вкус -- деньги дались легко и пришлись
очень  кстати,--  однако,  поразмыслив,  Монита решила  впредь  поосторожнее
относиться к таким поручениям.
     Конечно,  деньги нужны,  но если уж рисковать арестом, а то  и тюрьмой,
надо  знать  за  что. Жаль, что  не  проверила  сверток: кажется,  Мауритсон
все-таки обманул ее... И она решила больше не выступать в роли его посланца.
Что за радость таскать таинственные свертки, в которых  может  быть все, что
угодно,-- от опиума до бомбы с часовым механизмом.
     Видно, Мауритсон чутьем  угадал настроение Мониты, потому что он больше
не просил ее выручить его. Но хотя он относился к ней по-прежнему, она стала
открывать в нем такие черты,  которых прежде не замечала. Так, он часто лгал
ей, притом без всякой  нужды, ведь она его  никогда не  спрашивала,  чем  он
занимается, когда на время исчезает, и  не пыталась  припереть  к стенке.  К
тому  же  Монита начала подозревать  что Он вовсе  не  благородный  жулик, а
скорее   этакий   "чегоизволите",  ради  денег  способный  на  любые  мелкие
преступления.
     После Нового  года  они встречались реже, и  не столько из-за прозрения
Мониты,  сколько из-за того, что  Мауритсон  чаще обычного  уезжал по  своим
делам.
     Судя по  тому, что каждый  свободный вечер он стремился провести с ней,
она вряд ли ему наскучила. Как-то в начале марта при ней к нему зашли гости,
некие Мурен  и  Мальмстрем;  как видно, деловое  знакомство.  Они  были чуть
помоложе  Мауритсона,  один  из них  ей даже приглянулся,  но  больше они не
появлялись.
     Зима 1972 года оказалась для  Мониты  несчастливой. Ресторан,  где  она
служила, перешел к другому владельцу, тот открыл пивной бар, старых клиентов
растерял, а  новых  не  приобрел, в  конце  концов  уволил  весь персонал  и
оборудовал игровой  зал. Опять  Монита  оказалась без работы,  и она  острее
прежнего ощущала одиночество, ведь Мона  будни проводила в детском саду, а в
субботу и воскресенье днем играла с подружками.
     Ее злило, что она не может  порвать с Мауритсоном. Впрочем, злилась она
тогда, когда его  не было, а  вместе с ним Моните было хорошо, и ей  льстила
его откровенная влюбленность. К  тому  же, кроме  Моны, он был единственный,
кому она была нужна.
     Томясь  без  дела,  Монита  стала  иногда   заходить   в  квартиру   на
Армфельтсгатан,  когда  хозяин  отсутствовал.  Ей  нравилось  посидеть  там,
почитать, послушать пластинки, а то и  побродить по комнатам  среди вещей, с
которыми  она никак не  могла свыкнуться, хотя  видела их десятки раз. Кроме
двух-трех книг  и нескольких пластинок, у Мауритсона не было ничего, что она
стала бы держать в своей квартире, и все же ей почему-то было здесь уютно.
     Он не давал  Моните ключа, она сама заказала,  когда Мауритсон  однажды
оставил   ей  свою  связку.  Это  было  ее  единственное  покушение  на  его
независимость, и несколько дней она мучилась угрызениями совести.
     Монита заботилась о том,  чтобы после  ее визитов не оставалось никаких
следов,  и  ходила на  Армфельтсгатан  лишь  тогда, когда была  уверена, что
Мауритсона  нет  в городе.  Интересно,  как  он поступит, если  проведает?..
Конечно,  она  иногда  рылась  в его вещах,  но пока  ей не  попалось ничего
особенно криминального. И  ведь  она  вовсе не для этого обзавелась  ключом,
просто ей почему-то был нужен такой вот тайный уголок. Разумеется,  ее никто
не разыскивал,  и вообще  никому  не было дела  до Мониты,  но  ей нравилось
чувствовать себя недосягаемой и независимой -- как в детстве, когда во время
игры в прятки удавалось найти такое местечко, где никто на  свете не смог бы
ее найти. Возможно, он и сам дал бы ей ключ,  если бы она попросила, но  это
испортило бы всю игру.
     В один апрельский день,  когда Монита буквально не находила себе места,
она  отправилась  на Армфельтсгатан.  Посидит в  самом  безобразном и  самом
удобном  кресле  Мауритсона,  послушает  Вивальди -- смотришь, душа  обретет
покой, почерпнутый в этом своеобразном чувстве неприкосновенности.
     Мауритсон уехал в Испанию, она ждала его только на следующий день.
     Монита  повесила  пальто и сумку в прихожей,  взяла  из сумки сигареты,
спички и прошла в гостиную. Все как обычно, чистота и порядок. Мауритсон сам
занимался уборкой. В начале их знакомства она как-то спросила его, почему он
не наймет  уборщицу. Он ответил,  что ему нравится  убирать и  он  никому не
хочет уступать это удовольствие.
     Положив сигареты и спички на  широкий подлокотник, она вышла в соседнюю
комнату и включила проигрыватель. Отыскала "Времена года", под звуки "Весны"
сходила на кухню  за блюдцем, потом села в кресло,  поджав ноги, и поставила
блюдце на подлокотник.
     Монита  думала  о Мауритсоне, о том, какой у них  убогий роман. Уже год
знакомы, а их взаимоотношения  ничем не обогатились,  не  стали полноценнее,
скорее напротив.  Она  не могла даже припомнить, о чем они разговаривали при
встречах,--  очевидно  потому,  что разговаривали  о пустяках.  Сидя  в  его
любимом  кресле и  глядя на полку с рядами дурацких безделушек, она говорила
себе, что он, по сути  дела, ничтожество,  фитюлька.  Почему, спрашивала она
себя в сотый  раз, да, почему она до сих пор не бросила его и не завела себе
настоящего мужчину?..
     Монита  закурила, пустила струйку дыма  к потолку и решила,  что хватит
думать об этом хлюсте, только вконец настроение себе испортишь.
     Она села  поудобнее  и  закрыла  глаза, медленно помахивая рукой в такт
музыке и стараясь ни о чем не думать.  Посреди ларго рука задела блюдце, оно
слетело на пол и разбилось вдребезги.
     -- А, чтоб тебя! -- вырвалось у нее.
     Она встала, вышла на  кухню,  открыла дверцу под  раковиной и протянула
руку за веником, который обычно стоял справа от  мешка для мусора. Веника на
месте  не  оказалось, тогда Монита присела  на корточки  и заглянула  внутрь
шкафчика.  Веник  лежал  на полу, и,  потянувшись за  ним,  она  увидела  за
мусорным мешком  портфель. Старый,  потертый коричневый портфель, который до
сих пор не попадался ей на глаза. Должно быть, Мауритсон поставил его здесь,
собираясь отнести вниз, в мусорный  контейнер, потому  что для мусоропровода
он был слишком велик.
     Но тут  она заметила, что портфель надежно обмотан  крепкой бечевкой  и
бечевка завязана несколькими узлами.
     Монита вытащила портфель и поставила на пол. Тяжелый...
     Любопытство взяло верх, и  она  принялась  осторожно развязывать  узлы,
стараясь запомнить их последовательность. Потом размотала бечевку  и открыла
портфель.
     Камни, плоские плитки  черного шифера; где-то она совсем недавно видела
такие же.
     Монита озадаченно нахмурилась, выпрямилась и бросила окурок в раковину,
не отрывая глаз от портфеля.
     Зачем  понадобилось  Мауритсону   набивать  камнями  старый   портфель,
обвязывать его бечевкой и ставить под раковину?
     Настоящая кожа -- наверно, была когда-то роскошная вещь... И достаточно
дорогая.  Она поглядела на клапан с внутренней  стороны  -- имени  владельца
нет. Постой, а это что: все четыре угла внизу обрезаны, то ли  острым ножом,
то ли лезвием. Причем сделано это недавно, срез совсем свежий.
     Вдруг ее осенило. Ну конечно, он задумал утопить портфель в море! Ну не
в море, так в заливе. Но зачем?
     Монита  нагнулась  и принялась  вынимать из  портфеля шифер.  Складывая
плитки горкой на полу, она вспомнила, где их видела. В подъезде внизу, около
двери, выходящей  во двор. Очевидно, двор собираются заново мостить; там  он
их и взял.
     Когда же они кончатся?.. Внезапно ее пальцы коснулись какого-то другого
предмета. Он был гладкий, холодный и твердый. Монита вынула его из портфеля.
И замерла, а в душе ее постепенно обретала четкие формы мысль, которая давно
уже шевелилась в подсознании.
     А  что,  может быть, это и есть решение.  Может  быть,  этот  блестящий
металлический предмет -- залог свободы, о которой она столько мечтала.
     Длиной  около двадцати сантиметров,  широкое дуло, тяжелая рукоятка. На
блестящей сизой плоскости над скобой выгравировано название: "лама".
     Она взвесила его на ладони. Тяжелый.
     Монита вышла в прихожую и сунула пистолет в свою сумку. Потом вернулась
на  кухню,  положила  камни  обратно  в  портфель,  обмотала  его  бечевкой,
постаралась точно воспроизвести  все  узлы  и  поставила портфель туда,  где
нашла его.
     Взяла веник, подмела в гостиной, вынесла осколки  в прихожую и высыпала
в мусоропровод. Потом выключила  проигрыватель,  убрала на место  пластинку,
вышла на кухню,  достала окурок из раковины, бросила его в унитаз и спустила
воду. Надела пальто, застегнула сумку, повесила ее на плечо и напоследок еще
раз прошла  по всем  комнатам, проверяя, все  ли так,  как  было. Пощупала в
кармане, на месте ли ключ, захлопнула дверь и побежала вниз по лестнице.
     Придет домой -- все как следует продумает.
     XXV
     В  пятницу седьмого июля Гюнвальд Ларссон поднялся очень рано.  Правда,
не вместе с солнцем, это было бы чересчур -- согласно календарю, в этот день
солнце взошло в Стокгольме без одиннадцати минут три.
     К половине седьмого он  принял душ, управился с завтраком  и оделся,  а
еще  через  полчаса  уже  стоял  на крыльце того самого  типового домика  на
Сонгарвеген в Соллентуне, в который четырьмя днями раньше наведывался  Эйнар
Ренн.
     Пятница  эта  обещала  быть  напряженной,   предстояло  новое  свидание
Мауритсона с Бульдозером Ульссоном  -- надо полагать,  не столь теплое,  как
предыдущее. И  возможно,  удастся наконец изловить  Мальмстрема  и  Мурена и
сорвать их грандиозную операцию.
     Но прежде чем спецгруппа засучит рукава и примется за работу, Гюнвальду
Ларссону хотелось решить один маленький ребус,  который всю неделю не  давал
ему покоя. Вообще-то пустяк, соринка в глазу, но лучше от нее избавиться,  а
заодно  доказать самому  себе,  что он  верно рассуждал и сделал  правильный
вывод.
     Стен Шегрен явно не поднимался вместе с солнцем. Не одна минута прошла,
прежде чем он отворил, позевывая и путаясь в завязках махрового халата.
     Гюнвальд Ларссон сразу взял быка за рога.
     -- Вы солгали полиции,-- мягко произнес он.
     -- Я солгал?
     -- На прошлой  неделе  вы дважды  описали приметы  налетчика, будто  бы
похожего   на  женщину.  Кроме  того,  вы   подробно  описали  машину  марки
"рено-шестнадцать",  которой  налетчик  якобы  воспользовался для бегства, и
двоих мужчин, которые были в той же машине.
     -- Верно.
     -- В понедельник вы  слово в  слово повторили  свою версию следователю,
который приезжал сюда, чтобы побеседовать с вами.
     -- Тоже верно.
     -- Верно и то, что почти все рассказанное вами -- чистейшая ложь.
     -- Я точно описал налетчика, что видел, то и сказал.
     --  Конечно,  потому  что  другие тоже  его  видели.  И  к  тому же  вы
сообразили, что в нашем распоряжении, вероятно, будет пленка из кинокамеры в
банке.
     -- Но я по-прежнему уверен, что это была женщина.
     -- Почему?
     -- Не знаю. По-моему, девчонку можно чутьем угадать.
     -- На этот раз чутье вас обмануло. Но меня привела сюда другая причина.
Мне нужно  получить  от вас подтверждение, что история про  машину  и  двоих
мужчин -- ваша выдумка.
     -- А зачем это вам?
     -- Мои мотивы вас не касаются. Тем более что они чисто личные.
     Сонное  выражение покинуло  лицо  Шегрена.  Он  испытующе  поглядел  на
Гюнвальда Ларссона и медленно произнес:
     -- Насколько мне известно, неполные или неверные показания не считаются
преступлением, если они не даны под присягой.
     -- Совершенно верно.
     -- В таком случае я не вижу смысла в нашем разговоре.
     --  Зато я  вижу.  Мне важно разобраться в этом  деле.  Предположим,  я
пришел к какому-то выводу и хочу его проверить.
     -- И что же это за вывод?
     -- Что вы морочили голову полиции не из корыстных побуждений.
     -- В  нашем обществе  хватает  таких,  у которых только своя корысть на
уме.
     -- Но ты не такой?
     -- Стараюсь... Правда,  не все меня понимают.  Например, жена  не могла
понять. Оттого у меня теперь нет жены.
     -- По-твоему, грабить банки  -- хорошо  и полиция  -- прирожденный враг
народа?
     -- Что-то в этом роде. Только не так упрощенно.
     --  Ограбить  банк  и  убить  преподавателя  гимнастики  --  отнюдь  не
политическая акция.
     --  В данном случае -- нет. Но  вообще надо учитывать идейные мотивы. А
также историческую  перспективу.  Иногда  ограбление  банков  вызвано  чисто
политическими причинами. Взять, например, революцию в Ирландии. Кроме  того,
бывает еще и неосознанный протест.
     -- Ты  предлагаешь рассматривать уголовных преступников как своего рода
бунтарей?
     --  Что  ж, это идея,-- сказал  Шегрен.--  Да только видные  сторонники
социализма отвергают ее. Ты читаешь Артура Лундквиста?
     -- Нет.
     Гюнвальд  Ларссон  предпочитал  довоенные  приключенческие романы  Жюля
Региса и подобных авторов. Сейчас настала очередь С. А. Дюсе. Но это к  делу
не  относилось.  Его  выбор определялся потребностью в  развлечении, а не  в
самообразовании.
     --  Лундквист получил  международную  Ленинскую премию,-- сообщил  Стен
Шегрен.-- В сборнике,  который называется  "Человек  социализма", он говорит
примерно  следующее,  цитирую по памяти: "Порой  доходит до того,  что явных
преступников изображают  как  носителей сознательного  протеста  против  язв
общества,  чуть ли не как революционеров... в  социалистической стране такое
невозможно".
     -- Продолжай,-- сказал Гюнвальд Ларссон.
     -- Конец цитаты,-- ответил Шегрен.-- Я считаю, что Лундквист рассуждает
примитивно. Во-первых, необязательно быть  идейным, чтобы  восставать против
общественных пороков, если тебя доведут. А что до социалистических стран, то
они тут вообще ни при чем -- с какой стати людям грабить самих себя?
     После долгого молчания Гюнвальд Ларссон спросил:
     -- Значит, никакого бежевого "рено" не было?
     -- Не было.
     --  И  никакого бледного  шофера в  белой  футболке,  никакого парня  в
черном, похожего на Харпо Маркса?
     -- Нет.
     Гюнвальд Ларссон кивнул, думая о своем. Потом продолжал:
     --  Дело  в  том,  что грабитель,  похоже,  попался.  И  никакой он  не
стихийный   революционер,  а   паршивая  крыса,  которая  паразитировала  на
капитализме,  кормилась  перепродажей наркотиков и порнографии  и ни  о чем,
кроме  барыша, не  думала. Одна корысть на уме. И он сразу начал закладывать
своих приятелей, торопился спасти собственную шкуру.
     Шегрен пожал плечами.
     --  Таких тоже  немало... Но все равно -- человек, который ограбил этот
банк, он, как бы тебе объяснить, горемыка. Ты меня понимаешь?
     -- Понимаю, понимаю.
     -- Слушай, а откуда у тебя вообще такие мысли?
     -- Угадай,-- ответил Гюнвальд Ларссон.-- Попробуй поставить себя на мое
место.
     -- Тогда кой черт тебя понес в полицию?
     -- Случайность. Вообще-то я моряк. К тому  же это было давно, когда мне
многое  представлялось не так. Но это к делу не относится. Я выяснил то, что
хотел.
     -- Значит, все?
     -- Вот именно. Привет.
     -- Привет,-- отозвался Шегрен.-- Всего доброго.
     Лицо  его  выражало  полное недоумение.  Но  Гюнвальд  Ларссон этого не
видел, потому что уже ушел. Не слышал он и последних слов Шегрена:
     -- Все равно я уверен, что это была дева.
     В этот же ранний утренний час, в городе Йенчепинге, в одном из домов на
Пильгатан, фру Свеа Мауритсон хлопотала у себя на кухне  -- пекла к завтраку
булочки с корицей, чтобы порадовать возвратившегося домой блудного сына. Она
пребывала  в счастливом неведении  о том,  как в эти минуты отзываются о  ее
сыне в типовом домике в трехстах километрах  от Йенчепинга. Но  если бы  она
услышала, что ее  ненаглядное дитятко называют крысой,  святотатцу досталось
бы скалкой по голове.
     Пронзительный  звонок в дверь разорвал утреннюю  тишину. Фру  Мауритсон
отставила  в  сторону  противень  с  булочками,  вытерла  руки  о  фартук  и
засеменила в прихожую, шаркая стоптанными туфлями. Старинные часы показывали
всего  полвосьмого, и  она  бросила  беспокойный  взгляд  на закрытую  дверь
спальни.
     Там спит  ее  мальчик.  Она  постелила  на кушетке  в гостиной, но часы
мешали  ему  спать своим боем, он разбудил  ее среди ночи, и они  поменялись
местами. Совсем выбился из сил, бедняжка, ему нужно как следует отдохнуть. А
ей, старой глухой тетере, часы не помеха.
     На лестнице стояли двое рослых мужчин.
     Фру Мауритсон расслышала не все, что они говорили, но поняла: им во что
бы то ни стало надо увидеть ее сына.
     Тщетно она пыталась  объяснить  им,  что  сейчас  слишком  рано,  пусть
приходят попозже, когда он выспится.
     Гости  твердили  свое: дескать, у них чрезвычайно важное дело: в  конце
концов она  неохотно  побрела  в спальню  и  осторожно  разбудила  сына.  Он
приподнялся на локте, поглядел на будильник на тумбочке и возмутился:
     -- Ты что, спятила? Будить меня среди ночи! Сказано было, что мне  надо
выспаться.
     -- Тебя там спрашивают два господина,-- виновато объяснила она.
     -- Что? -- Мауритсон вскочил на ноги.-- Надеюсь, ты их не впустила?
     Он  решил,  что  это  Мальмстрем и Мурен разнюхали, где он прячется,  и
явились покарать его за предательство.
     Удивленно качая головой, фру  Мауритсон смотрела,  как ее  сын поспешно
надел  костюм  прямо  на  пижаму,  после чего забегал  по  комнате,  собирая
разбросанные вещи и швыряя их в чемодан.
     -- Что случилось? -- робко спросила она.
     Он захлопнул чемодан, схватил ее за руку и прошипел:
     - Спровадь их, понятно?! Меня нет, я уехал в Австралию, на край света!
     Мать не расслышала,  что он говорит, и вспомнила, что слуховой  аппарат
остался лежать на тумбочке.  Пока  она  его надевала, Мауритсон подкрался  к
двери  и приложил  ухо  к  щели. Тихо.  Небось  стоят и  ждут с  пистолетами
наготове...
     Мать подошла к нему и прошептала:
     -- В чем дело, Филип? Что это за люди?
     -- Ты давай  спровадь их,-- повторил он,  тоже  шепотом.-- Скажи, что я
уехал за границу.
     -- Но я  уже сказала, что  ты дома. Я ведь  не знала, что  ты не хочешь
встречаться с ними.
     Мауритсон застегнул пиджак и взял чемодан.
     -- Уже уходишь,-- огорчилась мать.-- А я тебе булочки испекла. Любимые,
с корицей.
     Он резко повернулся к ней
     -- Какие еще булочки, когда...
     Мауритсон не договорил. В спальню из прихожей донеслись голоса.
     ...Они  уже идут за  ним.  Чего  доброго,  пристрелят  на  месте...  Он
лихорадочно озирался по сторонам, обливаясь холодным  потом. Седьмой этаж, в
окно не  выскочишь, и выход из  спальни только один  -- в прихожую, где  его
ждут Мальмстрем и Мурен.
     Он шагнул к матери, которая растерянно застыла у кровати.
     -- Ступай  к  ним!  Скажи,  что  я  сейчас выйду.  Заведи их на  кухню.
Предложи булочек. Ну, живее!
     Он подтолкнул ее к двери и прижался спиной к стене. Как только дверь за
ней закрылась, Мауритсон снова приник ухом к щели. Голоса... Тяжелые шаги...
Ближе,  ближе...  Не  пошли на кухню,  остановились перед его дверью.  И  до
Мауритсона вдруг дошло, что означает выражение "волосы встали дыбом".
     Тишина. Потом что-то звякнуло  --  словно в пистолет вставили магазин с
патронами. Кто-то прокашлялся,  раздался  требовательный стук, и  незнакомый
голос произнес:
     -- Выходите, Мауритсон. Уголовная полиция.
     Мауритсон распахнул дверь и, застонав от облегчения,  буквально упал  в
объятия  инспектора  Хегфлюгта  из Йенчепингской уголовной полиции,  который
стоял с наручниками наготове.
     Через  полчаса Мауритсон уже сидел в стокгольмском  самолете с  большим
пакетом  булочек на коленях. Он убедил Хегфлюгта,  что никуда не денется,  и
обошлось  без наручников. Задержанный уписывал булочки с  корицей, любовался
через  иллюминатор  солнечными  пейзажами  Эстерьетланда  и чувствовал  себя
совсем неплохо.
     Время от времени он  протягивал сопровождающему  пакет с  булочками, но
инспектор Хегфлюгт только  тряс головой, сжимая челюсти: он  плохо переносил
самолеты, и его основательно мутило.
     Точно по расписанию, в  девять двадцать пять,  самолет  приземлился  на
аэродроме  Бромма,  и  через  двадцать  минут  Мауритсон  снова  очутился  в
полицейском управлении  на  Кунгсхольмене.  По пути туда он  с беспокойством
пытался  представить  себе, что  теперь  на  уме  у  Бульдозера. Облегчение,
испытанное  утром, когда  его  опасения не оправдались  и все  обошлось  так
благополучно, испарилось, и на смену пришла тревога.
     Бульдозер Ульссон  нетерпеливо ждал  прибытия  Мауритсона. Ждали  также
избранные  представители спецгруппы, а именно Эйнар Ренн и Гюнвальд Ларссон;
остальные под руководством Колльберга готовили намеченную на вторую половину
дня  операцию против  шайки Мурена. Сложная операция, естественно, требовала
тщательной разработки.
     Когда Бульдозеру доложили о находке  в бомбоубежище, он от радости чуть
не лишился рассудка и  ночью от волнения никак не мог уснуть.  Он предвкушал
великий день:  Мауритсон практически у него в руках, Мурена и его сообщников
тоже в  два счета накроют, как  только они явятся в банк на Русенлюндсгатан.
Пусть  даже не в эту  пятницу  --  уж  в  следующую  наверное. А сегодняшняя
операция тогда будет генеральной репетицией.  Словом,  шайке  Мурена недолго
осталось гулять на свободе, а там он и до Вернера Руса доберется.
     Телефонный звонок нарушил радужные грезы Бульдозера. Он  схватил трубку
и через три секунды выпалил:
     -- Сюда его, живо!
     Бросил трубку, хлопком соединил ладони и деловито сообщил:
     -- Господа, сейчас он будет здесь. Мы готовы?
     Гюнвальд Ларссон буркнул что-то; Ренн вяло произнес:
     -- Угу.
     Он великолепно понимал, что ему и Гюнвальду Ларссону предназначена роль
зрителей. Бульдозер  всегда  обожал выступать  перед  публикой, а сегодня  у
него, бесспорно, бенефис.
     Исполнитель главной  роли,  он же режиссер, раз  пятнадцать  передвинул
стулья  других действующих лиц,  прежде чем  остался  доволен. Сам он  занял
место в  кресле  за письменным столом; Гюнвальд  Ларссон сидел  в углу около
окна, Ренн -- справа  от стола. Стул для  Мауритсона стоял посреди кабинета,
прямо напротив Бульдозера.
     Гюнвальд  Ларссон   ковырял  в  зубах  сломанной   спичкой,  поглядывая
исподлобья  на летний  наряд Бульдозера:  костюм горчичного цвета, сорочка в
синюю и белую полоску, галстук -- зеленые ромашки на оранжевом поле.
     Раздался стук в дверь, и в кабинет ввели Мауритсона. У  него и так было
нехорошо на душе, а тут он и вовсе скис, видя,  какая  суровость написана на
уже знакомых ему лицах.
     Правда,  этот рослый блондин -- Ларссон, кажется,--  с  первого дня  на
него взъелся,  а второй,  с  малиновым носом, должно быть, родился  с  такой
угрюмой рожей, но  вот  то,  что даже Бульдозер, который в  прошлый раз  был
добродушным, как Дед  Мороз в сочельник, сейчас глядит на него волком,-- это
дурной знак...
     Мауритсон послушно сел на указанный ему стул, осмотрелся и сказал:
     -- Здравствуйте.
     Не получив ответа, он продолжал:
     -- В бумагах, которые дал мне господин прокурор, не говорится, что я не
должен выезжать из города. И вообще, насколько я помню, у нас такого уговора
не было.
     Видя, какую мину изобразил Бульдозер, он поспешил добавить:
     -- Но я, конечно, к вашим услугам, если могу помочь чем-нибудь
     Бульдозер наклонился, положил руки  на стол и переплел пальцы. С минуту
он молча смотрел на Мауритсона, потом заговорил елейным голосом:
     -- Вот как, значит, господин Мауритсон к нашим услугам. Как это любезно
с его  стороны. Да только мы больше не нуждаемся  в его услугах, вот именно,
теперь  наша  очередь  оказать  ему  услугу. Ведь  господин Мауритсон был не
совсем  откровенен с нами, верно?  И его теперь, разумеется, мучает совесть.
Вот мы и потрудились устроить эту маленькую встречу, чтобы он мог  спокойно,
без помех облегчить свою душу.
     Мауритсон растерянно поглядел на Бульдозера:
     -- Я не понимаю.
     --  Не  понимаете?  Может  быть.  вы  вовсе  не   ощущаете  потребности
покаяться?
     -- Я... честное слово, не знаю, в чем я должен каяться.
     -- Вот как? Ну а если я скажу, что речь идет о прошлой пятнице?
     -- О прошлой пятнице?
     Мауритсон беспокойно заерзал  на  стуле. Он поглядел  на Бульдозера, на
Ренна,  опять на  Бульдозера,  наткнулся  на  холодный взгляд  голубых  глаз
Гюнвальда Ларссона и потупился. Тишина. Наконец Бульдозер снова заговорил:
     -- Да-да, о прошлой пятнице. Не может быть, чтобы господин Мауритсон не
помнил, чем он занимался в этот день... А? Разве можно забыть такую выручку?
Девяносто тысяч -- не безделица! Или вы не согласны?
     -- Какие еще девяносто тысяч? Первый раз слышу!
     Мауритсон явно хорохорился, и Бульдозер продолжал уже без елея:
     -- Ну конечно, вы понятия не имеете, о чем это я говорю?
     Мауритсон покачал головой.
     -- Правда, не знаю.
     -- Может быть, вы хотите, чтобы  я выражался яснее? Господин Мауритсон,
вы этого хотите?
     -- Прошу вас,-- смиренно произнес Мауритсон.
     Гюнвальд Ларссон выпрямился и с раздражением сказал:
     -- Хватит представляться! Ты отлично знаешь, о чем речь.
     -- Конечно, знает,-- добродушно подтвердил Бульдозер.-- Просто господин
Мауритсон ловчит, хочет показать, что его голыми  руками не возьмешь. Так уж
заведено  --   поломаться  для  начала.  А  может  быть,  он  у  нас  просто
застенчивый?
     --  Когда  стучал на  своих приятелей,  небось не  стеснялся,--  желчно
заметил Гюнвальд Ларссон.
     --  А  вот  мы  сейчас  проверим.--  Бульдозер  подался  вперед, сверля
Мауритсона глазами.--  Значит, тебе  надо, чтобы я выражался яснее?  Хорошо,
слушай.  Мы отлично  знаем, что это  ты  в прошлую  пятницу ограбил банк  на
Хурнсгатан, и отпираться ни к чему, у  нас  есть доказательства. Грабеж дело
серьезное, да, к сожалению, этим не ограничилось,  так что сам понимаешь, ты
здорово влип. Конечно, ты можешь заявить, что на  тебя напасти, что ты вовсе
не хотел никого убивать, но факт остается фактом, и мертвеца не воскресишь.
     Мауритсон побледнел, на лбу  заблестели капельки  пота.  Он открыл рот,
хотел что-то сказать, но Бульдозер перебил его.
     -- Надеюсь,  тебе  ясно,  что в твоем положении юлить  не стоит, только
хуже  будет.  У  тебя есть один способ  облегчить свою  участь  -- перестать
отпираться. Теперь понял?
     Мауритсон качал головой, открыв рот.
     --Я... я не понимаю... о чем вы толкуете. - выговорил он наконец.
     Бульдозер встают и заходил по кабинету.
     --  Дорогой  Мауритсон,  мое терпение беспредельно,  но я не  переношу,
когда человек глуп как пробка.
     По голосу Бульдозера чувствовалось, что  даже у беспредельного терпения
есть предел.
     Мауритсон все  так  же качал головой,  а Бульдозер, важно  прохаживаясь
перед ним, продолжал вещать:
     -- Мне кажется, я  выразился достаточно  ясно, но  могу повторить:  нам
известно, что ты явился в банк на Хурнсгатан. Что ты застрелил клиента этого
банка.  Что тебе  удалось уйти и унести с  собой  девяносто  тысяч крон. Это
точно  установлено, и тебе нет  смысла отпираться,  только хуже будет. Зато,
если ты перестанешь  юлить и признаешься, тебе  это  зачтется -- в  какой-то
мере,  конечно.  Но  одного  признания  мало,  ты  должен   помочь  полиции,
рассказать, как все происходило, затем -- куда ты спрятал деньги, как ушел с
места преступления, кто тебе помогал. Ну, теперь до тебя дошло?
     Бульдозер   прекратил  разминку  и  снова  сел   за   письменный  стол.
Откинувшись  в  кресле, он посмотрел на Ренна, потом на Гюнвальда  Ларссона,
словно  ждал  аплодисментов.  Но  лицо  Ренна  выражало только  сомнение,  а
Гюнвальд Ларссон ковырял в носу с отсутствующим видом. Образцовый по ясности
и психологической глубине монолог не был оценен по достоинству. "Бисер перед
свиньями",--  разочарованно   подумал   Бульдозер   и  снова   повернулся  к
Мауритсону, в глазах которого смешались недоумение и страх.
     -- Но я  тут  совершенно ни при чем,--  горячо произнес  Мауритсон.-- О
каком таком ограблении вы толкуете?
     -- Кончай вилять. Сказано тебе -- у нас есть доказательства.
     -- Какие доказательства? Не грабил я никаких банков и никого не убивал.
Черт-те что.
     Гюнвальд Ларссон вздохнул, поднялся и стал у окна, спиной к остальным.
     -- С таким, как он, да еще вежливо  разговаривать,-- процедил он  через
плечо.-- Врезать ему по роже -- сразу все уразумеет.
     Бульдозер жестом успокоил его.
     -- Погоди немного, Гюнвальд.
     Он  уперся  в стол  локтями, положил подбородок  на ладони и озабоченно
посмотрел на Мауритсона.
     -- Ну так как?
     Мауритсон развел руками.
     -- Но ведь я ничего такого не делал. Честное слово! Клянусь!
     Лицо Бульдозера  по-прежнему выражало озабоченность. Но вот он нагнулся
и выдвинул нижний ящик стола.
     --  Значит,  клянешься...  И тем  не менее  я  оставляю за  собой право
сомневаться.
     Он выпрямился, бросил  на стол зеленую брезентовую сумку и торжествующе
уставился на Мауритсона, который глядел на сумку с явным удивлением.
     -- Да-да, Мауритсон, как видишь, все налицо.
     Он аккуратно разложил на столе содержимое сумки.
     -- Парик, рубашка, очки,  шляпа и,  наконец, самое главное -- пистолет.
Что ты скажешь теперь?
     Мауритсон  ошалело  переводил  взгляд  с  одного  предмета  на  другой,
внезапно он изменился в лице и застыл, бледный как простыня.
     -- Что это... что это значит?..--  Голос его сорвался, он прокашлялся и
повторил вопрос.
     Бульдозер устало поглядел на него и повернулся к Ренну.
     -- Эйнар, проверь, пожалуйста,-- свидетели здесь?
     -- Угу,-- сказал Рейн, вставая.
     Он вышел из  кабинета, через несколько  минут снова появился в дверях и
доложил:
     -- Угу.
     Бульдозер сорвался с места.
     - Прекрасно! Сейчас мы придем.
     Ренн скрылся, а Бульдозер уложил вещи обратно в сумку и сказал:
     -- Ну  что  ж,  Мауритсон,  тогда  пройдем в  другой  кабинет,  устроим
небольшой показ моделей. Ты идешь с нами, Гюнвальд?
     Он ринулся к  двери, прижимая к себе сумку. Гюнвальд Ларссон последовал
за ним, грубо подталкивая вперед Мауритсона.
     Кабинет,  в  который  они  вошли,  находился  по соседству  и мало  чем
отличался от других служебных помещений  уголовной полиции. Письменный стол,
стулья,  шкафы  для  бумаг, столик  для пишущей  машинки. На одной  стене --
зеркало,  оно  же  окно,  через  которое   можно  было  наблюдать  за   всем
происходящим из соседней комнаты.
     Стоя за этим потайным окном, Эйнар Ренн смотрел, как Бульдозер помогает
Мауритсону надеть голубую рубашку,  напяливает ему на голову светлый  парик,
подает  шляпу  и  темные  очки.  Мауритсон подошел  к  зеркалу  и  удивленно
воззрился на свое отражение. При этом он глядел прямо  в глаза Ренну, и тому
даже стало не по себе, хотя он знал, что его не видно.
     Очки  и шляпа  тоже пришлись  Мауритсону в самый  раз, и Ренн пригласил
первого свидетеля -- кассиршу из банка на Хурнсгатан.
     Мауритсон  стоял посреди комнаты, сумка на плече; по команде Бульдозера
он начал прохаживаться взад и вперед.
     Кассирша посмотрело на него, потом повернулась к Ренну и кивнула.
     -- Присмотритесь хорошенько,-- сказал Ренн.
     -- Ну конечно,  она.  Никакого сомнения. Может быть, только  брюки были
поуже, вот и вся разница.
     -- Вы совершенно уверены?
     -- Абсолютно. На сто процентов.
     Следующим был бухгалтер банка.
     -- Это она,--  решительно  произнес  он после  первого  же  взгляда  на
Мауритсона.
     --  Вы должны посмотреть как следует,--  сказал  Ренн.--  Чтобы не было
никакой ошибки.
     Свидетель с  минуту глядел,  как  Мауритсон ходит  по комнате.  -- Она,
точно  она.  Походка,  осанка,   волосы...  могу  поручиться.--  Он  покачал
головой.-- Жалко, такая симпатичная девушка.
     Всю  первую половину дня  Бульдозер  продолжал заниматься  Мауритсоном;
было уже около часа, когда он прервал  допрос, так и не добившись признания.
Правда,  он   не  сомневался,  что  сопротивление  Мауритсона  скоро   будет
сломлено,-- а впрочем, доказательств и без того достаточно.
     Задержанному   позволили  созвониться  с  адвокатом,  после   чего  его
отправили в камеру предварительного заключения.
     В  целом  Бульдозер  был  доволен достигнутым, и, наскоро  проглотив  в
столовой рыбу с  картофельным пюре, он с новыми силами приступил к следующей
задаче -- охоте на шайку Мурена.
     Колльберг крепко  потрудился и сосредоточил крупные силы в двух главных
точках, где ожидалось нападение: на Русенлюндсгатан и в окрестностях банка.
     Мобильные  отряды получили  приказ  быть наготове,  но  так,  чтобы  не
привлекать внимания. На случай,  если грабителям все же удастся улизнуть, на
путях отхода устроили моторизованные засады.
     В гараже и  на  дворе  полицейского управления на Кунгсхольмене даже ни
одного мотоцикла не осталось, весь колесный транспорт вывели и расположили в
тактически важных пунктах города.
     Бульдозер в критические минуты будет  находиться  в управлении, следить
по радио  за ходом  событий и  принимать  участников  ограбления по мере  их
поимки.
     Члены спецгруппы разместились в самом банке и вокруг него. Кроме Ренна,
которому поручили патрулировать на Русенлюндсгатан.
     В  два  часа  Бульдозер  отправился  на  серой  машине  "вольво-амазон"
проверять  посты. В районе  Русенлюндсгатан,  пожалуй,  было  заметно обилие
полицейских  машин,  но  около  банка  ничто   не  выдавало  засады.  Вполне
удовлетворенный увиденным. Бульдозер  вернулся  на  Кунгсхольмсгатан,  чтобы
ждать решающей минуты.
     И вот  на часах 14.45.  Однако на  Русенлюндсгатан  все было  спокойно.
Ничего не произошло  и минутой позже у  здания полицейского  штаба. А  после
того  как в 14.50 не поступило  никаких  тревожных сигналов  из банка, стало
очевидно, что большое ограбление намечено не на эту пятницу.
     На  всякий случай Бульдозер подождал до  половины четвертого, потом дал
отбой. Репетиция прошла организованно и успешно.
     Он созвал спецгруппу,  чтобы тщательно разобрать и обсудить операцию  и
решить,  какие детали  требуют  исправления  и  более тщательной  отработки:
как-никак,  в запасе есть еще  целая  неделя Однако  члены  группы  пришли к
выводу, что никаких осечек не было.
     Все участники операции действовали четко.
     Никто не нарушил график
     В  надлежащую  минуту  каждый находился  в  надлежащем  месте.  Правда,
ограбление  не  состоялось,  но через неделю  акция  будет  повторена  с  не
меньшей, а то и с большей точностью и эффективностью.
     Только бы Мальмстрем и Мурен не подкачали.
     Между тем  в  эту пятницу случилось то,  чего  опасались  больше всего.
Начальник  ЦПУ  вообразил вдруг, что  кто-то вознамерился  забросать  яйцами
посла Соединенных Штатов. А может быть, не яйцами, а помидорами, и не посла,
а  посольство. А  может  быть, не забросать, а поджечь,  и не  посольство, а
звездно-полосатый флаг.
     Тайная  полиция  нервничала.  Она  жила  в  вымышленном  мире,  кишащем
коварными  коммунистами,  анархистами-террористами  и  опасными  смутьянами,
которые подрывали общественные устои, протестуя  против ограниченной продажи
спиртного и нарушения гармоничного облика города.  Информацию о мнимых левых
активистах  тайная   полиция  получала  от  усташей  и   других   фашистских
организаций, с которыми охотно сотрудничала.
     Начальник ЦПУ нервничал еще больше. Ибо ему было известно  то, о чем не
проведала  тайная  полиция.  На  скандинавском  горизонте  появился  Рональд
Рейган.  Сей  малопопулярный  губернатор  из   США  уже  прибыл  в  Данию  и
позавтракал с королевой.  Не исключено,  что  он нагрянет  в Швецию,  и  нет
никакой гарантии, что его визит удастся сохранить в тайне.
     Вот  почему  очередная  демонстрация  сторонников Вьетнама пришлась как
нельзя  более некстати. Десятки тысяч людей  возмущались  бомбежкой  дамб  и
беззащитных  деревень  Северного Вьетнама, который американцы  престижа ради
вознамерились  вернуть  в  каменный век, и  негодующая  толпа  собралась  на
Хакбергет,   чтобы   принять   резолюцию   протеста.   Оттуда   демонстранты
намеревались  пройти  к посольству  США  и  вручить  свой  протест дежурному
привратнику.
     Этого  нельзя  было допустить.  Острота ситуации  усугублялась тем, что
полицеймейстер Стокгольма находился в  командировке, а  начальник управления
охраны порядка -- в отпуску.
     Тысячи  возмутителей  спокойствия  собрались  в угрожающей близости  от
самого  святого  здания  в  городе  --  стеклянных   чертогов  американского
посольства.  В этом положении начальник ЦПУ принял  историческое решение: он
лично позаботится о том,  чтобы  демонстрация прошла мирно, лично увлечет за
собой  демонстрантов  в  безопасное место,  подальше  от  звездно-полосатого
флага. Безопасным  местом он считал парк Хумлегорден в  центре города. Пусть
прочтут там свою проклятую резолюцию и разойдутся.
     Демонстранты были настроены миролюбиво и не стали артачиться. Процессия
двинулась по Карлавеген на север.
     Для  обеспечения операции были мобилизованы  все  наличные  полицейские
силы.  В  числе  мобилизованных  был  и Гюнвальд Ларссон,  который,  сидя  в
вертолете, сверху наблюдал шествие людей с лозунгами и флагами Он  отчетливо
видел, что сейчас произойдет, однако ничего не мог поделать. Да и зачем?..
     На углу Карлавеген и Стюрегатан колонна, движение которой направлял сам
начальник  ЦПУ,  столкнулась  с  толпой болельщиков  --  они возвращались  с
Центрального стадиона, слегка подогретые винными парами и весьма недовольные
бесцветной  игрой футболистов.  То, что  было потом, больше всего напоминало
отступление  наполеоновских войск после Ватерлоо или  визит папы  римского в
Иерусалим. Не прошло и трех минут, как вооруженные дубинками полицейские уже
лупили  налево и направо болельщиков и сторонников  мира. Со  всех сторон на
ошарашенную толпу напирали  мотоциклы и кони. Сбитые  с толку демонстранты и
любители  футбола  принялись колошматить друг друга; полицейские под горячую
руку дубасили  своих коллег,  одетых  в  штатское.  Начальника ЦПУ  пришлось
вызволять на вертолете.
     Правда,  не на  том, в  котором сидел Гюнвальд Ларссон, ибо Ларссон уже
через несколько минут распорядился:
     -- Лети скорей, черт дери, лети куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
     Около сотни человек было арестовано,  еще больше -- избито. И никто  из
них не знал, за что пострадал.
     В Стокгольме царил хаос.
     А начальник ЦПУ по старой привычке дал команду:
     -- Никакой огласки!..
     XXVI
     Мартин Бек снова скакал верхом. Пригнувшись над гривой, он во весь опор
мчался  через поле,  в одном  строю с  конниками в регланах. Впереди  стояла
царская артиллерия,  и  между  мешками  с  песком  на  него смотрело  в упор
пушечное дуло. Знакомый черный глаз смерти. Вот навстречу ему вылетело ядро.
Больше, больше... уже заполнило все поле зрения...
     Это, надо понимать, Балаклавский бой.
     А  в  следующую  секунду  он  стоял  на  мостике "Лайона".  Только  что
"Неутомимый" и  "Куни  Мэри" взорвались и  ушли под  воду.  Подбежал  гонец:
"Принцесс  Ройял"  взлетела  на воздух!  Битти наклонился и  спокойно сказал
громким  голосом, перекрывшим неистовый грохот  битвы:  "Бек, что-то неладно
сегодня  с  нашими  кораблями,  черт  бы  их  побрал.  Два  румба   ближе  к
противнику!"<sup>[9]</sup>
     Затем последовала обычная сцена с Гарфилдом и Гито, Мартин Бек соскочил
с  коня,  пробежал через здание  вокзала и принял пулю на себя. В  ту  самую
секунду, когда он  испускал последний  вздох, подошел начальник ЦПУ, нацепил
на  его  простреленную  грудь  медаль, развернул что-то  вроде пергаментного
свитка  и  проскрипел:  "Ты  назначен начальником управления,  жалованье  по
классу Б-З".
     Президент лежал  ничком, цилиндр катился  по перрону.  Нахлынула  волна
жгучей боли, и Мартин Бек открыл глаза.
     Он лежал  мокрый  от пота.  Сплошные  штампы, один банальнее другого...
Гито  сегодня  опять  был похож  на бывшего  полицейского Эрикссона,  Джеймс
Гарфилд  --  на  элегантного  пожилого  джентльмена,  начальник  ЦПУ  --  на
начальника  ЦПУ,  а  Битти -- на свой портрет, запечатленный на мемориальной
кружке в  честь Версальского  мира:  этакий  надутый  господин в  обрамлении
лаврового венка. А вообще сон и  на этот раз был полон нелепостей и неверных
цитат.
     Дэвид Битти  никогда  не  командовал: "Два  румба ближе к  противнику!"
Согласно  всем  доступным  источникам, он  сказал: "Четфилд, что-то  неладно
сегодня с нашими кораблями, черт бы их побрал. Два румба влево!"
     Правда, суть от этого не  менялась, ведь два румба  влево в этом случае
было все равно что два румба ближе к противнику.
     И  еще: когда Гито  приснился ему в  облике  Каррадина,  он стрелял  из
пистолета "хаммерли интернешнл". Теперь же, когда он походил на Эрикссона, у
него в руке был "деррингер".
     Не говоря уже о том, что в Балаклавском бою  один  только Фицрой Джеймс
Генри Сомерсет был в реглане.
     В этих снах все шиворот-навыворот.
     Мартин Бек поднялся, снял пижаму и принял душ.
     Ежась под холодными струями, он думал о Рее.
     По пути к метро он думал о своем странном поведении накануне вечером.
     Сидя за письменным столом в кабинете на Вестбергааллее, он ощутил вдруг
острый приступ одиночества.
     Вошел  Колльберг,  спросил,  как  он поживает.  Затруднительный вопрос.
Мартин Бек отделался коротким:
     -- Ничего.
     У Колльберга был  совсем  задерганный вид,  и он  почти  сразу  ушел. В
дверях он обернулся.
     --  Кстати,  дело на Хурнсгатан как  будто  выяснено. И у нас есть  все
шансы схватить Мальмстрема и Мурена с поличным. Правда,  не раньше следующей
пятницы. А как твоя запертая комната?
     -- Неплохо. Во всяком случае, лучше, чем я ожидал.
     --  В  самом  деле?  --  Колльберг  помешкал  еще  несколько  секунд.--
По-моему, сегодня ты выглядишь уже бодрее. Ну, всего.
     - Всего.
     Снова оставшись в одиночестве, Мартин Бек принялся размышлять о Свярде.
     Одновременно он думал о Рее.
     Он  получил от нее гораздо больше, чем рассчитывал,--  как следователь,
естественно. Целые три нити. А то и четыре.
     Свярд был болезненно скуп.
     Свярд  всегда  -- ну, не  всегда,  так  много лет --  запирался  на сто
замков, хотя не держал в квартире ничего ценного.
     Незадолго перед смертью Свярд тяжело болел, даже лежал в онкологической
клинике.
     Может быть, у него были припрятаны деньги? Если да, то где? Может быть,
Свярд  чего-то  боялся? Если  да,  то  чего? Что,  кроме собственной  жизни,
оберегал он, запираясь в своей конуре?
     Что  за болезнь  была  у  Свярда?  Судя  по  обращению в онкологическую
клинику -- рак. Но если он был обречен, то к чему такие меры защиты?
     Может быть, он кого-то остерегался? Если да, то кого?
     И почему он переехал на другую квартиру, которая была и хуже, и дороже?
Это при его-то скупости.
     Вопросы.
     Непростые, но вряд ли неразрешимые.
     За  два-три часа с  ними  не справишься,  понадобятся дни. Может  быть,
недели, месяцы. А то и годы. Если вообще справишься Что же все-таки показала
баллистическая экспертиза? Пожалуй, с этого следует начать.
     Мартин Бек взялся  за телефон.  Но сегодня  у  него что-то не ладилось.
шесть  раз  он  набирал  нужный  номер,  и  четыре  раза  слышал  в   ответ:
"Минуточку!" --  после  чего  наступала гробовая тишина. В  конце концов  он
все-таки разыскал девушку,  которая семнадцать дней назад вскрывала  грудную
клетку Свярда.
     --  Да-да,--  сказала  она,--  теперь припоминаю.  Звонил  тут один  из
полиции насчет этой пули, всю голову мне продолбил.
     -- Старший инспектор Ренн.
     -- Возможно,  не помню. Во всяком случае, не тот, который  сначала  вел
это  дело,  не  Альдор Гюставссон. Явно не такой опытный, и все время мямлит
"угу" да "угу".
     -- Ну и что же?
     -- Ведь  я уже говорила вам в  прошлый  раз, полиция поначалу  довольно
равнодушно подошла к этому делу. Пока не позвонил этот ваш мямля, никто и не
заикался о баллистической экспертизе. Я даже не знала толком,  как поступить
с этой пулей. Но...
     - Да?
     --  В  общем, я решила,  что выбрасывать  не годится,  и положила  ее в
конверт. Туда же положила свое заключение, по всем правилам. Так,  как у нас
заведено, когда  речь  идет о настоящем убийстве.  Правда, в лабораторию  не
стала посылать, я же знаю, как они там перегружены.
     -- А потом?
     --  Потом куда-то засунула конверт и, когда  позвонили,  не могла сразу
найти его.  Я  ведь  тут внештатно, у меня даже своего шкафа нет. Но в конце
концов я его все-таки отыскала и отправила.
     -- На исследование?
     -- У меня нет таких  прав.  Но если в  лабораторию поступает пуля, они,
надо думать, исследуют ее, хотя бы речь шла о самоубийстве.
     -- Самоубийстве?
     -- Ну да. Я написала так в  заключении. Ведь полиция сразу сказала, что
речь идет о суициде
     -- Ясно, буду  искать дальше,-- сказал Мартин Бек.-- Но сперва у меня к
вам будет еще один вопрос.
     -- Какой?
     -- При вскрытии вы ничего особенного не заметили?
     --  Как  же, заметила,  что  он  застрелился. Об  этом  сказано  в моем
заключении.
     --  Да нет,  я,  собственно,  о  другом.  Вы  не  обнаружили  признаков
какого-нибудь серьезного заболевания?
     -- Нет. Никаких органических изменений не было. Правда...
     -- Что?
     --  Я  ведь  не  очень  тщательно его  исследовала.  Определила причину
смерти, и все. Только грудную клетку и смотрела.
     -- Точнее?
     --  Прежде всего сердце и легкие. Никаких дефектов --  если не считать,
что он был мертв.
     -- Значит, в остальном возможность болезни не исключается?
     -- Конечно. Все  что  угодно  -- от подагры  до рака печени. Скажите, а
почему вы так копаетесь? Рядовой случай, ничего особенного...
     -- В моих вопросах тоже нет ничего особенного.
     Мартин   Бек   закруглился   и  попробовал  разыскать   кого-нибудь  из
сотрудников баллистической лаборатории. Ничего не  добился и в  конце концов
вынужден  был позвонить  самому начальнику  отдела,  Оскару  Ельму,  который
пользовался славой выдающегося специалиста по  криминалистической технике. И
малоприятного собеседника.
     -- А,  это ты,-- пробурчал Ельм.-- Я-то думал, тебя сделали начальником
управления... Видно, не оправдались мои надежды.
     -- А тебе-то что от этого?
     -- Начальники  управлений  сидят  и думают о  своей карьере. Кроме  тех
случаев,  когда играют в гольф и  мелют  вздор по телевидению. Уж во  всяком
случае, они не звонят сюда и не задают пустых вопросов. Ну, что тебе нужно?
     -- Ничего особенного, баллистическая экспертиза.
     --  Ничего  особенного?  А  поточнее  можно?  Нам ведь каждый  недоумок
какую-нибудь дрянь  шлет.  Горы  предметов  ждут  исследования,  а  работать
некому. На  днях Меландер прислал  бак  из  уборной  с садового  участка  --
определите, мол, сколько  людей в него испражнялось. А бак полный до  краев,
его, наверно, два года не чистили.
     -- Да уж, неприятная история.
     Фредрик Меландер прежде занимался убийствами,  много  лет был  одним из
лучших сотрудников Мартина  Бека. Но  недавно  его перевели в  отдел краж --
видимо надеясь, что он поможет разобраться в царящем там кавардаке.
     --  Точно,--  сказал  Ельм.-- В  нашей работе  приятного  мало. Если бы
кто-нибудь это понимал. Начальник цепу сто лет к нам не заглядывал, а  когда
я весной попросился к  нему на прием, он велел передать, что ближайшее время
у него все расписано. Ближайшее время -- а сейчас уже июль! Что ты скажешь?
     -- Знаю, знаю, что у вас хоть волком вой.
     -- Это еще мягко сказано.-- Голос Ельма звучал несколько приветливее.--
Ты просто не представляешь себе, что творится. И хоть  бы кто посочувствовал
нам, добрым словом поддержал. Черта с два.
     Оскар Ельм был  неисправимый брюзга, зато хороший специалист И  он  был
восприимчив к лести.
     - Просто диво, как вы со всем управляетесь,-- сказал Мартин Бек.
     --  Диво?  -- повторил Ельм совсем уже добродушно.-- Это  не  диво, это
чудо. Ну так что у тебя за вопрос по баллистической экспертизе?
     -- Да я  насчет  пули,  которую  извлекли из одного покойника.  Фамилия
убитого Свярд. Карл Эдвин Свярд.
     --   Ясно,  помню.   Типичная   история.   Диагноз   --   самоубийство.
Патологоанатом  прислал  пулю  нам,  а  что  с ней делать, не сказал. Может,
позолотить  и отправить в криминалистический музей?  Или  это послание  надо
понимать как намек: дескать, отправляйся на тот свет сам, пока не пришили?
     -- А какая пуля?
     -- Пистолетная. Пистолет у тебя?
     -- Нет.
     -- Откуда же взяли, что это самоубийство?
     Хороший вопрос.
     Мартин Бек сделал отметку в своем блокноте.
     -- Какие-нибудь данные можешь сообщить?
     --  Конечно.  Судя  по  всему,  сорок   пятый  калибр,  род  оружия  --
автоматический пистолет. Правда,  такие  пистолеты разные  фирмы делают,  но
если ты пришлешь гильзу, определим поточнее.
     -- Я не нашел гильзы.
     --  Не  нашел?  А что,  собственно, делал этот Свярд  после  того,  как
застрелился?
     -- Не знаю.
     -- Вообще-то с такой пулей в груди особую прыть не разовьешь,-- заметил
Ельм.-- Ложись да помирай, вот и весь сказ.
     -- Понятно,-- сказал Мартин Бек.-- Спасибо.
     -- За что?
     -- За помощь. И желаю успеха.
     -- Попрошу без этих шуточек.-- Ельм положил трубку.
     Что  ж, один вопрос  выяснен. Кто бы ни стрелял, сам Свярд  или  кто-то
другой, он действовал наверняка. Сорок пятый калибр гарантирует  успех, даже
если не попадешь точно в сердце.
     Это ясно, а в целом -- много ли дал ему этот разговор?
     Пуля -- это еще далеко не улика, если нет оружия или хотя бы гильзы.
     Правда,  выяснилась одна  важная  деталь.  Ельм  сказал,  что  пуля  от
автоматического  пистолета  сорок  пятого  калибра,  а  на  его слова  можно
положиться. Итак, Свярд убит из автоматического пистолета.
     А в остальном все непонятно по-прежнему.
     Свярд не мог покончить с собой, и никто другой не мог его убить.
     ...Мартин Бек продолжал поиск.
     Он  начал  с  банков,  зная по опыту,  что на  них  уйдет уйма времени.
Правда, в Швеции не  ахти  как  строго  с тайной вкладов, но очень уж  много
финансовых учреждений, к тому же годовой процент невысок, и мелкие вкладчики
предпочитают банки соседних стран, особенно Дании.
     Мартин Бек не давал передышки телефону.
     Говорят  из  полиции.  По  поводу  такого-то,  проживающего  по  адресу
такому-то или такому-то... личный индекс... Просим  сообщить, не открывал ли
он у вас личный счет, не было ли у него абонентского ящика.
     Вопрос сам по  себе  несложный,  но  пока  всех  обзвонишь... А тут еще
пятница и конец рабочего дня. Раньше понедельника-вторника ответов не жди.
     Кроме  того, надо бы позвонить в больницу, где лежал Свярд, но это дело
Мартин Бек сразу отложил на понедельник.
     Его рабочий день тоже подходил к концу.
     В  Стокгольме  в это  время царил полный хаос, полиция была в истерике,
многочисленные толпы -- в панике.
     Но  Мартин  Бек  об этом не подозревал. В  его  окно изо всей  Северной
Венеции было видно только дышащее миазмами шоссе  да промышленные комплексы.
Словом, вид не более отвратительный и отталкивающий, чем всегда.
     В семь часов  он все еще  сидел  в своем  кабинете, хотя  рабочий  день
кончился два  часа  назад  и сегодня  он больше  ничего  не мог  сделать для
следствия.
     Наиболее осязаемым итогом дня была метина на указательном пальце правой
руки от усердного вращения телефонного диска.
     Завершая  служебные дела,  он  поискал в телефонной  книге Рею Нильсен.
Нашел и уже хотел набрать ее номер, но поймал себя  на том,  что не знает, о
чем ее спросить, во всяком случае по поводу Свярда.
     И нечего себя обманывать: служба тут ни при чем.
     Просто  он  хотел  убедиться,  дома  ли  Рея,  и  задать ей только один
незатейливый вопрос.
     Можно зайти? Мартин  Бек  снял  руку с аппарата  и  поставил телефонные
книги на место.
     Потом  навел порядок  на  столе, выбросил ненужные  бумажки,  аккуратно
сложил карандаши.
     Все это он делал тщательно, не спеша и  ухитрился растянуть уборку чуть
ли не на полчаса.  И еще полчаса  возился  с испорченной  шариковой  ручкой,
прежде чем решил, что ее уже не починишь, и выбросил в корзину.
     Здание еще не опустело, он  слышал, как по соседству двое коллег спорят
о чем-то на повышенных тонах.
     Его не интересовало, о чем они спорят.
     Выйдя  на  улицу, Мартин  Бек зашагал к  метро "Мидсоммаркрансен".  Ему
пришлось  довольно долго ждать,  прежде чем подошли зеленые вагоны,  снаружи
очень  аккуратные, а внутри  изуродованные  хулиганами --  сиденья изрезаны,
ручки оторваны или отвинчены.
     В Старом городе он сошел и направился к своему дому.
     Дома, надев  пижаму, поискал пива  в холодильнике и  вина в шкафу, хотя
знал, что ни того, ни другого нет.
     Открыл банку русских крабов и сделал два бутерброда. Откупорил  бутылку
минеральной воды.  Поел. Ужин  как ужин, совсем даже  неплохой, но уж больно
тоскливо сидеть и жевать  в одиночестве... Правда, позавчера было точно  так
же тоскливо,  но  тогда  его  это почему-то  меньше  трогало.  Чтобы  чем-то
заняться. Мартин Бек взял с  полки одну из многих  еще  не прочитанных книг.
Это  оказалась  беллетризованная история битвы в  Яванском  море, автор  Рэй
Паркинс. Лежа в постели, он быстро  ее одолел и заключил, что книжка плохая.
И  зачем только ее  переводили  на  шведский?  Кстати,  какое  издательство?
"Норстедтс" -- странно.
     Сэмюэл  Элиот  Морисон  в своей  "Войне  на  двух  океанах"  на  девяти
страницах сумел  о  том же написать куда  толковее и ярче,  чем  Паркинс  на
двухстах пятидесяти семи.
     Засыпая, Мартин Бек думал о макаронах с мясным соусом. И поймал себя на
том, что ждет завтрашнего дня с чувством, смахивающим на предвкушение.
     А  так  как чувство это  было ничем не  оправдано,  бессодержательность
субботы  и  воскресенья  показалась  ему  особенно  невыносимой. Впервые  за
несколько лет одиночество превратилось в нестерпимую муку. Дома не сиделось,
и в воскресенье он даже совершил прогулку на пароходике до Мариефред, но это
не помогло. Он и на вольном воздухе чувствовал  себя словно взаперти. Что-то
в его жизни крепко не ладилось, и  он не  хотел  больше с этим мириться, как
мирился прежде. Глядя на других людей, Мартин Бек догадывался, что многие из
них пребывают  в таком же тупике, но то ли не осознают этого, то ли не хотят
осознавать.
     В понедельник утром  во сне он опять  скакал верхом. Гито был похож  на
Каррадина  и держал в руке  автоматический пистолет сорок пятого калибра.  А
когда Мартин Бек выполнил свой жертвенный ритуал, к нему подошла Рея Нильсен
и спросила: "Ты ничего  лучшего  не мог придумать?" Придя в  свой кабинет на
Вестберга-аллес, он снова взялся за телефон. Начал с онкологической клиники.
И с великим трудом добился ответа, из которого мало что можно было извлечь.
     Свярд  был  госпитализирован в понедельник  шестого  марта.  Но уже  на
другой день его направили в инфекционное отделение больницы Седер.
     Почему?
     --  На  этот  вопрос  теперь   не  так-то  легко  ответить,--   сказала
секретарша,  отыскав наконец  в  регистрационных  книгах  фамилию  Свярда.--
Очевидно, случай  не по нашему  профилю.  Истории  болезни  нет, есть только
пометка, что он поступил с направлением от частного врача.
     -- А что за врач?
     --  Некий доктор Берглюнд, терапевт. Кстати, вот и  направление, только
разобрать ничего нельзя, вы же знаете, как  врачи пишут. Вдобавок ксерокопия
плохая.
     -- Адрес тоже не разобрать?
     -- Адрес врача? Уденгатан, тридцать.
     -- Ну вот видите, что-то все же разобрали.
     -- Штемпель,-- лаконично ответила секретарша.
     У доктора Берглюнда автоматический ответчик сообщил, что прием временно
прекращен, до пятнадцатого августа.
     Ну конечно, доктор в отпуске.
     Но Мартина Бека  никак не устраивало ждать больше месяца, чтобы узнать<b>,</b>
чем болел Свярд.
     Он набрал  один  из  номеров больницы Седер. Больница  эта  большая, ее
телефоны вечно заняты, и он потратил почти два часа, прежде чем выяснил, что
Карл Эдвин Свярд  действительно  находился в  инфекционном отделении в марте
месяце,  а именно  со вторника, седьмого  числа, по субботу, восемнадцатого,
после чего, судя по всему, отбыл домой.
     Но с каким заключением его выписали -- здоров?.. Смертельно болен?..
     На этот вопрос  он никак  не мог добиться ответа: заведующий отделением
занят, не может подойти к телефону.
     Придется опять самому трогаться в путь...
     Мартин  Бек  доехал, на такси до больницы и, поблуждав немного, отыскал
нужный коридор.
     Еще через десять  минут он  сидел  в кабинете человека,  коему положено
было знать все о состоянии здоровья Свярда.
     Это  был  мужчина лет  сорока, небольшого  роста, волосы темные,  глаза
неопределенного   цвета  --  сероголубые  с  зелеными  и  светло-коричневыми
искорками. Пока Мартин Бек  искал  в карманах несуществующие сигареты, врач,
надев  очки  в роговой оправе, углубился в  бумаги.  Десять  минут прошло  в
полном молчании, наконец он сдвинул очки на лоб и посмотрел на посетителя.
     -- Ну, так. Что же вы хотели узнать?
     -- Чем болел Свярд?
     -- Ничем.
     С минуту  Мартин  Бек осмысливал это несколько  неожиданное  заявление.
Потом спросил:
     -- Почему же он пролежал тут почти две недели?
     -- Точнее, одиннадцать суток. Мы провели тщательное обследование.  Были
некоторые симптомы, было направление от частного врача.
     -- Доктора Берглюнда?
     --  Совершенно верно.  Пациент считал себя тяжело больным. Во-первых, у
него  были две шишки на шее,  во-вторых, в области живота  слева -- опухоль.
Она легко прощупывалась, и, как часто бывает в таких случаях, пациент решил,
что у него рак. Обратился к частному  врачу, тот нашел  симптомы тревожными.
Но ведь частные врачи обычно не располагают необходимым оборудованием, чтобы
диагностировать такие случаи. Да  и не  всегда  квалификация  достаточная. В
этом случае  был  поставлен  неверный  диагноз,  и  пациента скоропалительно
направили в онкологическую клинику.  А там сразу выяснилось,  что пациент не
прошел обследования, и его перевели к нам. Ну а обследование дело серьезное,
надо было взять не один анализ.
     -- И вывод гласил, что Свярд здоров?
     --  Практически  здоров. Насчет шишек на шее мы сразу  его успокоили --
обыкновенные жировики,  ничего опасного Опухоль в области живота потребовала
более серьезного исследования. Мы, в частности, произвели общую аортографию,
рентген всего пищеварительного тракта. А также биопсию печени...
     -- Это что такое?
     -- Биопсия печени? Попросту выражаясь, в бок пациента вводят трубочку и
отделяют кусочек  печени.  Кстати, это исследование  я  сам  проводил. Затем
взятый образец направили  в лабораторию и проверили  на раковые  клетки. Так
вот, ничего  похожего мы не нашли. Опухоль оказалась изолированной кистой на
колон...
     -- Простите, как вы сказали?
     --  На кишке.  Словом, киста. Ничего  серьезного. Ее можно было удалить
хирургическим путем, но  мы посчитали, что в  таком вмешательстве нет нужды.
Пациент не  испытывал  никаких неудобств.  Правда, он утверждал,  что у него
прежде были сильные боли, но они явно носили психосоматический характер.
     Врач  остановился,  посмотрел на Мартина Бека,  как  глядят на  детей и
малограмотных, и пояснил:
     -- Попросту говоря, самовнушение.
     -- Вы лично общались со Свярдом?
     -- Конечно. Я  каждый день с ним разговаривал,  и перед его  выпиской у
нас состоялась долгая беседа.
     -- Как он держался?
     --  Первое  время  все его  поведение  определялось  мыслями  о  мнимой
болезни. Он был уверен, что у него неизлечимый рак и дни его сочтены  Думал,
что ему осталось жить от силы месяц.
     -- Что ж, он угадал,-- вставил Мартин Бек.
     -- В самом деле? Попал под машину?
     -- Застрелен. Возможно, покончил с собой.
     Врач снял очки и задумчиво протер их уголком халата.
     -- Второе предположение кажется мне совсем невероятным
     -- Почему?
     -- Как я  уже  сказал, перед выпиской Свярда  у меня была  с ним долгая
беседа. Когда он убедился, что здоров, у него словно  гора с плеч свалилась.
Прежде  он  был  страшно  подавленный,  а   тут  совсем  переменился,  сразу
повеселел.  Еще до  этого  мы  установили,  что  его боли исчезают  от самых
простых  средств.  От  таких таблеток,  которые между нами  говоря, вовсе не
являются болеутоляющими.
     -- Значит, по-вашему, он не мог покончить с собой?
     -- Не такая натура.
     -- А какая у него была натура?
     -- Я не психиатр, но на меня он произвел впечатление  человека сурового
и замкнутого. Персонал жаловался на него -- придирается,  брюзжит...  Но это
все проявилось уже в последние дни, после  того как он понял, что у него нет
ничего опасного.
     Подумав, Мартин Бек спросил:
     -- Вы не знаете, его здесь никто не навещал?
     -- Чего не знаю, того не знаю. Вообще-то он говорил мне, что у него нет
друзей.
     Мартин Бек встал.
     -- Спасибо. Тогда, пожалуй, все. До свидания.
     Он был уже в дверях, когда врач вдруг сказал:
     -- Кстати, насчет друзей и посещений...
     -- Да?
     --  Понимаете,  какой-то  родственник Свярда  --  племянник его  звонил
как-то во время моего дежурства и справлялся о здоровье дяди.
     -- И что вы ответили?
     --  Он позвонил как  раз,  когда  мы  закончили обследование. И я сразу
обрадовал его, ответил, что Свярд здоров, проживет еще много лет
     -- Ну и как он реагировал?
     -- Судя по голосу, удивился. Очевидно, Свярд не только  себя, но и  его
убедил, что тяжело болен и не выйдет живым из больницы.
     -- Этот племянник как-то назвался?
     -- Наверно, но я не запомнил фамилию.
     --  Я  сейчас  вот  о чем  подумал,-- сказал  Мартин  Бек.--  Разве  не
заведено, чтобы пациент сообщал фамилию  и  адрес кого-нибудь из родных  или
знакомых на случай...
     Он не договорил.
     -- Совершенно верно.-- Врач надел очки.-- Сейчас поглядим... Тут должно
быть написано. Точно, есть.
     -- Кто же это?
     -- Рея Нильсен.
     Глубоко  задумавшись,  шел Мартин Бек через парк  Тантулюнден.  Его  не
ограбили,  даже не оглушили ударом по голове; правда, в кустах кругом лежало
множество пьяниц, очевидно ожидающих, когда кто-нибудь возьмется их опекать.
     А задуматься было о чем.
     У Карла Эдвина Свярда не было ни братьев, ни сестер.
     Откуда же взялся племянник?
     У Мартина Бека появился повод наведаться на Тюлегатан, и он  направился
было туда.
     Но,  доехав на метро до станции "Центральная", он  передумал  и, вместо
того чтобы  сделать пересадку, возвратился на  две остановки назад. Выйдя на
станции "Слюссен",  не спеша  побрел  по набережной  Шеппсбрун.  Может быть,
сегодня есть на что поглядеть?
     Но красивых пароходов не было.
     Внезапно  он почувствовал, что проголодался.  Магазины  уже  закрылись,
пришлось  зайти в ресторан. Мартин Бек заказал окорок с гарниром и приступил
к  еде  под  градом  любопытных взглядов  --  иностранные  туристы  истязали
официантов дурацкими вопросами, кто и чем  знаменит из присутствующих. Годом
раньше о  Мартине Беке довольно много  писали,  но  люди быстро  забывают, и
слава его уже померкла.
     Расплачиваясь, он сразу ощутил, что  давно не  был в ресторане. Ибо  за
время  его  вынужденного воздержания и без того баснословные цены подскочили
еще выше.
     Придя  домой,  Мартин Бек долго бродил по квартире  в отвратительнейшем
настроении, прежде чем  взял  очередную книгу и лег. Книга была недостаточно
скучной,  чтобы усыпить его, и недостаточно интересной, чтобы  прогнать сон.
Часов около трех он встал и принял две таблетки  снотворного, от чего обычно
старался воздерживаться. Быстро уснул и проснулся совсем разбитый, хотя спал
дольше обычного и на этот раз обошлось без снов.
     Явившись  на  службу, он  начал  рабочий день  с  того, что внимательно
проштудировал все свои записи. Этого занятия ему хватило до второго завтрака
-- чашки чая и двух сухарей.
     Перекусив, он сходил в туалет и вымыл руки.
     Когда он вернулся в кабинет, зазвонил телефон.
     -- Комиссар Бек? -- спросил мужской голос.
     <b>-</b> Да.
     -- Говорят из Торгового банка.
     Голос объяснил, из какого отделения звонят, и продолжал:
     -- Мы получили запрос относительно клиента по фамилии Свярд, Карл Эдвин
Свярд.
     -- Да, слушаю.
     -- У нас открыт счет на его имя.
     -- На счету есть деньги?
     -- Да, и сумма довольно крупная.
     -- Сколько?
     -- Около шестидесяти тысяч. Вообще...
     Говорящий замялся.
     -- Ну, что вы хотели сказать? -- подбодрил Мартин Бек.
     -- Вообще, я бы сказал, счет какой-то странный.
     -- Бумаги у вас под рукой?
     -- Конечно.
     -- Я могу сейчас приехать и взглянуть на них?
     -- Разумеется. Спросите бухгалтера Бенгтссона.
     Мартин Бек был рад немного  размяться.  Отделение  банка находилось  на
углу Уденгатан  и Свеавеген, и, несмотря на оживленное движение, он добрался
туда за каких-нибудь полчаса.
     Ему отвели столик  за стойкой, и. просматривая бумаги,  он подумал, что
есть все-таки что-то положительное в  порядках, позволяющих полиции и прочим
властям бесцеремонно копаться в личных делах граждан.
     Что верно, то верно: странный счет.
     -- Обращает на  себя  внимание  тот факт, что  клиент предпочел чековый
счет,-- сказал бухгалтер.-- Было бы естественнее выбрать такую форму вклада,
которая дает более высокий процент.
     Справедливое   замечание,   но   Мартина  Бека   больше  заинтересовала
регулярность  взносов.  Ежемесячно поступало семьсот пятьдесят крон,  причем
всегда между пятнадцатым и двадцатым числами.
     -- Насколько  я  понимаю,--  сказал Мартин  Бек,--  деньги вносились не
здесь.
     --  Совершенно  верно,  ни  одного  вклада   не  сделано  у  нас.  Вот,
посмотрите, каждый взнос оформлен  в другом отделении,  часто даже не нашего
банка.  Технически  это  никакой роли  не  играет,  все  равно  ведь  деньги
поступают  сюда,  на  счет Свярда.  Но постоянная  смена  касс,  похоже,  не
случайна.
     --  Вы хотите сказать, что Свярд перечислял деньги сам,  но  так, чтобы
оставаться неизвестным?
     --  Да...  Скорее  всего.  Когда  перечисляешь  деньги  на  свой  счет,
необязательно указывать фамилию отправителя.
     -- Но ведь бланк все равно надо заполнять?
     -- Как когда. Очень часто клиент просто вручает деньги кассиру и просит
оформить  перевод. Не  все умеют  бланки заполнять,  тогда кассир  вписывает
фамилию  адресата,  номер  личного  счета, расчетный счет. Это предусмотрено
правилами сервиса.
     -- А дальше что?
     -- Клиент  получает  копию  бланка в  качестве квитанции. Когда  клиент
перечисляет  деньги на собственный счет, банк не шлет ему  извещения. Вообще
уведомления посылают только в том случае, если клиент об этом просит.
     -- Понятно, а куда попадают оригиналы бланков?
     -- В наш центральный архив.
     Мартин Бек медленно провел пальцем вдоль колонки цифр.
     -- Свярд ни разу не брал денег со своего счета? -- спросил он.
     -- Нет, и это мне кажется самым странным. Ни одного  чека не выписал. А
когда я стал  проверять,  выяснилось, что он даже чековой книжки не брал, во
всяком случае последние несколько лет.
     Мартин  Бек потер  переносицу. На  квартире Свярда не  нашли ни чековой
книжки, ни уведомлений, ни копий бланков перечислений.
     -- Кто-нибудь из здешнего отделения знает Свярда в лицо?
     -- Нет, мы его никогда не видели.
     -- Когда открыт счет?
     - Судя по всему, в апреле тысяча девятьсот шестьдесят шестого.
     -- И с тех пор ежемесячно поступало семьсот пятьдесят крон?
     -- Да. Правда, последний взнос получен шестнадцатого марта сего года.--
Заведующий заглянул в свой календарик.-- Это  был четверг. А в апреле ничего
не поступило.
     -- Это объясняется очень просто,-- сказал Мартин Бек.-- Свярд умер.
     -- Что вы говорите...  Нас  не известили. Обычно в таких случаях  к нам
обращаются претенденты на наследство.
     -- Ну, в этом случае претендентов не было.
     Чиновник озадаченно посмотрел на него.
     -- Зато теперь будут,-- добавил Мартин Бек.-- Всего доброго.
     Лучше не задерживаться, пока кто-нибудь  не надумал ограбить этот банк.
Если при нем произойдет налет, как пить дать привлекут его в спецгруппу.
     Откомандируют... Отрядят...
     Как  бы то ни было, дело повернулось  новой стороной. Семьсот пятьдесят
крон в месяц, шесть лет подряд! Как говорится, постоянный доход. И поскольку
Свярд ничего не расходовал, на таинственном счету накопилась изрядная сумма.
Пятьдесят четыре тысячи крон плюс проценты.
     Для Мартина Бека это были большие деньги.
     Для Свярда, надо думать, и того больше: целое состояние.
     Так что Рея была  не так уж далека от истины, когда говорила про деньги
в матраце. Вся разница в том, что Свярд поступил более рассудительно, в духе
времени.
     Новый поворот подсказывал и новые пути поиска.
     Для  начала  надо,  во-первых,  потолковать   с   налоговыми  органами,
во-вторых, взглянуть на бланки перечислений, если они и впрямь сохранились.
     Налоговое  управление не  располагало никакими данными  о Свярде. Когда
речь идет  о  бедняках, каким его  считали, власти ограничиваются утонченной
формой  эксплуатации, которая  выражается  в  наценке  на  продовольственные
товары и сильнее всего  бьет по карману тех, у кого карман и  без того самый
тощий.
     Мартин  Бек  буквально  слышал  в  телефонной  трубке,   как  налоговый
инспектор  облизывается  при  мысли  о  пятидесяти   четырех  тысячах  крон,
оставшихся без хозяина.  Уж  он  найдет способ конфисковать эти деньги, даже
если  окажется,  что Свярд ухитрился  нажить  их,  как  выражались когда-то,
честным путем -- скажем, упорным трудом.
     Да  только вряд  ли  эти деньги заработаны честным  трудом, а  накопить
такую сумму при той пенсии, какую получал Свярд, немыслимо.
     Так, а что же с бланками перечислений?..
     В  центральном отделении Торгового  банка быстро отыскали  двадцать два
последних бланка -- всего их, если он верно посчитал,  было семьдесят два,--
и в тот же день Мартин  Бек  держал  в  руках заветные  бумажки.  Все бланки
оформлены в разных отделениях, и каждый заполнен другой рукой -- несомненно,
рукой кассира. Конечно, этих людей можно разыскать и спросить, помнят ли они
клиента. Колоссальный труд, который, скорее всего, ничего не даст.
     Кто  в  состоянии  вспомнить  человека,  который  много  месяцев  назад
перечислил на свой чековый счет семьсот пятьдесят крон?
     Ответ: никто.
     ...И  вот  Мартин Бек сидит у себя  дома  и  пьет чай  из  мемориальной
кружки.
     Н-да, будь  таинственный вкладчик  похож  на фельдмаршала Хейга, его бы
кто угодно запомнил.
     Но кто  похож  на фельдмаршала  Хейга? Никто.  Ни в одном фильме, ни  в
одной театральной постановке, даже самой  реалистичной,  не удалось добиться
удовлетворительного сходства.
     Мартин Бек снова был не в своей тарелке. Опять душа не на месте,  опять
муторно, но теперь это отчасти объяснялось тем, что он никак не мог выкинуть
из головы служебные дела.
     Свярд.
     Эта дурацкая запертая комната.
     Таинственный вкладчик.
     Вот именно, таинственный вкладчик. Кто он? Неужели все-таки сам Свярд?
     Нет.
     Трудно поверить, чтобы Свярд стал так мудрить.
     И невозможно представить себе, чтобы обыкновенный складской рабочий сам
додумался завести чековый счет в банке.
     Нет, деньги перечислял кто-то другой. По-видимому, мужчина  -- очень уж
сомнительно, чтобы в банк пришла женщина, назвалась Карлом Эдвином Свярдом и
сказала, что хочет перечислить семьсот пятьдесят крон на свой чековый счет.
     И вообще, с какой стати кто-то переводил Свярду деньги?
     Этот вопрос пока что повисал в воздухе.
     Кроме того, есть еще одна непонятная фигура.
     Загадочный племянник.
     Но невидимка номер  один  -- человек,  который то ли в апреле, то ли  в
начале  мая  ухитрился застрелить  Свярда,  хотя  тот  забаррикадировался  в
запертой изнутри комнате, как в крепости.
     А может  быть,  эти  трое неизвестных  --  на  самом  деле  одно  лицо?
Вкладчик, племянник, убийца?
     Да, есть над чем поломать голову.
     Мартин Бек отодвинул  кружку и поглядел на часы. Быстро время пролетело
-- уже половина десятого. Пойти куда-нибудь поздно.
     Да и куда идти?
     Мартин Бек поставил пластинку Баха и включил проигрыватель.
     Потом лег в постель.
     Он   продолжал   размышлять.   Если   отвлечься  от   всех  пробелов  и
вопросительных знаков,  из того,  что  уже известно, можно составить версию.
Племянник, вкладчик и убийца -- один человек. Свярд был мелким шантажистом и
шесть лет принуждал этого  человека  платить ему  семьсот  пятьдесят крон  в
месяц,  однако  из-за  болезненной скупости  ничего  не  тратил. Его  жертва
продолжала платить год за годом, пока не лопнуло терпение.
     Представить  себе Свярда  в роли  шантажиста  не  так уж трудно.  Но  у
шантажиста  должны  быть какие-то  козыри против  того,  у  кого он вымогает
деньги.
     В квартире Свярда ничего такого не нашли.
     Конечно,  он мог завести для  своих  секретов абонентский ящик в банке.
Если так, полиция об этом скоро узнает.
     Суть в том, что шантажист должен располагать какой-то информацией.
     Где мог складской рабочий добыть такую информацию?
     Там, где он работал.
     Или там, где жил.
     Насколько известно, Свярд в общем-то больше нигде и не бывал.
     Только дома и на работе.
     Но в июне 1966 года Свярд оставил работу. За два месяца до этого на его
чековый счет поступил первый взнос.
     Стало быть, началось все больше шести лет назад. А чем  занимался Свярд
после этого?
     Когда  Мартин Бек  проснулся, пластинка все еще  крутилась. Может быть,
ему что-то и приснилось, но память ничего не сохранила.
     Среда,  новый  рабочий  день,  и  совершенно  ясно,  с  чего  он должен
начаться.
     С прогулки.
     Нет, не до метро.  В кабинет на Вестберга-аллее Мартина Бека не тянуло,
и сегодня у него были вполне уважительные причины не являться туда.
     Вместо  этого он решил побродить по набережным. Сперва -- по Шеппсбрун,
потом, перейдя мост у Слюссена, свернуть на восток вдоль Стадсгорден.
     Он всегда очень любил эту часть Стокгольма. Особенно в детстве, когда у
причалов стояли пароходы с товарами из дальних  стран. Теперь  редко увидишь
настоящие  океанские  корабли, их  заменили паромы  для любителей  выпивки с
Аландских островов.  Хороша замена...  И  вымирает  старая гвардия докеров и
моряков, без которых гавань совсем не та.
     Сегодня  настроение Мартина Бека  заметно отличалось  от вчерашнего. Он
получал удовольствие  от  прогулки, шагал  быстро, целеустремленно, думая  о
своем.
     Эти  упорные  слухи о  предстоящем  повышении...  Вот уж  некстати.  До
прискорбной  оплошности, допущенной  им пятнадцать месяцев назад, Мартин Бек
пуще всего на свете боялся такой должности, которая прикует его к письменное
столу. Он  всегда предпочитал работать,  как  говорится, на объекте, дорожил
возможностью приходить и уходить, когда заблагорассудится.
     Мысль  о большом  кабинете  -- длинный  стол,  две  картины  на  стенах
(подлинники),  вращающееся кресло, мягкие кресла для  посетителей, фабричный
ковер с длинным  ворсом, личный секретарь  -- эта мысль сегодня страшила его
куда больше, чем неделю назад.  Не потому,  что он наконец поверил слухам, а
потому, что  он вдруг перестал безразлично относиться к последствиям  такого
варианта. В конце концов, может быть, не все равно, как сложится его жизнь в
дальнейшем...
     Полчаса быстрого хода -- и вот он у цели.
     Старый пакгауз был явно обречен на снос, он не годился для контейнерных
перевозок и вообще не отвечал современным требованиям.
     Ничего похожего  на кипучую  деятельность...  Закуток  для  заведующего
складом -- пуст, стекла,  через которые сей  начальник  некогда  наблюдал за
работой,-- пыльные. Одно и вовсе разбито.  Календарь на стене --  двухлетней
давности.
     Рядом  с горкой  штучного груза стоял  электропогрузчик,  а позади него
Мартин  Бек увидел двух работяг, один был в  оранжевом комбинезоне, другой в
сером халате.
     Первый -- совсем молодой, другому можно было на вид дать все семьдесят.
И скорее  всего, ошибиться. Они сидели на пластиковых канистрах,  между ними
стоял  опрокинутый ящик. Младший покуривал, читая вчерашнюю вечернюю газету,
старший ничем не занимался.
     Рабочие безучастно посмотрели на Мартина Бека; правда, младший выплюнул
окурок и растер его каблуком.
     -- Курить в пакгаузе,--  покачал головой старший.-- Да знаешь, что тебе
за это было бы..
     -- ...раньше,--  кисло договорил за него младший.-- Так ведь то раньше,
а мы живем теперь, или ты этого до сих пор не усек, старый хрыч?
     Он повернулся к Мартину Беку.
     --  А вам что тут надо?  Посторонним  вход воспрещен. Вон  и  на  двери
написано. Или читать не умеете?
     Мартин Бек вытащил бумажник и показал удостоверение.
     -- Легавый,-- процедил младший.
     Старик ничего не сказал, но уставился в землю и отхаркался, словно  для
плевка.
     -- Вы здесь давно работаете?
     -- Семь дней,-- сказал младший.-- И завтра конец,  уж лучше вернусь  на
грузовой автовокзал. А вам-то какое дело?
     Не дождавшись ответа, парень добавил:
     -- Здесь  скоро вообще всему конец. А дед вот помнит еще времена, когда
в  этой  чертовой развалюхе вкалывало  двадцать пять работяг и два десятника
покрикивали. За эту неделю он мне об этом раз двести толковал. Верно, дед?
     -- Тогда  он,  наверно,  помнит рабочего  по  фамилии Свярд. Карл Эдвин
Свярд.
     Старик поднял на Мартина Бека мутные глаза.
     -- А что стряслось? Я ничего не знаю.
     Все ясно: из  конторы уже  передали, что полиция ищет кого-нибудь,  кто
помнит Свярда.
     -- Умер он, Свярд, умер, давно похоронили,-- ответил Мартин Бек.
     -- Помер? Вот оно что... Ну тогда я его помню.
     --  Не заливай,  дед,--  вмешался  парень.-- А  кого  Юханссон на  днях
расспрашивал? Небось тогда ты ничего не помнил. У тебя паутина в мозгах.
     Видно,  он  решил,  что  Мартина  Бека  можно не опасаться, потому  что
спокойно закурил новую сигарету и продолжал:
     -- Я вам точно говорю, дед из ума выжил. На следующей неделе увольняют,
с Нового года будет пенсию получать. Если доживет.
     -- У меня с  памятью  все в порядке,-- оскорбленно возразил старик.-- И
уж кого-кого, а Калле Свярда я хорошо помню. Да только мне никто не говорил,
что он помер.
     Мартин Бек молча слушал.
     --  На  том свете  и  фараон тебя  не  достанет,-- философски  заключил
старик.
     Парень встал, взял канистру и зашагал к воротам.
     -- Скорей бы этот чертов грузовик пришел,-- пробурчал он.-- А то в этом
доме престарелых сам плесенью обрастешь.
     Он вышел на солнце и сел там.
     -- Что за человек он был, этот Калле Свярд? -- спросил Мартин Бек.
     Старик  покачал  головой,  опять отхаркался и  чуть не попал  плевком в
ботинок Мартина Бека.
     -- Какой человек? Это все, что тебе надо знать?
     -- Все.
     -- А он точно помер?
     -- Точно.
     -- В  таком  случае разрешите  доложить,  что  Калле Свярд  был  первый
подонок во всей  этой дерьмовой стране. То есть я другого такого  подонка не
встречал.
     -- В каком смысле?
     Старик разразился дребезжащим смехом.
     -- А в любых  смыслах. За  всю  мою жизнь не припомню хуже человека,  а
ведь  я  семь  морей  повидал  -- йес,  сэр.  Уж на что этот  вот сопляк  --
тунеядец,  а с Калле Свярдом  не  сравнится.  И  ведь хорошая профессия наша
была, так они ее во что превратили...
     Он кивнул в сторону двери.
     -- Что же в нем такого особенного было, в этом Свярде?
     -- Особенного?  Да уж что  верно, то верно -- лентяй он был  особенный,
другого такого мастера отлынивать  не сыщешь. А еще скупердяй, каких свет не
видел, и некудышный товарищ.  От него,  хоть бы ты помирают, глотка воды  не
дождался бы.
     Он помолчал, затем плутовато добавил:
     -- Правда, кое в чем он был молодец.
     -- Например?
     Старик отвел глаза, помялся, потом сказал:
     -- Например?  Да хоть  лизать корму начальству.  И спихивать на  других
свою работу. Больным прикидываться. Опять же  инвалидность ухитрился вовремя
получить, не стал дожидаться, когда его уволят.
     Мартин Бек сел на ящик.
     -- А ведь ты не это хотел сказать.
     -- Я?
     -- Да, ты.
     -- А Калле точно отдал концы?
     -- Умер. Честное слово.
     --  Откуда  у  фараона  честное  слово... И  вообще,  негоже  покойника
охаивать,  хотя,  по-моему, это  не так уж  важно,  только бы ты с живыми по
совести обращался.
     --  Подписываюсь двумя руками,-- сказал Мартин Бек.--  Ну так в  чем же
Калле Свярд был молодец?
     --  А в  том,  что знал  он, какие  ящики разбивать.  Но все норовил  в
сверхурочные часы, чтобы не делиться.
     Мартин Бек встал. Так, вот и еще один факт  -- и наверно, единственный,
которым располагает этот старик. Умение разбивать нужные ящики всегда играло
важную роль  в  этой профессии, и  тонкости этого  дела держались в  строгой
тайне. Чаще всего страдали при перевозке спиртное, табак  и продукты.  Ну и,
разумеется, всякие мелкие изделия, которые несложно унести и сбыть.
     --  Ну  вот,--  сказал старик,-- сорвалось с языка. Ладно... Узнал, что
надо,-- и сразу сматываешься. Давай, всего, приятель.
     Карл Эдвин  Свярд  не пользовался любовью товарищей, но, пока он жил, с
ним обращались по совести...
     -- Всего,-- повторил старик.-- Счастливого пути.
     Мартин Бек  уже шагнул к  двери  и  открыл  рот, чтобы  поблагодарить и
попрощаться, но передумал и снова сел на ящик.
     -- А что, посидим еще, потолкуем?
     -- Чего-чего? -- недоверчиво вымолвил старик.
     -- Вот только жаль, пива нет. Но я могу сходить.
     Старик  вытаращил  глаза.  Унылое  выражение  сменилось   на  его  лице
удивлением.
     -- Нет, ты правда?.. Потолковать... со мной?
     -- Ну да.
     - Так у меня есть. Пиво есть. Вот, под ящиком, ты на нем сидишь.
     Мартин Бек приподнялся, и старик достал из-под ящика две банки пива.
     -- Плачу? -- спросил Мартин Бек.
     -- Плати, коли хочется. А можно и так.
     Мартин Бек протянул ему пятерку и снова сел.
     -- Так говоришь, по  морям плавал,-- сказал он.--  И когда же ты первый
раз в рейс пошел?
     -  В девятьсот двадцать втором, из Сундсвалля. Судно называлось "Фрам".
А фамилия шкипера была Янссон. Ох и злыдень был...
     Когда они откупорили по второй банке, вошел водитель электропогрузчика.
И сделал большие глаза:
     -- Вы в самом деле из полиции?
     Мартин Бек промолчал.
     - Да вас самих не мешало бы привлечь,-- заключил парень и опять вышел.
     Мартин  Бек ушел только  через час с лишним, когда к  пакгаузу  наконец
подъехал грузовик.
     Этот  час   не  был   брошен  на  ветер.  У  старых  рабочих  есть  что
порассказать, даже  странно, что  почти никому нет  до них дела.  Взять хоть
этого старика -- сколько он  повидал  и пережил  на суше и на море. Вот кого
надо приглашать на радио, на телевидение, в  газету! Послушали бы политики и
технократы  таких  ветеранов  --   наверно,  удалось  бы   избежать   многих
катастрофических просчетов в вопросах труда и охраны среды...
     И  в  деле  Свярда появилась  еще одна  ниточка,  которую не  мешало бы
размотать.
     Но сейчас Мартин Бек  был не в состоянии этим заниматься. Он  не привык
выпивать три банки пива на  пустой желудок, и последствия уже сказывались --
сверлящая головная боль и легкое головокружение.
     Ничего, это вполне излечимо.
     Около  Слюссена он  сел на такси и доехал  до Центральных бань.  Провел
четверть часа в сауне, передохнул, добавил еще десяток минут, побарахтался в
бассейне с холодной водой  и в заключение подремал часок на топчане в  своей
кабине.
     Лечебная  процедура произвела желаемое действие,  и  Мартин  Бек был  в
отличной форме, когда после ленча вошел  в контору экспедиторского агентства
на набережной Шеппсбрун.
     Он понимал, что с его  вопросом не приходится рассчитывать на особенную
отзывчивость. И не ошибся.
     -- Повреждения грузов при перевозке?
     -- Вот именно.
     -- Конечно, без повреждений не  обходится. Вам известно, сколько тонн в
год мы обрабатываем?
     Риторический вопрос. От него явно хотели поскорее отделаться, но  он не
собирался отступать.
     --  Разумеется, теперь,  при новой технике, повреждения случаются реже,
но   зато,  если  что-то  повредят,  потери   намного  больше.  Контейнерные
перевозки...
     Но  Мартина  Бека  не  занимали  контейнерные  перевозки. Ему надо было
знать, что могло случиться, когда на складе работал Свярд.
     -- Шесть лет назад?
     -- Шесть, семь... Давайте возьмем шестьдесят пятый  и шестьдесят шестой
годы.
     -- Вы посудите сами, можем ли мы ответить на такой  вопрос?  Я  вам уже
сказал,  что в  старых  пакгаузах  повреждения случались чаще И  бывало, что
ящики разбивались, но ведь  на то и страховка, чтобы покрывать такие потери.
С  рабочих редко взыскивали.  Кого-то иногда приходилось  увольнять,  не без
этого,  но в  основном временных. И вообще совсем  без повреждений  обойтись
было невозможно
     Мартину  Беку  не  было дела  до  увольнений. Его  интересовало  другое
регистрировались    ли   где-нибудь   повреждения   грузов    с    указанием
непосредственного виновника.
     Конечно, десятник делал соответствующую запись в амбарной книге.
     А сохранились амбарные книги за те годы?
     Надо думать, сохранились. Где они могут быть?
     В каком-нибудь  старом  ящике  на чердаке.  Там  невозможно  что-нибудь
найти. Сейчас ничего не выйдет.
     Фирма  существовала не  один  десяток лет,  и ее главная контора всегда
находилась в этом здании в Старом городе. Так  что бумаги впрямь должно было
накопиться немало
     Мартин Бек продолжал настаивать, и на него смотрели все более недобрыми
глазами.
     Но  это   входило  в  издержки  производства   После  непродолжительной
дискуссии, что понимать под словом "невозможно", было решено, что простейший
способ избавиться от настырного гостя -- уступить
     На чердак послали  молодого человека,  который почти  сразу вернулся  с
пустыми  руками и удрученным  лицом.  Мартин  Бек  отметил,  что  на пиджаке
молодого человека нет даже следов  пыли, и вызвался сам  сопровождать его  в
повторной вылазке.
     На чердаке было очень жарко, и в солнечных лучах плясали  пылинки, но в
общем-то ничего страшного, и через полчаса они нашли нужный ящик. Папки были
старого  типа,  картонные,  с  коленкоровым корешком  На ярлычках  --  номер
пакгауза, год. Всего  набралось  пять  папок с  нужным номером и  надлежащей
датировкой  --  от  второй  половины  шестьдесят  пятого до  первой половины
шестьдесят шестого года
     Молодой  клерк  утратил  свой  опрятный  вид,  его  пиджак  просился  в
химчистку, все лицо было в грязных потеках.
     В конторе на папки посмотрели с удивлением и неприязнью
     Нет-нет, никаких расписок не надо, и возвращать папки не обязательно.
     -- Надеюсь,  я не очень много  хлопот причинил,--  учтиво сказал Мартин
Бек.
     Когда  он  удалился, зажав  добычу  под мышкой, его  провожали холодные
взгляды.
     Да, похоже, его визит не прибавил популярности самому большому в стране
бюро услуг -- как  недавно выразился о полиции начальник ЦПУ,  чем  привел в
немалое замешательство даже собственных подчиненных.
     Добравшись  до Вестберга-аллее, Мартин Бек  первым делом отнес  папки в
туалет и стер  с них пыль.  Потом умылся сам, после  чего сел за свой стол и
углубился в документы.
     Когда он  приступил,  часы показывали три;  в  пять часов он решил, что
можно подвести черту.
     Количество обработанных  грузов  учитывалось ежедневно,  и записи  были
сделаны  достаточно аккуратно,  но сплошные  сокращения  мало  что  говорили
непосвященному человеку.
     Тем не менее Мартин Бек нашел искомое -- разбросанные тут и там пометки
о поврежденных грузах. Например:
     <i>"Поврежден при  перевозке 1  ящик  мар., грибов,  зак.  опт.  Сванберг,
Хювюдстагат. 16, Су льна".</i>
     Всякий раз  был  указан род  товара и  адресат.  Но о размерах, роде  и
виновнике повреждения -- ни слова.
     В целом  повреждений было не так уж много, зато бросалось в глаза явное
преобладание в этой рубрике спиртных напитков  и продуктов, а  также товаров
широкого  потребления. Мартин Бек тщательно занес  в свой блокнот все случаи
повреждений с указанием даты. Получилось около полусотни записей.
     Закончив работу,  он  отнес папки  в  канцелярию и  написал  на  листке
бумаги, чтобы их отправили по почте в экспедиторское агентство.
     Подумал  и   приложил  к  папкам  благодарственную  записку  на  бланке
полицейского управления:
     <i>"Спасибо за помощь! Бек".</i>
     Идя к метро, он  вдруг  сообразил, что по его вине агентству прибавится
работы. И с удивлением поймал себя на этаком ребяческом злорадстве.
     В  ожидании зеленого поезда,  над которым  потрудились хулиганы, Мартин
Бек размышлял о современных контейнерных  перевозках. Раньше  ведь как было:
уронил ящик, а потом разбивай бутылки и осторожно сливай коньяк в бидоны или
канистры... Со  стальным контейнером такой номер  не  пройдет, зато нынешние
гангстерские синдикаты  получили возможность провозить  контрабандой все что
угодно. И  делают  это повседневно, пользуясь  тем,  что не  поспевающая  за
прогрессом таможня сосредоточила  весь огонь на личном багаже, вылавливая не
объявленный в декларации блок сигарет или бутылочку виски.
     Подошел поезд. Мартин Бек сделал пересадку на  станции "Центральная"  и
вышел у Торгового училища.
     В винной лавке на Сюрбрюннсгатан продавщица подозрительно воззрилась на
его  мятый  пиджак,   сохранивший   отчетливые   следы  визита   на   чердак
экспедиторского агентства.
     -- Пожалуйста, две бутылки красного,-- попросил он.
     Она живо нажала под прилавком кнопку, соединенную с  красной сигнальной
лампочкой, и строго потребовала, чтобы он предъявил документ.
     Мартин Бек достал  удостоверение личности, и продавщица порозовела, как
будто оказалась жертвой на редкость глупой и непристойной шутки.
     Выйдя из лавки, он взял курс на Тюлегатан, к Рее.
     Мартин Бек дернул  звонок,  потом толкнул дверь. Заперто. Но в прихожей
горел свет, поэтому немного погодя он позвонил еще раз.
     Она  отворила.  Сегодня  на  ней  были коричневые  вельветовые брюки  и
какой-то винный, чуть ли не до колен, лиловый кафтан.
     -- А, это ты...-- кисло протянула она.
     -- Я. Можно войти?
     -- Входи,-- сказала она, помешкав, и сразу повернулась спиной.
     Мартин   Бек   вошел  в  прихожую.  Рея   сделала   шаг-другой,   потом
остановилась.  Постояла,  понурив  голову, вернулась  к двери и  передвинула
"собачку" на  замке.  Подумала, все-таки  заперла дверь и  повела  гостя  на
кухню.
     -- Я захватил две бутылки вина.
     -- Поставь в буфет,-- ответила она, садясь.
     На  кухонном столе лежали раскрытые  книги,  какие-то бумаги, карандаш,
розовый ластик.
     Мартин  Бек достал из  сумки бутылки и убрал их в буфет. Рея недовольно
скосилась на него:
     -- Зачем такое дорогое?
     Он сел напротив нее.
     -- Опять Свярд? -- Она пристально поглядела на него.
     -- Нет. Хотя годится, как предлог.
     -- Тебе необходим предлог?
     -- Ага. Для храбрости.
     -- А-а... Ладно, тогда давай заварим чай.
     Она отодвинула в сторону книги, встала и загремела посудой.
     -- Вообще-то я  думала сегодня вечером  позаниматься. Ладно, обойдется.
Очень уж муторно одной сидеть. Ты ужинал?
     -- Нет.
     -- Вот и хорошо. Сейчас что-нибудь соображу.
     Рея положила одну руку на бедро, другой почесала затылок.
     -- Рис,--  заключила она.-- То,  что надо.  Сварю рис, а потом заправлю
чем-нибудь, так будет повкуснее.
     -- Ну что ж, давай.
     -- Тогда придется тебе потерпеть минут двадцать. А пока чаю попьем.
     Она  расставила  чашки и  налила чай.  Села,  взяла  широкими  сильными
пальцами свою чашку и подула, все еще немного хмуро глядя на него.
     -- Между  прочим,  ты угадала  насчет  Свярда,-- сказал Мартин Бек.-- У
него были деньги в банке. И немалые.
     -- М-м-м,-- отозвалась она.
     -- Кто-то  платил ему  семьсот пятьдесят крон в месяц.  Как, по-твоему,
кто бы это мог быть?
     -- Не представляю. Он же ни с кем не знался.
     -- А почему он все-таки переехал?
     Она пожала плечами.
     -- Я вижу только одно объяснение: ему  здесь не нравилось.  Он ведь  со
странностями был.  Несколько  раз жаловался,  почему  я  так поздно  запираю
подъезд. Будто весь дом только для него.
     Что ж, все верно...
     Она помолчала, потом спросила
     -- Что верно? Ты узнал что-нибудь интересное?
     -- Не знаю,  назовешь ли  ты  это интересным, -  ответил Мартин  Бек.--
Похоже все-таки, что его кто-то застрелил.
     -- Странно. Рассказывай.
     Она  опять  загремела посудой, но  слушала внимательно,  не  перебивая,
только иногда хмурилась.
     Когда Мартин Бек закончил свой рассказ, она расхохоталась.
     -- Великолепно! Ты не читаешь детективов?
     -- Нет.
     -- Я их пачками глотаю, без разбору, и тут же почти все забываю Но ведь
это классический  случай.  Запертая комната  --  на эту  тему  чертова  уйма
написана. Недавно я прочла... Погоди-ка. Расставь пока тарелки. Там на полке
-- соус соевый. Накрой так, чтобы приятно было за стол сесть. Я сейчас.
     Он приложил все свое  старание.  Рея вернулась через несколько минут  с
каким-то журнальчиком, раскрыла его, потом разложила по тарелкам рис.
     -- Ешь,-- распорядилась она.-- Пока горячий.
     -- Вкусно,-- сказал он.
     -- М-м-м... Да, рис удался.
     Она живо управилась со своей порцией и взялась за журнальчик.
     -- Вот, слушай. Запертая комната. Расследование. Три основные версии.--
А,  Б  и В.  Версия  А: преступление  совершено в  комнате, которая  надежно
заперта изнутри,  и  убийца  исчез --  в комнате никого  не  обнаружено.  Б:
преступление совершено в комнате, которая только кажется наглухо закрытой, а
на самом деле есть более или менее хитрый способ выбраться из нее. В: убийца
остается в комнате и где-то ловко прячется.
     Рея положила себе еще рису.
     --  Случай  В   тут  вроде  отпадает,--  продолжала  она.--  Невозможно
прятаться  в  квартире  два  месяца, тем более когда у тебя  всего  полбанки
кошачьего  корма. Но тут еще есть куча вариантов.  Например,  А-5 убийство с
помощью  животного  Или Б-2:  убийца не  трогает замки и засовы,  а  снимает
дверные петли и входит. Потом привинчивает петли на место,
     -- Чье это сочинение?
     Она поглядела на обложку.
     -- Какой-то  Ёран Сюндхольм  написал.  Он  и других  цитирует. Неплохой
способ -- А-7, сдвиг во времени создает ложную картину. Или вот, А-9: жертва
получает смертельную рану в каком-то другом месте, приходит в свою  комнату,
запирается и только потом умирает. Да ты почитай сам.
     Она подала ему журнальчик. Мартин Бек пробежал его глазами и  отложил в
сторону.
     -- Кому посуду мыть?-- спросила Рея.
     Он встал и собрал тарелки.
     Она поджала ноги, оперлась пятками на сиденье и обняла колени руками.
     -- Ты  же детектив.  Радоваться должен необычному случаю.  По-твоему, в
больницу звонил загадочный убийца?
     -- Не знаю.
     -- А мне кажется, так вполне могло быть.
     Он пожал плечами.
     -- В конце концов все окажется проще простого,-- заключила она.
     -- Наверно.
     Слышно было, как кто-то дернул наружную дверь,  но звонок молчал, и Рея
никак не реагировала.
     Это  похоже  на  какую-то  систему...  Если   хочешь,  чтобы  тебя   не
беспокоили,  запираешь дверь на  замок. Но если у  человека  важное дело, он
позвонит. Словом, взаимное уважение и доверие.
     Мартин Бек сел.
     -- Может, продегустируем твое дорогое вино? -- спросила она.
     Вино и впрямь было приятное. Они помолчали.
     -- Нравится тебе твоя полицейская служба? -- заговорила Рея.
     -- Как тебе сказать...
     -- Не хочешь об этом -- не будем.
     -- Кажется, меня задумали сделать начальником управления.
     -- А тебе не хочется,-- заключила Рея.
     Подумала немного и спросила:
     -- Какую музыку ты любишь? У меня есть всякие пластинки.
     Они  перешли  в  комнату  с  проигрывателем  и разномастными  креслами.
Включили музыку.
     -- Да сними ты пиджак к черту,-- сказала Рея.--  И ботинки сбрось.  Она
откупорила вторую бутылку, но теперь они уже наливали неполные бокалы.
     -- Мне кажется, ты была не в духе, когда я пришел,-- заметил он.
     -- Да нет, ничего.
     Она ограничилась этим.
     Понятно, холодная встреча была  намеренной. Чтобы дать ему понять,  что
на легкий успех рассчитывать не приходится. Намек дошел, и он видел, что она
это знает.
     Мартин Бек глотнул еще вина. Давно у него не было так хорошо на душе.
     Он хитро посмотрел на надутое лицо Реи.
     -- Может, нам мозаикой заняться? -- неожиданно спросила она.
     --  У  меня  дома  есть отличный набор,--  ответил  он.--  Лайнер "Куин
Элизабет".
     Он в самом деле года два назад купил такую мозаику -- купил и эабыл.
     -- Захвати в следующий раз.-- Она вдруг переменила позу: скрестила ноги
и подперла ладонями подбородок.-- Кстати, я сейчас вообще не в форме, ты это
учти.
     Он вопросительно поглядел на нее.
     -- Сам знаешь, как это бывает у нас, женщин.
     Мартин Бек кивнул.
     <b>--</b> Скучная у меня личная жизнь,-- продолжала она.-- А у тебя?
     -- Совсем никакой,-- ответил он.
     -- Это нехорошо.
     Она поставила другую пластинку, они выпили еще вина.
     Он зевнул.
     -- Ты устал,-- сказала Рея.
     Мартин Бек промолчал.
     -- А домой идти не хочется,-- заключила она.-- Так ты и не ходи.
     Тут же она добавила:
     -- Знаешь, я все-таки попробую  позаниматься еще немного. Только сброшу
эти проклятые брюки. Не нравятся они мне, тесные какие-то.
     Она живо разделась,  бросая  одежду прямо на пол, и надела длинную,  до
самих ступней, диковинную ночную рубашку из темно-красной фланели.
     Мартин Бек с интересом смотрел, как она переодевалась.
     Именно  такой  он  себе  ее  представлял.  Плотная,  крепкая,  стройная
фигурка.
     Никаких шрамов, родинок и прочих особых примет.
     -- Прилег бы,-- сказала она.-- У тебя вид совсем измотанный.
     Мартин  Бек послушался.  Он  в самом деле был измотан  и  почти  тотчас
уснул. Рея сидела за столом, склонив голову над книгами.
     Когда он снова открыл глаза, она стояла около кровати:
     --  Проснись,  уже двенадцать. Есть  хочу  до  смерти. Сходишь, запрешь
подъезд? А я пока горячий бутерброд приготовлю. Ключ висит на дверном косяке
слева на зеленом шнурке.
     XXVII
     Мальмстрем и  Мурен совершили налет  в  пятницу,  четырнадцатого  июля.
Ровно без четверти три они вошли в банк -- в оранжевых комбинезонах,  масках
"Фантомас" и резиновых перчатках.
     Они  держали  в  руках свои крупнокалиберные пистолеты, и Мурен  первым
делом пустил пулю в потолок. Чтобы присутствующим было понятно,  о  чем идет
речь, он затем крикнул на ломаном шведском языке:
     -- Ограбление!
     Хаузер  и Хофф  были в  обычных  костюмах, только лицо  скрывал  черный
капюшон  с прорезями для глаз. Хаузер был вооружен автоматом. Хофф  -- куцым
дробовиком "марица". Они стояли в дверях, прикрывая пути отхода к машинам.
     Хофф поводил стволом обреза, чтобы не совались посторонние; Хаузер, как
предусматривал план,  занял тактически выгодную позицию,  которая  позволяла
ему держать под прицелом и прилегающую часть тротуара, и кассовый зал.
     Тем временем Мальмстрем и Мурен методично опорожняли кассы.
     Все шло по плану с точностью изумительной.
     Пятью  минутами  раньше   в  южной  части   города,  возле   гаража  на
Русенлюндсгатан  взорвался  какой-то  старый  рыдван.  Сразу   после  взрыва
послышались  беспорядочные  выстрелы  и загорелась постройка  по  соседству.
Виновник всей этой суматохи, подрядчик А, вышел проходными дворами на другую
улицу, сел в свою машину и покатил домой.
     Ровно  через минуту после взрыва  в подворотню полицейского  управления
въехал  задним  ходом мебельный  фургон,  причем  въехал наискось  и  плотно
застрял. Из фургона высыпались  коробки  с  ветошью, которая  была пропитана
горючей смесью и тотчас вспыхнула ярким пламенем.
     А подрядчик Б в это время  невозмутимо шагал  по  тротуару, удаляясь от
места происшествия, словно его ничуть не касался этот сумбур.
     Словом,  все  шло   как   по-писаному.  Предусмотренные   планом  акции
выполнялись досконально и точно по расписанию.
     С точки зрения  полиции, события в общем и целом  тоже развивались так,
как  было предусмотрено, это  относилось  и  к последовательности акций, и к
срокам.
     Если не считать одной небольшой закавыки.
     Мальмстрем и Мурен провели налет не в Стокгольме.
     Они ограбили банк в Мальме.
     Пер Монссон, старший  инспектор уголовной  полиции Мальме,  пил кофе  в
своем  кабинете.  Его  окно  выходило  во  двор  полицейского управления,  и
инспектор  чуть не  подавился сдобой,  когда  в  подворотне что-то ухнуло  и
заклубился густой дым. Одновременно Бенни Скакке, подающий  надежды  молодой
сотрудник,  который,  сколько ни  усердствовал,  никак не  мог  продвинуться
дальше простого инспектора, распахнул  дверь  его  кабинета и  крикнул,  что
принят  сигнал  тревоги. На Русенлюндсгатан  произведен  взрыв, идет  жуткая
перестрелка, горит по меньшей мере одна постройка.
     Хотя Скакке  четвертый год жил в Мальме, он никогда  не  слышал о такой
улице и не представлял себе, где она находится. Зато Пер Монссон знал родной
город как свои пять пальцев,  и ему  было невдомек, с чего это вдруг кому-то
понадобилось  устраивать взрыв в глухом закоулке  тихого городского  района,
известного под названием Софьина Роща.
     Впрочем,  ни  ему, ни его коллегам  не  пришлось долго раздумывать.  Не
успело  начальство  распорядиться,  чтобы  личный  состав  выезжал  к  месту
происшествия,  как само  полицейское  управление подверглось атаке, и, когда
разобрались что к  чему,  оказалось, что весь  тактический резерв заперт  во
дворе.  Так что сотрудники добирались до Русенлюндсгатан  на  такси  или  на
собственных машинах, не оборудованных радиотелефоном.
     Монссон  прибыл  туда  в  семь   минут   четвертого.  К  этому  времени
расторопные  пожарники  уже  справились  с   огнем;  устроенный  неизвестным
поджигателем  пожар  причинил  незначительные  повреждения  пустому  гаражу.
Направленные  в район взрыва  крупные полицейские силы  не обнаружили ничего
особо  подозрительного, если не  считать  искореженного драндулета.  А через
восемь минут  один  из  моторизованных патрулей услышал по  своему приемнику
донесение о том, что ограблен банк в деловом центре города.
     Мальмстрем  и Мурен к этой минуте успели покинуть Мальме. Кто-то видел,
как от