверей он с немалым удивлением заметил велосипедиста, казалось, с нетерпением кого-то поджидавшего. Инстинктивно Мике почувствовал, что велосипедист явился по его душу. Тем не менее, Мике уже тянулся рукой к звонку, когда велосипедист обратился к нему, приподнимая фуражку. - Простите, сударь, вы, случайно, не господин Мике? - Да, он самый! Вы что-то хотите, друг мой? - Отлично! - спокойно произнес велосипедист. - А то я уж было отчаялся вас увидеть! Я только что звонил, но консьержка сказала, что вы еще не возвращались... И на улице вас что-то было не видно... - А в чем дело? - забеспокоился Мике. - Сударь, меня к вам послала одна особа... мадам Алисе. - Вы от мадам Алисе? - Да, сударь. - Так где она? Что еще произошло? - Мадам Алисе просила вас срочно приехать на улицу Гран-Дегре, дом 42. Она ждет вас у господина Оливье... - У Оливье? Услышав невероятное известие, Мике резко побледнел. - Как! Ну и ну! Это уж совсем поразительно! Значит, Оливье найден? Известен его адрес, ведь мадам Алисе у него. В полном ошеломлении Мике застыл на тротуаре, уронив руки, совершенно сбитый с толку. - А мадам Алисе не говорила? - спросил он. - Я вам передал. Она просила поторопить вас. Вы ей срочно нужны, пятый этаж, дверь напротив лестницы. - Хорошо! Хорошо! Иду! Мике и в самом деле развернулся и почти бегом припустил к площади Бланш. "Господи! - думал он. - На такси я доберусь за считанные минуты!" - Улица Гран-Дегре, где это? - рассуждал он. - А! На левом берегу, за Собором Парижской Богоматери. Правильно... Мике окликнул проезжавший таксомотор, дал адрес, наказав: - И побыстрее! Понятно, друг? Получишь хорошие чаевые. Воодушевленный шофер понесся сломя голову. Мике видел, как машина на предельной скорости скатилась с вершин Монмартра. Было около трех часов утра, улицы были абсолютно пустынными, ничто не препятствовало поездке. Итак, глубоко усевшись на сиденье, подскакивая на каждой рытвине, Мике предавался размышлениям: "Неслыханно! Даже не знаю, что думать. Я из-за этого чертова поэта перерыл весь дом, как же мадам Алисе удалось его разыскать?.." Но в следующую секунду артист обозвал себя дураком. - Черт возьми! Идиот! - пробурчал он. - Наверное, мадам Алисе что-то разузнала в комиссариате. Вполне естественно, что Оливье обратился в полицейский участок... То есть... Ничего естественного. Но в конце концов... И Мике сказал себе с большой тревогой: - Я с радостью отдал бы десять лет жизни за то, чтобы узнать, зачем я понадобился мадам Алисе. Тем временем, лихо покрутившись по улицам, такси великолепно развернулось на набережной и вырулило на улицу Гран-Дегре. - Дом 42! - крикнул Мике шоферу, который было заколебался, пропустив мимо ушей точный адрес. Машина остановилась, Мике выскочил на улицу, обернулся к шоферу: - Вы можете подождать? - Нет! У меня бензин на исходе. Надо ехать на стоянку. - Что ж... Артист расплатился и, когда машина отъехала, позвонил в дверь довольно неприглядного вида здания. - Ох! - вздохнул Мике, когда дверь открылась, и он вошел в обшарпанный сырой вестибюль. - Ох! Очевидно, пресловутый Оливье не купается в золоте... А тем временем в доме под номером 42 по улице Гран-Дегре, куда на зов мадам Алисе примчался актер Мике, происходили странные, таинственные, несколько настораживающие вещи. На лестничную площадку пятого этажа выходила одна-единственная дверь. Эта одностворчатая дверь вела в довольно просторную комнату, на скорую руку обставленную подержанной мебелью. Здесь были большая кровать, стол, стулья. На полу валялось несколько газет. По этой комнате с наглухо закрытыми, тщательно задвинутыми шторами темной неясной тенью скользил человек в черном. Это был здоровый парень с могучими плечами и мощной мускулатурой. По-видимому, очень сильный и ловкий, поскольку временами просто поражал своими позами, пружинистым шагом, как, впрочем, и манерой передвигаться, настороженно, бесшумно, беспокойно... Комната была погружена в полумрак. Лишь на краю стола мерцал маленький ночник, свет которого был приглушен импровизированным абажуром из листа бумаги. Кем был этот человек? Что он тут делал? Незнакомец и в самом деле был занят чем-то странным. Он достал из кармана длинную бечевку, одним концом привязал ее к гвоздю к стене, другим к створке шкафа. Будто собираясь сушить белье, он перекинул через нее огромную простыню из грубого полотна... Таким образом комната оказалась, словно ширмой, перегороженной на две части. В одной половине находилась дверь. В другой окно. А между окном и простыней затаился загадочный человек. Повесив на веревку простыню, незнакомец немедленно переключился на новый вид деятельности. Он вытащил из кармана пузырек, перелил его содержимое в чашку. Затем поставил на стол предмет, напоминающий небольшой ящик с ручкой. Что все это значило?.. Подозрительные приготовления заняли несколько минут. Окинув взглядом свои труды, человек улыбнулся, довольно пожал плечами... В следующий миг человек посмотрел на часы - было четверть четвертого, тогда он сел и приготовился ждать... Странный субъект прождал пять или шесть минут. Затем он резко, но по-прежнему бесшумно вскочил, бросился к окну, припал ухом к задвинутым шторам. - Оно! - прошептал незнакомец. - Автомобиль... Гул мотора... А вот и звонок... Замечательно. Машина отъезжает? Ну и дурак! Человек отошел от окна и занял свою позицию за простыней... Держась за перила и все больше удивляясь, Мике поднимался по лестнице. - Ничего себе, - шептал он. - Какой странный дом! И как это мадам Алисе сюда занесло? Дьявольщина! Казалось бы, могла затащить его в кафе или лучше вызвать завтра к себе... Актер спотыкался о щербатые ступеньки, ругая себя, что не захватил восковые спички. Будучи курильщиком, он имел при себе только ветровые спички, от которых здесь было мало проку. - На самом деле, - размышлял он вслух, поднимаясь по пролету четвертого этажа, - мадам Алисе вряд ли там одна. Вероятно, с ней комиссар полиции. Ведь Оливье считался покойником; его возникновение наделяет адский шум! Не удивлюсь, если у него будут неприятности с полицией... И потом, сейчас я сам все узнаю... Артист добрался до пятого этажа. Он припомнил слова посыльного: "Мадам Алисе просила вам передать, что она на пятом, дверь напротив лестницы, консьержку незачем будить". Мике сориентировался: - Пятый? Дверь напротив? Вот она!.. Тем более, другой нет. Мике постучал. Какой-то миг подождал, затем ему почудилось, что дверь отворилась... По-прежнему не видя ни зги, ни проблеска света, Мике не решался войти. Он вытянул руку, чтобы толкнуть дверь, но почувствовал, как приоткрывается она пошире, пропускает внутрь. - Есть кто-нибудь? - крикнул Мике. Никто не отвечал. "Боже! Что же это такое?" - подумал про себя комедиант. - Есть кто-нибудь? - вновь крикнул он. И сделал шаг вперед... В этот миг Мике отчетливо услышал голос, который ему показался незнакомым, но, который ему, возможно, доводилось прежде слышать, голос позвал: - Входите, старина! Мы вас ждем!.. Актер, все более ошеломленный, вытянув руки вперед, что вполне естественно в темной комнате, двинулся на зов. Он сделал три шага. Но тут произошло неожиданное, непредвиденное, ужасное!.. Дверь позади Мике резко захлопнулась. В тот же миг комнату, в которой очутился артист, залил ослепительный свет. Этот свет, резкий электрический свет, очевидно, испускал какой-то мощный прожектор. Мике, ослепленный, ошеломленный, заморгал, с трудом адаптируясь после кромешной темноты. Актер смотрел и не понимал... Перед ним трепыхалось что-то белое, прозрачное... - А!.. - начал он. Дальше он выговорить ничего не успел! За белым предметом, который он разглядывал не более секунды, возникла черная человеческая тень! Мике не успел ни рта раскрыть, ни пошевелиться. Белый предмет, в котором он угадал простыню, накрыл его с головой... свил его туловище... скрутил члены... парализовал движения... стеснил дыхание... Мике собирался было закричать, но кляп заткнул ему рот, связал язык... Перед глазами все поплыло... Ему показалось, что он падает на пол. В лицо ему брызнула какая-то жидкость, он стал задыхаться. Несколько секунд спустя в наводненной светом комнате не было никого, кроме человека в черном, который с любопытством склонился над белым кулем с человеческими очертаниями, неподвижным и зловещим телом, словно закутанным в саван - трупом! Десять минут спустя человек в черном, который столь жестоким образом расправился с Мике, застыв на коленях возле своей жертвы, приложил ухо к груди распростертого на полу человека. - Мертв! - со смешком произнес он. - Быстренько я его! Даже пикнуть не успел! Ни рыпнулся! Ни дернулся! Что ж, замечательное средство, на будущее надо иметь в виду! Он поднялся на ноги, подошел к окну и распахнул его, оставив шторы тщательно задернутыми. - Страшно несет хлороформом, - размышлял вслух незнакомец. - Так можно по собственной милости отдать Богу душу. Ну, за работу! Работа, на которую намекал поразительный субъект, была довольно гнусная. Оставив белое тело на полу, незнакомец абсолютно спокойно, с непоколебимой решительностью выдвинул на середину комнаты стоящий у стены стол. На столе с недавних пор лежал предмет. Это был мощный электрический фонарь, своим резким светом и ослепивший беднягу Мике... Незнакомец убрал фонарь. Направился в угол комнаты к большому мешку, развязал его. В мешке находились отруби. Горкой высыпав их на пол, незнакомец удовлетворенно потер руки. - Великолепная находка! - прошептал он. - Помешает быстро просочиться крови и, следовательно, обнаружить происшествие! Ну-ка! Кажется, можно спокойно приступать к делу? Необычайный тип, зловещий преступник неспешно облачился в одеяние, которое снял со стены. Это был большой клеенчатый плащ причудливого покроя: наглухо закрытый, только с прорезью для головы, наподобие зюйдвесток, которые носят в шторм моряки. Зачем незнакомец так нарядился? Он вынул из кармана плаща резиновые перчатки, натянул их на руки. Теперь, во всеоружии, незнакомец подошел к жертве. - Надо поторапливаться, - пробормотал он. - Скоро займется день, надо побыстрее отсюда сматываться... Ухватив белый куль, труп Мике, за плечи, он потащил, поволок его к месту, присыпанному отрубями. - Первым делом, - прошептал убийца, - избавимся от этого замечательного савана, сослужившего мне превосходную службу. Он перевернул труп на живот, принялся разматывать простыню... Обнажилось тело несчастного Мике, еще не окоченевшее, теплое, но уже бездыханное. - Прекрасно! - отметил незнакомец. - Теперь все просто! Не переставая говорить, он вооружился неким подобием ножа, который достал из ящика стола... И началась задуманная ужасная бойня... Без малейшего содрогания, казалось, не сознавая всей чудовищности своих действий, незнакомец со знанием дела, с поразительной сноровкой, которая сделала бы честь и хирургу, надсек шею жертвы и стал медленно, планомерно орудовать ножом, разрубая кожу, затем мышцы, вылущивая позвонки, не обращая внимания на фонтанчики еще теплой крови, обагрившей резиновые перчатки, залившей клеенчатое одеяние, напитавшей отруби на полу!.. Долго длилась чудовищная бойня... Однако и ей пришел конец. Человек ухитрился окончательно отделить голову от плеч несчастной жертвы. Отныне Мике был обезглавлен. Голова актера больше не покоилась на его шее. Наконец человек распрямился. Какой-то миг он созерцал тело артиста, затем легко поморщился. - Дрянь-работенка! - прошептал он. - Далеко не элегантная. Не в моем это вкусе... Ну да ладно! Что поделаешь!.. Зато проделана явно не без пользы! Человек удовлетворенно усмехнулся и приступил к новым приготовлениям. Он вытащил из-под кровати ящичек, внутри обшитый жестью, накидал в него отрубей... - А вот и шляпная картонка, - вновь прошептал он, - с сюрпризом для ее нашедшего... если ее кто-нибудь найдет... Без тени отвращения он взял за уши голову несчастного Мике и швырнул ее в ящик... Однако голова не входила так, как того хотелось бы убийце. И тот совершил чудовищную вещь. Он поднял ногу и ударом каблука вогнал в отруби бренный останок! - Вот и готово! - прошептал человек. Захлопнув крышку, он вернулся к растерзанному телу. - Так! Надо принять еще кое-какие меры предосторожности!.. Убийца стянул перчатки, избавился от клеенчатого плаща, который небрежно отправил в угол и, уже чистый и опрятный, проговорил вслух: - На редкость удачно! Ни пятнышка крови! Никому и в голову не придет... Но тут он оборвал себя. Вдалеке прозвонили часы... - Черт побери! - прошептало чудовище. - Пора! Уже пора!.. Он заторопился. Быстро порывшись в бумажнике, убийца достал письма и сунул их несчастной жертве в карман пиджака. Затем, в последний раз взглянув на кровавое зрелище, он зашвырнул в угол пропитанный кровью саван, невозмутимо взял трость, надел мягкую шляпу и подхватил сундучок, скрывавший голову жертвы. Убийца вернулся к окну. Он потушил свет, отдернул шторы, распахнул раму. Из окна виднелись крыши, располагавшиеся с ним почти на одном уровне. Человек перемахнул через подоконник и, не выпуская из рук сундучок, спрыгнул на кровлю крыши. - Определенно, - размышлял он, - все прошло идеально гладко, теперь можно вольно вздохнуть!.. Он украдкой пробирался между трубами, продвигался вперед... В следующее мгновение его черный силуэт осторожно спускался по железным крючьям, вделанным в стену старого дома. Вскоре силуэт был уже внизу, на обширном пустыре. А еще через несколько мгновений прохожий с объемистым свертком шагал по мосту Собора Парижской Богоматери. На середине моста он остановился, нагнулся над темной водой. Раздался глухой всплеск. Когда прохожий тронулся дальше, свертка у него не было! Глава 13 РЕПОРТЕРЫ "СТОЛИЦЫ" Господин Пантелу, ответственный секретарь популярного еженедельника "Столица", обычно появлялся в своем кабинете в восемь утра. Однако утренний телефонный звонок патрона, депутата, господина Вассера вытащил его из постели намного раньше привычного часа. Господин Вассер, депутат, который купил "Столицу" и унаследовал директорское кресло несчастного господина Дюпона, убитого страшным Фантомасом, был человеком решительным, подвижным, работящим, не дающим скучать своему несчастному редакционному секретарю. Он купил "Столицу" в надежде облегчить свое избрание в сенаторы, проведя мощную предвыборную кампанию. Но по-настоящему увлекся журналистикой. В нем не было ничего от безмятежной флегматичности предыдущего владельца, несчастного господина Дюпона де Л'Об. - Алло! - прокричал в трубку господин Вассер. - Алло! Дорогой Пантелу?.. Представляете, я только что с праздника в "Литерарии", после довольно бурных событий решил поужинать с друзьями... Я только из бара, где узнал... Алло!.. Да!.. Я звоню из дома!.. Алло!.. Я узнал, что только что в районе площади Сан-Мишель обнаружено необычное убийство... что-то жуткое... Подробностей пока нет, я просто услышал один разговор... Алло!.. Вы меня слушаете? Да?.. Я слышал, как об этом рассказывал один посетитель... наверное, кто-то из префектуры. Так вот, дорогой мой Пантелу, займитесь этим... Давно мы не делали специального выпуска, может, случай уже пришел? Я на вас полагаюсь!.. Господин Пантелу любезнейшим тоном заверил дорогого шефа и хозяина, что тот может полностью рассчитывать на него, затем, шваркнув трубку, разразился крепкой бранью: - Сучья жизнь! Как надоел, скотина! Палец о палец не ударит, а вечно обо всем знает!.. Надо теперь тащиться в редакцию!.. Не открутишься! Господин Пантелу поднялся, оделся. В четверть восьмого он был в "Столице" и трезвонил по всем этажам, рассылая курьеров по корреспондентам, делая прочие звонки, отдавая распоряжения, приведя в боевую готовность многочисленную армию репортеров, находящихся в его подчинении, чтобы как можно быстрее заполучить точную информацию о случившихся ночью скандале в "Литерарии" и отвратительном убийстве, упомянутом господином Вассером. Нервно накручивая телефонный диск, господин Пантелу в очередной раз вызвал к себе курьера. Когда дверь его кабинета отворилась, он спросил: - Ну? - Что, господин секретарь? - Пока никого? - Никого, господин секретарь! - Сейчас девять? Невероятно!.. Наборщики здесь? - Да, господин секретарь. - Хорошо! Пусть будут наготове, я сейчас отправляю им материал. А! Кто там насвистывает? Пойдите, взгляните. На секунду исчезнув, курьер вернулся. - Это господин Мира. - Ведите его сюда! Вскоре в комнате появился господин Мира, второй репортер газеты. - Доброе утро, господин Пантелу! - Доброе утро, старина. Как дела? - Это совершенно невероятно... - Что? - Да это преступление. Дорогой мой, представляете... Бьюсь об заклад, вы не знаете, кто убит? - Нет, не знаю... - Оливье... - Хм... - Повторяю: Оливье... - Вы что, Мира, тронулись? - Нет, насколько мне известно! Лучше выслушайте меня, старина. Получаю я записку, в которой вы отправляете меня на улицу Гран-Дегре и предупреждаете об экстренном номере... Отлично! В восемь тридцать я на месте, само собой, пришлось хватать такси... Приплюсуйте к моим издержкам... - А что дальше? - А дальше, на улице Гран-Дегре, прямо перед роковым домом, я натыкаюсь на двух жандармов!.. - А дальше? - Дальше я сую им под нос пропуск, журналистское удостоверение - весь набор! Короче, они меня выдворяют. Пройти невозможно, слова из них не вытянешь - приказ на вопросы не отвечать. Чувствую - пропадаю! Еле-еле успел щелкнуть дом снаружи... ничего замечательного... - И дальше? - Дальше, само собой, скачу в комиссариат... - Вы видели комиссара?.. - Нет, секретаря. - И что он сказал? - О! Он был крайне доброжелателен, чрезвычайно любезен, правда, не слишком в курсе. Он мне рассказал следующее. Сегодня утром к новому жильцу, который три недели как въехал, приходит консьержка делать уборку, открывает своим ключом дверь... и находит труп. Тут сами понимаете: крики, скандал, треволнения! Бегут в полицию. Бах! Попадают как раз на моего секретаришку. Он приходит, видит все дела, обыскивает покойника и, представляете, к своему изумлению, обнаруживает у того в кармане письмо, адресованное сотруднику "Литерарии" Оливье. - У вас есть копия? - Нет, но смысл я запомнил. Это было приглашение считать корректуру... Обычное письмо... - Дадите мне? - Обязательно! И тогда мой секретарь делает вывод: по всей очевидности, убитый - это поэт Оливье, который убит каким-то сумасшедшим. - Сумасшедшим!.. Почему? - Черт побери, потому что преступление чудовищное, в голове не укладывается, к тому же кажется абсолютной бессмыслицей. Этот Оливье не был большим богачом, однако золотые часы, кольца, пятьдесят два франка наличностью... ничего не было тронуто... - Значит, преступление было совершено не с целью ограбления? - Черт побери! Вы же видите, что нет!.. Господин Пантелу покачал головой: - Забавно!.. Правдами-неправдами, но этому Оливье удается подогревать вокруг себя страсти. Вчера, в пять пополудни, все считали его покойником и готовились увенчать его бюст, дабы почтить его память. А в одиннадцать он объявляется собственной персоной, цел и невредим... В три часа утра его находят задушенным!.. Жаль, ему не удастся воскреснуть во второй раз, этот парень с лихвой бы взял свое!.. Репортер Мира от души рассмеялся: - Ну, Пантелу, вы и загнете! Ладно, вернемся к делу! После комиссариата я заскочил в префектуру... - Отлично!.. - В пресс-бюро ничего не знают! Хорошо! Поднимаюсь к следователям... меня посылают... Если бы вы только слышали, как грязно меня послали в следственном отделе! Я разнесу их в репортаже, идет? - Обязательно! Они уже давно ставят нам палки в колеса!.. - Договорились, ух и разнос я им устрою! В конце концов нахожу знакомого инспектора и так вкрадчиво выспрашиваю, что у них с протоколом. Кажется, господин Авар был в ярости... - Тем лучше! - Почему? - В ярости он способен такое отколоть!.. - Ваша правда! Формальную проверку они провели и дело закрыли. Они все убеждены, что это Оливье; полицейское расследование установило, что действовал сумасшедший, маньяк, какой-то чокнутый... Мира выдержал паузу, затем спросил: - Ну что, Пантелу, ведь кое-что я узнал? И всего за полтора часа! - Не убивайтесь, Мира! В общем что-то у вас есть, мнение полиции... Но вы дали выставить себя с улицы Гран-Дегре и не видели трупа!.. Не слишком здорово, старина! Журналисты рассмеялись; ответственный секретарь не хуже своего репортера знал, что в данных обстоятельствах самому ловкому корреспонденту не под силу обойти запреты полиции. Кроме того, аудиенция была закончена. Позади репортера появился молодой человек, бросающийся в глаза своей высотой, худобой, бледным и воспаленным лицом. Это был "светский" корреспондент "Столицы". Над ним иногда подшучивали, но уважали за внутреннюю силу, притягивавшую людей, которые от бульвара Мадлен до Опера снимают шляпу перед личностями. Он тоже в восемь утра получил записку господина Пантелу. И тоже принес сведения. Но, в отличие от Мира, настроение у него было далеко не радужное. Далеко ему было до второго репортера и в умении давать краткие и точные репортажи, которые вылетали из-под пера Мира. - Вы ждали меня, господин Пантелу? Ничего не попишешь, дорогой мой, такое уж несносное ремесло! Если вы по поводу преступлений, я немедленно увольняюсь!.. Последнее замечание господин Пантелу пропустил мимо ушей. - Хорошо! Хорошо! - сказал он. - Потом будете плакаться, де Фондрей; сейчас надо думать об экстренном номере; кроме того, не понимаю, на что вы обижаетесь. Преступление совершено в великосветских кругах, тут уже ваша сфера. У вас есть что-нибудь новенькое? Где вы побывали? - Дорогой мой, я следовал вашему плану... Проинтервьюировал светских особ, то есть своих друзей, до кого смог добраться в этот утренний час, и расспросил их, что они думают по поводу убийства... Немного насмешливо господин Пантелу поинтересовался: - Ну и что думают ваши друзья? - Первым делом я отправился к графине... Но господин Пантелу поднял руку: - Нет! Нет! Надеюсь, вы не собираетесь мне пересказывать все интервью? Набросайте внизу материал, я прочту... если будет время!.. А вас я попрошу изложить вкратце, что говорят в свете... Вы же, старина де Фондрей - "господин, опрашивающий светских персон"... Репортер перед зеркалом поправлял узел галстука: - Так вот, дорогой мой, мнение света гласит, что преступление чудовищное... - Разумеется! - В высшей степени возмутительное! - Разумеется! - Оно оденет в траур всю французскую словесность! - Полноте!.. - Посеет растерянность среди артистов и писателей!.. - Фу! Что ни говори, одним конкурентом меньше! - И наконец, все рыдают, исходят слезами и соплями при мысли об ужасной кончине несчастного Оливье, еще вчера явившегося в зените славы, чтобы ночью кануть в пучину смерти! Пантелу от души рассмеялся: - Замечательно, Фондрей! Отлично сказано!.. Но этого не пишите. Знаете, "зенит славы" звучит немного напыщенно... Ладно, пойдем дальше. Так что, ваши светские персоны? Кого они считают убийцей? - У всех на языке одно имя. - Чье же? - Имя ужасное, повергающее в трепет... - Черт! - Но так оно и есть на самом деле! - Ладно, назовите ваше имя... - Дорогой Пантелу... все сливки общества в один голос кричат, что убийцей Оливье не может быть никто, кроме Фантомаса!.. На сей раз господину Пантелу было не до смеха. Переваривая заявление репортера, секретарь "Столицы" покачал головой. - Ну и ну! - выговорил он наконец. - В свете опять заговорили о Фантомасе?.. Черт! Это важно. Серьезно! И весьма неприятно! Даже не знаю... Честно говоря, нам на это плевать! Если эти разговоры неприятны господину Авару, тем хуже для него!.. Не будет дураком! Обходись он повежливее с журналистами, в частности, с нашими, не выпроводи Мира с улицы Гран-Дегре, я не пропустил бы эту утку... Что ж, я не прочь его проучить. Итак, де Фондрей, решено, мы подкидываем Авару Фантомаса?.. Сколько у вас интервью? - Четыре... - Хорошо... Подбавьте воды и сделайте мне шесть, и чтобы во всех был Фантомас!.. Все-таки досадно, если опять пойдут разговоры о Фантомасе! Три месяца было так спокойно! Господин Пантелу оборвал себя: у него под боком зазвонил телефон. Схватив трубку, он прокричал: - Алло! Да. Это я. Как поживаете, дорогой патрон? Алло! Спасибо. Хорошо!.. Не бойтесь!.. Тут порядок!.. У меня уже есть кое-что... А! И вы тоже?.. Хорошо! Договорились! Алло! Да! Я постараюсь к двум. Алло! К пятичасовому выпуску у меня точно все будет! До скорого! Господин Пантелу положил трубку. - Патрон, - сказал он де Фондрею, - только что принимал сенатора Ардена... Забавно, этот малый тоже сказал про разговоры о Фантомасе!.. Ну ладно, де Фондрей, идите... готовьте очерк, он тут же пойдет в набор... Едва светский репортер удалился, как в кабинет ответственного секретаря вошел низкорослый молодой человек неприметной, заурядной, но добродушной внешности. Одет он был в клетчатый фрак, пальцы унизаны кольцами, на груди висела массивная дорогая цепь с многочисленными брелоками. - Ба! А вот и скандальная хроника! - приветствовал его Пантелу. - Что у тебя, старина? Это был еще один сотрудник "Столицы" - Манивон; в его обязанности входило ежевечерне наведываться в комиссариат, чтобы узнавать о различных происшествиях за день, от взорвавшейся у нерасторопной кухарки спиртовки до раздавленной трамваем шавки, откуда и произошло его прозвище. Раздавленная Шавка рухнул в кресло и звонко шлепнул себя по ляжкам. - Слыхали? - произнес он. - Вот потеха! Нет! Правда! Даже если это шутка!.. Вы, конечно, знаете, кто этот мертвец?.. - Да, - отвечал Пантелу, - поэт Оливье? И что же? - Я как только обо всем узнал, причем почти сразу, у квартального комиссара, к которому поскакал после вашего звонка и который любезно согласился связаться с комиссариатом на набережной Монтебелло, решил прошвырнуться в Пегр. Фондрей обрабатывал "сливки"? - Да. - Чудненько! Мой материал будет ему для контраста. - С кем же вы виделись? - С кучей всякого люда!.. Перво-наперво я полетел в кабак "Чудесный улов". Это в Гренеле... гнусное местечко, десять су за трамвай, старина, зафиксируйте, пожалуйста, стоило бы взять, конечно, фиакр, но... Пантелу заерзал: - Уймитесь, болтун! Зачем вы пошли в "Чудесный улов"? Малый вновь наподдал себя по ляжкам, показывая, насколько нелеп вопрос шефа. - Зачем я был в "Чудесном улове"? Полноте! Но, дорогой мой, вы забываете, что убитый ночью Оливье был прежде Морисом, который считался убитым на набережной Отей? - Ну? - Морис иногда наведывался в "Чудесный улов" выпить стаканчик! - Что же это за заведение? - Впечатляющая забегаловка! Кругом цинк! Но блестит, точно серебро! Бывает, угощают бесплатно... - К делу, болтун!.. К делу... - Вот, патрон... Туда я попадаю в четверть десятого. Там уже полно пьяни... Представляете, как я там выглядел?.. Мой приход произвел фурор!.. Хитро улыбаясь, Пантелу поинтересовался: - А почему? - Черт побери! - отозвался наивный толстяк. - В "Чудесном улове" нечасто видят красиво одетых людей!.. - Ваша правда. И что дальше? - Никто про это дело и слыхом не слыхал!.. Я обо всем рассказываю, угощаю направо и налево, сорок шесть су, отметьте, пожалуйста!.. - И что дальше? - Даю разъяснения по поводу скандала в "Литерарии", затем упоминаю, что нашли Оливье, что он был задушен... что голова исчезла... Вот бедолага, все время его находят по частям!.. В конце концов я расчувствовался... пустил слезу... стал своим в доску... Был там один старик с лицом честного прохвоста по имени Бузотер, и я моментально попал к нему в приятели. Так вот! Натрепавшись вволю, я стал слушать других!.. Пантелу покачал головой: - Неужели мы наконец услышим и про других!.. - Уверяю, вы будете огорошены! - Почему? - Потому что это невероятно! - Неужели? - Судите сами! Знаете, кого они обвиняют в убийстве Оливье? Знаете, кого эти мужики, у каждого из которых на совести два-три убийства, приплетают к преступлению? Господин Пантелу не колебался. - Фантомаса, - сказал он. - Да, Фантомаса! Ну, вы меня просто ошарашили! Выходит, я зря трудился. А вы-то до этого как додумались, вы, Пантелу? Ответственный секретарь "Столицы" перегнулся через стол и окликнул человека, приоткрывшего было дверь, но скромно отступившего: - Входите! Это вы, Арнольд? Затем повернулся: - Ладно, дорогая моя Раздавленная Шавка, я сказал о Фантомасе потому, что сливки думают точно так же, как завсегдатаи "Чудесного улова". - И так же, как все остальные! После "Чудесного улова" я отправился... Но господин Пантелу оборвал собеседника: - Хорошо!.. Хорошо, старина!.. Мне сейчас некогда! Набросайте строк шестьдесят. В два у нас идет экстренный выпуск, так что у вас есть сорок минут, чтобы подготовить материал! - О Фантомасе нужно писать? - Непременно! Даже присочините чего-нибудь побольше. - Хорошо! Хорошо! Великолепный парень удалился, не преминув пожать на пороге руку новому репортеру, скользнувшему в кабинет господина Пантелу. - Как дела, Арнольд? - Спасибо... Отлично!.. Арнольд воплощал собой новый тип журналиста, старого служаки, поседевшего на работе и убежденного в первоклассности своих новостей. Господин Пантелу уважал его за прямодушие, профессиональную честность: он никогда не поставлял информации, если не был полностью уверен в ее достоверности и подлинности. - У вас есть что-то новенькое? - Так точно, дорогой секретарь. Я наметил три визита, если правильно понял ваше задание... - А именно? - К мадам Алисе... - Замечательно... - К Мике... - Превосходно! - К Жаку Бернару... - Старина Арнольд, - оборвал его Пантелу, - над вами порой подсмеиваются, и совершенно напрасно! Разве с вами можно тягаться! Разумнейшая мысль - сделать три репортажа. А что дальше? - А дальше, дорогой мой секретарь, если замысел и был неплох, то осуществить его оказалось делом почти невозможным! - Дьявольщина!.. - Вот так-то! В "Литерарии" мадам Алисе я не нашел. Сказали, что она еще утром куда-то ушла... Кроме того, о преступлении она понятия не имела. Я просветил по этому поводу Шавана. Мадам Алисе отправилась к Мике... - Так в "Литерарии" ничего?.. - Ничего!.. - А у Мике? - У Мике я тоже опростоволосился; он так и не приходил после праздника, я справлялся у консьержки, от нее как раз узнал, что на пять минут разминулся с мадам Алисе... - Вот незадача... - Да, незадача... Итак, потерпев неудачу в "Литерарии" и у Мике, я отправился к Жаку Бернару. - Застали его? - Нет! Но я видел его консьержа. - И что он? - О! Это редкий экземпляр! Представляете, гибрид старьевщика с лудильщиком, через слово ляпающий со всего маху по днищу кастрюли или тазика!.. Бум! Бум! Разговаривать с ним - оглохнешь!.. - Отлично, вы об этом напишите! Очень живописно!.. Так что он рассказывал, этот лудильщик-старьевщик? - Поносил Жака Бернара на чем свет стоит! - За что? - Они повздорили накануне. - Из-за чего? - Из-за пропавшего ключа. - Он не знал о преступлении? - Нет, но нисколько не удивился! - Ну уж! - Рассказать вам в двух словах, на что он намекал? - На что же? - Что Жак Бернар вполне может оказаться убийцей Оливье; поскольку Оливье в первый раз не умер, Жак Бернар, получается, самозванец! - Ах, сукин сын, - вырвалось у господина Пантелу. - Правда, неглупо? - Да, черт побери! Даже здорово!.. - Я тоже так подумал... Об этом надо писать? Господин Пантелу позвонил курьеру: - Пришлите ко мне корреспондентов! И когда те гуськом прошли в кабинет: - Итак, друзья мои, материалы у вас при себе? Отдадите их Арнольду. - Он пишет шапку? - с некоторой ревностью поинтересовался Мира. - Да, шапку и заключение!.. Ничего не поделаешь, Мира, придется вам покориться! У него самая хитроумная версия! - А какая? - Это дело рук Жака Бернара! Репортеры переглянулись. Раздавленная Шавка одобрительно кивнул: - Неглупо! Ничего не скажешь... Ловко... У малого был прямой интерес убрать Оливье!.. Но Пантелу уже показывал на дверь: - Ну же, господа, за работу! В два экстренный выпуск! Он удержал Арнольда: - Вы, старина, останьтесь, мы вместе напишем шапку! О! У меня есть план, мы вот как поступим... Заводим старую песню про Фантомаса! Трубим во все трубы о его виновности!.. Но это все для простачков. А в конце, после вашего интервью с консьержем Жака Бернара, пару язвительных фразочек, намеков на истинного виновного... Но ничего определенного, надо соблюдать осторожность!.. И наконец, в самом хвосте - обычная рекламка, дескать, призываем полицию найти преступника... Обещаем 10 000 франков и нашу медаль!.. Ну как, Арнольд? Пойдет в таком виде? Вы о чем-то раздумываете? Старый репортер меланхолично покачал головой, вертя в руках ручку: - Я думаю, дорогой мой, ваша статья замечательно построена, в таком виде ее и надо сохранить! Но не в обиду вам будет сказано, дорогой мой Пантелу, есть человек, который нас обоих заткнул бы за пояс... - И кто он? - Мальчик, который вас очень любил и которого я всегда вспоминаю с грустью, я был очень к нему привязан... - Так кто же он? - Пропавший Жером Фандор, дорогой мой!.. Как жаль, что он оставил журналистику!.. Даже здесь больше не появляется... Не ровен час, мы услышим о его смерти... Честно говорю, у меня сердце кровью обливается, когда я о нем думаю!.. А такие таинственные происшествия, как утреннее, заставляют сильно пожалеть о том, что его с нами нет! Случай рассказать о Фантомасе! Как он был бы счастлив! Господин Пантелу меланхолично покачал головой. - Вы правы! - сказал он. - К тому же он был хорошим товарищем, славным мальчиком в полном смысле слова, но что толку горевать! Очевидно, у Фандора есть дела поважнее журналистики. И потом, кто возьмется утверждать, что Фандор не вернется к нам в газету? На улицу Вожирар выскочили газетчики, расталкивая прохожих, они неслись сломя голову с пронзительными воплями: - Экстренный выпуск "Столицы"!.. Жуткое преступление на улице Гран-Дегре!.. Убит поэт Оливье!.. Подробности в номере!.. Торговцы производили оглушительный шум... Газета стремительно расходилась... - Эй! - зовет прохожий. Газетчик останавливается, подает ему номер: - Прошу, ваша милость. Прохожий погружается в чтение газеты, еще пахнувшей типографской краской, внезапно руки его начинают дрожать, а лицо заливает смертельная бледность: - Они что там в "Столице", с ума посходили!.. Господи, твоя воля! Оливье мертв?.. Оливье убит?.. И опять Фантомас!.. Прохожий прошел несколько метров в поисках безлюдной улочки. Он читал и перечитывал большую статью в "Столице". - Какой кошмар! - вслух произнес он. - Отвратительная история... И если мне только сильно не повезет, я погиб!.. Незнакомец в ярости скомкал газету и швырнул ее в ручей. - А намеки в конце, это уж чересчур! Да это шито белыми нитками!.. Кого они хотят обмануть?.. Это же бросается в глаза! Черт возьми! Так я и дня не прогуляю на свободе!.. Что же делать? Куда идти?.. Как выходить из положения?.. Жак Бернар, бедолага ты мой, кажется, плохи твои дела!.. И прохожий - Жак Бернар - ибо это был он, бесцельно поплутав по улицам, неожиданно вытащил из кармана кошелек, пересчитал скудную наличность, затем, словно на что-то решившись, пожал плечами: - Опять все против меня! Опять!.. Что ж, не стоит отчаиваться, главное сейчас не попасть в лапы префектуры!.. Бельгия?.. Нет... Это слишком близко и в то же время далеко! Лондон?.. Да!.. Отправлюсь-ка я в Лондон! Надо только сообразить, как вечером пробраться на корабль и затеряться в толпе тамошних горемык-безработных. Черт побери, и не мешкая! У "Столицы" прекрасно поставлена информация. Завтра же они объявят, что Жак Бернар сбежал. Черт побери, моя шутка явно не туда завела! Глава 14 МНЕНИЕ ЖЮВА Господин Пантелу отнюдь не шутил, когда, раздавая задания журналистам, ввернул, что не прочь "устроить разнос" господину Авару, дать ему небольшой урок, дабы впредь тот был поснисходительнее к несчастным журналистам, охотящимся за новостями. Господин Авар действительно недвусмысленно приказал не допускать ни единого репортера на место преступления... Господин Авар пребывал в дурном настроении, которое он и сорвал на бедняге Мира, заявившемся в этот момент на улицу Гран-Дегре, откуда он был, по его остроумному замечанию, "безоговорочно выдворен". Честно говоря, у господина Авара имелось извиняющее обстоятельство. Предстоящее дело, преступление на улице Гран-Дегре, с первого же взгляда казалось крайне запутанным, таинственным, к тому же внушало большие опасения. Обнаружить преступление, однако, было совсем несложно. Дом под номером 42 по улице Гран-Дегре, довольно невзрачное строение, где актер Мике нашел сколь внезапную, столь и чудовищную смерть, был малонаселенным. Нижние этажи были заняты под склады и мастерские. На пятом и шестом располагались три небольшие квартирки, в одной из которых и произошла трагедия. Обитатели этого дома большей частью принадлежали к классу честных работяг. Они уходили спозаранку, не преминув оставить ключи у консьержки, которая, дабы увеличить скудное жалованье, положенное ей алчной домовладелицей, подрабатывала уборкой. По правде говоря, консьержка, славная мадам Теро, почти не знала жильца с пятого этажа. Определенно ей было известно, что это сорокалетний мужчина относительно преуспевающего вида, который никогда не шумел и, главное, исправно вносил еженедельную плату за уборку квартиры. На следующий после убийства день мадам Теро, открыв свою дверь и разнеся троим жильцам газеты, а именно, подсунув их под половички на лестничной клетке, взяла ключ и направилась на пятый этаж. Неописуемы были ее изумление и ужас, когда, отворив дверь, она заметила изуродованный труп несчастного посреди залитой кровью комнаты, на куче отрубей. Ночью мадам Теро не слышала ни единого вскрика. Она прекрасно помнила, что только раз отворяла входную дверь... А ужас, смешанный с изумлением, мешал что-либо понять в представшем перед глазами чудовищном зрелище. Сделавшись бледнее смерти, консьержка отшатнулась назад. Вцепившись руками в перила, она завопила: "На помощь!" И подняла такой тарарам, что в мгновение ока переполошила всех соседей, проявивших к преступлению живейший интерес. Наконец кто-то самый сообразительный отправился за полицией, явились ажаны, один из них позвонил в сыскную полицию. И ровно через час после обнаружения трупа в комнату, где произошло преступление, в сопровождении двух инспекторов, Леона и Мишеля, входил господин Авар. С первого же взгляда глава сыскной полиции отметил особую чудовищность совершившегося в этих стенах. - Ох! - вздохнул он, быстро переглянувшись с Леоном и Мишелем. - Дело явно скандальное... Опять расчлененный труп!.. Господин Авар еще раз неторопливо и тщательно оглядел зловещий хаос. - Убийца, - заметил он, - действовал чрезвычайно осторожно... Посыпанный отрубями пол, резиновые перчатки, клеенчатая одежда... Мне думается, этот парень не новичок!.. Господин Авар жестом подозвал двух инспекторов, которые, словно воды в рот набрав, почтительно замерли на пороге. - Первым делом, - сказал он, - нам надо выяснить, кто убит... Вероятно, это здешний жилец. Господин Авар не договорил. - Помогите-ка перевернуть тело! - приказал он. Инспектора подхватили несчастное туловище за ноги и за плечи. - Ну и ну! - прошептал господин Авар, разглядывая зияющую рану, всю в сгустках запекшейся крови. - Ну и ну! Чисто сработано... Тут, похоже, потрудился мясник или студент-медик... В следующий миг господин Авар вызвал консьержку. - Мадам, - осведомился он, - не могли бы вы по каким-нибудь приметам определить, не вашего ли жильца это тело? Как звали этого господина? Консьержка, трясясь всеми поджилками, только и смогла ответить: - Моего жильца звали господин Морло, но это не он! Господин Морло был гораздо крупнее. Гораздо крепче... Женщина говорила слабым голосом и была близка к обмороку, поэтому господин Авар не стал упорствовать. - Хорошо! - сказал он. - Благодарю вас. Он собирался отпустить мадам Теро, но неожиданно вновь ее позвал: - Я даю вам задание: незамедлительно вручите это кому-нибудь из полицейских, которых я оставил дежурить у входа. Не переставая говорить, господин Авар чиркнул записку и надписал адрес. - Я срочно вызываю Жюва, - разъяснил он Леону и Мишелю, - думаю, это преступление будет ему небезынтересно. - Ваша правда, патрон. По почерку очень смахивает на Фантомаса. Через каких-нибудь двадцать минут записка Авара была уже у Жюва. Одеться полицейскому было недолго, а вскочить в такси и на всех парах примчаться на улицу Гран-Дегре - считанные минуты. Прибыв в трагическое жилище, он с порога спросил: - Кто убит, шеф? - Что значит "кто убит?" - возмутился господин Авар, появляясь перед знаменитым полицейским. - Мой бедный Жюв, об этом я не имею ни малейшего понятия! Вы слишком шустры! Во-первых, исчезла голова трупа, а во-вторых... - Значит, жертва не опознана? - Пока нет. - Хорошо... Жюв снял пальто и шляпу и с весьма непринужденным видом, казалось, даже не проявляя интереса к мнению господина Авара, который несколько потерял голову, начал кропотливо обследовать помещение. - Вы не осматриваете мертвеца? - осведомился господин Авар, удивляясь, что Жюв, минуя труп, бросился к окну. - Нет! - ответил Жюв. - Я смотрю, как вышел убийца... При этих словах Жюв склонился над подоконником и указал на кровавый след. - Глядите, - сказал он. - Я это предчувствовал. Убийца вылез в окно и спрыгнул на крышу. Вот след его каблука... Жюв не провел здесь и двух минут и уже сделал важное открытие. От удивления господин Авар подскочил на месте. - Вы кудесник! - прошептал он. - Ведь убийца принял все меры предосторожности, чтобы не запачкаться кровью... Видите, резиновые перчатки, клеенчатый плащ... Жюв философски пожал плечами, что было его любимым жестом. - Всего не предусмотришь, - заметил он. - Уверен, убийца все время думал, как бы не запачкать руки, но он допустил большую оплошность, пнув жертву ногой. Вспомните, господин Авар, мы не раз наблюдали подобное, расследуя многочисленные преступления. Жюв и в самом деле был недалек от истины. Как всегда, его рассуждения отличались безупречной логикой. Но первое открытие не остановило полицейского. - Теперь, - заметил он, - когда мы знаем, как убийца ушел, хорошо бы понять, кто убит... Жюв вернулся к мертвецу, склонился над обезглавленным туловищем. - Не очень-то легко будет его узнать, - прошептал он. - А в карманах ничего не нашли? Господин Авар закусил губу. Глава сыскной полиции попросту забыл обыскать жертву! Но сознаваться в этом ему не хотелось: - Я ждал вас, Жюв... для этой процедуры... Жюв понял... Улыбнулся... Но тактично промолчал. - Хорошо, - сказал он, - давайте проверим карманы. Леон и Мишель уже шарили по одежде мертвеца. Мишель изумленно вскрикнул: - Глядите-ка! Письмо. Интересно... Инспектор сыскной полиции отложил в сторону многочисленные предметы, извлеченные из карманов покойного, и протянул Жюву листок бумаги. Знаменитый полицейский взял его и, без тени удивления в голосе, спокойно зачитал послание: "Дорогой господин Оливье! Очень жду вас; у меня скопилась куча корректур, где необходимо ваше мнение поэта-профессионала". Жюв вчитывался в почти неразборчивую подпись, когда к нему подскочил господин Авар и почти силой вырвал листок из рук. - Оливье! - воскликнул глава сыскной полиции. - Вы говорите, Оливье?.. Поэт Оливье?.. Тот малый, который вчера возник на празднике в "Литерарии"? Ну и дела! Но в этот момент Леон, обыскивая последний карман пиджака, сделал новую находку. - Патрон! - воскликнул полицейский. - Еще одно письмо! Вернее, конверт... Почерк другой, но адресат прежний. Лучше сами взгляните: господину Оливье, поэту. Десять минут спустя между Жювом и господином Аваром возникли глубокие разногласия. Они полностью разошлись во мнениях. - Жюв, - категорично заявил глава сыскной полиции, - Жюв, тут не о чем думать! Черт побери, это же бесспорно! Мы находим в карманах покойника два письма, посланные Оливье; следовательно, мертвец и есть поэт Оливье. Из-за его спины Мишель тихо добавил: - Черт побери, если это Оливье, ну и гвалту будет после его вчерашнего возникновения. Но Жюв медленно покачал головой. - Оливье? - произнес он. - Вам хочется, чтобы это был Оливье? Гм... Невероятно!.. По правде говоря, господину Авару "невероятным" казалось необъяснимое равнодушие, спокойное безразличие, которое проявлял полицейский... - Послушайте! - нервно перебил его глава сыскной полиции. - Что вы, Жюв, имеете в виду? Что вы тут находите невероятного - смерть Оливье? - Нет! - отчеканил Жюв. - Эти письма! И секунду поразмыслив, продолжил: - Видите ли, шеф, на поверку запутанные дела оказываются гораздо проще, чем простые! А здесь все слишком просто! Понятно, что здешний жилец - убийца, но кто он, определить невозможно! С другой стороны, убийца предприимчиво отрубает жертве голову... и уносит ее с собой... Следовательно, ему не хочется, чтобы жертву немедленно опознали... Улавливаете, шеф?.. - Да, - согласился господин Авар. - Но к чему вы клоните? - А к тому, - взорвался Жюв, - что если убийца унес с собой голову, крайне мало вероятно, чтобы он допустил ошибку, высшую неосмотрительность, оставив в карманах жертвы бумаги, по которым легко устанавливается ее имя!.. Аргумент Жюва был веским, господин Авар это понял. - Все, что вы тут говорите, это очень серьезно... очень смело, вы понимаете? В конце концов... Несколько мгновений поразмыслив, господин Авар упрямо продолжал: - Во всяком случае, пока иной информации нет, я буду стоять на своем: это Оливье. И почти срываясь, он повторил: - К дьяволу! Сколько можно морочить себе голову! Мы находим в карманах мертвого улики, так давайте верить им! Жюв и бровью не повел. - Давайте! - простодушно откликнулся он. Но вроде бы приняв теорию шефа, полицейский продолжал рыскать по трагической комнате. - Что вы ищите? - вскоре спросил господин Авар. - Ничего! - отозвался Жюв. - Ровным счетом ничего. И сделал невинный вид. Господин Авар с удивлением услышал, как он бормочет себе под нос: - Черт возьми, я ищу имя покойника! По всей видимости, рассуждения шефа его нисколько не убедили. Миновал час, но следствие так и топталось на месте. Под насмешливым взглядом главы сыскной полиции Жюв тщательно осматривал, ощупывал, изучал, обнюхивал заполняющие трагическую комнату предметы. Он потрогал перчатки, расправил широкий клеенчатый плащ, дотошно обследовал складки окровавленной простыни... Начав терять терпение, господин Авар осведомился у своего подчиненного: - Ну что? Закончили? Надеюсь, вы понимаете, что прежде всего надо вызвать свидетелей, которые были знакомы с Оливье? Хоть это вы признаете? Жюв несколько раздраженно передернул плечами, казалось, заколебался, затем решился: - Будь по-вашему, шеф! Признаю!.. Это Оливье!.. Что вы намерены делать дальше? Господин Авар, уже в шляпе, подталкивал к двери Леона и Мишеля. - Первым делом, - объявил он, - я намерен вернуться в контору. Я еще не видел сегодняшней почты, преступление в Париже еще не повод, чтобы запускать дела... Жюв не отвечал, и господин Авар вновь заговорил: - Я хочу расправиться с текущими делами, а потом вернуться сюда. Вы меня подождете, или отправитесь собирать показания? На сей раз Жюв решился: - Бог мой, шеф! Я тут кое-что замерю, зарисую и... - Тогда до скорого! - Хорошо, до скорого! - заключил Жюв. Когда за господином Аваром захлопнулась дверь, Жюв облегченно пожал плечами. - Дурак! - пробормотал он. - До последней минуты я в этом сомневался, но теперь убедился окончательно. Служебные дела? Черт побери, с ними можно подождать! Какие, к дьяволу, дела, когда речь идет о преступлении Фантомаса!.. Последнюю фразу Жюв произнес в полный голос; несмотря на невозмутимый характер, он вздрогнул от собственных слов... Фантомас! Да! Он произнес ужасное, зловещее, кровавое имя! Да! Он чувствовал, был абсолютно убежден, что перед ним новое преступление легендарного Повелителя ужасов! Кто еще мог совершить преступление с такой ледяной жестокостью, с таким расчетом, с таким тонким мастерством?.. "Только Фантомасу, - размышлял Жюв, - могло прийти в голову предусмотрительно воспользоваться резиновыми перчатками, клеенчатым балахоном, саваном!.." Оставшись в одиночестве, Жюв скрестил на груди руки и задумался. - Внимание! - сказал он. - Попробуем разобраться по порядку. Судя по словам Авара, я единственный, кто догадался, каким образом было совершено преступление. Мне совершенно ясно: жертву завернули в большой саван, а смерть ее наступила в результате удушья, вызванного парами сильного анестезирующего средства, хлороформа, если верить желтым пятнам на простыне... Жюв пересек комнату и поднял с пола уже осмотренное скорбное одеяние. - Черт! - тихо выругался полицейский. - Когда я думаю, что эту простыню набросили покойному на голову, что она душила его последние хрипы, заглушала последние вопли, у меня мурашки ползут по коже! Жюв вернулся к окну, расправил большое белое полотно, расстелил его на полу и тщательно стал изучать. - Поглядим, - прикидывал Жюв, - должны же быть какие-нибудь следы, указывающие место, которое соприкас