Мы пришли заверить ее в нашем участии, в том, что мы сделаем все необходимое, чтобы помочь ей выбраться из того затруднительного положения, в котором она оказалась. Мадемуазель Доллон написала нам несколько дней тому назад письмо с просьбой, с одной стороны, помочь ей продать некоторые работы, которые оставил после себя ее несчастный брат, и, с другой - подыскать для нее место в каком-нибудь ателье мод. Мы пришли заверить ее в нашей искренней симпатии. Мы сделаем все возможное, чтобы сгладить ее тяжелую участь. - Это очень благородно с вашей стороны. Вам тоже сказали, что она вышла из дому? Мне кажется, она не должна долго отсутствовать, поскольку у меня с ней назначено свидание. - Об этом нам сообщил камердинер. - Так вот, господа, с вашего позволения я пойду спрошу в конторе пансиона, известно ли им, куда отправилась за покупками мадемуазель Доллон, поскольку, признаюсь вам, я очень спешу, и если мы пойдем ей навстречу, то сможем выиграть, по крайней мере, несколько минут... Жером Фандор поднялся и подошел к одной из дверей, ведущих из гостиной. - Вы ошибаетесь, - заметил г-н Нантей, - контора там. Он показывал на другую дверь. - Неважно, все дороги ведут в Рим! И Жером Фандор вышел через первую дверь... "Они очень любезны, эти Барбе-Нантей, - подумал он, - если Элизабет Доллон не будет у себя, я, по крайней мере, смогу взять у них еще одно интервью. Но действительно ли она не у себя? Может быть, визит банкиров застал ее врасплох, и она попросила слугу сказать им, что ее нет дома, чтобы выиграть несколько минут и привести в порядок свой туалет. Если бы первым пришел я, то, я думаю, она сразу бы приняла меня". Журналист, хорошо знавший дом, поднялся по маленькой лестнице в коридор второго этажа, где находилась комната мадемуазель Доллон. Не доходя до двери комнаты, он принюхался. - Странный запах, - пробормотал он, - похоже на газ! Он решительно постучал в дверь: - Мадемуазель Доллон! Это я, Фандор... Но в тот момент, когда он вплотную подошел к двери, он еще сильнее почувствовал запах газа. Жером Фандор уже не раздумывал. Ужасная мысль, нелепая, но тревожная, мелькнула в его голове. Он изо всех сил заколотил кулаками в дверь: - Мадемуазель Доллон? Мадемуазель? Стояла полная тишина. Он громко крикнул в сторону лестницы: - Гарсон! Гарсон! Оттуда также никто не откликнулся. Жером Фандор вернулся к двери комнаты, опустился на колени и попытался посмотреть внутрь через замочную скважину. Но там изнутри торчал ключ, что сильно удивило журналиста. - Значит, она не выходила? Он втянул в себя воздух. - Нет никакого сомнения, это газ. На этот раз он решительно поднялся, отступил для разбега на один шаг и сильнейшим ударом плеча выбил дверь. - Боже мой! - заорал он. Прямо на полу посреди комнаты неподвижно лежала, не подавая признаков жизни, Элизабет Доллон. Газовый шланг, вытащенный из переносной газовой плиты, был втиснут между ее губами. Кран был открыт на полную мощность. - Она мертва! Я пришел слишком поздно... Бросившись к несчастной и вытащив изо рта шланг, он приложил ухо к сердцу девушки и услышал слабое, но все же различимое биение... Она жива... В это время на шум выламываемой двери сбежался весь пансион, а также слуга, хозяйка гостиницы и господа Барбе - Нантей. Когда весь этот люд показался на пороге комнаты, издавая полные ужаса крики, Жером Фандор, который уже овладел собой, строго приказал: - Никому не входить! Это несчастный случай... Затем, подхватив Элизабет своими сильными руками, он вынес ее из комнаты. - Что ей сейчас нужно, так это свежий воздух... Он быстро спустился, держа девушку на руках, в сад, по-прежнему сопровождаемый свидетелями этой ужасной сцены. - Вы ее спасли, месье! - трагическим голосом воскликнула хозяйка пансиона и тихо вздохнула: "Какой скандал!" - Да, я спас ее, - ответил Жером Фандор, словно разговаривая с самим собой, - но от кого? Она явно не добровольно собиралась лишить себя жизни. За этим хорошо разыгранным спектаклем скрывается еще одна тайна... И репортер, положив осторожно девушку на скамейку, добавил, повернувшись к господам Барбе и Нантею: - Господа, будьте любезны, предупредите срочно полицию! Затем он повернулся к г-же Бурра: - Мадам, будьте так добры, поухаживайте за мадемуазель Доллон... Впрочем, самое опасное уже позади; я заметил первичные признаки удушья, но скоро, через несколько минут, она должна прийти в себя. Наконец, обернувшись к камердинеру, Жером Фандор сухо заметил: - Ну, а мы с вами вместе поднимемся наверх; вы станете на страже возле двери мадемуазель Доллон, в то время как я попытаюсь найти какие-нибудь следы преступления до прихода полиции... По правде говоря, молодого человека смущала мысль, что Элизабет Доллон с минуты на минуту придет в чувство, и ему придется выслушивать слова благодарности, когда она узнает имя своего спасителя... Сопровождаемый Жюлем, он быстро поднялся по лестнице и прошел в комнату, где несколько минут назад он нашел несчастную девушку. - Стойте здесь, - сказал он слуге, - и ни в коем случае не входите в комнату. Достаточно и того, что я сам рискую уничтожить следы, пусть даже слабые, которые могли после себя оставить преступники... - Преступники? Но, месье, если эта девушка вздумала дышать через газовый шланг, то, значит, она хотела добровольно уйти из жизни? - Разумеется, вы правы, дружище! Но когда бываешь правым, то часто тем не менее ошибаешься! И, ничего больше не добавив к своему объяснению, Жером Фандор начал тщательный осмотр комнаты. Элизабет Доллон верно ему написала, что ее комната была подвергнута настоящему обыску. Как она сама сообщила, она ничего не трогала в комнате, и Жером Фандор увидел беспорядок таким, каким его девушка обнаружила накануне, вчера днем, возвратившись из магазина. Нетронутыми были только предметы туалета. Зато все книги были сброшены с полки и валялись на полу с измятыми страницами. Чемодан, где девушка, по всей видимости, хранила сувениры, дневники, письма друзей, музыкальные пьесы, валялся пустой на паркете. Прямо на виду, на камине, лежали драгоценности мадемуазель Доллон: несколько колец, брошки, маленькие золотые часики, кошелек. Грабители не позарились на эту легкую добычу. - Очень странно, - тихо произнес Жером Фандор, ползая по комнате на коленях, копаясь в вещах, но не находя ничего подозрительного. Поднявшись с пола, он тщательно осмотрел деревянную обшивку стен, надеясь там отыскать следы... Нет, ничего... Затем он обследовал замок двери, вырванной с петель и лежащей на полу. Замок был целым, замочная задвижка легко ходила взад-вперед. Не выдержали только болты замочной личинки. "Вероятно, - подумал Фандор, - из-за моего резкого удара плечом"! Задвижку окна, казалось, тоже не трогали... Если грабители смогли проникнуть в закрытую комнату, то, значит, они должны были иметь тщательно подобранные отмычки. Можно было сделать вывод, что дело готовилось крайне старательно и терпеливо, возможно даже, в доме были сообщники, так как для того, чтобы раздобыть так называемые отмычки, нужно было, по меньшей мере, получить восковой отпечаток замка, который собираются взламывать... Осмотрев доступы к комнате, Жером Фандор вновь принялся прощупывать то, что находилось внутри. Он осмотрел всю нехитрую мебель, на которой был едва заметен голубоватый слой пыли. Может быть, там он обнаружит какие-нибудь следы?.. Ничего... Рядом с умывальником - также ничего интересного. Но внезапно, рассматривая мыло, Фандор радостно вскрикнул: - Ого, это уже любопытно... Оглянувшись и увидев, что камердинер был от него далеко, он, не колеблясь, быстро и решительно завернул кусочек мыла в батистовый платок и тщательно спрятал его в последний ящик комода, положив под стопку белья, где, разумеется, никто не станет копаться. После этого он легонько присвистнул, по привычке разговаривая сам с собой: - Нельзя сказать по этому поводу ничего определенного, но все же это довольно любопытно. И тут же добавил: - Сейчас пора идти к Элизабет и посмотреть, как она себя чувствует. Полиция, наверное, уже явилась, и можно будет избежать неловких сцен. Действительно, когда Жером Фандор спустился к девушке, которая уже совсем пришла в себя, та как раз готовилась отвечать на вопросы комиссара полиции, вызванного господами Барбе - Нантей и спешно явившегося на место происшествия. - Итак, мадемуазель, расскажите нам, что здесь произошло, от А до Я. Мы поверим всему, что вы скажете, но не скрывайте от нас ничего... Бедная Элизабет Доллон с удивлением слушала эту речь. Будучи человеком энергичным, она быстро собралась с мыслями и начала рассказывать о том, что ей было известно. Прежде всего, она упомянула о своем письме к Жерому Фандору и о том, что накануне в ее комнату проникли посторонние. Кто именно? Она не знает... Она никому об этом не сказала, так как сильно испугалась и не могла понять, что же с ней случилось... Затем в своем рассказе она подошла к тому, что комиссар назвал "самоубийством". - Вчера вечером я ужинала за общим столом пансиона. Я не чувствовала никакого недомогания, просто происшествие, случившееся днем, сильно расстроило меня. После ужина все жильцы, и я в том числе, прошли в гостиную, но меня клонило ко сну, и я посидела там всего несколько минут. Пожелав всей компании спокойной ночи, я пошла на почту бросить письмо, а затем вернулась в свою комнату, где тотчас же заснула... Больше я ничего не помню, я ничего не знаю о том, что произошло потом, вплоть до момента, когда я обнаружила себя лежащей на этой скамейке перед вами, месье, рядом с г-жой Бурра... спасенная... г-ном Фандором, как мне сказали... И девушка бросила на журналиста долгий взгляд, в котором читалась, несмотря на испуг и волнение, глубокая признательность и, возможно, что-то похожее на нежность... Комиссар с серьезным видом выслушал показания мадемуазель Элизабет, записывая их в блокнот. По окончании допроса он заявил: - Странно, весьма странно! Настолько странно, мадемуазель, что с трудом веришь в ваши слова... с большим трудом... В то время как комиссар произносил свою речь, Жером Фандор говорил про себя: "Да, именно так, именно то, что я и предполагал, все ясно, как божий день..." И он отказался, впрочем, очень вежливо - власть нужно уважать, - сопровождать комиссара, который, в свою очередь, отправился наверх, в комнату девушки, чтобы приступить к официальному осмотру места происшествия... Глава XIV. Кто звонил? Пользуясь особой милостью, объясняемой, однако, нескончаемостью совершаемых по отношению к страдающему человечеству благодеяний, монахини ордена святого Августина не были изгнаны вследствие принятых декретов. Их обширный монастырь на улице Гласьер служил пристанищем и убежищем так для монахинь, так и для больных, которых они у себя принимали. Вот уже более века сменяющие друг друга поколения жителей близлежащих кварталов постоянно слышали важный голос монастырского колокола, звонящего часы днем и ночью, а также сухой бой курантов часовни, который должен был напоминать верующим о ежедневных богослужениях, регулярно посещаемых монахинями конгрегации. Расположенный на улице Гласьер, в этом пространном квартале, насыщенном больницами и тюрьмами, монастырь августинок предстает в форме высокой неприветливой стены черного цвета, тянущейся на несколько сотен метров. Большие ворота с пробитым в них зарешеченным окошком являются единственным выходом приюта во внешний мир. Приоткрываются они редко, полностью же не открываются никогда. Это - теоретическая и фактическая стена между суетой современной жизни и существованием монастыря, наполненным миром и отдыхом. Около половины одиннадцатого утра Жером Фандор, слегка запыхавшийся от быстрой ходьбы от станции метро до входа в монастырь, незаметно позвонил в ворота. Раздался звонок, как эхо отражающийся под далекими сводами. На несколько мгновений наступила тишина. Зарешеченное окошко приоткрылось и, не имея возможности увидеть говорящего, журналист услышал: - Что вам угодно, месье? - Я хотел бы поговорить с настоятельницей, - ответил Жером Фандор. Окошко закрылось, на несколько секунд снова воцарилась тишина. Затем тяжелая дверь медленно приоткрылась. Жером Фандор прошел в монастырь. Под первым сводом монахиня встретила его едва уловимым приветствием и, тут же разворачиваясь, тихо произнесла: - Следуйте, пожалуйста, за мной. В течение некоторого времени Жером Фандор следовал за своей собеседницей по узкому коридору, с одной стороны которого располагались кельи, а с другой стороны сквозь широкие проемы можно было видеть совершенно безлюдный прямоугольник монастыря. Одна застекленная дверь, выходящая на коридор, была приоткрыта. Монахиня остановилась и, указывая Жерому Фандору на эту дверь, сказала: - Соблаговолите подождать в этой гостиной и будьте любезны дать мне вашу визитную карточку. Я сейчас предупрежу настоятельницу. Жерому Фандору представилась возможность спокойно осмотреть комнату, в которой он находился. Там царил строгий порядок - белые стены, большое распятие из слоновой кости с расположенными по бокам скромными религиозными картинками в рамках из красного дерева. Несколько расшитых кресел были расставлены вокруг овального стола, на натертом до зеркального блеска паркете несколько ковриков, казалось, хотели внести нотку буржуазного теплого комфорта в ледяную гармонию этой гостиной для официальных приемов. Будучи привычным к разного рода лишениям, сопровождающим человеческую жизнь, Жером Фандор, не мог не содрогнуться при мысли о том, что видели и слышали эти безучастные стены. Его размышления были прерваны приходом старушки с блестящими глазами. Жером Фандор низко поклонился. - Госпожа настоятельница, - тихо произнес он, - позвольте засвидетельствовать вам свое почтение. Я пришел за новостями о вашей воспитаннице. Настоятельница сразу же ответила веселым тоном, который не соответствовал ее холодному и сдержанному внешнему виду: - Значит, у вас не хватило терпения дожидаться ответа у телефона и вы предпочли прийти. Представьте себе, что, пока мы искали монахиню, занимающуюся этой девушкой, разговор был прерван, вот почему мы не смогли вам ничего сообщить. Жером Фандор озадаченно слушал: - Я не понимаю, мадам?.. Настоятельница продолжала: - Уж не хотите ли вы сказать, что это не вы звонили около девяти часов утра и справлялись о мадемуазель Доллон? - Никоим образом. - В таком случае я сама больше ничего не понимаю! Однако это не важно. Вы сейчас сможете навестить вашу протеже. Настоятельница нажала на кнопку звонка. - Отведите, пожалуйста, сестра моя, - сказала она вошедшей монахине, - господина к мадемуазель Доллон. Только что она гуляла в парке. Должно быть она еще там. Месье, я прощаюсь с вами. Быстро и бесшумно скользя по натертому паркету, настоятельница исчезла, оставив Жерома Фандора одного с монахиней, которая должна была провести его по лабиринту монастыря. Она уже приглашала его, любезным жестом указывая путь. Жером Фандор последовал за ней, глубоко потрясенный тем, что он только что услышал от настоятельницы. Как кто-то уже мог знать, где скрывается девушка? Кто же мог звонить, чтобы справиться о ней? Монахиня провела молодого человека через большой прямоугольный двор, затем по коридорам и под сводами, расположенными в форме лабиринта, и вдруг они вышли на террасу, расположенную над огромным парком, простирающимся насколько хватает глаз. Справа от него - густой лес с вековыми деревьями, грабовая роща и густая чаща. Слева - настоящие луга с несколькими коровами вдалеке, мирно жующими жвачку в тени цветущих яблоневых деревьев. Можно было подумать, что находишься в сотне лье от Парижа в настоящей нормандской деревне. Жером Фандор не смог сдержать своего удивления, выдохнув длинное "а - а!", которое монахиня прекрасно поняла. - Нашим воспитанницам здесь очень хорошо, - сказала она, - уж свежего воздуха им хватает... Девушка, которую вы ищете, месье, прогуливается по этой аллее. Кстати, вот она направляется сюда. Я вас оставляю. Действительно, Жером Фандор тоже заметил элегантный силуэт Элизабет Доллон, который вырисовывался на залитом солнцем сельском пейзаже. Девушка, узнав журналиста, торопилась к нему. В скромном черном платье, которое так дивно контрастировало с ее сверкающими золотистыми волосами, она казалась еще более красивой, более очаровательной, чем когда-либо. Элизабет Доллон взяла руки молодого человека и пылко сжала их в своих руках. - Ах, спасибо, - сказала она, - спасибо месье, что вы уже сегодня с утра пришли проведать вашу протеже. Я знаю, как мало свободного времени оставляет вам ваша работа. И я почти сержусь на себя за то, что причиняю вам столько беспокойства из-за своей несносной персоны. Но дело в том, что, понимаете, - рыдания сжали горло девушки, - я сейчас чувствую себя такой одинокой, такой потерянной... Я никому больше не доверяю, кроме вас. Я словно потерпевшее кораблекрушение судно, которое волны бросают во все стороны, мне кажется, что я окружена врагами, противниками, я живу в каком-то кошмаре... Что бы я делала без вас? Молодой человек, взволнованный так просто и где-то даже наивно изложенными невзгодами, также в ответ сжал руки девушки. - Знаете, мадемуазель, - тихо произнес он, взволнованный более, чем ему хотелось бы казаться, - вы можете полностью положиться на меня. Я считаю, что правильно сделал, что предложил вам отдохнуть здесь несколько дней и гарантировать таким образом полную безопасность на тот случай, если у вас существуют какие-либо враги, во что я почти не верю. Кстати, давали ли вы кому-нибудь свой адрес? - Никому, - ответила девушка, - а что?... На ее лице вырисовалась тревога. Жером Фандор, думавший о загадочном утреннем звонке, не захотел ее пугать. - Нет, я спросил просто так, мадемуазель. Вашего ответа мне достаточно. Он тут же перевел разговор на другую тему: - Успокоились ли вы после того... потрясения, перенесенного на днях? - Ах, месье, - воскликнула Элизабет Доллон, - подумать только, что это вам я обязана жизнью! Я уверена, что кто-то хотел, чтобы я исчезла. Меня хотели убить или отравить. Ведь вы тоже так думаете, правда? Должно быть, перед тем, как я потеряла сознание и упала в своей комнате, я была усыплена каким-то загадочным наркотиком. Так же было и с моим братом, так как теперь я абсолютно уверена в том, что и он тоже был усыплен, отравлен... - И, что он мертв, не так ли? - тихо спросил Жером Фандор. - И что он мертв, - без волнения, но со слезами в голосе повторила девушка. К сожалению, вы предоставили мне столько доказательств, что я в этом больше не могу сомневаться. Мой бедный брат! - Однако нам необходимо серьезно изучить ситуацию, - прервал ее Жером Фандор, - хоть это и будет стоить вам нескольких неприятных минут, связанных с воспоминаниями. Возьмите себя в руки, мадемуазель, и давайте поговорим. Молодые люди постепенно отдалились от террасы и остались совершенно одни в центре парка, в тени больших деревьев. Никакой шум из внешнего мира не мог потревожить их уединения. Они были далеки от всего, что происходило вокруг. Жером Фандор начал: - Я неоднократно думал о том знаменитом документе, написанном зелеными чернилами, которому вы совершенно напрасно не придавали значения до того дня, когда вам показалось, и, может быть, совершенно справедливо, что его у вас хотели украсть. Кстати, вы можете мне сказать, у вас ли еще находится этот список? - Не знаю, я даже не знаю. У меня голова идет кругом, и мне очень трудно собраться с мыслями. В прошлый раз я вам утверждала, что этот список исчез из красного бумажника, который я положила на камин в своей комнате нашего дома в Отей. Но, чем больше я об этом думаю, тем больше я в этом сомневаюсь. Теперь мне кажется, что этот список был, а значит, должен быть и сейчас, если только с тех пор его не украли, в большом чемодане, в который я кое-как сложила бумаги и книги, оставленные братом в беспорядке на рабочем столе и попавшиеся мне под руку. Для того, чтобы мне в этом убедиться, нам надо бы вернуться в Отей... Нет, наверное, это бесполезно. Когда два дня назад я хотела вам его отправить, я везде искала этот проклятый документ, но так и не смогла найти. Может быть, я взяла его с собой, когда уезжала с улицы Норвен? Жером Фандор осторожно утешал девушку, чьи глаза наполнялись слезами. - Не надо отчаиваться, - посоветовал он, - ничего не потеряно из-за этого, и не стоит напрасно терзать себя при свершившемся факте. Постарайтесь лучше восстановить в мыслях само содержание документа. Вы говорили мне, что речь шла об именах каких-то лиц из вашего окружения или, по крайней мере, знакомых вам? Давайте же, сосредоточьтесь... - Не знаю, я уже не помню, - нервно вскрикнула девушка. Жером Фандор снова успокоил ее: - Знаете, существует замечательный мнемотехнический способ, который мне известен. Не хотите ли его испробовать? Наши глаза словно чувствительные фотографические пластины. То, что не всегда удерживается мозгом, сохраняется на зеркале глаза. Постарайтесь не вспоминать, а... как бы прочесть на белой бумаге то, что видели ваши глаза. Давайте присядем на время, и я вам помогу в этом поиске. И Жером Фандор указал на простенькую скамейку, укрывшуюся под деревьями, перед которой очень кстати находился садовый столик. Молодые люди усаживались друг возле друга. В то время, когда Жером Фандор доставал из кармана лист бумаги и авторучку, девушка случайно задела рукой его плечо. От этого соприкосновения молодых людей словно ударило током, и они оба вздрогнули. Их смущенные взгляды встретились в каком-то новом волнении, значения которого они пока не понимали. Элизабет покраснела, в то время как Жером Фандор оставался в растерянности. Смущенные, они взглянули друг на друга, не зная, что сказать, и их молчание, вероятно, продлилось бы долго, если бы на крыльце не появилась сестра-привратница и не позвала бы Элизабет: - Мадемуазель!... Мадемуазель, вас просят к телефону! Жером Фандор встал: - Вы позволите мне вас проводить? Мне было бы очень интересно узнать, не тот ли это, кто уже недавно звонил... Молодые люди поспешили в гостиную, где Элизабет склонилась над телефоном. - Алло!.. Взволнованная, Элизабет протянула Фандору вторую прослушивающую трубку. Журналист услышал чей-то голос, голос незнакомый, но, вне всякого сомнения, мужской, который спрашивал: - Алло!.. Я действительно имею честь говорить с мадемуазель Доллон? - Да, месье... это действительно мадемуазель Доллон... А кто мне звонит? Но в тот момент, когда Элизабет собиралась повторить свой вопрос, Жерому Фандору показалось, что тот, кто звонил девушке, положил трубку. Никакого ответа не последовало... - Алло!.. Алло!.. Элизабет Доллон начинала нервничать. - Кто со мной говорит? Но на другом конце провода уже никого не было! Жером Фандор сдавленно выругался, затем, взяв трубку, в свою очередь закричал: - Алло... да отвечайте же, месье, черт возьми!.. Кто вам нужен?.. Кто вы такой? Он также не получил ответа. Жером Фандор стал звонить на коммутатор, и, когда наконец телефонистка спросила, в чем дело, он с нетерпением сказал: - Алло!.. Мадемуазель, вы нас разъединили?.. Алло?.. - Да нет, месье... - Но я не слышу того, кто мне позвонил... - Дело в том, что он положил трубку, месье, и я утверждаю, что не разъединяла вас. - А какой номер у абонента, который мне звонил? - Я не могу вам этого сказать, месье. Инструкции запрещают мне сообщать вам такого рода информацию. Жером Фандор об этом прекрасно знал и поэтому настаивать не стал. Но в то время, как он отходил от телефона, в нем закипал глухой гнев: - Ну и ну. Что значат эти загадочные телефонные звонки?.. Кто же это такой, кто два раза позвонил Элизабет, и как только она подходила к телефону, не хотел с ней разговаривать и клал трубку?.. Жером Фандор чувствовал, что раздражается, нервничает и волнуется из-за этого инцидента, всю значимость которого он понимал. Однако не следовало чрезмерно волновать свою молодую подругу. Он протянул ей руку и провел ее в сад. - Так о чем мы говорили, месье? Успокоившись, журналист вновь обрел ясность мысли. - Мы занимались, мадемуазель, загадочным документом, найденным у вашего брата. Вместе с Элизабет Жером Фандор определил примерный размер этого списка адресов. Он вырвал из своего блокнота лист белой бумаги, неровный с одной стороны, высотой примерно десять сантиметров и значительно меньшей ширины. Элизабет Доллон надолго направила взгляд на находящийся перед ней белый лист, словно она хотела силой воли и вниманием заставить появиться на нем загадочные имена, которые она видела несколько дней назад на документе-оригинале. Вне всякого сомнения ей казалось, что в этом списке фигурировало имя ее брата, баронессы де Вибре, нотариуса Жерэна. Вдруг она вспомнила, что в списке была также и двойная фамилия. Фамилия, которая не была ей неизвестна. - Барбе-Нантей, - воскликнула она вдруг, - да, мне кажется, что они тоже были в списке. Удовлетворенная улыбка Жерома Фандора придала ей уверенности в этой роли ясновидящей, и девушка продолжала, давая волю своим мыслям: - Да, действительно, теперь я точно уверена. Там даже была орфографическая ошибка - вместо Нантей было написано Нотей. Банкиры были третьими или четвертыми в списке, и сейчас я уверена в том, что баронесса де Вибре возглавляла его. Была также и дата без какого-либо другого обозначения, состоящая из двух цифр. Единица, затем... погодите, цифра с хвостиком... то есть... это может быть либо пять, либо семь, либо девять... Но, какая из них, я вспомнить не могу. Были также и другие фамилии, которых я не знаю. - Постарайтесь вспомнить, мадемуазель... Наступило краткое молчание, в течение которого Жером Фандор мучительно пытался извлечь какое-либо заключение из сказанного девушкой. Под ее диктовку он записал фамилии в том порядке, в котором она их назвала, а затем переписал и разместил в уточненном порядке. Теперь он неотступно думал о трех вероятных цифрах: пятнадцати, семнадцати и девятнадцати. Но что они могли обозначать? Вдруг его осенила какая-то мысль, и он достал свой ежедневник, открыв его на текущем месяце. - Странно, - прошептал он, говоря тихо, как будто бы для себя самого. Именно 15-го мая было совершено загадочное ограбление на улице Четвертого Сентября... но не является ли это простым совпадением и нужно ли принимать во внимание эту деталь? Да, несомненно, - продолжил он после небольшого размышления, - это может быть важно. В таком загадочном деле не бывает незначительных деталей. Каждая мелочь имеет свое значение. Внезапно размышления Жерома Фандора были прерваны возгласом девушки. - Я вспомнила фамилию, - воскликнула она, - что-то типа... Тома. Вам это ни о чем не говорит? - Тома, - медленно повторил Жером Фандор, - нет, ни о чем... Но внезапно его осенило, и он поднялся, вскочив со своего места. - А не Томери ли это? - воскликнул он. - Томери... Не путаете ли вы Тома с Томери? Девушка, несколько озадаченная, наморщила лоб и стала напрягать свою память. - Может быть, - заявила она, - это очень возможно. Я отчетливо вижу первые буквы слова Том, написанные крупным почерком, а все остальное как-то расплывчато, но мне кажется, что конец слова длиннее, чем последний слог слова Тома. Жером Фандор ее больше не слушал. Он встал с простенькой скамейки и, не обращая внимания на девушку, ходил взад и вперед по затененной аллее, разговаривая с самим собой в полголоса, следуя своей привычке, когда ему необходимо было уточнить свою мысль: - Тома... это Томери; Жак Доллон, баронесса де Вибре, Барбе-Нантей, нотариус Жерэн - да это же все жертвы этой загадочной банды, которая действует в темноте... Да! Вот уж что непонятно... но мы уж с этим разберемся! И он снова повернулся к девушке. - Мы с этим разберемся, - воскликнул он с таким торжествующим видом и с таким светящимся от радости лицом, что Элизабет Доллон, несмотря на мучавшие ее сомнения, заулыбалась. Сад, в котором они находились, был безлюден. Он был наполнен тишиной и располагающим к отдыху спокойствием. Пели птицы, совсем несильный ветер слегка нагибал ветки кустарника, как бы лаская его... Жером Фандор нежно смотрел на Элизабет. Смотрел очень нежно. Взволнованная этим взглядом, девушка заулыбалась еще более растерянно... - Мы уж с этим разберемся, - снова повторил Фандор, - вот увидите... я вам обещаю... Их руки снова встретились в непроизвольном пожатии... Они находились совсем близко друг к другу и сознавали, что переживают незабываемые мгновения... Момент был для них очаровательно хмельным, и они оба были молоды... Возможно, они немного потеряли реальное восприятие вещей?.. Элизабет даже не подумала сопротивляться, когда Жером Фандор слегка коснулся рукой ее плеча, наклонился к ней и, закрыв глаза, продолжительно поцеловал ее... В действительности же это было безумием, только что совершенным журналистом, безумием, которое только что позволила Элизабет Доллон. Они оба поняли это в ту же секунду и, оторванные от этого минутного сна, смущенно смотрели друг на друга, взволнованные, и поэтому желающие как можно скорее расстаться. Еще отнюдь не время было говорить о любви. Загадки, с которыми они сражались, еще совершенно не были прояснены... Они смогут стать самими собой лишь тогда, когда на все эти загадки прольется свет... Пока они не принадлежали друг другу. Жером Фандор, прощаясь с Элизабет, не захотел, чтобы она его провожала, а девушка, все еще дрожа от недавних объятий, не настаивала. Но, когда журналист собирался пройти сквозь узенькую дверь, соединяющую монастырь с улицей, к нему подошла монахиня: - Это вы - месье Жером Фандор? - Да, сестра. - Наша настоятельница желала бы с вами поговорить. Журналист поклонился. Несколько минут спустя в большую гостиную вошла настоятельница. - Месье, - начала она, - извините меня за то, что позвала вас, но мне необходимо было с вами поговорить. Жером Фандор прервал монахиню: - А я хотел бы извиниться за то, что не пришел попрощаться с вами перед уходом. Знаете, я настолько взволнован, что даже не пришел поблагодарить вас за оказанную помощь. Монахиня посмотрела на него вопросительным взглядом. Жером Фандор продолжил: - Согласившись принять в качестве воспитанницы мадемуазель Элизабет Доллон, вы совершили, мадам настоятельница, акт благотворительности. Ведь эта девушка так несчастна, она столько перенесла. Я даже не знаю, смогла ли бы она найти лучшее пристанище, чем у вас? Однако монахиня не позволила журналисту продолжить... - Вот именно о мадемуазель Доллон я и хотела с вами поговорить, месье... Действительно, я была бы счастлива, если бы смогла облегчить настоящее несчастье, но я должна признаться вам, что ничего не знала, когда мадемуазель Доллон появилась у нас, об истинных причинах скандала, в котором она была замешана. Тон монахини был довольно сухим. Жером Фандор, когда осознал это, удивленно спросил: - Боже мой, что вы этим хотите сказать, мадам? - Меня только что проинформировали, месье, об истинных отношениях, соединявших Жака Доллона, преступника, как вам известно, с госпожой баронессой де Вибре. Жером Фандор резко встал: - Это ложь, в высшей степени ложь! У вас неверные сведения. Монахиня жестом руки красноречиво показала, что все возражения бесполезны. - Во всяком случае, ясно одно, - продолжала она, - ложь это или нет, мы не сможем здесь больше оставлять эту девушку, чье имя в конечном итоге причинит вред уважаемому заведению... Жером Фандор опешил от этого необычного заявления. - Другими словами, - сказал он, - вы отказываете мадемуазель Доллон в дальнейшем пребывании у вас в качестве воспитанницы? - Да, месье. Опустив голову, журналист ходил взад и вперед и, казалось, размышлял: - В конце концов, мадам, вы не называете мне ваших истинных причин, так как в том, что касается... Монахиня еще раз жестом прервала молодого человека: - Действительно, месье. Я хотела бы избежать формального уточнения этих причин, которые мне настоятельно повелевают просить мадемуазель Доллон искать другое пристанище. Однако, раз вы настаиваете, я могу сказать, что мадемуазель Доллон только что проявила такое поведение, которое, по нашим понятиям, недопустимо... - Боже мой, на что вы намекаете? - Вы ее поцеловали, месье. И мне очень жаль, что вы вынуждаете меня объяснять эти вещи в деталях. Я сожалею, но мне приходится сказать, что вам не удастся превратить это заведение в место галантных свиданий. И до того, как Жером Фандор успел возразить, монахиня с ним сухо попрощалась и уже собиралась уходить. Журналист окликнул ее... Он был рассержен, потому что чувствовал, что настоятельница была отчасти права! К сожалению, все протесты были бесполезны. - Прекрасно, мадам! - сказал он. - Вы совершаете ошибку, но я признаю, что в вашем отношении есть видимость логики, и поэтому сдаюсь. Не могли бы вы дать мне два дня для поисков другого приюта для мадемуазель Доллон? Кивком головы монахиня показала, что согласна, а затем, попрощавшись еще раз, удалилась. Жером Фандор в растерянности покинул монастырь. Глава XV. Смутные подозрения В такси, отвозившем его во Дворец Правосудия, Жером Фандор, следуя своей привычке, разговаривал с самим собой: - Нужно же прийти к какому-то заключению! Необходимо суметь добавить последнее звено к цепи, которая постепенно, я это чувствую, соединяет в одно целое различные преступления, в которых так трагически оказалось замешанным имя этого бедного Доллона. Да, черт возьми, это необходимо, но как найти это звено, где его откопать? Ах, это было очень неосмотрительно с моей стороны не посмотреть в первый день документ, украденный у мадемуазель Доллон. Эти фамилии, расположенные друг за другом, эти даты, которые почти совпадают с датами различных преступлений, являются, может быть, загадочным планом, который продолжают осуществлять убийцы? Но, значит, еще предстоят новые жертвы, и мы станем свидетелями новых драм?.. И за Элизабет я тоже неспокоен!.. Кто, черт побери, мог звонить ей в этот монастырь, кого приняли за меня самого? И молодой репортер, взволнованный, помимо своей воли качал головой, сжимал в руке трость, словно он испытывал страшное желание встретиться наконец со своими противниками и помериться с ними силами иначе, чем при помощи уловок и тонкостей... - То, что я делаю сегодня, возможно, глупо, но ничего нельзя оставлять без внимания. Узнаю ли я что-нибудь на сегодняшнем слушании? Когда пять месяцев назад были арестованы контрабандисты, чье дело слушается сегодня, я прекрасно помню, что имя господина Томери было замешано в этой истории. С тех пор я не интересовался следствием и считал дело закрытым. Мне повезло, что вчера вечером я подумал прочесть список дел, подлежащих слушанию. Ах, если бы только мне удалось найти доказательства того, что все эти люди - Жак Доллон, баронесса де Вибре, княгиня Соня Данидофф, Барбе-Нантей и Элизабет Доллон - стали жертвами ужасной банды, которую я преследую... Мне кажется, что тогда бы я быстро нашел виновных... Побудительная причина? Конечно же, кража! Но должна также быть и другая причина, так как по странному совпадению все эти люди знают друг друга, ходили друг к другу в гости и являются клиентами банка Барбе-Нантей или друзьями господина Томери... Ах, чертова загадка... Однако Жером Фандор уже подъезжал ко Дворцу Правосудия. Он прошел через просторный зал Потерянных Шагов и спешно вошел в зал присяжных заседателей. Слушание только что было приостановлено на обычный двадцатиминутный перерыв. Свидетели и все заинтересованные лица, присутствующие на процессе, которые до конца дня должны будут стать свидетелями верховного решения, пользуясь этим, растекались по соседним с канцелярией суда и залами свидетелей коридорам. Это всегда был живописный спектакль и странное смешение необычного и пестрого мира, который составляют завсегдатаи суда присяжных заседателей. Подозрительные личности, бедняки, неизвестно, как попавшие за ограждение специально зарезервированных мест, муниципальные служащие в своей обычной форме, охранники Дворца Правосудия, а также адвокаты в своих темных длинных платьях. Иногда в этой людской мешанине возникало оригинальное лицо, странная физиономия. Были там и журналисты, делающие спешные заметки о ходе слушания. Затем в коридорной толкотне смущенный шепот разговоров сменялся уважительным молчанием, вызванным появлением занятого судьи, быстро продвигавшегося в красном платье и шапочке, обшитой галуном, поднимаемой тщательно ухоженной белой рукой, чтобы ответить на поклоны... Время от времени раздавался пронзительный голос судебного исполнителя. Вызывали свидетелей с сильно бьющимся сердцем, готовым разорваться, которые появлялись дрожа, взволнованные торжественностью Правосудия. Но речь чаще всего шла о простой подписи, о бумаге, которую необходимо было забрать, и в общем и целом любопытствующие, заинтересованные лица, адвокаты, противники, журналисты мирно соседствовали в узких коридорах. Здесь все встречались менее великими, менее значительными в кругу менее страшных людей, одни и другие временно сосредоточивались за кулисами и больше не суетились на трагической сцене драматического суда! Дело Бочара и его соучастников было незначительным и поэтому не привлекло в этот день большого количества слушателей в зал присяжных заседателей. Дело в том, что все эти истории с контрабандистами и фальшивомонетчиками были чаще всего невыразительными и скучными. По всей видимости вообще никого не было бы на слушании, если бы обвиняемых не защищал самый популярный оратор своего времени - метр Анри-Робер. Фандор подошел к группе, которая дружески разговаривала, и, даже не видев ее довольно давно, сразу же узнал по совершенно невообразимому внешнему виду знаменитую торговку подержанными вещами с Часовой набережной мамашу Косоглазку. Фандор, занятый в последнее время событиями, которые происходили в его окружении, не уделял пристального внимания делу контрабандистов и был удивлен, увидев мамашу Косоглазку в коридорчике, прилегающем к залу суда. Ему представлялось, что старая скупщица краденого уже несколько недель находится за решеткой... Однако Фандор не показал своего удивления, и, желая послушать, что же она могла рассказывать, он приблизился к мамаше Косоглазке, которую как раз расспрашивал один из его коллег. Старуха, которую пока еще ни в чем не обвинили, пылко доказывала свою невиновность: - Да, - утверждала она коллеге Фандора, - это отвратительно, мой дорогой месье, когда вдруг узнаешь о подобных вещах... В самом деле, мамаша Косоглазка объясняла, что она сняла на Часовой набережной скромный магазинчик, чтобы продавать там подержанные вещи. Она была честной женщиной и никогда никого на грош не обманула. Ей ничего не надо было, кроме как спокойно жить и зарабатывать достаточно, чтобы в один прекрасный день уйти на покой. Ее магазин состоял из двух комнат и погреба в подвале, в который она сложила при переезде множество всякого старья. Никогда она не спускалась в этот погреб, никогда. Она слишком боялась крыс... И вот однажды - она спокойно занималась починкой старой одежды - в ее лавчонку ворвались люди из полиции... Ее обвинили в укрытии контрабандных вещей, в изготовлении фальшивых денег и еще неизвестно в чем... Ее заставили спуститься в подвал и констатировать наличие всех этих вещей во втором погребе, который также принадлежал ей! Ну, и кто же был больше всех удивлен? Конечно же, мамаша Косоглазка, которая и не подозревала о существовании этого второго погреба и, тем более, не могла знать, что он сообщался со сточной канавой и, уж менее всего, что эта сточная канава выходила к Сене и что по Сене поступали тюки контрабандных товаров, которые прятались у нее разбойниками. К счастью, судьи это поняли, и после суток предварительного заключения она была выпущена на свободу! Сначала она утверждала, что не знает обвиняемых, представших сегодня перед судом присяжных заседателей, в частности Бочара. В действительности же это было неверно. Она их знала, поскольку встречала раньше, когда жила в квартале Ла-Шапель, но это было так давно, так далеко, что она уже об этом не помнила. Однако ей очень хотелось, чтобы это дело побыстрее закончилось. С самого начала заседания мамашу Косоглазку особенно впечатлили пристальный взгляд и смущающая точность вопросов, которые то и дело задавал прокурор... А старуха, в свою очередь, опрашивала слушающих ее, пытаясь узнать, каким будет по отношению к ней возможное мнение присяжных заседателей, когда она сейчас предстанет перед судом в качестве свидетеля. Свидетель мамаша Косоглазка! Слушая ее болтовню Фандор не мог не заулыбаться, так как знал, чего стоит почтенность старой перекупщицы краденого. Конечно же, она была виновна, как, впрочем, и остальные личности в наручниках, сидевшие на скамье подсудимых. Но, поскольку она не была арестована, значит, Жюв, несомненно, решил, что момент еще не был благоприятным, чтобы вывести из игры причиняющую волнения старушку. Именно в этот момент, выйдя из окружения адвокатов и муниципальной стражи, которых он изумительно веселил своими глупыми ответами, Жюв, чудесно замаскированный до такой степени, что Фандор и сам с трудом узнал его в одеянии Дырявой Башки, приближался к мамаше Косоглазке и смотрел на нее, разинув рот. - И ты тоже? - спросила старуха, бросив угрожающий взгляд на своего мнимого служащего. - Ты тоже свидетель? Дырявая Башка состроил смешную гримасу, почесал свою всклокоченную бороду и изрек со взволнованным видом: - Я забыл, я не знаю. Присутствующие прыснули со смеху, и Фандор больше всех. В этот момент один из секретарей метра Анри-Робера подошел к журналисту и произнес ему на ухо с покровительственным видом, который часто принимают молодые адвокаты: - Это блаженный, дорогой мой, нечто вроде идиота. И вы думаете, что во время следствия кто-нибудь это заметил. Он будет заслушиваться в качестве свидетеля... и еще... Фандор кивнул головой, сдерживая сильное желание засмеяться. - Спасибо за информацию, - пробормотал он с несколько особенной интонацией, иронию которой адвокат абсолютно не понял. Мамаша Косоглазка завидовала Дырявой Башке. - Тебе повезло, - наивно заметила она, - что слишком глуп. Разговоры внезапно стихли - низенькая дверца суда присяжных заседателей, выходящая на коридор, только что открылась, и судебный исполнитель объявил: - Заседание продолжается... Прошу свидетелей сюда... Мамаша Косоглазка... сейчас ваша очередь! Чтобы попасть в зал заседаний, народ толпился у узкого входа... Однако Фандор вместо того, чтобы последовать всеобщему движению, взял за плечо Дырявую Башку и прокричал достаточно громко, чтобы быть услышанным теми, кого этот жест мог бы удивить: - А-а, чертов Дырявая Башка! Вот ты-то мне и нужен! Держи, старик, вот сорок монет, потом пропустишь стаканчик... Иди сюда на пять минут, мне нужно взять у тебя интервью и написать хорошенькую статью... Фандор увлек за собой полицейского. И, когда оба уединились, журналист поспешно спросил: - Ну, что, Жюв? - Пока ничего... - Так вы еще не посадили всех за решетку? - Да нет же, - ответил полицейский, - это все мелкие сошки, а есть еще кто-то, до кого мне даже не дотянуться... Кстати, Фандор, - продолжил Жюв, склоняясь над ухом журналиста, - ты сейчас увидишь в зале кого-то, чье присутствие, возможно, тебя удивит. Это летчик, летчик Эмиле... Так вот, старик, мне кажется, что этот парень совсем не непричастен ко всем этим делам, но терпение... И потом, знаешь, Фандор, это не моя роль сажать этих второстепенных личностей. Я мечу выше... Прощай! До скорого!.. Фандор тихо спросил: - Мне оставаться на заседании? После секундного размышления Жюв ответил: - Пожалуй, да. Может так случиться, что я не останусь, поэтому неплохо было бы тебе познакомиться с этим делом. Может быть, тебе удастся отыскать какие-то сведения... - Жюв, - настаивал Фандор, - мне хотелось бы с вами поговорить подольше. Мне вам есть что рассказать... Послышался шум шагов, приближавшихся к комнате, в которой находились Жюв и Фандор. Мужчины спешно расстались, однако Жюв успел договориться о встрече. - Сегодня вечером, в восемь часов, - сказал он, - я зайду к тебе, Фандор, жди меня!.. Полчаса спустя, когда Фандор входил в зал заседаний и собирался занять место на трибуне для прессы, председательствующий повернулся к адвокату и предоставил ему слово... Обвинительная речь только что закончилась. Пятью месяцами раньше арест контрабандистов, о судьбе которых суд присяжных заседателей должен будет вынести свое решение, наделал шума. Общественное мнение страстно заинтересовалось, узнав о странной истории обвиняемых, которые в течение вот уже двух лет успешно каждую ночь ввозили в Париж, не платя городской ввозной пошлины, облагаемые самой высокой пошлиной товары и в результате этого, сколотили солидные состояния. А своим арестом они были обязаны предательству одного из перекупщиков, недовольного получаемыми процентами. Журналисты же, кстати, приукрасили все детали и, следуя профессиональным привычкам, раздули и реальную действительность авантюры, и романтические эпизоды жизни контрабандистов. Они были представлены этакими благородными людьми, объединенными в прекрасно организованную черную банду, руководимую главарем, который имел над ними неограниченную власть и мог распоряжаться их жизнями, располагающую невероятными возможностями, наконец, прячущую награбленное в огромных подвалах, вырытых прямо в центре Парижа, под островом Сите, и соединяющихся с рекой, которая, под самым носом у полиции, позволяла перевозить на настоящих шаландах, когда в этом была необходимость, товар, предназначавшийся для сбыта. Подвалы на острове Сите... Люди, организованные в мощную ассоциацию на этом же острове Сите, подумал Жером Фандор, вот кто, наверное, мог бы пролить свет на побег Жака Доллона, его убийство... и его последствия! Пожав руки коллег из судебной прессы, пришедших, как и он, поприсутствовать на окончании этого слушания, Жером Фандор повернулся к присяжным заседателям и внимательно стал слушать защитную речь метра Анри-Робера. Знаменитый адвокат согласился защищать главного из обвиняемых - Бочара. Сопровождая свою речь широкими жестами, которые, казалось, рассыпали доказательства перед лицом присяжных заседателей, оратор быстро изложил историю этого дела. - Уважаемый суд, господа присяжные заседатели, дело, которое привело меня сюда и заставило стоять перед вами, отнюдь не банально. И я бесконечно счастлив, что был выбран в качестве защитника дела, которое может быть лишь выигрышным делом, поскольку оно могло бы обойтись и без моего содействия и защищалось бы самостоятельно своей собственной правотой. Господа присяжные заседатели, вы только что выслушали обвинительную речь господина заместителя прокурора. Вам только что было сказано искусно и красноречиво, что заслуживает моей искренней похвалы, что дело моих клиентов является огромным, значительным, и даже гигантским, могущим заинтересовать финансовые органы государства и принести спасение Франции... Мне кажется, что господин заместитель прокурора не обидится на меня, если я начну свою речь с замечания, что эти три бедняги, которые находятся сейчас перед вами в ожидании вашего приговора, не могут, по нашему мнению, представлять опасность для интересов страны... Долгом господина заместителя прокурора было, конечно же, немного драматизировать факты. Мой долг, стало быть, их несколько смягчить. Я считаю, что могу просто довольствоваться тем, что напомню вам элементы этого процесса в их истинной пропорции и в истинной значимости... "Неплохо, - подумал Жером Фандор. - Еще немного, и метр Анри-Робер станет утверждать, что вся эта история не имеет под собой основания. Когда он проговорит час, присяжные заседатели, конечно же, подумают, что у наших грабителей есть все основания красть". Адвокат между тем продолжал: - Надеюсь, что мой уважаемый оппонент позволит мне, кстати, одно замечание, за которым последуют многие другие, так как это дело полностью состоит из мельчайших деталей. Перед началом обсуждения фактов я считаю, господа присяжные заседатели, что необходимо определить угол зрения, под которым, их следует рассматривать. Вам сказали, что речь идет об организованной банде... Вам сказали, что эти мошенники совершили ограбления в невероятно крупных размерах... Вам сказали, что их огромные склады переполнены товарами, ввезенными в обход закона... Это утверждает господин заместитель прокурора. А вот что утверждаю я, вот что я вам сейчас буду доказывать. Несколько умирающих с голода бедняг организовались между собой, и в течение нескольких недель им удалось ввести в Париж незначительное количество товаров. И ничего больше. Нет никакой организованной банды, нет никакой регулярной контрабанды, нет даже склада... О, господа, надеюсь вы не будете против одного красочного отступления, которое я сейчас сделаю, так как оно покажет вам тот дух преувеличения, который исказил и усилил факты, по которым вам предстоит высказаться. Вы позволите мне на мгновение остановиться на некоторых деталях, которые пресса опубликовала с трогательной заботой об интересной, но не точной информации о складах... Склады!.. Вы представили себе, конечно же, что речь идет о пещерах, достойных Али-Бабы и его сорока разбойников. В вашем воображении возникли сказочные сокровища, нагроможденные в больших гротах. Подземная часть острова Сите видится вам оборудованной в просторные залы, освещенные, как днем, сверкающие золотом и драгоценными камнями... Но, нет... вы читали, как и я, господа, прекрасные сказки, и я не буду пересказывать их вам. Если вы в это поверили, это просто-напросто ошибка прессы, и я еще раз повторяю, которая преувеличила то, чего не видела, но о чем говорила. Склады? Но, господа, они состоят всего-навсего из одного погреба, обычного погреба, погреба совсем маленького, аналогичного тем, которые предоставляются в распоряжение съемщиков всех парижских доходных домов. Вы, как и я, знаете, что они небольшие, эти погреба. И это вам даст, как это было со мной, верное представление о том, чем могло быть это замечательное скопление товаров, незаконно провезенных и сложенных в этой клетушке... И это я могу доказать, господа. Вам известно, что в момент ареста моих клиентов по Парижу распространялись самые противоречивые, наводящие ужас удивительные слухи. В наше время модно, чтобы всякая банальная история рассматривалась в качестве загадочной. Мошенничество, которое только что было раскрыто, скандала не делало. И все было сделано так, чтобы этот скандал возник, благодаря классическому способу - способу привлечения известных имен. И стали появляться имена, господа. Мои клиенты, вроде бы, оказывали услуги именитым, уважаемым, почтенным людям. И, действительно, интересно прочесть на страницах наших ежедневных газет, что принц такой-то или государственный советник такой-то также были главарями банды и отъявленными мошенниками. Господа, я не буду акцентировать ваше внимание на жалком преувеличении, на достойных сожаления сплетнях, созданных вокруг этого дела, из которых сейчас общественное мнение вынесло верное решение, что вся эта обстановка нагнеталась для того, чтобы создать у вас мнение о моих клиентах как об опасных и могущественных преступниках. Вот этого как раз делать не надо. Необходимо придавать каждой вещи ее истинное значение. Вам следует отдавать себе отчет в том, какие страсти разгорелись вокруг этого дела и полностью изменили его. Кстати, я вам дам об этом представление, приведя, со слов одного из свидетелей, одну сплетню, которая создала скандал несколько месяцев назад... "Внимание, - подумал Жером Фандор, - вот, может быть, сейчас метр Робер решится говорить по делу". Адвокат, действительно, закрыл досье и, уходя со своего места, словно охваченный убеждением и желанием впечатлить присяжных заседателей, обращаясь непосредственно к ним, пересекал зал суда, продолжая: - Господа, знаете ли вы, о какой личности пошла речь? Знаете ли вы, кто был изобличен в качестве главаря этих так называемых контрабандистов? Знаете ля вы, на какую личность пал позор подозрения? Господа, дело было бы смешным, если бы оно не было ничтожным, если бы из бедных людей не сделали настоящих дьяволов, благодаря жестокости и проявленному преувеличению прессы, если бы, наконец, оно не нанесло урона репутации честного человека... Господа, некоторые газеты жесточайшим образом объявили главарем мошенников хорошо известного владельца сахароперерабатывающего предприятия, повсеместно уважаемого, считаемого одним из светочей промышленности, господина Томери... Оратор прервал свою речь, раздавив сильным ударом кулака невинные стопки бумаг, лежащих в его папке, пожал плечами, и голосом, которому хотел придать важность и значительность, развил свой аргумент: - Итак, господа, нужно смотреть вглубь вещей и знать, кому же было выгодно запятнать это имя. Поскольку господин Томери, важная личность, был скомпрометирован в этом процессе, можно предположить, что действительно скомпрометированная более могущественная личность была заинтересована в переносе на господина Томери всей тяжести оскорбительных подозрений. Вот что, как мне кажется, подумало общественное мнение. Вот что породило скандал, вот что драматизировало дело, вот что позволило заместителю прокурора произнести талантливую обвинительную речь, но речь, совершенно не относящуюся к делу, которое будет представлено мною через несколько минут как незначительное. Это было маневром прессы, это было, я утверждаю, хорошим зерном, из которого в каждой газете произрастали интересные копии, плодотворные "специальные выпуски". Но правда? Какова же правда? Да! Да! Я знаю, господа, что некоторые поверхностные умы склоняются к мнению, что не бывает дыма без огня. И эти умы думали, может быть, и сейчас думают, что, раз имя господина Томери было замешано в этом деле, значит, оно и должно было быть в нем замешанным... Так нет же. Справедливость должна восторжествовать в этом деле. Объяснение этого неудавшегося скандала слишком просто, финансист находится вне всякого подозрения, поэтому совсем не смешным становится настаивание на комичном инциденте его замешивания в этот процесс. Да, имя господина Томери было названо... но, господа, по одной - единственной причине - господин Томери является владельцем доходного дома, в котором мои клиенты имели этот погреб, названный чьим-то богатым воображением помпезным словом "склад". И вы согласитесь, господа, что быть обвиненным в руководстве бандой контрабандистов только потому, что эти контрабандисты живут в помещении, которое было им сдано за хорошую плату, может показаться, по меньшей мере, неприятным, может, как минимум, удивить. Совершенно очевидно, господа, что господин Томери - слишком значительная, слишком почтенная личность, чтобы все еще оставаться жертвой подобного подозрения. Однако, помимо этого, мы должны снять всю резкость обвинения в контрабанде, высказанного против моих клиентов. Кстати, настаивать на этой детали я не буду, а приступлю к приведению фактов. - А я, - сказал сам себе Жером Фандор, поднимаясь, - а я, мой дорогой метр, ухожу. Репортер, действительно, покинул зал заседаний и прошел через Дворец Правосудия к коридору следственных отделов. Но его походка уже не была живой и активной, как, когда он входил во Дворец Правосудия. Жером Фандор двигался автоматически, погруженный в свои размышления... Глава XVI. Расследование принимает направленность По внутреннему телефону, который Фандор установил для связи своей квартиры с комнатой консьержки, ему сказали: - Господин Фандор, здесь какая-то полная дама небольшого роста хочет с вами поговорить. Разрешить ли ей подняться? Фандор подумал сначала отправить незнакомку. Затем он передумал и сообщил консьержке, которая все еще не клала трубку, что полная дама небольшого роста может подниматься... "Сейчас посмотрим, чего она хочет". Журналисту, вдруг подумавшему о Жюве, пришла мысль, что появившийся человек имеет какое-нибудь отношение к встрече, о которой было договорено днем во Дворце Правосудия. Прежде, чем отправить его, следовало узнать, что привело его к Фандору. Никогда не известно, нужно ли, будучи репортером, из принципа выпроваживать посетителей, ищущих с тобой встречи... Фандор как раз размышлял об этом, когда в дверях раздался робкий звонок, извещающий о том, что посетительница преодолела шесть этажей. Журналист пошел открывать, сливаясь с темнотой прихожей, чтобы пропустить перед собой человека, о котором сообщила консьержка. Как и говорила консьержка, это действительно, была полная дама небольшого роста, имевшая помимо всего еще один недостаток - она была старой. Ее чепец с завязочками с трудом удерживал густые седые волосы, слегка пожелтевшие на концах. Старуха была в очках. Она была укутана в коричневую шаль на манер сказочных колдуний и опиралась на изогнутую трость. В общем, этакая баба-яга. В то время как Фандор, заинтригованный, закрывал за ней дверь, незнакомка прошла в маленькую гостиную, где журналист имел обыкновение находиться среди своих книг и бумаг. "Ну и ну! - подумал он. - Она что, знает мою квартиру?" Но вдруг Фандор запнулся и резко вздрогнул. Дойдя до середины комнаты, при полном свете старуха выпрямила свою изогнутую спину, демонстрируя высокий рост, отбросила назад свою шаль и отпустила трость. Затем, внезапным жестом сорвав седые волосы и очки, она показала свое истинное лицо... Фандор разразился смехом. - Жюв, - воскликнул он, - вот те на!.. - Да, черт возьми, - сказал полицейский, заканчивая избавляться от нелепого женского наряда, который стеснял его движения. Хотел бы заметить, Фандор, что ты ни на секунду меня не заподозрил, до тех пор, пока я не сбросил с себя этот хлам... - Да, уж! - прервал его журналист. - Это потому, что я вас едва рассмотрел, а иначе, Жюв, вы же прекрасно знаете, что я бы вас узнал!.. - Ну-ну! Может быть! Во всяком случае, что ты думаешь об этом маскараде? - Неплохо, Жюв, но, почему вы к вечеру изменяете пол? - Честное слово, Фандор, без особой на то причины, из чистого дилетантизма, и потом, чтобы не потерять навык... Кстати, чем больше мер предосторожности мы будем предпринимать для наших встреч, тем лучше. Предположим, что наши враги наблюдают за твоей квартирой. Что они вынесут из этого вечера, в течение которого мы будем беседовать? Только то, что журналиста Фандора посетила почтенная женщина и что визит продолжался далеко за полночь... - Черт возьми! - воскликнул Фандор. - Я не прочь иметь репутацию Дон Жуана, однако, не желая вас обидеть, Жюв, вы не очень-то привлекательны в качестве "женщины" в только что сброшенном вами нелепом наряде. - Ба! - ответил полицейский. - Не будем так приглядываться, это не имеет большого значения... Жюв с зажженной сигаретой ходил взад и вперед по библиотеке Фандора, с любопытством рассматривая множество книг и всевозможных предметов, загромождавших комнату. - У вас очень мило, - произнес полицейский. Затем он осмотрел содержимое небольшой витрины, в которой журналист собрал то, что он называл "вещественными доказательствами" из своих крупных дел, то есть: оторванные лоскуты одежды, окровавленное оружие, сломанные замки. Остатки давнишних и недавних преступлений имели тщательно приготовленные этикетки. Жюв задал несколько вопросов владельцу этих реликвий, но Фандор не ответил, снова приняв серьезный вид. Он усадил полицейского на угловой диван и, переводя тему разговора, Фандор, погруженный в свои мысли, торжественно заявил: - Жюв, я нашел связь... - Черт возьми, - насмешливо сказал полицейский. - Рассказывай!.. Журналист, ничуть не смущенный скептицизмом своего друга, изложил свою теорию. - Я поступил так, как вы мне сказали... Я поприсутствовал на процессе контрабандистов, послушал речь защитника до того момента, когда счел бесполезным оставаться дальше, так как метр Анри-Робер стал входить в детали обсуждения фактов, которые меня не интересовали. И вот, что я из этого вынес. Кто-то на острове Сите имеет дом, в котором собираются укрыватели краденого и разного рода бандиты, дом, подвалы которого оборудованы тайниками. Этот кто-то никогда не говорит об этом любопытном здании, в то время как он знает, и очень близко, большое количество людей, которые в той или иной степени замешаны в деле Жака Доллона, которое само по себе зародилось - это можно смело утверждать - в каком-то подвале, в одном из стоков острова Сите. Одно из двух: либо этот персонаж скромняга, который страшно боится быть скомпрометированным и думает лишь о тех неприятностях, которые ему может принести это совпадение - в этом случае этот кто-то очень неловок - или же... господин Томери, вы самая главная из всех каналий, которыми я когда-либо восхищался до сегодняшнего дня, но я уверяю вас, что мы сможем быть такими же сильными, как вы. Итак, мы установили: 1) наличие связи между всеми этими делами, 2) что этой связью являетесь вы, господин Томери... - Нет, - сухо прервал Жюв... - Что вы говорите? - Я говорю нет... - А! Журналист на мгновение посмотрел на Жюва, который продолжал невозмутимо курить свою сигарету. Фандор был напористым и убежденным. Он снова начал говорить: - Я сейчас уточню свою мысль. Первопричиной дела Доллона, похоже, является самоубийство баронессы де Вибре. Самоубийство, определенное, очевидно, любовными переживаниями - пожилую даму оставил любовник... господин Томери. Он же принимается за Соню Данидофф, ухаживает за ней. Однажды вечером княгиня приходит на бал к Томери, и там ее загадочно усыпляют, воруют ее драгоценности... Кто? Томери... - Нет!.. Это снова был Жюв, высказавший этим коротким, но четким замечанием свое мнение. Фандор продолжил, слегка раздосадованный систематическими отрицаниями своего друга: - Итак, была ли ограблена Соня Данидофф кем-либо из приглашенных? Это кажется совершенно невероятным, так как были осмотрены все вещи всех присутствующих, к тому же все гости были известными людьми... - Нет!.. На этот раз утверждение Жюва прозвучало звонко. Фандор едва сдержал смех. Действительно, он заметил, что только что сказал глупость. - Да, правда, вы и сами были на этом балу, и никто не знал, что это были вы, благодаря тому наряду, который вы выбрали. Мой последний аргумент, следовательно, ничего не стоит, и я от него отказываюсь. Но мне кажется, что за вашим отношением к моим дедукциям и за их оценкой что-то скрывается. У вас что-нибудь новенькое об этой краже драгоценностей, вы знаете, кто грабитель? Мягко, но уверенно Жюв сказал: - Нет!.. И полицейский больше ничего не добавил. Журналист пожал плечами. - Боже, как вы надоедливы, Жюв! Но, послушайте... В этот раз вы вынуждены будете со мной согласиться. Когда мы впервые встретились после нашей разлуки, вы сказали, что у вас вызывает досаду одна вещь - это то, с какой легкостью вашей банде контрабандистов с острова Сите удавалось сбывать значительные суммы, естественно, фальшивых фунтов стерлингов. И вы хотели узнать, какова могла быть лазейка у этих людей, не имеющих знакомств в деловом и финансовом мире. Так вот, я нашел эту лазейку - это владелец здания, в котором мамаша Косоглазка занимает первый этаж и подвал. Это - Томери! - Нет!.. На этот раз Фандор вознес руки к небу с безнадежным видом и замолчал. Молодой человек почувствовал себя глубоко уязвленным, так как после его возвращения из Дворца Правосудия - защитная речь метра Анри-Робера была для него лучом света - он выстроил для себя всю систему, взвешивая аргументы один за одним, и считал, что она довольно прочна. Если в принципе допустить виновность Томери, то сразу устанавливалась связь между всеми делами, такими непохожими на первый взгляд, и самым загадочным событиям можно было найти объяснения. И вот Жюв не добавлял никакой веры, не выказывал никакого доверия к версии Фандора. Раздосадованный, Фандор медленно произнес: - Ну, что? Что вы об этом думаете? Жюв медленно, словно он отходил ото сна, начал говорить: - Нет ничего, Фандор, ничего, что бы мы точно знали. Разве что то, что отошедшая от своего потрясения и отдышавшаяся от хлороформа княгиня Соня Данидофф в следующем месяце выходит замуж за Томери... В этом нет ничего необычного, как нет ничего удивительного или загадочного в серии краж или даже преступлений, которыми мы с вами в настоящий момент занимаемся... Фандор вскочил и устремился к Жюву. - Ничего! - прокричал он с ноткой самого яростного убеждения и наибольшего удивления. - Вы шутите, Жюв, это невозможно! Послушайте, дорогой мой, все эти дела тесно связаны, начиная с Жака Доллона, до... до... Журналист остановился. Жюв, который до сих пор слушал его с показным вниманием, казалось, с нетерпением ждал конца его фразы. Он пристально посмотрел на Фандора. - Ну, давай же, давай, - произнес он, - я хочу, чтобы ты это сказал... И Фандор, как будто помимо своей воли, заключил: - До Фантомаса! - Да, - воскликнул Жюв, - ну, наконец-то! Оба вздохнули, глядя друг на друга. В который раз метод дедукции и выстраивание одних обстоятельств за другими неизбежно привели их к произнесению имени грозного бандита, о котором они не могли думать без содрогания, а при воспоминании о нем тут же чувствовали себя окруженными мраком, затерявшимися в густом тумане загадочности, чего-то странного и неизвестного. Лицо Фандора вдруг просветлело, и он высказал Жюву мысль, которая только что пришла ему на ум. - Жюв, - спросил он, - не считаете ли вы, что этот загадочный тюремный охранник, по имени Нибе, мог быть воплощением Фантомаса, поскольку, в сущности, многие обстоятельства уже... Но Жюв прервал журналиста отрицающим жестом. - Нет, старик, - важно произнес он. - Не придерживайся этого следа, он, несомненно, ложный. Нибе - это не Фантомас. Нибе - это мелочь, почти ничто, если не сказать абсолютно ничто. Он лишь винтик большой машины, мчащей нашего друга, и винтик ничтожный... Нужно искать выше. - Томери? - снова настоял Фандор, державшийся за свою версию и изо всех сил старавшийся, чтобы полицейский разделил его мнение... Но Жюв еще раз не согласился: - Оставим Томери. А что касается Фантомаса, неужели ты думаешь, что мы сможем идентифицировать его вот так, исходя из простых предположений? Кто же настоящий Фантомас? Можешь ли ты мне это сказать, Фандор? - продолжал Жюв, начинавший оживляться. - Конечно, за все это насыщенное событиями время мы уже видели некоего пожилого господина Этьена Рамбера, коренастого англичанина Герна, крепыша Лупара, болезненного доходягу Шалека. Раз за разом каждого из них мы принимали за Фантомаса. И все на этом. А вот, чтобы увидеть самого Фантомаса таким, какой он есть, без его искусственности, без грима, без приклеенной бороды, без парика, его лицо, как оно есть под его черной маской - этого у нас пока не получилось. И это делает наше преследование бесконечно трудным и часто опасным... Фантомас всегда кто-нибудь, а иногда даже два человека. Но он никогда не бывает самим собой. Затронутая Жювом тема была для него совершенно неиссякаема, и Фандор не стремился его перебивать. Когда направление их дискуссий приводило к разговору о Фантомасе, то ни один, ни другой, будучи загипнотизированными этим загадочным и истинно мистическим существом, не могли переориентировать свой ум на какую-либо другую тему. Они долго разговаривали, долго спорили... Где-то около часа ночи Фандор проводил Жюва до лестницы. Полицейский снова надел свое комичное старушечье одеяние, но, даже несмотря на его вид, Фандору уже было не до смеха. Они оба были озабочены. Однако их разговор завершился возвратом к более близким событиям, и, естественно, Фандору ничего не оставалось делать, как рассказать Жюву - не без некоторого стеснения, так как журналист стеснялся своих чувств - о своем немного смешном злоключении, которое произошло с ним и Элизабет в момент страстного прощания в монастыре на улице Гласьер. Жюв сначала откровенно посмеялся над этим, но, когда понял, что, покинув монастырь, Элизабет не будет находиться в безопасности, снова стал серьезным, поразмыслил несколько мгновений и дал журналисту один совет, который тот сначала не одобрил, но, похоже, в конце концов, принял. - Чем больше ты об этом будешь думать, - сказал Жюв, - тем более привлекательной тебе будет казаться моя идея. Фандор не ответил "нет". Глава XVII. Арест На следующий день Жером Фандор был вызван к следователю в качестве свидетеля загадочного происшествия на улице Раффэ и спасителя Элизабет. Примерно в четыре часа он тел по коридору, кабинеты которого хорошо знал, и вдруг встретил Элизабет Доллон, за которой следовали четыре человека, чьи силуэты ему были знакомы. Среди них Фандор узнал банкиров Барбе-Нантей, госпожу Бурра, владелицу семейного пансиона, и Жюля, слугу, работавшего у нее. Они разговаривали между собой, но как только появился Фандор, Элизабет Доллон подошла к нему. - Ах, месье! - сказала она с легким упреком. - Мы уже не надеялись вас увидеть. Представьте себе, что господин следователь уже закончил дознание и два раза спрашивал, не пришли ли вы! Жером Фандор сильно удивился. - Разве вызов был не на четыре часа дня? И он достал из кармана повестку, чтобы убедиться, что не ошибся, и оправдаться перед мадемуазель Доллон. Девушка улыбнулась. - У вас, действительно, вызов на четыре часа, а у нас раньше. Поэтому меня тут же стали допрашивать уже в половине третьего. Жером Фандор немного расстроился из-за своей недогадливости. Он, конечно же, мог предположить, что судья в разное время вызовет свидетелей по делу Отей, чтобы выслушать их по отдельности. Жером Фандор страшно сожалел, что не был в кулуарах, когда следствие только начиналось. Он подошел к кабинету господина Фюзелье, следователя, назначенного для расследования дела Отей, и казался очень раздосадованным, как впрочем и мадемуазель Доллон, которая чувствовала, что своими словами невольно расстроила молодого человека. - Это отчасти из-за меня, - попыталась успокоить его Элизабет, - вы не были предупреждены, но, однако, я ничего не могла поделать. Вчера вечером, когда вы позвонили в монастырь, чтобы справиться обо мне, я собиралась сообщить вам время, на которое меня вызывали, но, когда подошла к телефону... Жером Фандор удивленно раскрыл глаза: - О чем вы говорите, мадемуазель? Я не звонил вам вчера вечером. Кто же сказал вам, что это звонил я? - Никто мне этого не говорил, просто я так предположила. Кто еще мог бы мной интересоваться с такой доброжелательностью и постоянной заботой? Жером Фандор ничего не ответил. Этот загадочный телефонный звонок, о котором наивно поведала девушка, снова взволновал его... Таким образом, уже три раза кто-то пытался получить новости о девушке, узнать, находится ли она по-прежнему в монастыре на улице Гласьер. Удовлетворенный ответом, спрашивавший исчезал, пользуясь анонимностью телефонных разговоров, в чем Фандор, кстати, смог сам убедиться. В этом была какая-то загадка, причем загадка настораживающая. Девушка никому не давала свой адрес. Жером Фандор также никому его не открывал. Только тот, кто следил за ними обоими, кому было важно не потерять их следы, смог бы получить достаточно информации, чтобы знать, где находится Элизабет Доллон. Только тот, кто намеревался так или иначе воздействовать на девушку, мог нуждаться в сведениях, которые монашки по своей наивности ему предоставили. Значит, даже в стенах этого мирного пристанища девушка не была в безопасности. Не будучи обычно большим пессимистом, Жером Фандор не смог сдержаться и вздрогнул при мысли о том, что какие-то яростные и грозные таинственные противники могут причинить вред этому несчастному ребенку, защитником которого он стал. И потом... Жером Фандор не хотел признаться даже себе, но... Не испытывал ли он к прекрасной сестре бедняги Доллона более нежное чувство, чем обычная симпатия? Не вздрагивал ли он каждый раз, когда видел девушку? Не билось ли сильней его сердце? Об этом Жером Фандор не думал, но подсознательно испытывал на себе влияние этого чувства. - Раз вы не можете больше оставаться в монастыре, - спросил он у Элизабет, - где вы собираетесь жить? - Сегодня вечером я еще вернусь к августинкам на улицу Гласьер, хотя мне и непросто злоупотреблять их сердечным гостеприимством. А что касается завтрашнего дня... Несчастная сестра Доллона сделала какой-то неопределенный жест, и Фандор уже собирался ей что-то посоветовать, как дверь кабинета господина Фюзелье приоткрылась. Появился секретарь судьи и, оглядывая коридор поверх очков, позвал невыразительным голосом: - Господин Жером Фандор. - Я здесь, - ответил молодой человек, - иду. И приближаясь к кабинету судьи, вынужденный быстро расстаться с девушкой, он сказал ей тихим голосом странные слова: - Подождите меня, мадемуазель, и, ради бога, хорошенько запомните: что бы я ни говорил, что бы ни произошло, будем ли мы вдвоем или в присутствии посторонних, через несколько мгновений или позже, не удивляйтесь тому, что с вами может случиться, даже из-за меня. Просто будьте уверены: все, что я делаю - для вашего же блага... Большего я вам не могу сказать! Растерянная, Элизабет осталась стоять под впечатлением слов Жерома Фандора, а репортер уже был в кабинете следователя. - Дорогой господин Фандор, - господин Фюзелье сердечно пожал руку журналисту, - сейчас передо мной не репортер, но свидетель и прежде всего герой, спасший жертву. Позвольте мне вас поздравить. Вы появились очень кстати, и ваша проницательность привела вас к двери именно той комнаты, где дни несчастной девушки могли быть сочтены. Еще раз, браво. Жером Фандор просто ответил: - Вы мне льстите, господин Фюзелье, так как в действительности я здесь ни при чем. В Отей я приехал по приглашению мадемуазель Доллон, и чистая случайность привела меня на второй этаж. Там я почувствовал запах газа, и, как это сделал бы каждый, открыл дверь, увидел... вот и все. - Все равно, - повторил судья, уверенный в своей правоте, - это прекрасно. Не всем журналистам так везет, как вам, и я признаюсь вам, что немного завидую, ведь ваша счастливая звезда дала возможность предотвратить драму и, так сказать, избежать фатального исхода. Однако ваша профессиональная сноровка еще не позволила, пока по крайней мере, определить мотивы преступления, которое кто-то собирался совершить. Вы ведь думаете по этому поводу то же, что и я, не так ли? Это была не попытка самоубийства, а покушение на убийство? Жером Фандор утвердительно кивнул головой. - Несомненно. - проговорил он. Удовлетворенный, судья выпятил грудь. - Я это тоже всегда говорил. Секретарь суда, только что закончивший страницу, почерк которого невозможно было расшифровать, привстал и гнусавым голосом, прерывая беседующих, которые говорили скорее как друзья, чем как судья и свидетель, спросил: - Будет ли господин судья формулировать показания господина Жерома Фандора? - В несколько строк, - ответил судья. - Мне кажется, что господину Фандору нам больше нечего сказать, кроме того, что он изложил в своих статьях в "Капиталь". Не правда ли? - спросил судья, глядя на журналиста. - Точнее и быть не может, - ответил тот. Через некоторое время секретарь составил протокол и прочитал его монотонным голосом. Жером Фандор подписал этот совершенно его не компрометирующий протокол. Журналист уже собирался расстаться с судьей и как можно быстрее встретиться с Элизабет Доллон, но тот удержал его, взяв за руку. - Соблаговолите немного подождать, - сказал господин Фюзелье. - Чтобы прояснить несколько моментов, мне необходимо задать свидетелям два-три вопроса. Я думаю, они еще не ушли, и мы сейчас проведем нечто вроде объединенной очной ставки. Несколько минут спустя друг журналиста, снова ставший судьей, напыщенным голосом и профессиональным тоном задавал сведенным вместе свидетелям вопросы, которые ему необходимо было уточнить. Жером Фандор, сидящий в некотором отдалении, мог спокойно наблюдать за лицами различных персонажей, волей обстоятельств оказавшихся вместе. Прежде всего это была несчастная девушка с энергичным лицом, восхитительно смело переносящая страшные испытания, выпадающие на ее долю, затем владелица семейного пансиона в Отей, славная женщина, обыкновенная, краснолицая, без конца вытирающая пот со лба и беспрерывно поднимающая глаза к небу, оплакивающая потерю доверия к ее дому, которая могла последовать за так некстати обрушившейся на него "рекламой". Жером Фандор сидел за камердинером и совершенно не видел его лица, а только спину, крепкую спину, над которой возвышалась большая круглая взъерошенная голова. Объяснялся он с сильным пиккардийским акцентом невысокомерно и просто. Это, похоже, был классический тип более-менее вышколенного слуги, который, казалось, немного понял из событий, происшедших в тот знаменательный день. И, наконец, рядом с Фандором находились оба Барбе-Нантей: Барбе - награжденный орденом Почетного легиона, важный мужчина, седеющая борода которого выдавала его возраст, и Нантей - около тридцати, элегантный, изысканный и живой. Оба банкира в высших кругах Парижа как бы представляли своим союзом наиболее корректный и уважаемый финансовый мир. Почему господа Барбе-Нантей пришли навестить мадемуазель Доллон? Действительно ли для того, чтобы помочь ей? В то время, как несколько смущенная девушка покраснела, господин Нантей взял слово и деликатно ответил на вопрос судьи. - Здесь есть один нюанс, господин судья, - сказал он, - за уточнение которого мадемуазель Доллон на нас не обидится. Нам никогда в голову не пришло бы предоставлять мадемуазель Доллон помощь или какое-либо благодеяние, о котором она нас не просила. Дело в том, что мадемуазель Доллон, с которой мы и раньше поддерживали отношения и которая из-за своих несчастий вызывает у нас живое сочувствие, написала нам с просьбой найти ей работу. Надеясь подыскать для нее что-нибудь, мы пришли повидаться с ней, поговорить, посмотреть, на что она способна. Вот и все. Мы были чрезвычайно счастливы, что смогли помочь господину Фандору вернуть ее к жизни. - Поскольку речь идет о вас, господин Фандор, - спросил судья, - не могли бы вы мне сказать, не было ли в комнате мадемуазель Доллон чего-либо подозрительного, когда вы туда вошли? В своей статье вы написали, что сначала подумали о простой попытке ограбления, за которой последовало покушение на убийство. - Да, это так, - почтительно ответил журналист, - и как только я открыл окно, я тут же выглянул наружу в поисках чего-нибудь подозрительного на стене дома, заглянув даже за каждую из ставен. - А зачем? - поинтересовался судья. Жером Фандор улыбнулся: - Я еще помню, месье, чем закончилась драма в особняке Томери. Того самого господина Томери, о котором я вчера слышал в суде... Клянусь честью, я ни на что не намекаю... но вы не забыли, хотя впрочем это следствие вели не вы - и я об этом сожалею, так как, по-моему, существует загадочная и определенная связь между всеми этими делами, - вы не забыли, что сразу же после расспросов и обысков господин Авар разрешил всем приглашенным разойтись, а спустя час за окном комнаты, в которой была найдена усыпленной княгиня Данидофф, была обнаружена почти невидимая, но очень прочная льняная нить, обрезанная на конце. На этом конце - это очень просто предположить - было подвешено жемчужное колье, украденное у пострадавшей... Исходя из этого, я вынужден считать, что злоумышленники или злоумышленник на протяжении всего расследования оставались в салонах Томери, поскольку било известно, что никто из дома не выходил. Довольно странным было то, что, если виновный действительно находился среди приглашенных и оставил свои следы на потерпевшей, на нем не было никаких следов, которые должны были быть оставлены потерпевшей. Но это неважно, мы здесь не для того, чтобы расследовать дело Томери. Я просто хотел объяснить вам, почему я бросился к окну в поисках каких-либо следов, которые помогли бы мне дать ответ на вопрос, не был ли способ попытки убийства мадемуазель Доллон идентичным тому, которым княгиню Соню лишили ее колье. - И каково ваше заключение? - спросил судья. Фандор ответил просто: - На окнах и ставнях не было никаких следов. Я не смог сделать какого-либо заключения. Слушатели с интересом внимали дедуктивным выводам Жерома Фандора, относящимся к делу Томери. Господин Барбе произнес своим низким голосом. - Если вы позволите мне высказать свое мнение, - и он посмотрел на судью, который любезным жестом разрешил ему продолжать, - я хотел бы сказать, что разделяю мнение Жерома Фандора. Так же, как и он, я убежден в существовании тесной связи между делом Томери и тем, что теперь называют делом Отей. Или что, по крайней мере, неоспоримо существует такая связь между делом Отей и ужасной драмой на улице Норвен. - Я пошел бы даже дальше, - заявил в свою очередь господин Нантей, - кража на улице Четвертого Сентября, жертвами которой мы стали, тоже из этой же серии. Из любопытства судья спросил у банкиров, прерывая разговор: - Речь шла о двадцати миллионах, не так ли? Это могло быть ужасным ударом для вас? - Действительно ужасным, месье, - ответил господин Нантей, - так как это невероятное приключение внесло феноменальный беспорядок в движение наших денежных средств, и мы чуть было не потеряли доверие значительного числа клиентов, начиная с одного из основных - господина Томери. А вы не станете отрицать, что в сфере финансов доверие - это почти все. К счастью, мы были, как и положено, застрахованы, и, если оставить в стороне моральное потрясение, надо признать, что с материальной точки зрения мы не понесли убытков, но... В этот момент банкир повернулся к мадемуазель Доллон, которая, уткнувшись в платок, старалась вытереть слезы. - Но что значат эти неприятности в сравнении с горем, которое раз за разом обрушивается на бедную мадемуазель Доллон? Убийство баронессы де Вибре, загадочная смерть... При этих словах Жером Фандор прервал говорящего: - Баронесса де Вибре не была убита, она покончила с собой. Конечно же, я не хочу, господа, делать вас виновными в этом, но, объявив ей о разорении, вы нанесли ей очень тяжелый удар! - А могли ли мы поступить иначе? - ответил господин Барбе с присущей ему важностью. - В нашей повседневной и точной работе мы не играем словами и должны говорить то, что есть. Кроме того, мы не разделяем вашего видения вещей и убеждены, что баронесса де Вибре была убита. Господин Фюзелье, не говоривший ни слова, слушал эту дискуссию, которая, как он думал, могла пролить некоторый свет на загадки, витавшие вокруг мадемуазель Доллон. Он, в свою очередь, высказал свою мысль или, по крайней мере, то, что он ею считал: - Мы беседуем совершенно неофициально, не так ли, господа? В этот момент вы находитесь не у судьи, а, если хотите, в салоне господина Фюзелье. И именно как частное лицо я выскажу свое мнение о деле на улице Норвен. Решительно, я все меньше и меньше соглашаюсь с господином Фандором, чью глубокую проницательность и нюх, достойный полицейского, я, однако, с удовлетворением признаю... - Спасибо, - иронично произнес Фандор, - комплимент-то скудноват! Судья, улыбаясь, продолжил: - Так же, как и господа Барбе-Нантей, я считаю, что госпожа баронесса де Вибре действительно была убита. Жером Фандор передернул плечами и не смог сдержать своего нетерпения. - Но, послушайте, господа, - воскликнул он, оживляясь, - будьте же логичны в своих суждениях. Несомненно, баронесса де Вибре покончила с собой, и это вытекает из совершенно неоспоримого факта - письмо, написанное ею, не может обсуждаться, оно подлинно. Я прекрасно знаю, что, благодаря открытиям современной науки, никто не сможет утверждать, что она поступила таким образом под влиянием внушения. Спросите у знатоков медицины, у самых авторитетных профессоров в области психики, и вы убедитесь, что медиуму можно внушить намерение совершить определенный акт. Но его невозможно убедить написать такой формально точный документ, как письмо баронессы де Вибре, в котором она заявляет о своем желании покончить с собой. Это письмо подлинно, можете не сомневаться в этом. Кроме того, оно правдоподобно. И эти, скорее, неприятные откровения, которые открылись такой замечательной женщине, имевшей к тому же "горячую голову", при посредничестве господ банкиров Барбе-Нантей, оказались как раз кстати, чтобы вызвать в эмоциональном порыве такую прискорбную решительность. Так что позвольте мне, господа, поверить в добровольную, действительно добровольную, смерть баронессы де Вибре... На лицах слушающих читалось, однако, некоторое удивление. После нескольких мгновений молчания господин Нантей, который умел рассуждать логически и, который, казалось, являлся уравновешивающим элементов этой встречи, спросил Жерома Фандора: - Но в таком случае, месье, как вы нам объясните то, что баронесса де Вибре была найдена мертвой в мастерской художника Жака Доллона, что было констатировано правосудием? - Да, действительно! - поддержал его господин Фюзелье, с возрастающим интересом следивший за дискуссией. Жером Фандор не удивился вопросу банкира, а, казалось, только и ждал его. - Существуют два предположения, - заявил он. - Первое, и наиболее невероятное, на мой взгляд, сводится к следующему: госпожа баронесса де Вибре, решившая, что дни ее сочтены, захотела нанести последний визит своему протеже, тем более, что тот пригласил ее посмотреть на одно из произведений, предназначавшихся для предстоящего Салона. Может быть, баронесса рассчитывала совершить какой-либо благотворительный поступок по отношению к художнику перед своим смертным часом? Может быть, она плохо рассчитала действие принятого яда и умерла у того, кого пришла навестить, сама того не желая, так как она не могла не догадываться о серьезных неприятностях, которые могло принести присутствие ее трупа в мастерской на улице Норвен ее владельцу. Но, - быстро продолжил Жером Фандор, жестом руки предупреждая замечания, которые, по всей видимости, должны были возникнуть, - но это, как я уже сказал, господа, на мой взгляд, самое невероятное объяснение. Вот второе предположение, кажущееся мне гораздо более правдоподобным: баронесса де Вибре узнает, что она разорена. Баронесса де Вибре решает умереть, и совершенно случайно или по какому-то совпадению, которое еще необходимо будет разъяснить, так как ответа на него пока нет, заинтересованные в ее участи третьи лица узнают о ее решении. Они дают ей возможность написать своему нотариусу, они не мешают ей отравиться, но как только она умирает, завладевают ее телом и спешат отвезти его к художнику Жаку Доллону, которому вводят добровольно или силой - я, пожалуй, склоняюсь к последнему - сильнодействующий наркотик. Вследствие этого, на следующий день после этой ужасной сцены вызванная соседями полиция обнаруживает в одном помещении труп баронессы и уснувшего художника-керамиста, который, проснувшись, не может дать никаких объяснений и логически считается в глазах правосудия убийцей баронессы. Что вы об этом думаете? Наступила очередь господина Фюзелье взять слово: - Вы забываете, дорогой месье, одну значительную деталь. Баронесса де Вибре была отравлена - я не могу сказать умышленно или нет - у художника Доллона... Доказательством тому служит флакон цианистого калия, найденный у него в мастерской, который открывали совсем недавно, в то время как художник заявил, что уже очень давно не пользовался этим ядом. - Я хотел бы ответить на это одним аргументом, господин судья, - сказал Жером Фандор. - Если баронесса де Вибре была отравлена, умышленно или нет, цианистым калием, который находился у Жака Доллона, тот в качестве меры предосторожности должен был бы в первую очередь избавиться от следов этого яда. И, отвечая на вопросы комиссара полиции, он не заявил бы, что уже очень давно не пользовался этим ядом. Само противоречие служит доказательством того, что Доллон был искренен и что мы находимся если не перед необъяснимым, то, по крайней мере, перед необъясненным фактом. В этот момент в дискуссию вступил господин Барбе. - Вы замечательно излагаете свои мысли, - сказал он Фандору, - и феноменально владеете методом индукции, но, не в упрек вам будет сказано, вы скорее производите впечатление журналиста-романиста, чем репортера, отвечающего за судебную хронику. Допустим, что баронесса де Вибре была мертвой перенесена к художнику Доллону, и похоже, это ваше мнение, какую выгоду могли бы получить преступники, действовавшие подобным образом? Жером Фандор, все более возбуждаясь, встал. С горящими глазами, дрожащий от нервного напряжения, он ходил взад-вперед по кабинету судьи. В этом возбужденном существе невозможно было узнать спокойного человека, каким его привыкли видеть. Жером Фандор был захвачен своим изложением событий, энтузиазмом дела, которое он защищал, как настоящий адвокат. Дрожащим голосом он снова начал говорить, обращаясь не только к своему собеседнику, но и к остальным слушающим: - Я ждал вашего вопроса, месье. Нет ничего проще, чем на него ответить. Почему загадочные злоумышленники захватили труп баронессы де Вибре и перенесли его к художнику Доллону? Все очень просто. Им необходимо было, с одной стороны, создать себе алиби и, с другой, - перевести подозрения правосудия на невиновного. И, как вам известно, эта уловка удалась. Спустя два часа после обнаружения преступления полиция арестовала несчастного брата мадемуазель Доллон. Широким театральным жестом Жером Фандор указал своим слушателям на мадемуазель Элизабет Доллон, не сдерживавшую больше слез и плакавшую в отчаянии, совсем не пытаясь скрыть свою боль. Присутствующие встали, взволнованные и убежденные помимо своей воли красноречием журналиста. Даже господин Фюзелье встал со своего зеленого кожаного кресла и подошел к Барбе-Нантей. За ними располагались госпожа Бурра, владелица семейного пансиона в Отей, и слуга с безбородым лицом и растерянными глазами. Однако Жером Фандор продолжил: - Это еще не все, господа, мне надо еще вам кое-что сказать, и я прошу вас выслушать меня с предельным вниманием, так как я не знаю, что может следовать из моих заявлений. Это уже говорит не мое сознание, а мой инстинкт, который диктует мне то, что вы сейчас услышите... После небольшой паузы Жером Фандор медленно приблизился к девушке, потерянной, отдавшейся во власть боли, не перестававшей плакать. - Мадемуазель, - попросил он умоляющим, невыразительным голосом, что особенно контрастировало с убедительностью, с которой он говорил перед этим, - мадемуазель, скажите нам все... Здесь вы находитесь не в присутствии судьи и ваших противников, а среди друзей, которые желают вам добра... Я понимаю вашу привязанность к брату. Ну же, мадемуазель, возьмите себя в руки и решитесь наконец. Будьте же честной и прямой женщиной, какой вы всегда были. Скажите нам правду, всю правду... И прервав свое обращение к девушке, Жером Фандор сделал небольшое отступление, которое, казалось, относилось специально к судье. - Я утверждал, - заявил он с такой загадочной улыбкой, что невозможно было понять, говорит ли он искренне или разыгрывает комедию, - до сегодняшнего дня я в своих статьях утверждал, что Жак Доллон мертв. Может быть, я это и доказывал, слишком даже доказывал. Однако, - настойчиво и властно заговорил журналист, обращаясь к девушке, - похоже, что моя теория должна померкнуть перед недавними фактами. Полиция, начиная с дела о тюрьме предварительного заключения, неоспоримо обнаружила в серии происшедших преступлений нестирающийся след Жака Доллона, словно насмехающегося над правосудием. Я не обращал на это внимания и отрицал до сегодняшнего дня эти невероятные факты... Но, мадемуазель, вы забыли сказать нам о неслыханной вещи - в один из дней между двумя и тремя часами дня в семейном пансионе в Отей, где вы снимали комнату, вас навестил ваш брат Жак Доллон, подозреваемый в грабеже княгини Сони, подозреваемый в краже на улице Четвертого Сентября и, наконец, подозреваемый в покушении на вашу жизнь, поскольку трудно найти иное объяснение покушению, объектом которого вы стали, и я добавлю... Но Жером Фандор не смог продолжить. Вот уже несколько минут он смотрел в глаза девушки, которая, как только журналист обратился к ней, встала, дрожа всем телом... Если бы кто-нибудь мог спокойно присмотреться к двум основным действующим лицам, стоявшим друг против друга, он бы заметил, что взгляд Жерома Фандора был одновременно умоляющим и убеждающим, а Элизабет Доллон - удивленным и потрясенным. Господин Фюзелье, услышав совершенно невероятное заявление журналиста, был не в состоянии заметить это. В Жероме Фандоре он внезапно увидел человека доносящего, а в Элизабет Доллон - разоблаченную соучастницу. Однако несмотря на то, что он уже был убежден в этом, сдерживая себя, судья произнес спокойным голосом: - Господин Фандор, вы только что сделали очень серьезное заявление, которое должно быть подтверждено неоспоримыми доказательствами. Продолжайте, пожалуйста! Жером Фандор не заставил долго упрашивать себя и, не глядя на девушку, которая казалась скорее удивленной, чем взволнованной, и смотрела на него непонимающим взглядом, продолжил: - Доказательство тому, о чем я говорю, господин судья, вы найдете, проведя обыск в комнате мадемуазель Доллон. Я не хочу говорить вам большего, мне достаточно лишь сообщить вам об этом... - Позвольте, - сказал судья, сделав чисто юридическое замечание, - но до завтрашнего утра я не могу произвести обыск. Затем он обратился к владелице дома, ее слуге и банкирам, опешившим от этой странной сцены. - Мадам, господа, я прошу вас удалиться. Мадам, - добавил он, обращаясь к владелице пансиона, - под страхом самых серьезных последствий я рекомендую вам никого не впускать ни к себе, ни в комнату мадемуазель Доллон до появления представителей правоохранительных органов. Будьте любезны, подождите меня все в коридоре. Когда все вышли, судья подошел к Жерому Фандору и, глядя ему в глаза, спросил: - Ну и?.. - Ну и, - повторил журналист, - если вы произведете обыск там, где я вам указал, вы найдете в комоде, под грудой белья, видите, я уточняю даже место, кусочек мыла, завернутый в батистовый платочек. Возьмите это мыло, господин судья, осторожно отнесите его на антропометрическую экспертизу, и, спустя несколько минут, господин Бертильон, специалист в этой неоспоримой науке, скажет вам, что на нем имеются четкие отпечатки пальцев Доллона. Это было настоящей театральной сценой... Судья прерывисто дышал. Элизабет Доллон, снова упав в кресло, с которого она с трудом поднялась, больше не рыдала, а с ужасом смотрела на двух мужчин широко раскрытыми от удивления и испуга глазами. Сидящий за столом секретарь в очках непрерывно записывал, стараясь изо всех сил, все подробности сцены, при которой он только что присутствовал. Наступила продолжительная тишина. Господин Фюзелье снова сел за стол. Жером Фандор, казалось, заново обрел хладнокровие, и на его губах, обрамленных тонкими усами, появилась насмешливая улыбка, а его рука искала руку Элизабет Доллон, чтобы выразить ей чувство симпатии, которую он не переставал испытывать к ней. Написав несколько строк на заранее приготовленном бланке, господин Фюзелье нажал кнопку звонка. В дверь кабинета постучали. - Войдите, - сказал секретарь. Двое муниципальных гвардейцев вошли в кабинет. Господин Фюзелье встал и, знаком показав военным подождать, обратился к девушке: - Хотите ли вы, мадемуазель, что-нибудь сказать по поводу сделанных господином Жеромом Фандором заявлений? Ответьте мне, пожалуйста, действительно ли вас навещал ваш брат? Элизабет Доллон, разрываемая сильнейшими впечатлениями, с комком в горле, безуспешно силилась что-то произнести. Наконец в отчаянном усилии она пролепетала сдавленным голосом, не отвечая на вопрос судьи: - Что?! Да вы все здесь с ума сошли! И поскольку она больше ничего не добавляла, господин Фюзелье, становясь все более официальным, объявил: - Мадемуазель, до получения более полной информации я считаю для себя неприятной обязанностью арестовать вас. Стража, проводите обвиняемую. Элизабет Доллон попыталась было сопротивляться, увидев, что ее окружают и берут под руки два представителя власти. Она собиралась кричать, протестовать, но спокойный и, как ей показалось, смягчившийся взгляд Жерома Фандора остановил ее. Девушка, озадаченная, неподвижная, казалась совершенно безвольной. Впрочем, она ничего не понимала в поведении того, кто до недавнего времени был ее защитником. Разве не доверяла она ему, разве не была предупреждена, что не следует ничему удивляться и быть готовой ко всему? Элизабет Доллон, ошеломленная, пошла нетвердой походкой. Сюрприз, если это был объявленный сюрприз, был действительно впечатляющим... Глава XVIII. В чемодане После того как господин Фюзелье ушел, Жером Фандор догнал на бульваре госпожу Бурра, потрясенную и взволнованную драматичным событием, невольным свидетелем которого она только что была. Отпустив камердинера, она намеревалась сесть в автобус, который должен был отвезти ее в Отей. Догнав