а считает, что много потеряет в жизни, если не принесет вам завтрак в ваше последнее утро в Лейсе. Так что я сказала, что если она не станет просить у вас автограф или еще как-нибудь надоедать, пусть несет. Надеюсь, вы не против? Она славный ребенок, и это в самом деле доставит ей огромное удовольствие. Люси была согласна даже, чтобы завтрак ей принес свирепый негр-убийца, только чтобы она могла съесть свой жесткий, как кожа, тост в мире и покое; она ответила, что будет благодарна юной Моррис и что, между прочим, это утро не будет последним. Она остается и в четверг будет читать лекцию. -- Правда! О, чудесно! Я так рада! Все будут рады. Вы нам так нужны. -- Как лекарство? -- наморщила Люси нос. -- Нет, как тоник. -- Сироп какой-то, проговорила Люси, но в душе она была довольна. Так довольна, что даже закалывая волосы в соответствующих местах маленькими шпильками, она не испытала обычной дикой скуки. Люси намазала лицо кремом и стала с непривычной терпимостью разглядывать его, лишенное грима, блестящее в ярком свете. Без сомнения, ее склонность к полноте предотвращала появление морщин; если ваше лицо похоже на булочку, утешает, по крайней мере, то, что это свежая булочка. Кроме того, ей пришло на ум, что каждому человеку дается соответствующий его сути облик. Если бы у нее был нос Гарбо, ей пришлось бы одеваться соответственно этому, а если бы у нее были скулы мисс Люкс, ей пришлось бы вести соответствующую этому жизнь. Люси никогда не могла жить соответственно чему-то. Даже Книге. Вовремя вспомнив, что лампы у кровати нет -- студентки не должны заниматься в постели -- она выключила свет, подошла к окну, раздернула занавески и выглянула во двор. Стоя у открытого настежь окна, Люси вдыхала прохладный ночной воздух, наполненный ароматами. Глубокая тишина опустилась на Лейс. Болтовня, звонки, смех, дикие возгласы, топот ног, шум воды, бешено льющейся в ванну, приезды, отъезды, -- все замерло в этом огромном молчащем доме, темная масса которого виднелась даже в окружающем мраке. -- Мисс Пим! Шопот донесся из окна напротив. Разве они видят ее? Нет, конечно, нет. Просто кто-то услышал легкий шорох раздвигаемых занавесок. -- Мисс Пим, мы так рады, что вы остаетесь. Быстро же распространяются слухи в колледже! Не прошло и пятнадцати минут, как Нэш пожелала ей доброй ночи, а новость уже достигла противоположного крыла. Люси еще не успела ответить, как из невидимых окон, окружающих маленький четырехугольник, донесся хор шепчущих голосов. Да, мисс Пим. Мы рады. Рады, мисс Пим. Да. Да. Рады, мисс Пим. -- Спокойной ночи всем, -- сказала Люси. Спокойной ночи, ответили они. Спокойной ночи. Так рады. Спокойной ночи. Люси сняла с руки часы, подвинула к кровати стул -- единственный стул в комнате -- чтобы положить на него часы и не рыться утром под подушкой, и подумала, как странно, что только вчера утром она не могла дождаться момента, когда уедет отсюда. И может быть потому, что никакой уважающий себя психолог не станет иметь дело с такой вышедшей из моды вещью, как Предчувствие, даже самый маленький бесенок из мира Необъяснимого не пришел прошептать на ушко засыпающей Люси: "Уезжай отсюда прочь. Уезжай, пока можно. Уезжай. Прочь отсюда". VI Скрипнули по паркету стулья, студентки поднялись с колен и повернулись, ожидая, когда преподаватели выйдут из столовой после утренней молитвы. Люси, став "временным преподавателем", сочла своим долгом присутствовать на этой церемонии в 8.45, не позволив себе, как раньше, когда она не входила в штат педагогов, завтракать в постели; поэтому последние пять минут она созерцала ряды коленопреклоненных студенток, поражаясь индивидуальности их ног. Одеты в этот ранний час все были одинаково, и все головы были смиренно опущены на руки, но мисс Пим сочла, что ноги так же легко узнаваемы, как и лица. Вот они: упрямые ноги, легкомысленные ноги, аккуратные ноги, скучные ноги, неопределенные ноги -- ей достаточно было увидеть поворот голени и кусочек лодыжки, чтобы сказать, чьи это -- Дэйкерс, Иннес, Роуз или Бо. Элегантные ноги в конце первого ряда принадлежали Нат Тарт. Значит, монахини не возражали, чтобы их подопечная слушала англиканские молитвы? А эти, похожие на палки, -- ноги Кэмпбелл, а эти... -- Аминь, -- проникновенно произнесла Генриетта. -- Аминь, -- отозвались студентки Лейса и поднялись с колен. Люси вышла вместе с другими преподавателями. -- Зайди и подожди немного, я только разберу утреннюю почту, -- сказала Генриетта, -- а потом вместе пойдем в гимнастический зал. -- И направилась в свою личную гостиную, где ждала указаний маленькая кроткая секретарша, работавшая неполный день. Люси присела у окна, взяла в руки "Телеграф" и только вполуха прислушивалась к тому, о чем они говорили. Написала миссис Такая-то -- спрашивает о дате Показательных выступлений, миссис такая-то хочет знать, есть ли поблизости отель, где они с мужем могли бы остановиться, когда приедут смотреть на выступление своей дочери; счет мясника следует проверить и показать ему; лектор на последнюю пятницу приехать не сможет; трое Родителей Предполагаемых Учениц хотели бы получить проспекты. -- Кажется, все понятно, -- сказала Генриетта. -- Да, -- согласилась маленькая секретарша, -- я сейчас всем отвечу. Было письмо из Арлингхерста. Что-то я его здесь не вижу. -- Да, -- сказала Генриетта. -- Мы ответим на него позже, в конце недели. Арлингхерст, заработало сознание Люси. Арлингхерст. Ну, конечно, привилегированная школа для девочек. Что-то вроде женского Итона. "Я училась в Арлингхерсте" -- этим все было сказано. Люси на минуту отвлеклась от передовицы "Телеграф" и подумала, что если "лакомый кусочек", сообщение, которого ждала Генриетта, был Арлингхерст, то это и правда могло вызвать переполох среди заинтересованных Старших. Она уже готова была спросить, не Арлингхерст ли был тем самым "лакомым кусочком", но передумала; отчасти ее остановило присутствие маленькой секретарши, но скорее, пожалуй, выражение лица Генриетты. У Генриетты, как ни странно, был какой-то настороженный, даже немного виноватый вид. Как у человека, который к чему-то готовится. Ну и ладно, решила Люси. Если она не хочет ни с кем делиться своей тайной, пусть. Не буду портить ей удовольствие. И они пошли вместе по коридору, тянувшемуся вдоль всего крыла, и вышли в крытый переход, который вел к гимнастическому залу. Здание гимнастического зала располагалось параллельно главному дому и его правому крылу, так что в плане вся постройка имела вид буквы "Е"; тремя горизонтальными черточками были "старый дом", правое крыло и гимнастический зал, а вертикальную линию составляли левое, соединяющее крыло и крытый переход. Дверь в зал, к которой подходил крытый переход, была распахнута, и из зала доносился самый разнообразный шум -- голоса, смех, глухой топот ног. Генриетта остановилась у открытой двери и показала Люси на запертую дверь на другом конце зала. -- Вот что является преступлением в колледже, -- сказала она. -- Пройти через зал к беговой дорожке вместо того, чтобы обогнуть здание по переходу. Нам пришлось запереть эту дверь. Вряд ли несколько лишних шагов имеют большое значение для студенток, они делают их в течение дня достаточно много, но никакие уговоры и угрозы не помогали, они все равно норовили сократить путь. Вот мы и убрали соблазн. Генриетта повернулась и по переходу направилась к другому концу здания, где над маленьким портиком находилась лестница на галерею. Поднявшись на несколько ступенек, Генриетта остановилась и показала на какое-то устройство на низких троллеях, помещавшееся в пролете лестницы. -- Вот самый знаменитый предмет в колледже, -- проговорила она. -- Это наш пылесос, он известен повсюду, вплоть до Новой Зеландии под названием "Нетерпящий" [Nature's Abhorrence -- то, чего не терпит природа (англ.)]. -- А что он не терпит? -- спросила Люси. -- Его раньше называли "Не терпящий пыль", а потом сократили до "Нетерпящего". Помнишь фразу, которой учат в школе: природа не терпит пустоты? -- Генриетта еще чуть-чуть задержала взгляд на устрашающем предмете, явно любуясь им. -- Нам пришлось заплатить за него огромные деньги, но он стоит того. Как бы хорошо раньше ни убирали зал, в нем все равно оставались следы пыли; студентки ногами взметали ее в воздух, и она, конечно, всасывалась в дыхательные пути; результатом бывал катар. Не поголовно, естественно, но во всякое время, летом и зимой, у той или другой студентки обязательно случался приступ катара. Вот предшественница доктора Найт и предположила, что причиной тому -- невидимая пыль, и она была права. Как только мы, истратив колоссальную сумму денег, приобрели "Нетерпящий", катары прекратились. И, -- добавила она весело, -- в конце концов это принесло экономию, поскольку теперь зал пылесосит Джидди, садовник, и нам не надо платить уборщицам. Когда они дошли до верха лестницы, Люси перегнулась через перила и посмотрела в пролет. -- Знаешь, он мне почему-то не нравится. Мне кажется, ему дали очень правильное название. В нем есть что-то отталкивающее. -- Он невероятно мощный. И им очень легко работать. Каждое утро уборка занимает у Джидди примерно минут двадцать, и после этого остается, как он сам говорит, "одна арматура". Он очень гордится "Нетерпящим". Ухаживает за ним, как будто это живое существо. -- Генриетта открыла дверь на верхней площадке лестницы, и они вошли на галерею. Архитектура гимнастических залов исключает всякие изыски. Это чисто функциональная постройка. Как правило, это продолговатое помещение, которое освещается окнами, расположенными либо в крыше, либо высоко в стенах. Окна гимнастического зала Лейса были прорезаны там, где стены состыковываются с крышей, а это не очень красиво; однако благодаря этому прямой солнечный свет, льющийся сквозь огромные стекла, ни в какое время дня не мог попасть студенткам в глаза и стать причиной несчастного случая. Большое здание было наполнено золотым мягким сиянием летнего утра. На полу, каждая сама по себе, занимались Старшие. Они разминались, повторяли упражнения, критиковали друг друга, а в короткие минуты приступов веселья просто валяли дурака. -- Они ничего не имеют против зрителей? -- спросила Люси, когда они уселись. -- Они привыкли. Редко какой день обходится без визитеров. -- А что находится под галереей? На что они все время смотрят? -- На самих себя, -- ответила Генриетта коротко. -- Вся стена под галереей -- сплошное длинное зеркало. Люси пришла в восхищение от того, с каким безличным интересом смотрели студентки на отражение в зеркале выполняемых ими движений. Смотреть на себя как на физическую сущность, смотреть с таким критичным беспристрастием -- это здорово! -- Что меня больше всего огорчает в жизни, -- говорила похожая на голландскую куклу Гэйдж, рассматривая свои вытянутые вверх руки, -- так это то, что у моих рук есть изгиб в локте. -- Если бы ты прислушалась к тому, что говорил наш гость в пятницу, и приложила бы усилие воли, они бы теперь у тебя были прямыми, -- заметила Стюарт, не прерывая своих акробатических упражнений. -- Может быть, вывернуть их наоборот, -- поддразнила Бо Нэш, висевшая, сложившись вдвое, на шведской стенке. Люси догадалась, что "гостем" был один из появлявшихся по пятницам лекторов, рассказывавших "об интересном", и подумала: интересно, он назвал свою лекцию "вера" или "сознание управляет материей", говорил он о Лурде или о Куэ? Хэсселт, южноафриканка с плоским, как на картинах примитивистов, лицом, сжимала лодыжки Иннес, стоявшей на руках. -- Опир-р-райтесь на-а-а р-р-руки, ми-и-исс Иннес, -- проговорила Хэсселт, пародируя шведский акцент -- это явно была цитата из фрекен. Иннес засмеялась и упала. Глядя на них, раскрасневшихся, улыбающихся (первый раз я вижу Мэри Иннес улыбающейся), Люси подумала, насколько лица этих двух не подходят к здешней обстановке. Лицо Хэсселт гармонировало бы с синим одеянием Мадонны, и пусть бы у ее левого уха помещался малюсенький пейзаж -- холмы, замок и дорога. А лицо Иннес подошло бы к портретной галерее на стене старинной лестницы -- семнадцатый век, быть может? Нет, он слишком веселый, слишком легко адаптирующийся, слишком лукавый. Скорее, шестнадцатый. Отрешенность, бескомпромиссность, непрощающее лицо, исполненное чувства все-или-ничего. В дальнем углу Роуз в одиночестве усердно растягивала подколенные связки, бесконечно гладя свои ноги ладонями сверху донизу. На самом деле у нее не было необходимости растягивать подколенные связки после стольких лет постоянных упражнений, так что, по-видимому, это была дань северному упорству. Все, что делала мисс Роуз, она выполняла аккуратнейшим образом. Жизнь -- реальность, жизнь -- вещь серьезная, жизнь -- это длинные подколенные связки и получение хорошего места работы в недалеком будущем. Люси пожелала себе лучше относиться к мисс Роуз и оглянулась, ища глазами Дэйкерс -- как противоядие. Но головки с волосами как кудель и веселым личиком как у пони нигде не было видно. Внезапно несвязный шум и болтовня смолкли. В открытую дверь на противоположном конце зала не вошел никто, но в зале несомненно ощутилось чье-то Присутствие. Люси почувствовала его сквозь пол галереи. Она вспомнила, что внизу, у подножья лестницы, там, где стоял "Нетерпящий", была дверь. Кто-то вошел через эту дверь. Слова команды произнесены не были, но студентки, лишь секунду назад рассыпанные по залу как бусины из разорвавшегося ожерелья, выстроились, как по волшебству, в одну шеренгу и стояли в ожидании. Фрекен вышла из-под галереи и посмотрела на девушек. -- А-а гте-е ми-исс Дэйкерс? -- спросила она тихим ледяным голосом. Но прежде, чем она это произнесла, Дэйкерс влетела в зал через открытую дверь и, увидев все, резко остановилась. -- Ох, катастрофа! -- возопила она и бросилась к свободному месту в шеренге, которое кто-то заботливо оставил для нее. -- Ох, простите, фрекен! Очень прошу! Просто -- -- Р-р-ра-азве можно опаздывать на Показательное выступление? -- спросила фрекен, проявляя к данному вопросу почти исследовательский интерес. -- О, нет, конечно, нет, фрекен. Просто... -- Знаем, знаем. Что-то потерялось или сломалось. Е-е-если бы можно бы-ы-ыло приходить сю-ю-юда голой, ми-и-исс Дэйкерс и тогда сумела бы что-нибудь потерять или сломать. Внимание! Шеренга подтянулась и застыла; слышно было только дыхание девушек. -- Е-е-если ми-и-исс Томас ф-ф-фтянет жи-и-вотт-т, ряд будет, мне ка-а-а-ажется, ровнее. Томас немедленно повиновалась. -- И-и ми-исс Эпплйард показывает слишком много подборо-о-одка. -- Маленькая краснощекая пухлая девушка подтянула подбородок к шее. -- Так! Все повернулись направо и цепочкой по одному зашагали по залу, ступая по твердому деревянному полу почти неслышно. -- Тише, тише! Легче, легче! Возможно ли это? Оказывается, возможно. Еще тише и тише ступали тренированные ноги, пока трудно стало поверить, что группа крепких молодых особ женского пола, каждая из которых весила около десяти стоунов [1 стоун = 14 англ. фунтам = 6.34 кг (английская мера веса).], раз за разом по кругу обходила зал. Люси покосилась на Генриетту и тут же отвела глаза. Странно, даже больно было видеть нежную гордость, отражавшуюся на широком бледном лице Генриетты. И Люси ненадолго забыла о студентках там, внизу, и стала думать о Генриетте. О Генриетте с ее мешкообразной фигурой и совестливой душой. Генриетте, у которой были старенькие родители и не было сестер, но которая обладала инстинктом наседки. Никто никогда не спал ночами из-за Генриетты и не расхаживал в темноте возле ее дома; и, наверно, даже не дарил ей цветы. (Интересно, вспомнила при этом Люси, где теперь Ала; весной несколько недель назад она всерьез решила было принять предложение Алана, несмотря на его Адамово яблоко. Будет очень мило, думала она тогда, испытать в виде разнообразия заботу о себе. Остановило ее осознание того, что забота должна быть обоюдной. Что ей не избежать штопки носков, например. Люси не любила ноги. Даже ноги Алана..) Генриетте явно была суждена скучная, пусть и достойная уважения, жизнь. Но получилось иначе. Если выражение ее лица в тот момент, когда она за ним не следила, могло служить критерием, Генриетта построила себе жизнь, которая была полной, богатой и дававшей удовлетворение. После встречи во время их первой доверительной беседы она сказала Люси, что десять лет назад, когда она взяла на себя руководство Лейсом, это был маленький и не очень популярный колледж, и что она и Лейс расцветали вместе; теперь она фактически партнер, кроме того, что директор, партнер в процветающем концерне. Но до того момента, как Люси застала ее врасплох и увидела это выражение на лице Генриетты, она не понимала, насколько ее старая подруга идентифицировала себя со своей работой. Люси знала, что колледж был миром Генриетты. Генриетта ни о чем другом не говорила. Но погружение в работу -- одно, а эмоции, отразившиеся на лице Генриетты -- другое. Рассуждения Люси были прерваны шумом -- вытаскивали снаряды. Студентки кончили изгибаться на шведских стенках, складываясь пополам, в результате чего становились похожи на фигуры на носах древних кораблей, и теперь выдвигали стойки с укосинами-бумами. Голени Люси заныли при воспоминании о боли: как часто эти твердые кусочки дерева стирали ее ноги до кости. Нет, и правда, одно из преимуществ среднего возраста заключается в том, что не нужно проделывать подобные трюки. Теперь в зале стояла деревянная стойка, а две стрелы-бума были подняты на высоту вытянутых вверх рук и закреплены в гнездах. Для этого в соответствующие отверстия в стойке вставлялись железные шпильки с деревянными ручками, они и удерживали бумы. Орудие пытки было готово. Однако до натирания голеней еще не дошло. Это будет позже. Пока же имело место "перемещение". Парами, по одной с каждого конца бума, девушки двигались по нему, вися на руках, как обезьяны. Сначала вбок, потом назад и, наконец, вращаясь, как волчок. Они проделали все это совершенно безупречно, пока не наступила очередь Роуз вращаться. Она согнула колени, собираясь вспрыгнуть на бум, и тут же опустила руки и посмотрела на преподавательницу. На ее напрягшемся, усыпанном веснушками лице появилось выражение, похожее на панику. -- О, фрекен, кажется, я не смогу, -- сказала она. -- Nonsense [Nonsense -- вздор, чепуха (франц.)], ми-исс Роуз, -- ответила фрекен, подбадривая девушку, но не выказывая при этом удивления; это явно было повторением сцены, случавшейся и ранее. -- Вы делали э-это превосходно, еще когда были Младшей, и сейчас, конечно, сделаете. В напряженной тишине Роуз вспрыгнула на бум и начала, вращаясь, двигаться вдоль него. До половины все шло великолепно, а потом без всякой видимой причины одна рука ее скользнула мимо бума, тело качнулось в сторону, повиснув на другой руке, она попыталась выровняться, подтягиваясь на удерживающей вес руке, но ритм движения был нарушен, и она спрыгнула на пол. -- Я знала, -- проговорила она. -- Со мной будет, как с Кэньон, фрекен. Совсем как с Кэньон. -- Ми-исс Роуз, с вами не будет, как было с кем-то. Дело в сноровке. На какой-то момент вы потеряли сноровку, вот и все. Давайте еще раз. Роуз опять вспрыгнула на бум, торчавший над ее головой. -- Нет! -- крикнула шведка, и Роуз спустилась на пол, вопрошающе глядя на нее. -- Не говорить: о, Господи, я не могу сделать э-это. Говорить: я это всегда делаю, легко делаю, и теперь тоже. Так! Еще дважды пробовала Роуз, и оба раза неудачно. -- Оч-чень хорошо, мисс Роуз. Довольно. Сегодня вечером, когда мы кончим заниматься, половину бума поставят так, как сейчас, и у-утром вы придете и попрактикуетесь, пока сноровка не вернется. -- Бедняжка Роуз, -- вздохнула Люси, когда оба бума были повернуты плоской, а не закругленной стороной кверху -- для упражнений на равновесие. -- Да, очень жаль, -- согласилась Генриетта. -- Одна и наших самых блестящих студенток. -- Блестящих? -- удивилась Люси. Она бы не отнесла это определение к Роуз. -- По крайней мере, в том, что касается физической работы. С письменными заданиями ей бывает трудно, но она все время очень много занимается и выполняет их. Примерная студентка, делает честь Лейсу. Такая жалость, что случился этот нервный срыв. Конечно, это паника. Иногда бывает. И обычно на чем-нибудь совсем простом, как ни странно. -- А что она имела в виду, говоря "как с Кэньон"? Это та девушка, место которой заняла Тереза Детерро, да? -- Да. Как приятно, что ты помнишь. Похожий случай. Кэньон вдруг решила, что не может держать равновесие. Она всегда отличалась прекрасным нормальным равновесием, и у нее не было причин терять его. Но она стала качаться из стороны в сторону, спрыгивать на пол на середине упражнения и кончилось все тем, что она села на буме и не могла встать. Сидела и цеплялась за бум, как маленький ребенок. Сидела и плакала. -- Какое-то внутреннее торможение. -- Конечно. Она вовсе не равновесие боялась потерять. Но нам пришлось отослать ее домой. Мы надеемся, что она отдохнет, вернется и закончит курс. Она была счастлива здесь. Была ли? усомнилась Люси. Так счастлива, что произошел нервный срыв! Что превратило девушку, обладавшую прекрасным равновесием, в плачущее дрожащее несчастное существо, цепляющееся за бум? Люси стала смотреть на упражнения на равновесие, ставшие для бедняжки Кэньон ее Ватерлоо, с новым интересом. Студентки, сделав сальто, по двое вспрыгивали на высокий бум, садились боком, а затем медленно вставали в полный рост на его конце. Медленно поднимается нога, играют на свету мышцы, руки выполняют соответствующие движения. Лица спокойные, сосредоточенные. Тело послушное, уверенное. Закончив упражнение, девушки опускались на пятки, спина прямая, ненапряженная -- вытягивали вперед руки, схватывали бум, переворачивались в положение "сидя боком" и из него, сделав сальто вперед, спрыгивали на пол. Никто не сбился, не сорвался. Точность была идеальной. Фрекен никому не нашла нужным сделать ни одного замечания. Когда упражнение закончилось, Люси обнаружила, что все это время не дышала. Она откинулась, расслабилась и глубоко вздохнула. -- Замечательно. В нашей школе равновесие выполняли гораздо ближе к полу, поэтому оно не производило такого волнующего впечатления. Генриетта выглядела довольной. -- Иногда я прихожу посмотреть только равновесие, больше ничего. Многим нравятся более эффектные упражнения, прыжки и тому подобное. А я нахожу спокойное управление собственным чувством равновесия очень впечатляющим. Прыжки, когда дело дошло до них, оказались действительно весьма эффектным зрелищем. Препятствия, по мнению Люси, были устрашающими, и она как на непостижимое чудо смотрела на довольные лица студенток. Им это нравилось. Нравилось бросать свое тело в пустоту, лететь по воздуху, не зная, где приземлишься, вертеться и кувыркаться. Напряжение, которое они испытывали до этого, исчезло; в каждом движении сквозила живость, что-то похожее на смех. Жизнь хороша, и это их способ выразить радость жизни. Удивляясь, наблюдала Люси за Роуз, которая споткнулась и потерпела неудачу на простом упражнении на буме, а здесь, в головокружительных прыжках демонстрировала великолепное искусство, требующее максимум мужества, контроля над собой и "сноровки". (Генриетта была права, физическая работа Роуз была блестяща. Очевидно, она так же блестяще играла и в спортивные игры, ее чувство времени было превосходным. И все же это определение "блестящая" костью застряло в горле Люси. "Блестящая" должно было относиться к кому-то похожему скорее на Бо, прекрасному всем -- телом, мыслями, духом). -- Ми-исс Дэйкерс! Убирайте левую руку с опоры. Вы не на гору взбираетесь, правда? -- Я не хотела задерживать ее так долго, фрекен. Правда, не хотела. -- Понятно. Здесь не "хотение" в-и-ииновато. Повторите, после ми-исс Мэттьюз. Дэйкерс повторила, и на этот раз заставила свою бунтующую руку отпустить опору в нужный момент. -- Ха! -- воскликнула она, довольная собственным успехом. -- Правда, ха, -- согласилась фрекен, улыбнувшись. -- координация. Координация -- это все. -- Они любят фрекен, не так ли? -- обратилась Люси к Генриетте, когда студентки стали убирать снаряды на место. -- Они любят всех преподавателей, -- ответила Генриетта, и в ее тоне прозвучал легкий отголосок тона Генриетты-старосты. -- Нецелесообразно держать учительницу, которая непопулярна, какой бы хорошей она ни была. С другой стороны, необходимо, чтобы они испытывали некоторое благоговение перед своими наставницами. -- Генриетта улыбнулась своей улыбкой "их-преосвященство-изволит-шутить"; Генриетта не была очень щедра на шутки. -- По-разному, но и фрекен, и мисс Люкс, и мадам Лефевр внушают здоровое благоговение. -- Мадам Лефевр? Если бы я была студенткой, наверно, у меня коленки подгибались бы не от благоговения, а просто от ужаса. -- О, Мари очень человечна, когда узнаешь ее поближе. Но ей нравится быть одной из легенд колледжа. Мари и "Нетерпящий", подумала Люси, две легенды колледжа. У той и у другого есть сходные черты -- они и устрашают, и пленяют. Студентки стояли цепочкой друг за другом и глубоко дышали, поднимая и опуская руки. Заканчивались пятьдесят минут их сконцентрированности на движении и вот теперь они стояли -- раскрасневшиеся, ликующие, удовлетворенные. Генриетта поднялась, собираясь уходить, Люси последовала ее примеру и, повернувшись, увидела, что позади них на галерее сидела мать фрекен. Это была маленького роста полная женщина с пучком волос на затылке; она напомнила Люси фигурки миссис Ной, какими их делают мастера, изготавливающие игрушечные Ковчеги. Люси поклонилась и улыбнулась той особо-широкой-предназначенной-для-иностранцев улыбкой, которой пользуются, чтобы навести мост над пропастью молчания; а потом, вспомнив, что эта дама не говорит по-английски, но, может быть, говорит по-немецки, попробовала сказать фразу на этом языке. Лицо пожилой женщины просияло. -- Поговорить с вами, фройляйн, такое удовольствие, что я даже стану говорить по-немецки, -- сказала она. -- Моя дочь рассказала мне, что вы пользуетесь большой известностью. Люси ответила, что ей повезло, она добилась успеха, а это, к несчастью, совсем не то, что пользоваться известностью, а потом выразила восхищение работой, которую только что видела. Генриетта, которая в школе учила не современные языки, а классические, умыла руки во время этого обмена любезностями и стала спускаться по лестнице. Люси и фру Густавсен следовали за ней. Когда они вышли на солнце, из двери на другом конце зала появились студентки; кто-то из них побежал, а кто и поплелся по крытому переходу к дому. Последней шла Роуз, и Люси имела все основания заподозрить, что это был точный расчет времени: она хотела встретиться с Генриеттой. Роуз незачем было отставать от других на ярд или два, как она это сделала; очевидно, уголком глаза она увидела приближающуюся Генриетту. Люси в подобных обстоятельствах убежала бы, но Роуз замедлила шаг. Увы, мисс Роуз нравилась ей все меньше и меньше. Генриетта поравнялась с девушкой и остановилась поговорить с ней. Люси со своей спутницей прошли мимо них, и Люси увидела выражение веснушчатого лица, повернутого к директрисе, внимавшего ее мудрым словам, и вспомнила, что в школе они называли его "елейным". Причем, в данном случае, Роуз мазала елей лопатой, подумала она. -- А мне-то тоже нравились веснушки, -- с сожалением проговорила Люси. -- Bitte[Bitte? -- Простите? (нем.)]? Но как следует обсудить эту тему на немецком было невозможно. Значение веснушек. Люси мысленным взором видела перед собой толстый том, набитый искусственно составлеными словами-контаминациями и предсказаниями. Нет, чтобы объяснить это как следует, нужен французский язык. Очищенный экстракт дружелюбного цинизма. Какая-нибудь хорошенькая краткая фраза, звучащая как взрыв. -- Вы впервые в Англии? -- спросила Люси. Они не стали вслед за всеми входить в дом, а направились через сад к его переднему фасаду. Да, фру Густавсен впервые в Англии, и ее больше всего удивляет, как народ, который создает такие сады, как этот, строит в них уродливые здания. -- Конечно, к вашему это не относится, -- добавила она. -- Этот старый дом очень милый. Он относится к хорошему периоду, да? Но то, что видишь из окна поезда или такси... после Швеции это ужасно. Пожалуйста, не подумайте, что я -- как русская. Просто... -- Русская? -- Ну да, наивная, невежественная и уверенная, что в моей стране все делается лучше, чем во всем остальном мире. Просто я привыкла к современным домам, на которые приятно смотреть. Люси предположила, что фру Густавсен так же отнеслась и к английскому кулинарному искусству. -- Нет-нет, -- ответила, к ее удивлению, старушка, -- это не так. Дочка объяснила мне. Здесь, в колледже, все связано с требованиями режима, -- при этом Люси подумала, что слова "требования режима" были самым деликатным проявлением тактичности, -- и потому нетипично. И в отелях тоже нетипично, говорит моя дочь. Она жила на каникулах в разных домах и говорит, что настоящие английские блюда изумительны. Ей не все нравилось. Не всем нравится и наша свежая селедка, в конце концов. Но кусок мяса, зажаренный в духовке, и яблочный пирог со сливками, и холодная ветчина, такая розовая и нежная, -- все это восхитительно. Просто восхитительно. Вот так Люси вдруг обнаружила, что идя по саду в летний день, обсуждает приготовление селедки, обвалянной в овсяной муке и зажаренной, и пирога из овсяной муки на патоке, и девонширское блюдо из фруктов и мороженого, и тушеное мясо с овощами, и просто жареное мясо, и прочие местные яства. Люси скрыла существование пирога со свининой, потому что лично она считала его варварским блюдом. Завернув за угол дома и направившись ко входной двери, они прошли мимо окон аудитории, где Старшие уже слушали лекцию мисс Люкс. Оконные рамы были подняты насколько можно выше, поэтому все, что происходило в помещении, было видно во всех подробностях. Проходя мимо, Люси бросила мимолетный взгляд на профили сидевших за столами студенток. Она отвела глаза, но тут же сообразила, что это совсем не те лица, которые она видела всего десять минут назад. Пораженная, она снова посмотрела на них. Возбуждение сошло, сошли и румянец, и удовлетворение от успешной работы. Люси даже показалось, что с них на время сошла молодость. Лица казались усталыми и бездушными. Не все, конечно; Хэсселт по-прежнему сохраняла свой спокойно-благополучный вид. И лицо Бо Нэш сияло яркой красотой, которую ничто не могло разрушить. Но большинство девушек выглядели опустошенными, неописуемо утомленными. У Мэри Иннес, сидевшей у самого окна, появилась складка, идущая от крыльев носа к подбородку, складка, которой здесь нечего было делать еще, по крайней мере, тридцать лет. Огорченная, чувствуя себя неловко, как человек, в разгар веселья столкнувшийся с горем, Люси отвернулась от окна и последнее, что она заметила, было лицо мисс Роуз. Выражение на лице мисс Роуз поразило ее. Оно напомнило ей Уолберсвик. Но почему Уолберсвик? Настороженная веснушчатая физиономия мисс Роуз не имела ничего общего с обликом суровой гранд-дамы, какой была тетя Люси. Конечно, нет. Тогда в чем... стоп! Не тетю она напомнила Люси, а тетину кошку. Выражение на лице у этой северянки, сидевшей в аудитории, было совершенно таким же, какое появлялось на мордочке Филадельфии, когда ей в блюдце наливали сливки вместо молока. И для определения этого выражения существовало одно единственное слово. Самодовольство. Люси сочла, и не без причины, что человек, который только что провалился при выполнении обыкновенного упражнения, не имеет оснований быть самодовольным. И самый последний задержавшийся в Люси остаточек жалости по отношению к мисс Роуз умер. VII -- Мисс Пим, -- произнесла Нат Тарт, материализуясь возле локтя Люси, -- давайте убежим. Было утро вторника, и колледж был погружен в глубокую тишину Выпускных Экзаменов. Люси стояла облокотившись на калитку, которая находилась за гимнастическим залом, и смотрела на заросшее лютиками поле. Здесь кончался сад Лейса и начиналась сельская местность, настоящая сельская местность, к которой уже не могли дотянуться щупальца Ларборо, девственная и чистая. Луг по склону спускался к реке, на другом ее берегу находилась крикетная площадка, а дальше за ней расстилались пастбища, живые изгороди, деревья, желтое, белое, зеленое, дремлющее в свете утреннего солнца. Люси с трудом оторвала взгляд от загипнотизировавшего ее сияния золотых лютиков и подумала, интересно, сколько же пестрых шелковых платьев у этой бразилианки. Сейчас на ней опять было новое, своей яркостью способное пристыдить английскую утонченность. -- А куда вы предлагаете убежать? -- спросила Люси. -- Пойдемте в деревню. -- Здесь есть деревня? -- В Англии всюду найдется деревня, такая уж это страна. Эта деревня называется Бидлингтон. Вон над теми деревьями виднеется флюгер на шпиле ее церкви. -- Похоже, это далековато, -- проговорила Люси, которая была неважным ходоком; ей не очень хотелось двигаться с места: давно перед ней не расстилалось поле лютиков, да еще, чтобы было время полюбоваться ими. -- Большая деревня? -- О да. Там есть два паба. -- Детерро сказала это, как будто определила калибр. -- Кроме того, там есть все, что полагается иметь английской деревне. Там ночевала королева Елизавета и скрывался Карл Второй. В церкви есть могилы крестоносцев -- среди них один -- ну точная копия управляющего нашим ранчо в Бразилии -- и на почте продаются открытки с видами всех коттеджей, и эта деревня упоминается в книгах, и... -- Вы хотите сказать, в путеводителях? -- Нет, нет. Понимаете, есть автор, специализирующийся на этой деревне. Я прочла одну его книгу, когда первый раз приехала в Лейс. Она называется "Дождь с неба". Сплошь про груди и кровосмешение. И там есть свои бидлингтонские мученики -- шестеро мужчин, которые в прошлом веке забросали камнями полицейское управление и попали в тюрьму. Представить только, что есть страна, где помнят такое! В моей стране пользуются ножами -- когда не могут достать револьверы -- и мы заваливаем покойников цветами, рыдаем изо всех сил и через неделю забываем обо всем. -- Ну и... -- Мы могли бы выпить кофе в "Чайнике". -- Немного по-ирландски, не так ли [Мисс Пим считает сочетание слов "кофе" и "чайник" нелогичным, называя фразу "ирландской" т.е. с ее точки зрения -- непоследовательной. Этой сугубо английской фразы не понимает Детерро.]? Но это уж было слишком даже для умницы-иностранки. -- Могу вас уверить, настоящий кофе. У него есть и запах, и вкус. О, мисс Пим, пойдемте. Тут идти не больше пятнадцати минут, а сейчас нет еще десяти часов. И здесь нечего делать, пока нас не призовут есть бобы в час дня. -- Вы не сдаете никакие экзамены? -- поинтересовалась Люси, покорно проходя в калитку, которую открыла перед ней Детерро. -- Наверно, я буду сдавать анатомию. Просто, как говорят у вас, ради интереса. Я прослушала лекции, так что любопытно будет выяснить, что я запомнила. Знать анатомию имеет смысл. Конечно, это тяжкий труд, в этом предмете воображение не участвует, но его стоит выучить. -- Конечно, стоит. Не будешь чувствовать себя дурой в случае необходимости. -- Необходимости? -- повторила Детерро, мозг которой не привык работать в таком направлении. -- Ах, да, понимаю. Но я-то имела в виду, что этот предмет никогда не устареет. Вот ваш предмет, простите, пожалуйста, мисс Пим, постоянно стареет, верно? Слушать его чудесно, но учить -- совсем глупо. Умная мысль сегодня завтра становится ерундой, а ключица -- это ключица во все времена. Понимаете? Люси поняла и позавидовала способности так экономно расходовать свои силы. -- Так что завтра, когда Младшие будут сдавать выпускной по анатомии, я тоже попробую. Это вызовет уважение. Бабушка это одобрит. Но сегодня они заняты решением загадок, поэтому я направляюсь в Бидлингтон с очаровательной мисс Пим, и мы будем пить кофе. -- Каких загадок? Нат Тарт выудила из крошечного кармашка в своем платье сложенный листок бумаги, развернула его и прочла: "Если мяч находится над пограничной линией, но не коснулся земли, а игрок, стоящий на поле, бьет по мячу или ловит его и снова вводит в игру, какое решение вы примете?" Наступило молчание, более красноречивое, чем любые слова. Детерро сложила исписанную бумажку и снова убрала ее в карман. -- Откуда у вас это, если они еще только сдают "игры"? -- Мне дала мисс Рагг. Она сказала, что это, наверно, позабавит меня. Так и есть. Тропинка, спускаясь к реке, вилась между желтым полем и белыми изгородями. У маленького мостика они остановились посмотреть на темневшую под тенистыми ивами воду. -- Вон там, -- сказала Детерро, указывая на ровную лужайку на другом берегу реки, -- там площадка для игр. Зимой она утопает в грязи, и они набивают прутья на подошвы своих туфель, чтобы не скользить. -- Люси подумала, что если бы Нат Тарт сказала "они носят кольца в носу, чтобы придать себе привлекательность", тон был бы таким же. -- А теперь мы пойдем вдоль реки до следующего мостика и выйдем там на дорогу. Это не настоящая дорога, просто тропинка. Она молча пошла по утопавшей в тени тропинке, похожая на яркую стрекозу, изящная и чужая. Люси удивилась, что Нат Тарт так долго может хранить молчание. Когда они подошли к дороге, Детерро, наконец, заговорила: -- У вас есть с собой деньги, мисс Пим? -- Нет, -- ответила Люси, останавливаясь в смущении. -- И у меня нет. Но это ничего. Мисс Невилл даст нам кофе в кредит. -- Кто это мисс Невилл? -- Хозяйка чайной. -- Но ведь обыкновенно так не делается? -- Ну, мне можно. Я всегда забываю деньги. Мисс Невилл прелесть. И не чувствуйте из-за этого неловкости, мисс Пим, дорогая. Ко мне в деревне хорошо относятся, вы увидите. Деревня была именно такой, как ее описала Детерро. И мисс Невилл тоже. И "Чайник". Это была чайная, одна из тех, которые так презирают современные кафе, но которые приветствует то поколение любителей чая, которое еще помнит засиженные мухами комнаты за лавкой деревенского булочника, примитивные лепешки со смородиной, похожей на запеченных насекомых, плохо вымытые чашки с трещинами и черный невкусный чай. Здесь было все, что обычно ругают литературно образованные завсегдатаи деревенских гостиниц: фарфор с рисунком из индейских деревьев, темные дубовые столы, полотняные занавески в стиле короля Якова I [Яков I Стюарт -- английский король (1603 -- 1625 гг.)], букеты цветов в коричневых, не покрытых глазурью кувшинах и даже витрина в окне. Однако для Люси, которая еще во времена Алана научилась ценить ощущение "уюта", даваемое пыльной стариной, здесь все было полно очарования. Вкусно пахло пирогами, только что вынутыми из духовки; кроме высокого окна на улицу в комнате было еще одно окно, выходившее в сад, пестревший всевозможными цветами. Здесь царили мир, прохлада и радушие. Мисс Невилл, полная женщина в ситцевом переднике, встретила Детерро как старую добрую знакомую и спросила, не "играет ли она в хоккей, как говорят на вашей стороне Атлантики". Нат Тарт оставила без внимания такое отождествление ее самой с глухими закоулками Бруклина. -- Это мисс Пим, она пишет книги по психологии и она наш гость в Лейсе, -- вежливо представила она Люси. -- Я сказала, что здесь можно выпить настоящего кофе и вообще встретить цивилизованное обхождение. У нас совсем нет денег, ни у той, ни у другой, но мы очень хотим есть, а заплатим мы вам потом. Для мисс Невилл это, похоже, было совершенно нормальное предложение, и она ушла на кухню готовить кофе, не выказав ни удивления, ни протеста. В этот ранний час посетителей не было, и Люси обошла комнату, разглядывая старые гравюры и современные вещицы. Ей понравилось, что мисс Невилл сохранила медный дверной молоток, хоть рядом с ним и лежали циновки из рафии. Потом они с Детерро сели за столик у окна, выходившего на деревенскую улицу. Раньше, чем им принесли кофе, в комнату вошла пара, муж и жена, средних лет, приехавшие в машине. Похоже, они искали именно эту чайную. Машина была такая, какой обычно пользуются провинциальные врачи -- прослужившая уже два или три года и экономно расходующая бензин. Однако женщина, вышедшая из машины и, смеясь, что-то сказавшая мужу, совсем не была похожа на типичную жену врача. Седая, стройная, с длинными ногами и узкими ступнями, обутыми в хорошие туфли. Люси с удовольствием смотрела на нее. Нечасто в наши дни можно увидеть красивую фигуру; щегольство заменило породу. -- В моей стране у такой женщины был бы шофер и лакей в ливрее, -- заявила Детерро, одобрительно посмотрев на женщину и подозрительно на машину. Более того, подумала Люси, глядя на входившую, не так часто встретишь немолодых мужа и жену, которые бы так радовались обществу друг друга. У них был вид отдыхающих. Войдя, они как бы изучающе внимательно осмотрелись. -- Да, это здесь, -- сказала женщина. -- Вон окно в сад, о котором она рассказывает, и вот и гравюра со Старым Лондонским мостом. Они спокойно, нисколько не стесняясь, обошли комнату, разглядывая ее обстановку, и сели за столик у противоположного окна. Люси с облегчением отметила, что мужчина был именно такого типа, какого бы она выбрала в супруги для этой женщины: немного мрачноват, быть может, больше погружен в себя, чем жена, но очень хорош. Он напоминал Люси кого-то, но она не могла вспомнить -- кого; кого-то, кем она восхищалась. Напоминал своими бровями. Темными, прямыми, густыми, низко нависающими над глазами. Костюм на нем был, как заметила Люси, очень старый, хорошо отутюженный и в полном порядке, но имеющий вид много раз бывавшего в чистке, что и выдает возраст одежды. Твидовый костюм женщины тоже выглядел достаточно потертым, а чулки были заштопаны -- очень аккуратно заштопаны -- у щиколотки. Ее руки выдавали привычку к домашней работе, а красивые седые волосы были вымыты дома и незавиты. Что же заставляло эту женщину, которая явно вела постоянную борьбу с недостатком средств, так радоваться? Сознание того, что вот она отдыхает вместе с любимым мужем? От этого ли ее серые сияющие глаза светились почти детской радостью? Мисс Невилл вошла в комнату с кофе и большой тарелкой нарезанного кусками пирога, пахнущего ванилью, замечательно свежего, с хрустящей корочкой по краям. Люси решила не думать о своем весе и получать удовольствие. Такое решение, увы, она принимала слишком часто. Разливая кофе, она услышала, как мужчина говорит: -- Доброе утро. Мы приехали с самого Запада попробовать ваши жаренные на сковороде пирожки. Можете вы приготовить их для нас или вы утром очень заняты? -- Если вы заняты, то не надо, -- сказала женщина с руками, носившими следы домашней работы. -- Мы поедим этого пирога, он пахнет так вкусно. Нет, мисс Невилл сейчас приготовит жареные пирожки. Тесто у нее заранее не замешано, с сожалением пояснила она, поэтому пирожки не будут такими замечательными, как когда они делаются из хорошо подошедшего теста, но не так часто ей заказывают их летом. -- Да, я тоже так думаю. Но наша дочь, она учится в Лейсе, так часто рассказывала о них, и это, быть может, наш единственный шанс их попробовать. Женщина улыбнулась, наполовину, похоже, -- мысли о дочери, наполовину -- собственному ребяческому желанию. Значит, это родители кого-то из студенток. Интересно, кого же, подумала Люси, наблюдая за ними поверх своей чашки с кофе. Может быть, Бо. О нет, Бо из богатой семьи. Тогда кого же? Она бы не прочь приписать их Дэйкерс, но были сомнения. Головка с волосами как кудель вряд ли могла быть унаследована от этого серьезного брюнета, да и такая спокойная умная женщина не могла родить такую невероятную сумасбродку, как Дэйкерс. И тут Люси внезапно поняла, чьи это брови. Мэри Иннес. Это родители Мэри Иннес. И каким-то удивительным образом стала понятна сама Мэри Иннес. Ее серьезность; то, что кажется, будто она принадлежит другому веку; то, что она не считает жизнь очень веселой штукой. Иметь определенные представления о том, как хотелось бы жить и не иметь достаточно денег, чтобы жить по этим стандартам -- не очень радостная комбинация для девушки, будущее которой целиком зависит от того, насколько успешно закончит она курс обучения. В тишине, наступившей после ухода мисс Невилл, Люси услышала собственный голос: -- Простите, ваша фамилия Иннес? Они повернулись, изумленные; потом женщина улыбнулась и проговорила: -- Да. Мы где-нибудь встречались? -- Нет, -- ответила бедная Люси, покраснев слегка, как это обычно бывало, когда из-за собственной импульсивности она оказывалась в неловком положении. -- Просто я узнала брови вашего мужа. -- Мои брови!? -- удивился мистер Иннес, но его жена, соображавшая быстрее, рассмеялась. -- Конечно! -- воскликнула она. -- Мэри! Значит, вы из Лейса? Вы знаете Мэри? -- Когда она произносила эти слова, ее лицо засветилось, а голос зазвенел. "Вы знаете Мэри?" Значит, она так счастлива сегодня потому, что увидит дочь? Люси объяснила, кто она такая, и представила Детерро, которая была необыкновенно довольна, обнаружив, что эта очаровательная пара все о ней знает. -- Мы знаем о Лейсе почти все, -- сказала миссис Иннес, -- хотя никогда в нем не были. -- Никогда не были? Кстати, может быть, вы пересядете к нам, и мы вместе выпьем кофе? -- Лейс слишком далеко, мы не могли приехать и осмотреть его прежде, чем Мэри поступила туда. Поэтому мы решили подождать, пока она закончит курс и приехать на Показательные выступления. Люси сделала вывод, что только непосильные расходы вынудили мать Мэри Иннес ждать несколько лет, иначе она бы приехала в Лейс просто посмотреть, как живет ее дочь. -- А теперь вы едете туда, конечно? -- Нет. Как ни странно, нет. Мы едем в Ларборо, мой муж -- он врач -- должен присутствовать там на съезде. Несомненно, мы могли бы заехать в Лейс, но сейчас неделя выпускных экзаменов, и если родители без всякой причины неожиданно свалятся ей на голову, это только отвлечет Мэри. Трудновато, правда, проехать мимо, когда она -- так близко, но мы так долго ждали, подождем еще дней десять. Вот только мы не смогли удержаться, свернули с главного Западного шоссе и заехали в Бидлингтон. Мы не думали, что встретим здесь кого-нибудь из Лейса рано утром, особенно в экзаменационную неделю, а нам очень хотелось увидеть место, о котором Мэри столько рассказывала. -- Ведь в день Показательных выступлений у нас не будет времени, -- добавил доктор Иннес. -- Так много надо будет посмотреть. Удивительно разностороннее обучение, не правда ли? Люси согласилась и рассказала, какими разнообразными показались ей миры, представшие перед ней в первый вечер в преподавательской гостиной. -- Вот-вот. Мы были немного удивлены, когда Мэри избрала эту специальность -- она никогда не проявляла особого интереса к спорту, я думал, что она пойдет учиться медицине, но она сказала, что хочет получить многогранную профессию и, похоже, она нашла то, что хотела. Люси вспомнила, какая целеустремленность виделась ей в этих прямых бровях. Она была права в своих физиономических наблюдениях. Если у Мэри Иннес есть честолюбивые замыслы, она с ними легко не расстанется. Право, брови -- полезнейшая вещь. Когда психология выйдет из моды, она, Люси, напишет книгу о физиономистике. Под псевдонимом, конечно. К физиономистике не очень хорошо относятся в среде интеллигенции. -- Ваша дочь очень красива, -- неожиданно сказала Детерро. Она проглотила большой кусок пирога и, почувствовав удивление четы Иннес, которые внезапно замолчали, посмотрела на них: -- В Англии не принято поздравлять родителей с красотой их дочерей? -- Нет-нет, -- торопливо сказала миссис Иннес, -- все в порядке, просто мы никогда не считали Мэри красивой. Конечно, на нее приятно смотреть; по крайней мере, мы так думаем; но родители всегда склонны несколько преувеличивать достоинства единственной дочери. Она... -- Когда я впервые приехала в Лейс, -- снова заговорила Детерро, протягивая руку еще за одним куском пирога (как только ей удается сохранять фигуру!), -- шел дождь, на деревьях, как дохлые летучие мыши, висели грязные листья и падали на всех, а все носились кругом и кричали: "О, дорогая, как поживаешь? Ты хорошо провела каникулы? Дорогая, ты не поверишь, я оставила свою новую хоккейную клюшку на платформе в Крью!" И тут я увидела девушку, которая не бегала и не кричала и была похожа на портрет моей пра-пра-прабабушки, который висит в столовой дома внучатого племянника моей бабушки, и я сказала себе: "В конце концов, здесь не сплошное варварство. Если бы это было так, этой девушки здесь бы не было. Остаюсь." Мисс Пим, пожалуйста, можно еще кофе? Ваша дочь не только красива, она единственная красивая девушка в Лейсе. -- А как же Бо Нэш? -- проявила лояльность Люси. -- В Англии на Рождество -- мисс Пим, пожалуйста, чуть-чуть молока -- журналы стараются быть развлекательными и печатают яркие красивые фотографии, которые можно окантовать и повесить над плитой на кухне, чтобы порадовать сердца кухарки и ее друзей. Эти картинки очень блестят... -- Ну, это явная клевета! -- воскликнула миссис Иннес. -- Бо хорошенькая, очень хорошенькая, и вы знаете это. Я забыла, -- обратилась она к Люси, -- что вы всех их знаете. Бо -- единственная, с кем мы знакомы; она гостила у нас однажды на каникулах на Пасху; когда на Западе погода мягче, чем в остальной Англии; а Мэри один раз жила у них несколько недель летом. Мы были в восторге от Бо. -- она повернулась за поддержкой к мужу, который, казалось, слишком погрузился в свои мысли. Доктор Иннес встрепенулся -- у него был крайне утомленный вид перегруженного работой G.P. [G.P. -- General Practioner -- участковый, районный врач (англ.)], наконец-то присевшего отдохнуть, и его мрачноватое лицо приняло мальчишеское, слегка зловредное выражение, сквозь которое просвечивала нежность. -- Было очень непривычно видеть, как наша всезнайка, полагающаяся только на себя, позволяет собой командовать, -- проговорил он. Миссис Иннес явно не ожидала такого высказывания, но решила извлечь из него пользу. -- Быть может, -- сказала она, как будто эта мысль только что пришла ей в голову, -- потому, что мы всегда относились к самостоятельности Мэри как к чему-то само собой разумеющемуся, ей было приятно дать покомандовать собой. -- А затем, обращаясь к мисс Пим: -- Мне кажется, они так дружны, потому что дополняют друг друга. Я рада этому, Бо нам очень нравится и, потом, у Мэри никогда не было близкой подруги. -- Очень напряженная программа обучения, правда? -- произнес доктор Иннес. -- Я иногда заглядываю в тетради дочери и поражаюсь, зачем им дают все то, что даже врачи забывают, как только закончат медицинские школы. -- Сечение villi, -- вспомнила Люси. -- Да, что-то вроде этого. Похоже, вы за четыре дня стали очень эрудированной в медицине. Появились пирожки, и несмотря на то, что тесто "не поднялось", ради того, чтобы их попробовать, стоило приехать с самого Запада. Всем было очень весело. Люси чувствовала, что комната, действительно, была как будто пропитана радостью, что радость окутывала все, как лившийся снаружи солнечный свет. Даже лицо доктора приобрело довольный и размягченный вид. Что же касается миссис Иннес, Люси редко приходилось видеть, чтобы на лице женщины отражалось такое счастье -- одно то, что она находится в комнате, где часто бывала ее дочь, казалось, было чем-то вроде общения с ней, а через несколько дней она увидит ее саму и они вместе порадуются ее успехам. Если бы я вернулась в Лондон, подумала Люси, мне никогда не пришлось пережить подобное. Что бы я сейчас делала? Одиннадцать часов. Пошла бы погулять в парк и решала бы, как избежать приглашения в качестве почетного гостя на какой-нибудь литературный обед. Вместо этого у меня есть вот что. И все это потому, что доктору Найт захотелось поехать на медицинскую конференцию. Нет, потому, что давным-давно Генриетта заступилась за меня в школе. Подумать только, все, что происходит сейчас, в это залитое солнцем английское июньское утро, началось в темной школьной раздевалке, заполненной маленькими девочками, надевающими галоши. Что же такое первопричина вообще? -- Было очень приятно, -- сказала миссис Иннес, когда все опять вышли на деревенскую улицу. -- И как славно, что скоро мы снова встретимся. Ведь вы будете в Лейсе в день Показательных выступлений? -- Надеюсь, буду, -- ответила Люси и подумала, удобно ли так долго пользоваться гостеприимством Генриетты. -- И помните, что вы обе дали честное слово и торжественно обещаете никому не рассказывать о нашей сегодняшней встрече, -- сказал доктор Иннес. -- Обещаем, -- ответили Люси и Детерро, глядя, как их новые друзья усаживаются в машину. -- Как ты думаешь, я смогу развернуться за один раз и не задеть здание почты? -- спросил доктор Иннес в раздумье. -- Мне бы ужасно не хотелось увеличивать число бидлингтонских мучеников, -- проговорила его жена. -- Скучное общество. С другой стороны, что за жизнь без риска? Доктор Иннес запустил мотор и проделал рискованный маневр. Ступица его переднего колеса оставила легкую царапину на девственно-белой стене почты. -- Метка Джервиса Иннеса, -- сказала миссис Иннес и помахала рукой. -- До дня Показательных выступлений -- и молите Бога о хорошей погоде! Au revoir! [Au revoir -- до свидания (франц.)] Посмотрев, как, становясь все меньше и меньше, удаляется по деревенской улице машина, Люси с Детерро повернули к полевой тропинке, к Лейсу. -- Какие милые люди! -- проговорила Детерро. -- Очаровательные. Подумать только, мы бы никогда с ними не познакомились, если бы вам сегодня утром до смерти не захотелось выпить хорошего кофе. -- Скажу вам по секрету, мисс Пим, это тот тип англичан, к которому все другие нации испытывают необыкновенную зависть. Такие спокойные, такие воспитанные, так приятно на них смотреть. Ведь они бедны, вы заметили? Блузка у нее совсем выгорела. Она когда-то была голубой, я заметила, когда она нагнулась и воротник приподнялся. Несправедливо, что такие люди бедны. -- Нелегко ей было проехать мимо, не повидав дочь, когда она была так близко, -- задумчиво сказала Люси. -- Ах, у нее есть характер, у этой женщины. Она правильно сделала, что не поехала. Старшие на этой неделе ни одной своей частичкой не могут интересоваться посторонними делами. Выньте хоть одну единственную частичку, и -- хоп! -- все рухнет. -- Нат Тарт сорвала росшую на берегу у моста крупную маргаритку и фыркнула (это был первый смешок, который Люси услышала от нее): -- Интересно, как мои коллеги справляются с загадками типа "одна-нога-за-линией-поля". А Люси подумала, интересно, как ее саму опишет Мэри Иннес, когда в воскресенье будет писать родителям. Как сказала миссис Иннес, забавно будет вернуться домой и прочесть, что напишет о вас Мэри в воскресном письме. Это похоже на теорию относительности. Как будто вернуться в прошлый вечер. -- Странно, что Мэри Иннес напоминает вам чей-то портрет, -- сказала она Детерро. -- Потому, что мне тоже. -- Ах, да, прабабушку моей бабушки. -- Детерро бросила маргаритку в воду и смотрела, как течение унесло ее под мост дальше, так что скоро она скрылась из виду. -- Я не стала говорить этого милым Иннесам, но моя пра-пра-прабабушка не пользовалась особой любовью у своих современников. -- О? Может быть, она была застенчивой? То, что мы называем комплексом неполноценности? -- Мне об этом ничего не известно. Ее муж умер очень вовремя. Для женщины всегда неприятно, когда ее муж умирает очень вовремя. -- Вы хотите сказать, она его убила!? -- От испуга Люси остановилась, как вкопанная. -- О, нет. Скандала не было, -- произнесла Детерро с укоризной. -- Просто ее муж умер очень вовремя. Он слишком много пил, был заядлым игроком и не очень привлекательным человеком. И была гнилая ступенька на верху лестницы. Очень высокой лестницы. И однажды он наступил на нее, когда был пьян. Вот и все. -- А она потом еще раз вышла замуж? -- спросила Люси, переварив это сообщение. -- О, нет. Она ни в кого не была влюблена. У нее был сын, которого надо было воспитывать, и поместья -- теперь они были в безопасности, когда некому стало проигрывать их в карты. Она прекрасно управляла поместьями. От нее и моя бабушка унаследовала свой талант. До того, как приехать из Англии, чтобы выйти замуж за дедушку, бабушка никуда не выезжала из своего округа, Чарльз-стрит, Первый Западный. А через полгода она управляла поместьем. -- Детерро вздохнула, выражая восхищение. -- Удивительные люди, эти англичане. VIII Мисс Пим сидела в роли наблюдателя на письменном экзамене по патологии, чтобы дать мисс Люкс время для проверки и проставления оценок предыдущих работ. На цыпочках вошла маленькая секретарша мисс Ходж и почтительно положила перед ней на стол пришедшую на ее имя почту. Мисс Пим, хмурясь, просматривала экзаменационные вопросы и думала, как плохо соотносятся слова типа artritis gonorrhoica или suppurative teno-synovitis с чистым воздухом летнего утра. Emphysema звучала не так ужасно; такое название садовник мог бы дать какому-нибудь цветку. Какому-нибудь сорту водосбора, например. И Kyphosis Люси могла представить себе как родственника георгина. Myelitis был бы, наверно, мелким вьющимся растением с яркосиними цветами, которые бы имели тенденцию розоветь, если за ними плохо ухаживали. A tabes dorsalis явно был экзотичным цветком из рода тигровых лилий, дорогим и чуть-чуть неприличным. Chorea. Sclerosis. Pes Varus. Господи Боже, неужели эти юные девицы знают все это? Назначить лечение той или иной болезни в зависимости от того, была ли она а) наследственной, б) вызвана травмой или в) вызвана истерией? Ну-ну. Как она могла так заблуждаться, что даже испытывала некое покровительственное чувство по отношению к этим юным созданиям? С возвышения, на котором стоял ее стол, мисс Пим с нежностью посмотрела на студенток. Все усерднейшим образом писали. Лица были сосредоточенные, но не очень встревоженные. Только Роуз казалась обеспокоенной, и Люси подумала, что ей больше идет выражение беспокойства, чем самодовольства, и от сочувствия удержалась. Дэйкерс, не отрываясь, писала, водя носом по бумаге, высунув язык; заканчивая одну строчку и начиная другую, она машинально вздыхала. Бо имела самоуверенный и независимый вид, как будто она писала приглашения; сомнения никогда не тревожили ее; ни ее нынешняя жизнь, ни будущее положение не таили в себе никакой опасности. Лицо Стюарт под яркорыжими волосами было бледным, но на губах играла легкая улыбка: будущее Стюарт тоже было определено. Она поедет в школу Кордуэйнерса, вернется домой, в Шотландию, и заберет с собой свои диски. В субботу Люси собиралась на вечеринку, которую устраивала у себя в комнате Стюарт. ("Мы не приглашаем преподавателей на свои вечеринки, но поскольку вы не штатный преподаватель, вас можно позвать как друга"). Четверо Апостолов, занявшие первый ряд, время от времени бросали друг на друга ободряющие взгляды; это была их будущая специальность, и мелочи, которых они не знали, можно было спокойно не упоминать. Манчестер действительно должен был получить за свои деньги нечто стоящее. Иннес, сидевшая у окна, изредка подымала голову и смотрела в сад, как бы ища поддержки; ей не требовалась помощь, это явствовало из того, как неспешно и спокойно продвигалась она в своих ответах на вопросы; она поворачивалась взглянуть в сад как бы за неким духовным утешением, словно говорила: "И ты, Красота, все еще здесь. Мир все еще существует за стенами аудитории". Иннес выглядела так, как будто колледж забрал все ее силы. Складка, идущая от носа ко рту, все еще оставалась на месте. С аккуратно убранного стола мисс Люкс Люси взяла нож для бумаги и стала разбирать полученную почту. Три афиши. Распечатывать их, нарушая тем самым священную тишину, было необязательно. Квитанция. Годовой отчет. Большой квадратный темноголубой конверт из очень плотной и очень дорогой бумаги, на клапане которого яркокрасными выпуклыми буквами было отпечатано МИЛЛИСЕНТ КРЭЙ (действительно, инстинкт саморекламы у актрис не знает пределов), в котором наверняка содержалось пять строчек, написанных размашистым почерком, с огромными заглавными буквами, выражающих благодарность за ее, мисс Пим, вклад в Благотворительный Фонд. Оставалось только письмо миссис Монморанси. Его-то Люси и вскрыла. Маддам, (писала миссис Монморанси) Я зделала как вы сказали и послала посылку Фред отнес ее на Вигмор стрит по дароге на роботу квитанцию фкладываю положила голубую и блуску и белье как вы сказали а ваша розовая ночная рубашка есчо не вернулас с прачечной так я положила бежевую надеюс ничево. Маддам, пожалуста не думайте што я много себе пазваляю но это хорошо. Это не жизнь для женщины с книгами и без молодой компании пожалуста не думайте што я себе много пазваляю но вы самая милая леди у которой я когда нибудь роботала Фред гаварит то же самое гаварит посмотреть вокруг не то что писать пошалуста не думайте што я много себе пазваляю. С уважением Ваша миссис Монморанси P.S. Железную счетку засунула в замшевые туфли В последующие пятнадцать минут Люси переживала разнообразные чувства: она была тронута отношением к ней миссис Монморанси, рассердилась на прачечную и решила, что зря платит налог на образование. Не закрытые средние школы нужны, а много начальных, где в классах учеников будет не более десяти -- двенадцати в каждом, где будущие миссис Монморанси научатся Трем Р [Три Р (Three R's) -- выражение для определения чтения, письма, арифметики (reading,'riting, 'rithmetic), считающиеся основами образования.]. Старый МакЛин, покойный садовник у них дома, бросил школу, когда ему было двенадцать лет, но он мог написать письмо не хуже, чем ее любой университетский знакомый. А почему? Потому что он ходил в маленькую деревенскую школу, где были небольшие классы и хороший учитель. И еще, конечно, потому, что он жил в эпоху, когда "три Р" значили больше, чем бесплатная раздача молока в школах. Его научили грамоте, а остальное уж зависело от него самого. Он жил на лепешках из белой муки и крепком чае и умер, до конца оставаясь крепким и бодрым, в возрасте девяноста двух лет. От этих размышлений Люси оторвала мисс Роуз. На лице у мисс Роуз появилось новое выражение, и Люси это новое выражение совсем не понравилось. Ей приходилось видеть на лице мисс Роуз отчаяние, елейность, самодовольство, тревогу, но до сих пор у нее не было такого вида, будто она что-то скрывает. Что она могла скрывать? Люси с любопытством минуту -- две наблюдала за девушкой. Роуз подняла голову, поймала взгляд мисс Пим и быстро отвела глаза. Выражение "как будто она что-то скрывала" исчезло с ее лица. Его сменило выражение "деланное безразличие". Люси прекрасно знала это выражение. Недаром она была классной руководительницей Четвертого класса начальной школы. Когда кто-нибудь ел запретные сласти, у него на лице обязательно появлялось такое выражение. Оно же бывало на лицах тех, кто на уроках французского делал задания по арифметике. Оно присутствовало и на лицах тех, кто списывал на экзаменах. Что там говорила Генриетта? "Ей трудно даются письменные задания". Так. Эмфизема и прочие штуки, звучащие как названия цветов. -- все это было слишком трудно для мисс Роуз, вот она и решила немного помочь себе. Вопрос был в том, что это за помощь и где она? На коленях ее нет. Столы были открыты спереди, так что держать на коленях шпаргалку было опасно. И на ногтях вряд ли можно было написать многое из предмета патологии; ногти годились только для формул. Гораздо вероятнее -- записки в рукаве, либо укрепленные с помощью резинки, либо просто спрятанные; но у этих девушек рукава только до локтя. Тогда что же? Где? А может быть, она просто заглянула в листки О'Доннел, сидевшей впереди, или Томас -- справа от нее? Люси переждала пару минут, снова обратившись к своей корреспонденции. Все школьные учительницы знали эту уловку. Безразличным как будто взглядом она обвела Старших и вернулась к своим письмам. Потом подняла глаза и направила их прямо на Роуз. Голова Роуз склонилась низко над бумагой, а в ее левой руке был зажат носовой платок. Ну, даже на носовом платке невозможно написать что-нибудь полезное по предмету с таким обширным материалом как патология, и платком трудно манипулировать; с другой стороны, носовой платок не был в Лейсе привычным предметом обихода, и наверняка сейчас никто больше не сжимал его в руке и не вытирал им время от времени нос. Люси решила, что каковы бы ни были источники информации Роуз, они находились в ее левой руке. Стол Роуз стоял в конце ряда у окна, так что слева была стена. Все, что она проделывала левой рукой, никто не мог видеть. Ну, подумала Люси, что в таких случаях делать? Пройти через всю комнату, попросить показать платок и обнаружить, что это квадратный кусочек материи, девять на девять дюймов, с инициалами хозяйки, аккуратно вышитыми в углу, чисто выстиранный, как это делают в хорошей прачечной? Потребовать платок и вызвать скандал, который как ураган обрушится на всех Старших в момент, когда они наиболее уязвимы? Позаботиться, чтобы у Роуз не было возможности воспользоваться своими источниками информации, и промолчать? Последнее, очевидно, было самым разумным. Вряд ли до настоящего момента девушка успела по-серьезному воспользоваться этой помощью; по отношению к другим не будет несправедливостью сделать ей этот маленький подарок. Люси поднялась, вышла из-за стола, направилась к другому концу комнаты и встала там, прислонившись к стене. Томас сидела справа от нее, Роуз слева. Томас на минуту перестала писать и, быстро улыбнувшись, посмотрела на Люси. Роуз не подняла головы. Люси увидела, как горячая кровь прихлынула к шее девушки и та стала пунцовой. При этом она тут же убрала носовой платок -- или что там было у нее в руке -- в карман своей туники. Ну вот, она расстроила злонамеренные махинации, но удовлетворения при этом не почувствовала никакого. Люси впервые пришло в голову, что то, что в четвертом младшем выглядело предосудительной шалостью, на выпускных экзаменах у Старших было тошнотворно отвратительно. Она была рада, что это Роуз, а не кто-нибудь другой. Люси вернулась к своему столу на возвышении; насколько она могла видеть, Роуз больше не делала попыток помочь себе. Более того, она явно испытывала затруднения. И Люси разозлилась на себя за то, что ей стало жалко Роуз. Да, жалко. Жалко. Роуз. В конце концов, девушка работала. Работала, как сумасшедшая, если все говорили правду. Она не искала легкого пути, чтобы сэкономить силы. Просто теоретические знания давались ей трудно, почти до невозможности трудно, и в отчаянии она не устояла перед искушением. Такой взгляд на вещи немного улучшил настроение Люси, и остаток времени на посту наблюдающей она провела совершенно спокойно, размышляя о природе шпаргалок. Она еще раз просмотрела экзаменационные вопросы, поахала над огромным количеством материала, включенного в них, и подивилась, как Роуз удалось изобрести что-то полезное и одновременно невидимое. Люси очень хотелось расспросить Роуз. Самое вероятное объяснение -- были две или три темы, которых Роуз боялась, и в помощь себе нацарапала что-то на клочке бумаги. Иннес первая собрала исписанные листки и сколола их скрепкой. Потом она перечитала странички, время от времени делая поправки, положила стопку на стол, несколько секунд посидела, отдыхая, впитывая в себя красоту сада, потом тихо поднялась, прошла вперед и положила свою работу на стол перед мисс Пим. -- О-о-о-ой, катастрофа! -- завопила Дэйкерс. -- Кто-нибудь уже закончил? А у меня еще полтора вопроса впереди! -- Тсс-с, мисс Дэйкерс, -- сказала Люси, как того требовал долг. Дэйкерс одарила ее сияющей улыбкой и продолжала, не отрываясь, писать. Стюарт и Бо сдали свои работы сразу вслед за Иннес. И вот горка листков перед мисс Пим начала быстро расти. За пять минут до конца отведенного на экзамен времени в аудитории оставались только три студентки: маленькая темноволосая Томас, которая, по-видимому, слишком много спала, чтобы быть хорошей студенткой; невозмутимая Дэйкерс, которая все еще что-то усердно писала, и раскрасневшаяся Роуз, у которой был несчастный вид барахтающегося изо всех сил человека. За две минуты до звонка оставалась одна Роуз; похоже, она была в замешательстве, в отчаянии; она в спешке листала свои странички, что-то вычеркивала, исправляла, добавляла. Раздавшийся пронзительный трезвон положил конец ее нерешительным действиям; чему быть, того не миновать. Она поспешно собрала свои листки, и отнесла их на стол Люси, хорошо зная, что звонок означает требование немедленно появиться в гимнастическом зале и что фрекен не сочтет даже такое тяжелое испытание, как письменный экзамен, достаточным оправданием опоздания. Люси ожидала, что Роуз постарается не встречаться с ней глазами или, по крайней мере, будет чувствовать себя не в своей тарелке. Однако Роуз удивила ее, искренне улыбнувшись и еще более искренне воскликнув: -- У-у-фф! Это было ужасно. -- И, глубоко вздохнув, убежала вслед за остальными. Люси раскрыла исчирканный текст и, посмотрев на него, испытала угрызения совести. Все-то она вообразила. Роуз вовсе не мошенничала. По крайней мере, систематически. Ее вид, будто ей есть что скрывать, мог быть результатом неуверенности, пришло на ум Люси. А может быть, в худшем случае, надежды подсмотреть что-нибудь у соседки. И краска, которая залила ее шею, могла быть вызвана сознанием того, что ее заподозрили. Люси прекрасно помнила время в школе, когда сознания, что ее невинный поступок мог быть дурно истолкован, было вполне достаточно, чтобы ее лицо запылало. Право, ей надо попросить у Роуз прощения. Она найдет способ принести свои извинения. Люси аккуратно сложила стопку ответов, разобрав их по привычке в алфавитном порядке, пересчитала и отнесла наверх, в комнату мисс Люкс, радуясь, что не надо проверять их. В комнате никого не было; Люси положила стопку на стол и минуту постояла, размышляя, чем бы заняться в течение часа, остававшегося до ленча. Подумала было пойти в гимнастический зал, но решила, что если работа студенток еще до Показательных выступлений станет для нее обыденно-привычной, то на Показе ей будет неинтересно. Уговорив Генриетту разрешить ей остаться до дня Показа -- долго уговаривать Генриетту, конечно, не пришлось -- она не собиралась портить себе удовольствие, насмотревшись на все заранее. Люси пошла по лестнице вниз, задержалась у высокого окна на площадке -- как замечательно умели строить в восемнадцатом веке! на современных лестничных площадках не станешь останавливаться; это просто углы-повороты, маленькие, опасные, освещаемые в лучшем случае круглыми, похожими на судовые иллюминаторы оконцами; а отсюда ей были видны вязы на поле позади двора, спускавшемся к реке. Она пойдет немного полюбуется лютиками. Когда летом выдается свободный час, не придумать лучшего занятия, чем пойти полюбоваться полем лютиков. Люси спустилась с лестницы и пошла вдоль крыла, а затем по крытому переходу к гимнастическому залу, к полям. Когда она шла по переходу, ее взгляд наткнулся на какое-то яркое пятнышко в траве, росшей по краям дорожки. Сначала ей показалось, что это лепесток какого-то цветка, и она прошла было мимо, но тут заметила, что это предмет квадратной формы и отнюдь не лепесток. Люси вернулась обратно и подняла этот предмет -- крошечную записную книжечку в потертой красной кожаной обложке. Вероятно, когда-то она была приложением к дамской сумочке, но это было очень давно, потому что и такая кожа, и такой способ ее выработки сейчас почти не встречались. Размышляя о том, какой женственной была, наверно, эта больше не существующая сумочка с ее набором принадлежностей -- там, конечно, был маленький флакончик для духов, золотой карандашик и костяная табличка, чтобы записывать приглашения на танец -- Люси открыла книжку и на странице, сплошь исписанной очень мелким почерком, прочла: "Пат.анат.измен.как травм.Фибрин в синов.чл.Ткани сокращ. от фибр.сиксл.образ.на костях.Анхимоз.Лихорадка." Смысл этой информации был для Люси непонятен, но цель абсолютно ясна. Люси полистала странички, убедилась, что все они покрыты такими же записями в сокращенном виде. Даже на страничке Х, на которой обычно владелицы таких книжек записывали размер новых занавесок или интересную историю, которая сможет стать украшением речи на собрании во вторник, даже на страничке Х были загадочные заметки о лучах. Больше всего ошеломил Люси всеохватный характер записей, их преднамеренность. Это не был результат паники, охватившей человека в последнюю минуту; это была хладнокровная страховка против провала. По аккуратности и методу составления заметок было похоже, что они велись по мере изучения очередной темы. Если бы книжка была нормального размера, все это выглядело бы как конспект предмета. Но пишущий конспект никогда не выберет для этого книжку размером с почтовую марку, если можно купить книжку обычного размера всего за несколько пенсов. Для того, чтобы записи можно было прочесть, требовалось делать их чертежным пером, и выбор книжки такого размера имел только одно объяснение. Люси очень хорошо понимала, что произошло. Роуз на бегу вытащила носовой платок. Записную книжку она до этого никогда в карман не клала, мысли ее были заняты только тем, что она плохо ответила на вопросы да еще страхом опоздать на гимнастику, так что она доставала платок, не заботясь об осторожности. И маленькая книжка упала на траву у края дорожки. Люси обошла гимнастический зал и через калитку вышла в поле, но лютиков она не видела. Медленно шла она по полю, направляясь к спокойной прохладе под ивами, к тихой темной воде. Опершись на перила мостика, она наклонилась над рекой и, глядя на колышащиеся водоросли и всплескивающую временами рыбу, стала думать о Роуз. Фамилии на форзаце не было, следовательно, никакого способа определить хозяйку книжки тоже не было. В большинстве школ теперь учат писать и шрифтом, и скорописью, и шрифт гораздо труднее опознать. Конечно, эксперт по почеркам, без сомнения, легко определит автора, но что потом? Доказательств, что книжкой пользовались с незаконной целью, не существовало, как вообще не существовало доказательств того, что конспект составлен с дурными намерениями -- хотя подозрение было очень сильно. Если она отдаст Генриетте книжку как вещь, которую кто-то потерял, а она нашла, что произойдет? Никто не явится востребовать ее, и Генриетта окажется перед фактом, что одна из ее Старших подготовила конспект, который очень удобно спрятать в ладони на экзамене. Если же ничего не сказать, то наказанием для Роуз послужит то, что ее в течение всей жизни будет мучить вопрос -- что случилось с книжкой. Люси решила, что такое наказание вполне соответствует совершенному преступлению. Она еще раз перелистала крошечные странички рисовой бумаги, снова подивилась эдвардианской элегантности книжки и, перегнувшись через перила, бросила ее в воду. На обратном пути домой Люси подумала, что интересно бы узнать, как сдала Роуз выпускные экзамены по другим предметам. Запомнить патологию не сложнее, чем кинезиологию или еще какой-нибудь мало вразумительный предмет, изучаемый в Колледже физического воспитания. Как справлялась с ними "трудная студентка" Роуз? Была ли маленькая красная книжечка одной из пяти или шести? Стоило ли покупать чертежное перо только для одного предмета? Конечно, если хорошенько поискать, можно купить маленькую записную книжку, но не такую изящную и такую крошечную, как эта. Скорее всего, обладание этой красной малюткой натолкнуло Роуз на мысль использовать ее в качестве страховки от провала. Люси вспомнила, что результаты предыдущих экзаменов, должно быть, вывешены на доске у студенческого входа и вместо того, чтобы направиться к переднему фасаду дома, как она собиралась, повернула к двери, которая вела в дом со двора. На обтянутой зеленой байкой доске было приколото несколько листков с результатами Младших и три -- с результатами Старших. Люси с интересом стала их читать. ВЫПУСКНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ по ФИЗИОЛОГИИ С отличием Мэри Иннес................ 93 Первая степень Вильгельмина Хэсселт...... 87 Памела Нэш................ 86 Шина Стюарт............... 82 Полин Льюкас.............. 79 Дженет Гэйдж.............. 79 Барбара Ройз.............. 77 Вторая степень Дороти Литтлджон.......... 74 Беатрис Эпплйард.......... 71 Джоан Дэйкерс............. 69 Эйлин О'Доннел............ 68 Маргарет Кемпбелл......... 67 Рут Уэймарк............... 66 Лилиан Мэттьюз............ 65 Остальные, получившие более низкие отметки, просто "Сдали". Как видно, Роуз "проскреблась" в первую степень за счет двух очков. МЕДИЦИНА Первая степень Полин Льюкас............ 89 Памела Нэш.............. 89 Мэри Иннес.............. 89 Дороти Литтлджон........ 87 Рут Уэймарк............. 85 Вильгельмина Хэсселт.... 82 Шина Стюарт............. 80 Лилиан Мэттьюз.......... 79 Барбара Роуз............ 79 Вторая степень Дженни Бертон........... 73 Дженет Гэйдж............ 72 Эйлин О'Доннел.......... 71 Джоан Дэйкерс........... 69 Остальные -- "Сдали". И снова Роуз сумела попасть в "Первую степень". КИНЕЗИОЛОГИЯ С отличием Мэри Иннес.............. 96 Первая степень Полин Льюкас............ 89 Памела Нэш.............. 88 Шина Стюарт............. 87 Вильгельмина Хэсселт.... 85 Рут Уэймарк............. 80 Дженет Гэйдж............ 79 Джоан Дэйкерс........... 78 Барбара Роуз............ 78 Опять первая степень! Три "первых" места из трех попыток. И это девушка, которая испытывала серьезные трудности в письменных работах? Появилось очень сильное подозрение в том, что существовали и другие маленькие записные книжки. Ну, ладно. Сегодня пятница, завтра конец выпускных экзаменов, вряд ли Роуз после сегодняшнего утреннего случая воспользуется какой-нибудь помощью на завтрашнем экзамене. Маленькая книжка, приготовленная назавтра, если она существует, останется мертворожденной. Пока Люси читала списки (приятно было увидеть, что Дэйкерс, по крайней мере, по одному предмету вошла в число "первых"), появилась мисс Люкс с результатами вчерашнего экзамена. -- Благодарю, что вы принесли ответы по патологии, -- сказала она, -- и что посидели на экзамене. Я смогла проверить эти. Большим пальцем она вдавила кнопку в доску и немного отошла назад взглянуть на список. ГИГИЕНА С отличием Мэри Иннес.............. 91 Первая степень Памела Нэш.............. 88 Вильгельмина Хэсселт.... 87 Шина Стюарт............. 86 Полин Льюкас............ 81 Барбара Роуз............ 81 -- Барбара Роуз -- восемьдесят один! -- не успев подумать, воскликнула Люси. -- Да, удивительно, не правда ли? -- отозвалась мисс Люкс спокойно. -- Но она работает как негр. Она так блистает в физических упражнениях, что, наверно, ее сводит с ума мысль, что она может оказаться в чем-то последней. -- Иннес, похоже, привычно возглавляет списки. -- О, Иннес здесь только теряет время. -- Почему? Чем больше интеллекта человек вкладывает в свою специальность, тем лучше, не так ли? -- Да, но с таким интеллектом, как у Иннес, можно быть во главе списков, вызывающих гораздо больший трепет, чем эти. Она впустую тратит свой талант. -- Мне почему-то кажется, что за сегодняшний экзамен Роуз не получит восьмидесяти одного балла, -- сказала Люси, когда они с мисс Люкс отошли от доски. -- Почему? Ей было трудно? -- Она еле вылезла, -- ответила Люси, надеясь, что в ее голосе не слишком явно прозвучала радость. -- Ну и жизнь! -- добавила она, когда прозвонил колокол "за пять минут до гонга" и толпа мокрых от пота Старших вылетела из гимнастического зала, срывая с себя на бегу туники, и бросилась в ванные, чтобы успеть принять душ. -- Только подумать, как неспеша мы осваивали науки. В университете, я имею в виду. Когда мы сдавали выпускной экзамен, то остаток дня был почти всегда целиком наш, чтобы можно было прийти в себя. А для этих юных созданий экзамен -- часть распорядка рабочего дня. Из ванных комнат доносились несвязные крики. "Ох, Донни, свинство, это мой душ!" "Ну-ка, животное, слезь с моей ноги!" "О нет, детка, это мои трусы!" "Кинь-ка мне туфли, Грингэйдж, пол совсем мокрый." "Нельзя ли не открывать так сильно холодную воду, ты, колода!" -- А знаете, им это нравится, -- сказала Люкс. -- В глубине души они любят и беготню, и тяжелую работу. Это позволяет им чувствовать свою значимость. Мало у кого из них в будущем будут основания ощутить свою значительность, так что хорошо, что они получат, по крайней мере, представление, что это такое. -- Вы циник, -- заявила Люси. -- Нет, психолог. -- Мисс Люкс на ходу кивнула в сторону, откуда доносились шум и гвалт. -- Похоже на вольную борьбу, правда? Как будто все отчаянно злятся. Но это все игра. Через пять минут они будут сидеть в столовой, как порядочные дети, и все волоски будут пригнаны один к одному. Так и было. Когда через пять минут преподаватели проследовали к своему столу, драчуньи-разбойницы из ванных чинно стояли позади своих стульев, спокойные, причесанные, погруженные целиком в мысли о еде. И правда, дети. Каким бы душераздирающим не было их горе, завтра оно будет забыто в игре. Абсурдно думать о них, как о встревоженных взрослых людях, с дрожью удерживающихся на пределе своих сил. Они непостоянны, как дети; их горести шумны, кричащи и... преходящи. Люси в течение пяти дней, с того самого часа, как Нат Тарт под кедром в прошлую субботу выказала глубокомысленную проницательность, все время искала хоть намек на какие-нибудь отклонения, на анормальность, неуправляемость, и что? Она обнаружила один единственный совершенно нормальный и прекрасно управляемый пример нечестного поведения, ничем не выдающийся, разве что ловкостью исполнения. -- Как славно, -- проговорила Генриетта, положив себе на тарелку нечто похожее на пирог с сыром и овощами. -- Я получила место в Уэльсе для маленькой мисс Томас. Возле Аберисвита. Я так рада. -- В этом Уэльсе очень усыпляющая атмосфера, -- подумав, сказала мадам Лефевр, уничтожив пятью тихими словами идею Генриетты. -- Да, -- произнесла мисс Люкс. -- Кто там будет заставлять ее бодрствовать? -- Дело не в том, кто будет заставлять ее бодрствовать, дело прежде всего в том, кто будет ее будить, -- возразила мисс Рагг, алчно поглядывая на пирог. Рагг так недалеко ушла от того времени, когда сама была студенткой, что все еще продолжала испытывать постоянный голод и не отличалась гастрономическими придирками. -- Уэльс -- ее родная среда, -- подавленно проговорила Генриетта, -- и я не сомневаюсь, что она со всем этим справится. Во всяком случае, вне Уэльса у нее нет шансов добиться каких-нибудь серьезных успехов; валлийцы необычайно провинциальны, в буквальном смысле этого слова. Я и раньше замечала, что они тяготеют к своей родной провинции. Для них лучше всего уезжать обратно домой, если есть такая возможность. К счастью, в этом случае все очень удачно устроилось. Младшая из трех преподавательниц гимнастики. Очень подходит мисс Томас. Боюсь, она не слишком инициативна. -- Место для Томас -- единственное новое предложение? -- спросила Рагг, налегая на пирог. -- Нет, было еще одно, которое я хочу обсудить с вами. Ага, подумала Люси, вот, наконец, и Арлингхерст. -- Аббатство Линг хочет, чтобы кто-нибудь целиком отвечал за младших детей и, кроме того, вел уроки танцев во всех классах. Танцам будет уделяться большое внимание. Я собираюсь отдать это место мисс Дэйкерс -- она очень хорошо работает с маленькими детьми, -- но я хотела бы знать, что думаете о ней вы, Мари; в отношении танцев. -- Она -- корова, -- сказала мадам. -- Но она очень хорошо занимается с малышами, -- возразила Рагг. -- Тяжелая, как корова, -- повторила мадам. -- Важно не то, как она сама танцует, -- сказала Генриетта, -- важно, сможет ли она научить других. Достаточно ли она знает предмет, вот в чем дело. -- О, она, конечно, знает разницу между размером на три четверти и на четыре. -- Я видела, как Дэйкерс в Вест Ларборо разучивала с малышами танцы к Рождеству, -- сказала Рагг. -- Это было замечательно. Я должна была написать критические замечания по ее работе, но пришла в такой восторг, что вообще забыла сделать какие-нибудь пометки. Думаю, ей это прекрасно подойдет. -- Ну, а вы, Мари? -- Не могу понять, чего вы волнуетесь, -- проговорила мадам. -- Все равно танцы в аббатстве Линг и сейчас в ужасном состоянии. Такое "умывание рук" на манер Пилата, несмотря на его негативный оттенок, показалось всем достаточно положительным ответом. Ясно было, что Дэйкерс поедет в аббатство Линг. А поскольку аббатство было хорошим местом -- если уж нужно было идти работать в школу -- Люси порадовалась за нее. Она обвела глазами столовую, откуда, перекрывая общий гул, доносился высокий голосок Дэйкерс, рассказывающей свои впечатления от экзамена по патологии: -- Дорогая, я ответила, что сустав становится резиновым, и я уверена, что это не профессиональный термин. -- Предупредить обеих, мисс Ходж? -- спросила Рагг. -- Нет, сегодня, я думаю, только мисс Томас. Мисс Дэйкерс я скажу завтра. Пусть пройдет возбуждение. Когда преподаватели встали и пошли к дверям, Рагг повернулась к студенткам, вежливо поднявшимся со своих мест и на время примолкшим, и сказала: -- Мисс Ходж ждет мисс Томас в своем кабинете после ленча. Это была явно ритуальная фраза, потому что шум разгорелся прежде, чем преподаватели успели дойти до двери. -- Место, Томми! Поздравляю, Томми! Урра, старушка Томми! Да здравствует Уэльс! Надеюсь, что тысяча в год, Том. Ну, разве это не прекрасно! Здорово, Томми! А еще не было сказано ни слова про Арлингхерст. IX Впервые про Арлингхерст Люси услышала не от кого-то из преподавателей, а от самих студенток. Вторую половину субботы она провела с фрекен и ее матерью, помогая им шить шведские национальные костюмы, в которых Младшие должны были танцевать народные танцы в день Показательных выступлений. Погода была прекрасная, и они отнесли целую кипу простых ярких тканей в самый дальний угол сада; здесь они могли заниматься делом и любоваться чисто английским пейзажем. Матчи по крикету и теннису в эту неделю проходили на "чужой" территории, и фигуры игроков не портили девственную зелень поля за рекой. Дамы шили, окруженные дивной красотой. Фру Густавсен, похоже, наговорила своей дочери много хорошего про Люси, потому что сдержанность фрекен как будто испарилась, и Люси с радостью обнаружила, что молодая женщина, которая всегда напоминала ей блестящий на солнце снег, оказывается, умеет тепло и с удовольствием смеяться, обладает прекрасным чувством юмора. Правда, проявленные Люси способности к шитью сильно поколебали веру в нее фру Густавсен, но англичанам следует многое прощать. Фру Густавсен вернулась к разговору о пище и долго распространялась о достоинствах блюда, называемого "фрикаделлар", кажется, разновидности фарша. Люси, у которой приготовление пищи заключалось в том, чтобы нарезать на сковородку помидоры, в последний момент добавить туда все, что подлежало приготовлению и полить все сливками, сочла это длительным и сложным процессом и решила, что это не для нее. -- Вы заняты сегодня вечером? -- спросила фрекен. -- Мы с мамой отправляемся в Ларборо в театр. Мама еще не видела ни одной английской постановки. Мы были бы очень рады, если бы вы согласились пойти с нами. Люси объяснила, что она приглашена на вечеринку в комнате Стюарт в честь получения ею Места. -- Я так поняла, что преподавателей обычно не зовут, но я не настоящий преподаватель. Фрекен оглядела ее и сказала: -- А должны были бы им быть. Вы очень полезны для них. Опять это медицинское высказывание. Как будто она лекарство. -- Каким образом? -- О, это слишком тонкая материя для моего английского, а уж тем более немецкого языка. Отчасти потому, что вы носите каблуки; отчасти потому, что они ничуть вас не боятся; отчасти -- о, и еще тысяча "отчасти". Вы приехали удивительно вовремя, в тот самый момент, когда им необходимо развлечение -- которое бы не отвлекало. О, Господи, как бы я хотела лучше говорить по-английски. -- Вы хотите сказать, что я -- доза щелочи для желудка с повышенной кислотностью. Фрекен неожиданно фыркнула. -- Да, именно так. Мне очень жаль, что вы не пойдете в театр, но это знак особого расположения -- быть приглашенной на студенческую вечеринку, и вам, я надеюсь, понравится. Сегодня все будут веселы, ведь экзамены позади. Вот придут они с матча -- и свободны на весь уик-энд. Так что в эту субботу все будут веселиться. Сорвутся с цепи, -- добавила она по-английски. И они действительно сорвались с цепи. Фрекен и ее мать направились в обход к фасаду дома, где были их комнаты, а Люси вошла со двора и на нее со всех сторон обрушился шум. Плеск воды в ванных комнатах на обоих этажах, громкие голоса, барабанная дробь ног, бегущих по голым дубовым ступеням, крики, свист, пение. вернулись уже обе команды -- судя по атмосфере, с победой -- и весь дом ходил ходуном. А кроме того, он дрожал от возбуждения, и одно слово, как лейтмотив, вплеталось во все разговоры. Арлингхерст. Арлингхерст. Когда Люси, направляясь к лестнице, проходила мимо ванных на первом этаже, она впервые услышала его. -- Ты слышала, дорогая! Арлингхерст! -- Что? -- Арлинг-херст! Кран закрыли. -- Ничего не слышно, вода хлещет. Куда, ты говоришь? -- Арлингхерст! -- Не верю. -- Да, -- вмешался третий голос. -- Это правда. -- Не может быть, в Арлингхерст только что окончивших не посылают. -- Нет, это, действительно, так. Секретарша мисс Ходж сказала Джолли по секрету, а Джолли сказала своей сестре в деревне, а та -- мисс Невилл из "Чайника", а мисс Невилл рассказала Нат Тарт, когда она зашла туда выпить чаю с этим своим кузеном. -- Этот жиголо опять здесь? -- Слушай, Арлингхерст! Кто бы мог подумать! А как ты думаешь, кому его отдадут? -- Ну, это ясно. -- Конечно, Иннес. -- Счастливая Иннес. -- Она заслужила это. -- Только вообрази -- Арлингхерст! И на втором этаже было то же самое -- шум, плеск воды, голоса и Арлингхерст. -- Кто тебе сказал? -- Нат Тарт. -- О, Господи, она же сумасшедшая, все знают. -- Ладно, в любом случае, это место для Иннес, так что меня это не касается. Я, наверно, обращусь в С.Л.Г. [Совет Лондонского Графства.] -- Может, она и сумасшедшая, но ей не нужно место, и она ничего не поняла. Она даже не знала, что такое Арлингхерст, так что для нее это пустяк. Она спросила: "Это что, школа?" -- Школа! Ну и ну! -- Слушайте, дорогие мои, Ходж, наверно, совсем обалдела от гордости! -- Думаешь, она настолько обалдела, что угостит нас сегодня на ужин пирожными вместо этого молочного пудинга? -- А я думаю, Джолли еще вчера сделала пудинги, и они ждут нас, выстроившись в ряд. -- Что касается меня, пусть ждут. Я собираюсь в Ларборо. -- И я. Слушайте, Иннес здесь? -- Нет, она уже вымылась. Одевается. -- Знаете что, давайте все устроим вечеринку в честь Иннес вместо того, чтобы устраивать маленькие вечеринки каждая у себя. В конце концов, это... -- Да, давайте, хорошо? Не каждый же день человек получает такое место, и Иннес заслужила его, все будут рады, и... -- Да, давайте устроим это в общей комнате. -- Это же честь для всех. Награда Лейсу. -- Арлингхерст! Кто бы мог подумать? -- Арлингхерст! Люси решила, что неосторожность маленькой тихой секретарши была, очевидно, вызвана тем, что она знала -- новость вот-вот будет обнародована. Даже осторожная, скрытная Генриетта не могла дольше хранить в тайне такое известие, хотя бы по той, простой причине, что Арлингхерст ждал ответа. Наверно, подумала Люси, Генриетта хотела, чтобы прошла "трудная неделя", а потом уж собиралась сделать сенсационное сообщение; Люси не могла не согласиться, что момент для сообщения был выбран очень точно. Когда она шла по коридору к своей келье, она встретила Иннес, которая застегивала пуговицы на свежем полотняном платье. -- Ну вот, -- сказала Люси, -- кажется, день прошел успешно? -- Вы имеете в виду этот гвалт? -- спросила Иннес. -- Да, мы выиграли. Но то, что вы слышите, это не боевой клич. Это хвалебный пеан, потому что им никогда не придется переживать такую неделю. Люси отметила про себя, что девушка бессознательно употребила слово "им". На какой-то момент она поразилась спокойствию Иннес. А может быть, та еще не слышала о вакансии в Арлингхерсте? Но когда Иннес из полутьмы коридора ступила в пятно яркого света, лившегося из двери, открытой в комнату Дэйкерс, Люси увидела, что лицо девушки сияет. И ее собственная душа откликнулась, она порадовалась за Иннес. Значит, вот так она восприняла это -- как будто перед ней раскрылись Небеса? -- Во всяком случае, вы выглядите счастливой, -- сказала Люси, прибегая к плоско-банальному выражению, потому что никакими словами нельзя было описать того, что светилось в глазах Иннес. -- Как говорит О'Доннел, сам король мне не брат, -- сказала Иннес. -- Ведь вы придете на вечеринку к Стюарт, правда? Это хорошо. Там и увидимся. Люси напудрила нос и решила пойти в "старый дом" посмотреть, как реагировали на новость об Арлингхерсте преподаватели. Может быть, там и чай еще остался. Она совсем забыла про чай и, наверно, Густавсены тоже забыли. Люси проверила бутылку шампанского, которую в ожидании вечеринки у Стюарт положила в лед, выпрошенный у мисс Джолифф, еще раз пожалела, что у виноторговца в Ларборо не оказалось года получше, но решила (весьма справедливо), что Реймс и его продукция были для студенток просто "шампанским". Чтобы попасть в "старый дом", ей надо было снова пройти мимо спален Старших и ванных комнат на втором этаже, и Люси показалось, что гвалт достиг нового пика интенсивности, поскольку все большее число студенток узнавали новость, комментировали ее, передавали -- и все это, перекрывая шум воды, хлопанье дверей и топот ног. После этого рева и возбуждения странными казались тишина, покойный мир "дома", его кремовые стены, мебель красного дерева, высокие окна и просторные комнаты. Люси пересекла широкую лестничную площадку и открыла дверь в гостиную. Здесь тоже было тихо, и Люси вошла, закрыла за собой дверь и только потом осознала истинное значение этой тишины, осознала, что тишина насыщена электричеством и что она, Люси, вошла в самый разгар скандала, разыгравшегося среди преподавателей. Более того, если судить по выражению лиц, скандала невероятно грандиозного. Спиной к камину, как бы заняв оборонительную позицию, стояла Генриетта, лицо ее покраснело и на нем застыло упрямое выражение; остальные смотрели на директрису гневно и обвиняюще. Люси с радостью убралась бы восвояси, но кто-то автоматически налил чашку чая и сунул ей в руки, и она не могла поставить ее и выйти. Хотя сделать это очень хотелось по многим причинам. Чай был почти черный и совсем остывший. Никто не обратил на Люси никакого внимания. Либо они считали ее своей, либо были слишком захвачены ссорой. Их глаза отметили ее присутствие с тем же рассеянным безразличием, с каким в вагоне поезда встречают проводника, собирающего билеты: он имеет законное право войти, но участником разговора не станет. -- Это чудовищно! -- говорила мадам. -- Чудовищно! Люси впервые увидела, что мадам изменила позе Рекамье и сидела, опустив свои стройные ноги на пол. За ее спиной стояла мисс Люкс, ее бледное лицо было бледнее обычного, а на скулах горели два яркокрасных пятна. Фрекен сидела, откинувшись на спинку одного из обитых ситцем стульев, и вид у нее был высокомерный и мрачный. А Рагг, у окна, выглядела одновременно смущенно и сердито, как будто ей, лишь недавно пришедшей из мира смертных, это сражение олимпийцев казалось неприличным. -- Не вижу в этом ничего чудовищного, -- сказала Генриетта, пытаясь придать своему голосу командирский оттенок, оттенок голоса бывшей старосты; но даже для уха Люси это прозвучало искусственно. Генриетта явно находилась в затруднении. -- Это более, чем чудовищно, -- заявила мадам, -- это почти преступно. -- Мари, не глупите. -- Преступно со многих точек зрения. Вы собираетесь сбыть с рук недоброкачественный товар тому, кто рассчитывает получить самое лучшее. Тем самым вы подрываете репутацию Лейса, и потребуется лет двадцать, чтобы восстановить ее, если вообще это удастся сделать. И ради чего, спрашивается? Ради чего? Просто, чтобы удовлетворить свою прихоть. -- Не вижу, причем здесь прихоть, -- сухо заметила Генриетта тоном, в котором прозвучала присущая ей величественность, подобная величественности датского дога. -- Никто из присутствующих не может отрицать, что она блестящая студентка, что она очень много работала и заслужила награду. Даже