Пер Вале, Май Шеваль. Полиция, полиция, картофельно пюре!
---------------------------------------------------------------
Перевод Н. Крымовой и Ю. Поспелова
Origin: ONLINE БИБЛИОТЕКА http://www.bestlibrary.ru ? http://www.bestlibrary.ru
---------------------------------------------------------------
I
Мальме не очень похож на шведский город во многом из-за своего
расположения. Отсюда ближе до Рима, чем до северных красот, на горизонте
видны огни датского берега, и если верно то, что зимой тут частенько бывает
мерзкая - слякотная, с пронизывающими ветрами, то верно и другое: не менее
часто лето здесь стоит долгое и жаркое, в парках заливаются соловьи и запахи
цветов и свежей листвы кружат голову.
Как раз таким выдался этот вечер в начале июля 1969 года. В городе к
тому же было тихо, спокойно и в общем-то безлюдно. Даже в большой гостинице
напротив вокзала было довольно тихо. Несколько иностранцев рассчитывались с
портье за жилье, швейцар, укрывшись в глубине гардеробной, безмятежно
почитывал какого-то классика, а в сумраке бара виднелись фигуры двух-трех
завсегдатаев, тихо переговаривавшихся между собой, и светилась белая куртка
бармена.
В просторном ресторане вправо от вестибюля тоже било тихо; может, чуть
шумнее. Занято всего несколько столиков, да и то молчаливыми одиночками,
пианист уже ушел на перерыв. Напротив двери, ведущей в кухню, стоял
официант; заложив руки за спину, он задумчиво смотрел в окно, очевидно,
погруженный в мысли о пляже, до которого не так уж и далеко.
В глубине ресторана обедала компания хорошо одетых и, очевидно,
настроенных на торжественный лад людей. Стол был загроможден деликатесами,
бутылками с шампанским. Но официанты тактично удалились, поскольку хозяин
стола встал и начал говорить. Это был рослый, загорелый человек с сильной
проседью. Говорил он тихо, хорошо поставленным голосом; чувствовалось, что
это опытный оратор. Сидевшие за столом молча слушали его, только один из них
курил.
Через открытые окна слышался шум проносившихся мимо автомобилей и гудки
маневровых паровозов с сортировочной станции по ту сторону канала; в порту
коротко и резко гудел копенгагенский пароход, где-то близко, на набережной,
хихикала девчонка.
Вот такой была ситуация в ту среду, вечером, примерно в половине
девятого. Приходится говорить "примерно", ибо никому не удалось установить
точное время случившегося. С другой стороны, тем легче говорить о том, что
случилось.
В гостиницу вошел какой-то человек, бросил взгляд на иностранцев,
рассчитывавшихся с портье, свернул направо, прошел через узкий длинный
вестибюль и двинулся по ресторану спокойно и уверенно, не очень быстрыми
шагами. В нем не было ничего особенного, привлекающего к нему внимание, на
него никто не смотрел, да и сам он тоже не оглядывался по сторонам.
Он прошел мимо рояля, миновал столик официанта, заставленный блестящей,
как зеркало, посудой, и ряд колонн, поддерживающих потолок ресторана. Так же
спокойно и уверенно он направился к столу, за которым сидела компания.
Говоривший стоял спиной к нему. Не доходя примерно шагов пять до стола,
человек сунул правую руку за пазуху, и одна из женщин, сидевших за столом,
взглянула на него; оратор повернул голову, чтобы посмотреть, что привлекло
ее внимание. Бросив безразличный взгляд на подошедшего, он снова повернулся
к столу, не прерывая своей речи, и в ту же секунду пришелец вынул из-за
пазухи предмет серо-стального цвета с длинным стволом, тщательно прицелился
и выстрелил в голову говорившего. Звук выстрела никого не напугал, он скорее
был похож на мирный шлепок духового ружья в тире.
Пуля попала в левое ухо, и оратор упал ничком на стол, угодив щекой в
картофельное пюре, изысканно уложенное вокруг тушеной рыбы а-ля франс суэль.
Стрелявший убрал оружие, подошел к ближайшему открытому окну,
перешагнул через подоконник и, встав в цветочный ящик, спрыгнул на тротуар и
исчез.
Человек лет пятидесяти, сидевший за несколько столиков от компании, так
и застыл, поднеся рюмку виски ко рту. Перед ним лежала раскрытая книга;
незадолго до этого он делал вид, что читает ее.
Тот, в кого стреляли, был еще жив.
Он пошевельнулся и сказал:
- Ой, больно.
Мертвые обычно не жалуются. Кроме того, совсем не было видно крови.
II
Пер Монссон сидел в своей холостяцкой квартире на Регеменстгатан и
говорил по телефону. Инспектор уголовной полиции Мальме хоть и был женат,
пять дней в неделю жил как холостяк. Только субботу и воскресенье он
проводил с женой; этот порядок они установили лет десять назад, и до сих пор
он устраивал их обоих. Прижав трубку плечом к уху, он смешивал коктейль.
Жена ходила в кино и теперь пересказывала ему содержание "Унесенных ветром".
Это требовало времени, но Монссон терпеливо слушал, ибо собирался отменить
ее визит на выходные дни под тем предлогом, что будет занят на работе. Что
было ложью.
Часы показывали двадцать минут девятого.
Монссон взмок от пота, несмотря на то, что сидел в одной майке. Перед
тем как подойти к телефону, он закрыл дверь на балкон, чтобы не мешал шум
улицы, и, хотя вечернее солнце давно уже скрылось за крышами домов, в
комнате было очень жарко. Он помешивал свой коктейль вилкой, которую, стыдно
сказать, утащил или случайно прихватил с собой в ресторане под названием
"Полковник". "Можно ли случайно унести вилку?" - подумал Монссон и сказал:
- Да, да, понимаю. Это, значит, Лесли Говард... Ах, нет? Кларк Гейбл?
А-а...
Минут через пять жена добралась до конца, Монссон подсунул ей свою
нехитрую выдумку и повесил трубку.
Телефон зазвонил. Монссон подошел не сразу. Сегодня он свое уже
отработал, и с него хватит. Медленно выпил коктейль и, разглядывая темнеющее
вечернее небо, снял трубку.
- Слушаю.
- Привет. Это Нильссон. Ну и долго же ты разговаривал. Я уже полчаса
пытаюсь к тебе пробиться.
Нильссон был помощником инспектора и в этот вечер дежурил в полицейском
участке на Давидсхальсторь. Монссон вздохнул.
- Ну, - сказал он. - Что еще там стряслось?
- В "Савое" стреляли в одного из посетителей ресторана. Боюсь, что тебе
придется туда подъехать.
Монссон приложил пустой, но еще холодный стакан ко лбу и, покатывая его
ладонью, спросил:
- Он жив?
- Не знаю, - сказал Нильссон.
- А ты не можешь послать туда Скакке?
- Он выходной. Его не поймать никак. Баклюнд сейчас там но ведь ты
знаешь...
- Баклюнд? О'кэй, тогда я сейчас же еду.
Он набрал номер вызова такси, положил трубку на стол и стал одеваться,
слушая, как записанный на пленку голос механически повторяет "ждите...
ждите...", пока наконец не отозвалась дежурная.
Перед гостиницей "Савой вкривь и вкось стояло несколько автомобилей с
надписью "Полиция", два полицейских сдерживали любопытных прохожих,
толпившихся у входа.
Наблюдая за этой сценой, Монссои расплатился с шофером, сунул квитанцию
в карман; ему показалось, что один из полицейских действует совсем уж
бесцеремонно, и он с грустью подумал, что скоро у полицейских Мальме будет
такая же скверная репутация, как и у стокгольмских коллег. Монссон тем не
менее ничего не сказал; кивнув полицейским, он прошел мимо них в вестибюль.
Теперь здесь было шумно, служащие гостиницы, собравшиеся отовсюду, казалось,
пытались перекричать друг друга; здесь же толпились посетители. Картину
дополняли полицейские. Вид у них был растерянный, они явно не привыкли к
такой обстановке.
Монссон - рослый, пятидесятилетний, был одет очень легко: рубашка
навыпуск, териленовые брюки, сандалеты. Достав из нагрудного кармана
зубочистку, он разорвал обертку и сунул зубочистку в рот. Пожевал, оценивая
ситуацию. Зубочистка была американская и отдавала ментолом, он прихватил ее
на пароме, где такого, рода вещи держат для пассажиров.
У двери в ресторан стоял констебль, которого звали Элофссон и который,
казалось, был обескуражен меньше других. Монссон подошел к нему и спросил:
- А что, собственно, случилось?
- Кажется, в кого-то стреляли.
- Инструкции вы какие-нибудь получили?
- Никаких.
- А Баклюнд чем занимается?
- Допрашивает свидетелей.
- Раненый где?
- Наверное, в больнице. - Элофссон чуть покраснел, потом сказал:
- По-видимому, "скорая" успела приехать раньше полиции.
Монссон вздохнул и вошел в ресторан.
У стола, заставленного суповыми мисками, блестевшими, как серебро,
официанта допрашивал Баклюнд, пожилой человек в очках. Заурядной внешности.
Каким-то образом ему удалось стать первым помощником инспектора уголовной
полиции. Баклюнд держал в руках блокнот и, задавая вопросы, старательно все
записывал. Монссон подошел поближе, но своего присутствия ничем не выдал.
- И в какое время это случилось?
- Примерно так, полдевятого.
- Примерно?
- Ну да, точно-то я не знаю.
- Другими словами, вы не знаете, сколько было времени?
- Вот именно.
- В высшей степени странно, - сказал Баклюнд. - У вас ведь есть часы.
не так ли?
- Ну есть.
- А вон там, на стене, тоже висят часы, если не ошибаюсь?
- Да, но... И те и другие идут неверно. Кроме того, я и не думал тогда
смотреть на часы.
Баклюнда, казалось, ошеломил такой ответ. Отложив блокнот и ручку, он
принялся протирать очки. Потом глубоко вздохнул и снова взял блокнот.
- Значит, несмотря на то, что у вас двое часов, вы не знаете, сколько
было времени?
- Приблизительно знаю.
- Нам приблизительные ответы ни к чему.
- Да и идут-то эти часы по-разному. Мои спешат, а настенные отстают.
Баклюнд сверил часы со своим хронографом,
- Странно, - сказал он и что-то записал.
"Что бы такое он мог записать?" - удивленно подумал Монссон.
- Итак, вы стояли здесь, когда преступник проходил мимо? Вы можете
описать его внешность?
- Но ведь я на него и не смотрел.
- Вы не видели преступника? - поразился Баклюнд.
- Видел, когда он уже перешагивал подоконник и уходил.
- И как же он выглядел?
- Не знаю. Я стоял далеко от окна, да еще колонна .его загораживала.
- Вы хотели сказать, что не можете описать его внешность?
- Не могу.
- Ну а как он был одет?
- Кажется, в коричневую куртку.
- Кажется?
- Да, я ведь видел-то его только секунду.
- А что еще на нем было, кроме куртки? Брюки, например?
- Брюки были.
- Вы уверены?
- Да, потому что иначе это было бы немножко... Ну странно, что ли. То
есть если бы он был без штанов.
Баклюнд писал как одержимый. Монссон повернул во рту зубочистку и тихо
сказал:
- Слышь, Баклюнд!
Тот сердито обернулся:
- Я веду важный допрос...
Узнав Монссона, он сразу скис.
- А, это ты?..
- Что тут произошло?
- В ресторане застрелили человека, и знаешь, кого? Виктора Пальмгрена,
- с ударением сказал Баклюнд.
- Ах, его... - сказал Монссон. И подумал: "Хорошенькое дело, черт бы
его побрал..." А вслух сказал:
- Значит, это случилось более часа назад и стрелявший вылез в окно и
исчез?
- Да, может быть, и так.
Баклюнд, как всегда, сомневался во всем.
- Почему у гостиницы торчат шесть полицейских автомашин?
- Я разрешил оцепить это место.
- Что оцепить? Квартал?
- Место преступления.
- Убери отсюда всех полицейских в форме, - сухо сказал Монссон. - Для
гостиницы мало хорошего в том, что в вестибюле и у входа полным-полно
констеблей. Кроме того, они наверняка нужны где-нибудь в другом месте. А
потом постарайся собрать приметы преступника. Ведь есть свидетели, которые
видели больше, чем этот твой официант.
- Мы должны допросить всех, - сказал Баклюнд.
- Допросим в свое время. Не держи здесь тех, кто не может сказать
ничего важного, только запиши их фамилии и адреса. Баклюнд подозрительно
посмотрел на него и спросил:
- А ты что собираешься делать?
- Звонить по телефону.
- Куда это?
- В газеты, например. Надо же выяснить, что тут случилось?
- Шутишь все, - неодобрительно сказал Банлюнд.
- Вот именно. - Монссон с отсутствующим видом смотрел в зал.
Там уже суетились журналисты и фотографы. Некоторые из них наверняка
примчались сюда задолго до того, как явилась полиция, а кое-кто, вполне
вероятно, сидел в баре или кафе как раз в момент выстрела.
- Но система требует... - начал Баклюнд.
В этот момент в ресторан влетел Бенни Скакке. В свои тридцать лет он
был помощником инспектора. Прежде он работал в Стокгольме в комиссии по
особо опасным преступлениям, но ушел оттуда после какой-то сомнительной
операции, которая чуть не кончилась бедой для одного из его начальников.
Надежный и добросовестный, немножко наивный, Бенни нравился Монссону.
- Можешь взять себе в помощь Скакке, - сказал он.
- Стокгольмец, - с сомнением сказал Баклюнд.
- Вот именно. И не забудь насчет примет. Это сейчас самое важное.
Монссон сунул изжеванную зубочистку в пепельницу и вышел. в вестибюль к
телефону.
Он быстро позвонил по пяти номерам, Потом тяжело вздохнул и направился
в бар.
- Бог мой, кого я вижу! - обрадовался бармен.
- Привет, - сказал Монссон, усаживаясь у стойки.
- Что будем сегодня пить? Или как всегда?
- Нет, только сок. Мне нужно подумать.
"Начало такое, что хуже некуда", - думал Монссон. Во-первых, Пальмгрен
- фигура очень известная и значительная. Почему - сказать, конечно, трудно.
Несомненно только одно: у него куча денег, он по меньшей мере миллионер. То,
что в него стреляли в одном из лучших ресторанов, тоже не улучшает дело.
Этот случай наверняка привлечет особое внимание. Сразу же после выстрела
служащие гостиницы перенесли Пальмгрена в холл, соорудив ему временное ложе.
Одновременно позвонили в полицию и в "скорую помощь". "Скорая" пришла очень
быстро, забрала раненого и отвезла в больницу. Полиция же сначала не
явилась. А патруль с рацией находился у вокзала, то есть в каких-то двухстах
метрах от места преступления! Как это могло случиться? Правда, теперь уже
известно как, но такие срывы не прибавят лавров полиции. Сообщение из
гостиницы не правильно поняли: решили, что дело не спешное. Поэтому оба
патрульных на вокзале устремили все свои помыслы на то, чтобы сцапать
безобидного алкоголика. Только потом, когда позвонили еще раз, целое полчище
полицейских во главе с Баклюндом сломя голову понеслось в гостиницу.
Расследование начали вести тоже совершенно безобразно. Сам же Монссон в это
время сидел и пережевывал вместе с женой "Унесенных ветром" целых сорок
минут. К тому же он выпил, и ему пришлось вызывать такси. Первый полицейский
явился на место преступления только через полчаса после выстрела. Что
касается Пальмгрена, неясно, в каком он состоянии. В больнице его
обследовали и отправили к нейрохирургу, в Лунд. От Мальме это километров
двадцать, и машина еще в пути. В этой машине и один из главных свидетелей -
жена Пальмгрена. За столом она, вероятно, сидела напротив мужа и могла
близко видеть лицо стрелявшего.
Теперь прошел уже почти час. Потеряно время, а ведь каждая секунда
дорога.
Монссон снова покачал головой и взглянул на часы. Половина десятого.
В бар вошел Баклюнд в сопровождении Скакке.
- Сидишь? - удивился Баклюнд, близоруко взглянув на Монссона.
- Как с приметами? - спросил тот. - Это надо быстро сделать.
Бакдюнд покопался в своем блокноте, потом положил его на стойку, снял
очки и принялся их протирать.
- Вот, - быстро сказал Скакке, - что мы пока собрали. Среднего роста,
худощавый, волосы темно-каштановые, зачесаны назад. Коричневая куртка,
рубашка пастельных тонов, желтая или зеленая, темный галстук, темно-серые
брюки, черные или коричневые ботинки. Возраст - примерно сорок.
- Хорошо, - сказал Монссон. - Разослать приметы. Перекрыть основные
дороги, проверить поезда, самолеты и пароходы. Тотчас же. Я хочу, чтобы он
остался в городе.
Скакке ушел.
Баклюнд надел очки, посмотрел на Монссона и повторил свой бессмысленный
вопрос:
- Сидишь? - Потом взглянул на стакан и добавил еще более удивленно:
- И пьешь?
Монссон не ответил.
Баклюнд переключил внимание на часы, висевшие на стене бара, сверил
время не своим и сказал:
- Эти часы тоже идут неверно.
- Конечно, - улыбнулся бармен. - Они спешат. Это наш маленький сервис:
услуга клиентам, которые торопятся на поезд ила пароход.
- Ах, ах, ах! - вздохнул Баклюнд. - Мы никогда в этом не разберемся.
Как можно установить точное время, если нельзя верить часам?
- Да, трудное дело, - сказал Монссон, думая о своем.
Вернулся Скакке.
- Ну вот, теперь порядок, - сказал он.
- Наверное, слишком поздно, - сказал Монссон
- С чего это вы взяли? Баклюнд вытащил свой блокнот:
- Относительно этого официанта... Монссон поднял руку:
- Обожди, этим мы займемся позднее... Бенни, позвони в Лунд, в полицию,
и попроси их послать человека в нейрохирургическую клинику. Пусть он возьмет
магнитофон и запишет все, что говорит Пальмгрен. Если только он в сознании.
И конечно, нужно допросить фру Пальмгрен.
- Что касается этого самого официанта, - заговорил бармен, - то могу
вам сказать, что он не заметил бы ничего, если бы даже в ресторан влетел
вампир.
Баклюнд раздраженно молчал. Монссон тоже ничего не говорил. Поскольку
формально Баклюнд был начальником Скакке, то осторожничал и обращался к нему
на "вы".
- Кого вы считаете самым важным свидетелем?
- Парня, которого зовут Эдвардссон, - ответил Скакке. - Он сидел
недалеко, три столика от места преступления. Только...
- Что "только"?
- Он пьяный.
- Водка - это проклятие, - произнес Баклюнд.
- Ладно, обождем, пока он проспится, - сказал Монссон. - Кто может
подкинуть меня в полицию?
- Я, - сказал Скакке.
- А я остаюсь здесь, - упрямо сказал Баклюнд. - Формально это мой
случай.
- Конечно, - ответил Монссон. - Ну пока.
- Ты думаешь, он смылся? - уже в машине задал вопрос Скакке.
- Во всяком случае, такая возможность у него есть. Нам придется
обзвонить массу людей и не стесняться, что кого-то разбудим. Трудная будет
ночь.
Скакке искоса взглянул на Монссона, который снимал обертку с новой
зубочистки. Машина въехала во двор управления полиции.
Здание полиции казалось огромным, мрачным и в это время суток совсем
пустым. Они шли по широкой лестнице, и их шаги отдавались гулким эхом где-то
наверху.
По натуре Монссон был большой флегматик: и роста в нем было достаточно,
и флегмы тоже. Он терпеть не мог трудные ночи, да к тому же уже завершал
свою карьеру. У Скакке все обстояло иначе: он был моложе на двадцать лет,
надеялся на быстрое продвижение по службе, отличался рвением и честолюбием.
Однако работа в полиции успела научить его и осторожности и услужливости.
Так что они, собственно говоря, хорошо дополняли друг друга.
Войдя в свой кабинет, Монссон первым делом открыл окно, потом опустился
в кресло и долго сидел, задумчиво поворачивая валик своего старого
"ундервуда". Наконец проговорил:
- Скажи, чтобы все сообщения по радио и телефонные звонки переводили
сюда. На твой телефон. - Кабинет Скакке был напротив, через коридор. - А
двери оставь открытыми.
Скакке пошел к себе и стал звонить. Через минуту за ним двинулся
Монссон. Встал, прислонившись к дверному косяку и пожевывая зубочистку.
Зазвонил телефон. Скакке сделал пометку.
- У человека, стрелявшего в Пальмгрена, почти не было шансов выбраться
из ресторана. Его действия до того, как он выстрелил, отдают фанатизмом, -
сказал Монссон.
- Как при покушении по политическим соображениям?
- Примерно. А потом ему каким-то чудом удается уйти, и дальше он ведет
себя уже не как фанатик. Он паникует.
- Поэтому ты и думаешь, что он попытается уйти из города?
- И поэтому тоже. Он входит в ресторан и стреляет, не думая о
последствиях. Но потом его, как и большинство преступников, охватывает
паника. Он просто-напросто боится и хочет только одного: как можно скорее
оказаться подальше от этого места.
"Теория, - подумал Скакке. - К тому же слабо обоснованная". Но ничего
не сказал.
- Конечно, это всего лишь так называемая теория, - продолжал Монссон. -
Хороший криминалист не станет заниматься теориями. Но в данный момент я не
вижу никакого другого подхода.
Ночь была трудной, поскольку ничего не случилось. На вокзале и дорогах,
ведущих из города, остановили нескольких человек, по приметам похожих на
преступника. Никто из них, по-видимому, отношения к этому делу не имел, но
их имена на всякий случай записали.
Без двадцати час с вокзала ушел последний поезд. Без четверти два из
Лунда сообщили, что Пальмгрен жив. В три часа оттуда пришло новое известие.
Фру Пальмгрен чуть не в шоковом состоянии, и вести допрос практически
нельзя. Тем не менее она сказала, что рассмотрела стрелявшего и уверена, что
не знает его.
- А он, похоже, шустрый парень, этот лундский констебль, - зевая,
сказал Монссон.
Сразу после четырех опять позвонили из Лунда: врачи решили пока что не
оперировать Пальмгрена. Пуля вошла в голову за левым ухом, и трудно сказать,
какие причинила нарушения. Общее состояние пациента для данных обстоятельств
хорошее.
Общее состояние Монссона хорошим не было. Он устал, у него пересохло в
горле, и он без конца ходил пить воду в туалет.
- А можно жить с пулей в голове? - спросил Скакке.
- Да. Такие случаи бывают. Иногда ткань образует оболочку вокруг пули,
и человек поправляется. А если бы врачи попытались ее достать, то мог бы
умереть.
Баклюнд, как видно, намертво вцепился в "Савой", потому что позвонил в
половине пятого и сказал, что он отгородил и опечатал часть ресторана,
ожидая, когда из технического отдела придут обследовать место преступления,
а придут они не раньше, чем через несколько часов.
- Спрашивает, не нужен ли он здесь, - сказал Скакке, прикрывая трубку
ладонью.
- Единственное место, где он, будем надеяться, нужен, - это дома, в
постели своей жены, - сказал Моиссои.
Скакке передал это Баклюнду, слегка смягчив выражения. Потом сказал:
- Думаю, мы можем вычеркнуть из списка Бультофту[
]<Бультофта - аэродром в Мальме.>. Последний самолет ушел оттуда пять
минут двенадцатого. Никого по приметам схожего с преступником на нем не
было. Следующий рейс в половине седьмого, на него билеты проданы еще
позавчера, в никто места не спрашивал.
- Хм, - пробормотал Монссон, - позвоню-ка я сейчас человеку, который
страшно не любит, когда его будят.
- Кому? Начальнику полиции?
- Нет, тот наверняка спал не больше нас с тобой. Кстати, в девять часов
из Мальме в Копенгаген пошел маршрутный катер на подводных крыльях.
Постарайся выяснить, какой именно.
Задача оказалась неожиданно трудной, и прошло полчаса, прежде чем
Скакке смог доложить:
- Он называется "Бегун" и сейчас стоит в Копенгагене. Удивительно, до
чего люди злятся, когда их будит телефон.
- Можешь утешать себя тем, что мне сейчас достанется куда больше, чем
тебе, - сказал Монссон.
Он пошел в ивой кабинет, снял трубку, набрал код Копенгагена, потом
номер домашнего телефона Могенсена, инспектора уголовной полиции. Насчитал
семнадцать гудков, пока в трубке послышался невнятный голос:
- Могенсен.
- Привет. Это Пер Монссон из Мальме.
- Чтоб тебя перекосило, - сказал Могенсен. - Ты знаешь, который теперь
час?
- Знаю, - ответил Монссон. - Но это важное дело, срочное.
- Провалились бы вы к дьяволу с вашими срочными делами, - с ненавистью
сказал датчанин.
- Вчера у нас в Мальме было покушение на убийство. Стрелявший мог
улететь в Копенгаген. У нас есть его приметы.
Потом он изложил всю историю, и Могенсен недовольно сказал:
- Черт побери, ты думаешь, я волшебник?
- Вот именно, - ответил Монссон. - Позвони, если что найдешь.
- Пошел ты к лешему, - сказал Могенсен неожиданно на чистом шведском и
бросил трубку. Монссон потянулся и зевнул. Позвонил Баклюнд. Сказал, что
место преступления оцеплено.
Было восемь утра.
- До чего же он настырный, - сказал Монссон.
- Что дальше будем делать? - спросил Скакке.
- Ничего. Ждать.
Без двадцати девять позвонили по личному телефону Монссона. Он взял
трубку, с минуту или около того слушал, прекратил разговор, не сказав ни
"спасибо", ни "до свидания", и крикнул Скакке:
- Звони в Стокгольм. Прямо сейчас.
- А что сказать? Монссон взглянул на часы.
- Звонил Могенсен. Он говорит, что швед, назвавший себя Бенгтом
Стенссоном, этой ночью купил билет Копенгаген-Стокгольм и торчал на
аэродроме несколько часов. Наконец он сел в самолет САС, который вылетел в
семь двадцать пять. Самолет должен приземлиться в Стокгольме максимум десять
минут назад. У этого парня все приметы, кажется, совпадают. Надо, чтобы
автобус, который повезет пассажиров в город, остановили у аэровокзала и
этого человека взяли.
Скакке набросился на телефон.
- Все, - через минуту сказал он, еле переводя дух. - Стокгольм этим
займется.
- С кем ты говорил?
- С Гунвальдом Ларссоном.
Через полчаса зазвонил телефон Скакке. Он рванул трубку, выслушал то,
что ему сказали, и остался сидеть с трубкой в руках.
- Лопнуло, - сказал он.
- Вот как? - лаконично заметил Монссон. - А ведь у них там было
двадцать минут в запасе.
III
Эти же слова прозвучали в Стокгольме, в отделении полиции на
Кунгсхольмсгатан.
- Лопнуло! - Красная, потная физиономия Эйнара Ренна показалась в
дверях кабинета Гунвальда Ларссона.
- Что лопнуло? - отсутствующим тоном спросил Ларссон.
Он думал совсем о другом: о трех необычно дерзких ограблениях в метро
прошлой ночью. И двух изнасилованиях. И шестнадцати драках. Что вы хотите -
это Стокгольм. Хоть ни одного убийства за ночь, и то слава богу. Сколько
совершено краж и взломов - он не знал. И сколько наркоманов,
контрабандистов, хулиганов и пьяниц взяла полиция - не знал тоже. Или
сколько в чем-то виновных (кто больше, кто меньше) людей избито полицейскими
в машинах и участках. Вероятно, бесчисленнее множество. Его это не касалось,
он занимался своим делом. Гунвальд Ларссон был первым помощником комиссара
по уголовным делам.
- С этим автобусом с аэровокзала.
- Ну и что с ним? Что у него лопнуло?
- Патруль, который должен был проверить пассажиров, опоздал - когда он
прибыл на место, пассажиры уже разошлись, а автобус ушел.
Ларссон сумел наконец отключиться от своих размышлений и пристально
посмотрел на Ренна:
- Что? Да ведь этого не может быть!
- К сожалению, может, - сказал Ренн. - Они туда просто не успели.
Гунвальд Ларссон принял просьбу Скакке по чистой случайности и считал
проверку автобуса простейшим из повседневных дел. Сердито нахмурившись, он
сказал:
- Но ведь я, черт возьми, тут же позвонил в Сольну, и дежурный сказал,
что у них есть радиопатруль на Каролинской дороге. Оттуда до аэровокзала
максимум три минуты езды. А у них было не меньше двадцати в запасе. Что
случилось?
- По дороге к ним кто-то пристал, и им пришлось разбираться. А когда
они после этого приехали на место, автобус уже ушел.
- Значит, им пришлось разбираться?
Ренн надел очки и заглянул в записку, которую держал в руках.
- Да, именно так. А автобус назывался "Беата".
- "Беата"? Какой же это кретин стал давать имена автобусам?
- Ну не я же, - спокойно ответил Ренн.
- А этих болванов из патруля как-нибудь звали?
- Вероятно. Но я не знаю.
- Выясни. Коли уж у автобусов есть имена, то должны же они, черт
возьми, быть и у полицейских. Хотя им, собственно, хватило бы одних номеров.
- Или символов.
- Символов?
- Ну да. Как у ребятишек в детском саду, знаешь. Птичка, грибок, муха,
собачка или еще что-нибудь.
- Я никогда не бывал в детском саду, - холодно бросил Ларссон. -
Займись-ка патрульными. Этот Монссон из Мальме помрет со смеху, если мы не
найдем пристойного объяснения.
- Выяснил, - сказал Ренн, вернувшись минут через десять. - Автомашина
номер три из полицейского участка в Сольне. Экипаж - Кирл Кристианссон и
Курт Квант.
Гунвальд Ларссон вздрогнул:
- Что? Я так и знал. Эти два идиота просто преследуют меня.
Вдобавок, оба они из Сконе[ ]<Сконе - южная область Швеции.
Ее жителей, как принято считать, отличает медлительность и тугодумие.
Диалект, на котором они говорят, труден для понимания жителям других
областей страны.>. Скажи, чтоб их немедленно доставили сюда. С этим надо
разобраться.
Кристианссону и Кванту было что объяснять. Запутанная история. Кроме
того, они до смерти боялись Гунвальда Ларссона и сумели оттянуть визит на
Кунгсхольмсгатан почти на два часа. Это было ошибкой, ибо Ларссон тем
временем успел провести, и весьма успешно, свое собственное дознание.
Во всяком случае, они наконец стояли в его кабинете, оба в аккуратных
мундирах, держа фуражки в руках. Широкоплечие, светловолосые, по метр
восемьдесят шесть каждый, они оцепенело смотрели на Гунвальда Ларссона
блекло-голубыми глазами. Про себя они дивились тому, что именно Ларссон -
исключение из неписаного, но действующего правила, по которому полицейский
не критикует действия коллеги и не свидетельствует против него.
- Здравствуйте, - любезно сказал Гунвальд Ларссон. - Очень хорошо, что
вы сумели прийти.
- Здравствуйте, - нерешительно ответил Кристианссон.
- Привет! - нахально сказал Квант.
Гунвальд Ларссон взглянул на него, вздохнул и сказал:
- Это вы, кажется, должны были проверить пассажиров автобуса аэропорта,
не так ли?
- Да, - сказал Кристианссон. И задумался. Потом добавил:
- Но мы опоздали.
- Не успели, - поправил дело Квант.
- Догадываюсь, - сказал Гунвальд Ларссон. - Я понимаю и то, что ваша
машина стояла на Каролинской дороге, когда вы получили приказ. Оттуда до
аэровокзала две, максимум три минуты езды. Какая у вас машина?
- "Плимут", - поежился Кристианссон.
- Карась проходит два километра в час, - сказал Гунвальд Ларссон. - Это
самая медлительная рыба в мире. Тем не менее он преодолел бы это расстояние
быстрее вас. - Он сделал паузу, потом взревел:
- Почему, черт вас побери, вы опоздали?
- Нам пришлось разбираться с одним делом, - еле выговорил Квант.
- Карась, наверное, и то сумел бы придумать что-нибудь получше, - уже
спокойно сказал Ларссон. - Ну так что там у вас вышло?
- Нас... нас обругали, - тихо произнес Кристианссон.
- Оскорбление при исполнении служебных обязанностей, - категорически
заявил Квант.
- И как это случилось?
- Велосипедист, проезжавший мимо, крикнул нам ругательные слова. -
Квант по-прежнему не сдавался, в то время как Кристианссон стоял молча и
казался все более испуганным.
- И это помешало вам выполнить только что полученное задание?
- Сам начальник управления полиции в официальном выступлении сказал,
что за любое оскорбление служащего, особенно служащего в форменной одежде,
следует привлекать к ответственности. Полицейский - это не какой-нибудь там
попка.
- Разве? - удивился Гунвальд Ларссон. Оба патрульных непонимающе
уставились на него. Он пожал плечами и продолжал:
- Разумеется, деятель, которого вы упомянули, весьма известен своими
выступлениями, но я сомневаюсь, что даже он мог спороть такую глупость. Ну
так как же вас обругали?
- Полиция, полиция, картофельное рыло, - сказал Квант.
- И вы считаете это оскорблением?
- Безусловно, - сказал Квант.
Гунвальд Ларссон взглядом инквизитора посмотрел на Кристианссона, и
тот, переступив с ноги на ногу, пробормотал:
- Ну да, и я так думаю.
- Да, - сказал Квант, - даже если о Сив кто-нибудь...
- Кто это Сив? Тоже автобус?
- Моя жена, - сказал Квант.
Гунвальд Ларссон растопырил пальцы и опустил свои громадные кисти рук
на крышку стола.
- Значит, дело было так. Ваша машина стояла на Каролинской дороге. Вы
только что получили задание. В это время мимо проехал велосипедист и крикнул
вам: "Полиция, полиция, картофельное рыло!" Вам пришлось разбираться с ним,
и поэтому вы упустили автобус.
- Именно так, - сказал Квант.
- Да, - вздохнул Кристианссон.
Ларссон долго смотрел на них, потом тихо спросил:
- А это правда?
Оба патрульных молчали. Квант начал что-то подозревать, и вид у него
был настороженный. Кристианссон одной рукой нервно теребил кобуру пистолета,
другой вытирал фуражкой пот со лба.
Гунвальд Ларссон выжидал, и глубокая тишина медленно вкралась в
комнату. Потом он вдруг сжал кулаки и грохнул ими по столу так, что все
задрожало.
- Ложь! - загремел он. - Каждое слово ложь, и вы это прекрасно знаете.
Вы остановились у киоска с сосисками. Один из вас стоял возле машины и ел
сосиску. Мимо вас - это верно - проехал велосипедист, и кто-то вам что-то
крикнул. Но крикнул не велосипедист, а его сынишка, который сидел сзади на
багажнике. И крикнул он не "полиция, полиция, картофельное рыло", а
"полиция, полиция, картофельно пюре", поскольку ему всего три года и он еще
не научился говорить как следует.
Гунвальд Ларссон оборвал свою речь. У Кристианссона и Кванта лица стали
багровыми. Наконец Кристианссон пробормотал:
- И откуда вы все это знаете?
Ларссон переводил уничтожающий взгляд с одного на другого.
- Ну так кто из вас жрал сосиски?
- Не я, - отозвался Кристианссон.
- Скотина трусливая, - сквозь зубы прошипел Квант.
- А теперь я, скажу, откуда я это знаю, - сухо сказал Ларссон. -
Велосипедист был возмущен тем, что два хама в полицейской форме целых
четверть часа орали на него за то, что трехлетний несмышленыш что-то там
сказал. Он позвонил и пожаловался, и правильно сделал. Тем более что у него
есть свидетели. Кстати, а пюре к сосискам было?
Кристианссон с мрачным видом кивнул головой.
Квант попытался занять последнюю оборонительную позицию:
- Легко ослышаться и ошибиться, когда у тебя набит рот и ты... Подняв
руку, Гунвальд Ларссон остановил его излияния. Потом вынул записную книжку,
достал из внутреннего кармана ручку и написал крупными буквами:
УБИРАЙТЕСЬ К ЧЕРТУ
Вырвал листок и протянул его через стол. Кристианссон взял бумагу,
посмотрел на нее, побагровел еще сильнее и передал Кванту.
- Я не в силах выговорить это, - произнес Гунвальд Ларссон.
Кристианссон и Квант, взяв письменное указанно с собой, удалились.
IV
Обо всем этом Мартин Бек ничего не знал. Он сидел в своем рабочем
кабинете в полиции на аллее Вестерберга, и занимали его совсем другие
проблемы. Отставив стул подальше, он вытянул ноги и водрузил их на
выдвинутый нижний ящик письменного стола; покусывая мундштук только что
прикуренной "Флориды" и засунув руки глубоко в карманы брюк, смотрел в окно.
Он думал.
Поскольку Мартин Бек руководил государственной комиссией по особо
опасным преступлениям, можно было предположить, что он размышляет над
убийством в Сэдере, случившемся неделю назад и до сих пор не раскрытым. Или
думает о неопознанном женском трупе, выловленном вчера в Риддарфьорде.
Однако это было не так.
Он не мог придумать, чем кормить гостей, которых пригласил к себе
домой.
В конце мая Мартин Бек получил двухкомнатную квартиру на Чепмансгатан и
уехал от семьи. Они с Ингой прожили вместе восемнадцать лет, но брак
распался давным-давно, и уже в январе, когда его дочь Ингрид собрала вещички
и перебралась к своему приятелю, они с женой договорились о разводе. Сначала
она была против, но, когда вопрос о квартире был решен, ей оставалось только
согласиться. Рольфу было всего четырнадцать лет, и Мартин Бек чувствовал,
что она рада. остаться вдвоем с сыном. Квартира была удобная и уютная, и
когда он наконец расставил те немногие вещи, которые перевез из своего с
Ингой дома в мрачноватом пригородном районе Багармоссен, и купил то, чего не
хватало, он в припадке лихости пригласил трех своих лучшие друзей на ужин.
Поскольку его высшим достижением в кулинарное искусстве были вареные яйца и
чай, приходилось признать, что он поступил по меньшей мере опрометчиво,
теперь он понимал это. Он попытался вспомнить, чем угощала гостей Инга, но в
памяти доплыли только нечеткие картины вкусных и сытных блюд, способ
приготовления которых, как и составные части, были ему совершенно неведомы.
Мартин Бек закурил новую сигарету и с тоской подумал о камбале а ля
Валевска и телячьем филе Оскар. А что и говорить о Кер-де-филе Провансаль!
Кроме того, было еще одно обстоятельство: он не учел, каким аппетитом
обладают его будущие гости.
Леннарт Кольберг, его ближайший помощник, не только любил поесть, но и
был знатоком кулинарных тонкостей, в чем Мартин Бек имел не один случай
убедиться, когда решался пойти вместе в столовую. Да и само бренное тело
Кольберга свидетельствовало об усиленном интересе к прелестям накрытого
стола, и даже ножевое ранение в живот, полученное год назад, не лишило его
этой особенности. У Гун Кольберг не было габаритов ее мужа, но по аппетиту
она ему не уступала. И Оса Турелль, которая теперь стала их коллегой,
поскольку ее после окончания училища определили в полицию нравов, была истым
Гаргантюа.
Он хорошо помнил, какой маленькой и тщедушной была она полтора года
назад, когда ее мужа, младшего помощника Мартина Бека, в автобусе застрелил
закоренелый убийца. Теперь все самое страшное позади, аппетит к ней вернулся
и даже усилился. По-видимому, у нее великолепный обмен веществ.
Мартин Бек сначала хотел попросить Осу прийти пораньше, чтобы помочь
ему, но потом отбросил эту идею.
Чей-то увесистый кулак стукнул в дверь, она отворилась, и в кабинет
вошел Кольберг.
- Над чем задумался? - спросил он, усаживаясь в кресло для посетителей,
которое задумчиво крякнуло под тяжестью его тела.
Никто не мог подумать, что Кольберг знал воровских приемов больше и
умел отделать человека по всем правилам науки лучше, чем, может статься, кто
другой во всей полиции.
Мартин Бек снял ноги с ящика и вместе со стулом подвинулся ближе к
столу. Прежде чем ответить, тщательно затушил недокуренную сигарету.
- Об этом убийстве топором в Юртхагене, - соврал он. - Нового ничего
нет?
- Ты видел протокол вскрытия? Там сказано, что парень умер уже от
первого удара. У него на редкость тонкие кости черепа.
- Да, я видел.
- Посмотрим, что скажет его жена. В больнице вчера сообщили что она
пока в невменяемом состоянии. Может быть, она его и убила, кто знает.
Он встал, подошел к окну и открыл его.
- Закрой, - попросил Мартин Бек.
Кольберг закрыл окно.
- И как ты это выносишь, - жалобно сказал он. - Здесь ведь жарко, как в
печке.
- Уж пусть меня лучше зажарят, чем задушат, - философски заметил Мартин
Бек.
Здание полиции примыкало к Эссингеледен, и, когда машин на улице
становилось больше, как, например, теперь, во время отпусков, особенно
сильно чувствовалось, насколько воздух насыщен выхлопными газами.
- Пеняй на себя, - сказал Кольберг и побрел к двери. - Постарайся, во
всяком случае, дожить до вечера. Ты ведь сказал - в семь часов, да?
- В семь, - ответил Мартин Бек.
- Я уже голоден, - сказал Кольберг.
- Вечером накормлю, - улыбнулся Мартин Бек, но дверь за Кольбергом уже
закрылась.
Через минуту начали звонить телефоны, по которым надо было отвечать,
пошли люди с бумагами, которые нужно было подписывать, и с вопросами,
которые нужно было решать, и мысли о вечернем меню отошли на второй план.
Без четверти четыре он вышел из здания полиции и поехал на метро за
покупками в Хеторьсхаллен. Он провозился там так долго, что ему в конце
концов пришлось брать такси, чтобы успеть домой вовремя.
Без пяти семь все было готово, и он окинул взглядом накрытый стол. Икра
в венчике тонко нарезанного лука, с укропом и лимоном. Копченый лосось.
Крутые яйца, нарезанные ломтями. Салака горячего копчения. Копченый палтус.
Колбасы разных сортов: салями, польская, ливерная. Салат из свежих креветок.
Им Мартин Бек особенно гордился, потому что делал этот салат сам и, как ни
странно, получилось даже вкусно. Сыр, редиска и оливки. Хлеб черный, белый и
серый. Деревенское масло. На плите благоухал укропом молодой картофель. В
холодильнике лежали четыре бутылки вина, пиво и бутылка водки.
Мартин Бек был весьма доволен результатами своих стараний. Теперь не
хватало лишь гостей.
Оса Турелль явилась первой. Мартин Бек смешал два коктейля - "кампари"
с содовой, и со стаканами в руке они пошли осматривать его владения.
Квартира состояла из спальни, гостиной, кухни, ванной и прихожей.
Комнаты были маленькие, но уютные и удобные.
- Я уж не спрашиваю, хорошо ли тебе здесь, - сказала Оса Турелль.
- Как и все, кто родился в Стокгольме, я всегда мечтал получить
квартиру в старом районе, - сказал Мартин Бек. - Да и хорошо все-таки быть
самому себе хозяином.
Оса кивнула. Она сидела на подоконнике, скрестив ноги, и держала стакан
двумя руками. Маленькая и тонкая, с большими карими глазами и коротко
подстриженными тонкими волосами, загорелая и свежая, она казалась очень
спокойной и хорошо отдохнувшей. Мартин Бек был рад видеть ее такой, ибо ей
потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя после смерти Оке
Стенстрема.
- Ну а сама-то ты как? - спросил он. - Ведь ты тоже недавно переехала.
- Заходи как-нибудь, посмотришь, как я живу, сказала Оса.
После смерти Стенстрема Оса одно время жила у Кольбергов, и, поскольку
не хотела возвращаться в квартиру, где жила вместе с мужем, сменяла ее на
однокомнатную на Кунгсхольмсстранде. Свою работу в туристской фирме она тоже
бросила и поступила в полицейское училище.
Ужин удался на славу. Еда пользовалась большим успехом. Мартин Бек
боялся, не будет ли ее слишком мало, но, когда гости встали из-за стола, вид
у них был сытый и Довольный, а Кольберг даже расстегнул украдкой верхнюю
пуговицу на брюках. Оса и Гун пили пиво и водку, а не вино, и к концу ужина
бутылка летенса тоже была пустой.
Мартин Бек принес коньяк и кофе, поднял свою рюмку и сказал:
- Теперь подумаем о том, чтобы завтра опохмелиться как следует, раз уж
в кои-то веки у нас выходной получается у всех вместе.
- А я занята, - сказала Гун. - В пять утра придет Будиль, прыгнет мне
на живот и потребует завтрак.
Будиль, дочке Гун и Леннарта, было два года.
- Не волнуйся, - сказал Кольберг. - Я сам с ней займусь независимо от
того, будет у меня трещать башка или нет. И давайте забудем о службе. Если
бы мог найти порядочную работу, я бы ушел сразу после той истории, год
назад.
- Ты хоть сейчас-то не думай об этом, - сказал Мартин Бек.
- Это чертовски трудно, - ответил Кольберг. - Рано или поздно вся
полиция дойдет до точки. Посмотри только на этих несчастных деревенских
дурней в униформе, которые бродят по улицам и не знают, что им предпринять.
А какие у них руководители?
- Конечно, конечно, - успокаивающе сказал Мартин Бек и потянулся за
коньяком.
Его тоже очень беспокоило положение дел в полицейском корпусе, особенно
централизация и крен в сторону политических соображений в работе; это стало
чувствоваться подле последних нововведений. То, что профессиональный уровень
патрульной службы становился все ниже, тоже не улучшало дело. Но обсуждать
эти проблемы сейчас вряд ли было уместно.
- Конечно, конечно, - меланхолично повторил он и поднял рюмку.
После кофе Оса и Гун решили мыть посуду, а когда Мартин Бек
запротестовал, заявили, что мытье посуды - их любимое занятие и они готовы
мыть ее где угодно, только не дома. Он им подчинился и принес на кухню виски
и содовую.
Зазвонил телефон.
Кольберг посмотрел на часы.
- Четверть одиннадцатого, - сказал он. - Готов поклясться, что это
Мальм. Сейчас он скажет, что наш выходной завтра отменяется. Меня здесь нет!
Мальм был главный инспектор, помощник Хаммара, их бывшего шефа, который
ушел на пенсию. Мальм явился из ниоткуда, то бишь из правления полиции, и
заслуги имел исключительно в области политики.
Мартин Бек снял трубку. Потом сделал красноречивую гримасу. Звонил не
Мальм, а шеф полиции. Он слегка картавил:
- Боюсь, что мне придется просить тебя завтра утром выехать в Мальме. -
И добавил, хотя и поздно спохватился:
- Извини, если я помешал.
Не отвечая на это, Мартин Бек спросил:
- В Мальме? А что там случилось?
Кольберг, который только что занялся приготовлением коктейля, взглянул
на него и сокрушенно покачал головой. Мартин Бек глазами показал на свой
стакан.
- Ты знаешь Виктора Пальмгрена? - спросил шеф.
- Конечно, слышал о нем, но знаю только, что у него масса разных
предприятий и он богат, как Крез. У него, кажется, молодая и красивая жена,
которая была не то манекенщицей, не то еще кем-то в этом роде. А что с ним?
- Умер. Сегодня вечером в нейрохирургической клинике в Лунде, после
того, как в ресторане гостиницы "Савой" в Мальме в него стрелял неизвестный.
Это было вчера. У вас там что, газет нет?
Мартин Бек уклонился от ответа. Лишь сказал:
- А они сами там не справятся? - Он взял стакан виски с содовой,
который протянул ему Кольберг, и отпил глоток. - Разве Пер Монссон больше не
работает? - продолжал он. - Он-то ведь в состоянии...
Шеф нетерпеливо оборвал его:
- Да, Монссон работает, но я хочу, чтобы ты поехал туда и помог ему.
Или, точнее говоря, занялся этим делом. И хочу, чтобы отправился как можно
скорее.
"Нет уж, спасибо", - подумал Мартин Бек. В Мальме можно было улететь и
этой ночью без четверти час, но он не собирался этого делать.
- Вылетай завтра же, - сказал шеф. Он явно не знал расписания
самолетов. - В этой тягостной и неприятной истории мы должны разобраться как
можно быстрее. - Он замолчал. Мартин Бек маленькими глотками тянул свои
коктейль и ждал. Наконец шеф продолжил:
- И высокие инстанции тоже выразили пожелание, чтобы этим делом занялся
именно ты.
Мартин Бек нахмурил брови и встретил вопросительный взгляд Кольберга.
- Он что, был такой важной персоной? - спросил Мартин Бек.
- Да, само собой. С некоторыми аспектами его деятельности связаны
крупные интересы.
"А не мог бы ты выразиться яснее, без этих трафаретов, - подумал Мартин
Бек. - Какие интересы, какие аспекты, какой деятельности?"
- К сожалению, я не совсем ясно представляю себе картину его
деятельности, - сказал он.
- Тебя потом проинформируют. Главное, чтобы ты как можно быстрее был на
месте. Я говорил с Мальмом, и он согласен отпустить тебя. Мы должны
приложить все силы, чтобы взять этого человека, И будь осторожен при
разговорах с прессой. Писанины тут будет много, как ты понимаешь. Ну, когда
ты сможешь вылететь?
- Кажется, есть самолет в девять пятьдесят утра, - поколебавшись,
ответил Мартин Бек.
- Хорошо, вылетай этим рейсом, - сказал шеф полиции и повесил трубку.
V
Виктор Пальмгрен умер в семь тридцать вечера, в четверг. Всего за
полчаса до официальной констатации его смерти врачи, обследовавшие
физическое состояние Пальмгрена, нашли, что у него очень сильный организм и
общее состояние не так уж плохо. Единственный изъян - пуля в голове.
В момент смерти возле Пальмгрена была его жена, два нейрохирурга, две
медсестры и первый помощник инспектора лундской полиции.
Все сходились на том, что оперировать Пальмгрена слишком рискованно,
даже неспециалист понимал это.
Временами раненый приходил в сознание, и однажды даже смог отвечать на
вопросы. Дежуривший у его постели помощник инспектора, который к этому
времени сам был еле живой от усталости, задал ему два вопроса:
- Рассмотрели ли вы человека, который в вас стрелял? - И:
- Узнали ли вы его?
Ответы были такие: утвердительный в первом случае и отрицательный во
втором. Пальмгрен видел стрелявшего, но в первый и последний раз в жизни.
От этого дело не прояснялось. Монссон, собрав на лбу тяжелые морщины,
размышлял над ним; ему мучительно хотелось спать или хотя бы сменить
рубашку. День стоял невыносимо жаркий, а кондиционеров в здании полиции не
было.
Единственная зацепка, на которую он надеялся, отпала. Прохлопали. Уж
эти мне стокгольмцы, подумал Монссон. Но вслух этого не сказал из-за Скакке,
который был чувствительной натурой.
А серьезной ли, кстати, она и была, эта зацепка?
И все-таки. Датская полиция допросила команду катера на подводных
крыльях, и одна из стюардесс сказала, что во время вечернего рейса из Мальме
в Копенгаген она обратила внимание на то, что один из пассажиров упрямо
стоял на палубе половину пути, который занимает тридцать пять минут. Внешний
вид, то есть прежде всего одежда, совпадал с приметами.
Здесь, кажется, что-то было.
На этих катерах, которые больше напоминают самолет, чем судно, на
Палубе не стоят. Вряд ли разумно стоять на таком ветру. Потом этот человек
все же побрел в салон и сел там в одно из кресел. Он не стал покупать ни
шоколада, ни спиртного, ни сигарет, которые на борту продаются беспошлинно,
и потому его имя не записано. Когда пассажир что-то покупает, он должен
заполнить отпечатанный типографские способом бланк-заказ.
Почему этот человек старался подольше побыть на палубе?
Может быть, ему нужно было что-то выбросить за борт?
В таком случае - что именно?
Оружие.
Если только речь шла о том самом человеке. Если только он хотел
избавиться от оружия. И если только он стоял на палубе не потому, что боялся
морской болезни и хотел подышать свежим воздухом. "Если, если, если", -
пробормотал про себя Монссон и раскусил последнюю зубочистку.
Обследование места преступления шло плохо. Обнаружили сотни отпечатков
пальцев, но не было никаких оснований считать, что какие-то из них
принадлежат человеку, стрелявшему в Пальмгрена. Самые большие надежды
возлагались на окно, но те несколько отпечатков, которые нашли на стекле,
были слишком нечетки.
Баклюнда больше всего раздражало то, что он никак не мог найти
стреляную гильзу. Он несколько раз звонил по телефону, жаловался:
- Не понимаю, куда она могла запропаститься. Монссон считал, что ответ
на этот вопрос предельно прост, и даже Баклюнд мог бы догадаться. Поэтому и
сказал с мягкой иронией:
- Позвони, если у тебя появится какая-нибудь теория на этот счет.
Следов ног тоже не могли обнаружить. Вполне естественно, поскольку по
ресторану прошло множество людей, да и просто нельзя найти что-нибудь
стоящее на полу, который сплошь затянут ковром. Прежде чем спрыгнуть с окна
на тротуар, преступник шагнул в цветочный ящик, что нанесло большой ущерб
цветам, но ничего не дало криминалистам.
- Ну и званый ужин, - сказал Скакке.
- А что такое?
- Он скорее похож на деловое заседание, чем на дружескую встречу.
- Может быть, и так, - сказал Моиссон. - У тебя есть список сидевших за
столом?
Конечно.
Виктор Пальмгрен, директор, Мальме, 56 лет.
Шарлотта Пальмгрен, его жена, Мальме, 32 года.
Хампус Бруберг, заведующий отделом, Стокгольм, 43 года.
Хелена Ханссон, секретарь, 26 лет.
Уле Хофф-Енсен, заведующий отделом, Копенгаген, 48 лет.
Бирта Хофф-Енсен, его жена, Копенгаген, 43 года.
Мате Линдер, помощник директора, Мальме, 30 лет.
- И, понятное дело, все работают в концерне Пальмгрена, - сказал
Монссон, вздохнул и подумал, что теперь все эти люди разъехались кто куда.
Енсены на следующий вечер вернулись в Копенгаген. Хампус Бруберг и Хелена
Ханссон утром улетели в Стокгольм, а Шарлотта Пальмгрен пребывала у
смертного одра своего мужа. В Мальме остался только Мате Линдер. Да и в этом
уверенности тоже не было: ближайший помощник Пальмгрена все время разъезжал.
Казалось, что кульминацией всех неприятностей в этот день было
сообщение о смерти Пальмгрена, которое они получили без четверти восемь и
которое превратило покушение в убийство.
Но худшее было еще впереди.
В половине одиннадцатого они сидели и пили кофе, осунувшиеся и
измученные бессонной ночью. Зазвонил телефон, и Монссон снял трубку.
- Инспектор Монссон слушает. - И сразу:
- Понимаю. - Он повторил это слово еще три раза, попрощался и повесил
трубку. Посмотрел на Скакке и сказал:
- Этот случай больше не наш. Сюда присылают человека из комиссии по
расследованию особо опасных преступлений.
- Кольберга? - настороженно спросил Скакке.
- Нет. Самого Бека. Он прилетит завтра утром.
- Так что теперь делать?
- Спать, - сказал Монссон и встал.
VI
Когда стокгольмский самолет приземлился в Бультофте, Мартин Бек
чувствовал себя неважно. Он и в хорошее-то время терпеть не мог самолеты, а
на этот раз после выпивки полет показался ему вообще отвратительным.
Жаркий, недвижный воздух после относительной прохлады салона показался
ему обжигающим. Уже спускаясь по трапу, Мартин Бек вспотел, он пошел к
зданию аэропорта, чувствуя, как ноги вязнут в размякшем от зноя асфальте.
В такси было жарко, как в печке, несмотря на опущенные стекла, и
накалившаяся спинка заднего сиденья буквально жгла его плечи сквозь рубашку.
Он знал, что Монссон ждет его в полиции, но решил сначала заехать в
гостиницу, чтобы принять душ и переодеться. На этот раз он заказал номер не
в "Сант-Ёргене", как обычно, а в "Савое".
В номере было прохладно. Окна выходили на север, и был виден канал,
здание центрального вокзала и порт; чуть дальше виднелся пролив; белый катер
на подводных крыльях таял в голубоватой дымке где-то по дороге к
Копенгагену.
Мартин Бек разделся и пошлепал по комнате, разбирая свои вещи. Потом
пошел в ванную и долго стоял под холодным душем.
Он надел чистое белье и свежую рубашку и, когда был готов, увидел, что
часы на здании вокзала показывали ровно двенадцать. В полицию он поехал на
такси и, добравшись туда, пошел прямо в кабинет Монссона.
Окна, в кабинете были открыты настежь. Во дворе в это время дня стояла
тень. Монссон сидел в одной рубашке и пил пиво, перелистывая лежавшие перед
ним бумаги.
Они поздоровались. Мартин Бек снял пиджак и, опустившись в кресло,
закурил свою "Флориду"; Монссон протянул ему пачку бумаг.
- Взгляни для начала на этот рапорт. Чертовщина тут начинается с первых
шагов.
Бек внимательно читал рапорты, временами задавал вопросы Монссону для
уточнения деталей. Монссон изложил ему и одну из слегка исправленных версий
поведения Кванта и Кристианссона на Каролинском мосту. Гунвальд Ларссон
отказался от дальнейшего участия в нынешнем деле.
Мартин Бек, прочитав рапорты, отложил их в сторону и сказал:
- Прежде всего нам нужно как следует допросить свидетелей. Все это мало
что дает. А что, кстати говоря, означает вот эта писанина? - Он полистал
бумаги, нашел, что ему нужно, и прочитал:
"Отклонения имеющихся в наличии часов в показании точного момента
преступления..." Что это такое?
Монссон ножал плечами:
- Это Баклюнд. Ты, наверное, имел с ним дело?
- Ах, он. Тогда понятно, - ответил Бек. Он имел дело с Баклюндом.
Однажды, несколько лет назад. Этого было достаточно.
Во двор въехала машина и остановилась под окнами. Захлопали дверцы,
застучали торопливые шаги, потом громко заговорили по-немецки. Монссон
неторопливо поднялся и выглянул в окно.
- Как видно, сделали облаву на площади Густава Адольфа, - сказал он, -
или у причалов в порту; мы усилили там охрану, но попадается большей частью
молодежь с какой-то мелочью, покупает гашиш для себя. Крупные партии
наркотиков к серьезную контрабанду редко удается найти.
- У нас такая же картина. Монссон закрыл окно и уселся.
- Ну а как тут Скакке? - спросил Мартин Бек.
- Ничего, - ответил Монссон. - Честолюбивый парень. По вечерам сидит
дома и зубрит. И работает хорошо. Очень исполнительный, точный, сгоряча
ничего не делает. Видно, тот случай был ему хорошей наукой. Впрочем, он
боялся, что сюда приедет Кольберг, а не ты.
Около года назад Бепни Скакке и Кольберг брали на аэродрома Орланда
преступника, и тот нанес Кольбергу тяжелое ножевое ранение: отчасти виноват
был Скакке.
- Дай для футбольной команды хорошее пополнение, как я слышал, -
улыбнулся Монссон.
- Вот как, - безразлично сказал Мартин Бек. - А чем он сейчас
занимается?
- Пытается найти человека, который сидел через несколько столиков от
компании Пальмгрена. Его зовут Эдвардссон, он работает корректором в газете
"Арбетет". Во вторник он был слишком пьян, и допрос не имел смысла, а вчера
мы не могли его найти. Лежал, наверное, дома с похмелья и не хотел открывать
дверь.
- Если уж он был пьян, когда стреляли в Пальмгрена, то от него мало
толку как от свидетеля. А когда будем допрашивать жену Пальмгрена?
Монссон отхлебнул из стакана и вытер рот тыльной стороной ладони.
- Надеюсь, сегодня. Или завтра. Ты хочешь этим заняться?
- Пожалуй, лучше поговорить с ней тебе самому. Ты, наверное, знаешь о
Пальмгрене больше чем я.
- Не думаю, - вздохнул Монссон. - Но ладно, ведь решаешь здесь ты.
Можешь поговорить с Эдвардссоном, если только Скакке его разыщет. У меня
такое чувство, что пока он у нас самый важный свидетель, несмотря ни на что.
Кстати, хочешь пива? Правда, оно совсем теплое.
Мартин Бек отрицательно покачал головой. Пить хотелось ужасно, но
теплое пиво его не привлекало.
- Давай лучше поднимемся в буфет и выпьем минеральной воды, - сказал
он.
Они выпили бутылку воды у стойки, не садясь,. и вернулись в кабинет
Монссона. На стуле для посетителей сидел Бенни Скакке и листал свою записную
книжку. Он быстро встал, когда они вошли, Мартин Бек пожал ему руку.
- Ну как? Поймал Эдвардссона? - спросил он. - Да, сейчас он в газете,
но часа в три будет дома, - ответил Скакке. Заглянув в свои записи, добавил:
- Камрергатан, два.
- Позвони и скажи, что я буду у него в три часа, - сказал Бек. Дом на
Камрергатан был, очевидно, заселен первым из строившихся здесь домов. На
другой стороне улицы горбатились, приземистые старые здания, которым скоро
предстояло пасть жертвой зубастых экскаваторов и освободить место для новых
больших доходных домов.
Эдвардссон жил на самом верхнем этаже и сразу же после звонка Мартина
Бека отворил дверь. Это был человек лет пятидесяти, с умным лицом,
украшенным крупным носом. По обеим сторонам рта залегли глубокие морщины.
Прищурившись, он посмотрел на Мартина Бека:
- Комиссар Бек? Входите.
Он прошел в комнату, очень скромно обставленную. Вдоль стен тянулись
книжные полки, на письменном столе у окна стояла пишущая машинка с
заправленным в нее и наполовину уже заполненным листом бумаги.
Эдвардссон снял кипу газет с единственного в комнате кресла.
- Садитесь, я принесу что-нибудь выпить. У меня в холодильнике есть
пиво.
- Пусть будет пиво, - сказал Мартин Бек.
Эдвардссои сходил на кухню и вернулся с двумя бутылками пива и
стаканами.
- "Бекс Бир". Пиво Бека, - сказал он. - Нам в самый раз. Разлив пиво по
стаканам, он уселся на диван, закинув руку на спинку.
Мартин Бек сделал большой глоток. Пиво было холодное, в жару такое
только и пить. Потом сказал:
- Ну, вы ведь знаете, по какому делу я пришел?
Эдвардссон кивнул, закуривая сигарету.
- Да, Пальмгрен. Не могу сказать, что я горько оплакиваю эту потерю.
- Вы его знали?
- Лично? Вовсе нет. Но так или иначе мне все время приходилось
наталкиваться на это имя. На меня Пальмгрен производил очень тяжелое,
неприятное впечатление. Впрочем, я никогда не терпел людей его толка.
- Что значит - "его толка"?
- Людей, для которых деньги - все, и которые не брезгуют никакими
средствами, чтобы их добыть.
- Я с удовольствием выслушаю ваше мнение о Пальмгрене потом, если вы
захотите, конечно; но пока меня интересует другое. Вы видели человека,
который в него стрелял?
Эдвардссон провел рукой по волосам, в которых уже пробивалась проседь.
- Боюсь, что тут я вам помочь не сумею. Я сидел, читал и, собственно,
среагировал на все это только тогда, когда тот человек уже вылезал из окна.
Меня интересовал в первую очередь Пальмгрен, а стрелявшего я видел лишь
мельком. Он очень быстро исчез, и, когда я опомнился и подбежал к окну, его
уже не было видно.
Мартин Бек достал из кармана мятую пачку "Флориды" и закурил.
- Вы совсем не помните, как он выглядел?
- Вспоминаю, что одежда была темной, костюм или пиджак и брюки, и что
он не молод. Но это только мимолетное впечатление, ему может быть лет
тридцать, сорок, ну пятьдесят, но никак не больше и не меньше этих пределов.
- А эта пальмгреновская компания уже сидела за столом, когда вы пришли?
- Нет, - сказал Эдвардссон. - Как раз наоборот. Когда они явились, я
уже поел и выпил виски. Я ведь без семьи и иногда люблю пойти в какой-нибудь
кабак и спокойно посидеть там за книгой. Бывает, что я засиживаюсь довольно
долго. - Он помолчал и добавил:
- Хотя это и чертовски дорого, конечно.
- Узнали ли вы кого-нибудь, кроме Пальмгрена, в этой компании?
- Его жену и того молодого человека, который считается... то есть
считался его правой рукой. Остальных не знаю, но мне показалось, что они все
служащие концерна. Двое из них говорили по-датски.
Эдвардссон достал из кармана брюк носовой платок и вытер пот со лба. На
нем была белая рубашка, галстук, светлые териленовые брюки и темные ботинки.
Рубашка намокла от пота. Мартин Бек чувствовал, что его рубашка тоже стала
влажной и прилипает к телу.
- Может быть, вы случайно слышали, о чем шла речь за столом? - спросил
он.
- Честно говоря, да. Я по природе любопытен и люблю изучать людей,
поэтому я сидел и почти что подслушивал. Пальмгрен и датчанин говорили о
делах, и я не понял, о чем шла речь, но они несколько раз упомянули Родезию.
Этого Пальмгрена просто распирали всякие планы и идеи, он сам сказал за
столом об этом. Потом много говорили о разных темных аферах. Женщины болтали
о том, о чем обычно болтают женщины такого рода. Тряпки, поездки, общие
знакомые, приемы и прочее. Фру Пальмгрен и самая молодая из дам говорили о
какой-то женщине, сделавшей операцию грудей, которые были плоскими, а после
этого стали упругими, как теннисные мячи, и чуть ли не упирались в
подбородок. Потом Шарлотта Пальмгрен рассказала о приеме в Нью-Йорке, на
котором был Франк Синатра и кто-то по прозвищу Бутерброд всю ночь поил
компанию шампанским. И остальное было не лучше. Что в "Твильфите" есть
шикарные бюстгальтеры по семьдесят пять крон за штуку. Что летом жарко
носить парик и приходится укладывать волосы каждый день.
Мартин Бек подумал, что Эдвардссон в тот вечер мало что прочел в своей
книге.
- Ну а другие мужчины? Тоже говорили о делах?
- Не так много. Создавалось впечатление, что перед этим ужином у них
было деловое заседание: четвертый из них, то есть не датчанин и не тот, что
моложе всех, говорил о чем-то в этом роде. Нет, их разговор касался уж никак
не высоких тем. Они, к примеру, долго болтали о галстуке, который надел
Пальмгрен и которого я не видел, потому, что Пальмгрек сидел спиной ко мне.
Галстук был, наверное, какой-то особенный, потому что все им восхищались, а
Пальмгрен сказал, что купил его на Елисейских полях в Париже за девяносто
пять франков. А этот четвертый говорил, что мучается и не спит по ночам
из-за очень серьезной проблемы: его дочь спуталась с негром. Пальмгрен
предложил отправить ее в Швейцарию, где вряд ли есть негры.
Эдвардссон встал, отнес пустые бутылки на кухню и принес две полные.
Они запотели и выглядели весьма привлекательно.
- Да, - сказал Эдвардссон, - вот в общем-то и все, что я помню из
застольного разговора. Мало что дает, а?
- Немного, - честно признался Мартин Бек. - А что вы знаете о
Пальмгрене?
- Тоже мало. Он жил в одной из самых роскошных вилл, знаете - эти
старинные, принадлежавшие аристократам, в пригороде. Он заколачивал массу
денег, да и тратил массу, в частности, на свою жену и этот старый дом. -
Эдвардссон с минуту молчал, потом сам задал вопрос:
- А вы что знаете о Пальмгрене?
- Не намного больше.
- Спаси нас бог, если уж полиция знает столько же, сколько мы, о таких,
как Пальмгрен, - вздохнул Эдвардссон и глотнул пива.
- А что, в момент выстрела Пальмгрен, кажется, речь произносил, да?
- Да, он встал и понес всякую чушь, как обычно бывает в таких случаях:
Спасибо за внимание, за старание, "наши очаровательные дамы" и прочее. Он,
как видно, поднаторел в этом деле, временами даже казалось, что он говорит
от всего сердца. Все, кто обслуживал стол, ушли, чтобы не мешать, музыка
тоже кончилась, а я сидел и потягивал виски. Да вы и в самом деле не знаете,
чем занимался Пальмгрен, или это полицейская тайна?
Бек покосился на стакан. Взял его. Осторожно отпил глоток.
- Я и впрямь знаю о нем мало, - сказал он. - Но есть люди, которым
известно больше. Масса зарубежных предприятий, акционерное общество
домовладельцев в Стокгольме.
- Да, - сказал Эдвардссон, казалось, погруженный в свои мысли. Немного
погодя он сказал:
- То, что я мог рассказать об убийце, я изложил позавчера вечером. Со
мной сразу двое ваших беседовали. Сначала один, он все время спрашивал -
сколько было тогда времени, потом второй, тот вроде похитрее.
- Вы ведь были не совсем трезвым в тот вечер, - сказал Мартин Бек.
- Не совсем, бог свидетель. И вчера добавил, чтобы голова не трещала.
Наверное, все из-за этой проклятой жары.
"Здорово, - подумал Мартин Бек. - Детектив с похмелья допрашивает не
успевшего просохнуть свидетеля, который ничего не видел. Многообещающее
начало".
- Вы, может, знаете, как человек себя чувствует с похмелья? - спросил
Эдвардссон.
- Знаю. - Мартин Бек взял стакан и без раздумий выпил его до дна.
Поднялся и сказал:
- Спасибо. Я, может статься, еще зайду.
В дверях он остановился и задал еще один вопрос:
- Кстати, вы случайно не видели оружия, которым пользовался убийца?
Эдвардссон задумался.
- Теперь я вспоминаю, что, кажется, видел мельком, когда он его уже
прятал. Конечно, я в оружии мало смыслю, но это было что-то длинное и очень
узкое. С такой круглой штуковиной, как она там называется.
- Барабан, - сказал Мартин Бек. - До свидания и спасибо за пиво.
- Заходите, - ответил Эдвардссон. - А я сейчас глотну как следует,
чтобы прийти в норму.
***
Монссон сидел за столом почти в прежней позе.
- Хочешь, чтобы я спросил, как у тебя дела? - сказал он, когда Мартин
Бек вошел в кабинет. - Ну, как дела?
- Хороший вопрос. А дела неважные. Мне кажется. А у тебя как?
- Тоже не очень.
- А вдова?
- Займусь ею завтра. Тут лучше быть осторожнее. Ведь она а трауре.
VII
Пер Монссон родился и вырос в Мальме, в рабочем квартале. Он служил в
полиции больше двадцати пяти лет и знал свой город лучше, чем кто-либо
другой, рос и жил вместе с городом и, кроме того, любил его. Но один из
районов был для него все-таки чужим и никогда его не притягивал: западные
пригороды - Фридхем, Вастервонг, Бельвю, где всегда жили очень богатые люди.
Монссон помнил, как он сам, еще мальчишкой, в трудные двадцатые и тридцатые
годы тащился, шлепая деревянными башмаками, через эти шикарные кварталы,
направляясь в Лимхамн, где можно было какими-то путями добыть селедку на
обед. Он помнил роскошные автомобили и шоферов в униформе, горничных в
черных платьях с передниками и в накрахмаленных белых чепчиках, барских
детишек, наряженных в тюлевые платьица и матросские костюмчики. Для него все
это было настолько далеким, что казалось сказочным и непонятным. Каким-то
образом старое ощущение продолжало жить в нем, и эти кварталы оказывали на
него прежнее воздействие, несмотря на то, что личных шоферов теперь не было,
прислуги стало меньше, а дети богачей по одежде мало чем отличались от
остальных.
В конце концов, картошка с селедкой оказалась не такой уж плохой едой,
и он, росший в бедности, без отца, вымахал в здорового парня, прошел так
называемый "большой путь" и мало-помалу стал хорошо жить. По крайней мере,
ему самому так казалось.
И вот теперь он направлялся именно в этот район. Здесь жил Виктор
Пальмгрен и, следовательно, должна была жить его вдова.
Монссон видел людей, собравшихся за столом в тот роковой вечер, только
на фото, и ему мало что было известно о них. О Шарлотте Пальмгрен он знал,
что она была женщиной необычайной красоты и однажды стала какой-то "мисс" -
не то "мисс Швецией", не то даже "мисс Вселенной". Потом прославилась как
манекенщица и вышла замуж за Пальмгрена двадцати семи лет от роду и на
вершине своей неотразимости. Теперь ей было тридцать два, и внешне она не
изменилась, как не меняются только женщины, у которых никогда не было детей,
но есть большие деньги и много времени, чтобы заниматься своей наружностью.
Виктор Пальмгрен был на двадцать четыре года старте ее, что, кажется,
проливало свет на обоюдные мотивы супружества. Он хотел, чтобы у него было
кого показать Своим коллегам по бизнесу, она - иметь достаточно денег, чтобы
никогда больше не работать.
Но, что там ни говори, Шарлотта Пальмгрен была вдовой, а Монссона в
какой-то степени сковывали традиции. Поэтому он с большой неохотой надел
темный костюм, белую рубашку и галстук, прежде чем сесть в машину и ехать в
Бельвю.
Пальмгренская резиденция, казалось, полностью соответствовала детским
воспоминаниям Монссона, хотя годы подернули ее дымкой преувеличений. С улицы
видна была только часть крыши и флюгер, остальное закрывала аккуратно
подстриженная живая изгородь, очень высокая и необыкновенно густая и
плотная. За ней, по-видимому, была еще одна ограда - металлическая. Участок
казался непомерно большим, а сад скорее напоминал разросшийся парк. Ворота.
главного входа, высокие и широкие, обитые медью, позеленевшей от времени, с
затейливыми башенками поверху, тоже были непроницаемы для взгляда. На одной
из створок красовались излишне крупные, отлитые из бронзы буквы,
составлявшие имя - Пальмгрен, на другой створке - прорезь для писем, кнопка
звонка, а еще выше - квадратное окошко, через которое посетителя как следует
рассматривали, прежде чем впустить. Ясно было, что в этот дом нельзя
заглянуть попросту, когда угодно, и Монссон, осторожно нажав на ручку двери,
почти ждал, что где-нибудь в доме зазвенит сигнал тревоги. Ворота оказались,
разумеется, запертыми, а смотровое окошко наглухо закрытым. Сквозь прорезь
для писем ничего нельзя было разглядеть: с той стороны, очевидно, висел
железный ящик.
Моиссон поднял было руку к звонку, но раздумал и звонить не стал.
Огляделся по сторонам. У тротуара, кроме его старенького "вартбурга" стояли
еще две машины: красный "ягуар" и желтая "МГ". Почему Шарлотта Пальмгрен
держит две спортивные машины на улице? Он постоял, прислушиваясь, и ему
показалось, что из парка доносятся голоса. Потом их не стало слышно, может
быть, звуки поглотила жара и раскаленный неподвижный воздух.
Ну и лето, подумал Монссон. Такое бывает раз в десять лет, наверное.
Сейчас бы на пляже валяться или дома сидеть в одних трусах и пить холодный
грог. А тут торчишь, как дурак, в галстуке, рубашке и костюме.
Потом мысли вернулись к вилле. Она была старая, вероятно, самого начала
века, ее наверняка перестраивали и модернизировали, не жалея миллионов. В
таких домах обычно бывал и черный ход, через который ходили кухарки,
прислуга, няньки, садовник и почтальон, чтобы не раздражать господ.
Монссон пошел вдоль ограды, свернул на боковую улицу. Участок занимал,
как видно, целый квартал: плотная листва живой изгороди тянулась ровной
стеной, нигде не прерываясь. Он опять повернул направо, обходя виллу вокруг,
и тут нашел, что искал. Калитку с железными решетками створок. Отсюда дом не
был виден совсем, его загораживала листва высоких деревьев и кустов, но
виднелся гараж, по-видимому, недавно построенный, и какое-то старое
небольшое строение, скорее всего сарай для садового оборудования. Таблички с
именем владельца на калитке не было.
Монссон обеими руками резко нажал на створки, они подались внутрь, и
калитка отворилась. Таким путем он избавился от необходимости выяснить,
заперта она или нет, и закрыл за собой калитку.
На посыпанной гравием площадке у выезда из гаража виднелись следы
машины, но здесь они кончались: дорожки, ведущие в сад, были уложены
шиферной плиткой.
По газону Монссон зашагал к дому. Прошел сквозь ряды цветущего
ракитника и жасмина и очутился, как и хотел, на задней стороне виллы. Тихо,
пустынно, закрытые окна, двери на кухня и в погреб, какие-то загадочные
пристройки. Он взглянул вверх, но мало что мог рассмотреть, потому что стоял
у самой стены. Двинулся вдоль стены направо, прошел по цветочной клумбе,
заглянул за угол и замер, стоя среди шикарных пионов.
Тут было от чего окаменеть. Зеленая лужайка с ровно подстриженной, как
на английской площадке для гольфа, травой. Посредине овальный бассейн:
искрящаяся, прозрачно-зеленая вода, светло-голубой кафель. Рядом баня и
гимнастические снаряды - брусья и кольца, велосипедный тренажер. Вероятно,
здесь и добывал Виктор Пальмгрен свое "хорошее физическое состояние". В
бассейне, на чем-то вроде шезлонга, сидела или скорее лежала Шарлотта
Пальмгрен, голая, с закрытыми глазами. Ровный, очень хороший загар по всему
телу, безразличное выражение лица. Чистый профиль, прямой рот, светлые
волосы. Худощавая, неестественно узкие бедра и тонкая талия. Эта женщина не
вызывала у Монссона никаких эмоций. С таким же успехом она могла быть
куклой, выставленной в витрине магазина. Смотри-ка, голая вдова. Впрочем, а
почему бы и нет. Монссон стоял среди пионов и чувствовал себя соглядатаем,
да, кстати, и был им.
Его заставляло оставаться на месте не то, что он видел, а то, что он
слышал. Где-то совсем рядом, но вне поля зрения Монссона, что-то звенело,
кто-то ходил и что-то делал. Потом послышались шаги, и из тени дома вышел
человек. На нем были пестрые купальные трусы, в руках он держал два высоких
стакана с каким-то красноватым напитком, соломинками и кубиками льда.
Монссон сразу же узнал этого человека по фотографиям: Матс Линдер,
помощник директора, правая рука и ставленник умершего меньше сорока восьми
часов назад Виктора Пальмгрена. Вот он подошел к бассейну. Женщина почесала
щиколотку, по-прежнему не открывая глаз, протянула руку и взяла у него
стакан.
Монссон отступил за угол дома. Линдер сказал:
- Не очень кислый получился?
- Нет, в самый раз.
Было слышно, как она поставила стакан на кафельный бортик бассейна.
- Мы с тобой просто ненормальные, - сказала Шарлотта Пальмгрен.
- Во всяком случае, все чертовски хорошо.
- Да, пожалуй. - Голос был по-прежнему безразличный. - А почему ты в
этих дурацких штанах?
Что ответил на это Линдер, Монссон так никогда и не узнал, потому что в
этот момент покинул свое убежище.
Он быстро и неслышно пошел той же дорогой обратно, закрыл за .собой
калитку и двинулся вдоль живой изгороди, обходя дом. Остановившись перед
медными воротами, он без колебаний нажал кнопку.
Вдали раздался звонок, более похожий на бой часов. Прошло не больше
минуты, и за воротами послышались легкие шаги. Открылось смотровое окошко, и
Монссон увидел светло-зеленый глаз с неестественно длинными ресницами,
великолепно сделанными с точки зрения техники, и светлую прядь волос.
Он вынул удостоверение личности и подержал его перед окошком.
- Извините, если помешал. Меня зовут Монссон. Инспектор полиции.
- А, - как-то по-детски сказала она. - Конечно. Полиция. Вы можете
подождать две минуты?
- Разумеется. Я не вовремя?
- Что? Нет-нет. Просто я...
Она, как видно, не сумела найти подходящий конец фразы, ибо окошко
захлопнулось, и легкие' шаги удалились гораздо быстрее, чем приближались.
Он посмотрел на часы. Прошло три с половиной минуты, и Шарлотта
Пальмгрен, одетая в серебряные сандалии и серое платье из какого-то легкого
материала, отворила дверь.
- Входите, пожалуйста, - сказала Шарлотта Пальмгрен. - Очень жаль, что
вам пришлось ждать.
Она заперла ворота и повела его к дому. На улице рокотнул мотор
отъезжающего автомобиля. Очевидно, не только вдова действовала быстро.
Монссон впервые увидел виллу всю. целиком и ошеломленно рассматривал
ее. Собственно говоря, это была не вилла, а маленький дворец, украшенный
башнями, башенками и зубцами. Все говорило за то, что ее первый хозяин
страдал манией величия, и архитектор срисовывал здание с какой-то открытки.
Последующие реконструкции - и пристроенные балконы, и стеклянные веранды не
улучшали дела. Вид у здания был устрашающий, и трудно сказать; смеяться тут
следовало или плакать, или просто вызвать подрывников и разнести эту
аляповатую громадину на куски. При этом она казалась на редкость прочной и
взять ее мог, очевидно, только динамит. Вдоль дороги, ведущей к воротам,
стояли отвратительные скульптуры из тех, что были модны .в Германии
имперских времен.
- Да, вилла у нас красивая, - сказала Шарлотта Пальмгрен. - Но
перестройка обошлась недешево. Зато теперь все тип-топ.
Монссону удалось оторвать взгляд от дома и переключить внимание на
окрестности. Парк был, как он уже имел возможность отметить, ухоженный.
Женщина проследила за его взглядом и сказала:
- Садовник бывает три раза в неделю.
- Вот как, - сказал Монссон.
- Войдем в дом или посидим здесь?
- Все равно, - ответил Монссон.
Следы присутствия Матса Линдера исчезли, даже стакан, но на передвижном
столике перед верандой стоял сифон, ведерко со льдом и несколько бутылок.
- Этот дом купил мой свекор, - сказала она. - Но он умер давным-давно,
задолго до того, как мы с Виктором встретились.
- А где вы встретились? - равнодушно спросил Монссон.
- В Ницце, шесть лет назад. Я там выступала с показом моделей одежды. -
После секундного колебания она сказала:
- Может быть, войдем в дом? Ничего особенного я, правда, предложить не
могу. Ну, немножко выпить.
- Спасибо, я не хочу.
- Понимаете, я здесь совершенно одна. Прислугу отпустила. Монссон
промолчал, и после паузы она продолжала:
- После того что случилось, мае кажется - лучше побыть одной. Совсем
одной.
- Я понимаю. Весьма вам сочувствую.
Она склонила голову, но не сумела изобразить ничего, кроме скуки и
полнейшего равнодушия. "Очевидно, она слишком бездарна, чтобы сделать
печальное лицо", - подумал Монссон.
Он прошел за ней по каменным ступеням лестницы рядом с верандой.
Миновав большой мрачный зал, они вошли в огромную, забитую мебелью гостиную.
Смешение стилей было поистине нелепым: сверхсовременная мебель соседствовала
со старинными креслами с высокими спинками и чуть ли не античным столом. Она
провела его в угол, где стояли четыре кресла, диван и гигантский стол,
покрытый толстым стеклом, как видно, совсем новый и очень дорогой.
- Садитесь, пожалуйста, - официальным тоном сказала она. Монссон сел.
Таких больших кресел он в жизни не видел, а это оказалось к тому же
настолько глубоким, что Монссон засомневался, сумеет ли он из него вылезти и
снова встать на ноги.
- А вы и в самом деле не хотите выпить?
- В самом деле. Я не стану вас долго задерживать. Но, к сожалению, мне
придется задать вам несколько вопросов. Нам, как вы понимаете, очень важно
быстрее найти человека, убившего директора Пальмгрена.
- Разумеется. Вы ведь полиция. Ну что я могу сказать? Это ведь все
ужасно печально. Трагедия.
- Вы видели лицо стрелявшего?
- Конечно. Но все произошло страшно быстро. Никто сначала и не
среагировал даже. Только потом пришла в голову ужасная мысль, что он мог и
меня застрелить. И всех.
- Вы никогда прежде не встречали этого человека?
- Нет. У меня хорошая память на лица, но имена и прочее
В этом роде я никогда не могу запомнить. В Лунде полицейский меня тоже
спрашивал об этом.
- Я знаю, но тогда вы, конечно, были взволнованы.
- Вот именно, это же ужасно, - неуверенно сказала она.
- Должно быть, в последние дни вы много думали о случившемся?
- Конечно.
- И вы хорошо видели этого человека. Вы сидели к нему лицом, и он
оказался всего лишь в нескольких метрах от вас. Как он, собственно,
выглядел?
- Ну, как это сказать... У него был совсем обычный вид.
- Какое он производил впечатление? Казался потерявшим самообладание?
Или взвинченным?
- Да нет, у него был совершенно обычный вид. Очень простой.
- Простой?
- Ну да, то есть он не из тех, с кем обычно общаешься.
- Что вы почувствовали, увидев его?
- Ничего, пока он не вынул пистолет. Тогда я испугалась.
- Вы видели и оружие?
- Конечно. Это был какой-то пистолет.
- Не можете сказать, какого типа?
- Я ничего не понимаю в оружии. Но это был какой-то пистолет. Длинный
такой. Как в ковбойских фильмах.
- А какое было выражение лица у этого человека?
- Обычное. У него был совсем обычный вид, как я говорила. Одежду я
рассмотрела лучше, но о ней я уже рассказала.
Монссон не стал спрашивать о приметах. Она не хотела или не могла
сказать больше того, что уже сказала. Он посмотрел по сторонам. Женщина
заметила это и сказала:
- Симпатичные кресла, и стол тоже, правда? Монссон кивнул и подумал,
сколько все это стоило.
- Я сама покупала, - с оттенком гордости сказала она.
- Вы всегда здесь живете? - спросил Монссон.
- А где нам еще жить, когда мы в Мальме? - туповато ответила она.
- А когда вы не в Мальме?
- У нас есть дом в Эсториле. Обычно мы там живем зимой - у Виктора было
много дел в Португалии. И еще, понятно, есть представительская квартира в
Стокгольме. - Немного подумав, она сказала:
- Но там мы живем только тогда, когда мы в Стокгольме.
- Я понимаю. Вы всегда сопровождали мужа в деловых поездках?
- Да, когда речь шла о представительстве. Но на переговоры не
сопровождала.
- Я понимаю, - повторил Монссон.
Что он понимал? Что она работала куклой, на которую можно было вешать
дорогие и недоступные простому человеку тряпки и украшения? Что у таких, как
Виктор Пальмгрен, жена, вызывающая всеобщее восхищение, входит в список
необходимых вещей?
- Вы любили своего мужа? - вдруг спросил Монссон. Она не удивилась, но
медлила с ответом.
- Любить - это так глупо звучит, - наконец сказала она.
Монссон вынул одну из своих зубочисток, положил в рот и принялся
задумчиво жевать.
Она удивленно воззрилась на него. Впервые за все это время на ее лице
отразилось что-то похожее на неподдельное чувство.
- Почему вы ее жуете? - с любопытством спросила она.
- Дурная привычка. Приобрел ее, когда бросил курить.
- А-а, - сказала она. - Вот оно что. А вообще у меня есть сигареты и
сигары. Вон там, в шкатулке на столике.
Монссон с секунду рассматривал хозяйку. Потом начал с другой стороны.
- Этот ужин был ведь почти деловой встречей, не так ли?
- Да. Днем у них было заседание, но я в нем не участвовала. Я тогда
дома переодевалась. До этого был деловой ленч.
- Вы не знаете, о чем шла речь на заседании?
- О делах, как обычно. О каких - точно не знаю. У Виктора всегда было
много всяких идей и планов. Он сам так всегда говорил: "У меня много идей и
планов".
- А из тех, кто во время ужина сидел за столом, вам все знакомы?
- Я с ними встречалась время от времени. Хотя нет, не со всеми.
Секретаршу, с которой был Хампус Бруберг, я раньше не видела.
- А с кем из них вы особенно хорошо знакомы?
- Особенно ни с кем.
- И с директором Линдером тоже? Он ведь живет здесь, в Мальме.
- Иногда встречались на официальных приемах.
- Но частным образом не общались?
- Нет. Только через моего мужа.
Она отвечала монотонно и сидела с совершенно безучастным видом.
- Ваш муж произносил речь, когда в него стреляли. О чем он говорил?
- Я не прислушивалась. Поблагодарил за внимание, за хорошее
сотрудничество и прочее. Ведь за столом были только те, кто у него работал.
Кроме того, мы собирались на время уехать.
- Уехать?
- Да, отдохнуть на западном побережье. У нас дача в Бохуслэие, я совсем
забыла о ней сказать. И потом мы должны были ехать в Португалию.
- Значит, ваш муж на какое-то время расставался со своими сотрудниками?
- Вот именно.
- И с вами тоже?
- Что? Нет, я должна была ехать вместе с Виктором. Мы собирались потом
поиграть в гольф. В Португалии.
Ее безразличие мешало понять, когда она лгала, когда говорила правду, и
своих чувств, если только они у нее были, ничем не проявляла.
Монссон выкарабкался из финского суперкресла и сказал:
- Спасибо, не смею вас больше задерживать.
- Очень мило с вашей стороны.
Она проводила его до ворот. Он не решился обернуться и еще раз
взглянуть на этот злосчастный дом. Они обменялись рукопожатием. Ему
показалось, что она держала свою руку как-то необычно, но только уже садясь
в машину, Монссон сообразил: она ожидала, что он ей поцелует руку. У нее
была узкая ладонь, длинные, тонкие пальцы.
На улице красного "ягуара" уже не было.
VIII
Мартин Бек спал тяжелым сном без сновидений и проснулся только в пять
минут десятого.
Когда стоял под душем, зазвонил телефон. Звонил долго, пока Мартин Бек
не закрутил кран, завернулся в простыню и подошел к столику.
- Слушаю, - сказал он.
- Это Мальм. Как дела?
Как дела. Вечный вопрос. Мартин Бек наморщил лоб и сказал:
- Пока трудно сказать. Мы только что начали.
- Я звонил тебе в полицию, но там оказался только этот Скакке, - словно
жалуясь, сказал Мальм. - А ты что, спал? Ты должен взять преступника
немедленно. На меня нажимают и шеф и министр. А теперь еще и МИД
подключился. - Мальм говорил громко и торопливо, явно нервничая, но это за
ним всегда водилось. - Поэтому его нужно взять быстро. Немедленно, как я
сказал.
- А как это сделать? - спросил Мартин Бек.
Главный инспектор оставил вопрос без ответа, как и следовало ожидать,
ибо его знания практической полицейской работы были почти равны нулю. Да и
администратором он оказался не ахти каким. Вместо этого он спросил:
- Наш разговор идет через гостиничный коммутатор, наверное?
- Я полагаю, что да.
- Тогда позвони мне по какому-нибудь другому телефону. Я сейчас дома, а
не на работе. Звони как можно быстрей.
- Ты зря волнуешься, мы можем спокойно говорить и так, - сказал Бек. -
В нашей стране только у полиции есть время подслушивать чужие разговоры.
- Нет, нет, нельзя. То, что я тебе скажу, совершенно конфиденциально и
очень важно. Этому делу придается первостепенное значение.
- Почему?
- Вот об этом я тебе и хочу рассказать. Но ты должен позвонить по
прямому телефону. Поезжай в полицию или куда-нибудь еще. И быстрее. Я попал
в очень щекотливое положение. Одна только бог знает, как бы я хотел не
отвечать за это дело.
"Дерьмо трусливое", - про себя сказал Мартин Бек.
- Не слышу. Что ты сказал?
- Ничего. Я скоро позвоню.
Он повесил трубку, вытерся полотенцем и стал неторопливо одеваться.
Подождав, пока прошло какое-то время, заказал Стокгольм и набрал номер
домашнего телефона Малъма. Тот, должно быть, сидел и ждал звонка, потому что
ответил тут же, еще не успел прозвучать до конца первый гудок.
- Слушаю.
- Это Бек.
- Наконец-то. Теперь слушай меня внимательно. Речь пойдет о Пальмгрене
и его деятельности.
- Вот уж действительно - ни на минуту раньше, чем нужно.
- Это не моя вина. Я получил эти сведения только вчера. - Слышно было,
как он, нервничая, шелестит какой-то бумагой.
- Ну, - сказал наконец Мартин Бек.
- Это не обычное убийство.
- Обычных убийств не бывает.
Ответ, кажется, привел Мальма в замешательство. После короткого
раздумья он сказал:
- Да, разумеется, это вообще-то правильно. У меня нет такого опыта
работы в этой области, как у тебя... ("Вот уж что верно, то верно", -
подумал Мартин Бек.) ...поскольку я большей частью занимался решением
крупных административных проблем.
- А чем занимался этот Пальмгрен? - нетерпеливо спросил Мартин Бек.
- Бизнесом. Крупным бизнесом. Как ты знаешь, с некоторыми странами у
нас очень деликатные отношения.
- С какими, например?
- С Родезией, Южной Африкой, Биафрой, Нигерией, Анголой и Мозамбиком,
если называть лишь некоторые. Нашему правительству трудно поддерживать
нормальные контакты с этими государствами.
- Ангола и Мозамбик не государства, - сказал Мартин Бек[
]<Книга написана в 1970 году.>.
- Не придирайся к мелочам. Палъмгрен, во всяком случае, вел дела с
этими странами, как и со многими другими. Особенно обширной была его
деятельность в Португалии. Хотя официально штаб-квартира Пальмгрена
находилась в Мальме, многие из его самых выгодных сделок делались, очевидно,
в Лиссабоне.
- Чем торговал Пальмгрен?
- Оружием, в частности.
- В частности?
- Да. Он занимался практически всем. Ему принадлежало, например,
акционерное общество по недвижимому имуществу, он был владельцем множества
домов в Стокгольме. Его фирма в Мальме считается своего рода фасадом,
прикрытием, хотя и вполне достопочтенным на вид.
- Значит, он зарабатывал большие деньги?
- Да, это мягко говоря. А сколько, никто не знает.
- А что говорят об этом налоговые власти?
- Мало чего говорят. Но точно ничего не известно. Большинстве
предприятий Пальмгрена зарегистрировано в Лихтенштейне, и считают, что
основная часть его доходов шла на счета в швейцарских банках. Даже если
деньги, заработанные им в Швеции, и учитывались полностью, то все равно
главные его капиталы были недоступны шведским налоговым властям.
- А откуда эти сведения?
- Частично из министерства иностранных дел, частично из налогового
управления. Теперь ты понимаешь, почему этим убийством так обеспокоены самые
высокие инстанции?
- Нет, а почему?
- Ты и в самом деле не понимаешь...
- Ну, скажем, не улавливаю, к чему ты клонишь.
- Вот слушай, - раздраженно сказал Мальм. - У нас есть небольшая, но
весьма воинственно настроенная политическая группировка, она резко выступает
против того, чтобы Швеция имела какие-то отношения со странами, которые я
тебе называл. Кроме того, значительно большее число людей верят официальным
заявлениям о том, что Швеция никаких дел с Родезией, например, или с
Мозамбиком не ведет. Деятельность Пальмгрена была и остается хорошо
замаскированной, но из определенных источников нам случайно удалось узнать,
что экстремистским группировкам в нашей стране она была отлично известна, и
что Пальмгрен числился в их черном списке. Если уж выражаться банально.
- Лучше уж банально, чем неясно, - подбодрил его Мартин Бек. - А как вы
узнали об этом? О черном списке?
- Этим занималась полиция безопасности. Кстати говоря, определенные и
весьма влиятельные круги настаивают на том, чтобы расследование по этому
делу было передана полиции безопасности.
- Подожди минутку, - сказал Мартин Бек.
Он отложил трубку и принялся искать сигареты. Наконец нашел помятую
пачку в кармане брюк. Все это время он лихорадочно думал. Полиция
безопасности, или Сепо, как ее обычно называли, была совершенно особым
учреждением, многими презираемым, но знаменитым прежде всего своими нелепыми
действиями и своей полнейшей непригодностью к делу. В тех редчайших случаях,
когда ей удавалось что-то раскрыть или даже поймать какого-то шпиона, это
непременно доводилось до сведения широкой общественности и подавалось, как
жареная индейка на блюде, с гарниром неопровержимых доказательств. Даже
военная контрразведка и та работала лучше. По крайней мере о ней хоть не
было слышно.
Мартин Век закурил и вернулся к телефону.
- Что ты там, в конце концов, делаешь? - возмутился Мальм.
- Курю, - ответил Мартин Век. - Ну так что там с Сепо?
- С полицией безопасности? Предлагают передать это дело ей. И она сама,
кажется, им заинтересовалась.
- Позволю себе задать один вопрос. С чего бы это она им
заинтересовалась?
- А ты подумал о модус операнди преступника? - спросил Мальм со
значением.
"Модус операнди. Интересно, откуда ты это вычитал", - усмехнулся про
себя Мартин Бек.
- Насколько я вижу, тут есть все признаки покушения в классическом
стиле. Фанатик, который думает только о том, чтобы выполнить задуманное, и
не беспокоится о том, схватят его или нет.
- Да, в этом что-то есть, - согласился Мартин Бек.
- Многие считают, что да. В частности, полиция безопасности. Мальм
сделал паузу, очевидно, ради пущего эффекта. Потом сказал:
- Я, как ты знаешь, не распоряжаюсь персоналом полиции безопасности и
не осведомлен об их делах. Но сейчас имею информацию о том, что они посылают
в Мальме одного из своих специалистов. Впрочем, уже, наверное, послали.
Кроме того, в Мальме у них ведь есть и постоянные сотрудники.
От отвращения Мартин Бек затушил наполовину выкуренную сигарету.
- Официально за розыск отвечаем мы, - сказал Мальм. -~ Но, вероятно,
можем считать, что полиция безопасности будет вести, так сказать,
параллельное расследование. И, естественно, тебе следует избегать
конфликтов.
- Конечно.
- Но прежде всего тебе нужно немедленно взять преступника. "Пока этого
не сделала полиция безопасности", - подумал Мартин Бек. В таком случае на
этот раз можно не спешить.
- Немедленно, - твердо сказал Мальм.
Бек с тоской посмотрел в окно, за которым улица купалась в солнце. С
Хаммаром, предшественником Мальма, тоже приходилось нелегко, особенно в
последние годы, но тот, во всяком случае хоть был полицейским.
- А у тебя есть какие-то соображения насчет того, как вести
расследование? - ласково спросил он.
Мальм размышлял довольно долго. Наконец подобрал подходящую
формулировку.
- Решение этого вопроса я с полным доверием передаю тебе и твоим
помощникам. У вас ведь большой опыт.
Красиво сказано. И Мальм, очевидно, сам очень довольный ответом,
продолжал:
- И вы не пожалеете для этого сил, так ведь?
- Так, - автоматически сказал Мартин Бек. Он думал совсем о другом. -
Фирму Пальмгрена в Мальме можно считать почти что липовой?
- Этого бы я не сказал. Наоборот, она себя великолепно оправдывает.
- Чем она занимается?
- Импортом и экспортом.
- Чего?
- Сельди.
- Сельди?
- Да, - удивленно сказал Мальм. - А ты разве не знал? Покупает селедку
в Норвегии и Исландии и потом ее экспортирует. Куда - не знаю. Все
совершенно законно, насколько я понимаю.
- А фирма в Стокгольме?
- Прежде всего недвижимость, но... специалисты считают, что Пальмгрен
нажил себе состояние с помощью других источников и таким путем, который мы
не имеем возможности проверить.
- Ладно, понимаю.
- И еще я должен тебе кое-что сообщить. Во-первых, то, что Пальмгрен
совершенно независимо от своих африканских и прочих зарубежных дел был и у
нас видной личностью, и у него весьма влиятельные друзья. Значит,
действовать надо осторожно. А во-вторых, ты должен учитывать возможность
того, что убийство совершено по политическим соображениям.
- Да, - сказал Мартин Бек и посерьезнел. - Я учитываю такую
возможность.
На этом разговор кончился.
Бек позвонил в полицию. Монссон еще не давал о себе знать, Скакке был
занят, а Баклюнд вышел.
Неплохая идея. Выйти.
Погода манила. К тому же была суббота.
В вестибюле гостиницы, куда он спустился через несколько минут, было
многолюдно. Приезжие обменивали валюту, слышался разноязычный разговор, но
среди тех, кто толкался у конторки портье, один человек сразу же должен был
привлечь внимание. Довольно молодой, полноватый, в клетчатом костюме модного
покроя, полосатой рубашке, желтых ботинках и носках такого же ядовитого
цвета, он стоял, небрежно облокотившись на стойку. Волнистые напомаженные
волосы, усики, как видно, требующие немалых забот. В петлице цветок и под
мышкой свернутый в рулон экземпляр "Эсквайра". Рекламный красавчик с обложки
грампластинки. Бек узнал этого человека. Паульссон, первый помощник
инспектора в Стокгольме.
Когда Мартин Бек подошел к портье отдать ключ от своей комнаты,
Паульссон бросил на него взгляд столь наигранно пустой и безразличный, что
трое стоявших рядом с ним людей обернулись и посмотрели на Бека.
Полиция безопасности была уже на месте.
Еле сдерживая приступ смеха, Мартин Бек повернулся к своему тайному
коллеге спиной и вышел на улицу.
На мосту он остановился и взглянул на гостиницу. Неплохое здание и
архитектура оригинальная.
Паульссон стоял у входа в гостиницу и наблюдал за ним. В своем
маскарадном наряде он бросался в глаза, и вряд ли какой-нибудь враг общества
не узнал бы его. Кроме того, Паульссон отличался удивительной способностью
попадать на экран телевизора в связи с демонстрациями и прочими инцидентами.
Мартин Бек улыбнулся и пошел к гавани.
IX
Бенни Скакке снимал комнату в доме на Чэрлексгатан, всего через квартал
от здания полиции. Комната была большая, уютная, с удобной и практичной,
хоть и чуть потертой, мебелью. Ему она досталась от помощника инспектора,
которого перевели служить в Ландскруну. Хозяйка, пожилая и по-матерински
добрая женщина, была вдовой полицейского и требовала от жильцов только
одного: чтобы они тоже служили в полиции.
Ванная и кухня находились почти что рядом, и Бенни Скакке пользовался
ими сколько хотел. Он был человеком привычки, или, точнее, становился им.
Бенни, собственно говоря, вовсе не хотел жить по расписанию, но считал, что
скорее добьется своей цели, если будет действовать по определенной системе.
А целью его было стать шефом полиции.
Каждое утро он вставал в половине седьмого, делал зарядку, занимался со
штангой, принимал ледяной душ, растирался полотенцем и одевался. Потом
плотно завтракал.
Поскольку его рабочее время не имело точных границ, он занимался
спортом тогда, когда был свободен в течение дня. Не реже трех раз в неделю
ходил в бассейн, ездил за город на велосипеде или, надев тренировочный
костюм, бегал трусцой по парку, не пропускал тренировок в футбольном клубе
полиции и участвовал во всех матчах. Вечерами изучал право, он уже сдал два
кандидатских, экзамена и осенью надеялся сдать третий.
Каждый день в одиннадцать утра и в девять вечера он звонил своей
невесте Монике. Они обручились в Стокгольме за неделю до того, как его
перевели в Мальме; она только что получила диплом специалиста по лечебной
физкультуре и пыталась найти работу тоже в Мальме, но ближе, чем
Хельсингборг, ей ничего не могли предложить. Во всяком случае, и это было
неплохо, потому что удавалось встречаться в тех редких случаях, когда их
выходные совпадали.
В это жаркое и солнечное субботнее утро он все-таки настолько отошел от
своей системы, что встал на час позже и не позавтракал. Вместо этого он
налил в термос холодного шоколадного молока и положил термос в парусиновую
сумку вместе с плавками и махровым полотенцем. По дороге в полицию он зашел
в кондитерскую на Давидсхальторь и купил две булочки с корицей и ванильную
сдобу. Миновав медные ворота главного входа в здание полиции, он вошел во
двор, где стоял его велосипед. Велосипед был черный, датская модель, на раме
он собственноручно изобразил белой краской слово "ПОЛИЦИЯ" печатными
буквами. Он надеялся, что это отпугнет похитителей.
Привязав сумку к багажнику, Скакке сел на велосипед и поехал через
зеленый и тенистый Дворцовый парк в купальню на Риберсборг. Несмотря на
ранний час, солнце уже пекло вовсю. Он, купался и загорал примерно час,
потом уселся на берегу и поел.
Когда Скакке вошел в свой кабинет, был