все ее теоретические работы в этом семестре отличны. -- Не все, -- сказала мисс Люкс, и звук ее голоса был похож на шипение воды, попавшей на раскаленную сковороду. -- Работа, которую я проверяла вчера вечером, не может рассчитывать даже на вторую степень по патологии. При этих словах Люси перестала обдумывать, что делать со своей чашкой чая, и навострила уши. -- О, Господи, какая жалость, -- произнесла Генриетта, несколько сбитая со своих позиций этой новостью. -- Она так хорошо сдавала. Гораздо лучше, чем я смела надеяться. -- Девица -- умственно отсталая, и вы знаете это, -- отрезала мадам. -- Что за чепуха! Она -- одна из самых блестящих студенток, которые когда-либо были в Лейсе... -- Ради Бога, Генриетта, перестаньте. Вы знаете не хуже нас всех, что они понимают под словом "блестящая". Своими тонкими загорелыми пальцами мадам Лефевр взяла голубой листок почтовой бумаги и, держа его на расстоянии вытянутой руки (она начала "сдавать", мадам, но терпеть не могла носить очки), прочла вслух: "Мы хотели бы знать, есть ли среди ваших оканчивающих достаточно блестящая студентка, достойная занять это место. Та, которая могла бы стать "Арлингхерст" с первых же дней, стать частью школы и ее традиций столь органично, насколько это может сделать пришелица, и в то же время укрепила бы связь с Лейсом, которая так счастливо для нас установилась". Связь с Лейсом, которая так счастливо установилась! А вы предлагаете оборвать ее, послав туда Роуз! -- Я не понимаю, почему вы так упрямо протестуете против нее. Это чистое предубеждение. Она была примерной студенткой, и до сегодняшнего дня никто не сказал о ней дурного слова. Пока я не собралась наградить ее за прилежание. И тогда вы все приходите в ярость. Я просто в недоумении. Фрекен! Вы-то уж поддержите меня? У вас никогда не было лучшей ученицы, чем мисс Роуз. -- Ми-исс Роуз очень хорошая гимнастка. Как я знаю со слов мисс Рагг, она отлично владеет и спортивными играми. Но когда она выйдет отсюда, больше не будет иметь значение, что она лучше всех делает стойку на руках или что она хо-ороший полузащитник. Значение будет иметь характер. Но нельзя быть высокого мнения о ее характере, нельзя сказать, что он превосходный. -- Фрекен! -- воскликнула удивленно Генриетта. -- Я думала, она вам нравится. -- Вы так думали? Три холодных слова, произнесенные безразличным голосом означали: мне должны нравиться все студентки; если вы знаете, кто мне нравится, а кто нет, значит, я никуда не гожусь. -- Ну вот, вы спросили Сигрид и получили ответ, -- произнесла довольная мадам. -- Я и сама не могла бы выразиться точнее. -- Быть может, -- начала мисс Рагг, -- я хочу сказать, им нужна именно гимнастка. В Арлингхерсте самостоятельные отделения: гимнастика, игры, танцы; для каждого предмета свой учитель. Так что, может быть, Роуз и не будет так уж плоха. Интересно, подумала Люси, эта попытка компромисса вызвана тем, как выполняла Роуз роль полузащитника в команде мисс Рагг, или желанием сгладить ситуацию и хоть чуть-чуть свести края зияющей пропасти. -- Дорин, детка, -- сказала мадам тем терпеливым голосом, каким разговаривают со слабоумными, -- они ждут от нас не того, кто "будет не очень плох", они ждут выдающуюся личность, которая, только что выйдя из колледжа, могла бы стать одной из трех преподавательниц гимнастики в лучшей школе в Англии. Как вы думаете, похожа мисс Роуз на такого человека? -- Нет, нет, полагаю, не похожа. Должна признаться, скорее это Иннес. -- Совершенно верно. Иннес. И выше человеческого разумения, почему мисс Ходж не видит, что это Иннес. Мадам в упор посмотрела на Генриетту своими огромными черными глазами. Генриетта вздрогнула. -- Я же сказала! Есть вакансия в Уичерлейском ортопедическом госпитале, это идеальное место для мисс Иннес. Она великолепно выполняет медицинскую работу. -- Господи, дай мне терпения! Уичерлейский ортопедический госпиталь! -- Разве сплоченность оппозиции не убеждает вас, мисс Ходж, что вы неправы? -- это проговорила мисс Люкс, язвительная даже в гневе. -- Оставаться одной против всех -- не очень сильная позиция. Но вот этого не следовало говорить. Если и можно было убедить Генриетту ранее, то теперь эта стадия осталась далеко позади. Она отреагировала на логику мисс Люкс внезапным взрывом ярости. -- Мое положение как меньшинства, быть может, и не очень сильное, мисс Люкс, однако, мое положение как начальницы этого колледжа неоспоримо, и то, что вы думаете и чего не думаете о принятых мною решениях, несущественно. Я, как всегда, поделилась с вами своими соображениями относительно распределения вакансий. Конечно, очень жаль, что вы не согласны со мной, но это ничего не меняет. Принимать решение должна я, и я его приняла. Вы вольны не одобрять его, но, рада заметить, не вольны противодействовать. Дрожащей рукой Генриетта поставила свою чашку на поднос, как обычно это делала, и направилась к двери. Неуклюжая, обиженная, похожая на раненого слона, подумала Люси. -- Одну минутку, Генриетта! -- воскликнула мадам, стрельнув в сторону Люси глазами, в которых зажглись недобрые огоньки. -- Давайте спросим постороннего человека, опытного психолога. -- Но я не опытный психолог! -- возразила бедная Люси. -- Давайте просто послушаем, что думает мисс Пим. -- Не понимаю, какое отношение имеет мисс Пим к вакансиям... -- Нет, нет, не о назначениях. Просто что она думает об этих двух студентках. Давайте, мисс Пим. Выскажите ваше откровенное мнение. Вы провели у нас только неделю, и вас нельзя будет упрекнуть в пристрастности. -- Вы имеете в виду Роуз и Иннес? -- спросила Люси, пытаясь выиграть время. Генриетта стояла, положив руку на ручку двери. -- Конечно, я не знаю их досконально; но меня, без сомнения, удивляет, что мисс Ходж собирается отдать это место Роуз. Я думаю, что она вовсе -- право же, я думаю, что она совершенно неподходящая кандидатура. Генриетта, для которой эти слова были последней соломинкой, бросила на Люси взгляд, говоривший "и ты, Брут" и, нетвердо ступая, вышла из комнаты, проворчав сквозь зубы что-то вроде: "Как хорошенькая мордашка может действовать на людей". Люси отнесла это замечание на счет Иннес, не на свой. В гостиной воцарилось молчание. -- Мне казалось, я хорошо знаю Генриетту, -- произнесла, наконец, мадам. -- Я полагала, можно надеяться, что она будет справедлива, -- горько сказала мисс Люкс. Фрекен, не промолвив ни слова, вышла из гостиной, сохраняя по-прежнему высокомерный и хмурый вид. Все посмотрели ей вслед с мрачным одобрением; ее молчание было достаточно красноречиво. -- Какая жалость, что это случилось, когда все было так хорошо, -- произнесла еще одну из своих бесполезных фраз мисс Рагг. Она напоминала человека, который бегает и предлагает жертвам землетрясения черносмородиновые таблетки. -- Все были так довольны своими местами и... -- Думаете, она придет в себя, когда у нее будет время обдумать это? -- спросила у мадам мисс Люкс. -- Она обдумывает это почти неделю. Вернее, она пришла к этой мысли почти неделю назад; так что к данному моменту это стало решенным делом, и она просто не может взглянуть на все иными глазами. -- И все же, вероятно, она не была уверена -- я хочу сказать, не была уверена в нашей реакции, иначе не держала бы это в тайне доныне. Может быть, когда она все обдумает... -- Когда она все обдумает, она вспомнит, что Кэтрин Люкс поставила под сомнение королевскую прерогативу... -- Но ведь есть еще Правление. Она же не Господь Бог. Должен же быть кто-то, к кому можно апеллировать. Нельзя допустить подобной несправедливости, потому что... -- Конечно, существует Правление. Вы встречались с ними, когда устраивались сюда на работу. И видели одну из них -- она приезжает сюда к ужину по пятницам, когда бывают лекции о йоге, теософии, вуду или еще чем-нибудь таком. Прожорливый слизень в черном шелковом платье и янтарных бусах, а мозги как у вши. Она считает Генриетту замечательной. Так же думают и остальные члены Правления. И так же, разрешите мне это сказать, думаю я. Это-то и потрясает больше всего. Как Генриетте, проницательная Генриетта, которая из плохонькой дамской школы создала этот колледж, может быть такой слепой, как могла она внезапно лишиться самого элементарного понимания -- это фантастика. Фантастика. -- Но можем же мы что-нибудь сделать... -- Моя хорошая, хоть и бестактная Кэтрин, -- сказала мадам, грациозно поднимаясь с места, -- все, что мы можем сделать, это удалиться в свои комнаты и молиться. -- Она взяла шарф, в который даже в самую жаркую погоду укутывала свое худое тело, когда переходила из одного помещения в другое. -- Есть еще такое небольшое утешение, как аспирин и горячая ванна. Они не тронут Всемогущего, но очень полезны для кровяного давления. И мадам выплыла из комнаты, почти нематериальное существо, насколько им может быть живой человек. -- Если мадам никак не может повлиять на мисс Ходж, не вижу, кто бы мог это сделать, -- заявила Рагг. -- Только не я, -- сказала Люкс. -- Я лишь напрасно разозлила ее. Но даже если бы я ничего не сказала или обладала бы чарами Клеопатры, а она прислушивалась бы к каждому моему слову, как можно уменьшить подобный ментальный астигматизм? Понимаете, она искренне верит тому, что говорит. Она -- самый честный человек, каких я только встречала. Она действительно видит вещи в таком свете, она действительно видит в Роуз все, чем нужно восхищаться и что заслуживает награды, и полагает, что в нас говорит предубеждение и желание противодействовать. Как можно тут изменить что-либо? -- мисс Люкс постояла минуту, уставившись в окно, а потом взяла свою книгу и сказала: -- Мне нужно пойти переодеться, если только я найду свободную ванную. Она ушла, и Люси осталась с мисс Рагг, которой явно тоже очень хотелось уйти, но которая не знала, как бы поизящнее обставить свой уход. -- Очень неприятно, правда? -- проговорила она. -- Да, жаль, конечно, -- согласилась Люси и подумала, насколько неадекватно это отражает ситуацию; она все еще была ошеломлена новым аспектом, в котором ей предстало все дело. Тут она увидела, что Рагг все еще в спортивном костюме. -- Когда вы услышали обо всем? -- Я услышала, как студентки обсуждали это внизу -- я имею в виду, когда мы вернулись с матча -- и бросилась наверх, сюда, узнать, правда ли это, и попала в самый разгар. В самый разгар спора, я хочу сказать. Очень жаль, ведь все было так хорошо. -- Знаете, студентки считают само собой разумеющимся, что это место получит Иннес, -- сказала Люси. -- Да, -- голос Рагг прозвучал рассудительно. -- Я слышала, как они переговаривались в ванных. Так думать было естественно. Все мы считали само собой разумеющимся, что это будет Иннес. У меня она не очень хороша -- в играх, я хочу сказать -- но она отличный тренер. Она понимает, что делает. А в других вещах она, конечно, просто блестяща. Ей, действительно, быть бы доктором или заниматься чем-то умственным. Ладно, наверно, мне надо пойти снять с себя все это. -- Она помедлила минутку. -- Мисс Пим, пожалуйста, не думайте, что такое у нас часто случается, хорошо? Я впервые вижу, чтобы преподаватели так взбунтовались. Как правило, мы очень дружные. Поэтому-то и жалко. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь уговорил мисс Ходж изменить свою точку зрения. Но насколько я ее знаю, это никому не удастся. X Никому это не удастся, сказали они; а вдруг она, Люси, сделает это? Когда за Рагг закрылась дверь, Люси оказалась лицом к лицу с собственной дилеммой. У нее были причины считать, что первое впечатление мисс Люкс от реакции Генриетты было более правильным, чем второе. Ментальный астигматизм, о котором говорила мисс Люкс, не был настолько силен, чтобы исключить сомнения в собственной правоте. Люси не забыла того странного виноватого выражения на лице Генриетты, когда в прошлый понедельник ее секретарь попыталась заговорить о письме из Арлингхерста. Это было выражение "все могу". Но не "все могу" Деда Мороза. Совершенно определенно, это было что-то, чего она немного стыдилась. Она могла страдать ментальным астигматизмом настолько, чтобы считать Роуз достойной кандидатурой, но не настолько, чтобы не понимать, что Иннес первая имеет право претендовать на это место. А раз так, то обязанность Люси -- довести некоторые факты до сведения Генриетты. Очень жалко, что маленькая красная книжка теперь размокает среди водорослей, превращаясь в бесформенную массу; она, Люси, проявила излишнюю импульсивность, выбросив ее, но независимо от книжки, она должна серьезно поговорить с Генриеттой и привести неоспоримые доказательства своей правоты относительно того, что Роуз -- неподходящая кандидатка для работы в Арлингхерсте. Люси была удивлена, что предстоящий разговор с Генриеттой на эту тему вызывает у нее приступ растерянности, которому совершенно не место в душе взрослого человека; меньше всего в душе человека, который является знаменитостью, как будто она все еще школьница; однако замечание Генриетты о "хорошеньких мордашках" очень укрепило дух Люси. Генриетте не следовало делать этого замечания. Люси встала и поставила на поднос чашку с остывшим черным чаем, с сожалением заметив, что к чаю были миндальные пирожные; десять минут назад она бы с удовольствием съела миндальное пирожное, но теперь она не могла проглотить даже эклер. Преувеличением было бы сказать, что она обнаружила, что Генриетта -- колосс на глиняных ногах, поскольку она никогда не задумывалась над тем, что собой представляет Генриетта. Однако она, Люси, привыкла смотреть на Генриетту снизу вверх, как на существо высшего порядка по сравнению с ней самой, и такое отношение, выработанное еще в школе, осталось на всю жизнь. Поэтому Люси и была потрясена, обнаружив, что Генриетта способна в худшем случае на обман, а в лучшем -- на betise [betise -- глупость (франц.)]. Интересно, думала Люси, что есть такого в Роуз, что заставило пошатнуться очень крепкий здравый смысл, каким отличалась Генриетта. Это ее замечание о "хорошеньких мордашках". Невольно вырвавшееся замечание. Что было в некрасивом лице северянки, что тронуло женщину, привыкшую к тому, что ее студентки хороши собой? Не было ли в некрасивой, нелюбимой, очень много работающей честолюбивой Роуз чего-то, что напомнило Генриетте ее саму? Не увидела ли она в этом борьбу, которую некогда вела сама? И потому бессознательно, не отдавая себе отчета, как бы удочерила Роуз и боролась за нее, и наблюдала за ней. Ее огорчение по поводу относительного провала Роуз по патологии было столь сильным, что даже отвлекло ее от разыгравшейся ссоры с преподавателями. А может быть, Роуз просто ловко использовала эффект восторженных, чтобы не сказать, обожающих взглядов, которые Люси подметила тогда утром, в крытом переходе. Нет, только не это. У Генриетты есть недостатки, но глупость не входит в их число. Более того, как и все прочие в школьном мире, она прошла долгий путь, завоевывая обожание, и искреннее, и искусственное. Интерес, который она чувствовала к Роуз, мог усилиться благодаря тому, что девушка явно проявляла стремление к "апостольскому следованию", но источник этого интереса заключался в чем-то другом. Скорее Генриетта, некрасивая, не знавшая любви, стремящаяся к славе, смотрела на некрасивую, никем не любимую честолюбивую юную Роуз с теплотой, наполовину вызванной тем, что узнавала в ней себя. Люси раздумывала, идти ли к Генриетте сию же минуту или же подождать, пока та остынет. Беда заключалась в том, что пока Генриетта будет остывать, одновременно будет пропадать ее, Люси, решимость говорить с ней об этом деле. Взвесив все и вспомнив свои прошлые фиаско, Люси сочла, что лучше отправиться сразу, пока ноги несут ее в нужном направлении. Когда она постучала в дверь кабинета и немедленного ответа не последовало, на какой-то момент в Люси вспыхнула надежда, что Генриетта ушла наверх, к себе в комнату, и тем самым отсрочила на несколько часов выполнение ею, Люси, своего долга. Но нет; голос Генриетты пригласил ее войти, и она вошла, испытывая при этом ужасное чувство, как будто она преступница, и злясь на себя за то, что она такой заяц-трусишка. Краска еще не сошла с лица Генриетты, она по-прежнему выглядела оскорбленной и если бы это была не Генриетта, Люси сказала бы, что в глазах ее стояли слезы. Но последнее было совершенно невозможно. Казалось, она погружена в чтение каких-то лежавших на столе бумаг, но Люси почувствовала, что в момент, когда она постучала, Генриетту занимали только ее собственные мысли. -- Генриетта, -- начала Люси, -- ты, наверно, сочла, что с моей стороны было самонадеянно высказывать свое мнение о мисс Роуз. (О, Господи, как напыщенно это прозвучало!) -- Это было немного неуместно, -- холодно ответила Генриетта. Ну и выражения у нее! "Неуместно!" -- Но меня же спросили, -- возразила Люси. -- Ведь так было. В ином случае мне бы в голову не пришло высказываться, если бы ко мне не обратились. Дело в том, что мнение... -- Я не думаю, что нам следует обсуждать это, Люси. Это мелочь, и она не... -- Нет, это не мелочь. Поэтому я и пришла к тебе. -- Мы в нашей стране гордимся, не правда ли, тем, что каждый обладает правом иметь свое мнение и правом высказать его. Вот ты и высказала -- -- Когда меня попросили. -- Когда тебя попросили. А я только сказала, что ты поступила настолько бестактно, приняв одну сторону в деле, о котором ты знаешь очень мало, если вообще что-нибудь знаешь. -- Совсем не так. Я как раз кое-что знаю. Ты думаешь, я предубеждена против мисс Роуз, потому что она не очень привлекательна... -- Не очень привлекательна в твоих глазах, -- быстро поправила Генриетта. -- Скажем, не очевидно привлекательна, -- проговорила Люси, от досады начиная ощущать себя увереннее. -- Ты думаешь, я сужу о ней по тому, как к ней относятся другие, но это не так. -- А как еще ты можешь судить? Ты же не знаешь, как она работает. -- Я присутствовала на одном из экзаменов. Люси с удовлетворением отметила, что при этих словах Генриетта замолчала. Молчание продолжалось секунд пять. -- И какую черту характера студентки ты могла выявить, присутствуя на экзамене? -- Ее нечестность. -- Люси! -- Однако шока в голосе не прозвучало. Прозвучало предостережение. Оно означало, если вообще что-то означало: "Знаешь-что-бывает-за-клевету?" -- Да, я сказала: ее нечестность. -- Ты пытаешься сказать, что обнаружила, как мисс Роуз -- пользовалась шпаргалкой во время экзамена? -- Она вела себя очень осторожно. Свои лучшие годы я не зря провела в четвертых классах, поэтому я знаю, как это обычно делается. Я в самом начале заметила, чем она занимается, и поскольку я не хотела устраивать скандал, я решила, что самое лучшее -- помешать ей воспользоваться этим. -- Воспользоваться? Чем воспользоваться? -- Маленькой книжечкой. -- Ты хочешь сказать, что видела, как студентка пользовалась маленькой книжкой на экзамене и ничего не предприняла? -- Нет, конечно, нет. Я только потом узнала о книжке. А в тот момент я только видела, что она пытается что-то подсмотреть. У нее в руке был носовой платок, хотя у нее не было насморка и, кажется, не было необходимости сжимать его... и у нее на лице было это выражение "знает кошка, чье мясо съела", которое ты знаешь не хуже меня. Под столом не было ничего, поэтому я решила, что каков бы ни был этот предмет, она держала его в руке вместе с платком. Но поскольку у меня не было доказательств -- -- А! У тебя не было доказательств. -- Да, у меня не было доказательств, и я не хотела взбудоражить весь класс, добывая их, поэтому я встала у стены, прямо за спиной Роуз, откуда легко могла проследить, чтобы она не воспользовалась помощью чего-нибудь или кого-нибудь -- -- Но если ты ни о чем не спросила ее, откуда ты знаешь про книжку? -- Я нашла книжку у дорожки в гимнастический зал. Это -- -- Ты хочешь сказать, книжка лежала не в ее столе? Вообще не в классе? -- Да. Если бы она лежала в ее столе, ты узнала бы об этом не позже, чем через пять минут. А если бы я нашла такую книжку в классе, где проходил экзамен, я сразу же принесла бы ее тебе. -- Такую книжку? Какую? -- Маленькую записную книжку с заметками по патологии. -- С алфавитом? -- Да. А -- артрит, и так далее. -- Значит, это просто книжка, где студентка делала пометки в процессе занятий? -- Не "просто". -- А почему не "просто"? -- Потому что эта штука размером с большую почтовую марку. Люси подождала, чтобы это дошло до Генриетты. -- И какая связь между книжкой, которую ты нашла, и мисс Роуз? -- Только та, что ни у кого больше не было выражения "знает кошка, чье мясо съела"; по правде говоря, никто больше и не волновался, пока они писали. Роуз к тому же последняя сдала работу. -- Какое это имеет значение? -- Если бы книжку выронили до того, как Роуз вышла из аудитории, ее бы наверняка подобрал кто-нибудь из студенток. Она была красная, как георгин, ее нельзя было не заметить у края дорожки. -- Не на дорожке? -- Нет, -- ответила с неохотой Люси. -- В полудюйме от нее. -- Значит, мимо нее тысячу раз могли проскочить занятые своей болтовней студентки, озабоченные тем, как бы не опоздать на следующий урок? -- Да, наверно, могли. -- А фамилия на книжке была? -- Нет. -- Не было? никаких признаков, по которым можно бы определить, чья она? -- Ничего, кроме почерка. Но не скоропись, а шрифт. -- Понимаю. -- Можно было ощутить, как подтянулась Генриетта. -- Тогда принеси мне книжку, и мы предпримем необходимые шаги, чтобы найти ее владелицу. -- У меня ее нет, -- сказала бедная Люси. -- Я утопила ее. -- Ты -- что? -- Бросила ее в реку возле площадки для игр. -- Совершенно невероятный поступок! Не промелькнул ли в глазах Генриетты проблеск облегчения? -- Не знаю. Я сделала это импульсивно. А что мне было делать с ней? Это конспект по патологии, выпускной по патологии уже прошел, и книжкой не воспользовались. Задуманное не удалось. Тогда зачем беспокоить тебя, отдавая книжку? Я решила, что лучшее наказание для того, кто писал, -- никогда не узнать, что с ней стало. Прожить всю жизнь и так и не ответить на этот вопрос. -- "Для того, кто писал". Это очень точно определяет ситуацию, не правда ли? Нет ни малейшего основания связывать книжку с мисс Роуз. -- Я уже сказала, что если бы такое основание было, я бы принесла книжку тебе. Это только подозрение. Но подозрение очень сильное. Большая часть студенток вообще исключается. -- Почему? -- Те, кто в себе уверен, не станут терять время на то, чтобы застраховаться от провала. То есть те, кто силен в теоретической работе -- виновны быть не могут. Но ты сама говорила, что Роуз трудно давались письменные задания. -- Как и многим другим. -- Да, но есть еще одно обстоятельство. Многим, без сомнения, трудно дается теория, но как только они проскочат ее, тут же об этом забывают. А Роуз -- студентка блестящая в том, что касается практики, и уязвленная гордость заставляет ее стремиться к тому же на экзаменах. Она тщеславна и очень трудолюбива. Она хочет пожинать плоды своих трудов, но очень сомневается, что ей это удастся. Отсюда и маленькая книжка. -- Моя дорогая Люси, это психологическое теоретизирование. -- Может быть. Но когда мадам обратилась ко мне в гостиной, она просила меня заняться именно психологическим теоретизированием. Ты считала, что мое мнение сложилось на голом предубеждении, а я хочу тебе объяснить, что у меня есть для этого достаточно серьезные основания. -- Люси посмотрела на красное лицо Генриетты и подумала: "а что, если еще раз рискнуть ступить на минное поле, теперь, когда она доказала, что не просто из каприза нарушила границы чужого владения?" -- Генриетта, я говорю с тобой как с другом, я не понимаю, почему ты хочешь послать в Арлингхерст Роуз, когда у тебя есть такая подходящая кандидатура, как Иннес. -- И стала ждать взрыва. Но взрыва не последовало. Генриетта сидела, погруженная в тяжелое молчание, рисуя ручкой какие-то штрихи на тонком чистом листе промокательной бумаги; это был явный признак тревоги в ее душе, потому что ни рисование каракулей, ни пустая трата бумаги не были в обычае у Генриетты. -- Не думаю, что ты много знаешь об Иннес, -- проговорила она, наконец, спокойным дружелюбным тоном. -- У нее блестящий ум и хорошенькое личико, а потому ты приписываешь ей и другие достоинства. Достоинства, которыми она, совершенно определенно, не обладает. У нее отсутствует чувство юмора, она трудно сходится с людьми -- это серьезные недостатки для человека, который собирается постоянно жить в коллективе преподавателей школы. Даже ее блестящие способности представляют собой недостаток, она не терпит глупых. У нее есть тенденция -- я уверена, бессознательная -- смотреть сверху вниз на других людей. -- (Люси вдруг вспомнила, как сегодня Иннес машинально употребила слово "они" по отношению к студенткам. Старушке Генриетте не откажешь в проницательности). -- По правде сказать, сразу, как она здесь появилась, у меня создалось впечатление, что она презирает Лейс и использует его только как трамплин для достижения цели. -- Ну что ты, нет, -- механически запротестовала Люси, а ее внутренний голос спрашивал ее в это время: не так ли обстоит все в действительности и не это ли озадачивало ее в Мэри Иннес. Если обучение в Лейсе и правда было для нее тайным чистилищем, пыткой, которую надо вытерпеть, способом достигнуть цели, это могло объяснять взрослую сдержанность, сосредоточенность, которая вовсе не всегда была обязательна, неспособность улыбаться. Немного не ко времени Люси вспомнила забавный рассказ Детерро о том, как, увидев Иннес, она передумала и решила остаться в Лейсе. В тот пасмурный день Детерро обратила внимание на Иннес, потому что та была "не из Лейса", она выбрала Иннес из толпы мельтешащих перед глазами студенток как человека, принадлежащего иному, более взрослому миру. -- Однако коллеги очень любят ее, -- сказала вслух Люси. -- Да, соученицы любят ее. Они находят ее отчужденность загадочной, что ли. К сожалению, дети любят ее меньше, она их пугает. Если ты заглянешь в книгу, куда преподаватели записывают критические отзывы об уроках, которые студентки дают вне колледжа, то увидишь, что при описании поведения Иннес слово "антагонистична" появляется там достаточно часто. -- Может, это ее брови, -- проговорила Люси. Она увидела, что Генриетта, ничего не поняв, приняла это за легкомысленную шутку, и добавила: -- А может быть, она, как и многие другие люди, вопреки своему виду, испытывает глубокие внутренние сомнения. Это обычное объяснение антагонистичного поведения. -- Объяснения психологов мне представляются несколько уклончивыми, -- ответила Генриетта. -- Если у человека нет природной способности привлекать к себе людей, он может, по крайней мере, сделать усилие, чтобы казаться дружелюбным. Так поступает мисс Роуз. (Еще бы! подумала Люси). -- Это большая трагедия -- отсутствие природной привлекательности; человека не только не любят его коллеги, он вынужден еще терпеть необоснованное предубеждение начальства. Мисс Роуз очень много поработала, чтобы побороть свои недостатки: замедленность мышления и некрасивость. Она идет людям навстречу и делает огромные усилия, чтобы приспособиться к ним, быть им приятной. И с учениками она занимается успешно. Они любят ее, с нетерпением ждут встречи с ней; отзывы о ее уроках блестящие. А вот в личных отношениях с преподавателями ее постигла неудача. Они замечают лишь ее непривлекательность, а усилия, которые она прилагает, чтобы быть дружелюбной и приятной, только раздражают их. -- Генриетта подняла глаза от бумаги, на которой чиркала пером, и заметила выражение лица Люси. -- Ну да, ты думаешь, что предпочтение, которое я отдаю Роуз как кандидатке, результат слепой пристрастности, правда? Поверь, мне не удалось бы поднять Лейс до его нынешнего уровня, если бы я не понимала кое-что в том, как работает мышление человека. Все годы Роуз очень много трудилась, добилась успеха, ее любят ученики, она достаточно умеет приспосабливаться, чтобы ее приняли ее будущие коллеги. У нее есть дружелюбие и расположенность к людям -- то, чего так явно нехватает Иннес. И я не вижу, почему бы ей не отправиться в Арлингхерст, имея мои самые горячие рекомендации. -- Не считая того, что она -- нечестный человек. Генриетта швырнула ручку, и та со звоном упала на подставку. -- Вот пример того, с чем приходится бороться непривлекательной девушке, -- сказала она, вся воплощение праведного гнева. -- Ты считаешь, что кто-то из девушек пытался смошенничать на экзамене, и указываешь на Роуз. Почему? Потому что тебе не нравится ее лицо -- точнее, его выражение. Итак, все бесполезно. Люси подобрала ноги и приготовилась встать. -- И вообще маленькую книжку, которую ты нашла, связать с какой-нибудь определенной студенткой никак нельзя. Просто ты вспомнила, что тебе не понравилось выражение лица мисс Роуз, и вот она уже преступница. Преступница (если таковая вообще существует. Мне бы очень не хотелось верить, что кто-то из моих Старших способен на такой поступок) преступница, может быть, самая хорошенькая и сама невинная из класса. Тебе следовало бы лучше знать человеческую природу, как предмет психологии и понимать это. Неизвестно, что было причиной -- последний выпад Генриетты или обвинение в том, что она приписывает преступление девушке только потому, что у нее некрасивое лицо, -- но, выходя из комнаты, Люси была крайне раздражена. -- И последнее, Генриетта, -- сказала она, остановившись и взявшись за ручку двери. -- Да? -- До сих пор Роуз удавалось сдавать экзамены на "первую ступень". -- Да. -- Это странно, правда, ведь? -- Ничего странного. Она очень много занималась. -- И все-таки странно, потому что когда кому-то помешали воспользоваться маленькой красной книжкой, она не смогла получить даже "вторую". И Люси тихо закрыла за собой дверь. Пусть переварит это, подумала она. Пока она шла к своему крылу, раздражение уступило место унынию. Генриетта, как сказала Люкс, была честна, и поэтому спорить с ней было бесполезно. До какого-то предела она была проницательной и дальновидной, но дальше заболевала тем, что мисс Люкс назвала "астигматизмом". А с ментальным астигматизмом ничего поделать невозможно. Генриетта мошенничала неосознанно, а значит, ее нельзя было ни убедить, ни испугать, ни склонить к изменению курса. Люси с изрядной долей страха подумала о предстоящей вечеринке. Каково ей будет смотреть на Старших, которые только и будут говорить, что об Арлингхерсте, радуясь удаче Иннес? Каково ей будет смотреть на саму Иннес, на ее блестящие глаза? Иннес, для которой "сам король не брат"? XI Ужин в Лейсе считался самым официальным мероприятием в распорядке дня; Старшие к этому времени переодевались в шелковые платья для танцев, остальные тоже меняли туалеты. Но по субботам, когда многие получали "увольнительную" в Ларборо, обстановка бывала гораздо более свободной. Студентки садились, где им хотелось, и в пределах допустимого надевали на себя то, что им хотелось. А в этот вечер атмосфера была еще более неформальной, чем обычно, потому что многие отправились праздновать конец экзаменационной недели где-нибудь в другом месте, а оставшиеся собирались праздновать здесь же, после ужина. Генриетта не появилась -- поднос с ужином отнесли к ней в комнату; очевидно, и мадам Лефевр решила не приходить. Фрекен с матерью уехали в театр в Ларборо, так что Люси оказалась за столом с мисс Люкс и мисс Рагг и была этому рада. По молчаливому согласию жгучего вопроса об Арлингхерсте не касались. -- Вам не кажется, -- проговорила мисс Люкс, без всякого энтузиазма ковыряя вилкой некое чудо-блюдо из овощей, лежавшее на ее тарелке, -- что в праздничный вечер мисс Джолифф могла бы приготовить что-нибудь более привлекательное, чем эти объедки. -- Именно потому, что это праздничный вечер, она и не стала ничего делать, -- ответила мисс Рагг, с аппетитом поедая все, что стояло перед ней. -- Она очень хорошо знает, что наверху припасены лакомства в количестве, способном потопить военный корабль. -- Увы, это не для нас. Надо попросить мисс Пим сунуть что-нибудь в карман для нас, когда она будет уходить. -- Я купила булочки с кремом в Ларборо, когда возвращалась с матча, -- призналась Рагг. -- Мы можем выпить кофе у меня в комнате и съесть их. Мисс Люкс предпочитала сырные палочки, однако, несмотря на свою холодную язвительность, была добрым человеком, поэтому она сказала: -- Очень мило с вашей стороны; с удовольствием. -- Я думала, что вы поедете в театр, а то бы предложила раньше. -- Старомодное занятие. -- Вы не любите театр? -- спросила с удивлением Люси, для которой театр все еще сохранял долю привычного с детства очарования. Мисс Люкс, которая вопрошающе и с явной неприязнью рассматривала кусок морковки, подняла глаза и сказала: -- Вы никогда не думали о том, как бы вы восприняли театр, если бы попали туда впервые теперь, не испытав детской привязанности к пантомиме и тому подобному? Неужели вы нашли бы, что несколько переодетых типов, принимающих картинные позы в освещенной коробке -- это занимательно? А дурацкий обычай антрактов -- раньше предназначавшихся для прогулки в туалетную комнату, а теперь отданный на откуп барам, чтобы они могли извлекать прибыль? Какой еще из всевозможных видов развлечений позволит столь вольные перерывы? Разве кто-нибудь остановит посредине исполнение симфонии, чтобы слушатели могли пойти выпить? -- Но так построены пьесы, -- запротестовала Люси. -- Да. Как я уже сказала -- старомодное занятие. Люси была слегка обескуражена, не потому, что это пошатнуло ее давнюю любовь к театру, а потому, что она, оказывается, ошибалась относительно мисс Люкс. Мисс Люкс казалась Люси потенциальной пылкой участницей экспериментальных спектаклей самых мрачных пьес, посвященных Причине и Следствиям. -- А я едва не пошла сегодня, -- сказала Рагг, -- только чтобы еще раз увидеть Эдварда Эйдриана. Я была просто без ума от него, когда была студенткой. Наверно, сейчас он немного passe [Passe -- в прошлом; здесь -- постарел (франц.) ]. Вы видели его когда-нибудь? -- На сцене -- нет. А мальчиком он обычно проводил каникулы у нас. -- Мисс Люкс еще раз пошевелила вилкой груду овощей на своей тарелке и решила, что там больше нет ничего, достойного внимания. -- Проводил каникулы? У вас дома? -- Да, он учился в школе вместе с моим братом. -- Господи Боже! Совершенно невероятно! -- Что в этом невероятного? -- Я хочу сказать, Эдварда Эйдриана трудно представить себе обыкновенным человеком, с которым можно быть знакомым. Таким же школьником, как любой другой. -- Противный мальчишка. -- Ой, не надо! -- Отвратительный мальчишка. Вечно разглядывал себя в зеркале. И обладал замечательным талантом захватывать все лучшее из возможного. -- Люкс говорила спокойно, отвлеченно, как будто ставила диагноз. -- О, Кэтрин, вы расстроили меня. -- Я больше ни у кого не встречала такой способности перекладывать неприятные дела на других, как у Тедди Эйдриана. -- Но у него есть, несомненно, и другие способности, -- осмелилась заметить Люси. -- Да, у него есть талант. -- Вы видитесь с ним? -- спросила Рагг, все еще пораженная тем, что из первых рук получила сведения об Олимпе. -- Только случайно. Когда брат умер, мы отказались от дома, в котором жили наши родители, и семейные сборища кончились. -- И вы никогда не видели его на сцене? -- Никогда. -- И вы не поехали на автобусе за шесть пенсов в Ларборо, чтобы увидеть его сегодня. -- Не поехала. Говорю вам, театр нагоняет на меня смертельную скуку. -- Но это Шекспир. -- Хорошо, Шекспир. Я лучше посижу дома и почитаю его в обществе Дорин Рагг и ее слоек с кремом. Вы не забудете положить что-нибудь в карман для нас, когда будете уходить с праздника, а, мисс Пим? Все будет с благодарностью принято умирающим от голода пролетариатом. Макароны, плитки "Марса", апельсины-корольки, зачерствевшие сэндвичи, помятые булочки с сосисками -- -- Я пущу шапку по кругу, -- пообещала Люси. -- Буду протягивать шапку и дрожащим голосом повторять: "Не забудьте преподавателей!" Однако, когда она доставала бутылку шампанского из тающего в тазу льда, на душе у нее было вовсе не весело. Вечеринка, похоже, будет тяжким испытанием, никуда не денешься. Люси завязала большой бант из ленты на горлышке бутылки, чтобы придать ей праздничный вид и убрать всякое подозрение, что она, Люси, "принесла свое спиртное". В результате бутылка стала, пожалуй, похожа на герцогиню в бумажном колпаке, но Люси решила, что ничего подобного студенткам в голову не придет. Она поколебалась, раздумывая, что надеть, выбирая между костюмом, пригодным для "приема-сидя-на-полу" и желанием оказать честь хозяйкам. Люси решила польстить им, надев "лекционное" платье и наложив особо тщательный макияж. Если Генриетта своей выходкой так многое испортила, она, Люси, привнесет в эту вечеринку все, что сможет. Судя по доносящемуся отовсюду шуму, беготне туда и обратно с чайниками в руках, вечеринка у Стюарт была в этот вечер в Лейсе не единственной. В коридорах пахло кофе, и когда двери открывались и закрывались, волны смеха и болтовни прокатывались и замирали. Даже Младшие, похоже, праздновали. Они не могли еще отмечать получение Места, но могли радоваться тому, что их первые выпускные экзамены позади. Люси вспомнила, что не узнала у Нат Тарт, как та сдала выпускной экзамен по анатомии ("Сегодняшняя умная мысль завтра может оказаться чепухой, а ключица всегда ключица"). Надо будет поискать фамилию Детерро, когда она будет проходить мимо студенческой доски объявлений. Люси пришлось дважды постучать в дверь Номера Десять, прежде чем ее услышали; но когда раскрасневшаяся Стюарт открыла дверь и впустила Люси, на собравшихся вдруг напала внезапная застенчивость, они вскочили, замолчали и тихо стояли, как вежливые, хорошо воспитанные дети. -- Мы так рады, что вы пришли, -- начала Стюарт, но тут Дэйкерс увидела бутылку, и со всякими формальностями было покончено. -- Вино! -- закричала она. -- Чтоб мне с места не сойти, вино! О, мисс Пим, вы душка! -- Надеюсь, я не нарушила правила, -- проговорила Люси, вспоминая выражение глаз мисс Джолифф, так и оставшееся не совсем понятным, -- но мне показалось, что это хороший повод выпить шампанского. -- Тройной повод, -- объявила Стюарт. -- Дэйкерс и Томас тоже именинницы. Лучшего повода быть не может. Как мило, что вы подумали о шампанском. -- Это кощунство -- пить шампанское из стаканов для чистки зубов, -- сказала Хэсселт. -- Ничего, мы выпьем его как аперитив. Как отдельное блюдо. Давайте сюда свои стаканы. Мисс Пим , кресло -- для вас. Плетеное кресло было выдвинуто, и на него положили целую кипу разноцветных подушек; если не считать жесткого стула у письменного стола, это было единственное в комнате законное место для сидения; остальные участницы празднества принесли с собой подушки, бросили их на пол и теперь расселись на них, по одиночке или кучками, как котята на кровати. Кто-то набросил желтый шелковый платок на лампочку, так что обычно резкий яркий свет смягчился, став золотистым. Бледно-голубые сумерки за распахнутым окном служили как бы задником сцены, задником, который скоро должен был потемнеть. Вечеринка была такой же, как любая студенческая вечеринка во времена, когда Люси училась в колледже, только все было красочнее, ярче. Потому ли, что цвета подушек были более веселыми? Или потому, что девушки были красивее -- у них не было прямых свисающих волос, не было очков, не было студенческой бледности. Нет, конечно, дело не в этом. Люси поняла -- в чем. Не было сигаретного дыма. -- О'Доннелл еще нет, -- сказала Томас, забирая стаканы у гостей и ставя на покрытый белой материей стол. -- Она, наверно, помогает Роуз установить бум, -- сказала одна из Апостолов. -- Вряд ли, -- отозвалась другая. -- Сегодня суббота. -- Даже в К.Ф.О. по воскресеньям не занимаются, -- добавила третья. -- Даже Роуз, -- заключила четвертая. -- Мисс Роуз все еще тренируется в движении с вращением? -- спросила Люси. -- О да, -- ответили ей. -- Она будет продолжать до дня Показа. -- Когда же она находит время? -- Утром, как только оденется. До первого урока. -- В шесть утра! -- ужаснулась Люси. -- Кошмар! -- Время не хуже любого другого, -- возразили ей. -- По крайней мере, ты еще свежая, и торопиться не надо, и весь зал -- твой. А кроме того, это единственное возможное время. Бум должен быть убран до первого урока. -- Ей не обязательно тренироваться, -- сказала Стюарт. -- Навык вернулся. Но она безумно боится снова потерять его перед Показом. -- О, Господи, я могу это понять, -- посочувствовала Дэйкерс. -- Подумать только, какой идиоткой будешь чувствовать себя, если повиснешь на буме, как больная обезьяна, и вся элита на тебя смотрит, и фрекен просто пронзает тебя этими своими глазами. Господи, смерть покажется тут счастливым избавлением. Если Донни не на поденщине у Роуз, то где же она? Только ее нехватает. -- Бедная Дон, -- вздохнула Томас, -- у нее еще нет места. -- Томас, получив должность младшей-из-трех в Уэльсе, чувствовала себя миллионером. -- Не беспокойся о Дон, -- заметила Хэсселт, -- ирландцы всегда падают на все четыре лапы. Мисс Пим искала глазами Иннес, но не видела ее. Бо тоже не было. Стюарт, проследив за ее взглядом, поняла заключавшийся в нем вопрос и сказала: -- Бо и Иннес просили меня сказать вам, что им очень жаль -- они сегодня не будут, но они надеются, что вы будете их гостьей на другой вечеринке, еще до конца семестра. -- Бо устраивает ее в честь Иннес, -- сказала Хэсселт. -- Чтобы отпраздновать Арлингхерст. -- Собственно говоря, мы все устраиваем вечер в честь Иннес, -- сказала Первый Апостол. -- Что-то вроде общего слета, -- подтвердила Вторая. -- В конце концов, это честь для всего колледжа, -- заметила Третья. -- Ведь вы придете, мисс Пим, -- заключила Четвертая не вопросительным, а утвердительным тоном. -- Ничто не доставит мне большего удовольствия, -- сказала Люси и добавила, радуясь возможности сойти с тонкого льда, -- А что случилось с Бо и Иннес? -- Неожиданно прикатили родители Бо и увезли их в театр в Ларборо, -- ответила Стюарт. -- Вот что значит иметь Роллс, -- сказала Томас без капли зависти в голосе. -- Носись по всей Англии, как тебе заблагорассудится. Когда мои родители хотят куда-нибудь поехать, им надо запрячь старую серую кобылу, знаете, такую невысокую, коренастую, и трястись двадцать миль до ближайшего поселка. -- Они фермеры? -- спросила Люси, представив себе пустую узкую дорогу в Уэльсе, протянувшуюся по безлюдью. -- Нет, мой отец священник. Но нам приходится держать лошадь, чтобы обрабатывать землю, а позволить себе и лошадь, и машину мы не можем. -- Да ладно, -- заявила Первый Апостол, устраиваясь поудобнее на кровати, -- и вообще кому охота теперь ходить в театр? -- Самый скучный способ провести вечер, -- сказала Вторая. -- Сиди, уткнувшись коленями в чью-то спину, -- добавила третья -- Не отрывая глаз от бинокля, -- присовокупила четвертая. -- Почему бинокль? -- спросила Люси, удивленная тем, что позиция мисс Люкс нашла поддержку среди тех, у кого пресыщенность не должна была еще разрушить жажду развлечений. -- А что без него увидишь? -- Марионеток в ящике. -- Как на пирсе в Брайтоне. -- Только на пирсе в Брайтоне можно видеть выражение лиц. Они сами как будто сошли с пирса в Брайтоне, подумала Люси. Все по очереди. Как раздвоившиеся близнецы. Когда кто-то первым произносил какую-то фразу, остальные чувствовали, что должны подкрепить это замечание дополнительными аргументами. -- Что касается меня, я ужасно рада, что можно задрать ноги и ничего не делать для разнообразия, -- заявила Хэсселт. -- Я стерла ноги новыми балетными туфлями и у меня ужасные волдыри. -- Мисс Хэсселт, -- проговорила Стюарт, явно копируя кого-то. -- Студентка обязана следить за своим телом, чтобы оно всегда находилось в соответствующем состоянии. -- Очень может быть, -- ответила Хэсселт, -- но я не собираюсь стоять целых пять миль в автобусе в субботу вечером, чтобы куда-то отправиться, меньше всего в театр. -- А потом, дорогие, это только Шекспир! -- заявила Дэйкерс. -- "Вот в чем вопрос!" -- шутливо передразнила она, прижимая руку к груди. -- Но ведь Эдвард Эйдриан, -- вступила Люси, чувствуя, что должен же кто-то защитить ее любимый театр. -- А кто этот Эдвард Эйдриан? -- совершенно искренне спросила Дэйкерс. -- Это тот тип, у которого такой утомленный вид и который похож на линяющего орла, -- ответила Стюарт, слишком занятая обязанностями хозяйки, чтобы заметить реакцию Люси: вот, оказывается, в каком убийственном, но весьма живописном образе представал Эдвард Эйдриан в трезвых глазах молодежи. -- Нас часто водили смотреть его, когда я училась в школе в Эдинбурге. -- И вам не нравилось? -- спросила Люси, вспомнив, что фамилия Стюарт входила в первую тройку в списках, вместе с Бо и Иннес, и что умственная деятельность для нее, вероятно, не является столь тяжким испытанием, как для некоторых других. -- О, это было лучше, чем сидеть в классе, -- согласилась Стюарт. -- Но это было ужасно -- старомодно. Приятно смотреть, но скучновато. Нехватает одного стакана. -- Наверно, моего, -- сказала О'Доннел, входя в комнату и отдавая хозяйке свой стакан. -- Кажется, я опоздала. Я искала туфли, которые бы налезли мне на ноги. Мисс Пим, простите меня, пожалуйста, за эти, -- и она показала на домашние шлепанцы, которые были у нее на ногах. -- Мои ноги отказались мне служить. -- А вы знаете, кто такой Эдвард Эйдриан? -- спросила Люси у О'Доннелл. -- Конечно, знаю, -- ответила та. -- С тех пор, как в двенадцать лет я увидела его в Белфасте, я без ума от него. -- Кажется, вы единственная здесь, кто знает его и восхищается им. -- А, язычники, -- сказала О'Доннелл, бросив презрительный взгляд на собравшихся, и Люси подумалось, что у О'Доннел подозрительно блеснули глаза, как будто она плакала. -- Если бы это не был конец семестра и у меня оставались бы деньги на билет, я бы сейчас была в Ларборо и сидела у его ног. И если бы, подумала Люси, сочувствуя девушке, твое отсутствие на вечеринке не приписали тому, что ты -- единственная, у кого еще нет места. Она ощутила симпатию к девушке, которая осушила глаза, не забыла извиниться за домашние шлепанцы и с веселым видом пришла на вечеринку, на которой ей нечего было праздновать. -- Ну, -- сказала Стюарт, снимая проволоку с пробки, -- теперь, когда О'Доннелл пришла, мы можем открыть бутылку. -- Господи, шампанское! -- воскликнула О'Доннелл. Вино, пенясь, полилось в толстые грубые стаканы, и все в ожидании повернулись к Люси. -- За Стюарт в Шотландии, за Томас в Уэльсе, за Дэйкерс в аббатстве Линг! -- провозгласила Люси. Все выпили. -- И за всех друзей от Кейптауна до Манчестера, -- сказала Стюарт. Выпили и за это. -- А теперь, мисс Пим, что вам положить? И Люси спокойно и с удовольствием стала наслаждаться жизнью. Роуз не была в числе гостей, и по милости Провидения в лице богатых родителей с роллс-ройсом она, Люси, была избавлена от пытки сидеть напротив Иннес, лучившейся от счастья, для которого не было ни малейшего основания. XII Однако к середине дня в воскресенье радостное настроение улетучилось, и Люси очень жалела, что не сообразила раньше и не придумала какую-нибудь отговорку вроде приглашения на ленч в Ларборо, которая позволила бы ей бежать, бежать от надвигающегося взрыва. Люси терпеть не могла взрывы, как буквальные, так и метафорические; на людей, надувавших бумажные пакеты, которые потом с шумом лопались от хлопка, она смотрела со смесью отвращения и страха. А бумажный пакет, который должен был лопнуть после ленча, был особо мерзким; отголоски этого взрыва могли быть бесконечны и непредсказуемы. В глубине души у Люси теплилась надежда, что Генриетта передумает, что немое свидетельство списков с результатами экзаменов, вывешенных на доске объявлений, может оказаться более красноречивым, чем ее, Люси, жалкие слова. Но этот крошечный зародыш надежды не привносил ободрения. Люси слишком ясно понимала: даже пошатнувшаяся вера Генриетты в Роуз отнюдь не означает того, что в ней растет убежденность в достоинствах Иннес как кандидатки в Арлингхерст. Может быть, Генриетта напишет директрисе Арлингхерста, что среди оканчивающих нет студентки, достойной занять столь высокий пост -- это было самое большое, на что стоило надеяться -- но это никак не спасет Иннес от горя, которое обрушится на нее. Нет, ей, Люси, решительно следует убежать из Лейса на время воскресного ленча и вернуться, когда все события уже будут позади. Ведь можно предположить, что в Ларборо живут люди, которых тебе пришла мысль посетить. Ведь помимо обитателей богатых вилл за чертой города с их гладкими посыпанными песком дорожками и псевдо-роскошью, с одной стороны, и городской чернью с другой должен существовать слой людей, таких, как она сама. Врачи, например. Она может придумать друга-врача -- правда, все врачи занесены в книгу. Подумай она об этом вовремя, она могла бы пригласить себя на ленч с доктором Найт; в конце концов, Найт обязана ей кое-чем. Или она могла бы взять с собой сэндвичи, просто уйти на природу и не возвращаться, пока не придет время ложиться спать. Вместо этого она сидела у окна в гостиной, ожидая, пока преподаватели соберутся вместе, чтобы идти в столовую; глядя на студенток, возвращающихся из церкви, Люси думала, а может набраться храбрости и решимости, найти мисс Джолифф и все-таки попросить у нее сэндвичей. Или просто выйти из колледжа, не сказав никому ни слова -- в конце концов, никто еще не умирал с голоду в английской провинции, даже в воскресенье. Как говорила Детерро, всюду есть деревни. Детерро первой вернулась из церкви, неторопливая в движениях, элегантная, как всегда. Люси высунулась из окна и сказала: -- Поздравляю вас с хорошим знанием ключиц. Накануне вечером, отправляясь спать, она взглянула на доску. -- Да, я сама себе удивилась, -- ответила Нат Тарт. -- Бабушка будет довольна. "Первая степень" звучит так славно, правда? Я похвасталась этим перед своим кузеном, но он сказал, что так делать неприлично. В Англии принято ждать, пока тебя спросят о твоих успехах. -- Да, -- грустно сказала Люси. -- И хуже всего то, что очень мало кто спрашивает. Число тех, кто ставит свечу в подсвечник и светит во всем доме, в Великобритании трагично мало (Мтф.V,15). -- Не в Великобритании, -- поправила Нат Тарт. -- Он говорит -- мой кузен -- что севернее реки Твид хвастать можно. Знаете, это река на границе Англии и Шотландии. Рик говорит, что в Данбаре вы можете хвастаться, а в Бервике -- нет. -- Мне бы хотелось познакомиться с Риком, -- сказала Люси. -- Кстати, он думает, что вы -- чудо. -- Я? -- Я рассказывала ему о вас. Мы в антракте говорили только о вас. -- О, вы ходили в театр? -- Ходил он. А меня повели. -- Значит, вам не понравилось? -- спросила Люси, аплодируя в душе молодому человеку, который заставил Нат Тарт делать что-то, чего ей делать не хотелось. -- О, это было, как говорится, "не слишком плохо". Когда есть немного высокопарности -- это даже приятно -- для разнообразия. А балет мог бы быть лучше. Он танцор manque [Manque -- неудачный, плохой (франц.)], этот тип. -- Эдвард Эйдриан? -- Да. -- Мысли Нат Тарт, похоже, отклонились в сторону. -- Англичане носят шляпы только одного фасона, -- произнесла она задумчиво. -- С поднятыми сзади и опущенными спереди полями. С этими словами она направилась в обход дома, оставив Люси размышлять, относилось это неожиданное замечание ко вчерашней публике или было вызвано появлением на подъездной аллее Дэйкерс. Воскресная шляпка Дэйкерс была, действительно, просто улучшенной копией шляпки, которую та носила в школе, и выглядывающее из-под узеньких полей милое улыбающееся пони-образное личико казалось еще более юным, чем всегда. Увидев мисс Пим, Дэйкерс широким жестом сняла шляпу и громко выразила радость, что видит Люси в добром здравии после суровых испытаний вчерашнего вечера. По ее словам это было первое утро за всю ее, Дэйкерс, жизнь в колледже, когда она не смогла съесть пятый кусок хлеба с джемом. -- Обжорство -- один из семи смертных грехов, -- заметила Дэйкерс, -- так что сегодня утром мне необходимо было исповедаться. Я пошла в баптистскую церковь, потому что она ближе всех. -- И вы чувствуете облегчение? -- Не знаю, чувствую ли я облегчение, теперь, когда вы спросили об этом. Все было похоже на обыкновенную беседу. Люси поняла это так, что пристыженной душе требовался ритуал. -- Во всяком случае, дружескую. -- О, страшно дружескую! Священник начал проповедь с того, что оперся на локоть и заявил: "Ну вот, друзья мои, день сегодня прекрасный". А выходя все пожимали друг другу руки. И у них есть очень красивые воинственные гимны, -- добавила Дэйкерс, перебрав в уме достоинства баптистов. Она задумалась еще на минуту и проговорила: -- По дороге в Ларборо есть еще какие-то Портсмутские братья -- -- Плимутские. -- Что плимутские? -- Плимутское братство, наверно, хотите вы сказать. -- Ну да. Я знаю, что они имеют какое-то отношение к морскому флоту. А я по склонности помпеянка. Ладно, попробую зайти к ним в будущее воскресенье. Как вы думаете, это не частное владение или что-нибудь вроде этого? Мисс Пим так не думала, и Дэйкерс шутливо махнула шляпкой, изобразив прощальный жест, и пошла вокруг дома. По одиночке, по двое и маленькими группками возвращались студентки в колледж после своей обязательной утренней прогулки. В зависимости от темперамента они приветствовали Люси взмахом руки, словом или просто улыбкой. Даже Роуз прокричала на ходу веселое "С добрым утром, мисс Пим!". Почти последними появились Бо и Иннес; они шли медленно, и вид у них был безмятежный и расслабленный. Остановившись под окном, они взглянули на Люси. -- Язычница! -- проговорила Бо, улыбаясь. Как жалко, что они не были вчера на вечеринке, сказали девушки, но будут другие вечера. -- Я сама устрою вечеринку, когда пройдет Показ, -- заявила Бо. -- Вы придете, хорошо? -- С удовольствием. Как вам понравилось в театре? -- Могло быть хуже. Мы сидели рядом с Колином Бэрри. -- Кто это? -- Известный всей Англии хоккейный полузащитник. -- Наверно, это очень помогало смотреть "Отелло". -- Это помогало вытерпеть антракты, уверяю вас. -- А вам не хотелось посмотреть "Отелло"? -- Нам -- нет. Нам до смерти хотелось посмотреть новый фильм с Ирмой Айрлэнд -- "Пылающие барьеры". Звучит очень знойно, но в действительности это просто настоящий лесной пожар. Только мои родители считают, что праздничный вечер -- это театр и коробка шоколада для антрактов. Нам не хотелось разочаровывать дорогих старичков. -- А им понравилось? -- Они были в восторге. За ужином только об этом и говорили. -- И вы осмеливаетесь называть кого-то язычником, -- заметила Люси. -- Приходите сегодня пить чай со Старшими, -- сказала Бо. Люси поспешила ответить, что уже приглашена к чаю. Бо посмотрела на ее виноватое лицо, чуть-чуть улыбнувшись, но Иннес вежливо сказала: -- Нам следовало пригласить вас раньше. Вы ведь не уедете до Показа, правда? -- Не уеду, если ничего не случится. -- Тогда вы придете к чаю в следующее воскресенье? -- Благодарю вас. Если я буду здесь -- с удовольствием. -- Это мне -- урок хороших манер, -- сказала Бо. Они стояли на посыпанной гравием дорожке, подняв к ней лица, улыбаясь. Такими она и запомнила их навсегда. Освещенными лучами солнца, спокойными, изящными, уверенными друг в друге и в том, что мир справедлив. Никакое сомнение не омрачало их души. Они считали само собой разумеющимся, что теплый гравий у них под ногами -- твердая почва, а не край пропасти, грозящей катастрофой. Колокол "за пять минут до гонга" встряхнул их. Когда они убежали, в гостиную вошла мисс Люкс; такой мрачной Люси ее еще никогда не видела. -- Не могу понять, почему я не ушла, -- проговорила она. -- Если бы я вовремя сообразила, не пришлось бы участвовать в этом гнусном фарсе. Люси ответила, что сама думала о том же. -- Полагаю, нет никаких признаков, что намерения мисс Ходж изменились? -- Насколько я знаю, нет. Боюсь, это маловероятно. -- Как жаль, что мы все не ушли куда-нибудь. Если бы мисс Ходж пришлось назвать фамилию Роуз перед совсем пустым столом, колледж понял бы, по крайней мере, что мы не желаем участвовать в этом пародийном представлении. -- Если бы не нужно было отмечаться в табеле, что "уходишь" до одиннадцати часов, я бы удрала сейчас, но у меня не хватает мужества. -- Ладно, может, нам удастся придать лицам такое выражение, что все поймут: мы считаем, что это дело дурно пахнет. Люси подумала: мисс Люкс не желает присутствовать, потому что это может быть расценено как моральная поддержка, а я просто как ребенок хочу убежать от неприятностей. Не в первый раз Люси захотелось, чтобы у нее был характер, более достойный восхищения. Вплыла мадам Лефевр; на ней был шелковый костюм темношоколадного цвета, на ярком свету отсвечивающий синим металлическим блеском и делавший ее больше, чем когда-либо похожей на экзотическую стрекозу. Отчасти в этом были виноваты , конечно, ее огромные, как фонари, глаза. Как на фотографиях насекомого, сделанных крупным планом, из каких-нибудь рассказов о природе -- глаза и хрупкое коричневое тело, такое угловатое и такое изящное. Мадам, кажется, справилась с приступом нахлынувшей было ярости и вновь обрела привычный отстраненно-презрительный взгляд на род людской; теперь она смотрела на происходящее со злым, хоть и слегка развлекающим ее отвращением. -- Никогда не присутствовала на поминках, -- заявила мадам. -- С интересом жду сегодняшнего представления. -- Вы вампир, -- сказала Люкс без всякого чувства, как будто у нее уже не было сил, чтобы реагировать. -- Сделали вы хоть что-нибудь, чтобы заставить ее изменить свое решение? -- О да, я боролась с Темными Силами. Боролась изо всех сил. Старалась быть убедительной, смею сказать. С примерами и ссылками. Кто это был осужден вечно катить камень в гору? Удивительно, как эти мифологические выдумки приложимы и к сегодняшнему дню. Интересно, можно ли поставить балет "Наказание"? Чистка конюшен и тому подобное. На музыку Баха, быть может. Хотя Бах и не очень вдохновляющий композитор в смысле хореографии. И слишком многие возмутятся и проклянут того, кто на это осмелится. -- Ох, перестаньте, -- проговорила Люкс. -- Мы собираемся потворствовать совершению мерзости, а вы рассуждаете о хореографии. -- Моя добрая, хоть и слишком серьезная Кэтрин, вы должны научиться принимать жизнь такой, какая она есть, и сторониться того, что вы не можете изменить. Совершенно правильно советуют китайцы: если насилия не избежать, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие. Мы потворствуем мерзости, как вы исключительно точно определили. Однако как разумные люди мы интересуемся и побочными продуктами процесса. Любопытно посмотреть, например, как отреагирует маленькая Иннес. Окажется удар смертельным, побудит ее к каким-нибудь поступкам или бросит в пучину диких мук бессмысленных действий? -- Идите к черту с вашими метафорами. Вы городите чепуху и знаете это. Нас вынуждают морально одобрить насилие над другим человеком и, насколько я знаю, ни в истории, ни в философии, ни в китайской, ни в какой-либо другой, подобного примера нет. -- Насилие? -- произнесла фрекен, входя в комнату в сопровождении матери. -- Кого собираются насиловать? -- Иннес, -- ответила Люкс сухо. -- О-о. -- Искорка в глазах фрекен погасла, они опять стали холодными и бледными. -- Да, -- проговорила она задумчиво. -- Да. Крупно лицо фру Густавсен, похожее на лицо жены Ноя, выглядело озабоченным. Она переводила взгляд с одной преподавательницы на другую как будто желая найти хоть какой-то проблеск надежды, хоть намек на то, что проблема может быть решена. Она подошла к окну, возле которого сидела Люси, быстро кивнула, что должно было означать короткое пожелание доброго утра, и заговорила по-немецки: -- Вы знаете, что собирается делать директриса? Моя дочь очень сердится. Очень сердится моя дочь. С самого ее детства я не видела, чтобы она так сердилась. Это очень плохо, то, что происходит? Вы тоже так думаете? -- Да, к сожалению, я тоже так думаю. -- Мисс Ходж очень хорошая женщина. Я восхищаюсь ею. Но когда хорошая женщина делает ошибку, это может оказаться гораздо хуже, чем ошибка плохой женщины. Неизмеримо хуже. Жаль. Очень жаль, согласилась Люси. Дверь открылась и вошла Генриетта, в ее кильватере двигалась взволнованная Рагг. Генриетта казалась спокойной, разве только немного более величественной, чем обычно (или чем того требовали обстоятельства), а Рагг посылала всем умоляющие улыбки, как бы призывая: "девочки, будем держаться вместе и видеть все в розовом свете". Возникший в среде коллег крайний антагонизм пугал ее, и она бросала призывные взгляды на мадам, за которой обычно следовала по пятам. Однако мадам с широкой сардонической улыбкой смотрела только на Генриетту. Генриетта пожелала всем доброго утра (она позавтракала в своей комнате); она рассчитала время своего появления так точно, что прежде чем она успела договорить приветствие, отдаленный гул гонга возвестил, что настало время действий, а не слов. -- Пожалуй, пора идти вниз, -- сказала Генриетта и первой направилась к двери. Мадам, скосив глаза в сторону Люкс, выразила этим свое восхищение столь "генеральским" поведением и последовала за Генриеттой. -- И правда, поминки, -- заметила Люкс, когда они с Люси спускались по лестнице. -- Напоминает Фотерингой [Фотерингой -- замок, где казнили Марию Стюарт.]. Разгоряченному воображению Люси показалось, что тишина, встретившая их в столовой, была лишь внешней данью скромности, что она полна ожидания; и действительно в тот день колледж был возбужден, как никогда, так что Генриетта в перерыве между мясным блюдом и пудингом послала Рагг передать Бо просьбу, чтобы студентки вели себя сдержаннее. Ненадолго они примолкли, но скоро все забыли, и снова смех и болтовня неслись отовсюду. -- Они так возбуждены, потому что экзаменационная неделя позади, -- как бы извиняя студенток, сказала Генриетта и оставила их в покое. Это был ее единственный вклад в беседу -- она никогда не разговаривала за едой -- однако Рагг регулярно с храбростью произносила маленькие банальности, обводя взглядом хмурые лица сидящих за столом -- как терьер, который принес кость к ногам своего хозяина. Рагг была ни в чем не повинным инструментом казни, пассивным ножом гильотины, она осознавала свою роль и молча просила у всех прощения за это. О, пожалуйста, ради всего святого, казалось, говорила она, я только младший преподаватель гимнастики в этом заведении, это не моя вина, что я обязана вечно таскаться за ней; что вы хотите от меня? чтобы я ей сказала -- пусть объявит эту проклятую новость сама? Люси было жаль мисс Рагг, несмотря на то, что от ее банальностей она готова была закричать. Успокойтесь, хотелось ей сказать, пожалуйста, успокойтесь, в такой ситуации лучше всего помолчать. Наконец, Генриетта сложила свою салфетку, оглядела стол, дабы убедиться, что весь штат ее преподавателей кончил есть, и поднялась. Преподаватели поднялись вслед за ней, и все студентки тоже встали -- с редким рвением и единодушием. Они явно ждали этого момента. Против своей воли Люси обернулась и посмотрела на девушек, на ряды открытых, полных ожидания лиц, не способных подавить улыбку; ее отнюдь не успокоило то, что у них был такой вид, как будто достаточно малейшего повода -- и они разразятся приветственными криками. Когда Генриетта повернулась и пошла к двери, а преподаватели последовали за ней, Рагг посмотрела на веселую толпу девушек и произнесла слова, которые ей было поручено произнести: -- Мисс Ходж желает видеть мисс Роуз у себя в кабинете после ленча. XIII Лиц Люси видеть не могла, но почувствовала, как внезапно тишина стала пустой. Пустой и мертвой. Такова разница между летней тишиной, наполненной щебетом птиц, шелестом листьев, шорохом ветра в траве, и застывшей тишиной арктической пустыни. А потом как раз в тот момент, как преподаватели подошли к дверям, сквозь мертвую пустоту донесся первый слабый свистящий шопот -- они повторяли фамилию. "Роуз!" говорили они. "Роуз!" И Люси, выйдя на теплый воздух, на солнце, вздрогнула. Звук их голосов напомнил ей шуршание крошечных льдинок, которые злой ветер гнал по ровному снегу. Она даже вспомнила, где она видела такие льдинки и слышала их шорох: эту Пасху она провела в Спейсайде; они опоздали на автобус в Грэнтаун, оказались далеко от дома и им пришлось долго идти пешком под свинцовым небом и злым ветром сквозь ледяной мир. Вот и сейчас, идя через залитый солнцем двор, Люси почувствовала себя очень далеко от дома, и небо показалось ей таким же свинцовым, как в мартовскую бурю в горах Шотландии. На какой-то момент ей захотелось быть дома, в своей маленькой гостиной с ее ничем не нарушенным миром, которого не касаются человеческие проблемы и не задевают человеческие горести. Она подумала, не изобрести ли какой-нибудь предлог, который позволит ей уехать, после того, как она получит завтрашнюю почту и появится возможность на что-нибудь сослаться. Однако она, как ребенок, хотела посмотреть в пятницу Показательные выступления и у нее появился личный интерес к тому, что поначалу являлось просто новым зрелищем. Она знала всех Старших и многих Младших, расспрашивала их о Показе, делила с ними предвкушение праздника, отчасти смешанное со страхом, даже помогала шить им костюмы. Показ должен был быть вершиной, ликующей песней, точкой, к которой они шли все время обучения в колледже, и Люси не могла уехать, не увидев его, не приняв участия в нем. Преподаватели, направлявшиеся к фасаду дома, ушли вперед, а Рагг задержалась, чтобы приколоть какое-то объявление к доске; она с откровенным облегчением вытерла пот со лба и сказала: -- Слава Богу, все. Наверно, это худшее из того, что мне приходилось делать. Как только начинала думать об этом, даже есть не могла. Люси вспомнила, что, действительно, видела на тарелке мисс Рагг недоеденным большой кусок пирога. Такова жизнь, да. Перед лицом Иннес захлопнули райские врата, а Рагг не могла доесть пудинг! Из столовой еще никто не вышел -- аппетит у студенток был гораздо лучше, чем у преподавателей, и обычно они кончали есть на десять-пятнадцать минут позже, так что, когда Люси шла в свою комнату, коридоры были пусты. Она решила удрать из Лейса, пока толпа студенток не хлынула на природу. Она уйдет далеко, в зеленое, белое и желтое, что является сельской природой, она будет вдыхать май, лежать на траве, ощущать, что мир вращается вокруг своей оси и вспоминать, что это очень большой мир, что горести колледжа очень велики и горьки, но они скоро пройдут, и что по Шкале Ценностей это Очень Слабое Пиво. Люси сменила туфли на более подходящие для полевых тропинок, перешла в "старый дом", спустилась по лестнице и вышла в переднюю дверь, желая избежать встречи со студентками, которые вот-вот начнут просачиваться из столовой. В "старом доме" было очень тихо, из чего Люси заключила, что сегодня никто не задержался в гостиной после ленча. Она обошла дом и направилась к полям за гимнастическим залом, а в мозгу ее смутно шевелились мысли о Бидлингтоне и "Чайнике". Живая изгородь справа от нее была похожа на сплошную пену кремового цвета, а слева раскинулось золотое море лютиков. Вязы, колыхавшиеся в теплом воздухе, были прикованы якорями каждый к собственной пурпурной тени, а под ногами у Люси был узор из маргариток на низкой траве. Вокруг был очень славный мир, красивый, искренний, добрый мир, и день был совершенно не подходящим для того, чтобы -- о, бедняжка Иннес! бедняжка Иннес! -- опрокинуть и раздавить человека. Люси решала проблему, перейти ли маленький мостик и повернуть вдоль реки в Бидлингтон, или пойти вверх, направляясь в неизвестность, и в этот момент увидела Бо. Бо стояла на середине моста и смотрела на воду, но ее золотые волосы и зеленое платье настолько вписывались в свет-и-тень под ивами, что Люси даже не заметила, что тут кто-то есть. Когда она вошла в тень и солнце перестало слепить глаза, она увидела, что Бо взглядом следит за ней, но девушка не поздоровалась. Это было так непохоже на Бо, что Люси стало страшно. -- Хэлло, -- сказала она и облокотилась на деревянные перила рядом с Бо. -- Правда, прекрасный день? -- Ты обязательно должна говорить, как идиотка? -- спросила она себя. Ответа не последовало. Потом Бо произнесла: -- Вы знали об этом назначении? -- Да, -- ответила Люси. -- Я -- я слышала, как преподаватели говорили об этом. -- Когда? -- Вчера. -- Значит, сегодня утром, когда вы разговаривали с нами, вы знали. -- Да. А что? -- Было бы лучше, если бы кто-нибудь предупредил ее. -- Кого? -- Иннес. Не очень приятно получить кулаком по зубам в присутствии всех. Люси поняла, что Бо вне себя от гнева. До сих пор девушка всегда прекрасно владела собой, но сейчас она была так расстроена, что почти не могла говорить. -- Но как я могла предупредить? -- задала Люси логичный вопрос, придя в смятение от того, что на нее хотели возложить личную ответственность за дело, в которое она не считала себя вправе вмешиваться. -- Я не могла даже упомянуть об этом раньше, чем мисс Ходж объявила о своем решении. Насколько я понимаю, она могла изменить его; когда я рассталась с ней, еще оставалась вероятность, что она посмотрит на вещи с... -- Люси замолчала, поняв, куда это может ее завести. Но и Бо тоже поняла. Она резко повернула голову и посмотрела на мисс Пим. -- О, вы спорили с ней. Значит, вы не одобрили ее выбор? -- Конечно, нет. -- Люси поглядела на рассерженное юное лицо, находившееся так близко от ее собственного, и решила быть откровенной. -- Знайте, Бо, никто не одобрил. Преподаватели восприняли это так же, как вы. Мисс Ходж мой старый друг, я обязана ей многим, я восхищаюсь ею, но что касается этого назначения -- она приняла решение, не считаясь ни с кем. Услышав об этом, я пришла в отчаяние, я бы сделала что угодно, только бы отменить его, проснуться завтра утром и обнаружить, что все -- дурной сон; но предупредить... -- она развела руками, выражая свою беспомощность. Бо снова уставилась на воду. -- Такая умная женщина, как вы, должна была бы придумать что-нибудь, -- пробормотала она. Слова "умная женщина" внезапно показали, насколько Бо еще молода и как она нуждается в защите; это было очень непохоже на уверенную в себе светскую девушку Бо -- искать помощи у совершенно ординарной Пим или называть ее "умной женщиной". Оказывается, Бо еще ребенок; рассерженный, задетый тем, как дурно поступили с ее подругой. В этот момент она нравилась Люси еще больше, чем всегда. -- Хоть бы намек, -- продолжала бормотать Бо, обращаясь к реке, -- хоть бы предположение, что кто-то еще может оказаться на беговой дорожке. Что угодно, что могло бы предупредить ее. Смягчило бы удар. Предостерегло бы, чтоб она не была так открыта со всех сторон. Можно наказывать, но нельзя устраивать побоище. Вы могли бы принести маленькую жертву ради этого, разве не так? Люси с запозданием почувствовала, что, пожалуй, могла бы, и спросила: -- Где она? Где Иннес? -- Не знаю. Она удрала из колледжа, прежде чем я успела поймать ее. Я знаю, что она побежала сюда, но куда она пошла потом, не знаю. -- Она воспримет это очень болезненно? -- А вы ждете, что она будет вести себя в этом кошмарном безобразии храбро и благородоно? -- зло сказала Бо, но потом спохватилась. -- О, извините. Пожалуйста, простите меня. Я знаю, вы тоже огорчены. Просто я не гожусь сейчас для разговоров. -- Да, мне очень жаль, -- сказала Люси. -- С первого раза, как я ее увидела, я восхищалась Иннес, и я думала, что она добьется большого успеха в Арлингхерсте. -- Добилась бы, -- пробормотала Бо. -- А как приняла новость мисс Роуз? Наверно, была удивлена? -- Я не стала дожидаться ее, -- отрезала Бо, а потом сказала: -- Я, пожалуй, пойду вверх по реке. Там есть небольшие заросли боярышника, который она очень любит; может, она там. -- Вы обеспокоены? -- спросила Люси, чувствуя, что если Бо намеревается искать подругу только для собственного успокоения, то Иннес наверняка предпочла бы сейчас побыть одной. -- Не думаю, что она решит покончить с собой, если вы это имеете в виду. Но, конечно, я волнуюсь за нее. Удар вроде этого был бы болезненным для любого, особенно сейчас, в конце семестра, когда все устали. Но Иннес -- Иннес всегда всему придавала очень большое значение. -- Бо помолчала и снова стала смотреть на воду. -- Когда мы были Младшими и мадам мучила нас своим сарказмом -- мадам может быть просто ужасной -- мы выходили из класса с синяками, а у Иннес была по-настоящему содрана кожа; действительно, до голого мяса. Она никогда не плакала, как другие, когда им невмоготу. Она просто -- просто сгорала изнутри. -- Бо замолчала, очевидно, решив, что и так наговорила достаточно. Она чуть было не проявила нескромность и пришла к выводу, что не следует обсуждать подругу с почти посторонним человеком, пусть даже доброжелательно настроенным. -- У нее нет смазки на перьях, у Иннес, -- заключила она. Бо сошла с мостика и двинулась по тропинке под ивами. Перед тем, как скрыться из виду, она остановилась и сказала: -- Если я нагрубила, пожалуйста, простите меня. Я не хотела. Люси продолжала смотреть на гладкую тихую воду, изо всех сил желая, чтобы можно было достать маленькую красную книжку, которую она так неосмотрительно кинула в ручей два дня назад, и думая о девушке, у которой не было "утиной спинки" -- не было защитного механизма против мирской непогоды. О девушке, которая не хныкала и не смеялась, которая вместо этого "сгорала изнутри". Хорошо бы Бо не нашла ее, пока не пройдет самый тяжелый момент, подумала Люси. Иннес не бросилась к Бо за сочувствием, она убежала сразу и как можно дальше от людей, и лучше оставить ее в одиночестве, которого она искала. А Бо, во всяком случае, полезно будет узнать, что в мире существуют и препятствия, и разочарования; до сих пор жизнь была слишком ласковой к Бо. Жаль, что ей приходится учится за счет Иннес. Люси перешла мостик, оказавшись на игровой площадке и пошла по полю, пользуясь проходами в живой изгороди там, где они попадались. Она надеялась, что не встретится с Иннес и на всякий случай решила, если это произойдет, не смотреть в ее сторону. Но Иннес не было. Вообще никого не было. Все еще переваривали съеденный ростбиф. Люси была наедине с цветущими кустами изгороди, пастбищем и синим небом. Потом она дошла до края склона, откуда открывался вид на широкую долину; там она села на землю, прислонившись спиной к дубу; в траве жужжали насекомые, в небе проплывали большие белые облака, а тень от дерева медленно двигалась по кругу у ее ног. Способность Люси к ничегонеделанью была почти бесконечной, и это приводило в отчаяние и ее наставников, и ее друзей. Только когда солнце коснулось верхнего края кустов изгороди, она поднялась и решила двигаться дальше. Результатом ее раздумий было одно: она поняла, что не может сегодня сидеть со всеми за ужином; она будет гулять, пока не натолкнется на какую-нибудь маленькую гостиницу, а потом в сумерках вернется в колледж, когда колокол "спать" уже разгонит всех по комнатам. Люси сделала большой полукруг по полям и примерно через полчаса увидела вдалеке шпиль, показавшийся ей знакомым; это перенесло ее мысли от поисков какой-нибудь гостиницы на вопрос, открыт ли "Чайник" по воскресеньям. А даже если закрыт, может быть, ей удастся уговорить мисс Невилл дать ей заморить червячка чемнибудь хотя бы из консервной банки. Было уже половина восьмого, когда Люси добралась до окраин Бидлингтона. Она посмотрела на Памятник Мученикам -- единственное уродливое сооружение в поселке -- почти ощутив общность судьбы, но увидела открытую дверь "Чайника" и успокоилась. Милая мисс Невилл. Милая, большая, ловкая, деловая, приветливая мисс Невилл. Люси вошла в уютную комнату, уже погрузившуюся в тень от расположенных напротив домов, и обнаружила, что она почти пуста. Какая-то семья занимала стол у окна на улицу, а в дальнем углу сидела молодая пара, которой, очевидно, принадлежал дорогой coupe [Coupe -- двухместная машина (франц.)], стоявший в конце сада. Какая умница мисс Невилл, подумала Люси. После того, как схлынула июньская воскресная толпа посетителей, комната по-прежнему была идеально чистой и в ней пахло цветами. Оглядываясь, Люси выбирала, за какой стол сесть, как вдруг чей-то голос окликнул ее. -- Мисс Пим! Первым побуждением Люси было удрать; у нее не было никакого настроения болтать сейчас со студентками, но тут она увидела, что это Нат Тарт. Нат Тарт представляла собой женскую половину сидящей в углу пары. Мужской половиной был, несомненно, "мой кузен", Рик, который полагал, что она, Люси, чудо и который на языке колледжа именовался "этот жиголо". Детерро встала, подошла к Люси поздороваться -- в том, что касалось формальностей, ее манеры были очаровательны -- и повела ее к своему столу. -- Как замечательно! -- воскликнула она. -- Мы говорили о вас, и Рик сказал, как бы ему хотелось познакомиться с вами, а вот и вы. Это чудо. Это мой кузен, Ричард Гиллеспи. Его при крещении назвали Рикардс, но он считает, что это слишком похоже на имя кинозвезды. -- Или руководителя джаза [Имя Гиллеспи (Диззи Гиллеспи) принадлежит одному из выдающихся джазовых музыкантов США.], -- добавил Гиллеспи, пожал Люси руку и усадил ее за стол. Его ненавязчивые манеры истого англичанина несколько нейтрализовали впечатление, которое производило его несомненной сходство с избитым образом латиноамериканского киногероя. Люси поняла, откуда произошел "жиголо": черные гладкие волосы, очень густые, длинные ресницы, трепещущие ноздри, тоненькая полоска темных усиков, -- все соответствовало типажу; но, как показалось Люси, на этом сходство кончалось. Внешность он унаследовал от какого-то латиноамериканского предка, но манеры, воспитание, характер -- тут он был типично английским, продуктом закрытой средней школы. Он был значительно старше Детерро -- около тридцати, предположила Люси, и казался приятным, достойным доверия человеком. Выяснилось, что они уже сделали заказ, и Рик пошел на кухню добавить к нему еще одну порцию бедлингтонских гренок с сыром. -- Эти гренки с сыром совсем не те, которые подают в чайных в Лондоне, -- пояснила Детерро. -- Здесь очень вкусные соус из сыра на очень мягких тостах с маслом, и все это приправлено необычными вещами вроде мускатного ореха -- думаю это мускатный орех -- или тому подобного, и у них божественный вкус. Люси, которая сейчас была не в том состоянии, чтобы придирчиво разбираться во вкусе пищи, сказала, что это звучит изумительно. -- Значит, ваш кузен англичанин? -- Ну да. Мы не "двоюродные брат и сестра", как вы это называете, -- объяснила Детерро, когда Рик вернулся. -- Сестра отца моего отца была замужем за отцом его матери. -- Проще говоря, -- пояснил Рик, -- наши дедушка и бабушка были братом и сестрой. -- Может быть, проще, но это не точно, -- заявила Детерро, вложив в свои слова все презрение, которое латиноамериканцы испытывают к безразличию англо-саксов в установлении степеней родства. -- Вы живете в Ларборо? -- спросила Люси Ричарда. -- Нет, я работаю в Лондоне, в нашем главном отделении. Но сейчас меня послали в Ларборо. Взгляд Люси вопреки ее воле обратился на Детерро, изучавшую меню. -- Здесь находится одна из фирм, с которой мы связаны, и я должен поработать у них пару недель, -- мягко добавил Рик и, посмотрев на Люси, улыбнулся одними глазами. -- Я пришел к мисс Ходж и представил бумаги, удостоверяющие мое происхождение, мою респектабельность, мою платежеспособность, пою презентабельность, мою приверженность религии... -- О, Рик, хватит, -- перебила Детерро, -- не моя вина, что мой отец бразилец, а мать француженка. А что такое шафрановый пончик? -- Тереза -- самый замечательный сотрапезник, какого только можно представить, -- улыбнулся Рик. -- Она ест как изголодавшийся лев. Другие мои приятельницы, когда их приглашаешь в ресторан, весь вечер подсчитывают калории и воображают, что происходит с их талией. -- Твои приятельницы, -- с легким оттенком суровости в голосе заметила его кузена, -- не провели целый год в колледже физического воспитания в Лейсе, где заставляют работать до седьмого пота, а кормят овощным macedoine [Macedoine -- блюдо, представляющее собой смесь из овощей и фруктов (франц.)]. Люси, вспомнив, какие горы хлеба бывали проглочены студентками за каждой едой, подумала, что это, пожалуй, преувеличение. -- Когда я вернусь в Бразилию, я буду жить как леди и есть как цивилизованный человек, тогда и придет время подумать о калориях. Люси спросила когда она собирается уезжать. -- Мой пароход отходит в последний день августа. Я смогу немного понаслаждаться английским летом -- от последнего дня в колледже до отъезда. Мне нравится английское лето. Такое зеленое, нежное, доброе. Мне нравится в англичанах все, кроме их одежды, их зимы и их зубов. А где находится Арлингхерст? Люси, которая забыла, как легко Детерро перепрыгивает с одной темы на другую, была слишком удивлена, услышав это название, и не сразу отреагировала. Рик ответил за нее. -- Это лучшая в Англии школа для девочек, -- закончил он свой рассказ. -- А что? -- Это то, чем в данный момент взбудоражен весь колледж. Одна из студенток поедет туда работать прямо из Лейса. Послушать их, можно подумать, что она станет, по крайней мере, Dame. -- Мне кажется, вполне законное основание для переполоха, -- заметил Рик. -- Мало кто получает такое теплое местечко сразу после колледжа. -- Да? Значит, ты думаешь, это и правда честь? -- Очень большая, как мне кажется. Не правда ли, мисс Пим? -- Очень. -- Ну ладно. Я рада. Грустно думать, что она проведет целые годы в школе для девочек, но если это честь для нее, то я рада. -- Вы о ком говорите? -- спросила Люси. -- Об Иннес, конечно. -- Вы не были за ланчем сегодня? -- удивилась Люси. -- Нет. Рик приехал на машине, и мы отправились в "Голову Сарацина" в Боминстер. А в чем дело? Какое это имеет отношение к назначению в эту школу? -- В Арлингхерст поедет не Иннес. -- Не Иннес?! Но все говорили, что она. Все так говорили. -- Да, все этого ожидали, но повернулось иначе. -- Да что вы! Кто же тогда едет? -- Роуз. Детерро уставилась на мисс Пим. -- Нет-нет! Нет, я отказываюсь верить. Это просто невозможно. -- Увы, это правда. -- Вы хотите сказать, что -- что кто-то -- что они отдали предпочтение этой canaille [canaille -- негодяйка (франц.)], этой espece de... [espece de... -- эта... (франц.)] -- ! -- Тереза! -- предостерег ее Рик, улыбаясь, так как впервые видел свою кузину такой взволнованной. -- Если бы я не была леди, я бы плюнула! -- сказала она под конец ясным голосом. Семья у окна оглянулась, удивленно и слегка испуганно. Они решили, что пора уходить и начали собирать вещи и подсчитывать деньги. -- Посмотри, что ты наделала, -- сказал Рик. -- Перепугала подданных. В этот момент из кухни появились гренки; их несла мисс Невилл на блюде, которое она прижимала к своему большому животу, обтянутому ситцевым передником; тут Нат Тарт, которую появление блюда с яствами отнюдь не отвлекло от темы, вспомнила, что именно от мисс Невилл она впервые услышала новость о вакансии в Арлингхерсте, и обсуждение разгорелось с новой силой. Рик заметил, что Люси неприятен этот разговор и спас ее, заявив, что гренки стынут. Люси показалось, что ему самому гренки были безразличны, но он каким-то образом почувствовал, что она устала и что ей это дело не по вкусу. Она ощутила к молодому человеку теплое чувство и была благодарна ему почти до слез. -- В конце концов, -- заметил Рик, когда Нат Тарт обратила свое внимание на еду, -- я не знаком с мисс Иннес, но если она такая замечательная, как ты говоришь, она наверняка получит хорошее место, пусть не в самом Арлингхерсте. С помощью именно этого аргумента Люси в течение всего длинного дня пыталась успокоить себя. Это звучало разумно, логично, уравновешенно, однако в качестве морального пластыря действовало не как беладонна, а только как красная фланель. Люси понимала, почему Нат Тарт отвергла этот аргумент с презрением. -- Как бы тебе понравилось, если бы тебе предпочли эту? -- спросила она с полным ртом гренков. -- Как бы тебе понравилось, если бы ты думал, что тебе собираются оказать честь, красиво продемонстрировать, что ты что-то значишь, а потом бы в присутствии всех получил бы пощечину? "Дали кулаком по зубам", назвала это Бо. Ее реакция и реакция Детерро были удивительно похожи. С той только разницей, что Детерро сочла это оскорблением, а Бо физической травмой. -- А какое чудесное утро мы провели в этой самой комнате с отцом и матерью Иннес, -- продолжала Детерро, переводя свои красивые глаза на столик, за которым они тогда сидели. Люси тоже думала об этом. -- Такие милые люди, Рик, мне бы хотелось, чтобы ты познакомился с ними. Мы все были очень милы; я, и мисс Пим, и pere, и mere [pere -- отец; mere -- мать] Иннес, как будто это был цивилизованный отдых и хороший кофе. Это было прелестно. А теперь... Общими усилиями Рик и Люси отвлекли ее от этой темы, и только когда они усаживались в машину Рика, чтобы ехать обратно в Лейс, она все вспомнила и снова начала причитать. Однако расстояние от Бидлингтона до Лейса машина преодолела так быстро, что прежде чем Детерро успела хорошенько "завестись", они были уже у дверей колледжа. Люси попрощалась и собиралась тактично удалиться, однако, Нат Тарт последовала за ней. -- Спокойной ночи, Рик, -- сказала она небрежно. -- Ты приедешь в пятницу? -- Ничто не остановит меня, -- заверил Рик девушку. -- В три часа, да? -- Нет, в половине третьего. Так написано на твоем пригласительном билете. На приглашении, которое я тебе послала. Для делового человека ты не очень точен. -- О, свои деловые бумаги я храню в папках. -- А где ты хранишь мое приглашение? -- На золотой цепочке между рубашкой и сердцем, -- ответил Рик и ушел, оставшись победителем в этой пикировке. -- Ваш кузен прелесть, -- сказала Люси, когда они вместе подымались по ступеням. -- В так думаете? Я очень рада. Я тоже так думаю. У него есть все достоинства англичанина, и все это немного приправлено чем-то совсем не английским. Я рада, что он приедет в пятницу посмотреть, как я танцую. Чему вы улыбаетесь? Люси, которая улыбалась такому типичному для Детерро взгляду на появление ее кузена в пятницу, поспешила сменить тему. -- А разве вы не должны входить в другую дверь? -- Да, конечно, но я не думаю, что кто-нибудь будет против. Через две недели я смогу свободно подниматься по этим ступеням, если захочу -- я, кстати, не захочу -- так что я могу воспользоваться ими и сейчас. Я не очень хорошо отношусь к дверям, через которые ходят торговцы. Люси собиралась было нанести визит преподавателям, прежде чем отправиться к себе в комнату в торце крыла, но в холле было так тихо, атмосфера в доме настолько пустынна, что она раздумала и пошла по пути наименьшего сопротивления. Она увидит всех завтра утром. Нат Тарт решила напоследок отдать дань правилам колледжа и, поскольку тишина в коридоре явно означала, что колокол "по комнатам" уже по крайней мере несколько минут как прозвенел, они пожелали друг другу спокойной ночи, и Люси пошла к себе. Раздеваясь, она прислушивалась, не донесется ли какой-нибудь звук из соседней комнаты. Но там было абсолютно тихо; и свет оттуда не проникал, как отметила Люси, задергивая свои занавески. Неужели Иннес не вернулась? Люси посидела немного, размышляя, не нужно ли что-нибудь предпринять. Если Иннес не вернулась, хорошо бы, конечно, успокоить Бо. А если Иннес вернулась и молчит, может быть, можно каким-либо знаком, какой-нибудь маленькой услугой выразить свое сочувствие, не вторгаясь на чужую территорию? Люси выключила свет, раздвинула занавески и села у открытого окна, глядя на ярко освещенные квадраты по всему периметру маленького четырехугольника -- здесь считалось чудачеством задергивать занавески -- и наблюдая за тем, чем занимаются студентки, оставшись одни. Одна причесывалась, другая что-то шила, третья перевязывала ногу. (Святая Простота -- прыгала на одной ноге в поисках ножниц вместо того, чтобы, как опытная массажистка, воспользоваться индивидуальным пакетом), четвертая надевала пижаму, пятая гонялась за мотыльком. Пока Люси сидела, два окна погасли. Завтра колокол разбудит опять в пол-шестого, а поскольку экзамены уже сданы, нет необходимости бодрствовать над тетрадями до последней минуты. Люси услышала шаги и встала, решив, что идут к ней. Дверь Иннес тихо отворилась и закрылась. Свет не зажегся, но Люси услышала легкое шевеление -- кто-то готовился лечь спать. Потом шлепанье тапочек в коридоре, тихий стук. Ответа не было. -- Это я, Бо, -- произнес голос, и дверь комнаты Иннес открылась. Когда она снова закрылась, послышался шепот. Запах кофе и еле слышное позвякиванье посуды. Очень разумно со стороны Бо подумать о еде. С какими бы демонами не боролась Иннес эти долгие часы -- от полудня до десяти -- она сейчас наверняка эмоционально опустошена и съест все, что перед ней поставят. Шепот продолжался, пока не прозвенел сигнал "гасить свет". Тогда дверь снова открылась-закрылась, и тишина в соседней комнате влилась в общую тишину, окутавшую Лейс. Люси упала в постель; она настолько устала, что у нее едва хватило сил натянуть на себя одеяло. Она была зла на Генриетту, жалела Иннес и в то же время немного завидовала, что у нее есть такой друг, как Бо. Она решила было не засыпать и постараться придумать какойнибудь способ выразить бедняжке Иннес свое сочувствие и глубокое негодование по поводу случившегося -- и тут же заснула. XIV В понедельник наступила реакция. Люси вернулась в общество, для которого тема Арлингхерста уже была исчерпана. И преподаватели, и студентки в течение целого свободного дня успели насытиться разговорами об этой сенсации, и к вечеру говорить больше было не о чем; все возможные точки зрения были уже многократно изложены, ad nauseam [ad nauseam -- до тошноты (лат.)]. Так что в понедельник, когда возобновилась обычная жизнь, это событие отодвинулось на задний план. Верная мисс Моррис попрежнему приносила Люси ее завтрак в комнату, поэтому при первом появлении Иннес на публике она не присутствовала. Люси увидела всех студенток в сборе только во время ленча, когда привычка вести себя определенным образом огладила самые грубые шероховатости, и колледж выглядел почти как обычно. У Иннес было спокойное лицо, Люси нашла, что присущая ей некоторая отрешенность сменилась выражением совершенной замкнутости; с какими бы чувствами ей не пришлось вести борьбу, сейчас они были опущены в трюм, и люки крепко задраены. Роуз более чем когда-либо была похожа на кошку тети Селии, Филадельфию, и Люси очень хотелось выставить ее на улицу, чтобы она помяукала. Кроме того, ей очень хотелось узнать, как приняла Роуз неожиданное назначение; Люси даже решилась спросить об этом мисс Люкс, когда они спускались к ленчу. -- Как выглядела Роуз, когда услышала новость? -- Как экстоплазм, -- ответила мисс Люкс. -- Почему экстоплазм? -- спросила удивленная Люси. -- Самое отвратительное, что я могу придумать. Так что любопытство Люси осталось неудовлетворенным. Мадам упрекнула ее, что она вчера покинула их, но никто не стал шутить по поводу возможной причины ее бегства. Тень Показательных выступлений, до которых осталось всего четыре дня, нависла над всеми. Арлингхерст -- это была вчерашняя сенсация, уже утратившая свежесть. Колледж снова принялся за работу. Монотонное течение жизни между понедельником и пятницей было нарушено только двумя событиями. Первым было то, что мисс Ходж предложила Иннес работу в Уичерлейском Ортопедическом госпитале, а та отказалась. Тогда это место было предложено и с благодарностью принято О'Доннелл, у которой камень с души свалился. ("Дорогая, как славно!" воскликнула Дайкерс. "Теперь я могу продать тебе мой больничный халат, который мне никогда больше не понадобится".) И действительно продала, и была так счастлива, что у нее в самом конце семестра в кошельке появились деньги, что немедленно стала торговать вразнос остатками своего имущества по всему крылу, и остановилась только тогда, когда Стюарт язвительно спросила, входят ли булавки в список обмундирования. Вторым событием был приезд Эдварда Эйдриана, актера. Это неожиданное происшествие случилось в среду. Вторая половина дня среды была отведена для плавания, и все Младшие, и те из Старших, у кого в это время не было пациентов, плескались в бассейне. Люси, которая с помощью молитв, расчетов и дикой решимости с трудом могла переплыть бассейн, не принимала участия в этих упражнениях, несмотря на горячие призывы освежиться. В течение получаса она наблюдала всеобщее веселье, а потом пошла к дому выпить чаю. Она шла через холл к лестнице, когда одна из апостолов -- ей показалось, что это Льюк, но она все еще не очень уверенно различала их -- выглянула из двери клиники и попросила: -- О, мисс Пим, пожалуйста, вы не могли бы минутку посидеть на ногах Альберта? -- Посидеть на ногах Альберта? -- повторила Люси, не совсем уверенная, что правильно расслышала. -- Да, или подержать их. Но легче посидеть. Дыра в ремне растянулась, а другого, свободного, нет. Она ввела совершенно потрясенную Люси в тишину клиники, где студентки, выглядевшие очень непривычно в белых халатах, занимались исправлением физических недостатков своих пациентов, и указала на стол, на котором лицом вниз лежал мальчик лет одиннадцати. -- Понимаете, -- сказала девушка и показала Люси кожаный ремень, -- эта штука вырвалась из гнезда, дырка впереди натягивает слишком туго, а сзади слишком слабо. Может быть, вы просто придержите его ноги минутку, если не хотите посидеть на них. Люси поспешила сказать, что она предпочитает подержать. -- Прекрасно. Это мисс Пим, Альберт. Она заменит ремень на сей раз. -- Хэлло, мисс Пим, -- сказал Альберт, косясь одним глазом. Льюк -- если это была она -- подхватила мальчика снизу за плечи и рывком подтянула его вперед, так что только ноги остались на столе. -- Теперь, мисс Пим, прижмите руками его лодыжки к доске и держите, -- скомандовала Льюк, и Люси подчинилась, думая, как на месте будет эта юная решительность в Манчестере и как тяжел, оказывается, одиннадцатилетний мальчик, когда стараешься придавить его лодыжки к столу. Люси перевела взгляд с того, что делала Льюк, на других студенток, казавшихся такими незнакомыми и чуждыми в их новом обличьи. Будет ли когданибудь конец числу граней этой странной жизни? Даже те, кого она, Люси, хорошо знала, например, Стюарт, здесь выглядели иначе. Их движения были более размеренными, а в тоне, которым они разговаривали с пациентами, звучали звонкие ноты особой искусственной заинтересованности. Не было улыбок, не было болтовни; просто спокойствие госпиталя. "Немного вперед. Хорошо". "Сегодня это выглядит гораздо лучше, правда?" "А теперь попробуем еще раз, и на сегодня все". Полы халата Хэсселт слегка распахнулись, Люси заметила блеск шелка и поняла, что девушка заранее переоделась для урока танцев, потому что перерыва между тем, как она кончит работу со своими пациентами, и уроком в гимнастическом зале, не будет. Либо она уже пила чай, либо перехватит чашку en route [En route -- по пути (франц.)]. Пока Люси размышляла о странностях этой жизни -- шелковые платья для танцев под больничным халатом -- под окнами проехала машина и остановилась у парадной двери. Очень элегантная и очень дорогая машина, очень длинная, очень блестящая, с шофером за рулем. Теперь так редко можно увидеть машину с шофером, если только в ней не инвалид, что Люси с интересом смотрела, кто выйдет оттуда. Может быть, мать Бо? Это была именно такая машина, в которой ездят с дворецким. Однако из машины вышел моложавый -- Люси была видна только его спина -- человек в костюме, какой можно встретить в районе между Сент-Джеймс стрит и Дьюк-оф-Йорк степс в период между октябрем и концом июня. Шофер, костюм -- в мозгу Люси пронеслась мысль о члене королевской семьи, но она не смогла вспомнить подходящую персону; кроме того, члены королевской семьи теперь водили машины сами. -- Большое спасибо, мисс Пим. Вы нам очень-очень помогли. Скажи спасибо, Альберт. -- Спасибо, мисс Пим, -- послушно повторил Альберт, а потом, поймав взгляд мисс Пим, подмигнул ей. Люси серьезно подмигнула ему в ответ. В эту минуту,